Уважаемый читатель! В этой книге Вы не найдете роковых красавиц и неотразимых сердцеедов, Багамских островов и лихо закрученных интриг с бесконечными погонями и перестрелками. Эта книга о работе одного из территориальных управлений спецслужбы России, которое в разное время называлась ЧК, ОГПУ, НКВД, НКГБ, МГБ, КГБ. О его сотрудниках простых и грешных, работой которых была охрана великого государства - СССР и которые с этой работой, в конечном счете, не справились. Автор не претендует на полноту и всесторонность исследования вопроса о причинах произошедшего, не просит прощения у сограждан, он просто предлагает читателю самому побывать в "шкуре" рядового оперативного сотрудника и самому ответить на вечные российские вопросы - "кто виноват?" и "что делать?".
Любые совпадения имен героев или событий повести с именами реальных граждан или событий носят случайный характер, за которые автор ответственности не несет.
Пролог
Я - из семьи кадрового сотрудника КГБ. Мой отец, рязанский мальчишка, после успешного окончания одной из московских школ в июне 1941 года, вместо того, чтобы стать студентом медицинского института, как планировал, попал на фронт в качестве начальника отделения связи артиллерийского полка. Пробегав почти год по передовой с катушкой связиста за плечами, в ноябре 1942 года был тяжело ранен минным осколком в живот. Была ночь, падал снег, постепенно укрывая девятнадцатилетнего пацана белым саваном, готовя его к смерти. "Спи солдатик, спи". Стояла лунная ночь, мимо проходили, после неудачного поиска, разведчики, вынося на самодельных носилках своих раненых. Отец окликнул: "Братцы, братцы!" и попросил помощи. Старший из них подошел, посмотрел на развороченный живот, и сказал: "Прости, браток. Сами еле идем, а ты и до утра не доживешь". Однако разведчик ошибся, отцу повезло, через некоторое время проходила похоронная команда, которая и отправила его в медсанбат. Провалявшись по госпиталям полгода, тощий, как вязальная спица, он предстал перед так называемой командой вербовщиков, которые подбирали выздоравливающих для своих частей. Одним из первых вызвали батьку, и какой-то мрачный капитан заявил: "Вы направляетесь в спецшколу "Смерша"". Попытавшись возразить, поскольку об этой конторе на фронте говорили шепотом не самые приятные вещи, получил короткое: "Да тебя никто и не спрашивает!". Проучившись три месяца, мотался по фронтам, городам и весям Восточной Европы, затем по России-матушке, в конце - концов был направлен, уже с семьёй, в областной город Конск, где и прослужил до своего ухода в полную отставку, заслужив знак "Почетного чекиста" и звания "подполковник". (Имя города произошло от основного промысла прежних жителей - извоза. В основном они были ямщиками, и даже на гербе города по сию пору красуется белая лошадь на зеленом фоне сибирской тайги.)
Я, как все политически грамотные молодые люди того времени, в пятилетнем возрасте решил стать танкистом, затем летчиком, но, посмотрев кинокартину "Тайна двух океанов", вся наша дворовая братия окончательно записалась в подводники. Но, тут, на наше счастье, из армии вернулся старший брат моего приятеля, прослуживший четыре года на Тихоокеанском флоте. Из его рассказов мы узнали, что подводные лодки по полгода, а то и по году находятся в дальних походах, практически не всплывая на поверхность. Да-а-а, белая форма, золотистый кортик - вещи, безусловно, хорошие, однако, без солнышка жить что-то не улыбалось. К этому времени я достиг того возраста, когда начинаешь интересоваться, чем занимаются родители, в частности, почему отец приходит очень поздно, и почему местный дворник называет меня "прокуроровым сыном", особенно тогда, когда я разбивал очередное окошко, промазав по футбольным воротам. Из нецензурных оборотов, которыми он приветствовал каждое моё попадание в окно, можно было понять, что футбол и прокуратура не совместимы. Разбираясь в этом парадоксе, я докопался до истины. Действительность превзошла мои самые смелые предположения. Под большим секретом матушка поведала, что мой отец "ловит шпионов". Теперь стало ясно, почему в нашей библиотеке преобладали книги с названиями "Пятьсот лет тайной войны", "Охотник за шпионами", "Секретные миссии", "Сотрудник ЧК" и тому подобные. К четырнадцати годам я перечитал их самым внимательным образом, кроме того, в кладовке, в куче разного хлама я нашел учебник военной контрразведки, изданный в 1937 году. Наверно, не надо говорить с каким интересом я прочел эту книгу, которая показалась мне интереснее "Приключений Ш. Холмса". Теперь я был подкован в вопросах оперативно-розыскной деятельности, как мне показалось, на все четыре копыта. Конечно, хотелось похвастаться перед своим отцом, со сверстниками мне хватало ума на эту тему не распространяться. Наши беседы с родителем касались в основном учебы, да рыбной ловли, до которой мы были большие охотники. Однажды, проходя с отцом мимо одного из частных домов, недалеко от нашего, я решил: "Вот он мой звездный час!". Надо сказать, что этот домик я заметил довольно давно, поскольку часто около него встречал "дядю Кешу", старинного отцовского приятеля и товарища по работе. При встрече со мной, он, почему-то старался незаметно перейти на другую сторону улицы, а если это не удавалось, как-то неестественно радовался, как будто я был его приятелем, а не мой отец. Тогда я и смикитил, что это за дом.
Прикинувшись невинной овечкой, я, для поддержания беседы, заявил: "А в этом доме у дяди Кеши явочная квартира". Мой бедный папа вначале подумал, что ослышался: "Какая, какая квартира?". Но я продолжал: "Да на которой он со своими агентами встречается". Это был полный нокаут! Я, не предполагал, не понимал, что это не игрушки, поскольку расшифровка явочной квартиры грозит оперработнику серьёзным наказанием. А сколько труда стоит подбор и приобретение хорошей квартиры, ну - ка попробуйте кого-нибудь уговорить на то, чтобы к нему по вечерам приходили посторонние люди и сидели, о чем-то шепчась по часу, а то и больше.
После затянувшейся паузы отец поинтересовался, где это я "нахватался". После моих пояснений и признания в том, что мечтаю пойти по его стопам, он вылил на меня ушат холодной воды. "Нашел о чем мечтать, хлеб сотрудника КГБ - горький, сам подумай, результатом твоей работы станет тюрьма для какого-нибудь, пусть плохого, человека. Да и шпионаж преступление скрытое, довольно редкое, чаще всего получается так - работаешь, работаешь, а в результате твои подозрения, оказывается, основаны на непроверенных данных, или результате случайных совпадений. А ты подозревал честного человека, подверг его проверке, рылся в его грязном белье, затратил на это народные денежки, и выходит - ты кругом виноват, и перед государством, и перед этим человеком. Это чувство будет тебя преследовать постоянно. Да и в отношении роста по службе большие проблемы - работаешь, накапливаешь опыт, а тут приходит какой-нибудь "товарищ" из партийных органов и сразу становится твоим начальником, ни уха, ни рыла, не понимая в оперативной работе, начинает тебя учить".
Такие беседы в разной интерпретации проходили неоднократно, но, видя мою неуступчивость, он прибег к самым серьезным аргументам. "Тебя не возьмут в органы по двум причинам: во-первых, ты слишком впечатлительный и вспыльчивый, а во-вторых, у тебя тройка по русскому языку, а в КГБ приходится много писать. Какой же ты чекист, если пишешь с ошибками". К моему стыду, имея в аттестате всего две четверки, при остальных отличных оценках, я так и не исправил этого недостатка.
В конце концов, я расстался со своей детской мечтой и решил стать инженером-радиотехником, поскольку это направление науки и техники бурно развивалось. Быстро пронеслись беззаботные студенческие годы, учился я без большого энтузиазма, однако умудрялся получать в основном "хорошо" и "отлично". Пару раз выезжал на север области в составе студенческих стройотрядов. Наше появление в северных поселках всегда вызывало определенное оживление. Особенно горячо нас принимали в поселке Берегаевском. Утром мы бодро маршировали в красных рубахах с песней мимо общежития местного леспромхоза, вдруг на втором этаже распахивается окно и оттуда показывается давно нетрезвая харя с недельной щетиной. "А, ё...ые комсомольцы пожаловали!", и в нашу сторону полетела пустая бутылка. Местные аборигены из группы приёма виновато пояснили: "Московские тунеядцы, высланы к нам за антиобщественный образ жизни, на исправление. Один день работают, неделю пьют всё, что горит". Как выяснилось наряду с тунеядцами мужского рода были высланы и особи женского рода-проститутки. Москва, как огромный чирей, регулярно извергала из себя людской мусор, отправляя его в Сибирь на исправление. Ночные бабочки, прибыв к месту ссылки, попытались работать по своему основному профилю, однако это встретило дружный отпор со стороны местного женского населения. После ряда серьезных стычек, в которых победил сибирский характер, ударницам сексуального труда пришлось переквалифицироваться в разнорабочие местного кирпичного завода. Было бы, наверное, излишне упоминать, что данная профессия оплачивалась недостаточно хорошо, поэтому внешний облик красоток, стремительно начал изменяться, модные туфельки, чулочки, кофточки быстро перекочевали в сундуки местных модниц, зато вместо них появились ватники, кирзовые сапоги, и грубые рукавицы - верхонки. На руках исчез маникюр, зато появились прекрасные трудовые мозоли.
