Поднявшись по короткому и не очень крутому откосу, я вышел из Варламовой балки. Накрапывал мелкий, моросящий дождик. Стояла типичная для этих мест сентябрьская погода. Я зябко поежился и с отчаянной надеждой стал всматриваться вдаль дороги, идущей от районного центра до хутора Безпаловский, не появится ли попутка. С утра я работал на заброшенном участке старой леспромхозовской пасеки, готовя места под новые ульи. Начавшийся дождь и наступающие сумерки заставили меня окончить работу раньше. К тому же была пятница. А на субботу председатель колхоза назначил развоз зерна по дворам. Каждый год, после уборки урожая, все, проработавшие в колхозе полный год, получали по итогам своего заработка определенное количество зерна. Я уже имел право на получение такого вознаграждения, поэтому и поторопился домой, чтобы приготовить место, куда можно ссыпать зерно. Амбара у меня не было, поэтому я рассчитывал подержать зерно несколько дней во дворе и затем решить, что с ним делать. Начавшийся дождь мог спутать все мои планы - под открытым небом зерно в дождливую погоду не оставишь.
Дождь не переставал и мои надежды на попутку таяли. Я уже освоил мудрость хуторян: весной ведро воды - ложка грязи, а осенью ложка воды - ведро грязи. Дорога под осенним дождиком быстро раскисала.
Через пару часов двенадцать километров художественного скольжения остались позади. Я вышел к хутору с бешено колотящимся сердцем, огромными ошметками грязи на сапогах и внешним видом до боли напоминающим мокрую курицу. Наградой мне стало яркое осеннее солнце, вдруг вывалившееся из-за туч прямо у горизонта и абсолютно сухая земля во всем хуторе. Я не раз слышал об этом природном феномене от местных жителей.
Мои дурные мысли сменились эйфорией. Открывая калитку, я уже знал в каком месте моего двора расстелю завтра с утра огромный брезент. На него и ссыпят мое зерно.
Утром, чуть свет, все было готово и я стал ждать. На счастье, небо было чистое, над дальним леском всходил яркий и четкий солнечный диск, обещая прекрасную погоду. Но время шло, а зерно не привозили. Я не хотел пропустить этот исторический момент, когда ко мне во двор въедет груженый самосвал, поднимет кузов и через открывшийся задний борт на подстеленный брезент хлынет золотая лавина.
Ни в девять, ни в десять, ни в одиннадцать ко мне никто не приехал. Я знал, что в двенадцать начнется на току обед и водители разъедутся по домам. А после обеда какая работа в колхозе? И я ушел на пасеку. Работа с пчелами, как всегда, увлекла меня и я забыл обо всем. Даже тогда, когда подходил к дому, возвращаясь с пасеки, не вспомнил о причитающемся мне зерне.
И каково же было мое удивление, когда я, приблизившись к калитке своего забора, увидел прямо в центре двора изумительно сверкавшую чистейшим золотом пирамиду Хеопса. Не современную египетскую, а первозданную, ту, которая всего двести лет назад блистала под лучами могучего Солнца, пока пушки Наполеона не сбили с ее граней золотые пластины со славянскими надписями. Это было чудо. Я и не предполагал, что такой эффект может произвести всего пол-тонны колхозной пшеницы. Затаив дыхание, я приблизился к зерну, опустился на колени и запустил руки почти по локти в золотую россыпь пшеничных зерен.
- Вот это да-а-а! - подумал я, сжимая и разжимая ладони в глубине живой пирамиды. Меня не интересовала материальная сторона всего произошедшего. Я почувствовал глубокую моральную удовлетворенность - меня признали! Я, как и все колхозники, получил частицу от результатов общего труда. Относились ко мне в колхозе, как мне казалось, неплохо, но чувствовался налет временности и несерьезности со стороны хуторян к моему пребыванию здесь. Но эта золотая гора все перевернула в мгновение ока. Я встал и осмотрелся вокруг. Вышел за ворота, распрямил плечи, изобразил на лице важную и сосредоточенную мину, и пошел по улице. Просто так. Мне не терпелось поделиться новостью с кем-нибудь из знакомых.
