Богдан Агрис
ТЕЛО АНГЕЛА
Стихотворения 1992 - 2016 гг
УВЕРТЮРА
Как прорастали души на рассвете...
А звёзды гасли - в этот самый час.
Потом пришёл полями долгий ветер.
Он в травяные спутанные клети
Заглядывал - и вновь скрывался с глаз.
Истома, чуть растянутое время.
Вдоль времени струились ковыли.
Мы взяли рост как пасмурное бремя.
И вот уже пробито стеблем семя:
Мы медленно выходим из земли.
Вселенная, - о, как ты одинока!
Тумана проредь - и речная прядь...
Здесь нет еще ни имени, ни срока.
Но имя вдруг приходит издалёка:
Его мы начинаем повторять.
Из повторений проступают эры.
Галактика сияет тяжело.
Вот я - трава. Вот - птица. Вот - химера,
Что в омуте зелёном атмосферы
Так осторожно пробует крыло.
Перерастать. Перелетать сквозь вёсны.
Из плоти - в семя. Сызнова - в простор.
Стоцветно время. Небеса - стоосны.
По берегам разросшиеся сосны
Ведут беспрекословный разговор.
Всё это было. Длинный слог ковылий,
Дыханье почв, холодная роса.
А что там дальше? Световые мили,
Лучистый шёпот ангельских надкрылий,
Стоосные слепые небеса...
Но как ни тянет нас седое пламя,
Нам будет грустно улетать с земли.
Идёт пространство острыми углами.
Светляк - фигурка с ломкими крылами
Теряется в сверкающей пыли...
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ (АЛЬФА)
Я вхожу в тебя взглядом - до дрожи,
Допьяна, до мурашек по коже.
Имя пробую - словно на вкус.
Кровь шершавит. Сбивается пульс.
О, какая отрада для взора
Этих глаз невозможных озёра...
Спят озёра в карельской тиши.
Мягкий, пасмурный день. Камыши.
Глянцевитое Севера небо...
Калевалы высокая небыль.
Затянувшийся клин журавлей....
Ты подходишь. Ты смотришь. Скорей -
Дай мне имя. Скажи мое имя.
Я рождаюсь - словами твоими.
Я живу только волею губ -
Этих губ, медоносных и нежных....
Ты - прекрасна. А небо - безбрежно.
Так - всегда. Так - положено быть.
Облакам полагается плыть,
Мне - любить тебя. Морю плескаться,
К звёздам льнуть в вихре долгого танца,
Как ко мне ты, любимая, льнешь...
Мир родился. Он странно похож
На тебя... Ты вошла в его сердце,
Как в моё... И не скрипнула дверца,
Не встревожились Гончие Псы...
Но смотри, как склонились Весы...
Этих плеч повторяя обводы
Вышли реки - нести свои воды
К морю, где им попробовать вновь
Суть вот этого слова - "любовь".
Растворенье и сердцебиенье,
Первый день - и последний - Творенья...
Значит, ты мне была суждена
В день, когда молодая волна
В первый раз выходила на берег
Атлантиды, Европы, Америк....
И к груди твоей тихо склоняясь,
Первоцвета нежданная завязь
В первый раз приманила пчелу
К своему луговому столу..
Два холма над прекрасной равниной...
Да, украли они у дельфинов
Этой линии мягкий подъём.
Заполняя собой окоём,
В стан твой гибкие травы влюбились...
Над землей, всё отчетливей ширясь,
Ликовал самый первый рассвет...
Вот тогда, у рождения лет,
Подошла ты, и руку дала мне.
Оживали и ластились камни,
И зверями ложились у ног,
У твоих, чтобы только согреться,
Чтобы выпросить имя, и сердце,
Чтобы жизнь подарила им ты...
И частицу твоей высоты...
***
Ровесники легчайшего огня,
Чьи линии просторны и чисты, -
Они легли на тонкие листы,
Они вошли в седой набросок дня,
И ладят в небо гибкие мосты.
Кто тянет время в наши города?
Кого нам нипочём не опознать?
Но знает их лесов святая знать,
К ним ластится оконная слюда
И льнёт снегов больная белизна.
Давай ещё хоть день не вспомним их.
Давай ещё повременим пока.
Они - не смерть, хотя и смерть легка.
Они - не стих, хотя робки, как стих,
Пришедший погостить издалека.
***
Нет, не ушли от нас светлые боги -
С нами они.
С нами незримо бредут по дороге
В ночи и дни.
С ними встречаемся мы на ночлеге,
В свете костра.
С ними беседы ведём у телеги,
Делим места.
Частые гости в их вечном сюжете,
Лишь иногда
Можем мы явственно вспомнить об этих
Днях и годах.
Днях и годах в их стране, в их всегдашней,
В их молодой,
Там, где ажурные вспоены башни
Светлой водой.
Там, где деревьями сказано вчерне,
Чем мы живём,
Там, где волшебные кони вечерний
Пьют окоём.
Но обрывается даль заревая
В омрак сквозной...
Так и живём мы, о том забывая,
Жизнью двойной.
ПТИЦЫ
1.
На крылах отточенных и верных,
Сквозь просторы воздуха литые
Несколько веков уже примерно
Мы летим и ставим запятые.
Птичья стража, выводок весенний,
Выводок нездешний, пережитый, -
Сторожим мы ангельские сени,
Охраняем ангельское жито.
Ставим запятые в строках неба,
Там где вдруг зиянье и огреха.
Нам отведать ангельского хлеба
Под раскаты ангельского смеха.
Грай вороний или клич лебяжий,
Голубь, что воркует нотой ниже, -
Этот гомон ворожит и княжит
Что в Москве, что в Риме, что в Париже.
Птичий род, отточенный и верный,
Свита Богородицы святая,
Мы еще не выросли, наверно,
Мы летим, себя перелетая.
Вёсны, лета, осени и зимы
Нашими путями перешиты.
А на купине неопалимой
Вечно зреет ангельское жито.
2.
На пространствах древних, обветшалых,
Пишем мы кривыми взлётов птичьих.
Ничего, казалось, не мешало
В давнее уйти косноязычье,
В долгие заветные темноты,
В нашепты коры шероховатой.
Но яснились звёзд весенних ноты
В радостном упорстве остинато.
Эту ясность, эту молодую,
Для письма мы взяли камертоном,
В росчерке свободном чередуя
Глыбы гор - и лунные затоны.
Наших птиц заоблачные встречи
Немота глухая не погубит.
Но пространство всё противоречит,
Всё мешать, всё рваться странно любит.
3.
Сколько новых племён в облаках...
Там достанет на всех сквозняка.
Нам теперь суждено эту овидь,
Сквозняковый и долгий проём,
Нами намертво взятый внаём,
Птичьей алгеброй хоть обустроить.
Нам даны траектории птиц:
Вот - неровные петли синиц,
Ястребиное злое кружало,
Лебединый пологий разлёт,
Белой чайки стремительный лот,
Что вонзается в море, как жало.
Голубиные вспорхи, шажки,
Неприметные совьи стежки,
Синусоиды рваные уток,
Хлопотливые дёрги ворон, -
Это всё, что теперь нам дано,
Чтобы в рай обратить промежуток.
Да, из птичьих воздушных письмен
Возведём и округлости стен,
И ажурные острые крыши.
И в подвалах еще до зари
Зашевелятся нетопыри,
Заскребутся прозрачные мыши.
***
Только ночью на Самайн они оживают, когда
Лунный луч бередит их наскальные злые портреты.
И недоброй ордой забредают они в города,
И лихие тогда начинают сбываться приметы.
Мы во власти у них до поры, как не вызреет день.
И я вспомню с утра, - но и это я вспомню не сразу, -
Как убитый бизон поднимал на рога мою тень,
И сверлил моё сердце раскосым и горестным глазом.