Пару раз к нам приезжали проверяющие из обкома ВЛКСМ, снисходительно поинтересовавшись нашими трудовыми успехами, наговорив кучу прописных истин о том, что надо "расширить, углубить, распространить и растопырить", выпивали бутылку водки с командиром отряда и уезжали восвояси. Уже тогда среди комсомольских функционеров Павлы Корчагины перевелись, и ходил едкий анекдот о том, как "сильно у нас вырос комсомол. Раньше ему было всё по плечу, а теперь всё по х..."
Тем не менее, мы работали от зари до зари, по утрам болели натруженные руки, и хотя зарабатывали мы немного, было очень весело и интересно.
После защиты диплома, в ходе распределения неожиданно выяснилось, что значительная часть нашей студенческой группы призывается в армию. По какому принципу выделили этих счастливчиков, не понимал никто, по-видимому, это останется государственной тайной навсегда. Предстоящий мой призыв в армию не слишком обрадовал моих родителей. Отец, после некоторых колебаний, составил со мной мужской разговор и начал выяснять, как я отнесусь к тому, что мне не хватит места в армии. Поскольку мне давно надоела родительская опека, я энергично возражал и родители смирились со злым роком.
Следует заметить, что батя недолюбливал кадровых военных, армию вообще и частенько ворчал: "Кормили их, одевали, габардиновые гимнастёрочки, хромовые сапожки, а как пришла беда, так в плен батальонами сдавались, а дыры на фронте затыкали сопливыми мальчишками вроде меня. Сталинские соколы, куда они подевались в начале войны? В небе до конца сорок второго я видел только фашистские свастики. Немецкие истребители от безделья охотились даже за одиночными солдатами. Побегал я от них с катушкой связиста за плечами!"
Военная кафедра института, который я окончил, в условиях секретности готовила из нас лейтенантов-зенитчиков, офицеров известной на весь мир станции наведения ракет "Волхов"-"Десна", которая успела повоевать во Вьетнаме, Сирии и Египте. Перед присвоением звания нас отправили на стажировку в Забайкальский военный округ (сокращенно ЗабВО), который армейские юмористы расшифровывали как "забудь вернуться обратно". Станция наведения находилась в глухой красноярской тайге, недалеко от казармы нам поставили большие армейские палатки, в которых мы прожили два месяца. Ходили в наряды, изучали технику, занимались стрелковой и физической подготовкой. Однажды, меня послали в наряд на хоздвор, где под присмотром замурзанного бойца выращивали свиней, держали корову и кур. Нам была поставлена ответственная задача, обеспечить это поголовье кормами. Вместе со мной нес боевую вахту длинный, нескладный солдат первого года службы Соломатин, по кличке, естественно, "Солома". Он был призван из города-героя Москвы и потому считал кормежку скотины, которая разнообразила унылый солдатский стол, не достойным для него занятием, С лицом полным презрительного снисхождения к действительности он разбрасывал зерно курам, пока я, используя некоторые, весьма скудные, сельскохозяйственные навыки, косил для коровы зеленую подкормку. Напоследок оставили самое грязное - кормление гарнизонных свиней. Надо сказать, что они совсем не отличались от своих гражданских собратьев - так же много ели и много срали. Над свинячим загоном постоянно висело облако мух и несло, как из выгребной ямы. Мы быстро разбросали объедки из солдатской столовой по корытам, торжественно открыть сарай со свиньями жребий выпал "Соломе". Он уверенно, как заправский свинарь, открыл запор и весело позвал: "Чух-чух-чух". Это была грубейшая ошибка, свинство и так уже почуяло жратву и стояло в положении низкого старта, а тут их ещё и поманили. Три десятка свиноматок, подсвинков и поросят лавиной выкатили из сарая, повалив "Солому" и втоптав его в свиные фекалии. Страшно матерясь, он начал медленно подниматься из грязи, как вдруг подозрительно затих, уставившись в открытую дверь сарая. Я посмотрел туда же и обомлел, в двери стоял король скотного двора, краса и гордость ракетного дивизиона, любимец командира - хряк, по кличке "Дембель". На мой непросвещенный взгляд, в нем было центнера полтора. Морду украшали великолепные клыки, а сзади висели огромные яйца. Я представить себе не мог, что у кабана может быть такое солидное хозяйство. Тем временем "Дембель", видя стоящего на карачках "Солому", почувствовал в нем соперника и, взревев, начал медленно надвигаться на моего напарника. Я хотел крикнуть: "Беги", но москвичей учить не надо, они интуитивно чувствуют момент, когда им могут вломить. Все ямайские спринтеры, арабские скакуны, африканские гепарды были посрамлены, поскольку такой скорости передвижения по пересеченной и сильно обосранной местности ни одно живое существо до "Соломы" ещё не развивало. Переведя дух на ограде свиного царства, боец как-то задумчиво произнес : "Вот тебе и чух-чух-чух" и медленно поплелся к речке отмывать себя от поросячьего, а я подозреваю, и своего собственного, дерьма. С тех пор наши дорожки разошлись, и я не знаю, стал ли Соломатин знаменитым свинарем, спринтером, или занялся менее интеллектуальным трудом, например, банковским делом. Мне же предстояла длинная дорога на станцию Тюра-Там Кзыл-Ординской области в распоряжение в\ч 25741.
Армейские будни
Подсуетившись, отец выяснил, что служить мне придется на знаменитом Байконуре, в ракетно-космических войсках. Оценив важность предстоящей службы, он составил со мной второй мужской разговор в условиях повышенной конспирации, уединившись со мной на кухне. Придав голосу соответствующую важности момента значительность, он предупредил: "Армейская контрразведка там ведет плотную работу, так, что ты свой язычок прикуси!". Отец намекал на наши с ним идеологические споры, где я, поддразнивая батьку, допускал политически незрелые суждения вроде того, что "к коммунизму подходим, а в магазинах ничего не купишь". "Газеты пишут, что у нас все равны, а соседу - обкомовскому работнику икру домой привозят". Отец с гневом опровергал мои "обывательские измышления", твердо отстаивая внутреннюю политику "родной Коммунистической партии". Непоколебимо, как Сталинский утес, он стоял на единственно верной Ленинской платформе и убедительно доказывал, что отсутствие товаров - временные трудности, а осетровая икра необходима работнику умственного труда, каким является наш обкомовский сосед. Ну, да Бог с ним, с обкомовским икраедом, важнее то, что в один из теплых августовских дней 1971 года я оказался на верхней полке плацкартного вагона пассажирского поезда Конск - Ташкент. Добрую половину пассажиров составляли труженики Востока, которые с богатой выручкой возвращались после напряженных спекулятивных будней с базаров Сибири. В вагоне нестерпимо воняло прокисшими фруктами, переносные магнитофоны тружеников на все лады транслировали визгливые непонятные песни. Народ подобрался покладистый, можно сказать душевный, кто курил анашу в кулак, кто жрал плов грязными руками, громко причмокивая и периодически отрыгивая. Одним словом незабвенный товарищ Сухов был прав: "Восток - дело тонкое, Петруха".
Колеса приятно постукивали: "та-та, та-та, та-та". Это напоминало далекое детство, отца часто переводили с места на место, и мы мотались с ним по всей стране в железнодорожных вагонах. По вагонным коридорам того времени нередко ходили инвалиды - герои прошедшей войны, которым разоренная войною страна не смогла дать ничего взамен утраченных рук и ног. Они медленно плелись по вагонам, кто просил милостыню, кто продавал нехитрые поделки, кто пел хриплым пропитым голосом фронтовые песни. Особенно меня поразил безногий калека, который передвигался на самодельной визгливой тележке с колесиками из ржавых подшипников. На нем была старенькая выцветшая гимнастерка с несколькими замусоленными медалями на груди. Какое-то окаменевшее лицо с недельной щетиной, пустой взгляд, Он ничего не просил, но между обрубками ног у него лежала фуражка со сломанным козырьком, в которой позвякивала мелочь. Сытому пятилетнему пацану из благополучной семьи эта картинка показалась смешной, и я сказал матери: "Смотри, какой смешной маленький дядя на тележке", за что получил добрый подзатыльник. "Свои ножки этот дядя отдал за нашу страну, за нас с тобой, иди, положи ему в фуражку" - сказала мама и дала мне три рубля (по тем временам довольно значительные деньги, и от их избытка наша семья не страдала).
А поезд отстукивал "та-та, та-та, та-та" унося меня дальше и дальше от Конска, родителей, детства и я заснул.
Утром картина за окном вагона поразительно изменилась, куда-то подевались сибирские ели и сосны, им на смену пришла бесконечная степь. Время от времени мелькали пыльные полустанки, юрты, нарядные глинобитные конусообразные могилы, выкрашенные в голубой цвет, с полумесяцем на верхушке. По дорогам вместе с редкими автомобилями вышагивали ослики и верблюды. Последние особенно поражали скептическим выражением своих морд. Они как бы хотели сказать окружающим, что искренне и чистосердечно презирают эту человеческую суету, а заодно и всё человечество.
Поинтересовавшись у проходящего по коридору проводника о времени прибытия на станцию Тюра-Там (по-казахски "святая могила") я с удивлением обнаружил, что соседи притихли и начали посматривать на меня с каким-то непонятным уважением. Разговор как-то сам собой зашел о космосе, ракетах и космонавтах. Я солидно молчал, многозначительно хмурил брови, как настоящий "герой космоса", который хочет остаться инкогнито. Это вызвало ещё большее уважение у трудящихся Востока, они как будто бы ждали услышать от меня что-то очень важное. В конце - концов, мне даже захотелось произнести что-нибудь солидное, политически грамотное, вроде того, что: "Товарищи, будьте уверены, ракетно-ядерный щит Родины в надёжных руках и готов отразить любое нападение коварного империализма", однако природная скромность не позволила мне этого сделать и я промолчал.
