Луч солнца в толще воды выглядел узким лезвием старинной рапиры. Большая вода, сопротивляясь проникновению в её студенисто - масляную утробу неопределённого цвета, варьирующего от бирюзового, через бутылочно — зелёный до чёрного в зависимости от настроения, а иногда, под вечер, уходящую в синеву, сжималась в месте прокола, и сталь ломалась, дробясь на многочисленные фрагменты, не позволяя добраться до глубинных воронок, ревностно охраняемых ею. Рельеф водяного дна изгонял чужеродное. Только то, что себе. Незыблемая пустота, упруго отрицая любое ненужное движение, брезгливо прогоняла, откуда пришло.
Наружные звуки истончались, обесцениваясь с каждом метром, оборачиваясь глухотой, блаженным состоянием покоя и незнания. Я ясно чувствовала то место, в котором находилась, но
вода приняла меня к себе не сразу.
- Женя, к доске! Женя, ты слышишь меня? К доске!
Большие, чуть круглые зелёные глаза внимательно смотрят снизу вверх, даже лоб не наморщился.
- Ну что же ты?
По воде сердитая рябь. Она на поверхности, мелко-мелко, от дребезжащего голоса Марьи Петровны.
Чем дальше, тем тише, тише, ти… Успокоилось. Устойчивый песок водяного дна: белёсые крупинки, матово-серые, почти чёрные. На пёстром камне глубокая, извилистая трещина. Если приблизить лицо, можно рассмотреть. По мягким перепадам скользят пятна солнечного света: я сейчас не глубоко.
- Владимирова, завтра с родителями в школу!
Если провести ладонью над песком, крупинки начинают подскакивать, натыкаясь друг на друга, потом оседать, но уже в другом месте, собираясь кучками на раковинах или камнях, или прибиваясь к растениям. И никакой мути. Вода призрачно-аквамариновая, почти тёплая, едва приметно касается моих пальцев: большой, указательный... и, не нанося вреда, перекатывается через, устремляясь дальше. У мамы есть такое кольцо.
- Мария Петровна мне вчера сказала, что у тебя абсолютно пустые глаза! Каак ты бууудешь жииить? - гласные двоятся, троятся, отдаются эхом.
Не слышу тебя: погружаюсь ниже, туда, где гряда водорослей, жёстко-тёмно-зелёных, укрываюсь там. Водяные луга. Можно попробовать намотать кусок водоросли на запястье, как браслет, но лучше просто наблюдать: солоноватая вода чуть толкает склизкий язык вперёд, и он, перетекая, продолжается в ней, сливаясь в единое целое. Вкус йода.
Давно-давно я жила на берегу, думаю, на другом конце земли. Женька-забияка, то ли мальчишка, то ли девчонка. Днём с собакой по кустам напрямки. Вечером наизусть стихи про Бибигона, ребят удивлять. Потом обвал — мама приехала.
Я уже под толщей воды, глубоко, я — вижу, меня - не разглядеть. Гулкая тишина. Мимо проплывает медуза — кусок холодца, ядовитые щупальца снуют, ощупывают. Не трогай меня, я не люблю тебя!
Штормит. Выныривать не буду. На глубине мои волосы похожи на водоросли, надо вытащить заколку, чтобы затылок омывала. Гоню волосы по течению. Если тонкие ниточки разных водорослей скрутить пальцами, получится узелковое полотно, на котором видны таинственные знаки. Мотнула головой, крошечные пузырьки поползли вверх: остался чернильно - синий след. Ударить под водой нельзя.
Легко поднимаюсь на поверхность. Я уже заметила, что мои движения не образуют волн, потому что я сама — волна, длинная и одна. Делаю глубокий вдох — под водой дышать легче: там больше кислорода.
- Какая ты несуразная, ни на канат взобраться, ни теорему доказать, ни на что не годишься, в отцовскую породу...
Безмятежно плыву на спине: сегодня вода неподвижна. Кажется, что она повсюду и доходит до самого горизонта, и потому вода и небо превращаются в створки распахнутой голубой раковины, и становится ещё спокойнее: никто не застанет врасплох. И мне тепло-тепло.