Ну, здравствуй, любимая, - говорю ей, - здравствуй. Давно не виделись, а? Вот он я, твой верный возлюбленный, целый год прождавший тебя, не сходя с этого места. Здравствуй, осень, любимая ты моя. И она, как легкого поведения, но воспитанная, девица, делает мне в ответ не глубокий реверанс, а смешной книксен. Улыбается сначала смущенно, пряча глаза. Нервничая. Чтобы перебороть смущение и просто согреться бежит веселиться. Срывать с деревьев листья, немым языком приветствуя, что-то ласковое шепотом говоря. И смотрит, как падают они, ее многозначительные слова. Так видел я, как осень от радости плакала. Золотыми слезами. Ручку даме. Пойдем, прогуляемся, поговорим. Минута неловкого молчания, что нас сближает, и осень покашливая начинает, наконец, говорить. О любви, как обычно, о прекраснейшей девушке на земле, о неизбежности смерти - самыми простыми на свете словами. Замолчит, убежит дурачась вперед, порывом ветра, наберет в подол платья листья, и кинет охапкой, смеясь - в лицо. Люблю её.
Вспомните крохотное воспоминание, прошвырнитесь на чердаках памяти, оно у каждого то же самое. И все же - свое. Осенние лестницы аллей из упавших листьев, уходящих за горизонт, в небеса, из сладкого мертвого золота. И за деревьями тени двоих, она в голубом, его толком не видно. Бегут друг за другом, от жизни ли, от воли Богов спасаясь, так, просто - молодые гуляют, смеются, влюбленные. В осеннем воспоминании, памятном медальоне, хранится ожившим мифом великая любовь. Воспоминание неуловимо, оно прячется от направленных взглядов, бежит от попыток вспомнить, увидеть и осознать. Кидается в вспоминающего ворохом листьев. Пахнет сыростью. Пахнет холодом. И скоро не пахнет уже нечем. Безвоздушное пространство осени. Осень - память этого мира. Осень - коротенькая остановка на полустанке перед конечной станцией. Осень - клавиша "пауза" перед клавишей "стоп". Очаровательный медальон, откроешь и льется музыка. Закроешь - кажется, умер он. Но нет - просто заснул, живет. Осень это портрет любовников. Живописный, украшенный букетиками последних в этом году цветов, заряженный пышностью отцветающего великолепия, с прекрасными вазами, инкрустированными шкатулочками, столиками и стульями, бюро и подсвечниками, и белыми свечками, и расписными подушками - голая и одинокая красота. Осень - это портрет влюбленных, на котором влюбленных нет. Постель незаправленная пустует. Свечи давно потухли. А пара бежала с холста. Спрыгнула через раму, или скорее ушла по трехсантиметровой аллее, написанной за небольшим окном, в левом верхнем углу. Стою и смотрю туда. Жду, что покажутся они сейчас, вернутся. И каждая аллея осени - такой портрет "Убежавшие влюбленные" кисти неизвестного художника. Оглушающая печалью умирающая красота. Восхищаться которой некому. Влюбленных нет. Танцующие за кадром влюбленные бросили больную доживать остаток дней. И она осталась одна.
Осень зимует в альковах древнейших склепов и в нишах гробниц рано погибших красавиц. Или под дешевым крестом, с которого страшным оком смотрит в живых овальная фотография. Кажется, под ним лежит еще любящая, еще кем-то любимая...Но любящая и любимая давно не видела снов. Осень, готовя себе ночлег, согревает легким своим дыханием бедняжек и мерзлую землю. На зависть Богам обращая ее в постель, в драгоценное ложе. И кутаясь в ненужные никому уже осиротевшие сны и мечты, качает их души, сама при этом качаясь тоже, в реквием-колыбели. Насторожившись, отойдешь за ограду немного, кланяясь в пояс Богам: нимфам мертвой любви и спящей Богине Осени. Прислушайся и услышишь, как распеваются ангелы, назначенные менестрелями все девять месяцев ее убаюикивать.
