" There's a space kept in hell with your name on the seat,
With a spike in the chair just to make it complete.
When you look at yourself do you see what I see?
If you do why the fuck are you looking at me?."
- Так как же это случилось? - улыбка Джейса Баттона (он всегда прибавлял: "Доктора Джейса Баттона!"), претендовала на звание "Лучший последователь учения Карнеги". - Вы хорошо помните?
Эсмонд откинулся на спинку кресла и тупо уставился на свои руки. Пальцы предательски дрожали. Голос на поверку оказался не лучше.
- Помню ли я? Вы спрашиваете: помню ли я? Да, черт подери, я помню! Я помнить это буду так долго, что на Страшном суде мне зааплодируют стоя.
Он замолчал и судорожно сглотнул. Слова - тяжелые, свинцовые, каждое по тонне, вываливались из него с кровью.
- Это было неправильное утро. Я с самого начала понял: что-то здесь не так. Никогда такого не было. Энджи - это моя жена, Энджи, так вот, она всегда утверждала, что если ты в плохом настроении просыпаешься, весь день у тебя пойдет наперекосяк. Поэтому каждое утро она улыбается солнцу и говорит так: "Доброе утро, ангел, нам предстоит долгий день!", или... что-то вроде этого. Знаете, глупенький прием, ему в воскресной школе учат самых маленьких. Было в этом что-то хорошее, да... Меня Энджи всегда целовала перед уходом на работу. Улыбалась, напоминала забрать Милли из школы, завязывала галстук и целовала в щеку, даже если я забывал побриться.
В то утро я проснулся почему-то минут на двадцать раньше обычного и решил дождаться, пока проснется Энджи. Я сидел на кровати и наблюдал за тем, как она медленно потягивается, разлепляет глаза и приподнимается на локтях, обводя взглядом комнату. Светлые волосы - целое облако светлых волос! - сонные глаза и ямочка на подбородке - это всё Энджи. У неё морщинки в уголках глаз и ресницы золотятся на солнце. Я смотрел на неё и ждал, когда же она улыбнется и скажет мне: "Доброе утро, Эсмонд, как тебе спалось?" В то утро она не улыбнулась. Молча встала, потопала на кухню, молча позавтракала, оделась и ушла, хлопнув дверью, тоже молча. Я сидел на кровати и чувствовал внутри головы свистящее ничего. Абсолютный вакуум, до краев заполненный ничем. Я думал.
Что такого случилось сегодня? Она ведь просто не поцеловала меня, как она делала это всё время до этого... Просто. Не. Поцеловала. Меня. Не пожелала хорошего дня. Не поздравила с началом дня своего ангела. Я думал дальше. Как же она там говорила... "Ангел мой, идем за мной..." Или не так... Да что же там было такое с этим крылатым придурком... Ведь каждый день повторяла, ей-богу, каждый, как же я забыть умудрился. Кажется, на память никогда не жаловался.
Ту-то я и понял, в чем дело. Я не мог вспомнить этого её дурацкого стишка потому, что вот уже несколько дней не слышал его. Сколько дней? Три? Неделю? Год? Я не помнил, когда она в последний раз желала мне доброго утра. Я давно просыпался позже неё, и, видимо, сонный, не замечал, как не стало привычного утреннего диалога. Меня пробила дрожь. Чего я еще не заметил? Как давно мы говорили друг с другом? Как у неё дела на работе? Что ей снилось сегодня? И... есть ли ей всё еще дело до меня?
Мне стало дурно. Не видя ничего перед собой, я брел к своему офису, спотыкаясь о раскиданные всюду жестянки и несколько раз едва не попав под машину. Мне всё было безразлично.
Как одержимый, я прокручивал в голове одно-единственное слово, переворачивая его и так, и эдак. "Ангел... Ангел... Ангелы...". Это казалось мне очень важным. Словно, вот я вспомню, как же она там говорила по утрам - и пропасть между нами (что за идиотский штамп? Не пропасть, а стена, крепостная стена) станет меньше, а то и вовсе исчезнет.
Почему так вышло, что я стал совершенно безразличен единственной, кто когда-либо меня любил? И почему я так свыкся с мыслью, что Энджи будет со мной всегда, что просто не заметил, когда это произошло?
Как и говорила Энджи, день, начавшийся плохо, всегда идет плохо. На работе всё вываливалось у меня из рук, и Стив - рыжий парень из отдела продаж, даже сказал: "Эй, ты паршиво выглядишь. Как там Энджи, как дети? Ничего не случилось?"
А я посмотрел на него и ушел в курилку. Так тошно мне не было еще никогда.
Я ненавидел Стива, я ненавидел дым, плотным облаком висящий под потолком курилки, я ненавидел свою работу, и больше всего я ненавидел себя. Я не хотел ничего, кроме как вывернуться наизнанку, вытряхнуть себя, почистить и собрать обратно, став обновлённым и... чистым. Как ангел.
Ангелы чистые. Белые, как зубы актера в рекламе пасты. Они никогда не опаздывают на свидания. Всегда чисто выбриты, и их не колко целовать. Они всегда встают раньше своих жен и успевают сделать им кофе. Они помнят, что говорят их жены каждое утро. Забирают детей из школы вовремя.
Ненавижу ангелов. Подонки. Гребаные подонки. Взял бы пушку, и... Нет, нельзя. Энджи любит ангелов, будь они прокляты... Любит. А меня - нет.
