В детстве Норк видел исчезающего кролика. Белая шерстка, длинные прижатые к спине уши, красные точки глаз. Кролик дернул носом, прежде чем исчезнуть под цилиндром фокусника. А спустя минуту снова появился под аплодисменты восторженной детворы. Не хлопал только Норк. Важный вопрос занимал его воображение: где находился кролик целую минуту?
С того дня утекло немало воды, и ожидание чуда давно оставило жизнь Норка, уступив повседневным заботам и страхам. Но фокус не забывался, всплывая в иные моменты перед глазами. Специалист (один из самых дорогих, что Норк мог себе позволить) называл это клаустрофобией, но, вероятно, лишь потому, что, неловко ерзая на кушетке, Норк не открыл всей правды. Цилиндр, поглотивший кролика, стал для него чем-то большим, нежели принадлежностью трюкача. Перед лифтом или платяным шкафом, лестницей в подвал или кабинкой общественного туалета Норк чувствовал близость его краев - черных, лоснящихся, все круглее и ближе, а дна не разобрать. Только и ждут, пока не сомкнется за спиною дверь. Было время (Норк заканчивал тогда пятый класс), когда казалось, что жизнь вот-вот станет невыносимой, однако за пару шагов до этого "вот-вот" выяснилось, что фобия имеет собственную уязвимость. Проще всего оказалось с подвалами - достаточно было нескольких окошек, чтобы видение цилиндра отступало без следа. Окна - те же дыры, а дырявый цилиндр силой, видимо, не обладал. Лифтов Норк научился избегать, поднимаясь и спускаясь пешком ("Полезнее для здоровья" - говорил он себе, останавливаясь отдышаться). В туалетах, подавив стеснение, пользовался писсуарами, а с платяным шкафом разобрался раз и навсегда, сняв с него дверцы и заднюю стенку.
Не слишком прилежный ученик, Норк сделался не особенно старательным студентом, а затем, вполне закономерно, - не самым успешным служащим. Сам, конечно, во всех неудачах он винил цилиндр, однако, говоря по правде, природные леность и мечтательность сыграли в несложившейся его карьере куда большую роль. К тридцати пяти Норк достиг должности аудитора, и большую часть времени проводил в разъездах. Проверяя отчеты и сводки то в одном конце страны, то в другом, он мечтал о должности старшего аудитора, позволившей бы осесть в конторе, обзавестись столом и рассылать на задания не столь удачливых коллег. Увы, на пути к этой мечте вновь встал коварный цилиндр, принявший на сей раз облик самолета.
Впервые поднявшись на борт, Норк никак не ждал, что в салоне со множеством иллюминаторов детский кошмар сможет его одолеть. Однако когда самолет поднялся над облаками, а солнце ударило внутрь, пассажиры один за другим начали задвигать шторки, и близость цилиндра стала явной, как никогда. Норк выбрался наружу ни жив, ни мертв. В памяти остались только отчаянные мольбы к стюардессе пересадить его ближе к окну и холодная сосущая пустота вокруг. Ни за какие деньги Норк не согласился бы повторить подобного.
Бухгалтерия, меж тем, нашла его неспособность к полетам весьма экономичной: поручения, достававшиеся Норку, не отличались срочностью или важностью, и боязнь высоты (так пришлось все объяснить) послужила удобным поводом пересадить его на поезд. Со временем Норк научился получать удовольствие от поездок по железной дороге или, по крайней мере, убедил в этом себя.
Неспешный ход поездов сделал тише и размереннее жизнь Норка. Он перестал торопиться и (парадоксальным образом) - опаздывать. Научился мирно засыпать под стук колес и просыпаться за четверть часа до нужной станции. Привык коротать время в залах ожидания и вагонах-ресторанах.
