Аламов Сергей Вальдемарович : другие произведения.

Gringo (roman) Glava 7

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Глава 7

  
   Дорога в Ресифе оказалась незнакомой, но пейзажи были уже хорошо узнаваемыми. Разве что из высокого междугородного автобуса вид был намного обширнее. Убранные и неубранные поля сахарного тростника скучно чередовались и уже не умиляли глаз, как в первый раз. Дым костров по краям полей, в которых фазэндэйрос жгли сухие листья и стебли, немного закрывал панорамы. Фоме вспомнились предгорья Ала-Тау, пересеченные оврагами и речушками, старую растительность на которых чабаны тоже зажигали для того, чтобы на следующий год трава была свежее, зеленее и более доступной для скота.
   Как место предпочтительной остановки, путеводитель рекомендовал Олинду, богемный пригород Ресифе со старинной португальской архитектурой.
   Босоногие мальчишки бежали за такси и едва ли не бросались под колеса. Они наперебой кричали:
   - Паузада, амиго!
   - Амиго, паузада!
   В первой из встреченных на пути паузад свободных мест не было, и мальчуган отвел их в другую. Доставая реал из кошелька и отдавая его проводнику, в услугах которого, правда, ни таксист, ни он сам не нуждались, Фома едва сдержал улыбку. Он залюбовался взрослой серьезностью юнца, которая была несвойственна его сверстникам из зажиточных семей, проводящих свой безмятежный досуг с игрушками и иллюстрированными книжками.
   Комнаты в шикарном монументальном здании колониальной архитектуры, которые показала ассистентка администратора, ему не понравились отсутствием искусственной прохлады. По мере продвижения на север, кондиционер становился все более необходимым люксом.
   - Вот теперь я бразильцев начинаю понимать - от жары тоже можно устать, даже если ее очень сильно любишь!
   - А пыашло-то, батенька, всего две недели...
   - Вот я и говорю, Владимир Ильич, правильно вы заметили - даже себе верить нельзя...
   - Мне можно.
   - Да ну, оставьте, Владимир Ильич - это фраза уже из другого кино... Вас тогда уже не было...
   - А и нет, батенька! Я, если хотите знать, и сейчас живее всех вас живых вместе взятых! Заходите, Михайл Сейгеевич, пъисаживайтесь... Полюбуйтесь на иэзультат вашей политики, пыадукт, так сказать... Ыассуждает, как махыовый оппоутунист... И кыоме того, считает, что меня уже нет...
   - Да, Владимир Ильич, не углядели... Но глауное, я думаю, что процессы, хоть и пошли... все же, не соусем туда, куда пошли люди... вернее, должны были пойти, но не пошли...
   - Тогда можьно прывэсти людей к процессам... Или на процессы... Я правильно виражаюсь, товарищ майор? - послышался уже другой знакомый голос с грузинским акцентом и в воздухе появился запах известного историкам табака.
   Оставив духов вождей, не покидающих его даже в Бразилии, беседовать в пустом холле, где никто не смог бы им помешать выработать новый политический курс, Фома спустился вслед за администраторшей по широкой парадной лестнице, украшенной огромными вазами и цветочными клумбами. Они прошли через небольшой, утопающий в запахе цветущих деревьев дворик, от которого шли еще две бетонные лестницы - одна вверх, на многоуровневую террасу, другая в полуподвальную постройку, где пустовали две комнаты с кондиционерами.
   Реновированные спальные пристройки для прислуги первых хозяев дома, умерших пару столетий назад, нисколько не смутили Фому. Он не собирался платить двойной тариф только за право любоваться высокими потолками комнат главного здания, потеть, как еретик перед сожжением и кормить комаров, которые уже начали напоминать о себе в опускающихся сумерках.
   Окон в комнате, которую он облюбовал, не было. Их заменила задвижная стеклянная дверь, шириной на всю комнату, которая выходила на высокий фундамент соседнего дома, расположенного всего в метре от нее. Отражающийся шум кондиционеров соседних комнат, которые работали на полную мощность, ставил под сомнение интеллигентность архитектора, который, видимо, ни разу не был вынужден останавливаться в своих творениях на ночь. Выбор материала и решения был сделан, скорее всего, в стремлении хоть немного смягчить придавленность сферы помещения, но серость цементной штукатурки и сетка, натянутая на оградительную решетку, как раз создавали немного мрачноватое, почти тюремное впечатление. Ошибку недоученного гения дизайна немного скрашивали небесно-голубая краска стен, и висевшие на них репродукции картин и фотографий - солнце, море, облака, яхты - все как положено. Фома не страдал ни тюремными воспоминаниями, ни клаустрофобией и согласился остаться.
   Съесть заказанный на ужин кусок жареной рыбы, похожей по вкусу и виду на огромную скумбрию, оказалось делом непростым. Рот почти не открывался, и даже самая осторожная попытка пережевать пищу вызывали боль и кровотечение потрескавшихся губ. Еще никогда Фома не смеялся так над своей глупостью буквально сквозь слезы:
   "Так испортить себе отпуск! Какое прекрасное наказание за неизлечимый экспериментаторский дух! Хорошенький я теперь жених - с губами, как у арлекина!"
   Фома никогда не признавал за собой мазохистских наклонностей, но на этот раз был уже не в силах их отрицать. Он самоиздевательски смачно рассказывая о своих злоключениях с орехами кажу всем, кто спрашивал о причинах столь оригинальных особенностей его внешности. Те, кто не слышали его рассказа, принимали Фому за серфингиста, который забыл намазаться солнцезащитным кремом, лучшим из которых считается тот, которым смазывают промежности детям.
   Во время прогулки в аптеку, старый центр Олинды показался ему не только интересным, но даже загадочным местом. Разноцветные стены и дома сильно напоминали Сальвадор и Пелориньо, но свежие краски были более яркими и пестрыми. Улицы переплетались в лабиринте первых португальских построек; некоторым из которых было более четырех столетий. Довольно парадоксально, вместо того, чтобы помогать сориентироваться, их беспорядочные и причудливые формы только мешали это сделать. Заблудившись пару раз в темноте переулков, Фома отложил осмотр старейших на континенте католических церквей до утра. Он принял душ и намазал губы кремом, купленным в местной аптеке, в надежде на ускоренную регенерацию, обещанную продавщицами. Смастерив самокрутку, он положил остаток травы в сумку, и решил припрятать бумажный пакетик получше перед тем, как лечь спать.
   На улице, освещенной бледными желтыми фонарями, не было видно ни одного очевидного представителя местной богемы, и Фома спустился на центральную площадь. Мельком взглянув на закрытую церковь Святого Петра, центральные двери и стены которой производили весьма заброшенное и ветхое впечатление, он вышел на набережную и, оглянувшись по сторонам, прикурил. Слабое, но уверенное движение обогащенного океанскими ионами воздуха сносило дым в сторону сидящих на площадках баров и ресторанов людей. Оглядываясь по сторонам, Фома по быстрому и без удовольствия докурил и прошел до конца каменистого пляжа, на котором не было ни души. Немного подальше, у самой воды, на небольшой ярко освещенной сцене, звучала живая музыка, которая привлекла довольно много людей.
   Свободных мест в ресторанчике не было, и Фома спросил у одинокого мужчины, сидевшего за самым удаленным от входа столиком:
   - Извините, могу я здесь присесть?
   Незнакомец не очень приветливо, но позволительно махнул головой, не сказав ни слова. Наш любитель живой музыки благодарно улыбнулся и, после того, как принесенное пиво было открыто, сконцентрировал внимание на певице, исполняющей песни Адрианы Кальканьотте. Через несколько минут, когда два незнакомца уже вели беседу, на сцену вышел певец и исполнил несколько классических номеров босановы и современных песен Каэтано Велозо. Собеседник неожиданно проявил любопытство и начал задавать множество вопросов. Подытоживая ответы Фомы недоверчивым покачиванием головы, он высказал свои выводы:
   - Да ты просто аферист! Прикинулся мне тут иностранцем. Я же вижу, что ты - бразилец!
   Фома несколько растерялся и принялся пристально разглядывать собеседника с выражением психиатра, рассматривающего вновь прибывшего пациента. Убедившись, что мужчина был не пьян и не шутил, он немного испугался, несмотря на очевидный комплимент его португальскому. Попытки объяснений лишь увеличивали недоверие незнакомца, а уходить, не дослушав концерта и не допив второй бутылки пива, Фома не хотел - народ прибывал, и у входа уже стояли несколько молодых компаний в почти безнадежном ожидании свободных столиков. Взвесив все за и против, он решил остаться и продолжить разговор:
   - Я ваши слова могу воспринять только, как очередное признание моих скромных лингвистических способностей, но вам придется смириться с тем, что некоторые мотивированные гринго могут овладеть бразильским произношением португальского языка, даже здесь не проживая, особенно, если гринго - русский гринго. Фонетика, например, у наших языков очень схожая... Вы когда-нибудь слышали про Одессу? Так вот, там говорят точно так же на русском, как бразильцы на португальском... Мелодия языка, понимаете?
   Собеседник повертел головой с кислой физиономией, без слов говорящей: не вешай мне лапшу на уши, и добавил:
