Аннотация: Больше не пишется, даже глав новых нету - просто объединила старые. Хочется верить, что этот бредик закончен. =)
Иногда я останавливаюсь посреди предложения, убираю руки от клавиатуры и откидываюсь на спинку стула. Перечитываю: что там опять выбралось прямиком из-под моих пальцев, так и не поинтересовавшись моим мнением - а хочу ли я, чтобы что-то произошло? Впрочем, это так, бесполезный интерес: уж я-то знаю, что мое отношение особой роли не играет.
Просто порой задумываюсь - откуда берутся миры и люди, что существуют только по ту сторону монитора? Не могла же я создать их сама, на пустом месте; это что-то рядом без стука врывается в сознание и направляет руки, чтобы хотя бы в вымышленной реальности получить другую жизнь...
С некоторыми созданиями разобраться легко: смотришь в чьи-то глаза и видишь - все нормально, глаза как глаза, карие. Ну, может, из-за линз чуть-чуть темнее кажутся. Только всмотришься - а в этих глазах все карее тепло вдруг расчертят на мгновение хрупкие морозные перья; и сразу понятно - вот он откуда, тот зимний мир за окном и потрескивание огня в камине.
Для других людей и реальностей приходится долго искать рецепты. Иногда - чтобы разобраться, откуда все взялось, а иногда - чтобы понять, откуда вообще все можно взять.
Рецептов у меня не так уж много, хоть я и пытаюсь это дело исправить. Но это просто сотрясание воздуха над клавиатурой - вообще-то я собиралась рассказать, из чего получаются те миры, что уже есть. Нельзя же все авторские права только себе приписывать, в самом-то деле.
* * *
Рецепт: один полупустой автобус, пятьсот грамм одиночества и чужое имя, проступающее на запотевшем стекле; причем имя кто-то должен написать до вас и человека, привыкшего на него откликаться, вы знать не должны. Еще очень важно понимать, что человек этот кому-то дорог и что по нему скучают. Можно добавить щепотку белой зависти; главное - не переусердствовать.
Все перечисленные ингредиенты аккуратно положить на разделочную доску, рассмотреть и, ни в коем случае не прикасаясь, ссыпать в одну кастрюлю с холодной водой и варить всю ночь на воображаемом огне. Да, и еще: блюдо это очень капризное. Ему нравится, когда повар мучается бессонницей и поминает недобрым словом какой-то там бойцовский клуб.
Мир:
В туманной пелене неясно прорисовывался голубовато-серый заснеженный мирок; вечернее небо, затянутое сплошным монотонным покрывалом облаков, набирало силы, чтобы скрыть, смазать с пейзажем размытые силуэты темных деревьев, уже затронутых той же мутной серостью, что царила вокруг. Воздух растворял четкие границы и линии; словно полубессознательные тени, брели куда-то люди, вдруг ставшие совершенно неотличимыми друг от друга. Старый парк, огороженный низкой стеной из холодного серого камня, казался присыпанным каким-то странным голубоватым пеплом; и только присмотревшись, можно было понять, что это всего лишь никем не потревоженный снег - тот же, что покрывал ровным ковром темные ветви невысоких елей и крыши домов с безнадежно погасшими окнами.
И - будто отрицая вечернюю зиму и извечную городскую тоску, на вершинах истонченных нечетко-черных столбов сияли, окруженные теплым золотистым ореолом, размытые туманом оранжевые фонари.
* * *
Рецепт: один ранний подъем, три стакана встречи со старым и надежным другом, который за время разлуки успел превратиться в совершенно другого человека, заполненный кинозал и семь килограмм мелко нарубленной рекламы. Ингредиенты следует в недоумении рассмотреть и залить парой литров серовато-синего вечера, проведенного наедине с родным компьютером. Если реклама всплывет, выловить и бросить в огонь под котелком.
Мир:
Тусклый свет казался загнанным в четко выверенные четырехугольные формы окон; старый дом, украшенный выцветшими заплатками маленьких балконов, укоризненно взирал на темный двор квадратами неярко-золотистых глаз. Кривая береза у единственного подъезда безнадежно свешивала вниз черные кончики безвольных ветвей, и чудилось, будто они пытаются сложиться в какой-то странный узор; качели напротив замучено поскрипывали, стоило только на них сесть.
