Намеченная поездка волновала Фому, - особенно то, что дата отъезда пришлась на тринадцатое января. Он был не без основания суеверным по отношению к этому числу, особенно, когда это касалось дат.
Перечень негативных событий в его личной жизни, имеющих отношение к этому непонятному цифровому Сигналу, был внушительным: пару раз тринадцатых чисел (разных месяцев в разные годы) он заражался гонореей, терял ключи, деньги, был жертвой или участником дорожно-транспортных происшествий. Тринадцатого неприятности почему-то случались намного чаще, чем в другие дни месяца. Фома всегда дивился подобным фактам, пытаясь найти им хоть какое-нибудь логическое или научное объяснение, но, не находя, становился все более осторожным и суеверным.
Случай, который Фоме особенно запомнился, произошел во времена его юности. Руководители университетов и институтов тогда еще имели обыкновение беспардонно отправлять студентов на месяц, а то и на полтора, в колхозы и совхозы для помощи работникам сельского хозяйства в благородном деле уборки урожая, в рамках решения бесчисленных Продовольственных Программ, а вернее сказать - Проблем. Поездки эти были также призваны воспитывать трудолюбие у будущих интеллигентов и капитанов индустрии. Никто, конечно, кроме руководителей, которые нередко получали подарки от колхозников и возможность поволочиться за молоденькими абитуриентками и студентками, уезжать вдаль от дома и работать бесплатно не любил. Усиленное и профилированное марксистско-ленинское воспитание, которое проходило красной нитьючерез всю образовательную программу с самых пеленок, почему-то не достигало желаемого эффекта.
Фома Полынин не был исключением. Он предпочитал оставаться дома и разъезжать на папином автомобиле по полупустой сентябрьской столице. Городские рынки в это время были полны дешевых арбузов, раскалывающихся от прикосновения ножом или даже от щелчка пальцем, узбекских дынь, словно налитых прозрачным медом и похожих на гигантские мячи для игры в регби, ароматных яблок сорта Аппорт, бывшего когда-то одним из символов города, груш и прочей вкуснятины. Томительная жара августа уступала место первым дождям и приятному сентябрьскому ветерку, столь редкому в городе, огороженном подковой высоких гор. В самих горах, справедливо названных кем-то Пестрыми (Ала-Тау) за круглогодичное обилие красок всех спектров, воздух в это время становится прохладным и чистым, а деревья начинают готовиться к осени, радуя глаз многоцветием листвы и хвойной зелени. Они вдохновили бы и Пушкина, любившего пышное природы увяданье, если бы он когда-нибудь добрался до этих мест.
Как-то раз, при переходе на следующий курс, Фома нарочно явился в деканат с опозданием, чуть позже дня официального сбора, понадеявшись, что его снова, как и в прошлый год, оставят работать в архиве при Комитете Комсомола. Заместитель декана Ержан (волею судьбы или Товарища Случая, сосед Фомы, которого он видел почти каждый день с детьми, играющими на деревенской улице неподалеку) в этот раз был неумолим: все, без исключения, так называемые опоздавшие поедут в колхоз отдельным поездом, который в этом году был специально заказан для этой цели.
Опоздавших, отлынивающих от пережитка рабства, завуалированного коллективистскими лозунгами и риторикой, оказалось немало. Сентябрьским вечером все они собрались, чтобы поехать в плацкартных вагонах в далекую северную область, название которой было знакомо большинству столичных жителей лишь по карте.
- Смотри, веди себя хорошо! - сказал Фоме Михаил Сергеевич (на этот раз не фантом генсека, а его отец, который подвез его до вокзала; фантомы начали посещать нашего душевнобольного значительно позже). Напоминая об ответственности миссии, он наставительно, но с оттенком иронии, указал пальцем на огромный памятник дедушке Калинину, поднявшего руку, как тогда казалось некоторым Товарищам, навеки, в южном направлении. Для разбавления нашедшей на сына тоски, Михаил Сергеевич дополнял свои нравоучения веселыми рассказами о стройотрядах и колхозах времен его студенческих лет.
- Так он же совсем в другую сторону показывает, - отреагировал Фома, - Нужно в горы ехать с девочками, на Иссык-Куль, а нас везут в обратную сторону, в далекую степь, почти как кавказцев и евреев в сороковые. Только овчарок и автоматчиков не хватает...
После перекличек и размещения по вагонам поезд тронулся. Как только лихорадочное настроение, связанное с отъездом, улеглось, студенты, представленные на девяносто процентов столичными лентяями старших курсов и на десять абитуриентами, начали доставать из авосек многочисленные закуски, которые их мамы завернули в газеты и целлофановые мешочки, зная, что детей будут морить голодом. Несмотря на строжайший запрет алкогольных напитков, уже через час можно было догадаться, что ребят, придерживающихся единственно правильного принципа: Трезвость - норма жизни! оказалось в этом поезде совсем немного. Некоторые даже осмеливались курить тайком марихуану, выпуская дым через окна туалетов, всегда открытых для проветривания.
После двух дней вдыхания молекул летучих соединений, которые, как колибри, порхали вокруг разноцветных носков, запревших в поездке, незабываемое путешествие подошло к концу, и отряд добрался в крытых зеленым брезентом грузовиках до абсолютно неблагоустроенного колхоза.
Руководитель, Виктор Ермекбаевич (вконец обрусевший казах, - сразу прозвал его Фома) построил всех, как солдат и огласил, кто где размещен и распределен, а также сообщил характер работ. Списки эти, вообще говоря, как и другие решения руководства, никогда не обсуждались, но знакомая Фомы, Катя, однокурсница и подружка девушки с факультета прикладной физики, в которую Фома был по уши влюблен, захотела присоединиться к сокурсникам в соседнем колхозе. Виктор Ермекбаевич в просьбе ей наотрез отказал по весьма непонятным и серо-розоватым мотивам.
"Девушек в отряде немного. Может быть, она чересчур хороша для того, чтобы отпустить ее со спокойной совестью. И это прауильно." - подумал Фома, узнав о том, как уперся командир.
Что касается Катиной ближайшей институтской подруги, Галии, которая, как выяснилось позднее, была внучкой известного казахского писателя, то она казалась Фоме настолько недоступно красивой, что он даже не смел к ней подойти и заговорить. Смекнув, что ему представился шанс познакомиться ближе - по крайней мере, с ее подругой - Фома выбрал момент и заговорил с Катей. Вывести девушку из задумчивой грусти у него не получалось. Она уже съездила украдкой к своим сокурсникам, и в коридоре поведала Фоме, что там у них даже горячая вода есть, заостряя внимание на том, как это важно для соблюдения женской гигиены. Почти со слезами Катя добавила, что все друзья, подруги и даже руководитель уже ждали ее приезда. Отсутствовало только разрешение Виктора Ермекбаевича. Поинтересовавшись, не было ли Галии среди ожидавших подруг, Фома, к своему разочарованию, выяснил, что она осталась дома.
- Медицинскую справку сделала? - спросил Фома, зная об этой манере отлынивания от коллективных мероприятий. (Сам он ни разу этой возможностью не воспользовался. Его мать, имея множество знакомых в больницах, никогда не шла у него на поводу. Несмотря на неоднократные и изысканные софистские уговоры сына, София Игнатьевна ни разу не сделала исключения. Свои отказы она мотивировала десятком причин, среди которых самой главной было отсутствие действительной необходимости.)
- Да нет, она забеременела...
Фома вспомнил, что видел Галию прошлой зимой в обществе какого-то ухажера - высокого симпатичного парня, ходившего с ней под руку по коридорам института в огромном коричневом малахае, слегка диссонирующим с его темно-серым английским пальто, купленном, по-видимому, в Березке. Потом она куда-то пропала...
- Беременна?! Как?! От кого?! А... того самого?
- Да, того самого... Как же мне быть?
- А что тебе кто скажет или сделает? Езжай к своим, и дело с концом! Если бы совсем не поехала - это другое дело! А так - где бы ты ни работала - главное, чтобы увидели и поставили птичку в журнале...
- Я здесь даже никого не знаю, - причитала в подтверждение уже принятому решению Катя, - меня за углом уже и шофер ждет, он уезжает через десять минут, я обо всем договорилась, у меня уже и сумка собрана...
Неожиданно за тоненькой дверью раздался кашель, больше похожий на знак присутствия, чем на проявление простудных симптомов. Только сейчас заговорщики обнаружили, что были не одни, и их разговор, возможно, услышал никто иной, как сам руководитель отряда, местоположения комнаты которого до этого момента они еще не знали. Они выпучили глаза и приподняли брови, как это непроизвольно случилось бы почти с каждым в подобной ситуации, и потихоньку вышли на улицу, жестикулируя указательными пальцами у губ, на которых страх и желание расхохотаться были связаны напряжением противоборствующих мышц.
- Он мне этого не простит, если услышал, - с грустной улыбкой сказал Фома, когда помогал Кате взобраться на подножку КАМАЗа, - ну да ладно, как-нибудь выкручусь...
- Тебе-то что? Я ведь сама решила - меня и накажут, если что...
- Не накажут, ничего не бойся! Подружкам привет передавай...
С этими словами Фома захлопнул дверцу и помахал Кате и водителю рукой.
На следующее утро - пятница, тринадцатое - начался их первый рабочий день. Как выяснилось, вместо обещанной картошки студентам и абитуриентам вверяли уборку сахарной свеклы. По прибытию на поле и после разбивки на звенья, студентам было поручено идти за уборочным комбайном и забрасывать выкорчевываемые корни в кузов грузовика, на котором они приехали. Уборка началась дружно и весело. Одна за другой полные машины уезжали и возвращались через несколько минут пустыми. Ботву, как объяснил рыжий и работящий агроном, затем использовали для изготовления силоса.
- Да, мне такой вот корешок один раз в радиаторную решетку залетел. Если бы доля секунды не в ту сторону - меня бы уже здесь, возможно, с вами и не было, - начал рассказывать Фома одну из своих бесчисленных дорожных историй приятелям с параллельного курса, которые, как и он, поднимали и иногда помогали комбайну выдергивать свеклу, забрасывая ее в кузов медленно движущегося грузовика. - Такой вот, если попадет в лобовое стекло или в голову на скорости сто километров в час - мало не покажется! А мы, вдобавок, груженые ехали...
Не успел он закончить предложение, как на поле разыгралось побоище. Несмотря на кажущуюся дружественность рабочей атмосферы, городские парни, абитуриенты факультета вычислительной техники, подрались с представителями из провинции - крепкими парнями, уже отслужившими в армии, которые приехали в столицу учиться на юристов. Один из армейцев, стоя наверху для приемки и укладки земляных плодов в стройную кучу, случайно получил увесистый корень прямо в голову. Восприняв это как оскорбление и вызов, он ловким движением бывшего воина десантных войск спрыгнул почти на голову пареньку, который показался ему наиболее виноватым, и начал его избивать. Попытки оттащить новоявленного студента от его жертвы ощутимых результатов не дали. Привыкнув к насилию за два года и еще не успев вникнуть, что на гражданке подобные вещи не поощряются, дембель бил молодого, который должен был лучше смотреть, куда он бросал корни. Подбежавшие друзья избиваемого блондина, не служившие в армии, но подпольно занимающиеся в запрещенных секциях каратэ, вступили в бой. Кулаки, сапоги, ботинки и кроссовки начали совершать дугообразные движения и трудно было понять, кто бил кого. Неизвестно, чем бы это все закончилось, не окажись Виктора Ермекбаевича поблизости. Подбежав к дерущейся толпе, он пригрозил исключением из института всех участников драки. Фраза оказала мгновенное усмирительное воздействие, как если бы на свору голодных кобелей, сражающихся за место на помойке или внимание заблудшей сытой сучки, случайно забежавшей в подворотню, вылили ушат холодной воды.