Объездив по делам компании две дюжины городов, Норк так толком и не познакомился ни с одним, зато досконально изучил их вокзалы и привокзальные площади. Приезжая в место, где уже бывал прежде, хозяйским взглядом он осматривал перрон, отмечая происшедшие с последнего визита изменения. Тут поставили газетный киоск, там убрали лоток мороженщика, здесь открыли буфет. Норк немало гордился своей наблюдательностью и памятью, и думал порой, что в иные времена мог бы стать детективом - из тех, что только взглянув на человека, определяют, кем тот работает, сколько имеет детей, и кого убил на прошлой неделе. Потому-то, ожидая поезда, Норк частенько присматривался к пассажирам, строя на их счет разнообразные догадки, а затем, если появлялась возможность, заводил с объектом своего наблюдения разговор и проверял правильность своих предположений. Это невинное, в сущности, увлечение и привело Норка к встрече с обладателем зеленого саквояжа.
Случилось это в октябре, когда Норк возвращался из двухдневной поездки домой. Ожидая в захудалом привокзальном ресторанчике омлета, он осматривал зал в поисках сколько-нибудь интересной персоны. Несмотря на раннее утро, за столиками сидели несколько человек, таких же, вероятно, командировочных. Неестественно бледный юноша за соседним столом, отчаянно подавляя зевоту, перелистывал газету. Мужчина в летах наискосок недоверчиво ковырял вилкой пережаренный бекон. Старикан в потертом плаще чуть поодаль, тихо всхрапывал, нависая над пустой рюмкой. "Утренние персонажи угрюмы и пусты", - думал, разглядывая их Норк, - "оттого что невыспаны". Сам он тоже клевал носом, то и дело бросая взгляд на часы, и, наверное, именно потому не сразу заметил еще одного посетителя, спрятавшегося в дальнем углу за пожухлым деревцем в кадке.
Тот сидел смирно, ничем не выдавая своего присутствия, и, возможно, Норк не заметил бы его вовсе, если бы официант, принесший наконец омлет, не свернул к столику в углу и не поинтересовался, желает ли гость еще чего-нибудь. Ответа Норк не расслышал, раздосадованный своей невнимательностью. Официант, поджав губы, вернулся к стойке, а Норк, принявшись за омлет (слегка подостывший и чуть-чуть недосоленный), определился с объектом.
Сквозь чахлые желтоватые листочки проглядывал темно-синий костюм - судя по всему, довольно новый. Под столом (Норк специально уронил салфетку, чтобы нагнуться) виднелись отутюженные брюки того же цвета вечернего неба и черные, тускло поблескивающие штиблеты. К стулу незнакомца был придвинут другой, а на нем виднелось что-то темное - чемоданчик, или скорее саквояж (деталей Норк не рассмотрел). Пол в рестороне не отличался чистотой, и Норк тоже ощутил желание положить свой кейс на стул или диванчик.
В попытках рассмотреть еще что-нибудь Норк склонялся и вправо, и влево, опускал голову к столу, чуть не дотрагиваясь галстуком омлета, привставал, опираясь на подлокотники и словно бы разминая затекшую спину. Вконец заинтригованный, Норк собирался было подойти к нему и попросить огня для сигареты (некурящий, он носил с собой распечатанную пачку специально для таких случаев), но тут объявили его поезд, и Норк вынужден был поспешить на платформу. Тем и закончилась первая встреча с обладателем саквояжа.
Нельзя сказать, что эта встреча запала Норку в память, в его жизни таких сценок случалось предостаточно. Тем не менее, он сразу узнал незнакомца, когда они встретились повторно - через две недели.
Поезд Норка стоял тогда на перегоне, ожидая скорого. Тот задерживался, состав Норка не пускали, делать было решительно нечего. Вагон пустовал: в преддверии зимы пассажиров на этой ветке становилось все меньше. В своем купе Норк оказался в одиночестве. Парочка в соседнем заперлась изнутри, и к общению с посторонними была не расположена. Пожилой господин, читавший детектив в мятой бумажной обложке через две двери, после нескольких попыток с ним заговорить тоже запер дверь и на стук отзывался издевательским хохотом. Угрюмый проводник при появлении Норка даже не стал прятать со стола бутыль, и когда тот отказался выпить, потерял к пассажиру всякий интерес, повторяя раз от раза - "Претензии есть? Нету претензий. Посетите вагон-ресторан".