Ноги касались земли лишь на краткое мгновение, чтобы как следует оттолкнуться и отлететь назад, но этого хватило, чтобы ботинки промокли насквозь: зима выдалась противная и сырая. Впрочем, не так уж это и важно.
Не так уж важно, если есть возможность удариться обеими ногами в наполненную не растаявшим еще снегом лужу, отправляя качели вверх, выше, - и на какой-то краткий миг замереть в воздухе, спиной к дому, к выцветшему свету в слепых рамах; оторвавшись на мгновение от сиденья, смотреть на небо, на звезды, что так редко видны в последние дни.
Не так уж важно. Главное - держаться покрепче, когда снова полетишь вниз.
* * *
Рецепт: оставшаяся еще со времен учебы в художественной школе пластилиновая голова койота, четыре стены, двести грамм поисков пятого угла; растереть на мелкой терке и завернуть в только что сорванный лист галатеи, что вот уже несколько лет красуется на подоконнике в соседней комнате, хотя растение, вообще-то, подарили вам.
Мир:
Сплошь покрытые рисунками плоских людей, животных и зданий стены, сужаясь, с разбегу ныряли в пятно ровной черноты; казалось, нет разницы, куда идти - и впереди, и за спиной ожидала одинаковая тьма, до краев наполненная песчаной пылью и плещущейся тишиной.
Факел прилежно разгонял темноту, взамен наполняя коридор зловещими тенями. Статуи поворачивали головы и протягивали руки, не в силах сойти с постаментов, и пристально глядели вслед, пока островок света не скрывался вдали - тогда они замирали кто как, снова становясь каменными произведениями искусства и ничем больше; разве что канувший в безвестность скульптор изобразил их стоящими в совершенно иной позе.
Потом в погребальный мирок придут другие люди. Они будут восхищаться мастерством древнего скульптора и - порой - пропадать в лабиринтах; вряд ли кто-то придаст особое значение тому, что возле скорбящих статуй, в безмолвной тоске протягивающих руки, лежат человеческие остовы с остатками факелов в руках.
* * *
Рецепт: три килограмма возвращения в балетный класс после почти месячного перерыва, четыре куска боли в растянутых ногах и одно гордо выпрямившееся отражение во множестве зеркал; полупустая чашка кофе в руках хореографа и его помощница, неприкаянно шатающаяся возле сцены, держа в руках все легчающую банку сока.
При виде ингредиентов почесать в затылке, обозвать всех садомазохистами и махнуть рукой.
Мир:
Боль в ногах жила своей собственной жизнью, никак не связанной с запутанными шагами и прыжками в пустом зале; она то вспыхивала, пронзая стопы тонкими оловянными листами, то снова затихала, затаившись в связках и готовясь нанести следующий удар. Солнечный свет сплошным потоком лился в огромные окна, превращая движущуюся фигуру в безликий и плоский силуэт. Ровное золотое сияние играло на паркете, искусно рисуя на нем вторую танцовщицу, что двигалась точно так же, как и первая - те же изгибы рук и спины, тот же наклон головы и та же расслабленная уверенность человека, знающего - здесь и сейчас он жив, жив по-настоящему, без ограничений и правил. И то, что будет потом - уже не имеет никакого значения. То, что будет потом - уже не сможет стать той же квинтэссенцией свободы, что сейчас слилась в вихрь переходов и поворотов и тихим золотым светом играет на кончиках опущенных ресниц.
Потому что потом будет только боль в ногах, равнодушные лица в зале и давящая тишина сцены с по-настоящему хорошей акустикой. И ничего больше.
* * *
В порядке исключения хочу рассказать о реальном человеке, который, впрочем, никуда не делся и все-таки стал частью моих рассказов и выдумок; надеюсь, если он это прочитает, желания бить меня по почкам у него не возникнет. В качестве оправданий могу только сказать, что я не виновата. В конце концов, вертеться рядом со мной и регулярно поднимать мне настроение - это, знаете ли, без последствий не проходит.
Рецепт: тут, думаю, лучше поинтересоваться у его родителей, друзей и у него самого. Даже предполагать не стану, что вся эта компания творила, чтобы получить подобного человека.
