Аннотация: Третье место на Конкурсе Остросюжетного Рассказа 2023 г.
- Ты уверен? - спрашивает ассистент-мулат, фиксируя мои руки и ноги в специальном кресле.
- Да, - отвечаю я, разглядывая ряды квадратных ламп на потолке лаборатории. - Уже подписал бумаги.
Темный парень в белом халате недоверчиво качает головой. Он не понимает моего решения. Но, безусловно, понял бы, если бы знал все, что привело меня в эту точку, к этому шагу...
О своих генетических родителях я мало что знаю. Вероятно, у матери была бурная молодость, в результате которой ее тело оказалось бесплодно к тому времени, когда они с отцом решили обзавестись детьми. Тут пришла на помощь медицина в виде процедуры экстракорпорального оплодотворения. Как обычно в таких случаях врачи сделали несколько эмбрионов с запасом, одному из которых повезло быть подселенным в лоно матери и родиться.
И это был не я.
Меня, как и три других избыточных эмбриона, заморозили и поместили в хранилище. На случай, если мои родители в будущем захотят родить еще, а у них, вроде как было такое желание. Но их союз вскоре распался и, видимо, моя генетическая мать не захотела более никого рожать от бывшего мужа.
Так я оказался в числе миллионов потенциальных детей, замерших между жизнью и смертью. Большинство из них (нас) по истечению установленного срока хранения утилизируют. Максимальный срок хранения криоконсервированных эмбрионов - пятьдесят пять лет, но обычно утилизируют после десяти. Наш штат когда-то был консервативным и в качестве рудимента того времени остался закон о правах эмбрионов. Благодаря ему нас в хранилище держали максимально долго, и через пятьдесят два года после зачатия мне, наконец, повезло родиться.
Было такое движение - 'Snowflakes Adoption', то есть, 'усыновление снежинок'. В нем участвовали отдельные религиозные женщины, которые вынашивали и рожали невостребованные криоконсервированные эмбрионы. То бишь, 'снежинки'. Чтобы дать им (нам) возможность увидеть свет Божий, креститься и спастись - как-то так. И вот одна девушка из этого движения стала моей 'родившей матерью'. Если считать от момента зачатия, то во время своего рождения я был в два раза старше ее. А мой брат, которого родила наша генетическая мать, к тому времени уже имел внучку.
Но, конечно, поначалу я всего этого не знал. Просто жил и рос с мамой, бабушкой и дедушкой на ранчо. Помню запах свежескошенной травы и парного молока. Помню трели цикад и плывущие вечером по воздуху огоньки светлячков. Помню, как бабушка давала мне кормить ярко-желтых цыплят, помню смех дедушки и его большие натруженные руки, помню, как мама звала меня обедать, и как мы все усаживались за столом...
Самое счастливое время. К сожалению, оно продлилось недолго.
Проблемы начались когда я стал проходить школьную программу. Мама хотела учить меня на дому, и закон это позволял. Но из-за своих убеждений она опускала некоторые пункты программы. К нам на ранчо приезжала проверка в виде двух тощих инспекторов по образованию. Мама надеялась их обхитрить, но там тоже не дураки работают, так что они довольно быстро определили, что в моем образовании отсутствует все то, что касается равноправия и нормальности людей разных сексуальных ориентаций и гендерных идентичностей. Вежливые инспектора, белый и черный, предложили немедленно устранить пробел в моем образовании, но мама пошла на принцип, и в итоге ее лишили родительских прав, а меня забрали в детдом.
Там-то и сообщили, что мама мне не родная, что я был 'снежинкой' и так далее. И что теперь меня защитят от ее религиозного фанатизма. Видимо, эта информация и вызванный ею шок должны были разорвать или ослабить мою привязанность к 'неправильной' маме.
Не сработало.
Долгое время я надеялся, что маме удастся все разрулить и она приедет за мной, чтобы забрать обратно на ранчо. Как я узнал позднее, она действительно пыталась, но те, кто меня от нее защищал, хорошо знали свое дело. Уже потеряв надежду, я однажды спросил воспитательницу, почему меня, по крайней мере, не отдадут генетической матери? Зачем держат здесь?
