Аннотация: Второй рассказ о Томасе Шейне, милом парне. Критика приветствуется.
Молодой хозяин
Я всегда не любил похороны. Не знаю, почему, но не любил. Точно так же я не любил бывать на кладбищах. Может быть потому, что я отправил туда большое количество народа. А может быть, потому, что на кладбищах меня всегда посещают мысли о смерти - как чужой, так и собственной. Для таких, как я, мысль о собственной смерти является неприемлемой в любом виде - хоть в сентиментальном, хоть в наплевательском. Когда я выхожу на дело, я должен быть стопроцентно уверен в собственной неуязвимости, иначе я буду годен только в уборщики. Я должен быть уверен, что мой клиент гарантировано получит свое - смерть от моей руки, заказчик получит свою, известную только ему, выгоду, а я получу свои деньги - универсальное мерило моего ремесла.
Но тут что-то меня занесло, иногда со мной такое случается. Я говорил, что не люблю бывать на кладбищах и когда мне надо было бы там появиться, то я пытаюсь открутиться от этого под любым предлогом. Но в этот раз уже никакие трюки мне не помогут - не каждый день умирает собственный хозяин. Джеральд О'Доннелл, "Бешеный ирландец" для своих врагов и "босс" для всех своих служащих. Для меня он всегда был боссом, с того самого момента, когда я получил от него работу.
Мое имя - Томас Шейн, я занимался у О'Доннелла тем, что полицейские хроникеры называют "заказными убийствами". Я расчищал для О'Доннелла его сорное чертово поле, убирая зарвавшихся неразумных конкурентов и наглых выскочек. Конечно, такая престижная работенка не упала на меня прямо с неба, как падала для евреев их небесная манна, спервоначалу пришлось мне должников потрошить, выбивать из них долги большие и маленькие, ломать пальцы и руки, бить в морду и приговаривать: "Чтоб завтра деньги были, сука, а то приду и сломаю тебе челюсть или ноги переломаю!" Клиентами моими тогда были игроки карточные, бизнесмены неудачливые, всегдашние должники за крышу О'Доннелла, те, кто любит на лошадок или на боксеров или на еще какую хреновину бабки поставить - в общем, дел хватало и с избытком.
Вот что-то меня снова занесло. Старею, что ли? Стою я в черном костюме на зеленой сентябрьской траве на кладбищенском пригорке, смотрю, как шестеро парней тащат гроб босса. Тяжелый гроб, дубовый, но дело не в дубе, а в боссе. В последние пять лет прибавил старик О'Доннелл в весе, жирный стал, как кабан, вот теперь парни об этом сильно жалеют - попробуй сто двадцать пять килограммов покойника плюс килограмм сорок гроба недешевого потаскать на плечах. Наверное, матерят босса про себя последними словами, да только боссу уже на все наплевать с высокой башни. Ему и при жизни было на все и всех наплевать, а теперь и подавно.
Людей понаехало отовсюду - из Нью-Йорка, Чикаго, Балтимора, даже из Феникса и Вегаса боссы прикатили старика проводить. Большой вес имел босс при жизни и был в сильном авторитете, мало кто с ним мог тягаться в делах. Все на лимузинах прикатили с шоферами, в костюмах за не одну тысячу баксов - как вороны на падаль по сторонам зыркают. Да только не обломится им ничего - старик последние пять лет к себе племянника приблизил (своих детей у О'Доннелла не было). Тот племянничек, Николас Донахью, горазд дела проворачивать, большие бабки начали в семью литься, когда Донахью начал за дела браться - бабки со строительства дорог через штат, бабки за строительство торговых центров, новых домов, называются так чудно - кондоминиумы. Вот же придумают какую-нибудь хрень - кондоминиумы, что за слово, какой очкарик ученый его придумал. Начало слова само за себя говорит, так и думаешь непотребщину всякую.
В общем, молодой хозяин мастер, чтобы деньгу большую колотить, в этом он башковитый. Только гонора в нем еще больше, чем в старике когда-либо было. На морде написано - "Я тут, блин, самый крутой-раскрутой босс навороченный. Я бабки колочу легальным почти способом. Я не то, что вы, костоломы, мне людям в морду бить не надо и за пистолет браться не надо. Я своим "паркером" больше наворочу, чем какой-нибудь урка со стволом. Одна моя подпись - и дело на много миллионов вонючих зеленых бумажек в кармане, а дяде Сэму - хрен большой вместо налогов". Я его знаю, он ведь до того, как к дядюшке прибиться, в колледже отучился, а потом на бирже погорел - какие-то не те акции закрутил, чего-то там смахлевал не то, в общем, если бы не дядя - сидеть бы Нику нашему в тюряге, а так отмазал его босс. Я лично на следователя надавил из окружной прокуратуры. Тут дело простое было, никого убивать не надо было - следователь, как оказалось, неравнодушен был к девочкам дорогим по вызову. Все было бы ничего, если бы следователь женат не был и детей не имел. Так что заявился я к нему под конец рабочего дня и показал ему пачку таких, знаете ли, глянцевых фотографий большого формата на которых были запечатлены некоторые порнографические действа нашего следователя. Короче, в этот же день дело против Николаса Донахью было прекращено за отсутствием улик, а я спокойно отправился себе спать.
На следующий день молодой Донахью уже работал на своего дядюшку.
Я раньше говорил, что Ники очень гордился тем, что поднялся на строительстве дорог и торговых центров. Если бы он знал все обстоятельства, как говорят в полицейских телесериалах, то весь бы его гонор быстренько слинял. Он ведь не знает, что я, по приказу босса, имел беседы с подрядчиками и мастерами на всех этих стройках. Он ведь не знает, как я умею надавить так, как надо. Он ведь не знает, что мои парни отправили в больницу двух прорабов, которые не понимали, что такое - не воровать на стройке, на которой начальник, пусть даже и негласный, Джеральд О'Доннелл. Наш Ники уверен, что всему причиной - его великий талант говенного финансиста.
Смотрю я, как после речи священника, опускается гроб старого босса в яму, которую принято называть могилой и вспоминаю, сколько мне пришлось отрыть таких ям, для тех, кто так не хотел умирать или уже не был способен вырыть такую яму для себя. Хорошо было советским палачам - их жертвы сами себе могилы рыли, работа не пыльная - шварк пломбу свинцовую в затылок - и засыпай яму спокойно. Но не надо забывать что мы не в чертово матерной советской России тридцатых годов. Сейчас время другое - тут чем тише работаешь - тем дольше проживешь на свободе.
Смотрю я, как подходят боссы большие к стоящему у могилы племяннику, руку ему пожимают, соболезнования говорят. Смотрю и понимаю, что это не как у нормальных людей на похоронах слова сочувствия сказать, здесь не то. Здесь слова говорятся одни, а в глазах говорящего - совсем другое, в глазах вопрос: "А потянешь ли ты, мальчик, вотчину дяди своего? Хватит ли у тебя силенок?" А в глазах молодого хозяина ответ: "Конечно, без проблем. Все прежние договоры в силе, все прежние границы такими же и останутся. Смерть есть смерть, а дело есть дело. Смерть дядюшки - не сбой, просто небольшая заминка перед тем, как маховик снова наберет прежнюю силу и раскрутится. Все будет как и раньше, спасибо большое".