Норк посетил, но запах пережаренного масла, встретивший его еще в тамбуре, пробудил дремавшую до поры изжогу, и, глотая гидроокись алюминия, Норк ретировался в свое купе. Дважды перечел купленные загодя газеты, перерешал кроссворды (один оказался жульническим - ответы обещали поместить только в следующем номере), пририсовал длинную пышную бороду актрисе на третьем развороте. Поразмыслив, добавил ей маленькие витые рожки, бородавку на нос и острые торчащие изо рта зубы. Он уже собирался вернуться к первой странице, чтобы наделить обитавших там политиков такими же клыками: левых - из под верхней губы, правых - из под нижней, когда поезд наконец тронулся.
Состав снялся с места тихо и незаметно, двигаясь едва ли быстрее шагающего по своим делам человека. За окном потянулись медленно справа налево рыжие и лиловые деревца. Норк прислонился лбом к холодному стеклу. Когда поезд шел споро, шпалы на соседней колее сливались в широкую серую полосу меж рельс, так что выхватить на мгновение промежутки между ними удавалось только быстрым движением глаз - Норк любил развлекаться так еще с детства. Сейчас де они выплывали из-за рамы и лениво утекали вдаль, теряясь в мутной дали на той стороне столика.
Заоконная муть потемнела - их догонял скорый. Несмотря на название, шел он лишь чуть быстрее, и перед глазами Норка поехала сначала зеленая стена локомотива, законопаченные окна почтового вагона и, наконец, окна вагонов пассажирских. Кто-то спал, завернувшись в одеяло, кто-то сидел за столиком, читая книжку, одна парочка миловалась, не потрудившись даже задернуть шторку, а один унылый тип пялился в окно.
Мимо прошли еще несколько вагонов. В очередном окне к Норку приблизился саквояж. Низенький, толстенький, уютный - он лежал на столике у самого стекла, словно специально давая себя рассмотреть. Вдобавок, то ли скорый чуть замедлил ход, то ли поезд Норка чуть убыстрил, но двигались они теперь почти с одной скоростью. Темно-зеленый снизу, кверху саквояж покрывался мелкими песочными пятнышками, сливавшимися в тусклые желтые застежки - вроде тех, что бывают у кошельков. По бокам бугристая кожа собиралась в глубокие складки, из которых свивался тонкий длинный ремень. Владелец, обмотав ремень вокруг запястья, держал руку на саквояже, будто опасаясь, что тот может куда-то исчезнуть.
Одет он был все в тот же цвета вечернего неба костюм. Теперь Норк разглядел к тому же золоченые пуговицы на обшлагах. Сам незнакомец укрылся газетой (тот же номер лежал перед Норком), и лица его видно не было. Тонкие пальцы нервно барабанили по пупырчатой коже саквояжа, газета чуть подрагивала от неровного хода поезда. Матовые холеные ногти вкупе с краешком белоснежной рубашки, выглядывавшей из-под пиджака, вызвали у Норка волну неприязни, которую он всегда испытывал к людям, могущим позволить себе больше, чем он сам.
Скорый дернулся, набирая ход, и саквояж со своим хозяином поплыли прочь, оставив Норка хмурить брови. Посидев несколько минут, он поднялся, выстучал проводника из его купе и, продемонстрировав ему не очень новую двадцатку, выяснил, откуда и в каком направлении двигался скорый. Вернувшись к себе, Норк разложил на столике карту и отметил два крестика - один подле места первой встречи, другой - рядом с нынешней. Чуть поразмыслив, добавил возле каждой точки дату. Двадцатку проводнику он не отдал.
В следующие месяцы точек на карте прибавилось. Человек с саквояжем появлялся где-то на краю зрения и исчезал на недели. Норк видел его садящимся в поезд на провинциальном полустанке, и выходящим на столичный перрон, обедающим в привокзальном кафе на севере страны и скрывающимся в общественном туалете на юге. Поглощенный делами компании, при каждой встрече Норк вынужден был спешить - на отходящий ли с минуты на минуту поезд, на деловую ли встречу. И каждый раз Норку видел господина с саквояжем на протяжении от силы нескольких минут.
