Да нет, я не голоден, поесть мы успели, спасибо. А что это? Такой сок? Да, попробую, конечно. Интересно же.
Ну как получилось? Мы жили дома с мамой, отцом и бабушкой. Мы - это мы с Тишкой. Она моя сестра, младшая. Как это сестра? - ну, родители у нас одни. В смысле их двое - но одни и те же. А бабушка - нет, она не наш родитель, она нашей мамы мама была.
Так вот, мы жили тут в военном городке с самого начала. Он на самом деле не городок, это просто так говорят - город тут большой, просто здесь забор, а за ним военная часть. У нее свои дома, и кафе, и кинотеатр тут есть, и магазины для своих. Взрослые говорят, намного дешевле, чем в городе. Да, и заказывать на дом тоже можно. У нас тут все свое, и детский сад есть, и школа.
А Тишка родилась слепая. Как это слепая? Ну так - глаза есть, а ничего не видят. В смысле? Не, медицина у нас хорошая, просто не все еще умеет. Вот такое как у Тишки лечить не умеет. Другим операции делают, я знаю, кому-то хрусталик пересаживают, кому-то аппарат вживляют. Говорят, картинку они при этом видят не ту, что все, но все равно видят же. А Тишка не видит, совсем. И никогда не видела.
Это ее бабушка так прозвала. Мы тогда все у нее в комнате сидели, Тишка прямо с ногами на кровати, а я рядом на стуле, и Тишка так тихо-тихо к ней под руку пробралась - и дышит. А бабушка говорит "Ты моя мышка-тишка". Так и прилипло.
А меня зовут Дмитрий. То есть это в документах так зовут. А Тишка меня зовет Мить, а бабушка звала Гойко Митич, говорила, был такой киноактер, играл индейских вождей, когда она маленькая была. Это совсем давно было. Я про индейских вождей вообще ни одного кино не видел - все больше боевики или про космос. У нас в кино любят про космос показывать, даже старые фильмы.
У мамы и отца тоже есть имена, конечно, но чаще их называют по фамилии и вместе - Огневы. Ну или отца отдельно. Меня по фамилии редко называют, только если в школе, и то чаще говорят Митя, ну или Митяй.
Я почему так подробно про имена? Мне кажется, с них все началось. Не с них, наверное, но у меня - точно откуда-то отсюда. Понимаете, отец Тишку никогда по имени даже не называл. Вообще никогда, только говорил "она". Я все не мог понять, почему. Ну то есть он и маму называет "мать". Например: "Что тебе мать сказала? Иди делай уроки", хотя у мамы тоже есть имя. Но я его тоже никак не называл, нет, не в отместку, просто не получалось. Когда в школе спрашивали что-то, он был полковник Огнев, но там и так все знают, чей я сын. Про всех знают, школа маленькая, человек шесть в классе - уже много.
Я ее читать учил. Сначала мама учила, выписала какую-то методику, кубики с Брайлем, еще что-то. Только Тишка говорила, что неинтересно, потому что эти точки - они ненастоящие. Тогда я ей вырезал буквы, она хотела как я, чтобы буквы. Ну я и вырезал ей их, прямо на палке, которую принес из леса. Прятал под кроватью, резал аккуратно, чтоб мусора не было, а то сразу "Раз ты не понимаешь, что должен соблюдать чистоту, придется объяснить тебе по-другому". Понимаю я, чего тут не понять - кнопку на пылесосе нажал - и чистота. Он не про это на самом деле, про то, что я занят чем-то, про что он не знает. Нет, не бил никогда. Нет, и маму тоже не бил, и не кричал никогда. Вот у Микки, у моего соседа по парте - у него отец сержант - тот дома орет, как будто на плацу в мегафон. Микки говорит, ничего, поорет-поорет, устанет, а потом уже может и сам прийти, позвать в мастерскую делать что-нибудь. У Микки, между прочим, лучший велик во всем городке - они с отцом сами собрали.
Так вот, читать-то. Она сначала "кубики" вертела, радостная такая, все буквы в первый же день узнавать стала, хотя мы всего ничего занимались, надо же было спрятать, пока отец не пришел. А прятать надо было мне - она же не видит, заметит кто-нибудь, что она спрятала, или нет. Ну и так каждый день, после обеда, когда он уйдет обратно в часть, мы "кубики" достаем, позанимаемся, поиграем - и прячем. Я ей еще цветочки всякие вырезал, птичек, котенка - чтоб у нее тоже картинки были. Она так быстро пальцами проводит по краю - и узнает. И память у нее такая хорошая - я так не умею, чтоб пощупал - и все, запомнил.
