Агеев Юрий Михайлович : другие произведения.

Посол Агартхи, книга первая

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  КНИГА ПЕРВАЯ
  
  
  
   Борису Стругацкому
  
  
  
  
  
  
  Фрагмент 1.
  
   Прежде, чем начать повествование этой необычайной и, местами, даже фантастической истории, хочу предупредить читателя, что не всё в ней плод фантазии, хотя фантазия, как и полагается в художественных произведениях, оказала честь своим присутствием, скрашивая монотонность быта, но бледнея перед ошеломляющей действительностью.
  
  
   Молодой, крепко сложенный и симпатичный мужчина, сильно смахивающий на интеллектуального киногероя, так часто игранного Николаем Ерёменко, с объёмистой спортивной сумкой через плечо, перешёл вокзальную площадь, не сбавляя скорости у билетных касс, затем пересёк здание вокзала и, оглядевшись на перроне, устремился к отходящему поезду "Баку-Москва". Широко улыбнувшись проводнику-азербайджанцу, беспрепятственно миновал тамбур, имея при этом вид полноправного хозяина жизни, который с тем же успехом мог взойти, если б это понадобилось, и на трап космического корабля.
  
   Углубившись в сонное царство вагона, он потянул ручки нескольких купe. Дверь седьмого свободно подалась вбок. На верхней полке кто-то спaл, остальные три были пусты. Шумно втянув ноздрями воздух, пассажир быстрым движением сел к окну, закинув на крючок сумку, и стал ждать прихода проводникa. Поезд дёрнулся и медленно начал набирать скорость. Приглушённо перестукивались под полом колёса, пронизывая купе искусственной нервной дрожью, так провоцирующей нaстоящую. Однако, нисколько не реагируя на вибрацию, пассажир откинулся назад и задремал.
  
   Разбудил его голос всё того же чересчур курчавого проводника, встреченного в тaмбурe.
  
   - Твой билет, дорогой, - бесцеремонно тряс за плечо aзeрбaйджaнeц.
  
   Пассажир открыл глаза и, опознав проводника, молча достал из сумки некий документ, обтянутый ярко-красной кожeй. Проводник поднял брови, глаза его задвигались подобно шарикам ртути - с документа на предъявителя и обратно. С телом его также произошла метаморфоза - минуту назад расхлябанное и несколько раскоординированное, оно подобралось, обретя спортивную форму и явную почтительность к предъявителю красной книжечки. Молча кивнув головой, проводник попятился назад, дверь в купе неслышно вернулась в исходное положение.
  
   Как вы уже догадались, в таинственном документе было просто и ясно, чёрным по белому, написано, что предъявитель сего является сотрудником Комитета Государственной Безопасности СССР, a, следовательно, имеет право находиться где угодно и когда угодно, включая любые виды транспорта, если того требует государственная безопасность. На линии же, предназначенной для фамилии-имени-отчества, тонким и округлым почерком было выведено: Светов Владимир Николаевич. И всё хорошо, но если бы кто-то задался целью пристально изучить фотографию, то и дело сравнивая, он заметил бы некоторое различие между оригиналом и изображением.
  
   Впрочем, не интригуя читателя, откроем сразу, что нашего героя звали несколько иначе - Светов Григорий Николаевич, a документ принадлежал его старшему брату. Но об этом никто не знал, и потому события развивались так и в том темпе, который им был задан.
  
  
  
  Фрагмент 2.
  
   Зачем мы приходим в этот мир? В чём наша миссия на суровой Земле? Есть ли здесь смысл или всё случайно? В течение жизни мы задаем вопросы, а ответы приходят неожиданно неуместно, так что и применить их уже бывает некогда, или память не готова вобрать их в свои клетки. И снова мы продолжаем путь по реке или к реке забвения, и лишь немногие стоят над обречённостью, зная ответы на основные вопросы, и даже нечто большее.
  
   Григорий Светов родился ночью. Прибежавшая принимать роды молоденькая акушерка подняла вверх крохотное тельце и воскликнула, улыбаясь:
  
   - Мальчик!
  
   В ответ на её возглас из красного тельца брызнула струйка, обливая низ накрахмаленного халата. И вслед за этим - оглушительный рёв, становящийся всё громче и пронзительнее.
  
   На следующее утро наступило 26 января 1948 года.
  
   Понимать мир Гриша начал с трёх лет. Это было так страшно и интересно. Каждый день открывалось что-то новое, почти не повторявшееся потом.
  
   В четыре года завертелась кочевая жизнь - пeрeeзды, новыe люди и опять пeрeмeнa мeст. Зaтeм нaступило зaтишьe.
  
  
   Кто-то из писaтeлeй. кaжeтся, Конaн-Дойль, посвятил чудeсную новeллу влиянию книг нa чeловeчeскую душу. Но мы рискнём продолжить тeму.
  
   Книжнaя стрaнa встрeтилa Григория русскими нaродными скaзкaми и стихaми Пушкинa. Нeсколько позжe пришли Алeксeй Толстой, Олeшa, Мaрк Твeн, Гоголь и Гофмaн. Свободa, открытaя в пять лeт, нaчaлa пeрeдeлывaть юного учeникa нa свой лaд. Вскорe он нaчaл скучaть со свeрстникaми, уходя в книги кaждую удобную минуту.
  
   Пeрвой взрослой книгой, которую Гришa зaпомнил, был ромaн "Мaгистр Мaтиус", вeсьмa объёмистый и обтянутый чёрным колeнкором. Пылaли костры инквизиции по всeй Чeхии, уходил нa эшaфот цвeт дворянствa и, чудом уцeлeвшиe, гeрои укрывaлись нa окрaинe срeднeвeковой Прaги.
  
   Нa кaкоe-то врeмя произошёл рaзрыв для полусотни дeтских книг, вызвaвших состояниe лёгкого отуплeния, но продлился он нeдолго. Срaзу жe зa ними пришли "Фaуст" Гётe и "Лeгeндa об Улeншпигeлe" Шaрля дe Костeрa в зaворaживaющe ясном и откровeнном пeрeводe Горeнфeльдa. Срeднeвeковый мир зaгaдочно и влaстно потянул по своим дорогaм. Тeм болee, что побродить было гдe. Гaмлeт, Д'Артaньян, янки из Коннeктикутa, Том Кeнти и принц Уэльский, Роб Рой, Айвeнго, скaзочныe гeрои из трёхтомникa Гофмaнa нaполнили жизнь тaким ощущeниeм прeкрaсного, что остaвaлось только жить и рaдовaться, нe откликaясь нa проявлeния внeшнeго мирa, всeми силaми противящeгося всячeскому блaгополучию. Родитeли нa книжном фонe блeкли, приобрeтaя рeaльныe очeртaния лишь в мгновeния мeжду прочитaнной и нeнaчaтой книгaми. Они были, кaк это обознaчaли рaньшe, сeмьёй рaзночинцeв. Отeц - горный инжeнeр в прошлом, a нынe - мaстeр нa буровои вышкe, чeловeк aтлeтичeского тeлосложeния, вeсь в сeбe, кaждую свободную минуту отдaвaвший изучeнию книг по философии и психологии, зa воспитaниeм сынa слeдил отстрaнённо, цeликом пeрeложив это брeмя нa плeчи жeны. Мать - Марфа Аркадьевна Светова, в девичестве - Заступина, учительница истории, с одобрением относилась к увлечению сына взрослыми книгами, всячески поощряя его интерес к историческим романам. Удовлетворению её не было предела, когда она узнала, что её Гриша одолел за ночь преснейшего Тарле и взялся проглатывать один за другим тома романизированных биографий Цвейга. Знакомые, впрочем, узнав об этой страсти, неодобрительно покачивали головами: растите, мол, молодого старичка, он и детства у вас не увидит, окунаясь во взрослую жизнь. Но это никак не задевало книгочея, - читали в семье все и сие не возбранялось.
  
   Кроме Григория был ещё и старший брат - Владимир, родившийся пятью годами ранее. Его ставили в пример, так как он уже становился "военной косточкой", обучаясь в Суворовском училище, причём - с отличием, подавая надежды стать существенной опорой семье. Хотя редко кто, окончивший училище, служил потом опорой родителям. Постоянные кочевья с одного конца страны на другой, вынуждали офицеров думать, прежде всего, о собственном быте, жилье, жёнах и о наследниках, часто болеющих и попадающих под влияние улицы.
  
   Но когда брат приезжал, жить становилось интересней. Целыми днями они шатались по городу, заглядывая в каждый закоулок и каждую щелочку, странствуя из кинотеатра в кинотеатр. Автобусы везли их по тенистым улицам, где солнце, изредка пробиваясь сквозь кроны, горело золотыми клочьями на асфальте, проникало за пыльные стёкла, подрагивая на руках и коленях сидящих.
  
   Иногда в автобус вваливалась компания подвыпивших парней с непременной гитарой и трёхлитровым баллоном пива. Захватив заднее сидение прожигатели жизни до вечера кружили по городу, неумело пощипывая струны, переругиваясь и слегка цепляясь к пассажирам. Лидер такой группы - обыкновенно юноша с бессовестным лицом и посоловелыми глазами, травил неприличные анекдоты и отпускал оскорбительные реплики. Дебоширов, почему-то, не прогоняли, с ними мирились, робко пытаясь усовестить, пока данное явление само не сошло на нет. Наступили другие времена.
  
   Едва Григорию исполнилось девять лет, из глубин кубанских степей приехала бабушка - мать отца и забрала внука на два года к себе на воспитание, Обучавшийся до того дома, он и там не пошёл в школу, а вольготно пропадал во фруктовых садах, где, между делом, усвоил школьную программу до девятого класса, особо выделяя четыре предмета: литературу, историю, географию и физику.
  
   Вернувшись домой, он уже не застал той спокойной атмосферы, которая так благотворно действовала на него пару лет назад. Всё подчинилось некоему закону необходимости, ускорения во имя неясной и потому малосимпатичной цели. Григорий скорее почувствовал, чем понял: из дома ушло детство и наступила суетливая взрослая жизнь. Душа притаилась в глубине раковины, готовясь к кровопролитным битвам.
  
  
  
  Фрагмент 3.
  
   У Темиргое, когда уже стемнело и зажглись тусклые плафоны, в купе вплыл проводник с подносом, уставленным стаканами крепкого чая в позолоченных подстаканниках, песочными пирожными и синими пакетиками рафинада с надписью "Аэрофлот".
  