Такого рода знакомства - не редкость среди людей, часто путешествующих. Норк знал в лицо многих проводников, а они, в свою очередь, выделяли его из безликой массы пассажиров: лишним пакетиком сахара к чаю, коротким взглядом глаза в глаза. "Как разведчики", - думал Норк. Среди соседей по вагону или залу ожидания он нет-нет, да замечал знакомое лицо какого-нибудь такого же, как он, командировочного. Не раз случалось ему, поздоровавшись с кем-то в вокзальной толпе, задаваться вопросом - кем был человек, кивнувший ему так приветливо полминуты назад.
Однако в человеке с саквояжем было несколько несообразностей, отличавших его от прочих путешественников. Он всегда носил старомодного кроя темно-синий костюм с желтыми блестящими пуговицами и такими же запонками на рубашке. Одежда, однако, при всей консервативности неизменно выглядела свежей и отутюженной, что придавало незнакомцу солидность и респектабельность, каких Норку при всем желании не удавалось добиться. Кроме того, он, похоже, не расставался с кожаным саквояжем; во всяком случае, Норк не видел при нем другого багажа.
"Конечно", - думал Норк, - "объяснения могут быть самые простые. Костюмов у него, должно быть, несколько, и все одинаковые. А саквояж таскает с собой оттого, что параноик". Однако, несмотря на все доводы и выводы, воображение рисовало картины с участием тайных агентов, секретных документов и специальных служб. Движимый любопытством, Норк начал осторожно расспрашивать проводников, стюардов, попутчиков - не встречался ли им его старинный знакомый, обладатель синего костюма и зеленого саквояжа, следовавший тем же маршрутом несколькими днями ранее. Эта немудреная уловка оказалась довольно действенной, и карта стала пополняться все новыми точками и датами, складывавшимися в цепочки маршрутов.
Начали обнаруживаться очевидцы, из свидетельств которых Норк как мозаику складывал портрет человека с саквояжем. Многие наблюдали его за столиком над бисквитом или кружкой чая, режущим на мелкие кусочки стейк, однако забавным образом никто не видел, как он откусывает бисквит или подносит кусочек стейка ко рту. "Сидел-сидел", - кривились официанты, - "да так и не съел ничего. Даже не притронулся". Другой странностью оказалось то, что ни с кем из собеседников Норка обладатель саквояжа не заговаривал. "Нелюдим", - говорили о нем проводники - "подал билет и ни спасибо, ни до свидания". "Хмурый какой-то и неприветливый", - пожимали плечами стюарды, - "но чаевые оставлял неплохие". "Просто бука!" - восклицала экспрессивная барышня, которой человек с саквояжем не подал руки при выходе из поезда. Все их рассказы Норк записывал в маленькую записную книжечку, испытывая при этом совсем ему несвойственный охотничий азарт.
Увлечение его, поначалу невинное, приобретало мало-помалу характер навязчивый. Норк высматривал в толпе на вокзалах знакомый синий костюм, в конторе при выборе командировки предпочтение отдавал поездкам, укладывавшимся в кривую вязь отмеченных на карте маршрутов, а при покупке билета неизменно интересовался у кассира, не покупал ли на тот же состав билета его друг - с таким, знаете ли, зеленым саквояжем...
Посещая в магазины готовой одежды, Норк выяснил, что костюмы такого фасона, как у его "знакомого", уже не выпускают, и сшить такой можно лишь на заказ. Магазины кожаных изделий, галантереи, туристические и даже антикварные тоже ничего не дали: саквояжа, подобного тому, что носил с собой незнакомец, не было ни в одном. Все это повергало Норка в уныние, но еще более утверждало во мнении, что господин с саквояжем совсем не прост.