На станцию Тюра-Там поезд прибыл глубокой ночью, вместе со мной на станции вышли полтора десятка коротко стриженых пассажиров разного возраста. Темнота была такая, хоть глаз коли, громко трещали цикады. Небольшая опрятная станция была хорошо освещена, а от неё шла асфальтовая автомобильная дорога, по бокам которой на высоких столбах располагались яркие светильники типа "Кобра". Сошедшие с поезда уверенным армейским шагом зашагали по ней. Пройдя по дороге вместе с ними, через некоторое время я увидел ряды колючей проволоки и КПП, к которому подходила дорога. На некотором отдалении от "колючки" были видны огни небольшого города.
Внимательно рассмотрев мои документы - военный билет и предписание, пожилой сверхсрочник куда-то позвонил и примерно через полчаса выписал мне разовый пропуск в город и рассказал, как пройти к штабу нужной мне части. Я шел по ночному, хорошо освещенному, ухоженному городу с интересом рассматривая панельные пятиэтажки, читал названия улиц и переулков: имени маршала Неделина, Королева, Циолковского, Янгеля. Вдоль улиц располагались ряды южных тополей, кустарники роз, около которых по неглубоким канавкам тихо журчала вода. Рядом с большим фонтаном я увидел огромную, полированного мрамора голову Сергея Павловича Королёва, которая покоилась на небольшой ровной площадке из того же мрамора. Вот показалась центральная площадь с гостиницей и штабом части. За цифрами в/ч, как оказалось, конспирировался южный полигон ракетных войск стратегического назначения. Заспанный майор вручил мне оплаченную "бронь" в гостиницу и велел прийти к 14 часам за предписанием.
Уютный небольшой номер поражал белоснежными (в отличии от железнодорожных) простынями, наличием холодильника, телевизора и самое главное - душа. Я с наслаждением постоял под прохладными струями, смывая с себя дорожную грязь, после чего растянулся на твердой, льняной простыне. Дежурная разбудила, как я и просил, в 12 часов дня. Быстро привел себя в порядок, вышел на улицу, которая была залита нестерпимо огненным, слепящим солнцем, и жара ошпарила с непривычной силой. До назначенного мне времени оставался почти час. Я зашел в центральный гастроном, чтобы не стоять под жарким солнцем. Витрины демонстрировали своё изобилие, после Конского убожества, обилие продуктов пробуждало дремлющие частнособственнические инстинкты. Здесь было всё, о чем давно забыли в моем родном городе. Прилавки были полны мясом, колбасами, сливочным маслом, разнообразными сырами, рыбой, вожделенной икрой, столь необходимой партийным работникам. Насчитав полтора десятка различных наименований сухих вин, я понял, что этот городок, следуя по пути к коммунизму, сильно вырвался вперёд. Чтобы не захлебнуться слюной, я поплелся в штаб полигона. Там уже стояла небольшая очередь таких же, как я офицеров, призванных из запаса, по местному выражению - "волонтёров". Улыбчивый капитан, вручив мне новое предписание, доверительно сообщил, что мне придётся служить на 2-й площадке, "откуда первый спутник и Гагарина запускали". Я, что называется, проникся всей полнотой ответственности и поинтересовался как мне туда попасть. "Мотовоз отходит в 8.00 ежедневно от городского вокзала".
Утром следующего дня, выйдя из гостиницы, я слился с потоком военнослужащих от сержантов сверхсрочной службы до подполковников включительно, которые шли в одном направлении, на вокзал местной узкоколейки. Небольшие вагончики, напоминали своих родственников, бегающих по сибирским леспромхозовским узкоколейкам, однако в отличие от них, были идеально чистыми. Народ чинно рассаживался и поезд тронулся. Мимо проплывала песчаная полупустыня с редко встречающимися строениями, в разные стороны разбегались высоковольтные линии. Звучали незнакомые, непонятные названия остановок: "Деголлевка", "Второй подъем". Причем тут бывший президент Франции, что поднимают на втором подъеме?
Наконец, примерно через час с небольшим, наш поезд достиг конечной станции - второй площадки. Выйдя с потоком офицеров на маленькую платформу, я увидел невдалеке за колючей проволокой два огромных строения, и полтора десятка трех и четырехэтажных зданий. Невольно подумалось: "Кругом колючка, как в тюрьме, крепко я попал!" Спросив у какого-то лейтенанта, где находится штаб части, я с чемоданом наперевес двинулся навстречу лишениям и трудностям военной службы. В штабе со мной долго не церемонились: "Вы назначены во вторую группу полка инженером расчета". Штаб второй группы, сиречь по общевойсковому - батальона, располагался на первом этаже одной из четырехэтажных казарм, между которыми находился полковой плац. В штабе - небольшой комнатке с письменным столом в углу и двумя рядами стульев курило несколько младших офицеров, а за столом восседал "зело чреватый" подполковник с багровыми щеками и носом - картошкой. Выцветшие на солнце форменные рубашки и головные уборы выдавали в присутствующих старожилов здешних мест. Представившись по военному старшему по званию, в ответ услышал: "Ни х.., каких волонтеров нам на гражданке готовят. Военная косточка". Такой, прямо скажем неуставной, приём меня несколько озадачил, но впоследствии, я узнал, что подполковник Поляков Иван Иванович только производил комичное впечатление. На самом деле это был настоящий служака, последний в части офицер-фронтовик. Он прекрасно стрелял, не смотря на полноту и возраст, делал на турнике подъём переворотом, что мне молодому парню не удавалось. По-отечески относясь к солдатам, он постоянно твердил офицерам: "Это ещё дети, их дома мамки ждут, берегите мальчишек". Ранее он занимал более высокую должность - заместителя начальника штаба полка по тылу, но после происшествия на хоздворе, его назначили в нашу группу с понижением. Эта история произошла, как это часто бывает, от благих намерений. Иван Иванович решил улучшить положение дел в животноводстве нашей воинской части. Хоздвор располагал небольшим стадом в 16 беспородных мелких коровёнок, дающих молока не больше чем нормальная, уважающая себя коза. Для улучшения породы в одном из передовых совхозов республики был куплен за большие деньги красавец бык-производитель. Очевидцы утверждали, что более мощного животного им в жизни видеть не приходилось, бык был назван, как вы уже догадались, славной кличкой "Дембель". И вот в один из тёплых дней ранней весны этот красавец был выпущен в загон к нашим провинциальным занюханным бурёнкам. Увидя особ женского пола, "Дембель" без интеллигентных ухаживаний сразу приступил к делу, прыгнув на ближайшую коровёнку. Однако, буренка вместо того, чтобы отдаться кавалеру со всей страстью, рухнула на землю со сломанным хребтом. Вес нашего кавалера был слишком велик. Пока присутствующие поняли, что стали свидетелями "животноводческой Цусимы" и на их глазах гибнет молочный гурт, "Дембель" отоварил ещё трёх коров. Унять его было не возможно, вся его натура требовала любви, которую он не получал. Иван Иванович, спасая остатки стада, приказал застрелить быка. Так погиб на боевом посту, как настоящий солдат, от пуль автомата бык-производитель по кличке "Дембель". Память о нём навсегда сохранится... . Уймись, уймись грусть-тоска!
После этого происшествия личный состав полка объедался мясом целую неделю (сколько отнесли домой прапорщики, одному Богу известно), а подполковник Поляков был назначен в нашу группу.
Препоручив меня старшему лейтенанту Сурикову, начальник штаба занялся своими штабными бумагами. Ко мне подошел худощавый, высокий старший лейтенант и, протянув руку, представился: "Володя". Его лицо можно было бы назвать симпатичным, если бы не какие-то белёсые водянистые глаза и неприятный румянец на щеках. Присмотревшись повнимательней, я понял, что это сетка красных мелких сосудов, которая, как я потом узнал, называли "Кзыл-Ординским румянцем". Он появлялся у тех, кто долго находился под жарким "белым солнцем пустыни". От высокой температуры мелкие сосуды лопались, а их обладатель приобретал псевдоздоровый цвет лица. Старлей повел меня в офицерское общежитие, которое располагалось на третьем этаже здания полкового штаба. Обшарпанные стены, тусклые, треснувшие плафоны, замурзанные окна и двери убедительно доказывали, что "здесь вам не царские палаты". Из дальней комнаты выкатилась полная женщина-комендант и начала щебетать о том, что в общежитии имеется душ, в который иногда подают воду, туалет на три персоны, стиральная машина, которая, правда, не сливает воду. "А в остальном прекрасная маркиза всё хорошо, всё хорошо". Во время нашей содержательной беседы в коридор как-то боком вывалился до изумления пьяный старший лейтенант в грязной полевой форме с лицом хронического алкоголика. Вежливо поздоровавшись с нами, насколько это было возможно в его состоянии, он снова скрылся в своей берлоге. Его появление нисколько не удивило коменданта, видимо, наличие пьяных офицеров во вверенном ей помещении среди бела дня было явлением обычным. Да, это было не Рио-де-Жанейро, где, как известно, все ходят в белых штанах и, как я предполагаю, совершенно трезвые.
Открыв одну из комнат, комендантша жестом щедрой королевы предложила занять свободную кровать, другую, судя по разбросанным вещам, уже занял другой "счастливчик".