- Э-эй, пчеловод, куда путь держишь? - у калитки соседского дома стоял Сашка Кузнецов, главный экономист колхоза. Его рыжие и длинные волосы развевало ветром, обнажая уже заметную лысину на голове, и он то и дело поправлял рукой прическу. - Ты что, не видишь, что тебе зерно ссыпали во двор? - Вижу, - отвечаю я небрежно. - А что ты делать с ним будешь? - спрашивает экономист. - Да не думал еще. А что ты со своим зерном делаешь? - А я его еще на корню продал. Вон, у Петра - Сашка небрежно махнул рукой на соседский дом напротив - скотины полный двор. Он и купил. Ты тоже продай, твои пчелы пшеницу не клюют, - расхохотался Сашка - но ты отвези его в Новохоперск. Там мужики у тебя по два пятьдесят за ведро скупят. Завтра же и вези, там по воскресеньям ярмарка, живо продашь. Прицеп у тебя есть. Да не мешкай, у нас погода сам знаешь какая - сегодня солнце, а завтра дождь. Я растерянно посмотрел на свой двор, потом на этого рыжего парня и неуверенно произнес: - Да как-то жалко вот так сразу и продать, красотища-то какая. Ты видел? - Ты это мне говоришь? - Сашка вопросительно посмотрел на меня - Я уже пять лет в колхозе, а над первым урожаем вообще-то аж заплакал. Берет за душу зерно, вечность в нем чудится. Ты на току был? Я утвердительно кивнул головой и Сашка продолжил: - Когда смотришь на такую массу зерна - дух захватывает и как-то даже внутри меняешься. Я же знаю сколько труда в него вложено и весь этот труд в золотую россыпь превращается. Я думаю, только добрые люди способны такое богатство создать. Сотворить! Ты знаешь как объясняется это слово - сотворить?
Я молча смотрел на Сашку. Разбитной парень. Член правления колхоза, член партии, и частенько про медовуху у меня спрашивал. Так пришлось мне завести эту медовуху в тридцатишестилитровой молочной фляге. Поставил я флягу в малиннике, что на самой границе наших подворий рос. Выстояться надо медовухе на солнышке с месяц. Но уже через неделю Сашка с ковшиком нырял в тот малинник, приговаривая: - давай, пчеловод, пробу снимем, как бы не перестояла медовуха-то. Через месяц мы ковшиком по дну бороздили, чтобы хоть чуток наскрести. И это он спрашивает меня сейчас что означает слово - сотворить?
- Так вот, - продолжил мой сосед - это значит создать вместе с Богом. Совместно творить! - Н-да, - промычал я - так ты говоришь только добрые люди могут зерно вырастить? - Ну, всякие бывают, но основная масса хлеборобов всегда теплым сердцем отличается. Эт-то точно! Мы еще постояли, помолчали. - Знаешь что, - вдруг встрепенулся Сашка - идем зерно твое загружать. Я удивленно глянул на него. - Идем, идем! Завтра-послезавтра дождь ливанет и - пропало твое золото. Разворачивай прицеп.
Наутро, в воскресенье, погода была как на заказ. Сухо, чуть прохладно. Чистое и яркое солнце выскочило над розовым горизонтом, когда я уже подъезжал к рыночной площади в Новохоперске. Этот небольшой городок раскинулся в живописном месте на границе Воронежской и Волгоградской областей.
Перед въездом на рынок, у больших распахнутых ворот, металась женщина в казенном белом фартуке, с черной дермантиновой сумкой на шее. Она пропускала на рынок свободно тех, кто шел что-то покупать и останавливала всех, несущих или везущих что-либо на продажу. Вручала им билетик, похожий на тот, что выдавали кондукторы пассажирам в автобусах, брала с них деньги и отпускала. Я вышел из машины. Белый фартук уже спешил в мою сторону:
- А, Вы с машиной? С Вас два рубля. Я заплатил и проехал на территорию рынка. Не долго размышляя, я выбрал место недалеко от входа. С моей точки зрения так было надежнее. Все, кто заходит на рынок, сразу увидят меня и мне останется только засыпать зерно в их сумки, мешки и коробки. Первая половина моего замысла оправдалась на сто процентов. Не было ни одного вошедшего, который не подошел бы к моему прицепу.
Хорошая пшеничка! - говорили одни. - Крупная! - утверждали другие. - Из какого колхоза зерно? - спрашивали третьи. - Из колхоза Калинина? О, у них всегда хорошая пшеница. - По чем продаешь, паря? - спрашивали четвертые. Выслушав ответ, все исчезали в глубине рынка.