   - Я работаю на таможне. Я вашего брата очень хорошо знаю. Есть у тебя, например, голландский паспорт, как ты утверждаешь? Ааааа...Вот видишь, с собой не носишь - значит нет! Я знаю - ты с Юга Бразилии приехал. Давно, уже здесь работаешь?
   Фома нисколько не чувствовал себя виноватым, и только потому, что не спрятал пакет с травой должным образом, он начал оправдываться, удивляясь самому себе:
   - Да вот, у меня и ключ от дома...
   - Вот я и говорю - от дома!
   - Я хотел сказать - комнаты на паузаде... (Домом Фома, после нескольких лет скитаний, автоматически, никогда не задумываясь, называл всякое место под крышей, где он мог провести ночь и бросить свои небогатые пожитки.) Хотите зайти, взглянуть на паспорт?
   Театрально рассмеявшись, Фома подумал, что немного переборщил с приглашением. Офицер, если он действительно являлся таковым, а сам не был шутником или аферистом, начал открыто угрожать вызовом полиции и задержанием до выяснения личности.
   Ношение удостоверения личности во многих странах ныне является обязательным. Фома это правило знал. Даже в либеральной Голландии подобный закон был относительно недавно был утвержден Парламентом, чтобы немного попугать перекуривших скюнка нелегалов, и нашему туристу стало немного жутковато от мысли испортить себе вечер, потратив его на разъезды в полицейском автомобиле.
   Паспорта Фома почти никогда не носил с собой без необходимости, чтобы не потерять. Он бережно хранил его в дорогой темно-бордовой кожаной обложке, как самый дорогой сувенир последних лет, и ревностно прятал на дне сумки с замочком, как берег бы нечаянно найденный пропуск, однажды в детстве увиденный у представителя центральной советской прессы. Но в те времена на улицах такие ксивы не валялись.
   На обложке его паспорта, правда, не красовались огромные золотые буквы ПРЕССА, под которыми чуть поменьше ВСЮДУ, но их с успехом заменили едва заметные буковки с обещанием JE MAINTIENDRAI и королевские львы, и суть была почти той же. Копию документа, сделанную перед отъездом в ставшем почти родным супермаркете на Wagenstraat, Фома хронически забывал брать с собой. Он считал, что внешность типичного иностранца исключала вероятность полицейских вопросов и произвола, так как gringos по-португальски, в основном, не говорят, и полицейские избегают беспокоить их без повода, - вполне вероятно, чтобы не выяснилось, что, кроме родного, никакими языками они тоже не владеют.
   Наслаждение музыкой, интеллигентные звуки которой гармонично переплетались с нежным говором прибоя, пришлось прервать, чтобы избежать ненужных эмоций и коммоций. Фома рассчитался с официантом, распрощался с командиром, еще раз пригласив его прогуляться до паузады, с тем, чтобы тот сам убедился в своей ошибке. Но молодой седеющий таможенник из Рио (из нежелания эскалировать конфликт Фома не спросил его документов) решительно отказался и остался сидеть в гордом одиночестве, провожая ретировавшегося мошенника чувствительно тяжелым взглядом, как бы кричащим вслед: Не беспокойся, мы еще встретимся! Легкие покачивания головой и выражение на лице свидетельствовали либо о чрезвычайной глупости, либо профессиональной паранойе, не исключая, впрочем, и комбинации обоих достоинств.
   Добравшись быстрым шагом до своей комнаты, Фома задумался, как и где спрятать пакетик с травой. Он немного опасался неожиданного визита блюстителей порядка. В итоге, положив его за задвижную дверь, на сырой от воды кондиционера бетон, он еще раз взглянул на ключ, который показывал шизанутому менту, и рассмеялся - тоже как сумасшедший, только с немного другим диагнозом. На деревянном брелоке, по весьма неясным причинам, чья-то мастеровая рука много месяцев или даже лет назад, вырезала название совершенно другой паузады...
   "Если этот горе-чекист и надумает явиться, то никогда меня не найдет! - было его суждение, - Да и вообще, кто он такой? Может он под козла только косит? И чего я испугался? Голландский турист, говорю уже немного на португальском с бразильским акцентом... Хотя, конечно, приятно, - если даже менты за уже своего гражданина принимают, значит я, действительно - бразилец! Желание сбылось и очень быстро! Жалко, правда, что документов еще нет - административные формальности, как всегда, отстают..."
   Утром, отклонившись от принципов раздельного питания, Фома - в лучших традициях ресторанов тропических гостиниц - позавтракал арбузом и дыней с ветчиной, запив эту смесь продуктов, уже и без того кошмарно несогласующуюся с точки зрения натуропатов, крепким бразильским кофе с молоком, которым он наполнил граненый стакан из чана с краником. Разговорившись с завтракавшей молодой голландской четой, он довольно быстро устал от предсказуемости их вопросов и рассказов.
   Извинившись, Фома вышел на террасу, где ему представился случай понаблюдать за более интересной парой: англо-говорящим бразильцем, который сидел на скамеечке со своей женой, американкой. Они охотно рассказали свою историю.
   Познакомившись в Париже пару лет тому назад, Себастьяно и Стэлла жили на юге Франции. Разница в возрасте и стаж их брака либо доказывали еще раз непредсказуемость полета стрел шаловливого Амура, либо указывали на классический брак по расчету, только теперь уже со стороны мужчины. Длинноволосому брюнету Себастьяно было около сорока. Лицом и фигурой он напоминал Тарзана, полюбившего после знакомства с цивилизацией пиво, колбасу и сыр. Рядом с ним сидела Стэлла, успевшая за свои шестьдесят растолстеть, поседеть и даже немного облысеть. Парочка сразу возбудила неподдельное любопытство нашего оппортуниста.
   "Эта курица должна нести золотые яйца, чтобы удерживать такого петуха в своем шикарном сантропезовском курятнике!" - невольно подумал Фома, глядя на огромный круглый медальон на некультурно массивной цепи, скользивший по волосатой груди Себастьяно столь же легко, как его взгляд скользил из-под дорогих и очень темных очков по коротким юбочкам девочек обслуживающего персонала паузады, которые торопливо бегали между главным зданием и пристройкой со стопками отглаженных и мешками помятых постельных принадлежностей. Версия геронтофилии, как более приличная, была по этому поводу без сожаления отброшена уже после нескольких минут знакомства. Из абстрактного и психологически объяснимого любопытства Фома попытался представить себя на месте Себастьяно. В его жизни, правда, тоже было то время, когда он баловался идеей брака по расчету. Но представить себя с женщиной, подобной Стэлле, в постели, как он не уговаривал себя аргументами целесообразности, Фома не мог.
   "Женщинам, в этом смысле, живется намного проще, - вульгарно рассуждал он, пользуясь безнаказанностью мысли, - ноги рогаткой, как говорил мой школьный приятель Хасан, и без разницы - хоть муж крокодил, хоть бегемот. Конечно, женский оргазм - вещь более сложная, но, во-первых - добрая половина не знает, что это такое и от этого не умирает, а во-вторых - его можно получить и на стороне, а дома сымитировать. Взять хоть Любу, которая утверждает, что уже полгода не занимается любовью со своим мужем. А что? Можно и поверить! Зачем ей с мужем, если ему не до этого, а на стороне есть любовник, который всегда ждет? Но мужчинам-то нужно еще и вдохновение! Мы-то созданы менее приспосабливаемыми к подобным ситуациям. Добившись оргазма на стороне, дома ноги рогаткой просто так уже не расставишь! Что же прикажете, Виагру хлыстать, как витаминки? - мотор может заклинить. Да, сразу видно, Себастьяно - сильный мужчина. Чтобы такое выдержать несколько лет! Ну раз, ну два раза - это я еще понимаю... Но чтобы вот так - всю оставшуюся (ее) жизнь смотреть на симпатичных молодых девушек. Пусть даже не в Бразилии, пусть во Франции - их там тоже хватает. Не-е, я бы так не смог. А что, может, действительно - любовь? А может была любовь, а потом сплыла? А расчет остался, куда денешься..."
   Мысленно извиняясь перед перед Богом и четой за свои унизительные домыслы, Фома привстал со скамеечки с тем, чтобы рукой дотянуться до бутылки холодного пива, любезно протянутого Себастьяно, который так быстро сбегал в свой номер неподалеку, что его отсутствие даже не было замечено. Затем Себастьяно снова отлучился и быстро переговорил о чем-то с поднявшимся по парадной лестнице неприметным местным парнем, который своей белой рубашкой с закатанными рукавами напомнил Фоме среднеазиатского труженика полей. Снова присев на скамеечку, Себастьяно сообщил, что ему только что предложили купить наркотиков.
   - Каких? - попытался уточнить Фома.
   - Любых - кокаин, марихуана...
   - Купил?
   - Нет! Я иногда курю вечером с друзьями. Но чтобы покупать у незнакомых? Увольте! Тут же побежит и сдаст тебя полиции. Я - бразилец, знаю, как это все тут происходит.
   Распрощавшись и поблагодарив новых знакомых за пиво и беседу, Фома взял с собой одноразовую фотокамеру и поднялся по вымощенной улице, ведущей на самую высокую смотровую площадку в городе, где бойкие мальчуганы ожидали туристов и предлагали услуги гидов по церквям и историческим зданиям. Выпаливая с недосягаемой для понимания скоростью (как могло показаться даже бразильцу) вызубренные до полного автоматизма рассказы, - начиная с названий и дат построения старых церквей, купола большинства которых поднялись в шестнадцатом веке, застыв на века над пестрым городом, и заканчивая именами архитекторов их построивших и реконструировавших, - они не давали опомниться и даже пройти. Некоторые туристы были рады отдать мелочи только за то, чтобы их оставили в покое.