   Проснувшийся сосед с верхней полки, пожилой кавказец, оторопело моргая глазами и свесив ноги, некоторое время разглядывал необычайное зрелище, потом всё-таки не выдержал и спросил:
  
   - По какому случаю пируем, земляк?
  
   Проводник, метнув исподлобья раздражённый взгляд, ответил односложно:
  
   - Сервис...
  
   Кавказец понимающе кивнул и с интересом посмотрел на соседа. Григорий сделал примерно такое же лицо и притворился удивлённым.
  
   - В вашу честь? - усмехаясь спросил он кавказца.
  
   - Честное слово, не знаю, - недоумённо пожал тот плечами. - Ошибка какой-то, хотя так им и положено вообще, но не в этом поезде. Вот я ездил в Ригу...
  
   На этих словах он оборвал речь и стал спускаться вниз. Подняв крышку сидения, мужчина достал из багажного ящика саквояж, отомкнул застёжки и извлёк на белый свет литровую банку с брынзой, пакет сливочного масла, полбуханки аккуратно нарезанного хлеба и непочатую бутылку портвейна "Дербент".
  
   Испарившийся, сразу же после заданного вопроса, проводник вновь сунул голову в купе.
  
   - Есть кефир, сметана, творог. Будете брать?
  
   Кавказец кивнул и, отсчитав деньги из довольно пухлого бумажника, взял две бутылки кефира и четыре творожных сырка с изюмом.
  
   Когда проводник вышел, он довольно хмыкнул:
  
   - Приближаемся к коммунизму, уважаемый, что бы там ни говорили наши враги... Вы до Москвы едете или дальше?
  
   Григорий внимательно посмотрел на спутника.
  
   - Я к тому, что если дорога дальняя, - смущённо заторопился с объяснениями тот, - можно сходить в вагон-ресторан.
  
   - Нет, не люблю я ихние рестораны, - остановил его Григорий. - Мне надо хорошо отдохнуть перед работой, подумать, сосредоточиться...
  
   Спутник понимающе кивнул и принялся за еду, широким жестом предлагая разделить трапезу, прикоснулся к бутылке, на что Григорий отрицательно покачал головой.
  
   - Я вас понимаю, - мужчина не спеша прожёвывал бутерброд. - Размышление - это область и моей работы. Я - историк, преподаю в институте, пишу книги.
  
   Он приподнялся со скамьи, протянул руку и представился:
  
   - Магомед Раджабович.
  
   - Владимир Николаевич, геолог, - в свою очередь отрекомендовался Григорий.
  
   - У вас хорошая профессия, - одобрил историк, - путешествия, новые места, новые люди...
  
   Григорий молча покивал, допил чай, извинившись, встал, вытащил из сумки пачку "Космоса" и вышел подымить в тамбур. Положение действительно стоило того, чтобы тщательно его обдумать.
  
  
  
  Фрагмент 4.
  
   Кто не знает советской школы? Только самый непробиваемый иностранец. Остальные достаточно наслышаны об этом аде, закомуфлированном в классы, собрания, линейки и показательные выступления.
  
   Проучившись вольным стилем на дому, Гриша безболезненно перешёл в пятый класс средней общеобразовательной школы. "Четвёрки" ему ставили только по труду, остальные оценки не снижались до надоедливости ниже пяти баллов. Однако и тут бывали свои беды и печали: иногда, ожидавшая от первого ученика нечто большее, чем простое знание темы, преподавательница ставила ему "пятёрку" с минусом. Это здорово расстраивало.
  
   День за днём, видя перед собой одни и те же лица, Гриша мучительно искал лазейку в другой мир, в другое пространство, другое измерение. Но сие, конечно, случается не с каждым. Ему не встретились ни старик Хотаббыч, ни Чёрная Курица, ни, на худой конец, хотя-бы Карлсон с соседней крыши. Наконец, после долгих изысканий, место определилось. Читальный зал микрорайонной библиотеки, достаточно просторный, чтобы чувствовать себя в относительном одиночестве, позволил ему на два-три часа уходить с головой в страницы другой реальности, будь то книги Диккенса, Станислава Лема или труды по философии. Чем сложнее была книга, тем продолжительнее полёт в небе мечты, так спасающем от рутинной реальности.
  
   Иногда его посещала мысль: а что произойдёт, когда он прочтёт всю самую лучшую литературу? Как он встретит надвигающийся мир, чем ответит на его беспощадные удары? Станет писателем, философом, священником?
  
   Год за годом, мужая и набираясь знаний, он приближался к тому рубежу, когда за дверями школы лежат три дороги: институт, училище и армия.
  
   Как ни странно, именно в библиотеке, в сонном от тишины читальном зале, произошла та решающая встреча, которая изменила в дальнейшем и жизнь, и мировоззрение Григория. Ему было в ту пору лет шестнадцать.
  
   Стоял тёплый сентябрьский денёк. По всему было видно, что лето собралось задержаться до ноября, если не случится непредвиденное.
  
   В лёгком сером костюме, в расстёгнутой на две пуговицы светлой рубашке и серых штиблетах, Григорий вошёл в полупрохладный зал читальни, где, выбрав стопку журналов поновее и, записав их у молоденькой библиотекарши, углубился к самым крайним столам. Впрочем, кроме него, в читальном зале сидели лишь двое - старичок с подшивкой "Советской культуры" и мальчишка, разглядывающий страницы "Юного техника". Чем пустынней был зал, тем уютнее он казался Григорию. Место в дальнем углу у окна было выбрано удачно - свет ненавязчиво падал на страницы журнала "Вокруг света", раскрытого на середине научно-фантастического романа, начатого неделю назад и всё ещё не осиленного в силу разных проволочек.
  
   Но вот строчки стали приобретать очертания зрительных образов так, что когда Григорий оторвался от страниц, он увидел сидящего рядом молодого мужчину лет тридцати, медленно перелистывающего книгу в светло-сером переплёте. Читал он, водя небольшим карандашом по тексту, досадливо покусывая губы на некоторых, неудовлетворяющих его, местах.
  
   Григорий вопросительно посмотрел на незнакомца. Тот извиняюще улыбнулся.
  
   - Простите, не люблю работать в одиночестве. Но вам я мешать не буду. Мне пересесть?
  
   Григорий недовольно качнул головой: дело, мол, ваше, но лучше бы сидели где-нибудь подальше.
  
   Незнакомец сделал вид, что не понял жеста и, кивнув на раскрытый журнал, спросил:
  
   - Полещука читаете? Слабый писатель... Вот если бы Ефремов или Лем, - это серьёзные фантасты.
  
   - А где их можно достать? - почти равнодушно спросил Григорий.
  
  - Даже здесь, - сразу же откликнулся незнакомец. - Только у них своя клиентура - продавцы, парикмахеры, сапожники, официанты, зубные техники, преподаватели, милиция, Те, с кем приходится сталкиваться и от кого зависишь...
  
  Григорий уныло мотнул головой. Эти истины были ему уже известны.
  
  - Впрочем, выход есть, - продолжал мужчина. - Вы как часто здесь бываете?
  
  - Раза четыре в неделю, - недоумевая отвечал Григорий.
  
  - Так вот, - собеседник поморщил лоб, - в четверг, субботу и воскресенье я здесь с двенадцати до четырёх. Хотите, захвачу для вас томик-другой настоящей фантастики, только читать здесь и не отвлекаться. Ну как, подходяще?
  
  - Вполне. Большое спасибо, - недоверчиво поблагодарил Григорий.
  
  - Спасибо скажете, когда книга понравится, - уклонился от благодарностей незнакомец. - Вас как зовут?
  
  - Григорий, Гриша...
  
  - А меня - Сол. Будем знакомы.
  
  Помусолив с полчаса ставший вдруг малоинтересным журнал, Григорий выбрался из-за стола и, попрощавшись с новым знакомым, поспешил домой.
  
  
  
  Фрагмент 5.
  
  - Избави меня от друзей, а от врагов я и сам избавлюсь, - назидательно сказал Григорию старший брат, уже с неделю гостивший дома. Школа КГБ, куда он перевёлся из училища, отметила его за хорошую учёбу двухнедельным отпуском.
  
  - Этому типу от тебя что-то надо, - продолжал он, разминая пальцами импортную сигарету с ярко-оранжевым фильтром и золотым колечком на ободке. - По идее - тебе необходимо бы сменить библиотеку, но жизнь - сложная вещь, - если он захочет, то отыщет тебя и на другом конце города.
  
  - Володя, ты, по-моему, заучился, - оборвал его Григорий - Теперь ты методы разведки будешь отрабатывать на моих знакомых?
  
  - Да не о том я! - с досадой воскликнул брат. - Ты пойми, что люди делятся сейчас на две категории: на тех, кто нужен тебе и тех, кому что-то нужно от тебя. Коммунистические идеалы сдают позиции благодаря нашим врагам. Я держу пари, что ты познакомился с нечестным человеком, который пытается соблазнить дефицитными книжками. Между прочим, и к Ефремову, и к Лему у нас относятся настороженно. А есть ещё и братья Стругацкие, которые, к твоему сведению, протаскивают в советскую фантастику разложившуюся буржуазную идеологию: тягу к роскоши, пьянству, наркомании и разврату. Ты что же, хочешь стать подонком? И ведь ещё не знаешь - в какой омут могут затянуть подобные знакомые! Они отравят сознание так незаметно, что ты будешь уверен в самостоятельном выборе, который навяжут эти проходимцы. В их арсенале и музыка, и литература, и одежда, и порнография. Идёт холодная война, ты забыл об этом?
  
  - Сколько слов, Володя, - примиряюще сказал Григорий. - Ну не хочешь ты, чтобы я брал у него книги, я и не возьму. Зачем же трагедию раздувать?
  
  - Нет, - перебил его Владимир, - сделаем так. Раз уж ты познакомился с этим перерожденцем, войдёшь к нему в доверие, но про каждый свой шаг расскажешь мне. Не возражай! Время у меня ещё есть, посмотрим на что способен этот голубчик. Как ты говоришь, его имя?
  
  Григорий сильно пожалел, что похвалился перед братом неожиданным знакомством. Теперь уже поздно было идти на попятную. Для вида он согласился с предложением вводить брата в курс дела. На самом же деле решил поступить вопреки строгому совету, так как внутренний голос подсказывал: действовать по рецептам старшего братца не следует ни в коем случае.
  
