Аннотация: Вашему вниманию предлагается перевод эссе Айзека Азимова "Seven Steps to Grand Master".
Шаг 1. Отправляюсь в путешествие за Океан
Я родился в России. Страна только что пережила Первую мировую войну, революцию и гражданскую войну с интервенцией. Навязываться народу в столь трудное время было довольно безжалостно с моей стороны, но я не считаю себя виноватым. Поступок, который привёл к моему появлению на свет, был поступком моих родителей.
В конце 1922 года мои родители решили, что было бы неплохо эмигрировать в Соединённые Штаты. Они хорошо жили; не скатываясь в крайнюю нищету; не страдая от чрезмерных проблем, от которых пыталась оправиться страна, но они подозревали, что в долгосрочной перспективе им будет лучше в Соединённых Штатах. Одна из проблем, с которой им пришлось столкнуться, я полагаю, заключалась в том, брать ли меня с собой. Мне не было ещё и трёх лет, и из-за того, что я заболел двусторонней пневмонией, упал в соседский пруд и (после некоторого колебания) был вытащен моей матерью и доставил родителям другие радости подобного рода, я полагаю, они чувствовали, что в долгосрочной перспективе им будет лучше в Соединённых Штатах. Тем не менее, в основном потому, что (как я подозреваю) они не могли найти никого настолько глупого, кто бы забрал меня к себе, они вздохнули и положили меня в рюкзак, чтобы им, по крайней мере, не пришлось раскошеливаться на мой билет. Я пересёк океан, и мы прибыли в Бруклин в феврале 1923 года, вскоре после моего третьего дня рождения. То был мой первый шаг к Гранд-мастеру. Если бы я остался в СССР, осмелюсь предположить, что получил бы соответствующее образование, занялся бы литературой и даже начал бы писать научную фантастику, конечно, используя кириллицу, но я не думаю, что там у меня всё пошло бы так же хорошо, как здесь. В 1941 году нацисты вторглись в Советский Союз. В то время мне был двадцать один год, и я подозреваю, что принял бы участие в боевых действиях и вполне мог быть убит или, что ещё хуже, взят в плен. Или, если бы я выжил, у меня, возможно, возникли бы проблемы с режимом из-за моей склонности говорить, когда и что мне заблагорассудиться. (Если задуматься, то я часто попадал в неприятности в США, именно по этой причине).
И, наконец, я не знаю, есть ли у них, в Советском Союзе, награда Гранд-мастера, так что в целом поездка за океан была необходима.
Шаг 2. Настаиваю на собственной идентичности
Как только мы оказались в Соединённых Штатах, мои родители поняли, что они получили новый статус - статус "жёлторотиков". Окружающие стремились давать советы и направлять наши неуверенные шаги на пути к американскому гражданству, особенно старые переселенцы, те, что сошли с корабля пять лет назад. Одна соседка сказала моей матери в моём присутствии (мне тогда было четыре или пять лет, и я был очень маленьким для своего возраста, поэтому меня никто не замечал, так что на меня часто наступали): "Почему вы называете его Айзеком, миссис Азимова? С таким именем на нём всегда будет клеймо позора" (или "Все будут знать, что он еврей").
- Так как же мне его звать, миссис Биндлер?
И миссис Биндлер (или как там её звали) сказала: "Зовите его Ирвингом". (Ирвинг это старинная аристократическая английская фамилия). Моя мать была очень впечатлена и, несомненно, приняла бы это предложение, но, как я уже сказал, я внимательно их слушал. Я понимал, что меня зовут Айзек и, что я не смогу быть самим собой, если меня станут звать иначе. (Или, как я однажды довольно аккуратно выразился: "Если, мы называем что-то розой, вряд ли оно станет пахнуть столь же сладко").