Что за чертовщина? - удивлялся я. Стою два часа и хотя бы одно ведро продал. Солнце уже высоко. Новые покупатели почти не заходят. Там, в недрах рынка, невообразимый гам, толкотня, водоворот людей, а вокруг меня омут тихий и зловещий. Сердечко стало чаще тикать, а в голове всякие видения, типа, возвращаюсь я в хутор с полным прицепом, а хуторяне смотрят на меня и улыбаются снисходительно.
Стали уже некоторые покупатели с рынка уходить с полными сумками. Я стараюсь заглянуть в эти сумки - что несут? Не зерно-ли? Нет, зерна не видно. Вдруг, вижу тетка одна из толчеи рынка выходит и ко мне прямо, строевым шагом движется, ускоренным таким. А под мышкой у нее пустой мешок в трубочку свернутый торчит. За теткой мужик с сумкой огромной поспешает и тетку эту норовит обойти. За ними двумя бабка старенькая, бегом старается сократить дистанцию. Через минуту меня толпа обступила. Мешки разворачивают, сумки раскрывают, коробки на прицеп ставят, руками зерно щупают, к носу подносят, кто-то уже и жует.
Давай, паря, зерно насыпай! - кричат передние. Схватил я ведро и отмерять золотую россыпь начал. Кому два ведра, кому одно, кому три.
Задние кричат: - ты им с горой-то не насыпай, нам не достанется. А передние наоборот: - Ты ведро не мог еще меньше в своем хозяйстве выбрать? Это не ведро, а наперсток. Сыпь с горой!
Я стараюсь, сыплю с горой, а зерно тяжелое - и впрямь золото - осыпается пока до мешка донесу. Так покупатели ладошками ведру борта надстраивают. А я еле успеваю деньги в карман засовывать. Через десять минут прицеп пустой. Я весь мокрый, в пыли и руки дрожат, будто кур воровал. Схлынула толпа, разнесла мое золото мешками, сумками, коробками, ведрами. Как будто ничего и не было. Пусто!
Но тут подходит мужичок роста небольшого, с густыми белыми усами, в соломенной шляпе, с тросточкой в правой руке и с большой хозяйственной сумкой в левой. Ставит сумку в пустой прицеп, вынимает кошелек, отсчитывает два рубля и пятьдесят копеек и подает мне: - Вот, мне ведро пшенички, пожалуйста. Я недоуменно оглядываюсь вокруг: - Вы что, дедушка, прицеп-то пустой, ничего уже нет. - Ты возьми деньги, а потом я с тобой договорюсь - настаивает дед. Я с недоумением беру деньги и жду, что дед дальше скажет. - Ну вот, сынок, если ты говоришь, что у тебя ничего нет, так возьми себе два рубля и пятьдесят копеек, а разреши мне самому набрать у тебя пшенички. Сколько наберу - все мое. Договорились? Я пожал плечами и отступил на шаг - пожалуйста!
Дед вынул из сумки щетку и начал сметать остатки зерен из всех закоулков прицепа. Через несколько минут я с удивлением узрел на дне прицепа приличную горку зерна, выметенного дедом из щелочек, так, где-то на пол-ведра. - А теперь, сынок, отгони машину с прицепом метра на три вперед. Я выполнил просьбу деда. А он вынул из сумки совочек и решето, и стал сметать зерно, что валялось на земле на том месте, где стоял прицеп. Сметал зерно вместе с дорожной пылью, ссыпал в решето и просеивал. Я стоял с раскрытым ртом и смотрел на деда. А дед насеял этого зерна еще полтора ведра. - Ну вот, сынок, все это зерно мое, как мы и договорились, деньги я тебе заплатил. Ты не против? - и усмехнулся лукаво. А я и сказать ничего не мог. Дед только ухмылялся в усы и, пересыпав зерно в свою сумку, неожиданно сказал мне: - Хлеб, сынок, всему голова на Руси, а сеют его и собирают добрые люди. Никогда не отвергай даже малой толики от плодов земли. Дед пристроил большую сумку с моим зерном на багажнике старенького велосипеда, повесил на руль трость свою и медленно покатил велосипед к выходу.
"И призрел Господь на Авеля и на дар его; А на Каина и на дар его не призрел. Каин сильно огорчился, и поникло лице его."
Всегда, когда я читаю Библейскую легенду о Каине, в моей памяти всплывает то восторженное состояние, когда я созерцал чудо Божественного сияния золотистой пшеничной горы. И я часто наблюдал, как преображаются и добреют люди, набравшие полные ладони живительного зерна.