А на книжки она обижалась. Понимаете, она же совсем маленькая была - и никак не могла понять, как это - я держу в руках штуковину, переворачиваю страницы - а оттуда история, сказка какая-нибудь. А она берет в руки, всю ощупает - и ничего. Потом от обиды стала сама истории сочинять, как будто книжка ей другое рассказывает, не то, что мне. Я не смеялся, зачем? Она же маленькая была, не понимала. А истории у нее получаются отличные, до сих пор. Вот например, про электрическую лампочку, которая не понимает, что горит, и все пытается понять, что это такое, и все хочет себя потрогать, потому что говорят, что она еще и нагревается, а нечем. Никто больше таких историй не сочиняет.
Да, а потом мама по интернету книжки заказала. С азбукой Брайля и чтоб читать. А ей уже совсем неинтересно. Она азбуку эту давно выучила. Уже я даже выучил, а то непонятно, что там у нее написано, закрывал глаза и учил пальцами. Трудно ужасно, все время подсмотреть хочется. Но так же нечестно - Тишка же подсмотреть не может.
А еще она рисовать училась. Карандашами. Как я. Она все время хочет как я. Ей поэтому бабушка не платьица шила, а брюки и шорты, и рубашку такую, красную, с отворотами. Самая ее любимая. И рисовать ей тоже нравится, потому что мне нравится. Я не очень понимаю, что она рисует, если она не расскажет. А если рассказывает - то все понятно. А маме с отцом - непонятно, потому что им она не рассказывает. Они, правда, все равно ее рисунки никогда не смотрят, даже когда она им специально приносит. Приносила. Да, спасибо - и прячут. А потом выкидывают, я в мусоре обрывки видел. Тишке не сказал.
А на праздники, когда все с семьей приходили, мы Тишку оставляли дома, с бабушкой. Я бы взял, честное слово, только родители - они умеют так запретить, и такие всякие слова придумать, что в голове мусор сам закручивается. Я правда сначала верил, что мы ее не берем, потому что она маленькая и им с бабушкой будет лучше дома. А потом узнал, что она плачет, когда мы уходим. А еще потом увидел, что все наши ребята из школы со всей семьей приходят, даже с совсем мелкими карапузами, кто ходить еще не умеет. Едет такой карапуз у отца на шее или у мамы на руках - смеется, жует что-нибудь, ревет иногда, когда слов объяснить не хватает, но вот она мама, вот он папа, держат его, и брат или сестра подбегут время от времени, игрушку какую сунут в руки. А которые постарше - сами за руку топают, серьезные такие. Тишка тоже бы серьезная ходила, она умеет. Наберет воздуха полный живот и становится важная-важная. Как будто все на свете для нее. Только ненадолго, сама хихикать начинает.
В общем, я понял, что мы ее не берем не потому, что она маленькая, а потому, что не хотим показывать. И как-то разозлился. Потому что я совсем не не хочу ее показывать. Да смотрите все, какая у меня сестра. Я-то знаю, что она самая умная, и симпатичная очень - намного красивее наших девчонок, хотя и не привязывает эти бантики дурацкие. Но им тоже бантики мамы привязывают, мне Нелли по секрету рассказала, что она их терпеть не может, а мама всегда на праздник здоровущие такие два банта ей на голову сажает, и еще говорит "не вздумай снять".
В общем, сидели они дома с бабушкой. Бабушка старая была уже тогда. Ходила плохо. Со второго этажа на кухню шла целых минут пять, а может и десять. Зато какие она пироги пекла! И Тишку научила, кстати, пока никого не было. Ну чтоб мама не занервничала. "Разве можно такого ребенка подпускать к плите?" А что такого? Ведь когда-нибудь она все равно к плите подойдет - есть-то что-то надо. Ну, когда взрослая будет и жить будет сама по себе. То есть я бы с ней запросто жил, но вдруг она захочет одна или меня куда отправят, если я работать военным буду, например? Хотя я военным не хочу. Я биоинженером хочу.
Так вот, я когда об этом думать стал - я понял. Про показывать понял. Они так на праздники ходили, как будто "такого ребенка" у них нет - только я. Не такой ребенок, просто ребенок. И вот что я никак не мог понять, все удивлялся - ведь все же знают, что есть Тишка, и мы знаем, и люди все знают. Городок же маленький. Почему же все делают вид, что ее нет? Я даже в школе когда про Тишку рассказывал - учительница смотрела так странно, как будто я рассказываю, как в туалет сходил. Я так и не понял.