НОВЫЙ ТАЛИЕСИН
...Одно и то же обреталось там:
За силуэтом ржавого моста
Шло, помню, поле в оспинах промоин,
Где склики неуместных колоколен,
А вранья речь ещё перечит им...
Ещё и паровоза дальний дым
Мешается с его ж гнусавым зовом...
В лесу окрестном - бурелом и совы,
И озеро - в оправе тишины....
Наверное, туда уходят сны,
Когда им лень и недосуг нам сниться.
Скрипят, скрипят седые половицы
В приземистой избёнке лесника...
И к рунам вдруг потянется рука.
И за слезой на кончике ресницы
Пойдут дрожать пространства и века,
Пойдут маячить сёла и столицы...
Дай мне огня - он нужен мне пока...
Я закурю медлительную трубку,
Я подманю вспорхнувшую голубку,
И сонных вод губами прикоснусь...
Я столько вёсен знаю наизусть,
Я так давно слежу за облаками,
Что поле зренья обратилось в камень
С прожилками лишайника и мха...
А почву всё взрывают лемеха,
А дождь идёт своей хмельной походкой
От околотка и до околотка -
Размоет склон, в прохожего плеснёт...
Кому вода, а мне всё только мёд,
Всё молоко, всё звёздные цикады...
И править мне неспешные обряды,
Мир принимая, как птенца в ладонь...
И лёгок будет мне любой огонь...
Я сам хочу певучей, лёгкой плоти,
Всё я томлюсь по ласковой работе -
Свет связывать в тончайшие узлы...
И кто рискнёт сказать, что вещи злы?
Распадками, лакунами святыми
Мир тихо проговаривает Имя,
Что втравлено в основу древних кож.
Легко оно, а вот не подберёшь.
Произнеси его, совсем слегка
Растягивая гласные в распеве, -
И смотришь - будоражатся века,
И не сыскать линеек и лекал
Смирить пространство, пляшущее в гневе.
Согласные немного огрубишь, -
И погляди: в зените солнце злое,
И мир исходит лихорадкой зноя,
Над ним стоит кладбищенская тишь...
А слог пропустишь или вставишь лишний -
И корни зашевелятся у вишни.
Вот и пошла потеха! Старый бук
Ведёт к Москве-реке своих погодков.
Рябина строй выдерживает чётко,
Тростник решил, что он теперь бамбук,
И стрелы полетели, словно птицы,
В еловый строй, прикрывший нам столицу.
За железнодорожный переезд
С березняком сосняк схлестнулся крепко.
Над травами начальницей - сурепка.
Грозится ясень "Стариною Мест",
И кропотливо ищут casus belli
Головки распустившегося хмеля.
Но папоротник так же мудр и тих.
Мхи и хвощи по-прежнему на месте.
Им повод для раздора неизвестен,
Им в миллионолетиях своих
Всё прошлогодний снег - миры и войны,
И даже склик всегдашний колокольный.
Пора домой, домой давно пора!
Я возвращаюсь в город осторожно.
Но истинна, пряма и непреложна
Развернутая мною днесь игра.
И только лишь вечерним станет воздух -
Сомкнутся надо мной миры и звёзды.
ДАЛЬНИЙ ПОЛУСТАНОК
На железнодорожной тишине,
Где рядом - камышовый острый шелест,
И звёзды косяком идут на нерест,
И сосны подымаются к Луне, -
Так вот, на тиши железнодорожной
Свои мы пишем песни осторожно.
Как глаз циклопа, смотрит семафор.
В глуши пруда - лягушачья бравада,
И тянется тысячелетья кряду
Вдоль времени пологий косогор.
Еще раз - пишем мы на тишине,
Что рельсами сквозь зренье протянулась,
Но не захолодела, не замкнулась,
А стелется туманом по стерне,
Заходит в сёла, где проулки кривы,
И дремлет у корней огромной ивы.
До срока поезда отменены.
Ночь ладится напористо и споро.
Разбрасывает папоротник споры.
Доносит ветром запах белены.
А близ платформы - росчерки рябины,
Да гомон затяжной и воробьиный.
И мы уже не верим в поезда,
И в города далёкие не верим.
И зренье обостряется по мере
Того, как разгорается звезда.
Оно недаром: на вершине лета
Мы обнаружим - зренье стало светом.
МЕЖДУМИРЬЕ
Нет, не память меня подвела:
Если вдуматься - наоборот...
Чьи меня уносили крыла?
Что за осень я вымерил вброд?
Помню: сруб - обомшелый, кривой,
И в реке - затяжная вода.
А не вспомнить мне лишь одного:
Как сумел я добраться туда.
Что ещё вспоминается вдруг,
Ненароком и исподтишка?
Как узор не свести в полукруг -
Всё никак не хватает стежка,
Застарелых дождей бечева,
Из которой я сумерки плёл,
В час, как млечные тетерева
Напускали туманы на дол.
А в избе - всё седьмые углы.
Я от них убегал на откос,
Где в тоскующем голосе мглы
Начиналась изнанка берёз.
И по морю из трав и камней,
Из-за самой далёкой межи,
Острова приплывали ко мне,
Как огромные злые ежи.
Острова из задумчивых глин,
Острова из корней да беды.
А у края небес исполин
Всё коснуться пытался звезды.
Но, мне кажется, эту звезду
Стерегла золотая сова...
И всё видятся мне, как в бреду,
Сплошь в прорехах, его рукава.
ПЕТЕРБУРСКИЕ СТАНСЫ
Я даже и не болен. Так, пустое...
Качалась ветка на сквозном ветру,
Протягивались тени - в пустоту,
Но находили марево густое,
И понемногу растворялись в нём,
Сходя, как в воду, в дымный окоём.
Зеленый дым весны... И эта рвань
Лохматых облаков в прорехах бездны -
Лазоревой, жестокой, бесполезной...
Но грань уже тогда зашла за грань;
Кристалл пространства сломан и недужен.
Еще вчерашний день, - но он не нужен.
Я пью твой воздух. Режусь о края.
Но не могу остановить дыханья.
Ребрятся посуровевшие зданья,
На свой манер ткань города кроя.
Над кровлями, как вол, стоит Юпитер.
Я тихо понимаю - это Питер.
Иду. Передо мной стоит Нева,
С мостами вместе поднятая в небо.
Здесь голуби снуют и просят хлеба.
За их крылами - островов канва.
А справа полю зренья служит рамкой
Святая глушь Михайловского замка.
Я вновь продрог и воспалён слегка.
Здесь облака в сквозном разрезе ветра.
И стелятся по карте километры,
И к небу поднимается река.
И дремлет в аквареловости сонной
На полукруглой площади колонна.
Чего еще мне? Долгий ритм горчит,
И ангел, улыбающийся зыбко,
Мне каждый день подносит по ошибке
От города простывшего ключи.
Да, я их принимаю, только вскоре
Мне уходить в сентябрьское море.
И я уже качаюсь на воде,
Вокруг меня - дома, дворцы и шпили.
Я вязну в невском кропотливом иле.
Теперь я здесь, а далее - везде.
Куда ж нам плыть... На это не ответить
И уходить в сырой туман столетий...
***
Разговоры утихнут, и чистое время начнётся.
Буду я с его дна, как со дна затяжного колодца
Наблюдать, как немыслимы звёзды при солнечном свете,
Как уныло в степи голосит заблудившийся ветер.
А потом повернётся и время своею изнанкой.
Журавлиные стаи пройдут сквозь меня спозаранку,
Журавлиные стаи из дней, завершенных отныне,
Журавлиные стаи в октябрьской безветренной стыни.
***
Танцы ночного города,
Пьяная вера во что-то.