Фома в драке не участвовал. Не только потому, что не хотел давать лишнего повода недовольству руководителя. Он, как уже было сказано, с детства был убежденным пацифистом и считал все драки, включая военные вмешательства, делом чрезвычайно глупым и недостойным высокого звания homosapiens. Лишь пару раз в жизни он дрался, да и то, будучи спровоцированным, когда на карте стояли вопросы жизни или чести.
Несмотря на то, что итоги этого глупого сражения были выражены всего лишь парой разбитых носов, несколькими синяками и одним слегка разодранным ухом, событие было решено отметить сбором вечерней чрезвычайной линейкина плацу. Тонким голоском, которому никак не удавалось придать строгости, Виктор Ермекбаевич зачитал фамилии провинившихся и пообещал направить порицательные письма в деканаты соответствующих факультетов. После небольшой паузы Фома неожиданно услышал и свою фамилию, сопровождаемую весьма странной формулировкой: студент химического факультета Полынин изгонялся из трудового лагеря за подрыв авторитета руководства и подстрекательство к неповиновению.
Большой новостью это для Фомы не стало. Виктор Ермекбаевич, уже открыто пригрозил ему после того, как услышал их разговор с беглянкой Катей. Он поступал в соответствии с логикой момента, решив восстановить свой слегка утраченный авторитет оглашением приказа, поводом для которого и стала драка.
"Вендетта по степному! Еще немного, и антисоветчину пришьет! Зря я вчера Брежнева пародировал - не время еще." - подумал Фома, но, сохраняя достоинство, решил не унижаться бесполезными попытками оправданий.
После ужина и часа досуга он собрал в дерматиновую сумку вещи, которых было немного, умылся холодной водой и лег спать. Анекдоты, рассказываемые поочередно на одной из тридцати восьми коек, нисколько не веселили Фому. Он закрыл глаза, но, несмотря на физическую усталость, смутное чувство тревоги не давало уснуть, как он ни пытался. Сосед справа, Бауржан, учившийся в параллельной группе, попытался успокоить счастливца-изгнанника и посоветовал появиться в деканат, дабы избежать неприятностей и осложнений.
Утром Фома добрался до ближайшей железнодорожной станции, купил билет и, дождавшись проходящего поезда, доехал до Целинограда, где был его второй дом. Он решил не упускать повода повидать свою тетю и двоюродную сестру, которых очень полюбил еще со времен временного отсутствия родителей, уезжавших за границу на заработки. Получив от обоих по мозгам за язык без костей и искание приключений на задницу, он не стал задерживаться слишком долго и через пару дней поехал домой в родную столицу, где его ожидали автомобиль и породистый кобель, которого он купил за бутылку водки у прохожего алкаша, и совсем не ждали родители.
На вокзал его отвез дядя Федя на своем стареньком, но ухоженном и всегда исправном Москвиче. Оглянувшись по сторонам, он вручил Фоме привычную картонную коробку родителям на бедность и проводил Фому до самого купе. В посылке семейного курьера находились: пищевой спирт, трехзвездный коньяк местного производства, пара килограммов различных конфет и сливочного масла, а также пара палок сухого сервелата, который был таким твердым, что его можно было использовать вместо дубинок для разгона демонстраций. Тетя Прасковья работала заведующей складом и имела, как следствие, неограниченный доступ ко всем этим дефицитам.
Одну коробку конфет Фома решил подарить матери своего университетского друга, Алимжана, который всегда имел медицинскую справку, освобождающую его от трудовых повинностей. София Сакабековна была женщиной сведущей во всех правилах и интригах, а также имела массу влиятельных знакомств в городе, поскольку тоже работала в системе высшего образования. Фома и без того собирался навестить друга, но коробка хороших конфет была бы великолепным поводом попить у Игимбаевых хорошего индийского чая, который не переводился в их гостеприимном доме. Заодно, разумеется, он хотел посоветоваться, как быть в такой ситуации.
Познакомились Алимжан и Фома два года назад на одной из вечеринок у Антона Крымова, где оникурили свежий иссык-кульский пластилин и улетали, слушая записи швейцарской группы Yellow. С самим Антоном, по причинам, которые никто не хотел вспоминать, расстались и Фома и Алимжан, но между ними быстро возникла довольно крепкая боевая дружба, проверенная не одной бутылкой водки, не одним косяком и даже десятком опиатых инъекций. Самыми же яркими отпечатками, оставшимися в памяти у Фомы, были несколько их совместных поездок за марихуаной и маком в степи и долины Казахстана, как, впрочем, и отдых на киргизском озере Иссык-Куль, где друзья и собирали лучший в мире гашиш. Между поездками на пляжи они бегали по колхозным полям, засеянных, правда, другими культурами и безнаказанно утираликусты конопли, которая росла там в качестве неизвестно кем и когда посеянного сорняка.
София Сакабековна была всегда очень рада визитам Фомы и даже приводила его в пример своему сыну. По ее мнению, Алимжан чрезмерно увлекался комбинациями различного рода стимуляторов и транквилизаторов, а Фома только покуривал и не наглатывался всякой дряни до состояния астении.
Выслушав откровенный рассказ Фомы, в котором он умолчал лишь имя своей забеременевшей зазнобы и мотивы знакомства с Катей, София Сакабековна, женщина интеллигентная и информированная, сказала:
- Ничего страшного не случилось. Вы вот, студенты, не знаете, например, что ездить в колхозы - официально!- дело сугубо добровольное. Студента не могут исключить и даже наказать только за то, что он не поехал в колхоз на уборку картошки. Только нигде и никогда этого не говорите, ребятки - знайте, и помалкивайте. Тем более, что ты поехал, Фомчик, а этот самодур - как его фамилия? - я позвоню товарищу, пусть выяснит, нет ли на него компромата - тебя выгнал. Так что, спросят, прежде всего, с него. Что это такое?! Отправлять студента одного на поезде! А если с ребенком что-нибудь случится?! Ничего не будет, даже не переживай. А в деканат не ходи. Никто и знать не будет. Я-то их всех знаю. Они, через одного, если не чаще, взяточники, и боятся, прежде всего, за свою работу. Им до тебя и дела нет. Можете смело ехать с Алимом на Иссык-Куль. Отдохните ребята, четвертый курс впереди, еще немного потерпеть, и получите свои дипломы. Все получите, кто ездил в колхоз, кто не ездил - не берите в голову...
Так друзья и сделали. Через два дня они залили полный бак бензина, взяли с собой ящик орденоносного крымского шампанского трехлетней выдержки, Брут, ящик Столичной и уехали, клятвенно уверив обеспокоенных родителей Фомы, что крепкий алкоголь предназначался не для личного употребления, а для спекулятивной перепродажи на побережье. В действительности, с первой до последней бутылки они выпили сами или поставили на стол своим киргизским друзьям. Рисковать из-за пары червонцев нарушением уголовного кодекса и сурового горбачевского указа, который, вместо отрезвления, принес стране, как говорилось в те времена, сухой бюджети влажные глаза вдов и сирот пролетариев, умерших от интоксикаций? - Лучше уж утереться без шугов на колхозном поле, помочь земледельцам, - только там, где немного потеплее, да и урожай поинтереснее, чем свекла и картошка...
История эта достигла кульминации только зимой, когда Фоме нужно было сдавать экзамен по гидравлике, курс которой был соединен с курсами аэродинамики и проветривания сооружений химической индустрии. Оказалось, что Виктор Ермекбаевич был старшим преподавателем на этой кафедре. Увидев Фому, принесшего заготовки курсового проекта на проверку профессору Тахтабекову, он пристально посмотрел на него, ничего при этом не сказав и даже не подав вида, что они были знакомы.
Тем не менее, почувствовав на своей спине недобрый взгляд старшего преподавателя, так серьезно, как к этому предмету, он еще не готовился никогда. Обыкновенно появляясь на экзамены, как на праздник - налегке, без компрометирующих честь и достоинство студента шпаргалок и даже без конспектов, времени на прочтение которых, все равно, никогда не было - в этот единственный раз он написал шпаргалки абсолютно на все билеты. При нормальных условиях здравый смысл и память его почти никогда не подводили, но, в этом случае, он решил не слишком на них полагаться.
Используя каждую минуту трех дней, отпущенных на подготовку, Фома добросовестно прочел конспекты всех лекций, ни одну из которых он не пропустил, просмотрел книги из длинного списка рекомендуемой литературы, где изучаемый материал был отображен подробнее, чем это требовал их краткий курс, но снабжался интересными комментариями к темам, которые в лекциях преподносились сжато и не всегда понятно, последовательно и логично. Более того, тринадцатый билет - поскольку экзамен был назначен на тринадцатое января - он просто выучил наизусть, как таблицу умножения. Но даже зная свою слабость перед этим недобрым и магически на него действующим числом, в душе, однако, наш материалист искренне смеялся над своим суеверием.
Номера билетов и вопросы к ним профессора или ассистенты делали достоянием гласности за три-пять дней до экзаменов. Делалось это, вероятно, для того, чтобы дать возможность написать шпаргалки тем, у кого своими силами сдать экзамен никаких шансов не было. В основном это касалось потенциальных двоечников, учившихся за подарки, дополняющие скромные зарплаты некоторых преподавателей. Были конечно и такие преподаватели, которые взяток не брали по принципиальным этическим соображениям (в большой семье не без урода) или, наоборот, чересчур зарывались, требуя больше, чем родители могли заплатить за своих недоученных в сельских школах детей, но, под давлением руководства, они обычно сдавались и ставили сексуальную троечку (3) в красную, как пролетарское знамя, зачетку. Только отучившись в Голландии, где предметы вопросов становились достоянием гласности на самих экзаменах, Фома понял, почему все казахстанские дипломы тех лет так незаслуженно однозначно дискриминировались на международном рынке труда. Но в то время лицом к лицу лица было еще не увидать...
Единственным напоминанием реальности надвигающейся опасности была фраза, высказанная профессором перед началом последней из трех назначенных консультаций. Маленький и пузатый, кривоногий и круглолицый, очень улыбчивый заведующий кафедрой профессор Тахтабеков, сведя свои беспокойные пальчики в замочек и положив ручки на животик, глядя в свой журнальчик, в котором были отражены посещения лекций и семинарских занятий, оценочки за курсовые проектики и лабораторные работки, громко назвав фамилию Полынина во время обязательной перед каждым занятием переклички, тихонько добавил своим миленьким, мягенькимголоском, снизив его до минимума на последних двух словах:
- Успеваемость хорошенькая! Дисциплинкаплохая...
- Простите, Аманжол Курамбекович, как вы сказали? - поинтересовался Фома, подозревая, что ему это послышалось.
Но профессор ничего не ответил, сделал себе пометочку в журнальчике и продолжил зачитывать фамилии студентов группы, которых он по-отцовски нежно называл детками.
Никто не обратил на фразу никакого внимания. Ее смысл дошел только до Фомы, который, тем не менее, решил доказать, что он не боится подобных тихеньких и подленьких угрозок, призванных подорвать дух студентика. Под маской безразличия и абсолютной лояльности, Фома продолжил внимательно слушать профессора, за которым из-за его внешности, манеры разговаривать и ходить, в определенных студенческих кругах старшекурсников прочно укрепилась кличка - Колобок.
