Сальвадор
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Сальвадор
Предисловие
Однажды летом, где-то в конце июля, мы возвращались на машине из поездки за границу. Европейский вариант столь популярного сейчас сельского отдыха оправдал себя "на все сто". На целых десять дней мы оторвались от питерской суеты, кайфуя в полном одиночестве на берегу чистейшего озера. Купались каждый день, ловили рыбу, жарили мясо на углях, парились в бане и распаренные прыгали с мостков в воду, - одним словом, делали все, что положено делать таких случаях. По вечерам устраивали блюзовые джем-сейшны, а то и просто тихо пьянствовали. Когда тишина нам надоедала, мы оседлывали своих четырехколесных мустангов и отправлялись на осмотр одного из ближайших городов, в первую очередь не пренебрегая столицами достославных прибалтийских республик.
В общем, отдых удался на славу. Мы возвращались в Питер в самом радужном расположении духа, хотя и слегка уставшие от семисоткилометрового пробега. И вот въехали во двор своего дома, пробрались между плотными рядами автомобилей, движимой собственностью наших горячо любимых соседей по многоквартирнику. Еще каких-то полминуты, выворачиваем из-за угла дома - и вот она, наша парадная!
Странное ощущение. Вроде все, как всегда. Да что-то не так.
Ага! Прямо рядом с нами, всего в каких-то трех метрах на тротуаре, в углу между крыльями лестничного пандуса, лежит нечто, своими размерами и формой напоминающее взрослого человека. "Нечто" прикрыто белой простынкой, из-под которой с головного конца разлилась бордовая лужица, уже успевшая пропитать края простыни. Здесь же, прямо рядом с лужицей на корточках сидит человек в светлой рубашке и брюках, и что-то сосредоточенно пишет на листке стандартного формата, закрепленном на планшете.
Ага, вот еще. Затесавшись между автомобилями жильцов чуть подальше от парадного, к тротуару прижался бело-синий полицейский фургон.
Т-а-а-к! Ничего себе, дом родной встречает! Трупами! Вытаскиваем из багажника свои баулы и, нервно оглядываясь на лежащее на асфальте белое веретено, поднимаемся вверх по лестнице. Входим в подъезд. Лицо консьержки загадочно-трагично-сопричастное. Похоже, что-то знает.
Мы:
- ?..
Она:
- Это паренек, что с двенадцатого. Этой ночью, скорее даже, рано утром, часов в пять, выбросился с лестничного балкона своего этажа. Вот, что несчастная любовь с людьми делает...
Дальше идет пустое бла-бла-бла. Понятно: больше ни хрена не знает. Поднимаемся в лифте и заходим, наконец, домой.
Я смотрю на лица жены и сына и пытаюсь понять, какое впечатление произвело на них недавнее зрелище. Сам-то я - калач тертый, за двадцать лет работы на всяких упокойничков насмотрелся. А как они? Что чувствуют? Не испугались? Да вроде бы, нет. Жена спокойно разбирает сумку. На лице сына блуждает мечтательно-романтическая улыбка. Хорошенькое дело! Ничего себе, адекватная реакция на актуального жмура.
"Ты чего?", - спрашиваю. В ответ слышу ахинею, в которой странным образом перемешаны Маяковский, Есенин, Курт Кобейн, парочка хорошо всем известных молодых веронцев и почему-то Виктор Цой.
На мой взгляд, самоубийство - это отвратительное предательство.
По большому счету, мне глубоко наплевать, как относится к подобным вещам церковь или там, скажем, дядя Вася из соседней квартиры. Однако мне совсем не все равно, что думает об этом мой собственный сын. Особенно в свете того, что эта смерть произошла так близко.
И вообще, меня, как и любого другого человека с нормально устроенными мозгами, не может не напрягать ситуация, когда молодые люди, - юноши, девушки, подростки, а то и вовсе школьники, - сыплются с крыш и из окон, что твой горох. Что же это такое?! Только за последние месяцы в Питере до десятка прыгунов. А по стране и того больше! И все по большей части молодняк. Ведь это просто заговор какой-то! Знаете, как говорят? Один раз - случайно, второй раз - нарочно, а третий раз - привычка. Я так думаю, сейчас ситуация где-то на уровне второй части данной идиомы. И самое главное, чтобы программа не была реализована до конца, то есть не вошла в привычку. Чтобы количество не переросло в качество. Потому как это качество, вне всякого сомнения, деструктивного свойства. Оно-то и возложит последний камень на могилу человечества. И не факт еще, что само почиет рядом с ним.
1
Серега Шульженко (для друзей - просто Шу) сидел за своим рабочим столом в общем кабинете оперов убойного отдела главка, подперев руками раскалывающуюся голову, и боялся сделать лишнее движение из-за подкатывающей к горлу тошноты. Аспирин, которым его ссудила сердобольная Ленка из отдела кадров, почему-то не торопился облегчить серегины похмельные страдания.
Да уж, вот что значит опыт и выслуга лет! Он вчера проставлялся коллегам по отделу, вписывался, так сказать, в коллектив. Так вот, они, пеньки старые (в подавляющем своем большинстве), скушали неимоверное количество беленькой, а с утра - им хоть бы хны! После совещания у шефа взяли ноги в руки и разбежались по своим делам. А он, Серега, молодой и перспективный, только-только вылупившийся из Университета МВД, неплохо тренированный, как ему казалось, пятью годами курсантских пьянок, сидит сейчас, и хлещет минералку, и боится лишний раз пошевелиться.
Н-да! Жизнь не задалась! Вот, взяла, и прямо с утра пошла как-то наперекосяк. За окном который день, не переставая, сыплет дождь. Пасмурно на улице, и хмарно на душе. Чертов Питер! Говорил же батя, давай, мол, в Москву! Все устроим, людей нужных подтянем. И ведь нашел бы, с его-то афганским прошлым и ментовским настоящим. Нет же! Захотелось самостоятельности. Романтика, блин! Питер - колыбель русского рока, мосты-статуи-дворцы, улицы разбитых фонарей, криминальная столица! О дождях как-то поначалу не думалось. Но боже мой, как они достали Серегу Шу! Ему, возросшему на берегах теплого моря, вскормленному от щедрот краснодарской земли и согретому ласковым южным солнцем, вся эта мерзослякость становилась поперек горла. Хотелось выть от тоски и поскорее поставить себе согревающий компресс на внутренние органы. Желательно водочный.
От упоминания водки Серегу чуть не стошнило.