Трезвости - никакой.
Шляпы, плащи и бороды,
Окон бессонные соты,
Зовущие на покой.
Танцы ночного города.
Вера... А небо - серое.
Небо моё одинокое -
Ты позови меня!
Окон проёмы, плоскости
Стен в дождевых потёках,
Да где-то у сердца - всполохи
Танцующего огня.
БАРХАТ НАОЩУПЬ
Отточие стоит на цыпочках дождей,
Оно не выдержит на плоскости ни часа.
И вот уже горчит бумажная гримаса.
Что книги морщатся под нашепты дождей?
Отточие, прострел, и раненую плоть
Ненужного письма взять, сладострастно скомкать...
Что трезвых губ кайма, что ледяная кромка, -
Все помнит голоса простреленную плоть.
Смотри как светится шершавая кора.
И жадный взгляд готов ее любую складку
Любить до озыби, безвременно и падко.
Зрачок царапает шершавая кора.
А раковины флейт не менее длинны,
Чем остов ящера, и сны растут зловеще,
Их призрачный каркас обвил в сто петель вещи,
Но раковины флейт не менее длинны.
А город смотрит вдаль протяжно и тепло.
Но башенных часов с туманом вперемешку
Я чувствую хребтом картавую усмешку,
Хоть город ластится протяжно и тепло.
ПО МОТИВАМ ЕККЛЕСИАСТА
Порой, хотя твои повадки львины,
Ты кажешься спокойна и добра.
Так под Луною комья белой глины
Напоминают слитки серебра.
Течет река сквозь глинистые скаты,
Кувшин с водой, бесхитростная снедь...
Как любишь ты, мой ангел виноватый,
Серебряной цепочкою звенеть.
Покуда крепь кувшина не разбита,
Пока цепочка не разорвалась,
Испей ото всего, что пережито,
И звеньев ощути сухую связь.
Какой день лучше - смерти ли, рожденья, -
Не вдумывайся в это, не спеши...
Но падают серебряные звенья
В продолговатый глиняный кувшин.
ПРОРОК
Я с вами говорю о том, что ныне,
И присно, и останется вовеки.
Мои реченья - свет Звезды-Полыни,
Что в День Суда отравит ваши реки.
Не надо ни приюта мне, ни хлеба.
Я ухожу один по бездорожью.
Мои проклятья вспархивают в небо,
И ясно вдруг, что это птицы Божьи.
***
Когда, опоры лишена,
Земля летит в немом просторе,
И вековая тишина
Захлёстывает нас как море,
Луны прохладные лучи
Так скупо освещают землю.
Луна огромная молчит,
Над городом огромным дремлет.
И ты, и ты заснул, как все, -
Ты, летописец и глашатай.
Заснул, когда уже совсем
Беззвучьем дольний мир расшатан.
Когда, жестоки и правы,
С осанкой горделивой лени,
На улицы выходят львы
Из неизвестных измерений.
Восстань, узри и запиши
Как ночь горда повадкой львиной...
Как город властвует в тиши
Над обездвиженной равниной.
Твои слова наперечёт.
Будь злее, пристальней, короче.
А ночь течёт, течёт, течёт, -
И всё не завершиться ночи.
***
Лунные долины,
Лунные ручьи.
Были масти львиной,
А теперь ничьи.
Льнули к сердцевине,
Слыли янтарём,
А теперь пустыне
Отданы внаём.
***
Как в этом светлом мареве колонн,
Я опрокинут в чей-то давний сон...
Заброшенный в пространство белой ночи,
Здесь ангел спит... Проснуться он не хочет, -
И вот, встают фасады и мосты.
Затерянные в сумеречной глади,
Они прямы, как войско на параде,
То ангел их сновидит с высоты.
И вот мне тоже грезится и мнится -
Мне видится совсем иной столицы
Сырой и неустойчивый апрель.
Косой и тонкий нож стоит в зените,
Сверкая, словно царственный Юпитер
В соседстве с витражами Сент-Шапель...
А спящий задыхается и стонет,
И что-то в тонком поменялось тоне, -
Строй зданий заструился как живой...
Вот росчерк солнца поперёк картины -
То словно звонкий отблеск гильотины
Над спящей Александра головой...
РОНДО
"Дантон, Дантон, почему ты спишь", -
Записка в руке, дрожа...
А ему бы с парижских весёлых крыш
Следить за броском стрижа.
А ему бы в полях собирать цветы
С весёлой ребячьей гурьбой.
Дантон, Дантон, посмотри - мосты
Парижские под тобой.
В Конвенте докука и всё врасхлёст, -
Недобрые времена.
Туман ложится на Новый мост,
И близится жерминаль.
Он прочь уйдёт, и рукой махнёт, -
Ему всё равно уже.
Ему важны лишь цветочный мёд,
И долгий полёт стрижей...
***
Я отпускаю-пускаю по водам мой хлеб -
Легкий кораблик из мягкорассыпчатой зерни.
Я опускаю ладони и вижу, что слеп -
Не до конца, так чтоб чувствовать отсвет вечерний,
Отсвет закатный, мне брошенный солнцем в лицо, -
Выкроить чтобы хоть сны из багряного плата...
Выкроить сны - или выкормить вещих птенцов?
Выкроить сны? Или выстроить за ночь палаты?
Я так хочу прикоснуться к Твоим образам,
Дева-Владычица, Матерь-Заступница, только
Страшно почувствовать, как по иконе слеза
Нитью багряной струится, и где та иголка,
Чтобы в нее провести эту алую нить,
Мир раскроённый, разорванный мигом заштопать.
Я не обучен и слеп - ну куда же мне шить?
Слезы твои пропадут - или станут потопом?
Мало кто знает, но больше я так не могу.
Сердце мое не вмещает таких лихолетий.
Здесь убивают как жрут - второпях, на бегу,
Не отерев ни клинка, ни свинцованной плети.
Я опускаю ладони, и счастлив, что слеп.
Не до конца - так, чтоб чувствовать отсвет вечерний.
Я отпускаю-пускаю по водам мой хлеб -
Легкий кораблик из мягкорассыпчатой зерни.
ЭЛЕГИЯ ОСТАНОВЛЕННОГО ВРЕМЕНИ
...Да, ты права. Барокко загостилось
У нас в Москве, но ты не виновата.
Ты так хотела, чтобы время длилось
Под ливневое горькое стаккато.
В ушко ночного неба - облака
Любила продевать твоя рука,
Их растрепав в бахромчатые клочья.
А я влюбился в долгое отточье
Твоих движений, в задержанье их,
Почти неуловимое для взгляда...
Мне миновали восемь вёсен кряду,
И время было - длить всё тот же стих..
Тянулись дни, как провода. Их дрожью
Заболевал и я, когда - по коже,
По нервам, по всему, что я лишь есть -
Звонки твои сквозили - звёздным током,
И я вбирал - всем слухом одиноким -
Трезвона всполошившуюся жесть.
А после говорила ты, - с оттяжкой,
Как бы припоминая, позабыв,
Значенье слов... Так дождь на кипень ив
Роняет слезы, - вдумчиво и тяжко...
А город вновь морочил листопад,
И листья на карнизы и балконы
Ложились, как ложится на иконы
Багряно-золотой, в огнях, оклад.
Зонты шуршали, затихала скрипка.
При встречах ты проделывала гибко
Свой полуироничный реверанс.
И я встречал упрек любимых глаз -
Любимых, разлюбивших? Осторожных,
Как барышня пред узником острожным.
И время совершало шаг назад,
Хотя вперед, к тебе лететь хотело.
И становилась мне белее мела
Моя душа, хоть был упорен взгляд.
...Мне не избыть ошибки никогда.
И ты всё в том же затяжном отточье.
