Аде Александр Ефимович : другие произведения.

Зима мести и печали

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Зима мести печали" - третий роман тетралогии "Время сыча". Опубликован в журнале "Урал" в 2009 году.

   Александр Аде
  
   З И М А М Е С Т И И П Е Ч А Л И
  
   РОМАН
  
   * * *
  
   Королек
  
   Вечер. Спальный район. На земле темень, кажется, что прямоугольные здания выпилены из черной фанеры, а небо изумительно синее, нереального киношного оттенка, точно это картинка из компьютерной игры.
   Мамин двенадцатиэтажный человейник. Первый этаж. Звоню. Отворяет. Одета нарядно.
   - У тебя гости?
   - Ага, - мама смущена и взволнована. - Пройди пока на кухню.
   Тьфу ты, вот вляпался! Надо было мне, идиоту, предварительно позвонить по мобильнику. Сбрасываю куртку, меняю ботинки на шлепанцы и направляюсь было по указанному адресу, но в прихожей, широко улыбаясь, возникает приземистый мужик лет шестидесяти с гаком. На нем черный костюм, белая рубашка и рубиново красный галстук - полный траурный набор. Темноватое, изрезанное глубокими бороздами лицо напоминает меха гармони. Основательно вспахала человека жизнь.
   - Сынок ваш? Богатырь, - одобряет меня мужик. Голос его под стать внешности, таким кастрюли драить вместо наждака.
   Мама вспыхивает, неизвестно чему смеется и, словно извиняясь, подтверждает:
   - Вымахал.
   Мужик протягивает руку. Ладонь широкая и грубая. Больше нам друг другу сказать нечего. Удаляюсь на кухню, сажусь за стол у окна, бездумно разглядываю заваленный снегом огромный двор.
   Из прихожей доносятся голоса и хихиканье. Наконец хлопает входная дверь - пришелец отвалил. На кухне появляется мама.
   - Как он тебе?
   - Откуда этот хмырь выпал? - задаю встречный вопрос.
   - Что за выражения! - возмущается мама. - Хмырь, выпал! Если тебя так интересуют подробности, я познакомилась с ним через газету брачных объявлений. - И тут же переходит в наступление: - Или, по-твоему, я настолько стара и уродлива, что не могу найти себе спутника жизни? Неужели я не заслужила спокойной старости с близким человеком? Ты попросту эгоист!
   - Ну, уж сразу и эгоист. Во-первых, ты еще молода...
   - Ага, девочка совсем.
   - ... а во-вторых, насколько я тебя знаю, трудиться будешь еще долго... Так кто же он все-таки такой?
   - Бизнесмен. У него своя фирма. Оптовая торговля продуктами питания. Мне, разумеется, все равно, лишь бы был совестливым и порядочным. Ты же знаешь, я не меркантильна. Впрочем, я тоже человек, и мечтаю одеться поприличнее и хоть разок съездить на Канары.
   - Он тебя надувает, мам. Если этот фраер бизнесмен, то я - балерина. Ты видела его руки? Такими лес валить, а не купюры мусолить.
   - Вечно ты ищешь, к чему придраться. Он сам сказал, что почти тридцать лет проработал то ли формовщиком, то ли клепальщиком, точно не помню. А когда завод повалился, занялся бизнесом. Сначала челночил, потом открыл свое дело.
   - Мам, у твоего бизнесмена два железных зуба - во всяком случае, столько он мне продемонстрировал. Богатенький буратино давно бы сменил старое советское железо на фарфор.
   - Он просто не обращает внимания на подобные мелочи. Его мало интересует свой имидж.
   - Хорошо, а почему у него полоски грязи на брюках? У твоего предпринимателя внизу, на внутренней стороне обеих штанин, засохшая грязь.
   - Господи, ну и что?
   - А то, мамуля, что на дворе конец января. Последний раз слякоть в нашем городке имела место в начале ноября прошлого года. Если бы твой гость носил костюмчик постоянно, то за три месяца наверняка бы заприметил эти следы и счистил. Присутствие грязи означает одно: костюм с осени провисел в шкафу.
   - Допустим. Ну и что?
   - Мам, эта одежка у него - парадно-выходная. Вполне допускаю, что деловые люди имеют костюмы для особо торжественных событий, но такие наряды должны быть жутко дорогими. Ты женщина, и уж наверняка определила, что данный конкретный мужик напялил на себя дешевое турецкое чудо, купленное, скорее всего, на вещевом рынке.
   - Не слишком убедительно, сынок. Сегодня многие мелкие предприниматели одеваются очень скромно.
   - Охотно верю. Но ситуация не та. Вот если бы состоятельный человек, женихаясь, явился в каком-нибудь рванье и заявил, что крайне беден и по ночам за гроши сторожит детский приют, я бы понял: он проверяет, нужен даме он сам или его деньги. Но когда некто прибывает в надеваемом по праздникам турецком ширпотребе и называет себя дельцом - это совсем из другой оперы. С таким ухо надо держать востро.
   Мамины глаза моргают, она сопит, как обиженный ребенок. Обнимаю ее.
   - Не сердись. Я очень хочу, чтобы тебе было хорошо.
   Она открывает форточку, впуская знобящий уличный холод, закуривает и, отгоняя дым, улыбается сквозь слезы:
   - Эх, испортил песню...
   - ... дурррак, - не обижаясь, заканчиваю я классическую фразу.
   Еще какое-то время общаемся, после чего одеваюсь и отправляюсь домой. Когда торможу "копейку" возле своего теперешнего жилья, в городе вовсю разбойничает мрак, только горят фонари и крохотные прямоугольнички окон.
   Возведенный еще при царе Горохе, а точнее, при отце всех народов, мой дом в три этажа прочен, как кряжистый старикан, любитель водки и девочек, и меня наверняка переживет. Невдалеке соизмеримой с ним черной громадой застыл джип. Интересно, к кому припожаловал? Богатеи в наших "хоромах" не водятся.
  
   Собираюсь нырнуть в свой подъезд, но из внедорожника вываливаются два крупнокалиберных бугая и мгновенно оказываются рядом. Оба напоминают сгустки мрака, но по какому-то неуловимому признаку угадываю в одном из них телохранителя Клыка, по наследству перешедшего к Французу.
   - Признаешь? - в голосе охранника ленивая усмешка. - Лезь в тачку.
   Окажись на моем месте крутой мен из американского, а то и нашего блокбастера, туго пришлось бы ребятишкам. Парочка-другая эффектных приемов - и вот они уже валяются на снегу двумя еще теплыми кусками дерьма. Но восточным единоборствам я не обучен, да и что буду делать потом? Бежать мне некуда. К тому же этим пацанам известен мой адрес, значит, Гаврош окажется в их руках, а втягивать ее в свои проблемы я не намерен.
   Послушно лезу в джип, дуболомы - следом. В авто обнаруживается третий персонаж - водила, молчаливое приложение к приборной доске и рулю.
   Отправляемся. Не могу сказать, что настроение радужное, сердчишко колотится, как палочки ударника в момент экстаза. По-дурацки устроен человек, уж очень за жизнь цепляется, даже самую никчемную.
   Тормозим. Мордовороты вываливаются из джипа, командуют:
   - Приехали. Выходи.
   - Что, уже кладбище? - силюсь пошутить, еле ворочая непослушным чугунным языком. Но они игнорируют мой трусливый юмор.
   - Топай ногами.
   Эта улица в центре города, лет с десяток назад смахивавшая на деревенскую - не хватало только коров и барахтающихся в грязи чушек, - отстроена заново. На месте избенок красуются круглые и прямоугольные высотки - их угольные силуэты, утыканные светящимися оконцами, врезаются в матовую черноту неба. Наша четырехколесная махина припарковалась возле стеклянного многоэтажного цилиндра, над цокольным этажом которого сапфировыми неоновыми буквами горит слово "Аргонавт", напоминая мне о недавнем прошлом.
   Прозрачная дверь сама раздвигается перед нами, приглашая в холодно сияющий вестибюль. Офис Француза. Приемная - безупречный хай-тек, торжество серебристого и черного, дерева и стекла. Зато обширный кабинет босса сильно смахивает на антикварный магазин, в котором царит увесистая, в завитушках, роскошь.
   За столом в костюме цвета весенней травки восседает Француз.
   Лет пять тому назад за ним с грохотом и лязгом затворилась камера кичи, и исчез он - казалось, уже навек - среди безликих зеков. И вот опять, как в несуразном сне, сидит передо мной - самоуверенный, ухоженный римский патриций, только обрюзг чуток. Не похудел, даже раздался, то ли по блату перепадала двойная пайка, то ли отъелся уже на свободе. Но главное - раньше ему как будто чего-то не хватало, чтобы казаться бизнесменом на все сто, а теперь вошел в самую пору, заматерел, страдания в узилище придали физиоморде законченность, силу, какая бывает у людей, хлебнувших в этой жизни всякого.
   Сановное рыло бандита уродует не предвещающая приятных сюрпризов ухмылка, и я мысленно прощаюсь с белым светом и всем, что мне дорого.
   - Не ожидал? - спрашивает Француз.
   За моей спиной раздается долгое довольное гы-ы-ы, это смеются бугаи. Француз тянет паузу, похоже, ожидая, что я повалюсь без чувств на дубовый паркет или начну лизать его и без того сверкающие туфли и умолять о пощаде.
   Ни того, ни другого я не делаю. Стою и смотрю, хотя, откровенно признаться, держусь на пределе, и голос бандита доносится до меня точно с расстояния в тыщу верст.
   - В этой жизни побеждает сильнейший, - назидательно продолжает Француз. - Истина, как ни крути. Что мы сегодня имеем? Я - президент фирмы, а ты водовозка. Ниже только бомж, да и то не всякий. Чего молчишь?
   - Почтительно внимаю.
   - Ну-ну. Послушай. Авось поумнеешь. Перед смертью. Небось представлял, что меня законопатят пожизненно? А я всего три годочка с копеечкой отсидел. Кого надо купил, включая судью "неподкупного". У нас ведь Фемиду можно трахать и сзади и спереди. Почти все эпизоды отмели, а за остальное дали по минимуму. И в камере мне было славненько, как у родной мамочки. Даже комфортнее. А теперь я буду судить тебя, голубарь. Суд мой скорый, но справедливый. Как предпочитаешь сдохнуть, сыч: долго и мучительно или легко: чпок - и уснешь, как ребенок?
   - Пожалуй, я бы выбрал вариант номер два - если ты нынче такой добрый.
   - Э, сыч, сладкий финиш надо еще заслужить. В пятницу Царя грохнули. - Он не поясняет, о каком Царе идет речь, любая собака в нашем городке знает: президент стальной корпорации, друг-приятель мэра. Вот те на, такую гору свалили! - У нас были с ним общие дела. Твоя задача: найти того, кто Царя заказал. Подчеркиваю: не киллера - этот мне без надобности. Даю месяц сроку.
   - Два.
   - Он еще кочевряжится... Лады. Сегодня 29 января. Значит, крайний срок 29 марта. Ни днем позже. И учти, шутить я не привык. Мои ребятишки за тобой последят, чтоб не слинял. Хотя вряд ли сбежишь. У тебя здесь предки и бабы - бывшие и нынешняя. Ты же не хочешь, чтобы они отдали концы? Нет, ты их не бросишь. Совесть не позволит. Скорее сам сдохнешь, верно? Совесть - твое слабое место, дружок, ахиллесова пята.
   - Но ведь убийством Царя менты занимаются. А если они первыми заказчика вычислят?
   - Тогда считай, что тебе повезло. Ну, попутного ветра, м-м-мразь, - посылает меня в даль светлую Француз, брезгливо кривя губы
   Выбираюсь из антикварного логова бандита. На улице стало как будто еще морознее и чернее, а я весь мокрый от пота и опустошен так, точно внутренности выскребли зазубренным ножом.
  
   Очутившись в своей кухоньке, лезу в холодильник и достаю пиво. Вот, говорю себе, и наступил твой "час Ч". Неужто последняя моя задача на этой земле - найти того, кто ухлопал Царя, капиталиста-кровососа, после смертяшки которого только чище стало на земле? И это притом, что Илюшка остался неотомщенным, а гад, убивший его, где-то жирует. Почему так несправедливо, Господи?
   Гробовая тишина, лишь гудит и содрогается древний холодильник. Похоже, связь моя с Богом односторонняя. Что ж, придется смириться с существующим положением дел.
   Поджариваю сковороду арахиса и тащусь в нашу с Гаврошем комнатенку, тесную от комиссионной мебели и разнокалиберных горшков с цветами. В углу поблескивает украшенная стандартными шарами и мишурой синтетическая елочка. В феврале встретим восточный Новый год и уберем ее с глаз долой.
   С комфортом располагаюсь на диване и принимаюсь поглощать еду и питье. Насколько мне известно, принцип лазера состоит в том, что некое вещество накачивают энергией, после чего оно выдает световую иглу. Так и я нагружаюсь жратвой, чтобы зафонтанировать мыслями...
   ... Сковорода и бутылки пусты. Я возмутительно сыт, как обожравшаяся свинка, но серое вещество излучать гениальные озарения не собирается, хоть тресни. И все же, следует отметить, пиво сделало свое благое дело: царапающие воспоминания о разговоре с Французом размякли, раскисли, потонули в пене и, похоже, уйдут с уриной.
   Расслабленный и приободренный, названиваю старому приятелю Акулычу, и что-то щемяще стискивает сердце, когда слышу в трубке его благодушный рык:
   - Неужто нашлись добрые люди, вправили тебе мозги и теперь снова в ментовку просишься?
   В общих чертах живописую свой визит к Французу.
   - Однако влип ты, друг ситный. Чем же тебе пособить?
   - Мне нужна информация о Царе, его семье, бизнесе - в общем, все, что у тебя имеется.
   - Давай-ка сделаем вот что. Я потолкую с опером, который занимается "цареубийцей". Нормальный пацан, не дурак. Шукать душегуба будете на паях. Авось полегше станет. Не дрейфь, Королек, не из таких передряг выкарабкивался. А Французу мы тебя не отдадим, шалишь... Покеда, красавчик. Паренек тебе вскорости звякнет, жди.
   Он пропадает, даже не схохмив на посошок, а я ложусь спать почти успокоенный.
  
   * * *
  
   Этот небольшой кафетерий, поместившийся в старинном особнячке на улице имени Бонч-Бруевича, в советские времена был прибежищем пьяниц, которые для проформы брали стакан сока или компота и втихую глушили водку. Тут же таскались худосочные собаки, лелея надежду на вкусный кусочек, брошенный сердобольной рукой.
   С приходом капитализма заведение обрело некоторый лоск, но "контингент" изменился не слишком, разве что исчезли подвальные типы, словно сошедшие со страниц больных романов Достоевского.
   Здесь у меня свидание с опером, о котором говорил Акулыч. Выстояв очередь и получив свои порции, усаживаемся на высокие табуреточки у окна. Поглощаем стряпню и негромко общаемся.
   Опер - коренастый, лет тридцати, смахивающий на Есенина: тот же детский овал открытого лица, пухлые губы, бледно-голубые глаза, только льняные волосы острижены ежиком. На нем подбитая ветром кожаная коричневая куртка. Голос у опера - густой, мягкий, прямо-таки оперный баритон, не слишком вяжущийся с его внешностью и словно существующий отдельно. Мне даже кажется, что, если внимательно приглядеться, можно увидеть этот голос, темным вибрирующим облачком парящий в воздухе.
   - Короткая справка, - начинает опер. - В свое время, лет этак сорок с лишком назад, Царь был рядовой шестеркой в кодле "заборских". Но тогда, при Советах, и "заборские" были всего-навсего отмороженными пацанами, которыми верховодила криминальная братва. В колонию попал за сущий пустячок: интеллигентного мальчика ножичком пырнул. Но зона сильно его изменила: заплыл туда мелочью, плотвой, а выплыл акулой.
   После колонии на воле немного погулял и снова сел. На этот раз основательно, за грабеж. Вышел - а тут перестройка в полном разгаре. А потом и реформа жахнула, капитализм плюс ваучеризация всей страны. Стал наш Царь-государь по дешевке скупать металлургические заводы. Не гнушался ничем, вплоть до мокрухи. Впрочем, в то уголовное время его делишки были капелькой в мутном море. Вон мои родители тогда на окна решетки поставили, железную дверь отгрохали. Шиш помогло. Дверь спроста выломали и квартиру обчистили. Вынесли все! А у моей сеструхи средь бела дня на улице, при народе какой-то урод золотую цепочку с шеи сорвал и спокойнехонько удалился. Я, может, потому и подался в ментовку, чтобы всю эту мразь повыловить...
   Впервые его голос утрачивает бархатную баритональность.
   - Так заделался Царь стальным королем, - продолжает он после паузы. - Женился между отсидками. Супружница родила ему двух сынишек. Потом он, как нынче водится, женушку бортанул, сменил на фотомодельку. Старшему его сыночку чуть за тридцать, надежда и гордость усопшего папаши. Закончил Оксфорд. Царь отписал ему один из своих заводиков.
   - А младший?
   - Студент, - опер машет рукой, задев рукавом стакан и едва его не опрокинув. - О нем и речи нет. Пустое место. Я лично убежден: заказал Царя старший его наследничек, Принц. Этот, говорят, хотел все родительские предприятия заграбастать, а Царь не дал, дескать, молод еще. Зверски они тогда разругались, в пух и прах.
   - Если так, то осталось только собрать доказательства - и можешь вертеть дырочки на погонах для больших звезд. Однако, думается, желающих послать Царя "подальше от грешной земли" было предостаточно. Кстати, если не ошибаюсь, главным его конкурентом был небезызвестный Кот.
   - Вообще-то, да, - неохотно признает опер. - Но Кот, хотя и бандит, далеко не идиот. Он же наверняка понимал: хлопнут Царя - его заподозрят первым. Нет, это не он. Во всяком случае, так говорит мне внутренний голос, а он редко дает маху, проверено.
   - Но ведь и о Принце можно сказать то же самое. Он если не первый, так второй подозреваемый.
   - Согласен... Черт, вот ведь какая штука-то. Царь был фигурой областного значения. Поэтому, с одной стороны, приказано хоботом землю рыть, а с другой - действовать предельно осмотрительно: того и гляди, заденешь большую шишку, которая тебе столько шишек понавтыкает, успевай только чесаться.
   - Но хоть что-то нарыли?
   - Пока не густо. Как обычно, когда имеешь дело с заказухой такого уровня. Вот если соседка просит соседа избавить ее от супруга-алкаша, и тот за бутылку мужика грохает, это задачка в одно действие. А тут винтовочка с оптическим прицелом - не сковородкой по балде. Пообщались с родственниками Царя, с некоторыми партнерами. Еще кое с кем. Пока нуль.
   - Как будем сотрудничать?
   - А как при прокладке тоннеля. Мы со своей стороны вгрызаемся, ты - со своей. И делимся информацией. Так и объединим усилия.
   Опер дружески пожимает мою руку, улыбается широко, искренно и исчезает. Вижу в окно, как он с непокрытой головой стремительно пересекает улочку, ловко огибая прохожих.
  
   * * *
  
   С утра было сумрачно и уныло, небо и земля - точно две здоровенные мыши, вверху серая и туманная, внизу - белая и пушистая. Шел снег, такой мелкий, будто его и нет, только чувствуешь, что воздух неспокоен. После пяти мир посинел, и эта синева, затянутая подвижной дымкой снега, стала темнеть незаметно и стремительно.
   В половине шестого, предварительно договорившись, отправляюсь в гости к алюминиевому королю. Когда-то, будучи пацанами, мы жительствовали в одном дворе, во что сейчас невозможно поверить.
   Секретарша у Чукигека перезрелая медноволосая мадама с медальным профилем и такими гитарообразными формами, что, хотя "уж не жду от жизни ничего я", все же испытываю приятное волнение. Образцово-показательный семьянин Чукигек наверняка с этой лакомой леди не спит. Впрочем, и она ведет себя сурово и неприступно - большой начальник, не иначе.
   За шесть лет, промелькнувших после нашей последней встречи, Чукигек совсем отощал. Нос заострился, волосы стали сивыми. Точно присыпанное песком постное лицо еще сильнее смахивает на физию евнуха и выглядит усталым и старым - похоже, алюминий высасывает из Чукигека последние силы. Только глаза за стеклами очков насторожены и зорки.
   Добычу алюминия я представляю смутно, завалялась в памяти какая-то муть из школьной программы, но, изрядно напрягая воображение, вижу: в холод и зной, под снегом и ливнем вкалывают сотни здоровенных мужиков, вынимая из недр матушки-земли то ли бокситы, то ли силикаты, фиг его знает. Потом другие мужики то ли электролизом, то ли гидролизом выплавляют алюминий. Корячатся, матерятся, покрывают мозолями огрубелые ладони. А в аккуратненьком кабинетике сидит очкастенький сутуленький шпингалет с узким ротиком, типичный бухгалтер, и стрижет купоны.
   - Привет, - говорю я. - Дело у меня к тебе.
   Чукигек глядит сквозь меня, не издавая ни единого звука. Мы кровно повязаны с ним. Именно он, мстя за брата, по моей наводке ухлопал Серого. Но мне и в голову не приходит напомнить ему об этом маленьком эпизодике из нашего общего прошлого. Поиграв желваками, обращаюсь к нему тоном просителя:
   - Мне - кровь из носу - нужно найти убийцу Царя.
   Поджатые бескровные губки Чукигека словно нехотя раздвигаются:
   - И в чем должно заключаться мое содействие?
   - Познакомь меня с Принцем.
   Чудо! Алюминиевое личико Чукигека кривит усмешка, прорезая глубокие морщины.
   - И всего-то? - иронизирует он.
   - Это вопрос жизни и смерти. Конечно, в сравнении с твоим почти божественным величием я всего лишь жалкий червячок, на которого хорошо ловить пузатых осетров или сазанов, черт их там разберет, я не рыболов. Но и червячку хочется продлить свое ничтожное существование.
   - Я подумаю, - холодно выговаривает Чукигек, недвусмысленно давая понять, что аудиенция завершена и изрядно надоевший ему Королек может катиться колбаской, что я и делаю.
  
   * * *
  
   Около десяти утра. Переваривая завтрак, кукую возле окна. Из-за противоположной "хрущобы" выглядывает солнце (как на картинке: ослепительный желтый диск в короне лучей). Небесную голубизну пересекает перистый след самолета. Крыши припаркованных во дворе машин увенчаны белыми шапками ночного снега. Чувство такое, что уже день, но еще недоделанный, несостоявшийся. День-подросток.
   В комнатке, предварительно постучав, рисуется Санек, соседушка-алкаш, с которым мы - я и Гаврош - делим двухкомнатную фатеру. У него опухшая от возлияний морда типичного пропойцы, похоже, этих ребят мастерят по одной колодке. Меня не слишком интересует, где и как он добывает средства на пропивание, но расписание у хлопца явно свободное.
   - Здорово живешь, Королек, - обращается он ко мне с отменной вежливостью. После того, как я однажды отполировал его табло, он сильно меня зауважал. - У моей подруги день рождения наметился. Гости придут. Составишь компанию?
   Только этого мне недоставало, нажраться с отбросами общества и в обнимку с ними горланить до утра. Не нужно быть гениальным сыщиком, чтобы разгадать незатейливое лукавство дипломатического хода Санька. Если соглашусь и разделю с пьянчугами веселье, никто не будет мешать их оргии.
   - Извини, дела у меня, - так же галантно отвечаю я и добавляю твердо: - Так что не слишком шумите, в десять ноль-ноль должно быть тихо.
   - Понимаю, - кротко вздохнув, смиряется он со своей участью.
   На миг мне становится жаль его. Но вспоминаю, как он с корешами (до моего появления здесь) измывался над Гаврошем - и сиропное сострадание разом улетучивается, сменившись ненавистью к этим скотам, таким милым лапочкам, когда видят перед собой силу. Может, Христос и таких любил, а я не могу, рвотно.
   Однако пора заниматься делом. Заставляю себя обмозговывать главную на сегодня задачу, но "серые клеточки" отвечают лениво: отвали. Не отступаю, пришпориваю, тереблю. Помещающийся в моей башке компьютер, давно физически и морально устаревший, гудит так, что, наверное, слышно на улице, и отрубается. Ладно. Порыскав в записной книжечке, нахожу нужный номер, звоню.
   - Привет. Не забыл еще Королька?
   - Как можно, - отвечает насмешливый голос. - Такая колоритная фигура. Выкладывай пошустрее, чего надо? У меня, как у всякого продажного журналюги, времени в обрез.
   - Хотел бы потрепаться о небезызвестном Царе.
   - Подгребай в редакцию. Обсудим.
  
   Первый этаж этого здания, прочно утвердившегося на главном проспекте, некогда занимал любимый горожанами гастроном ("Такой столичный, - гордилась мама, - ничуть не хуже московского"). Теперь на его месте вечно заполненная жующим и треплющимся молодняком кафушка быстрого питания. "Копейка" огибает ее, покачиваясь, вползает под арку, и я оказываюсь в забитом машинами дворе. В противовес образцовому фасаду здесь мрачно и грязно, несмотря на изобилие чистейшего снега.
   Захлопнув дверцу "копейки", топаю к неприметному входу, скромненько пристроившемуся возле кафушкиного склада, по узенькой лестничке тащусь на шестой этаж, под самую крышу, шагаю вдоль длинного тусклого коридора мимо дверей с табличками. Редакция городской газетенки "Пульс мегаполиса" занимает аж четыре комнаты. Заглядываю в последнюю и вижу Алешу, слившегося в творческом экстазе с монитором и клавиатурой.
   Он отрывается от создания очередного клевого текста и приветливо кивает. На вид ему лет двадцать семь, лоб круглый, лицо широковатое, простецкое. За три года, что мы знакомы, ни разу не видел его улыбки, усмехаются только небольшие серые славные глаза.
   Подкатываю вертящееся кресло, усаживаюсь.
   - Не хочется тебя разочаровывать, - говорит Алеша, - но сведения крайне скудные, хотя в прошлом году, во время предвыборной кампании мне довелось потрудиться на Царя - кандидата в народные избранники. Слепил аж пять номеров его рекламного боевого листка. Размазывал по страничкам столько елея и соплей, что самого наружу выворачивало. Зато соперников поливал жирным дерьмом. Как помнишь, Царь в депутаты не пролез. Наш тупоголовый электорат на сей раз не купился и дал ему отлуп. Царь был в бешенстве, слава Богу, гонорарчик я заранее успел отхватить. Кстати, с Царем я не общался, станет он мараться о такую сошку. Контачил с его пресс-секретарем. Шустренький такой мальчишечка, журналист по образованию. Куда только не заносит судьба нашего брата, - вздыхает Алеша.
   После чего повествует о прошлом Царя. В сущности, ничего нового я не узнаю, разве что всплывает один любопытный фактик: оказывается, с пацанячьих лет Царь и Кот были дружками - не разлей вода, оба принадлежали к банде "заборских". Повзрослев и заматерев, они, подсобляя друг дружке финансами, братками и оружием, не мытьем, так катаньем захватили сталелитейные заводы и принялись стричь купоны. А потом случилось неизбежное. Друганы стали главными конкурентами. Как два слона на крохотном пятачке, они терлись друг о друга туловищами, хоботами, клыками. Кто-то из них должен был сгинуть.
   - Слушай, Алеша, Царь бросил первую женушку ради молодой и красивой. В порядке бреда: не могла она затаить на него лютую обиду и прихлопнуть?
   - Вряд ли. Нет, обида, конечно, была. К тому же Царь - жмот первостатейный, при разводе выделил ей копейки - по его меркам, конечно. Но ведь она ничего не выигрывала от смерти бывшего супружника, разве что удовлетворяла жажду мести.
   - Нет у тебя ее адресочка?
   - Пацан из наших хотел было с ней побеседовать - не далась, у него-то адресок точно имеется. Завтра скажу. Но боюсь, она и тебе не позволит себя подоить. Зато молодая "царица" потреплется с большим удовольствием. Штучка та еще. Очень любит себя пиарить. Погоди, где-то у меня в компьютере ее телефончик завалялся...
   Он принимается просматривать список, между делом продолжая:
   - На изменах Царь как будто не засвечивался, хотя, гласит молва, ходок был первостатейный, но нюхом чую: в этой семейке нечисто. Был какой-то слушок...
   - Ну-ну?
   - Да уж и не припомню. Но что-то крайне гаденькое... Кстати, видел вторую половинку Принца? Нет? Много потерял. Зовут ее Маргарита, по-семейному Марго. Красота неописуемая, аристократического типа, что нынче редкость. Я даже решил, что она из дворян, голубая кровь. Но слегка покопался - есть у меня архивчик, куда я сливаю занимательные фактики из жизни местной элиты, вдруг пригодится...
   - И что оказалось? Неужто она происходит прямиком от обезьян? Я этого не вынесу.
   - Насчет ее прадеда не скажу, не исключено, что он был гамадрилом, а вот дед и бабка по материнской линии крестьянствовали на юге нашей необъятной державы. Их дочку, мамашу Марго, обрюхатил некий проходимец, имени которого истории не сохранила - слинял. Прокляли родители дочку, нет ли, не знаю, но вскоре она очутилась в нашем городке. Здесь к ней воспылал страстью приличный мужик, женился, ребеночка, Марго то есть, удочерил. Получилась вполне образцовая советская семья, ячейка общества. Супруги на дочурку не надышатся, холят и лелеют. И Марго их стараний не обманывает, растет красавицей, скромницей и отличницей. И вдруг - кряк! - едва исполняется семнадцать, беременеет невесть от кого. Повторяется мамашина история. Вот тут и поверишь в фамильное проклятье.
   - Погоди, значит, Принц?..
   - Женился на женщине с нагулянным ребенком. Но понять его можно: прекрасной Марго только в кино сниматься в роли... не королевы, нет. Тайной фаворитки короля. И в конце фильма она обязательно отдаст Богу душу при всеобщих рыданиях. Есть на ней некая печать обреченности, смерти, распада, извини, что штампами изъясняюсь, привык.
   - Как же Марго сумела познакомиться с Принцем? Не на танцульках же в ЦПКиО. Он-то принадлежит к сливкам нашего городка. А она?
   - К сливочному маслу. Ее отец, точнее, отчим, был директором завода, входящего в корпорацию Царя.
   - Был? Он что, на пенсии?
   - История темная. Царь его уволил. За что, не спрашивай, понятия не имею.
   - Вышвырнул собственного свата?
   - Насколько я знаю, тогда отчим Марго родственником ему еще не был.
   - А что представляет собой принц номер два, то бишь младшенький наследничек Царя?
   - Парень учится на третьем... или нет, пожалуй, даже на четвертом курсе нашего универа. Математик.
   Я даже присвистываю.
   - Сын Царя?
   - Я и сам был ошарашен. У бизнесменов дети юристы-экономисты, белая кость, а у этого одни интегралы на уме. Представляю, какую парню пришлось выдержать битву с папашей... Все, больше ты из меня ничего не выжмешь, я пуст.
  
   * * *
  
   Сегодня позвонил Чукигек, предложил посетить некий элитарный клуб.
   В семь вечера, как условленно, поджидаю алюминиевого бонзу у главпочтамта, зябнущим воробушком подскакивая в своих полузимних ботиночках. Второй день февраля. Темнота и беззаботное многоцветье огней. Топча обильный снег, шастает отработавший и отучившийся народ.
   Поблизости, отражая серебристым кузовом огни, останавливается джип, напоминающий бульдожью морду на колесах. Из него вылезает долговязый пацан и направляется ко мне. На нем черный костюм, белая сорочка и черная бабочка. Кое-как перемахнув в своих легоньких штиблетишках через сугроб, этот элегантный пришелец из другого мира приглашает меня в серебристую карету.
   Влезаю в объемистое нутро громадного внедорожника. Здесь темновато и тихо, таинственно светится приборная доска. Располагаюсь на заднем сиденье рядом с Чукигеком. Мягко, как на воздушной подушке, трогаемся с места, пересекаем город и оказываемся возле парка культуры и отдыха. В моем черепке рождается крамольная мыслишка, что, несмотря на все свои принципы, Чукигек везет меня в заведение Серого - бордель для избранных. И тут же понимаю, что это бред, навеянный воспоминаниями: Серого давно нет среди живых, а бордель наверняка прикрыли.
   Действительно, мы минуем гигантский ангар спортивно-оздоровительного центра, медленно въезжаем в обнесенное ажурной оградой пространство и бросаем якорь возле освещенного фонарями скромных размеров зданьица с колоннами и прочими классическими прибамбасами. За ним, как декорация старинной оперы, чернеют во мраке сосны заснеженного парка.
   Поставленный при дверях ошеломляющих габаритов колосс пропускает худенького, как подросток, Чукигека, почтительно склонив башку. Свите алюминиевого барона - мне в том числе - достается пренебрежительный кивок.
  
   По наивности я полагал, что в этом приютившемся в уголке парка домишке помещается заурядной ресторанчик. Как же я заблуждался! Меня обступает общенародное богатство сталинских времен: мраморная лестница, ковры и полотна эпохи соцреализма в роскошных рамах.
   Сняв куртку, остаюсь в темно-сером костюме, который когда-то купил на собственную свадьбу. Другого у меня нет. И хотя Гаврош над ним изрядно поработала, кажусь сам себе чучелом, обряженным в старье. Лучше бы я явился в ремках с помойки, по крайней мере, выглядел бы оригиналом.
   Чукигек уверенно заворачивает в один из зальчиков. Я и его телохранитель - длинноногий, с гривой черных волос, точь-в-точь балерун, так и ждешь, что начнет выделывать разные антраша, - безропотно следуем за ним. И попадаем в скромных (по здешним меркам) размеров помещение, озаренное мягким светом ламп в зеленых юбочках-абажурах. Здесь властвует зелень. Бархат кресел и диванов, скатерти на столиках - все малахитового цвета. В углах застыли пальмы в кадках.
   Общество чисто мужское, причем, сразу видать - люди основательные, серьезные. Кто прогуливается поодиночке и парочками, кто посиживает. Степенно потягивают спиртное, чинно посмеиваются, чокаются рюмашками. Чукигек скользит между коллегами-толстосумами. Куда девалась его ледяная неприступность! Среди равных он мил и оживлен. Уж не считается ли он тут завзятым шутником?
   Подзывает меня пальчиком. Теперь он развалился на диванчике. Рядышком - паренек лет тридцати, поджарый - небось каждый день качается в фитнесцентре - с твердым холеным лицом бизнесмена средней руки. Светлые волосы, прическа истинного оксфордца, волосок к волоску, будто только что от парикмахера, и несет от него тысячным парфюмом. Понимаю: это и есть Принц.
   Подхожу.
   - Вот, рекомендую, - небрежно кидает Чукигек, указав на меня бокалом. - Частный сыщик по прозвищу Королек. Славный малый.
   "Царский" сынок мельком озирает меня. Изображаю на физиономии запредельное почтение. Стою перед ним, как раб на рынке невольников. Не удивлюсь, если он полезет смотреть мои зубы.
   - Рекомендация такого человека дорого стоит, - как манекен улыбается Принц, любезно кивая Чукигеку. Слова он выговаривает с аристократической учтивостью и неуловимым акцентом, точно иностранец, выучивший русский по разговорнику для деловых людей. И уже мне: - Надеюсь, наше сотрудничество будет взаимовыгодным.
   - Постараюсь, - в тон отвечаю я.
   - Разумеется, оплата - по конечному результату.
   - Резонно.
   Опять его губы раздвигает ничего не значащая улыбка. Протягивает мне визитку, зажатую между двумя пальцами. Принимаю, небрежно засовываю в карман. Едва заметным движением музыкальной ручонки Чукигек отпускает меня, чтобы пошушукаться с Принцем всласть.
   Около часа слоняюсь среди сильных мира сего, без особого успеха изображая скучающего богача, потом Чукигек подхватывает меня, и мы пускаемся в обратный путь. По дороге алюминиевый божок хранит непрошибаемое молчание. Вылезаю возле своего дома, и слабо мерцающий в темноте серебристый внедорожник, поморгав огнями, исчезает, оставив меня наедине с колдовской, точно белой ночью, озаренной безгрешным снегом.
  