После офицерского общежития, сопровождающий повел меня под белы руки на вещевой склад. В одноэтажном бараке мы нашли юркого старшину сверхсрочной службы с физиономией продувной бестии. Вначале он наотрез отказался обмундировывать мою персону, ссылаясь на проводимую инвентаризацию. Однако, Суриков хорошо знал эту категорию штабных жуликов, и круто выразившись "шершавым языком плаката", принудил его к сотрудничеству. Вещей набралась чертова уйма: полевая облегченная, полевая хлопчатобумажная, полевая полушерстяная, полевая зимняя, повседневная для и вне строя и другие формы. Фуражки, погоны и погончики, сапоги и ботинки, звезды и кокарды. Завязав все это в два больших узла, я было взвалил эту ношу на свои плечи, однако был остановлен моим заботливым конвоиром. "Эй, ты, Али-Баба", крикнул он старшине, "прикажи своим нукерам отнести эти вещи в офицерское общежитие, если хоть что-нибудь пропадет, ответишь лично!". Далее наш путь следовал в бюро пропусков. По дороге мы зашли отдохнуть от жары в курилку, где под натянутым брезентовым тентом, удобно устроившись в теньке, лениво беседовали два тертых капитана. Только мы прикурили свои сигареты, как где-то вдали, раздался нарастающий гул, и вертикально в безоблачное небо ушла ракета. Это взволновавшее меня событие не произвело на капитанов никакого впечатления. Лишь один из них лениво пробормотал: "Это куда?", второй так же лениво ответил: "Это с 53-й, на Луну за грунтом". Продолжив путь в бюро пропусков, я поинтересовался у своего спутника, когда с нашей площадки будут проходить пуски. Суриков грустно поведал, что после гибели космонавтов (Волкова, Пацаева и Добровольского) полк замордовали проверками и что через неделю начинается очередная нервотрёпка.
Сфотографировавшись, заполнив несколько формализованных документов для оформления пропуска, я поплелся в общежитие, а Суриков на мотовоз, поскольку рабочий день подошёл к концу. В комнате уже возлежал на кровати молоденький лейтенант, небольшого роста, но крепко сбитый парнишка. Увидев меня, он поднялся, широко улыбаясь, и представился: "Подтеребков". Как оказалось, мой сосед окончил Пермское высшее командное ракетное училище полгода назад, сейчас служит в качестве начальника вакуумно-насосной станции. Поскольку он холост, его определили на жительстве здесь, на площадке. Выслушав мою не очень-то длинную биографию, сосед радушно расстелил на столе мятые газеты, где излагались итоги очередного исторического Пленума ЦК КПСС, что несомненно свидетельствовало о его высокой политической культуре, разложил на ней нехитрую снедь и достал фляжку спирта. Знакомство затянулось глубоко за полночь и долго в ночи над штабом части разносилось исполняемое дуэтом: "Артиллеристы, Сталин дал приказ...".
Поскольку мне впервые пришлось попробовать спирт, утром я встал с блестящими, как перламутровые пуговицы, глазами и огромным шлейфом перегара, который не удалось заглушить ни жестокой чисткой зубов, ни торопливым завтраком в офицерской столовой. За пять минут до построения я был на плацу, нашел свою группу и слился с коллективом. После трех прохождений торжественным маршем нам дали полчаса на перекур и объявили сбор всего офицерского состава в клубе на читку приказов. На сцене клуба стоял стол, накрытый красной скатеркой, в головах у членов президиума располагался портрет товарища Брежнева Л.И., чуть в стороне бюст В.И.Ленина. Всё как положено. Народу в клуб набилось человек триста, а то и более. Начало читки было встречено офицерами без энтузиазма. Назначения генералов на новые должности, изменения в правилах ношения формы одежды вызывали у них лишь зевоту, а некоторых клонило в сон. Однако, скучная часть закончилась, начальник штаба полка собрал свои бумажки и уступил место командиру - сухощавому, подтянутому, высокого роста полковнику лет пятидесяти с какой-то гитлеровской челкой и бешенными красными глазами. "Щас-с-с" - с вожделением потирая ладони, произнес сидящий рядом со мной капитан - "разбор полётов начинается". Командир вышел на середину сцены и зычным голосом рявкнул: "Старший лейтенант Бичурин". Из зала вышел сутуловатый старлей и, уткнув глаза в пол, встал у сцены. "Вот полюбуйтесь товарищи офицеры на этого сексуального гангстера. Вместо того, чтобы культурно попросить у женщины, он решил её возбудить с помощью пистолета. Да эта давалка всему полигону известна, безотказна, как автомат Калашникова. Я даже не говорю о том, что Бичурин находился в наряде - начальником патруля. Вот так мы несём службу! Ну, ничего я тебя приведу в чувство, лично займусь твоим сексуальным воспитанием. Пять суток ареста!". Старлей вернулся на своё место, а полковник провозгласил: "Старший лейтенант Власов". Из зала вышел маленький тщедушный офицер с нижней челюстью, которая начиналась на удивление сразу под нижней губой. В отличии от своего предшественника он весело ухмылялся, пританцовывая на одном месте. "Вот, товарищи офицеры, ещё один фрукт, который позорит нашу часть" - с какой-то безнадежностью в голосе начал свою очередную обвинительную речь отец-командир, оглянувшись на бюст Ленина, как будто призывая вождя мирового пролетариата в свидетели. Взирая с высоты своего роста на провинившегося, как на безнадежно больного ребёнка, он продолжал: "Представляете, он додумался устроить в офицерском общежитии стрелковый тир. Разместил на окошке мишень из газеты и как жахнет по ней из охотничьего ружья. Несмотря на то, что был пьян, как досрочно освободившийся каторжник, дробь положил кучно, окно разлетелось вдрызг. Не знаю как вы, а я от этого Чингачгука устал. За отличную стрельбу - десять суток ареста с содержанием на гарнизонной гауптвахте, а ваши документы, товарищ старший лейтенант, будут представлены командующему на увольнение".
На этом читка приказов благополучно завершилась, но офицеры расходились разочарованными. Небольшое количество дисциплинарных нарушений было воспринято офицерами как "генетическое вырождение офицерского корпуса". Тут и там раздавались недовольные голоса: "Что это за читка - всего два залета. Да когда мы прибыли из училища у нас каждую неделю по пять, а то и десять закидонов было. Один Пилюта такие номера откалывал, до сих пор удивляюсь, как его не уволили". При упоминании фамилии "Пилюта" все восхищенно загалдели. "Да не тот лейтенант пошел, перевелись гусары!". Придя к таким печальным выводам, народ уныло потянулся в столовую. Потом я узнал, что речь шла о прошлом капитана Пилюты, штабного пьяницы с физиономией идиота.
После обеда Суриков повел меня в МИК - монтажно-испытательный комплекс, который представлял собой огромное здание площадью с хороший стадион и высотой около двадцати метров. Миновав очередное КПП, мы пошли по тенистой аллее, потом юркнули в боковую дверь, где вновь пришлось показывать пропуск часовому, и минуя длинный коридор оказались в огромном зале. В дальнем конце этого зала на специальных ложементах разлеглась огромная ракета. Перехватив мой восхищенный взгляд, Суриков довольно хохотнул, и потянув за рукав, повел знакомить меня с начальником отделения. Резиденция нашего непосредственного начальника находилась на антресолях, сооруженных над лестничными маршами. Своими размерами и архитектурой она напоминала скворечник, в который с трудом могли поместиться три человека. Сидя за маленьким столиком, который стоял почти на пороге этого сооружения, капитан Акимов имел довольно грозный вид кадрового Соловья-Разбойника - хозяина здешних мест. Осмотрев меня с ног до головы, с недовольным видом продолжил заниматься прерванным ответственным делом, а именно промывать спиртом собственные наручные часы. Неторопливо закончив это важное дело, он поинтересовался моей куцей биографией, а потом спросил напрямую: "Служить намерен, или отлынивать будешь? А то у нас был тут один радиотехник из Ленинграда, с гауптвахты не вылазил". Получив мои заверения в том, что я, как и все советские граждане, готов встать на защиту, ну и так далее. Выслушав меня с видимым скептицизмом, обратясь к Сурикову, спросил: "Ну, что ему отдадим? Может станцию "Куст" с "Маяком"? Значит, так и решим, иди, передай ему аппаратуру и ключи от пультовой". Спустившись с моим постоянным спутником на первый этаж, пройдя по длинному коридору, мы остановились в его конце перед металлической дверью с трафаретной надписью "Пультовая N1". Сняв с двери небольшую дощечку с пластилиновой печатью и открыв дверь, Суриков предъявил мне хоромы, которые представляли собой небольшую комнатку, площадью примерно десять квадратных метров и одним зарешеченным окошком. У стенки стояло странное сооружение - монтажный столик, который путем небольших манипуляций превращался в диван. Тогда я не мог предположить, сколько неприятных минут доставит мне этот шедевр мебельного зодчества. В углу стояли две небольшие зачехленные приборные стойки - "Куст", наземное оборудование, для предполетного испытания одной из радиотехнических систем разведывательного спутника "Зенит". В другом углу пультовой стопкой были сложены четыре небольших алюминиевых чемоданчика аппаратуры "Маяк" (два новых, а два "под списанием", как пояснил Суриков). Подписав небольшой акт приема-передачи, я стал безраздельным владельцем этого богатства. Пока мы занимались составлением этого исторического документа, в группу пришла телефонограмма из штаба части: "Срочным образом в каждой пультовой создать стенд с основными документами по техническим регламентам обслуживания находящийся в ней техники, который будет называться "Боевой пост"". Поднявшись в "скворечник" начальника отделения, мы застали всё отделение в сборе - всего шесть офицеров от капитана до лейтенанта, которые внимательно слушали начальника. Акимов сквозь зубы грязно матерился, завершив свою выразительную речь чисто риторическим вопросом: "Когда же эти штабные бездельники угомоняться?!". На этот вопрос с достоинством истинной мудрости ответил капитан небольшого роста: "Сам же прекрасно знаешь, придет объект, начнутся спецработы, и все эти идиотские инициативы забудутся. Когда котам делать нечего, они яйца лижут". Молчаливо согласившись с капитаном, офицеры разошлись по пультовым и работа закипела. Из мастерской части срочно доставили фанерные планшеты, величиной со школьную стенгазету. Наша задача состояла в том, чтобы заполнить их копиями инструкций и других нормативных документов по обслуживанию вверенной нам техники. Не прошло и трех часов как работа была завершена, причем особенно мы гордились планом размещения отравы для мышей в кабельных каналах. Долго не могли прийти к общему мнению, как назвать этот документ, определяющий стратегию борьбы с грызунами, которых в наших кабельных каналах не водилось со дня основания площадки. Конечно, можно было бы назвать его очень просто - "Схема размещения средств биологической защиты", но начальник нашел лучший вариант: "Назовем его "Схема размещения средств ПМЗ"". Кто-то наивно спросил: "А что такое ПМЗ?". С саркастической усмешкой Акимов пояснил: "Противомышинная защита". Хохма понравилась и была реализована.