И всё бежит по трубам водосточным
Не время, нет, - обычная вода...
ИМЯ ЛУННОГО ВЕТРА
Нарисуй меня снегом на паперти вспаханной пашни.
Дай мне в руки зеркальные свитки.
Имя южного ветра я стану глотать вперемешку
С посеребренным льдом.
Я схвачу вековую остуду концами смеющихся пальцев.
Прошлогодние молнии лягут к ногам бересклета.
Тишина потечет по морщинистой пажити неба.
Время станет встревоженной рыбой плескаться в струях тишины.
Стилос ветра отточен.
Лунный воск подготовлен к работе.
Я целую следы пролетевшей и скрывшейся птицы.
На изломы сетчатки накинь календарную сеть
И смотри в это небо...
Камни лижут мне ноги.
За прожилками клена,
За паутиной созвездий
Растревожен, в истоме, трепещет не мой поцелуй.
Дай мне этот кувшин.
Дай тростник, бересклет, мяту, тмин и немного свирели.
Я задумал вчера сотворить хоть немного пространства.
Мне становится тесно, и я задохнуться боюсь.
Спит столица империй.
Сторожа запускают шутихи.
Гамлет встретит отца, и начнется неведомо что.
А душа моя стала пергаментом, не берестою.
Кровь давно опрозрачнена, карий зрачок обесцвечен.
Гамлет ищет меня, но ему не нужна эта встреча.
Все гораздо страшнее.
Сухою соломою пальцев
Я плету гобелен - лунный свет завивается в пряжу,
Чтобы чье-то лицо заглянуло мне в самое зренье.
Разноцветные стекла бесстыдно слагаются в имя.
Тень от платья горчит, на камнях иероглифы или...
Я боюсь продолжать. Я, наверное, болен рассудком.
Вновь ее силуэт мне встречается на перекрестке.
Особняк за оградою, запах сирени и голос.
Я умею писать не стихи, а мотивы и всплески.
Я забыл, кем я был. Я в империи южного ветра.
Я в столице столиц. Ваше имя, похоже, Елена?...
У меня же не имя, а вздох обветшалого ветра.
У меня на руках засыпает раскрывшийся ландыш.
Я давно заблудился в своих голосах и обличьях.
И, похоже, что жизнь отпустила меня этой ночью
На заслуженный отдых, и падали звезды в осоку,
И смотрело в огонь распаленное око циклопа.
Бледный конус кометы походит на след сталактита.
Имя южного ветра становится флагом на башне.
Алфавит забывается. Память становится светом.
Лишь один поцелуй. Или только пространство для взгляда.
***
"И пред престолом - море стеклянное, подобное кристаллу"
Откр. Иоанна Богослова, 4, 6
Се - твердь стекла. В его сквозных расщепах
Горчит дождей заветренная взвесь.
О, как сырые нашепты нелепы
Тем, кто в стекле от века и поднесь!
Мы впаяны, как древние стрекозы,
В декартову размеренную глушь.
И не взлететь. И не разбиться оземь.
Не танцевать над зеркалами луж.
Всё сужено. В стекле темно и плотно.
Не спится - что ж: сочти себя до ста.
Как страшно быть - и всё же быть животным
В святой глуши слюдяного листа.
Прожилками саднят крыла стрекозьи.
Что, тяжела фасеточная стклянь?
Не хватит лжи - и не достанет розни
Пробиться сквозь, в мутнеющую рань.
Пей твердый воздух - с ненавистью к тверди,
Что льется в обожженный ком трахей.
У стрекозы - не сердце: лишь предсердье,
Коснеющее в ветре, как в грехе.
Нам - не болеть, не ждать, и не страшиться.
Всё отболело и отождалось.
Лишь знать, что время - острая страница:
Перевернись - переломи стрекоз...
* * *
Я просыпаюсь. Я режу свой сон о хрусталь.
Лезвие ветра - в фасеточном саване ос.
Ёрзают буквы, и напрочь слетают с листа
В рдяное марево светом распятых берез.
Город скользит по ладони, и тонет в стерне.
Город сквозит привидением сквозь решето.
Если б его очертания стали верней...
Впрочем, наверное снова случится не то.
Лунные рвы рассекают собой горизонт,
Швы не свести, не получишь в итоге "алеф".
И в январе все нужнее становится зонт, -
Лед получил причитавшийся льду обогрев.
Бдительны звери на шторах, уже не уйдешь.
Падай себе в горловину расхристанных зим.
Были мы - камни, а вот - получается дождь.
Капли шутя пропадают в окружной грязи.
Пляшут растения свой затяжной контрданс.
Небо вцепилось рентгеновским зрением в мозг.
Я - Дон-Кихот, я скликаю своих Санчо Панс
Сбить мне с гортани трезвучьями ноющий воск.
Скоро коней поведут под уздцы в тишину.
Скоро огонь поведут к полынье на убой.
Я остаюсь, чтобы в лапы к кабацкому сну
Всласть загреметь с перепачканной вдрызг голытьбой.
Я остаюсь, я готовлю себе бубенец,
Шапку трехцветную правлю иглой тростника.
Если написана книга, то книге - конец.
Но бесконечен пустой перебор дневника.
***
Ветви, ветошь, сухая листва.
Небо брошено в звёздную просыпь.
Нас с тобою рука божества
Выводила неловко, как пропись.
Выводила строки поперёк
И почти разрывала страницы.
Вот и вышло, что мы между строк,
С древней теменью в пасмурных лицах.
А осенняя зыбится мгла.
Время хочет окончиться, только
Всё из мнимого смотрят угла
Клинописные дряхлые волки.
Их писали пораньше еще,
Только знаки им выдались проще.
Но и здесь иероглиф смещён,
Занимая чрезмерную площадь.
Только всё же они задались,
И горды своей твердой основой.
И за нами как из-за кулис,
Наблюдают из чащи сосновой.
Проведи же меня наискось,
Мимо линии волчьей, шерстистой.
Слишком многое не удалось
Слишком многое вышло нечисто.
Да, кривая вывозит не враз.
И еще мы заглянем, наверно,
В прорезь волчью, в острастку их глаз,
В их холодную древнюю скверну.
Или стоит дождаться утра?
Нам полночные гибельны тропы.
Так давай соберем для костра
Ветви, ветошь - и звездную копоть.
***
О, город без весны, что существует час!
Ты - сквозняка эскиз, мираж, эфемерида.
Как ты при этом всём переживаешь нас?
Которая из звёзд тебе отозвалась
И не даёт сойти в бескровный мрак Аида?
Ты тянешь в небеса не шпили, а мостки.
Бросаешь в облака огромные канаты.
Как ты при этом всём не глохнешь от тоски,
Когда архангелы, огнисты и узки,
Берут тебя своим отточенным охватом?
И паутин твоих холодная слюда
Разломится вот-вот на льдистые осколки.
Как ты при этом всём не веришь в "никогда"?
И как тебя еще баюкает звезда,
В сердцах баюкает, без цели и без толка?...
***
Чтобы в старости мне не пришлось поминутно краснеть,
Я хотел бы забыть, а еще откровенней - запомнить,
Как трава разверзает ложесна земли по весне
И стремится прогал между почвой и твердью заполнить.
В неуемной гордыне ростков, устремившихся ввысь,
Я провижу безудерж и буйство недружного роста.
Сколько тонких былинок, что вон из утробы рвались,
Снова примет она, став уже не утробой - погостом.
Я смотрю в эту буйную светлозелёную глушь,
В эту раннюю рвань, волокнистую, прелую накипь.
И прошу тебя, зрение, - выдержи, не занедужь:
Нам держать это виденье ныне, и присно, и паки.
СКЕРЦО В АРХАИЧЕСКОМ СТИЛЕ
C. Калугину
Моя душа совсем не задалась.