"Я и от Каскыра (Волка) ушел и от Кояна (Зайца) ушел, а от Вас, Баурсак-Ага (Дяденька Колобок) - и подавно уйду!", - перефразировал Фома русскую народную сказку на казахский манер.
Он еще раз убедился в том, что все вопросы всех билетов он знал на очень твердую четверку. Билет номер тринадцать, однако, вернувшись домой, он повторил еще несколько раз.
На экзамене - из суеверия, левой рукой, как советовала мама - Фома вытянул один из билетов, которые Аманжол Курамбекович разложил в магическом пасьянсе на столе. Слегка опешив от неожиданной удачи, он прочел, чуть было не рассмеявшись:
- Билет номер... тринадцать!
Из тридцати одного (о, читатель, ну откуда такая симметрия, если не с Небес?) билета Фоме попался именно тот, который он знал так же хорошо, как служители церквей знают молитву Отче наш. Самодовольно улыбнувшись по поводу такого удачного совпадения, Фома сел за столик, нарочно поближе к профессору, чтобы не дать повода для подозрений и обыска на предмет шпаргалок, которые он все же взял с собой на всякий случай. Он быстро написал ответы на три поставленных вопроса и поднял руку в знак готовности.
Каково же было удивление нашего студента-идеалиста, когда после ответа на все вопросы билета и три дополнительных, Колобок осмелился опровергнуть правильность абсолютно всех ответов и поставить неуд. прямо в зачетку, где за три с половиной года учебы не стояло даже ни одной тройки. Подобных вещей никто и никогда не делал, кроме Аманжола Курамбековича, за что ему, наверное, языкатые детки и дали такую ядовито-веселую кличку...
Фома вышел из экзаменационной комнаты и решительным шагом отправился в деканат, находившийся этажом выше. Прямо с порога он заявил, что профессор откровенно и необоснованно душит одного из лучших студентов и члена Комитета Комсомола факультета.
Само по себе, подобное самодурство экзаменатора было и всегда будет возможным всегда и везде, даже в самых свободных и демократических странах, но Фома, столкнувшись с подобным произволом впервые, неожиданно занервничал, как животное, загнанное в тупик преследователями, когда не остается другого выхода, как драться насмерть, потому что замереть помогает не всегда. Ему было не до шуток. Вылететь из университета из-за двух сговорившихся идиотов и попасть в Афганистан было бы также обидно, как умереть, не дождавшись пенсии всего пары месяцев, то есть - чрезвычайно обидно. Он явно сгущал краски, зная, что все обойдется. Если ему и предстояло отслужить, то где-нибудь в тылу - его мать и тетя никогда бы не допустили крайностей. Но сама идея - попасть в армию и потерять два года (без вина и женщин!) - уже была достаточно страшной.
Фома решил действовать соответственно стилю вендетты - быстро, решительно и никого не стесняясь. После того, как заместитель декана лишь пожал плечами, по-соседски его пожалел и попытался успокоить, Фома позвонил матери на работу из телефонной будки, стоявшей в почерневшем от сажи снегу и трагическим голосом сообщил о возникшей ситуации.
Мать Фомы, женщина эмоциональная и с врожденным чувством справедливости, которому бы позавидовали некоторые доктора и академики юриспруденции, любящая единственного сына больше жизни, решила не терять времени зря. Она тут же позвонила напрямую заместителю начальника военной кафедры, ее знакомому полковнику, не без помощи которого она в свое время и устроила сына в университет и урегулировала вопрос...
Полковник позвонил декану факультета и пообещал, как ответную меру, послать пару безмозглых степных баранов, которым Колобок поставил хорошо и даже отлично,в Вооруженные Силы СССР, поскольку некоторые из них не слишком хорошо подготовились в эту сессию к экзаменам по военной подготовке...
Через неделю, уже во время зимних каникул, Фома специально спустился с гор, где он отдыхал вместе со своим другом на лыжном курорте, для второй пересдачи экзамена. С кислой миной на лице, Профессор был вынужден поставить в зачетку удовлетворительно. Он не стал дожидаться ни сбора экзаменационной комиссии, которая не погладила бы его по голове за подобный субъективизм, ни обстрела тяжелой артиллерии военной кафедры, полковники и майоры которой могли запросто ответить адекватными репрессиями - суровый бог войны, и царица полей в то время еще подчинялись напрямую Министерству Обороны в Москве, а не республиканскому Министерству Образования...
История двойки по гидро-аэродинамике утихла и забылась, но до самого окончания учебы и на каждой перемене Фома громко здоровался с Аманжолом Курамбековичем по несколько раз в день, непременно с японским наклоном головы и сложением рук перед собой - отчасти, чтобы позабавить сокурсников пародией на манеры профессора, отчасти, в знак действительной благодарности за первый и серьезный урок дипломатии и жизненной борьбы, который еще не раз пригодился ему в жизни.
Тогда же он написал стишок, вылетевший из его головы, как гидравлическое дифференциальное уравнение, как выкидыш из забеременевшей в колхозе студентки:
Тебе, потомок Ченгиз-Хана
я вслед смотрел немало раз,
когда я в молодость былую
в шпаргалке написал рассказ,
который ты не догадался
прочесть, лишь брюки сняв с меня:
он на веревочке болтался,
а рядом - вся твоя родня...
Больше ничего не вышло, и Фома забыл эту эпиграммку, не пожелав доработать его до какого-то общепонятного смысла. Без рассказа никто бы ничего не понял, а рассказы писать было некогда, не для кого, да и незачем.
Находясь в тот период под воздействием профилированного атеистического воспитания, он все еще не увидел в этом стечении обстоятельств никакой каббалистическойзависимости и снова списал совпадения на резонансы вероятностей. Только после нескольких последующих неприятных совпадений, которые были связаны с числом тринадцать, Фома стал более внимательным и осторожным, суеверно предпочитая в этот день оставаться дома и не заводить новых знакомств.
***
Его автобус из Сальвадора в Масейовыезжал в полночь с субботы на воскресение. На вокзале Фому чрезвычайно удивило то, что у журнальных киосков огромными стопками, если не сказать стенами, были выложены труды Платона и Ницше. Обнаружить в Бразилии такой интерес к философии он совсем не ожидал, полагая, что в этой стране серьезных книг вообще не читают, поскольку восемьдесят процентов народа его любимой территории было малограмотно. Велико же было его удивление, когда, ожидая своей очереди он увидел, что эти книги не только продавались - их еще и покупали.
"Смотри-ка, а я грешным делом, подумал, что в нагрузку к порнографическим журналам и календарям. Для баланса - чтобы человек развивался не только гормонально, но и гармонично. "
Купив весьма подробную карту Северо-востокаБразилии, он подошел к стоянке автобуса компании Бом-Фим, которая осуществляла львиную долю перевозок в регионе. Повязка на его руке говорила почти то же самое - Бонфим. Фома задумался о странности этого факта лишь в той связи, что совпадение пришлось на тринадцатое число.
"Разница всего в одну букву... Бон, Бом... На всех латинских языках - ХОРОШО! Как Фин и Фим - КОНЕЦ, все ясно. Значит, все кончится хорошо... А может снова какая-нибудь борьба или сигнал? Предупреждение или искушение? Да ну, ерунда какая-то, бред сивой кобылы... Не может быть... NSdо Bonfim - Наша Синьора Хорошего Конца. Конец - это чье-то начало, сказал Владимир Семенович. Нет, хоть они, отчасти тут и фаллисты, наверное здесь не то имелось ввиду... Наша Хранительница Доброго Исхода!"
Наш языковед поупражнялся в литературном переводе надписи на ритуальной зеленой ленточке, которая осталась у него на левой руке после посещения церкви. По пикантному, но объяснимому совпадению эта католическая церковь была также храмом кандомбле, приход которой формировала община афро-бразильцев, привезенных в Новый Свет в качестве рабов, да так и не перемешавшихся с другими расами. Отнять свободу европейцам у них удалось, а вот вырвать с корнем языческие элементы веры - не получилось. Пришлось католикам уступить, в обмен на что анимисты приняли их религию и стали креститься.
Разноцветные тесемки у храма NSdо Bonfim повязывают на удачу всем желающим посетителям. При этом можно загадать желания. Как утверждает поверье, до того момента, когда фита слетит с руки, желания - если их было не больше трех - должны непременно исполниться. Причем, есть одна неприятная деталь: срывание или срезание амулета приносит неудачу и даже несчастье...
Подрабатывая этим сервисом на жизнь, женщина, которая перекрыла нашему псевдо-культурологу путь у входа в храм, почти насильственным методом повязала этот талисман судьбы, но оставила у веревочки слишком длинные концы. Этим она обрекла его на неудобство, как минимум, на три месяца, и Фома решился их немного подрезать. Сделал он это, использовав новые ножнички, купленные недавно в шоппинге, в том же магазине-аптеке, что и клизмы.
"Чтобы не болтались по обеденным тарелкам. Единый ли Господь, Сын ли Божий, языческая ли Богиня, если Он, Она или Они есть и, действительно, все видят - не обидятся. Ведь это - всего лишь ленточка, - попытался найти оправдание своим действиям материалистический идеалист Фома Полынин, - Случаются и более тяжкие преступления, и перед Богами, и перед людьми, и перед Природой... Если желание есть, то оно непременно когда-нибудь сбудется. Вопрос лишь: когда? Исполнение некоторых желаний - это, как ложка к обеду - только тогда и дорога, когда наличие пищи совпадает с желанием покушать. Какой смысл в исполнении желаний, когда в момент их исполнения, ты уже не желаешь их так сильно, как в тот момент, когда ты их загадывал?"
Дорога не обещала никаких приключений или знакомств с прекрасным полом. Все бразильские пассажиры привычно пытались уснуть, чтобы наутро быть посвежее. Ехать всю ночь на автобусе - не самое приятное и интересное занятие, в особенности, если на улице темно. Фома, напротив, интересовался ночной загородной жизнью Баии и выбрал место у окна. Он обожал приключенческую идею новой иммиграции и хотел выбрать пейзаж, на который ему хотелось бы смотреть предстоящие десять лет. Загадав вид на жительство в Бразилии, он искренне сомневался в том, что подобное желание может исполниться за три месяца, и даже за год. Реальный анализ ситуации не допускал подобного развития событий. Лишь женившись, он смог бы рассчитывать на столь быстрое разрешение.
"Это мы уже и в Европах проходили. Бразильянки, конечно, - более веселые и податливые женщины, однако, хорошенькие и независимые, вроде Камиллы, замуж за таких бедолаг, как я, выскакивать не спешат." - подытожил он.