Стоял я поодаль, на все это смотрел терпеливо. Смотрел, как разъезжаются большие черные лимузины и черное воронье дорогих костюмов отправляется по домам, в свои Нью-Йорки, Чикаго и Вегасы. Смотрел, как наши, теперь уже только свои люди подходят к молодому хозяину и говорят слова положенные. И я подошел, пожал руку холодную молодого хозяина, руку, которая мертвой рыбой повисела в моей ладони без всякого ответа на мое пожатие, и сказал:
--
Жаль старика, мог бы еще поскрипеть.
В ответ на это увидел я только кивок и взгляд тяжелый молодого хозяина. Нехороший такой взгляд, изучающий. Так ученый в белом халате в микроскоп рассматривает новый вирус перед тем, как испытать на нем новую вакцину. Так иногда старый босс смотрел на тех, кого собирался прибрать вскорости.
Не понравился мне этот взгляд, ой, как не понравился! Конечно, не секрет, что не пылает ко мне большой любовью племянник ныне покойного моего босса, хрен его знает почему. Это как любовь с первого взгляда, только наоборот. Ну, ладно, схаваем, я и не такое дерьмо жрал от боссов своих, в армии пришлось нажраться досыта от сержантов, да и от старого босса перепало тоже с лихвой.
Подошел я к могиле О'Доннелла, бросил горсть земли на крышку гроба да и отчалил восвояси...
Было у меня прикрытие легальное, считался я хозяином автоматической прачечной, на "работу", так сказать, ходил регулярно, с девяти до пяти сидел в конторе. Конечно, ни черта я в этих делах прачечных не понимал, а работал за меня человек, который мне эту прачечную продал в свое время. Был у меня свой кабинет отдельный, вход в него был тоже отдельный, так что никто меня не доставал из посетителей и был я предоставлен весь день самому себе. Книги читал весь день, оказалось чтение увлекательным занятием, я ведь раньше только кино смотрел, а когда время пришло из себя порядочного человека разыгрывать, так и читать стал. Хэмингуэй вот неплохо писал, да и Стейнбек и Фолкнер.
Но в это утро ничего читать мне не хотелось. Стоял я возле окна, выходящего на пригород, прислонившись лбом к холодному стеклу и думал о вчерашних похоронах. Думал про старого босса и как мне придется уживаться с молодым хозяином. Стоял я так, думал и грыз меня какой-то беспокойный червяк изнутри, а еще, вы будете смеяться, было у меня какое-то неприятное холодящее ощущение в районе копчика. Да, да, именно в этом районе! Это чувство мне было неприятно знакомо, я чувствовал этот холод тогда, когда не поехал в машине, обстрелянной нашими колумбийскими говенными друзьями семь лет назад, или когда я бросил уже начатое мной дело и смылся из Голливуда в девяносто втором, когда взяли всех моих подельщиков по наводке стукача, да только меня не взяли. Это было чувство надвигающейся опасности, этакое экстрасенсорное предчувствие вроде "Мертвой зоны" Кинга. Что-то поганое должно было случиться и так-таки случилось.
Дверь с треском распахнулась, ударившись о стену, и в моей кабинет влетел Майлз Блэквуд - мой протеже, как сказал бы какой-нибудь педрильный маркиз в каком-нибудь вонючем Париже восемнадцатого века, моя правая рука в бригаде силового воздействия, созданной мною пять лет назад по указанию моего босса, моего старого босса. Майлз был неплохим парнем, работал хорошо, соображал неплохо, был умнее, чем остальные в бригаде, только был у него один большой недостаток - поговорить очень любил. Пасть у него иногда не закрывалась, он любил поиздеваться над теми, кому следовало просто дать в морду или разбить окно машины, или сломать колено. "Ах, ты, мудила гороховый", любил приговаривать Майлз, прохаживаясь кулаком по морде какого-нибудь нашего клиента, "нравится тебе, педрило, нравится! На, жри, е...ная рожа, жри!" И снова клиента в морду, в морду. Помимо этого недостатка, который он уже понемногу исправлял, Майлз был неплохим парнем, в мое отсутствие я спокойно мог поручить ему все наши дела и также спокойно уехать по своим делам.
Но теперь Майлз влетел в мой кабинет, сжимая в правой руке пистолет с навинченным на ствол глушителем. Как вы, наверное, знаете, если пистолет с глушителем, так им наверняка собираются воспользоваться, а так как кроме меня и Майлза в кабинете никого не было, то я понял, что дерьмо случается.
Надо отдать мне должное - в таких ситуациях я всегда хорошо и быстро соображал, вот и теперь я себя не подкачал, упал на колени перед этим блядским Майлзом, сыном портовой шлюхи и черного лабрадора, и запричитал, как старый еврей перед стеной Плача:
--
Не убивай меня, Майлз, пожалуйста, не убивай, я тебе бабки дам, все бабки отдам, только не убивай, не убивай меня, Майлз, пожалуйста!
Он в долгу не остался и начал заливать:
--
Пришел тебе конец, старый хрен, сейчас я тебе снесу твою дерьмовую башку, сейчас ты у меня крови нахлебаешься, свинья, сейчас ты у меня кровью харкать будешь! - и так далее, и тому подобное.
Я на коленях пополз к нему, глядя на него глазами, полными слез и, надеюсь, самого дешевого стопроцентного страха, продолжая свой намаз "Не убивай меня, Майлз". Я полз к нему, зная, что этим доставляю ему огромное удовольствие - видеть, как пресмыкается перед ним сам Томас Шейн, безжалостный и яростный палач старого босса О'Доннелла, как ползет на коленях, распустив сопли, вымаливая никчемную жизнь. Я видел этот кайф в глазах Майлза, я знал, что сейчас он в меня не выстрелит, что пока я ползу к нему на коленях и причитаю "Не убий", как Моисей, выстрела в мою голову не будет.
Это мне было так нужно - знать, что Майлз не выстрелит до тех пор, пока не напьется сполна моего унижения. Я смотрел на его ухмыляющуюся физиономию и про себя улыбался тому, что должно было случиться. Майлз ведь не знает, что в мою правую ладонь сейчас скользнуло острое, как миллион бритв, лезвие японского ножа, который я всегда ношу в специальном захвате на правой руке. Майлз не знает, что жить ему осталось всего ничего, что от смерти его отделяет только одно мое движение.
Я подполз к Майлзу поближе, мой намаз "Не убивай меня, пожалуйста" заглушает трепотню Майлза о старом козле, которому понравится, как он, Майлз, вышибет из него все дерьмо. Пистолет почти уперся мне в голову, когда я одним быстрым движением схватил пистолет левой рукой, отводя ствол влево. Я вскочил на ноги, быстрее пантеры в джунглях, быстрее молнии в прериях, быстрее пули, разрывающей воздух, и лезвие японской катаны вошло в пах Майлза Блэквуда. Мой рот ни на секунду не закрывался - "Не убивай меня, Майлз, не убивай, не убивай", но мои глаза оказались на одном уровне с удивленными глазами Майлза, в которых я увидел свое отражение и боль, когда сильным рывком я дернул нож кверху, разрезая брюхо и все остальное, что попалось на пути японской стали. Кровищи было море, я наверняка распорол ему бедренную артерию при первом ударе, а когда рванул кверху, то наверняка вывалил весь гнилой ливер Майлза ему на брюки. Но это уже не имело значения, потому что я ни на что бы не променял то чувство, которое я увидел в вытаращенных глазах моей бывшей правой руки, в глазах, широко распахнутых от боли и удивления перед лицом своей собственной смерти, когда отвратительная сумасшедшая радость от предвкушения моей смерти в глазах Майлза сменилась болью и непониманием. "Неужели это я, Майлз "Трещотка" Блэквуд, умираю, обдувшись кровью и потеряв все кишки?! Неужели это я?! Не может этого быть!" - было написано в его глазах.