- Твоя настоящая мать умерла еще до твоего рождения, Бобби!
В детдоме я прожил полтора года, пока меня не усыновила одна пожилая феминистка. Так у меня появилась третья по счету мать - приемная. Около трех лет она употребляла по отношению ко мне местоимение 'они' как якобы гендерно-нейтральное, чтобы оставить мне свободу самому выбирать свой пол. То, что я решил остаться мальчиком, ее явно разочаровало, но не буду грузить вас подробностями. И без того уже выглядит так, словно я жалуюсь. Хотя мне грех жаловаться. Я родился, выжил, вырос и встретил людей, которые меня полюбили - далеко не всем так повезло.
Мне пришлось это рассказать для того, чтобы стало понятно, почему я с детства чувствую отчужденность от современного мира. В детдоме мне как нечто значительное показали мультфильм про Билли, у которого два папы и про Джонни, который однажды понял, что он на самом деле Джейн и еще что-то в том же духе. Я смотрел и не мог поверить: 'вот ради этого они отняли у меня маму?' И чем больше меня всем этим пичкали, тем большее отвращение я чувствовал.
Еще будучи подростком я подрабатывал курьером, и кое-что скопил на день своего совершеннолетия. Так что когда мне стукнуло восемнадцать, я покинул мачеху - к нашему обоюдному облегчению. На работе подружился с Итаном - он всего на год меня старше - и мы на пару сняли комнатку.
Разумеется, я и раньше пытался найти маму, но безуспешно. Однако сейчас, как совершеннолетний, мог заказать поиск профессионалам.
Они нашли.
Мама поменяла имя и покинула Землю. Теперь ее звали сестра Анна, она стала монахиней какого-то монастыря в христианском гетто на Луне. Мы не могли сдержать слез во время первого видеоразговора. Прозвучало много извинений и сожалений. Я был очень рад ее увидеть и услышать, но эту радость омрачала тоска. Дедушка и бабушка мертвы. Мама далеко. Ранчо продано. Прошлого не вернуть.
Ничего не вернуть.
Те же профессионалы помогли мне найти родного брата - прислали его имя и адрес дома престарелых, где он находится. Ехать было недалеко.
Едва я пересек порог заведения, в ноздри ударил запах дешевой еды, лекарств и какой-то ветхости. Выглядело все чисто и опрятно, как в детдоме, но пахло одиночеством и умершими надеждами.
Сердце бешенно колотилось в моей груди когда я шел за шаркающей сиделкой-негритянкой. Сейчас я увижу брата!
Она подвела меня к толстому старику, который сидел на диванчике в холле, уткнувшись в смартфон.
- Мистер Лонсом, к вам посетитель!
Брат выслушал мою историю с хмурым видом. Но после изучения генетического электронного паспорта разрешил мне сесть напротив него.
- Ладно, выкладывай, зачем пришел.
- Расскажите о наших родителях.
- Отца я не помню. Мать помню. Что именно ты хочешь знать?
- Какой она была?
- Занятой.
Я ожидал продолжения, но его не последовало. Когда пауза затянулась, я спросил, есть ли у него фото матери.
- Когда-то имелись, но надо было освободить 'облако' для других файлов... Кто вообще сейчас хранит фотографии родителей? Могу сказать, где она похоронена. Надо?
Я кивнул и старик написал мне адрес.
- Еще что-нибудь?
Когда я ехал сюда, то думал, что завалю его вопросами, мне хотелось узнать как можно больше про своего единственного брата. Но под этим хмурым взглядом я стушевался и сказал, что нет. Затем встал, извинился за беспокойство и пошел к выходу.
- Постой! - окликнул меня старик скрипучим голосом. - Оставь свой номер.
Отправившись по адресу я ожидал увидеть кладбище, а нашел солидное здание из стекла и бетона. Мне показалось, что здесь какая-то ошибка, но вооруженные охранники на проходной сказали, что все верно. После того, как они проверили мой генетический паспорт, пришел манерный юноша в дорогом черном костюме и повел меня внутрь.
- Моя мать похоронена здесь? - я все еще сомневался.
- Да, сэр.