   * * *
  
   Подъезжаю к деревушке под названием Яблоневое.
   Позвал меня в дорогу, как писали в прежние времена, телефонный разговорец с Принцем, который и разговором-то можно назвать с большой натяжкой. Просто "русский Крупп", как льстиво величает "стального" буржуя принадлежащая ему газетенка, процедил сквозь зубы, что в семь вечера он и его женушка готовы ответить на мои вопросы.
   Приминая колесами "копейки" снежный наст, качу по главной улице сельца. В зыбком свете фар скользят заборы, деревянные избы старых русских и каменные хоромы новых.
   Вот и деревенька позади. Передо мной - за узорчатой оградой - таится во тьме коттеджный поселок, обиталище губернатора, мэра и прочих гулливеров нашего городка. На въезде - засевший в будке охранник. Жму на кнопочку. Из вкрапленного в ограду динамика раздается тяжелый, как колун, голосина. Просит представиться. Услыхав ответ и проверив паспорт, Цербер минуту-другую медлит, потом, похмельно ворочая языком, милостиво дозволяет продолжить движение.
   Отыскиваю трехэтажный особнячок Принца.
   Представляю, что бы при виде его нацарапал гусиным перышком старинный писака: "Окна этой тихой обители изливают уютный свет, отчего пышный снег сияет и посверкивает, напоминая о Рождестве, а хозяева мирно беседуют у камелька".
   Вхожу - теплынь, как в оранжерее. Похоже, камелек пашет здесь на совесть, отапливая огромный холл и соответствующую гостиную. Все вокруг легкое, изысканное, разноцветное, женственное.
   Навстречу мне поднимается с дивана то ли тропическая бабочка, то ли тепличный цветочек - синеглазая брюнетка с утонченно-печальным личиком. С таких только ангелов рисовать. На ней золотисто-зеленовато-коричневатый костюмчик с широченными брюками, которые я поначалу принимаю за длинную юбку. Эта легкокрылая бабочка настолько в стиле интерьера, что у меня возникает крамольная мысль: не купил ли ее Принц вместе с мебелью?
   - Кирилл предупредил, что вы приедете. Кофе, чай, коктейль? - воркует она нежно и музыкально, после чего удаляется выполнить мое скромное пожелание.
   Я уже плохо соображаю, где нахожусь: в обалденной гостиной с мозаичным мраморным полом или в раю. Завороженно глазею на пламя, полыхающее в пасти громадного камина, и оборачиваюсь, когда в гостиную еле слышно впархивает все та же бабочка, катя перед собой столик, на котором дымятся и источают аромат две хрупкие чашечки, окруженные отменно сервированным приложением.
   Пригубив душистый чай и отведав тающей во рту закуски, поднимаю глаза на сидящую напротив красотку. Встретив мой взгляд, ее зрачки боязливо мечутся, и она улыбается кротко и нездешне, словно жительница далекой планеты, заселенной полубабочками-полулюдьми.
   - Позвольте задать вам несколько вопросов.
   - Я к вашим услугам, - с готовностью откликается она, но ее большие глаза, нежные и пугливые, все так же избегают моего взгляда.
   - Что вы думаете по поводу убийства?
   - Не знаю, что и сказать... - мнется она. - В газетах столько написано... Мне практически нечего добавить.
   - Что представлял из себя ваш свекор?
   - Он был... - Марго потупляет глазки, и мне кажется, что на полу появляются синие отсветы. Кротко вздохнув, продолжает после запинки: - незаурядным человеком. Сложным. Неоднозначным.
   - И в чем проявлялась его сложность? - не отстаю я.
   - Боюсь, мой ответ страдает излишней обтекаемостью, - улыбается она кисло. Рот у нее вялый и, пожалуй, крупноватый для ангела. - Это был очень жесткий человек. Я бы даже сказала: безжалостный.
   - И вы ощущали его жесткость на себе?
   По ее лицу пробегает волна смятения, словно зыбь на воде от ветра, но слова прямо противоположны мимике:
   - Со мной он был абсолютно корректен.
   - Как же понимать ваши слова о его безжалостности?
   - От него исходила беспощадная сила... аура... - Марго запутывается, беззащитно смотрит на меня своими синими, испуганными, и я будто слышу, как гулко колотится ее сердечко.
   - Заранее прошу извинения за бестактность, но почему он уволил вашего отца... вернее, отчима?
   - Я в это не вникала... Пожалуйста, не называйте отца отчимом, он любит меня так, как... как никто и никогда.
   - И где ваш отец работает теперь?
   - На том же заводе... инженером.
   - Рядовой сотрудник?
   Нежные щечки Марго розовеют.
   - Но уж теперь-то Кирилл наверняка восстановит его в должности? - В самом конце предложения ставлю голосом вопросительный знак легкого сомнения.
   - Надеюсь, - откликается она печально и вздрагивает: в гостиной появляется Принц.
   - Ну что, поговорили? - Он переводит взгляд с жены на меня грешного.
   Я бы с удовольствием пообщался с Марго еще, но читаю в ее напряженно застывших глазах такое нежелание продолжать разговор, такую отчаянную мольбу не трогать ее, что только пожимаю плечами.
   Принц уводит меня в свой кабинет, скорее похожий на мирную келейку кандидата пропыленных наук, чем на капитанский мостик хозяина стальной державы. Шкафы с книгами, ноутбук. Магнат осчастливливает своим задом массивное кресло у стола. Я плюхаюсь на диван и пытаюсь побеседовать по душам, но проклятый буржуй высокомерничает, упрямо держит дистанцию и на откровенность не идет.
   - За что, - спрашиваю, - ваш отец вашего же тестя погнал из директоров?
   - Зачем это вам? - отвечает он вопросом на вопрос. - Вряд ли их взаимоотношения помогут раскрыть преступление.
   - Послушайте, Кирилл, - терпеливо начинаю его убеждать. - Без информации - любой, касающейся вашего отца, убийство я не размотаю. Помогите мне.
   Он еще минут пять ломается, потом неохотно, едва раскрывая рот, как чревовещатель, выдает следующие сведения.
   Царь уволил батяню Марго за финансовые махинации. Вот уж точно: вор у вора шапку украл. ("Но Марго ни слова, - предупреждает меня Принц, - она отца глубоко уважает".)
   Своей молодой законной супруге Царь не изменял - во всяком случае, Принцу подобные случаи неизвестны. А вот она "способна на все" (произнеся эти слова, Принц аж передергивается от гадливости, не иначе как сильно мачеху "любит").
   - Я лично убежден в том, что отца убрал Кот, - внезапно говорит Принц. - Советую заняться этим типом вплотную. Будь на моем месте человек, подобный отцу, он бы давно прикончил Кота - и закрыл тему. А я рефлексирую, как Гамлет. Надеюсь, вам такой известен? - добавляет он иронично.
   - Скажите, Кирилл, вы сообщили мачехе, что уполномочиваете меня вести расследование?
   - Не слишком ли много требуете от меня, Королек? Достаточно и того, что позволил вам поговорить с моей женой. Теперь действуйте самостоятельно, я вас за ручку водить не буду.
   Крутой. Кругом одни крутые. Что за напасть! Раздраженно плюю, но не на пол, а так, символически, внутри себя, и ретируюсь.
   На диване в гостиной сидит Марго, поникшая, как увядший цветок, - сравнение банальное до невозможности, но верное. Черные волосы льются на длинную склоненную шейку, грудки и узкие плечики. На слова прощания отзывается слабой улыбкой. По контрасту со своим преисполненным апломба мужиком она выглядит такой грустной и хрупкой, что щемит сердце. Э, да не собираешься ли ты втрескаться по самые уши, Королек? Только этого тебе не хватает для полного "счастья".
   Выхожу в ночь и снег, залезаю в "копейку" - и вот уже кидается под колеса и уносится назад укатанная шинами дорога, скользят деревья в подрагивающем свете фар. Прощай, светлая королева Марго, свидимся ли когда-нибудь!..
  
   Из "копейки" названиваю "Есенину":
   - Нет ли чего свеженького?
   - Пока по нулям. - В его артистичном баритоне звучит апатия. - А что у тебя?
   - И у меня дупель-пусто.
   Разъединяемся.
  
   Набираю номер сотового молодой вдовушки Царя.
   Конечно, я мог бы попросту, без затей, сказать ей, что Принц нанял меня выяснить обстоятельства смерти ее муженька, но чутье, которому доверяю безоговорочно, подсказывает: не надо. Принц и его "мамаша", похоже, ненавидят друг дружку, особенно сейчас, когда начинается дележ наследства. А потому, стоит мне только упомянуть имя магната - и вдовица пошлет меня так далеко, что шагать буду всю оставшуюся жизнь.
   Почему-то был уверен, что у нее окажется жеманный голосок привыкшей к мужскому вниманию фифки, ан нет - жесткий, прагматичный, как у современной бизнес-леди.
   - Я из журнала "Мадам Баттерфляй", - выдаю соловьиную трель. - Надеюсь, вы позволите взять у вас интервью, как у одной из самых обаятельных женщин города?
   - Что-то не слыхала о таком журнале.
   - Мы как раз делаем пилотный номер. Это издание о нашем городском бомонде и, прежде всего, о женщинах, которые составляют его гордость. Редактор даже намерен поместить ваше фото на обложке. Но, если вы не желаете...
   Она хмыкает, на секунду задумывается и соглашается: завтра, в полдень, в спортивно-развлекательном комплексе на Котовского.
   Что за дьявольщина! Второй уже раз за последние дни встает на моем пути спортивный центр, в котором некогда хозяйничал Серый. Как будто богатеям негде оттянуться, как только здесь, на глухой окраине, рядом с безмолвным лесом. Или судьба вновь подбрасывает мне подсказку, как бывало прежде?
  
   * * *
  
   День начинался уныло. Полусонно вставало сияюще-мутное солнце. Неспешно, словно бы нехотя, в полудремоте опускался снежок. Этакий ленивый снегопад. К одиннадцати его как отрезало. Вышина очистилась и заголубела.
   Сейчас двенадцать. Небо опять в дымных акварельных облаках. Пропархивают редкие снежинки. Вокруг барашки барханов первозданного снега. "Бразды пушистые взрывая, летит "копейка" удалая", - перефразировал бы я классика.
   Долетев, ставлю машинку на прикол и захожу в вестибюль спортивного центра. Он почти безлюден, если не считать двух девчонок-администраторш. Плюхаюсь на упругий диван и покорно смыкаю веки, намереваясь ждать долго и упорно, однако вдова оказывается особой почти пунктуальной: опаздывает всего-то на девять минут, что для женщины, к тому же небедной, вообще опозданием не считается.
   Ее появление предваряет звероподобный телохранитель, который спрашивает меня грубо и прямо:
   - Это вы из журнала?
   Получив утвердительный ответ, лаконично просит подняться, профессионально обхлопывает всю мою тушку и с вежливостью железного лома разрешает вернуться на место.
   Только теперь появляется она, решительно постукивая каблучками высоких черных замшевых сапожек. Белая норковая шубка расстегнута, длинное тело в черном коротком платьице профессионально изгибается при ходьбе. Хороша чертовка! Впрочем, мой восторг не распространяется на мордашку, не в моем она вкусе. Типичное рыльце манекенщицы, загорелое - результат благотворного действия солярия - и бездушное, с надутыми, как шина, губками.
   Усаживается рядом, обдав волной острых французских ароматов. Накачалась на тренажерах, помылась в душике, опрыскалась парижскими духами и готова к интервью. Чем не жизнь!
   Хмурит лобик, еле заметный под гривой русых волос, и, поиграв унизанными перстнями пальчиками, предлагает задавать вопросы.
   Вытаскиваю диктофончик.
   Повествует она охотно, сентиментальничая и мусоля детали. О том, как появилась на свет на Дальнем Востоке, в семье военного, как впятером - родители и трое детишек - мотались по огромной стране. Отец менял гарнизоны, она - школы. Окончил службу папаша в маленьком городке, где и осел навек, а она отправилась за высшим образованием в наш мегаполис. В институт не поступила, срезалась на математике, но добрые люди присоветовали обратиться в модельное агентство, дескать, там ей самое место.
   Наконец речь заходит о ее знаменательной встрече с Царем. И тут энтузиазм очаровательной вдовушки гаснет, как пламя на ветру: дыма навалом и никаких конкретных фактов. Впрочем, на подробностях я не настаиваю, изредка задаю наводящие вопросы, исподволь подводя к смерти Царя, - и легонько пробую пальчиком. Она тотчас вскидывает бровки:
   - А вы из того ли журнала, молодой человек?
   Оставив вопросы - подождут - пробую поймать ее на грубую лесть - хавает, и с превеликим удовольствием. Холодные глазки обретают выражение загадочное и игривое. Окидывает меня оценивающим взглядом. Уж не клюнула ли всерьез? А, где наша не пропадала! Перехожу в контрнаступление:
   - Не продолжить ли нам знакомство в другом месте?
   - И где же? - интересуется кокетливо.
   - В ресторане, например.
   - А у вас, молодой человек, денег-то хватит заплатить за меня? - зло насмешничает она. И добавляет, помягчев: - Сегодня в семь, в моем коттедже. Записывайте адрес...
  
   Обедаю дома. Гаврош - у нее выходной - кормит меня до отвала. А славно в своей берлоге, ребята, даже если она - махонький закуток в десяток "квадратов"! Можно растянуться на раскладном диване, который к ночи превращается в ложе, закинуть руки за голову и блаженствовать. Со стороны соседей-пьянчуг не слышно ни звука, то ли умотали куда, то ли захорошели.
   Капельку передохнув, одеваюсь. На вопрос Гавроша "когда вернусь?" отвечаю неопределенно и отчаливаю.
   Пока добираюсь до Яблоневого, голубовато-синий мир гаснет, насыщается темнотой, и фары встречных машин как будто горят ярче. Когда въезжаю в деревушку, кажется, что наступила ночь.
   Как оно и полагается по статусу, "дворец" Царя, слегка напоминающий средневековый замок - башенки и шпили, - куда внушительнее принцевых "палат". Над ним мерцает звезда. Остренькая, как граненый лучик света, она всегда видна на западе, и почему-то рядом с ней никаких других звездочек не обнаруживается. Одиночка, как я.
   После короткой процедуры попадаю внутрь коттеджа. Выдрессированная девчоночка, наверное, горничная ведет меня из зала в зал, и моя башка начинает слегка кружиться от мелькания картин в позолоченном багете, статуй, шпалер, рыцарских доспехов, звериных голов и прочих диковин. Впечатление такое, словно и впрямь угодил в старинный замок и сейчас выйдет сам хозяин в накинутом на плечи струящемся алом плаще... Наконец оказываемся в небольшой комнатке, предназначенной, должно быть, для отдыха и мечтаний. Она увешана гобеленами, на которых вытканы дамы и кавалеры жеманного 18 века, занимающиеся охотой и галантным флиртом.
   Здесь теплятся свечи. Вдовица, вся в черном, эффектно восседает на небольшом канапе. Ласково кивает мне, одновременно непринужденным жестом отпуская девчонку, и та испаряется, будто и не было.
   Собираюсь расположиться на ближайшем сиденье, но она указывает на местечко рядом с собой. Пристраиваюсь. В канделябре крошечными копьями подрагивают язычки пламени. Серебряный кудрявый голыш, известный под кликухами Амур, Эрот и Купидон, хоть сейчас, если судить по хитрой проказливой рожице, готов влепить в меня одну из своих стрелочек.
   Воркуем, несем фантастический вздор, смеемся, и мне даже кажется, что я немножко влюблен, или это вино так кружит голову? При свечах личико вдовы женственно и романтично. Она собственноручно кормит меня засахаренными фруктами, держа их в тонких пальчиках и отставив мизинчик.
   - Ты мне сразу жутко понравился. - Она приподнимает бровки, словно сама себе удивляясь. - В тебе есть что-то такое... рыцарское, - подбирает она наконец слово, соответствующее обстановке. - По-моему, ни одна женщина просто не сможет устоять... И я...
   Ощущая себя благородным Ланселотом или самим Тристаном, которого искушает прекрасная дева, впиваюсь в ее рот, не встречаю сопротивления, и мы, ласкаясь, опускаемся на шкуру белого медведя, чьи стеклянные буркалы глядят вдаль с философским спокойствием...
   Потом перемещаемся в умопомрачительную бело-золотистую спальню, такую я где-то уже видел - кажется, в старом американском фильме про бедную девушку, охмурившую богача-аристократа. По дороге делаю остановку в туалете, откуда по мобильнику сообщаю Гаврошу, что переночую у приятеля. Напоследок говорю вполне искренно: "Я люблю тебя, малыш". "И я тебя", - откликается она.
   Бедная моя, представляю, как заныло твое сердечко, но ты не позволила себе ни одного вопроса. Ты долго будешь пытаться уснуть, гоня тягостные мысли о том, где я и с кем. Но, если по совести, я действительно не изменяю тебе. Работа такая. Прости меня, малыш.
  
   * * *
  
   Утро встречаю в пышной кровати Царя, смастаченной под старину, а-ля Людовик какой-то. Инночка блаженно дрыхнет, вытянув долговязое тело. Волосы спутаны. Выбравшись из-под одеяла, отправляюсь в снежно-белую ванную. Из овального зеркала в тяжелой резной раме - уж не венецианского ли? - невесело скосоротившись, таращится небритый Королек. Показываю ему язык, он отвечает тем же. Споласкиваюсь и возвращаюсь в спальню, где натыкаюсь на холодный взгляд проснувшейся вдовы. Она призывно протягивает худую руку.
   Присаживаюсь на кровать.
   - А ты замечательный любовник, - томно произносит Инночка. Без косметики она выглядит более чем заурядно, рядовая девчонка, каких множество.
   Целую ее в губы. Какой бы она ни была, я благодарен ей за прошедшую ночь.
   - Забыла спросить. Ты женат? - Она внезапно хохочет, всплескивает ладошками. - Ну и потеха! Мне в голову не вступило, что у тебя может быть жена. Наверное, и детишки имеются. Признавайся, что ты ей наплел, а? Что у тебя срочная ночная работа?
   - Живу я, солнышко, в гражданском браке, детей нет.
   - Ну, гражданская жена - другое название любовницы, изменять ей не зазорно. А вот семья - это святое, этого не трожь. Мой тоже поначалу клинья подбивал: дескать, давай попробуем гражданским браком. Я сразу отрезала: или фата и марш Мендельсона, или катись, милый, куда подальше.
   - Ты любила его хоть чуток?
   - Смеешься? За что любить-то, подумай хорошенько. За кучу баксов? Старый козел только и умел, что делать бабки да убивать... - Она закусывает губку, потом неестественно смеется: - Надеюсь, об этом ты не напишешь?
   - Не волнуйся, наш журнал - не желтая пресса. К тому же после того, что между нами было...
   - Ну, это сегодня ничего не значит.
   - Для меня - значит.
   В моем взгляде и голосе суровая, почти торжественная нежность. Приподняв выщипанные бровки, она смотрит на меня серьезно и задумчиво. Я ее озадачил. Она-то считала меня циником, пройдохой, а я вот такой - наивный и глупый. В ее хитреньких мозгах происходит переоценка ценностей. Я не мешаю, пускай. Быть в Инночкиных глазах лохом - это мне даже на руку. Впрочем, вряд она ли сразу поверила в то, что я идиот, нужно еще доказывать.
   - Только честно, ты своему не изменяла?
   - Да ты что! Я еще не спятила. Радости на копейку, а проблем - на миллион. Да если бы Царь даже не разнюхал, а только подумал, что я ему рожки наставляю, в асфальт бы закатал.
   - Такой ревнивый?
   - Ужас. Грубый, неотесанный хам. Мурло.
   - А сам, небось, девчонок-то пощипывал?
   - И еще как! Его, старого кобеля, на свежатинку так и тянуло.
   - Представляю, как ты с ним натерпелась.
   - Ничего просто так не дается, - выдает она сентенцию. - Чем-то нужно поступаться. - После чего манит меня пальчиком под одеяло...
  
   Растрепанная головенка Инночки, в которой крутятся вполне рациональные мыслишки, доверчиво лежит на моем плече, как до нее голова Анны и других женщин. И всякий раз, ощущая эту милую тяжесть, я счастливо млел. Вот и сейчас хочется жалеть и защищать. Ну не кретин ли я, пацаны?
   - А ты не заливаешь, что хранила супругу верность? У тебя под боком входит в силу пасынок, студент. Признайся, заглядывается на тебя? В таком возрасте гормоны играют о-го-го. Неужто его пылкие взоры не зажгли твое тоскующее по любви сердечко?
   - Чего ты несешь? - морщится Инночка. - Илья - он вообще не мужик. Одно слово: математик. Да мы с ним и не видимся почти, как чужие. Мирное сосуществование. И потом - у него подружка имеется.
   - Наверное такая же, с прибабахом?
   Инночка поджимает губки, и я понимаю: залез не туда. Ладно, замнем.
   - Странно. У Царя - и такой сынок. Он в университет случайно не на автобусе пилит?
   - Какой автобус? У него "вольво".
   - Наверняка цвета детской неожиданности. Нынешняя молодежь любит шокировать.
   - Только не Илья. Выбрал по себе - черный. Красиво, конечно, но мрачно. А ты чего это Илюхой интересуешься? Часом не киллер? Если хочешь его пришить, признавайся, помогу, чем смогу. Кокнешь - мне больше достанется.
   Инночка заразительно хохочет.
   - Не слишком мы с тобой расшалились? - прерываю ее здоровый смех. - Все-таки прислуга кругом, а у стен тут, небось, уши, как у летучей мыши.
   - Плевать! Теперь я здесь хозяйка! Захотела - привела любовника, ни одна тварь пикнуть не посмела. При Царе я прислугу ужас как боялась: наговорят чего, отмывайся потом, доказывай, что не верблюдиха. А теперь они, голубчики, у меня как шелковые. Жаловаться-то некому. Захочу, оргии устраивать буду!
   И ведь будет!
  
   Как ни сладко полеживать с обольстительной Инусей, пора возвращаться к суровой действительности. Полакомившись напоследок яствами и поцелуями, шагаю мимо наэлектризованной любопытством и иронией дворни, выпадаю на улицу - и жмурюсь от слепящего солнца. Утро ядреное, свежее, морозное, на мягких искристых сугробах лежат синие тени.
   Когда за рулем "копейки" несусь домой, в порожней башке рождается дразнящая мыслишка: а ведь у меня есть неплохой шанс стать законным супругом Инночки, жить в довольстве и нескончаемом кайфе. Само собой, на ее ручку будет достаточно претендентов, понадобится кропотливая подготовительная работа, зато результат!..
   Но, очутившись в своей клетушке, напрочь забываю об Инночке и своих брачных планах. В комнатке прибрано, на столе прислоненная к сахарнице записка: "Королечек, суп в кастрюле в холодильнике, каша под подушкой. Я люблю тебя!" Последняя фраза - как крик отчаяния, и у меня пламенеют уши.
  
   Автор
  
   В этот день, 9 февраля, Марго возвращается из города в Яблоневое, в коттедж, который любит с такой нежной страстью, какую не испытывала ни к кому и никогда.
   Коттеджу она отдает едва ли не все свободное время, стараясь сделать изысканным каждый его уголок. Сегодня она объездила городские магазины, разыскивая ткань для портьер. В глазах рябило от цветов и узоров, и все же она нашла то, что считала нужным.
   Навстречу ей бежит сверкающий зимний день. Бледно-лиловый маленький "мицубиши" повинуется малейшему повороту руля. Марго обожает водить машину - это ее третья любовь (вторая - наряды, в которых она знает толк). Положив худенькие руки на руль, она с наслаждением ощущает нерасторжимую связь с автомобильчиком.
   С довольной улыбкой, слегка покусывая губы, она представляет, как будут смотреться в гостиной новые серебристо-палевые портьеры из французского шелка... Господи, только бы все оставили ее в покое, дали возможность собирать очаровательные безделушки, читать, возиться в карликовом садике, слушать музыку и мечтать!
   Следующий за "мицубиши" потрепанный синий пикап, набрав скорость, идет на обгон. Скосив глаза, Марго видит его, словно застывшего слева от нее, видит водителя, направившего в ее висок ствол пистолета, но это настолько невероятно, что сознание просто фиксирует происходящее.
   В следующую долю секунды ее пробитая пулей голова откидывается на спинку сиденья, а руки еще делают несколько судорожных движений. Повинуясь им, автомобильчик вымахивает с дороги и врезается в дерево. От чудовищного удара передняя часть "мицубиши" сминается, рассыпаются осколки стекла, но мотор продолжает работать, агонизируя, сопротивляясь смерти. Содрогнувшись всем своим долгим стволом, сосна осыпает изуродованные останки машины хвоинками и чистым снежком...
  
   Королек (9 февраля, продолжение)
  
   Передохнув и закусив домашненьким, засовываюсь в "копейку" и качу в центр нашего городка.
   Зелено-белое здание университета со скромным сквериком по соседству, построенное аж в позапрошлом веке, затейливо, аристократично, и благодаря ему окружающие кургузые строения обретают осанистость и благородство, а этот уголок нашего городка выглядит цивильно и респектабельно.
   Паркую "копейку" рядом с несколькими иномарками. Примечаю среди них "вольво" цвета воронова крыла - оно тут одно-единственное, ошибиться невозможно, устраиваюсь поудобнее и погружаюсь в неторопливый процесс ожидания.
   Постепенно городом овладевает тускнеющая вечерняя голубизна. Когда голубое - небо с сероватыми и розоватыми облачками, здания, снег - становится синим и загораются огни, возникает в институтских дверях и направляется к "вольво" высокий парень. Вываливаюсь из тачки и двигаю к нему.
   - Вы - Илья?
   - Да, - просто отвечает он.
   - Меня нанял Кирилл, чтобы найти убийцу вашего отца. Он не упоминал обо мне?
   - Нет, - пацан явно не Цицерон.
   - Тогда можете проверить. Позвоните ему. Я подожду.
   - Зачем? - прожимает он плечами. - Я вам верю.
   Славный хлопчик. Усаживаемся в его "вольво". Мельком, при зыбком свете фонарей разглядываю пацана. В отличие от Принца - рафинированной копии папани, он нисколько с Царем не схож. Худой, темноволосый, с лицом аскета. Темные глаза смотрят внимательно и сконфуженно. По виду тинейджер, хотя заметны усики и намечается бородка.
   - Гибель отца была для вас неожиданностью?
   - Трудно определенно ответить... В том мире, где он существовал, естественная смерть - редкость.
   - Значит, по-вашему, его прикончили конкуренты?
   Он задумывается, и я невольно обращаю внимание на его лоб - плоский, широкий, с выступающими лобными костями и сильными надбровными дугами.
   - Я размышлял об этом, - серьезно говорит он. - По-моему, нанимают киллера - а ведь это большие деньги - в том случае, когда выигрыш от убийства еще весомее. Иначе просто нет смысла.
   Ишь ты, четко формулирует.
   - Но конкуренты от кончины твоего отца не выиграли. Что изменилось? Освободившееся место, которое, как известно, пусто не бывает, занял твой брат. Скорее всего, он станет управлять хозяйством куда более успешно. Им же будет хуже.
   - Мы не знаем всех обстоятельств, - хмурится он.
   - И то верно. Хвостик убийства, например, может расти из очень давних событий. Отец не рассказывал тебе о своем прошлом?
   - Нет. - Он опускает глаза, прибавляет неохотно: - Мы мало общались.
   - И никто тебя не просветил на сей счет?
   - Нет.
   Вот оно как. В моем доверчиво распахнутом навстречу Илье сердце зарождается крохотное зернышко недоверия. Чтобы информация о криминальной молодости папаши не просочилась к ушам сыночка, да еще столь продвинутого... Такого не бывает, господа.
   - Если не секрет, какие у тебя отношения с мачехой?
   - Нормальные, - отвечает сдержанно. - Отец женился на ней три года назад. Я был уже достаточно взрослым. Мы оба с ней понимали, что матерью она мне стать не сможет, впрочем, она и не пыталась. Мы вполне корректны, как два человека, вынужденные жить под одной крышей. В общем, стараемся как можно реже попадаться друг другу на глаза.
   - К матери заезжаешь?
   - Иногда.
   - А с ней как общаешься? Тоже нормально?
   - Мы слишком разные люди.
   Пацан явно себе на уме, застегнут на все пуговички, да еще и на "молнию" в придачу. Для очистки совести задаю еще несколько вопросов и отчаливаю.
   - А все-таки тебе не следовало так легко идти со мной на контакт, не проверив личность, - поучаю напоследок. - Не забывай, убийца не пойман.
   Он впервые улыбается, симпатично и ясно.
   - А вы вчера были у мачехи.
   А я-то его не углядел. Одно слово: математик. Голова.
  
   Пока мы - без особого для меня успеха - развлекались игрой "вопрос-ответ", стемнело окончательно, словно некий джинн зачернил небо волшебным углем, отчего оно светится гигантский черным опалом.
   Снова оказавшись в своей "копейке", достаю сотовый и связываюсь с бывшей женушкой Царя. Повествую о том, что ее старший сыночек нанял меня... и т. д., и. п. И интересуюсь, когда она сможет меня принять. "А вы не из газеты? Точно? Да хоть сейчас".
   Обитает прежняя супружница магната в том самом окраинном районе, где когда-то скакало мое голопопое детство и целовалась безмозглая юность. Качу мимо укрывшихся во мгле заводиков, заводов и заводищ, мимо маленькой площади с домиком культуры, сворачиваю, еду вдоль трамвайной линии и углубляюсь в районные недра.
   Среди ветшающих сталинских халуп, выхваченных из тьмы скупым светом фонарей, обнаруживаю семиэтажный элитный домишко, паркую "копейку", вылезаю в зимнюю тьму, всхожу на третий этаж и нажимаю пупсик звоночка.
   Дверь отворяет среднего роста полная женщина в зеленом халате с золотой росписью. Острижена коротко и покрашена под блондинку, отросшие волосы у корней темные и седые. Крепкая баба, хозяйственная, надежная. Только такая могла долгие годы терпеливо ждать муженька из тюряги и растить двух сыновей. И когда Царь турнул ее, поменяв на молоденькую, не сломалась, не из таковских.
   Она приглашает меня на кухню, и там, прихлебывая крутой индийский чаек, я завожу приятную беседу. На мой вопрос, как ее именовать, баба бойко отвечает:
   - Варварой. Лучше без отчества. Я ведь еще молодая, в самом соку, - и игриво подмигивает. В мои мозги на секунду закрадывается нехорошая мысль: неужто придется ублажать и первую женку Царя? Вот уж чего хотелось бы избежать.
   - Я столько времени без мужика, что за девочку сойду, - шаловливо продолжает она, передергивая сдобным телом. - Так какие ко мне вопросы?
   Долго не размышляя, говорю первое, что лезет в голову:
   - С мужем дружно жили?
   Крупной рукой Варвара задумчиво теребит узорчатую салфетку.
   - Не тот вопрос задаешь. Тебя как кличут? Корольком? Ну, так вот, Королек, выслушай и сообрази. Замуж я вышла за бывшего зека - это как? Думаешь, кайф?
   - Зачем тогда выходили?
   - Жизни ты не знаешь, милай. У меня самой родитель отсидел. Мать его пятнадцать лет ждала. Гуляла, конечно, не без того, но не развелась, хотя спокойно могла, боялась очень, обещал убить, ежели не дождется. А мне заказала: упаси тебя Бог связаться с уголовником. Но видать мне на роду было написано с тюремным жить.
   - Влюбились?
   - Какое там. Я смолоду веселая была, заводная, мужики вокруг так и вились, ну и пошла по кругу. Вот, говорят, гены. И ведь точно, от генов этих никуда не денешься. Мать гуленой была - и я такая, она за зека - и я тем же макаром. А может, судьба такая? В общем, получилось так: мужиков много, а чтобы жениться - никого. А Царь, который к тому времени только из тюряги вышел, сразу предложил замуж. Порассудила я, всплакнула, уж очень не хотелось за зека, и решила: будь что будет. По-любому лучше, чем бобылкой куковать, все-таки семья.
   - И какой он был муж?
   - А никакой.
   - Бил?
   - Не без этого, конечно, но ведь и я баба не промах, не сильно позволяла. Речь не о том. В семью, паразит, ни шиша не приносил, все с корешами прокучивал да на девок тратил. А потом, когда в гору двинулся, и вовсе видеть его перестала. Правда, начал тогда детьми заниматься, старшего за границу определил.
   - Зла на него не держите?
   - Поначалу, когда узнала, что мне долговязую сучку предпочел, бесилась, не без того. Потом смирилась. Он мне хорошее жилье купил, денежки отстегнул немалые, живу как барыня. А сейчас и вовсе успокоилась: он мертвый, а я живая.
   - Кто же мог его?..
   - Мало ли на свете "добрых" людей.
   - И все-таки?
   Она хмыкает, пожимает круглыми плечами.
   - Я в мужнины делишки не вникала. Знаю одно: мои сыны этого сделать не могли. А то про моего старшего разные вонючие газетенки всякую гадость пишут. Ты этим бумагомаракам не верь.
   - Часто сыновья вас навещают?
   Водянистые глазки Варвары становятся жесткими и злыми.
   - Ты меня с детьми не ссорь. Да если они вообще обо мне забудут, слова не скажу. Они лучше, правильнее отца-матери. Погоди, мои ребята еще такое совершат, мы только рты разинем. За них я кому хочешь глотку порву.
   На этой патетической ноте наша беседа и завершилась бы, но внезапно Варварушка осведомляется:
   - Что ж ты про Марго, кралю неописанную, невестку мою, не спрашиваешь?
   - А именно?
   - Так ее же сегодня чикнули. Или не в курсах? Эх ты, сыщик...
  