   К трудно скрываемому удовольствию маленьких работников туризма, Фома не стал исключением. Заплатив пару центов за мало интересующее его введение, которое он даже не стал слушать, наш спонсор купил покой и право ходить без лезущего под ноги сопровождения.
   Отстав от лысого голландца, молодая ватага накинулась на группу рыжих норвежцев, а Фома воспользовался моментом и удалился. После пары быстрых запретных затяжек в сторонке, над оврагом, заросшим дикими бананами, он сделал пару панорамных снимков одноразовой камерой, кадры которой быстро кончились, и ознакомился с ассортиментом лавочек туристических принадлежностей и местных сувениров, развернутых неподалеку. Прохожие девушки сняли его во весь рост новой фото-мыльницей на фоне живописной церкви, но за повод познакомиться хвататься не стали. После этого делать наверху было нечего, и остаток утра Фома решил посвятить осмотру богатых особняков Олинды.
   Некоторые из этих построек, огороженные старинными живописными оградами из литого чугуна, принадлежали если и не представителям богемы или меценатам, то, во всяком случае, не людям со средней бразильской зарплатой. В миниатюрных ботанических садах, окружающих небольшие замки, росли огромные деревья, некоторые из которых, судя по толщине стволов, обросших у самой земли плюшевыми подушками нежно-зеленого мха, видели еще строителей первых стен этих резиденций. Все это создавало впечатление величавого покоя, о котором человек небогатый (или без государственных привилегий) может только несбыточно мечтать.
   "Прямо, как наши совминовские дачи, вверх по проспекту Ленина... Интересно, кто в них сейчас живет - ведь столицу перенесли? Может, уже снесли, да настроили новых? А может, те же люди и живут - строй-то изменился, а лица еще нет... Или прилетают на уикенд отдохнуть от ветров, пыли и морозов степной Акмолы, вернее - Целинограда, точнее - Астаны... Одной резиденцией больше, одной меньше - какая разница, лету-то всего час с небольшим. Бразильцы тоже так делают, особенно, кто из Рио родом. В Бразилии моря не хватает, а в Астане - гор. Какие схожие истории у наших стран!"
   После обеда он решил посмотреть на центр Ресифе и его знаменитую набережную, Боа-Виажем, в дневном свете. Добравшись до цели своей поездки, Фома быстро пришел ко мнению, что город был неким подобием Рио-де-Жанейро. Сфера и архитектура построек городского пляжа и набережной немного напоминали Копакабану и Барру. Высокие здания апартаментов и отелей, геометрически регулярно расположенные ресторанчики и киоски вдоль всего пляжа - убивающее урбанизированное однообразие, только еще более прямолинейное. Он очень быстро устал и заскучал. Кровоточащие губы, несшие следы поцелуя с тропическим огнем, болели и не давали расслабиться, несмотря на обильный слой помады из какао-масла, купленной в местной аптеке. Накинутый на нос треугольник носового платка, завязанный на затылке, как у человека, собравшегося ограбить банк, обращал на себя удивленное внимание прохожих и полицейских. Кроме нескольких компаний подвыпивших итальянских туристов средних лет, пощипывающих доступных молоденьких шоколадок, Фома не увидел почти никого на протяжении своей часовой прогулки вдоль авеню и вернулся в Олинду, где можно было отдохнуть от солнечных лучей и городской суеты.
   Вечером он познакомился с парнем из Новой Зеландии, Тонни, который ехал в противоположном направлении, направляясь из Натала в Рио. Они разговорились и сходили вместе покурить на набережную. Через несколько минут, когда Фома и Тонни снова стояли на парадной лестнице своей паузады, к ним подошли две американки, проходившие в тот момент по улочке. Услышав английскую речь, девушки подошли и представились, ошибочно приняв парней за своих соотечественников, и навязались на приглашение поужинать вместе. Поиск мужской компании они мотивировали боязнью быть ограбленными. С одной из них это уже случилось, и не где-нибудь, а прямо в центре Олинды. Два дня назад, среди белого дня и на виду у многочисленных прохожих, паренек лет четырнадцати с тупой настойчивостью вырвал у нее сумочку, в которой была камера, дорожные чеки и немного наличных. Паспорт она, к счастью, благоразумно оставила на паузаде.
   Фома посоветовал Тонни оставить его дорогую фотокамеру в номере, но тот не послушал и взял ее с собой в ресторан. Кэт и Алина осмелели и оделись по-вечернему, воспользовавшись бесплатным сопровождением двух атлетов. Они остановили свой выбор на самом дорогом в городе ресторане, с кондиционером и довольно интересным колониальным интерьером, с деревянной мебелью, зеркалами и картинами в старых резных рамах, а также куклами и карнавальными масками на стенах. Кое-как отбившись от навязчивого мужчины, стоявшего у входа и желающего получить комиссию со счета за доставку клиентов, они зашли внутрь.
   - Какая вам разница?! Счет будет тот же! - с сожалением вырвалось у непрошеного посредника.
   - Какие они здесь липкие! - фыркнула Кэт, вовсе не собираясь давать повода для заработка ленивым бездельникам.
   - Маленькие мальчики - это я еще понимаю, но взрослые мужчины! - добавила Алина.
   Они уселись за большой круглый стол и продолжили разговор в темпе, из которого Фома выпал почти сразу по нескольким причинам. Ему было неудобно за свои губы, ворочавшиеся с трудом от боли и усталости. К тому же, разговор проходил на весьма беглом английском и на неинтересные для него темы. Он полностью сконцентрировался на заказанном курином гуляше, лишь присматриваясь к американкам и сравнивая их мысленно с бразильянками.
   "Какие разные характеры у женщин этих двух совершенно разных народов! Как тяжко должно быть им, богатым и независимым девушкам из Нью-Йорка, смотреть и осознавать, что бедные бразильянки выглядят стройнее и красивее. Если бы я был женщиной, ни за что бы не решился проводить здесь свой отпуск." - думал он, слушая Кэт, которая рассказала с подробностями, как все случилось в сцене ее ограбления. Рыба ей не понравилась, показавшись слишком жирной, для того чтобы быть вкусной, и она уже посматривала на часы, поскольку они наметили отъезд ранним утром. Тонни рассчитался кредиткой, все остальные сбросились ему компенсационными наличными.
   - Вас проводить?
   - Да, конечно, если можете.
   - А мы куда? - спросил Тонни.
   - Прогуляемся? - ответил Фома вопросом.
   На освещенной центральной площади имени Жоао Альфредо уже собрались сотни молодых людей. Некоторые из них стояли с баночками пива или фруктовыми коктейлями в руках, ожидая какого-то события. На самом деле, Карнавал был еще впереди, и все, что могло произойти, уже происходило в элитном баре под открытым небом, куда и решили зайти двое чужестранцев через несколько минут.
   Осмотревшись немного по сторонам, они заметили двух девушек, которые, судя по всему, были не против познакомиться. Через некоторое время те признались, что поначалу приняли их за двух американцев, которых они, в принципе, не переваривали. Узнав, что перед ними голландец и новозеландец, тележурналистка Рамилла воспользовалась переводческими услугами первого и расспросила последнего о его планах. Когда Тонни сказал, что завтра уезжает, обе подружки потеряли интерес и скоро исчезли в толпе, выяснив видимо все, что им хотелось. Они обидели Фому абсолютным отсутствием внимания к его личности, который, сыграв роль переводчика между Тонни и Рамиллой, почувствовал себя немного использованным. Он снова проклял смолу кажу, испортившую ему физиономию и простоту, испортившую всю его жизнь.
   - Камилла, Рамилла, Тортилла... Тротила бы! - громкая музыка заглушала бессмысленность его болтовни и существования.
   Немного позже к ним подвалила компания богемных торговцев наркотиками, и один из парней предложил им купить не то покурить, не то вставиться чем-то посерьезней. После предостерегающего взгляда своего товарища, неизвестно чего испугавшегося, он скоро признался, что пошутил. Видимо, они опасались незнакомых иностранцев, выглядевших со своими короткими стрижками, уверенными подбородками, острыми ищущими взглядами и размалеванной кремом рожей, как сотрудники Интерпола, маскирующиеся под серфингистов.
   - Весь мир курит! - сказал Фома, после чего друзья - и те, и другие - обменялись перекрестными вопросительными взглядами. Возобновить тему никто не решился, поскольку, в этом смысле, всем было уже довольно хорошо.
   Тонни уезжал в Масейо и хотел вздремнуть хоть немного перед дорогой. Фома, выяснив, что в Олинде, как и в Ресифе, делать было нечего, тоже неожиданно решил взять ехать в столицу следующего штата - Жоао Пессоа. Рассвет подкрался незаметно, и они покинули бар, не дожидаясь закрытия. Показав друг другу на карте места, стоящие посещения, они вышли покурить на верхний уровень террасы. Городок почти улегся, и только снизу, в баре на площади, все еще доносились всепроницающие басовые частоты дискотеки, не собирающейся закрываться. Фома отдал половину травы Тонни, который не ожидал такого щедрого жеста. Одновременно попрощавшись, они пожелали друг другу спокойной ночи, что прозвучало довольно смешно, так как солнце уже выглядывало из-за средневековых куполов стоящих на холме храмов.
  