Ой, я про что рассказывал? Про книжки. Так вот - книжек у нас было меньше, чем Тишке хотелось. Она и читала пальцами, и сказки слушала, и в сети я ей искал всякие штуки, а все равно мало. И она спрашивала всегда - а что здесь написано? Даже про молочный пакет. Я читал. А потом вырезал ей слово печатными буквами или из пластилина лепил. Если б прятать было не надо, у нее вся комната была бы в этих словах.
А когда Тишке стало пять, я у мамы выпросил, чтобы она ее гулять со мной отпускала. Она сначала не хотела, а потом как всегда: "Вот когда сделаешь все уроки..." Я все делал, быстро-быстро, и мы шли гулять. Сначала от дома далеко не отходили, но там было мало интересного - заборы, два дерева, и все. Песочница для совсем маленьких, лавочки. Ну и машины еще на стоянке. Но Тишке они не нравились, да и мне не очень. Некрасивые были. Я в сети разные машины смотрел, красивые тоже бывают. Но если бы я машину делал - она бы по-другому была сделана. И пахла бы по-другому. Как живая.
И тут я про кладбище вспомнил. Ну то есть, мы говорили про кладбище и про то, что там покойников хоронят - и я вспомнил. Там правда хорошо, тихо, почти никого нет. А главное, я вспомнил, что там на памятниках буквы вырезаны. Ну, выбиты в камне. Мы и пошли. И потом много раз ходили. Тишка к какому-нибудь памятнику подойдет, руками проведет по буквам - и читает мне имя, фамилию, цифры. И ведь все запоминает, кто где, по какой тропинке надо пройти, какая тут фамилия. Я ей рассказывал, что люди еще скульптуры ставят и фотографии приделывают. Фотографии она щупала тоже, а скульптура у нас на кладбище только одна - у одного полковника давно жена была пианистка, так он ей на могилу статую плачущей музы заказал. Дико немного смотрится - памятники все почти одинаковые, такие прямоугольные, и вдруг посреди ряда - тетка из белого мрамора, за чашу какую-то держится и плачет. То есть, скульптура была ничего - и мне понравилась, и Тишке, но отдельно. А так, если смотреть - ну совсем никуда она там стоит, только пугаться в темноте.
Вот, кстати, Тишка темноты совсем не боится. А я и маленький был - боялся, и сейчас не очень. Ночью страшно почему-то. Но я ж не могу Тишке этого показать, она ж не видит. Да и зачем показывать гадость всякую?
Так мы и гуляли. А там еще пруд такой есть, маленький, почти у входа, Тишке очень понравился. Ну я ей и говорю, ты наклоняйся, а я тебя подержу, за ноги, если что - вытащу. Она наклонилась к воде близко-близко, трогает ее руками и щекой, радуется. Мы и не думали ничего такого. А тут оказалось, что соседка мимо шла. И давай вдруг на меня орать, как резаная. Орет глупость какую-то: "Да как ты можешь! Да она же сестра твоя!" Я и не понял ничего - уж больно орала. И главное - хвать меня за рукав и тащит. А я Тишку тащу - а она вообще ничего не понимает, только пытается руки эти от меня оторвать и голосит тоже: "Отпусти его, отпусти". Испугалась, конечно. Это я видел, что соседка, а она по голосу и не узнала сначала. Так эта дура нас домой и притащила. Вот если б не она - мы б успели до отцова прихода - и вообще ничего бы не было. А тут я за все ветки цеплялся, вырывался - противно же, когда тащат, да еще обвиняют непонятно в чем.