   Огорошенный, выбираюсь на улицу, в темень, запихиваюсь в "копейку" и цепенею. В котелке каша-малаша. Ну, с Царем - понятно, но Марго-то зачем? Кому мешал этот безобидный цветочек?
   И вдруг мною овладевает такая тоска по детству, такое желание хоть на мгновение уйти от запутанного и запутавшегося взрослого мира, что врубаю зажигание и двигаю к прежнему своему двору. Он рядом совсем, рукой подать.
   Подъезжаю, сворачиваю - раз, другой. Слева от меня двухэтажные домишки, в которых уютно горят окна, прямо по курсу - высотный новодел, справа - огромное пустое пространство, зияющее, как полая десна после того, как вырвали зуб.
   Несколько лет миновало с тех пор, как истребили под корень мой домик и двор, но на этом месте так ничего и не возвели. Фары "копейки" - в их свете скользят снежинки невидимого во тьме снега - выдергивают из мрака мертвое поле, когда-то наполненное жизнью.
   Покинув машинку, всматриваюсь в черноту. Вот тут была песочница, здесь - стол и скамейки, а на этом месте - перекладина для белья, на которую когда-то Чукигеки водрузили свой телескоп.
   Пу-сто-та, под завязку забитая снегом.
   - Королек!
   Каким-то чудом узнаю остановившегося возле меня человека.
   - Щербатый?
   - Он самый, - выходец из прошлого неистово трясет мою руку.
   В моей голове проносится мгновенное воспоминание: двор, светлый летний вечер, Щербатый декламирует свои корявые, а тогда казавшиеся удивительными стихи, и слушают его такие же малолетки, как он сам, - я, Серый, Верка, Гудок.
   - Пошли ко мне, - предлагает Щербатый.
   - Погоди, ты разве тут живешь?
   - С позапрошлого года. Мать загрызла, дескать, гробишь себя, такой-сякой. Мыкался по разным углам, а как мамаша померла, поселился в своей старой фатере.
   Топаем к его домику - тому, что стоял напротив моего. По прихоти судьбы он уцелел, в нем светятся окна.
   В квартире Щербатого мебели самый минимум: похоже, родительские вещи парень пропил. На кухне только газовая плита, пузатый холодильник, три табуретки-раскоряки и уймища порожних бутылок - на чумазом полу, на подоконнике, в раковине. С ними мирно сосуществуют мятые окурки, напоминающие скрюченные обрубки червей. Покопавшись среди дзинькающего стекла, Щербатый выуживает наполовину полную емкость. Потом, с головой нырнув в холодильник, выставляет на стол обкромсанную вареную колбасу, банку соленых огурцов, краюху ржаного хлеба.
   - За рулем, - выдаю я привычную фразу. - Мне бы чаю горяченького.
   - "Если любит рюмочку, пусть не будет пьяница. А не любит рюмочки - больше мне останется", - нараспев, как обычно, декламирует Щербатый, ставя на плиту чайник.
   - Клево сказано, - притворно восхищаюсь я, полагая, что это его вирши.
   - Роберт Бернс, - веско произносит он, - шотландский поэт восемнадцатого века.
   - Однако забористые стишата сочиняли пииты в восемнадцатом веке.
   - Да, умели, - соглашается он, мучая пальцы. - Бернс тридцать семь лет на свете прожил или того меньше. Столько же Пушкин, Маяковский и Рембо. Есенин - тридцать. Лермонтов - тот вообще двадцать шесть. А мне в декабре тридцать семь стукнуло. Жив, как видишь. Такие-то дела.
   Щербатый наливает водку в изрисованную цветочками чашку, пьет, и я вижу, как ходит кадык на его тощей шее. Почти двадцать лет, что мы не виделись, изменили его мало. Такой же нервный, чудной, хохочет невпопад, запрокидывая, как конь, небольшую голову с плоскими сальными, темными с проседью волосами. Только лицо стало другим: красноватое, отечное, будто смазанное. Кстати, щербатым он никогда и не был, между передними зубами у него промежуток, делающий его слегка похожим зайца.
   - Почитай что-нибудь свое, - прошу я.
   - Нет, - отвечает он резко и даже отшатывается. - Какой я поэт? По младости лет мечтал оседлать Пегаса, да... Лучше уж чужое.
   Читает Щербатый, слегка подвывая, при этом как по волшебству исчезают пришепетывание, суетливость, голос обретает завораживающую напевность. С трудом понимаю, где я: в зачуханном логове Щербатого, или ненароком вернулся в детство, или вообще ношусь над землей вроде Демона? Хочется напиться вдрызг, провалиться в сон и проснуться в ином, чистом мире, где нет Француза, Царя и прочей гнуси.
   Между стихами Щербатый дымит дешевыми сигаретами, прополаскивает горло водочкой и довольно скоро становится невменяемым. Отволакиваю его на кровать и выхожу, защелкнув английский замок.
   Пересекаю в "копейке" город - мешанину мрака и света - добираюсь до своей конурки, раздеваюсь и опрокидываюсь на кровать. Часа через два появляется Гаврош и укладывается рядом, положив голову на мое плечо. Она не спрашивает ни о чем, она благодарна за то, что я с ней. И дыхание наше сплетается, как переплелись наши судьбы...
  
   ... Сон дикий и тревожный до невозможности. Вижу себя в трамвае. Среди пассажиров Марго, Кот и прочие знакомые, полузнакомые и вовсе неизвестные мне люди. Щербатый читает стихи. "Куда едем?" - спрашиваю скорчившегося на сиденье мужика с неразличимым лицом - и не слышу ответа из-за бесшумного громыхания трамвая. Вылезаю на остановке - в кромешной темени - и вспоминаю, что забыл выяснить у Марго, кто же кончил Царя? Но трамвай уже исчезает, желто светясь окнами. Тащусь ощупью, сам не ведая куда, оскользаясь и сваливаясь в ямы, пока не попадаю в битком набитый народом зал ожидания. И вижу среди толпы Царя. Кругом не продохнуть, а он занимает всю скамейку, и никто не осмеливается сесть рядом. Присаживаюсь. "Скажи, кто тебя заказал?" Он разевает рот - вроде рыбы - мучительно пытаясь произнести имя, но приближается поезд, и слова бандита тонут в беззвучном громе...
  
   * * *
  
   Утром занимаемся с Гаврошем любовью. Потом она готовит завтрак. Немногословно общаемся. В комнатку лезет солнце. Оранжевое. Рыжее. И озаренное им окно становится таким же рыжим, даже появляется ощущение, что стало теплее и наступила весна.
   Воспоминания об одиннадцати днях ненужной суеты толкаются в башке, точно продолжается путаница сна. Все старания попусту, уперся я рогом в железобетонную стену.
   Остается одно: ждать знаков Судьбы.
   Днем выхожу на улицу и шагаю по направлению к центру города. Сеются мелкие, почти неуследимые снежинки. Временами порывы стылого ветра наотмашь колюче бьют по лицу, баламутят снег, заставляя его ходить волнами, сметают с сугробов и крыш снеговую пыль. Потом снова затишье и неспешное кружение махоньких кристалликов снега.
   Прогуливаюсь по улочке имени Бонч-Бруевича, с любопытством зеваки пялюсь на смастаченные в человеческий рост скульптурки барышни и гусара. Рядом с ними любит фоткаться накачавшийся пивом молодняк, причем девчонки, хохоча и повизгивая, обнимают лихого вояку, а пацаны - его подругу, норовя облапить тоненькую талию и пышный задок. Сейчас железная парочка застыла одиноко и печально. Шляпку и узкие плечики дамы, кивер и ментик ее кавалера украшают снежные сугробики. Зябко даже глядеть на этих несчастных металлических истуканов.
   Ощущаю справа от себя чье-то присутствие, невольно кошусь в ту сторону и вижу Марину, первую свою любовь и подругу жизни. Она улыбается.
   - Как дела? Когда мы встречались в последний раз, ты был женат и счастлив.
   - Сейчас не женат, что касается счастья, то оно, как известно, понятие философское. А что у тебя?
   Сняв перчатку, демонстрирует золотое колечко. До чего все они любят хвастаться, что замужем, даже если спутник жизни полное дерьмо! Самые умненькие гордятся штампиком в паспорте как величайшим достижением.
   А перстенек со здоровущим бриллиантом, не считая россыпи алмазиков. Можно не сомневаться, это не фианиты - Марина не из тех, кто будет носить дешевку. Шубейка и шапчонка на ней норковые, беленькие, как у Снегурочки.
   - Поздравляю. Судя по прикиду, твоя вторая половинка вполне способна обеспечить первую.
   - Глупая ирония. Ты же знаешь, я не из хищниц. Уже одно то, что я выскочила замуж за тебя, - ехидничает она, - свидетельствует о многом. Меня интересует личность. Но так уж совпало: человек, который мне встретился, оказался вполне состоятельным.
   - Он что, нефть качает... в свой карман?
   - Твоя жалкая язвительность абсолютно неуместна. Он занимается продвижением высоких технологий.
   - И много продвинул?
   - Дорогой, ты стал невозможен. Или ревнуешь? Вот было бы забавно. И это после обоюдовыгодного развода и стольких лет разлуки... Впрочем, возможно тебя послала судьба. Давай пройдемся.
   Не спеша шагаем под снегом.
   - У моего мужа двое детей от прежнего брака...
   - Всего-то?
   - Давай без ерничанья. Он порядочный человек и жену ради меня не бросал. Она умерла года за три до нашего знакомства, во время родов. Теперь слушай. Сын Рудика... Только не надо ухмыляться. Да, моего мужа зовут Рудольфом, а по-домашнему Рудиком... Так вот, его сын - отрезанный ломоть. Жил отдельно и в родительском доме практически не показывался. Типичный представитель "золотой" молодежи: праздность, тусовки, секс, алкоголь, наркотики. Отец и урезонивал его, и лечил - бесполезно.
   Примерно месяц назад парень пытался вытряхнуть из Рудика очередную порцию денег. Тот отказал наотрез. А назавтра в доме обнаружилась пропажа драгоценностей. Рудик, естественно, подумал на сына, вызвал его и высказал все, что о нем думает. Вышла безобразная сцена. В тот же день мальчишка покончил с собой, оставив записку: "Папа, я не виноват".
   Можешь представить, что случилось с мужем! До сих пор не находит себе места. Прошу, тряхни стариной, найди вора. Не сомневайся, твои труды не останутся без вознаграждения.
   - А вот последняя фраза - лишняя. Поехали, разберемся на месте.
   - Мы живем рядышком, - она улыбается, явно довольная: ей есть чем утереть мне нос.
  
   И верно, жительствует Марина неподалеку от площади. Этот комплекс элитных домишек возник недавно, прежде тут чернели вросшие в землю избенки. В квартирке комнат никак не меньше пяти - вот где раздолье в прятки играть.
   Бледно-желто-бежевая гостиная. Утопаем в кожаных объятьях дивана. Приглядываюсь к своей былой любви. По-прежнему красива и стройна, но годы изменили ее не к лучшему: надменное лицо увяло, губы поплыли, волосы стала подкрашивать в цвет меди. Стареем-с.
   - Ну, - говорит Марина, - задавай свои вопросы.
   - О'кей. Кто в вашем теремочке живет?
   - Муж, я, - Марина загибает пальцы, - восьмилетняя дочка мужа. Затем - племянница мужа, ее мать спилась и недавно, около полугода назад, умерла. Этой пятнадцать. Противная, наглая тварь. Вот от кого жди любой пакости... Наконец наша трехлетняя дочурка. Что же касается прислуги - няня, гувернантка и домработница.
   - Что похитили?
   - У меня - серьги, колье, браслет и два перстня, все с бриллиантами, у племянницы - прелестный гарнитур: сережки и перстенек с изумрудами, муж балует эту дрянь сверх всякой меры... Наконец, у моей падчерицы украли золотые сережки - знаешь, такие, шариками, и серебряное колечко.
   - В вашей семейке, гляжу, на камушках не экономят. Неужто стянули все побрякушки?
   - В том-то и дело, что нет. Не тронули, например, мой перстень с большим редким черным сапфиром.
   - А он что, хранился отдельно?
   - Пойдем, покажу, - в золотисто-карих глазах Марины появляется непонятный блеск.
   Направляемся в гламурную ультрамариново-лазоревую спальню. Вот уж не подозревал, что Марина падка на рюшки-финтифлюшки. Как ни странно, при виде места, где когда-то любимая мною женщина спит с другим, испытываю весьма гнусное чувство.
   На прикроватной тумбочке - резная шкатулочка из темного дерева, инкрустированного перламутром. Марина открывает ее. Пустая.
   Отомкнув ящичек тумбочки, достает другую шкатулку и извлекает три перстенька, один из которых посверкивает камушком, черным, как прозрачный уголек.
   - То есть, - уточняю я, - одна шкатулка с твоими цацками находилась на, а другая - в тумбочке?
   - Именно. Видимо, у похитителя не оказалось ключа.
   - А где хранились девчачьи украшения?
   Марина заводит меня в типичную подростковую берложку. Перебрав шмотье и побрякушки, задумчиво разглядываю здоровущую мохнатую обезьяну с уморительной мордахой.
   - Чья зверюга?
   - Светланы, моей падчерицы.
   - Кто же это умудрился живот горемыке белыми нитками зашить, да так грубо и неумело? Произведу-ка я, пожалуй, махонькую вивисекцию. Строго в научных целях. Придется потерпеть, мадам, - обращаюсь к мартышке.
   Складным ножиком распарываю ее брюхо, засовываю руку в теплые мягкие внутренности и вынимаю пригоршню колечек.
   - Королек! - восхищенно выдыхает Марина. - Это... Господин сыщик, я требую объяснений!
   - Прежде всего я подумал о наемных работницах - и тут же эту мыслишку отбросил: уж они-то должны понимать, что их заподозрят в первую очередь. Какой смысл в лучшем случае лишаться хлебного местечка, а в худшем - свободы? И хлопчика-самоубийцу отмел: вряд ли у него был резон врать перед смертью.
   Остаются дочка и племяшка. Которая из них? И тогда порассуждал я вот о чем: похититель явно знал, где и что лежит. Тогда, казалось бы, он должен был взломать тумбочку, что не составляет особого труда, и достать вторую шкатулочку, однако вместо этого почему-то поживился у девчонок. Ну, ладно, у племяшки украшения не самые дешевые, но зачем ему понадобились Светочкины грошовые цацки?
   Ответ напрашивается сам собой. Не очень-то воришка нуждался в этих побрякушках, ему нужно было наркомана утопить, чтобы папаша заподозрил несчастного и лишил родительского пособия: на пацана большие деньги тратились, а значит ему, ворюге, меньше доставалось - закон сообщающихся сосудов. А чтобы подозрение не пало на него самого, мазурик прихватил и собственные вещицы. Однако по младости лет не учел азбучной истины: никогда не крадут дешевку, если в доме есть гораздо более ценное.
   - Погоди. Значит, стянула драгоценности Светланка?
   - Она самая. Я хотел бы дождаться твоего муженька. Не возражаешь?
   - Конечно. Не представляю, как Рудик это переживет: сын самоубийца, дочка - воровка. Господи!..
   Пока мы с Мариной чаевничаем, за окнами смеркается, возвращаются из школы девчонки. Сначала племянница, по повадкам та еще стервочка. Потом - Светочка. При виде ее Марина каменеет, а я с интересом гляжу на начинающую преступницу с ясными смышлеными глазенками.
  
   Около семи появляется глава семьи, лет пятидесяти, долговязый, тощий, с седой головенкой. Личико мужественное, но такое мелкое, что вызывает скорее жалость, чем уважение. Меня Марина представляет как старого знакомого, балующегося частным сыском. Затем я делаю краткое сообщение о проделанной работе.
   Рудик закуривает трубку, молча кивая головой, и меня окутывает дивный аромат трубочного табака, навевающий грезы о капитанах, пиратах и островах сокровищ. Другой бы на месте мужика тотчас кинулся к своей дочурке и принялся ее трясти и мутузить, но Рудик без суеты заявляет, что надо все основательно проверить и взвесить. Обжегся на сыночке, теперь дует на доченьку. Осведомляется:
   - Сколько я должен вам за труды?
   - Ни копейки. Впрочем, есть небольшая просьба. Вы знакомы с Котом?
   - Неожиданный вопрос. Иногда общаемся приватным образом.
   - Помогите поступить к нему на службу.
   - И только? - тяжело усмехается он. - Зачем это вам, позвольте узнать?
   - "Правду говорить легко и приятно", - цитирую я некую суперзвезду, которой правда доставила массу хлопот, хотя закончилось все хэппи эндом - в ином мире. - Я расследую убийство Царя. А Кот - один из подозреваемых.
   - Позвоните в понедельник. Или лучше во вторник, - он протягивает визитку.
   Марина провожает меня до двери. Сейчас вывалюсь в темень и холод и перестану для нее существовать. И я ухожу, отсалютовав на прощание сжатым кулаком.
  
   * * *
  
   Разузнав, на каком кладбище предадут земле Марго, подваливаю туда и после получасового ожидания наблюдаю впечатляющий кортеж иномарок разнообразных цветов, размеров и форм.
   Меня наверняка оттащат к последнему приюту в хабазяке из досок, обтянутой грошовым материалом, и сопровождать домовину будут от силы пяток человечков. А тут дорогой гроб, словно взятый напрокат из фильма о мафии, солидная публика: мужики в черных пальто или добротных кожаных куртках, дамы в норковых, чернобурых и прочих шкурках. Точно попал на звероферму. По-простому одеты только я да Илья, который окидывает меня быстрым взглядом и тотчас отводит глаза.
   Зато Инночка пялится в мою сторону с игривым недоумением и даже еле заметно ручкой подзывает к себе. Но теперь уже я прикидываюсь слепым и сосредоточенным на печальном обряде.
   Принц, сутулясь, движется за гробом. Окостеневшее бескровное лицо, под глазами темные полукружья. Рядом топает девочка лет восьми, испуганно открыв детские глазенки. Наверное, дочка Марго, которую экстренно доставили на похороны из туманного Альбиона. Она неуловимо схожа с матерью, но при этом откровенная дурнушка. Может, ее счастье.
   День солнечный, свежий, хрустящий, как накрахмаленная простынка. Мы бредем, оступаясь и проваливаясь в глубокий снег, а Марго отстраненно скользит на уровне наших плеч, отправляясь в далекий путь, и ей глубоко плевать на бессмысленную суетню, которая называется жизнью. Синие глаза закрыты, на изжелта-бледном, все еще красивом лице выражение покорности судьбе и такая печальная одухотворенность, точно она - мертвый ангел, хотя, насколько мне известно, ангелы бессмертны.
   Мое внимание привлекает высокая женщина в черных очках. Не шикарной шубкой и черными суперсапожками - вокруг такого барахла навалом, и не выкрашенными в цвет вороного крыла волосами, и не кроваво-красным жестким узким ртом - иным мужикам такие вампирши нравятся до судорог, я не из их числа. А потому, должно быть, что горе ее непритворно. Отрешенно застывшая, она выделяется из толпы, хотя скромно держится в сторонке.
   Когда могильщики разудало забрасывают смерзшейся землей могилу, женщина расстегивает шубку, достает розу, хранившуюся у нее на груди, и кладет на земляной холмик.
   Возможно, она и не хотела, чтобы на нее таращились, но есть такие индивиды: что ни делают, все получается словно бы напоказ. Я лично живу в обычном мире, где люди едят, спят, справляют естественные надобности, и эффектная сценка: женщина с каменным худым лицом, алая роза - кажется мне киношным кадром. Только в кино роза должна быть свежей (снежинки, танцуя, ложатся на дрожащие лепестки). А этот цветочек оказывается мятым, так что эпизод, при всей его пафосности, слегка смазывается.
   Однако дамочка меня заинтриговала. Судя по тому, что пасется она на отшибе, а также по недоуменным взглядам присутствующих ясно: никому из них она не известна и оттого вдвойне таинственна.
   На могилу с одиноко лежащей на ней розой деловито устанавливают памятник-времянку, который потом заменят мраморным изваянием, заваливают его множеством венков с искусственными цветами, и публика отправляется помянуть покойницу - естественно, не в ближайшую "стекляшку" за углом.
   Дама с розой трапезничать с народом не собирается - не ее, видать, это стиль. Усаживается в поблескивающую расплавленным золотом длинную поджарую "мицубисю" и уматывает. Но я успеваю запомнить номер - на всякий случай.
  
   Заполненный удрученным народцем зал ресторана. Нахожу себе местечко. Сажусь. Раздаются тосты, до краев наполненные благородной скорбью и безмерной печалью, но плачет только немолодой дядька, как понимаю, отец Марго. Пользуясь тем, что атмосфера в пищепитейном заведении под непосредственным влиянием возлияний становится все теплее, подваливаю к Принцу и произношу вполне искренние слова соболезнования.
   Его глаза не сразу концентрируются на мне, в них вспыхивает злоба.
   - Здорово ты ищешь убийцу отца, - цедит он. - Вот уже и жену мою...
   Ничего не отвечаю, горе у человека, я б на его месте не такое рявкнул.
   - Иди на место и не отлучайся, - мрачно командует Принц.
   Снова усаживаюсь в свое креслице. В отличие от прочих я не выпил ни грамма. Их-то отвезут личные шоферы, потому и позволяют себе налакаться до поросячьего визга.
   Принц поднимается и, сопровождаемый охранниками, движется к выходу. Возле меня притормаживает и бросает, как собачонке:
   - Ступай за мной.
   Я мог бы обидеться, и послать его "далеко, далеко, где кочуют туманы", но он мне нужен. Носом чую, что-то наверняка знает, подлюка, и молчит.
   Без слов поднимаюсь и шагаю к выходу. На улице усаживаюсь в "копейку" и трогаюсь за джипом Принца. Таким манером добираемся до Яблоневого.
   Гостиная коттеджа, из которой убрали мебель, кажется еще громаднее. Зеркала завешаны черным. У стены громоздится постамент, на котором для прощания был выставлен гроб.
   Уединяемся в кабинете хозяина. Принц вытаскивает из загашника бутылку виски, разливает по стаканам.
   - За Марго, упокой, Господи, ее душу!
   Напиток родины Бернса медово обжигает мою гортань, точно огонь по бикфордову шнуру, пробегает по жилам и взрывает мозги, которые тут же принимаются пылать, как копна сухого сена. Закусываем виноградом.
   Из бесцветных глаз Принца выкатываются слезы. Мне становится неловко, словно подсмотрел нечто постыдное. Принц наливает снова, и снова, и снова... Теперь рядом со мной сидит не спесивый буржуй, а потерявший женщину бедолага. Спирт, как справедливо кем-то было сказано, развязывает язык и упрощает отношения. И неважно, кем он прикидывается: нажравшимся колбасы и тушеной капусты Шнапсом, ухарем-мужиком по прозвищу Водка, японским хлопчиком Саке или благородным виконтом де Коньяк, действие одинаковое.
   Принц бормочет нечто не слишком вразумительное и вдруг брякает, что в последнее время у них с Марго не все ладилось. Мои ушки тотчас взлетают на макушку.
   - А что такое?
   Он лыбится хмельно и лукаво и не отвечает.
   - За границу теперь уедете? - спрашиваю.
   - Не-а. Здесь рожи вокруг хамские, с души воротит, но свои рожи, понимаешь? Ничего не поделаешь, генетика... Расскажи лучше о себе, - велит он, вонзив в меня дымный тяжелый взгляд красных глаз.
   Принимаюсь вспоминать свое детство, первую любовь - и Марина, Сероглазка, Анна и иные персонажи непутевой моей жизни как будто садятся рядом с нами.
   - А ты забавный, - еле ворочая языком, бормочет Принц. - Но ты мне симпатичен. Кругом одни продажные твари, никому нельзя доверять. Хочешь, будем друзьями?
   Пьем на брудершафт. К этому времени уже откупорена вторая бутылка. Начинается новый круг нашего забега.
   - Только честно, - допытывается Принц, - за миллион баксов продашься?
   - Даже не предлагай.
   - Кончай заливать, - отмахивается Принц, - продаются все. Ты что, князь Мышкин? Рядовой сыч, падкий до денег. А я...
   И неожиданно принимается читать стихи - не переставая, как заводной, и рифмованные строчки кружат мою башку почище вина. Потом замолкает, понурив голову с видом усталого коня. И выдает короткую исповедь:
   - Отцу нужен был продолжатель его дела. Он даже не соизволил поинтересоваться, хочу или нет заниматься экономикой, акциями и прочей хреновиной. Просто повелел, как солдатику. Я - под козырек и ать-два, ать-два. А я гуманитарий. Поэт... Пропади оно пропадом...
   - А как же заводы? Сам ведь хвалился, что здорово все наладил.
   - Бизнес - это азарт, забирает за живое, остановиться уже не можешь. Как скачки или рулетка. Вот и затянуло... точно в омут... а теперь - спать!..
   Пьяно махнув рукой, Принц, покачиваясь, удаляется в супружескую спальню, указав мне на комнату для гостей. Забредаю туда, опрокидываюсь на кровать и пропадаю, предварительно заплетающимся за зубы и за самого себя языком оповестив Гавроша, что дома ночевать не буду: "Извини, но так сложились обстоятельства..." И ей - в который раз - приходится верить мне на слово.
  
   Утром удостаиваюсь завтрака вдвоем. В просторной светлой столовой нам прислуживает горничная. Принц умыт, выбрит, однако его отечное лицо веселее не стало. Поглощая добропорядочную минеральную воду, он выглядит бездушным и неприступным, точно я - жалкий проситель, и сейчас он решает, облагодетельствовать меня или вышвырнуть вон. Тем не менее, когда называю его на "ты", он не запускает в меня тарелкой с недоеденной земляникой. Похоже, вчерашний брудершафт еще действует.
   - Он, должно быть, уверен, что теперь я забьюсь в угол и буду трястись от страха, - воинственно заявляет Принц. - Не дождется.
   - Кто - "он"?
   - Кот, кто же еще. Жирная мразь. Мясник.
   - Есть у тебя хоть одно-единственное доказательство причастности Кота к убийствам твоего отца и жены?
   - Нет. Но убежден, без него не обошлось.
   - Погоди, насколько мне известно, у Кота свои люди в верхушке города. Он ведь мог их ручонками конкурента придушить.
   - Пытался. Налоговая нас забодала вконец. Война шла на всех фронтах. У него мэр в друзьях, у нас - губернатор, он налоговикам и ментам платит, чтобы нас прищучили, а мы их перекупаем. На одни только взятки тратили столько бабла, что на них можно было с десяток небоскребов построить. Видимо, в конце концов Кот уяснил, что так нас не одолеть, решил физически уничтожить. Устал я от этой канители, сыч. Мне сейчас нужно только одно - чтобы отстали. Умотать бы куда-нибудь подальше, в Тибет. Дышать кислородом, молиться и читать стихи. И плевать с высоты на паскудное скопище людишек.
   Красивый монолог, высокие чувства. Ну, просто "быть или не быть?" Видать, все принцы любят эффектно страдать. Но я его не поддерживаю, упрямо гну свое:
   - Знакома тебе леди, которая вчера положила розу на могилу Марго?
   Супится, отводит глаза.
   - Понятия о ней не имею.
   - Не покажешь семейный альбом? Мне нужны все фотки, на которых присутствует Марго.
   - На кой это тебе? Занимаешься ерундой, - недовольно ворчит он, однако приносит аж несколько альбомчиков.
   Погружаюсь, как в воду, в застывший глянцевый мир. Один из снимков, сделанный в фотоателье, привлекает мое внимание. Изображены на нем трое. По краям Марго (на фотографии ей лет четырнадцать) и ее мать, в центре - отчим с вытянутой лобастой очкастой и носатой физиономией и умными, как у собаки, глазами. Марго еще тинейджер, худенький, глазастый и большеротый. Мамаша, которой здесь чуть за тридцать, черноволоса, синеглаза и полновата, на аппетитной шейке висит золотой кулончик. Хороша необыкновенно, но красота ее немного груба, вульгарна. Все трое одеты по-летнему.
   Они смотрят на меня, улыбаясь. Юная Марго стеснительно, скованно, мамаша - кокетливо, сознавая силу своей красоты, папаша - счастливо. И наверняка не задумываются о смерти, а между тем двоим из них жить осталось не так уж долго. Машинально переворачиваю фотку - и неожиданно обнаруживаю на тыльной ее стороне аккуратно выведенные строчки: "Когда же вывели их вон, то один из них сказал: спасай душу свою; не оглядывайся назад и нигде не останавливайся в окрестности сей; спасайся на гору, чтобы тебе не погибнуть".
   - Это кто ж такую белиберду нацарапал? - спрашиваю.
   - Почерк отца Марго, - говорит Принц, близоруко поднося фотографию к глазам.
   - Странные слова. И настрочили их, похоже, совсем недавно. Когда отчим Марго сюда в последний раз наведывался?
   - Погоди-ка... За день до похорон.
   - И фотки глядел?
   - Ну да. Просмотрел альбомы и отобрал - с моего разрешения - десяток фотографий для себя.
   - Можно я этот снимок возьму?
   - Бери.
   Продолжаю перебирать и разглядывать фотки, теперь уже обязательно обращая внимание на их обратную сторону. Но больше никаких странных текстов не обнаруживаю. Нет и интересующей меня дамы с розочкой, зато к немалому своему изумлению натыкаюсь на знакомое лицо.
   - А это кто?
   - Чего ты меня изводишь! - в голосе Принца стремительно растет истеричное раздражение. - Мало ли у Марго было подружек, я что, каждую должен знать!
   С небрежно-презрительного разрешения хозяина ("Пожалуйста, только менты здесь уже все перерыли") отравляюсь в комнату Марго, однако ничего достойного внимания не обнаруживаю - ни записной книжечки, ни единого листочка с пометками. Сотовый Марго даже не ищу, наверняка у оперов. Дурею от ароматов. Флакончики, баночки, тюбики пахнут, как оглашенные, и кажется, что все здесь - изысканная белая мебель, подушечки, задернутые шторы, отороченные мехом тапочки под кроватью, дорогие финтифлюшки - продолжают жить своей беззаботной жизнью, и чихать им на то, что хозяйка лежит в земле, сложив на груди мертвые руки.
   - Есть у меня на примете человечек, - говорю, прощаясь. - Непризнанный поэт. Правда, в отличие от тебя, нищий. Хочешь, познакомлю?
   - Тащи, - лаконично бросает Принц.
   Под сочувствующе-осуждающим взором горничной он оставляет в покое минералку и принимается за свое шотландское виски.
   Покидаю стального бонзу, так ничего и не выяснив, зато капитально пропитавшись атмосферой парализующего мозги страха. Да, пацаны, это не сахар, каждый день ждать: не я ли следующий?
  
   Уединившись в "копейке", связываюсь с Акулычем:
   - Хотелось бы выяснить, где и кем работает хозяйка некой роскошной "мицубиськи". А заодно узнать ее домашний адресок, - и диктую номер золотистой иномарки, которая увезла "розовую" дамочку.
   - Слухай, карапуз, - ворчит Акулыч, - ты чего меня беспокоишь? Ты же вроде с нашим опером контачить должон. Или опять корчишь из себя рыцаря-одиночку, благородного Зорро?
   - Сам не слишком-то идет на контакт. Впрочем, я не в обиде. Кому охота делиться информацией невесть с кем.
   - Вот оно как, - крякнув, комментирует Акулыч. - Ну, бывай. А оперу я доходчиво растолкую, что так с моими друзьями не поступают.
   - Вот чего не надо, Акулыч. Обещай, что ты ему слова не скажешь.
   - Я и запамятовал, ты же у нас птичка гордая. Тады счастливого полета. Высоко не залетай, больно падать. Жди меня, и я вернусь, поцелую и женюсь!
  
   Второй звонок - Рудику. Вспоминает он меня не сразу, шибко занятой. Знаю я таких. Если бы он от меня зависел, сам бы тревожил, теребил, надоедал, старался понравиться изо всех сил. А если наоборот - о каком-то там Корольке можно преспокойно забыть.
   Напоминаю ему, что обещал мне посодействовать.
   - А, да-да... - его голосу явно не хватает энтузиазма. - Задали вы мне задачку...
   - Когда позвонить? Через месяц? Полтора?
   Видно в моем голосе слишком откровенно звучит ирония, потому что он отвечает обидчиво и суховато, как человек, задетый за живое:
   - Жду вас в своем офисе. Завтра в три.
  
   * * *
  
   Автор
  
   Небольшой - минус двенадцать - морозец. Небо, как на рекламных фотографиях, чистое и яркое. Посверкивает снежная пыль. В своей поношенной нутриевой шубке Наташа бредет без цели. Под ее сапожками хрустит снег.
   - Натка! - слышит она слева от себя, поворачивается - из серебристой "тойоты" высовывается Нинка. - Здорово, подруга, сто лет тебя не видала! В твой салон времени нет заходить, я ведь теперь бизнес-леди, да еще обремененная ребенком. Поехали ко мне!
   И они пускаются в путь по февральскому городу. В Нинкиной квартире их встречает дородная женщина, добродушная нянюшка из сказок и мультяшек.
   - Как Ягодка? - с ходу интересуется Нинка.
   - Спит наша крошечка, - отвечает няня, сладко и льстиво улыбаясь.
   Комната, разноцветная от обилия игрушек. Одетая во все бело-розовое малышка, посапывая, спит в кроватке. Нинка сюсюкает над дочкой; няня подхватывает, умиляясь и млея. После чего хозяйка и гостья на цыпочках удаляются на кухню.
   - Думала, сатаненка рожу, - весело сообщает Нинка. - А оказалась ведьмочка. У меня в институте подруга была. Ядвига. Я так ей завидовала - ну до чего имя редкое и красивое! Взяла и окрестила доченьку свою Ядвигой. Мы ее Ягодкой зовем. Давай, выпьем за нее!
   - Мне нельзя, - Наташины губы морщит намекающая улыбка.
   - Погоди... Матушки мои! То-то мне показалось, что у тебя талия вроде округлилась. Который месяц?
   - Пятый.
   - И кто папаша?
   - Кто бы ни был, считай, что космонавт.
   - Женат, что ли?
   - И вряд ли разойдется. Между прочим, ты сулила мне распрекрасное будущее. Я все помню. Ну, и где оно?
   - Кто знал, что ты так по-дурному залетишь. Ну я-то ладно, но ты же умная баба, осмотрительная. Я уверена была, что кто-кто, а уж ты правильного мужика выберешь. А теперь, старушка, выходит, мы с тобой обе матери-одиночки. Вот она, судьба-злодейка. А ведь Анна чего только нам не наобещала: и замуж выскочим, и детей нарожаем. Шишик. С ребятишками, правда, сбылось, а вот насчет супругов - мимо кассы. Ничего, хоть половину дела сделали. У других вон ни мужиков, ни детишек.
   - Кстати, как там дела у Анны? Ты ее видела?
   - С тех пор, как корольковского сынишку похоронили, ни разу.
   - А что у Королька? Он все еще с этой... как там ее?.. Насколько знаю, она продавщица в одном из твоих магазинчиков.
   Нинка грозит пальчиком:
   - Ой, Натка, я ведь еще тогда заметила, что ты к нему неровно дышишь. Так надо было от него и родить, дуреха. Красивый, здоровый, натуральный бык-рекордист. Если уж заводить ребеночка без мужа, то от самца элитной породы. Слушай, подруга, а хочешь, пассию Королька тебе покажу? Поехали!..
  
   Покупателей во "Вкусноте" немного, но и сам магазин невелик, отчего кажется тесноватым. Завидев Нинку, продавцы немедленно обрывают болтовню и превращаются в образцовый персонал.
   - Погоди, я скоро, - Нинка скрывается за дверью, за которой, должно быть, находится кабинет директора, некоторое время спустя возникает вновь и направляется к одной из продавщиц.
   - Здравствуй, Лида. Как поживаешь? - в ее голосе, даже в осанке появляется властность барыни, снизошедшей до общения с холопкой.
   - Да пока вроде нормально, - уважительно отвечает та, называя хозяйку по имени-отчеству.
   - А как там Королек? Тебе, наверное, известно, что когда-то он работал на меня.
   - И у него как будто без проблем.
   Господи, с ревнивой обидой думает Наташа, украдкой разглядывая сожительницу Королька, как же он может с такой - после Анны? Лучше бы меня выбрал.
   Еще минут пять покрутившись в своей торговой точке и приведя продавцов в состояние, близкое к панике, Нинка подхватывает Наташу и удаляется. За их спинами раздается еле слышный вздох облегчения.
   - Ну, как она тебе? - интересуется Нинка, усаживаясь за руль "тойоты".
   - Признаться, не ожидала. По-моему, на нее ни один нормальный мужик не посмотрит. Худая, плоская. Лицо не то чтобы некрасивое - штампованное, унылое, никакое. И далеко не молоденькая, явно за тридцать.
   - Знаешь, как Королек ее зовет? Гаврош. Нет, ты только представь: Гаврош!
   - А ведь она действительно похожа на угловатого пацана. Странно все это. Возможно, Королек после гибели сына как бы наложил на себя суровую епитимью. Стал развозить по домам питьевую воду и жить с женщиной, которая ему в подметки не годится. В этом есть некий мазохизм, болезненная гамлетовская жажда страданий.
   - То-то и оно, - подтверждает Нинка, обгоняя автобус. - Совестливый больно. Если будет так продолжать, кончит бомжом. Я когда-то стишок слыхала, про то, что человек - или молот или наковальня. Я, например, - типичный молот. А Королек... А-а-а... - Нинка машет рукой. - Не стоит он того, чтобы его обсуждать...
  