Она до срока так и не сумела
Себе усвоить собственную связь,
Но зыбилась без облика и тела.
Душа... Её занятье строить сны,
А после - жить в них. Из шумов лесных,
Из лепета дождей, стихов и мыслей
Дом возвести, где вёсны так свежи.
Она у звёзд подсматривает числа,
У музыки ворует чертежи.
А после в небе, где снуют стрижи,
Возводит стены, в тишине и ладе,
Из лунных вспышек на озерной глади.
Но именами Бога крепок свод,
Легендами, где кровь земли течет,
И кто не смог тайн уяснить постройки,
Увидит, как стирает ветер вмиг
Его мираж, чьи стены столь нестойки.
Да ведь и тот, кто в таинства проник, -
Он знает как фата-морганы зыбки.
Ежесекундно сменят склад и лик,
Едва заслышав плач далёкой скрипки,
И человеку нужно мастерство,
Движения души должны быть гибки,
Чтоб справно длить такое волшебство...
Я не сумел построить ничего...
И хаос снов неусмиренных, буйных
По жизни гнал меня. Сменялись луны,
И годы уходили без следа.
И стало мне мечтаться - "Пусть вода,
Неслушная, створится в крепь алмаза".
Моя мечта сбылась, пусть и не сразу...
Песчинку в море долго ждет моллюск,
Чтоб в жемчуг полированный отлиться.
Но я забыл - где труден даже спуск,
Уже подъему заново не сбыться.
И если трудно ветер в сталь сгустить,
То стали ветром более не быть.
Закат болел, как пролитая кровь.
Все тени, как одна, косили влево.
И ангел шёл ступенями миров,
Держа в руке седьмую Чашу Гнева.
И словно странник в теневых мирах,
Я напрочь заблудился в зеркалах,
Где сотни птичьих лиц, как гроздья, зрели.
А лунный луч метался по постели,
Как будто потревоженный больной.
И вот уже за млечной пеленой,
В той области, где зрак Альдебарана
Соседствует с ущербною Луной,
Он проступает как сквозная рана.
Шуршат во тьме багряные крыла.
На землю осыпается зола.
Он тени заострившиеся будит.
И только лик над раною сквозной
Сияет занебесной белизной,
Но влага гневно буйствует в сосуде.
Я этого не видел, я ослеп.
Но взгляд его сполна почуял кожей.
Он посмотрел в меня как в тесный склеп,
И вот я взвешен, вымерен, и прожит.
Дальнейшее - для тех, кто всё постигли:
Я брошен в жерло ангельского тигля.
И вольный ветер заострился в меч -
Небесный славно поработал молот:
Ни щербины, ни выемки, ни скола.
Теперь, земля, тебе не уберечь
Своих сынов от ангельского взмаха -
Укрытием была ты, станешь плахой.
Стальные к небу ринутся орлы.
Война собой охватит континенты.
Стоит в зените грозное "Memento!"
Из плоти человечьей и золы.
Се - время жатвы, ангельской и страшной.
Растут над миром траурные башни.
А я до дна, до сути вогнан в сталь.
Не выдохнуть, и не пошевелиться.
Не прочитать сожженные страницы,
Не выбраться к подножию Креста.
А как войне настанет завершиться -
Я сломлен буду ангельской десницей.
...Моя душа совсем не задалась.
Она до срока так и не сумела
Себе усвоить собственную связь,
Но зыбилась без облика и тела.
А связь чужая, взятая взаймы -
Лишь долгая и страшная гримаса.
И своего мне не дождаться часа,
И не ступить на вечные холмы.
СЕРДЦЕ ЭДЕМА
Если ныне ветра обретают сознанье и речь,
Если наши тела в зазеркальное тянутся время, -
Кто берётся секрет заповедного сада беречь?
Кто возьмёт на себя это долгое косное бремя?
Мы стоим у ворот. Мы немного еще подождём.
У тебя на руках увядает всё тот ещё ирис...
Уходили отсюда под первым осенним дождём.
Уходили под дождь, и под дождь навсегда возвратились.
Потайная калитка - а далее по борозде,
Где дожди всех столетий в одну несуразицу спелись...
Где архангел обещанный? Меч его огненный - где?
Мы уходим в "не-здесь", остановимся в "между" и "через".
Но спадает вода - вот уже мы и молоды вдруг.
И встаёт на поляне под небом лазоревым древо...
Ева, ты подожди, я не знаю, к чему твой испуг?
Что отводишь глаза, что на сердце скрывается, Ева?
Мне бы только понять, как же с нами стряслись имена?
Назови меня лишь, - и разлука ворвется мгновенно.
Пишешь слово "любовь", - а написано будет "война",
И горит Карфаген, и Аттила идет на Равенну.
Что же эта ладонь наливается тяжестью вдруг?
Что оделись в базальт невесомые мнимые числа?
И мгновенный зигзаг разбивает космический круг
На бессмыслицу сил и бессилие всякого смысла.
А черта горизонта становится слишком близка.
Воздух -- лунный ландшафт: чересчур уж в нем крапин и вмятин.
Замер камень в руке -- он уже не дождется броска.
Голос вычертил след -- иероглиф по образу "ятя".
Мы записаны в камень, мы втравлены в известь и жесть.
Мы -- лакуна пейзажа, обмолвка морщинистой речи.
Мы -- последний пробел, тот, который уже не прочесть,
Не лицо, но рельеф, где зияет расщелина встречи.
Тягость век вековых... (Значит - "век вековать"? Подскажи...)
Неба пасмурный воск процарапав ресницами сосен,
Валуны-часовые, становимся на рубежи:
В наших долгих морщинах, как мох, разрастается осень.
И недобрым огнём зацветает в болотах вода,
Цепенеют дожди, и всё стелется воздух пологий...
...Через сердце Эдема продеты войной провода,
Те, что выведут нас напрямую к железной дороге.
УТЁС
Увы, душа течет меж скатов - не река.
Сознание болит от долгого простора.
К душе, а не к реке всё тянется рука,
Но даже и воды коснешься ты нескоро.
И всё, что близ тебя, - вот этот дряхлый сруб
И разворот реки, размеренный и страшный.
И таволга цветёт в безмолвном срыве губ,
И у глазниц горчат прожилки льна и яшмы.
И если ревновать - то разве о дождях,
Ушедших в трещины сожженной солнцем плоти.
Костяк небесных рыб в зауженных сетях
Не двинет плавником. Не шелохнется в соте
Забытый яд цветка. Мир выщерблен и сух.
И стелется окрест полыни долгой горе.
А где горька земля - там неподвижен дух,
И складками идёт, и медлит в косогоре.
Как отстарело всё, что выпало в простор...
Да, выпало... А там - сложилось, скостенело
В зубристый, как хребет, каленый контур гор
Да в глинистую боль крошащегося тела.
Откаменеть своё... Когда-нибудь потом,
Когда пойдет на слом отживший хлам пейзажа, -
Дотянешься воды освобожденным ртом,
И улыбнешься вдруг моим рассказам даже...
ТЕОРЕМА
...А ветер - искривление пространства.
Он уплотняясь, стелется упруго,
Шутя своей играя кризизной.
И будет нам дано непостоянство
Всех здешних форм, врастающих друг в друга,
Вобрать несытой впадиной глазной, -
Поскольку кривизна близка к пределу,
Где ветер станет матово-зеркальным,
А значит - свет окрестный отражать.
И ветра переменчивое тело
Всё обратит в текучее мельканье,
Где отраженья кружатся, дрожа.
***
Как гобелен, развёртывая сны,
Как гобелен с орнаментом сюжета,
Мы спустимся назад от кромки лета
К застенчивой невнятице весны, -
Там, где орнамент вьётся почвы близ,
Растительный, апрельский, моложавый,
А за туманом рыжиною ржавой
Просвечивают пятна узких лис.