В иммиграционной полиции в Сальвадоре, куда Фома зашел для уточнения формальностей получения вида на жительство, ему дали копию длинного списка необходимых документов, от чтения которого у наш его иностранца сильно испортилось настроение. Пользуясь тускловатым светом индивидуальной лампочки салонного освещения, он еще раз прочел:
- Свидетельство о рождении, заверенное в МИДе и посольстве Бразилии в стране рождения, обба-на тока такой кизяк... Так у Казахстана с Бразилией нет дипломатических сношений... Можно сказать даже, что я - Первый Посол. Далее... Свидетельство о браке, паспорт, гарантия работодателя, доказательство наличия средств, инвестиция в экономику двухсот тысяч долларов... или - ха, ха - свидетельство адоптации бразильского ребенка. Позвольте спросить: просто бездомного или настоящего сироты? Впечатляет! Где же мне все это взять?! - шепотом спрашивал себя Фома, инстинктивно отвернув содержимое бумажки от возможных любопытных глаз. - Тут как в самолете! Кресла даже получше будут, чем в бизнес-классе. Только вот стюардессы не хватает и рюмочки коньячка. А еще лучше - русской таблетки, или - на худой конец - голландского косячка, а на самый худой - бразильского. Что же, кроме как в Голландии, уже нигде и покурить нельзя без риска заработать тюремный геморрой?! Сволосщинскым порядкым...
Часть пути была ему уже знакома из недавней поездки в черепаший питомник, только ночью все было совершенно неузнаваемо. Были видны лишь стволы и листья придорожных пальм и акаций. Ночное небо прояснилось, и взору представились звезды во всей их вечной красоте и загадочности. Освещенных наземных объектов вокруг почти не осталось, но свет фар автобуса, отражаясь от обочины дороги и травы, мешал увидеть отчетливо всю глубину Млечного Пути, пересекающего небо своей громадой.
Фома подумал, что было бы неплохо попросить водителя остановиться, потушить свет и насладиться великолепным видом Южного Креста и теплым дыханием ночи. Он улыбнулся, подумав, что такой просьбы никто бы не понял. Скорее всего, шофер счел бы гринго сумасшедшим или перекурившим маконьи и разбудил бы своим смехом пассажиров. Жители Северо-востока видят эту картину почти каждую ночь, а туалет был в салоне... правда, не очень удобный и совсем не чистый.
Ухмыляясь воображаемой сцене, Фома еще раз осмотрелся вокруг, полистал туристический путеводитель и попытался подремать до ближайшей остановки, откинув спинку кресла до отказа, как все пассажиры. Безуспешно. Также, как в самолетах, он почти никогда не мог заснуть в автобусах дальнего следования, даже в мягких бразильских.
Планируя поездку, Фома решил пропустить столицу штата Серджипе - город Аракажу, который почти не упоминался в путеводной литературе, как стоящий туристического визита. Тем не менее, всегда очень любопытно взглянуть, хоть краем глаза, на то, что, может статься, никогда больше не увидишь.
Внезапно раздался громкий выстрел, сменившийся периодическим стуком. Было похоже, что лопнула шина. Сбавляя скорость, автобус начал прижиматься к обочине. После остановки, водитель вышел из своей кабины, огороженной стеклом, и громко объявил на весь салон, что случилась поломка. Всем пассажирам предлагалось выйти подышать свежим воздухом.
Предвкушая пророческие лавры, всегда немного похожие на терновый венок, Фома слегка вздрогнул, но, во избежание косых недовольных взглядов проснувшихся католиков, высказать вслух свою версию происходящего не решился. Лучшей возможности посмотреть на звезды, тем не менее, было и не придумать. Фома вышел и первым делом посмотрел на небо. Ночной стрекот цикад, напомнил ему родных сверчков и кузнечиков на берегу реки, где в детстве и юности он провел немало романтических рыбацких ночей с семьей и друзьями. Интенсивность ночной жизни в степи была поменьше, но жаркой летней ночью у реки звук был очень похожим.
До Аракажу они не доехали всего километров двадцать. Было резонным предположить, что ждать резервного автобуса придется недолго, но глубокой ночью найти резервного водителя оказалось, видимо, немного сложнее.
Выяснилось, что в салоне находился еще один европеец. Молодой симпатичный итальянец, который сидел впереди, оказался общительным и веселым парнем. В связи с этим, неизвестно насколько затянувшемся недоразумением, он мог бы стать довольно интересным собеседником.
Многочисленные протесты пассажиров заставили шофера доехать до ближайшей заправки без вышедшей из строя помпы системы охлаждения. Фома приговорил большую бутылку пива сам-на-сам в дорожном ресторане и после короткой разминочной прогулки, в попытках найти собеседников, подошел к итальянцу, который полным ходом развлекал молодых девушек. Одна из бразильянок производила впечатление не совсем психически здоровой и уже смотрела на Габриеля влюбленным взглядом.
"Еще одна жертва неразделенной любви" - с грустью подумал наш человеколюб-сострадалец.
Но не только Мария и Фома были шармированы молодым итальянцем. Оживленная дискуссия на смеси португальского и итальянского между двумя европейцами возбудила всеобщий интерес, и пассажиры, не скрывая любопытства, подошли поближе, чтобы не упустить ничего из сказанного.
- Вы полиглот! - шутливо, но с неподдельным восхищением сделал комплимент Габриель, после того как они представились друг другу и обменялись саркастическими сожалениями по поводу задержки, - На скольких языках вы говорите?
Фома отрицательно помотал головой короткими движениями, пытаясь возразить этому преувеличению его лингвистических успехов, скромно закрыв глаза и вытянув лицо а-ля Фернандель.
- Несостоявшийся полиглот, - уточнил он, - всего на трех, не считая португальского...
(Он действительно бегло читал и сносно говорил и писал на трех, а также неплохо понимал прочитанное и сказанное еще на трех языках, не имея, однако, надежных лексических знаний по последним и напрочь забыв грамматику первых, включая грамматику родного русского. Список мог бы стать длиннее, сложись его судьба по-другому, но полиглотом, в полном смысле слова, он себя не считал.
- В наши дни знать три языка - просто минимум, причем, в некоторых странах - минимум необходимый, - давал он наставления родителям, которые всегда находили уважительные причины не напрягаться по поводу изучения голландского. - В Люксембурге и Швейцарии, например, весь народ, за редкими исключениями, говорит на трех языках, а в таких странах, как Голландия, Швеция, Дания, и даже в некоторых республиках бывшего союза нерушимого, народ владеет в среднем двумя-тремя...
Сидя в своей двухкомнатной квартире, в один прекрасный вечер, Фома даже открыл статистическую зависимость. Вернее, сначала он вывел эмпирическую формулу, а потом уже сформулировал закон, который звучал приблизительно так:
Количество языков, которыми владеет индивидуум, прямо пропорционально его личным усилиям и умственным способностям и обратно пропорционально степени окружающего его высокомерия.
Для уточнения формулы требовалось лишь посчитать константы и поправки для отдельных стран и индивидуальных социально-экономических обстоятельств, но Фома оставил задачу открытой, как тему для своей будущей кандидатской диссертации. Конечной задачей этого труда стало бы выведение универсальной формулы для определения коэффициента высокомерия индивидуума - КВИ, или КИВ, если дать аббревиатуре шанс на легкое запоминание. Ожидаемыми эффектами от признания такой формулы научным миром, были бы мир и дружба, поскольку (и это уже следующий Закон Полынина):
Количество военных конфликтов, начинаемых правительством того или иного народа или государства, прямо пропорционально среднестатистическому КИВ и обратно пропорционально количеству языков, которыми владеет среднестатистический представитель этого народа или житель государства.
То есть, если бы каждый индивидуум стремился компенсировать окружающее его высокомерие изучением иностранных языков, то выходить на площади и протестовать против очередной военной авантюры своего правительства стало бы излишним. Ведь ни одному президенту, премьер-министру или даже выборному диктатору не пришло бы в голову испытывать свой электорат на призывы к войнам, ввиду отсутствия националистических или имперских сантиментов.
Бразилия, по мнению Фомы, была исключением. Несмотря на низкий уровень знания иностранных языков, страна ни с кем серьезно не воевала со времен получения независимости.
"М-м да... Видимо потому, что среднестатистический КИВ там низок от природы, на что имеется ряд исторических, культурных и климатических причин." - выкрутился наш социолог-самоучка.
"Но прежде, чем судить других, начни с себя!", - прозвучал в его голове строгий голос Наставника. И Фома начал, несмотря на то, что Голландия уже тоже давно не воевала, а только учавствовала в миротворческих проектах.
После бесплодных попыток добиться уверенных знаний английского языка выписыванием слов из словаря (ошибка, преследующая многих), он вспомнил совет Софии Сакабековны, и попробовал изучать языки методом вживания. Избегая чтение фонетических правил, Фома попутно экономил время на выполнении письменных упражнений. В заучивании всех форм всех правильных и неправильных глаголов, особенно в таком языке, как португальский, он тоже не увидел особенного смысла, поскольку всех форм не знают наизусть даже сами бразильцы, а если и знают, то почти никогда не употребляют. С меньшими затратами времени и сил, можно выучить только самые необходимые формы наиболее встречающихся.
Конечно, с нашим героем и здесь можно не согласиться. Ведь, глубина знаний тоже имеет огромное значение. Новогоднее пожелание, BuonAnoNuovo! в Южной Италии вам могут не простить, и запросто уволить с работы, даже если вы приехали из дружественной Бразилии, где FelizAnoNovo! звучит вполне обычно. А разница-то всего в одну букву. Хотя, если посмотреть на преимущества широты...
Язык, по мнению Фомы, был, по своему определению, несомненно чем-то большим, чем только средством элементарной коммуникации, но если люди понимали друг друга с полуслова или с полувзгляда, то легкая неправильность в применении спряжений и склонений вполне могла прощаться иностранцу. А если люди друг друга не понимали, то и язык здесь, как правило, был не причем.
Интенсивные лингафонные курсы, которые сразу начинают с живых разговорных выражений, стали для него оптимальным решением для овладения базисной грамматикой и лексикой в относительно короткое время и без особого напряжения. А последующим чтением литературы он уже через пару недель добивался высокой степени загрузки оперативной памяти. Фома любил сравнивать человеческий мозг с компьютером, который сам не понимает, как и откуда поступает информация, а лишь считает и выдает ответ. Правда, этот ответ не всегда верный, поскольку программное обеспечение тоже имеет большое значение (как и упомянутый уже выше репертуар для музыканта), но его всегда можно заменить на более современную версию...
Возвращаясь через пару недель к изучению правил грамматики, он обнаруживал, что они становятся понятными и простыми и усваиваются чрезвычайно быстро. Таким образом, пренебрегая, скучной школьной манерой, которая, вольно или невольно, привила неприязнь к иностранным языкам у многих однокашников, Фома добивался изучения языка на сносном коммуникационном уровне уже за три-четыре месяца. Позже он обнаружил, что, читая лучшие образцы художественной литературы на языке авторов, в комбинации с чтением этих же книг на своем родном или уже хорошо знакомом языке, можно избавиться от листания тяжелых словарей, а заодно, обогатить духовный мир и ответить на многие жизненные вопросы. Но литература должна быть хорошей, то есть, как говорил Лева Градин, выдержать проверку временем...)
- А ты куда направляешься? - спросил Фома у Габриеля.
Понимая относительную глупость своего вопроса, поскольку все пассажиры ехали в Масейо, Фома не исключал возможности, что загорелый итальянец с облезлым носом, также как и он, мог просто путешествовать вдоль бразильского побережья. После всех озорных рассказов Габриеля о Морро-де-Сан-Паулу и трех месяцах, проведенных там, Фома заинтересовался в продолжении этого случайного знакомства.
- Я домой, работать надо. Хватит отпусков, развлечений... Девочки, травка, все это хорошо, но... Деньги и виза закончились одновременно.
Габриель грустно улыбнулся и вздохнул. Было заметно, что уезжать ему совсем не хотелось.
