В августе пятидесятипятилетняя женщина получила по интернету письмо от своей самой младшей сестры, из Ленинграда, которым упорно продолжала называть Санкт-Петербург: "Привет Лидка! Как поживаешь? У меня уже две дочи, вторую назвали в честь тебя: Лидией. Сразу после родов Антон ушел к другой, и я осталась одна, а вернее с Машей и Лидочкой... Чему и безмерно рада, нам, девочкам, втроем хорошо, царит полное взаимопонимание, и ни в одном углу не валяются вонючие мужские носки! Напиши мне"
Лида тут же ответила: "Люська, я очень за тебя рада! Мужчины - дело наживное, ты еще совсем молода, а Ленинград - город большой, найдешь что-нибудь со временем. Да и время сейчас другое, такое понятие как: тянуть свою лямку, - которое я застала, уже ушло, у тебя вон три высших образования, ты не только себя и детей, но и Антона обеспечивала, так что главное у тебя есть: не нуждаешься, - а все остальное приложится. Живи и работай в свое удовольствие! А у меня уже родилась третья внуча! Назвали в честь моей мамы: Елизаветой. В этом году на даче дикий урожай яблок, не знаешь, куда их девать, белый налив и грушевка так и падают, падают, и штрифель вот-вот пойдет, мельба, и зимние на подходе. Вся земля устлана яблоками. Поставила бродить сидр. Приезжай в сентябре ко мне, не виделись уже десять лет!"
Люська, то есть Людмила сразу ответила: "Вот именно, Лидка, все так и идет: сначала дочи, потом внучи, потом правнучи, а потом и могилка - о! Так и не встретимся никогда! Яблоки - это к чему-то! Война? Шучу, конечно! Так что я к тебе в сентябре заявлюсь, и сейчас напишу Наде и Верке - может, и они подъедут, не так уж и далеко эти Казань и Вологда. А ты там, в Москве, позвони Анне и Тамаре, а с Наташкой у вас дачи, кажется, рядом?"
"Дачи у нас с Наташкой рядом, - ответила Лида, - видимся через день, вместе у одной козы молоко берем. У них слив в этом году много, мы все варенья наварили. Она уже защитила докторскую, и у нее тоже уже две внучи, длинные и худющие как осинки. Но раз уж взялись встречаться, то надо бы Магаданских спросить: возможно, и они прилетят? Хотя так не бывает... Я знаю, что Марина болела, но выздоровела, ей дали инвалидность 3 группы, а Варя сейчас в экспедиции где-то в тундре, но к сентябрю вернется в Магадан - она мне об этом еще в мае писала. Но как быть с Инной?"
"Я в конце августа буду на симпозиуме в Женеве, - ответила младшая сестра, - там до Зальцбурга - рукой подать, я Инку утащу с собой точно, пусть от нее этот Йохан отдохнет, и сразу, не заезжая домой, рванем к тебе. Давай число установим и сообщим сестрам"
"10 сентября отцу было бы 80 лет..." - ответила Лида.
"Отлично, на этом точка, будем действовать!"
х х х
Хоть это и было невозможно, не верилось в такую возможность, но к десятому сентября десять как обычных родных, так и единокровных сестер съехались на подмосковную дачу к старшей сестре - Лидии.
Стояла жара и падали яблоки. От них по земле было не пройти.
Сестры пребывали одна за другой все девятое сентября, вспотевшие после дороги и от подмосковной жары, и сразу разоблачались, окатывали себя черпаками воды из бочки и ведер, ходили по яблокам босиком. Спрашивали: "Где твои?" - "Я их в город отправила, - отвечала Лида, - места и так мало для всех, вы все крупные". Сестры действительно были крупными, как лошади, здоровыми особями, с размашистыми движениями и очень живыми, "стреляющими" глазами, которые выдавали одну породу; у всех были несколько широкие запястья и лодыжки, и длинные, немного мускулистые, спортивного склада ноги. Возраста на вид сестры были как будто бы одного, хотя разброс между старшей и младшей составлял лет пятнадцать. У трех сестер не оказалось с собой купальников, и Лида предложила им выцветшие халатики из дачного барахла, которые они не смогли на себе застегнуть, халатики треснули, и поэтому сестры стали ходить так, в лифчиках и трусах, все равно на участке кроме женщин не было никого.