На следующий день нас ждало пренеприятнейшее известие - к нам приехала комиссия Генерального штаба. По площадке вальяжно прогуливались кучки молодых, холёных генералов, судя по виду, редко бывавших за пределами московского садового кольца. На "гражданке" я и не предполагал, что их такое количество - раком от Москвы до Урала не переставить.
После развода было приказано всем находиться на своих рабочих местах. Прождав часа три в пультовой, я уже начал дремать на своём столике - диване, как вдруг в комнату ввалились два полковника в форме "с иголочки". Их сопровождал командир части, а с ним, подполковник Поляков и льстиво улыбающийся командир нашей группы майор Кудряшов, который, как утверждали злые языки, был большой мастер устанавливать с начальством неформальные отношения. Первым делом комиссия направилась к "боевому посту", ознакомившись бегло с его содержанием, высказала одобрение. "Ну, вот тут полный порядок, даже схема размещения средств ПМЗ есть" - с удовлетворением констатировал один из полковников. "Ну, видать, вы большие специалисты" - подумал я в ответ, но радовался я рановато. Наиболее въедливый полковник обратил внимание на инструкцию, по которой мы были обязаны один раз в две недели протирать разъёмы кабелей спиртом. Куда на самом деле девается спирт, которым мы якобы протирали разъёмы, даже в Генеральном штабе было доподлинно известно - на естественные нужды офицеров. Но говорить откровенно на эту тему с московскими хлыщами было себе дороже, поэтому я уверенно подтвердил, что во время регламентных работ всё отделение, как один человек, трет кабели ветошью, промоченной спиртом. Кто-то из моих не прошеных гостей гнусно хихикнул, а потом вся комиссия дружно, как-то с облегчением, рассмеялась. Меня это заело и я, прикинувшись невинной овечкой, спросил: "А что разве не надо этого делать? Ну, тогда вы мне в инструкцию запишите изменения". Наступила тягостная тишина. Полковники внезапно посуровели и один из них барственно промолвил: "Ну, ты далеко пойдёшь" и они удалились с чувством морального превосходства и выполненного долга. В пультовой на минуту задержался подполковник Поляков, похлопав по-отечески меня по погону, с довольной ухмылкой заметил: "Хорошо ты его умыл, молодой, но учти на будущее - начальство надо уважать!".
Пока командование части ублажало комиссию, а это мероприятие затянулось почти на неделю, в полк прибыло ещё человек двадцать волонтёров. Кого среди них только не было. Был бывший директор совхоза из Краснодарского края, огромный, на полтора центнера мужик, который имел неосторожность поссориться с секретарём райкома партии, и как результат - срочно был призван исполнять священный долг. Были бывшие старшие и младшие научные сотрудники, выпускники московских, ленинградских, казанских, саратовских и других вузов, в возрасте от двадцати двух до тридцати лет. Шесть человек-холостяков поселили в нашем общежитии. Поскольку уровень нашей военной подготовки оставлял желать лучшего, даже солдаты ухмылялись, когда мы козыряли им в ответ, для волонтёров были организованы двухнедельные сборы. За это время нас пытались подтянуть по строевой подготовке, намертво вдолбили требования уставов Вооруженных Сил СССР, дали пострелять из табельного оружия. Незабываемое впечатление произвела лекция майора Особого отдела КГБ на тему политической бдительности. Этот пожилой, в меру упитанный майор битый час нам "молол" о происках коварных разведок и зарубежных антисоветских центров, о героической работе ВЧК-КГБ, но всё как-то в общих чертах, без конкретных примеров. Один из нас попросил рассказать о результатах деятельности местных контрразведчиков. После некоторого замешательства, со значительностью в голосе, подчеркивающей важность предстоящего рассказа, майор изрёк: "В прошлом году на десятке (иначе говоря, в г. Ленинске) была пресечена деятельность тайного общества офицеров, обменивающихся жёнами. Надо сказать, что грязи в этом городе достаточно, запачкаться можно". Далее он со смаком, что выдавало в нём самом тайного сластолюбца, с большими подробностями поделился содержанием сексуальных развлечений этой группы. "А ещё раньше был разоблачен офицер, разгласивший в вагоне-ресторане пассажирского поезда данные о месте расположения космодрома "Байконур"".
Убогостью приведённых примеров слушатели были сильно озадачены. В самом деле, поддержание высокого морального облика советского офицера вряд - ли относилось к компетенции Особого отдела. Дислокация "Байконура" уже в то время хорошо была известна супостатам, поскольку над полигоном в сутки пролетало до пяти разведывательных спутников НАТО, визуальные возможности которых позволяли распознать количество солдат в шеренгах, а не только стартовую площадку космических объектов. После лекции в душу закралась крамольная мысль о том, что особисты занимаются чем угодно, только не контрразведывательной работой. А поле деятельности для настоящей работы было немалым. В один из весенних дней 1972 года некий майор Зайцев, заступив на дежурство по одному из Управлений, вооружившись двумя пистолетами, убил двух своих начальников. За тем застрелил водителя дежурной машины, солдата срочной службы, и пытался проехать в г. Ленинск, имея при себе список с адресами десяти старших военноначальников полигона, но был застрелен. Расследование показало, что этот несчастный офицер длительное время подавал рапорта различным начальникам с просьбой о переводе к другому месту службы. Его вынуждала к этому тяжелая болезнь малолетних детей, которые не могли переносить условия жизни в пустыне. Многочисленные отказы, постоянное хождение по начальству по-видимому привело к нервному срыву. Подавляющее число офицеров сочувствовали убитому майору, которого осуждали только за то, что он погубил ни в чем неповинного солдатика, остальных не жалели. Долгое время в полку бытовала невеселая шутка, если кого-то доставали начальники, он задумчиво произносил: "А не повторить ли мне подвиг майора Зайцева?"
Как выяснилось позже, и у самого командования полигоном рыльце было в пушку. Командующий генерал-лейтенант Курушин, вступив в сговор с комендантом полигона полковником Львовым, "организовали преступное сообщество, в простонародье называемое шайкой", которая занималась хищением поступающих на полигон дефицитных товаров с последующей реализацией через многочисленную еврейскую родню Львова на Западной Украине. Об этом было широко известно жителям г. Ленинска, и хотя это вызывало негативные настроения, Особый отдел это не интересовало, и только после нескольких лет постоянных жалоб, специальная комиссия ЦК КПСС разогнала этих негодяев. Уже спустя много лет в день космонавтики выступил на телевидении "один из создателей отечественной космической техники" (так его представили) генерал Курушин. С экрана вещал глубокий старик в генеральском мундире, он наговорил гору трескучих фраз о "гении советского человека", скромно упомянув при этом и свои заслуги, но о том, как они с полковником Львовым спекулировали, не вспоминал. Однако те, кто служил на Байконуре в то время, помнят тех кто "честно тянул лямку", а кто прислуживался, "бабки заколачивал" и руки ему не подадут!
В дальнейшем, прослужив почти тридцать лет в территориальных органах КГБ, я не раз убеждался в том, что завеса неизбежной в работе спецслужб секретности, позволяла скрывать свою никчемность немалому числу бездельников и дураков.
Потянулись однообразные будни. Утром развод на плацу, трехкратное прохождение торжественным маршем перед командиром, взгромоздившимся на фанерную трибуну - на редкость жалкую имитацию куска кремлёвской стены, потом бесцельное времяпрепровождение в МИКе, после отхода мотовоза - общежитие. Вечером, как правило, волонтеры собирались в одной из комнат скоротать вечер. Появлялась неизменная фляжка спирта, вспоминали студенческие годы, кто-то хвастался своими успехами на любовном фронте, москвичи с еле скрываемым снобизмом давили интеллектом - читали стихи Ахматовой, Блока, Мандельштама, Пастернака, Гумилева. Верхарна. Именно эти "литературные вечера" открыли мне литературные горизонты, а не школа, возможно потому, что там преподавали люди, которые эту литературу не любили.
Однажды, во время одного из вечеров некий Угольцев, волонтер с внешностью "бравого солдата Швейка", робко признался, что сам пишет стихи и мы, не подозревая, чем это для нас закончится, попросили прочесть. Доморощенный поэт только этого и ждал, он читал и читал, подвывая и закатывая глаза, как токующий глухарь не видя и слыша, что происходит вокруг. Не было силы, которая могла бы его остановить. Вирши были серенькими, но мы, как хорошо воспитанные люди, сдержанно похвалили полкового Гомера, что только подлило масла в огонь. Поэт не умолкал, и вечер был окончательно испорчен. В следующий раз история повторилась. Мало того, он был человеком малоприятным - типичным "халявщиком". Почти всю зарплату он отсылал жене, и постоянно шнырял по общежитию, вынюхивая, где бы пожрать за чужой счет. По этим причинам "поэтические вечера" постепенно сошли на нет.