Ну и притащила. Дома отец, ужинать собирается, вижу - уже злой, мама тоже, как всегда. Она нас в квартиру прямо зашвыривает и продолжает орать. Отец на нее посмотрел, нам сказал "марш в комнату" - ну то есть, мне сказал, с Тишкой он не разговаривает никогда. Я подслушивал-подслушивал, ничего не понял, но орать соседка сразу перестала. Вообще шепотом заговорила, наверное, тоже его побаивалась. Мама всегда шепотом говорит, когда отец дома. Я сначала думал - так и нужно. В общем, сидим мы, ничего не понимаем, тут мама приходит, говорит: "Сын, спустись". Я немного обалдел, она меня все-таки по имени называет обычно. А тут сын. И смотрит как-то странно. Я спустился. Внизу в большой комнате сидит отец и говорит: "Я не ожидал от своего сына такой звериной жестокости" Я молчу: ученый уже - только вопрос задашь, сразу "не смей перебивать" или "тебе я слова не давал". А в голове вертится: "А что - от чужого сына ожидал? Жестокости какой-то...", а он дальше: "Я понимаю, что тебе может не нравиться, что у тебя больная сестра, но это не значит, что ты можешь от нее избавиться". Я думаю: "Какая больная сестра? Это Тишка что ли больная? Так у нее ни насморка, ни температуры утром не было. Я проверял". Он говорит: "Я просто не представляю себе, где ты набрался этих садистских идей - отвести беспомощную девочку туда, где никто не увидит, и попытаться разделаться с ней". Тут я вообще все перестал понимать. Кого я куда отвел? Кого кто пытался с чем разделаться? Ну и смотрю на него, рот открыл, а он: "Что ты смотришь на меня? Ты думал, никто не поймет, что ты затеял? Ты думал, никто не увидит? Зоя Ивановна еще не скоро придет в себя - потому что она своими глазами видела, как ты пытался утопить свою сестру". Почти орет даже, но с паузами - никогда такого не слышал. Еле-еле понял, про что он, а когда понял, то говорю: "Этой дуре старой примерещилось бог знает что, я-то думал, чего она крик подняла", - ну то есть, все по правде, что мы играли там, воду изучали, все такое. Только смотрю - слова мои ему совсем не нужны. Это он меня и не спрашивал, это так, просто чтоб сказать. И даже не ругает, что я назвал соседку старой дурой. И мама стоит так, головой качает странно - не поймешь, то ли она кивает на то, что он сказал, то ли мне качает головой, что, дескать, нет, не может быть. А до меня наконец начало доходить окончательно. Это чтоб я Тишку утопить хотел? Утопить, чтоб ее больше не было? И бросить там потом? И тут я обиделся ужасно просто. Совсем обиделся. Заревел даже. Громко, во весь голос, как маленький. А он мне на это: "Поздно рыдать, если ты уже стал преступником", - то есть, понимаете, он уже в это поверил - и насовсем. Говорить нету смысла, он все равно уже верит только в это. То есть совсем верит, что я могу Тишку убить. Он там еще что-то говорит вроде "я не верю в твое раскаянье", но я уже на самом деле о нем не думаю, я думаю: когда это все кончится - что будет? И понятное дело, дождался, говорит: "Я, разумеется, должен сдать тебя властям как убийцу. Иди и собери свои вещи". А я не иду, стою, где стоял. Потому что если я пойду, то это как будто я согласен с тем, что он про меня говорит. А я не согласен. А мама вот согласна, руками всплескивает и за рот хватается. Это у нее манера такая - когда нервничает, за рот хватается, чтобы не сказать чего лишнего. А тут все лишнее в этом разговоре, даже я лишний, потому что он не со мной разговаривает, с какой-то непонятной сволочью. И вдруг я вижу - бабушка по лестнице спускается - и явно торопится, палка в одной руке, на ногах вместо тапочек туфли, знаете, такие, без каблука, старушки в них часто ходят. И еще с лестницы отцу говорит: "Прекрати издеваться над сыном, садист", - а он ей: "Если бы вы не потакали ему без конца сидя в своей комнате, вы бы понимали, какого негодяя вам и мне удалось вырастить". Тут уж я засмеялся, не по-доброму так. Вырастил он меня, ага, молча раз в неделю дневник проверял под мамин шепот. А бабушка говорит: "Ничего, я посижу в твоей комнате, а ты у меня постоишь". И я вижу, что что-то не то. Он как будто меньше становится и тише. А бабушка дальше, без всяких там "как ты посмел" и тому подобного, прямо говорит ему: "Что ты с моей дочерью сделал - тут я тебе не судья, у нее своя голова на плечах, но внуков - не дам. Ты, сволочь, не способен даже добрый день сыну сказать, концлагерь тут устроил. Не играй в идиота, фашистам это не идет. Ни в жизни не