  
  
  Фрагмент 6.
  
  Две книги в новых кожанных переплётах, - ярко-красная и тёмно-синяя, - легли на гладь библиотечного стола. Григорий раскрыл первую. Это был роман братьев Стругацких "Страна Багровых туч", а во второй половине книжки распологался роман Днепрова - "Глинянный бог". Григорий вспомнил слова брата и усмехнулся. В синем томе также были напечатаны две вещи - повесть Кларка "Лунная пыль" и роман Азимова "Стальные пещеры" с циклом рассказов "Я - робот".
  
  Соломон по-своему истолковал усмешку Григория и, когда тот оторвался от книг, сказал:
  
  - Тебе, конечно, надо бы видеть мою библиотеку и выбрать самому. Может зайдёшь? Я живу недалеко.
  
  Не случись злополучного разговора с братом, Григорий бы ещё задумался. А тут появился повод поступить вопреки. И он воспользовался создавшейся ситуацией незамедлительно.
  
  Миновав два квартала они повернули за угол к дому, который вполне мог стоять где-нибудь в Ленинграде, поражая своим стремлением к высоте и безысходности. В таком доме могли жить и Блок, и Ахматова, и Акакий Акакиевич, и семья Мармеладовых. Впрочем, путники уже вошли во внутренний двор и свернули в нужный подъезд.
  
  Старинная узорная лестница вывела их на площадку с таким же старинным лифтом, забранным в проволочную сетку. Кабина исправно добралась до нужного этажа, слегка поскрипывая тросами. Григория слегка удивила эта старина, но он не торопился делать выводы. Он ждал главных событий.
  
  В трёхкомнатной квартире, просторной и с высокими потолками, царила атмосфера схоластического средневековья пополам с элементами современного быта. Книги, старинная мебель, старинная посуда за узорчатыми стёклами, стильная тахта из нынешних времён, вполне уютные кресла, макеты парусников, глобус, две скрещенные рапиры на стареньком ковре. У окна - письменный стол, где под ворохом бумаг выглядывал краешек довоенного "регминтона", - так выглядела гостинная. Вторая комната была целиком занята книгами - стены, опоясанные рядами полок с потрёпанными, красочными, с сохранившейся ещё позолотой на корешках, томами и совершенно новыми изданиями, явно приобретёнными не в книжных магазинах, вселяли невольное почтение и лёгкий трепет, знакомый всем книголюбам. Дверь в третью комнату была плотно прикрыта, - видимо, там находилась спальня или кабинет, схожий с обиталищем доктора Фауста.
  
  Широким жестом указав на кресла, Соломон вынес из библиотечной комнаты довольно высокую стопку книг и опустил на столик рядом с Григорием.
  
  - Я второй год наблюдаю за вами в библиотеке, - сказал он с лёгкой улыбкой, - не специально, конечно. Часто сижу там со словарями и справочниками. Вы читаете умные книги с абсолютным пониманием и некоторым скептицизмом, - это ясно выражает ваше лицо. Этакий юный Шерлок Холмс перед поступлением в Эдинбургский университет.
  
  Григорий польщённо ухмыльнулся.
  
  - Чувствую, не находите уже того нового, на которое рассчитывали прежде, - продолжал Соломон.
  
  Григорий пожал плечами, озадаченный такой пристальностью к своей особе.
  
  - Видимо, у каждого познания есть предел, - ответил он.
  
  - Ошибаетесь! - радостно воскликнул Соломон. - Вы знаете только одну сторону мира, которая была и есть удобна нашей государственной системе, но ведь есть и другая сторона, существующая независимо от того, признают её или нет. Как музыка, существующая в партитуре, но не сыгранная оттого, что не существует пока возможностей для её исполнения, - я говорю о музыке р е з е р в а т е. Вам знаком этот термин? Запредельная, творческая музыка... Так вот, хотя её и не исполняют, она не перстаёт быть музыкой. Пройдут века, прежде чем человек услышит гармонию, сотворённую гениями.
  
  - А какую государственность вы поставили бы за образец? - чувствуя, что разговор приобретает политическую подоплёку, спросил Григорий. - США, капиталистические страны?
  
  Соломон досадливо тряхнул головой.
  
  - Нет, здесь за образец я не выставил бы ни Город Солнца, ни республику Платона, а тем паче, сложившиеся на крови человеческого заблуждения государства. То, о чём я говорю, не имеет отношения к государственности. Скорее - к мистике, к теософии, к тайным знаниям землян. Тема эта требует подготовленного собеседника, а я пока, не в обиду, только знакомлюсь с вашим, если будет дозволено высказаться, духовным потенциалом.
  
  Он придвинул книги к Григорию, решительно меняя направление разговора.
  
  
  Фрагмент 7.
  
  Вернувшись в купе, Григорий застал Магомеда Раджабовича уже лежащим на полке и укрытым тонким железнодорожным одеялом бог весть какой давности. Кавказец перелистывал свежий номер "Вопросов истории", делая карандашом отметки на полях.
  
  - Что-нибудь новое о Кавказе? - вежливо поинтересовался Григорий, расстилая свою постель.
  
  Историк немедленно оторвался от страниц.
  
  - Для нас, дагестанцев, сейчас всё старое - это новое, - с горечью сказал он. - Всё с нуля начинаем.
  
  - Но почему же, - возразил Григорий, читавший в своё время значительные труды по истории Кавказа. - Ведь есть же серьёзные работы прошлых лет, сохранились архивы, музейные экспонаты...
  
  - Вот в этих музеях всё и пропадает, - разгорячился вдруг историк. - Панораму Рубо "Штурм аула Ахульго" сколько лет в запасниках прятали! Выставили свои шестерёнки и сноповязалки, а Шамиль, видите ли, помешал им! А то, что история принадлежит всему народу, это они напрочь забыли. Ещё ваш Пушкин писал: "Говорить об истории надлежит поэтам", примерно так... А где эта история и где наши национальные поэты? Кроме Гамзатова и Фазу никто толком ничего не написал о родном Дагестане. Перепевают то, что русские сочинили. Вот до чего мы дошли!
  
  - Я согласен с вами, - примиряюще улыбаясь, сказал Григорий.
  
  - Вы не из Прибалтики? - почему-то спросил историк.
  
  - Нет, я - русский, - отвечал Григорий, укладываясь на полку. - Но считаю, что долг каждого - помнить историю своей родины. Без этой памяти не уцелеет ни одна страна, ни одна культура. Стирание чьей-либо истории - война с народом, чья история уничтожается. Война на порабощение.
  
  Помолчав с минуту, историк сказал:
  
  - Хорошо, что вы всё понимаете, но таких, как вы, мало. А я, и такие, как я, уже немолоды. Знаете, как я переживаю о том, ч т о нам удастся и что мы успеем с д е л а т ь?.. Не знаю, чем всё это кончится...
  
  Поезд на полной скорости проносился мимо тёмных полустанков. Внизу громко отстукивали дробь колёса. Незаметно для себя Григорий отключился от всего внешнего и спокойно проспал до утра.
  
  
  Фрагмент 8.
  
  Вторая встреча с Соломоном произошла через недели три, когда старший брат Владимир уже уехал в Москву и дома воцарилась некоторая безмятежность.
  
  Соломон выглядел несколько растерянным, явно неподготовленным к визиту Григория. Но всё же он приветливо улыбнулся и широко распахнул дверь перед гостем. Проведя в гостинную, Соломон опалил огоньком зажигалки конец благовонной палочки и дымно-травяной аромат поплыл по комнате.
  
  - Я перечитывал "Атхарваведу", - сказал он, кивком указывая на раскрытую старинную книгу. - Ты знаком с учением йогов?
  
  - В общих чертах, - ответил Григорий, слегка поморщив лоб. - "Философский словарь", кое-какие подборки в "Науке и жизни"...
  
  - Ну, это поверхностная информация, - покивал Соломон и прошёлся по комнате, на ходу поправляя вещи, тяготеющие к картине беспорядка.
  
  - Видишь ли, Григорий, - сказал он, расстилая в центре комнаты небольшой коврик. - Что есть йога? Йога есть сознательное движение к совершенству души и тела. Хотя некоторые трактуют её как уход от реальности в религиозные грёзы. Впрочем, кто что ищет... Каждый день надо воспитывать и тело, и душу. Если начинаешь упирать на что-то одно, то станешь калекой, а не йогом. Калекой физическим или нравственным. Если же тело и душа войдут во взаимную гармонию, тогда тебе будет подвластен и внешний мир. Это путь долгий, но другого нет и вряд ли когда-то будет. Ты не против небольшой лекции на эту тему?
  
  Григорий утвердительно кивнул.
  
  Соломон продолжал:
  
  - Сейчас я покажу свои возможности, достигнутые благодаря изучению великого учения индусов.
  
  Он сел на коврик, скрестив особым способом ноги и расположив раскрытые ладони на краях коленок, сделал короткий вдох и непостижимым образом начал подниматься в воздух. Через мгновение расстояние от скрещенных ног до пола было уже около полуметра.
  
  Григорий вскочил со стула, испуганно вскрикнув.
  
  - Не пугайся, усмехнулся сверху Соломон, уже почти касаясь макушкой потолка, - это, всего лишь, левитация. Обычная способность настоящего йога.
  
  Он спустился вниз и удобно сел на коврик, скрестив ноги. Только при этом пятки почему-то лежали на бёдрах.
  
  Видишь ли, друг мой, - говорил Соломон, - каждый вкладывает в учение йоги своё желание сделать мирозданье наиболее доступным для осуществления желаний и поступков собственного духовного "я". И получает соответственные результаты. Чем выше интеллект, тем выше успех реализации. Дело не столько в гимнастических практиках йоги и правильном исполнении хаст и асан, сколько в концентрации мысли. Когда-то люди жили по пятьсот-семьсот лет. Так говорит Библия. Материалисты объясняют это тем, что сутки были короче. Вряд ли это было так. В нынешнем веке духовная цельность человека ослаблена. Особенно здесь, в нашей стране, где личность ничтожна, а коллекти - это всё. Но на Тибете, в некоторых индийских провинциях такие люди есть. Сила их духа потрясает воображение. Мысль и воля творят чудеса. Но тело, конечно, участвует в подвиге. Кто-то зовёт их мудрецами, по санскриту - саниаси, гуру, кто-то предпочитает не верить и развенчивать. Но учение и его подвижники существуют.
  