  

***

  
   Огромные агитационные щиты с фотографиями гладко выбритых политиков штата Пернамбуко сменились плакатами с усатыми лицами и предвыборными лозунгами политиков штата Параиба. Фому, познавательный интерес которого ограничивался женским полом и пляжами, этот факт взволновать никак не смог. Пляжей было не видно - они остались далеко справа, и единственным развлечением в автобусе для него стал разговор с молоденькой и симпатичной Дезирэ.
   "Какое чудесное имя! - восторженно подумал Фома, - совершенно под стать тем чувствам, которые она возбуждает! Как жаль, что господин Набоков забрал себе все лавры и громадой своего таланта вытеснил желание развивать эту тему - я бы непременно хотел добавить пару строк! Де-зи-рэ... Впрочем, сейчас подобная книга, даже написанная лучше (в вероятности чего я лично сильно сомневаюсь), уже не возбудила бы такого интереса: Интернет кишит виртуальными Лолами всевозможных возрастов и национальностей, а здесь в Бразилии - как бы даже и настоящих хватает... Неужели я так никогда и не найду свежую тему для моего романа? Сложно. Ведь не про Бразилию же писать, и не про мою историю! - Кому такое захочется читать? Хотя, как утверждал Лева, да и Владимир Владимирович, еще раньше его: не важно, о чем писать, главное - как писать! Ведь и Амелия стала лучшим фильмом года именно благодаря тому, какой светофильтр наложили на линзу - в большей степени, чем сценарию и даже исполнительнице главной роли... Хотя, она, конечно, тоже очень даже недурна... Je voudrai... Desire... от этого их слегка вибрирующего мягкого ррэ так и хочется сразу кому-нибудь впэррэдюлить..."
   При первом же намеке на приглашение переместиться со своего места в заднем от Фомы ряду, Дезирэ, юркнула, как мышка, и оказалась рядом, отчего у нашего героя учащенно забилось сердце. Она была отнюдь не прочь поболтать со словоохотливым гринго, вызвав этим завистливый и недобрый взгляд бразильского парня, сидевшего по левую сторону от прохода, в том же первом ряду. Фома угостил девушку неизвестными фиолетовыми плодами, похожими на яблоки лишь формой, которые ему навязали на перекрестке, когда водитель такси, привезший его на автовокзал остановился на светофоре. Через пятнадцать минут интенсивного обмена информацией и мнениями, Дезирэ достала из сумки и начала листать книгу основ одной из ультрасовременных экзотерических концепций, которые как грибы после дождя растут в наши дни, подтверждая новозаветные пророчества. Она рассказывала о себе, своей учебе, о жизненных планах и очень заинтересованно слушала суждения и впечатления Фомы о Европе, где сама еще ни разу не была. Что-то взрослое было в ее поведении, и Фома уже подумывал о том, куда они поедут ужинать, после того, как выйдут из автобуса...
   К безмерной его досаде, Дезирэ встретил дедушка, и она даже не помахала ему рукой, видимо, опасаясь ревнивых и озабоченных вопросов и комментариев.
   Было жарко и влажно. В Жоао Пессоа тоже шли дожди, но, исполнив просьбу, Всевышний временно прекратил это безобразие перед самым его приездом.
   "Эти летние дожди, эти радуги и тучи..." - вспомнил Фома песенку известной московской певицы, времен периода его полового созревания, исторически совпавшего с периодом застоя, когда он мчался на такси к городской набережной Тамбау. Добротные одноэтажные дома были обнесены невысокими заборами - уже без осколков бутылок или гвоздей, которые в некоторых регионах Бразилии служат дополнительной преградой и защитой от непрошеных гостей. На дорогах и тротуарах широких улиц виднелись свежие лужи, блестевшие золотом лучей заходящего солнца.
   "Тихие воды, спокойная атмосфера, никто не пристает, невысокие цены." - напишет он коротко в дневнике с черной обложкой, когда поедет через пару дней дальше по своему маршруту.
   Пожилой мужчина, владелец паузады, с усталыми глазами и медленными движениями, снисходительно позволив себя уговорить, отдал комнату за двадцать пять реалов за ночь, вместо запрошенных сорока.
   Передвижной комнатный вентилятор неожиданно напомнил Фоме шумом и запахом проводки бабушкин. Правда, тот был не с белыми пластмассовыми, но с красными резиновыми лопастями, а его подставка и корпус были сделаны из массивного никелированного железа. Раньше, в пятидесятые годы, подобные вещи, как утверждала бабушка, делали если и не навсегда, то, по крайней мере, на всю оставшуюся жизнь. Ему вспомнилось как, пользуясь временным отсутствием бабушки, варившей борщ на кухне, он подставлял под лопасти, незащищенные обрамлением и почти невидимые от вращения, газету Вечерняя Алма-Ата (бабушка никогда не читала почти ничего, кроме телевизионной программы.) Маленькие кусочки газетного конфетти разлетались при этом в разные стороны, а исходивший звук напоминал форсированные моторы спортивных мотоциклов, на которых дяденьки в касках гоняли мотобол на стадионе парка имени Горького. У Фомы накатилась слеза об ушедшем навсегда безмятежном детстве и он решил перебить подступившую к горлу ностальгию свежими впечатлениями.
   Прогулка по вечерней набережной Тамбау началась с того, что Фома, привлеченный дымом шашлыка, подошел к небольшому раскаленному мангалу. Молодой рыжеватый паренек раздувал красные угли кусочком картона. Почти так же это делали шашлычники в парке Горького, с той лишь разницей, что они использовали не древесный уголь, а ветви и корни саксаула, который придавал воздуху и мясу незабываемый аромат. Одну за другой, он съел несколько палочек, начав с нежных куриных сердец и закончив трудно жующейся говядиной. Наевшись досыта, он порекомендовал добродушному и скромному труженику попробовать бросить мясо на сутки в винный маринад - лучшего назначения некоторым бразильским винам было и не придумать. Поремигиваясь с дамами , которые сидели на скамейках, освещенных лампами дневного света, он не стал размениваться на лежащие на поверхности возможности.
   Надежда увидеть в толпе очередную девушку его мечты оправдалась довольно быстро. После получасового преследования, в лучших традициях несостоявшегося детектива, он познакомился с прелестной Антуанэт, кучерявой и загорелой блондинкой, которая ходила по магазинчикам и рынкам в сопровождении ее мамы. Не выдержав внутренней щекотки, Фома наглым образом представился им на улице и засыпал обоих комплиментами. Все вместе они попробовали местного фруктового мороженного, к которому, вообще говоря, наш герой был равнодушен, исключая период раннего детства, когда он умолял родителей купить ему любимое Эскимо с шоколадом и орешками. Затем дамы удалились, чтобы продолжить осмотр ларьков и магазинов, выразив надежду на встречу, правда, без определения сроков...
   - Вот так всегда! Рожей что ли не вышел? Вроде и сандалии новые, кожаные, испанские. Тут такие еще не сразу и найдешь - даром, что со скидкой купил...