Я выдернул из его ослабевших пальцев пистолет и бросил его на пол. Майлз продолжал смотреть на меня, но мне уже было на это наплевать - у меня были дела поважнее. Я оставил нож в Майлзе, сам подошел к книжному шкафу, ни на секунду не прекращая вопить "Не убивай, не убивай!" Ей-богу, наверное, я запишу эту песню и она станет хитом на все сто. Я подошел к шкафу и откинул верхнюю фальшивую панель, представляющую собой гравюру на стали - корешки томов избранных произведений Китса, Джеймса и еще каких-то старых пердунов. В глубине тайника я нашарил два еврейских произведения оружейного искусства - два автомата "Узи" с магазинами на пятьдесят патронов и снабженных увесистыми глушителями, похожими на искусственные фаллосы очень больших размеров. Ура, все-таки как я люблю этих евреев, иногда они способны сделать хорошую вещь. Еще я достал из тайника диктофон, убедился, что в нем находится кассета, включил его на запись и положил в левый нагрудный карман пиджака. Никогда не знаешь, когда пригодится такая вещь, правда? Потом я взял в руки "Узи", в каждую руку по одному.
Вы спросите, на какого черта такие приготовления и какого черта я продолжаю орать: "Не убивай меня, Майлз!", когда я только что своими ушами слышал, как за моей спиной упало на пол кое-что, бывшее недавно живым человеком? Погодите немножко, дамы и господа, сейчас вам все будет понятно.
Я подошел к двери, в которую еще совсем недавно влетел Майлз, приятно ощущая в руках холодную еврейскую сталь, в последний раз тихим голосом сказал, просто чтобы что-то сказать: "Не убивай меня, пожалуйста" и ударом ноги распахнул дверь.
В моей приемной, где обычно за своим столом сидит моя секретарша (вот уж не знаю, чем она занята весь свой рабочий день), сидело пятеро парней из моей команды. Здоровенные лбы, сам лично каждого принимал, сам лично тренировал, заботился, козлы, м-м-мать вашу! Я почувствовал, как старая добрая ненависть закипает в моей крови. Они уставились на меня так же, как несколько секунд назад на меня смотрел Майлз. Я презрительно усмехнулся прямо в их застывшие рожи и прорычал:
--
Сожрите дерьма, щенки!
Сократил я их всех, уволил, в четыре длинные очереди уволил, рассчитал и отправил в бессрочный отпуск. Никто их них даже за пистолетом не успел потянуться, все были так уверены, что Майлз меня уделает, что сидели и с раскрытыми ртами смотрели, как я поднимаю "Узи". Разлетелись они по стенам, а я к пятому подлетаю (это оказался Стив Бушеми) и говорю, подсунув под его подбородок безвольный еще горячий цилиндр глушителя:
--
Кто меня заказал, сука?! Быстро говори, кто?!
Он молчит, от страха только слюну глотает и смотрит на меня глазами, как рыбка-телескоп в аквариуме. Достали они меня сегодня своими глазами большими удивленными, чувствую, что сорвусь, но тут нельзя срываться, тут надо бы мне доказательства получить. Я и так знаю, кто меня заказал, я знаю это с первой секунды, как ко мне влетел Майлз, но мне надо, чтобы этот недоносок сам сказал мне то, что я и так знаю.
Я опуская ствол и говорю тихо и внятно:
--
Говори, кто меня заказал - не убью.
--
Молодой хозяин, - шепчет мне Стив, голос у него от страха, как у кролика месячного.
--
Громче!
--
Молодой хозяин, - теперь он говорит громко и внятно.
--
Как его зовут?
--
Новый босс, Ник Донахью, - говорит мне Стив и в глазах надежда, что уйдет он отсюда целым, только с мокрыми штанами.
Я поворачиваюсь, выпускаю из левой руки автомат и он падает на пол. Я слышу, как облегченно вздыхает за моей спиной Стив.
--
Значит, молодой хозяин решил меня завалить. Интересно, за что? - говорю я сам себе, но Стив думает, что я говорю с ним:
--
Он давно уже говорит, мистер Шейн, что зажились вы чересчур. Он хочет Майлза на ваше место поставить, говорит, что вы - отработанный пар, что уважения ему не оказываете, как надо. Ненавидит он вас.
--
Это точно, - говорю я и поворачиваюсь, поднимая автомат.
В глазах Стива снова недоумение, но мне уже на это наплевать. Я мог бы его отпустить, но где гарантия, что, сменив дома обоссанные штаны и прихватив пистолет, он снова не возникнет за моей спиной? Да никакой гарантии. Я думаю, что однажды так поступили со мной, когда нажимаю на спусковой крючок...
Я аккуратно ложу автоматы на стол секретарши, которая уже два дня как в отпуске. Вот же везет этой Мейбл, ни черта на работе делать не надо, босс, то есть я, жалованье платит, да и премию, как за сверхурочные за всякие сексуальные услуги. Хорошенькая девчонка, попка что надо и сиськи в самый раз. Вот и сейчас ей повезло - лежит в Майями, прелести свои ласковому солнцу подставив, а могла бы спокойно лежать сейчас на полу с дыркой где-нибудь в молодом упругом теле.
Да ладно, сейчас не за секретутку мою думать надо, а думать надо, что дальше делать. Думать надо серьезно, ситуевина не рядовая - не каждые же день тебя твой собственный босс пытается уволить без выходного пособия. Да к тому же ни за что. Думать надо, думать, а пока с бардаком этим разобраться.
Осматриваю себя - ну, бля, конечно, весь костюм в кровищи, как у мясника на бойне, руки в крови, черт, ненавижу с кровью дело иметь, не ровен час СПИД подхватишь. Пошел я мыться в своем персональном сортире, пустил воду горячую, отмывался минут двадцать, пока более менее не привел себя в порядок. Костюм испорченный снял и переоделся в чистый, у меня в конторе всегда запасной костюм висит в шкафу, на всякий случай. Вот, сегодня пригодился.
Надеваю перчатки прозрачные медицинские, выдергиваю нож из Майлза, ложу его в пакет целлофановый, где уже лежат "Узи" мои, службу мне верно сослужившие. Конечно, здесь приберутся и без меня, у меня времени нет с трупами этими возиться, но вот оружие, которым я эту грязь развел, желательно самому убрать и подальше.
Поднимаю трубку телефона, набираю известный мне номер и жду. Когда сонный (у Барти голос всегда сонный, это не зависит от времени суток) голос бубнит:
--
Химчистка "Пассаж", чем могу служить?
--
Барти, это Шейн. Мне надо серьезно прибраться. Пришли шестерых уборщиков.