Значит, она оставалась богатой вплоть до смерти - настолько тут все выглядело роскошно. Особенно в холле.
Молодой служащий подвел меня к огромной сейфовой двери и, дождавшись, пока она откроется, шагнул внутрь. За дверью располагалось большое прохладное помещение, перегороженное рядами узких металлических стенок. Лицевая сторона каждой из них была расчерчена на множество квадратиков три на три дюйма. В центре квадратика сиял голубой или синий кристал, под которым были выгравированы имя и дата. С потолка на нас равнодушно взирали стеклянные глаза камер.
- Вот, пожалуйста.
Парень указал на один из квадратиков. Кристал здесь был прозрачный, а под ним виднелось знакомое имя.
- Прах находится за этой дверцей? - уточнил я.
Уж слишком тонкими были стенки. Места для урны тут явно недостаточно.
- Это и есть прах, - ответил служащий и, видя непонимание в моих глазах, терпеливо объяснил: - Тело умершего сжигают, затем из пепла выделяют углерод, из которого делают графит, а уже графит превращают в алмаз. Вы сейчас смотрите непосредственно на свою мать, сэр.
Я уставился на ограненый камень. Вот это - моя генетическая мать? Из груди невольно вырвался смех от нелепости происходящего.
- Простите, - сказал я, оглянувшись на парня.
- Все в порядке, - дипломатично ответил тот. - Каждый скорбит по-своему.
На самом деле я вовсе не скорбел. Долгими зимними ночами в детском доме, укрывшись одеялом с головой, чтобы не мерзнуть, я задавался вопросом: какой была моя первая мама? Какой оказалась бы моя жизнь с нею, выбери она меня? Что во мне от нее? Эти размышления будили во мне необъяснимую тягу, которая и привела меня сюда.
И вот я стою здесь и ничего не чувствовую, кроме неловкости и разочарования. Передо мной просто круглая прозрачная штуковина со множеством симметричных граней. Похоже на бижутерию нашей старшей воспитательницы. Словно стекляшка в ряду других, ничем от них не отличимая, кроме цвета. Кстати, об этом.
- Почему у остальных камни голубые, а у нее прозрачный?
- Преобладание синих тонов связано с наличием бора в человеческом прахе. Однако у тех, кто проходил химиотерапию, алмаз получается светлее.
Химиотерапия, значит. Еще один штрих к неоконченному портрету генетической матери. Она болела раком. Умерла от него? Или победила? На самом деле мне все равно. Я в последний раз посмотрел на то, во что превратилась моя генетическая мать. Протянув руку, коснулся пальцем. Камень был холодным.
- Наверное, все, - сказал я парню.
Он кивнул и повел меня обратно.
- И потом он вызвал меня к себе в кабинет, - возмущенно рассказывает Итан. - И говорит: извини, мол, что сорвался на тебе. То есть, унижал он меня при всех, а извиняться стал наедине!
- Типичный Стинки, - отвечаю я.
Босс частенько становится темой наших с Итаном бесед на крыше. Поскольку арендуемая нами комната находится в мансарде двадцатиэтажки, мы, прихватив по бутылке пива, вылезаем через окно на скат крыши. Здесь есть небольшой бетонный выступ, достаточный, чтобы усесться двум тощим парням. Перед нами мерцает миллионами огней ночной мегаполис, воздух здесь почище, чем внизу, надоедливый городской шум едва слышен, и мы, потягивая холодное пиво, болтаем обо всем что угодно.
- Прикинь, - продолжает Итан. - Он стал задвигать про то, что его вспыльчивый характер это последствие детской травмы! Мол, мама его в чулан ставила или что-то такое. Значит, он на меня при всех наорал, а я его еще пожалеть должен? То, что он меня куском дерьма назвал, это его мама виновата? А он тут жертва? Не я, а он? Ты въезжаешь?
- Мне в детдоме психолог тоже что-то в этом духе говорил. Что я себя плохо веду из-за того, что на меня 'неправильная' мама повлияла. Я думал, это такое наказание - типа, за то, что проказничаешь, мы будем говорить плохо о твоей маме.
Я невольно поднимаю голову и смотрю на луну.