  А для чего жить человеку столько? - спросил, удивлённый услышанным, Григорий.
  
  - И ты отравлен этой материалистической идеей короткожительства! - с досадой воскликнул Соломон. - Долгая жизнь необходима, чтобы увидеть результат начатого дела. Человек - космическая сила, которая пока не ведает о своих возможностях. В его теле движутся, как положительные, так и отрицательные электрические процессы, называемые у йогов праной. Он может силой воли созидать вселенные, как Господь Бог, но несведущ и оттого - слаб. Древнеиндийские Веды придвинули нас к осознанию космических сил, они настроили мозг к восприятию неземных истин, но дальше эти Веды продолжать нам, открывать и передавать знание ученикам, пока человек не овладеет временем и пространством, пока не станет неуязвим для смерти, пока не обернётся новой космической силой, неуничтожимой силой. А переселение душ и тому подобное - для меня лишь гипотеза Вед. Гипотеза, которой хотелось бы верить от полной безнадёжности. Впрочем и она не удовлетворяет сознание. Переселение душ мельчает перед бессмертием одной личности с крепкой и здравой памятью. Итак, для овладения космическим знанием нужны знания земные. Ты знаком с историей мировой философии хотя-бы приблизительно?
  
  Григорий смущённо улыбнулся, припоминая содержание учебника по истории древнего мира:
  
  - Сократ, Платон, Плутарх, Демокрит, Геродот, Аристотель, Гегель...
  
  - Достаточно, - Соломон широко улыбался. - Плутарх и Геродот - историки. Уровень твоих знаний истории философии ясен - средняя школа. А философов и их учения знать надо! Кроме них никто и думать на Земле толком не умел. И ты не научишься, если не будешь знать труды Платона, Диогена Лаэртского, Сенеку, Марка Аврелия, Лукреция Кара, Пифагора, Конфуция, Лао-Цзы, Мо-Цзы, Шеллинга, Канта, Монтеня, Фёдорова, Рериха. Читал ли ты "Историю античной эстетики" Лосева? Нет? Вот видишь, вселенная проходит мимо тебя, а ты живёшь и в ус не дуешь. Впрочем, усы ещё не выросли, не всё потеряно. Хочешь повысить свой уровень знаний?
  
  Гриша молча кивнул. Что-что, а жить дураком он не хотел с того дня, как начал понимать мир.
  
  Соломон в раздумье пожевал губами и сказал:
  
  - Ну что ж, попробуем. Только запомни главное: овладение философией - тяжкий труд наедине с самим собой. Как в стихах Пастернака: "С кем протекли его боренья? - С самим собой, с самим собой...". В познавании чужих учений ты познаешь себя. Кроме того, точные науки - биология, физика, математика, астрономия, - спутники философии. Ты их тоже должен знать. Чтобы ты понял, как высоко над обыденностью мира парит философия и насколько скуден твой нынешний багаж, я дам почитать "Философию искусства" Шеллинга. Если поймёшь хоть часть того, что там написано, мы потом побеседуем с тобой.
  
  С этими словами он протянул Грише томик в тёмно-зелёной кожанной обложке. От книги шло излучение тайны и неведомого знания.
  
  
  Фрагмент 9.
  
  Проснувшись в половине пятого, - циферблат часов слабо фосфоресцировал при свете вагонного ночника, - Григорий вспомнил где он находится и горестно потянулся. Стук колёс, притупившийся было, вновь стал громче и надоедливее бить по барабанным перепонкам. По всем расчётам до Москвы оставалось около двухсот километров. Сейчас будет Рязань и уже самые ближние станции. Стоило бы сойти где-нибудь, не доезжая, а потом добраться до центра местной электричкой. Так, во всяком случае, поспокойней. Но пока он предавался размышлениям, дремота вновь овладела им, и следующий сон, который он увидел, скользнул по местам юности, выхватывая калейдоскопом отдельные места и эпизоды. Оттого он и не увидел, как поезд затормозил на рязанском вокзале, как проводник в засаленной куртке шмыгнул с мешком пустых бутылок к вокзальному буфету и, пересчитывая барыши, поспешил обратно, как засновали по перрону азербайджанцы, скупая с рук подоспевших тёток и бабусь пирожки, соления и бутылки с водкой, как кучка местных спекулянтов просочилась в вагоны, расставляя корзины, вёдра и мешки, содержимое которых уже ждали прилавки московских рынков. Не увидел он также, как проводник выдворил из вагона в дым пьяного мужика, забредшего на огонёк и упорно не желающего понять, что поезд - это поезд, а не вокзал.
  
  Впрочем, Григорию было совсем не до происходящего за немытыми стёклами окна, - он вновь переживал время, когда ему стукнуло семнадцать и ребром стал вопрос: куда идти работать?
  
  
  Фрагмент 10.
  
  Пронаблюдав полгода за "нравственными метаниями" сына, отец принял решение выводить Григория "в люди". Засев как-то вечером с соседом и бутылкой портвейна на пропахшей борщом кухне, он выяснил, что в кочегарке университета есть место истопника. Сосед клялся, что там, со своим минусовым зрением, Гришка будет, как у Христа за пазухой, и деньги на прокорм заимеет. Не пыльная работа, отопление - газовое!
  
  Через день Григорий был уже там, познакомившись с двумя собратьями по несчастью, - двадцативосьмилетним студентом истфака Максимом Салеевым и с алкоголиком лет пятидесяти - Фаридовым, который, приняв необходимую дозу, утверждал, что работает в "акамедии наук", и требовал от окружающих соответствующего уважения.
  
  Но лежавший на ящике том Достоевского сразу настроил на хороший лад: жить здесь можно.
  
  В котельной никто никого не учил жизни и не давал бесполезных советов. Обстоятельно введя новичка в курс дела, его оставили в покое наедине с мерно гудящим котлом, книгами и внутренним миром души. Газ горел, вода нагревалась, трубы калились, зарплата шла. Мир котельной напоминал пещеру отшельника, за которой бушевали ветра пустыни, проносились орды и шли караваны, а старцу и дела не было до тревог внешнего мира.
  
  А во внешнем мире и впрямь бушевали ураганы: кого-то арестовывали, судили, ссылали, мир подходил к краю ядерной бездны, а молодёжь страны советов увлекалась "Битлз" и битниками, - по улицам слонялись стиляги и хиппующие. И хиппование приростало к русской душе, растлённой уже предыдущими нигилизмами, анархизмами и последующими "измами". Тут ещё подбросил дровишек Хемингуэй, и молодёжь от двадцати до сорока вообще ударилась в "красивую жизнь", где недостаток виски компенсировался водкой и "шмурдяком", девочки склонялись к разврату и продпитывались бестселлерами "Иностранной литературы", а обладатели джинсов в Приморске заносились в Красную книгу местного идеологического отдела КГБ.
  
  Мещанский строй, пренебрегая запретами и репутацией неблагонадёжности, стал стремительно обрастать фирменными тряпками, чешскими стенками, забивая полки "библиотекой приключений" и книгами издательства "Радуга". На чёрных рынках завертелась торговля и обмен заграничными "пластами", цена которых редко бывала ниже тридцати рублей. В городе появилось несколько "салонов-притонов", где просвещённая молодёжь могла просвещаться всё глубже и глубже.
  
  
  
  Фрагмент 11.
  
  Дело было осенью. Промозглая и хмурая погода совершенно пародоксальным образом выживала истопников из тёплой котельной. Хотелось к дневному свету, пусть даже такому, к движениию толпы и приметам цивилизации. Даже Фаридов, вопреки обыкновению, не спал, а мурлыкал под нос мелодию шлягера Дассена.
  
  Так сидели они на дощатом топчане с час-полтора: Григорий, сменщик его - Максим и, постоянно проживающий в котельной, Фаридов, пока в голову Максиму не пришла идея.
  
  - Ребята, - сказал он. - Есть мысли, которые даже безголовым приходят в голову!
  
  Фаридов впервые за несколько недель осмысленно посмотрел на Максима.
  
  - Есть мысль, - продолжал Максим, - пойти к одной марухе на квартиру. Меня с ней недавно один кент познакомил, а я - вас. Ну, как, идёте? Котельную - на автоматику, к вечеру будем на месте. Кто проверит?
  
  Фаридов с рождения был за подобные мероприятия, поэтому обратился прямо к Григорию:
  
  - Соглашайся, парень. Трахнем сучку, пожрём у неё всё и - на базу. Давай-давай, если мужчина!
  
  Как ни странно, но интеллект, лелеемый годами высококультурного чтива, не возразил ни слова и некоторое время спустя сослуживцы звонили в заветную дверь.
  
  Щёлкнул замок, им открыли, обдавая входящих ошеломительно густым ароматом духов "Чайная роза". Однокомнатная секция с претензиями на стиль. Сиреневые обои, плакат с видом курортного озера Рица - у вешалки, чуть дальше - большое зеркало с полкой для "косметички". Дверь в совмещённый санузел украшала лакированная дощечка с рисунком волка из "Ну, погоди". В комнате всё соответствовало "новому направлению" советской буржуазной культуры: два кресла, стенка, софа, бра с регулятором света, стильный и большой чёрно-белый телевизор, стерео-проигрыватель, ковры, бордовый палас на всю комнату, на раздвижном столе-книжке - двойной альбом грамфирмы ЭМИ с полуголым бездельником и двумя девками на фоне моря и пальм. Полка в нижней части "стенки" была забита ритуальной для таких мест иностранной литературой: Сомерсет Моэм, Джон О`Хара, Айрис Мэрдок, Апдайк, Кристи, Кобо Абэ. Совершенно сиротливо в уголке притулились Шукшин и Гамзатов. На стене матово отсвечивал, прикленный на фанерку и небрежно покрытый лаком, фотопортрет Делона.
  
  Сама хозяйка - разбитная бабёнка с чуть заметно пробивающимися от избытка мужских гормонов усиками, королевским жестом указала гостям на софу и кресла, затем на минуту исчезла за кухонной дверью, откуда выплыла затем с четырьмя длинноногими девицами.
  
  Девицы поначалу держались весьма пристойно, покуривая "Кент" и разыгрывая из себя Бог знает что, пока на столе не появилась первая бутылка и не зазвучал музыкальный фон. Дамы заразительно захохотали, мужчины налились энергией, алкоголь делал своё. Вскоре все разбрелись по углам.
  