КОНЕЦ ЭОНА
И было так. Октябрьский ветер гнул
Стоясеневый лес, и время хмурил.
Но я любил его шальной разгул,
В котором крылось обещанье бури.
Я помню листьев ржавину и медь,
Их шелест, - словно ропот душ опавших.
И мне хватало жалости жалеть
Всех отшумевших, выцветших, неставших.
Но время - престарелый звездочёт -
Мне так неукоснительно твердило,
Что остаётся здесь наперечёт
Того, что раньше полным миром было.
Пустое "здесь" и полное "тогда" -
Как голова - и череп белолобый.
А между - лихолетий череда,
Подмен, ошибок, глупости и злобы.
И точно - я как будто бы во сне,
Как будто полнота еще на месте.
Но с кем мы в полнолунье, по весне,
Сердца и шпаги, как бывало, скрестим?
А ветер всё жесточе гнул свое,
Когда с окрестных крыш унылой ширью
Под дробь дождя сорвалось вороньё,
Ведя канон грядущему безмирью.
Здесь всё спасти могла виолончель,
Всю эту хмурь вобрав, очеловечив...
Из ближней церкви огоньки свечей
Моргали - словно очи, а не свечи.
Последний бури вздох - и сметены
Все вещи - те, что были здесь остатком,
Таились за покровом пелены,
И осторожно прятались в распадках.
А дождь - он был, он был слезами их.
Что ж плакал Бог? О чем здесь плакать было?...
...Я вспомнил всё. Я присмирел и стих.
Я жил - тогда. Безмирье - наступило.
СТРАСТНАЯ ПЯТНИЦА
Ты помнишь этот вечер обветшалый.
Ты помнишь, как крошилась береста.
В подробности любой, в детали малой
Нам виделась агония Христа.
От зрячих звезд не в силах заслониться,
Мы кутались в лохмотья наготы,
Но слышали, как вынос плащаницы
Разносит в прах надмирные мосты.
Как попусту, как рабски-неумело
Мы друг от друга прятали глаза.
Но казнь -- была. Насилу свечерело,
И ртутью заструились образа.
И полночью вселенской катастрофы
Я осознал, сквозь каиновый смех,
Что делали мы в полдень у Голгофы
И почему на детях наших грех.
Так разгоралось Всенощное Бденье,
Дотла сжигая повседневный сон...
...Ты поняла, к чему тогда мгновенья
О вечности нам пели в унисон.
ТЕЛО АНГЕЛА
Эта ночь на фонемы дробит имена.
В прорезь ветра по капле стекает Луна.
Если есть еще взгляд - причастись этой млеющей лавы.
Знай, пространство сегодня - не полость, но плоть:
Тело ангела бросил на звезды Господь,
Крылья выбили дробь - начинается время облавы.
Я - фальшивка, я выкормлен снами менад,
Но в прицеле декартовых координат
Я на равных с любою живущей и дышащей тварью.
Так вноси меня в список, бессмертный солдат,
Прободи мою тень дробной россыпью дат, -
Я вселюсь в календарь, чтоб окрасить его киноварью.
Я начну свою жизнь в разнарядье недель, -
Хлынет в мозг января одуряющий хмель,
Я из танца метелей сотку себе сотни обличий.
Я - отныне хозяин полярных балов,
И Луна серебром заплевала крыло,
И картонные птицы так цокают, свищут, и кычат.
И в пространстве метелью написанных книг
Я теряю свой взгляд, забываю язык.
Я горю в перламутровом плеске свихнувшихся бризов.
Все еще не спектакль, но давно уже - речь,
Пляшет окнами флейт шумовая картечь,
Скоро прянет спектакль, но пока еще только реприза.
Тело ангела, ломкий надмирный сустав,
Тело ангела рвется в лохмотья костра,
Время стаяло враз, алым воском забрызгало пальцы.
И уже - ничего, только траурный лед
Начинает вершить стервенелый разлет.
Кто волокна судеб намотал на прозрачные пяльцы?
Тишина, только мерный суставчатый хрип,
Только космос плывет на охвостии рыб,
Только ось мировая скрипит, как простуженный стилос.
И не надо глядеть в безвоздушный пролог,
И на палубу мчаться, не чувствуя ног,
И расспрашивать юнгу, чего, мол, еще там открылось?...
***
Ты вновь стучишь в мой дом. Твой плащ из остролиста.
И папоротник вновь цветком в руке горит.
И музыкою сфер твое поет монисто --
Монисто девяти подкупольных орбит.
Я вспарываю ночь клинком внезапным света,
И, сглатывая сглаз, что бъет из вен ее,
Я знаю: предстоит бессрочная вендетта,
Но здесь в поддержку мне присутствие твое.
Я встраиваю взгляд в твой ракурс, в твой бесчинный.
Я впаян, как в янтарь, в твой цепкий кругозор.
И странно ли, что все сместились величины,
Презрев конвой констант до некоторых пор?
О, как же шебуршит, юродствует и стонет
Во мне седая кровь карбоновых стрекоз!
Во мне хохочет смерч, взрывается плутоний,
И каждый лейкоцит -- соцветье вешних гроз.
Нет, нас едва ль сочтешь на счетах Зодиака
И включишь в хоровод Извечных Половин!
И я не жду от звезд ни оклика, ни знака --
Галактика в моей вращается крови!
Роняет звезды твердь, как папоротник -- семя.
Властительно и зло швыряет оземь их.
И памятует плоть земли, что в оно время
С небес, лишенных звезд, се, грядет к ней Жених.
***
Я иду за Тобой, я иду за Тобой,
Пусть без веры, и даже с пустой похвальбой,
Пусть на зов, - я, лишившийся слуха,
C тёмным ветром по озыби духа.
Тёмный ветер кроит мне пространство чуть вкось.
Я боюсь налететь на небесную ось.
Я боюсь в сквозняках заблудиться...
Ляг мне на руку, мёртвая птица.
На темнеющем ветре закаты светлы,
В темноте так тревожно мерцают костры...
...Обноситься в ветрах, истрепаться,
Оборваться с дождём, но остаться.
Но остаться в суглинках, дождях, да в огнях,
В долгих песнях предзимних и медленных прях...
Может, скажет мне кто - "Бог с тобою",
А что дальше - я скрою, я скрою...
***
Есть время чёрное, когда и правда зла.
Когда не хочется ни смысла, ни числа
Носить под сердцем нам. Когда заря багряна,
И вышедший в рассвет на стогны града рано
Вдруг внидет в хоровод разнузданных теней,
Где тень, чем бодрственней, тем только пуще злей...
Избави нас, Господь, от всякой правды ада.
Зачем она нужна? К чему оно нам надо?
Летейская вода! Пои земную ось,
И очищая нас, беги просторы сквозь.
***
...Я в будущем увидел
Чудовище, чей склад и очертанье
Сплелись из линий этой вот судьбы.
Меня поймите правильно, - не то чтоб
Я превратился в чудище, не то чтоб
Меня в грядущем ждало много бед.
Нет, самый смысл видения так жуток,
Из книги этой выводы такие
Возможно сделать, что потом читать
Другого не захочется читавшим.
А главное - деталей я не вижу.
Чернильный спрут с тоскливыми глазами,
Чей голос вой ноябрьских ветров
За целое столетье перекроет, -
Вот всё, что внятно взгляду моему.
Оно пройдет - и дальше жить я стану...
***
Я и сам не пойму, отчего грущу.