Изучая карту, где были отмечены явления незнакомца, Норк все чаще ощущал бессилие понять его мотивы, разобраться в том, что им движет: перемещения выглядели хаотическими, без какой бы то ни было закономерности. Если верить очевидцам (а Норка иногда посещало чувство, будто все они состоят в сговоре с интересующим его человеком и его саквояжем, и нарочно вводят его в заблуждение), он мог, едва выйдя из поезда, тут же сесть на состав, идущий в обратном направлении. Казалось, что в путешествиях по железным дорогам он проводит не просто большую часть времени, а все время, сколько его есть. "Кто же он такой? Ревизор-железнодорожник? Курьер? Сумасшедший?" - Норк терялся в догадках.
Между тем, на некоторых станциях служащие уже стали узнавать Норка и, только завидев, уже качали отрицательно головой либо, напротив, спешили поделиться новыми подробностями. Большинство из них, вероятно, считали и человека с чемоданчиком, и самого Норка безобидными придурками, умалишенными, каких в изобилии порождает городская жизнь.
"Кто только в поездах не ездит", - рассказывали ему в спальном вагоне, - "один, было дело, куклу в клетке с собой возил - огромную, как живую совсем. Молоко теплое ей заказывал, разговоры с ней разговаривал. Спасибо, господин!.. А этот ваш с саквояжем ехал с месяц уже как. Строгий такой, молчаливый, слова не скажет. Паштет из печени брал - в меню пальцем ткнул и снова в газету уткнулся. Зато расплатился сотенной и сдачи не потребовал. Всем бы так..."
"Саквояж?" - переспрашивали Норка в купейном - "что там саквояж! Вот пару недель назад ехала одна дама, так она целую клумбу с собой везла! Натурально - посудина такая с землей и цветы, цветы оттуда. Отдельное купе для них выкупила, сама по соседству ехала... Спасибо господин!.. А этого, в синем, давно видно не было, месяца три уже как. Саквояж странный у него - вроде как в чешуе какой..."
"В синем..." - повторяли в вагоне-ресторане, - "ехал тут один в синем. Все мясо рубленое заказывал, с кровью. Не выходя из купе килограммами жрал... Спасибо господин!.. Но вам другой нужен, с саквояжиком, да. Он помнится, фазанье филе заказывал, под соусом. Мы с ног сбились, пока фазана нашли: поварята, пока поезд в столице стоял, на рынок бегали. Но достали, да. А он ни кусочка не съел, представляете? Даже в рот не взял..."
"Зеленый саквояж? Золотые пуговицы?" - потирали лоб в плацкартном, - "Не припомню. Был тут один, так у него камешки прямо в коже торчали - по руке, как браслет. Вот ведь до чего молодежь дошла. Спасибо господин!.. А этот, с пуговицами, только воду брал, без газа. Ткнул пальцем в бутылку и полтинник протянул. И помахал - без сдачи, мол. Богатей, наверно".
Человек с саквояжем, казалось, успел побывать везде: стоило копнуть поглубже и следы его обнаруживались в разных поездах, на разных станциях. "Может, их несколько" - думал Норк - "в одних костюмах, с одинаковыми саквояжами".
Фигура эта обрастала новыми подробностями, все менее правдоподобными: человека с саквояжем видели зашедшим в мужское отделение туалета, и вышедшим через несколько минут из женского. В одном кафе он просидел несколько часов кряду над единственной порцией мороженого, держа перед собой кверху ногами недельной давности газету. В одном из столичных экспрессов проводник шепотом рассказывал Норку, как ночью услышал из купе господина с саквояжем какие-то стоны (тут проводник несколькими непристойными движениями продемонстрировал, чем, на его взгляд, занимался в купе господин со своим багажом). Но когда начал стучаться в дверь, тот появился в конце вагона, прошел мимо ошеломленного проводника, отпер дверь и прошествовал в абсолютно пустое купе. Свидетельства такого рода Норк записывал в книжечку, сделав предварительно пометку "слухи" или "не проверено".
Несколько раз у Норка возникала мысль, что стоило бы, наверное, обратиться в полицию или еще куда-нибудь, но помимо набора странностей предъявить ему было нечего. Скорее всего, Норку не поверили бы, а то и вовсе подняли бы на смех.