Я считал, что я Айзек, и если бы меня называли как-то иначе, я бы не был собой. После чего я поднял то, что мы в те дни называли "ором", категорически отказываясь, при любых условиях, позволять называть меня Ирвингом. Я был Айзеком, и я намеревался остаться Айзеком, и мне это удалось. Мать просто сникла под силой моего негодования. То был мой второй шаг к Гранд-мастеру. Если бы я согласился стать Ирвингом, то это имя оказалось бы таким же клеймом, как и Айзек, потому что множество еврейских матерей искали спасения для своих молодых надежд, поэтому Ирвинг стал таким же еврейским именем, как и Айзек, хотя и без библейского оттенка последнего. (Кроме того, Ньютона тоже звали Исаак (Айзек), и это даже лучшая реклама имени, нежели отсылка к Библии, так я считаю). Сбежав от Айзека, я бы, в конце концов, презирал Ирвинга и сменил бы имя на Иэн. Затем, поняв, что Иэн не подходит к Азимову, я сменил бы фамилию на Эшфорд, и как Иэн Эшфорд я писал бы свою научную фантастику. Теперь я твёрдо верю в ценность имён. Никто бы не заметил и не запомнил такого имени, как Иэн Эшфорд. Однако имя Айзека Азимова сразу привлекает внимание. Люди смеются и долго обсуждают, как это можно произнести. Когда появляется вторая история, подписанная тем же именем, они видят её снова, и вскоре с трудом могут дождаться ещё одной истории от меня. Даже если история не очень хороша, фамилия составляет потрясающую часть обсуждения автора. Я бы канул без следа, если бы у меня не хватило здравого смысла сохранить собственное имя.
Шаг 3. Жизнь на линии метро
Мне было восемнадцать лет, и у меня наконец-то появился рассказ, который я хотел представить Джону В. Кэмпбеллу-младшему, новому редактору "Поразительной научной фантастики". Беда в том, что я не знал, как это сделать.
Логично было отправить рассказ по почте, но история вместе с конвертом весила чуть больше трёх унций, значит, следовало наклеить четыре марки по три цента, итого двенадцать центов. Если я поеду на метро, это будет стоить пять центов в одну сторону или десять центов всего. Конечно, поездка на метро означала бы полчаса моего времени в каждую сторону, но в те дни моё время ничего не стоило. Взвесив относительные значения двенадцати и десяти центов, я пришёл к выводу, что два цента это ценный материал. Поэтому отправился на метро. Подойдя к секретарше в агонии от испуга, я попросился к мистеру Кэмпбеллу, ожидая, что меня вышвырнут вместе с рукописью, которая полетит вслед за мной, развалившись на четыре части. Кэмпбелл согласился встретиться со мной, и мы пообщались около часа. Он быстро прочёл рассказ и прислал отказ с очень любезным и полезным письмом. После этого я навещал его раз в месяц, катаясь на метро.
Как это случилось? Что стало решающим фактором? Полегче! Я жил в половине квартала от станции метро. Если бы я жил в Фарго, штат Северная Дакота, стоимость проезда по железной дороге составила бы больше двенадцати центов. Ради бога, если бы я жил на Стейтен-Айленде, паром прибавил бы десять центов к стоимости проезда туда и обратно, и, сравнив двенадцать и двадцать центов, я бы сунул конверт в почтовый ящик. Тогда я бы никогда не встретил Джона Кэмпбелла и не получил бы того заряда ободрения и харизмы, которые исходили от этого великого редактора.
Да здравствует, станция метро! Без подземки я бы никогда не стал Гранд-мастером.
Шаг 4. Я появился в нужный момент
Каждый раз, когда видел редактора, я пытался предложить Кэмпбеллу новую идею. Однако время от времени у Кэмпбелла появлялась собственная. В соревновании между идеей писателя и одной из идей Кэмпбелла всегда побеждал Кэмпбелл, по крайней мере, когда в нём участвовал я.
Однажды Кэмпбеллу пришла в голову потрясающая идея, и он страстно желал её осуществить, то есть навязать какому-нибудь писателю. Он никогда не рассказывал мне подробностей, но картина, которая осталась у меня в голове, это Кэмпбелл, сидящий в кабинете, как стервятник, ожидающий, когда невинный писатель войдёт в его логово (предполагаю, что у стервятников есть логова), любой невинный писатель. Должно быть, для него стало неприятным потрясением, когда я, в возрасте двадцати одного года и такой же невинный, как они, вошёл и сказал: "Здравствуйте, мистер Кэмпбелл". Это, несомненно, дань уважения тому, как эта идея захватила его, что после минутного содрогания он отверг мысль, которую я пытался выдать, и сказал: "Не парься, Азимов. Послушай лучше цитату из эссе Эмерсона".