- Не думал перебраться туда, к ней? - спрашивает Итан.
- Много раз думал. И мама зовет. Но, во-первых, это очень дорого. А во-вторых я не стану там ближе к маме. Она ведь живет в монастыре. Я туда смогу приходить лишь иногда как гость. В принципе, то же самое, что я сейчас говорю с ней по видеосвязи.
- Дело же не только в маме. Там ты сможешь жить среди нормальных людей. И к тебе не пристанет какая-нибудь голубая мразь из-за того что ты просто подвернулся под руку!
На прошлой неделе Итан доставил заказ к клиенту, который оказался геем. Он стал заигрывать с Итаном, недвусмысленно приглашая 'поразвлечься'. Хотя уже прошло порядочно времени, моего друга до сих пор трясет при воспоминании об этом.
- Так хотелось вмазать по его наглой роже, а вместо этого я должен был улыбаться и говорить: 'извините, сэр, меня ждет следующий заказ! Хорошего вам дня, сэр!' Будь моя воля, я бы всю эту гомосятину взял да расстрелял!
- Да ладно! Прямо уж расстрелял бы?
- Окей, может и нет. Мне вообще плевать кто с кем спит! Пусть живут, но не лезут к другим, не навязывают свои извращения, не чморят тех, кто не в восторге от них, не разыгрывают из себя жертв, когда в действительности давно уже стали хищниками!
- Ну, не все они такие.
- Я не понял, ты что, защищаешь гомиков?
- Да вроде бы нет. Вряд ли сейчас они нуждаются в защите.
- Это такие как мы нуждаемся в защите от них...
Он выругался.
- Ладно, хватит уже о них.
- Это просто пример. Напоминание о том, почему надо валить отсюда. Хоть куда-то к нормальным людям, где ты сможешь сам стать хозяином жизни. Гетто на луне разве не такое место?
- Нужно быть верующим, чтобы туда попасть. Очень верующим, иначе просто не впишешься и радости не получишь.
- Понятно. Жаль. Я бы хотел найти местечко, где можно жить наравне со всеми. Где черное - это черное, а белое - это белое, и никто на тебя не посмотрит косо за то, что ты не в восторге от всяких извращений.
- Скажи когда найдешь.
- Вроде бы в Азии есть такая страна.
- Ага, Саудовская Аравия. В подобных местах ты никогда своим не станешь. Традиционное общество, в котором бы мы сошли за своих, можно найти разве что в прошлом.
Итан скептически хмыкнул:
- Прошлое уже прошло.
- Интересно, куда оно уходит? Вот, например, мое детство или, допустим, события Войны за независимость - где это сейчас? Есть ли во вселенной место, где все это еще существует? И если да, то как туда попасть?
- Никак, Бобби. Путешествий во времени нет, а если бы они даже были, то только для богатых, а не для нищебродов вроде нас.
Звонок брата оказался совершенно неожиданным. Он попросил навестить его, и в ближайший выходной я снова отправился в дом, пропахший одиночеством.
- Братишка! - радостно закричал Джек и помахал рукой. - Давай сюда!
Я удивился столь разительной перемене, но удивление уменьшилось, когда я, подойдя, почувствовал, как от старика несет перегаром.
- Да, я выпил, - признался брат. - Но только потому, что трезвым я веду себя как козел. А сейчас мне хочется нормально пообщаться. Пойдем во двор!
Сразу как мы вышли за дверь, нас окутала волна теплого летнего воздуха, наполненного запахами улицы и цветущих магнолий, чириканьем птиц и далекими гудками машин. Лишь одна скамейка была свободна - та, что под самой большой магнолией. Когда мы уселись, брат протянул мне маленький квадратный листок.
- Вот, нашел. Наша мама.
- Красивая, - сдержанно сказал я, разглядывая фотографию.
На меня смотрела молодая светловолосая девушка с открытым взглядом. Застывший отпечаток того времени, когда она только входила во взрослую жизнь. И все еще было впереди.
- Оставь себе.
- Спасибо!
- Ты это... извини, что так по-свински принял тебя в прошлый раз.
- Все в порядке.