Барти Эпштейн - специалист по избавлению от всякой грязи, в том числе и неожиданных трупов. Цены у него, конечно, безбожные, но зато все сделает, как надо.
--
Ни фига себе, - бормочет Барти, - шестеро, ну и ну. Куда?
--
Ко мне в прачечную.
--
Ты, что охренел, Шейн? У тебя в конторе?!
--
Заткни пасть, морда, у меня нет ни малейшего желания слушать твое нытье! Приедешь и уберешь, понял?
--
Понял, - теперь его голос снова поход на голос человека.
--
Вот и хорошо. Деньги на столе.
Я бросаю трубку на рычаги и задумчиво смотрю на диктофон, лежащий передо мной на столе. Как бы мне прекратить беситься, как мне успокоить кипящее во мне серное озеро адской ярости! Мне надо выкрутиться из этого дела, надо выбраться живым, надо думать. Я выворачиваю у всех шестерых карманы и все найденные мной деньги небрежно бросаю на стол в приемной. Выхожу из своей, теперь мне уже кажется, бывшей конторы, и первый раз в жизни не закрываю за собой дверь. Теперь мне уже не придется заботиться о том, чтобы закрыть за собой дверь, по крайней мере, до тех пор, пока жив молодой хозяин...
От оружия я избавляюсь на мосту через реку. Зеленый увесистый пакет несколько секунд летит вниз и громким всплеском исчезает в мутной воде. Я разворачиваю машину и направляюсь к автовокзалу. Там, в камере хранения, меня ждет моя аварийная сумка с необходимым мне содержимым. Дома мне наверняка появляться не следует. На стоянке у автовокзала я брошу свою машину и какое-то время пройду пешком до тех пор, пока не раздобуду себя тачку. Хорошо бы это был незаметный старый "форд" - ненавижу японские коробки на колесах...
Из сложившейся ситуации у меня было всего два выхода - скрыться или убить молодого босса. Что значит "скрыться"? Это значит - слинять куда-нибудь к черту на рога, сменить документы и внешность, затаиться в медвежьей глуши или где-нибудь в большом городе и жить, каждую секунду ожидая пули в спину от новых майлзов и стивов, пугаться каждого прохожего, кажущегося знакомым, и мало-помалу сходить с ума.
Что значит "убить босса"? Это то и значит, что мне надо будет убить молодого Ники, а потом - смотри пункт первый. "Смотри пункт первый" потому, что нельзя безнаказанно завалить босса такого уровня. Потому, что в первом случае меня будут искать только люди Ники, а во втором - мою персону будут искать все, кому не лень, насчет этого большие боссы расстараются. Постараются не потому, что им будет жалко этого дерьмоголового Донахью, а потому, что нельзя безнаказанно убивать боссов. Согласие на такую акцию выдает специальная комиссия из Очень Больших Боссов, и ясен день, мне такого разрешения никто не выдаст. Скорее всего, меня завалят еще до того, как успею кому-нибудь пожаловаться.
Конечно, в моем теперешнем состоянии, я хотел завалить Ники, я хотел вырвать ему руки и ими забить его до смерти, но это не было бы разумным решением. Я не хотел прятаться всю жизнь, я не хотел остаться без денег в середине жизни, я не хотел быть вечной мишенью и призовой фишкой. Я хотел жить свободно, но я знал, что заплачу за свою свободу большую цену. Свобода, в отличие от смерти, стоит дорого...
Я угнал форд "таурус" 89 года со стоянки в Эджпорте и отправился на разведку. Рядом со мной на сидении лежала моя экстренная сумка. Мне нужно было выяснить, где находится Ники. Если он уже получил весточку от своих неудачливых посланников, то что он предпримет по этому поводу? Я готов был поставить три против одного, что этот сопляк подумает, что я перебил его посыльных клоунов и слинял в страхе. Он наверняка так думает, он ведь не знает меня, он никогда не видел меня в бешенстве, он не знает моей ярости.
Если он не изменит свою программу действий, то в восемь часов вечера он будет у своей пассии Джулии в их квартирке в западном Парк-сайде. Из охраны у него будет три, ну, максимум четыре человека, которые наверняка будут уверены, что Томас Шейн сейчас уже пересекает Атлантику, трясясь от страха в комфортабельном салоне "боинга" "Американ Эйрлайнз". Про Джулию все знали только одно - она очень красива, добра и глупа. Для нашего плейбоя Ники это был лучший вариант, он не выносил, чтобы бабы были умнее его.
Когда я тихо въехал на быстро темнеющие улицы Парк-сайда, я был уверен, что смогу осуществить свой план. Если что-нибудь пойдет не так, тогда я убью Николаса Донахью, моего молодого хозяина, да поможет мне бог, аминь и плевать на то, что будет потом.
Как я и ожидал, у известного мне дома стояла знакомая мне машина - серый "мерседес", Ники обожал эти немецкие трактора. Я знал, что стекла тонированные и мне не удастся рассмотреть, сколько человек внутри, но это было неважно. Мне было уже все равно, сколько человек в "мерседесе", я знал, что эти лохи никогда не закрывают левую переднюю дверцу в ожидании своего босса. Я знал, что Ники останется у своей красавицы на всю ночь, а парни в "мерседесе" будут травить байки, рассказывать похабные и этнические анекдоты на все случаи жизни, будут трепаться о бабах, курить, зевать от скуки, и рано или поздно на заднем сидении кто-то захрапит, а ближе к двум часам ночи вся охрана будет спать сном младенцев после жидкого стула и ночного кормления. В этот момент я присяду на свободное кресло справа от водителя и сделаю так, чтобы они заснули снова, на этот раз без снов...
Выбрав тихий и безлюдный переулок, я быстренько перевинтил номера с моего фордика на заранее приобретенные мной по сходной цене номера. Потом я просто сел в машину и поехал в круглосуточную закусочную, где с аппетитом поел, выпил две чашки крепкого кофе, взял с собой бутерброды и наполнил свой термос солидной порцией кофе. Потом в винной лавке я купил две бутылки "Шивас", просто так, на всякий случай, и в магазине "Всякая всячина для работы" купил два заступа, мощный фонарь, два мотка веревки и большой рулон клейкой ленты. Так как я переплатил на десятку, продавец не проявил большого любопытства, а мне лично было наплевать, любопытен он или нет. В конце концов, через сорок восемь часов все либо будет в порядке или не будет. В любом случае, через сорок восемь часов все закончится. Я снова вернулся в Парк-сайд, сделал несколько кругов вокруг известного мне дома, убедился что "мерседес" на месте и припарковал форд на две улицы выше. Теперь мне оставалось только ждать, а это дело я, хоть и ненавидел, но умел...