   Когда Нинка везла Наташу во "Вкусноту", в воздухе уже танцевали редкие снежинки, точно не желавшие опускаться на землю; потом снег повалил гуще, и несколько метров от "тойоты" до своего подъезда Наташа шла под снегопадом, забелившим ее шапочку и шубу.
   В квартире она переодевается в домашнее, неторопливо возится по хозяйству. На улице так же неспешно водворяется вечер. Она ужинает, моет посуду, садится за пианино, тихонько наигрывая сладко-тревожную мелодию Моцарта, - и вздрагивает от телефонного звонка.
   - Привет, - произносит знакомый голос. - Как жизнь?
   - Помаленьку, - отвечает она, ощущая сильные толчки сердца. Что же это такое, сегодня все как будто нарочно сошлось, чтобы напомнить мне о прошлом!
   - Надеюсь, слыхала, - продолжает Королек, - прикончили жену небезызвестного Принца.
   - Вот как? - откликается она безмятежно.
   - Неужели не знаешь? А между тем об этом даже Москва сообщила. Что ни говори, попасть в столичные новости весьма почетно. Наш городок в очередной раз прославился.
   - В последнее время я не смотрю телевизор. Там такие ужасы, мне это вредно...- Она делает многозначительную паузу, и он догадывается:
   - Поздравляю. Стало быть, замужем?
   - Стало быть, нет.
   - Так вот, о Марго, - тотчас переключается он. - Я видел фотку, на которой ты запечатлена чуть ли не в обнимку с усопшей.
   - А, это... Всего лишь сюжет для небольшого рассказа. Мы с Марго жили в одном доме, в котором, кстати, я пребываю до сих пор. Долгое время друг друга не замечали - между нами слишком большая разница в возрасте; потом, когда ей исполнилось пятнадцать, как-то сошлись на почве искусства: Марго прекрасно рисовала, мечтала стать дизайнером или архитектором. Но, похоже, не сложилось. В десятом классе она забеременела, а вскоре ее семейство переехало в элитное жилье. Больше мы не встречались.
   - Известно, кто отец ребенка?
   - Марго умудрилась скрыть его существование, могло даже показаться, что это непорочное зачатие... Кстати, если тебе интересно. У нее дома я была раза три. Ощущение странное. Не могу похвастаться особым чутьем, но что-то в этом благородном семействе было не так. Отец Марго безумно любил обеих - жену и дочь, это было видно с первого взгляда...
   - А они?
   - Жена благосклонно принимала его любовь. Насколько помню, она производила впечатление слабой и томной. Марго - почти копия матери. И внешне, и внутренне. Не хотелось бы тревожить память покойницы, но после того, как мать Марго убили, прошелестел слушок, что у нее была не совсем традиционная ориентация, и будто бы именно это и послужило причиной ее гибели. Наверное, полный бред и клевета... Погоди, я стараюсь, выкладываю все, что знаю, и только сейчас вспомнила: ты ведь давно уже не занимаешься сыском.
   - Решил маленько развлечься. Ну, бывай, - мягко и будто небрежно прощается Королек.
   Голос его пропадает.
   Наташа возвращается к пианино, слегка прикасается к клавишам. Она сама не понимает, отчего плачет, но слезы катятся по лицу, не переставая. "В моем положении часто ревут", - произносит она вслух, улыбаясь и шмыгая носом, и закрывает крышку инструмента.
  
   * * *
  
   Королек
  
   Офис Рудика не в пример скромнее, чем у Француза. Деньжонки "продвигатель высоких технологий" зря не расходует, не дармовые. Промариновав меня в "предбаннике" с полчаса, снисходит до общения. Начинает с предисловия:
   - Я поговорил с Мариной, и теперь мне известно, что вы - ее бывший муж.
   Другой бы произнес эти слова с кривоватой ухмылкой, дескать, пикантная ситуация, либо с ревнивой неприязнью (кому приятно видеть того, кто был первым мужчиной его жены). Рудик просто констатирует факт.
   - Марина охарактеризовала вас как человека чести. Со своей стороны я собрал некоторую информацию и склонен этому поверить.
   Произнеся таковы слова, как рублем одарив, он принимается задумчиво покачивать седой башочкой, что-то прикидывая и мурлыча под нос. Наконец выдает:
   - Кот - большая сволочь. Впрочем, следует признать, Царь был не меньшей скотиной. Уголовники. Шваль. Я бы дорого дал, чтобы с ними не якшаться. Но, увы, такова нынешняя реальность. В свое время бандиты Кота сожгли моего друга, который не захотел отстегивать за "крышу". Спалили с женой и ребенком. В собственном доме. Буду рад, если остаток жизни Кот проведет на нарах. Что ж, попробую внедрить вас к нему. Но учтите. Любым компроматом вы в обязательном порядке делитесь со мной.
   Достает стильный сотовый.
   - Привет, Котяра. Как делишки?.. И у меня нормалек. Побарахтаемся в бассейне?.. О чем разговор, как без них-то! Если расслабуха, то по полной... Кстати, о птичках. Ты на прошлой неделе жаловался, что нет у тебя надежного помощника. Могу порекомендовать. Королек... Ага, птичка божья. Был сычом, ментом, сейчас вроде не у дел. Умеет держать язык за зубами... Понял. Без проблем...
   И уже мне - с бесстрастной корректностью воротилы большого бизнеса:
   - Завтра к двум подъезжайте в ресторан "Жар-птица", побеседуете с Котом.
   Вот клоун. Столько времени кобенился, а разговор пустяшный. Впрочем, следует признать, он сильно рискует. Если засыплюсь, станет врагом Кота, а это ой как чревато. Представляю, как он раздумывал и колебался, прежде чем решился на этот вроде бы дурашливый треп.
  
   * * *
  
   За все свои тридцать семь годочков в "Жар-птице" я побывал четыре раза, и каждый такой поход был событием. А для Кота ресторан - рядовая хавалка вроде привокзальной столовки.
   Здесь почти ничего не изменилось. Потолок, как и прежде, изображает жизнерадостное небо, и так же парит под ним, переливаясь и горя, большая русская птичка счастья, выдернуть перышко из которой могут разве что Иванушка-дурачок да уркаганы вроде Кота. Похоже, ее слегка подновили.
   Шествую через весь зал, отворяю боковую дверцу - и оказываюсь в небольшом помещении, предназначенном для вип-персон. Из трех столов два пустуют. За третьим восседает Кот. Ко мне приближается приземистый охранник, почти точная копия знаменитой картины "Черный квадрат", только серого цвета. Его правое ухо украшает - вроде серьги - гарнитура сотового телефончика. Он неспешно шмонает меня, после чего допускает к боссу, рядом с которым торчит второй хранитель котовского тела.
   - Рудольф предложил тебя в помощники, - между жевками заявляет Кот. - А ему я доверяю, как самому себе. Кто такой? Чего умеешь? Говори кратко. Не напрягай меня во время обеда.
   Он и впрямь напоминает откормленного кота, баловня старой девы. Здоровенная шаровидная башка с большим лбом и плешью, просвечивающей сквозь вьющиеся черно-сивые волосы, добропорядочное брюшко. Вот только голос точно унизан гвоздями, как доска йога.
   Сжато излагаю свою героическую биографию.
   - Странный ты пацан, - резюмирует Кот. - На голову больной, что ли? Хотя, наверное, оно и к лучшему. Я уже столько помощников поменял - не сосчитать, слишком до деньжат охочие. Меня с потрохами готовы были продать. А ты вроде юродивого. Будешь верно служить?
   - Постараюсь.
   - Иди, гуляй, - он слабо машет тяжелой пухлой рукой, и из рукава стального в полосочку пиджака на мгновение высовывается манжета белой сорочки с золотой запонкой. - С понедельника приступишь.
  
   Вечером того же дня привожу Щербатого к Принцу.
   Уламывая поэта поехать к магнату, я упирал на то, что у людей искусства во все времена были спонсоры, и даже привел в пример Чайковского, другого в загашнике не оказалось. Но Щербатый бушевал, шепелявил и брызгал слюной: "Я что, шлюха, чтобы развлекать сильных мира сего!" Достал так, что я навек зарекся помогать ему, дурашке.
   Принц принимает его поначалу довольно сухо. Забавно смотреть, как эти двое обнюхиваются, пытаясь понять, кто есть кто, но не проходит и часа - они уже вовсю лопочут о поэзии и спорят до хрипоты.
   Я - третий лишний. Удаляюсь по-английски, не прощаясь. Они не замечают моего ухода.
   Домой возвращаюсь в отменном расположении духа. Собираюсь уже отворить дверь своего подъезда, чтобы нырнуть в электрический свет и привычные запахи, трезвонит сотовый. Достаю его из заднего кармана джинсов, а он вибрирует в руке, точно живой.
   - А ты, оказывается, вот чем интересуешься, проказник, - возникает в моем ухе насмешливый бас Акулыча. - Твоя баба из золотой иномарки - хозяйка турфирмы "Заморье". Я тебя раскусил, сатир козлоногий. Собираешься охмурить вышеуказанную дамочку, чтобы бесплатно скататься куда-нибудь на Багамы? А что, солнце, воздух и вода Корольку нужны завсегда. У нас тут хмарь и хмурь, а тама, ой, а тама, где бродит гиппопотама... Записывай адрес, счастливчик. Только учти, номер ее телефончика забит в мобильнике известной тебе Маргоши, и наши хлопчики к ентой мадамке тропку уже протоптали. Так что, мурзик, ты не первый, становись в очередь за счастьем...
  
   * * *
  
   На следующий день навещаю турагентство "Заморье", которым заправляет незнакомка с розой.
   Расположилось оно на главном проспекте в неказистой пятиэтажке, недавно выкрашенной в сочный ультрамарин. В витрине выставлены соблазнительные рекламные фотки: пляжи, пирамиды, утренний Париж, ночной Нью-Йорк - то, что кружит голову и вызывает счастливое слюноотделение. Тем более что город сейчас как нарочно тусклый, неряшливый, а стылый ветер хлещет по лицу иголочками снежинок.
   Даже показалось: войду внутрь - и ахну. Плещется под палящим солнцем море, еле-еле колышутся пальмы, на раскаленном песочке лежат красотки в ярких тряпочках, прикрывающих только самое сокровенное. А неподалеку - остановка. Садишься в красный двухэтажный автобус, и он везет тебя прямо на Пикадилли.
   Реальность оказывается куда прозаичнее. В небольшом помещении корпят за мониторами четыре девчонки. При этом работают с клиентами только две. Встрепенувшись, одна из незанятых барышень приглашает меня присесть.
   За всю свою сознательную жизнь я не часто покидал пределы родимого городка, а за бугром не был вообще. Но, заложив ножку на ножку, принимаюсь непринужденно заливать, что пересмотрел все достопримечательности земного шарика. Вот надумал - в который раз - махнуть в Рим. Или в Рио-де-Жанейро. В общем, туда, где тепло. Токио тоже недурен, особенно когда цветет сакура. Признав во мне родственную, открытую миру душу, она приободряется и начинает муслякать прелести заграницы. Она сыплет сведениями из личного опыта, я подбрасываю информацию, почерпнутую из "ящика".
   - Как вам Сингапур? Не правда ли, чудо?
   Тут она вынуждена признаться, что в Сингапуре-то и не бывала.
   - Ай-ай-ай, это пробел, - мягко журю ее. - Сингапур - нечто божественное, пряная экзотика Востока, соединенная с прагматичностью Запада... Послушайте, не продолжить ли нам эту содержательную беседу вечером, в ресторане?
   Всем организмом чувствую, как у нее перехватывает дыхание. Еще бы. Фемина она далеко не молоденькая, под, а то и за тридцать, худосочная, личико унылое, с узкими злыми губками. Есть такие мадамы, на которых крупными буквами выведено, что они хотят замуж хоть за кого. Похоже, никакие путешествия не заменят женщине супружника, даже самого завалящего, и детишек, даже самых отвязных. В ее блеклых зенках появляется потаенный блеск. Поломавшись для виду, она дает милостивое согласие.
  
   Около восьми вечера. В уютном ресторанчике народу не густо, публика степенная, если и попадаются юнцы, то держатся они не по летам чинно. Девица из "Заморья" - зовут ее, кстати, Музой, и это не прозвище! - жеманничает, "изячно" держа вилку в своей куриной лапке и глоточками потягивая вино.
   От разговоров о турах и круизах плавно переходим к перемыванию косточек Музиным сослуживицам, что моя визави делает с превеликой охотой. Но едва закидываю удочку насчет личной жизни директорши, как Муза подозрительно на меня уставляется, потом грозит костлявым пальчиком:
   - Шалунишка!
   Мои глазенки становятся плоскими и невинными, как всегда, когда собираюсь соврать. А ушки заранее краснеют.
   - О чем вы, Муза? Всего лишь безобидный треп. Ваша директриса нужна мне не больше, чем эта пепельница. Как вы заметили, я не курю.
   В ответ она демонстративно достает пачку сигарет, закуривает, откидывается на спинку кресла.
   - Ну а мне, - заявляет многозначительно, - пепельница требуется.
   - Неужто ваша боссиха такая мегера, что даже здесь вы ее боитесь? Или она настолько вам дорога?
   - Нет уж, - фыркает Муза, - слава Богу, мы друг другу не дороги. Не знаю, как для кого, для меня это - счастье.
   Она затягивается - неглубоко, по-женски, выдыхает дымок, делая губки буквой о, а в глазенках так и отплясывают чертенята, точно кричат: отгадай, дурачок!
   В моей башке мал-мал проясняется. О директорше уже не спрашиваю, и общение наше как-то само собой начинает гаснуть, тлеть...
   Когда выпадаем из ресторана, на дворе черным-черно. Муза шествует в сизой дубленочке и белой кожаной ушаночке, горлышко обмотано длинным белым шарфом. Провожаю ее до трамвая. Уверенно взяв меня под руку, она поскрипывает по снегу сапожками. Мы еще лопочем о чем-то, но в этих ненужных словах уже есть ощущение расставания.
   Дождавшись ее трамвая, прощаюсь.
   - До завтра, - говорит она с внезапной нежностью. И добавляет, неловко усмехаясь: - Вы ведь придете к нам?
   - Само собой, - нагло вру, краснея до невозможности и испытывая терзания предателя. Как ни крути, а человека обманываю, господа...
  
   * * *
  
   Вот уже неделю тружусь я на Кота. Просыпаюсь в темноте, когда между высотками горит холодная желтая заря, и тащусь в офис котовской фирмы. Здесь или болтаюсь без дела, или выполняю распоряжения начальства, гоняя "жигуль" по скованному ледяной стужей городу. Работенка не пыльная. Я - нечто среднее между секретарем, курьером и прислугой. Мальчик "за все про все".
   Помаленьку вживаюсь в обстановку.
   Семья Кота образцовая, как у партработника совковых времен. В отличие от большинства скоробогачей, он жену на манекенщицу не сменил. Его толстомясая супруга Клава - женский вариант Кота - любит наряжаться в шелковые и бархатные тряпочки, и чтобы обязательно с кружевцами. На ее короткой шее разом висит с десяток ожерелий, на каждом жирном пальце по перстню с бриллиантом, а то и по два. А на праздники Кот дарит ей очередные чудеса ювелирного искусства, не считая нарядов.
   - Ну, женился бы я на молоденькой, - признался мне как-то Кот, пребывая в благодушном настроении, - ну и что? Каждый день от ревности бы на стенку лез. А потом - я Клавке благодарен. Предана, как собака, бывало, полумертвого меня выхаживала. Такое не забывается.
   Сильные мира сего любят делиться с мелкой сошкой воспоминаниями и размышлизмами. Для поучения.
  
   Сегодня мне достается роль посыльного: отвожу некий важный пакет в мэрию. По дороге замечаю за собою хвост, темно-зеленую "девятку". Сдав корреспонденцию с рук на руки, вываливаюсь из здания администрации - и наблюдаю ту же машинешку, припарковавшуюся неподалеку, отчего на душе становится пасмурно и паршиво. Двигаясь скованно, как Буратино, только что выпиленный из полена папой Карло, забираюсь в "копейку", отшвартовываюсь и в зеркальце заднего вида замечаю, как "девятка" трогается с места. До конторы Кота добираюсь в сопровождении почетного эскорта.
   Под офис стального бонзы отведен четвертый этаж бывшего проектного института, что неподалеку от главной площади нашего городка. Нынче этот бетонный короб напоминает постоялый двор, до отказа забитый фирмочками и фирмашками. Здесь, как и повсюду, сделали евроремонт, однако сирый дух советского учреждения так и не выветрился.
   В приемной, чистенькой и безликой, народу никого, за исключением секретарши, над которой висит копия знаменитой картины Шишкина "Утро в сосновом лесу".
   - Свалил шеф, - кокетливо извещает она. - Но ты можешь пройти в его кабинет. Разрешаю.
   - Изыде, сатана! - машу я руками в притворном ужасе. - В отсутствие босса - не затолкнешь! Упираться буду изо всех сил!
   Мне самому стыдно за свои бесхитростные шутки, которые постеснялся бы произносить даже самый бездарный клоун, но секретарша хохочет до слез. Она, похоже, убеждена, что я в нее влюблен, и вообще все мужики тайно сохнут по ней. Смешливость и девичья мечтательность немыслимым образом умещаются в ее обложенном жиром сердечке, как среди подушек. Она замужем, воспитывает двух малюток и супругу наверняка хранит лебединую верность, но такая уж романтичная особа.
   С таинственным видом указывает на дверь.
   - Заходи, не бойся, познакомишься кое с кем, - и в ее задавленных щеками глазенках вспыхивает лукавство.
   А вот это уже интересно. Каждый новый человечек - потенциальный носитель необходимой мне информации.
   Просачиваюсь в кабинет, здоровенный и тоскливый, на стене полотно, изображающее золотую осень. За исполинским столом Кота сидит девчонка лет восемнадцати. Долго терзать извилины мне не приходится: это младшая котовская дочурка. Прямо скажем, не красотуля, но и не крокодил. Волосы смоляные. Стрижка "каре". Угрюмый напряженный фейс, в котором словно борются нежная юность и взрослая воля. Косметикой не пользуется. Одета в черное. Если судить по родителям, с годами раздастся вширь, а пока стройненькая, как тополек.
   - Привет, - говорю я. - Вас, если не ошибаюсь, Кирой зовут? А я Королек. Будем знакомы.
   На ее малокровном лице появляется усмешка, которую можно было бы принять за выражение презрения, не будь она такой апатичной. Дочка Кота безмолвствует, "великодушно" предоставляя мне возможность выкручиваться. В прежние времена я бы стал балагурить, изо всех сил стараясь развеселить эту квелую девицу. И вовсе не из меркантильных соображений - не терплю, когда рядом унылая физия. Но теперь - шиш. Без слов усаживаюсь и принимаюсь преспокойно пялиться на нее.
   Нахмурившись, она досадливо передергивает плечиками, точно говоря: "Чего уставился!" Девочка та еще бука - при таком-то папочке! Дружелюбно ей улыбаюсь, сообщаю доверительно:
   - Хотел застать вашего отца, чтобы отчитаться, да вот не случилось, - и сокрушенно машу рукой.
   Она продолжает глядеть на меня, как глухонемая. Ну до чего любезна, просто "мисс Обаяние"! И все же надо бы ее разговорить и приручить.
   - Вы, слыхал, в институте учитесь. Какую профессию избрали? Юрист? Экономист?
   Наконец-то соизволяет разинуть рот:
   - Математик.
   Господи, твоя воля! Царевский Илья тронулся на интегралах - и эта туда же. Диковинные, однако, детишки у старых бандюганов, не иначе как сбои в генетике.
   - Небось, программистом собираетесь стать? Нынче они прилично загребают.
   - Лично меня интересует теория чисел, - холодно сообщает она.
   - Одобряю, - произношу с умным видом. - В цифрах действительно есть нечто магическое.
   Смотрит на меня из-под нависшей на брови челки, как на полного придурка.
   - Неужто вам, такой молодой и красивой, - подпускаю я леща, - не тошно заниматься этой заумью? Девушки вашего возраста на дискотеках оттягиваются, с мальчиками дружат.
   - Только не надо считать меня занудой, - выпаливает со злостью. Уже хорошо, значит, способна на эмоции. - Я, к вашему сведению, люблю рок.
   - Да не хмурьтесь вы, Кира, - мне кажется, что она отъезжает куда-то в электричке, а я стою на перроне и кричу ей вслед. - Послушайте, я, в общем-то, парень простой. И веселый. Вот, например, известен вам знаменитый путешественник Миклухо-Маклай? В совковую эпоху у меня лозунг родился: "Каждой Миклухе по Маклаю!" Тогда было время лозунгов...
   Напрасные старания. Она вновь замыкается в коконе угловато-агрессивной робости. Здесь мне больше ловить нечего. Делаю ей ручкой и сматываюсь, напоследок перемигнувшись с секретаршей.
  
   Из дома, отужинав, звоню Акулычу.
   - Меня пасут неведомые ребята в зеленой "девятке". Не твои, случаем?
   - Ага, нужен ты нам, барбос, - басит мент, и по его домашнему голосу понимаю, что он в кругу семьи. Сидит, должно быть, за столом в рубахе, спортивных штанах и тапочках, переваривая жратву. - Слишком о себе возомнил. Ну, еще бы, самому Коту задницу подтираешь, началось головокружение от успехов. Номер тачки хоть заприметил?
   - И даже запомнил. Записывай...
   - Ага, жди, так прямо счас и побежал строчить. Насел ты на меня, холера. Не запряг, а уже... - в трубке раздается сопение: Акулыч полез за ручкой. - Давай, тряси язычком.
   Диктую ему номер.
   - И ничего окромя тебе не надобно? - язвительно интересуется Акулыч.
   - Хватит с тебя и этого, чугунное гузно.
   - Нет, люди, вы только поглядите на этого засранца! - грохочет Акулыч, скорее всего, призывая в свидетели домочадцев. - Я на него пашу, как проклятый, а он обзывается неприлично! Ну, погоди, сухофрукт, я уже сочинил для тебя прозвище - пальчики оближешь. При детишках не буду, но с глазу на глаз зафинтиклюню!
   Он смачно гогочет, должно быть, изображая в воздухе нечто этакое пальчищами-сардельками, потому как вместе с ним разражается квохчущим смехом его веселая семейка, после чего в мое прижатое к мобильнику ухо выстреливают частые, резвые и будто хохочущие гудки отбоя.
  
   Лежу в темноте возле Гавроша и мозгую о разном - и вдруг, сообразив, тихонько выскальзываю из-под одеяла, набрасываю на плечи свитер, дую на кухню, набираю номер мобильника Принца и слышу недовольное:
   - Половина одиннадцатого. Позже не мог позвонить?
   - Твой брат какую музыку уважает?
   - И ради этого дурацкого вопроса ты беспокоишь меня по ночам?.. Он фанат рока. Как все нынешние продвинутые юнцы.
   - Тяжелого?
   - Нет, этакого... что-то вроде: я думаю о тебе, а ты летаешь одна в созвездии Жирафа и мечтаешь выпить чашечку кофе. Ну и подобная дребедень.
   - Вижу, ты не относишься к рокоманам?
   - Предпочитаю старый добрый джаз.
   - Тогда вопрос на засыпку. В каких отношениях Илья и дочурка Кота?
   Пауза.
   - Они знакомы, - неохотно цедит Принц. - Мало того, наметилось нечто вроде теплых отношений. Но отец велел Илье прекратить всякое общение с дочкой Кота, ну и Кот со своей стороны, насколько я в курсе, поступил аналогичным образом.
   - Подчинились?
   - А куда они денутся?
   - Да вы, мужики, похоже, своими руками Ромео и Джульетту двадцать первого века слепили...Погоди, но ведь Царя нет. Теперь кто запрещает им встречаться?
   - Девчонке - Кот, а Илье - я... Слушай, что-то в толк не возьму. Заказал отца Кот. В этом нет никаких сомнений. Черт подери, я вообще не понимаю, чего ты занимаешься всякой ерундой? Хватит возиться с этими сосунками, ищи компромат на Кота!
   Его накаленный голос пропадает, а мне мерещится, что нагретый воздух маленькой кухоньки еще вибрирует от этой ледяной ярости. До чего "приятно" иметь дело с сильными мира сего! Лучше в крапиве вываляться голышом.
   Однако, ребята, на Руси, куда ни кинь - обязательно на персонажей Шекспира наткнешься. Где-то тоскует философ и горемыка Гамлет. Осатанев от ревности, душит свою законную белобрысый Отелло. Леди Макбет оттирает наманикюренные кровавые ручки чистым снежком. Бомжует, ночуя под теплотрассой, старый король Лир, раздаривший жилплощадь мерзавкам дочуркам. Вот и семейки Царя и Кота - не иначе как Монтекки и Капулетти местного разлива. Только чем это кончится?
  
   * * *
  
   Автор
  
   Кира и Илья стоят на крыльце университета, щурясь от нестерпимого блеска зимнего дня.
   - Сколько еще ждать? - нетерпеливо спрашивает Илья. - Давно пора действовать.
   - Как? Подскажи, давай, я послушаю.
   Поеживаясь от мороза, пронизывающего ее худенькое тело, облаченное в черный свитер и такого же цвета джинсы, Кира с усмешкой затягивается сигаретой.
   Курить она начала в восьмом классе. Это успокаивало вечно взвинченные нервы и позволяло выглядеть в глазах сверстниц своей в доску. Она, дочка богача, росла полузверьком, диким и закомплексованным, и мечтала о роли женщины-вамп, сверхинтеллектуальной, необычной и загадочной. Представляла себя в длинном, до пола, черном облегающем платье, затягивающейся сигаретой в золотом мундштуке.
   Узнав, что дочь курит, Клавдия не слишком убивалась, она сама смолила с детства и не видела в этом ничего дурного. К тому же, несмотря на всю свою властность, она порой, не признаваясь в том самой себе, побаивалась Киру, в которой ощущалась неукротимая взрывная сила.
  
   Королек
  
   Пытаюсь завести неформальные отношения с охранниками Кота. Остальная обслуга подчинена хозяйке и держится особняком, а эти вроде свои ребята.
   Коту по средствам держать батальон телохранителей, но он, скромняга, ограничился двумя, преданно-злобными, как псы, причем обоих подобрал на улице и пригрел. Ребята они отмороженные, и какие преступления у них за плечами, можно только догадываться.
   Сначала общаюсь с тем, что отзывается на имя Степа, каковое подходит ему, как барсуку бензопила. Есть люди разносторонние, это не о нем. Степа - равносторонний. Словно ненароком прикасаюсь к нему и ощущаю каменную твердость плоти. В глазках его, то вспыхивая, то потухая, горит огонечек, от которого становится не по себе.
   Осторожно подступая, пытаюсь уразуметь, что же все-таки интересует Степу в этой юдоли слез? И к изумлению своему обнаруживаю, что ничего. Нет у него даже подруги, если приспичит, снимает шлюшку и расслабляется. Не ухватишь паренька, зацепиться не за что, точно каменный голыш. Да был ли он когда-нибудь ребятенком? Да была ли у него мамка-то? Оказывается, не только была, но и сейчас имеется. И даже брательник есть, офицер, капитан, служит у черта на куличках, в лесу, и еле сводит концы с концами. Так что он, Степа, от башлей, что платит ему Кот, и матери отстегивает, и брату. Ничего, сам он холостой, ему хватает.
   Рассиропившись, Степа бурчит еще парочку фраз, свидетельствующих о том, что братишку он сильно любит, даже голос слегка мягчеет.
   - А сам-то чего служить не пошел? - осведомляюсь я. - Форма, погоны, лупить можно бесплатно из любых видов оружия. Братан-то здорово стреляет?
   - Ты че, классно! - хвалится братцем Степа. - Он еще в школе в секции занимался, мастер спорта.
   - Так ведь и ты не прочь шмальнуть в "яблочко", верно? Сколько выбиваешь?
   - Не, меня это не колышет. Я кого хошь и так, без оружия завалю, - усмехается Степа.
   Беседа наша плутает окольными тропками, забирается в трясину и вновь выкарабкивается на сухую дорожку. Мы сидим в приемной Кота. Секретарша искоса посматривает на нас. Наверняка уверена, что мы выясняем отношения и сейчас пойдем стреляться из-за нее на дуэли.
   - Кстати, - легонечко касаюсь я щекотливой темы, - наш босс, небось, доволен, что Царя шлепнули. А если шефу хорошо, то и нам клево.
   В глазенках Степы, слегка затуманенных разговором о близких ему людях, зажигается нечеловеческий огонек.
   - Ты это о чем? - взгляд его тяжело упирается в меня, и по моей спине пробегает толпа мурашек.
   - Как о чем? - делаю я наивные, как у младенца, глаза. - Когда у хозяина настроение веселое, глядишь, и нам с тобой чего-нибудь перепадет.
   Степа издает звук - нечто вроде короткого мычания, как включившийся электроприбор, а я закаиваюсь общаться с ним по душам. Была у меня мысль пригласить его в качественный общепит, чтобы, пошло и грубо выражаясь, напоить и кой-чего выведать. Но теперь - шиш. Он трезвый едва меня не порвал, кто его разберет, что под пьяную лавочку устроит.
  
   У второго охранника кликуха Воронок, происходящая, должно быть, от фамилии - ни черного, ни лошадиного в нем не просматривается.
   Внешне он - тот же Степа, только с точностью до наоборот: костлявый и нервный. То и дело плюется направо и налево. Кот не дозволяет ему заливать слюной пол офиса, зато на свежем воздухе он оттягивается по полной. На улице мы с ним и общаемся.
   С первых же фраз понимаю, что Воронок хоть и хиляк, но куда опаснее Степы. Гляделки белесые, бессмысленные и мертвые. Такому человека жизни лишить - все равно, что сплюнуть. Едва вскользь интересуюсь его семьей, как он приходит в сильное возбуждение.
   - А тебе это зачем, а?
   - Брось, Воронок, просто спросил.
   - Нет, ты ответь, - не отстает он, подергиваясь, точно припадочный.
   Действительно, чего это я? Какая еще семья, ребята? Просто он сразу возник на этой земле из промозглого воздуха, в осеннюю слякотную ночь, гнусный, безжалостный и отвратный.
   Отделываюсь от него с немалым трудом и едва ли не с уважением думаю о Коте: сумел же мужик так приручить двух монстров, что с рук его едят и в глаза заглядывают...
  
   Мои мысли перебивает сотовый.
   - Ты под колпаком, маленький Штирлиц. Пасли тебя в зеленой "девятке" людишки Кота в сапогах.
   - Похоже, проверяют мою преданность.
   - Несладка служба у бобика, - басит Аулыч. - Служи, шарик, хвостиком усердно виляй. Глядишь, до старшего помощника довиляешься...
  
   * * *
  
   В офисе Кота тихое ликование: оказывается, отчим Марго взял да и протянул ноги (вот удружил, а я-то намылился с ним побеседовать!). Об этом событии, случившемся в стане врага, сообщает мне секретарша Кота. Ее глазенки радостно блестят.
   - А отчего, - интересуюсь, - помер-то? Инфаркт, что ли приключился?
   - Повесился, - и она, насколько это возможно при ее щеках, делает круглые глаза.
   Улучив минутку, звоню Акулычу.
   - Удавился папаня, точно, - охотно удостоверяет он. - Не вынес, должно, кончины любимой дочурки. Петельку на шею - и... Прямо скажем, дорогу наверх выбрал не самую гладкую, можно было как-то поинтеллигентнее, но хозяин - барин.
   - А ему никто не помог?
   - Стопроцентный автокапут. Без посторонних мужик обошелся. Следов насилия ноль.
   - Он оставил хоть какую-то записку?
   - Нифигушечки, что, подчеркну, характеризует его не с лучшей стороны. Шибко уж он был скрытный, как, говорят, и вся семейка, то бишь супружница и дочурка. Теперь все трое соединятся в лучшем из миров, будут на арфах наигрывать да песни петь, славить Господа нашего.
   - Кстати, не скажешь, как погибла его жена?
   - Об этом у меня сведения смутные. Дело давнишнее и тухлое. Муж прискакал в ментовку, дескать, хозяюшка запропала, а потом ее трупешник с проломленной головенкой обнаружился на другом конце нашего городка. Вроде как ограбление. Были сумления, не без того, не проделал ли это сам убитый горем супружник, но так сумлениями и остались.
   - До меня дошли слухи, что мамаша Марго была розовой, как заря.
   - Поговаривали, точно. Но нынче такое - не криминал. Что же касается Маргошиного батяни - он в свое время женку пришил или не он? - тут, брат, психология. Кто-то решит, что женщина с женщиной - вроде как не в счет. А для другого, наоборот - отягчающее обстоятельство: "Нас на бабу променяла!" Папашку Марго прокачали на ентот счет, но мужик - кремень. И ши-ибко умный. То ли и впрямь непричастный, то ли переиграл оперов, но зацепить его не сумели.
   - Слушай внимательно, Акулыч. Есть у Кота телохранитель по имени Степан. А у того, в свою очередь, имеется служивый братан-капитан, на охоте белке в глазик бьет. Мне нужна информация: не отлучался ли этот бравый офицер из расположения части в то время, когда грохнули Царя или - второй вариант - Марго?
   - Пошукаем, - басит Акулыч. - Приятно слышать твои вести с передовой, боец ты наш невидимого фронта. Прямо из горячей точки, на которой ты своей голой пятой точкой сидишь. Случаем, не дымится? Только не жди, что я, чуть чего, сразу примчусь в блестящей каске на большой красной пожарной машине. И не забудь, сельдерей недозрелый, счетчик крутится. За тобой уже ящик пива. Капитализмус на дворе, коммерция, понимать надо. А при капитализмусе за так и собака не гавкнет.
  
   * * *
  
   Автор
  
   Кот и Клавдия лежат на кровати под невидимым в темноте пурпурным шелковым балдахином. Не слишком склонная к сентиментальности Клавдия обожает слащаво-приторную красивость. Коттедж завален псевдостаринными позолоченными вещицами, стены увешаны картинами, приобретенными на местном "арбате". Тут и нагие грудастые блондинки с узехонькими талиями и соблазнительно округлыми бедрами, и зализанные пейзажи. Три изрядного размера полотна принадлежат кисти приятеля Королька по прозвищу Сверчок: опрятная березовая рощица а-ля Шишкин, озаренная заходящим солнцем излучина реки и рассветное море в духе Айвазовского.
   Она и мебель выбрала по своему вкусу, прочную, тяжеловесную, щедро изукрашенную завитушками; супружеское ложе сработано в капризном стиле рококо, с нимфами и купидонами.
   Клавдия грузно поворачивается к мужу.
   - Разговор у меня к тебе.
   - Ну?
   - Все мы под Богом ходим. Вот и Царь приказал долго жить - нам на радость. Слыхала, завещания не оставил. Его жены да ребятишки небось передрались. Может, тебе это... завещание написать?.. Нет, ты погоди, не заводись. Мало ли что. Никто ж не говорит, что с тобой дурное случится. Просто мы не молоденькие. Давай, оба напишем по завещанию, я не против. Чтобы в случае чего детям не пришлось собачиться из-за имущества.
   - Да ты рехнулась, Клавка. Рано меня хоронишь. Если б не знал тебя, как облупленную, решил бы, что замыслила против меня недоброе, чтобы денежки прикарманить.
   - Отказываешься?
   - Кончай эту бодягу, рассержусь - плохо будет.
   - Напугал. Вылитый Иван Грозный. Не очень-то я тебя боюсь. Ладно, замнем, но ты совершаешь ошибку, Кот. Ну, спи...
   Привычно перекрестив мужа и жарко прошептав слова молитвы, Клавдия поворачивается на бок. Вскоре в душной темени спальни раздается дружное похрапывание супругов.
  