Он прочёл её: что-то о том, что если бы люди могли видеть звёзды только раз в тысячу лет, они бы получили от этого огромное удовольствие.
- Они бы не получили удовольствия, - сказал Кэмпбелл. - Они сошли бы с ума. Я хочу, чтобы ты поехал домой и написал об этом рассказ. С глаз моих долой! Марш!
Дрожа от страха, я вернулся домой, сел за пишущую машинку и напечатал "Приход ночи". История появилась в сентябрьском номере журнала за 1941 год и попала на обложку. Это был мой первый хит, после почти трёх лет попыток. Роберту Хайнлайну удалось попасть на страницы журнала с первой попытки; А.Э. ван Вогт сделал это со своим первым рассказом; Артур Ч. Кларк сделал это со своим первым рассказом, и я был почти так же хорош - попал в журнал со своим шестнадцатым рассказом.
"Приход ночи" ознаменовал поворотный момент. С момента этой продажи я никогда не упускал возможности продать очередное написанное мной художественное произведение (хотя в редких случаях для этого требовалось два или три представления в журналы).
Иногда я просыпаюсь посреди ночи с криком, потому что мне приснилось, что Теодор Старджон или Лестер дель Рей вошли в офис Кэмпбелла в тот день на полчаса раньше меня. Если бы они это сделали, бах, то очутились бы на моём Гранд-мастерком корабле.
Шаг 5. Упорство друга
Одной из историй, которую я не продал, поначалу, была повесть под названием "Состарься вместе со мной" [первая редакция романа "Камешек в небе"].
Я написал её для "Потрясающих историй" по просьбе редакции, и, в конце концов, они её отклонили. Дело было в 1947 году, через шесть лет после "Прихода ночи". Событие так потрясло меня, что я решил, что пик моей карьеры пройден, в конце концов, мне уже 27 лет, и я скатываюсь в пропасть, чтобы присоединиться к Эду Эрлу Риппу и Харлу Винсенту (двум идолам научной фантастики начала тридцатых годов).
Два года спустя издательство "Даблдей" решило выпускать серию научно-фантастических романов в твёрдой обложке. Для этого им нужны были романы. Я, конечно, с моей привычной способностью держать руку на пульсе издательства, ничего об этом не знал.
Но у меня был друг - Фред Пол. Он подошёл ко мне и сказал: "Даблдей" ищет роман. Как насчёт той повести, которую ты написал для "Потрясающих историй"?".
Я ответил: "Фред, там всего лишь сорок тысяч слов. И она плохо пахнет".
Он задумал: "А что, если им она понравится, ты можешь удлинить её. И если ты не скажешь, что она плохо пахнет, они могут и не учуять".
Но я не хотел переживать ещё один отказ, поэтому заявил: "Я не хочу предлагать повесть".
"А я настаиваю", - сказал Фред.
У меня закончились аргументы против спокойной настойчивости Фреда, и я позволил ему взять историю. Он познакомил "Даблдей" с повестью. А издательство попросило меня расширить историю до семидесяти тысяч слов и приняло её для публикации. Книга появилась в январе 1950 года под названием "Камешек в небе", и с тех пор роман приносил мне деньги в каждом из семидесяти четырёх отчётов о продажах "Даблдей", которые я получил с тех пор.
Более того, у "Даблдей" вошло в приятную привычку принимать мои рукописи как нечто само собой разумеющееся. На сегодняшний день они опубликовали 102 мои книги и несколько ещё находятся в печати.
Я уверен, что был бы достаточно успешным писателем процветая на журнальных рассказах, но я был бы намного беднее, чем сейчас, если бы не писал романы, и я бы не стал известен. На самом деле, если бы Фред не настоял на том, чтобы представить издательству повесть в тот день в 1949 году, я сомневаюсь, что когда-либо смог бы претендовать на звание Гранд-мастера.