Потихоньку, со временем, Шу в Питере пообвыкся, и даже приезжая в отпуск к матери, через пару недель непрерывного июльского черноморского пекла начинал все чаще посматривать на северо-восток. Но сейчас же - вообще что-то невообразимое! Льет и льет который день. Ветрюган холодный, пробирает аж до костей. Дело к ноябрю. Скоро, скоро, видать, и мухи белые полетят.
Шу глубоко вздохнул и сделал очередной глоток минералки. Да-а-а, засада!
Шеф еще, иманапуп, заданьице подбросил! А ведь не захотел никого из "стариков" напрягать, все на меня свалил! Вот пусть только кто-нибудь попробует сказать, что в убойном отделе главка нет дедовщины! Маринует человека на бумажной работе, а до настоящего дела не допускает. Ведь сразу было понятно: висяк. Нет, не глухарь, конечно. В деле-то как раз все ясно. Но висяк - точно! На одни отписки пачку бумаги изведешь, и руки сотрешь по самые локти!
Шу с отвращением посмотрел на тощую папку с делом. В ней лежало всего два листка. Один - заявление от родителей школьницы, выбросившейся из окна своего шестнадцатого этажа.
А второй листок, отпечатанный на официальном депутатском бланке, собственно, и являлся (в купе с похмельным синдромом) причиной сегодняшнего серегиного некомильфо. Депутат петербургского ЗакСа Козырева Наталья Константиновна, посредством данного эпистолярного шедевра обращалась, ни много ни мало, к самому начальнику ГУ МВД города, и писала, что так, мол, и так, молодые люди, подростки и школьники во множестве совершают самоубийства, а полиции и дела нет. Приедут, констатируют факт, и - все на этом. Никаких попыток разобраться в ситуации не предпринимают. Вот и данное заявление родителей (прилагается) цинично отфутболили. А не кажется ли глубокоуважаемому господину генерал-полковнику, что за сходством обстоятельств гибели всех этих молодых людей, массовым характером самоубийств, а также и тем, что произошли они в узком интервале времени, кроется некий злой умысел? Вот, например, у нас, инициативной группы во главе с депутатом Козыревой, после предварительно проведенного собственного расследования, такого сомнения не возникает. В частности, нами установлено существование в Санкт-Петербурге некоей молодежной группы, которую сами участники называют "Прорыв". И если цели и задачи данной группы весьма тривиальны и не новы - изменение мира к лучшему, - то вот пути достижения прослеживаются неявно. И что уж совсем нехорошо, ко всему этому как-то привязаны и самоубийства. Причем чаще всего речь идет именно о прыжках с высоты...
Далее шел перечень ссылок на интернет-ресурсы, где можно было почерпнуть кое-какую ценную информацию, имеющую отношение к рассматриваемому вопросу. Завершалось все, как и следовало ожидать, более или менее прозрачными угрозами в адрес руководства городской полиции, что "ежели вы не..., то быть в Питере русскому бунту, бессмысленному и беспощадному".
В левом верхнем углу документа мелким и малопонятным подчерком была проставлена резолюция главы ГУ МВД. В первой ее части начальнику управления организации охраны общественного порядка и взаимодействия с органами исполнительной власти предлагалось в кратчайшие сроки разобраться, кто отказал несчастным родителям, и примерно наказать виновных, а также взять ситуацию под личный контроль. Во второй части - начальнику следственного управления: "Проверить факты. О результатах доложить в трехдневный срок". Ниже начальственного росчерка в порядке субординации стояли визы соответствующих должностных лиц, вплоть до серегиного шефа.
Глядя на чередование всех этих закорючек, исполненных в разных оттенках синего, Серега почти физически ощутил, как шарахнул его по плечам этот снежный ком, скатившийся по вертикали власти. Уровень депресняка подскочил до небес, словно стрелка аттракциона для измерения силы, того, что стоит в ЦПКО, по которому лупят резиновым кувалдометром. Во рту сушь, в башке гул, в животе революция.
Когда отчаяние Шу почти достигло своего апофеоза, дверь кабинета приоткрылась. Еще никто не вошел, но стал слышен голос шефа, разговаривавшего с кем-то в коридоре. Шу сделал титаническое усилие, собрал в более-менее оформленную кучку раскатившиеся по всей башке шарики, и преданными глазами уставился на дверь. Сначала в проеме показалась папка (шеф постоянно читал какие-то документы, даже на ходу), а потом и сам подполковник Величко, начальник убойного отдела и непосредственный серегин бог и царь. Не отрываясь от чтения, он прошел по кабинету и остановился, только упершись в серегин стол. Поднял глаза и пару секунд молча взирал на Шу, будто вспоминая, что это за молодой человек с помятым лицом находится в его родном отделе. Потом в глазах шефа проскочила искра узнавания, уста разверзлись и...:
- Так, Шульженко, ты чего до сих пор здесь?
- Да вот, с делом знакомлюсь..., - промямлил Шу, еле ворочая языком.
- С делом, говоришь? - Величко мазнул взглядом по несчастной серегиной физиономии, по початой бутылке с минералкой и по раскрытой папке с двумя сиротливыми листочками. - Ты, вот что, Сережа! Иди сейчас... м-м-м... работай. Ты понял меня? На вечернее совещание можешь не приходить. Но завтра с утра первый объем вот по этому делу, - шеф выразительно постучал согнутым указательным пальцем по депутатскому запросу, - вынь и положь! Понял?
Не дожидаясь ответа, подполковник отбыл восвояси, снова уткнувшись в папку, и бормоча себе под нос что-то вроде "Эх, молодежь!".
2
Тот же день, около 2 часов пополуночи. Серега Шу устало откинулся на спинку вертящегося кресла, отодвинул от себя ноутбук и потер покрасневшие глаза. Ну, вот. Вроде "объем по делу" начал хотя бы как-то вырисовываться. Будет, что завтра утром (пардон, уже сегодня!) положить шефу на стол. Нельзя не ценить доброе отношение начальника, а уж подставлять его при таких жестких сроках - полное свинство. А он, Серега Шу, вовсе не свин! Ну, совсем не свин. Хотя сегодня с утра... А тем более, вчера вечером!.. Эх, лучше не вспоминать, лучше подумать о работе!