Человек:
Когда он узнал о моем намерении списать с него персонажа, то тут же заявил, что герой получится неказистый и это будет плагиат с Карлсона. Не стану спорить. Не то чтобы ему лучше знать, просто здесь он точно отшучиваться не станет.
Не далее чем пару минут назад он согласился со следующим описанием своей персоны: мальчик с грамматическими ошибками в голове и морозными перьями в глазах, потемневших от линз. При этом называет себя "зайцек". Фотография в анфас, фотография в профиль. Если фотограф, конечно, умудрится до него допрыгнуть.
Пожалуй, я не так много могу о нем сказать - если оставить при себе все неаргументированные восторги, то получится, что этот человек - Друг с большой буквы. Если вам посчастливится попасть в длиннющий список его друзей, он не поленится в случае чего вылезти ради вас из собственной шкуры - и попутно рассказать с радостной улыбкой, что ужасно ленив и вечно всем недоволен. Выбить его из колеи практически невозможно: если ему совсем плохо, этот человек смотрит несколько мгновений куда-то вверх и через минуту уже над чем-то смеется.
И - где же моя ложка для дегтя? - он один из тех людей, с которыми хочется больше общаться, которых хочется лучше узнать, - и в то же время страшно: о чем он думает, к кому обращается, когда замолкает и смотрит в небеса? Все понятно, конечно... просто иногда больно осознавать, что все это может оказаться искусно сделанной маской.
* * *
Рецепт: одна пропущенная тренировка, три слезы, упавшие в опасной близости от клавиатуры, две щепотки безвозвратной потери, сто грамм чувства, что вас предали; развести в четырнадцати треках новой музыки - медленной и очень спокойной, - и оставить на ночь в темном углу.
Мир:
Темные скалы яростно рвались вверх, стремясь взрезать гнилостно-красную поверхность неба. Небо с шипением прогибалось, стараясь держаться подальше от острых вершин; крошечное тусклое солнце, больше похожее на неуместную кляксу, взирало на вечное противостояние с опасливым презрением: оно, конечно, ни при чем, но вдруг и его однажды проткнет мертвый холодный пик?
Темнота стлалась над землей, скрывая подножия скал и хилые деревушки: кралась над протекающими крышами полузаброшенных домов, тайком заглядывала в древние колодцы, заполняла углы, щели, глаза. Ее не касались проблемы гибнущего неба - были и свои заботы: как бы сгладить все эти движущиеся фигуры, уже больше похожие на бесплотные тени? Как спрятать их, куда убрать?
Одна из теней подняла усталую голову - сквозь плотную пелену темноты не было видно ни неба, ни солнца, ни даже заснеженных пиков; оставалось только верить в них, верить, что где-то они есть - и солнечный свет на бесконечных просторах, и гордые скалы, стремящиеся ввысь.
* * *
Рецепт: сваленные в кучу справочники по математическому анализу, чашка остывшего кофе, кот, отказавшийся прыгать вам на колени, закрытая на "отлично" сессия и молчащий телефон. Запереть в душной комнате и держать до сумерек - ингредиенты с удовольствием сварятся в собственном соку.
Человек:
Иногда ей казалось, что гордость - не просто смысл ее существования, а какая-то странная субстанция, из которой она и состоит; невозможно даже допустить мысль о том, чтобы опустить руки и честно сказать всем немногочисленным знакомым: я устала.
Устала ходить с поднятой головой и улыбаться, когда больше всего на свете хочется забиться в самый темный угол самой глубокой норы на свете, свернуться калачиком и знать, что где-то снаружи о тебе думают и беспокоятся. Устала получать незаслуженные похвалы и благодарить за них - устала слышать комплименты от незнакомцев, когда старые друзья наотрез отказываются со мной разговаривать; устала терпеть обиды и твердить, что со мной все нормально, все в порядке, - потому что никогда не умела жаловаться на что-то действительно серьезное, - устала, устала, устала...
Впрочем, осталось продержаться всего несколько дней. Потом можно будет запереться дома; необязательно даже отключать телефон - никто не станет звонить: эти новые знакомые почему-то уверены, что она всегда занята, а прежние друзья слишком похожи на нее: никогда не наступят на горло своей гордости и не заговорят первыми после всех этих бесконечных ссор.