Дача была летней, старой, подновленной на вид. Две комнаты, крытая веранда, отдельный, примыкающий к дому флигель кухни. В саду был колодец, к сплошному забору, частью загороженному малиной, примыкал сарай, повсюду в беспорядке стояли и валялись ведра, лейки, горшки, лопаты, грабли и - яблони, яблони... Под яблонями, в лучшем месте стоял длинный, самодельного производства дощаной стол, шаткий, врытый нелепо приспособленными к нему кривыми, тонкими, кажется, от "венской" мебели ножками в землю. К приезду сестер Лидия окружила этот стол стульями и табуретками разных мастей, а рядом еще, в тени, выставила два шезлонга.
Но сестры, не отдыхая с дороги и даже не перекусывая, если не считать яблок, которые они тут же начали грызть своими здоровыми, белыми зубами, безмолвно и с ходу, как у себя дома, принялись заниматься хозяйством: одни взялись помыть полы в комнатах и на веранде, другие таскали для этого воду в дом из колодца, третьи, смахнув со стола ветки и листья, застрочили падалицу на сушку, причем так быстро, что на глазах росла гора яблочных долек, и вопрос был только в том, где все это потом разложить. Последними, уже в подмосковном вечере, приехали магаданские: Марина и Варя, и тогда яблоки унесли на веранду пока что просто в коробках и ящиках, и сели пить чай с московскими булками и конфетами, привезенными Тамарой и Анной, и с молоком от козы, которое принесла в бидончике доктор наук Наташа. Основательно кушать никто не хотел, наверное, от жары.
Долго темнело. Сестры шумно втягивали в себя чай с молоком и то и дело хлопали на себе что-то летающее и садящееся на них, и звуки этих хлопков напоминали тяжелые, увесистые шлепки, так, что, не видя, можно было подумать, что в саду кого-то сильно бьют по щекам.
Разговора по существу встречи за столом пока не было никакого, разговор шел вялый, даже неохотный, но все же можно было понять, что некоторые сестры впервые увиделись, хотя знали друг о друге прекрасно. Но никто из них не сказал: " А я тебя совсем другой представляла..." или: "Ты мне такой именно и представлялась..." - поскольку все уже давно видели друг друга на фотографиях в интернете, где Инной, несколько лет назад, был заведен сайт с семейным древом. Выяснилось также, что все женщины, собравшиеся за столом, довольно успешны - это помимо семейного положения, и сверх того, что у них есть, уже ничего не хотят. Тут были и адвокат с прокурором - это Тамара и Анна, и художник - Вера, которая работала сейчас на церквях и, возможно, поэтому, прежде чем войти на участок, перекрестилась, Наташа и Варя занимались наукой, Людмила из Ленинграда называла себя криэйтером и сестры смеялись над этим словом, Лида - военврач, получала хорошую пенсию как участник Афганской войны, Инна просто жила в Австрии с мужем - глупым, по ее мнению, но одновременно и умным немцем, и, кажется, ничего не делала, Марина - тренер по баскетболу - недавно оформила инвалидность из-за болезни сердца, но выглядела самой цветущей из всех сестер и больше всех двигалась, таская эту самую воду в ведрах; Надя же подкатила к даче в черном автомобиле с "мигалкой" и государственным номером 001, сестрам было известно, что работа ее секретна, и поэтому ей вопросов относительно рода занятий не задавали.
Зажегся свет на веранде и над сараем. Сестры молчали, не зная, с чего бы начать, какие бы подобрать действия или слова, чтобы придать этой встрече хотя бы оттенок трогательности, поскольку каждая из сестер пока что испытывала в душе только одно: пройдет как-нибудь завтрашний день, отметят восьмидесятилетие моего отца, все разъедутся, да и все... Инна закурила, за ней еще закурили, и тогда Лида принесла на стол большую банку из под селедки, которая довольно быстро стала заполняться окурками.
