В те дни ей всюду чудился запах рыбы и горьковатый привкус водорослей. Ей казалось - еще шаг, и пятки коснутся песка. Он укроет мягким одеялом берег и будет лишь слегка щекотать, но не кусаться. А потом - быть по колено в воде и пене, и с головой - в любви. И расширенные зрачки, ставшие зеркалом для заката. И чтобы кто-то выстрелил в спину, и кровь унесло прибоем. Или просто - с обрыва и на дно.
И чтобы каждый вдох сжигал горло, а дрожь добиралась от плеч до пальцев. И что-то тугим комком свернувшееся в горле и напряженно примостившееся на языке. А глаза, глаза уже не могут открыться, и сны, смешиваясь со слезами, текут по щекам.
Сны, где чьи-то сильные руки - единственно истинны, и дышать чьим-то дыханием - единственно верное. И яркие вспышки ощущений - слишком реальные для снов. Чтобы потом обхватывать руками голову, плечи, колени, сидеть на песке и трудом впускать в себя каждый вдох, с тяжестью выталкивать каждый выдох. Слушая, как крики чаек растворяются в холодеющем вечере.
И протягивать пальцы к паутине созвездий, веря, что их серебристый свет научит когда-нибудь искусству полета. Но лучи равнодушно протекали сквозь пальцы. И тогда снова холодная тяжелая вода. Судороги. Темнота.
И она просыпалась вместе с румяным утренним солнцем, стряхивала песчинки со щек и искала среди белых маленьких ракушек те, что остались целыми. Она крепко сжимала их в ладони, чувствуя, как острые края впиваются в кожу. Она зализывала порезы и замывала их соленой водой. Камни молчали. Прибой замирал. Облака застывали в небе. Подобравшись к самому краю вечности, она растирала в пальцах солнечные блики на воде.
Солнце одним рывком преодолевало зенит и скатываясь к западу, освещало игрушечные фигурки кораблей у горизонта.
И раскинуть руки - чтобы открыться для всего, для тепла и ветра, для удара и объятий, чтобы упасть потом на песок и забыться в легком танце ускользающих теней, каждый раз будто бы соскальзывая в пустоту. Кусать губы, улыбаться от боли, лечиться холодом, а по ночам запутываться в сетях и захлебываться пеной.
На следующий день шел дождь, и серые волны сливались с серым небом. И все меняло цвета. И мир будто бы становился меньше, окутанный брызгами и каплями. Тогда что-то закутанное в рыбацкие сети приходило на берег и обнимало ее. Они так и стояли, пока дождь не заканчивался. То, что приходило с дождем, возвращалось восвояси. А она чувствовала, как внутри становилось пусто - видно, оно тайком забирало что-то с собой. Каждый раз ней хотелось закричать: "Я жду не тебя!" - но она давилась криком и не могла говорить.
А к ночи волны пытались заглотить берег, накатывая своими кружевными языками, но лишь облизывали и отступали. Сначала они отталкивали, и нужно было собирать все силы - и рывком вперед. Потом они затягивали и пытались разорвать тело на части. И возможно, разрывали. Она не помнила.
Новое утро было холодным. Она пыталась поймать свой выдох и удержать пар в горсти. Она дрожала и прятала нос между коленей и ловила губами соленые капли на кончиках прядей. Чайки принимали ее за свою и клали в ладони летучих рыб. Тех, что были еще живы, она отпускала. Тех, что умерли, возвращала чайкам.
Она смотрела на рыбацкие сети, что душили ее каждую ночь и чертила что-то на песке. Это было чье-то имя, но букв, из которых она его складывала, никогда не существовало ни в одном алфавите. Ее пальцы создавали новый алфавит и тут же забывали его. По дорожкам в песке ползли муравьи, запутываясь лапками в песчинках.
И даже чайки не видели, как она царапает ногтями землю, спрятав лицо и прижав колени к груди. Никто не слышал, как каждую ночь, стоя у кромки прибоя, или забираясь на черную скалу, вдававшуюся в море, она шепчет что-то на языке, которого не знает сама. И только ячейки сети, охватывая ее горло, чувствовали, что вот-вот займутся пламенем.
Каждый раз, глотая морскую воду вместе с кусочками водорослей, она надеялась, что те вдохи и выдохи, от которых она отказалась, достанутся кому-то еще. Кому - она не помнила. Помнила только тепло, пламенное кольцо, замкнувшееся вокруг тела. И то самое дыхание, которое она срывала с чьих-то губ, чтобы пытаться вернуть его теперь. Чтобы - может быть, когда-нибудь, - спиной к закату, и чтобы провожали чайки, и сети унесло штормом. А где-то вдалеке от берега и острых скал - необъяснимо яркая вспышка, от одного прикосновения.
Но каждое утро море выплевывало ее на берег. И первый вдох сжигал горло.