Когда в два часа ночи я открывал дверь дома нашей Джулии (жаль только, что Ники не тянул на Ромео), охраны в "мерседесе" просто не существовало. Дверь я открывал отмычкой, этому меня научил один бывший зэк. Я брал у него уроки по вскрытию чужих замков и сейфов, по угону машин и устройству тайников и еще множеству вещей и в конце концов мой учитель приобрел небольшое состояние, а я приобрел энциклопедические познания в некой практической сфере. Замочек на двери Джулии был типа "Войдите без стука" и я проскользнул в дом тихо и стремительно, как опытный и удачливый сперматозоид в яйцеклетку. Пять минут я стоял внизу, неслышно прикрыв за собой дверь. Пять минут мои глаза привыкали к темноте, а мои уши вслушивались в происходящее вокруг. Звуки были самые обычные: на улице шумел ветер, несильный, метра два в секунду, негромко булькала вода в трубах, на кухне еле слышно, на пределе слышимости, бурчал холодильник. Все было в порядке, мыши спят спокойно в своих уютных норках, нажравшись бесплатного сыра из гигантских мышеловок.
Пора начинать.
Я пробрался наверх по лестнице, скрипнув только одной ступенькой. Инстинкт потянул меня в комнату справа и оказался прав: это явно была спальня. Огромная кровать размером с посадочную площадку вертолета на крыше небоскребов хранила в своих объятиях два бесформенных комка под простынями. Одному комку уже очень скоро придется ой как несладко!
На спинке одного из стульев я заметил ременную кобуру, из которой торчала рукоятка пистолета, вокруг в беспорядке были разбросаны предметы как мужской, так и женской одежды. Я вытащил пистолет из кобуры и включил свет, неожиданно ярко ударивший по глазам.
Простыня зашевелилась и на свет показалась взлохмаченная голова Ники. Он несколько секунд тупо смотрел на меня и задал самый идиотский вопрос, который можно было задать в подобной ситуации:
--
Сколько времени?
Я расхохотался ему в лицо:
--
А сколько не жалко, Ники?
Его глаза перестали быть похожими на глаза коровы после дойки и он понял, что перед ним стоит человек, которого он, Ник Донахью, приказал убить еще сегодня утром. Он посмотрел в сторону стула, на котором висела кобура и я помахал пистолетом у него перед глазами.
--
Что-то потерял?
Он облизал губы и пробурчал в лучших традициях О'Доннеллов:
--
Если выстрелишь - наделаешь шума.
--
О тишине не беспокойся, Ники, - сказал я, показывая ему свою "беретту" с глушителем в правой руке, - никто ничего не услышит. Соседи спят спокойно, а твои мальчики в "мерсе"... Их уже ничего не волнует.
Он протянул руку под простыней и я немедленно навел на него "беретту":
--
Руки поднять, сука! Только медленно!
Он замер.
--
Да я хотел ее разбудить, - он кивнул на Джулию, которая спала сном праведников.
--
На хрена?! Пусть спит. Одевайся!
Он медленно встал из кровати. На нем ничего не было и я успокоился: оружие он мог спрятать разве что в собственной заднице. Он надел белье, рубашку, костюм и собрался повязывать галстук, когда я рассмеялся и сказал, что галстук ему больше понадобится.
Его морда на минуту застыла, наверное, до него что-то начало доходить, но держался он нормально - не скулил, пощады не просил, но это пока. Он надел плащ, когда Джулия соизволила проснуться и спросила, зевнув, как котенок:
--
Ты куда, милый?
Он села в кровати, не выказав ни малейшего удивления по поводу того, что ее милый стоит полностью одетый, а перед ее милым стоит мистер Томас Шейн собственной персоной, сжимая в руках пару пистолетов. Я улыбнулся, засмотревшись на ее кукольно красивое личико, обрамленное блондинистыми кудрями. Кукла и есть, глаза красивейшие голубые и глупые, как мятные карамельки.
--
Слушай сюда, Барби, - сказал я в своей деловой манере, - слушай и запоминай. Ты спала всю ночь, ни хрена не слышала, ни черта не помнишь. Когда Ники свалил, не знаешь, меня вообще в глаза не видела, а если копам про меня сболтнешь чего, так я тебя из блондинки в брюнетку превращу - глаза выдавлю, мордой в грязи утоплю, поняла?
Она послушно закивала головой. Вот ведь, хоть и дура, а если объяснить доходчиво, так все и поймет.
--
Никому не звонить, никуда не выходить, в постели лежать до утра. Иначе я вернусь, куколка, и сиськи тебе отрежу, поняла?
Она снова закивала:
--
Только не делай Ники ничего плохого, пожалуйста.
Я тут не выдержал и засмеялся. По-разному можно назвать то, что я собираюсь сделать с Ники, разными погаными словами и понятиями, но так по детски - "не делай плохого". Умора, цирк, комедия!
Джулия улыбнулась мне сквозь слезы. Нравятся мне такие бабы, красивые, добрые и глупые, вот только достаются они таким мудакам, как Ники.
--
Да не сделаю я ему ничего плохого, обещаю. Ложись лучше спать, куколка, все будет хорошо.
--
Обещаешь? - спросила она меня, по-детски тихим голоском.
--
Обещаю, - сказал я.
Сказать - не сделать...
Вот едем мы уже пятнадцать минут, Ники машину молча ведет, я молча ему в живот пистолет упираю. Едем мы на север, там есть шахта заброшенная, не помню, какого хрена там добывали раньше, но шахта уже лет пятьдесят заброшена и городок шахтерский рядом тоже заброшен, дома - как призраки, таращатся разбитыми пацанвой окнами. Это наше место, в шахту еще до меня старый босс О'Доннелл покидал немало тел, бывших когда-то человеческими. А сколько потом туда сброшено - один бог ведает. Никто, слава богу, на дно шахты никогда не спускался, а то бы увидел бы кто картинку из Апокалипсиса - разбитые черепа, выщербленные челюсти, ксилофоны грудных клеток - да и сошел бы с ума. Не одно дело там закончено так или иначе, не одну тайну хранит сырая дыра в земле.
Знает об этом молодой хозяин, вижу, знает - у него по лбу капли пота катятся, а утереть он их не может, пистолета моего боится. Правильно, Ники, ты сейчас так должен бояться, так паниковать, что все твои предохранители в голове все должны уже красным мигать от перегрузок. Все твои шарики должны от паники закатиться на хрен, потому что знаешь ты, что убивать я везу тебя, что обратной дороги нет ни для тебя, ни для меня. Представляешь ты себе сейчас, как сталкиваю я тебя в темноту, и крик свой слышишь, и слышишь, как бьется твое тело о каменное дно шахты. Представляй, Ники, представляй на здоровье.
Надо отдать ему должное: он не паниковал в открытую, не унижался, вымаливая жизнь. Но по его глазам я видел, что он бешено соображает - что же я хочу с ним сделать.
Когда я приказал ему остановиться примерно в полумиле от шахты, я заметил в его глазах мгновенную вспышку радости, и усмехнулся.
--
Выходи, - сказал я ему.
Он вылез из машины и я быстро последовал за ним, провожая каждое его движение пистолетом. Я бросил ему ключи и приказал открыть багажник "тауруса".
--
Бери два заступа и шагай в лес, - сказал я, вынимая из багажника фонарь.
--
Зачем? - спросил он и это был не первый идиотский вопрос, который я слышал за прошедшее время.
--
Просто иди, Ники, не раздражай меня, - ответил ему я, включая фонарь.