Когда Величко выгнал его утром на воздух, Шу перво-наперво поспешил домой и, поставив будильник, завалился в койку. Три часа сна существенно облегчили молодому алкоголику жизнь. А куриный бульончик, употребленный в ближайшем кафе сразу после, довершил процесс возрождения феникса из абстинентного пепла. Завершив обед, Шу постоял пару минут на пороге кафешки, и, облегченно выдохнув, - наконец-то отпустило, - нырнул под дождь, прижимая к боку пижонскую кожаную папку, подарок отца на окончание универа.
От встречи, на которую он отправился, предварительно договорившись по телефону, отвертеться у Сереги не было ни единого шанса, как бы сильно он этого ни желал. Беседы с людьми, убитыми горем, приятными может назвать только законченный циник или мазохист. Тем не менее, это часть работы оперативника. Либо ты принимаешь на себя этот груз, либо уходишь из профессии.
Мать Леры Сурьминой, так звали погибшую девочку, постоянно срываясь на слезы, все показывала и показывала Шу одну за другой фотографии дочери, стараясь заглянуть Сереге в глаза. И делала это с таким выражением, как будто от него, от Шу, зависело воскрешение девочки. Толку от матери сейчас добиться было невозможно. Чувствуя себя последним подлецом, который может сделать что-то важное, но почему-то не хочет, Серега ерзал на диване, куда его усадили, и молился, чтобы поскорее пришел муж этой несчастной. И когда тот появился в дверях, Серега, не выдержав, сорвался с места ему навстречу.
- Вы обещали мне показать что-то важное. Дневник, кажется?
Отец девочки кивнул.
- Иван Сурьмин, - представился он, - Пойдемте.
Мужчина мотнул головой в сторону кухни.
- Лена, посиди пока. Мы быстро. - Это уже жене, которая вознамерилась было присоединиться к мужчинам.
И они с Шу вышли из комнаты. Пройдя на кухню, Иван указал Сереге на стул, а сам достал с холодильника простую толстую тетрадь в коричневом клеенчатом переплете. Усевшись за стол напротив оперативника, он раскрыл тетрадь там, где торчал клочок бумаги, вероятно, исполняющий роль закладки.
- Вот, прочтите это, - сказал он, передавая раскрытую тетрадь Сереге и указывая место, откуда нужно было читать. - А потом везде, где вставлены бумажки.
Приняв дневник, Шу какое-то время не мог оторваться от переплетенных в замок пальцев рук мужчины, которые то сжимались, то разжимались, то замирали в неподвижной конвульсии, пока не начинали белеть. Потом цикл повторялся снова.
Серега перевел взгляд на раскрытые станицы. Они были плотно заполнены старательным ровным ученическим почерком. Девочка писала так, словно дневник в любой момент мог потребовать на проверку взыскательный учитель. Ни одной помарочки! Если ей требовалось что-то исправить, она аккуратно зачеркивала ошибку, а сверху надписывала правильный вариант. Шу не был профессиональным графологом. Однако не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы даже после беглого поверхностного осмотра дневника кое-что понять о его хозяйке. Лера, вероятнее всего, была человеком аккуратным, скрупулезным и даже методичным. Ровные, как по линейке, строчки говорили о ее спокойном уравновешенном характере, об отсутствии склонности к истерике и необдуманным поступкам. Один только тот факт, что она постаринке вела бумажный дневник, а не занималась столь распространенным сейчас интернет-эксгибиционизмом, в виде какого-нибудь блогга, один только этот факт говорил о многом. Возникает логичный вопрос, что толкнуло девочку на подоконник, а с него вниз?
Взяв себе на заметку все эти глубокомысленные наблюдения, Шу углубился в чтение. В том месте, где показал Иван, она писала:
"...Мне кажется, я все поняла!!! Боже, как же долго до меня иногда доходят такие простые вещи! Сколько не читай об этом в книжках, сколько не слушай лекции Касатовкина, пока не найдется человек, который все тебе растолкует, так и будешь стоять перед распахнутой дверью и таращиться на нее, как баран на новые ворота. Нет, все-таки Сальвадор молодец! А я еще поначалу Ирке не верила! Думала, она в него просто влюбилась. А она... Хотя нет, она и правда в него влюбилась. Да какая теперь разница...".
- Кто такой, этот Сальвадор? И что он ей объяснил? - спросил, отрываясь от чтения, Шу.
- А вы читайте дальше, где закладки, - отец указал на тетрадку в руках Сереги.
Шу перелистнул страницы до следующей заложенной бумажки.
" ...Смерть. Какое страшное слово. Б-р-р-р! Аж мурашки по спине. Я помню, когда я была маленькая, умерла бабушка, и я впервые ПОНЯЛА, что люди умирают, и еще я поняла, что это НАВСЕГДА. Я не спала почти всю ночь. Я то плакала, то принималась все обдумывать своими детскими мозгами. И мне казалось, что если все равно умрешь, зачем тогда вообще жить? Не бессмысленно ли это? Ведь тогда почти весь мой мир был заполнен страхом, что я что-то сделаю не так, и родители меня накажут. И мне казалось, что ничего другого в жизни просто больше нет, и никогда не будет. Нет, бывают, конечно, еще Новый Год и День Рождения. Но ведь они так редко случаются! А еще я хотела поскорее стать взрослой, чтобы никогда не ошибаться. Но ведь взрослые умирают!!!
А сейчас? Что я думаю о смерти сейчас, когда я стала взрослой? Да-да, я стала взрослой, пусть даже мои родители считают меня ребенком! Сейчас я знаю, что никакой смерти нет! Есть лишь момент, когда ты покидаешь этот опостылевший глупый мирок, и входишь в другой, свой собственный, сияющий, солнечный, теплый, где ты - все! Ты принцесса и королева, богиня и средоточие всего-всего-всего! Ты сама строишь свои дворцы, сажаешь свои сады, даешь жизнь животным и птицам. Боже мой, неужели такое возможно? Ах, как бы мне хотелось... Но все равно страшно! Очень страшно! Неужели нельзя сделать все каким-нибудь таким образом, чтобы не было так страшно? Сальвадор говорит - нет, нельзя. Он говорит, страх - это инструмент, который помогает нам совершить ПРОРЫВ. Я еще не уверена, что точно знаю, что он имеет ввиду, но, кажется, начинаю догадываться...".
Следующая закладка.
"...Кто следующий? Кто пойдет в прорыв двадцать девятого? Ирка говорит, что она. Но я знаю точно: она не прыгнет. Она слишком сильно любит Сальвадора, и прыгнет только после него. Или вместо него. Или если он прикажет...".