- А я на ночь поесть люблю, - призналась Вера, - чего бы такого сообразить?
- Знаете что, - сказала Надя, - а я воблы с собой целый пакет привезла, настоящей, волжской...
- То-то я заметила, что откуда-то рыбой пахнет... Тащи ее сюда! - приказала Марина.
Спустя пять минут десять сестер, расстелив на столе газеты, почти в темноте чистили и интенсивно жевали воблу, подпаливали пузыри и тоже жевали их, крашеными, у некоторых длинными ногтями сосредоточенно сдирали мясо с ребер и хребтов рыбы, обсасывали хвосты, и, благодаря этому серьезному для каждого русского человека занятию, как-то попутно, между делом, завязались и пошли милые разговоры о том, да о сем, и за столом разлилась какая-то общая теплота, все сестры почувствовали себя, наконец, родными, и, очистив очередную рыбку, стали предлагали друг другу икру и самые лакомые кусочки. Снова поставили чай.
К полуночи жара так и не спала, светила слишком близкая, неприятная луна, было душно и в доме и на улице, резко запахло ароматной горечью хризантем, и некоторые из сестер, как-то показательно, всей грудью вдыхая цветочный дух, выразили желание остаться на ночь на воздухе. Для этого вытащили из сарая две продавленные раскладушки и, светя фонариком, отыскали за домом, в куче рухляди, два самодельных, шатких топчана, и сначала поставили все это под яблонями, возле стола, но неожиданно с близлежащего дерева ворохом прямо на раскладушку посыпались яблоки, и стало понятно, что спать эти яблоки не дадут, и тогда топчаны с раскладушками перенесли к дому, под свет веранды.
- А сеновал есть? - спрашивала Инна.
- Какой тебе сеновал! Это что, деревня? Это дача, - отвечала Лида. - Вообще-то, не воображай тут.
Как-то настелили белья из того же дачного барахла, и улеглись, кто в доме, кто на улице, полуголые. Доктор наук Наташа осталась с сестрами, на дачу к себе не пошла.
То и дело скрипели пружины раскладушек, с шелестом, стремительно падали и ударяли о землю яблоки.
- А не залезут через забор? Что-то боязно.
- У меня газовый пистолет есть!
- Вот болтушка!
- Давайте спать, пистолет!.. Ног нету после такой дороги! - сказала Варя из Магадана.
х х х
Утро было без общего завтрака, который не склеился из-за того, что ни с чьей стороны не было призыва к нему. Хозяйка Лида все спала и спала, и поэтому что-то пожевали порознь, попили, и разошлись кто куда: магаданские Марина и Варя, скучая по теплому солнцу, немедленно легли загорать, передвинув шезлонги на солнечное пятно, Наташа и еще трое ушли к станции, в магазин, а остальные, растолкав, наконец, Лиду, двинулись под ее предводительством, захватив полотенца, в сторону пруда, охлаждать свои большие, уже с утра перегретые тела.
- Красотища! - оценил эту процессию пожилой сосед, сидевший в тельняшке и дымивший массивной трубкой на скамейке, возле дома напротив.
Несмотря на жару, в середине дня, собравшись, сестры все вместе стали готовить еду, состряпали много блюд на любой вкус и расположились под яблонями обедать.
Обедали широко, с большим аппетитом, съели гору салата, несколько куриц, поджаренных и разрезанных на куски, приличное блюдо мяса с картошкой и особенным австрийским соусом рибизель, приготовленном Инной, запивая все это яблочным сидром из двадцатилитровой бутыли, едва забродившем, но очень вкусным, пахучим. Затем последовала творожная запеканка с изюмом, блинчики с медом и ягодный мусс. Освободившуюся посуду сестры сразу же убирали и, сполоснув, возвращали на стол сухой и чистой, все это происходило беспрерывно, ели, пили, убирали, хватаясь за одну тарелку, чтобы помыть ее, то и дело вилки втыкались в один и тот же кусок курицы или мяса, к салатной ложке тянулись несколько рук. Похоже было, что начал действовать какой-то единый организм, но разделенный на десять частей. Попутно, сестры отбегали к колодцу, окатывали себя водой из ведра, визжали при этом, смеялись, и возвращались к столу мокрыми и... снова голодными.