Яркий сноп света прорезал темноту, густую, как мазут. Он сошел с дороги, сжимая в руках заступы, а я пошел следом. Свет фонаря упирался ему в спину, превращая сцену в кадр из фильмов про концлагерь: он - избитый еврей, идущий копать собственную могилу, я - эсэсовец с пистолетом наизготовку. Его раскоряченная тень безумным драконом металась по стене зловещих деревьев. Он поудобнее перехватил заступы, звякнув металлом, и я напрягся. Когда я напрягаюсь, я обычно совершаю что-нибудь, и я взвел курок. Он услышал этот звук, который ни с чем нельзя спутать, и опустил заступы пониже.
Мы вошли в лес. Я немного опасался, что если я споткнусь, то распрощаюсь со своим молодым хозяином чуть раньше, чем следует, но я ни разу не споткнулся. Когда мы отошли на порядочное расстояние от дороги, я сказал:
--
Все, пришли. Начинай рыть.
--
Что рыть?
--
Яму для человека, Ники. Некоторые люди называют такие ямы могилами, но сейчас это будет простая яма.
Я удивился ему еще раз - он начал копать. Копал он, может быть, не слишком умело, но умение сейчас необязательно. Я подыскал удобное место чтобы присесть - поваленное дерево - и уселся, поставив фонарь на землю. Я закурил и про себя дал Ники пятнадцать минут. Он побил этот рекорд, заговорив со мной на двадцать первой минуте:
--
Если ты хочешь меня убить, Томми, то ты должен знать о последствиях.
Я мысленно улыбнулся, но сказал, ни к кому не обращаясь:
--
Надо же - оно говорит.
--
Меня нельзя убить просто так, Томми! - заорал он и эхо повторило его слова, издевательски подчеркивая нотки страха в его голосе.
--
Это почему же? - вроде бы искренне удивился я.
--
Я - босс, меня признали все боссы, кто приехал на похороны. Если меня убьют - они сделают все, что найти убийцу!
--
А почему ты думаешь, что они будут беспокоиться из-за такого куска говна, как ты, Ники?
Он промолчал и с силой налег на рукоятку заступа.
--
Зачем две лопаты? - спросил он меня и его голос не дрожал.
--
Одна для тебя, - ответил я.
--
А вторая? - с маниакальным упорством продолжал допытываться он.
--
Надо же мне будет присыпать тебя чем-то, Ники, - сказал я, улыбаясь.
Он замер. Я с улыбкой, которую ему не было видно, потому что свет был направлен на него, смотрел на него, ярко освещенного, как таракан на кухне.
--
Что ты собираешься делать? - его голос звенел от напряжения, как изолятор на столбе, в этом голосе уже ясно чувствовалась паника.
--
Хорошо, что ты об этом спросил, Ники. Я уже думал, что ты не спросишь.
Я замолчал. Секунды текли медленно, как капли крови по лезвию скальпеля патологоанатома.
Он задрожал, как дрожат от холода бездомные собаки, и я заговорил:
--
Я собираюсь дождаться, пока ты выкопаешь достаточно глубокую яму. Потом ты ляжешь в нее, а я прострелю тебе коленные чашечки и локтевые суставы, чтобы ты превратился в муху в сиропе. Потом я засыплю тебя землей. Я буду засыпать тебя медленно и неторопливо, а потом старательно утрамбую землю. Потом я думаю поесть, посидеть здесь на полянке и подождать где-то с часок, чтобы быть абсолютно спокойным. Я достаточно подробно объяснил тебе свой план, Ники?
Он завизжал, как психованная женщина и бросился на меня, подняв заступ. Я охладил его порыв, выстрелив два раза поверх головы. Выстрелы оглушительно прогрохотали в тишине, а эхо (вот уж это эхо!) заботливо повторило и многократно усилило их.
Он замер в двух метрах от меня, выронив заступ. На его лице не было уже ничего человеческого, глаза почти выскочили из орбит, глаза напоминали два шарика желе и по содержанию и по форме. Он тяжело дышал, глядя на меня, в его взгляде был только ужас и то самое удивление, которого я уже навидался сегодня, вернее, вчера. "Неужели я, Николас Донахью, сейчас умру, а мое тело, мое божественно прекрасное тело, с которым так не хочется расставаться, будет закопано этим бешеным ублюдком Томми Шейном?"
--
Почему? - спросил его я.
Его взгляд, растерянно мотавшийся из стороны в сторону, попытался зафиксироваться на мне. Я помог ему, схватив его за подбородок:
--
Почему?
Он попытался мне ответить, но из его крепко сжатого рта вырвалось только какое-то телячье мычание.
--
Почему? - спросил я его в третий раз, хорошенько встряхнув.
Он сделал над собой усилие, достойное последнего рывка Самсона:
--
Я хотел почистить организацию. Дядя помер, хрен с ним, старые советники потихоньку отошли, старик Вейгер сам попросился на покой. Я подумал - какого хрена, на место Томми - гора желающих, только рукой махни. Поставлю нового - тот будет мне ноги лизать, преданный будет, как пес, как ты преданный был старику. Какого черта, какого черта?! - закричал он, снова срываясь в истерику.
Я с наслаждением два раза ударил его открытой ладонью, без пистолета, естественно, по лицу и он замолчал.
--
Значит, ты решил меня убрать только потому, что решил провести чистку. Решил, значит, что я - старый упертый пень, которого нужно отмести в сторону, и дать дорогу молодым. Так я тебя понимаю? - сказал я, чувствуя, как внутри шевелится бешеный вулкан.
Он кивнул.
--
А может, ты просто ненавидишь меня, Ники?
Он снова кивнул и тихо сказал, глядя мне прямо в глаза:
--
Я видел, как ты смотришь на меня, когда старик начал приближать меня к себе. Ты смотрел на меня, как смотрит водитель грузовика с окраины на молодого юриста в дорогом костюме и галстуке - с презрением. В твоем взгляде легко читать, Том, а я всегда мог читать в глазах.
Он замолчал и я с уважением покачал головой - этот говнюк, прошу прощения за мой французский, разбирался в людях.
Он угрюмо посмотрел на меня и я сказал ему:
--
Ты не учел одного обстоятельства, Ники. Ты не понял одного: я - консервативный человек. Я никогда бы не пошел против босса. Я получил работу у твоего дяди не за красивые глаза, а за то, что я мог делать и всегда делал. Я иногда ненавидел старика, иногда боялся его, но я уважал его и он знал это, в отличие от тебя.
--
Старик тоже тебя уважал. Он говорил, что такого бешеного, как ты больше нет, говорил, что ты всегда доводишь дело до конца, что тебя можно убить, но нельзя остановить.
--
А ты заказал меня за то, чего я никогда бы в жизни не сделал. Дерьмо, Ники, дерьмо.
Мы немного постояли, каждый думая о своем, и я сказал ему:
--
Бросай эти чертовы заступы в яму и пошли...
Когда я приказал ему сесть в машину, он выполнил приказание и заговорил только в машине:
--
Почему ты не отпустишь меня, Том? Я отпущу тебя и даю слово, что не буду пытаться тебя убить.
Я угрюмо ответил ему:
--
Это ты сейчас так говоришь. Пройдет время и ты, рано или поздно, скажешь какому-нибудь сопляку: "Пойди и завали Шейна". Я знаю, что так будет. Я знаю породу О'Доннеллов. Вы никогда не можете пережить, когда вас унижают. Рано или поздно память о том, что случилось здесь, задушит тебя и ты отдашь приказ. Поехали!