   В детстве Клавдия и Кот жили в одном дворе на заводской окраине. Худенькая, колючая Клавка росла хулиганкой, оторвой, соседи от нее выли. В школе была скука смертная, а во дворе хорошо: и набегаешься всласть, и в карты сыграешь, и подерешься, и по душам поговоришь. К девчонкам ее не тянуло: куколки, шептание про мальчиков - это было не для нее. Яростная счастливая тоска несла Клавку из квартиры, где была вечно пьяная, вечно больная мать, во двор, к пацанам, на крыши гаражей.
   Кот был старше ее на три с лишним года. Когда ей исполнилось четырнадцать, он был уже взрослым парнем и входил в набирающую силу городскую банду. Пацаны во дворе говорили о нем с завистью и уважением, как о герое. Таинственная жизнь, взрослая, ночная, кровавая окружала его волшебным ореолом.
   Их соединил случай. Июньским вечером она носилась с пацанами по двору, когда явился Кот, бледный и вялый. Среди подростков уже ходили темные слухи, что готовится разборка двух банд: "заборских" и группировки из другого района, и что намечено место и время великой битвы. И вот это сражение состоялось, и во двор вернулся порезанный Кот. Ребята столпились вокруг, с любопытством и волнением таращась на его руку, располосованную от локтя до плеча, и только Клава вихрем слетала домой, вернулась с йодом и бинтами - мать, бывшая медсестра, еще не успела все пропить - и перевязала руку бойца.
   С тех пор она стала его девчонкой. На первых порах даже не целовались, были просто товарищами, которые ничего друг от друга не скрывают. Потом природа взяла свое. Начались поцелуи, с каждым разом ненасытнее, возня и хихиканье за сараями, затем - ошеломление первой близости.
   В шестнадцать лет Клава родила. К этому времени Кот уже сидел. Стиснув зубы, она терпела, когда хмельная мать обзывала ее потаскухой и гнала вон из дому, но однажды, не выдержав, шандарахнула первым, что подвернулось под руку. Мать попала в больницу; вышла неузнаваемой: тихой и набожной. "Надо было врезать тебе раньше", - смеялась Клавдия. Она растила дочку и ждала Кота, не сомневаясь, что тот женится на ней. Так и произошло: вернувшись из колонии, Кот поглядел на спящего в кроватке ребенка - Клавдия в лепешку расшибалась, но постелька дочки была чистой, и игрушки, хоть и дешевые, но имелись, - и сказал: "Пошли в загс".
   Так началась их совместная жизнь. Клавдия преданно ждала мужа, когда отсиживал новый срок, была ему другом и опорой, а он, став богачом, не бросил ее - проститутки, с которыми он оттягивался в компании приятелей, не в счет. Это было так, баловство, а с Клавдией у него складывалось серьезно, основательно и навек.
  
   * * *
  
   Королек
  
   В первый день весны, около семи вечера отправляюсь в гости к папаше Марго, точнее, к его тени.
   Это не центр, но и не окраина. Улочка, погруженная в темную синеву и огни - фонарей, магазинных вывесок и окон, - застроена монументальными кирпичными многоэтажками и ветшающими довоенными ящиками-домами в четыре этажа. В одном из таких ящиков, увешанном громадными балконами, проживал родитель Марго.
   Подъезд оказывается на удивление ухоженным. Лестницу, похоже, недавно вымыли. Невольно поднимаюсь по ступенькам на цыпочках.
   А вот и папашино жилище. Железная дверь обита деревянными планками. Соваться бесполезно - обитавшая там смятенная душа никому уже не навредит и никого не спасет.
   Звякаю в соседнюю дверь, которая справа. Молчание. Названиваю в ту, что слева. Здесь мне везет больше.
   - Вам кого? - встревожено вопрошает женский голос, доносящийся будто с невидимой стороны луны.
   - К Валентину Семенычу, - кричу я. - Стучу, звоню, не открывает. Вы не в курсе, здоров ли?
   - Умер он, - отвечает голос.
   - То есть как? - изумляюсь я, стараясь не переиграть, поскольку лицедействовать по Станиславскому не обучен. - Господи, да что же это такое? Сначала тетя Белла, потом Марго, а сейчас и он сам... Да это рок какой-то.
   - А вы ему кто? - в голосе появляются сердобольные нотки.
   - Внучатый племянник, - представляюсь я, подумывая о том, не подвыть ли для пущей убедительности, но решаю повременить.
   Гремит, поворачиваясь в замке, ключ, дверь отворяется - настолько, насколько позволяет цепочка (похвальная осторожность), и я вижу фрагмент дамочки, глазенки за стеклами очков испуганные и любопытные.
   - Как же это случилось-то, а? - допытываюсь, скроив скорбную морду. Если бы я подхалтуривал нищим, только последняя скотина не подала бы грошик.
   Мое "непритворное горе" растапливает-таки лед недоверия. Цепка слетает, меня приглашают зайти.
   Общаемся в прихожей.
   Соседке отчима Марго на вид лет пятьдесят пять. Ростика она среднего, умеренно упитанная, волосы обесцвечены перекисью, а лицо свежее, пухлое, и оттого выглядит она школьницей-отличницей, напялившей напудренный паричок 18 века. На ней пестрый халатик, что-то лиловенькое, желтенькое, зелененькое и прочее, накрошенное и перемешанное, как ингредиенты в салате прилежной хозяйки.
   - Заранее прошу извинить, - вздохнув, говорит она, - что приношу вам душевную боль... - и деликатно, чтобы меня не травмировать, сообщает, что папаня Марго наложил на себя руки.
   Сокрушенно мотаю черепком, демонстрируя великую печаль. Правда, тут же заявляю, что мы с "дядей Валей" практически не общались, и что вообще я проездом, потому как проживаю на другом краю державы. Забежал родственника проведать, посочувствовать, такое горе у человека, и надо же... Нет, конечно, дядю Валю можно понять: он растил Марго как собственную дочь, а она... а ее...
   Расчувствовавшись, бабешка приглашает меня на кухню, и вот мы уже сидим за столиком, на котором появились печенье и чай.
   Квартирка немолодой женщины, одинокой и уже смирившейся с таким положением вещей. Все вылизано, надраено до блеска и расставлено строго по местам. Должно быть, дамочка расходует свободное время исключительно на свое любимое гнездышко: лелеет, обихаживает непонятно для чего и для кого.
   Вскоре выясняется, что была она для "дяди Вали" не только соседкой, но и домработницей, к тому же, судя по ее конфузливым намекам, питала к нему нежные чувства, но, увы:
   - Он был так предан своей Белле, что и после ее смерти уже ни с кем не хотел соединять судьбу.
   - Дядя рассказывал вам о своих проблемах? Конечно, смерть горячо любимой дочки - огромное потрясение, но кончают с собой после этого крайне редко.
   - Он был очень скрытным, - в глазенках дамочки загорается нечто вроде разочарования, похоже, усопший не слишком баловал ее ушки. - Но если бы вы только знали, какой это был чудесный человек, скромный, корректный, настоящий интеллигент. В церковь ходил. Думаю, смерть жены сильно на него подействовала. Не удивлюсь, если он... как бы помягче выразиться... был слегка не в своем уме.... Кстати, - спохватывается она, - вы ведь родственник и вправе претендовать на наследство. Завещания ваш дядя, насколько мне известно, не оставил, видимо, все достанется его родной сестре, но и вам должно что-то перепасть.
   - Это вы обнаружили... тело? - перед последним словом я деликатно кашляю.
   Морщится, машет ладошками.
   - Пожалуйста, не напоминайте! Не представляете, что я пережила, когда увидела, как он в туалете... Он две ночи мне снился!..
   Потом пристально глядит на меня, будто решаясь на что-то.
   - Думала передать сестре Валентина Семеныча, но она такая неприятная, просто мегера. Милиции тоже не отдала. Все-таки чужие люди, а это глубоко личное...
   Удаляется и возвращается с затрепанной амбарной книгой.
   - У вас лицо порядочного человека. Буквально за день до смерти Валентин Семеныч вручил мне... вот это. И попросил сберечь. У него ведь не осталось ни единой близкой души... разве что я, - добавляет она застенчиво. - Кажется, это дневник. Я не стала читать - не в моих правилах совать нос в чужую частную жизнь.
   Вуй, мадам, насчет того, что читать не стала, позвольте не поверить. Наверняка пытались, но, скорее всего, ничего заслуживающего внимания не обнаружили. Впрочем, это уже мелочи.
   Принимаю с благодарностью.
  
   Ночью погружаюсь в дневник самоубийцы. На кухне горит желтый свет, любопытный месяц, окутанный легким туманцем, заглядывает в окно: чего это я там читаю?
   Да ничего путного, друг. Отчим Марго и впрямь был хлопчиком не слишком откровенным, даже с дневником своими тайнами не делился. Записи немногословные: пришел такой-то, встретился с теми-то. Местами попадаются умозаключения о предназначении человечества. Похоже, мужик любил предаваться раздумьям, а поделиться было не с кем.
   О нестандартных сексуальных предпочтениях супруги ни полсловечка.
   По мере того как приближаюсь к дате ее смерти, волнение мое начинает расти, сердчишко трепыхается, так и кажется, что вот-вот прикоснусь к тайне гибели матери Марго...
   Ничуть не бывало. Следующий день после ее кончины помечен скупыми словами печали, дескать, отныне мне, горемычному, одному куковать. Но кто знает, может, эти слова были рассчитаны именно на то, что тетрадка попадет в руки следаков, занимающихся убийством? То же самое до и после того дня, когда порешили Марго.
   Дотаскиваюсь до последней строчки. Как и предыдущие, она выведена четким чиновным почерком, сухим и педантичным. Но чем-то она задевает меня. Во-первых, это искренний крик души. А во-вторых, где-то читал я нечто подобное: "Где ты, Сонечка, вечная Сонечка, чтобы оплакать меня!" А дальше - самое загадочное: за словами о Сонечке следуют цифры: 1983, 336 (332), 337 (17), 337 (11), 425 (13-14). Ну, это уже шифр, ребята, разгадать который мне вряд ли под силу. Хотя что-то, надежда, должно быть, утешает, нашептывает: ты только вспомни, кто такая Сонечка, а уж там, как певали волжские бурлаки: "Эх, зеленая, сама пойдет! Потянем, подернем - да ухнем!"
   До хруста напрягаю извилины - результат нулевой. Но я точно знаю эти слова!..
  
   Я не Дмитрий Иваныч Менделеев и вообще не химик, но ответ приходит мне во сне! Словно бы ниоткуда, из тьмы, из воды питерского канала, в которой отражаются редкие фонари, показывается пьяненький плешивый мужичок в драном черном фраке без пуговиц и бормочет: "Сонечка встала, надела платочек, надела бурнусик и с квартиры отправилась, а в девятом часу и назад обратно пришла..." И я, не просыпаясь, понимаю, кто он и зачем явился, и что утром мне осталось только разгадать тайну цифирек...
  
   * * *
  
   Автор
  
   После обеда Наташа выходит из дома "прогулять маленького". День хмуроватый, белесо-серый, солнце просвечивает сквозь пелену туч мутным сгустком сияния. Возле подъезда, занесенные утренним свирепым ветром, валяются коробки, дырявые пакеты, обрывки газет, излузганная шелуха, металлические банки, пластиковые бутылки. Что-то весеннее есть в этом мусоре - предвестнике грядущей свалки. Тут же разгуливают голуби и вспархивают, когда мимо пробегает угрюмая дворняга.
   Колыхаясь пополневшим телом, Наташа движется по утоптанному снегу, скользкому, грязноватому, пестрому от множества отпечатков ног, и ей кажется, что маленький смотрит ее глазами на мир первого дня весны.
   На одной из центральных улочек, низенькой, пестрой, застроенной старинными и современными особнячками, она носом к носу сталкивается с Сероглазкой, шагающей под руку с мужем-сталеваром.
   - Наташа! - вскрикивает та ликующе, словно завидев самого дорогого на земле человека.
   Ее большие глаза блестят, на щеках румянец. В большой лисьей шапке и рыжеватой дубленке она кажется забавной и трогательной. Наташа невольно улыбается ей в ответ: ну, просто прелесть, что за девочка, посмотришь на нее - и жить хочется.
   - Ой, Наташа, а ведь ты в положении! - всплескивает ручками в красных варежках Сероглазка. - На тебе шубка, а я сразу углядела. Я на такие дела приметливая. Ты на каком?
   - Скоро пять будет.
   - Выходит, наши детки почти одновременно родятся! Здорово! - только теперь Наташа замечает, что дубленочка бывшей жены Королька оттопыривается на животе. - Мы с Володей так решили: заведем троих. Сейчас хорошие деньги за второго дают. И вообще без детей - какая семья, смех один, верно? Муж-то кем работает? - радостно вопрошает Сероглазка.
   - Да как-то без печати обошлись, - Наташины губы кривит фальшивая, противная ей самой улыбочка. - Впрочем, как нынче принято считать, чтобы родить, мужа не требуется.
   - Правильно, - поддерживает Сероглазка, хотя вряд ли так думает, весело прощается и отправляется по своим делам, которые почему-то кажутся Наташе игрушечными, несерьезными и милыми, как эта разноцветная улочка.
   Наташа бредет дальше. Радостное оживление после короткого разговора с Сероглазкой исчезло, и еще горше становится от ощущения своего одиночества.
  
   Перед сном звонит Нинке - в последнее время они частенько треплются по телефону - и рассказывает об этой встрече.
   - Нормально, - бодро реагирует Нинка. - Теперь у нас, можно сказать, клуб мамочек образовался. - Гляди, Натка, и учись. У меня мужа ухайдакали, а у нее и вовсе сыночка взорвали - и ничего, живем! Так-то, мать. А то, примечаю, слишком уж ты киснешь да мерихлюндишь, как чахоточная барышня. Брось! Не бери в голову, и все будет тип-топ!..
  
   Наташа задумчиво держит в руке телефонную трубку, в которой бьются гудки, такие же бойкие, напористые, как сама Нинка. Решившись, набирает номер Анны и слышит ее низковатый голос:
   - Алло.
   - Привет, эта Наташа.
   - Рада тебя слышать, - спокойно и мягко говорит Анна. Словно расстались они только вчера и не было странного, внезапного разрыва на осиянном солнцем бабьего лета больничном дворе, ревнивых Наташиных слов и полутора лет обоюдного молчания.
   Подстегнутая этим сдержанным грудным голосом, Наташа рассказывает о своей беременности, о встречах с Нинкой, Сероглазкой и Гаврошем, изобразив последнюю в самом неприглядном виде. Анна слушает, не перебивая.
   - Скажи, Анна, он хоть звонит тебе? - спрашивает Наташа, не объясняя, кто такой он.
   - Ни разу, - тихо отвечает Анна, и Наташа уже жалеет, что потревожила прежнюю подругу Королька.
   И все же щекотное женское любопытство заставляет ее спросить напоследок:
   - У тебя кто-нибудь есть?
   - Никого.
   Злорадство, вспыхнувшее в Наташе, когда узнала, что Королек оставил Анну, давно угасло. Но какая-то тысячная доля былой ревности осталась, и сейчас Наташе приятно сознавать, что Анна так же одинока, как и она.
   Они прощаются, не договариваясь созвониться.
  
   * * *
  
   Королек
  
   Загадочная шефша "Заморья" заинтересовала меня еще на похоронах, а общение с прекрасной Музой этот интерес подогрело капитально.
   Сегодня, 2-го марта, исполнив поручения Кота, вечерок посвящаю ей. Сижу в своей "копейке", припаркованной невдалеке от дверей турфирмы, неторопливо пережевываю бутерброд с копченой колбасой и занимаюсь не то, чтобы любимым, но вполне привычным делом: неотвязно глазею в одну точку. Вокруг синева, огни, светящийся разбавленной синькой снег, темные фигурки спешащих прохожих.
   Рабочий день в "Заморье" окончен. Покинув нагретые стульчики, сотрудники фирмы пульками высвистывают из дверей. Среди них Муза. Она влезает в маленький, пикантного вида "пежо". Машинка выруливает, пятясь аккуратным задиком, и упархивает.
   Туристическая начальница что-то задерживается.
   Еще около часа тоскливого ожидания - появляется, не спеша движется к своей золотистой тачке, усаживается и отбывает. Я - за ней. Пронизываем иссиня-черный город. "Мицубиська" подкатывает к семиэтажному домику, озаренному зелеными фонарями, горящими в каменных столбиках ограды. Перед ней, вытянутой и золотистой, поднимается шлагбаум, и она медленно, достойно вплывает во дворик.
   Мне остается только проехать мимо. Похоже, дамочка, как самая что ни на есть благовоспитанная особа, прибыла к месту проживания. Сделав крюк, останавливаюсь напротив домика и, обреченно вздохнув, принимаюсь ждать. Но "японка" из ворот так и не выезжает.
   Промаявшись до одиннадцати, в полной тьме отправляюсь восвояси.
  
   Дома раскладываю диван. Вытаращившись в темноту, лежу на спине и пытаюсь постичь таинственный смысл цифири, накарябанной "дядей Валей". Ближе к полуночи появляется Гаврош, устало целует меня, раздевается, повествуя при этом, что к ней по дороге пристал пьяный козел. Такая уж уродилась она умелица притягивать к себе всякие беды и неприятности. Тащится в ванную, приговаривая: "Как мои ноженьки уста-а-али!"
   Потом укладывается рядом, больно задев коленками. Внезапно во мне пробуждается невыносимое желание. Нахожу в темноте губы Гавроша. "Пожалуйста, не надо, - просит она, - вымоталась, как савраска. Давай завтра". Но я уже себе не принадлежу. Быстро стащив через голову ночнушку, Гаврош прижимается ко мне, шепчет: "Сделай мне ребеночка, Королек, маленького Королечка, он будет такой хорошенький!"
   Мое вожделение разом пропадает.
   - Извини, я действительно идиот.
   Гаврош плачет. Целую ее, нашептываю ласковые слова. Всхлипывая, она отворачивается к стене. Смыкаю веки, но сон не идет, точно заколодило. Вспоминаю, как напрасно умолял Анну родить ребенка - и прошлое всей тушей наваливается на меня. Принимаюсь изводить себя с таким наслаждением, что пух и перья летят из разодранной души.
   Снова, в какой уж раз, из глубины памяти поднимается Анна, которую изо всех сил стараюсь забыть, как и все, что связано со смертью Илюшки, и едва не вою в голос от волчьей тоски...
  
   * * *
  
   Вечером следующего дня, отработав смену - если мое безмозглое времяпровождение в стальной корпорации Кота можно назвать работой, - собираюсь двинуться на хауз, к Гаврошу - и передумываю. Душа волнуется, жаждет чего-то. Качу в центр города. Впереди сияет улочка "купи-продай" имени Бонч-Бруевича. Пристроив "копейку", ныряю в "свою" забегаловку, где горит свет и полно народу.
   За мой столик пристраивается мужик в залоснившемся мышастом пальто. Я бы на него внимания не обратил, но он заговаривает сам. Представляется писателем.
   - Дома жрать нечего, - жалуется он хриплым голосом, сладострастно жуя пышки и запивая пивом. Подталкиваю ему свой хотдог. - Ни копья. Мои произведения не нужны обывателю. Слишком сложно для его куриных мозгов.
   Он худ, высоколоб и гладко выбрит. Альбинос с почти белыми, зачесанными назад волосами и красноватыми буркалами. Пальцы тонкие, узловатые, в желтых пятнах от никотина. Слово за слово - проговариваюсь невзначай, что когда-то зарабатывал частным сыском. Это его вдохновляет.
   - Дай мне сюжет из своей практики. Я сделаю из него шедевр.
   - Попробую, - говорю я, проникнувшись его горем. - Но учти. Трупов не будет. Маленькая мещанская драма.
   - Дай! - снова просит он, как ребенок, помаргивая беловатыми ресницами.
   Между столиками, мяуча, бродит тощая рыжая киска. Кидаю ей кусочек сосиски, она хавает и одаривает меня признательным взглядом. Начинаю рассказ:
   - В конце прошлого года звякнул мне директор нашего драмтеатра - я когда-то следил за его шалунишкой благоверной. Теперь у него другая жена, уже не артистка, а бухгалтер из того же театра. Но суть не в этом. Позвонил он и попросил провести небольшое расследование. У одной молодой актрисы пропали серьги с бриллиантами, которые ей между поцелуями подарил некий спонсор. В милицию сообщать не стали - украл, скорее всего, свой, не хотелось выносить сор из избы. Но отыскать воришку следовало.
   Ладно, в свободное от работы время заявился я в храм искусства, стал разбираться. И что выяснил.
   Во-первых, кража произошла во время спектакля с участием этой самой актрисы. Во-вторых, не надела сережки потому, что по роли ей носить дорогие вещи не полагалось, а прическа у нее - трогательный хвостик, так что ушки на всем виду. В-третьих, оставила драгоценности в гримерке и заперла дверь (значит, некто сумел подобрать ключ).
   В общих чертах уразумел сюжет спектакля. Мать и сын. Любят друг друга, особенно маманя, которая в сыночке души не чает. И тут появляется девушка - с ней сынок случайно знакомится на улице и втрескивается по самую маковку. И начинаются психологические выверты. Мамаша и сыночек - люди состоятельные, столичные, а девчушка прикатила из провинции и бедна как церковная мышь. Вот мамаша и подозревает, что эта малышка - хищница, желающая заиметь обеспеченного мужа и жилплощадь в белокаменной. Кроме того, в мамочке играют фрейдистские комплексы, и она просто ревнует свое чадо к другой женщине. В общем, интрига круто замешана на деньгах и сексуальных инстинктах. Девочку, как понимаешь, играла потерпевшая. А две другие роли - актеры, которые и в жизни были матерью и сыном.
   Дальше совсем интересно. Хотя у актрисули и был спонсор, который купил ей квартирку, авто и дарил всякие шмотки, но он лишь служил источником материальных благ. А с артистом-сыночком у нее были серьезные лямуры, пламенная страсть. Ну и мать, настоящая, а не по пьесе, от перспективы заиметь такую невестку едва рассудка не лишилась. Еще бы! Ведь она считала артистку продажной девкой, которая жаждет охмурить ее невинное дитятко. А теперь представь, что испытывали эти люди, когда на сцене чуть не слово в слово повторяли то, что говорили в жизни!
   Сходил я на спектакль. Понравилось. И понятно почему. Играла троица с огоньком - шло-то у них от сердца, особенно у мамочки. Кроме того, все трое талантливы до невозможности. А внешность!.. Мамочка не иначе как потомок дворянского рода, хотя родилась в семье чернорабочего и вагоновожатой. И сынок в нее, юный князь с копной пшеничных волос. А пассия его вообще принцесса крови: лицо худое, бледное, провалы вместо щек, породистый носик. Когда же довелось с ними пообщаться, то убедился: правду говорят, что актеры - дети. Хитрые, может, даже подловатые иногда, но дети. И такими они мне очень приглянулись.
   Но кто же украл? Девочке инсценировать кражу не было смысла: зачем? Чтобы подстроить козу мамаше? Так подозрения падали на многих. Но если б и заподозрили маманю, что девочка с этого имела? Нуль. Ну а в том, чтобы вором оказался пацан, она и вовсе не была заинтересована. Мамаше и ее сыночку тоже незачем было красть, разве что кто-то из этих двоих страдал клептоманией.
   Двинулся с другого конца. Что мы в результате похищения имеем? А вот что. Три лицедея накалились до того, что на сцене уже горели, как ведьмы на костре инквизиции. Играли на грани истерики. Зрители в восторге. Спектакль собираются везти на фестиваль то ли к немцам, то ли к французам. Как, по-твоему, кто был кровно заинтересован в таком повороте событий?
   - Режиссер... Э, постой-ка, так это он?..
   - Он, родимый. Я тихонечко с ним побеседовал, обещал никому не сообщать, он и поведал как на духу. Зная все нюансы театрального закулисья, он пьесу специально подобрал для данной троицы - чувствовал, что выложатся они на полную катушку. Но и этого ему показалось мало, решил еще сильнее пружину сжать - и свистнул сережки. Нестандартный режиссерский ход, сильно попахивающий уголовщиной.
   - Славы мужику захотелось, - подводит итог писатель. - Слава - штука страшная, по себе знаю. Тут не то что украсть - человека пришить можно. И не одного.
   Я пожимаю плечами...
  
   Ночью никак не могу уснуть. Гаврош мерно дышит во сне. Выбираюсь из-под одеяла, шлепаю на кухню, достаю из холодильника бутылку пива и принимаюсь, прихлебывая, разгадывать зашифрованное послание отчима Марго. Первое число - это, скорее всего, год. Но что означают остальные? И почему некоторые из них в скобках? Загадка.
   Мысли плывут в сером моем веществе вроде неясных облаков. Кажется, вот сейчас ухвачу облачко - и разгадаю секрет проклятой цифири. Ан нет, не даются, ускользают...
   Помнится, кто-то из классиков настрочил гениальный роман, потратив на него бутылку чернил. Так детище свое и хотел назвать: "Что содержится в бутылке чернил", но поразмыслил и окрестил по-другому... уж и не помню как. Гляжу сейчас на опорожненную бутылку... Да, далеко мне до великих.
   Снова укладываюсь возле сонно бормочущей Гаврош, по инерции продолжая ковыряться в чертовых числах, - и вдруг разом ухватываю суть! Наверное, это и есть божественное озарение, которое посещает поэтов и провидцев. Меня начинает трясти от возбуждения. С превеликим трудом, закрыв глаза и медленно считая до ста, заставляю себя успокоиться...
   Завтра с утречка позвоню соседке папаши Марго.
  
   * * *
  
   Автор
  
   Восседая за столиком в вип-закутке "Жар-птицы", Кот поглощает еду и не ощущает вкуса. Мысли его заняты вчерашним разговором с дочерью Людмилой.
   Крупная, похожая и на Клавдию и на него, флегматичная, всегда точно полусонная, никогда отцу не перечившая, она в двадцать два года внезапно влюбилась в вора-домушника. Разъяренный Кот доходчиво - ремнем - объяснил ей, что дочери крупного предпринимателя не подобает якшаться со всякой уголовной швалью, и сам через знакомых нашел ей мужа, работника банка, не слишком умного, но рослого и представительного.
   При поддержке Кота зять быстро сделал карьеру, став заместителем управляющего банка, но останавливаться на достигнутом явно не желал и в последнее время уже не раз намекал тестю, что готов помочь ему управлять заводами. Однако Кот вводить зятя в свой бизнес не спешил: чужой человек, даром что на пару с Людкой настрогал ему трех внучков.
   И правильно сделал, что не гнал лошадей. Вчера, вернувшись из офиса в коттедж, он застал дочку шушукающейся с Клавдией. Завидев его, Клавдия встала и удалилась, поджав губы. Людмила осталась, глядя на отца странным взглядом, решительным и смятенным, но он не заметил ее состояния, настроение окружающих его не заботило.
   - Чего одна? - осведомился, удобно устроившись на огромном мягком диване. - Внучков бы привезла.
   Ему нравилось ощущать себя грозным и благодушным, карающим и милующим - главой семейства, вершителем судеб. Он расслабился, разомлел, и когда Людмила без предисловия выпалила, что решила с мужем разойтись, не сразу понял, о чем речь.
   - То есть как разойтись? - переспросил ошеломленно и загремел, побагровев: - Да ты, дурында, ума лишилась! Сейчас сниму ремень и всыплю по твоей жирной заднице! Ах ты, шалава! У тебя такой мужик, его только на божницу посадить да молиться, а ты!..
   От бешенства он перестал подыскивать литературные слова, что делал с немалым трудом, и перешел на привычный мат, разбавленный блатной феней. Людмила заплакала и призналась, что супруг ей изменяет. Она мирилась с этим почти десять лет, чуть не с первого дня женитьбы, сейчас ее терпению настал конец.
   - Что ж ты раньше не сказала, - пожурил ее Кот.
   - Стыдно было, - ответила Людмила, шмыгая толстым носом.
   - Зря. Стыдиться тут нечего. Ну, он у меня попляшет, кобель! Но пойми и ты. Мужикам одной бабы мало. Так уж они устроены. Давай-ка сделаем вот что. Я с Борькой твоим хорошенько поговорю, станет как шелковый, а ты его простишь.
   Кот сам остался доволен своей ролью миротворца. Но дело оказалось куда сложнее. Людмила вытерла платочком слезы и заявила, что влюблена.
   Час от часу не легче!
   - Кто он? - только и сумел выговорить Кот.
   - Режиссер, - с готовностью ответила дочь. - Знаешь, папа, он такой замечательный фильм собирается снимать! Только денег пока нет...
   Это было уже слишком. С молодой прытью Кот вскочил с дивана и, потрясая кулаками перед самым лицом дочери, принялся поливать ее матом, как из шланга. Беспорточник, голодранец оболтал эту безмозглую корову, присосаться к его капиталам надумал! Фильмишки, паскуда, хочет на его кровные клепать!..
   Кот заканчивает трапезу. В зальчике для значительных особ кроме него никого нет. Лишь двое охранников стоят неподалеку от шефа, сторожа его покой. Кот припоминает, как упрямо затвердели серые выпуклые - копия его - глаза Людмилы, когда заявил ей, чтобы думать забыла о режиссере. Корова коровой, а все-таки моя кровь, с гордостью думает он, не гнется, не ломается. Но с режиссером надо решать, и побыстрее.
   Он достает мобильник.
   - Слышь, Королек. Моя-то старшая, Людмилка, чего удумала. Хочет со своим благоверным разбежаться. Нашла себе задрипанного хахаля. Задание тебе. Выясни, кто такой, женат, не женат. И вообще, чем больше о нем узнаешь, тем лучше. Даю тебе три дня срока. Управишься?.. Лады.
   Он складывает сотовый, кажущийся крошечным в его лапе, и задумывается. Теперь о Корольке. Вроде бы парень надежный. Но Кот нюхом чует, что-то тут не так. Слишком уж правильный. Такому западло должно быть трудиться на бывшего зека. Уж не засланный ли это казачок? Стоит еще разок проверить, и хорошенько.
   Но главное, надо разобраться с шакалами, которые смеют тявкать, что он, Кот, завалил Царя. Ничего, он раздавит этих пидоров, как бульдозер, мокрого места не останется! И все же, самоуверенно гневаясь, Кот с горькой обреченностью понимает: пересуды, что убийца Царя - он, не остановить, всех не передавишь. Царь-Царь, мы ж с тобой корешатами были, а теперь ты в землице сырой, а меня твоим душегубом числят.
   Помрачнев, он поднимается из-за стола и движется к выходу. Телохранители тенями следуют за ним. Он ступает твердо, слегка косолапя, кривя остроносые, начищенные до блеска штиблеты, натирающие мозоли на его обрубышах-ступнях. Он никому не уступает дорогу. Ему уступают.
   Так же тяжело и уверенно шагает он под ярко-голубым открыточным небом. Пальто расстегнуто - на улице тепло, около ноля. Снег еще сияет на солнце, но кажется несвежим, засохшим, как лежалый торт, а на пригреве уже постукивает капель, и из водосточной трубы маленького особнячка бежит вода. Неподалеку, во дворе возле переполненных мусорных баков валяются груды отбросов, куда на пиршество слетелись голуби и воробьи. В воздухе звенит неистовый щебет птиц.
   Кот влезает в вишнево-серебристый джип, который купил год назад, выбирал вместе с Клавдией. Один из охранников садится возле водителя, второй - рядом с боссом.
   - Поехали, - велит Кот, коротко и властно.
   Это слово, как некогда Гагарина, возносит его в вихре небесного грома и огня. Испуганно шарахаются от взрыва оказавшиеся неподалеку прохожие. Кричит, схватившись за щеку, старуха, раненая осколком стекла...
   Через короткое время двое любопытных - бедновато одетые мужчина и женщина - опасливо приближаются к еще дымящемуся, почернелому, искореженному коробу и заглядывают внутрь, содрогаясь от сладкой жути...
  
   * * *
  
   Королек
  
   Вот уж не думал, не гадал, что такое случится. Оказывается, шеф давал мне ценные указания чуть не за полчаса до своего героического капута. Как на фронте, честное слово. Между прочим, стоило только Коту пожелать, чтобы вместе со Степой и Воронком в джипе сидел верный Королек, на один трупешник было бы больше. Паршивая эта должность - сявка у крутого мафиозы. Поди разбери, когда и где его прихлопнут, а заодно и тебя. А мне, признаться, не хотелось бы отдать единственную жизнь за этого борова.
   Безвременная смертяшка магната сильно взволновала наши городские СМИ. Мусолят две темы. Первая: кто убил? Предположения самые разные, но, в основном, намекают на злодея Принца, на кого же еще? Вторая: кто станет наследником немалого хозяйства Кота? Домыслов здесь не меньше, потому как в отличие от Царя, воспитавшего себе смену, Кот о преемнике не позаботился. Похоже, отмерил себе лет триста жизни, как у черепахи Тортиллы.
   Отпели Кота в лучшем храме города, с достоинством, благочинием и смиренной скорбью. Постарались батюшки, расчистили бандюгану дорогу в рай. Не стежку какую-нибудь, автостраду, широкую, зеркально-гладкую. Вот только ждут ли его там, в раю, и встретят ли хлебом-солью? Не уверен.
  