Два других москвича тоже были в некотором смысле людьми оригинальными. Один, с типичной семитской внешностью, с большим жаром отрицал свою причастность к еврейскому народу, как будто это было чем-то позорным. Обладая некоторыми артистическими способностями, читал стихи о высоких чувствах к женщине, а за тем рассказывал грязные истории о своих любовных похождениях. После месяца службы продал практически всю выданную ему военную форму казахам, а на службу ходил в замурзанной, вонючей от пота, полевой форме, хамил начальникам. В конце концов, был направлен на психиатрическую экспертизу, которая признала его психопатом, был уволен, чего и добивался. Наверное, евреи - единственный народ, некоторые представители которого скрывают свою национальность, объясняют просто - в России к ним плохо относятся. Не секрет, что во всём мире евреев, мягко говоря, не долюбливают. Может этих евреев любить не за что?
Соседями нашей семьи в восьми квартирном доме была семья, заместителя обского пароходства по нашей области Леонида Семёновича Фрейдина. Когда он принял должность сразу после войны, пароходство имело всего два колесных парохода "Минин" и "Пожарский". Через двадцать лет по рекам области ходили роскошные трёхпалубные пароходы, мощные теплоходы толкали баржи с лесом и строительными материалами, потом появились "Ракеты", "Кометы" и "Восходы". Был построен речной вокзал и грузовой порт, хотя руководитель имел незаконченное среднее образование. Просто он всю жизнь учился, много работал и был умен от природы. О его чувстве юмора ходили легенды. Со всеми и начальниками, и простыми работягами, он держался просто, не подлизывался и нос не задирал. Вся река его знала и любила от бакенщика до капитана самого малого судёнышка, а национальности он своей не скрывал, ему это не мешало, и орденов он имел чуть поменьше, чем у Брежнева.
Второй волонтер - мальчик столичного воспитания, краснел от "крепкого словца" окружающих, вечерами напролет слушал скулёж "Битлов" и козлиное блеяние Окуджавы. Солдат боялся, заигрывал с ними, а в итоге был уличен в том, что возил им с "десятки" водку.
Да и солдаты, призванные из Москвы служили плохо. Физически слабые, ленивые, с большим апломбом, постоянным стремлением быть поближе к начальству. Возможно, кто - нибудь обвинит меня в том, что я не люблю москвичей. Но ведь, как вы уже заметили, я не Гиляровский. А знаешь ли ты, дорогой читатель, что процентов тридцать изменников Родины военного и послевоенного времени - уроженцы Москвы и Московской области? Огромный мегаполис калечит нравственность своих жителей. Я не претендую на авторство этого утверждения. Впервые я услышал его, как не странно, от знакомого егеря со сложной судьбой. Как-то на охоте разговор зашел на темы воспитания нравственности у молодёжи. "Вон видишь озеро, я каждую осень тут должен оставлять на нём не больше двадцати ондатр, в противном случае за зиму ондатры перегрызутся, и их шкурки будут попорчены шрамами. Так и у людей, чем кучнее живут, тем злее, ожесточеннее становятся - проявляется неумолимый закон "тесноты"".
Этот город, вместе со своим братом - Петербургом, построенном на костях моих предков, надоели нам тысячу лет, с их демократами и коммунистами, с дворцовыми интригами и переворотами, кадетами и эсерами, перестройками и недостройками, революциями и контрреволюциями, с их снобизмом и вечным преклонением перед всем иностранным. Меняются формы управления, общественные строи, но жульё этой сладкой парочки, среди которого преобладает некоренное население, искренне ненавидя русский народ, остаётся у власти. Они рулят так, как им выгодно, да так, что всю великую Россию тошнит, а стремятся только к одному: побыстрее наворовать и уехать за границу.
Но вернёмся на южный полигон в офицерское общежитие. Помимо "литературного" кружка существовал и "математический". Отличие от первого состояло лишь в том, что вместо чтения стихов там решали физико-математические задачи повышенной сложности для высшей школы. Душой этого общества были два тридцатилетних волонтёра, родом из российской глубинки, окончившие в разное время Московский авиационный институт. Они даже внешне были схожи: высокие, тощие, как велосипеды, сутулые, с унылыми выражениями лиц. Каждый вечер они готовили неизменную закуску - жареную колбасу с луком, доставали неизменную фляжку спирта и прилежно садились за решение задач. Щёлкали их как орехи, причем курили так много, что дым клубами валил из форточки. Порешав пару недель с ними эти задачи и проснувшись в одно прекрасное утро с больной головой, я понял, что с этой математикой надо кончать, иначе зайдёшь очень далеко. Голова гудела как медный котёл, как вы понимаете, не от умственного напряжения, во рту была "кака". В больную голову с трудом пришла здравая мысль - надо переходить на здоровый образ жизни. В этот же день, с разрешения командира группы, я поручил двум солдатам отремонтировать в казарме помост для занятий со штангой, за тем обратился к физоргу полка о дополнительном выделении нам тяжелоатлетического инвентаря. Результатом наших общих усилий стал атлетический уголок, который хотя и несколько не дотягивал по оснащенности до современных олимпийских объектов, тем не менее, сплотил вокруг себя группу энтузиастов. Ребята были как на подбор. Один - мастер спорта по велосипедному спорту, другой - сержант Талипов, казанский татарин, обладал несусветной физической силой, только немного ему уступал рядовой Кирсанов. С этими ребятами меня частенько назначали начальником патруля по площадке. Однажды, за неотдание чести нами был задержан водитель командира части, хамоватый "старик" с ухватками первого парня на деревне. Для тех, кому не повезло служить в армии, следует пояснить, что пришедший в часть по призыву солдат первые полгода зовут "молодым", вторые полгода - черпаком, третьи - фазаном, четвертые - стариком, а с опубликованием приказа о демобилизации - дедушкой.
Увидев задержанного, комендант не на шутку перепугался: "Чего ты его ко мне притащил, веди его к командиру части!" Когда мы подошли к штабу, полковник Блинов уже стоял около пустой машины и орал на дежурного по штабу. Проявляемому командиром нецензурно - литературному таланту мог бы позавидовать любой боцман с пиратского корабля. Слюни полковника разлетались как шрапнель, в радиусе полукилометра исчезло и попряталось всё живое. Нужно было спасать родной полк, и я с отвагой обреченного бросился на амбразуру - рубанул строевым и рявкнул: "Товарищ полковник! Ваш шофёр задержан мной за неотдание чести офицеру". Блинов застыл с открытым ртом, непонимающе рассматривая мою засаленную по армейским традициям повязку начальника патруля. До него не доходило, что кто-то осмелился задержать его личного шофёра. Чтобы ускорить процесс осмысления ситуации, я конспективно добавил: "Ваш шофер задержан". Процесс осмысления закончился, в голове военноначальника сработало какое-то неисправное реле и он на удивление спокойно спросил: "Где эта сволочь?". Патрульные подвели обреченного на заклание. Увидя жертву, Блинов разразился очень выразительной, но не совсем педагогичной речью, в которой фигурировали не только ближние, но и дальние родственники солдата, а в заключении наш отец-командир пообещал сгноить шофера на гарнизонной гауптвахте. Более детальное изложение этой содержательной речи мы опустим, дабы не компрометировать командование ракетных войск стратегического назначения.
Когда я сменился с дежурства и пришел в штаб группы сдать оружие, меня уже ждали. В углу штаба ухмылялась группа младших офицеров, более солидные майоры с интересом посматривали в мою сторону. Начальник штаба, после выразительной паузы, обратив свои ясны очи на меня, потребовал: "Ну, молодой, рассказывай, чем тебя наградил командир за доблестное патрулирование площадки?". Вопрос был риторический и я скромно промолчал. Но Полякову хотелось высказаться. "Замечательная находка нашего волонтера - искать нарушителей воинской дисциплины возле штаба полка является примером нестандартного отношения к исполнению воинской обязанности. Кстати через неделю на базе нашего полка будет проходить совещание командиров частей полигона, полковников с личными шоферами наедет не сосчитать, и я уже знаю, кому можно доверить патрулирование площадки в этот ответственный период". Это был удар под дых, и я возмущенно заверещал, что у меня и так большая нагрузка - 8 нарядов в месяц, тогда как некоторые кадровые офицеры имеют всего четыре. В штабе все мгновенно замолчали, стало слышно, как осенняя муха бьётся в стекло. "А я думал, студент, что ты умнее! Ты намекаешь на лейтенанта Григорьева, но у него папа - заместитель главкома ракетных войск, а мы с тобой черной кости. В твои годы надо понимать, что если сынок хоть полслова скажет, меня папа на пенсию отправит". Как и предполагалось, сынок в "жарком и сухом климате" не задержался, после неполного года службы был переведен с повышением куда-то в Подмосковье.