Главное - прижать к себе подушку и спрятать в ней лицо: если зажмуриться, то кажется, что никакого одиночества нет и в помине.
* * *
Рецепт: один измененный рисунок старого танца, двести граммов страха из-за того, что придется танцевать в первом ряду, столовая ложка самодовольства по той же причине, заполненные коридоры очередного ДК и многоцветное столпотворение у двери со старой табличкой "Сцена". Тщательно перемешать и выставить под нескончаемый дождь.
Мир:
Мелкая водяная пыль, отливающая чистейшим серебром, легкой завесой покрывала промокший насквозь город, по мостовым которого, осторожно огибая камни, торопливо сбегали крошечные ручейки. Тихое, ненавязчивое журчание петляло меж белоснежных колонн; с платиновой поверхности полной луны на изящно изгибающиеся мосты и устремившиеся ввысь башни задумчиво взирали полуслепые от звездных слез глаза, собранные из темных пятен.
Серебристые листья свыкшихся с постоянными дождями растений осторожно выглядывали из огромных окон; вьюнки ползли по рельефам, обвивали крылатые статуи. В чашах цветов скапливалась вода, время от времени проливающаяся на сточенные извечными потоками ручьев камни мостовой.
Посреди центральной площади образовалось небольшое озерцо, почти полностью скрывающее постамент; единственная бескрылая статуя во всем городе счастливо избежала участи своих родичей: к ней не притронулся ни один побег - растения словно боялись приближаться к прохладе белого мрамора. По странной прихоти канувшего в безвестность мастера только у этой скульптуры были глаза - но это, впрочем, не имело никакого значения.
Бескрылая мраморная дева закрывала руками лицо, и сквозь белые каменные пальцы сочилась дождевая вода.
* * *
Рецепт: один кубик ссоры с лучшим другом, стакан оскорбленного самолюбия, чайная ложка желания верить в себя и в людей, хорошая порция лабораторной работы по химии; перемешать, залить в мензурку с NaOH и подогревать до выпадения темно-синего осадка.
Мир:
Ветер здесь - нечастый гость; за ветром нужно гнаться, до боли в ступнях и рези в боку, забираться по разрушающимся под ногами лестницам заброшенных домов, бежать по крышам мертвых, покосившихся небоскребов, - тогда, быть может, редкий порыв коснется на мгновение волос и снова скроется. Этот мир не любит перемены.
Это - мир руин и памяти, бесконечных сумерек и долгих ночей; мир, где болезненная, выставленная напоказ гордость стоит больше, чем любые сокровища. Мир глупых клятв и фанатичной, безграничной преданности; простой, доверчивый, как брошенный котенок, мир на разлагающихся останках древних цивилизаций, мир, живущий по животным законам - или ты, или тебя.
А еще это - мир, где ты никогда не сможешь сорвать с неба звезду, чтобы осветить темную, склизкую жизнь и сказать - посмотрите на себя. Что вы сделали с собой, со мной? Оглянитесь и вдумайтесь - какой смысл в этой вашей идиотской повседневной возне посреди мертвых руин?
Никто не оглянется. Незачем. Все равно повязки на глазах.
* * *
Рецепт: стакан осознания, что вас поставили на место, чайная ложка задетой гордости, темная комната и просьба, которую вы меньше всего хотели услышать. Залить нервным кошачьим мурлыканьем и хорошенько взболтать.
Человек:
Не то чтобы ее совсем ничего не волновало. Просто где-то в тщательно вылеченном собственной магией сердце всегда оставалась какая-то серая, невыразительная пустота.
Обычно приходило лишь осознание того, что нужно сделать: погоревать об умершем, посочувствовать родственникам, исцелять больных. Это было благородно, это было правильно. Она знала. Знала, и потому никогда не позволяла себе отворачиваться от тех, кому нужна помощь. Только эта серость, пустота в груди никак не проходила - не помогали ни веселящие заклинания, ни поиски новых книг и артефактов, ни привычная работа целителя.
Сначала она верила - в людей, в себя, иногда даже чуточку в Богов - надеялась, что все будет по-прежнему; надеялась, что снова сможет улыбаться потому, что ей весело, а не из-за необходимости выглядеть счастливой. А потом как-то проснулась с этой серостью - где-то очень глубоко, куда и соваться с магией побоялась, - и поняла, что ей все равно, как она улыбается.