Наконец, насытившись, покурили и разлеглись по своим ночным местам отдыхать, запланировав ближе к вечеру помянуть отца.
К вечеру сестры переоделись или, вернее, оделись, и неожиданно вышли к столу все в легких ситцевых платьях, как дорогих, изысканных, так и простых и даже совсем простых, которые купили себе в магазине на станции Надежда, Людмила и Вера, прикинув, что платья очень приличные, из натурального ситца, и довольно дешевые - из Иваново. Но главная неожиданность состояла в том, что на всех платьях изображались цветы, и за столом, таким образом, собрался целый букет: тут были и васильки, и ромашки, и астры, и красные маки, и розы, фиалки, ландыши, орхидеи, подсолнухи и какие-то бардовые с белыми листьями цветы, которых и вообще нет в природе, но есть в воображении художника по тканям. Сестры рассматривали платья друг друга, теребили ситец и спрашивали: "И сколько же стоит такая прелесть?"
Лида установила в дальний конец стола фотографию отца, так, чтобы всем было видно.
На фотографии был изображен молодой человек в полный рост, в парадной форме морского офицера, с кортиком у бедра, стоявший на скалах, на берегу холодного моря, холод которого исходил даже от фотографии. Вдали в море виднелся военный корабль - корабль с пушками и с белым, неразличимым номером на борту. Лицо человека на фотографии - было лицом людей военной или сразу послевоенной поры, сочетавшим в себе выражение доброты, но с тем же и понимания чего-то сурового, главного, за что можно и пожертвовать этой добротой... Пожалуй, человек на фотографии принадлежал к тем людям... впрочем, кто сейчас знает, что это были за люди.
Появилось вино, фужеры.
- Что же, - сказала Лидия, поднимая бокал, - отец сегодня родился, сегодня ему было бы восемьдесят, так что за это и выпьем!
Сделали по глотку вина, помолчали.
- Вино отличное! - нарушила тишину Вера. - Давайте еще тост! Хоть мы все и по мужьям, но давайте выпьем за нашу девичью фамилию по отцу: за Воробьевых!
- Открою секрет, время давно позволяет, - сказала Лида, - и хорошо, что мы все тут собрались: фамилия у вас девичья должна быть совсем другая...
- Это почему? - удивилась Инна. - Отец же наш был Воробьев, вот и мы, воробушки такие...
- Нет, - сказала Лидия, - мы не воробушки... На самом-то деле фамилия у отца была: Синицын, и звали его не Борис, а Семен... Но после известного вам события, он все поменял... Удалось поменять... Так что изначально он был Семеном Синицыным, а не Борисом Воробьевым, так что вы все, по идее, должны бы быть Синицыны и Семеновны, как и я, но я родилась еще до того, и у меня в свидетельстве изначальное.
- Да-а, - сказала Вера, - а я и не знала.
- А я знала, что он был раньше Семен, - сказала Надежда, - а вот что Синицын - не знала. Моя мама, между прочим, дома его Семеном и называла. Я удивлялась, а она говорила: это так, домашнее прозвище...
- А у нас было как-то нелепо, - сказала Тамара, - наша мама, когда он появлялся, говорила: дядя Боря приехал, - и все. Это уже потом, когда годы прошли, мы узнали, что он наш отец и имя его: Семен...
- А мне мама эту историю рассказывала, - призналась самая младшая из сестер Людмила, - но про фамилию и имя не вспоминала, а я как-то до сих пор и не сообразила, действительно, сбежать-то одно, а надо еще как-то зашифроваться...
- Зашифроваться, - сказала Лида, - ну, и язык! Во-первых, он не сбежал, это называется по-другому...