Осень зимует в пустых детских комнатках, в ветхих детских кроватках. В дамских позабытых домов, в будуарах. В спальных, убранных в голубое. Там, где ярко-синие призраки садятся за тот же стол праздновать один и тот же праздник. Танцуют каждую ночь похожие танцы. Растянутый саваном из прошлого в одуряющую бесконечность бал-маскарад. Балет из повторяющихся па, музыканты вечно разыгрываются, за столом мужчина срывает все тот же банк. Еженощно горят глаза у дам полусвета и вечных теперь уже девственниц, когда их приглашают на танец. Похотливые объятия, целомудренные поцелуи, стрельба глазами. Все как у нас, только в обратной последовательности. У привидений голова идет кругом, но они отчего-то счастливы встречать очередную ночь в опустевших гостиных комнатах. Там, где любят как в первый и последний раз, и любят пусть наоборот, но горячо и верно и вечно. От трагичных или скучных семейных финалов возвращаясь к незабываемым встречам. Им можно, им все уже можно - на календаре сто шестьдесят лет подряд неверный год. Играют в прятки. В шахматы, в городки и в карты. Пахнет старостью. Пахнет сыростью. Пахнет холодом. И скоро не пахнет уже нечем. Пыль и копоть всюду. Блеск золота пылает больным огнем. Жар тлеющей роскоши - как пропущенная через фильтры картина мира в глазах чахоточной. Красные огоньки свечей. Пережженное, ослепляющее, отражение бликов света в ледяной кромке гигантских зеркал. На их глубине, века записывавших былое, а теперь бесстрастно документирующих вакханалию призраков - чистоту безыскусных радостей душ, за пресыщенность прошлых жизней плененных Богами - посапывает Осень, временами бормоча во сне. Привидение-пианист на мгновение прекращает порхать руками над клавишами, и все смотрят в зеркало, стараясь сильно не шуметь. Музыканты как по волшебству играют тише. Просыпается и подходит Осень позже, ближе к утру, к открытому настежь окну, глядится из зеркала, свесившись оттуда, смешно болтая на весу ногами. И плотно закрывает его, чтобы не продуло. Не видно даже отражений в тех зеркалах, где она зимует. По танцу пылинок в душных комнатах, по игре света в лучах, натягивающих подвисшую лениво лентами пыль в скрипичные струны кажется, в доме кто-то живет. Что кто-то здесь ходит, слабое, тихое, грустное существо, тень себя, привидение привидения, фото пост мортем. Потоки воздуха густо гуашью смешиваются, и сине-черный силуэт показывается наблюдателю. На секунду. Тут же реверсивно пропадая в перспективах бесчисленных коридоров. А после - скрипка поет.
И плачет женский портрет, о, как он плачет. У девушки в раме намокли волосы, вода стекает по лицу, там сыро и холодно. Без зонтика прогуливаясь дама попала под дождь. В ожидании кареты любимого, возвращения жениха (он не придет). Теребит платочек в руке и поникший цветок, хочет бросить его мне, но не может, дрожит и мерзнет. Дом, где картина пряталась до поры-до времени, обветшал весь, крыша прохудилась, и, кажется, то ливень из портрета пролился здесь. Дама на портрете улыбается сквозь слезы, дама великодушно поделилась со мной дождем. Мокнуть вдвоем приятнее. Не дрожи, не жди, не плачь, не думай о вечном, таинственная красавица. Что тебе в том? И хочется обнять ее, но не можешь, портрет больше тебя, он огромен, он нависает сияющей над тобой Мадонной, так, что ноги сами подкашиваются, и падаешь в забытье на колени. Что хочет скрипка от меня, от тебя, от нас, откуда он играет? Она играет не громоподобный вальс, а блудливую и святую сонату одинокой любви. "Посмотри же на меня, посмотри, и вспомни, кем я была для тебя, почему ты забыл меня", - ее глаза улыбаются, мой взгляд затуманивается, и листья соседней с особняком аллеи, ворвавшись в разбитые окна, танцуют для нас двоих старые средневековые танцы, когда еще не был изобретен вальс. Я не вижу, но слышу их. Чувствую на щеке поцелуи сорванных с цветов лепестков, вот они уже кружатся несомненно в ритме "три четверти". Открываю глаза, дама с портрета ушла вдоль по своей аллее, кинув мне на прощание помятый и мокрый цветок. Так влюбляются в женские портреты. И, думая, что ласкают написанную маслом неизвестную, проводят застывшими пальцами по залитому водой холсту.
Осень зимует в медальонах, на дне портретов незнакомок. У какого старьевщика, антиквара, ювелира хранится последний таинственный медальон? Может быть, она спала в этом году в нем? Ее душа свернулась калачиком, младенцем в рамке. Нежась на бежевом ложе его молоденькой куртизанкой. Бежево-голубом как дымок сигареты за пару миллиметров до ободка из золотистой бумаги, выдыхаемый в вечерние облака. Под тонким стеклянным куполом - как под осенними же глянцевыми небесами. У могущественных коллекционеров под мягким светом в хранилищах - смотрит с укором в глаза тот женский портрет, на котором девушка в полуобороте задумалась, прерванная за любимым делом - музицированием, занятием любовью, вышивкой, чтением, тишиной. За левым плечом прелестницы чья-то тень. То Осень скучает, прокручивая безжизненные сновидения нарисованной: художник не догадался, что той придется уснуть когда-нибудь и видеть сны... Просыпаясь, Осень сонно подмигивает открывшему неосторожно медальон и вздыхает "Ах..." спросонья, опуская глаза, заигрывая со зрителем лукавой улыбкой. Но тот испуганно закрывает портрет всего лишь, до лучших времен пряча его в сундуках.
Осень - неумирающая любовь. Осень - смерть, веселая и гнетущая, смеющаяся и флиртующая, беспорядочно всех подряд обнимающая и целующая, никем не любимая, но все же безумно всех любящая! Осень, дама с камелиями, неслышно входящая в сад и закрывающая всем садовым цветам глаза, вдыхая, впитывая, забирая их запахи. Падшая женщина. Шлюха с золотым сердцем. Дитя разврата взрослея отвернулось, отказалось от порочного прошлого. Еще вчера сестра-любовница своего брата, сегодня стыдливо прячет лицо под полупрозрачной вуалью. Выдыхая в мир красоту, она дышит одной печалью. Я люблю тебя, осень, ты слышишь, по буквам л-ю-б-л-ю-т-е-б-я. Осень, любимая моя, La traviata.
Кадры из "Травиаты" (La traviata, 1982) Франко Дзефирелли