То ли время кажется мне косматым,
Как медвежий мех, то ли мокры скаты
Крыш, а, кроме того, ищу, -
Да, ищу затерянное письмо,
Птичий след на воде, и другие вещи,
Те, что вряд ли туманных отметин резче,
Те, которых не можно обвить тесьмой,
А затем сложить в безразмерный стол,
Поглотивший столько уже собою,
Что поди теперь разберись с судьбою
В этой кипе вымаранных листов.
Что порядка нет у меня ни в чем,
Что страницу с другой не сведешь страницей,
Это знает любая шальная птица,
Промелькнувшая молнией за плечом.
А когда на зеркале талых вод
Отыщу я след от её полёта, -
То собьюсь, обрадуюсь отчего-то,
Как всегда, не ведая отчего...
ШУБЕРТ. ПО МОТИВАМ
1.
Всё тот же закат всё в том же окне,
Как десять годов назад.
Кленовая дрожь передастся мне -
Я знаю, что виноват.
А в чем, почему, - да велик ли прок
Доискиваться причин?
Лишь ты, старый клен, всё поведать бы мог,
Но нет, старина, молчи.
Закат, закат... В нем омой листву.
Он свеж, он недолог, но
Его усталому волшебству
Вернуться опять дано.
И год пройдет, или миллион,
Но под вечерний гобой,
Всё так же мы будем, мой добрый клен
Шептаться о прошлом с тобой.
2.
Луна сегодня опять полна.
На пустотелом хвоще
Играет Пан, и вновь патина
Луны на лицах вещей.
Мне странно, мне больно, я чей-то смех,
Но чей - пойми, разбери?
Лисица звездная нежит мех
У самой райской двери.
Ах, этот рай, он не про меня,
А может быть, он ничей?
Апостол Петр, на исходе дня
Сыграй на лунном луче.
Я вижу тонкие лица птиц,
Когда смотрюсь в зеркала.
Ведь та, кто следит за мной из-под ресниц,
Кто знает дорогу в Столицу Столиц
Меня в зазеркалье звала.
3. В ЗАЗЕРКАЛЬЕ
Я не хочу сойти с твоих оленьих троп.
Я бережно рукой воды твоей касаюсь.
О да, здесь твой апрель, здесь всех загадок завязь,
Здесь не видать небес из-за воздушных строп.
Хотя бы взгляд мне брось! Хоть краешек ресницы,
Молю, заметить дай - и я рассыплюсь в свет.
Ты только что была? Тебя отвека нет?
Твое ли мне лицо мелькало в этих лицах?
Боишься ли меня? Я сам боюсь в ответ.
Но зрячая листва следит неутомимо
Мой каждый долгий шаг, твой самый легкий след.
Мы заперты внутри беззвучной пантомимы,
Но здесь нам не сойтись, - пустой кордебалет! -
И даже не шепнешь, что жизнь проходит мимо...
БУКОЛИЧЕСКОЕ
1.
В сиреневом роздыхе - стрепет цикад,
И на косяках - паутинные поросли.
То - август, и грома далекий раскат
Затих в полнозвучии спелого колоса.
Похоже, твоя затяжная волшба
Поставила нас где-то около времени.
Околица, зной, полосатый шлагбаум
Закрытым пребудет до ночи, до темени.
Нет, не Подмосковье, но Лаций округ.
В потемках - пенат шаловливые гомоны.
В клепсидре водица отбилась от рук,
И летосчисление, значит, поломано.
На стенах - страшилка прадедовских лат,
Вся в ржавых потеках, зазорах и вмятинах.
А, впрочем, не страшно... И Понтий Пилат
Еще не родился оформить Распятие.
2.
Во влажных всплесках иволожьих трелей,
Во всхлипах обомшелого колодца
Мы встретили с тобой конец апреля.
Когда еще такое доведется?
На скрепах ветра держатся лениво
Огромные, седые створы неба.
Мы тихо разворачиваем нивы
К тугим и гибким паволокам хлеба.
А мне - вольно же заносить в тетрадку
Обиняки, притворы, пересуды
И расставлять вдоль окон, по порядку,
Вином и светом полные сосуды.
Земля горчит, сверчки смеются скопом,
Все истины давно уже расхожи.
Как ни шалей над новым гороскопом,
А будет все иначе, непохоже.
Да, не ерошь воздушные затоны
В полночный час, и ряски звезд не трогай,
Коль за окном, под наговор Латоны,
Неслышно распускается дорога.
***
А величавый гнет всех девяти небес
Нам вновь переносить, как и во время оно,
Когда еще тела имели суть и вес,
И корабли текли по пустоши соленой.
Колхидское руно нам бередило сны.
Гиперборейский лот души еще не тронул,
И в золотых лучах подветренной весны
Дарило отдыхом земли тугое лоно.
***
...Я горло амфоры, - той, греческой, той, вечной,
Хочу ладонью сжать - и ощутить, как время
Пульсирует в глубинах древних глин.
А ты мне расскажи о зыби млечной,
А ты с меня сними чужое бремя.
Еще увижу я дельфиньих спин
Взметнувшиеся над водою арки,
И скалы неприступные Колхиды,
И ночь античную, где хор цикад, и ход
Задумчивых светил, что снова ярки,
И вспомню клитемнестровой обиды
Эсхиловый, эксодовый исход.
***
...А в воздухе в то лето пахло тмином,
Далекой гарью, изредка - дождями,
А так - простое пасмурное небо,
Не хмурое, не радостное - небо,
Смотрело мне в лицо, когда я взглядом
Верхушки сосен вымерить пытался.
Я рад, что нынче - непогода снова.
Я рад, что нынче - снова лихолетье.
Лет два десятка с рук стряхнув, я стану
У той развилки, где сосна паденьем
Мне верную дорогу преградила.
Она была величественна даже
В посмертии своём - рельеф глубокий
Коры, и хвои запах неподъёмный,
И стройный ствол. И чтоб не потревожить
Её покой, другой тропой пошёл я,
И бредил вслух, и птичьи песнопенья
Мерещились мне вспышками цветными.
Я миновал болото, не заметив,
И вышел к заколдованной дуброве,
Где два десятка лет пустил на ветер...
И образ стал свободен от эскиза,
Как грифелем, пройдясь по лету летом...
***
Нет, я почти уже не помню
Тех вечеров прозрачно-горьких,
С их непременной синевою,
И лесом, где когда-то волки
Водились, а теперь на хвою
Когтистая не ступит лапа,
Ну разве только лапа кошки
В леса сбежавшей понарошку,
Пока не станет дождик крапать...
Как жаль, что в жизни есть этапы,
Периоды... Хоть вейся мошкой,
Хоть притворяйся крупной сошкой,
А выйдешь всё равно растяпа...
И я уже не я - нас двое,
Скликаться нам не вижу толка.
А он тропинкою кривою
Идет там где закат и елки,
А на ботинках - глины комья.
***
Из серого простого кирпича
Построен город. Много за полвека
Кирпич очеловечился. Он стал
Щербат и порист. Он теперь похож
На грубую керамику начала.
В нём дышит первородство древних глин.
Он об Адаме вечерами грезит.
История проделала виток.
От городов, где так цвела искусность
(В ней изошла вся сила человека),
Вернулась к неприглядной простоте,
Которая никак не застит неба,
Которая, скорей, земле сродни.
А неприглядность время так смягчило,
Что больше мы о ней не говорим.
Ведь ныне - царство голубиных скал,
Да, птичьих гнёзд под жестяным карнизом,
Где так тепло птенцам, где иногда
Меж кирпичей трава еще пробьётся.
Дворы заполонила зелень здесь.
И клён с листвой, как водится, резной,
И светлый ясень, всех легенд свидетель,
Так запросто, без чванства, дарят нам
Свои седые, вкрадчивые тайны.
Асфальтовая вечная страда,
Неровный, рваный гул автомобилей
С лихими восклицаньями гудков.