- Ну, дезертировал... - вставила прокурор Анна.
- Сама ты дезертировала! - тут же возмутилась Марина. - Подумаешь, прокурор она! Не тебе судить отца!
- Да я и не сужу, только как это называется: сбежать из армии?.. Как? И срока давности нет, - прибавила Анна. - Иногда думаю... нет, лучше не думать.
- Знаю, что ты думаешь: лучше бы застрелиться. Совок ты - вот ты кто, - сказала Инна.
- Девочки, не ссорьтесь! Мы все любили отца, всем он уделял, сколько мог, внимания, вы это знаете, он всех нас любил безумно, а то, что он сделал - он сделал ради нас, и поэтому давайте это не называть побегом или дезертирством.
- А как называть? - не унималась Анна.
- Я, - ответила Лида, - слова такого не подберу... Спасся, что ли... От смерти сбежал, что ли...
- А почему, Лида, ты говоришь, что он сделал это для нас, хотя это было задолго до нас? - спросила Марина и подняла из-под ног несколько яблок и стала их резать, не вычищая серединок.
- Странная ты, Марина! - ответила Лида. - Ты на нас на всех посмотри и на себя - в зеркало! А сколько у нас детей и внуков? Приплюсуй. И все это... благодаря нашему папе. И вообще, что ты снова яблоки режешь - куда эти горы, на рынок, что ли, потом нести?
- Действительно, Маринка, хватит кромсать яблоки, давайте, все-таки, выпьем: за нас, за синичек и за Семеновных! - предложила Людмила.
Теперь сестры звонко почокались и выпили бокалы до дна.
- Так что пользы он принес больше, Анна, чем если бы застрелился, упал в воду и утонул, - сказала, выдохнув после вина, Лида. - Учти это, когда человека будешь обвинять.
- А почему, застрелившись, он бы упал в воду? - наивно спросила Вера.
- Ну, он маме рассказывал, что наклонился за борт с пистолетом, но в последний момент выбросил пистолет, бросился в воду и поплыл, - сказала Лида.
- Вообще, я запуталась, - призналась Инна, - и куда он приплыл?
- Знаю, знаю, - ответила старшая Лида, - давайте я порядок установлю. Значит, после того случая - я уже тогда родилась, он поселился в Вологде, выправил себе паспорт с новым именем и фамилией и стал Воробьевым - там и появилась ты, Вера, от нашего отца и твоей мамы.
- Ну, это-то я понимаю, от кого появилась!
- Затем, - продолжила Лида, - по какой-то причине он уехал в Казань. Возможно, почувствовал излишнее внимание к своей персоне, слежку или что-то еще такое... В Казани родилась Надя. Но там какие-то неприятности получились с паспортом, и он оказался в Ленинграде - город большой, можно затеряться... В Ленинграде появилась Инна и, много спустя, ты, Люда.
- А почему я появилась так много спустя?
- Потому что он застрял в Магадане, где родились Марина и Варя, и только много спустя вернулся в Ленинград.
- А почему он попал в Магадан? Посадили?
- Нет, не посадили. Но был у нас еще брат Коленька, родился еще до меня - знаете об этом?
- Впервые слышим, - отозвались сестры, и только Марина и Варя сказали, что знают, хотя ничего конкретного отец про Коленьку не рассказывал.
- Ну, так знайте, Коленьку, нашего братика, который родился еще до меня, - сказала Лидия, - в пятьдесят первом году сразу после побега отца отправили в детский дом, он оттуда сбежал, попал в нехорошее общество, скитался и воровал, его посадили, и свою жизнь он закончил в тюрьме... Отец поехал разыскивать его могилку, в Магадан, задержался, там и появились Мариночка и Варвара, и в Ленинград он вернулся только через двенадцать лет.
- Он меня своровал и привез в Ленинград, - сказала Марина. - Я помню. Мать за мной как безумная прилетела. Целый скандал был.
- Помню этот скандал, - сказала Инна, - и помню, как он с маленькой девочкой приехал... Но я не знала, что это ты.