поверю, что ты и впрямь думаешь, что твой сын Тишку притопить собирался. Нашел себе манекен потешиться. Мне против тебя управа не нужна, сам властям сдаваться побежишь", - и что-то там еще такое же говорит. Мама все пытается то ли помешать ей с лестницы сойти, то ли под руку подхватить, и все шепчет: "Мама, не надо" Это ее в смысле мама. А я уже совсем не понимаю, потому что ну не могу я поверить, чтоб он такое выдумать мог, ну хорошо, не выдумать, ну соседке поверить. А бабушка еще говорит: "Чтоб ты сам столько времени с дочерью своей провел, сколько сын твой с ней возился. Да не нужна тебе она, она тебе так, мусор, неудачная отливка тебя, подлеца". А мама все: "Не надо, не надо". А он весь белый стоит. Злится, явно. И тут я понял - а ведь точно, раньше он не злился, когда со мной разговаривал, он играл как будто. Бабушка сказала: "Поди прочь, упырь". И он, представляете, пошел. Мама за ним побежала было, но бабушка говорит: "Останься". И дальше: "Я с тобой разговаривать не стану, но чтоб ты мне на детях свою дурь вымещать не смела, старая - не старая, а пришибу". Мама как будто в первый раз такое услышала. Стоит, молчит, за бабушку хвататься перестала. Бабушка: "С соседкой вашей вздорной я сама поговорю, если уж у тебя язык отнялся, когда на твоего сына поклеп возводят". И все, и села в кресло. Я к тому времени от удивления чуть дышать не перестал. Смотрю, Тишка со второго этажа выглядывает. Ну, то есть, если бы видела, то выглядывала бы, а так она выслушивает, так, наверное. И топает вниз по лестнице, сама. Подходит и говорит мне: "Извини, я сначала не поняла", - и реветь. Ну я, конечно, ее утешать. А бабушка смотрит на нас и говорит: "А не хотите ли вы пирога, ревушки?"
Отец потом неделю домой не приходил, в части ночевал. Мама, понятное дело, к нему бегала вечером, еды там отнести, поговорить, наверное. А через неделю - пришел, как ни в чем не бывало. И все стало совсем по-старому - раз в неделю дневник, какие-то приказы дает через маму, Тишку не замечает. Ну раз он по-старому, то и я по-старому, хотя не хотелось, конечно. Потому что я понял, что у него внутри что-то не то. Вот бывает так - на коробку смотришь и понимаешь, что на ней написано красивыми буквами название, а внутрь хлама всякого натолкали, когда убирались. Но все равно, главное нас с Тишкой в покое оставили.
А потом бабушка умерла. Совсем. Я читал, что так бывает - человек в кому впадает, а потом как будто просыпается. Но она совсем умерла. И мы пошли на кладбище, втроем, без Тишки, как будто на праздник. Я даже не знаю, что она дома одна делала. Пришел - она с книжкой сидит, с обычной, не по Брайлю, страницы перелистывает и шепчет что-то. Даже мне не сказала, что. Пошла спать в тихий час, как примерная. И вообще ужасно тихая стала.
А через неделю еще Тишку забрали. Врачи забрали, ну в белых халатах, поэтому я так подумал. Я сам не видел - в школе был, а миккин младший брат в песочнице возился с машинками. Он и рассказал своему брату, а тот - мне. Говорит, приехала скорая, но Тишка сама ногами вышла, не хотела, видно, но мишку к себе прижала - и идет. Ну вот, усадили ее внутрь машины и увезли. А я домой пришел - а там мама говорит: "Твоя сестра теперь будет жить не с нами. Ее отправили в лесную школу, там такие же дети, как она, ей там будет хорошо". И лицо такое печальное, но как будто так надо. Ну, им-то может, и надо, а мне - нет. А уж Тишке тем более нет. И что значит "отправили", как будто кто-то другой это сделал. Я разозлился ужасно. Наорал на нее, ногами топал, тарелки какие-то кидал. А она даже не ругалась. Я говорю: "Это он, сволочь, ее в интернат отдал! Он всегда хотел, чтоб ее не было!" А она говорит: "Не смей про отца такие слова говорить". И тут я как-то понял все сразу. Что ей не важно, что происходит на самом деле, ей важно, чтоб я про отца такие слова не говорил, и все. И тогда как будто все хорошо. И я ушел. Спать лег, думал, утром что придумаю. А она даже отцу не нажаловалась.
На следующий день мама, конечно, говорила, что так будет лучше, что там специальные педагоги, знают как быть, чему научить такого ребенка. Она не говорит, что Тишка слепая, она всегда говорит "такой ребенок" - вроде как сказала, а вроде как и нет. И со взрослыми так разговаривает, и со мной, как будто никто не знает, что Тишка не видит. Еще она говорит "моя младшая дочь", как будто у нее есть старшая. Вот так она и тогда говорила - как обычно.
