Мой дед был известным в своих краях человеком. Большим, сильным. Говорят, что когда он шел по улице в своей деревне, молодухи хватали своих детей и прятались по домам с криками: " Толтой идет!".
Рассказывают, что когда парни одной деревни выходили драться "на кулачках" с представителями другой деревни, каждая сторона старалась привлечь Толтоя на свою сторону. В этом случае победа была обеспечена. Однажды битва была выиграна заочно - просто Толтой проскакал на лошади вдоль берега реки, на другой стороне которой стояли противники и на ходу вырвал с корнем молодой тополь. А потому вернулся назад с криком: " Ну, кто, выходи!", размахивая деревом над бритой головой. Испуганные люди предпочли разойтись.
Он был суров со мной, но я любил его.
Я помню, как он сидел во дворе и раскалывал пни. Пни остались от старых тополей, которые раньше росли вокруг двора. Тополя спилили, а до пней все руки не доходили. Но в одно прекрасное утро приехал на тракторе замасленный тракторист, подцепил тросом остатки тополей и выкорчевал их. Пни упорно цеплялись за землю, но трактор был сильнее.
Дед уже плохо видел, и работал практически на ощупь. Два старых топора с длинными рукоятками, два железных и пара деревянных колунов - вот его нехитрый инструмент. Сначала он находил какую-нибудь незначительную трещину в пне. Широкая заскорузлая кисть с длинными узловатыми пальцами. Я вижу, как эти пальцы ощупывают пень, находят трещину, оценивают ее ширину. Я знаю, что дед видит этими пальцами. Затем он медленно, но неукротимо вбивает в трещину железный колун - заточенный на конус широкий кусок железа. Дед был уже стар - я помню его сухие руки с дряблыми мышцами, которые висели как желтые тряпки вдоль крепкой кости. Почти ничего не видя, дед без размаха бил маленькой кувалдой по колуну. Каким-то чудом он никогда не промахивался. Колун входил в трещину на какой-то сантиметр. Затем другой удар вгонял его еще на сантиметр. И так - медленно, по миллиметру, по сантиметру, колун заходил в пень. Было слышно, как дерево потрескивает, раздвигаясь и подчиняясь расширяющей силе.
Затем, дед брал другой колун, придвигался к пню поближе, перетаскивая старую дырявую кошму и подстилая ее под тощий зад, вставлял колун рядом в первым, оставляя небольшой промежуток и, также - сантиметр за сантиметром - вбивал второй колун рядом с первым. Пень был таким же старым как дед и вероятно, таким же упрямым. Он не желал раскалываться и не хотел попасть в печку так скоро. Тогда дед, пошарив рукой, брал деревянный колун - брусок дерева, сантиметров 30 длиной, скошенный с одной стороны и вставлял его в промежуток между железными собратьями. Несколькими ударами он вгонял колун в трещину. Потом другой. Трещина расширялась и освобождала железные колуны, которые снова вгонялись в дерево. Через некоторое время пень с кряхтением раскалывался.
Я помню, как дед гонял меня палкой, когда я прибегал плача с улицы, где деревенские пацаны побивали меня, неженку из поселка городского типа. Я их раздражал. Он сердился, и говорил, чтобы я не смел плакать. Он гнал меня назад, требуя, чтобы я дал сдачи. Иногда он сам выходил на улицу, опираясь на суковатую палку, чтобы поддержать меня своим видом. Я дрался. Но деревенские были сильнее. Жизнь в деревне тяжелая, и они с малых лет работают по хозяйству, в огороде. Иногда приходится помогать колхозу на прополке или на уборке. Пацаны худые, но жилистые. В основном норовят побороться, так как умение бороться - это необходимый атрибут любого деревенского пацана. Так что мне приходилось туго. Но, к счастью, у нас поселке открыли секцию бокса, куда я записался одним из первых. И через несколько месяцев, когда меня снова послали на помощь деревне, я был готов. И в первом же бою разбил в кровь нос соседскому пацану, который по старой памяти пытался сбить с меня поселковую спесь. Потом я побил пацана постарше, который тоже пришел померяться силой. Потом я сам пошел по деревне, задираясь и дерясь, пока меня не стали сторониться как чумного. Я думаю, что дед был доволен.
Бабушка умерла рано, так что я ее не помнил. Деда пытались поженить несколько раз, но "невесты" уходили от него на следующий же день. Не знаю, почему. Только одна хромая бабка продержалась пару лет, но и она ушла. Так что жил дед бобылем. Впрочем, жил он с младшим сыном, который к тому времени успел развестись с женой, и приехал в деревню из города. Так что они сами пекли хлеб, доили корову..., в общем жили.
Он сидел в тюрьме как враг народа за нежелание вступать в колхоз. Потому у него потребовали сдать в общее стадо первого и единственного в жизни коня, которого ему та же Советская власть дала, как бедняку. Он не отдал.
Он пробыл несколько лет в Китае, когда в 1916 году ушел туда, спасаясь от царских карателей. Но, всегда помнил о том, что русская семья Шкурихиных, спасла его от тех же карателей, позволив ему пересидеть в хлеву и переждать, пока солдаты покинут село. А возвращался назад осенью. На перевале его застал снег и он провел ночь в наспех вырытой норе и потом всю жизнь надсадно кашлял и сплевывал в старую консервную банку с землей.
Иногда дед приезжал к нам в поселок. Там жизнь была все же сытнее, чем в деревне. Но больше недели не мог выдержать и просился назад, в деревню. Транспорт ходил плохо и иногда приходилось добираться на попутках.
Однажды мы с ним добирались на машине, которая развозила почту. Кузов, крытый брезентом и дверь в заднем борту, которая закрывалась на замок. Мы с дедом ехали среди мешков с письмами и бандеролями и посылками. В одном из поселков, водитель остановил автомобиль, залез в кузов и попросил заплатить за проезд. Дед сказал, что у него нет денег. Почтальон настаивал. Тогда дед стал слезно просить этого человека. Я никогда не видел его плачущим. Я тоже заплакал. Я просил дедушку заплатить. Мне было страшно.