- Интере-есно, меня он тоже увез от мамы, - сообщила Надя, - кажется, в Магадан, но я точно не помню. Наверное, из Ленинграда он заскочил к нам в Казань, и тоже украл меня, но мама как-то меня вернула. Не знаю как, со скандалом или без скандала.
- Видимо, он хотел объединить нас всех, - предположила Вера. - Меня он, правда, не крал, но приезжал часто. Он мою маму любил.
- А как же Тамара, Наташка, Анна? - спросила Людмила.
- В Москве он бывал наездами, маму нашу он продолжал любить, и поэтому родились после меня Анна, Тамара и Наташа, - ответила Лида.
- А почему, Лида, тебя не отправили в детский дом?
- Меня мама в деревню увезла.
- А где братик наш Коленька похоронен? - поинтересовалась Инна.
- На сопке, - в один голос ответили Марина и Варя.
- С отцом понятно, а что было с дедушкой? Вроде отец из-за него пострадал. Темная для меня история, - призналась Вера.
- С дедушкой было то же самое, что и с прадедушкой, - ответила Лида.
- А что было с прадедушкой?
- Прадедушку расстреляли в тридцать седьмом году как английского шпиона.
- А он что, был английским шпионом?
- Нет, он был партийным работником.
- А дедушка?
- Дедушку нашего арестовали тоже как английского шпиона,
- А он был шпионом?
- Нет, не был, дедушка тоже был партийным работником.
- А дедушку после ареста тоже расстреляли?
- Нет, дедушка - тоже Семен - сидел в лагерях, потом его отпустили на поселение, наш отец уже под другой фамилией ездил к нему и встречался с ним на реке Обь - есть такая река. Они встретились посередине реки, оба приплыли с разных сторон на лодках. Дедушка сказал нашему отцу, что у них для свидания есть всего полчаса, и что больше они в жизни не встретятся.
- Как же так, почему он знал, что не встретятся? - спросила Вера.
- Я не знаю нюансов, ответила Лида, - но они полчаса поговорили и расплылись по реке. Больше наш отец дедушку не видел. Это мне рассказывал сам отец.
- А что он тебе еще рассказывал? - спросила Марина.
- Он мало рассказывал про прошлое, про себя вообще ничего. Мне мама в основном рассказывала.
- А что она рассказывала?
- Да все! Например, что по ночам, у подъезда, года до 57-го то и дело черный воронок караулил, все караулил и караулил... В доме, соседи, относились по-разному, одни говорили: дезертир, другие - молодец, герой! Один гад дворе, большевик старый, все ходил зимой с палкой - стучал по трубам, лед сбрасывал - нашел себе занятие - трубочист - так и лез к маме с вопросами: а от кого у тебя этот ребенок, а от кого у тебя этот ребенок... Это про Тамарочку, Наташу и Аню...Так и лез в душу: муж, наверно, жив, бывает у тебя... Но ничего, говорит, органы дознаются...
- Так ведь и дедушка, и прадедушка большевиками были... - сказала Люда.
- Они другие большевики были, а это другой... В общем, тебе не понять... И еще одна, Виноградова такая, профура такая кудрявая: дезертир, дезертир... У самой дети оба лунатики, по карнизам ночью ходили, а она про нашего отца все расспрашивала: Семен не появлялся? Семен не появлялся?.. Стукачка, что ли, была. Не знаю. Лучше бы за детьми следила. И еще неприятности были, вот, например...
Выговорившись, Лидия предложила, пока есть свет, сфотографироваться всем вместе, но Вера сказала, что это банально и выглядит так, как будто они больше не встретятся, и сбегала за детским альбомом для рисования, который приметила еще днем на веранде, и стала зарисовывать сидящих за столом девятерых сестер. Но вдруг махнула рукой и бросила рисовать:
- Девочки, а вы знаете, что вы похожи друг на друга как китайцы, - сказала она. - Неинтересно даже.
- Нагородил огород наш папочка!
- Это все потому, что мужиков после войны мало было...