- Да, но ведь за травку здесь могут и посадить? - спросил Фома с наивным видом, намекая на то, что тоже был не прочь покурить, если бы отношение к марихуане было немного либеральнее. Однако, вспомнив наставления бразильского коллеги об опасностях, связанных с наркотиками, а также то, что он находился в стадии завязывания, он опустил дальнейшие вопросы на эту тему и лишь понимающе подмигнул Габриелю. Внимание со стороны других пассажиров, собравшихся вокруг, было максимальным. Они несомненно слышали каждое слово их диалога, несмотря на очень громкую музыку, доносившуюся из автомобиля, стоявшего у дорожного ресторана.
- Туристов полиция не трогает. Стране нужны доходы. К тому же, я останавливался у своих, никто слова не сказал. Главное - не дымить в лицо агенту, - объяснил Габриель, - Был, правда, один раз случай. Стучат в дверь. Я открываю. Стоит полицейский в форме и говорит: "В комнате курить нельзя - иди на пляж, как это делают все, и кури там!"
- И?!
- И уходит...
Тем временем подошел резервный автобус, и все пассажиры тронулись по направлению к дороге, где он остановился, чтобы помочь двум водителям перебросить багаж. В Аракажу, куда они прибыли через несколько минут, Фома подарил приставшей полоумной Марии два евро, как сувенир. Она, естественно, еще никогда не видела этих денег. Даже Габриель, пропустивший исторический момент, танцуя на бразильских дискотеках с девушками со всех концов света, отреагировал с интересом на появление новеньких блестящих монеток на ладони у Фомы.
- Лира, гульден - tutto И finito! - попытался пошутить Фома на актуальную тему, подражая итальянской экспрессивности щепоткой пальцев, поднятых вверх и собранных кончиками в одну точку, точно так же, как это делают в некоторых странах Средней Азии и на Кавказе.
- А рубль?
- Рубль еще нет, но в России, все равно, уже лет десять, как почти все считают в долларах. Правда, самая последняя тенденция - в фунтах, чтобы миллионеров и миллиардеров поменьше было.
Детская непосредственность Марии подкупала. Фома наотрез отказался от бразильских центов, которые она ему протянула. Габриель находился под более пристальным ее вниманием - дело уже почти дошло до попыток физического контакта. Эти притязания начали легко, но заметно раздражать итальянца, в планы которого не входило целовать бразильянку и оставлять ей свой адрес. Его дружелюбие к бедняжке было обусловлено не более, чем состраданием и желанием повеселее провести время дороги и неожиданной задержки. Чтобы отвязаться от своей навязчивой соседки по креслу, которая дальше не ехала, Габриель подарил Марии сборник стихов бразильского поэта с адресом и телефоном, записанными на внутренней стороне обложки. Он был подарен итальянцу какой-то красавицей из Сан-Пауло.
- Вот, тут и адрес есть и телефон... Basta, basta...
"Надо будет заехать в этот самый Морро на будущий год, - подумал Фома, уже представляя себе молодежную компанию девиц, наперебой дарящих книги и адреса, - только ехать надо будет месяца на три, как Габриель, чтобы не торопясь выбрать правильную публику."
Когда утром автобус проезжал через бедные и грязные пригороды Марсейо, выглядевшие как фавелы, Фома еще раз убедился, что тропический рай, как и все в этом мире, имеет обратную сторону. Чиновник с папкой, стоявший этой ночью ближе всех к двум иностранцам, строгим и недовольным голосом повелел водителю остановиться напротив полицейского поста и вышел. Безнадежно опоздав по делам службы, мужчина в штатском сером костюме еще раз раздосадовано мотнул головой, и побрел к будке у обочины, в которой сидели полицейские, черными усами, короткими стрижками и даже формой походившие на среднеазиатских милиционеров.
- Я сразу понял, что мент, - сказал Фома Габриелю, - у них и лица, и стрижки и даже замашки везде одинаковые.
Автобус попилил дальше и с понятным опозданием подъехал к автовокзалу. Пассажиры разобрали чемоданы и сумки, выгруженные ассистентом водителя из вместительного брюха автобуса и начали расходиться, поочередно проходя через вертушку проходной.
Радуга радовала глаз. Сам не понимая почему, Фома не хотел терять связь с новым знакомым и предложил Габриелю добраться до центра вместе на такси. С обворожительной улыбкой, делавшей его очень похожим на персонаж, сыгранный Джудом Ло в Талантливом мистере Рипли, Габриель ответил, что в связи с финансовой ситуацией он предпочитал автобус. Навязчивые уговоры, сопровождающиеся уверениями, что деньги не имеют значения, не сработали. Фоме тоже пришлось сесть в переполненный городской автобус, который шел через все периферийные улочки и собирал по закоулкам желающих уехать на центральную набережную.
"Странно - разница с `экзекутивом' всего в один реал, а пассажиров в десять раз больше... Что-то здесь не так... Ах, вот ты какой, Габриель! От дармового такси отказался... Правильно, надо и с простым народом пообщаться... А имя-то у тебя уж больно Архангельское..."
После получасовой тряски и осматривания окраинных достопримечательностей, представленных обшарканными домами, свалками мусора и разбитыми дорогами, попутчики подъехали к центру столицы, выглядевшему намного приличнее. Они вышли на тротуар безлюдной аллеи и после небольшой прогулки приблизились к паузаде Санта Люция.
Администратор еще спал, Габриель не решился его будить. Ассистентка-уборщица, которая немного говорила по-итальянски, разрешила им оставить сумки в прихожей под лестницей, ведущей на второй этаж, и даже воспользоваться туалетом и душем. Завтрак, предложенный бесплатно, тоже не заставил себя долго ждать. Придя немного в себя, Фома предложил прогуляться и осмотреть пляж. Ему нужно было проверить, работает ли его карта в местных банках. Габриель с удовольствием присоединился.
- У них здесь недалеко есть еще одна паузада, - сказал он, - тамошняя дона, чертовски красива... Если есть пару дней, съезди посмотреть - не пожалеешь! Правда, она замужем за хозяином, но зато там комнаты дешевле, и намного спокойнее...
После того, как они устроили денежные вопросы, выпили пива и покурили травы в подсобке с проснувшимся администратором, было решено поехать посмотреть второй вариант. Марко, хозяин обеих паузад, который прибыл вскоре, предложил скидку на комнаты своей загородней резиденции. Фома хотел остаться в центре и разведать вечернюю жизнь, но его честно предупредили, что настоящее веселье в городе начинается не раньше пятницы. После того, как Марко съездил в аэропорт и лично встретил гостей, прибывших из Европы, они все вместе отправились посмотреть на Илья-да-Фелисидадже или Островок Счастья.
По приезду Марко повел гостей на осмотр окрестностей. Из многочисленных, но почти пустых ресторанчиков доносился рыбный запах, а экзотический пляж разрешил все сомнения. Полоса кокосовых пальм тянулась вдоль берега почти до горизонта, а пена прибоя, ласкала чистый песок с частотой биения огромного сердца водного царя. Фома представил себя одним на этом чудесном отрезке побережья в морскую милю и почти засомневался, что за такое счастливое стечение обстоятельств не придется платить дополнительно.
Возможность неформального общения с владельцем и его семьей дополнила список мотивов и сделал выбор между двумя паузадами вполне естественным. Габриель тоже решил остаться на одну ночь, поскольку тур-бюро итальянского кондоминиума не смогло обеспечить его билетом в Италию в тот же вечер.
После размещения гостей, на небольшой тумбочке, стоявшей между комнатами на балконе второго этажа, появилась марихуана местного происхождения. На десятку реалов Габриель приобрел у местных торговцев целый стакан. Марко лежал в гамаке, натянутом между деревянными колоннами и разговаривал по-итальянски с Габриелем. Фома вышел на запах дымка и более из любопытства, чем из осторожности спросил:
- А как здесь с этим делом?
- Здесь, на территории моей паузады, ты находишься на территории Италии, - уверенным тоном, внушающим доверие, ответил Марко, - сюда никто не зайдет.
После этих слов Фома решил присоединиться и покурить, показав при этом, как делали самокрутки в его время. Склеив бумажку на карандаше, он вставил в нее скрученную картонку и забил конструкцию, как если бы в его руках была беломоринка. Он не курил уже больше двух недель и почувствовал, что настала пора немного расслабиться после всех чисток, воздержаний, диарей и душевных переживаний.
- Фома, не бросай семена на землю! - предостерег Марко своего гостя, который не сразу понял, о чем идет речь, - Это - Бразилия! Я только купил это место пару лет назад, не заставляй меня его, пожалуйста, продавать...
До Фомы дошел смысл сказанного, и он извинился за то, что даже не подумал, что конопля является весьма неприхотливым растением и в условиях тропиков может давать до трех урожаев семян в год. Его порядочно зацепило уже с первой затяжки. Он извинился и вышел на прогулку перед ужином.
- Заходите покушать лангуста! - стал зазывать его молодой парень у маленького ресторанчика, после которого и начинался пляж, совершенно опустевший перед закатом.
Фома остановился там на обратном пути, заинтересовавшись возней черно-голубых крабов в клетке, которая стояла на деревянных ножках у самого входа в небольшую кухню. Своей архитектурой ресторанчик очень походил на дачный сарай в средней полосе России, если допустить, что крышу его, вместо шифера, покрыли бы - как водится в тропиках - сухим тростником или пальмовыми листьями.
"А больше-то здесь ничего и не нужно! Это там, где холодно, крыша нужна, отопление, а здесь только воду и электричество подвел - и живи! Поди, тысяч за пять долларов с радостью отдадут. Жаль, что даже этой суммы у меня нет в наличии, а то прямо здесь бы и остался! Готовил бы лангустов по-казахски и крабов по-узбекски заезжим и местным красоткам."
Попросив показать ему лангустов, он удивился тому, что они были замороженными, а не живыми, как те, которых он видел в аквариумах пляжных ресторанов в Доминиканской Республике три года назад, во время своего первого визита в тропики. К тому же, эти были значительно меньших размеров. Наш гурман отказался, но пообещал зайти на следующий день.
На ужин Люция приготовила спагетти с томатным соусом. Фома не стал отказываться, поскольку изрядно проголодался. Немного оголландившись за десять лет, он уже был не в силах отвергнуть бесплатное блюдо, даже если это были спагетти - пища, характеризуемая натуропатами, как вредная, поскольку мука мелкого помола прочно склеивает кишечник (автор книги предлагал вспомнить из чего готовился клейстер, которым, в целях экономии, клеили обои).
Антонио, администратор городской паузады, который приехал на ужин со своей супругой, тоже бразильянкой, взял со стола небольшой кусок пармезанского сыра, по его признанию, контрабандно привезенного из Италии друзьями. После нескольких движений над своей тарелкой кусочком по специальной терке, напоминавшей формой ванночку для пупсиков, расстрелянную взводом оловянных солдатиков, он передал их по кругу всем сидевшим за столом с традиционной ритуальностью, словно это была своего рода самокрутка или кальян.
Погода была прекрасной. Заблудившиеся бабочки, мотыльки и москиты летели на свет в открытой кухне-столовой, которая имела только крышу и две стены. Прелесть всего происходившего омрачало лишь поведение одного из гостей.
Маленький и худой Клаудио выбегал из своей комнаты на первом этаже, забегал назад, снова со стонами выбегал на двор, и, как старый дед, у которого все болит, кружился по двору вприсядку, напоминая также движения глуповатой собаки за своим хвостом. Выяснилось, что ему было очень больно и, одновременно, очень хорошо. Он вводил внутривенно неочищенный кокаин желтого цвета, слегка поджаренный в столовой ложке. От огромного количества уколов сделанных за время его недельной поездки, вены сузились и ушли вглубь.