--
Куда?
--
Прямо! - злобно бросил я ему и мы поехали...
Приехали мы как раз в этот заброшенный шахтерский городок. Знаю я там домик один, в котором можно переночевать и спокойно решить, что же мне делать дальше. Я приказал Ники остановиться у дома и мы вышли из машины. Я открыл багажник и сказал Николасу:
--
Видишь такую как бы жилетку?
--
Вижу.
--
Доставай, - сказал я ему и он достал.
--
Теперь одевай.
Он одел. Я подошел к нему вплотную, упер ствол пистолета в голову и сказал:
--
Иди в дом.
Я включил фонарь и мы вошли в дом. Воняло в доме сыростью и плесенью, так всегда бывает, когда долго никто не живет.
--
Заведи руки за спину, - сказал я.
Я быстренько застегнул холодные браслеты наручников на его запястьях, засунул пистолет за пояс и рывком развернул Ники к себе лицом. Потом я застегнул одну волшебную пряжку на жилете Ники и жилет замигал красными огоньками, как рождественская елка. Жилет этот был не простой, на нем хитроумно было закреплено двенадцать пакетов пластиковой взрывчатки, плюс несколько реле, плюс густая паутина проводов, плюс несколько электрических ловушек для тех, кто попытается снять мой волшебный жилет. Короче, жилет этот был бомбой, а взрыватель от него я уже держал в руке и демонстрировал его своему молодому хозяину.
--
Ты уже догадался, что это на тебе, Ники?
Он молча кивнул.
--
Мне надо поспать хотя бы часов пять и мне надо, чтобы ты за это время не наделал каких-нибудь глупостей. Понял?
Он снова угрюмо кивнул и я тоже удовлетворенно покивал головой.
Я усадил его на матрас на полу и пристегнул его наручники к водопроводной трубе в углу. Потом вытащил из шкафа в углу матрас для себя и улегся на него. Фонарь я направил на Ники и сказал ему:
--
Не советую тебе суетиться по поводу твоего жилета. Дернешь какой-нибудь не тот провод - взлетишь выше облаков.
--
Ты ведь тоже взлетишь, - заметил он здраво.
--
Да, - зевнул я, - это точно. Спокойной ночи, Ники.
Он промолчал, а я, не обратив внимания на его грубость, поудобней устроился на матрасе, зажав в руке детонатор, и вскоре заснул...
Снилась мне всякая дрянь - вода, струящаяся по стенам незнакомого дома, крысы, молча сидящие в углу и внимательно глядящие на меня. Мне так и хотелось разрядить в них всю обойму, чтобы их глазки-бусинки повылетали нахрен из глазниц, но во сне я мог только смотреть на крыс и не мог достать пистолет - руки были тяжелыми и неподъемными, как чугунные болванки. Снилось, как старик О'Доннелл вылезает из могилы, весь покрытый черной землей, только глаза светятся отвратительно голубоватым светом, как он медленно идет ко мне, и говорит: "Ты что же это делаешь, Томми, ублюдок!", а из его рта выползают и падают на землю длинные, корчащиеся земляные черви. Снилось, что молодой Донахью стоит возле меня, на его запястьях болтаются обрывки цепей от наручников. Снилось, как он поднимает над головой огромный топор с красной рукоятью, как у пожарных, а его глаза превращаются в серебряные огоньки...
Тут я проснулся и понял, что я пока еще жив, а все что мне приснилось - просто чушь и ерунда, что Ники лежит напротив меня на матрасе и, вы не поверите, спокойно спит. Я полежал минуту, успокаиваясь после моих кошмаров, а потом рывком поднялся на ноги. Я был бодр и свеж, как охотничий пес перед осенним сезоном, и мне столько всего надо было сделать.
Я вышел из дома, потянулся так, что почувствовал все свои косточки и направился к машине. С заднего сидения я взял свою сумку, закрыл дверцу машины и немного постоял, глядя на розовеющий восток и с наслаждением вдыхая холодный осенний воздух раннего утра. Потом провел рукой по лицу, как бы умываясь, и с наслаждением помочился, глядя в небо. Вот из-за таких мгновений и таких невинных радостей, как отливать на природе, так и хочется прикупить дом в деревне, забить на всю мою идиотскую работу и выкинуть из головы моих несправедливых боссов-мудаков, чертовых клиентов и необходимость таскать с собой куски стали, начиненной порохом. Жить бы себе спокойно где-нибудь у черта на рогах, без надоедливого телевизора, без тявканья FM-станций, без рева машин и сводящего с ума гула людских голосов и человеческой глупости. Да только не получится ни черта у меня на этот счет. Не знаю, почему, но не получится.
Я застегнул молнию на ширинке, подхватил мою сумку с крыши "форда", куда я ее поставил, перед тем, как начал философствовать, и вошел в дом.
Отстегнул Ники от трубы, расстегнул наручники и он сел на матрасе, протирая глаза грязными руками. Кинул ему на колени пару сандвичей, которыми я так предусмотрительно запасся вчера и налил ему кофе в пластмассовую чашку. Мы молча позавтракали, выпили по две чашки все еще горячего вчерашнего кофе, устало глядя друг на друга. Потом мы вышли из дома, я проверил жилет и дал Ники возможность оправиться, как говорили у нас в армии.
Мы забрались в машину и я сказал Ники:
--
Едем в Нью-Йорк, к Фензорелло.
--
Да ты что, свихнулся..., - попытался возникнуть Ники, но я сунул ему под нос пистолет и сказал свое любимое слово:
--
Заткнись!
Он заткнулся и мы поехали...
Энтони Фензорелло - самый главный босс Нью-Йорка. В свое время он отдал О'Доннеллу тот самый кусок территории, на котором старик и поднялся. Это была странная дружба: Фензорелло был итальянцем, а О'Доннелл - ирландцем, но они работали вместе пять лет и расстались по-доброму, просто каждый из них дорос до того, чтобы стать боссом. Они поддерживали отношения, иногда встречались, ездили на рыбалку, отдыхали на Великих Озерах, их деловые отношения были ровными и обоюдовыгодными. Сам Фензорелло на похороны О'Доннелла не приехал, прислал своего человека, Пола Нитти, и это было знаком того, что Фензорелло не очень уважал выбор О'Доннелла насчет своего приемника. Фензорелло был одним из главных боссов Северо-Запада, он был жесток и справедлив, как и мой старый хозяин О'Доннелл. Я надеялся, что он разберет нашу свару с Ники по справедливости. Он знал меня, несколько раз я работал на него и пять раз был курьером от О'Доннелла, возил всякие интересные вещи и документы, которые, по понятным соображениям, нельзя было доверить "Федерал Экспресс".
Тот факт, что Ники был ходячей бомбой, детонатор от которой лежал в моем кармане, несколько смущал меня, но я знал, что за просто так меня к Фензорелло не пропустят. Я сомневался, что вообще доживу до личной встречи с Большим Нью-йоркским Боссом, но мне хотелось выйти из этого дела живым - это раз, и не опасаться мести со стороны Донахью - это два. Все остальное меня не волновало. На работе у меня всегда так было - вот уже готов план, все необходимые приготовления выполнены, ты выходишь на дело в определенное время и в определенном месте и все - от тебя больше ничего не зависит. Все зависит от того, как будут развиваться события дальше, и как с этими событиями будешь разбираться ты.