А я думал-думал и придумал. Придумал, что я Тишку оттуда заберу. Не тогда, когда вырасту взрослый, а сейчас. И домой мы не вернемся, сами будем жить. А что - я умею и костер разводить, и еду готовить. И Тишка тоже много умеет, хотя и маленькая. В общем, проживем. Тем более, лето сейчас. Только надо было узнать, куда ее отвезли. Я только знал, что в лесную школу.
Полез в сеть, стал искать. Про лесную школу - ни слова. Я же не знаю, какой лес. А потом подумал - он бы нипочем ее без документов не отдал, у него все с документами. "Дневник - это твой самый важный документ", ага. Подождал, пока дома никого не будет, и полез к нему в стол. В первый раз в жизни. А он даже не запирался. Я уж было представил, как я замок взламываю, как будто шпион, а ящик просто взял - и выдвинулся. И там и вправду документы. Я всего не читал, прочитал только что нужно: "В школу для детей с отставанием в развитии", и еще на бланке: "Детская школа-интернат Љ 21 для детей с отставанием в развитии". Все, адрес, считай, в кармане.
Оказалось, школа недалеко, прямо за нашим лесом, я по карте посмотрел. Ехать всего ничего, если пешком, то тоже недолго. Денег у меня совсем не было, даже на проезд. Ну я и рванул через лес. Потом только вспомнил, про лес нам бабушка рассказывала, что раньше тут никакого гарнизона не было, а просто лес. И на той стороне больница детская психиатрическая, прямо в лесу. Вспомнил - и еще быстрее рванул. Все думал, как же там Тишка, ведь у нее там даже никого знакомого нет. Почти добежал. Смотрю, там дом такой, трехэтажный, а вокруг забор - высокий, и не заберешься. Я расстроился сначала, думал, как же я ее найду. А тут смотрю, дети какие-то из дверей выходят, с воспитательницей. Ну, я за куст - и дальше смотрю. Нет, то есть я даже думал, что может, войти прямо в главный вход и потребовать сестру обратно, а потом гляжу - там шлагбаум, как на КПП у нас, и двое с оружием ходят. Да и не верил я, что взрослые Тишку мне прямо так отдадут. Так что решил - пусть нечестно, но я ее украду. Не потому что трус, а потому что не дай бог еще поймают и родителям доложат. И ее еще переведут куда-нибудь.
Так я лежу в кустах и думаю, и смотрю - один мелкий парень совсем в мою сторону отходит. Воспитательница там отвлеклась, а он со своей лопаткой раз - и в сторону. Ну то есть, не раз, медленно так, потому что хромает и рука у него как-то неправильно двигается, но видно, что самостоятельный такой. Я ему шепчу: "Парень, подойди к ограде, поговорить надо", - а он мне: "Я не парень, я Юра". "Ну, говорю, Юра, подойди к кусту, а то если я тебе кричать буду, все сбегутся". Он подумал немного и подошел. Я говорю: "У вас тут новую девочку на днях привозили. Тишка зовут. То есть Наталья Огнева. Она не видит ничего". "Тишку знаю, - говорит, - а слепые сегодня не гуляют, у них воспитательница болеет". "Да я не гулять", - говорю. - "Она моя сестра, ее без меня увезли. Как ее увидеть?" "Никак, - говорит, - тут все запирают все время, отмычек не напасешься. А через окно высоко - у них группа на втором этаже. Только если на прогулке". "А записку передать сможешь?" "Как записку? - говорит. - Она же слепая?" "Ну да, - говорю, - смотри", - и на палочке при нем ножиком перочинным вырезаю: "Тишка, это я, не бойся, я тебя заберу". Он сразу понял, палочку к себе в карман запихал, серьезный такой стал. Говорит: "Сегодня на полднике передам. Только ты если ее забрать хочешь - забирай скорее. У нас тут всем лекарства колют, непонятно какие. Говорят, витамины. Но старшие видели, как после укола одну девочку прямо на третий этаж забрали, а оттуда никто не выходит. Да вон, видишь - все ходят как стукнутые с воспитательницей?" "А ты чего не ходишь?" - спрашиваю. "А мне не колют, у меня аллергия", - говорит. - "Но я и так никуда не убегу, не успею". Смотрю на него, понимаю - и правда, не успеет. "Ладно, - говорю, - а они вообще во двор выходят?" "Ага, - говорит. - Как воспитательница придет - будут выходить, кто хорошо себя ведет. Только уже не сегодня, ты завтра приходи. Я тебе все равно ответ передам если будет". "Да будет, конечно, - говорю, - будет обязательно". Спасибо ему сказал - и обратно через лес. Главное, успел, пока дома никого не было, сам удивился.