Ничего страшного с ней никогда не происходило; любящая мать, верные друзья, нужное дело. Все свои детские болезни она вылечила сама - ей нравилось все делать самой, нравилось, когда получалось лучше, чем у других. Сначала нравилось. Потом стало все равно.
Не то чтобы ее совсем ничего не волновало. Был один вопрос, рвущий на части чуткий предрассветный сон: эта омерзительная тварь, заживо мертвая женщина с пустыми глазами, - что она делает в ее зеркале?
* * *
Рецепт: крохотная сцена, полупустой зал и странное тянущее ощущение в неразмятой спине; теснота за кулисами и усталое, но улыбающееся отражение в карманном зеркальце. Вежливо поаплодировать и отвернуться, посоветовав отражению выспаться наконец.
Мир:
Привычная музыка играла где-то вдалеке - так далеко, что слышать ее могла только танцующая фигура в круге колышущихся зеленоватых огней; лес тянул черные ветви, сгущал темноту вокруг стволов. Густые полумертвые кроны смыкались где-то вверху, и казалось, что неба здесь и не было вовсе.
Темнота потусторонним туманом клубилась у земли, ластилась к деревьям, к подгнивающей коре. Покрытые язвами дриады выходили откуда-то из глубин леса, останавливались у границ круга света и смотрели - слепо смотрели залитыми гноем глазами. Вдали, порой перекрывая музыку, вели перекличку скоге - хриплые, усталые голоса разрывали иные звуки, и тогда танцовщица почти сбивалась, но потом память - не ее, чья-то чужая - снова заставляла поднимать руки, вскидывать голову и улыбаться. Зеленоватые огоньки вели свой собственный хоровод, не подпуская к защитному кругу лесную нечисть.
Когда затихнет музыка, главное - вовремя очнуться и открыть глаза. И никому не говорить, кем тебе показались хореографы, зрители и темнота в углах сцены. Не поймут-с. И остается только гадать, кто был теми зелеными огоньками и последней надеждой. Где блеск его глаз в зрительном зале? Где?
* * *
Рецепт: одна ранняя побудка, три стакана кипящей ненависти к будильнику, прохладный ветерок из открытой форточки и теснота слишком маленькой комнаты, смешанная с чувством неуверенного, робкого счастья. При виде ингредиентов сжаться в комочек и с головой накрыться одеялом.
Мир:
Солнце, стараясь остаться незамеченным, осторожно выглядывало из-за горизонта - как любопытный ребенок из-за угла, искренне уверенный, что взрослые его не видят; а они, не сговариваясь, по какой-то причуде подыгрывали ему.
Небо на востоке приобрело нежный рыжевато-розовый оттенок, плавно перетекающий в матовую ночную синеву; на фоне зарождающегося пастельного сияния темные обрывки серовато-фиолетовых облаков казались странными барельефами, по замыслу неизвестного художника украшающими краткие мгновения перед рассветом.
Она стояла у окна, прижав ладони к холодному стеклу, и жадно всматривалась ввысь. В старой квартирке не было никого, кто мог бы спросить - зачем ей вставать так рано, зачем чего-то ждать? - и ее это вполне устраивало.
Иногда красота - это просто красота, не требующая долгих размышлений и пустых философствований; на нее можно лишь смотреть - не касаться, не думать, не пытаться постичь или, того хуже, загнать в полупустой фотоальбом стопкой бессмысленных фотографий: они никогда не передадут холодок стекла под пальцами и тихий, по-взрослому сдержанный восторг, - только краски, только цвет, всего лишь часть, да и не самая важная.
Нужно просто встать у окна. Смотреть, не щуриться.
И не ждать, что голос за спиной спросит - зачем ей вставать так рано?
* * *
Рецепт: взять большую кастрюлю и до середины заполнить треками Isgaard; посидеть рядом, пытаясь понять, что за фигня творится на душе, и, поймав себя на размышлениях о луне и сумасшедших, отправиться за кофе - ни в коем случае не брать черный! - чтобы мирно распивать его в процессе написания следующей ахинеи.