Не помню, как добрался домой. Было уже около восьми, когда я обнаружил себя сидящим на диване с банкой теплого пива в руках.
В комнате было темно, только растекся желтым пятном на полу свет от фонаря за окном. За стенкой играла какая-то мозгорастворяющая попса. Негромкий голос подпевал, слегка фальшивя. Милли, Милдрэд. Дочка. Сколько ей? Пятнадцать? Двадцать пять?
Дверь отворилась, и длинная полоска света поползла по ковру. Энджи вернулась.
- Эй, ты почему сидишь в темноте? - она щелкнула выключателем.
И я увидел её. Мокрые волосы, змеящиеся и какие-то неживые, растекшаяся тушь и букет цветов в руках. Пионы. Розовые пионы.
Она прошлась по комнате, цокая каблуками, будто копытцами. На лице Энджи сияла улыбка.
- Не стоило... включать свет.
Я сказал это вслух? Дьявол.
- Почему же? Ты выглядишь каким-то странным.
Энджи рассмеялась неестественно и жутко.
- Почему ты улыбаешься, и где ты взяла эти чёртовы цветы? - выпалил я.
- Да так, встретилась с одним другом детства. Он такой милый, знаешь ли... Подарил мне пионы. Он всё еще помнит, что я без ума от них, представляешь? Поразительно!
Я поймал себя на том, что стою посреди комнаты, сжимая кулаки и болезненно морщась. Энджи порхала по комнате, словно ничего не заметила. Сняла пальто, отряхнула зонт, поставила свои жуткие цветы в широкую вазу и уселась в кресло.
Я подошел к вазе с цветами и отломил головку одного из пионов. С каким-то садистским удовольствием я принялся отрывать фиолетово-розовые лепестки, один за другим, мять и бросать на пол. Энджи ничего не заметила. Она забралась в кресло с ногами и вытирала с щек разводы туши.
Увидев это её идиотски сосредоточенное выражение лица, с каким она разглядывала себя в крошечное зеркальце и проводила ваткой по щеке, я почувствовал, как последняя капля упала в чашу моего терпения. Я вдруг почувствовал себя огромным клубком слепой ненависти к себе и к ней. Я ощущал себя грязным, ничтожным, самым отвратительным существом во Вселенной. Кто-то там, наверху, в кого верила Энджи, смотрел на меня, пинал меня носком своего ботинка, и говорил: "Вот Эдмонд, и за него мне стыдно". Он говорил: и зачем я создал человечество, если есть такие, как Эдмонд? Он ненавидел меня. Энджи ненавидела меня. Я ненавидел себя.
На подгибающихся ногах я поплелся в коридор и снял со стены ружье. Оно оказалось неожиданно тяжелым, тяжелее всего на свете.
Я подошел к Энджи и, не говоря ни слова, приставил дуло к её голове. Она выронила зеркальце и взвизгнула.
Тяжело дыша, я выплюнул:
- Он... хороший? Славный? Похож на... ангела?
- Эдмонд, милый, я... не... - пролепетала она растеряно.
- Ты - не Энджи! Энджи - волосы, ресницы... ангелы! Ты... Я... - Я чувствовал, что начинаю бредить. Это взбесило меня еще больше.
Меня затрясло, словно в приступе лихорадки. Ружье запрыгало у меня в руках.
Палец, лежавший на курке, дернулся. Раздался выстрел.
- Эдм.. - выдохнула Энджи и упала с кресла, залив светло-бежевый ковер кровью.
Из комнаты выбежала Милли, и я как-то отстраненно подумал, что вот, надо же, как её темные волосы красиво сочетаются с темной кровью её матери. Что за ересь...
- Папа...Мама?! - Милли медленно, шаг за шагом, приближалась к распростертому на полу телу. С каждым её шагом моё сердце стучало всё сильнее и сильнее. Мало отдавая себе отчет в том, что делаю, я потряс ружьем и заорал:
- Не подходи! Слышишь?! Не вздумай!
Милдрэд молча убежала в свою комнату. Из-за стенки раздался плач.
- Заткнись! - крикнул я и возненавидел себя еще больше.
Я неожиданно расхохотался, хрипло и страшно. Красная кровь... хорошо смотрелась бы на чем-то белом. Вроде крыльев.
Я подошел к окну и раскрыл его. В комнату ворвался холодный ветер.
Я выглянул из окна, и прикинул, сколько метров до земли. Восьмой этаж... Выходит, много. Я расхохотался повторно. Я не ангел, я не полечу....
Я сделал шаг навстречу ночи и полетел в Никуда, светившееся огоньками фар и неоновых реклам.
Больно не было. Только хватать ртом холодный воздух в полете и отсчитывать последние удары сердца. А больно не было.
Так я умер.
- Вот, значит, как.... - задумчиво протянул доктор. - Любопытная история. Ну да ладно, оставим светскую болтовню.
Джейс Баттон поправил над головой нимб и сделал широкий жест в сторону шкафа. Трагические истории давно стали неплохим развлечением и недурственной прибавкой к жалованию. На столе у Джейса стояла фотография в рамке - улыбающаяся женщина с лучистыми глазами и ресницами-золотинками. Доктор смахнул с рамки несуществующую пылинку.
Эдмонд выбрал из содержимого шкафа подходящий ему экземпляр, и, хмыкнув, продел руку в крыло, ощущая непривычную тяжесть.
Ангелы...