Сижу вечером, как будто уроки делаю, а сам думаю, что с собой брать и куда бежать сначала. Рюкзак под кровать запихал, туда хлеба буханку, спички на кухне взял, свитер Тишкин. Я бы получше подготовился, но за один день не успел. Да и побоялся много брать - а то заметят, что вещи пропали. Они часто шкафы проверяют, может, воров боятся.
На следующий день сначала в школу пошел. Уроки отсидел, почти не заметил, да какие там уроки уже - лето, осталось дня три учиться. Микки меня звал на велике кататься, пришлось сказать, что не могу - мама не пустит. Он один поехал, не удивился.
А я - домой. Сначала вроде пообедал, как обычно, посуду помыл, сел уроки делать. Отец в часть ушел обратно, мама пошла в магазин, ну и слава богу, это надолго. В общем, я рюкзак вынес и иду, вроде как на улицу гулять. Тут Микки подъезжает, говорит: "Что, выпустили все-таки?" "Нет, - говорю, - у меня тут дело". И рассказал ему. Микки говорит: "Ладно, ты ее на багажник сажай - и езжайте. Я не скажу никому. А рюкзак, - говорит, - положи, чтоб она сверху села". Микки - он всегда сначала про как что сделать думает, это его отец научил. И велик мне отдал. Я спросил, а как же он, а он сказал, что мне нужнее, а они с отцом в сто раз лучше новый сделают. А про этот обещал наврать, что лазил наружу, за забор, зашел в магазин, а там украли. Отец, сказал, покричит, но проверять не будет.
В общем, на велике я туда домчался в сто раз быстрее, чем пешком. Спрятал все в кустах, сам сижу жду, когда гулять выйдут. Долго ждал - с перепугу даже на часы там, дома, не посмотрел. Но вот выходят они, и Юра уже по кустам смотрит, а карман у него топорщится, как будто туда что-то большое засунуто. И так бочком к забору хромает. И достает мне мишку тишкиного. А у мишки на шею веревочка привязана. А на веревочке - записка, да мелко так, я даже не поверил сначала, что это Тишка написала. А потом поверил. Это только она так букву "ш" пишет - карандаш второй рукой придерживает, чтобы попасть куда надо, прямо по пальцу, а то промахивается. Написала: "Это Тишка. Забери меня пожалуста, тут плохо. Я так рада, что ты". Так и написала - "пожалуста", ну и что? Она же еще даже в школу не ходила совсем.
Юра сказал, что их группа через полчаса выйдет - они по очереди гуляют, чтоб сразу много народу во дворе не было. Только слепых гулять просто так не отпускают. Воспитательница веревку держит - и они все тоже за нее держатся, так и ходят гуськом по дорожке. Я подумал - тоже мне, прогулка. Ведь она даже в сторону отойти не сможет. Одна бы она куда угодно пошла - не боится совсем. У нее как привычка такая - она ноги ставит осторожно, когда не знает, где идет, не спотыкается почти. Или еще палку возьмет и как будто пляшет ею перед собой. Но с палкой мы на люди не показывались ни разу. Я как-то передачу смотрел, где слепых показывали, как они живут, там сказали: "Вы всегда можете узнать незрячего по легкой светлой тросточке, которой он постукивает впереди себя". А мы вовсе не хотели, чтоб кто-то там издали узнавал, слепая Тишка или нет.
Тут Юру ребята позвали, а я так в кустах и остался.
Ой, как же я себя ругал там, сидя в кустах! Потому что вспомнил, что в компьютере поиск не стер - кто угодно поймет, куда я делся, если захочет. Ругал, пока тишкина группа на прогулку не вышла. Знаете, я всякое страшное иногда люблю посмотреть, но я, честное слово, никогда не видел ничего страшнее, как они все парами идут и за веревочку держатся. Как куклы механические. И одеты в какую-то тутошнюю гадость - серую, без карманов, колючую даже на вид. Потом смотрю, идет моя Тишка - в домашнем платьице, одна, самая последняя и улыбается. Вот это да! А воспитательница ей: "Наташа, не зевай, ты всех задерживаешь", - а она как будто и не слышит. Я потом сообразил - она просто не понимала, что это к ней воспитательница обращается. Думала, к Наташе какой-то, а она-то Тишка. Я так в школе в первом классе впросак попал: вызывают Огнева к доске, а я не иду, потому что не понимаю, что это я. Весь класс смеялся, и я тоже.