"Умные вены спрятались от глупого Клаудио."
Пытаясь достать их иглой, Клаудио все меньше заботился о гигиене инъекций и все больше о том, как найти живое место для следующей дозы. Догуливая таким образом свои последние дни в Бразилии, он невозмутимо обещал завязать по приезду на континент, где члены семьи быстро его остановят. Один раз они это уже сделали, поместив Клаудио в лечебницу, но дешевый кокс снова его соблазнил.
Люция была здорово напугана поведением гостя. Она никогда не видела подобных самоистязаний в своей жизни. Обеспокоенная больше судьбой семьи и безопасностью дочурки, чем доходами от размещения такого клиента у себя дома, она потребовала, чтобы Марко показал Клаудио на дверь следующим же утром.
- Да, если он только доживет до утра, - Фома произнес эту фразу знающим тоном, решив на всякий случай подстраховаться и проверить готовность своих любезных хозяев к потенциальному летальному исходу постояльца.
- Если полиция обнаружит его труп здесь, то мало никому не покажется! - сам Марко подхватил этот немного преувеличенный сценарий, неожиданно осознав появление ненужной ему ответственности.
Все согласились с тем, что, в крайнем случае, тело Клаудио придется вывезти и похоронить где-нибудь на природе. На призывы прекратить колоться он не реагировал, а вызывать скорую помощь было не совсем уместным, поскольку следующим пунктом стояло бы объяснение в полицейском участке, которое никому не было нужно в этот прекрасный вечер. Как не были нужны и наверняка последовавшие бы визиты влиятельных родственников Клаудио, которые запросто могли перевернуть всю Бразилию, если бы это потребовалось. Но Клаудио не было суждено умереть в эту ночь. Напротив, после перевозбуждения и последовавшего изнеможения, вызванных внутривенным крэком, он наконец заснул и благополучно проспал до утра.
Проснувшись раньше всех, Фома сделал небольшую пробежку с последующей китайско-японской зарядкой. Затем, пользуясь утренним отсутствием прогуливающихся туристов, позагорал запретно. Рыбаки медленно вытягивали на берег свои огромные сети, завезенные на небольших лодках до рифовой полосы, идущей вдоль берега. Их больше интересовал улов, чем голый гринго, купающийся в мутноватой от мельчайших водорослей и песчинок воде и солнечных лучах, ласково скользивших вдоль тела, которое он вынужденно закрывал плавками на людных Сальвадорских пляжах. Солнце, поднявшись непривычно высоко для столь раннего часа, отражалось от поверхности спокойных вод природных бассейнов. Еще в Сальвадоре Фома прочитал в рекламном проспекте:
"В зоне от Масейо до Ресифе коралловые рифы проходят полосами, отдаленными от берега на несколько сот метров и даже километров, создавая лагуны с идеальными условиями для жизни водорослей, рыб, крабов, моллюсков и прочей живности на огромной площади. Акулы, ввиду мелководья, заходят сюда редко, что делает местные пляжи идеальными для семей с детьми и странствующих любителей морской фауны."
Он вернулся, собрал походный рюкзак, закрыл комнату на замок и вышел во двор. Марко еще не проснулся. Люция, все еще причитающая и вздыхающая по поводу вчерашнего праздника, устроенного Клаудио, уже приступила к приготовлению утреннего кофе - неизбежного завтрака бразильцев и итальянцев. Фома решил позавтракать поплотнее, так как он уезжал на весь день. Показав Люции карту, он спросил ее:
- Доехать до Марагоджи и вернуться вечером - это реально?
Несмотря на относительную близость этого курортного поселка, Люция там никогда не была. В связи с рождением ребенка и необходимостью присмотра за паузадой, вот уже пару лет она никуда не выезжала, кроме центра Масейо. Красивая и весьма неглупая девочка четырех лет бегала вокруг мамы и помогала (вернее, мешала) накрывать на стол. Фоме стало невыносимо жалко всех женщин с детьми, в особенности бразильских. Судьба многих из них была ненамного лучше, чем у Люции, которой еще относительно сильно повезло. Выйти замуж за обеспеченного, если не сказать богатого, по здешним меркам, иностранца - такую судьбу в современной Бразилии многие женщины считают эталоном счастья.
"А сколько еще бедных одиноких матерей с детьми, мужья которых в тюрьмах или на заработках!"
Фома вспомнил некоторых своих женатых друзей и родственников с детьми, и ему заодно стало немного жалко всех мужчин, свобода многих из которых была не менее ограничена после того, как они женились, и у них появлялись дети.
Вскоре проснулся Марко и вышел на двор. Опухшее и помятое лицо хозяина указывало на бессонную ночь после позднего и напряженного разговора с супругой. Он объяснил, что Марагоджи находится не так уж и близко.
- Все побережье просто кишит прекрасными пляжами - так что ехать так далеко не имеет особенного смысла.
Поблагодарив хозяев за завтрак и покурив с проснувшимся Габриелем, Фома вышел через задние ворота на улицу и пошел к шоссе. По дороге ему встретился продуктово-хозяйственный магазин, в который он решил заглянуть. Ассортимент магазина напомнил ему своей скудностью советские прилавки времен позднего застоя и ранней перестройки. Зато его сразу заворожила молоденькая дочка продавщицы, которая помогала маме торговать. Стоя за прилавком, она держала в руках пару свежих фруктов кажу, к которым были словно приклеены забавные орехи, напоминающие полумесяцы из коричнево-зеленоватого пластилина, слепленные детской рукой и оплавленные солнцем. Ей было не более четырнадцати лет, но, как почти все бразильские девочки в этом возрасте, она уже вела себя как девушка.
"Странно, что они здесь все такие скороспелки!" - подумал Фома, поймав себя на грешной мысли. Не имея представления о вкусе свежих плодов, поскольку в Европе продавались только орехи, а в Рио он пробовал лишь сок, приготовленный из замороженного концентрата, он спросил, сколько стоил килограмм. Девочка протянула ему самый большой и красивый плод из тех, что были у нее в руках. Затем она выложила на прилавок еще несколько штук в целлофановом мешочке, и подала его, как подарок. Сначала дав понять жестом, что денег она не возьмет, молодая продавщица добавила колокольчиком своего нежного голоса:
- Это вам! Они дикие, так что берите бесплатно! Мы за плоды природы денег не берем.
"Уважаемые господа присяжные заседатели, - сказал бы Остап Ибрагимович или написал бы Владимир Владимирович, - неужели она со мной заигрывает? Представляю ситуацию! Она ведь на добрых четыре пятилетки младше меня. Я конечно не чувствую себя стариком, но должны же быть рамки! Она ведь совсем еще несовершеннолетняя. Хотя, и совершеннолетие - понятие относительное, как и пятилетка - ее ведь и за два года можно завершить, если постараться - Иосифу Виссарионовичу с Лаврентием Павловичем это было, как два пальца... Но какая своеобразная! Какой очаровательный микст в этих краях! Таких я еще не видел!"
- Заходите, я вам еще принесу! - девочка посмотрела прямо в глаза Фоме и мило улыбнулась. Нисколько не опасаясь замечаний своей мамы, она долго махала рукой медленно удаляющемуся путешественнику на прощание.
Фома какое-то время поиграл с идеей остаться и не ехать в Марагоджи. Ему захотелось вернуться в магазинчик и купить там огромный фиолетовый коробок хозяйственных спичек или, скажем, огромный кусок хозяйственного мыла совкового коричневого цвета, спросить у девочки, как ее зовут. Но его стойкая мораль победила и он решил попробовать плодов, подаренных нимфеткой. Встав на посыпанную гравием площадку, рядом со студией художественной татуировки, он вытер фрукт о шорты и, запустив зубы в плоть дозволенную, откусил первый кусочек.
Крепкий вяжущий сок моментально отрезвил нашего дяденьку от почти неприличных, в данном случае, эротических фантазий и утренней самокрутки. Вкус у кажу оказался неожиданным и не шел ни в какое сравнение с суррогатом концентрата. Он немного напоминал вкус зеленоватой айвы, если сделать ее чрезвычайно мягкой, упругой, немного подкислить лимоном и подсластить душистым медом, а также добавить вкуса черноплодной рябины, которую он пробовал еще в детстве, во время сбора ягод и яблок на подсобном хозяйстве Совмина, куда их выводили на осенние работы школьные учителя.
Настойчиво и безуспешно голосуя рукой проезжающим автомобилям и автобусам, он съел еще пару фруктов. Затем, в порыве экспериментаторского любопытства, Фома решил попробовать свежих орехов и надкусил самый большой. Из скорлупы в рот прыснула смола, бесцветная, с интересным запахом, но без особого вкуса. Наш автотерапевт решил подлечить начинавшийся герпес и размазал смолу по губам, предположив, что природные вещине могут повредить здоровью. Он взял в рот нежный орех, который напоминал зародыш и лежал, свернувшись калачиком в колыбели своей скорлупы. Разжевав его, Фома вспомнил комбинацию чеснока с перцем - орех и смола начали слегка жечь во рту и на губах. В желудке также начался процесс, напоминающий глубокое терапевтическое прогревание. Жжение было приятным, и вызвало определенную эйфорию, схожую с сильной дозой чая или кофе (или слабой дозой кокаина).
- Вон тот тебе надо останавливать! - посоветовал, судя по знанию местных автомобилей в лицо, владелец студии татуировок, бездельно стоявший в тени неподалеку.
Микроавтобус проюзил по запыленному гравию и остановился. Ловко выпрыгнувший из него паренек, открыл задвижную дверцу салона и предложил место до Марагоджи за шесть реалов. Фома попросил разрешения сесть впереди, рядом с водителем. Путь был неблизким, а обзор через лобовое стекло представлялся ему более соответствующим познавательному характеру поездки.
В кассетном магнитофоне крутилась кассета с прекрасным форро, странным образом, почти никогда не доходящим до Европы. Красавицы, одна лучше другой, доселе невиданного Фомой типа, стояли на обочине и предлагали местные кондитерские изделия, изготовленные кустарным способом из смеси кокосового ореха и неочищенного тростникового сахара. Пальмы, растущие вдоль побережья, кусочки океанской глади, чуть нарушенной кудряшками крохотных волн, глинистые овраги, речки с красноватой от железа водой, долины, уходящие в бесконечность, пригорки и холмы чередовались и сливались в простые пейзажи, совершенные в своей диковатой красоте. Фома прочитал в путеводителе, что когда-то здесь был лес.
"Затем пришли люди и вырубили его для нужд сельского хозяйства. А что было делать? О спасении зеленых легких планеты тогда еще никто не думал. Спасти бы семью от голода бедному иммигранту, а заодно и обеспечить доход новоиспеченному помещику...
Как быстро бежит время последних столетий! Как быстро исчезают виды растений и животных с лица Земли! Черепахи, например, жили себе, не тужили триста миллионов лет, не приспосабливаясь и не видоизменяясь, видели пляжи Пангеи и Гондваны, плавали в водах Панталассы, пережили расколы древних и поднятие новых континентов, пережили астероид, если верить ученым... И вот тебе на, бляха-муха! - из уцелевших небольших крысоподобных существ, которые были пищей для доминировавших динозавров, появились приматы, а немного позднее, но относительно недавно - люди. Изобрели сети, багры, корабли, и за несколько тысяч - да, что там тысяч! - сотен лет почти полностью уничтожили бедных черепашек. Суп им, видите ли, понравился! Волосы им, видите ли, нечем было причесывать! Пепел сигарный стало некуда стряхивать... Диалектический материализм, как говорил товарищ майор, - это когда выживает сильнейший. Знание - сила!"