Мы подъезжали к Нью-Джерси (Фензорелло хоть и управлял Большим Червивым Яблоком, но любил жить в пригороде, как бы на отшибе), когда я объяснял Ники его роль:
--
Как приедем, ты попросишь Фензорелло принять тебя. Будь добр, не делай глупостей и будь убедителен. Скажешь, что я с тобой и только попробуй хоть кому-нибудь заикнуться о бомбе.
--
На что ты надеешься? - проворчал Ники, внимательно следя за дорогой.
--
На то, что он разведет нас по причине несходства характеров, - коротко хохотнул я.
Мы подъехали к большим красивым кованым воротам, две видеокамеры на столбах сделали стойку в нашем направлении. Я показал Ники маленькую пластмассовую коробочку с кнопками в моей левой руке (детонатор был похож на мобильный телефон), и сказал в последний раз:
--
Не делай глупостей и расслабься.
Ники остановился перед видеоинтеркомом у ворот, нажал кнопку связи и из сетчатого круглого окошечка донесся мужской голос, начисто лишенный интонаций:
--
Слушаю.
--
Николас Донахью и Томас Шейн к мистеру Фензорелло по неотложному делу, - сказал Ники в окошечко.
--
Пожалуйста, поближе к видеокамере, - сказал голос.
Ники высунулся из машины, показывая лицо и голос сказал:
--
Благодарю, проезжайте
Мы поехали к дому, который напоминал английскую усадьбу из романов Голсуорси, камеры на столбах провожали нас блеском своих объективов.
--
Ты дурак, Томми, - презрительно улыбаясь, сказал Ники, останавливая машину у входа в дом, - когда Фензорелло увидит бомбу на мне и я скажу, что ты свихнулся, как ты думаешь, кому он поверит?
Его лицо было наглым и весьма самоуверенным, как будто бы не он часов десять назад не рылся в грязи, которая должна была стать его могилой.
--
Посмотрим, - буркнул я, вылезая из машины.
Я не хотел сознаваться этой морде в том, что, возможно, он прав.
Интеллигентного вида дворецкий в смокинге впустил нас в дом и нас провели к кабинету Фензорелло. Большой Босс вышел к нам сам, впереди него выступали двое широченно-здоровенных парней, у одного в руках был "Хеклер и Кох", у другого - портативный детектор металла.
Фензорелло сдержанно кивнул:
--
Николас.
Мой молодой дурачок облегченно улыбнулся:
--
Мистер Фензорелло.
Я отдал охраннику с автоматом пистолет, другой быстро поводил по мне лопаткой металоискателя и отошел к Нику. Николас, хитрый змей, распахнул пиджак, представив миру мою бомбу и завопил, падла такая, указывая на меня:
--
Он хочет нас убить, он хочет нас убить!
Охранники, ясное дело, наставили свое табельное оружие на меня, а я стоял перед ними, зажав в левой руке детонатор и смотрел на Фензорелло. Вот кто-кто, а Большой Босс остался таким же спокойным, как и был. Вот у него не было в глазах ни капли страха, в глазах даже появился какой-то интерес.
Я сказал, как только сволочь Ники прекратил орать:
--
Если бы я хотел кого-нибудь убить, мы бы уже все подохли.
Фензорелло посмотрел на меня:
--
В чем дело, Шейн?
--
Он - псих! - снова заорал Ники, но ни я, ни Фензорелло не обратили на него никакого внимания.
--
Если вы уделите мне полчаса вашего времени, мистер Фензорелло, я проясню ситуацию и обещаю, что никого не убью.
Фензорелло с усмешкой посмотрел на меня:
--
Даешь слово?
--
Да, - ответил я и он покивал головой.
--
Хорошо, - сказал он и повернулся к охранникам, - Ральф, Джек, если мистер Шейн попытается причинить кому-нибудь вред или просто сделает любое неверное движение - мочите его, не стесняясь. Так достаточно справедливо, Шейн? - он повернулся ко мне.
--
Да, - сказал я.
Фензорелло повернулся и небрежно бросил через плечо:
--
Всех прошу в свой кабинет.
И мы пошли - впереди Фензорелло, за ним - ублюдок Ники, за ним - я, с подобием мобильного телефона в руках, а за мной - Ральф и Джек и я чувствовал, как стволы их автоматов медленно раскачиваются в пяти сантиметрах от моей головы...
Когда мы вошли в кабинет Фензорелло, он уже сидел за огромным лакированным темно-вишневым столом, в массивном кожаном кресле, отвернувшись от нас, и смотрел в окно. Вид за пуленепробиваемыми стеклами заслуживал всяческих похвал - в полумиле был лиственный лис, осень поселилась в нем, запалив деревья багряным и желтым огнем. По голубому небу плыли белые облака и светило солнце.
На столе стояли две лампы под абажурами из венецианского стекла, а также роскошный медный письменный прибор, бювар из темной кожи и хрустальная пепельница.
Фензорелло повернулся вместе с креслом к нам. В его правой руке была сигара, которую он только раскурил. Он молча и как бы устало указал нам на кресла перед своим столом и мы уселись. Мы - это я и Ники, а Ральф и Джек молча встали у меня за спиной, как ангелы возмездия. Мне не надо было поворачиваться, что знать, что они держат меня на прицеле. Один из них, кажется Ральф, обошел мое кресло и встал так, что все время видеть меня.
--
Слушаю, - сказал Фензорелло, откидываясь в кресле.
Ники, как истинный джентльмен, не пропустил меня вперед:
--
Сэр, вчера мой помощник Томас Шейн очевидно сошел с ума. Он застрелил людей из своей команды, перебил мою охрану, похитил меня, заставил одеть на себя бомбу и приказал ехать к вам, мистер Фензорелло.
Большой Босс затянулся и задумчиво выпустил дым.
--
Как ты это объяснишь, Николас? - спросил он.
--
Он чокнулся, сэр. Вы же знаете, чем он занимается в нашей организации. У него наверняка поехала крыша.
--
Чокнулся, значит, - зевнул Фензорелло. - С чего бы это? - спросил он, глядя на Ники.
--
Не знаю, сэр. Он утверждает, что я якобы пытался убить его, - он указал на меня своим грязным пальцем.
--
Да? - заинтересованно протянул Фензорелло. - Что-то я от него ничего на этот счет не слышал?
Он по-прежнему смотрел на Донахью, а Ники как бы становился меньше под его немигающим взглядом.
--
В самом деле, Шейн, что-то не похоже на тебя. Ты был одним из самых спокойных людей в команде старого Джерри и тут врываешься ко мне в дом со своим новым боссом, нашпигованным взрывчаткой, как какой-нибудь долбанный араб-смертник. Как бы не в твоем стиле подобная хрень, а? - Фензорелло внимательно посмотрел на меня.
Я слегка улыбнулся:
--
Да, подобное поведение трудно объяснить сразу, мистер Фензорелло.
--
Ну, так давай выкладывай свою историю, Шейн, я не собираюсь терять из-за вас целый день.
Я только открыл рот, чтобы начать, как Ники снова раскрыл свою пасть:
--
Он же сумасшедший, мистер Фензорелло, я же говорил вам...