"Он всегда меня любил!" - произнесла женщина, делая видимое ударение на местоимении. Женщина была пьяна уже в той степени, когда развязываются языки и начинаешь говорить то, что не сказал бы, если бы был трезвым. Она рассмеялась, откинула назад светлые волосы и высоко подняла голову, отчего приобрела сходство с горделиво сидящей королевой. Она не знала и не могла предположить, что скоро умрет, и что люди, сидящие сейчас вместе с ней на поминках ее мужа, умершего год назад, - будут вскоре сидеть на ее собственных поминках. Они будут есть, пить, вспоминать ее жизненный путь. А потом, временами забывая, что это поминки, а не день рождения или свадьба (потому что вино и хорошая еда опьянят их), они будут смеяться, вспоминая забавные истории из своей жизни. Так уж устроен человек: трудно ему думать постоянно о чем-то одном. Вот и смеется он в трагическую минуту, а в счастливый миг вытирает слезы.
...Женщина произнесла эти слова и вздохнула. Она задумчиво перебирала тонкими пальцами бумажную салфетку, она сгибала ее и проводила ногтем по ее вафельным поверхностям, пытаясь смять выпуклости, сделать их ровными.
Она не сумела сохранить верность мужу. Или не захотела. Поэтому слова, сказанные ею сейчас, за поминальным столом, предназначенные умершему супругу, - на самом деле относились совсем к другому человеку. И хотя этого человека не было среди приглашенных, все сидящие неловко оглянулись друг на друга, словно говоря: "Да-да! Она очень любила покойного. Она замечательная жена".
А женщина, продолжая разравнивать салфетку, думала о том, что она никогда не любила своего мужа. И поэтому, когда через три месяца после его смерти к ней в дверь постучался давнишний знакомый, она впустила его.
Они сидели на диване, а на них с журнального столика смотрело веселое лицо умершего мужчины. Знакомый начал целовать ее. Она отвернулась от фотографии, закрыла глаза... Она изменила мужу.
Знакомый приходил часто. Ей было хорошо с ним. Так же, как с мужем. Просто она не любила их обоих. Ей нужна была физическая близость, но она не любила никого и никогда.
Она не думала об измене. Она не считала это изменой, потому и при жизни мужа бывали у нее краткие увлечения, о которых, смеясь, она рассказывала подругам. Она принимала объятия и поцелуи чужих людей, отдавая в ответ свои. С некоторыми мужчинами ей было хорошо, с другими она старалась быстрее расстаться. Но если мужчина настаивал на встречах, она не отказывала, думая о том, что полной гармонии все равно не бывает. И раз другому нравятся ее ласки, - она подарит их ему, - потому что в следующий раз она сама получит желанные поцелуи от того, кто не любит ее. "Ты с ума сошла! - кричала подвыпившая подруга. - В машине! Хоть бы уж где-нибудь в квартире!". Женщина смеялась в ответ, откидывая назад гордую голову и отбрасывая со лба светлые пряди: "В машине веселее! К тому же и опаснее. А вдруг кто-то заглянет в окно?". И она смеялась громко, весело, счастливо.
Но любви не было.
...А потом вдруг что-то нарушилось. Потерялось равновесие в мире, или порвалась какая-то связь. Она заболела. Ноги отказывались ее слушаться. Давнишний знакомый, с которым они сидели на диване под взглядом умершего мужа, ходить к ней перестал. Потом слегла немолодая мать. Следом заболела дочка.
Прошел год со дня смерти мужа. Женщина пригласила родственников и друзей. И лишь давнишнего знакомого не было за поминальным столом. И она бесконечно разравнивала салфетку, а потом разрыдалась и с трудом дошла до кровати. Подруга, оставшаяся ей помочь, посоветовала сходить в церковь и поставить свечку.
Женщина не верила в приметы, но в церковь все-таки пошла. Однако зажженная ею свеча вдруг погасла. Она стала зажигать ее снова, как вдруг незнакомая женщина больно ударила ее в спину и зашипела: "Иди в центр!". С трудом передвигая ноги, испытывая боль в пояснице, она встала в центр, под самым куполом церкви.
Потом она купила еще одну свечу и пошла домой. Дома она неслышно помолилась, глядя в темное окно, зажгла свечу и легла, потому что невыносимая боль в спине и в ногах не давала ей покоя. Она лежала и думала: "Почему? Почему мне так плохо? Почему все в жизни сложилось не так, как я хотела?"
Ей почему-то вспомнился покойный муж. Перед смертью он болел недолго, но с кровати вставать уже не мог. Он лежал, укрытый двумя одеялами и в двух сорочках, надетых одна на другую. Ее раздражала эта его привычка так одеваться. Впрочем, ее все раздражало в муже. В этой голубой сорочке, надетой поверх цветной, он лежал, сложив худые руки на груди. Газета падала из его рук на пол, на шум прибегала кошка, зубами рвала ее на мелкие клочки, разбрасывая их по комнате. Муж не просыпался. Кошка забиралась к нему на ноги, долго мылась там, вылизывая лапы, хвост, живот, а потом тоже засыпала.