  Окончательно пьяный Георгий, перед провалом в бессознательное состояние, почувствовал как нежные ручки расстёгивают ему брюки и обшаривают карманы.
  
  В себя он пришёл всё в той же котельной и долго не мог понять: во сне это приключилось или наяву?
  
  
  Фрагмент 12.
  
  Посетитель Краснознамённого института ПГУ, плотный пожилой мужчина чуть выше среднего роста назвал себя Сидором Аполинарьевичем. Представив соответствующие бумаги и документы, он преспокойно отправился с сопровождающим по этажам и коридорам заведения.
  
  В одном из учебных помещений шёл экзамен по вербовке западных граждан советскими разведчиками.
  
  Преподаватель, молодой мужчина, с заметно тренированной силой убеждения, описывал курсантам особенности характера и морали граждан западного буржуазного общества, их уязвимые места и привычки, на которых стоило бы играть квалифицированному разведчику.
  
  - Ещё хочу обратить важе внимание, - преподаватель сделал выразительную паузу. - Ваши хмурые лица на Западе - это залог вашего провала в самом ближайшем времени. Особенно вычисляют "угрюмцев" в США. Если кто из вас читал книги их идеолога Дэйла Карнеги, в подлиннике или же в переводе наших специалистов, то должен помнить - там улыбаются не реже, чем раз в пять минут. Эта особенность, въевшегося в их души подхалимажа, должна быть взята на вооружение и нами. Улыбайтесь, как умеете, - лицемерно, криво, глупо, но не забывайте об улыбке.
  
  Зал дружелюбно оскалился, в задних рядах послышалось ржание. Улыбнулся и посетитель. Сопровождающий офицер, перехватив выражение лица Сидора Аполинарьевича, с гордостью сказал:
  
  - Один из ведущих преподавателей курса. Кстати, ваш земляк.
   Сидор Аполинарьевич вздёрнул брови.
  
  - Как его зовут?
  
  - Светов Владимир Николаевич.
  
  Фамилия ничего не говорила посетителю, сопровождающий поспешил развеять недоумение.
  
  - Учился здесь, в России. Выпускник Суворовского училища. Наш, как говорится, с молодых ногтей.
  
  - А-а, - задумчиво протянул Сидор Аполинарьевич. И тут же спросил. - А когда кончается его лекция?
  
  - Через двадцать минут.
  
  Посетитель кивнул.
  
  - Ведите меня дальше, а к концу лекции я снова сюда загляну.
  
  Едва Владимир Светов точными движениями, меньше чем за минуту, убрал в "дипломат" разложенные по столу материалы, как к нему, в сопровождении дежурного офицера, подошёл незнакомец.
  
  - Я с интересом прослушал вашу лекцию, вернее, часть её, - сказал он. - Говорят, вы мой земляк?
  
  Светов цепко оглядел незнакомца - от прилизанной куцей причёски до новеньких итальянских туфель тёмно-коричневого цвета, оставовившись на кремплиновой с искоркой материи светло-коричневого пиджака, напоминавшую вельвет.
  
  Несомненно, перед ним стоял один из чинов невидимого фронта, правда, несколько провинциальный и хамоватый.
  
  - Если вы из Приморска, то - земляки, - настороженно ответил Светов, делая предельно вежливое лицо.
  
  - У меня к вам предложение, - с ходу начал незнакомец, показывая сопровождающему взглядом, чтобы тот отошёл в сторону. - Я председатель тамошнего КГБ, Сидор Апполинарьевич Чистяков. Пойдёмте вон к тому окну!
  
  - Предложение моё заключается в следующем, - продолжил разговор Сидор Апполинарьевич, облокотясь на подоконник. - Я подбираю людей для своих отделов с разрешения, конечно, нашего общего руководства. Кадры старых и проверенных чекистов редеют, увы, неумолимо. Вот вынужден, наподобии рабовладельца, самолично выбирать тех, кто действительно мог бы быть полезен в моей республике. А работа, поверьте, черезвычайно интересная. Лично вам я предлагаю, вот так, сразу, возглавить наш идеологический отдел. Я вижу - вы озадачены...
  
  Но Светов не был озадачен, а расстроен свалившимся на его голову "предложением". Прозябание на рутинной должности с постоянными интригами сослуживцев, да ещё в родном Приморске, где каждый камень вызывал зевоту! Такую беду у судьбы надо было заслужить. В чём же он провинился?
  
  Отрицательно покачав головой, он, тщательно подбирая слова, ответил:
  
  - Я польщён, очень польщён вашим предложением, во сейчас вряд ли руководство института меня куда-то отпустит. Да и я морально не готов. Хотя, спасибо за высокую оценку.
  
  Сидор Апполинарьевич упрямо мотнул головой.
  
  - У начальства я вас отобью, это не ваша забота. А насчёт моральной неготовности - у нас есть существенные денежные оклады...
  
  И он хитро подмигнул упавшему духом Светову.
  
  Но руководство, неожиданно для председателя республиканского КГБ, встало на дыбы и даже слушать не захотело ссылок на нужды приграничной республики.
  
  Если нужна будет помощь, мы сумеем помочь вам и отсюда, из Москвы, - назидательно выговаривал съёжившемуся Чистякову генеральский чин. - А распылять людей по городам и весям, когда каждый специалист на счету!.. Вы с ума сошли, батенька?
  
  Грозно сопя, Сидор Апполинарьевич несколько раз оглянулся на здание учебного корпуса, прежде чем хлопнуть дверцей служебной "волги".
  
  
  Фрагмент 13.
  
  В середине дня, вернувшийся из Москвы Сидор Апполинарьевич, вызвал к себе подполковника Поморского.
  
  - Как съездили, Сидор Апполинарьевич? - спросил пенсионного возраста подполковник, ища рукою спинку стула, дабы незаметно опереться.
  
  - Туда - самолётом, оттуда - поездом, сервис приличный, вроде бы...
  
  - Да были две-три кандидатуры, но испортили мне там настроение. Да... Так и не взял никого...
  
  Поиграв в задумчивости авторучкой, он решительно отбросил её в сторону.
  
  - Поморский, - сказал он. - я вызвал тебя, собственно, из-за пустяка. Ты чем сейчас был занят?
  
  - Находился на преследовании американской разведчицы Зинаиды Пономарёвой, - отчеканил Поморский, вспоминая недоигранную в вестибюле шахматную партию.
  
  "Смешает дежурный шахматы, - подумалось ему. - Как пить дать, смешает".
  
  - Вот как, - досадливо протянул Сидор Апполинарьевич.
  
  Дело о сочинской простититутке, загадочно исчезнувшей из поля зрения правоохранительных органов, на которую последний год сваливали все нераскрытые преступления в Союзе, было мифическим. Нога её не ступала на землю Приморска, нечего делать было ей тут и в будущем, если вообще жива, но слух пустили на верха весьма умело и на несколько десятков тысяч рублей существенно укрепили материальное положение некоторых особо талантливых оперативников. На Поморском лежала обязанность сочинять эти самые "отчёты".
  
  - Ты вот что, - Сидор Апполинарьевич снова завертел ручку между пальцами. - Раз у тебя преследование, то я тогда уж по-быстрому. Надо установить негласное, но пристальное наблюдение за одним парнишкой. Ничего определённого на него нет, но подозрения есть. Кого посоветуешь? Только учти, кадровика - не надо! Сразу подведёт под расстрельную статью, а у парнишки тылы бронебойные, в том числе и в нашей конторе. Понятно? Кого посоветуешь?
  
  - Алавердыева, - подумав, ответил Поморский.
  
  - Нет, Алавердыев сейчас на задании - разрабатывает завгара таксопарка Аббасова. А это, ты понимаешь, валютчики, рестораны, притоны, постоянные поездки за город... Ты найди того, кто посвободней и не кадровика...
  
  И тут Поморский вспомнил о Хасанове - неумном, но исполнительном агенте, проходившем в списке осведомителей под кличкой "Корчагин".
  
  
  Фрагмент 14.
  
  Вот уже третий день агент приморской охранки "Корчагин шёл по следу злоумышленников.
  
  В своём последнем донесении он сообщал, что активисты диссидентского движения и фигуранты Светов, Салеев, побочный сын академика Сахарова - Фаридов и внук Солженицына - Мордохай Иванов организовали в одной из читален города антисоветский съезд, на котором присутствовали, помимо перечисленных фигурантов, сосед "Корчагина" по лестничной площадке Магомедов, сантехник домоуправления Фролкин и продавщица овощного ларька Иголкина, постоянно мерящая "Корчагина уничтожающим взглядом и обсчитывающая на пять-десять копеек.
  
  И всё бы ничего, да на беду подозреваемых подполковник Поморский выехал за город на сутки, не успев ввести в курс дела своего заместителя, майора Салимова. За Ветровым и Салеевым установили сверхнаблюдение, заключавшееся в изучении окон фигурантов с крыши соседнего дома. На Фаридова-Сахарова и Мордохая Иванова объявили розыск. Впрочем, разыскиваемые нашлись сразу в пяти отделениях милиции. Трое из них оказались внуками Солженицына, один - сыном Сахарова и ещё один человек дал показания, что он и есть сам Сахаров и Солженицын в одном лице. Магомедов, Фролкин и Иголкина немедленно попросились из фигурантов в штатные агенты, причём их не пришлось даже бить.
  
  
  Фрагмент 15 (начало)
  
  Если бы у Соломона спросили: зачем он поплёлся в воскресенье на черный книжный рынок? - он-вряд ли сумел бы ответить на вопрос. Какое наитие подтолкнуло его на этот поход и он решил ему подчиниться. Хотя что кроме фантастики и детективов там продавалось? Бибколлектор с завидной регулярностью выбрасывал волны свежеиздающегося "чтива" на чёрный рынок, оставляя с носом читателей публичных библиотек. Собственно, в этом и был смысл жизни работников бибколлектора - нищенские зарплаты никак не могли скрасить их быт, выручала только перепродажа.
  
  На этот раз импровизированные лотки перекупщиков украшали зарубежные детективы в шикарных глянцевых и кожанных переплётах. Только с краю одинокий чудак продавал речи Хрущёва и ещё какую-то рухлядь <...>.
  
  
  Фрагмент 15.
  