***

  
   Утром выяснилось, что добраться до пляжа Тамбаба было не так легко, как он себе это представлял. Помимо этого, путеводитель утверждал, что на этот пляж - первый на его пути и единственный официальный нудистский пляж на Северо-востоке Бразилии - было настоятельно рекомендовано приходить со спутницей. Иначе могли не впустить.
   Спутницы у Фомы не было, но от поисков уличной проститутки, только для цели посещения пляжа, он отказался. Тем более, что проституток на улицах города он даже не увидел, что побудило его задать себе по этому поводу несколько философских вопросов.
   "Может педофилы и секс-туристы сюда просто не долетают, поскольку в Жоао Пессоа нет международного аэропорта? Нет спроса - нет и предложения? Либо социально-экономические проблемы успешно решены губернатором. А может, по совокупности факторов, как выражался товарищ майор?"
   В курортном поселке, пыльные улицы которого периодически перебегала пляжная публика, ему, единственному доехавшему до конечной остановки пассажиру, было предложено покинуть салон.
   - Пляж Жакума...
   "Какое почти казахское название у этого селения!"
   Такси Фома нигде не увидел. Он пересел в другой автобус, идущий в нужном направлении, но только до окраины поселка. По словам водителя, перекресток этот был довольно оживленным, но Фому, в его осиных темных очках и солнцезащитной шляпе милитаристского образца, никто подвозить не хотел. Медленно проезжавшие мимо водители и пассажиры лишь смотрели удивленными глазами на одинокого гринго, стоящего под палящим полуденным солнцем, как смотрели бы сельчане, где-нибудь в далеком среднеазиатском селении, на новый памятник давно умершему диктатору, который поднял руку и указывал единственный правильный путь. Они ни за что бы не решились остановиться и забрать каменную копию вождя с собой из надуманного опасения, что давно уже мертвый оригинал и его живые наследники, возможно, не оставят подобную фамильярность безнаказанной.
   - Что же это я так лоханулся! Не взял с собой ни воды, ни пива... Ну что ты смотришь на меня так пристально? Мы незнакомы, остановись - и мы познакомимся!... Надо было не дурковать, а захватить с собой права - машину бы взял на прокат, стоит-то центавы! А у вас что, уже наверное все в порядке, да? Машина-то хорошая... Да мне тут недалеко... Ну что ты лыбишься, как имбецил? Четыре места свободных, а мне тут совсем чуть-чуть - до Тамбабы..."
   Фома поймал себя на забавной мысли, склоняя на русском это странное название, а затем разлагая его по слогам:
   - Там-баба, Там-бабой, Там-бабе, Там-бабу, Там-бабы... Там бабы голые в Тамбабе! - и поскольку делать было совершенно нечего, он решил поупражняться в похабном стихоплетстве:
  

Вам хотелось бы в Тамбабу?

Не забудьте свою бабу!

На чужую не смотрите,

и в одежде не входите!

  
   Возомнив, что, как первого русскоязычного поэта, который первым воспел первый и, пока что, единственный официальный нудистский пляж региона, осчастливленные и благодарные местные жители, если бы они знали, кто(!) их просит остановиться, как минимум, должны были бы подвезти певца их голой свободы до самого места, Фома снова вышел из бесполезно узенькой полоски тени, брошенной крышей пустующего обшарпанного домика полицейского поста, и возобновил попытки.
   Новенький пикап-фургон (если вы не хотите, чтобы я назвал его стационным вагоном - Station Wagon), проехавший минут тридцать назад в сторону Жакумы, остановился на обратном пути, и супружеская пара пригласила перегревшегося романтика в салон. Задвижная дверь плавно отъехала после прикосновения к ней легкой женской руки, и Фома ловко заскочил в салон. От солнечного удара и огромных любопытных шершней, гнездо которых находилось где-то неподалеку, его спасли владельцы единственной благоустроенной паузады, расположенной как раз недалеко от того самого пляжа, куда нашего натуриста тянули любопытство и мешающие плавки. Через несколько минут они свернули с извилистой трассы на грунтовую дорогу и, миновав небольшую рощу, проехали с километр по глинистой дороге, кое-где размытой дождями. Слева появилась крыша паузады, автомобиль резко повернул и въехал через декоративные каменные ворота на почти пустую автостоянку. Размер и цвет грунта напоминали теннисный корт крошеный кирпич. С континентальной стороны площадка выходила к забору с калиткой, которая вела во двор. Две другие стороны параллелепипеда были естественно огорожены огромными зарослями колючих кустарников.
   Стрекочущие и порхающие звуки миллионов различных насекомых сливались в монотонный шипящий гул, который, не считая ветра, был единственным нарушителем идеальной тишины и напоминал звук пчелиной пасеки его родственников на озере Иссык-Куль, к которым Фома любил ездить в детстве на летние каникулы. Вид на океан заслоняли кусты, а шум его волн, отражаясь от высокого обрывистого берега, до стоянки не доходил.
   Фома решил спустится к воде, чтобы как можно скорее раздеться и начать загорать легально, но хозяева предложили посмотреть сначала их новенькую паузаду. После часа термической пытки во рту у Фомы основательно пересохло, и первым делом он спросил, было ли в наличии пиво. Одну за одной опустошив две баночки холодной Антарктики, он посмотрел на ухоженные пустующие комнаты, не лишенные вкуса. Единственным неудобством показался только не полностью выветрившийся запах краски.
   - Если бы я был не один, то непременно бы остановился здесь на пару недель! Идеальное убежище для влюбленных пар. Но на денек или два - с удовольствием. Правда, вещи нужно съездить забрать.
   Отказавшись от предлагаемых денег за пиво, дона Рената сказала тихим сбалансированным голосом:
   - Заходите на обратном пути, тогда и рассчитаетесь. Муж потом может подвезти до Жакумы, а сейчас он подвезет вас до пляжа - тут еще минут десять ходьбы.
   Из чувства нарастающего неудобства за еще никак не оплаченные спасение и гостеприимство, Фома вежливо отказался и решил разведать дорогу сам. На перекрестке тропинок он повернул налево и быстро дошел до старой деревянной лестницы, ведущей к воде.
   Лестница, однако, была поломана в нескольких местах. Огромные глыбы красноватой глины периодически срывались с высокого утеса, подобно подтаявшим кускам льда полей полярных тюбетеек, которые Творец, в назидание непослушных сынам, кромсал ножницами солнечных лучей через гибкие лекала озоновых дыр и стряхивал нагревшимися от раздражения пальцами океанских течений.
   Фома уперся левой ногой в глиняную глыбу и устремил в океан взгляд, достойный кадра из кинофильма, оправдывающего старые добрые времена колониализма. Внизу, по левую сторону, на роскошной полоске песочного пляжа длиной в добрых пять километров, виднелась одинокая человеческая фигура. Пол персоны из-за расстояния определить было почти невозможно, даже с его зрением. Наш пионер постоял с минуту, затем развернулся и бегом вернулся к развилке, где его уже ждал автомобиль владельца паузады.
   Роберто добродушно смеялся от предсказуемости поведения возможного будущего гостя:
   - Здесь поначалу, не зная дороги, можно заблудиться. Садитесь, садитесь, не стесняйтесь! - сказал он дружелюбно и добавил, - У меня все руки не доходят починить эту лестницу, но я ей скоро непременно займусь...
   Они спустились по крутому склону и выехали на асфальтированный участок дороги и автостоянку для посетителей пляжа. Раскланявшись несколько раз, Фома очень аккуратно захлопнул дверь, которая была так тронута его нежностью и обходительностью, что слегка скрипнула замком и попросила его (вместе с Роберто) сделать это еще раз, только немного сильнее.
   Легально попасть на сам пляж можно было только через проходную, вырубленную в зарослях кустарника. Она охранялась девушкой и парнем в фирменных майках Пляж Тамбаба. Другой возможный путь был вплавь, но Фома сразу от него отказался, не желая мочить ни рюкзака, ни его содержимого. К тому же, подобная десантная акция могла вызвать непредсказуемую реакцию персонала. Выбрав самый достойный вариант, он сделал независимое и самоуверенное лицо и убедился еще раз в том, что тактика рожи кирпичом отменно работает на всех континентах. Девушка, занятая следующими желающими зайти, лишь неуверенно посмела спросить его, одинокого мужчину, направляющегося в полузапретную зону:
   - Паузада?
   Фома едва заметно подмигнул охраннице из-под очков, и она уступчиво отошла в сторону. Немного позднее он увидел другого лысого гринго, гостя паузады, расположенной на самом пляже, с которым девушка, вероятно, его и спутала по той причине, что стрижка под ноль делает похожими друг на друга многих блондинов со светлыми глазами, особенно в темных очках.
   Народу на пляже было немного. Фома расположился в тени одинокой пальмы, растущей на песке, неподалеку от воды. Подстелив напоминание о Камилле под свое голое тело, он прилег отдохнуть. Нагревшись, наш нудист подурачился в чистых высоких волнах - то подныривая под их двухметровую мощь, и отталкиваясь ото дна, то выпрыгивая в неудачных попытках имитировать дельфинов и оказаться выше гребней. Вволю умаявшись, он вернулся к своим вещам и продолжил записывать легко рифмующиеся куплеты частушек в дневник, подаренный ему на работе к Рождеству:

Всю одежды - на трубу,

что в песочек вкопана

Ну а с бабой в Тамбабу

мы пешком притопали

  
   Ему, человеку весьма далекому от литературных кругов и давно забывшему уроки русского языка и литературы (что там приблизительно было ямбом, а что хореем?), все-таки, немного резало слух несогласование окончаний слов вкопана и притопали, но замена на вкопали требовала, для сохранения ритмики, смещения ударения на первый слог. Без консультации со специалистом в области славянской словесности, наш поэт на это не решился - даже с учетом того, что русским поэтам такие отклонения от правил ударения прощались не реже, чем косноязычие прощалось советским политикам.
   Вспомнив, что, на самом деле, он был один, Фома подумал, что начинающий поэт, как и любой автор, должен стараться быть если и не правдоподобным, то, во всяком случае, честным, и уж если не к возможным читателям, то, по крайней мере, к самому себе. Он тут же убедился, что честность тоже иногда может быть оплачена Небесами, написав немного лучше:

Всю одежду я - на стул,

что в песочек вкопан.

Жаль, без бабы в Тамбабу

я пешком притопал

  
   Его, конечно, подвезли, но для поэтической яркости и политической дерзости, он решил оставить притопал, намекая на необходимость учреждения маршрутного автобуса, который бы отправлялся сюда прямо с центрального вокзала Жоао Пессоа.

Ну а бабы в Тамбабе,

Как они?

Да, так себе...

Шведки, да голландки,

да американки

  
   Тут он почувствовал, что снова немного соврал, поскольку не мог с точностью определить, было ли это именно так. На пляже действительно присутствовали представители каких-то северных народов, но интересоваться их происхождением было только для того, чтобы создать правдивый шедевр, бы чересчур нелепо и крайне некультурно. Наконец, услышав слово sсhat (по-голландски означающее сокровище и употребляющееся в тех же случаях, когда американец или англичанин сказали бы darling, sweatheart или honey, а русский - солнышко, радость или зайка), он немного успокоился.
  
   "Зачем я все это сочиняю, да еще записи делаю? Для кого? Эта мортирно-сортирная поэзия, никогда не найдет своего читателя. Тем более, что на поэзии в наши дни даже каторгу не заработаешь, - непопулярный жанр, разве что частушки какая-нибудь Валька-Пердючка споет... или Светка-Розетка... Санька-Сбербанька, Таник-Нефтяник... В Бразилии русских слишком мало, а нудистов среди них, наверняка, еще меньше. Может быть, я, вообще - единственный русский нудист в Бразилии! Ну, конечно, вечно это длиться тоже не может, но на данный момент, вполне реально."
   Обратив внимание, что бразильянок вокруг было совсем немного, и они предпочитали оставаться либо в бикини, либо в монокини, он продолжил:
  

Бразильянки не идут

видно, честь свою блюдут

Раздеваться до гола

смелость их и подвела

  
   Фома вспомнил старый анекдот советских времен, когда плохо говорящий по-русски товарищ в кепке просит официантку принести список блюдей!
   - Может вам меню?
   - Можно и тебю!
   Посетовав, что перевести этот анекдот, как и его рифмованные мысли на любой другой язык, без некоторой, или полной потери рифмы или смысла, было бы невозможно, поскольку их каламбурность очевидна лишь в оригинале, он остановился на слове блюдут, которое ему не совсем нравилось. Фома не мог вспомнить правил спряжений и склонений, чтобы выбрать правильную форму этого редкого глагола, который он помнил лишь в инфинитиве. Решив оставить, как есть, он снова начал перебирать возможные рифмующиеся окончания:
  

Ну а русским в Тамбабе

сразу, брат, не по себе...

Так что, больше в Тамбабу

я без бабы не иду

  
   Вжившись в роль обывателя с поэтическими наклонностями, он решил писать, пока пишется и безответственно добавил совершенно самоуверенные строки, которые можно было, хоть сейчас, по его мнению, нести в рекламное бюро с клиентами в туристическом бизнесе где-нибудь в Москве или Ленинграде (подсознательно, он все еще не мог отвыкнуть от советского имени этого города - вероятно потому, что оно легче писалось и произносилось):
  

Приезжайте в Тамбабу - с бабами я помогу!