Человек:
Ей нравилось бродить по ночному городу: нравились вездесущие огоньки, мигание фар, шум двигателей - все, к чему привыкаешь и почти перестаешь замечать; нравилось сидеть вечерами у окна, бесцельно глядя вдаль - туда, где небо меняет цвет и медленно наливается ледяным сиянием луна - здесь она всегда казалась такой маленькой и яркой...
Нравилось внезапно наклоняться к свернувшемуся клубочком коту - тогда зверек лениво приоткрывал хищные глазищи, и там, за вертикальной прорезью в иной мир, плескалась та самая жутковатая красота, которая требует не жертв, а жестокости - спокойной, расчетливой, той, что нужна для банального выживания...
Нравилось дремать, положив раскрытую книгу на грудь: тогда можно представлять, что на самом деле все было не так - и заново придумывать судьбу для всех героев; а потом открывать глаза и перечитывать, и чувствовать странное облегчение из-за того, что автор создал иную реальность - ведь у нее никогда не получалось описать радость, хотя она могла рассказать о ней все.
Нравилось присматриваться к окружающим людям, запоминать привычки, голоса, жесты, смех; нравилось выключать свет и часами слушать музыку, вглядываясь в темноту в углах комнаты; нравилось...
Только вдруг оказалось, что все это - мелочи, глупости; а настоящее счастье - то, что подхватывает серебристо-легкой волной и кружит в незамысловатом танце - там, где насмешливо щурятся карие глаза, и искать его еще где-то бесполезно...
А теперь вот остается только заглянуть в зеленые кошачьи очи и просто спросить - плохи мои дела, да?
* * *
Рецепт: темная комната, плотно закрытая дверь, новый номер аси, полупустая история сообщений и приличных размеров ком в горле - но на этот раз ингредиенты, по сути, не так уж и важны. А то, что по-настоящему важно - каждый выбирает сам.
Мир:
Теплый золотистый свет оставался за спиной; впереди была только темнота и человеческие лица, взгляды, ожидание и понимание - ошибаться теперь нельзя.
Шаги, шаги; от них болят сбитые в кровь ступни и кружится голова, но... Шаги, подъем по метафорической лестнице - это ведь правильно, это то, что должен делать каждый, - стоит ли вообще произносить такие слова, как homo sapiens, если все время стоять на месте?
Шаги, маленькие шажочки, - когда их много, они обретают смысл... просто, когда свет остается за спиной - так хочется обернуться...
* * *
Иногда жаль, что я не умею пользоваться сен-образами, как эль-ин Анастасии Парфеновой. Казалось бы, как все было бы просто - свернуть все впечатления, чувства, восприятие - в изящный иероглиф; и передать его, дать пережить то же другим, не утрачивая смысл и красоту за громоздкими словесными конструкциями... но - увы и ах: каждое утро, глядя в зеркало, обнаруживаю, что до сих пор осталась человеком, пусть и со слегка съехавшей крышей.
Так вот, к чему я это все... мне только что описали потрясающий мир: пшеничные поля, тяжелые золотистые колосья, залитые прощальным светом клонящегося к закату летнего солнышка - когда полуденный зной уже спал, а ночная прохлада еще не распростерлась над холмами... Это описать не так уж и трудно.
А вот как передать свое восхищение - этим ласковым теплом, легким ветерком, чуть шевелящим волосы, и - думаю, вполне уместно - человеком, который так просто поделился таким чудом? И какими словами описать сожаление - ведь это образы, слова, а в реальности ждет лишь серый многолюдный город, пусть и любимый, но все же - иной...
Что-то еще... ах да! Рецепты обычно собираю из предметов и событий, которые подвернулись под руку или пришли на память первыми - и когда я попросила этого самого Творца назвать что-нибудь из окружения, это оказались "линейка, стакан, часы, зеркало". Вот так. =)
* * *
Рецепт: триста граммов размолотого покалывания в кончиках замерзших пальцев, стакан солнечного дня и слегка подгибающихся коленей; смешать с кофе, добавить две столовые ложки спокойного тепла где-то в груди и, глубоко вздохнув, выпить все залпом.
Мир:
Над ровной поверхностью озера осторожно наклонялось темно-синее небо, словно ищущее свое отражение на глади воды. Спокойное сияние поднималось откуда-то с севера, щедро рассыпая светло-серебряную пыль на тонкие ветви молодых деревцев, - единственная звезда всматривалась вглубь.