Прошел почти год с тех пор, как Норк впервые увидел человека с саквояжем. Приближалось время отпуска. Обычно Норк уезжал на это время к побережью, чтобы отмокнуть в соленой воде, выгореть дочерна на солнцепеке, но в этот раз он решил провести свободный месяц иначе. Ему были известны маршруты человека в синем костюме, он выучил расписание поездов едва ли не лучше железнодорожников, и полагал, что сможет найти владельца зеленого саквояжа с тем, чтобы раз и навсегда закрыть для себя этот вопрос.
Лето подходило к концу. За окнами поездов светило ласковое солнце, по далеким полям сновали маленькие, похожие на игрушки, тракторы, собирая урожай, а на станциях появились первые афиши концертов ко дню опавшей листвы. Норк блохой скакал из поезда в поезд. Он проходил из вагона в вагон, расспрашивал проводников, заглядывал в купе, извинялся, и шел дальше. За трое суток он проспал менее пяти часов, опасаясь пропустить человека с саквояжем, осмотрел двадцать семь поездов и спустил на билеты больше половины отпускных.
Верен ли оказался расчет, удача ли сопутствовала Норку, но в ночь на четвертый день он настиг свою цель. Это произошло на подъезде к столице, в самом заурядном поезде, тащившемся со всеми остановками чуть не с южной границы. "Синий? Зеленый?" - нахмурился проводник, - "в седьмом купе сидит". К тому моменту Норк вымотался настолько, что уже не чувствовал ничего, кроме мрачного удовлетворения. Дав проводнику несколько купюр, он прошел к седьмому купе, сдвинул в сторону дверцу и, поинтересовавшись для проформы "Не занято?", уселся напротив. Человек в синем бросил на него быстрый взгляд и укрылся газетой.
Стучали колеса, сохло во рту. Пытаясь успокоиться, Норк рассматривал человека напротив: те самые стрелки на брюках, полосатые носки ("неужели и их не меняет?"), тускло поблескивающие в свете лампы башмаки. Круглые желтоватые запонки на белоснежных рукавах рубашки, торчащих из-под пиджака, пуговицы на самом пиджаке. "Медь?" - думал Норк, - "Латунь? Позолота? Или?.."
Саквояж стоял на диванчике по правую руку от хозяина, цветная ткань промялась - он и впрямь, видно, был тяжел. Человек в синем держал на руку крышке, мерно водя по ней пальцами. Как тогда, в окне идущего соседней колеей экспресса.
- Что нового в прессе? - предпринял Норк первую попытку.
Человек в синем зашелестел газетой. Ничего не ответил.
- Простите, - Норк приподнялся и заглянул поверх газеты, - не хотите пить?
Он показал бутылку с водой без газа, купленную несколькими днями ранее.
Человек напротив поднял газету выше.
Норк откупорил бутылку и сделал несколько глотков. Он чувствовал, что успокаивается.
- Интересная, должно быть, газета, - заметил он и рванул ее на себя.
Раздался треск рвущейся бумаги. В руках человека напротив остались крохотные белые клочки. Он разжал пальцы - бумажки, порхая в воздухе, опустились на пол.
Норк небрежно сложил газету и бросил на свой диванчик.
- Кто вы? - спросил он.
Человек в синем молчал. Глаза его - тоже синие - были направлены прямо перед собой и легонько подергивались, отчего казалось, будто он продолжает читать отнятую газету.
- Откуда вы?
Никакой реакции.
- Вы меня слышите? - Норк повысил голос.
- Вы вообще меня понимаете? - он помахал рукой перед глазами соседа.
С тем же отсутствующим взглядом тот приподнялся и толкнул Норка назад - на его диванчик. Норк сжался, ожидая продолжения, но человека в синем сидел спокойно, глядя прямо перед собой, и поглаживал кончиками пальцев саквояж.
- Я видел вас седьмого октября прошлого года, - Норк закашлялся, вытаскивая записную книжечку, - затем двадцать первого в Северном экспрессе, шестого декабря в Бакре...