   Гостиная в коттедже Кота переливается всеми оттенками красного, как исполинский рубин. Пионерского кумачового цвета столько, что хватило бы на небольшую первомайскую демонстрацию. Натоплено - не продохнуть. И это притом, что невероятных размеров камин холоден, как покойный Кот, и поленья лежат в нем только для вида, насыщая воздух тревожными запахами леса. Расставленная по периметру темно-коричневая мебель внушительна, как и сам усопший хозяин.
   Семейка - все в черном - расселась по могучим диванам. Клавдия, смахивающая на большую скифскую бабу, угрюмо скрестила толстые руки. Кира забилась в уголок. Старшая дочка Людмила уставилась перед собой, вряд ли что-то соображая. Тут же спутник ее жизни. Приличных размеров, внушительный, осанистый. На его фоне Людок проигрывает сильно. Неужто эта тупая телка собирается бросить такого муженька?
   Среди нас ошиваются трое оперов, которые почему-то предпочли вести допрос не в казенных, тоскливых до судорог кабинетах ментовки, а здесь, на фоне базарной роскоши. Они уводят первую партию: Клавдию, Людмилу и ее благоверного. В гостиной, кроме меня, остаются Кира и сладкая парочка охранников, но те отправляются покурить.
   - Такие вот дела, - деликатно вздохнув, обращаюсь я к дочурке Кота. - Кто бы мог подумать...
   В ответ она бросает на меня затравленный взгляд и не произносит ни слова.
   Преодолев разделяющее нас расстояние, усаживаюсь рядышком.
   - Конечно, твой отец был человеком неоднозначным, - продолжаю глупейший монолог, и тут же вспоминаю, что этим словечком покойная Марго охарактеризовала Царя. И точно, обоих бандюганов в лучшем случае можно назвать неоднозначными. - Но у него имелись свои положительные качества...
   Кирочка бледнеет. Губы дергаются в пляске святого Витта. И вдруг - ап! - опрокидывается на диван, глаза полузакрыты, радужки антрацитово и влажно поблескивают из-под век. Барышня в обмороке. Принимаюсь метаться в поисках спасительной воды и успеваю привести девчоночку в чувство как раз к возвращению первой группы допрашиваемых.
   Узнав от меня, что младшенькая Кота теряла сознание, менты оставляют ее в покое и забирают с собой вторую группу, в которой оказываюсь я.
   Мной занимается "Есенин" - тот самый, с которым свел меня Акулыч. Беседуем в кабинете Кота, просторном, мрачноватом, где нет ни одной книги, лишь массивный диван, вместительное кресло и безразмерный письменный стол. На него-то опер и присаживается, покачивая полноватой ногой в коричневой брючине и черном, давно не чищеном полуботинке. Он едва не урчит от наслаждения, попирая своим задом священную столешницу, на которой Кот подписывал почти государственной важности документы.
   - Ну, наконец-то мы одни, - начинает нетерпеливо и весело, как заждавшийся любовник. - Вот уж не думал, что ты сможешь просочиться к самому Коту. Хитер бобер. Небось, компромата наковырял - выше крыши. Давай, выкладывай, очень хочется послушать.
   - Да вроде и рассказывать не о чем. Ребята скрытные до опупения. Глухо, как в танке.
   - Брось, - его глаза цвета выцветшего неба мгновенно превращаются в плоские кусочки бирюзы, он все еще улыбается, а они уже не хотят. - Ты же тертый калач и наверняка что-то услышал или увидел. Колись.
   Но я упираюсь. Мои глазенки чисты и правдивы, а ушки горят двумя фонариками. В конце концов он приходит в бешенство. Его бархатистый голос обретает силу и таранный напор бронебойного снаряда.
   - Так ведь мы и на тебя можем убийство повесить. Это нам без проблем. Считаешь, что если ты - бывший опер, то и взятки гладки? Заблуждаешься. Все будет с точностью до наоборот. Посадим как подозреваемого к уголовничкам и объясним, кто такой... Смекаешь, что зеки с тобой сделают? Был Королек, а станет - петушок.
   Умоляюще прижимаю ладони к груди.
   - Какой мне смысл придерживать информацию? Рассуди. Я сам кровно заинтересован в том, чтобы убийство было раскрыто.
   "Есенин" как будто смягчается. Какое-то время он еще бьется со мной, но, уразумев, что на меня где сядешь, там и слезешь, сменяет гнев на милость и доверительно делится печалью:
   - Пойми. По городу слухи ходят, что началась война кланов. Журналюги, туды их растуды, такое строчат, что читать жутко. Начальство обещает шкуру содрать, вынь да положь убийцу немедленно. Так что сейчас мы в дерьме и в жутком цейтноте. По показаниям свидетельницы - нашлась такая - незадолго до взрыва возле джипа крутились мальцы и, заметь, пролезли под машину. И вроде шофер их шуганул. Так вот, этим пацанятам ничего не стоило присобачить к днищу джипа взрывчатку... Кстати, - цедит он не слишком охотно, - есть для тебя любопытный фактик: почерк у киллера характерный. Взрывное устройство самодельное: пластид и гвозди в придачу - чтобы, сам понимаешь, умножить поражающий эффект. Срабатывает от вибрации при запуске мотора. Причем, что интересно: перед взрывом возле машины обычно шныряет ребятня. То ли у киллера своя босоногая команда, которая взрывчатку пришпандоривает, то ли первых попавшихся шпингалетов использует, дает на жвачку, а они рады стараться. За последние три года таким макаром с десяток челобутиков на небо откомандировали. В том числе... ты уж извиняй... сынишку твоего. Еще раз извини, браток, из песни слово не выкинешь.
   - Это точно?
   - Как в аптеке.
   - Спасибо.
   - Не за что, - отвечает он кисло, а глазенки так и впиваются в меня голубенькими иголочками.
   Но вместо того, чтобы рассиропиться и распахнуться, я - в который раз за последние полтора года - погружаюсь в то треклятое утро, когда погиб Илюшка.
   Не дождавшись от меня откровений, он принимается сетовать на паскудную жизнь. Я поддакиваю и сочувствую. А между тем думаю: ты же сам, сучонок, сотрудничать со мной не захотел. И догадываюсь, почему: Кот купил тебя с потрохами. А теперь, когда "спонсор" окочурился, ищешь, кому бы подороже продаться: родне Кота или Принцу. Или кому-то третьему, если больше заплатит. И чьим рабом ты станешь, еще неясно. Так что хрен тебе, а не компромат, милок!
  
   Когда выбираюсь из коттеджа, вечереет. Небо еще голубое, со слабой примесью синего, а на земле уже властвует тусклая синева. Усаживаюсь в "копейку", но отчаливаю не сразу: дрожат руки - всего-то из-за одной фразы, вроде бы между прочим произнесенной "Есениным". Снова пересекаются наши пути - мой и киллера, взорвавшего Илюшку.
   ТЕПЕРЬ МОЕ РАССЛЕДОВАНИЕ ОБРЕТАЕТ ИСТИННЫЙ СМЫСЛ. Я обязан найти и уничтожить этого гада, даже если сам не останусь в живых. Весь мир для меня сузился до слепящей точки, в которой, как мишень в прицеле - этот ублюдок. Он или я - третьего не дано.
  
   * * *
  
   Пока в верхушке Котовской монархии разброд и шатание, я пользуюсь полной свободой, делаю, что хочу и ни перед кем не отчитываюсь.
   Сегодня первым делом занимаюсь своей "копейкой" - что-то в ее недрах стало стучать и греметь, точно там замахали кирками не семь, а без малого сотня бешеных гномов, отколупывая по кусочку на подарок Белоснежке. Заворачиваю в мастерскую Гудка - еще одного приятеля детства, его адресок дал мне Щербатый.
   Автосервис Гудка - времянка, которую разве что для красоты слога можно назвать ангаром. Перед ней толпятся обездвиженные авто. Одна немощная машинешка, точно хворая лошадь, висит внутри, бесстыдно демонстрируя всем желающим свою истинную сущность, спрятанную за эффектным забугорным экстерьером. Лечат ее отечественные дяди васи, чьи промасленные руки точно срослись с нехитрым инструментом.
   У Гудка собственный кабинетик. Как и Щербатый, парнишка почти не изменился, тот же, что и девятнадцать лет назад, только набрал жирка и солидности. Он и в детстве казался мужичком, а теперь просто принял законченную форму. Со временем он станет пожилым мужичком, столь же неторопливым и основательным. Такой вот ясный эволюционный путь.
   Моему появлению Гудок не удивляется. Крепко жмет руку, хлопает по плечу.
   - Кем трудишься?
   Узнав, что доставляю желающим артезианскую воду (про службу у Кота я даже не заикаюсь, то ли стыдно, то ли, наоборот, не хочется подавлять своей должностью), внушительно крякает, явно довольный: перед неудачником хвастаться так сладко!
   - А я, как помнишь, сызмальства техникой занимался. Я так мерекаю. Куда ребятенком тебя тянуло, этим и зарабатывай, не прогадаешь. А ты вообще-то женат? Детишки имеются?
   - Не женат, и не имеются.
   Гудок совсем веселеет.
   - Ничего, у тебя еще все впереди. А я как из армии вернулся, так сразу и окольцевался. И сына соорудил. Сейчас мне помогает.
   Гудок не спеша вылезает из-за стола, кричит в дверь:
   - Петруха!
   В кабинет заглядывает коренастый паренек, настолько схожий с Гудком, что у меня возникает ощущение, будто вернулся в детство.
   - Прошу любить и жаловать, - представляет Гудок. - Наследничек. Петька, глянь-ка без очереди "копейку", что у входа стоит.
   Пацан исчезает, чтобы заняться моим драндулетом.
   - По моей части пойдет, - глазенки Гудка мечтательно сияют. - Форд - слыхал? - тоже начинал с того, что в сарае автомобиль склепал. Может, и мой охламон откроет когда-нибудь самый большой в России сервисный центр. А что? Парень головастый.
   Во мне просыпается зависть к Гудку, прямой дорогой шагающему по жизни. Со временем он передаст эстафету сыну, и тот продолжит это упорное движение к сияющему горизонту. Не то что я. Плутаю извилистыми тропками, то проваливаюсь в болото, то шлепаюсь мордой в дерьмо.
   - Будут какие проблемы - заходи. - Гудок протягивает ладонь для пожатия. - Деньги убери. Друзьям не платят.
   Уже на пороге, обернувшись, спрашиваю:
   - Помнится, ты мечтал летчиком стать. Не жалеешь?
   - Ни капельки, - отрезает он. - Каждый сверчок знай свой шесток. Так-то.
  
   В налаженной Петрухой "копейке" лечу по вечереющим улицам и заваливаюсь в кафетерий на Бонч-Бруевича. Здесь у меня конспиративная встреча со Сверчком, попросту говоря, пустопорожний треп, который так симпатичен моему сердцу.
   Я пожираю вторую пиццу с колбасой, а Сверчок деликатно покусывает пирожок с печенью, прихлебывает чай и размышляет вслух о том, что для процветания государства нравственность важнее экономики.
   - ... Четыре показателя здоровья общества, это: цель, нравственность, порядок и отношение к труду, - последние слова он произносит, отбивая такт указательным пальцем.
   Подает голос мобильник. В мое левое ухо втекает густой басок Акулыча:
   - Грустные новости, сэр. Боевой капитан, единоутробный брат Степы, во время обоих смертоубийств: Царя и Марго наш замечательный городок не посещал. Потому как доблестно служил в своей тьмутаракани и из расположения части не отлучался. Алиби, Королек, оно и в Африке алиби. Желаю дальнейших успехов, пернатый дружок...
   Голос Акулыча обрывается и пропадает, проглоченный незримым эфиром, и Сверчок, нетерпеливо дожидавшийся, когда я закончу разговор, тут же принимается развивать свою фундаментальную мысль. Рассеянно киваю, а сам думаю: ну что ж, прокол. Впрочем, на вариант с капитаном я не надеялся. Я уже знаю с гарантией этак процентов восемьдесят, кто заказал Царя. Но сейчас главное не это. Главное - отыскать того, кто убил Илюшку, и я уже догадываюсь, как на него выйти, хотя мне самому эта возможность кажется фантастической...
   - А что, - заявляю неожиданно для самого себя, - если сейчас за наш столик сядет убийца моего сына? Как тебе такой вариант?
   Сверчок застывает с разинутым ротиком, его глазки смотрят беспокойно и печально.
   - Пойми, он где-то рядом, иногда мне даже кажется, что ощущаю его дыхание. Может быть, он сейчас здесь и преспокойненько набивает брюхо.
   Словоохотливый Сверчок не находит, что сказать.
   - Извини, что перебил, - говорю я.
   Облизав губки и пригладив жидкие седеющие усики, Сверчок продолжает витийствовать, а я, как в омут, погружаюсь в свои мысли...
  
   * * *
  
   Автор
  
   Уже более получаса Руслан сидит за столиком дорогого ресторана, выкуривая одну сигарету за другой и делая вид, что кейфует, разглядывая стены, внизу обшитые дубовыми панелями, а выше имитирующие убранство старинного особняка: позолоченная лепнина на бледно-лимонном фоне, копии картин Рубенса и Ван Дейка. Пробивающаяся сквозь гардины полоса света озаряет живот и пухлые ножки рубенсовского ангелочка, согнувшегося под тяжестью фруктов.
   Кофе Руслана давно остыл. Он в ярости. Вонючая толстозадая шлюха, думаешь, если твой уголовный папашка нашинковал кучу бабла, то можешь заставить меня ждать сколько вздумается?
   У него уже есть собственного сочинения сценарий фильма, который он мечтает снять в Москве. Два года живет этой картиной, даже видел ее во сне, ярко, как наяву. И на столичной киностудии с ребятами договорился, нужны только деньги, презренные бумажки.
   Но где же толстуха? Он с наслаждением представляет, как получит приз в Венеции или Каннах, почему бы и нет? Вот тогда-то он, одетый в смокинг и при бабочке - бабочку он смакует с особым сладострастием - скажет ей презрительно: "Пошла вон, жирная сука!" Он врежет ей за все! За эти часы ожидания, за усилия, которые делает над собой, удовлетворяя ее в койке ради вонючего бабла!
   Несколько раз прокручивает он ослепительное видение своего триумфа, испытывая при этом злобное блаженство, и вздрагивает, когда за его столик присаживается крупный русоволосый мужчина в безупречном костюме.
   - Занято, - коротко бросает Руслан.
   Но тот не двигается с места, с невозмутимой усмешкой глядя на него блестящими коричневыми глазами.
   - Здесь полно свободных мест, а я жду человека, - уже раздраженно заявляет Руслан.
   - Не дождешься. Я - ее муж.
   Подозвав официанта, мужчина заказывает две рюмки коньяка, себе и своему визави.
   У Руслана возникает острое желание ущипнуть себя за руку. Официант приносит на подносе стопочки. Людмилин супруг поднимает свою:
   - За встречу.
   Руслан машинально пьет. Сон продолжается, обретая терпкость и обжигающий огонь прокатившегося по гортани напитка. Ореховые глаза мужа Людмилы смотрят на него поверх стопки мягко, почти дружелюбно.
   - Меня, как понимаю, ты видишь впервые. Серьезное упущение. Мужей своих любовниц надо знать в лицо. Зато я подсуетился. Месяц назад заметил, что моя дурочка-жена вроде бы не в себе, и сразу нанял сыча. И выяснил, что она, голубушка, мне изменяет. С тобой. Ревновать не стал - к Людке я особой страсти не испытываю. Но и развод мне не нужен. Мы оба, я и ты, хотим от этой телки одного - хрустов. Если б дело было в ней самой, отдал бы без слов, с детишками в придачу, хотя они-то мне дороги, свои все-таки. Но ведь я могу еще склепать. А башли не отдам, шалишь. Была такая мыслишка, чтобы мои ребята подкараулили тебя и доходчиво объяснили, что нехорошо зариться на чужое добро...
   Руслан откидывается на спинку кресла. Ошеломление прошло, теперь ему даже весело.
   - Угрожаешь?
   - Какое там, ненавижу насилие. Я мирный обыватель и хочу, чтобы ты понял меня. Мы же интеллигентные люди. Отступись.
   - А если нет?
   - Не будем о грустном, - муж Людмилы вздергивает брови над смеющимися глазами, швыряет на стол деньги, встает и вдруг, припомнив, осведомляется: - Признайся, небось, морочил моей дуре голову: вы, дескать, с ней Руслан и Людмила и созданы друг для друга? Угадал? Вот баба, мозгов, как у курицы, а романтики хоть отбавляй.
   Оставшись один, Руслан закуривает и заказывает кофе. Он не трус, азартен и обожает крутой драйв. Связавшись с Людмилой, он отлично понимал, что эти "шалости" могут скверно для него обернуться, но не колебался ни минуты: уж слишком велик куш.
   Теперь все летит к черту. Он так мечтал снять этот фильм - не масскультурную дешевку, нет - жестокий, напичканный до отвала однополой любовью и фрейдизмом, тоскливый и безысходный. Такой, что всякие Копполы зарыдают от зависти. Им ведь там, в зализанной Европе и пластиково-никелированных Штатах далеко до русского размаха страстей, святости и греха.
   Неужели с фильмом покончено навсегда? Из Руслана вырывается короткий полувой-полустон, услышав который, официанты переглядываются и обмениваются улыбками.
  
   * * *
  
   Королек
  
   Новый владелец корпорации, заступивший на место Кота, призывает меня к себе, в бывший котовский кабинет.
   Он восседает в кресле усопшего тестя, всей своей уверенной позой как бы утверждая: я здесь всерьез и надолго. Да, царь Борис - это звучит гордо, тем более что фактура у мужика подходящая, крупногабаритная. Не шкаф даже, а целый шкаф-купе. Такие словно рождаются генеральными директорами и председателями чего-нибудь. Он уже успел снять со стены громадный холст с меланхоличным осенним лесом и повесить небольшой портрет президента.
   Поигрывая "паркером" с золотым пером, он вроде бы намеревается дать мне задание и даже повелительно и небрежно произносит вводные слова. Но его прерывают. В дверь вплывает облаченная в черное увесистая вдова Кота, тяжело давя паркет толстыми ногами в красных сапожках.
   Бориска тотчас умолкает и заискивающе здоровается с грозной тещей. Однако умилостивить Клавдию пацану явно не под силу.
   - Выйди-ка отсюда, - командует она мне.
   Повинуюсь без слов. Стараюсь двигаться неторопливо, надеясь, что Клавдия, которая сейчас на боевом взводе, начнет беседу до того, как покину кабинет. Мне фартит: в тот момент, когда отворяю дверь, раздается ее трубный глас:
   - Уселся, хозяином себя чувствуешь?
   Начало многообещающее. Эх, если уж подглядеть нельзя, так хотя бы подслушать! На мое счастье в приемной ни души - смешливая секретарша отлучилась по нужде, тоже ведь человек. Пристраиваю ухо к двери и вполне отчетливо разбираю парочку стальных фраз Клавдии, из которых становится ясно, что она сама не прочь управлять империей Кота.
   Услыхав перестук каблучков, легким шагом сквожу к диванчику. И как раз вовремя: секретарша возвращается на свое рабочее место. Делаю ей козу и получаю в ответ море здорового смеха.
   Вдова Кота вываливается из кабинета, черная, как монахиня, свирепая, пышущая гневом. Когда она, размером с небольшую копну, топает мимо, меня точно обдает ветром, замешанном на ядреных духах. Есть в этом аромате что-то тягостное, навевающее усталые мысли о бренности бытия и тихом погосте.
   Тяжелый терпкий запах наполняет приемную, не желая выветриваться.
   - До чего же забористый одеколончик у нашей Клавы, - говорю секретарше. - Один такой флакончик - и вражеской армии капец.
   На этот раз она не заливается жизнерадостным смехом, только хихикает, лукаво лучась глазенками и грозя пальчиком.
   Возвращаюсь в кабинет. Бориска сидит, воткнув зенки в стол, должно быть, стараясь сфокусировать их вроде линз и прожечь две дыры в отполированной поверхности.
   - Так какое будет ваше распоряжение? - интересуюсь с таким непорочным видом, будто только что явился на свет и еще не успел окунуться в грязь несовершенного мира.
   Он вскидывает на меня очумелые гляделки.
   - Э-э-э... - похоже, он туго соображает, кто перед ним.
   Потом машет рукой: дескать, не до тебя. Тихонько, как в палате тяжелобольных, выбираюсь в приемную, а оттуда - на улицу, где властвует бледно-сапфировый вечер и мягко светятся снежные сугробы. Под ногами то хлюпает жидкая грязь, то похрустывает снег, то трескается лед. Город-корабль поворачивает на весну.
  
   * * *
  
   Автор
  
   Столько лет мечтал Принц стать хозяином отцовских заводов, а теперь, когда мечта сбылась, желает только одного: остаться в живых. Он почти вдвое увеличил штат охраны и затворился в коттедже, который стал для него всем: крепостью, офисом и местом споров о поэзии со Щербатым.
   С первой встречи Принц привязался к неприкаянному поэту, одел с головы до ног, поселил у себя и запретил пить. Но со временем прелесть новизны иссякла, магнат уже обрывал Щербатого, когда того заносило (сам он поэзию любил в ограниченных дозах), все чаще велел что-нибудь принести, звал, если скучно, и гнал, когда поэт ему надоедал.
   Прислуга тотчас заметила эту перемену и сделала свои выводы: стала держаться со стихотворцем на равных, и уже недалеко было до насмешек и издевательств.
   Щербатый временами порывался уйти, но он угрелся здесь, свыкся с хорошей едой и не в силах был вернуться к бесприютности прежней жизни.
   Но главное - он полюбил Принца странной сиротской любовью, прощая и язвительные уколы, и откровенные оскорбления. У него никогда не было друзей, только собутыльники, не было возлюбленной, только пьяные девки, вряд ли соображавшие, с кем они спят. Он потянулся к Принцу всей своей жаждущей любви искалеченной душой.
  
   Сегодня Щербатый и Принц до полуночи читают стихи - свои и чужие. Щербатый декламирует нараспев, сивые волосы разлетаются, на кадыкастой шее вспухает жила. Кинув взгляд на часы, Принц прекращает чтение.
   Поэт покорно отправляется в комнатку, которую считает своей, бледно-лиловую, обставленную мебелью из красного дерева, но еще долго не может заснуть, нервно кружит по небольшому пространству, кричит во весь голос и в отчаянии молотит по воздуху кулаками. При этом курит, не переставая, сминая окурки английских сигарет в старинной тяжелой серебряной пепельнице в виде морской раковины. Воздух в комнате густеет от табачного дыма. Внезапно Щербатым овладевает вдохновение. Открыв тетрадку, он строчит как одержимый по-детски наивные графоманские стихи...
   Принц неторопливо умывается, тщательно чистит зубы, протирает лицо душистым тоником, увлажняет кожу кремом и заходит в спальню. На кровати, занимая место Марго, лежит его пресс-секретарь Альбина, ее тонкогубый рот выгибает холодная улыбка. Она излучает свежесть и чистоту молодого тела.
   Альбина была любовницей Принца еще при жизни Марго, а теперь открыто водворилась в коттедже. Высокая, гибкая, с длинным бесстрастным лицом и опасной грацией змеи, она стала полноправной хозяйкой дома.
   - Я, наверное, выгляжу идиотом, - неловко усмехается Принц. - Часами треплюсь с несостоявшимся стихоплетом.
   - Почему? - улыбка уже откровеннее вьется по губам Альбины. - Ты завел придворного шута. Так поступали все монархи.
   По ядовитому презрению, с каким она выговаривает слово "шут", можно догадаться, как она ненавидит Щербатого, как ревнует к нему любовника. На секунду Принц приходит в смятение, вдруг осознав, что эта женщина неуклонно берет над ним верх. Прежде она вела себя как раба, стараясь угодить его желаниям; теперь в ней пробуждается властность жены. Он все больше повинуется ей, точно его околдовали. Захочу, вышвырну тебя к чертовой матери, со злостью думает он, посмотрим, что тогда запоешь! И угрюмо понимает, что не сделает этого, она поработила его навсегда.
  
   * * *
  
   Из окон квартирки, что снимают они на пятом этаже "хрущевки", виден вход в университет. С расстояния около двух сотен метров старинное, замысловатой архитектуры здание выглядит почти кукольным, а его массивные двери - игрушечными.
   Квартирка - место их встреч наедине. Здесь они почти не разговаривают, только жадно наслаждаются друг другом. Потом лежат без сил, обмениваясь односложными фразами. Надевают наушники, включают плееры и, слегка покачивая головами и подпевая, слушают рок, испытывая наркотический кайф.
   Сейчас они уже одеты и собираются уходить.
   - Когда поженимся? - спрашивает подругу Илья.
   - Нетерпеливый какой. Рано еще. К тому же это почти ничего не изменит. Мы и так вместе.
   - Не хочу прятаться. Надоело.
   - А придется, - жестко отрезает она. - Наши папашки были кровавыми ублюдками, их жалеть не стоит. Но нам надо повременить, Илюшечка. Зачем привлекать к себе внимание? Складывается даже лучше, чем я предполагала. Твоему брату не до тебя, сейчас ему собственную шкурку спасать надо, так что мне осталось только обработать мать. Я безумно люблю тебя, Илюша, ты - все, что у меня есть.
   Они целуются, долго не отрываясь друг от друга, и Илья в который раз смиряется.
   В детстве он не знал отца. Когда Царь сидел в тюрьме, ему твердили, что тот в командировке ("В Царьграде", - с лукавой усмешечкой говорила мать). Потом Царь появился в семье - чужой человек, властный, самоуверенный и грубый; Илья боялся и ненавидел его. Мать раздражала Илью невежеством, примитивной хитростью, приземленной практичностью. Он стыдился своих родителей. Затем мать исчезла, ее место заняла пустая деваха, вызывавшая в нем презрение и брезгливость.
   Настоящей матерью, строгой, понимающей, нежной, любимой стала для него Кира. Она даже не смысл его жизни, а сама жизнь.
   Они порознь выходят из подъезда и отправляются на занятия.
  
   * * *
  
   День начался тревожно и нервно. За завтраком Принц наорал на горничную, что бывало крайне редко, с прислугой он старался держаться корректно. Сегодня ему - впервые за несколько дней - предстояло выйти из коттеджа в открытый мир, где, возможно, его ждал убийца.
   Он никогда бы не покинул коттедж, но губернатор, который отправлялся во Францию, прихватив с собой местных предпринимателей, включил его в состав делегации. Отказаться от столь лестного приглашения значило надолго лишиться расположения власти. Это всемогущий Царь был с хозяином области на "ты", поговаривали даже, что этих двоих связывали некие темные делишки, а ему, Принцу, необходимо завоевывать губернаторскую благосклонность.
   К тому же он представляет, что произойдет, если о его отказе разнюхают пронырливые репортеришки. Когда газетенки, работавшие на его врагов, прямо намекали, что Принц - безжалостный убийца Царя, а затем и Кота, это было еще терпимо. Но обвинений в трусости он допустить не может и страдает, распяленный между ужасом и гордыней.
   Рядом с ним нет никого, кому он мог бы признаться, что все его сильное тело сковано животным страхом. Даже перед любовницей Принц не открывает свою пугливо сжавшуюся душу, боясь выглядеть в глазах Альбины трусливым ничтожеством и дать повод презирать его, только жадно целует на прощание и обещает привезти подарок из Парижа.
   Потом бросает Щербатому:
   - Собирайся, поедешь со мной. Проводишь.
   Сам он уже одет, на его коричневый в тонкую полоску пиджак накинуто черное пальто.
   - Я сейчас, сейчас... - шепелявя, бормочет поэт и торопливо напяливает болотного цвета куртку с капюшоном.
   Они выходят под чистое утреннее небо. На расчищенной дорожке перед коттеджем лежат тени от голубых елей. Шофер распахивает перед Принцем дверцу черного "роллс-ройса". Магнат усаживается, следом влезают Щербатый и два телохранителя. Длинная машина, блестя на разгорающемся солнце, трогается с места, за ней пускается в путь бежевый "шевроле" с тремя вооруженными охранниками.
   - А ну подвинься, - раздраженно цедит Принц поэту. - Навалился, как медведь.
   Щербатый, который едва касается его плечом, тотчас отодвигается и обиженно забивается в угол, думая в озлоблении: все, сегодня же сваливаю, хватит быть мальчиком для битья! Он растравляет, расцарапывает эту ранку, припоминая все оскорбления, которые нанес ему Принц. Глядя перед собой и ничего не видя, истязает себя, остервенело измочаливая нервы и надсаживая сердце...
   Между тем двумя машинами они несутся по окаймленной лесом автостраде, пересекают город - и вновь навстречу им летят дорога и лес. Наконец справа сумрачно надвигается на них огромное здание аэровокзала. Возведенное лет сорок назад, кубообразное, сложенное из серых бетонных плит, оно когда-то вызывало восторг своим ультрасовременным видом и масштабом. За ним видны самолеты, расписанные в цвета авиакомпаний.
   "Роллс-ройс" и "шевроле" останавливаются на забитой автомобилями привокзальной площади. Охранники, а вслед за ними Щербатый и Принц покидают машины.
   Дальнейшее воспринимается Принцем, словно происходящее на экране. Едва стальной король делает несколько шагов, как неподалеку, взявшись будто ниоткуда, появляется одетый в черное мотоциклист, лицо которого неразличимо за тонированным стеклом шлема. Похожий на инопланетянина, он медленно проезжает мимо Принца. Внезапно мотоциклист делает еле заметное молниеносное движение, и в его руке оказывается пистолет.
   Стальной король, не шевелясь, наблюдает за происходящим с онемелым заторможенным удивлением. Он видит, как, нелепо дернувшись, к нему прыгает Щербатый. Раздается резкий хлопок выстрела. Щербатый всем телом тяжело валится на Принца, заслоняя собой полмира. Едва устояв на ногах, Принц инстинктивно отпихивает поэта, и тот мешком рушится на землю. Потом магната бесцеремонно запихивают в "роллс-ройс". Только здесь, среди охранников, он понимает, что на него покушались.
   - А этот где... который стрелял?.. - одеревенелыми губами еле выговаривает Принц, ощущая себя беспомощным и несчастным, как маленький мальчик.
   - Смылся, паскуда, - грубо откликается бритоголовый охранник, разом утратив обычное вышколенное смирение. - Под шлагбаумом проскочил и усвистал. Востер, гад. Обратно едем или как?
   - Домой, - коротко бросает Принц, стараясь сохранить остатки самоуважения, и его пронизывает игла ознобного холода.
   - А с мужиком че будем делать? - большим пальцем бритоголовый тычет себе за спину.
   Вытянув шею, Принц заглядывает за широкую спину охранника и видит лежащего на земле Щербатого.
   - Жив?
   - Эй, Санек, - гаркает бритоголовый телохранителю, молча сидящему на корточках. - Как он там?
   Тот поднимает голову.
   - Вроде дышит.
   - Останешься тут, - велит бритоголовый присевшему возле Щербатого охраннику, решительно беря в свои руки бразды правления. - Мы в коттедж.
   Захлопывает дверцу "роллс-ройса", приказывает водителю:
   - Атас. Жми на газ.
   И автомобили отправляются назад, в Яблоневое...
  
   ... душа Щербатого, лежащего на грязном мокром асфальте, неудержимо рвется ввысь. Его лицо запрокинуто в сияющую лазурь, в которой невесомо парит почти растаявшее облачко, а меркнущее сознание еще пульсирует, еще противится неизбежному, губы шевелятся, силясь выговорить: "Что с ним?.." Все обиды растворились в его душе, и лишь огромным угасающим солнцем горит любовь к Принцу. Над ним склонятся охранник: "Ты что-то хочешь сказать, друг?" Но из уголка рта поэта, как вода из не полностью закрытого крана вытекает струйка крови...
  
   * * *
  
   Королек
  
   Народу на похоронах не густо. Щербатый мелькнул на земле, не оставив ничего, кроме стихов, которые никому не нужны. Впрочем, еще имеется квартирка в двухэтажной халупе, из-за нее-то, пожалуй, будет драчка между дальней родней.
   Крохотной группкой - телохранители Принца, Гудок и я - выходим из крематория.
   - Поехали, Королек, ко мне, - предлагает Гудок. - Жена стол накрыла.
   Даю согласие, но один из охранников, бритоголовый, копия Муссолини (лично не знаком, видел по телику) заявляет категорично:
   - Велено доставить тебя к шефу.
   - Помянешь Щербатого без меня, - говорю Гудку. - Ты уж, пожалуйста, постарайся.
   - Не сомневайся, все будет в полном ажуре.
   А я и не сомневаюсь ничуточки, выпьет и закусит так же вдумчиво и старательно, как делает любую работу.
   Неспешно минуем унылую стену колумбария, тащимся вдоль памятников и могил насупившегося города мертвых. Очутившись за кладбищенскими воротами, залезаю в "копейку" и еду в Яблоневое.
   День тягостный, невеселый. Небо нависло над землей серой клубящейся массой, точно там, в высоте, кипит гигантское варево. И кажется, что вокруг разлита талая вода, в воздухе, в пробуждающемся после зимней спячки лесе, летящем назад по краям дороги, и только ждет своего часа, чтоб захлестнуть мир...
  
   ... И вновь вхожу я в коттедж, где терял голову от синеглазой Марго, где потом поминал ее, где слушал стихи Принца и Щербатого.
   Исполненный в деликатной бежевой гамме кабинет. Нынешний властитель империи Царя сидит ко мне спиной.
   Оборачивается.
   - Так-то ты ищешь убийцу моего отца, - начинает он тоном, не предвещающим ничего хорошего, при этом почти в точности повторяя гневливую фразу, которую врезал мне на похоронах Марго. - Поздравляю. Жена убита, меня едва не ухлопали, как муху. А тебе хоть бы хны.
   Заводит себя, чтобы отвести душеньку. Но я лишаю его такой радости.
   - Кончай изображать из себя Змея Горыныча - только дыма из ноздрей не хватает. Жив ты остался благодаря Щербатому. Так что это я имею полное право спросить: почему из-за тебя погиб мой друг детства?
   - Ты что себе позволяешь?! - аж взвизгивает он. - Да стоит мне только слово сказать, от тебя мокрого места не останется!
   Но эта угроза не более чем проявление слабости. Что-то затравленное появляется в его лице. Мои губы невольно складываются в снисходительную улыбку. Теперь Принца скрючивает настоящая ярость.
   - А убийцу я назову тебе на этой неделе, - продолжаю миролюбиво. - Только вряд ли мое сообщение доставит тебе положительные эмоции.
   - Отчего это? - мрачно цедит он, все еще тяжело дыша.
   - "Печальным будет мой рассказ", - цитирую я поэта.
   - Ладно, - отмякнув, бурчит Принц. - Садись. Пей.
   И мы пьем за упокой души Щербатого.
   - Давай-ка начистоту, Кирилл. Мне кое-что известно о ваших с Марго отношениях. Ведь ты ее, по сути, бросил.
   - С чего это ты решил?
   - А с того. Чем она тебе не угодила?
   - Попытаюсь объяснить доступно для твоего интеллекта. Она - Кроткая. Как у Достоевского. Читал? А-а-а... - машет он рукой. - Все равно... Только у Достоевского Кроткая в конце концов бунтует, а эта даже на бунт была не способна. Чего скрывать, поначалу я клюнул на ее неземную красоту. Когда впервые увидел, показалось, что это ангел небесный, сошедший к нам, погрязшим в мерзости и грехе. Наша встреча была как будто случайной. Это уже потом я понял, что Валентин Семеныч, папаша Марго, мне ее подсунул. Нет, не подумай, из вполне благородных побуждений, чтобы в жены взял. Старый сводник. После того, как она родила, - Принц морщится, точно съел кислое, - он ее из дома не выпускал, боялся, что опять с кем-нибудь спутается. Она рисовала, читала, занималась языками, точно была барышней девятнадцатого века. А когда я из Англии вернулся, Валентин Семеныч устроил так, чтобы мы с Марго встретились. Ну и... Отец был против нашей женитьбы, но я настоял. Был как в бреду. Кричал, что с собой покончу... Вспоминать стыдно... Около года был счастлив невероятно, хотя, не скрою, ревновал ее к прежнему любовнику, понятия не имея, кто он такой. Затем понемногу стал охладевать.
   - Почему?
   - Она начала раздражать меня своей безропотностью. Иногда хотелось ударить ее, чтобы вывести из этой покорной полусонной безмятежности. Я чувствовал, что она меня не любит. Мою любовь принимает, а сама холодна, инертна. Я видел в ней куклу, которой все равно, кто ее имеет. Это отбивало всякое желание. Она перестала меня волновать...
   - И ты завел любовницу?
   - Это получилось само собой.
   - И тогда Марго в свою очередь нарушила супружескую верность? Так?
   - А что тебе об этом известно? - встрепенувшись, спрашивает он.
   - Практически все. От кого ты узнал, что она тебе изменяет?
   - Нанял сыча, он мне и выдал информацию... в цветах и красках.
   - И что?
   - А ничего. Мы стали еще более чужими... Хватит, не мучь меня. Давай лучше выпьем.
   Мы снова пьем, и я уже плохо разбираю, что в моем стакане, знаменитое виски - блаженство англоманов - или слегка отдающая медом коричневатая водичка...
  
   Утром просыпаюсь в шикарной спальне. Отдергиваю штору. За окном серо-белое утро. Видна ажурная ограда и соседние виллочки, странный мир богатых и процветающих. На горизонте темнеет лес.
   По дороге в туалет сталкиваюсь с Принцем, облаченным в изумрудного цвета пижаму. Морда опухшая. Не поздоровавшись, исподлобья мазнув по мне взглядом, сообщает, как помещик кучеру:
   - На днях улетаю в Лондон. Достала меня эта вонючая бандитская страна. Буду жить среди людей.
   Его глазенки с угрюмой антипатией вскидываются на меня, и он без слов удаляется, всесильный магнат в пижамке и шлепанцах...
  