  
   Вспомнив, что он уже раз и навсегда передумал звать русских туристов в Бразилию и ревностно решил оставить ее одному себе, как жену, как собственность, которую отдавать в публичное пользование значило бы стать поденщиком, бессовестным альфонсом, эгоистичным сутенером, Фома счел, что муза задержалась в гостях слишком долго и, видимо, пропустит следующий свой визит по этой же причине. Он решил закончить стихоплетство и внимательнее осмотреться на предмет наличия достойного контингента.
   - Ох, красива Тамбаба - только бабу бы сюда! - вырвалось у него уже само собой, но записывать эту пошлятину в блокнот Фома Михайлович не стал. Поэтический понос не пропадал, и ему, уже уставшему от переборки русских слов в голове, захотелось переключиться на португальский, который в последние дни, казалось, совсем не изучался, как он себе пообещал, а лишь шел автоматом.
   Фома бросил вещи в рюкзак и поднялся по небольшому песчанистому уступу к столику пляжного ресторана, где он оставил верхнюю одежду, чтобы забить место. Подстелив бархатное полотенце, он присел на стульчик и положил ноги на другой, скрестив их больше по привычке, нежели из стеснения. На помахивание рукой никто не отреагировал. Немного поколебавшись, он взял пример с бразильцев и издал звук, использовать который для привлечения внимания решается не всякий тактичный европеец, уважающий права человека:
   - Пссыть!
   Не заметив ни тени недовольства, какое подобный звук вызвал бы у любого служащего общественного питания в первом и даже втором мирах, Фома попросил мулатку, подбежавшую в некоем подобии рыбацкой сеточки (что было ее единственным одеянием) принести бутылку пива. После небольшого колебания, он подозвал ее еще раз - правда теперь уже щелкнув средним и большим пальцами правой руки, что по его мнению унижало достоинство несколько меньше - и заказал куриное рагу. Он съел его с зеленым салатом, но без предложенного переваренного белого риса. Принципы раздельного питания, вычитанные у натуропата, запрещали одновременное употребление белков и углеводов.
   Достав голландско-португальский разговорник, он изредка начал посматривать из-под очков на бразильцев, как и он, сидевших за столом без одежды, всего в пяти шагах от его расслабленно вытянутых ног. Все приблизительно его лет, они громко разговаривали и смеялись над шутками одного из трех мужчин. Темы их разговора Фома не улавливал, пока после банального прикуривания от его зажигалки не стало ясно, что компания обсуждала именно его. Они познакомились и выпили вместе прозрачного сладковатого пива, определить изготовителя которого, не взглянув на этикетку, в Бразилии весьма непросто, поскольку фирмы, выпускающие этот напиток, предпочитают конкурировать не вкусовыми новшествами, а красотой рекламирующих их товар девиц.
   - Вы бишо или биша (зверек или зверушка)? - спросил Фому коротко подстриженный мужчина, представившийся впоследствии Жоржем. Как выяснилось немного позднее, Жорж оказался президентом бразильского филиала международной правозащитной организации. Он имел в виду, активным или пассивным гомосексуалистом считал себя гринго, как будто обстоятельства места всегда определяют содержание объектов и субъектов - даже в таких сложных вопросах, как половая ориентация.
   Фома, который во времена своей юности в своем родном городе бросился бы с кулаками на обидчика за то, что его при людях назвали педерастом, за десять лет проживания в свободной от многих предрассудков Голландии, освоился со свободными нравами и уже привык к тому, что гомосексуалисты нередко задавали ему наводящие вопросы на нудистском пляже в Гааге. Совершенно без гнева, сарказма или обиды, он рассмеялся и спокойно ответил по-английски:
   - Straight!
   Он дополнительно прокомментировал это слово, известное всем гомосексуалистам планеты, движением правой руки, которое немного смахивало на жест Никиты Сергеевича Хрущева с ботинком в ООН, о котором в мире еще не забыли, в свидетельство чему бразильцы сразу напомнили об этом прецеденте, который Фома не помнил, поскольку, его тогда еще и в проекте не было. В голове у Фомы значительно крепче закрепились репетиции, съемки и синхронизация фразы:

If people went straight,

is what my daddy says,

We could leave 500

or 1000 years

  
   Фрагменты сценических решений, использованных в работе над его последним видеоклипом, настолько прочно засели в подсознании Фомы почти на рефлекторном уровне, что он не мог отделаться от этого жеста, который всякий раз случался с ним, как тик, если он произносил слово straight. Может быть потому, что эта работа была его последней надеждой прорваться на музыкальный рынок, безнадежно переполненный, как он самокритично считал, и другими посредственностями и бездарностями, единственное преимущество которых было то, что они оказались у кормушки шоу-бизнеса, а он не оказался. Полгода назад, когда у Фомы случайно появились небольшие деньги (естественно не свои, а занятые в банке), его гаагский друг согласился сделать всю техническую работу совершенно бесплатно. Фома заплатил лишь за пленку, ее проявку, сканирование, аренду камеры, да обед фигурантов, которых Валера пригласил из числа своих знакомых. Они сняли клип летом и закончили его монтаж перед Рождеством. Фома торопил Валерия, который был занят семьей и попадающимися под руку оплачиваемыми работами. В обмен на часы, которые Валерий занимался монтажом, Фома бейбиситерствовал с его непоседливым ребенком, изредка заходя в рабочую конурку (метр на два) для обсуждения творческих и технических решений. Результат - двадцать копий пятиминутного клипа на видеокассетах - он разослал перед отпуском всем основным телевизионным и записывающим компаниям - на тот, кажущийся уже почти нереальным, случай: А вдруг, возьмут и позвонят, возьмут и выделят бюджет на более приличную запись и продукцию, возьмут и захотят сделать из меня новой звездой телевидения и радио, героем скандальных журналов... Знаменитость, как таковая, была ему совсем не нужна, но уж очень хотелось заработать хоть каких-нибудь реальных денег, достаточных чтобы решить все вопросы: нанять хорошего адвоката родителям, рассчитаться с долгами и иммигрировать в Бразилию с чистой совестью...
   - А вы знаете, что мы находимся вблизи Самой Восточной Точки Америки? - спросил скрипач оркестра местной филармонии Жоао. Он бывал в Москве еще во времена Брежнева и у него сохранилась светлая память о тамошнем друге, Алеше, с которым они очень здорово провели время. Когда с выяснением сексуальной ориентации всех присутствующих было покончено, Фома достал карту и посмотрел на нее, чтобы убедиться в справедливости утверждения.
   - Ага, правда, вот тут - Жакума, а тут - Тамбаба...
   - Тамбаба, - исправил ударение Жорж, сделав его на втором слоге, вместо последнего, что поставило под сомнение поэтическую ценность некоторых из недавно написанных Фомой строк.
   - А вот здесь написано - Самая Восточная Точка Бразилии, - продолжил Фома, это недалеко от города, отсюда километров двадцать...
   - Совершенно верно, но Бразилия - самая восточная страна Америки, - резонно возразил Жоау.
   - Тогда, все верно, - согласился Фома, - Как странно и символично, наверное, осознавать, что вы первыми встречаете солнце на целом континенте. Город-Пляж Восходящего Солнца!
   Влюбленные Лидия и Максимо, сидевшие рядом друг с другом, не принимали активного участия в разговоре. Максимо спросил, не было ли у Фомы сигарет. Тот протянул по одной всем желающим, каковыми оказались все четверо его новых знакомых, но сам не закурил, вызвав этим следующий вопрос:
   - Вы не курите?
   - Я курю иногда, но... предпочитаю другие вещи...
   - Ага! Другие вещи?! Ну да, мы совсем забыли, что вы из Голландии, - подмигнув, улыбнулся Жорж.
   - Мы тоже курим, в основном, другие вещи, - сказала Лидия с улыбкой.
   - Так что можем пойти сделать базеаду в машине, если хочешь, - предложил Жоао.
   Фоме вовсе не хотелось идти пятьсот метров только для того, чтобы курить тайком, да еще с малознакомыми людьми, в машине на стоянке, куда могла запросто заглянуть полиция. Он предпочел остаться у воды и искупаться еще раз.
   Солнце уже собиралось зайти за высокий живописный утес, который приютил у подножия, украшенного палитрой разноцветных камней, глины и зелени, пляжный ресторанчик и небольшую первобытнообщинную паузаду. По удавшемуся замыслу владельца, архитектура в стиле индейских жилищ создавала впечатление некой оторванности от цивилизации, что было рассчитано, в основном, для привлечения иностранных горожан, которые устали от каждодневной квадратной стерильности у себя дома.
   Вернувшись из воды, Фома разговорился с оставшимся в тени Жоржем, который наслаждался видом и остатком пива.
   - Ну как, красиво у нас? - спросил Жорж, вытирающегося Фому.
   - Да, просто слов нет! Кстати, скажи мне, почему на всю Бразилию только один нудистский пляж?
   - Нет, есть еще несколько на Юге - там немецкие иммигранты живут, у них с этим делом попроще... Видишь ли, наша страна католическая, нравы довольно консервативные...
   - Место красивое, пляж входит в десятку лучших в Бразилии, а туристов здесь, тем не менее, совсем немного, - почти с вопросительной интонацией констатировал Фома, выгоняя воду из ушей прыжками на пятках, поочередно наклоняя голову то влево, то вправо.
   - Ну и прекрасно! Представь, если бы здесь было как в Ресифе или Рио! Вся прелесть мгновенно бы исчезла. Сейчас этот пляж почти наш частный. Это наш с тобой секрет, договорились? - Жорж улыбнулся, - Сам приезжай, а друзей с собой звать не надо... А то приедешь в один прекрасный день отдохнуть, а пляжа нет - одни туловища вокруг... Мясо...
   Было трудно уловить, шутил ли Жорж, или говорил серьезно. Он был первым бразильцем, который признался Фоме, что деньги туристов ему лично были не важны и даже не нужны.
   Место, действительно, было очень красивым. Причудливых форм крохотные островки и полуостровки, выточенные ветром и волнами, на радость детям и взрослым были окружены небольшими лагунами. Каменистые перешейки замыкали полоски желтоватого песочного пляжа по краям и в середине, ограждая голое бесстыдство надежными естественными преградами от непрошеных гостей. На вершине одного из прибрежных островков пророс и превратился в молодую пальму, неизвестно каким образом попавший туда, кокосовый орех. Глядя на это деревце можно было задать множество разных вопросов, и даже поспорить.
   - Может мне попросить здесь политического убежища? - мечтательно, но с нескрываемым юмором спросил Фома.
   - Не дадут. На каком основании? Голландия - свободная демократическая страна, - почти серьезно ответил Жорж, словно не поняв шутки.
   - Тогда попрошу убежища климатического или сексуального.
   - А-а, дружище, все любят тепло и красивых женщин. Ты, знаешь ли, дорогой, совсем не единственный!
   - Ну, если уже даже правозащитники отказываются помочь, тогда придется жениться...
   Фома с грустью вспомнил, что уже скоро он снова окажется в плену холода и дурмане скюнка (skunk), который пахнет каннабисом на полверсты, благодаря химическим удобрениям и интенсивному искусственному ультрафиолету.
   Жоао, Лидия и Максимо вернулись, а через минуту к компании подошел огромный мужчина. Чрезвычайно полный и загорелый, без одежды он напоминал вождя тропического племени, что было не так уж и далеко от действительности. Весьма грозным командным голосом, которому позавидовали бы многие полководцы, он стал читать мораль. Фоме почудилось, что речь шла о запретной в Бразилии марихуане, но позже он понял, что причина тирады была другая. Начав с того, что Лидия сидела в плавках, что запрещалось, поскольку пляж был строго голый, а не topless и закончив тем, что она была единственной женщиной на четырех мужчин, что также не поощрялось, он пригрозил выгнать друзей и пообещал приказать на проходной больше их никогда не впускать.
   Максим возмутился по поводу того, что бразильцы снова стали свидетелями и жертвами позитивной дискриминации иностранцев, которым вождь ничего не смел сказать, безнаказанно срывая плохое настроение только на своих земляках, но короткая команда Жоржа заставила его примолкнуть и извиниться перед толстяком за реплику. Фома, которому стало немного неудобно за свою неприкасаемость, граничащую с парламентским иммунитетом, заказал следующую бутылку пива.
   - Не переживайте, это не только в Бразилии так, - сказал он, припоминая пару похожих случаев, происшедших с ним в других странах, - А что, неужели этому борову ничего нельзя было ответить? Какое право он тут имеет раздевать насильно?
   - Эта свинья думает, что, владея паузадой и рестораном, можно безнаказанно возомнить себя также владельцем пляжа! А пляжи принадлежат народу, - пояснила Лидия Фоме, несведущему в местных раскладах, снимая с себя плавки, после того как человек-гора удалился походкой абсолютного чемпиона по борьбе сумо.
   - Нудизм в Бразилии, как ты уже знаешь, запрещен, - дополнил объяснение Лидии Жорж, - а то, что здесь разрешен, это, так сказать, и его заслуга. С ревностью владельца и первооткрывателя он защищает завоеванную территорию и лишь поэтому напускает на себя облик моралиста. Покрикивая на земляков, он отпугивает тех, которые приходят, чтобы просто поглазеть, а сами не раздеваются. Но, естественно, вынужденный считаться с кошельками иностранных туристов, которые платят за ночь в его неблагоустроенном сарае по семьдесят реалов и позволяют ему тем самым ездить на хорошей машине, ничего не делая, кроме, как ходить по этому заповеднику и показывать свою власть, он закрывает глаза на тот факт, что иностранца на проходной без женщины пропускают, а бразильца, в принципе, нет.
   - Да, как вид, мы еще не так далеко ушли от обезьян, - задумчиво улыбаясь заметил Фома, прощаясь с последними лучами солнца, которое уже на три четверти скрылось за утесом, - но вас, однако, тоже пропустили?
   - Пропустили, только потому, что меня здесь все очень хорошо знают, - объяснил Жорж, напомнив Фоме, кем он работает, - побаиваются.
   - Как похожи наши страны!
   - ???
   - Я имею ввиду не Голландию...
   У воды стало немного прохладнее, и компания двинулась в сторону стоянки. По дороге они задержались на первой половинке пляжа, где в одежде находиться разрешалось. Жорж разговорился со старыми знакомыми в ресторанчике, который был единственной альтернативой поблизости и принадлежал другому владельцу. Высокий и широкоплечий Флавио - мужчина средних лет с огромным животом, который несколько мешал ему видеть аккорды на гитарном грифе - мастерски и чуть лениво перебирал струны.
   После нескольких бутылок пива и хорового пения популярных бразильских песен Фома осмелился занять у него инструмент. Под дружные аплодисменты он исполнил песню русских цыган Дорогой длинною, которую многие ошибочно считают американской, после того, как на эту, по сути, народную мелодию (тогда еще ненавистных русских) кто-то в Голливуде умудрился написать английскую лирику, использовать ее в фильме и сделать известным хитом. Один израильский кинорежиссер, с которым Фоме однажды посчастливилось очень недолго поработать на съемочной площадке в качестве фигуранта, даже отказался использовать в импровизированной новогодней сцене отрывок из этой песни. Побоявшись претензий, он не поверил ни одному из присутствующих русскоязычных, что песня была их народной, что, в принципе, не давало абсолютно никакого права приватизировать ее мелодию, как нельзя присвоить воздух, океанскую воду или солнечный свет.

...Good by, good by, my friend...

...да ночкой лунною...

  
   Они просидели в ресторанчике до наступления темноты и вышли через проходную, охрана с которой была уже снята. На стоянке компанию ждал сильно запыленный Ауди Жоржа. Лидия и Максим отлучились на десять минут, не оставляя сомнений у оставшихся в салоне о цели их прогулки.
   - Здесь все, как у нас, - сказал Фома, скручивая самокрутку из не склеивающихся бумажек, на которые фабрикант пожалел клея, - народ горячий. Жалко только, что папиросы не продаются.
   - Так ты и организуй экспорт!
   В магнитофоне закрутилась кассета с довольно заезженной записью альбома Зеки Балейро, певшего о своем сне визита в Москву и танец с казаками. Когда вместо десяти обещанных минут прошло двадцать, Жорж, кашляя от очередной глубокой затяжки, вышел на улицу, чтобы найти потерявшихся друзей. Наконец, когда все были в сборе, они тронулись и чрезвычайно медленно поехали в город.
   Как самый крупный и по праву гостя, Фома сел впереди. Он слушал новую для него музыку и разговаривал с Жоржем о правах человека, а также правах личности, что, как оказалось, было совсем не одним и тем же, поскольку личность - это не всегда человек и наоборот, человек - это не всегда личность. Вдруг Жорж ударил по рулю ладонью и крепко выругался, вспомнив детей женщин, вынужденных зарабатывать на жизнь арендой тела. Он пропустил нужный поворот. Развернувшись у поста полиции, в котором было по-прежнему пусто, и проехав пару километров назад, они свернули налево и проехали по проселочной дороге. Луна периодически выглядывала из-за облаков, освещая небогатые растительностью холмы, очень похожие на холмы Чуйской долины. Из памяти Фомы всплыло другое случайное знакомство с человеком, чем-то неуловимо и необъяснимо похожим на Жоржа.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"