А она с раздражением подметала обрывки газеты. Потом она протирала стулья с гнутыми спинками. Ей всегда хотелось иметь венские стулья. Не очень зная, как они выглядят, она уговорила мужа купить эти стулья, спинки которых образовывали широкий полукруг, удобно охватывавший спину. Они напоминали ей детство. В их большом доме стояли в комнате такие стулья. И она любила забираться на них с ногами, ощущая холодок темного дерева.
И когда муж от шума уборки открывал воспаленные глаза, она отводила взгляд. Она смотрела в пол, потом на ковер, желтеющий по краям примятым ворсом, в котором запутались обрывки газеты. Замечая их, она делала вид, что занята уборкой, и больше не смотрела на мужа.
Она знала, чувствовала, что ему плохо, но не могла заставить себя подойти к нему. Если же иногда, пересилив неприязнь, присаживалась рядом на кровать, он тут же брал ее руку и держал в своих холодных влажных ладонях. Он прижимался к ней сухими губами, он, как ребенок, хотел спрятаться в ее объятиях, уйти в нее. Они как будто поменялись ролями: он искал защиты у жены, потому что она была здорова, молода, полна сил, энергии, бодрости. "Послушай, - задыхаясь, твердил он, - послушай, мы же были с тобой на другой планете. Там другие созвездия. Там небо черное, словно бархат. Там край земли желтый от восходящего солнца..." Она вставала, укрывала его двумя одеялами и уходила в другую комнату. Там она долго стояла у окна, глядя в одну точку. И ей казалось в какие-то минуты, что она едет в долгом и скучном поезде, за окнами которого черно-белыми кадрами проплывают реки, дома, люди. Иногда бесшумными взрывами поднимались к небу фейерверки неведомых созвездий. "Может, мы и вправду были на другой планете? - думала она. - Но я не помню! Не помню!" Она с отчаянием отворачивалась от окна, а взрывы черно-белыми гроздьями звезд все взлетали бесшумно к самому потолку и падали на пол, и на стулья с гнутыми, как в детстве, спинками, и на желтый по краям теплый ковер, и на руки умирающего нелюбимого мужа.
В день смерти он открыл ясные глаза и громко сказал: "Пожалуйста, посмотри в словаре, какая по счету буква мягкий знак". Она испугалась, что он сходит с ума, потом ей показалось, что он смеется над ней. У них не было словарей, и они стали вспоминать алфавит, забывая то про "и краткое", то про букву "Ё"... В конце концов он устал и забылся, а она занялась уборкой.
Похороны были в начале мая. Еврейка-скрипачка в шапочке, отороченной искусственным мехом, напоминающей расцветкой шкуру ягуара, играла нежно и завораживающе. Казалось, скрипка рыдала. Руки скрипачки, коротковатые, как и сама нескладная фигура девушки, словно были рассчитаны на длину смычка. И, если бы смычок был чуть длиннее, - наверное, рук бы не хватило. Она негромко откашливалась перед тем, как играть, как будто собиралась петь. Она стояла в оградке чужой могилы, и, казалось, покойные супруги Матвеевы, глядящие на нее с фотографий памятников, тоже слушают ее музыку.
Мужа опустили в могилу, засыпали желтым песком, установили памятник. Она бессмысленно смотрела на даты рождения и смерти. И вдруг ей показалось, что она видит взрывы неведомых созвездий на чужом черном, как бархат, небе. И словно край чужой планеты сделался желтым от восходящего солнца. И она зарыдала впервые после смерти мужа, потому что вдруг ясно и отчетливо возник перед ее внутренним взором алфавит, и тридцатая буква - мягкий знак - полностью повторял дату смерти - тридцатое апреля. Мягкий знак блестящей изящной фигурой сиял на черном небе чужой планеты. Мягкий знак был усыпан яркими сверкающими камнями. Мягкий знак был тридцатой буквой. Муж умер тридцатого апреля.
Она очнулась от того, что один мужчина негромко рассказывал другому, как однажды пришел попрощаться с покойным другом, но гроб был закрыт. И он посидел рядом, и положил на крышку гроба две гвоздики, а потом узнал, что в тот день хоронили совсем другого человека. Просто перепутали время, потому что похорон много, а ритуальный зал один...
И вот теперь она лежала одна на той же кровати, на которой умер ее муж. Ей было очень плохо. Казалось, страдала и плакала близкая скрипка. И раз бывает так, что мы хороним не того человека, - то, может быть, и любовь не умирает. Может быть, мы не хороним свою любовь, а она жива по-прежнему. Просто мы не встретили ее. И неведомые взрывы чужих созвездий - это предвестники любви. Ей хотелось так думать.