Двадцать девятого? Шу посмотрел на дату записи. Пятнадцатое октября. А сегодня? Двадцать седьмое. Двадцать седьмое! Вот дьявол! Они что, сговорились? Послезавтра какой-то очередной малолетний шизик полезет на крышу! И послезавтра же срок доклада по делу. Черт! Черт! Черт! Похоже, мы влипли. Я влип, иманапуп!
Шу какое-то время взволнованно пыхтел, не произнося ни слова. Потом взял себя в руки и прочел все места, где стояли закладки.
- Иван, а что, кроме того, что вы отметили, больше нет ничего интересного?
Мужчина поморщился:
- По крайней мере, там больше нет ничего интересного для вас, - он выделил последнее слово. - Все остальное не имеет прямого касательства к делу.
- И все же я хотел бы посмотреть сам. Вы не дадите мне дневник на время?
- Нет! Поймите и простите меня. Для вас это просто бумажки, и даже, как я понимаю, пока не вещдок. А для меня..., для нас...
Сурьмин, до сей поры жестко, с вызовом смотревший в глаза оперативнику и говоривший с напором, замолчал и потупился. В горле его что-то заклокотало, и он опустил голову еще ниже. Шу при этом испытал величайшую неловкость, как бывает, наверное, со многими, кто невольно застанет сильного человека в минуту слабости.
Он торопливо пролистал несколько страниц дневника, стараясь не глядеть на Ивана. На глаза ему попался рисунок, сделанный сбоку на полях. Это было схематичное изображение стрелы, или копья, как их рисуют дети, только без оперения и с довольно коротким древком. Стрела смотрела треугольным острием вверх. И где-то примерно от середины боковых граней треугольника горизонтально в стороны отходили две короткие черты. Шу показалось, что он уже где-то видел нечто подобное. Он еще раз бегло пролистал весь дневник, и обнаружил похожее изображение еще дважды. Серега вряд ли обратил бы внимание на эти рисунки (чего тут странного, Пушкин, например, вообще любил всякие рожицы рисовать), если бы не тот факт, что ничего другого девочка больше не рисовала. Ни тебе большеглазых принцесс, ни Микки-Маусов, ни чего бы то ни было другого, что можно встретить в любом девичьем альбоме.
- Иван, - Шу позвал Сурьмина, который все так и сидел, понурив голову. - Простите, что это такое?
Отец девочки устало поднял глаза и посмотрел, на что ему указывает Шу.
- Ах, это? Понятия не имею! Вероятно, это имеет какое-то отношение к ее... увлечению, - Иван замялся, решая, стоит ли об этом говорить. Но вскоре, видимо, решил, что стоит. - Вы знаете, у нас с полгода назад вышел с Лерой скандал. Лена... Ее мать, - он посмотрел в сторону комнаты, где осталась женщина, - случайно заглянула в ванную, когда Лера там мылась и не заперла дверь на щеколду. И увидела у нее татуировку... Вот здесь.
Иван ткнул себя пальцем куда-то в левую сторону груди.
- Вот это самое, что и здесь, - он кивнул на дневник. - Вы знаете, Лера была очень послушная, порядочная и воспитанная девочка. Никогда нам с матерью ни в чем не перечила. Ни сигарет, ни какого алкоголя... А тут - тату! Мы чуть с ума не сошли! Ну, и...
Махнул рукой и отвернулся.
- А не могла она из-за этого, ну, из-за вашей ссоры... - Шу замолчал на полуфразе.
- Нет, не думаю. Это было давно. Мы после этого успели с дочкой сто раз помириться.
Сурьмин вымученно вздохнул и встал из-за стола.
- Если у вас больше вопросов нет, я бы хотел...
-Да-да, конечно! - Шу тоже подорвался со стула, - вот только, если позволите...
Он достал свой мобильник и сфотографировал каждый найденный рисунок и все страницы, где были закладки. После этого, забив номер Сурьмина в свой телефон и заручившись вялым позволением звонить, ежели появятся еще вопросы, покинул печальную квартиру.
Выйдя из подъезда и в очередной раз прокляв холодный дождь, Серега повернул налево и скоренько потрусил в сторону метро. Он уже почти добежал до угла Лериного дома, когда неловко оступился на какой-то ямке с водой и со всего маху упал на четыре точки. Джинсы ниже колен тут же промокли насквозь. Обе ладони были в грязи. Держа пальцы растопыренными, на весу, Шу покрутился из стороны в сторону, ища поблизости что-нибудь, обо что можно было бы вытереть руки. Ближе к стене дома за невысоким палисадом росли какие-то кусты, с которых еще не успели облететь все листья. Шу уже направился было к ним.
И тут его словно бы кто доской по башке саданул! Он стоял, как вкопанный, мок под дождем и тупо пялился на стену дома чуть повыше кустов. На сером кирпиче, выведенная белой краской, разрывала нарисованную преграду остроконечная стрела.
Не заботясь больше о чистоте своих штанов, Серега вытер о них руки и полез в карман за мобилой. Сегодняшняя фотоколлекция пополнилась еще парочкой стрел. Потом пролистал сохраненные снимки, и убедился, что ему не померещилось. Стрела на стене дома, в отличие от лериного дневника, была направлена острием вниз.
3
Идти куда-либо в таком виде было уже невозможно. Так что, добравшись до дому, Шу как следует отогрелся под горячим душем, слопал яичницу и пяти яиц и запил ее обжигающим сладким чаем. После чего, несмотря на слипающиеся глаза, решил, что благодушествовать на сегодня еще рано, и уселся на телефон.
Для начала он позвонил в единый информационный центр и запросил сведения обо всех произошедших в течение последнего года самоубийствах, совершенных путем падения с высоты. Получив эту информацию, он выяснил возраст "прыгунов" (почти всегда - молодой), места происшествий (у него родилась одна идея, которую он постановил себе проверить назавтра), а также в какие морги доставлялись погибшие. После чего принялся их обзванивать, разыскивая патологоанатомов, производивших вскрытия. Помимо обычных вопросов, интересующих розыскника, - не было ли повреждений на телах, не связанных с падением, следов издевательств или насилия, проводились ли тесты на наркотики и алкоголь, - Серега задавал так же и еще один, не совсем обычный. Были ли на телах самоубившихся татуировки, если да, то какие именно и где. И тут ему повезло. Из восьми "прыгунов" пятеро носили ниже левой ключицы изображение стрелы.