Дно озера расчертили глубокие темные трещины; они резко, без перехода, обрывались у берега, и казалось, будто кто-то стер, спрятал провалы, засыпав их мелким белым песком. Звезда медленно поднималась выше; прозрачная вода не без опаски пропускала ее свет, не позволяя ему, впрочем, изгонять ставшую привычной темноту в трещинах; серебристые рыбки прятались в сложные сплетения водорослей, уходили на глубину.
Но поверхность оставалась спокойной; а то, что небо в ней так и не отразилось, наверное, не несло для звезды никакого смысла.
* * *
Рецепт: полупустой лекционный зал, ощущение неловкости перед старым другом и очень много слов, за коими, вероятно, скрывается настолько глубокийсмысл, что раскопать его уже не представляется возможным; свалить все в картинном беспорядке и присыпать тонким слоем неприятных воспоминаний, от которых, впрочем, легко избавляет тепло сидящего рядом человека.
Мир:
Неестественно гладкие, точно отполированные, горы странно сужались к вершине, и единственной ассоциацией, которую они могли вызвать у снующих внизу людей, были гигантские кривые шипы. Над толпой витал уже почти осязаемый человеческий гомон: слова, выкрикиваемые имена, предложения, вопросы - много вопросов, много слов, еще больше имен; они собирались в полуосязаемые тучи, - те поднимались ввысь и загораживали неожиданно светлое, чистое небо, какое меньше всего ожидаешь увидеть над переполненным мегаполисом.
* * *
Рецепт: проваленная защита РГР, пасмурный, расплывчато-серый день и два на редкость паршивых фильма; соленый привкус на губах и головная боль.
Из проваленной защиты построить сложную конструкцию, изобилующую острыми углами и обидой на повара; из дня вынуть пасмурную погоду и, перемешав с мелко нарубленными фильмами, скрепить ею швы. Получившуюся махину внимательно рассмотреть - головную боль готовить не надо, она проснется в этот самый момент, - слизнуть одиночество с губ и сплюнуть в сторону.
Мир:
Через наполненную серебристым туманом пропасть протянулся шаткий перекидной мост, обвитый густой зеленой листвой так, что почти не видно медленно гниющих веревок; где-то посередине не хватает двух досок - обломанные края до сих пор вплетены в остатки канатов и буйную растительность.
Человек с закрытыми глазами глубоко вздыхает и делает первый шаг. Мост угрожающе скрипит и раскачивается; несколько гибких стеблей внезапно разматывается и повисает зелеными плетьми - крупные алые цветки теряются где-то в клубящемся тумане. Доски трещат под ногами; маленькие яркие пичужки пролетают совсем близко, жизнерадостно щебеча.
Человек делает второй шаг. За его спиной медленно смыкается влажное серебро радостно-светлого тумана; несколько солнечных лучей пробиваются сквозь плотную завесу водяных капелек и освещают изъеденные червями доски.
Человек с закрытыми глазами делает третий шаг. На той стороне его, возможно, ждут.
* * *
Рецепт: решение, которое казалось верным - и, похоже, изменилось после минутного разговора: твердый мужской голос в трубке, и понятно, что его обладателю все равно, что творится у вас в голове - только бы все вышло, как ему нужно. Севшая зарядка мобильного телефона. Внезапная тишина в толпе. Ожидание.
Человек:
Ожидание, ожидание, ожидание, лак на краешках ногтей отчего-то кажется бледнее. Когда теребишь сережку, в мочке уха поселяется неприятное давящее ощущение.
Ветер треплет волосы, спутывает - ей так нравится. Теперь-то неважно, кто взглянет на тебя из зеркала - роковая красавица или девчонка с заплаканным лицом; теперь все - только для себя.
Ожидание, ожидание. Без колец пальцы почему-то кажутся тоньше, а наручные часы не выглядят такими уж старыми. Если постучать ногтем по циферблату, получается твердый стеклянный звук. Сдают нервы.
В одиночестве, оказывается, ждать чуда гораздо проще. Только вот придет ли оно?
* * *
Рецепт: снег, очень много снега - не по-весеннему белого, чистого; усталость, похожая на ватное одеяло, укутывающее с головы до ног. Залить радостью от встречи с человеком, с которым, в принципе, виделись не так давно, но все равно успели соскучиться, присыпать тоненьким слоем незначительных неприятностей и хорошенько взболтать. Пить вперемежку с растворимым кофе.