   * * *
  
   Слабаком оказался Людкин муженек. Уже на другой день после стычки с могучей тещей он выкатился из котовского кабинета, а на завоеванном пространстве водворилась Клавдия.
   Сегодня она потребовала меня к себе. Захожу - и изумленно столбенею: кабинет Кота напоминает будуар. Стены задрапированы пурпурным шелком и украшены уже не одной, а четырьмя здоровенными картинами.
   Стою перед хозяйкой и верноподданнически поедаю ее глазами. Но по достоинству мою преданность она оценить не желает.
   - Слушай, как там тебя. Чем ты вообще занимаешься? Таскаешься туда-сюда да треплешься по-пустому. Как баба. Духи мои ему, вишь, не нравятся. Из себя вроде красавчик, а лоботряс первостатейный. Я тебя увольняю. Получай в кассе деньги и уматывай.
   Удаляюсь без слов. Вот ведь странно. Ни Коту, ни его благоверной прислуживать я не собирался, наоборот, на днях предполагал свалить, а на душе скверный осадок. До чего чудно устроен человек, ну не нравится ему, когда пинками гонят, даже из такого дерьма.
   Выбравшись в приемную, кидаю взгляд на заложившую меня смехотунью-секретаршу, но она уткнулась в компьютер и будто разом оглохла и ослепла, чего ей от всей души и желаю... Впрочем, пускай живет. Кстати, еще раз убеждаюсь в том, что если человек много и не по делу смеется, жди от него любой пакости - большая сволочь.
  
   Вечером от нечего делать бестолково болтаюсь по развеселой улочке имени Бонч-Бруевича. Вокруг все оттенки синевы - от темной, почти черной на земле до голубовато светящейся - над головой. Улочка в огнях и рекламном оре. Таком, что не слышу призывов своей мобилы, и только по зудящей задницу вибрации догадываюсь, что со мной кто-то очень хочет поговорить.
   - Слухай сюда, - раздается в трубке ласковый рык Акулыча. - Я уже сообщал вашему превосходительству, что шибко интересующий ваш-ство капитан во время кончины Царя и Марго отпуск не брал. Но опосля в нашем городке нарисовался - аккурат после того, как взорвали Кота. И вроде понятно, почему: брательника Степу хоронил, который отправился в райские кущи вместе с хозяином. Однако капитан отчего-то у нас задержался и отбыл обратно в свою часть - подчеркиваю для слаборазвитых - на другой день после неудачного покушения на Принца. Смекаешь?
   - Ну и что? Остался, чтобы помочь старушке-матери горе пережить.
   - Птичка Королек умна и сообразительна, но ей не все ведомо. Наш человечек с ентой мамашей уже побеседовал - под видом сантехника, он у нас офигенный специалист по унитазам. Бабенка оказалась хлебосольной и говорливой. Всплакнула о Степушке, сыночке своем ненаглядном, накормила мужика и всунула в его уши столько, что еле унес. Между делом поведала, что Клавдея после смертоубийства любимого Кота связалась через нее с капитаном и имела с ним сурьезный разговор. О чем - понятия не имею, но копать в данном направлении будем упорно, до самого донышка...
   - Большая просьба, Акулыч...
   - А когда она у тебя была маленькой, свиненочек? Заметь: я комплимент тебе отвешиваю, мордашка, нынче год Свиньи. Проси, юный окорок.
   - Будь другом, пробей телефонные разговоры младшего сыночка Царя.
   - Да ты шизанулся, Королек! Чтобы сопливый ботаник и малахольная дочурка Кота!.. И думать не моги. Как тебе только в котелок такое вступило!
   - Акулыч, может, я действительно спятил, но кожей чувствую: детишки Царя и Кота явно при делах. Да, знаю я всего ничего, и все-таки чует мое сердце... Акулыч, помоги!..
   Мент отвечает сопением и воркотней, но, в конце концов, сдается. А я, немного еще послонявшись среди беспечной толпы, сажусь за руль "копейки" и двигаю домой.
  
   Проезжая по мосту, справа от себя, на озаренном желтыми фонарями тротуаре вижу кучу малу. Поначалу намереваюсь проехать мимо, но дурацкая любознательность заставляет притормозить и вглядеться. Так и есть: человека бьют. Прямо под фонарем, никого не боятся, ублюдки. Подаю "копейку" к обочине, вымахиваю из машины, несусь к дергающейся группе и ору благим матом первое, что вбегает в башку:
   - Стоять! Бояться!
   На долю секунды они замирают, превратившись в нелепые статуи, изображающие современных отморозков. За это мгновение я успеваю врезать по первой попавшейся морде лица. Не заботясь о том, держится пацан на ногах или уже валяется, разворачиваюсь ко второму, вбиваю кулак снизу в его челюсть и слышу, как клацают зубы. Кажется, это называется апперкотом, но мне не до боксерских терминов. Деваха принимается верещать и вцепляется в меня мертвой хваткой. С дамами я не дерусь, романтик, но не до такой же степени! Не без усилий отрываю ее клешни от себя и толчком отправляю барышню на землю, где она как-то сразу успокаивается.
   Парни уже на ногах. Один из них сжимает бутылку пива, хорошо еще, что не нож. Жертва - маленький мужичок - лежит, свернувшись калачиком, в каше из снега, грязи и воды. Башку ручонками прикрыл и вставать не собирается. Угрелся, что ли? Схватив его за воротник, рывком приподнимаю, озираясь, чтобы гаденыши не напали сзади, волоку к "копейке" и впихиваю внутрь. Влезаю сам. Завожу мотор... Грохот, треск, звон! - стекло пробила бутылка. Жму на газ и мигом пролетаю мост. Только теперь ощущаю сильную боль в пальцах правой руки.
   - Это что, ваши знакомые? - спрашиваю мужика. - Маленькая разборка?
   - В первый раз их вижу, - отвечает, постанывая. Лицо его смутно мерцает в темноте и кого-то мне напоминает. - Шли спокойно навстречу. А когда со мной поравнялись, спрашивают: "Ты куда намылился, мужик?" И вдруг - раз, повалили, стали пинать...
   - Вам куда?
   - Да тут я живу, рядышком, в заводском общежитии, мне оставалось-то совсем немного пройти.
   - А может, вас в травмпункт отвезти? Мало ли что.
   - Да нет, вроде не сильно болит, - говорит человечек, шмыгая носиком и утирая платочком кровь, и я понимаю, на кого он похож: на пожилую, задолбанную жизнью мышку.
   Останавливаюсь возле его общаги.
   - Огромное спасибо, - говорит он. - Не знаю, что бы со мной было, если б не ваша помощь... А вы не в милиции работаете?
   - До недавнего времени был помощником Кота. Знаешь такого? - Моя нога нетерпеливо подрагивает возле педали газа. Зеваю, мечтая поскорее добраться до дома и залечь в постель.
   - Еще бы, - выдыхает он с уважением. - Господи, что же это творится-то! Царя убили, потом жену Принца, а теперь и Кота взорвали. Даже не верится, что в нашем городе такое возможно. Между прочим, товарищ, который делит со мной комнату, знал супругу Принца. Более того, скажу по секрету, он утверждает, что ее ребенок - от него.
   - То есть как? - дремота тотчас выветривается из моей башки. - Пошли, мне надо с ним парой слов перемолвится.
   - Зачем? - удивляется мужичок, но вылезает из "копейки", бормоча под нос: - Конечно, он уже спит, но вы меня спасли... - Бедняга наверняка жалеет, что брякнул, не подумав.
  
   Бело-синий вестибюль общаги стандартный, унылый, но теплый, уже плюс. Истоптанные ступени ведут нас на второй этаж. Шагаем по линолеуму длинного коридора, заставленного детскими колясками, велосипедами, лыжами и прочим семейным барахлом. Здесь уютно и славно, будто спящие за стеной люди согревают коридор своим дыханием.
   Вваливаемся в комнату Муси, зажигаем свет - и то, что было темнотой, оказывается прибранной комнаткой с двумя кроватями, тумбочками, столом, стульями и аккуратно разложенными вещами. Жилье двух одиноких человечков мужского рода.
   На кровати, неуважительно повернувшись к нам спиной, дрыхнет некто, накрытый серым солдатским одеялом, заправленным в желтоватый от времени и стирок пододеяльник. Виден окутанный русым пушком лысеющий затылок.
   - Веня, - нежно обращается к мужику Муся, - проснись. - И легонечко касается спящего.
   Веня не реагирует. Тогда я довольно невежливо трясу его за плечо. Причмокивая губами, Веня бормочет невнятно: "Чего пристал, отвали..." Потом поворачивается к нам, тараща бессмысленные светлые глазки. Физиономия у него пухлая, помятая и довольно-таки злобная.
   - Ну? Чего? - он уставляется на Мусю, игнорируя меня как классового врага.
   - Вень, пожалуйста, расскажи про дочку жены Принца.
   - Какая еще дочка? Какой жены? - Веня разом приходит в себя.
   - Вспомни, ты говорил, что она - от тебя, - ласково убеждает его Муся.
   - Ты чего, Муська, городишь! Когда я такое сказал?
   - В самом конце прошлого года. Вспомни, ты еще пьяный был...
   - Мало ли что сбрехнешь, когда поддатый, а ты и поверил. Я, может, в следующий раз налимонюсь и заявлю, что Венеру Милосскую трахал. Тоже поверишь? Эх, ты, одно слово - Муська.
   Веня обращает ко мне улыбающуюся морду, как бы приглашая повеселиться над наивностью приятеля. Но я его не поддерживаю.
   - Слушай, Веня. Я ищу убийцу Марго. Ты понял, парень, в какую историю влип? Давай так. Или выложишь все как на духу, или завтра я вернусь с серьезными ребятами. По винтикам тебя разберем, а вот сумеем ли заново в нужном порядке собрать, не гарантирую.
   - А че рассказывать-то? Ну, спал я с Марго. Это не криминал.
   - И ребенок от тебя?
   - Ну, - усмехается Веня, дыша мне в лицо ароматом зубной пасты.
   - Что-то тут не стыкуется, парень. Марго из себя раскрасавица... была, и папаша ее был не последним человеком. Сообрази, кто она и кто ты. Как же так получилось? Ты что, ее изнасиловал?
   - Ни боже мой, сама. Правда, стеснялась очень, робела. Но сама. Странная какая-то, не в себе будто. Тихая, на все согласная, что с ней хочешь, то и делай. Просто надо настырным быть, напористым. Так что я просто первым оказался. А мог быть и другой.
   - А потом почему драпанул? Папаша состоятельный. Стал бы ты зятем, катался как сыр в масле. Чего еще надо?
   - Свободы, - и физия Вени обретает тупую торжественность.
   - Слушай, неужто тебе ни разу не хотелось взглянуть на свою дочурку?
   - А то нет. У меня тоже отцовские чувства имеются.
   - Ну и что, повидал?
   - Ага, еще как повидал, - кривится Веня. - В прошлом году как-то узнал номер мобильника Марго... случайно, - подчеркивает он, - ну и аккурат перед Новым годом звякнул. Поздравил с наступающим и сказал: желаю с дочкой познакомиться, родная кровь как-никак. Она сначала вроде перепугалась, а потом заявляет, что дочка в Англии учится. Ладно, говорю, как приедет на каникулы, так с ней и встречусь, я теперь каждый месяц буду звонить, разузнавать про нее. Марго как будто согласилась. Спросила, где живу. Я сдуру-то и ляпнул. Вырвалось - сильно бухой был. Тогда, кстати, и Мусе про дочурку сболтнул. А на следующий день, вечерком, подошли двое, спросили: ты такой-то? Ага, отвечаю, он самый. Они и вломили мне по полной программе, только в больнице очнулся.
   - И больше ты Марго не звонил?
   - Я что, больной? Я вообще, можно сказать, прикинулся мертвым и затих.
   - А как ты думаешь, Марго сама тех двоих наняла или кому-то пожаловалась, а тот уже принял меры?
   - Не в курсах. На Марго не слишком похоже, ей главное, чтобы ее никто не трогал. Она клопа раздавит, расстроится.
   - Значит, муж? Или отец?
   - Ну, мужу она бы сказать постеснялась. Отец? Не знаю. Мужик он был интеллигентный. Наверное, захотел бы со мной поговорить, убедить, чтобы оставил Марго в покое и пропал для них навсегда. Может, отступного дал...
   - А ты на это и рассчитывал? Признавайся, здесь все свои.
   Парень, не отвечая, лыбится во весь рот.
   - Кстати, о своих родителях Марго ничего не рассказывала?
   - Не-а. Да мы с ней почти что и не разговаривали. Некогда было... - И Веня, ухмыляясь, делает непристойное движение, объясняющее, чем он с Марго занимался...
  
   * * *
  
   Следующим вечером паркую "копейку" рядом с жилищем директорши "Заморья". Жду, бессмысленно таращась на окружающий бледно-синий мир, перечеркнутый черным перекрестием дорог. В мокром асфальте, как в реке, дробным золотом посверкивают отражения фар встречных машин. Время идет, все вокруг темнеет.
   Наконец в матовом сумраке, как акула в вечернем море, появляется длинное авто, неся перед собой свет горящих фар. Проплывает мимо моей "копейки" и намеревается въехать во двор. Выпав из своей тачки, подлетаю к золотисто мерцающей "японке" и демонстрирую липовое удостоверение, надеясь на то, что в полутьме "заморша" вряд ли разберет, что за ксиву ей подсовывают. Опустив стекло, она сухо осведомляется:
   - Что вам, собственно, нужно?
   - Я расследую смерть Марго. Хочу побеседовать с вами.
   - Меня уже расспрашивали ваши коллеги. Я объяснила им, что мы с Марго были подругами. Почему ее убили, тем более, кто это сделал, не знаю. Больше мне сообщить нечего.
   - А вы пригласите меня к себе на чаек. Может, выяснится еще кое-что.
   - А вы чересчур напористый молодой человек.
   - Вообще-то я скромняга, сам не разберу, что такое со мной приключилось.
   - Хорошо, я скажу, чтобы вас пропустили.
   И вот уже вслед за директоршей поднимаюсь на третий этаж и вваливаюсь в суперэлегантную, как ее хозяйка, фатеру, где господствуют два изысканных цвета: топленого молока и кофе со сливками. Судя по всему, грубая мужская лапа здесь практически не ступала. Разве что сантехник забредет ненароком, да и то после него помещение проветривается, драится до зеркального блеска и опрыскивается духами с тяжелым, томным, возбуждающим ароматом. Раздеваюсь, напяливаю тесные шлепанцы, ощущая себя слоном на коньках.
   Мы сидим в гостиной в бежевых креслах и интеллигентно, маленькими глоточками, смакуем черный кофе, ставя хрупкие бело-золотисто-бордовые чашечки на журнальный столик со стеклянной столешницей, и мне кажется, что вот сейчас неловким движением раскокаю или чашечку, или столик. И, возможно, от этого никак не могу ощутить себя раскованно-раскрепощенным.
   Разговор не клеится. Прихватив намазанными темной помадой губами длинный мундштук, шефша закуривает. Мужеподобная дамочка с немного лошадиным лицом и безжалостными прозрачными глазами. Ее глубоко вырезанные ноздри то и дело трепещут, как у кокаинистки.
   - Погодите, - приподнимает она прямые густые брови, - не вас ли я видела на похоронах Марго?
   - Абсолютно верно, - признаюсь я, думая при этом: ишь ты, вроде была вне себя от горя, а зоркости не утратила, и глазки, слезками залитые, заприметили многое.
   И в этот миг на меня внезапно накатывает вдохновение, окрыляя и делая все простым и легким.
   - Предлагаю договор. Я назову имя убийцы Марго. А вы - с предельной искренностью - ответите на мои вопросы.
   Она как будто вздрагивает - или мне кажется? - молча затягивается. Отвечает:
   - Согласна.
   - Ладно. В таких случаях принято делать эффектную паузу, но мы не в театре, а я не лицедей...
   Однако паузу делаю - видно, есть во мне актерская жилка. Директорша, побледнев, впивается взглядом в мои губы. Когда, наконец, произношу: "Отец Марго", она осторожно выдыхает, и по этому беззвучному выдоху понимаю, какое ее распирало напряжение.
   - Сначала он заказал свою жену, - поясняю я. - Не мог стерпеть, что она предпочла ему женщину. А затем, когда узнал, что дочурка пошла по той же дорожке, кончил и ее. Сожалею, но вам не суждено испытать радость возмездия - слишком уж он далеко, не достанешь.
   - У вас есть факты, подтверждающие сказанное?
   - Начнем с того, что папаню Марго подозревали в убийстве жены, однако изобличить не смогли. Зато теперь в нашем распоряжении имеются кое-какие улики. Вещдок номер один. Вуаля!
   Из полиэтиленового пакета с рекламой супермаркета выуживаю снимок, читаю вслух слова на обороте: "Когда же вывели их вон, то один из них сказал: спасай душу свою...", и прочее.
   - Что любопытно, сделана фотография десять с лишним лет назад, а надпись недавняя, подтверждено экспертами. Я в богословии не силен, однако сообразил: это цитата из Библии. Попросил знакомых ребят залезть в Интернет. Оказалось, речь идет о Содоме и Гоморре. История грустная и вам наверняка известная, так что пересказывать не стану. А что нынче понимают под словом содомия? Половые извращения. Валентин Семеныч посчитал себя то ли вторым Лотом - праведником среди содомского разврата, то ли самим Господом и решил покарать жену и дочь, одержимых содомией.
   - И это все ваше доказательство?
   - Предъявляю вещдок номер два, который отчим Марго не без умысла оставил после себя на этой земле. - Вынимаю из пакета амбарную книгу. - Уже тогда, когда обнаружилась вышеупомянутая надпись на фотографии, у меня появилось странное ощущение, что Валентин Семеныч играет со мной, подбрасывает улики и глядит с того света, сумею отгадать или нет?
   Это дневник с чистосердечным признанием. Читаем самую последнюю строчку: "Где ты, Сонечка, вечная Сонечка, чтобы оплакать меня!" Сначала я сообразить не мог, что за Соня такая? Жену Валентина Семеныча звали Беллой, дочку - Марго. Супруге он наверняка не изменял. Откуда Сонечка выпала? И почему вечная? Думал я, думал - и осенило...
   Достаю третий "вещдок", затасканную, местами заклеенную скотчем книжку, напоминающую вернувшегося с поля боя солдата, забинтованного, пропахшего порохом и перепачканного грязью. На обложке портрет паренька, задумчивый такой красавчик, не скажешь, что кровавый лиходей.
   - "Преступление и наказание" Федора нашего Михалыча. В библиотеке взял. Итак. Открываю. Листаю. Читаю: "Сонечка, Сонечка Мармеладова, вечная Сонечка, пока мир стоит!"
   - И что из этого следует?
   - Ответ подскажут милашки-цифирьки, которые после фразы о Сонечке стоят: 1983, 336 (332), 337 (17), 337 (11), 425 (13-14). Как вам такой рекбус-крокссворд?
   - Мне лично он не по плечу. Но вы, судя по торжествующему тону, его разгадали.
   - Поначалу, признаться, и меня эта цифирь поставила в тупик. А потом сообразил: поскольку стоит она сразу после слов о вечной Сонечке, то и должна относиться к роману того же Федора Достоевского. Позвонил соседке отчима Марго: не было ли в его личной библиотеке "Преступления и наказания"? "Да, - отвечает, - в последние дни эта книжка лежала на его столе". - "А как, - интересуюсь, - она выглядела?" - "Обложка беленькая такая, а на ней что-то черное, уж не припомню что". Отправился я в городскую библиотеку и взял вот эту самую книжечку. Вы уж не обессудьте, вид у нее не самый презентабельный. А напечатана она - взгляните: в 1983 году.
   - Погодите, если 1983 означает год издания, значит, следующие числа - номера страниц?
   - А те, что в скобках, - строка от верха. Теперь глядим, что получается. Страница 336, строчка 332-я. Говорит Сонечка: "Страдание принять и искупить себя им, вот что надо". Смотрим страницу 337, строку 17-ю. А это уже Раскольников: "Я еще с ними поборюсь, и ничего не сделают. Нет у них настоящих улик". Страница 337, строка 11. Опять Сонечка: "Этакую-то муку нести! Да ведь целую жизнь. Целую жизнь!.."
   Надеюсь, вы уже поняли: Соня Мармеладова - больная совесть папаши Марго. Он страдает, борется с ней и преподносит нам шифрованный отчет об этой битве. Совесть уговаривает его открыться и сдаться, а он сопротивляется, не хочется ему в тюрягу. А вот и последние строчки - 13-я и 14-я на странице 425. Раскольников сломлен. Он плетется в ментовку и признается поручику Пороху: "Это я убил тогда старуху-чиновницу и сестру ее Лизавету топором, и ограбил". Финиш. Папаша Марго, как и Раскольников, полностью признает свою вину в убийстве двух женщин: жены и дочери. Но - в отличие от Роди - сдаваться не идет, вешается, а признание свое шифрует. Вот такая фантастическая стыдливость: двух самых близких людей не пожалел, а прямо сказать об этом не может. Так что его война с совестью не кончилась. Он просто уступку ей маленькую сделал. Перед тем, как в петлю влезть, намекнул о своем злодействе потомкам, чтобы хоть на чуток, но облегчить свою ношу...
  
   После моего пламенного монолога начинается как бы вторая серия нашего разговора.
   - Не скрою, ваши рассуждения весьма эффектны, но, увы, не слишком убедительны, - говорит директорша.
   - Что ж, тогда зайдем с другой стороны.
   Жил да был человек, некрасивый, но умный и талантливый. Звали его Валентин Семеныч. Женщин у него не было... или были, но особо нежных чувств не вызывали. И встретил он необыкновенно красивую фемину с ребенком. И втрескался так, что готов был на все, лишь бы стала его женой. Сделал предложение. К его изумлению, она согласилась, и с этого момента началось непрекращающееся счастье. Как сказали бы в средние века, он стал верным паладином двух дам: жены и дочки. Вкалывал. Выбился в директора. Мало того, стремясь устроить своим "девочкам" коммунизм при капитализме, потихоньку начал подворовывать. Каким-то макаром Царь узнал о его проделках и бедолагу из директоров выпер.
   И все у человека пошло наперекосяк. Он еще силился держать понт, семья по-прежнему занимала пятикомнатную квартирку в элитном доме, но уже началось медленное, все ускоряющееся скольжение вниз. Через год-полтора Марго забеременела от какого-то прощелыги. Это стало для Валентина Семеныча тяжким ударом: в дочке он души не чаял, хотя родной по крови ему не была.
   А еще примерно через год он узнает, что жена изменяет ему, причем не традиционно, как принято, а с женщиной. И впадает в отчаяние и бешенство. Здесь не только ревность, но и желание оградить Марго от распутной матери. Возможно, у него тогда уже начала ехать крыша, и он возомнил себя Лотом, окруженным содомитами. Окажись в его распоряжении природные стихии, страшно представить, что бы он сотворил с несчастным нашим городишком: "И пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь от Господа с неба, и ниспроверг города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих, и произрастания земли". Но такой возможности у Валентина Семеныча не было, и он просто заказал собственную жену.
   Вскоре после того, как его подругу жизни Беллу нашли бездыханной на окраинном пустыре, он продает квартиру и - с дочкой и внучкой - вселяется в куда более скромное жилье. И жизнь как будто опять налаживается. Дочь он выдает замуж за Принца, внучка отправляется учиться в далекую Англию, а он издали радуется их счастью. И вдруг узнает, что его ненаглядная Марго пошла по стопам матери. И с ужасом понимает, что построил замок на песке.
   - За это не убивают, - резко возражает директорша.
   - Согласен. К тому же, в отличие от Беллы, Марго ему не изменяла. Тем не менее, он посчитал своим святым долгом ее уничтожить, а затем покончил с собой. Значит, падчерица совершила нечто такое, что сильно усугубило ее прегрешения. Какое же злодейство на совести Марго?
   Мой ответ: убийство. А конкретно - убийство Царя.
   Разумеется, Царя, который вышиб из-под него директорское кресло, Валентин Семеныч, мягко говоря, любил не очень, но и простить дочурке душегубство никак не мог. Он чувствовал: зло, заложенное в его Марго, вышло наружу и уже приносит свои дьявольские плоды, и нужно доченьку остановить, пока не поздно. Причем, замышляя прикончить Марго, вешаться не собирался, иначе бы не нанял киллера, сам порешил, и все дела. Это потом уже Сонечка, то бишь совесть, замучила.
   - А вы не слишком поторопились, решив, что смерть Царя - дело рук Марго? - "Заморша" слабо усмехается, стряхивает пепел. - С чего вдруг ей понадобилось убивать тестя?
   - А вот тут есть еще один, как говаривали в старину, кунштюк. Фокус-покус. В конце прошлого года объявился прежний любовник Марго, отец ее ребенка, стал настаивать на встрече с дочкой. Ответный ход Марго была мгновенным: мужика профессионально изувечили. Как видим, с теми, кто нарушал ее покой, Марго не церемонилась. Почему бы ни предположить, что и Царь каким-то образом помешал ей безмятежно наслаждаться жизнью? Но Царь - не Веня, его не изобьешь, его можно только прикончить... А, рискну, вдруг отгадаю. Гипотеза моя такова: будучи по натуре бабником, Царь начал приставать к невестке, шантажируя ее - понятно чем. И так достал, что выход из ситуации мог быть только один: смерть не в меру расшалившегося старикана. Ну как, разгадал я загадочку?
   Директорша затягивается сигаретой так, что глубоко западают щеки, выпускает дым через расширенные ноздри.
   - Вам не было смысла являться сюда. Прибавить мне практически нечего. Впрочем, расскажу, что знаю. Но - два условия. Первое. Никакие протоколы не подпишу.
   - Заметано.
   - Второе. Вы вынете из кармана диктофон, на который собираетесь украдкой записать мои слова.
   Выкладываю на столик диктофончик. Она проверяет, не включен ли. Вставляет в мундштук очередную сигарету, щелкает зажигалкой. Глаза ее тухнут, словно там, внутри, выключили свет.
   - Встретились мы с Марго случайно, на вечеринке. Нас сразу потянуло друг к другу. К этому времени у меня уже был некоторый опыт - назовем вещи своими именами - лесбийской любви. Но там была страсть, не более, а с Марго - истинное, глубокое. Во всяком случае, с моей стороны. Думаю, и с ее тоже. Контакты Марго с мужчинами были неудачны, она разочаровалась в сильной половине человечества...
   Легкая усмешка трогает ее губы.
   - ... Каким-то образом Царь разузнал о наших отношениях. Реакция его была дикой: он стал угрожать Марго расправой, а потом потребовал сексуальных услуг, иначе все откроет сыну. Впрочем, эта информация вряд ли бы огорчила Принца, у которого была постоянная и почти официальная любовница. Как эротический объект жена его не интересовала. Она была приятным собеседником, красивой, умной спутницей в театре или ресторане. Прекрасно говорила по-английски, кстати, и по-французски тоже, а он был англоманом. Разбиралась в классической литературе, а он поэт - не бог весть какой, но стихами балуется. Много ли женщин могли удовлетворить его духовные запросы?
   - И когда Марго поведала вам о гнусных притязаниях Царя, вы нашли исполнителя? - учтиво, даже сочувствующе говорю я. - Так же как отыскали двух бугаев, которые приструнили обнаглевшего Веню, не так ли? Слабая, нерешительная Марго никогда бы не отважилась лишить жизни даже такое зловредное насекомое, как Царь, она по натуре жертва. Мы одни, свидетелей нет... Признайтесь.
   Она извлекает окурок из мундштука, мужским жестом давит в пепельнице и впервые за время беседы улыбается. Зубы у нее белые, один к одному, уж не искусственные ли? Любопытно, испытывает ли она муки совести оттого, что отправила к праотцам Царя? Какой никакой, а человек...
  
   * * *
  
   В понедельник звоню Французу и удостаиваюсь небрежного "алло", в которое он ухитряется упаковать столько уважения к себе и презрения ко мне, будто закатил целую обличительную речь.
   - Надо встретиться, Француз.
   - Легок на помине. У меня (слышно, как он шелестит бумагой) на следующий четверг записано: "Королек" и петелька нарисована. Когда ждать?
   - Через полчаса буду. Не скучай, расслабься.
   - Шутник. Юмор висельника, а?
   Седлаю "копейку" и отправляюсь. Колеса машинки крутятся весело, приближая меня к развязке, а что случится потом, о том ведают только Бог да Француз...
   Вступаю в кабинет президента компании "Аргонавт". Деловой бандит сидит за столом, неподвижный, как идол, однако по тому, как сжаты в кулаки его дебелые руки, понимаю, что неспокоен. То ли взыграл охотничий азарт, то ли еще какие бурные чувства бродят в его темной и грешной душонке.
   - Ну что, мой маленький дружок, - Француз проводит ладонями по щекам, точно проверяет, гладко ли они выбриты, - каковы успехи? Порадуй меня плодами своей титанической легавой деятельности. Где дичь?
   - Царя заказала Марго, жена Принца, - выдаю кратко, подстегнутый его нетерпением.
   - А ты уверен? - в его моргалках, точно вылепленных из блестящего сладкого шоколада, некоторое разочарование. - Не вздумай подсунуть мне туфту. Только продлишь свои муки.
   Рапортую обо всем, что сумел разведать, лишь вскользь упомянув директоршу "Заморья". Если Француз заинтересуется ею всерьез, придется сдать. А так - не стану отягчать совесть. Кто знает, как поступит с ней бизнес-бандюган? Пускай мертвяки хоронят своих мертвяков, а живым следует жить, даже когда порой хочется обратного.
   Француз раздумчиво качает своим черепком патриция, переваривая информашку. По всему видать, ожидал он другого.
   Сказать мне больше нечего. На языке вертится фраза: "Ну что, я пошел?", но произносить ее опасаюсь, чтобы не разбудить в бандите зверя. Француз медлит с ответом, и я догадываюсь, что творится в его мозгах.
   Стою и молчу. Пускай лучше взвешивает мою судьбу на невидимых весах, которые колеблются в его башке. Тут даже вздохнуть страшно.
   - Думаешь, я не знаю, - цедит он, пожевав губами, - что под окнами торчит тачка с кодлой ментов. Это мы уже проходили. Вот почему ты такой смелый. Моя бы воля... - Он не договаривает, но продолжение фразы прочитывается без пояснений. - Дыши воздухом... пока. И учти. Я тебя не простил, сыч, и рассчитываться со мной будешь до самого последнего своего часа. Ступай.
   Вывалившись на улицу, первым делом воплощаю в жизнь волю Француза: наполняю легкие медовым мартовским воздухом.
   В последнее время я стал коллекционировать небо. Наверное, это фамильное. Отец собирает марки, а я - тучи, звезды, утреннюю и вечернюю зарю. Сейчас небесная твердь запружена большущими облаками, местами сказочно белыми, как крылья ангелов, местами - точно накаченными дымом, а между ними блистают полоски, лужицы, полыньи чудесной голубизны.
   Нервы мои натянуты так, что вот-вот со свистом порвутся, и тонной пива не залить это страшное счастливое напряжение.
   И вдруг ясно осознаю: то, что я остался жив, - это даже не половина дела, а так, мелочевка, ничто. Я, может, для того и сохранен на этом свете, чтобы отыскать и истребить убийцу Илюшки. А где он, в какой норке хоронится, и найду ли его когда-нибудь? И - точно солнце заходит за облака - мир разом тускнеет, и огромная тень ложится на мою душу.
  
   * * *
  
   Автор
  
   В толпе пассажиров стальной король поднимается по трапу. Его сопровождают Альбина и два охранника. Принц оглядывается на серое здание аэровокзала, нелепым кубом врезающееся в заволоченное дымными облаками утреннее небо, заходит в салон; усевшись, бессмысленно смотрит в иллюминатор на разгоняющийся невдалеке будто игрушечный самолет.
   Ему вспоминается вчерашний звонок Королька, сообщившего, кто убил Царя.
   "Марго не могла заказать моего отца, - зло возразил он. - У нее не было таких денег, а киллер стоит дорого. И вообще, это просто смешно: Марго и убийство. Рассказывай свои сказки кому-нибудь другому".
   "Тем не менее, сведения верные. Могу представить доказательства. Заодно поведаю, кто ухлопал Марго".
   "Не обязательно, - сказал он и вдруг с удивлением обнаружил, что ему совершенно безразличны и отец, и Марго, и все это безмозглое человечество. - А кто покушался на меня, выяснил?"
   "Передо мной такая задача не стояла", - и он уловил в голосе сыча холодную отстраненность, точно тот разом потерял к нему интерес.
   Возникла пауза, которую оба не торопились прерывать.
   "Что ж, работу ты выполнил, подъезжай, получишь гонорар".
   "Спасибо. Мне уже заплатили".
   "Кто, если не секрет?"
   "Француз".
   Они обменялись еще несколькими фразами и распрощались. И Принц ощутил, что этот звонок как бы подвел черту под целой полосой его жизни, и начинается что-то новое, неведомое, и кто знает, сколько оно продлится и чем закончится...
   ... Взревев, рокочут моторы, вызвав легкую дрожь гигантского корпуса крылатой машины. Принцем овладевает томительное и сладкое волнение, какое бывает всегда перед дальней дорогой. Но в него подмешана изрядная доля страха. А если тот, кто решил меня убрать, взорвет самолет? Ерунда, успокаивает он себя, абсолютная чушь, из-за одного человека, даже такого, как я, этого не сделают, но убийственная капля ужаса, уже проникшая в его кровь, как яд, не исчезает.
   - Прощай, немытая Россия, - произносит он одними губами.
   - Ты что-то сказал, милый? - любовница кладет холеную ладонь на его руку.
   - Так, ерунда. Просто счастье, что с меня не взяли подписку о невыезде, правда, пришлось ментам дать на лапу.
   - Ничего, все наши беды уже позади. Прилетим - сразу в гостиницу. Как следует отдохнем, переоденемся и - гулять. Обожаю вечерний Лондон. А какие шикарные магазины, господи! Да по сравнению с Лондоном наш городишко - всего-навсего грязная вонючая дыра.
   - Да, да, - рассеянно кивает Принц.
   В иллюминаторе обрывается и разом пропадает земля, самолет возносится в ледяную высь. Как хорошо было бы лететь, не приземляясь, всю оставшуюся жизнь, думает Принц, не лицемерить, не лгать, не страдать, не трястись от страха, только лететь среди облаков и звезд...
  