Асфальт порой морщинист, в сети трещин,
Порою - гладок, неизменно - тёпл,
Коль скоро речь идёт у нас о лете.
Мне кажется, совсем иной эон
Лёг в город, как зерно ложится в землю,
Чтобы окрепнуть, возмужать, взойти.
Здесь ближе небо. Древние виденья
Уместны столь, что мы порой их древность
Всё чаще ставим под большой вопрос,
И будущностью нарекаем тихо.
К пределу оплотнения близки,
Они уже доступны краю зренья,
Да и не уходили никогда.
А ночью - звёзды, и полынный ветер
Из пригорода, и лучи в листве,
И замиранье времени - до срока.
ОСЕНЬ
Осень не была жадна до срока,
А теперь, закатна и ала,
Лиственного пёстрого оброка
Полные ладони набрала.
Но закат, как водится, недолог.
Он сгорит, он прежде станет ложь,
Чем небрежно с книжных, долгих полок
Пыль ежевечернюю смахнёшь.
Затеряться в осени несложно -
Первый шаг, прикрыть негромко дверь...
А за мной походкой осторожной
Тронется в дорогу лунный зверь.
Улица, нацеленная в небо,
Звёздного пожара тишина,
Сумерки, где быль целует небыль,
Тяжести обычной лишена.
Жаждою пространства странно болен,
Я достигну городской черты,
Где уходят в землю сходы штолен,
Где овраги - мглисты и круты.
Где пути запутаны и кривы,
Где стволы - прозрачней с каждым днем,
Где воды коснувшись, ветви ивы
Потеряли плотность - и объём.
Там, у края глинистого ската,
Резко уходящего к реке,
Я увижу поздний след заката,
И сосновый бор - невдалеке.
Дальше, до отреза горизонта -
Монотонный выговор земли,
И стадами бродят мастодонты
В млечной серебрящейся пыли.
А ещё далече, там, где сини
Ветры в зачарованных полях,
Ходят в море Племена Богини
На своих хрустальных кораблях.
Ходят, опираются о ветер.
Им единый кормчий - звёздный свет.
Что за век стоит сейчас на свете,
Что за осень, - кто мне даст ответ?...
ДЕНЬ ПОСЛЕДНИЙ (ОМЕГА)
...А если мы останемся друг с другом,
То долго будем жить. Кувшины эти,
В которых воду ты сейчас согрела,
Растрескаются, черепками станут.
И мир успеет одряхлеть, и звёзды
Устанут нас впотьмах мозолить взглядом...
А глаз твоих оттенок изумрудный
Останется всё тем же. Если воды
Когда-нибудь утратят эту краску,
Мы выйдем к морю. Ты посмотришь в волны, -
Не так как смотрят, чтобы любоваться,
Но так, как смотрят, навсегда прощаясь,
Со всем, что любят...
Как сейчас ты смотришь.
И волны обретут свой цвет всегдашний...
Не надо. Ничего же не случилось.
Всего-то лишь - в окно влетела птица,
Подбита аполлоновой стрелою,
А кровь вкруг раны запеклась так густо,
Что кажется смолою, а не кровью -
Смолою душной и протяжной, словно
Волос твоих густой, манящий запах.
...Ты вылечи её. Ты сможешь, знаю...
Керамикою вечной и балканской,
И гомоном отар на сочных склонах,
И заунывьем гаснущей волынки,
И ставнями мазанки глинобитной,
В чьи щели солнце щедро к нам сочится, -
Всем я тебе скажу, что радость - будет,
Что утренней звезде судьба однажды
Звездой вечерней стать, и время - свиток
Берестяной - тебе в ладонь вложу я,
С улыбкою томительной и доброй.
...Кристалл воды живой у Древа Жизни.
В Эдеме золотой возводят город.
Свершилось всё. Настало примиренье.
И ты качаешь на руках усталых
Истёкшее, забывшееся время...
ЭПИЛОГ
1.
От Москвы, что по привычке
Тянет вверх из глин,
Убегают электрички
На Можайск и Клин.
В окоём, где птичьи стаи
Водят поезда,
Железнодорожной стали
Проросла звезда.
В поезд, что по рельсам узкой
Вьётся бечевой,
Сядем мы на "Белорусской"
Или "Беговой".
В тёплом предвечернем свете
Всё уже вокруг.
По вагону ходит ветер
Из пяти фрамуг.
Воздух, скоростью распорот,
Скоро снова сшит.
За окном великий город
Вдаль уйти спешит.
А когда уйдёт, покорный,
Как сойдёт на нет,
Мы услышим в небе горны
Девяти планет.
Что ли, где-то во Вселенной
Разразится шторм?
И коленопреклоненны
Призраки платформ.
Вот за этим полустанком
Скроются уже
Разноцветных зданий склянки
В двадцать этажей.
Вот уже в закатной мрежи -
Вёрсты сосняка.
Вот уже платформы реже
Начали мелькать.
Вот уже пути кривые
Сделались прямы.
Но не склонит сумрак выи,
И запомним мы
Как в глуши вечерних стёкол
Звёздный тлел венец,
И на станции далёкой
Выйдем, наконец.
Где от придорожной пыли
Заслезит в глазах,
Где прилавки облепили
Маленький вокзал,
Где бездомные собаки
Дремлют у дрезин,
Где, единственный, во мраке
Мнится магазин,
Где колодезные плески
В полной тишине,
А за тем вон перелеском
Связи больше нет,
Там, где у запруды утки
Семенят к воде,
Где один автобус в сутки
К вечному "везде".
Если рейс туда положен,
Если есть места,
Мы с тобой, быть может, сможем
Оказаться там.
Там раскидистые кроны
Серебра светлей.
Там стоят в чащобах троны
Странных королей.
Там и небыли, и были
Вместе искони.
Там Луна возводит шпили
И висит на них.
Нас по времени покружит,
И увидим мы
Как порой глядят наружу
Полые холмы.
Звёздные стоят пожары
Так недалеко.
И рябинный в залах Тары
Нам готов покой.
Где смыкаются границы
Всех пяти пятин,
От невидимой столицы
Брошены пути
Сетью железнодорожной
К разным временам.
Но туда добраться сложно,
Право, даже нам...
2. СКАЗКА
...И холодные мглились века.
Шла равниной большая река,
И несла свои светлые воды
К тишине невозможных морей,
Где стоят небеса в серебре
До сих пор незнакомой свободы.
Но и здешняя есть тишина, -
Словно гладь беспокойного сна,
На которой - цветенье кувшинок.
А деревья не спят никогда.
И озер молчаливых слюда
Их бессонные видит вершины.
Начинай меня медлить, мой сон...
Что мне грезится? Бархат, виссон,
Заколдованный, призрачный город...
Я тоскую по мшистым камням.
Ветвь терновника есть у меня.
Просыпаюсь - и ливень за ворот.
Никогда, никогда, никогда
Не ходи, где гнилая вода,
Огибай понемногу болота.
Тихим шагом, и не торопясь,
Не ступай в придорожную грязь,
Где постылая дремлет забота.
Восходи по клинкам птичьих крыл.
Вспоминай, если что позабыл,
И дойди до большого урочья,
Где сверкнет молодая роса,
И светло на четыре часа
Станет самой глубокою ночью.
Там хозяйка рассвета живёт,
Собирает в ладонь звёздный мёд,
Кормит им утомлённое время.
А у времени - холка дождя,
Время медлит, в поход уходя,
Ты поправь на нём тонкое стремя.
Время яблочной масти сейчас.
Не берут его порча и сглаз,
Ведь над ним - светоносное лоно
Молчаливых и странных небес...
И ты скачешь на нём, словно в лес,
В золотые сады Авалона.