Я думаю - что же делать-то? Как же мне ее забрать-то отсюда? И говорю: "Тишка, это я". Она сразу услышала, она слышит в сто раз лучше меня, и головой вертит - ищет, откуда звук. Я ей говорю: "Тиш, я слева от тебя, далеко, тут бордюр у дорожки, потом трава и кусты". А она кивает, услышала. Вся их вереница уже за угол начинает заворачивать. Тут Тишка отпускает веревку и как побежит в мою сторону! Быстро! А я только думаю: "Не споткнись, не споткнись!" А она не споткнулась. Прямо до ограды добежала и руки протягивает. Ну ее за руку и схватил. А она как раз реветь собралась. Я говорю: "Реветь потом будем, сейчас давай сообразим, как через забор лезть". А она говорит: "Зачем через забор, я так пролезу". Я не поверил сначала, а она, смотрю, голову просунула - и правда, вся пролезла, потому что маленькая. Они, когда забор строили, не думали, наверное, что у них такие маленькие убегать будут. Ну тут я ее на багажник посадил, сказал держаться - и мы поехали.
Но я совсем не думал, что они нас по тревоге искать будут, да еще так сразу. Правда, думал, им все равно, ну, скажут, пропал - и все. Ну там, полицию гарнизонную вызовут. Зачем же им меня искать? А Тишку вообще вряд ли хватятся. Она же им не нужна. А они всю часть в лес вывели - идут через метр - все прочесывают. Это я зря так подумал, про искать, потом сообразил, что в школе точно хватились - чуть ли не сразу. Ну и гарнизон в лес послать - плюнуть раз.
Мы сначала ехали на велике прямо по дороге. Там дорога такая отличная, широкая, и корней нет, не налетишь колесом. А вокруг деревья. А потом дорога кончилась, но ехать-то дальше надо. Мы по тропинке поехали, помедленнее. Это мы уже у самых гор оказались. И слышно - люди идут быстро, зовут, догоняют. А в горы у нас нельзя, запрещено. Там граница недалеко. Ну и опасно тоже. Так мы добрались и стоим, думаем, куда дальше. Решили все-таки вверх.
А там дальше на велике уже никак. Каменюги такие, что и пешком не заберешься. Но я забрался, от злости, что ли. Слышу в громкоговоритель: "Дима Огнев, немедленно остановись. Не пытайся убежать. Ты находишься в оцеплении. Твой отец ждет тебя дома. Остановись и жди, когда к тебе подойдут. Даже смешно, про Тишку опять ни слова. Думаю, вот сволочи, когда мы дома были - мы им были на фиг не нужны, а теперь давай нас гонять по лесу. Сам забрался и Тишку втащил. А велик бросил, ага. Может, они его нашли и Микки потом вернут? Хотя вряд ли, конечно.
Мы бежали еще час целый, наверное. Устали ужасно, то есть Тишка устала, но молодец такая, не хнычет, за руку меня держит - и все. А я больше устал от того, что все время смотрел, чтоб она не споткнулась или еще что. Если б я ее нес, мы бы так далеко не убежали.
А потом видим - и бежать дальше некуда: гора кончилась, все, дальше обрыв. То есть я вижу и Тишке рассказываю, а она спрашивает: "А вниз - можно?" Какое там "можно", внизу река, камни, а за рекой уже другая страна. И я как раз обрадовался, говорю: "Слушай, Тишка, мы же в другую страну можем убежать - вот они нас искать перестанут - а мы деру через границу - по речке-то все равно никто не заметит". А она говорит: "А сейчас?" - "А сейчас спрячемся". Я на край лег - и смотрю, там пещерка маленькая такая и кусты - и всего ничего слезать, примерно в мой рост. Я Тишку спустил и сам слез.
И мы спрятались прямо под обрывом - сверху же не видно, а спереди - это внизу стоять надо или напротив на скале.
А потом вы прилетели. Я сначала думал - вертолеты. Испугался. А Тишка говорит - они же не шумят, слышишь? А я потом смотрю - и огоньки другие, и ветра от винтов нет. Ну как смотрю - через ветки, высунуться боялся, думал, поймают - совсем плохо будет. Вот и все. Нет, пусть спит пока, устала.