Сонливость прошла без следа. Шу ощущал захватывающий все его существо охотничий азарт. Ноздри его трепетали, пальцы подрагивали. Делая звонки, он уже не мог усидеть на месте, и метался по квартире с трубкой возле уха. Получив нужную информацию, подбегал к столу, делал пометки на листке бумаги и тут же начинал звонить дальше.
Когда были совершены все возможные звонки, а время подошло к семи, Серега сварил себе кофе, притащил ноутбук на кухню и, откусывая от здоровенного бутерброда с сыром, окунулся в бушующие воды мирового информационного океана.
Перво-наперво он пробил все ссылки, фигурировавшие в депутатском запросе. Потом постепенно задавая разные параметры поиска, изменявшиеся по мере того, как Шу вникал в проблему, попытался объять весь информационный массив во всем его многообразии.
Информация была самая разноплановая, из которой становилось понятным только одно: молодежь действительно общается на тему прыжков. Однако говорить о какой-либо организованной группе, имеющей конкретные цели и задачи, было невозможно. Не было (по крайней мере, Серега не нашел) какого-либо отдельного сайта, портала, чего-нибудь такого, что можно было бы назвать виртуальным клубом самоубийц-прыгунов. Пара-тройка групп "Вконтакте", столько же в "ЖЖ", "Твиттере" и других соцсетях. Кое-что писали блоггеры, но по всему чувствовались, что они лишь кормятся около проблемы, но вряд ли вовлечены в нее по-настоящему. Несколько обсуждений на форумах, из которых интерес представляли лишь единицы, все остальное - низкопробный флуд.
Много писали психологи. Собственно, их мнение чаще всего подавалось, как узаконенная точка зрения официальных властей. Нередко в таких статьях вообще чувствовался неприкрытый заказ. "Синдром юного Вертера" - так звучал их приговор. Шу не поленился разыскать и бегло просмотреть произведение Гёте, послужившее авторитетной основой, матрицей, на которой был сформулирован синдром. Героем данного литературного произведения являлся молодой человек, покончивший с собой из-за несчастной любви. Собственно говоря, у Гёте ничего не было о массовых самоубийствах, а причина, приведшая Вертера на небеса, вовсе не являлась характерной для самоубийц, которыми "посчастливилось" заниматься Шу. Предсмертные записки, в тех случаях, когда их находили, чаще всего говорили о несовершенстве мира, либо вообще ограничивались "прошу никого не винить", без какого бы то ни было объяснения причин. Синдромом юного Вертера называли волну массовых самоубийств, носящих подражательный характер, и происходящий после какого-либо первого случая, широко и не без налета готической или синтоистской романтики освещенного средствами массовой информации. Что собственно, и произошло в восемнадцатом веке после выхода из печати "Страданий юного Вертера".
Вся эта депрессивная информация постепенно погружала Шу во вполне объяснимое настроение. В подобное состояние он впал лишь однажды в своей жизни, когда заинтересовался, от чего же там фанатеет его батя, и, стащив его плеер, после трехчасового непрерывного прослушивания старых альбомов Depeche Mode чуть не впал в ступор.
"А не пойти ли мне переодеться в черное, и не вставить ли в кроссовки розовые шнурочки?", - с усмешкой подумал Серега.
Самое сильное впечатление на него произвели два видеоролика, выложенные неизвестными на YouTube. На них были непосредственно зафиксированы случаи самоубийств. Работа явно была любительской, качество довольно низкое. Однако от этого впечатление только усугублялось. Впрочем, по тому, как камера без рывков и характерной "ручной" дрожи вела падающее тело до самой земли, становилось понятно, что оператор явно готовился, и зафиксировал камеру на штативе. А это означало, что он наверняка знал, где и когда ему нужно находиться. Ролики были размещены на разных каналах, различающиеся имена которых представляли собой абракадабру из мешанины символов. Тем не менее, по некоторым характерным приемам съемки, выбору ракурса становилось очевидным, что авторы обоих роликов - одно и то же лицо.
Больше всего Шу интересовала личность Сальвадора, упомянутого в дневнике Леры Сурьминой. Кто он такой и, самое главное, где его можно было бы повстречать? И не он ли и есть анонимный оператор видеосъемки? Серега чувствовал, что уже сейчас имеет, что сказать этому подонку! Да что "сказать"! Брать его надо, сволочь такую!
Шу так раздухарился, что целых пять минут бегал по кухне из угла в угол, и шумно дышал, как разъяренный буйвол. Потом приказал себе успокоиться и снова уселся за ноут. Кто же ты такой, Сальвадор? Как мне достать-то тебя, родной?
Серега схватил ручку и стал ею вращать, зажав между средним и указательным пальцами. Взор его то замирал на экране компьютера, то бесцельно скользил по предметам кухонной обстановки. Острый кончик ручки совершал круг за кругом. И вдруг остановился. Глаза расширились и замерли, а лицо стало напоминать какую-то малоэстетичную африканскую маску.
"Ах, я баран!", - думал Шу, - "Ах, я осёл миксолидийский!". Почему именно "миксолидийский", не смог бы ответить и сам Серега. Он схватил лежащий рядом с ноутбуком мобильник, пощелкал кнопками и, разыскав нужный номер, нажал вызов.
- Алло! Иван? Иван, простите, ради бога. Это Серегей Шульженко, опер из... А, узнали! Хорошо. Скажите, а вот эта Ирка, которую все время вспоминает Лера, это кто? Подождите, подождите, как вы сказали? Григорьянц? "Цэ" на конце? Одноклассница? Да вы что! Вот это удача! А, нет. Нет, простите... А вы случайно не знаете, где она живет, телефон? Так, пишу.
Карандаш в руке Шу забегал по бумаге.
- Да, пока все. А... А, впрочем, ладно. Ничего. До свидания.
Серега встал со стула, в задумчивости вышел из кухни в коридор, потом сделал несколько шагов обратно, и замер, покачиваясь с пятки на носок и глядя в потолок. Процессы, происходившие в это время в его голове, были весьма продуктивными. И принесли бы, вне всякого сомнения, блестящий результат, если бы в самый неподходящий момент не вмешались эмоции. Как выражалась Серегина мама, нетерплячка одолела. Шу опять схватил телефон и, читая по бумажке, набрал номер. После нескольких гудков ему ответил девичий голос:
- Алло?
- Ирина?, - спросил Шу и, услышав утвердительный ответ, продолжил. - Здравствуйте. Лейтенант полиции Шульженко.