Мир:
Миры были круглыми, прозрачными и по большей части состояли из воды. Это, впрочем, ни для кого не новость.
Центр каждого мира пронзал шпиль, сужающийся и светлеющий ближе к концу; блики света на воде искажали реальность, смягчая контуры и добавляя четкости краскам. Обитателей никто не видел; наверное, их это вполне устраивало - а может, просто не интересовало.
Иногда шпили внезапно опускались и снова поднимались, занимая прежнее положение - тогда миры срывались с них и падали вниз, и вряд ли кто-то мог сказать, что с ними происходило после; наверняка у местных жителей на этот счет существовали сотни и тысячи легенд и теорий, которым, скорее всего, никогда не найти практического подтверждения.
В конце концов, жизнь - и так не самая простая и справедливая штука, а уж когда живешь в капельке растаявшего снега на кончике ресницы...
* * *
Рецепт: очень много миндального мороженого, желание остановить мгновение; птичий гомон прямо над ухом и внезапно замолчавший телефон. Хорошенько обругать севшую зарядку и убрать бесполезный сотовый в соседнюю реальность, где мороженого, самой собой, нет.
Мир:
Тепло.
Влажная духота лениво потягивалась, поудобнее устраиваясь на обреченно затихшем мире: безлюдные пляжи, вымершие дороги, пустые города в свалявшихся комьях промокшей пыли. Солнечный свет никак не мог пробраться через плотную завесу темно-серых облаков; ветра не было и в помине, и липкая жара сжимала кипящее кольцо застывшего воздуха. Этот унылый мир давно забыл, что значит летний зной - тепло здесь осталось только такое, душное, тяжелое.
Закаты здесь казались какими-то по-особенному нежными - розовые отсветы на стеклах, на облаках, а рассветы превращали небеса в палитру сумасшедшего художника, бездумно смешивающего краски; но, когда солнце все же разрывало плотную темную пелену, то его сияние выхватывало из привычного полумрака только отсыревшие деревья, пустые города и мертвую грязь.
Куда пропали люди, этот мирок не помнил; знал лишь, что в нем не осталось ни могил, ни остовов. И еще знал - что ему не хватает тепла. Того, другого.
Живого по-настоящему.
* * *
Рецепт: большая бочка странного мировосприятия, смешанная в равных долях с золотистым светом умирающей звезды и верой в перерождение; заполненный зал кинотеатра и несколько разговоров со старыми знакомыми, которых так и не получается назвать друзьями. Добавить столовую ложку чувства, что никогда не создавал ничего по-настоящему прекрасного, и настаивать несколько дней; соль или сахар - по вкусу.
Мир:
В полупустую комнату неохотно заглядывал сероватый дневной свет; он прокрадывался за древний тюль и выхватывал из привычного полумрака три еще живых розовых стебля в громоздкой хрустальной вазе, которая, казалось, помнила еще прошлый век. На стене, оклеенной добротными, но безнадежно старыми обоями, в простой деревянной рамке висел один-единственный портрет - именно портрет, фотографий хозяйка не признавала - чуть щурящегося человека с насмешливой кривоватой улыбкой; краски начинали выцветать, и угол, где стояла размашистая подпись художника, отчего-то побледнел раньше всей остальной картины.
* * *
Вспомнилось вот, что в книгах рецептов обычно оставляют несколько разлинованных страниц с надписью "Для заметок"; я несколько дней носилась одержимая этой идеей, все силилась придумать, как же можно вставить такие "запасные листочки" в текстовый документ. Пишу со скорбно опущенной головой: тут моя фантазия взяла отпуск.
Впрочем, сдается мне, все равно не удалось бы решить, сколько свободного места оставлять, если новые миры имеют привычку робко выглядывать из чашки утреннего кофе и тихонько проситься наружу, а людей, достойных упоминания, как звезд на небе - не счесть; наверное, оно и к лучшему, что все это не приходится загонять в жесткие рамки чужих мониторов. Красота - она, в конце концов, для того, чтобы ее видеть; а в пустых страницах Word'а углядеть ее мне пока не удалось. =)