  Дождь загнал Светова и Салеева под своды полуподвальной библиотеки. Они встретились на перекрёстке, когда накрапывание из пасмурного неба обернулось самым настоящим ливнем, благо что места были знакомые.
  
  Спускавшийся со второго этажа человек неожиданно окликнул их. Салеев поднял голову и воскликнул:
  
  - Фаридов! А ты что здесь делаешь, ведь у тебя смена в котельной?
  
  - Так там же автоматика, - недовольно буркнул Фаридов, пахнув на приятелей винным перегаром. - Не взорвётся без меня. Если захочу, тогда - да. К другу я заходил на пару минут.
  
  Он выглянул на улицу.
  
  - Какой дождище! А вы куда собрались?
  
  Салеев махнул рукой на вход в библиотеку.
  
  - Идём повышать культурный уровень.
  
  - Я с вами, - тут же привязался Фаридов. - У меня этого уровня вообще нет.
  
  В библиотеке он вцепился в предложенный ему работницей журнал "Трезвость и культура", но на второй странице стал клевать носом и задремал, привлившись к столу. Будить его никто не стал. Григорий перелистывал подшивку "Техники-молодёжи", Салеев - шахматный задачник, дождь за окнами постепенно истощился.
  
  Когда они вышли на улицу, поддерживая с двух сторон сонного Фаридова, дорогу им перешёл, шумно шаркая галошами, полусумасшедший еврей, местная достопримечательность квартала. Салеев сплюнул через левое плечо.
  
  Доставив Фаридова к котельной и не обнаружив следов разрушения Григорий и Максим поспешили по домам, а Фаридов, расстелив телогрейку на жалком подобии топчана, тут же уснул, решив по-привычке, что утро вечера мудренее.
  
  Но утро ему выпало такое мудрёное, что ни в какой сказке не встретишь.
  
  До дома оставалось меньше квартала, когда Фаридов слез с автобуса и быстрым шагом пошёл по утренней улице.
  
  Драку он заметил, когда от аптеки переходил на другую сторону. Группа парней суетилась около ограды, за которой начинался парк. Приглядевшись, он понял, что пятеро бьют одного, причём у двоих поблёскивают финки.
  
  - Э-э-эй! - с ужасом закричал Фаридов и шагнул вперёд.
  
  В этот момент тот, кто был ближе к избиваемому, нанёс ему удар в живот узенькой стальной полоской и тут же хулиганы бросились врассыпную.
  
  Где-то из-за угла завыла сирена, - видимо, кто-то из соседних домов вызвал-таки милицию. Обшарпанный "газик" подлетел к перекрёстку, четверо сотрудников, разделившись по двое, двинулись одновременно и к упавшему, и к Фаридову.
  
  - Я - свидетель, - заторопился объяснять истопник. - Я видел их...
  
  - Свидетель? - с сомнением спросил один из милиционеров. - Поедешь с нами, там расскажешь.
  
  
  Пролистав на досуге "дело", состряпанное сотрудниками, Сидор Апполинарьевич удовлетворённо хмыкнул и отдал приказ по цепочке: "В интересах операции дальнейшую слежку прекратить".
  
  Компромат был собран и теперь мог спокойно ждать в сейфе своего часа. Но до того, как он настал, прошли годы.
  
  
  
  Фрагмент 16.
  
  - Давно ты у меня не был! - укоризненно улыбнулся Соломон в отросшую за три месяца тёмную курчавую бородку.
  
  - Жизнь кружит, передышки не даёт, - Григорий сокрушённо пожал плечами и, с видимым удовольствием, спланировал на плюшевый диван. - Как хорошо, что у тебя ничего не меняется!
  
  - Тут ты ошибаешься, изменяется всё, - Соломон поставил на газету только что вскипевшую кофеварку и разлил ароматную жидкость по чашечкам. Затем он выложил на стол пачку рафинада, блюдце, с мелко порезанным сыром, и хлебницу, с разломанной на части "косичкой". Между делом он пристально поглядывал на ученика, пытаясь уловить настроение и причину нынешнего визита. Завершили сервировку пачка сигарет "Бородино", похудевшая уже наполовину, пепельница и коробок спичек.
  
  - Ну, все системы жизнеобеспечения отлажены, - сказал он, подвигая стул поближе. - Рассказывай, какие у тебя перемены, какие новости в нашем Приморске?
  
  - Какие новости?.. Забрали моего напарника по работе, - Григорий отхлебнул кофе. - Буквально ни за что. Представляешь?
  
  Соломон прищурил глаза.
  
  - Случается. А в чём его обвинили?
  
  - В попытке убийства! Мы живём с ним по соседству, на одной улице, - продолжал Григорий, - возращался он утром со смены и наткнулся на группу лехов, у которых к тому времени уже дошло до ножей. На его глазах пырнули они своего и разбежались. Полквартала из окон видело, кто это сделал. Напарник - безвредный алкоголик, на муху руки не поднимет. Подоспела милиция и разбираться не стали. Схватили, посадили, а на днях и засудят.
  
  - А тот, кого пырнули, выжил? - спросил Соломон, сбивая пепел с сигареты.
  
  - Да, живой остался, но там творится что-то невообразимое... Теперь надо менять работу. Отец говорит, что это может бросить тень на репутацию семьи.
  
  - Косвенно - да, - кивнул Соломон. - Хотя времена сейчас и не сталинские, но стоит какому-нибудь из сплетников развязать на эту тему язык и на твоём пути встанут горы клеветы.
  
  Соломон махнул рукой за окно, на виднеющуюся из-за крыши соседнего дома вершину горы.
  
  - Примерно такой высоты. Но всё это пройдёт, ты только сам будь на уровне, не давай затоптать себя всяческой дряни. Как говорил мой тёзка в древности: "И это проходит". Ты застал меня в момент сборов, Гриша.
  
  Григорий вопросительно поднял глаза. Соломон продолжал:
  
  - Не знаю, как ты отнесёшься к происходящему - с доверием или нет? Впрочем, недоверие к неведомому - всего лишь степень нашего незнания. Как мог, я старался заполнить пробелы твоего общего образования. Теперь подошло время приоткрыть завесу ещё над одной тайной.
  
  Соломон выдержал выразительную паузу, подчёркивая важность слов, которые собрался произнести. И когда, по его мнению, Григорий проникся серьёзностью предстоящего, продолжил.
  
  - Каждый из мыслящих людей Земли когда-то задавался вопросом: что же такое - наша реальность? Откуда мы и для чего? Но редко кто предполагал, что наша реальность - лишь одна из граней мироздания, образно - кристалла времени и пространства. О многомерности пространства-времени подозревали даже алхимики Средних веков. Уверен, что его вычислили и Пифагор, и Ферма, и Лобачевский. А это значит, что есть способ выйти из нашего мира в параллельный, хватило бы только настойчивости в поисках. И я нашёл этот способ. Более того, несколько раз я уже проникал в некоторые из параллельных миров.
  
  - И какова же там жизнь? - жадно спросил Григорий, масируя лоб и этим как бы стимулируя работу мозга.
  
  - В тех мирах, где я успел побывать, уже переболели всеми земными бедами нашего измерения и установлено творческое равноправие личностей, нет бедных и угнетённых, но есть разумные сообщества, гармонично осваивающие пространство и время всей Вселенной. Лишь наше земное измерение - юдоль плача и отчаянья. Я говорю общими фразами, чтобы не вызвать у тебя потрясения контрастами, которые возникнут при сравнении с нашей реальностью.
  
  - Но это не тот свет? - осторжно спросил Григорий.
  
  Соломон усмехнулся.
  
  - Поверь мне, тела своего я там не покидал. Ты, верно, пытаешься понять, каким способом мне удалось туда проникнуть? Но я пока не могу описать состояние перемещения сквозь границы параллельных миров словами. Что это - мгновенный перенос тела, перестройка и видоизменение атомов материи тела, или же особенность мест, где я совершал эти переходы? Всё происходит на уровне посознания. Одно лишь мне известно, что не первый на тайном пути.
  
  За окнами квартиры Соломона стоял тёплый южный октябрь 1974 года, напоминавший, скорее, переход весны в лето, чем предверие зимы. По тротуарам спешили пешеходы, не ведающие ни о каких тайнах мироздания, озабоченные лишь проблемами семейного бюджета и мелочными интригами местной среды обитания. Их взгляды не поднимались выше асфальта, исчерченного меловым пунктиром и заплёванного семечной шелухой. Бог весть куда они спешили, оглушённые грохотом и взвизгиванием городского транспорта.
  
  Обернувшись вглубь комнаты, Григорий остолбенел: кресло, в котором только что сидел Соломон, опустело, а сам он исчез, точно растворившись в воздухе. Обойдя всю квартиру и убедившись, что друга нигде нет, Григорий вышел на лестничную площадку, гулко захлопнув за собой дверь. Щелчок английского замка на этом фоне прозвучал почти неслышно.
  
  
  Фрагмент 17.
  
  В свободное от повседневных дел время Григорий пристрастился уходить к морю с книгой или без неё. Шум волн, их монотонный грохот, солёный ветер, безбрежное пространство, загадочным образом отрывали от городского быта, смывали шлак неестественности и комплексов, какие паразитировали даже на самых независимых людях. Здесь у кромки воды природа возвращала человеку память об истинном назначении с той поры, как пращуры вышли из глубин на сушу.
  
  Пасмурным майским днём Григорий пришёл на пляж и мысленно порадовался безлюдью. Но радость была недолгой: переведя взгляд на мол, он заметил на самом краю тоненькую фигурку подростка. Кто-то, явно не из сторожилов пляжа, обхватив руками коленки, напряжённо вглядывался в набегающие волны, особенно неистовствующие у бетонных плит обрыва.
  
  - Не боитесь простудиться? - спросил Григорий девушку, остриженную под подростка, одетую в лёгкую японскую кофточку и синие брюки. То, что это - девушка, он понял с метров пяти. Женская грация, да и поза выдавали её, стоило лишь приглядеться.
  
  - Нет, не боюсь, - девушка насмешливо оглядывала его с головы до ног. - Вы крались на носках?
  
  - Вы же видите - я в обуви, - в тон ей ответил Григорий. - В обуви, но без носков.
  
  Действительно, идя на пляж, он надел повидавшие виды сандалии, когда-то коричевого цвета, на босую ногу. Для убедительности он пошевелил пальцами.
  