   * * *
  
   Королек
  
   Во вторник полдня валяюсь в постели. После короткого разговора с Французом ощущаю себя как выпотрошенная и зажаренная курица, которую приправили разнообразными специями и - ножками кверху - подали на стол. Чувство странное, тоскливое, словно перед путешествием в неведомую даль. Дело об убийстве Царя вроде бы подошло к концу, стало прошлым, а вместе с ним точно отсекли часть души, и из этой дыры тянет сквознячком.
   Немного поразмышляв, дозваниваюсь до Инночки и умоляю о рандеву. Она кочевряжится, именуя меня подлецом и скотиной, но, в конце концов, соглашается встретиться - всего на пару минут, для такого мерзавца, как я, и этого много.
   Наше свидание вновь происходит в спорткомплексе на Котовского. Располагаюсь на том же диваничике, что и в первую нашу встречу. За окном вовсю лыбится солнце, полудохлый снег упрямо пытается изображать из себя рафинад, а душу мою распирает сладкое предчувствие весны.
   Примерно через полчаса после назначенного времени ко мне подходит свирепого вида охранник и молча меня шмонает, после чего возникает, будто дефилируя на подиуме, фотомодельная Инночка. "У! Как теперь окружена крещенским холодом она!" - это не я, Пушкин сказал, но все равно недурно. Причем, хотя телохранитель и отступает в тень, кажется, что между ним и Инночкой появилось нечто общее, некая невидимая связь, общая аура, как выразился бы экстрасенс. Похоже, мужик занял в постели Иннуси мое место. И правильно, давно пора. Эти двое - как две стороны одной медальки.
   Инночка усаживается рядом со мной. На ней блестящая мини-юбчонка, прикрывающая только трусики. Вдовушка с явным умыслом демонстрирует мне свои бесконечные ножки в черных колготках и сапожках, дескать, гляди, чего лишился, дурак, и у меня, признаться, слегка сбивается дыхание.
   - А ты, оказывается, сыч, - зло ухмыляется она. - Теперь мне о тебе кое-что известно. Все высматриваешь, вынюхиваешь. А я-то дура разнюнилась, поверила, что влюбился. Чего тебе надобно, сыч? - обращается она ко мне, как всемогущая золотая рыбка к старичине-подкаблучнику.
   - Совсем немного, Иннусенька. Я произнесу всего несколько слов, а ты ответишь, да или нет. Ладненько?
   - Ну-ну, - откликается она неопределенно.
   - Видишь ли, я тут выстроил логическую цепочечку, не хватает только одного звена, махонького, но без него цепка неполная. А я как на грех такой дотошный... Это ведь ты рассказала Царю про то, что у Марго есть любовница? Правда? А потом, когда твой муженек скапутился, это ведь ты сообщила Валентину Семенычу, что Царя прихлопнули из-за Марго, ага?
   Инночка бледнеет, неестественно смеется, и я чувствую, как останавливается ее маленькое железное сердечко. Потом говорит, деревянно двигая накаченными губками:
   - Кто тебе такую фигню сказал?
   - Сам догадался, солнышко. Кроме тебя практически некому. И Царю ты могла, хихикая, шепнуть в постельке насчет проказницы Марго, и Валентину Семенычу была не чужим человеком. Тебе они верили, и к словам твоим не относились как к проискам врага. А ты, в свою очередь, уж очень хотела избавиться от Царя. Чего уж там скрывать: чем хуже в царевом клане, тем тебе лучше. Самое клевое - если они поубивают друг друга. Тогда ты останешься одна при всех капиталах. Закладывая Марго, ты ничего не теряла, зато выиграть могла многое. Что и произошло. Гляди, как здорово получилось. Царь и Марго мертвы. Принц свалил из страны, обгаженный с ног до головы. А ты и жива, и осталась, и чистенькая, и богатенькая, и опять готова под венец. Твоя взяла, Инночка, ты на коне. Я прав? Да или нет?
   - Ах ты!..
   Она громко, отчетливо произносит непечатное словцо, резко встает и в сопровождении телохранителя шествует к выходу уверенной, от бедра, походкой модели, раскачиваясь на длинных ногах. Гляжу ей вслед, мысленно прощаясь. Вот и ты уплыла, золотая рыбка, махнула хвостиком и сиганула в синее море, где жизнь легка и вольготна, только полным-полно акул. И если ты сегодня кого-то слопала, не исключено, что завтра полакомятся тобой. А я остаюсь на берегу, старый Королек, которому ничего уже не нужно... Кроме мести.
  
   Едва выхожу из спорткомплекса, трезвонит мобильник.
   - Ну, чувак, погоди! За всю историю нашей опасной и трудной службы не бывало такого, чтобы один раздолбай всю ментовку на уши поставил. Ты первый. Цистерна пива - самая малость, на что у меня хватает воображения. Постой, отдышусь и такое с тебя стрясу - на всю оставшуюся жизнь отпадет желание связываться с ментами и мной лично. Ну, прошерстили мы звонки наследничка Царя. Нуль. Круглое-прекруглое очко, как в сортире. Ни одного любопытного номерка. Что теперь протявкаете, мистер?
   - Может, за последнее время моя интуиция сильно притупилась, но ведь осталось же что-нибудь. Убежден, этих детишек - Илью и Киру - надо еще разок проверить.
   - Да ты опупел, анчихрист! - разражается диким ревом Акулыч. - Немедля сознавайся, что пошутил!
   - Через полчаса буду у тебя. Разговор предстоит серьезный. Примешь?
   - Ага, жди, - ворчит он. - Поставлю при дверях человечка с "калашом" и прикажу стрелять на поражение. И патронов не жалеть.
   - Тогда еду...
  
   * * *
  
   Утро. Торчу в фойе университета. На улице уже довольно светло, а здесь полутьма, наводящий тоску казенный интерьер. То и дело с оттяжкой грохает дверь и шастают студиозы, из которых прет такая оглашенная энергия, что ощущаю даже спиной.
   Кукую возле окна и гляжу на улицу.
   Из подрулившего к универу черного "вольво" вылезает младшенький сынок Царя. Ну, теперь мое время. Когда пацан возникает в дверях, окликаю:
   - Илья!
   Отволакиваю его в сторонку. И тут же беру быка за рога:
   - Теперь я знаю, кто заказал Кота. Ты и твоя подружка Кира - маленькая отцеубийца. Мне все известно, парень, - даже квартирка, где вы занимаетесь любовью, во-он в той "хрущобе". На пятом этаже.
   На его лице появляется такое ошеломление, что мне на миг становится жаль хлопчика: совсем еще ребенок! Но тут же вспоминаю своего Илюшку, и душа каменеет.
   - Вы... вы ошибаетесь, - губы Ильи дрожат.
   - Брось, - панибратски хлопаю его по плечу. - Улик у меня целый воз. А ты как думал, отправите Кота к праотцам и следов не останется? Такого не бывает, дружок. Ты только скажи, как деньги на киллера раздобыли? Я лично так смекаю: гробанул ты родительский сейф. Заприметил код, а когда папаша отошел в вечность, открыл и стянул энную сумму. Верно?
   - И все-таки вы ошибаетесь, - повторяет он уже увереннее и жестче. Как ни крути, а сын своего папаши. Хоть и математик, не от мира сего, а генетика дает о себе знать. Представляю, как у парня там, внутри, все трясется, однако сумел собраться, теперь его голыми руками не возьмешь.
   - Эх, молодо-зелено... Слушай сюда. Никто, кроме меня, вас не подозревает. Да и я подумываю: зачем хороших ребят закладывать? Ну, посадят вас. Мне от этого какой прок? В общем, так. Три дня еще погожу, вдруг захотите со мной дело полюбовно уладить, а? - подмигиваю игриво. - Но если никаких телодвижений с вашей стороны не последует, пардон, сдам ментуре. Надумаешь чего - звони.
   - У меня пара начинается, - говорит он, порываясь удрать.
   - Ох уж эти чокнутые теоретики... Ладно, беги.
   Обретя свободу, Илья тотчас устремляется к своей самой, что ни на есть высшей математике, холодной и безупречной, словно не по лестнице скачет, а поднимается в недоступные простому смертному горные выси, где снег непорочно чист, а воздух кристально прозрачен.
   Выбираюсь на улицу. Делаю неприметный знак ментам, сидящим в скромно припарковавшейся на отшибе, заляпанной грязью "десятке". Теперь Ильей и Кирочкой займутся они, будут пасти, прослушивать телефонные разговоры. Мне остается только ждать.
   Двигаю в "копейке" в сторону набережной. Торможу. Вылезаю, озираю окрестность. Мир вокруг тревожен и мрачен. Над городом зависли тяжелые тучи. Волны туч, беременных снегом, точно там, в высоте, вверх тормашками запрокинулось бушующее море. Машины едут с включенными фарами. Пруд еще покрыт беловатым льдом, исчерканным строчками дорожек, а весна уже пробует город на зубок. Чувствую себя маслинкой в весеннем салате из черного снега и льда, густо приправленном жирной грязью, и улыбаюсь, сам не ведая чему. Неужто отмякает моя душа, и горе в ней чернеет и тает, как старый мартовский снег?
  
   * * *
  
   Среда 21 марта начинается абсолютно банально. День с утра невеселый и тусклый. Небо застлано громадами серых сплошных облаков с дымными просветами. К полудню облака раздвигаются, как занавес, открывая чистую голубизну.
   Около двух отправляюсь перекусить в привычную забегаловку на Бонч-Бруевича. Странное дело. Самый центр города, и интерьер вполне на уровне, а веет от этого бывшего кафетерия такой заскорузлой тоской, что хочется нажраться и забыться сном золотым.
   Среди тех, кто насыщается харчем, замечаю парня - один занимает целый столик. Похоже, мелкий бандюган. Сидит себе с хозяйским видом, расставив жирные ноги, а официантка подобострастно крутится возле него, подавая пиво. И никто не рискует сесть рядом.
   Выстояв очередь, с подносом в руках на полусогнутых направляюсь прямехонько к мафиозному хлопчику. Он уже завершает трапезу. Любезно ему улыбнувшись, усаживаюсь. К моему изумлению, он не зовет друганов, чтобы отметелили наглеца и выкинули за дверь. Похоже, сытость привела его в беззлобное состояние. Молча мазнув по мне исподлобным взглядом, он удаляется, сопровождаемый парой таких же красавцев.
   Расслабив напрягшиеся мышцы, принимаюсь за жратву, задавая при этом самому себе вопрос: какого хрена я лезу на рожон? И отвечаю мысленно: никому не позволю вытирать об меня ноги. Он же тебя не задевал, урезонивает меня голос разума, он даже слыхом о тебе не слыхал! А все равно, отзывается другое мое я, не хочу, чтобы каждая наглая морда попирала других, душа не дозволяет.
   Пока в моей башке препираются два голоса, на освободившийся стул приземляется парень. И обращается ко мне:
   - Вам не кажется, что мы с вами внешне похожи?
   От неожиданности вопроса едва не давлюсь сосиской. Уж не чокнутый ли? Да вроде нет. Карие зенки насмешливы и неглупы, хотя имеется в них нечто, неприятно задевающее меня. К тому же, если не слишком цепляться к деталям, между нами и впрямь есть некоторое сходство, и возраст примерно один и тот же, вот только волосы у меня светлые, а он темный, почти брюнет.
   Как-то сама собой склеивается беседа.
   - Играем в американцев, - он кивком указывает на потребляющую пищу публику. - Янки дудль. Гамбургеры, чизбургеры, менеджеры, блокбастеры, промоушен-продакшн. Как африканские туземцы, которым белые привезли цветные стекляшки, "огненную воду" и мундиры с оторванными эполетами, а они за это отдают золото и рабов.
   Пацан усмехается - и я понимаю, что мне не нравится в его гляделках: они точно задернуты шторками, и что в глубине - не прочитать.
   На улицу выходим вдвоем.
   - Тебя как зовут? - спрашиваю.
   - Предпочитаю остаться загадкой. Инкогнито. "Что в имени тебе моем?" Все мы на этой забытой богом планетке - безымянные клопики, суетящиеся в поисках хрустов и наслаждений. Кстати, второе возможно только благодаря первому. А ты мне интересен, - добавляет он. - Впрочем, это уже из области психологии, непредсказуемых извивов сознания.
   Делает мне ручкой, сворачивает влево и растворяется в толпе, снующей на улочке "купи-продай". То ли Печорина из себя корчит, то ли действительно слегка не в себе. А мне-то поначалу показалось, что сможем подружиться.
  
   Примерно через часок звонит мобильник. Нажимаю кнопочку - и в мое ухо будто на хорошо смазанных лыжах въезжает беззлобный басок:
   - Растопырь свои локаторы и внимай. Сынок Царя вывел нас на шибко интересного хлопчика. Тридцать семь годков, как Пушкину или тебе, барбос, без определенных занятий, на какие шиши существует и где башли раздобыл на самый что ни на есть крутой "лендровер" - неведомо.
   Мной овладевает такое волнение, что потеют ладони.
   - Вы перехватили их телефонный разговор, Акулыч, да? Не томи. О чем они говорили?
   - Ишь чего захотел, обормот. По мобиле Илюша и загадочный хлопец только о встрече условились, а базарили на самом краю города, в безлюдном местечке. И все же мои орлы их засекли и за пацаном проследили до самого его логова. Так что теперь он у нас, как бабочка-мотылек, на иголочку насажен и подписан.
   - Диктуй адресок, Акулыч.
   - Только ты осторожно, без гусарства, знаю я тебя, пижон.
   - О чем речь! Наружное наблюдение, не более.
   На том и расстаемся.
  
   Не откладывая дела в долгий ящик, гоню "копейку" по дороге, ведущей в аэропорт. Пролетаю тусклую мешанину "хрущевок" и "брежневок" и внедряюсь в самую глубинку района. Избы, мелкие постройки из кирпича, сварганенные людишками побогаче, заборы, колонки... Останавливаюсь неподалеку от двухэтажной хибары. Выстроенная еще до второй мировой, серая, неказистая, с грязно-белыми трубами и облупившимися балконами, она - как заржавленный буксир, который давно пора списать в утиль, да жалко, может еще послужить, попыхтеть. Метрах в пятнадцати от меня стоят три автомашины, среди которых резко выделяется исполинский молочно-белый, внизу порядочно забрызганный грязью джип.
   Вздохнув, принимаю расслабленную позу покорного судьбе шпика. При этом трясусь так, точно бьет меня током высокого напряжения.
   Время возникает из небытия и ускользает туда же. День густеет. В нем, еще солнечном, появляется усталая нежность и печаль. За стеклами машины голубое сменяется проворно темнеющей синевой. Ожидание мое становится нестерпимым, как боль. Да выйдет ли Он когда-нибудь, черт!..
   ... Возникает Он неожиданно. На мгновение замирает на освещенном крыльце, и я непроизвольно закрываю глаза, будто Он может почувствовать мой взгляд. Выждав секунду, направляется к припаркованным машинам, влезает в джип, застывший основательным шматком угасшей белизны. Тачка отправляется в путь. Выждав некоторое время, следую за поигрывающей огнями кормой.
   И вот мы уже несемся по автостраде мимо леса, потом въезжаем в него и вскоре оказываемся в парке культуры и отдыха. Здесь, несмотря на темень, гуляют люди, накачиваясь кислородом. Не сбавляя скорости, громадный внедорожник мчит мимо них, заставляя шарахаться в сторону. Неужто мой подопечный намеревается отужинать в ресторане для избранных, приткнувшемся в укромном уголке ЦПКиО?
   Но джип внезапно сворачивает вправо. Теперь я догадываюсь, куда парень намылился. Спокойно докатываю до центральной аллеи, где гремит музыка, сияют фонари и тусуется немногочисленная публика, в основном, с малыми детьми. Разворачиваюсь, возвращаюсь к развилке и, крутанув пару раз баранку, пришвартовываюсь возле зданьица, где некогда располагалась администрация парка, а нынче - казино. Покинув "копейку", захожу внутрь.
   Меня встречают колючие взгляды охранников: наряжен я не по протоколу. Но мальчонки они вышколенные и ни слова не произносят: а вдруг перед ними прибабахнутый миллионер? Напялил старый свитер и вытертые джинсы, а карманы топорщатся от баксов.
   Заваливаюсь в игорный зал, слегка напоминающий банк или страховую контору. По стенам развешаны произведения живописи, нечто авангардное, но довольно веселенькое. За двумя столами сгрудились любители острых ощущений. Публика явно зажиточная и внешне невозмутимая. Мой "клиент" примостился тут же. Он в шоколадного цвета костюме.
   Разглядываю народец, завороженно уставившийся на катящийся по кругу шарик - из слоновой кости, не иначе. Как дети, ей-богу.
   Наконец несчастный шарик, должно быть, облегченно вздохнув, закатывается в лунку. Крупье - девчоночка в белой блузочке, серебристом жилетике и черных брючках, бесстрастная, как сама судьба, сгребает лопаткой цветные фишки. Игроки расслабляются. Парень поднимает глаза, его взгляд встречается с моим. Или мне кажется? - на еле уловимый миг он бледнеет. И тут же на его лице возникает дружеская полуулыбка.
   - Второй раз за короткое время сводит нас судьба. Наверное, мы с тобой в кафетерии не договорили о чем-то важном. Продолжим? В соседнем зальчике недурной бар.
   - Согласен. Я здесь новичок.
   - Тогда я буду твоим Вергилием. Только не разберу, куда предназначено мне тебя вести - в ад или рай?
   Покидаем царство рулетки и перемещаемся в бар, в синюю полутьму, туманную от сигаретного дыма. Пристраиваемся у стойки. Шустрый бармен наливает нам по стопке коньяка. Жадно глотаю виноградный спирт, и огонь разливается по всем моим жилкам, но нервы натянуты так, что расслабления не происходит, словно жидкость закипает во мне и тут же испаряется.
   - Скоро негде будет впрыскивать адреналинчик в кровь, - говорит мой визави. - Слыхал? Организуют в державе с пяток лас-вегасов, а остальные злачные местечки позакрывают. Каждый день за сотни километров не наездишься, придется на жительство туда перебираться.
   - Ты что, каждый вечер играешь?
   - В казино я проживаю жизнь в концентрированном ее виде. Как птица феникс. Сгораю дотла и возрождаюсь из пепла... Послушай, если ты всерьез решил пощекотать нервы, предлагаю развлечение покруче рулетки. Только для нас двоих. Эксклюзив.
   - А почему бы и нет? - говорю я, а тоскующе-щемящая боль в сердце подсказывает, что вот-вот наступит момент истины.
   - Это по-нашему, - восхищается парень, и его темные задумчивые глаза вспыхивают.
   Одевшись, выходим в сумрак, пересекаем дорогу, кое-как переваливаем через сугробы и оказываемся на небольшом пространстве, оцепленном, точно разомкнутым кольцом, молчаливой черной стеной деревьев. Снега навалом. Похоже, эта полянка - заповедник зимы. В ботинки попал снег, но я почти не ощущаю холода, и уже плохо понимаю, где нахожусь - все еще на Земле или на марсианском полюсе, среди льдов и космической тьмы.
   Между нами метра три, не более. Лицо пацана вижу смутно, но почему-то кажется, что он улыбается. Он засовывает руку в карман, вынимает... При далеком свете фонарей и еще более отдаленном - месяца и звезд - в ней что-то едва заметно поблескивает, и я догадываюсь, что это револьвер...
  
   * * *
  
   Автор
  
   - Ты не случайно оказался в казино, - негромко и даже печально говорит тот, кто стоит напротив Королька. - А я не случайно подсел к тебе сегодня в забегаловке. Мы связаны невидимой нитью. Я уже говорил: мы похожи, просто по-разному сложилась судьба. И оказалось, что мы охотимся друг на друга. Мне заказали тебя, брат.
   - Илья, младший сынок Царя?
   - Своих заказчиков я не выдаю.
   - Скажи, - голос Королька спокоен и тверд, хотя тело его сотрясает озноб, и голова точно охвачена ледяным шлемом, - зачем ты тогда взорвал мою машину и убил ни в чем не повинного ребенка? Моя смерть уже ничего не решала.
   - Конечно, я мог оставить тебя в покое, - безмятежно отзывается киллер. - Но я игрок. А игру нужно доводить до конца, иначе счастья не будет. Кстати, когда погиб твой сын, я тотчас отступил. Извини, что принес тебе горе. Но теперь ты снова заказан. Сегодня, сейчас, на этом месте закончится наше противостояние.
   - Собираешься меня пристрелить? Учти, ментам известно что я пасу тебя как возможного убийцу Кота. Так что, буду я жив или нет, сядешь в любом случае. Стоит ли обременять душу еще одним злодейством?
   Киллер усмешливо хмыкает и вздыхает.
   - Ничего ты не понял. Мы просто сыграем в русскую рулетку и выясним, на чьей стороне удача.
   Прокрутив барабан, он приставляет револьвер к виску. Сумасшедший! - мелькает в голове Королька. Сухо щелкает курок.
   Киллер протягивает оружие Корольку.
   - Твоя очередь.
   На ладонь Королька ложится холодный тяжелый револьвер, и сердце его мучительно сдавливает счастливое ощущение, что самое страшное позади.
   - Старый добрый наган.
   - Офицерский, с самовзводом, - окликается киллер.
   - А что, если я сейчас прикончу тебя, как последнюю собаку? Мне простится: на тебе кровь Илюшки.
   - Ничего этого ты не сделаешь, брат. Прежде чем обслужить "клиента", я стараюсь выведать о нем как можно больше. Хобби такое, вполне невинное. Вот и о тебе разузнал. И полюбил. Обычно я отправляю в иной мир всякую шваль, а ты - другой. Мы могли бы даже стать друзьями... Впрочем, это так, лирика. А убить меня ты не сможешь, против твоей совести стрелять в безоружного. И правосудию не предашь. Канитель будет бесконечная. Следствие, суд, выступления прокурора, адвоката. А я возьму и заболею. Или признают меня душевнобольным. Ну ладно, осудят - если докажут, дадут много, очень много. А тебе-то надо, чтобы я сгинул, иначе получится, что сынок твой останется не отмщенным. Так не проще ли довериться веселой русской рулетке и узнать предпочтение фортуны. А сколько адреналинчика, Королек! Ну!..
   Словно в бреду, Королек подносит револьвер к голове. Ствол утыкается в спортивную шапочку, и оттого, что сталь не холодит висок, как будто легче.
   Он смотрит в черноту неба. Над узкой накренившейся лодочкой нарождающегося месяца иголочкой света сияет "его" звезда. Расширив глаза, он давит на тугой спусковой крючок. Близко-близко раздается резкий стук. Хрипло выдохнув, Королек опускает револьвер.
   - Дай мне, - нетерпеливо просит киллер.
   Они стреляют в себя - каждый по разу. Разочарованно щелкает курок, напрасно ищущий гильзу, и Королек вдруг ловит себя на том, что желает хоть какого-то результата, только бы не слышать этих выматывающих душу щелчков.
   - Фу, скукота, - капризно говорит киллер, как пацан, которому надоела игра. - Пожалуй, надо добавить драйва. Правила меняются.
   Он наводит оружие на бывшего сыча, спускает курок. Измотанный дуэлью Королек даже не вздрагивает.
   - На, - киллер протягивает ему револьвер. - Стреляй, не раздумывай. Прежде для меня все было просто и ясно: одна сволочь заказывала мне другую, и я не без оснований считал себя Ангелом Возмездия. Там, где менты и прокуроры были бессильны, вступал в дело я и очищал человечество от всякой мрази. А потом оказалось, что нужно убрать тебя. Мне следовало отказаться, но я был на нуле, а для игры требуется бабло. И Бог покарал меня: я убил ребенка. Мои белые одежды запятнала невинная кровь. (Да он помешанный! - вновь проносится в голове Королька.) Меня нужно остановить. И сделаешь это ты. Сейчас.
   И видя, что Королек стоит в нерешительности, кричит отчаянно, исступленно, то ли провоцируя его, чтобы продлить пронзительное наслаждение игры со смертью, то ли действительно жажда собственной погибели:
   - Уничтожь меня, брат, я приношу только зло! Стреляй, я убийца твоего сына!
   Даже не прокрутив барабан, Королек нажимает на гашетку. Он намеревался прицелиться в плечо, но рука сама инстинктивно поднимает револьвер на уровень головы. Вспышка. Грохот выстрела. Пошатнувшись, киллер валится лицом в снег.
   Несколько секунд Королек бессмысленно смотрит на охваченное последней дрожью тело, кидается через дорогу к "копейке", проваливаясь в глубокий снег, залезает в остывшую кабину, заводит мотор и летит в темноте неведомо куда...
  
   * * *
  
   ПРОЩАНИЕ
  
   Теплый зимне-весенний день. Городской "арбат", пестреющий поделками из металла, камня, дерева, бересты и глины, монетами, значками, матрешками, примитивными яркими картинками и прочим товаром. Сидя на складном стульчике в сутолоке покупателей и продавцов, Сверчок поджидает желающих заполучить свой портрет, сделанный цветными мелками. Но пока таковых не находится, и он отрешенно смотрит в пространство с видом усталой старой собаки.
   При виде приятеля он расцветает и с радостью позволяет увести себя на набережную.
   Они усаживаются на любимую скамью Королька, и вскоре Сверчок уже болтает, не переставая.
   Над ними плывет одинокое ватное облачко.
   - ... Человек становится слабым звеном цивилизации, - вещает Сверчок. - Компьютеры превосходят его мозг, машины - силу. Достижения его с каждым годом все совершеннее, а между тем сам он не меняется. Он глуп, ленив, жаден, как тысячи лет назад. Уже к концу этого века тяжелый и монотонный труд ляжет на плечи роботов. Не нужны станут официанты, грузчики, продавцы, бухгалтеры, охранники. А ведь людей подобных профессий абсолютное большинство. Наступит время, когда два-три процента взрослого населения будут создавать новое, а остальные - бездельничать и вымирать, как предсказал еще Карел Чапек.
   - Ну и что делать?
   - Спасение в генной инженерии. Пока что она забавляется детскими игрушками вроде клонирования, но основная ее задача - создание идеального человека.
   - Погоди, но если появятся совершенные человеки, куда денутся обычные? Их что, усыпят, как больных зверьков, чтоб не воняли?
   - Представляю так. Идеальных гомо сапиенсов будут выращивать на какой-нибудь планете Солнечной системы. У меня даже сюжет появился. На Плутоне создана колония новых людей, я окрестил их неонитами. Населению Земли запрещено размножаться: оно должно исчезнуть и очистить планету для неонитов. На Земле настает время отчаяния и греха. Власть захватывают силы зла. К Плутону направляется армада боевых кораблей. Неониты к войне не готовы, но благодаря своей одаренности в считанные дни создают сверхоружие. Начинается космическая битва... Хотел написать роман; увы, напрочь лишен дарования. Дарю сюжет тебе. Попробуй, вдруг получится.
   - Нет уж, хватит с меня писательства. Предлагай кому другому.
   - Жаль, у меня и любовная линия есть. Юноша-землянин влюбляется в девушку-неонитку. Это можно занимательно подать...
   - Уезжаю я, друг, - внезапно прерывает его Королек. - Когда свидимся, не знаю. Огромная просьба. Без меня Гаврош пропадет. Пожалуйста, приюти ее у себя. Женщина - чистое золото. И готовит прекрасно. Квартирка твоя засияет, как новенькая.
   - Твое желание - закон, - вздыхает Сверчок, которого не слишком греет перспектива поселить в своей квартире незнакомого человека. Но отказать Корольку он не в силах. - Куда отправляешься? Если, конечно, это не тайна...
   - А вот не скажу. Хочу быть загадочным, - Королек вспоминает, что примерно такую же фразу обронил вчера в забегаловке киллер, и внутренне передергивается.
   Они поднимаются со скамьи. Сверчок еще торопливо, бессвязно лепечет, пытаясь на прощание высказать нечто очень важное, и сам понимает тщетность, бессмысленность произносимых слов, пустых, как валяющаяся неподалеку бутылочка из-под "кока-колы". А Королек смотрит на храм, скупо поблескивающий золотом куполов и крестов на другом берегу скованного льдом городского пруда.
   В это время, словно отвечая на его потаенные мысли, начинается дальний перезвон, и Королек с невольной усмешкой вспоминает, что один из колоколов на звоннице храма пожертвован Царем, а другой - Котом, и этот чистый колокольный звон - как перебранка двух сгинувших с лица земли кровавых братков...
  
   - ... Куда ты завел нас, проклятый старик? - дурашливо ворчит Акулыч, окидывая взглядом кафетерий, где Королек обычно встречался со Сверчком. - Это что, знаменитый шалаш Ильича? Пригласил бы в серьезный пивбар, в котором мы не один литр оприходовали. У меня там и стульчик насиженный. Или совсем обеднял, служа верой и правдой толстосумам? Что-то ты шибко мрачен. Не слыхать твоих туповатых шуток. Да ты еще и небритый! Дурной знак. Валяй, выкладывай. Сойду за психотерапевта... Кстати, пока не забыл. Насчет молодчика, которого ты подозревал, что вроде бы он киллер... Пришили ентого типа в ЦПКиО, в лесочке возле казино. Не в курсе, кто его?..
   - О нем позже. Сначала хочу подвести некоторые итоги нашего дела.
   - Ежели ты насчет смертоубийства Царя и Маргоши, то нам уже мно-огое известно. Само собой, не без твоей подмоги, соколиный ты наш глазок. Однако против директорши "Заморья" ровно никаких улик, а с Маргошиного батяньки взятки гладки. Судил его божий суд. Куда присудил и на какой срок, сие нам неведомо, перед нами небесная канцелярия не отчитывается, а надо бы. Не в пример бы веселее дело пошло...
   - А дальше, - говорит Королек, - пошла срабатывать цепная реакция. На арену выступила парочка сизых голубков - сын Царя и дочка Кота, которым бандюганы-папаши не дозволяли любить друг друга. Запевала в этом дуэте - котовская дочурка. Наверняка именно она задумала заказать собственного папашу. И ведь рассчитала верно: когда кончили Царя, все подумали на Кота, а убийство Кота, естественно, приписали Принцу. Непримиримая Клавдия первая клюнула на хитрость дочурки, и каюк был бы Принцу, не заслони его своим телом нищий поэт.
   Акулыч покачивает плешивой полуседой головой.
   - Отмороженная публика... Кстати, слыхал новость? Людмилка, старшая сестричка взрывоопасной Кирочки, уходит-таки от своего благоверного к режиссеру. Будет у них драчка! С кровопусканием!.. Продолжай, птаха, сладко щебечешь, одно удовольствие слушать.
   - Заметь, Акулыч. Казалось бы, когда на кону такие финансы, причиной убийств должны быть только бабки и власть. Ан нет. Началась заварушка из-за нежной Марго, как в свое время троянская война - из-за прекрасной Елены. Директорша "Заморья" и Марго любили друг друга, Царь помешал им - труп. Илья и Кира хотели быть вместе, Кот встал на их дороге - труп. Два бывших дружка-уркагана, жили себе, поживали, ничего их не брало, всех ломали. Но стоило им оказаться на пути любви - и хана.
   Как ни крути, люди остаются людьми. И в нашем насквозь продажном мире осталось еще заповедное местечко для любви, ревности, мести. Вечные чувства никто не отменял. И Принц должен был сгинуть только потому, что Клавдия мстила за своего ненаглядного муженька-лиходея. Так ведь и киллер тут был не совсем обычный, он сам сводил счеты с Принцем за убитого брательника.
   - Вроде бы оно и так, - соглашается мент, - хотя из-за деньжонок, квартир и прочая грохают людишек все ж таки чаще. Материя - она завсегда первичнее сознания...
   - Я человека убил, Акулыч, - быстро, не оставляя себе возможности отступления, признается Королек.
   В медвежьих глазках Акулыча появляются жесткость и печаль.
   - Нехорошо шутишь. Вообще-то смешить ты никогда не умел, а сейчас и вовсе юморишь, как пацанчик, которого папка давно не порол.
   - Какие шутки, Акулыч. Это я убил киллера, который взорвал Илюшку. Поверь, все было по-честному, просто ему меньше повезло.
   - Так, - Акулыч делает глоток, ставит стакан на стол, барабанит короткими толстыми пальцами. - Ну, братан, давай по порядку.
   - Какой уж тут к дьяволу порядок, - усмехается Королек, и шрам на его левой щеке прихотливо змеится...
   Выслушав бывшего сыча, Акулыч принимается раздумчиво раскачивать свою увесистую тушу. Спрашивает, мельком взглянув на Королька и тотчас опустив глаза:
   - Что делать будешь?
   - Явка с повинной - иного мне не остается.
   - На нары не терпится?
   - Не хочу скрываться, противно.
   - Как на духу - я бы сдаваться ни в жисть не стал. Но я простой мент, хоть и при золотых эполетах. А ты парень особой породы, корольковской. Скорее всего, ты, конечно, не сядешь. Шлепнул наемного убивца, да еще вроде как по принуждению. Разве что условный срок заработаешь.
   - Как бы то ни было, завтра приду в ментовку.
   - А может, погодишь? Куда торопиться-то?.. Вот ведь ситуация, черт. И отговаривать не могу, и похвалить язык не поворачивается. Давай-ка, дерябнем пивка. Авось легше станет...
  
   Объяснение с Гаврошем мучительно, ирреально, как в гнетущем сне.
   - Ты уходишь... к ней? - спрашивает она после его неуклюжих попыток подсластить горечь расставания.
   Она не плачет: с самого начала их связи понимала, что этот день когда-нибудь наступит, только не знала когда и старалась не думать о неизбежном. Каждый вечер исправно читала слова приворота, но, видимо, никакими средствами не удержать мужчину, если его тянет к другой.
   - Все не так просто... - неуверенно начинает Королек, потом отвечает коротко: - Да. Если примет.
   Гаврош резко поднимается с дивана, подходит к окну. Королек не решается приблизиться к ней, боится обнять, чтобы не растравить ее рану, одновременно чувствуя, что если не сделает этого, останется в ее памяти бездушным и жестоким. Он в нерешительности топчется на месте, а сердце разрывается от сострадания и тоски. Он думает о том, что уже трижды в своей жизни совершил предательство: когда ушел от Сероглазки к Анне, потом - когда покинул Анну. И теперь.
   Он сошелся с Гаврошем, не любя, от острой жалости, когда выслушал ее исповедь, в которой было детство в семье пьяниц, изнасилование, мужчины, аборты и неистребимая надежда на то, что появится он, настоящий, единственный. Гаврош сама не понимала, зачем распахивается перед ним. То ли и впрямь нашла человека, которому могла поведать сокровенное, то ли безошибочная женская интуиция подсказала, что так она сможет привязать его к себе. И действительно вызвала в нем сострадание. Не любовь - после Анны он никого любить не мог - теплое, почти отеческое чувство, подобное нежности.
   - Сверчок предлагает тебе поселиться у него, - кашлянув, говорит Королек. - Надоело мужику одиночество. Он славный. Доверяю ему, как самому себе. Кроме того, двухкомнатная квартира...
   - Сплавить хочешь? - всхлипывает Гаврош.
   Королек пытается произнести что-то ласковое, но слова благодарности застревают в горле. В молчании одевается, берет в руку чемодан, который собрал заранее. На пороге останавливается:
   - Я оставил на столе записку, в ней два телефонных номера. Первый - Сверчка, но он, наверное, сам тебе позвонит. Второй - Акулыча. Станут соседи донимать, сообщи ему, разом приструнит.
   Гаврош, не оборачиваясь, смотрит в окно, за которым уже наступил мутный голубоватый вечер.
   - Прости... - глухо раздается за ее спиной.
   Она слышит, как Королек сбегает по лестнице... Хлопает входная дверь... Она стоит, сжимая ладонями голову, не шевелясь, помертвело глядя в окно и ничего не видя...
  
   В седьмом часу вечера он подъезжает к дому Анны. Не выдержав изматывающего волнения, выбирается из "копейки", кружит, разговаривая сам с собой, чего прежде с ним не случалось. Он уже твердо решил, что простится с Анной и отправится переночевать... куда-нибудь.
   Все вокруг гаснет, погружается в мягкую синеву; светятся беловато-синие островки снега. Тускло сияет розовая полоса заката. В окнах горит заходящее солнце. Фары вкатывающихся во двор машин отражаются в темном мокром асфальте, как в реке.
   Наконец, она появляется - в синей курточке и беленькой вязаной шапочке.
   - Анна!
   Она останавливается. Он подходит к ней, опускается на колени, на грязный истоптанный, изъезженный асфальт.
   - Прости, если можешь. Я был полным идиотом. Я не имел права оставить тебя... - сглатывает слюну, обтирает рукой разом пересохшие губы. - Я нашел убийцу Илюши. И отомстил. Возможно, я получу срок... Ты будешь ждать меня?
   Он смотрит на нее снизу вверх.
   - Глупыш, я буду ждать столько, сколько потребуется. До смерти и даже после...
   Она плачет, сразу став некрасивой и немолодой. И у него от слез холодеют глаза. Он поднимается с колен, обнимает ее, с жадностью припадая к полуоткрытым, со вкусом помады, губам. И уходит, не оглядываясь.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"