- Нет, не в порядке. Я растерялся. А потом почувствовал злость. Не на тебя! - быстро добавил он. - Просто я... когда был мелкий так мечтал о брате. Представлял, как бы мы гуляли вместе, играли... Даже молился об этом. 'Пошли, Господи, мне братика, я буду хорошо себя вести!'
Джек Лонсом грустно усмехнулся и продолжил:
- Я вырос атеистом. Давно уже забыл все это. И вдруг приходишь ты! Что это? Бог есть и Он издевается надо мной? Исполнить мою молитву, когда я уже старик, стоящий одной ногой в могиле? Все это просто выбило меня из колеи...
- Простите. Мне стоило сообщить о своем визите заранее.
- Не бери в голову. Расскажи лучше о себе.
И я рассказал ему все. Даже больше, чем Итану. А он рассказал мне о своей жизни. Сидя на скамейке под вечереющим небом мы плакали и смеялись вместе и так удивительно было ощутить глубочайшее родство и взаимопонимание со стариком, которого я вижу второй раз в жизни!
- Может быть, у нас еще есть брат или сестра? - спросил он.
- Было трое, но им не повезло родиться. Я узнавал. Их эмбрионы утилизировали через три года после моего рождения. Истек срок хранения.
Мы помолчали. Как будто, не сговариваясь, почтили их память.
- Помню, будучи мелким, я просил у мамы братика, - сказал Джек. - Но она болезненно на это реагировала. Не уверен, что с ней бы ты провел счастливое детство. У нас были ужасные отношения. Но я перестал злиться на нее после того, как сам стал отцом. Точнее, когда понял, что стал плохим отцом. Быть хорошим родителем, как оказалось, не так легко. И вот я доживаю свои дни в доме престарелых. Ты меня посетил уже два раза. Это ровно на два раза больше, чем мои сын и внучка за этот год. Хотя живут в моем доме!
В голосе брата проступили горечь и злость. Вспомнив рассказ Итана про Стинки, я спросил:
- Ты думаешь, это мать виновата в том, что ты не стал хорошим отцом?
Он пожал плечами.
- Когда осознаешь, что твоя жизнь в руинах, то уже не задаешься вопросом: 'кто виноват?', а просто смотришь на руины... Мозгоправы убеждают: "это не твоя вина", но на самом деле во всем, что произошло с твоей жизнью, виноват только ты. Даже если кто-то навредил тебе, ты виноват в том, что позволил ему влиять на тебя...
- Мистер Лонсом! - позвала сиделка, выглянув во двор. - Время вечернего приема лекарств!
- Да-да! Скоро приду! - раздраженно крикнул Джек и, повернувшись ко мне, попросил: - Давай немножко пройдемся.
Я помог ему встать и, поддерживая брата за руку, медленно повел по дорожке. Джеку было тяжело идти на дрожащих ногах, но лицо его сияло от радости. Крохотный дворик с магнолиями мы пересекли туда-обратно минут за семь. На прощание он меня обнял и сказал:
- Все же я смог погулять с братом! Теперь я понимаю. Это не издевательство, а подарок. Незаслуженный, ведь я отнюдь не вел себя хорошо... Спасибо тебе, Бобби, что пришел!
- Тебе спасибо, что позвал! Я еще на следующих выходных приеду!
Он улыбнулся и сказал:
- Береги себя в этом жестоком мире. Не поддавайся ему!
Весь путь обратно домой я словно на крыльях летел. У меня снова есть семья! Хотелось поделиться с Итаном, но он работал сегодня в ночную смену. Ничего, расскажу ему завтра.
Когда я проснулся на следующее утро, меня дожидалась большая смска от Джека:
'Дорогой братик! Прости меня за мое решение. Наверное, оно тебя расстроит, но я давно его принял. Просто ждал подходящего момента. Вчера был самый радостный вечер за последние годы. Лучше уходить на такой ноте. Мне жаль, если ты подумаешь, будто я бросаю тебя. Я бы ни за что так не поступил, если бы имел хоть немного сил. Но я слабый больной старик, сломленный жизнью. Не сердись на меня'.
Дочитав, я тут же позвонил в дом престарелых, надеясь, что просто не так понял написанное.