- Чего? Какой "полиции"? Вальтер, это ты, что ли? Кончай прикалываться, мне некогда!
- Да нет, Ира, это не Вальтер. Это и в самом деле лейтенант Шульженко, оперуполномоченный отдела по расследованию убийств. Я занимаюсь делом вашей подруги, Леры Сурьминой. Мне нужно задать вам несколько вопросов.
- Да-а-а? - протянула недоверчиво Ира, - И какие вопросы?
-Ну, например, кто такой Сальвадор?
В трубке повисло мертвое молчание.
- Алло, Ирина? Вы меня слышите? Алло!...
- Ничего я вам не скажу, понятно! - выпалила девочка скороговоркой. - И не звоните мне больше. А будете приставать, я родителям пожалуюсь. Мне, между прочим, еще четырнадцати нет!
И отключилась. Шу с досады чуть не запустил в стену ни в чем не повинной трубкой. На повторные вызовы никто не ответил.
"Вот, дурак!", - ругал себя последними словами Шу. - "Ну, чего было не дождаться завтрашнего утра и не встретиться с девочкой лично! Хрен бы она тогда так просто отвертелась. Во истину говорят, хочешь запороть дело - позвони по телефону. Ну, ладно же, чертова кукла! Никуда ты от меня не денешься! Вызовем повесткой, пусть и в присутствии родителей, но все равно расскажешь все, что нужно".
Немного подумав, он сделал то, с чего на самом деле и нужно было начать: позвонил отцу Ирины и довольно быстро получил его согласие на разговор с дочерью, и даже договорился о встрече через час-полтора у них дома.
"Вот, так-то, Ирунчик! А мы, кстати, тебе еще один сюрпризик подготовим!". Шу радостно потер руки и опустил их на клавиатуру.
Спасибо тебе, Паша Дуров, за счастливое околокомпьютерное детство! Серега вошел на сайт "Вконтакте". В строке поиска забил "Григорьянц Ирина". Потом уточнился по месту, номеру школы и возрасту. И - вуаля! Здравствуй, Ира!
С фотографии смотрела красивая черноглазая пухлогубая девочка с веселым и каким-то очень детским взглядом. Даже не верилось, что именно она минуту назад столь решительно и даже грубо отшила взрослого мужика.
Так, ну ладно. Теперь посмотрим, кто там у тебя в друзьях. Друзей было много. Среди них несколько мальчишек ириного возраста, и пара-тройка более взрослых парней. Ни под одной из фотографий не стояло подписи "Сальвадор". Ну, это и понятно. Не все же подписываются кличкой (а то, что Сальвадор - это прозвище, Шу не сомневался). Все портреты имели нормальные имена и фамилии. Ну, что же, придется поискать, подедуктировать.
Сверстников Шу отмел сразу, потому как не припомнил, чтобы девчонки в их классе, когда он сам еще учился в школе, засматривались на одноклассников. И уж тем более они ни при каких условиях не стали бы слушать, что за околесицу несут их сверстники. И то правда. Одноклассники Сереги в возрасте тринадцати-четырнадцати лет мало что могли сказать вразумительного. Так что тот, кого Ира и Лера слушали, открыв рот, кто мог им что-то внушить, объяснить, чем-то увлечь, наверняка был постарше.
Таким образом, после радикальной чистки, среди друзей Иры Григорьянц, достойных на роль Сальвадора, осталось четверо.
Один из них, жгучий брюнет с выдающимся носом, был отвергнут Серегой почти сразу. Несмотря на другую фамилию, это оказался, как сходу и предположил Шу, двоюродный брат Ирины.
Итак, трое. Кто из них? А если Сальвадора здесь вообще нет? Ведь может такое быть, что он не зарегистрирован в этой соцсети? Запросто! Или зарегистрирован, но в друзьях у Иры не состоит? Легко!
Взмолившись всем сыщицким богам одновременно, Шу принял за аксиому, что Сальвадор - один из этих троих. Кто? Вот этот, с темными вьющимися волосами и в берете а-ля Че Гевара? А что? Че Гевара, Сальвадор, - очень близко, так прям и дует карибскими ветрами. Опять же, "Patria o muerte!", "Venseremos!" и все прочее в том же духе. Не тебя ли я ловлю, красавчик? А когда, порывшись в фотоальбомах Ирины, Шу нашел снимок, на котором они были запечатлены втроем, - Че (как его уже окрестил для себя Серега) посередине, обнимает руками за плечи прижавшихся к нему с обеих сторон Леру и Ирку, - то сомнения его почти отпали. Звали парня Максим Галахер. Пройдя на его страничку, Шу узнал, что Максим учится на третьем курсе политеха.
Зафиксировав всю только что добытую информацию, Серега для очистки совести рассмотрел двух оставшихся после отсева парней. Один, Игорь Забалуев, русоволосый худощавый парень, учился на психологическом факультете в педагогическом. Какая-то настороженность возникла было в голове Шу, но промелькнула и тут же исчезла. У Игоря было простое, располагающее к себе лицо, выражение глаз спокойное, и даже какое-то безмятежное. На роль главного злодея по представлениям Шу парень явно не тянул.
Последний оставшийся кандидат, Рустем Керимов, двадцати трех лет (ровесничек, иттить его двадцать!), казалось, смотрел со снимка прямо Сереге в глаза. Взгляд острый, завораживающий, прямо как у змеи. Рустем нигде не учился. Работал инструктором йоги в каком-то фитнес-клубе. И что особенно интересно, увлекался эзотерикой и оккультизмом. Его смуглое восточное лицо с аккуратно подстриженной эспаньолкой отчасти делало его похожим не то на испанца, не то на латиноамериканца. Прозвище "Сальвадор" подошло бы и ему.
Шу скопировал на свой комп фотографии всех троих, потом расставил их на рабочем столе друг подле друга, и принялся изучать, подолгу вглядываясь в каждую физиономию и прислушиваясь к внутреннему голосу.
Такой предварительный анализ полную ясность не внес. Каждый! Каждый из этих молодых парней мог оказаться Сальвадором. Но Серега не унывал. Ничего! Вот сейчас поедем, покалякаем с Ирой Григорьянц, а завтра, если потребуется, он "пробьет" всех троих при личной встрече. И как только он точно узнает, кто из троих Сальвадор, надо будет его тут же брать.