- Не городи огород, он что, особь был какая-то, как в фильме... Нет, тут другое...
- Он джаз любил. До последних дней. Причем только пластинки признавал. Я сама ему пластинки заводила, когда он уже болел, не вставал, - сказала Тамара.
- Что пластинки! Он и стихи писал, пять тетрадей осталось, я еще внимательно не смотрела, вот посмотрю, может, опубликуем, - сказала Анна.
- Лида, расскажи про самое главное, как все это получилось, - попросила Анна. - Я-то знаю, но тут не все знают.
- Итак, - продолжила Лида, - дедушку арестовали как шпиона, и тут же это откликнулось на нашем отце. Он маме рассказывал, та - нам, это когда уже можно было, когда годы прошли, когда мы уже повзрослели. К эсминцу, где он служил капитан-лейтенантом, подплыл адмиральский катер, команда выстроилась. Из катера поднялся на борт адмирал, краснолицый такой, прошелся так вдоль моряков, остановился перед нашим отцом и спрашивает: Синицын?
- Синицын, - отвечает отец.
Адмирал берет и срывает с него погоны и говорит: вы - матрос!.. При всех.
- Почему?
- Как, то есть, почему? Сын шпиона - офицер на боевом корабле! Долго не разговаривали.
- А дальше?
- Дальше, офицерская честь... В матросы, что ли, идти?.. Он должен был застрелиться...
- В каюте?
- Да при чем тут где? Просто застрелиться. Но он не застрелился, я говорила: выбросил пистолет, кинулся в воду и поплыл... Заметьте, девочки, море было Северное, холодное, скалы вдали, на них он и выплыл.
- А про скалы кто тебе рассказал?
- Ну, это я так, в дополнение. А что там может быть на северном берегу кроме скал? Смотрите на фотографию.
Но к этому моменту стало почти темно, и контуры фотографии на столе хоть и были видны, но что там на фотографии - было не различить.
Разлили еще вина и выпили, молча, без тостов. Снова сам по себе зажегся свет на веранде и над сараем. Четверо из сестер ушли в дом, стянули с себя ситцевые наряды и, опять полуголые, прилегли на скрипящие раскладушки и шаткие топчаны под верандой. Остальные продолжали сидеть за столом
- А ведь у отца были еще два брата и сестра, а с ними-то что стало после ареста нашего дедушки?
- Они не были военными, и поэтому их просто арестовали. Как детей шпиона. И посадили. Они потом тоже детей нарожали. Но это уже ваши двоюродные братья и сестры, их не меньше, чем вас.
- Господи! - воскликнула Вера, перекрестилась. - Что за страна!
- Не люблю Виноградову, - призналась со своей раскладушки Тамара.
- А я бы этого трубочиста по башке бы трубой водосточной... как следует... - призналась строгая Анна.
- Переведем тему, грустно, - сказала Надежда.
- Что, мадам, они там, в Австрии про нас говорят и думают, про русских? - спросила Марина.
Инна ответила не сразу и как будто во сне:
- Все известно, читай в интернете, смотри телевизор...
- Нет, с твоей точки зрения.
- Мягко говоря, что мы - нелепые.
- Это почему?
- Они не знают, что мы про себя все знаем. Думают, что мы ничего не знаем, да и вообще, мало что понимаем, - ответила Инна. - Йохан считает, что я - ребенок, и поэтому не хочет детей, говорит, хватит и одного.
Наступила пауза.
-Я бы сказала... - отозвалась, наконец, со своего топчана Марина, - но я лучше пойду огурец на грядке сорву.
Чиркая зажигалкой, она нашла что-то на грядке, вернулась, легла, захрустела.
К рассвету никто из сестер так и не уснул, и хотя некоторые и уходили, зевая, в дом, но спустя сколько-то возвращались и, продолжая зевать, присаживались за стол, пригубляли вино, срывали яблоки над собой, курили. Дважды ставили чай.
Тамара включила телевизор на веранде и позвала:
- Девочки, зори тихие здесь идут, может, посмотрим вместе?
