Аннотация: Зла не любовь. Зол тот, кто не может на нее ответить.
"Обречен-обречен-обречен-обречен... - с пугающей настойчивостью вертится в теряющем способность мыслить мозгу. - Попался-попался, раскрыли..."
Я ловлю себя на желании жалобно взвыть и опуститься на четвереньки в самый последний момент. Превращаться нельзя.
Нель-зя!
Обычный волк, наверное, еще мог бы удрать от них, если бы не запаниковал от вида факелов так близко - можно было бы проскользнуть между этими двумя молодчиками, испугать ту девчонку с вилами, лязгнув зубами... но мои размеры сыграли со мной злую шутку. Я бы попросту никуда не пролез.
Окружившая меня толпа судорожно держится за вилы, грабли, трясет факелами, пытаясь скрыть свой собственный страх. Не так-то часто в деревне решаются открыть охоту на оборотня.
Огонь раскрашивает лесную полянку в радостно-рыжие цвета, золотистым обрисовывает неровные стволы старых деревьев; на небе появляются первые звезды. Желание завыть снова и снова напоминает о себе, кости будто плавятся изнутри, готовясь превратиться во что-то иное...
Нель-зя. Не сейчас.
- Ребят... - страх мне разыгрывать не приходится. Наверняка сейчас глаза как блюдца. - Вы.... В-вы чего?
Какая-то неуверенность скользнула в первых рядах. Люди переглядываются, будто спрашивая друг у друга совета - не опуская, впрочем, вил и факелов.
Неуверррррренность и стррррах... как же я голоден! У-у-у-у...
Мир перед глазами начинает подергиваться кровавой дымкой, запахи вдруг становятся почти осязаемыми, цветными... я прикусываю губу. Во рту поселился сводящий с ума соленый привкус, но от боли в голове почти сразу проясняется.
Нельзя превращаться!
- Ты! - истеричный женский голос. - Ты оборотень! Исчезаешь каждый месяц!
Атга стоит где-то в толпе - не видать; но запах чую. Родной, домашний, теплый запах - тот самый, который когда-то заставил презреть здравый смысл и подчиниться родителям, решившим во что бы то ни стало меня женить.
Атга... к тому и шло, но...
Не знаю, что делать. Оборотни не умеют лгать: это человеческая черта; и я стою, растерянный, в кругу вновь ободрившихся людей, сжимающих это свое смешное оружие, которым меня все равно не убить.
- Я не... - слова застревают в норовящем измениться горле. Не могу продолжить. - Атга... да как тебе это в голову пришло?
Растерянность и ноющая обреченность укутывают плотным коконом. Давно понял, что с людьми уживаться трудно - все время прятать незаживающий укус на ноге, объяснять свои исчезновения; только вот надежда до последнего не оставляла. А что теперь?
Не слышу, что мне отвечают.
Вилами меня не убить; наверняка Атга это понимает - если, конечно, она действительно думает, что я оборотень, а не просто решила натравить крестьян, чтобы избавиться от навязанного мужа. Да, к тому и шло, но я надеялся... до последнего надеялся, что мне ответят взаимностью.
В спине что-то безболезненно, но громко щелкает, и я понимаю, что больше не могу стоять на двух ногах. Падаю на четвереньки, зажмурившись, содрогаюсь всем телом - и чую, чую цветные дорожки запахов, с закрытыми глазами вижу все вокруг даже полнее, чем раньше, могу сказать, кто именно пришел из деревни, у кого какой оберег с собой, кто боится, кто не верит сам себе...
Рядом кто-то визжит. Противно, с надрывом.
- Оборотень! Права Атга!
Пахнет приторно и навязчиво - ее самодовольством и - немножко - страхом. И яростью толпы.
Кто-то пыряет меня в бок - больно!
Вскакиваю на все четыре лапы, поворачиваюсь - деревенский кузнец смотрит на меня широко раскрытыми глазами, отчаянно сжимая в огроменных ручищах окровавленную косу. А пекарь, добрый пухленький мужичок, машет прямо перед мордой шипящим и плюющимся искрами факелом.
Еще один удар - сзади. Не до крови, но в спине снова что-то хрустит, грозя выбросить меня в прежний облик.
Я резко разворачиваюсь, щелкаю в воздухе клыками, едва успеваю увернуться от косы пришедшего в себя кузнеца, бросаюсь в кричащую толпу - к ней, к ней, на солнечно-пшеничный запах... и обнаруживаю у себя в груди утопленные почти до конца зубья вил.
Не боль - паника; кажется, сердце не бьется, не может. В голове становится как-то темно и тесно; Атга выронила вилы и кричит, лицо искривлено, светлая прядь волос выбилась из-под платка и прилипла к щеке. А пахнет от нее по-прежнему - теплом и хлебом. Домом.
Тоскливый вой вырывается сам собой - и тонет в каких-то странных булькающих звуках; верные, крепкие лапы вдруг подкашиваются, и заляпанная кровью трава устремляется навстречу.
Пахнет горелой шерстью - серовато-болотная удушливая вонь. Начинаю тереть лапой морду и так и застываю, открыв глаза.
Затоптанная полянка, где тут и там виднеются темные красновато-коричневые пятна, залита радостным солнечным светом; золотистые отсветы играют на листьях деревьев. Тепло.
Я все еще волк.
В шерсти на груди четыре проплешины, в которых виднеется нежная, недавно появившаяся кожа. На левом боку - медленно закрывающиеся порезы: видно, кузнец расстарался. Все тело ломит.
Вытягиваюсь, вспоминая родителей, знакомых людей - пытаюсь превратиться обратно; но в памяти мгновенно встает искривленное лицо Атги, и я обессиленно сворачиваюсь в клубок, стараясь не скулить. Хвост обгорел и невыносимо воняет, и это почти вытесняет из обонятельной картины мира солнечно-пшеничный запах, складывающийся в силуэт женщины, стоящей рядом со мной.
Неожиданно понимаю, что убежать подальше от деревни не смогу. Надо исчезнуть, будто меня и не было, - да вот кого я обманываю? Без нее - и выживать? Выживать, чтобы больше никогда ее не видеть?
- Предательница! - рычу я. - Ненави... - и не могу закончить.