Грустные мысли о ближайшем будущем планеты и человечества не испортили его настроения, Фома не принимал их близко к сердцу. Напротив, он чувствовал себя очень хорошо, почти как дома в детстве. Все только и делали, что улыбались ему, и улыбки были неподдельными. Он прекрасно переносил тепло, и даже немного любил настоящую жару, вспоминая, что даже без моря спокойно выносил сухие августовские дни в Средней Азии, где температура в это время нередко доходит до сорока градусов. В этом смысле, Бразилия представлялась ему идеальным местом для проведения остатка физической жизни. Симбиоз с природой, который в последние годы становился для него важнее достижения социального статуса, казалось, был близок здесь к идеальному.
"Только жить нужно будет поближе к берегу. Чуть отъезжаешь, и кайф уже не тот!
- Что же вы, батенька, так поздно пъыехали туда, где вам нужно было аадиться и пыажить, ушедшие без возвыата, лучшие годы?
- Да вот, видите ли, Владимир Ильич, не знал, где нужно было родиться, куда надо было ехать. Более того, не знаю даже, смог ли бы я сюда приехать, если бы даже был уверен, что такие места существуют. Условности, видите ли, не мной придуманные... Что-то, по-моему, этот кажу расходился не на шутку!"
Его духовное самоистязание мульти-персональным монологом прекратилось и перешло в не менее ощутимую область физического дискомфорта, связанного с усилением чувства жжения на губах и в области пищеварительного тракта.
- Скажите пожалуйста, вы не знаете сколько в здешних местах стоит вон такой домик? - спросил Фома у водителя, когда они проезжали мимо одного из поселков, отдаленного от берега километров на десять.
- Не знаю, - ответил молодой водитель, - тысяч двадцать, думаю, не меньше...
- Реалов?...
- Можно и долларов, если реалов нет, - плоско пошутил водитель, надеясь узнать, была ли у гринго капуста.
Уровень цен, даже с учетом возможной накрутки для гринго, в этих райских местах представился вполне доступным, даже для его нищенского кошелька. Нужно было лишь пожить года три в режиме экономии, как выразился бы его папа, откладывая заработанные денежки в кубышечку, как сказала бы мама. Но ведь это - целых три года жизни. Молодой жизни... Пока еще молодой.
Когда он вышел в Марагоджи, куда его довез уже второй водитель, Фома решил присмотреться поближе к местности и прогуляться по берегу. Пообедав в ресторанчике на берегу, он осознал, что день снова пролетел незаметно. Времени на осмотр пляжей и недвижимости осталось немного. На всякий случай он поинтересовался ценами в местных паузадах и гостиницах, но вытащив из кармана остаток денег, пришел к выводу что возвратиться будет единственно возможным вариантом.
Форсировав небольшую речку, пресную красновато-коричневую воду которой он немного побаивался, Фома успел пройти до заката еще пару километров по берегу. Милые и укромные пляжи уже начала заливать вода начинающегося прилива.
Совершенно расслабившись после пива, которое немного успокоило жжение в пищеварительных органах, он осмелился позвонить в дверь одного из домов на берегу и завел разговор с хозяйкой, очень удивившейся нежданному визиту. Старушка жила совершенно одна, а ее дом стоял в десяти шагах от воды, посреди небольшой пальмовой рощи. Зеленый бархат невысокой и мягкой травки покрывал тенистый двор и был похож на огромную декорацию к кукольному мультфильму-сказке. Узнав, что гринго интересуется ценами на жилье, она тут же заинтересованно расспросила неожиданного гостя и ненавязчиво предложила купить ее дом. Фома не решался покупать именно сейчас, а только присматривался, и женщина оставила ему буквально все возможные координаты на случай, если он когда-нибудь надумает.
- Никогда бы не подумала, что к моему дому будет прицениваться такой милый и одинокий мужчина из Голландии! - сказала она кокетливо, когда он собрался уходить, - Можете, вообще, оставаться здесь хоть на недельку, хоть на месяц.
"Почему они здесь все такие вежливые и заискивающие? Неужели она бы продала этот кусочек рая за какие-то тридцать милей паршивых баков? Или давно мужиков не видела? Жаль, что не спец я старушек охмурять."
Солнце начало уверенно падать в сторону горизонта, закрытого рощей. Фома знал, как быстро темнеет в тропиках и решил возвратиться, не дожидаясь, пока последний микроавтобус в Масейо уйдет без него. Выйдя на дорогу, по которой он приехал, он попытался остановить проходящие автомобили и автобусы большим пальцем левой руки.
- Здесь тоже нечасто останавливаются...
Фома невольно вспомнил свои вынужденные попытки ездить из города в город, голосуя на трассах Западной Европы. Случалось, что у него не было ни цента в кармане, а ехать было просто необходимо. Несмотря на низкий процент останавливающихся машин, он никогда не ждал больше часа: всегда находилась добрая душа, увидевшая даже в его часто небритом лице следы порядочности, достаточной для оказания подобного доверия.
- Да, вас могут ограбить незнакомые случайные пассажиры, но ведь чаще всего, тем не менее, случается, что грабят вас в доску свои - те, кто хорошо знает вас и ваши слабости, - начал Фома монолог с автомобилистами. Они обгоняли его и, повинуясь осторожности, не останавливались. На бразильского бандита он был совсем не похож: любимая гавайская рубашка, которую он потеряет в следующем году в Рио при довольно интересных обстоятельствах, клетчатые шорты, купленные перед первой поездкой, рюкзак через плечо, бритая сгоревшая голова, прикрываемая колонизаторской шляпой.
- Неужели вы не видите? Я же - гринго! Гринго вас не ограбит, он даст вам десять реалов, оставшихся у него в кармане, - только, пожалуйста, подвезите!
Через пару километров прогулки, когда после недолгого момента сумеречной куриной слепоты уже стемнело, водитель багги, везший веселую компанию молодых мужчин, благоразумно решил подвезти гринго и заработать на пиво. Мужчины предложили купить марихуаны, но Фома отказался. Он уже не помнил, кто именно напугал его сплетней, что местные жители иногда сотрудничают с полицией и могут заложить с целью получения процента со взятки за освобождение.
"Если там такое случалось, то почему не может случиться здесь, особенно, если учесть что месячный заработок бразильского полицейского не превышает трехдневного заработка мусорщика в Европе или Америке? Странные, вообще-то, пропорции, даже, если выражать мысль фунтами стерлингов или килограммами стерляди."
Пересаживаясь на ближайшей остановке в старенький микроавтобус, он был вынужден извиниться за невольно сильно захлопнутую дверь. В первую очередь водитель, а затем и все пассажиры посмотрели на него с улыбкой и иронично-снисходительным покачиванием голов. Кто-то даже неуверенно хихикнул, после чего почти все начали громко смеяться. Фома Михайлович долго извинялся, не в силах подавить импульса посмеяться за компанию, отчего его извинения выглядели не совсем серьезными. Они лишь вызывали новый взрыв хохота в салоне и, как следствие, моральную необходимость новых извинений перед водителем.
- Откуда обеспеченному гринго знать, сколько лет нужно работать в Бразилии не покладая рук, чтобы купить вот такой гроб на колесиках!
- Да у них там такие колымаги даром никто не берет, я по телевизору видел...
- Не то что даром, надо платить, чтобы на свалку взяли...
- Хватит болтать, а то гринго больше к нам не приедет...
- Да уж, не приедет, жди! Он здесь дом ищет, глядишь в прислуги тебя возьмет, а там и женится.
- Хорош языками трепать!
Фома молчал. Он знал о сложностях ремонта старых автомобилей лучше, чем попутчики могли себе представить, ошибочно приняв его за итальянца или американца. В молодости Фома и сам прошел стадию работы частным извозчиком, нелегально подрабатывая на папиной машине перевозками клиентов по городу и немало намучился с ремонтом их Волги.
Мотаний из одного пустого автомагазина в другой было недостаточно - самых нужных запчастей на прилавке никогда не было. Они иногда бывали на складах магазинов и таксопарков, после того, как начальники снабжения и их начальники уже отобрали самое лучшее для перепродажи по своим каналам. Без нужного знакомства с заведующим склада, выйти на которого можно было тоже, как правило, только через знакомых таксистов, мечты о новом подшипнике, втулке или сальнике могли остаться несбыточными. Быстрый и качественный ремонт на станции техобслуживания без связей и взяток был практически нереализуем, а давать взятки он не любил и не умел. А потом, с каких шишей? Папа взяток не брал, да ему и не предлагали. Как и многие другие владельцы частных автомобилей, Фома вынужден был ремонтировать машину сам.
Да что там ремонт... Порой, чтобы просто заправиться бензином - не всегда даже нужного октанового числа - он проводил до нескольких часов в разъездах с одной заправки на другую. Будучи ненавистником очередей и дефицитов, как индикации последних дней загнивающего имперского социализма, он был вынужден выстаивать в зловещиххвостахна малочисленных заправках, разбросанных по всему городу. Одно время, вследствие крайней необходимости, у него даже появилась знакомая заправщица, которую он знал по неизменным вылазкам по субботам и воскресениям на центральную барахолку - гордость и позор совдеповской экономики. Заправщица, Людмила, тоже часто там торговала. Она имела обыкновение подойти к прилавку Фомы и ласково попросить об уступке в цене на какую-нибудь импортную тряпку, купленную им где-нибудь в Узбекистане или Киргизии. За удовлетворение подобных невинных, но системно повторяющихся просьб Фома мог в любое время достоверно узнать, завезут ли бензин предстоящей ночью, или не завезут. Разбуженный в три утра японским будильником с бардовым лоснящимся циферблатом, он приезжал под покровом темноты и заправлял по почти государственной цене все четыре специально приобретенных для этого двадцатилитровых канистры и полный бак. Такая акция, как будет уже известно читателю, пожившему при реальном социализме, нарушала законодательство, но обеспечивала Фому горючим на неделю и экономила массу времени, - особенно с введением двадцати, а затем и десятилитровых лимитов на заправку. Подсос бензина через шланг из канистр требует особой сноровки, не имея которой, можно нахлебаться углеводорода с ядовитыми добавками. Поэтому полные канистры всегда хранились дома в металлическом гараже только на самый крайний случай - например, если Людмила отважилась уехать в отпуск или посмела заболеть
(Дорогой русскоязычный читатель, простите начинающего памфлетиста за нудные и банальные отступления - критики меня за них съедят. Я знаю, что вы все это знаете или даже успели забыть. Но отступления эти предназначены, в основном, для бразильцев. Как и все дилетантики от сохи, прущие в литературу на дурняк, если вы позволите мне это выражение, я не смог избежать инфантильной надежды, что мой роман когда-нибудь переведут на язык читателя, в стране которого и происходит действие. В этот момент повествования, люди, которым с командно-административным социализмом шанса познакомиться еще не представилось, смогут тоньше понять и оценить чувства нашего героя именно по поводу этого неосторожного хлопанья дверью. Впрочем, если вы дочитали и до этих строк, то объяснения снова были излишни.)