Но Лида ответила:
- Ненавижу...
- Чего ненавидишь?
- Кино это ненавижу.
- Почему?
- Это же козел-провокатор был, угробил девок, а сделали героя, все расслюнявились. У нас вот в Афгане мужики за нас бы... Да, ладно, не буду...
- Бросьте, девочки, это же кино, искусство! - сказала Вера.
Едва начало рассветать, поднялся туман, и, как только солнце осветило его как будто бы изнутри, сестры начали день: стали умываться в тумане, фырча, под умывальником, прибитым к стене сарая, специально толкаться боками, как дети, подчеркивая домашнюю атмосферу, прихорашиваться, помогать друг другу с готовкой завтрака. Кто-то сразу уже оделся в дорогу, собираясь на самолеты и поезда. Запахло большой яичницей с салом, духами, лаком для волос, перебивая острый яблочный дух, стоявший в саду.
- Господи! - воскликнула Инна. - Я же элитный кофе привезла!.. И шоколад швейцарский! Будем угощаться!
Вскоре какой-то чувственный запах высокосортного кофе расплылся по саду из обыкновенной кастрюли, поскольку кофейника на десять персон у Лиды не отыскалось. Правда, с чашками повезло: из буфета достали немецкий сервиз, и сестры чинно, двумя пальцами держа кофейные чашечки, пригубляли серьезный напиток.
Лида, тем временем, поковырялась на грядках, что-то помыла, почистила, и выставила как дополнение к завтраку тарелку с перезревшей редиской:
- Трескайте!
Сестры все, как одна, тотчас же захрустели редиской, запивая элитным кофеем и заедая шоколадом.
-Эй, женщины, может, дадите на бутылку! - раздался из-за забора голос соседа. - Только по-тихому, не через калитку...
Лида пошла в дом, а Тамара крикнула ей вдогонку:
- Вот они, наши мужики! Да не давай ты алкашам этим, скажи, нету денег и все!
- Ты давай меня не учи! - огрызнулась Лида, вынося из дому кошелек. - Дядя Коля тоже бывший моряк, видела тельняшку? - На, дядя Коля, - и просунула деньги в щель забора, - выпей за нашего отца, вчера ему восемьдесят было бы!
- Ну-у, мы с Борисом большие друзья были, - сказал голос из-за забора. - Воробьев - фамилия на флоте известная! Я ему и палку из ореха сделал, легкую... А то денег нету - усы загибаете!
Тамара и Надя посмотрели друг на друга и рассмеялись.
- Что и говорить, усики и у меня пробиваются, - призналась Вера. - Видимо, наследственное. Сражаюсь, как могу, не поверите, даже молюсь иногда - чтобы их не было.
Надо было прощаться, сестры все, как одна, были на грани слез. Увидятся ли еще? Трогали друг друга, как какую-то драгоценность, гладили, причем даже те, которые были москвичками и могли видеться хоть каждый день. Подходили к фотографии, так и оставшейся на столе с вечера, шептали что-то или делали вид, что шепчут. Потом снова прощались и, уже со слезами, утирая слезы, шли к станции с нелепыми, раздутыми от яблок пакетами, которые били их по мускулистым ногам.
- За Надей воронок прикатил! - крикнула Инна, курившая на улице, возле открытой калитки. - Лидка, собери ей необходимое! Кто знает, вернется ли...
- Не дури! - отозвалась Лидия.
Шоферу, приехавшему за Надеждой, насыпали полный багажник недозревшей антоновки, но зато с дерева, и он прихватил с собой Людмилу и Инну, хотя и бурчал, что это строго запрещено.
Лидия и Наташа, сестры-соседки по дачам, оставшись одни, вздохнули и стали допивать теплую гущу кофе, оставшуюся в кастрюльке, не замечая, что на участке уже стоят две длинные девочки-осинки и смотрят на них.
Видел ли все это Семен Синицын, додумывать не имеет смысла: конечно, видел. Раз Бог решил: спасу Синицына, то и увидеть наверняка дал.