Было около половины девятого, когда Серега позвонил у дверей большой квартиры Григорьянцев. Они жили в новом доме на той же улице, что и Сурьмины. Поэтому Шу, оказавшись во второй раз за день в одном и том же месте, никак не мог отделаться от навязчивого ощущения дежа-вю. Его любезно пригласили внутрь лишь после основательного изучения полицейского удостоверения.
Саркис Григорьянц оказался на редкость сговорчивым родителем. Кто хочет, может посчитать это странным, но только не сам Саркис. Он знал о Лере Сурьминой. И то, что он знал, его совсем не радовало. Даже если сначала у него и были сомнения, разрешать ли оперативнику задавать вопросы его несовершеннолетней дочери, то они мгновенно отпали после того, как Шу показал ему некоторые выдержки из лериного дневника, дальновидно распечатанные им с отснятых телефоном файлов.
Саркис усадил гостя на диван и через минуту привел из другой комнаты дочь. Ирина бросала на Шу испепеляющие взгляды, но видно, перечить отцу не решалась. Увидев девочку, хотя правильнее было бы сказать, девушку, потому как Ирина, не смотря на остаточную подростковую угловатость, явно входила в пору, Шу поразился, насколько далеко отстоит от оригинала фотография, виденная им в интернете. Стройная, по девичьи легкая, но уже вполне женственная фигура дополнялась милым личиком с огромными темно-карими глазами в обрамлении густых длинных ресниц. Гнев, вызванный появлением оперативника, разрумянил ее смуглые щеки, и это придавало девушке еще больше очарования. Шу невольно залюбовался ею, и не сразу вспомнил, зачем пришел. "Ну, нет", - думал он. - "Нужно быть последней сволочью, чтобы позволить такой красоте сгинуть за здорово живешь! Я буду не я, если этого гада Сальвадора не достану!".
С трудом оторвавшись от созерцания девушки, Серега начал:
- Ирина, я очень хорошо вас понимаю, - сказал он, бросив взгляд на Саркиса, устроившегося тут же в кресле. - Я не намного старше вас... - ответная презрительная усмешка. - ...но поймите и вы. Если мы сейчас ничего не сделаем, погибнет еще кто-нибудь. И возможно, не один человек. Ведь вашей лучшей подруги уже не стало...
Сергей замолчал, неуверенно подбирая слова, не зная, к каким доводам прибегнуть, чтобы убедить девушку.
--
Чего вы от меня хотите? - Ира с вызовом вскинула подбородок.
--
Мне нужен Сальвадор.
--
Я сказала - нет! От меня вы ничего не добьетесь!
--
Ира! - встрял в разговор Саркис. - Ты как со старшими разговариваешь?!
--
Тоже мне, старший нашелся, - буркнула она, презрительно скривив губы и отворачиваясь к стене. Шу и в самом деле в свои двадцать два выглядел, как мальчишка.
Вся ее напряженная поза, - руки сложены на груди, ноги скрещены и спрятаны под стул, - говорила о том, что девушка ушла в глухую защиту. Пауза затягивалась. Серега чувствовал, что ему катастрофически не хватает опыта ведения беседы со свидетелем. Фиаско неумолимой походкой приближалось к нашему пинкертону. Но Его Величество Случай рассудил иначе.
Зазвонил телефон. Звук доносился из кармана ириных джинсов. Девушка нехотя достала трубку, пробурчала в нее что-то вроде "Нет, сейчас не могу", и отключилась.
--
Ира, кто это звонил? - спросил Саркис, подозрительно глядя на дочь.
--
Папа, ну какая тебе разница! И вообще, это мое дело! - девушка встала со стула. - Если у вас все, я ухожу...
--
Так, не понял, куда уходишь, - Саркис тоже поднялся с кресла и встал перед дочерью, загораживая ей проход.
--
Папа, пусти! Мне нужно идти!
--
Идти? То есть, из дому? Куда ты собралась на ночь глядя? Пока толком не скажешь, никуда не пойдешь!
В ответ девушка лишь промолчала, вперив в отца оскорбленный взгляд. Потом развернулась и демонстративно направилась обратно на свое место. Не успела она дойти до стула, телефон зазвонил вновь. На этот раз Ира не стала отвечать, а просто сбросила вызов, даже не посмотрев на экран телефона.
--
Что же ты не отвечаешь? - полюбопытствовал Саркис. - Тебе что, не интересно, кто звонил?
--
Представь себе, неинтересно! - воскликнула девушка.
--
А вот мне очень интересно. Дай сюда телефон! - и Саркис протянул руку.
--
Папа! - возмущению Ирины не было предела. - Это мой телефон! Это мое личное дело! Это мне звонят, а не тебе!
Она подскочила к стулу и отгородилась им от отца, пряча руку с телефоном за спину.
--
Я говорю, дай сюда телефон! - Саркис шагнул вперед, пытаясь перехватить дочь за плечо.
Но она крутанулась, и ушла от протянутой отцовской руки. Саркис несколько мгновений просто смотрел на Ирину, ничего не предпринимая. Чувствовалась, что девчонка его изрядно достала. Он шумно сопел, кулаки его опущенных вниз рук то сжимались, то разжимались. И вдруг он разразился длинной гневной тирадой, из которой присмиревший на своем диване Шу не понял ни слова. Зато Ирина поняла все просто отлично. Губы ее задрожали, лицо исказилось в некрасивой гримасе. На глазах показались слезы. Девушка что-то ответила ему на том же языке и со всего размаху швырнула телефон в кресло, где до недавнего времени сидел Саркис. Потом метнулась мимо него в свою комнату и громко хлопнула дверью.
Отец минуту в немой ярости смотрел ей вслед. Потом взял из кресла телефон и пощелкал кнопкам. Видимо, найдя то, что искал, он шагнул к Шу и протянул ему телефон экранчиком вперед, жестом предлагая Сереге самому прочесть, что там написано. А там в графе принятых вызовов в двух последних строчках значилось "Сальвадор".
Не веря в свою удачу, Шу схватил аппарат и быстро переписал себе телефонный номер. Потом повертел трубку в руках, пытаясь врубиться, какая же неоформившаяся идея не дает ему покоя. И тут он понял! Разблокировав клавиатуру ириного телефона, он пощелкал клавишами, выбрал учетную запись "Сальвадор" и стал писать SMS.
"Не могу сейчас говорить. Чего звонишь?", - отправить. Минута, другая, третья минута ожидания и сомнений. Эврика! Сработало! Телефон издал паровозный гудок, извещая, что пришло сообщение. Открыть.
"Ты что, забыла? Сегодня в десять".