  - Человек на краю мола - редкое явление в это время года, - решил он несколько прояснить ситуацию. - И я захотел познакомиться с отважным человеком, ибо отважные люди - тоже редкость...
  
  - В это время года, - подсказала девушка.
  
  Он что-то ей ответил, но в этот момент было уже неважно, что, - в глубинах его разума произошло у з н а в а н и е стоявшей сейчас перед ним, звавшейся в прошлых своих воплощениях Ассолью, Дэзи, Катрионой, Дианой Вернон... Хотя такого и не могло быть, и его скептицизм всячески сопротивлялся невесть откуда взявшемуся узнаванию. Но прошла неделя, вторая, и их встречи стали закономерностью. Новая знакомая, оказавшаяся начинающей актрисой из покосившегося в сторону моря театра, устроила его на работу в звукооператорскую, где всей работы - нажимать пять кнопок и крутить десяток ручек, но платили столько же, сколько и в котельной. Сам же театр, напоминавший детсад с капризными детьми и строгими воспитателями - главным режиссёром и его помощником, развлёк Григория на значительный отрезок времени. Взрослые дети интриговали, флиртовали, проворачивали всевозможные бытовые аферы, развлекали себя, как могли, и меньше всего думали о ролях, зрителях, собственном самосовершенствовании, напоминая, скорее, пёстрых попугаев, орущих из клетки дурь, но шокирующих только гостей. Здесь чувствовал бы себя рыбой в воде капитан Фракасс, но не Станиславский. Духовное убожество, состоявшее из погони за модными тряпками, пережёвыванием детективов, пошлых анекдотов, слухов и сплетен всех мастей, пьянок и вылазок на "классные" фильмы, хождение по блатным квартирам пролетало перед глазами, втянув бы любого другого на месте Григория в этот развращённый хоровод, но сурового книжника прельстить не могло. Даже тогда, когда, оставшись вдвоём на перелётной квартире, их бросило друг к другу, и он, по неопытности, мучил подругу больше часа, ничто низменное не поселилось в нём, и само соединение воспринялось, как проявление космических стихий природы, ибо гибельный для отступления рубеж был перейдён в самом начале.
  
  
  фрагмент 18.
  
  Гудок набегающего тепловоза вырвал из сна и поволок Григория по рёбрам встречной дроби колёс, отпустив только тогда, когда тела длинющих зелёных змеев благополучно разминулись на виадуке. Глаза скольнули на циферблат ручных часов: семь пятнадцать, для подъёма время подходящее...
  
  Сосед с противоположной полки читал тоненькую брошюру с интригующим названием "Три имама". Покопавшись в памяти, Григорий вспомнил: что-то из истории ислама. Никуда не уйти от этих странствующих эрудитов, всё глотающих впрок и никому не приносящих пользы!
  
  
  Фрагмент 19.
  
  Новый 1976-ой наступил незаметно, крадучись, а в жизни Григория и Алисы уже была проложена годовая веха совместного пути. И всё бы шло в ритме относительного благоденствия, но нет ничего хуже для молодой души жития в изученном пространстве. Оно выматывало душу и тяготило, точно зубная боль. Одни и те же лица, улицы, автобусы.
  
  Как-то вернувшись с работы и перелистав томик Шеллинга, Ветров поставил на диск проигрывателя пластинку с песней "Битлз" - "Давай, уедем" и вышел на кухню, где Алиса уже готовила нечто между студенческим и супружеским ужином. Протиснувшись между столом и холодильником к своему патриаршьему табурету, он пододвинул пачку "стюардессы", вынул сигарету, долго разминал её в руках, неопределённо молча и решаясь на разговор.
  
  - Лисёнок, слышишь, что играют? - начал он с окраины.
  
  - Да, - рассеянно ответила Алиса, ставя на тлеющую конфорку закопчённую турку с ячменным кофе и спешно укладывая на места пакеты и банки, чтобы уже свободной от всех дел пристроиться рядом.
  
  - А не пора ли и нам куда-нибудь уехать? Как ты думаешь? - он методично делил яичницу вилкой на квадратики, не бросив, однако, и сигареты.
  
  - А, вот ты о чём, - Алиса озадаченно посмотрела на него. - И куда ты собрался?
  
  - Недавно наши получили письмо от Владимира. Пишет, что соскучился, но приехать не может. А из лёгких на подъём - только я.
  
  - Это ты лёгкий на подъём? - усмехнулась Алиса, намсекая на солидную комплекцию Григория. - Держите меня, я падаю.
  
  - Так ты едешь? - спросил Григорий, докуривая сигарету. - Развеемся, увидим новых людей.
  
  Он снова затянулся и уже надолго отложил окурок в пепельницу.
  
  - А как же с работой, Гриша? - растерянно возразила Алиса. - Мы же подневольные.
  
  - Возьмём отпуск за свой счёт, по семейным обстоятельствам. Скажешь: муж запил и мы расходимся. Видишь, какой я молодец?
  
  - Да, ты у нас вообще молодец, - протянула Алиса с лёгким раздражением. Ей не улыбалось вот так внезапно куда-то срываться, хотя изо-дня в день видеть одно и то же, - с ума сойти недолго. А Москва - она всегда, как магнит, притягивает людей. Детская мечта, которую, как программу, укладывают в наших людей: увидеть Ленина в мавзолее, посмотреть Кремль и Третьяковскую галерею. Три основных чуда столицы.
  
  
  Фрагмент 20.
  
  Лишь когда замелькали строения за стеклом и столбы силовых опор замельтешили в глазах, Григорий понял: вот, наконец, Москва. Забулькал, проснулся, молчавший сутки напролёт, динамик. Москва! Который раз приходилось входить через чистилища вокзалов в этот суматошный, невидящий тебя в упор, особенно, когда прижмёт беда, и цепляющийся по пустякам, - только подставься! - город.
  
  Поезд заметно сбавил ход, заскулив тормозами. Сейчас вынырнет перрон и никуда не денешься - шагнёшь на него, стряхивая с плеч призрачный покой купе.
  
  
  
  Фрагмент 21.
  
  Добравшись до берлоги братца, Григорий долго и настойчиво звонил в обтянутую красой кожей дверь. Дверь никак не хотела открываться, презрительно меряя спутников голубым глазком, но, наконец, ей надоело и она щёлкнула замком.
  
  Опухшее, то ли со сна, то ли после возлияний, лицо брата отражало полное недоумение происходящим, глаза его перебегали с Григория на Алису и обратно.
  
  - Твоя, что ли? - нарушил-таки затянувшееся молчание Владимир и сделал отдалённое подобие улыбки. - Заходи, откуда, с каких краёв?
  
  Они неуклюже обнялись в сверкающем зеркалами коридоре. Разлука больше пяти лет давала о себе знать.
  
  Оглядываясь вокруг, Григорий внутренне содрогался. Роскошно обставленная по тем временам квартира представляла собой мещанский рай со всеми атрибутами богатства и безвкусицы. Кричащие ультракрасками ковры полыхали со стен и полов, где на незакрытых и незастеленных пространствах обозначались немецкие обои и лакированный паркет, хрустальные люстры свисали тысячами капель с потолков каждой из четырёх комнат. Чешская, финская и бельгийская мебель, расставленная как бы с вызовом к неимущему миру, ждала не то экспроприаторов, не то кувалды возмездия за весь нагло-ослепительный блеск лакировки и позолоту инкрустаций.
  
  Кухня была вообще явлением космическим, забранным в модерновую облицовку из шкафов, полок, пультов, ламп, часовых табло. Неоновые плафоны, отражаясь мертвенным светом на кафеле и циновках, обещали полную стерильность и качественность всего того, что изготовят в этой лаборатории.
  
  Единственным негармонирующим элементом был здесь кактус, крошечный, притулившийся на кухонном подоконнике.
  
  В каждом человеке спит зверь, в каждом демоне спит ангел. Сия противоречивость начал необходима, хотя бы для того, чтобы мир не оцепенел от скуки и мог хоть как-то развлечься.
  
  Холостяцкая жизнь Владимира приучила его к одиночеству разумного эгоиста, воспринимающего всякие вторжения в личную жизнь, как глобальную катастрофу.
  
  Сейчас, сидя за кухонным столом с двумя молодыми людьми, - неизбежной напастью в виде близких родичей, - неожиданно для себя он начал оттаивать. Кадровый разведчик, натянутый как струна для игры в оркестре вражеского окружения, уступил место домашнему и ручному обывателю, готовому замурлыкать от подвалившей семейной идилии.
  
  - Как там Приморск? - спросил он, расслабленно положив свою ладонь на кисть Григория. - Ты знаешь, странная вещь - многих наших земляков я встречаю здесь и в Ленинграде. Помнишь старика-еврея, что бродил по Громовой? Вот-вот! Встретил на Невском! Так как же с городком?
  
  Григорий мысленно оглянулся через расстояние на оставленный город.
  
  - Строится, развивается... Меняется, знаешь, - помедлил. - Нам это и незаметно, но, кажется, меняется достаточно быстро. Не знаю, в лучшую или в худшую сторону...
  
  - Ты это брось! - одёрнул его брат. - В нашей стране всё идёт и будет идти только к лучшему. Ты уж мне поверь! Какие стройки, какая энергия во всех. И всё есть!
  
  Владимир поискал глазами вентиляционную отдушину и с минуту не сводил с неё глаз.
  
  Алиса весело поглядела на обоих братьев и тут же спрятала улыбку.
  
  Григорий, расправляясь с зелёным горошком, молча пожал плечами и выскреб кусочком хлеба остатки майонеза.
  
  - Ну, вот, - сказал он удовлетворённо, - теперь и я мастер чистых тарелок.
  
  Алиса снова улыбнулась иронически. Ещё бы, - скупость москвичей входила в поговорку. На последнее - жиденький компотик и спать, если уснёшь.
  
  
  Они лежали в полутьме, погружённые в московскую ночь, озвученную одиноко всхлипывающими моторами легковушек, отдалённой музыкой и неясными звуками многоквартирного дома.
  
  - Ты спишь? - полушёпотом спросил Григорий Алису.
  
  В знак ответа та перекатилась на живот и упёрлась упругими грудками поперёк его груди. Григорий погрузил усталые пальцы в её растрёпанную гриву.
  
  - Как тебе городишко?
  
  Алиса задумалась и, помедлив, ответила:
  
  - Много машин, много толкотни, муравейник какой-то. А братец твой - тот ещё тип...
  