Шаг 6. Критик задаёт вопрос
В 1957 году я опубликовал роман "Обнажённое солнце", научно-фантастический детектив. Кроме того, в нём присутствовала довольно простенькая история любви с довольно трогательной финальной сценой.
Деймон Найт пролистал книгу, и на него ни в малейшей степени не произвели впечатления ни научная фантастика, ни детективные загадки. (Я полагаю, он имеет право на собственное мнение, но я не могу свыкнуться с этой мыслью). Как бы то ни было, ему понравилась история любви. "Если вы можете писать, как Азимов, - риторически заметил он в своей рецензии, - то зачем утруждаетесь написанием научной фантастики?".
На что я ответил в письме, которое появилось в журнале, в котором ранее напечатали рецензию: "Потому что я люблю научную фантастику. Что бы ни случилось, я никогда не перестану писать научную фантастику".
А потом, в 1958 году, на следующий же год, я внезапно устал от научной фантастики. Продолжение "Обнажённого солнца" скончалось, не достигнув типографии, и я понял, что мне не хочется писать художественную прозу. И всё же, как я мог остановиться? Я вспомнил ответ на вопрос Деймона, но я просто не мог вернуться к своему любимому жанру.
Именно в то время, когда я колебался, Роберт П. Миллс, тогдашний редактор журнала "Фэнтези и научной фантастики", попросил меня вести ежемесячную научную колонку. Я ухватился за неё, потому что это позволило бы мне писать научную литературу и при этом оставаться в области научной фантастики. Это было идеальное талмудическое решение. Первая научная колонка появилась в ноябрьском номере "Ф&НФ" за 1958 год, и колонка существует до сих пор, двадцать девять лет спустя. В течение двадцати лет после этой первой колонки я писал в основном научно-популярную литературу.
Имейте в виду, я не бросил научную фантастику полностью. За это время я написал два романа и десятки рассказов, но по сравнению с моими предыдущими творениями это казалось каплей в море. Если бы не колонка "Ф&НФ", которая, возможно, не появилась бы без вопроса Деймона и моего ответа, я, несомненно, был бы забыт поклонниками и стал бы очередным Дэвидом Х. Келлером. Колонка удерживала меня в фарватере фантастики вплоть до основания "Журнала научной фантастики Айзека Азимова" в 1977 году и настойчивого требования "Даблдей" в 1981 году обратиться к романам, так я вернулся в струю. Колонка, постоянно державшая меня на виду у публики в сухой период, позволила мне заслужить звание Гранд-мастера.
Шаг 7. Я ещё жив
Естественно, меня поджидали превратности судьбы. В 1972 году была проведена операция по удалению доли щитовидной железы, а в 1977 году случился лёгкий сердечный приступ. Я с лёгкостью пережил и то, и другое. А потом, осенью 1983 года, моя стенокардия внезапно стала такой сильной, что я едва мог преодолеть холл в своём многоквартирном доме.
14 декабря 1983 года мне сделали тройное шунтирование, и я пришел после него в прекрасную форму благодаря очень умелому хирургу. На следующее утро я сказал: "Медсестры заверили мне, что операция прошла очень хорошо". На что он ответил: "Что значит "очень хорошо"? Это было просто потрясающе!".
Похоже, на правду, и если бы операция не была бы проведена успешно, вряд ли сейчас мне вручили бы награду. Именно хирургу я обязан титулом Гранд-мастера.
Вывод? Простой. Я не имею к награде никакого отношения. Если бы мои родители не привезли меня сюда; если бы моя мать не решила оставить моё имя, если бы рядом с домом не было линии метро; если бы я не забрёл в офис Кэмпбелла в нужный момент; если бы Фред Пол не настоял, если бы Деймон Найт не задал вопрос; и если бы у хирурга дрогнула рука, я остался бы ни с чем. Как бы то ни было, я Гранд-мастер и мне это нравится, как будто я всё сделал сам.