Серега почесал в затылке и отбил:
"Нет, не забыла. Где?", - отправить.
Минута. Вторая. Саркис заинтересованно наблюдает за Шу.
Паровозный гудок.
"Блин, я ж тебе вчера сто раз повторил - в прачечном! Все наши здесь уже. Давай, подгребай!".
Серега отбил "ОК" и вернул телефон Саркису. Быстрый взгляд на часы. Двадцать один - пятнадцать. Да, времени маловато. Если что-то предпринимать, то прямо сейчас. И Шу сорвался с места. Наскоро простившись с Саркисом в коридоре и хватив в охапку куртку, оперативник стремительно покинул квартиру. Не дожидаясь лифта, понесся по лестнице вниз. Вылетел во двор, и бегом - к метро. На ходу он лихорадочно соображал, что это за "прачечный". Комбинат? Поздновато, они, наверное, уже все закрыты. Да и что им там делать! Прачечный мост? Но ведь написано "В прачечном", а не "На". Но воображение уже услужливо воспроизводит Летний Сад, набережную, Неву и впадающую в нее Фонтанку с перекинувшимся через нее горбатым Прачечным мостом. Погоди-ка!
Разогнавшийся Серега вдруг останавливается, как вкопанный, в приступе внезапного озарения! Ну, конечно! В Прачечном! В Прачечном дворике! Как же он сразу-то не сообразил!
Шу припустил еще быстрее, додумывая на ходу.
Совсем недавно, этим летом, гуляя с одной из своих подружек, коренной петербурженкой, он был приятно удивлен неожиданным зрелищем. Подружка, отлично знавшая свой родной город и желая поразить Шу, завела его какими-то тихими второстепенными улочками во двор, типичный питерский колодец, где все стены старых домов покрывала красочная мозаика и барельефы. А в одном месте на стене дома красовались трафаретные портреты нескольких узнаваемых знаменитостей, среди которых был и Че Гевара, кстати. Вся эта красота, как позже узнал Шу, была творением рук художника-энтузиаста Лубенко и студентов расположенной рядом Малой академии искусств. В самом дворе вместо детских песочниц расположились многочисленные скульптуры разных животных, птиц и сказочных персонажей. И все это было таким красочным и по-детски задорным!
Серега, отродясь не страдавший топографическим кретинизмом, в тот раз попав во дворик, почему-то совершенно не представлял, где точно он находится. Каково же было его удивление, когда дождавшись, пока Шу насмотрится на этот сказочный паноптикум, довольная произведенным эффектом подружка повела парня куда-то еще дальше, вглубь двора, где находилась стена с аркой. Там оказались огромные ворота, казавшиеся закрытыми наглухо. Но в них нашлась небольшая калитка, открыв которую и на миг ослепнув от солнца (во дворике было сумрачно), Серега с удивлением воззрился на лежавшую у его ног Фонтанку с решеткой Летнего Сада на противоположном берегу.
Справа был виден Прачечный мост. Пожалуй, из всех многочисленных небольших питерских мостов, только это название и запомнилось Шу. Да еще разве Поцелуев мост. Но не о нем речь. Поинтересовавшись как-то происхождением названия моста, Серега узнал, что комплекс зданий, откуда он только что вышел, был прачечным комбинатом, обслуживавшим в царские времена Зимний Дворец.
Одним словом, Прачечный дворик был местом очень харизматичным, со своим особым духом, да еще к тому же мало кому известным. Да еще в центре города. Да еще не слишком далеко от метро, только Троицкий мост перебежать - и вот она, "Горьковская". Так почему бы не избрать это место для тусовок?
В глубине души Серега понимал, что все его построения притянуты за уши. Но во-первых, ничего другого ему не оставалось. Как времени, бег которого Шу ощущал почти физически. А во-вторых, уж так все красиво складывалось! И воодушевленный молодой опер еще быстрее припустил в сторону метро...
Прикинув, что калитка в воротах, перекрывающих выход из Прачечного дворика в сторону Фонтанки, по вечернему времени запросто может оказаться закрытой, Серега не поленился обойти дворик со стороны улицы Чайковского. Да и скрытно подобраться оттуда было полегче. Скользя темными колодцами, последовательно перетекающими друг в друга, стараясь не попадать в светлые пятна льющегося из окон света, Шу крался к Прачечному. Фигурки зверей и птиц, стоящие в полумраке, казались живыми: тронь - и взлетят, прыгнут, побегут. Серегу потряхивало от волнения и легкой жути, что навевали на него эти темные сказочные существа. "Хорошо, хоть проклятый дождь на время прекратился, а то удрожался бы в доску", - подумал сыщик.
Вот, наконец, и место назначения. В темноте пока не видно, есть ли кто-нибудь во дворе. А вдруг он ошибся? У Шу громко екнуло сердце. А вдруг...
Он до боли в глазах всмотрелся в темноту, не решаясь подойти ближе.
Там кто-то был.
Где-то на периферии восприятия света, более темные на темном, в центре двора возле скамеек проступали человеческие силуэты. Никаких деталей разобрать было невозможно, лишь время от времени вспыхивали оранжево-алые огоньки сигарет.
Боясь выдать себя, Серега, казалось, перестал дышать и сделал несколько неслышных осторожных шагов, прячась в тени ближайшей стены. Отсюда уже были слышны приглушенные голоса.
"Господи, превеликий боже! Илуватар всея Руси", - молился про себя Шу, отродясь не знавший ни запева, ни аминя. - "Сделай так, чтобы это были они!".
Не известно, какие боги услышали его отчаянную мольбу. Но тут он, приглядевшись как следует к одному из темных силуэтов, распознал в неестественном абрисе головы нахлобученный на нее берет.
"А-а-а! Команданте Че! Буэнос ночес!", - Шу, все еще боясь поверить себе, лелея свою удачу, как синичку в ладонях, ощутил ликование, охватывающее все его существо. И как будто бы для того, чтобы сомнения окончательно покинули Серегу, ангел-хранитель неслышно вспорхнул с его правого плеча, подлетел к темным фигурам, рассевшимся как куры на насесте на спинках поставленных в кружок скамеек, и дернул одного из них за то, за что обычно дергает человека черт. "Дернутый" при этом отчетливо произнес:
--
Сальвадор, передай зажигалку...
К кому он обращался, Шу конечно же, не разглядел. Да и зачем! Вот же он, красава! Максим Галахер по прозвищу Сальвадор! Ну, теперь-то ты от меня не уйдешь!