Между тем на полигон пришла казахская малоснежная зима с небольшими морозами, но зато с сильными ветрами. Дни шли за днями, наряды за нарядами: патруль по площадке, патруль по "десятке", караулы, помощник дежурного по части и так далее и тому подобное. Однажды я получил наряд на патрулирование территории вокзала станции Тюра-Там. День был солнечный, довольно теплый, однако к вечеру задула позёмка, посыпал снег, похолодало. Ночью стало еще холоднее, мы с патрульными с вожделением ждали двух часов ночи, когда нам был положен четырёхчасовой отдых. Патрулируемая территория с различными вокзальными постройками, растянутая вдоль железнодорожного полотна, была довольно велика. Примерно час неторопливой ходьбы в одну сторону. Мы почти дошли до границ патрулируемой территории, как вдруг где-то вдалеке послышался слабый крик о помощи. Правильно пишут в газетах - в жизни всегда есть место подвигу. Примерно определив направление, мы бросились на помощь. Разгоряченное воображение подсказывало - скорее всего, грабят командированного на полигон специалиста, они ребята денежные, об этом может знать любой урка. Но ведь специалисты все секретоносители, неужели попытка похищения в целях проникновения к секретам отечественного ракетостроения? Ничего, я им сейчас покажу, что "Русь-земля (точнее Казахстан) не пуста стоит". Когда мы прибежали на место, действительность оказалась значительно страшнее, чем это представлялось. В выгребной яме полевого туалета, типа "сортир", барахталось какое-то существо, слабеющим голосом зовя на помощь. Солдаты скинули поясные ремни и быстро вытащили на поверхность неудачливого пловца. Последний оказался пьяненьким мужичком средних лет, который с жаром выражал нам свою благодарность и лез обниматься. "Спасибо, братцы, не дали в дерме утонуть". Мерзкая жижа медленно стекала с его одежды, источая такой запах, что резало глаза. Не мешкая, мы быстро доставили его в кочегарку, где была горячая вода, и сдали дежурному персоналу. Как выяснилось, мужичок приехал в гости к сыну. Перед отъездом крепко поддал, на вокзале добавил, решил прогуляться и справить малую нужду на свежем воздухе. Найдя туалет, не вошел внутрь, как делают все советские граждане, грубо нарушив технику безопасности, решил оправиться за фасадом этого учреждения общего пользования, а там оказалась открытой выгребная яма. К сожалению, наше старание не было должным образом вознаграждено командованием, поскольку медали "За спасение утопающих в дерме" ещё не придумали.
После того как я освоил такие наряды как патруль, военная автоинспекция, начальник караула, помощник дежурного по части, мне решились доверить самое сложное - дежурство по группе. Проводя инструктаж, Иван Иванович сказал: "Помни, молодой, тебе доверяют самое дорогое - жизнь и здоровье почти сотни пацанов. Все ЧП с драками, дедовщиной происходят в казарме, когда личный состав бесконтрольно мается от безделья, а офицеры плохо несут службу". Поэтому сейчас, когда так много проявлений дедовщины в современной армии для меня нет секрета в их причине. Офицеры в этих подразделениях плохо несут службу! Одновременно возникает вопрос в отношении профессионализма офицеров Особых отделов ФСБ, которые оперативно обслуживают эти подразделения. Контроль за морально-психологическим состоянием личного состава - их святая обязанность. За упущения по службе всех надо самым строгим образом наказывать, а лучше всего гнать на гражданку!
Утром, заступая дежурным по группе, я получил предупреждение, что "старики" решили меня "проверить на вшивость". Как это будет, я не знал, но внутренне подготовился. Это произошло после команды "Отбой", я тихо ходил по казарме между кроватями, как послышалось протяжное многоголосие: "У-у-у, сука-а-а!". Я выждал некоторое время, потом заорал во всё горло: "Сорок пять секунд, подъём!". Все соскочили и торопливо одеваясь, бежали в строй. Старшина скомандовал "Смирно!" и доложил о построении личного состава. Я приказал повторить вечернюю поверку, а после неё пояснил, что военнослужащие в соответствии с 40 статьёй устава внутренней службы "обязаны уважительно относиться друг к другу", и скомандовал: "Отбой!". После того, как все улеглись, я снова начал ходить между кроватями, но на протяжении получаса стояла абсолютная тишина. Командованию я ни о чем не доложил, однако Иван Иванович, проходя мимо, буркнул: "То, что не заводишь кляуз - хорошо, но и скрывать ничего не надо". Для Ивана Ивановича в группе тайн не существовало. Однажды, во время его очередного отпуска офицеры с ног сбились, но не могли понять, где солдаты находят спиртное - каждый день выявлялось несколько человек в средней степени опьянения. Как только появился начальник штаба, вечером стало известно, что недалеко от казармы был оборудован ложный пожарный гидрант. Он был закрыт, как и его собратья, чугунной крышкой с надписью ПГ N 5. Но под крышкой хранилась фляга с яблочным соком, который под воздействием высокой температуры забродил, образуя старинный русский напиток-брагу. Выявив виновных, Иван Иванович выстроил их в одну шеренгу и облил их этим напитком, приговаривая: "Пейте до сыта!". Старики на него не обиделись, "сами виноваты".
Второе направление борьбы за здоровый образ жизни была попытка наладить здоровое питание. Дело в том, что в офицерских столовых готовили из рук вон плохо, а цены были явно завышены. Командование питалось в "генеральской" столовой, поэтому наши проблемы им были неинтересны. Попытки питаться в буфетах МИКа были тоже напрасны. Там было ещё дороже, чем в столовой, а кроме того буфетчицы безбожно обсчитывали. Особенно на этом поприще отличалась белокурая девочка с голубыми, невинными глазками. Наверное, эта "дюймовочка" стала миллионершей, если не села в тюрьму. Делать буфетчицам замечания по поводу "ошибок" в расчетах среди офицеров считалось неприличным. В один из вечеров эта тема обсуждалась за телевизором в красном уголке общежития, и я предложил организовать тайное общество "Стальное пузо", целью которого стало бы поддержание высокой боевой готовности офицеров общежития путем организации их калорийного и недорогого питания. Из соображений конспирации устав и программу общества писать не стали, но работа закипела. Выяснилось, что в общежитии в одной из постоянно закрытых комнат оборудована самая настоящая кухня с плитой, исправным холодильником, посудой и "самопальным" мебельным гарнитуром. Мы привели её в порядок, собрали взносы, накупили продуктов, составили график дежурств, договорились, что будем готовить завтраки и ужины, а обедать в столовой. Поначалу записалось восемь человек. Первая неделя понравилась всем, меню, правда, было немного скромнее, чем меню московских ресторанов но, ни кто не жаловался. Первым не выдержал старший лейтенант Власов (его так и не уволили), нарушителю воинской дисциплины было лень вставать рано утром во время дежурств. В течение последующих десяти дней отказалось ещё шесть человек по той же причине. Есть хотели все, готовить никто не желал. Я чувствовал себя как последний защитник Брестской крепости, превозмогая себя, давился надоевшей гречкой и овсянкой, но продержался ещё месяц. Так лень победила чревоугодие.
Не смотря на эти события народ в общежитии жил дружно, только вот старший лейтенант Власов ко мне относился явно враждебно, по-видимому, его раздражала моя розовощёкая мордаха школьника-хорошиста. В ходе любого застолья он находил какой-нибудь предлог и приглашал разобраться один на один в туалете. По существу это стало традицией нашего коллектива. Поскольку он не отличался хорошей физической подготовкой и весил почти в два раза меньше меня, эти встречи заканчивались одинаково. Я сгибал его в "бараний рог" и совал его голову под кран с холодной водой, чтобы остудить остатки его нетрезвых мозгов, после чего он успокаивался. Таких офицеров как он в полку было человек десять, все они были уволены одним приказом нового главкома ракетных войск генерала армии Толубко. С этим славным военноначальником я познакомился лично. Эта историческая встреча произошла в офицерской столовой, куда я ворвался одним из первых во время обеденного перерыва. Ворот моей рубашки был расстегнут, а галстук зацеплен за погон. Вдруг ко мне навстречу выходит крепенький генерал со звездами на погонах чуть меньше, чем коровья лепёшка. Я так "обрадовался" нашей встрече, что не сразу понял, что он хочет. Только через несколько минут я выполнил его "настоятельную просьбу" привести мою форму в порядок. Вечером после развода Иван Иванович сьязвил: "Студент, о чем ты так долго шептался с главкомом?" К этому времени я уже послужил и научился парировать юмор начальников: "Да я - его племяш!". У некоторых особо одаренных офицеров от такой наглости отвисла челюсть.
Снова потянулись однообразные скучные будни без перемен, в том числе и на сексуальном фронте. Из женщин на площадке проживало около тридцати "шницелюх", работниц местного "общепита", разного возраста, и взвод связисток, рядовых сверхсрочной службы узла связи. Как утверждала молва, первые обслуживали солдат, вторые - офицеров штаба полка. Ситуация напоминала картину Васнецова о витязе на перепутье: налево пойдёшь - в вендиспансер попадёшь, направо - на гарнизонную гауптвахту. Лидером полкового сексуального движения считался капитан Кулаков - карлик с бородой, растущей от глаз, который держался с большим чувством собственного достоинства. Причина этой гордости была не понятна, но мне пояснили, что в штанах этого офицера прячется богатство, длиннее, чем диагональ популярного в то время журнала "Огонёк". Он трижды женился, но, ни одна из женщин не могла перенести счастья соития с этим сексуальным микрогераклом и брак заканчивался меньше чем через месяц совместной жизни. Замполиты его за это не критиковали, даже делали вид, что сочувствуют ему, однако я думаю, они в тайне гордились сексуальной мощью однополчанина, надеясь, что благостная тень славы Кулакова падала и на весь офицерский состав полка, включая замполитов. Умом, правда, природа этого офицера не наградила, по этой причине в МИК его не пускали, он перебирал бумажки в штабе, потом слонялся из кабинета в кабинет, показывая офицерам порнографические открытки. Так бы и нежился капитан Кулаков в лучах славы, если бы не наш набор волонтеров. Как-то в Ленинской комнате группы во время политзанятий офицерского состава, был упомянут славный орган нашего героя в качестве единицы измерения. В ответ на это кто-то из наших брякнул: "Подумаешь, нашли эталон, да у Ковалёва длиннее!". Это легкомысленное утверждение было встречено кадровым офицерским составом как покушение на устои, а возможно и скрижали. Как следствие на оратора обрушился поток гневных возражений. Из чувства солидарности волонтеры дружно поддержали своего товарища. Здесь следует отметить, что отсутствующий на политзанятиях лейтенант Ковалёв был тщедушным малым, деликатного воспитания, который если матерился по необходимости, то закрывал глаза и краснел от омерзения к самому себе. В этой связи авторитетом среди воинов не пользовался. Мы уже забыли об этой маленькой перебранке, как вдруг в один из вечеров всё общежитие разбудил пьяный Кулаков, который преследовал Ковалёва и требовал немедленного сравнения интимной аппаратуры. Последний с гневом и брезгливостью настаивал на прекращении "этого безобразия". На следующее утро он пришел в нашу комнату и в ультимативной форме потребовал у меня объяснений. Из его путаной речи я понял, что он считает меня зачинщиком распространения о нём, как выразился потерпевший, "порочащих слухов". Почти до самого развода я убеждал Ковалёва, что эти слухи благоприятно сказались на его авторитете, и он сам скоро это почувствует. На том и расстались.