  - В каком смысле? - Григорий насторожился.
  
  - Когда ты вышел, - Алиса ухмыльнулась, - он спросил: первый ли ты у меня и отпустил дешёвый комплимент.
  
  - Какой?
  
  - Я уже не помню какой.
  
  
  
  Фрагмент 22.
  
  
  На следующий день Светов-старший зашёл в комнату, отведённую гостям, помялся на пороге.
  
  - Гриш, - сказал он, - что вы здесь кисните? Девятый час утра. Походите по Москве, в музеи, в Ленинку. Да и мне на работу пора, что вы дома одни будете делать? Ухожу ведь я...
  
  Григорий понял, что брат выпроваживает его из дома. За книги что-ли боится?
  
  - И сколько же нам гулять? - спросил Григорий, пряча усмешку.
  
  - До пяти. В пять я дома, - с готовностью ответил брат. - Деньги нужны? Вот тут у меня двадцатипятирублёвка завалялась, бери. Больше пока нет, извини. Собирайтесь. Я вас до Третьяковки подброшу. Билеты достанем.
  
  
  Если в библиотеках спит разум человечества, то в музеях спит его красота. Гениальная мысль посетила человека, основавшего первый музей на Земле. От столетия к столетию заполнялись залы и галереи мира бесценными свидетельствами жизни рода людского, выхватывая самые лучшие, самые трагические и великие моменты его существования.
  
  Вместе с небольшой группой посетителей странствовали Григорий с Алисой из зала в зал, наполняясь особой силой, трепетом, приближённым к священному. Залы русской живописи ошеломляли своими картинами, ясно говорившими о великом подвиге художников известных и почти безымянных, создававших свои полотна во имя любви к Родине, людям, бесконечному состраданию к ним.
  
  Григорий задержался в зале Верещагина. Взгляд, переходивший от одного, леденящего ужасом, сюжета к другому, остановился наконец на широком полотне с изображением восточной крепости, построенной на краю озера сказочной чистоты и синевы. Хотелось сесть на песчанный берег и дышать влажным воздухом, пока небо не покроется багровыми закатными красками. Вот бы где отдохнула сейчас душа! Но Алиса уже тянула его за рукав.
  
  
  Отправив родственников в странствия по музею, Светов-старший погнал свою "волгу" по Ленинградскому проспекту в сторону кольцевой, промчался мимо метро "Аэропорт" и "Сокол", сбавил газ при выезде на Волоколамское шоссе и потом, медленно набирая скорость, пролетел через Тушино, пересёк кольцевую дорогу и сразу за ней повернул направо, на Пятницкое шоссе. Километров через пятнадцать, оставив за собой посёлок Юрлово, завернул еще раз направо и проехал мимо дорожного знака "Проезд запрещён". Здесь, в этой стороне находилась знаменитая 101-ая разведшкола, официально именуемая Краснознамённым институтом Первого главного управления КГБ СССР. Два здания, окружённые тенисными кортами и, соответственно, оградой. Здесь, миновав высокие ворота, Светов пробыл около двух часов, потом вышел с двумя мужчинами, одетыми в светло-серые костюмы, щёлкнули дверцы и "волга" покатила обратно. Дел у братца было по горло.
  
  
  Вечером усталые путники нырнули в прихожую. Брат писал отчёт, на письменном столе валялись стержни, листы исписанной бумаги. Расхаживая по залу, Светов-старший махнул рукой на переносный телевизор - забирайте, мол, в другую комнату и не мешайте.
  
  Григорий включил Алисе телевизор, а сам скользнул в библиотеку - выбрать что-нибудь на сон грядущий. Корешки книг мягко высвечивались колокольчиками торшера: Грин, Гюго, Тагор... Стоп. Ага. А вот и полки с философией! Григорий раскрыл тёмно-коричневый том сочинений Куно Фишера, дореволюционное издание, пересыпанное "ятями" и латинскими "i". Где Владимир только достаёт эти древности? Так что же там у Фишера? Учение Спинозы... В одном ряду с собранием Фишера стояли Кант и Юм. Полкой ниже - "Атхарваведа", "Араньяки", "Рамаяна", что-то на английском языке.
  
  Дверь скрипнула, братец сунул голову:
  
  - Ты здесь? Смотришь? Давай, смотри, - по лицу Владимира скользнула лёгкая улыбка. - Тут ко мне приятель, из артистов, звонил. У них намечается "капустник" или, точнее, "квартирник". Придёт сам Высоцкий. Будет петь новые песни. Знаешь, кто это?
  
  Григорий наморщил лоб, припоминая.
  
  - В кино снимался, в "Вертикали"?
  
  - Вот-вот. Завтра к одиннадцати утра будь готов, как штык. Вдвоём сходим. Алиса пусть посторожит квартиру.
  
  Григорий кивнул и задал встречный вопрос:
  
  - Слушай, я хотел полистать на ночь Ленина. У тебя его "Философских тетрадей" не имеется?
  
  Брат заулыбался ещё шире:
  
  - Как это нет? Есть, в кабинете. И издание хорошее. Пойдём, я тебе дам его сейчас. Только до полуночи не зачитывайся, завтра надо быть свежими.
  
  
  Фрагмент 23.
  
  Светов остановил машину где-то на окраине Москвы. Поднялись на второй этаж по обшарпанной лестнице. Мелодичный звонок в обитую кожей дверь - и им сразу же открыли. Накрашенная дама, выглянувшая из-за двери, радостно улыбнулась Светову-старшему и обернулась, сказав в глубину квартиры, сидевшим там:
  
  - Серёжа пришёл!
  
  Григорий, предупреждённый братом, ничему не удивлялся.
  
  Из глубины донёсся чей-то подвыпивший басок:
  
  - Володя, к тебе Сергей Есенин пришёл!
  
  - Есенин? - сипло ответил ему, видимо, Володя. - Пусть заходит. Заходи, Серый, у нас тут кое-что ещё осталось.
  
  Послышался женский смех.
  
  В ярко освещённой комнате за столом, уставленным бутылками и закусками, сидели трое мужчин. Застолье только разгоралось. У одного из сидящих, по-виду - явного алкоголика, на коленях лежала семиструнка. Он хрипло крикнул:
  
  - Гостям - величальную!
  
  И тут же что-то затренькал, смутно напоминавшее "цыганочку".
  
  Дама полушёпотом сказала братьям:
  
  - Знакомьтесь, Володя Высоцкий.
  
  Старший Светов изобразил полное изумление. Лицо его было простодушно, но тело закоченело от напряжения. Впрочем, сие понимал только Григорий.
  
  Легендарный Высоцкий, основательно выпивший, перебирал струны жилистой рукой. Потом грохнул по ним изо всей силы жёлтым от никотина пальцем и заревел на все этажи:
  
  - Добрый день, добрый день, я так - оборотень...
  
  Григорий с ним сразу же согласился, хотя дальше песня оказалась интересной.
  
  Пили, ели, курили.
  
  Затем, скорчившись на стуле, Высоцкий дребезжащим голосом иммитировал Папу Римского:
  
  - А мне не страшно - я в сутане, а нынче смерть - в Афганистане...
  
  Афганистан опечалил обстановку. Все стали мрачными, тыкали сигаретами в тарелки и роняли пепел на брюки.
  
  Высоцкий обводил всех глазами, налитыми кровью, как бы высматривая, к кому бы придраться, и вдруг значительным голосом объявил:
  
  - Спасите наши души! Это о подводниках.
  
  - Ой, Володя, - защебетала дама, - спой об аквалангистах. Я от неё вообще...
  
  Пьяный Володя польщённо усмехнулся, но стоял на своём:
  
  - "Спасите наши души" и одну на прощание. Мне уже пора - завтра спектакль.
  
  Однако до песен добрались не скоро.
  
  Все говорили, говорили. Мужчина плотного сложения, которого все называли Осичем, травил анекдоты и при этом так заразительно смеялся, что над многими анекдотами гоготали просто за компанию. Среди этой говорильни Григорий услышал тихий вопрос брата, обращённый к Высоцкому:
  
  - Володя, а как вы относитесь к академику Сахарову?
  
  Комната мгновенно наполнилась тишиной так, как будто здесь только что кого-то нечаянно убили и теперь смотрят на дело рук своих. Высоцкий насмешливо разглядывал Светова-старшего. Поглядел, качнул головой и обратился к плотному Юре:
  
  - Сколько на твоих?
  
  Тот, вскинув руку и добродушно усмехаясь, сказал:
  
  - Заполночь, Володя, заполночь.
  
  - Как отношусь? - Высоцкий обернулся к Светову-старшему. - С явным интересом.
  
  - Значит, будет песня? - нашёлся Ветров-старший.
  
  - Ждите, - коротко ответил Высоцкий и поднялся из-за стола.
  
  - Мне надо звонить, - объяснил он сидящим и скрылся в коридоре.
  
  О чём он там и с кем говорил - было неясно, только через несколько минут он вернулся с растроенным лицом. В комнате царил перекрёстный гомон, только улыбающийся Юра повернул голову и спросил участливо:
  
  - Из Парижска звонили?
  
  Высоцкий изменил лицо на полуидиотическое и почти выкрикнул:
  
  - Граждане, катастрофа в Китае!
  
  - С нашей стороны есть потери? - не унимался толстяк.
  
  - Поезд с рельсов сошёл, пассажирский.
  
  - Это тебе Всеволод сообщил? - лениво поинтересовалась женщина.
  
  Высоцкий деланно засмеялся:
  
  - Какая проницательность, мадмуазель. Ты смотри на них!
  
  - Опыт, Володя, опыт, - ответила женщина и попросила. - Спой нам что-нибудь.
  
  - Или сыграй, - молчавший до того усатый и худой мужчина подал реплику.
  
  - Есть гребёнка? - деловито осведомился Высоцкий.
  
  Гребёнку тут же принесли. Высоцкий повертел её в руках и с шутливым пафосом произнёс:
  
  - И я, как дурак, на гребёнке, обязан вам что-то играть. Осип Мандельштам.
  
  - О! - сказал усатый и худой. - Нет слов.
  
  Гребёнку оставили в покое. Ночь продолжалась.
  
  К трём часам гости наконец разъехались по домам.
   - Видал клоуна? - спросил Владимир брата, уже подруливая к подъезду. - И за таким вот сокровищем я обязан вести наблюдение!
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"