Обратная дорога окончательно утомила Фому, но он чувствовал себя удовлетворенным и даже счастливым. Проведенный большей частью в дороге день не был потрачен зря. Снова ненадолго уйдя в мир беспочвенных фантазий, Фома стал мысленно колебаться между идеей возможной организации туристических поездок для новых русских на бразильские пляжи и необходимостью сохранения экологических курортов.
"Эти пляжи ждут своих новых завоевателей. Русских-то они здесь еще, поди, не видели? Если обеспечить безопасность и надежный чартер Москва - Ресифе, то они поедут. А, впрочем, зачем сюда русских? Разве бывает так, чтобы овцы были целы, а волки сыты? Такое только на обложке брошюр иеговистов случается. Прибудут орды туристов, будь то русских, будь то голландцев, и шарм этих самобытных мест пропадет навсегда. Так, стоит ли участвовать в деле преобразования этих относительно спокойных резерватов из того, чем они являются, в то, от чего я, собственно говоря, и убегаю? Начинать пилить сук, еще даже не попробовав на него сесть, как следует? Это глупо и недальновидно. Пусть едут к себе в Малагу, поближе к арабским шейхам - денег-то, все равно, как грязи на российских дорогах. А то, и впрямь понаедут, скупят земли, поднимут цены на недвижимость. Тогда я здесь себе домик на пляже уже так просто не куплю. Разве что жениться на какой-нибудь Маше или Алене, у которой папа народной нефтью торгует. Но ведь тогда и в Бразилию не уехать - заставят где-нибудь в Сибири работать мастером на буровой или, вообще - начальником участка... А с другой стороны, какой заворованно-замороченной Кате или Свете я там на фиг сдался? Там ведь сейчас другие времена - иностранные женихи у богатых уже не в моде. А с нашими рожами, так и подавно."
Вернувшись на паузаду, Фома обнаружил, что Габриель, и Клаудио уехали в Натал, где их ожидали билеты на самолет, забронированные итальянским туристским представительством.
Уехал и дальнобойщик Альфредо, эпизодически появившийся прошлым вечером. Большую часть дней своего двухнедельного отпуска он отсыпался в комнате на втором этаже - отчасти из-за дождливой погоды, отчасти - от расширенного и углубленного знакомства с ночной жизнью города, ни одного из моментов которой он не пропустил. Каждое утро Альфредо возвращался в арендованном автомобиле с какой-нибудь молоденькой бразильянкой, завтракал часа в четыре дня, обедал и в девять вечера и снова уезжал за новой подружкой.
Марко и Люция снова предложили Фоме поужинать вместе, но он отклонил приглашение. Достав оставшиеся орехи кажу, он надкусил один из них и съел содержимое. Снова размазав смолу по губам, он начал уверять хозяев, что в свежем молодом виде эти орехи обладают гормональным действием и заживляют раны пищеварительного тракта за счет вяжущего эффекта. Марко отказался попробовать, а Люция даже сморщилась, когда увидела, как Фома ел орехи, вынимая их из скорлупы то зубами, то пальцами.
- Орехи кажу?! Они же сырые! - вскрикнула она.
Фома не понял, что Люция имела в виду и счел ее реакцию преувеличенной женской мнительностью, уже проявившейся в эпизоде с Клаудио. Он спокойно доел последний орех и намазался противомоскитным препаратом перед тем, как расположиться в гамаке, подвешенном между деревьями посреди двора. Никто из супругов не чувствовал необходимости устало клевать носом в угоду поддержания компании единственного постояльца. Быстро и дружно было решено идти спать. Нужно было только дождаться ночного сторожа. Вооруженный внушительной дубинкой, он бдел до первых лучей солнца, после чего ему разрешалось заснуть до момента утреннего кофе.
- В Бразилии, к сожалению, не рекомендуется спать без охраны, - пояснил Марко, - от серьезных бандитов сторож конечно, не защитит, да и никто не защитит... Главным образом, он охраняет нас от шаромыг и любопытных детей... Хотя, с итальянцами здесь считаются.
Фома хлопнул себя по лбу, вспомнив, что вчера он пообещал парнишке зайти отведать местных лангустов. Он вернулся в комнату, вытянул пятьдесят реалов из синего нейлонового кошелька и бросил его назад в сумку, где были беспорядочно набросаны остатки чистого белья и парочка книг, до чтения которых дело никак не доходило. По опустевшей темной улице он довольно быстро дошел до ресторанчика на окраине поселка широким шагом, отрепетированном в детстве походами на автобусную остановку.
Пожилая дона и ее сын уже собирались закрываться и уходить, но их планы неожиданно изменил запоздавший гринго, у которого, на ночь глядя, разыгрался аппетит. Более из спортивного интереса и верности восточным традициям, нежели из жадности, в подобных ситуациях Фома любил немного поторговаться. Приводя в качестве аргумента размер показанных ему лангустов, их мороженный вид и заказываемое количество, он сбросил цену за порцию с тридцати реалов до шестнадцати, выторговав при этом также бесплатную выпивку. Хозяева поворчали немного, но после небольшого совещания согласились.
Всем алкогольным напиткам, Фома предпочитал красное вино, как один из самых вкусных и полезных, не выдумывая, однако, никаких апологетических теорий в защиту алкоголя вообще. Изредка, в холодные зимние праздники, он позволял себе выпить коньяку и закусить его лимоном с кусочком хорошего мягкого шоколада, желательно, с ореховой начинкой. Ромом или виски он никогда не увлекался, поскольку они казались ему напитками токсичными и имели неприятный запах. Однако, в целях продолжения эксперимента своего вживания в бразильское общество, после небольшого раздумья, он решился выпить местного алкоголя. В прошлом году он уже пил кашасу под поросенка, поджаренного на вертеле, в ресторане неподалеку от Парати. Он поехал туда вместе с Федором и его бразильской женой на второй день после его первого прибытия в Бразилию, чтобы убежать от Карнавала, который в Рио, по убеждению Федора, был праздником очень беспокойным.
- Карнавал в больших городах - это праздник для шантрапы и гринго, таких вот, как ты! - Федор редко стеснялся в выражениях, и Фоме сразу понравилась его веселая прямота, - Все порядочные люди уезжают за город, на природу - подальше от жары, бандитов и черных девок, трясущих задницами, широкими, как Копакабана...
Фома уселся под навес освещенный мигающей лампочкой и посмотрел на крабов, копошившихся справа от него в клетке смертников. Поговорив с невинно осужденными, он встал, подошел ближе и попробовал было подразнить их пальцем, но вовремя его убрал. Крабам, которым терять было нечего, фамильярность не понравилась.
Три порции лангустов - по три штуки в каждой - были приготовлены на гриле одна за другой, по мере их употребления. Почти полная перед началом трапезы и опустевшая к концу бутылка бесплатной кашасы пилась неожиданно легко даже в теплом виде, без предложенного льда. Фома не заметил, как он напился, вернее, как говорила его покойная бабушка, нахлестался в стельку, как сапожник.
Возвращаясь на паузаду, он поговорил с местными детьми, игравшими в темноте. Фома хотел было спросить у них, где жила продавщица продуктово-хозяйственного магазина, но у него вдруг все поплыло перед глазами и он наскоро попрощался. Отбежав пару десятков метров, наш пьяница со стажем попробовал отрезвиться известным методом двух пальцев. Лангусты не успели перевариться, и, завершая досрочно природный кругооборот, они поплыли назад в море, уносимые водой ручья, проходящего рядом с паузадой - на забаву чайкам, рыбам и креветкам, которые утром будут непрочь полакомиться деликатесными протеинами.
Не помня, что произошло после канавы, куда нырнулипятьдесят реалов, Фома проснулся рано утром от чувства сухости во рту и странно усилившегося за ночь жжения воспаленных губ. Страдая от чудовищного похмелья и вспомнив свое вчерашнее поведение, он страстно поклялся себе никогда больше не прикасаться ни к кашасе, ни к другим алкогольным напиткам, как это нередко делают перебравшие накануне.
Алкоголиком он себя никогда не считал, пока не прочел статью в голландском журнале, а прочитав, не сразу поверил в то, что, как уже давно выяснили ученые медики, алкоголик - это не тот, кто пьет много, но тот, кто пьет регулярно. Даже небольшие ежедневные количества алкоголя, без которых на душе начинает чего-то не хватать, как утверждал автор статьи, являются признаками далеко зашедшей зависимости - менее заметной, вследствие ее социально разрешенного характера, но, несомненно, более серьезной, чем, например, зависимость от каннабиса - правда, без укоренившегося в некоторых странах обычая смешивать его с табаком, который в приведенной таблице вредности и привыкаемости стоял рядом с кокаином и героином.
Люция вскрикнула от неожиданности и почти подпрыгнула, чуть не разбив при этом тарелку, выпавшую из стопки на стол, когда она увидела Фому, вышедшего на завтрак.
- Боже мой! Что у вас случилось с губами?! - спросила она с напряженно-сострадательным выражением на лице, когда ее единственный гость подошел поближе.
- Герпес, - ответил Фома.
Не понимая, что именно имела ввиду Люция, он вернулся в комнату, чтобы посмотреть на себя в зеркало. Картина не обрадовала. Губы и кожа в добрый сантиметр по их периметру - как раз там, где он размазал вчера липкую смолу кажу - получили химический ожег. Смола не только не подлечила начинающийся герпес, как полагал наш любитель экспериментальных форм самолечения, но даже усугубила положение, превратив его лицо в подобие клоунской маски. Выяснилось, что она является сильнодействующим средством, которое применяется даже для выжигания разонравившихся татуировок, и об этом знают почти все бразильцы, которые не прикасаются к орехам, пока они не побывали в огне костра или в духовке.
"Клин клином вышибают... Только иностранцы, приезжающие за экзотикой, и особенно те, кого опьяняет идея попробовать новые вещи, способны так опростоволоситься! - бичевал себя Фома, пытаясь найти объяснение случившемуся - Видимо эта смола предохраняет семя от солнца и попугаев. Природа позаботилась о том, чтобы отведав однажды, второй раз не захотелось."
- Поделом вам, батенька, поделом!
- Я знаю, Владимир Ильич, и больше не буду.
Через день кожа начала слазить, как и следовало ожидать. Но вместо ожидаемых насмешек, Фома встретил всеобщее сострадание по поводу случившегося с ним детского недоразумения. Бразильцам было от души жалко незадачливого гринго, напившегося накануне кашасы до отравления и пострадавшего от своего невежества касательно свойств местной флоры.
- Э-эх, не понимаете вы ценности вещей, - сказала дона Изольда, владелица другого ресторана по соседству, которой уже кто-то доложил о том, как гринго разбрасывался реалами накануне, ужиная у конкурентов. Она также намекнула, что порция лангустов у нее стоила дешевле, а сами лангусты были крупнее и менее замороженными, но Фома не рискнул их даже увидеть, боясь приступа рвоты. Он попросил разморозить и пожарить цыпленка.
Следующий день обещал пройти без особых открытий (Хватит открытий! - подумал Фома). После завтрака Марко, который вместе с паузадой также приобрел большой участок земли с выходом на пляж, пригласил гостя присоединиться к осмотру своих владений. Фома из вежливого любопытства согласился и отправился на совместную получасовую экскурсию. К группе примкнул еще один итальянец, Лоренцо, который приехал на пару дней и остановился на городской паузаде. Он неплохо владел английским, и за время прогулки они с Фомой успели поговорить на самые разные темы.