Человек в синем гладил саквояж и молчал, а Норманн сыпал названиями и датами.
Ожили динамики над головой:
- Поезд прибывает на конечную станцию. Просьба освободить вагоны.
Человек в синем поднялся, перехватил рукоятку саквояжа, и вышел из купе. Норк последовал за ним.
Быстрыми шагами тот шел по перрону, Норк забегал то слева, то справа, не умолкая ни на секунду. Не обращая на него внимания, человек в синем подошел к кассе. Просунул в окошко несколько купюр, сложенную в несколько раз карту (почти такую же, как у Норка), постучал ногтем по кружочку с названием станции, и показал кассиру указательный палец - ловкими заученными движениями.
- Туда же, - бросил Норк, - в то же купе, - и бросился вдогонку за человеком в синем.
Тот направлялся, судя по всему, в один из ресторанчиков рядом с вокзалом. Не пытаясь скрыться от Норка, он шел быстро, глядя прямо перед собой.
- Стойте! - крикнул Норк, задыхаясь на бегу, - Стойте!
Человек в синем, пересекавший как раз дорогу, вдруг замедлил шаг и вроде хотел было обернуться, как вдруг из-за поворота выскочил грузовик.
Визг тормозов заглушил звук удара. Кто-то закричал.
Норк подбежал к обочине, причитая:
- Я же говорил... Я же кричал "Стойте!"...
Вокруг начали собираться люди, кто-то вызывал полицию, кто-то скорую. Водитель грузовика срывающимся голосом объяснял - "Тут же знак стоит. Нету перехода тут. Нету".
Норк подошел ближе.
Синий костюм порвался в нескольких местах, наливался чернотой. Одна нога была противоестественно вывернута, другая чуть подергивалась. Руки распластались по асфальту. Но глаза у него были открыты, и взгляд их был устремлен к саквояжу: он отлетел при ударе прочь и валялся поодаль, у обочины.
Норк подхватил саквояж и, тяжело дыша, пошел прочь. Никто, кажется, этого не заметил.
Он благополучно сел на поезд, и, едва дождавшись отправления, запер дверь купе.
Саквояж совсем не пострадал, только припорошился пылью. Кожа зеленоватого, нефритового оттенка - мягкая и податливая - казалась теплой на ощупь. Норк провел по ней кончиками пальцев: действительно, на крышке выступали несколько маленьких наростов, похожих на чешую.
- Ну... - сказал Норк вполголоса, - вот и все.
Он надавил на застежки. Не поддались. Надавил сильнее. Безрезультатно. Распотрошив продуктовый набор в пакетике, попробовал поддеть застежку пластиковым ножом, просунуть в щель под ней. Сделанные из рога или кости, застежки так плотно примыкали к коже, словно росли из нее. Норк нажал, надавил сильнее, повернул...
Внутри саквояжа что-то сместилось, одна его стенка подалась внутрь, другая выпятилась наружу - нож с треском сломался. Ремень, который Норк намотал на руку, дернулся, сжался, обжигая кожу. Норк не успел не то, что подняться, - выругаться в последний раз, прежде чем саквояж открылся, и мир померк перед его глазами.
Спустя пару минут дверь купе отворилась. Человек в синем одернул костюм, поправил стремительно наливавшиеся золотом запонки и, ласково поглаживая саквояж, направился в вагон-ресторан.
На этом историю Норка можно было бы завершить, если бы не еще один эпизод. Спустя долгое время он пришел в себя от раскалывающей голову боли. Вокруг стояли люди в белых халатах, маячили кафельные стены. "Повезло", - сообщил кто-то справа, - "что череп цел остался". "Нистагм-то какой", - сказали слева, - "надо бы на томографию". "Чемоданчик, чемоданчик не забудьте - при нем был", - растолкав халаты, кто-то протиснулся к каталке и положил на грудь саквояж. Норк хотел закричать, но пересохшее горло издало только хрип. Саквояж тихо заурчал, зеленый ремешок скользнул под рукав, и мир снова погрузился во тьму - на этот раз безвозвратно.