Как известно всё плохое когда - нибудь, да кончается. В том числе и зима в пустыне. Перестали дуть холодные ветра, всё теплее становилось солнышко и, наконец, расцвели тюльпаны. Цветущая пустыня поражает своими красками, смотришь в даль, и алое поле тюльпанов постепенно сливается с оранжевым, за тем оранжевый переходит в желтый и так до самого горизонта. В воздухе разливается аромат каких-то неведомых растений. Даже омерзительные скорпионы начали ползать парами. Среди офицеров поползли слухи о том, что "везут "Молнию", а за ней беспилотный "Союз"". Косвенным подтверждением слухов явилось то обстоятельство, что на площадке день ото дня увеличивалось количество командированных, в том числе молодых женщин. Возбуждение старшего лейтенанта Ярошевича, по кличке "полковой кобель", который являлся негласным заместителем капитана Кулакова, нарастало. Однажды, он попросил у меня ключ от пультовой для того, чтобы "пообщаться со старым знакомым". Отказать старшему по званию было неудобно, и я передал ему ключ. Каково же было моё изумление, когда на следующий день за столом-диваном солдаты, моющие пол, обнаружили использованный презерватив. Встретив Ярошевича, я прямо заявил ему, что в принципе я не против встреч со старыми товарищами, однако засорять пультовую вонючими презервативами не гигиенично. Мой собеседник выразил глубокое сожаление и, пообещав впредь не допускать подобного, снова попросил ключ. Потом с подобными просьбами начали обращаться другие сослуживцы, и я постепенно превратился в содержателя притона. В пультовой постоянно пахло дешевыми женскими духами и перегаром. По - видимому я недооценил контрразведывательную работу местных "особистов". Через неделю активного функционирования МИКовского борделя, в пультовую заявился один из них, вежливо представившись и пытливо заглядывая мне в глаза, начал выяснять, кто посещает пультовую. Я подробно начал объяснять, что пультовая - сов. секретная, её могут посещать кроме меня, только вышестоящие начальники, а так же куратор Управления. Терпеливо выслушав, он строго настрого предупредил меня о том, что если сюда попытаются проникнуть посторонние, информировать его в любое время дня или ночи. Я выразил готовность к борьбе с нарушителями объектового режима секретности. Не прошло и часа, как в пультовую опять ввалился Ярошевич, готовый заступить на сексуальную вахту, и нахально потребовал "освободить помещение". Это меня очень разозлило, и я заявил: "Слушай, Стас! Явка провалена, ко мне заходили "молчи-молчи" и расспрашивали о тебе. Особенно их интересовало не проявлял ли ты интереса к сов. секретным сведениям о характеристиках системы "Куст". Я, конечно, сказал, что знаю тебя "шапочно", в разговоры с тобой не вступал, но тебе надо быть поосторожнее". Моя нехитрая фантазия произвела на моего подельника сильный эффект, он побледнел, начал грызть ногти, и быстро исчез. С тех пор никто не обращался ко мне за ключом, нравственность в очередной раз одолела грех.
В течение недели я старательно трудился с представителем Управления по проверке одной из систем "Молнии". Честно сказать моя деятельность носила чисто вспомогательный характер - размотать кабель, подключить к объекту. Основную работу выполнял управленец. После того как наша часть благополучно подготовила и запустила "Молнию", начали поговаривать, что скоро на испытания поступит "Союз". Через начальника отделения мне передали распоряжение о включении меня в команду испытателей объекта в качестве инженера системы единого питания (СЕП). Моим начальником стал старший лейтенант Герасимчук - небольшого роста, склонный к полноте офицер, медленно со значением растягивающий слова, постоянно всем недовольный. Меня представили офицеру-управленцу майору Деревянченко и представителю завода-изготовителя Ирине Вячеславовне Кортневой. Деревянченко не произвел на меня большого впечатления - мужиковатый солдафон, мало похожий на остальных интеллигентных управленцев, зато Ирина Вячеславовна очаровала. Это была прелестная добрая старушка лет шестидесяти, которая сразу взяла меня под свою опеку. Если бы я знал, что первое впечатление обманчиво, но об этом позднее.
Она знала многих, её знали все и за глаза называли "мисс СЕП". Поговаривали, что она начинала с первого спутника, и была знакома с Королёвым. "Мисс СЕП" это не отрицала, хотя в подробности не вдавалась. Любимыми её рассказами были воспоминания о том, как она "срезала" кого-нибудь из космонавтов. Эти воспоминания обычно кончались фразой: "И тут я ему говорю ...". В течение недели меня пичкали информацией об энергетической системе космического корабля, которая представляла собой комплекс из двух панелей солнечных батарей, пяти серебряно-цинковых аккумуляторов ёмкостью от 120 до 250 а/ч и системы переключателей. За неделю я освоил необходимый минимум знаний и получил допуск к самостоятельной работе.
В конце недели, проникшись пониманием того, что я его не сдал и, по-видимому, в качестве благодарности, Стас Ярошевич пригласил меня в гости. Его однокомнатная квартира располагалась недалеко от конечной остановки мотовоза. По дороге мы приобрели необходимую закуску, вина брать не стали, как сказал хозяин: "У меня спирта - хоть залейся". Квартира была обставлена в лучших традициях того периода времени - румынский гарнитур "жилая комната", на кухне - болгарская мебель. Жена была в отъезде, гостила у своих родителей. Готовя нехитрую снедь, Ярошевич предложил: "Хочешь, я угощу тебя коктейлем "Звезды Тюра-Тама"?". Я легкомысленно согласился. На плиту была поставлена кастрюля с чуть разбавленным спиртом, в который был насыпан молотый кофе. После того, как это адское зелье закипело, Стас профильтровал его через марлю, положил сахару и дегустация началась. После первого стаканчика я почувствовал необыкновенный прилив сил, захотелось громко петь, о чем-то спорить, второй стаканчик напомнил нам, что на белом свете есть женщины, а третий - позвал на подвиги. Сердце бешено колотилось, это было не опьянение, скорее хмельное безумие. Ярошевич предложил сходить на источник, где к вечеру собирается много незамужних женщин. Эта местная достопримечательность города Ленинска представляла собой когда-то, кем-то неведомым пробуренную скважину, из которой изливалась, как утверждали, минеральная вода. Источник был обустроен по минимуму: из скважины выходила труба на высоту примерно два с половиной метра, где от неё радиально отходили душевые патрубки. Когда мы появились в этом заведении, там толпилось довольно много народа. Дальнейшее я вспоминал с трудом. Какая-то сисястая брюнетка с орлиным профилем, прижимаясь ко мне под струями прохладной воды, настоятельно вопрошала: "Саша, вы - еврей?". Глупый вопрос - в такой ситуации даже самый завзятый антисемит сознается в том, что по субботам ходит в синагогу. Потом какой-то толстяк орал мне в лицо, что он - майор и не потерпит к себе такого отношения. Какого отношения, что я ему сделал, хоть убейте, не помню. Потом были солдаты с нарукавными повязками "патрульный", которые пытались заломить мне руки. Очнулся я глубокой ночью в парке, лежащим на лавочке. С неба капал ласковый теплый дождик - явление весьма редкое в пустыне, видимо, сама природа плакала, огорчившись моему нравственному падению. С большим трудом нашел квартиру Ярошевича. Дверь открыл хозяин с большим синяком под глазом. Укоризненно глядя на меня, как мать на сына-двоечника, приветствовал меня словами: "Ну, ты вчера давал прикурить, такого "десятка" ещё не видела!". Я сделал вид, что всё прекрасно помню, с тем, чтобы не вдаваться в подробности. С тех пор я не интересовался "звёздами Тюра-Тама" и вам не советую этого делать.
Тем временем на площадку привезли беспилотный "Союз", который должен был проверить надежность всех систем после памятной аварии, в которой погибли три космонавта. Корабль стоял на стапеле в МИКе в вертикальном положении в окружении площадок обслуживания. Как и современные "Союзы" он состоял из трех отсеков: яйцеобразного шара - бытового отсека, спускаемого аппарата в виде автомобильной фары и приборно-агрегатного отсека - цилиндра, наиболее тяжелой части корабля. Три моих батареи располагались в агрегатном отсеке, две - в спускаемом аппарате. Перед началом испытаний мне была поставлена задача снять их и сдать на зарядную станцию для проверки и подзарядки до паспортного уровня. Я забрался на первый уровень площадок обслуживания. К моему удивлению на ней в удобной позе расположился объёмно-весовой имитатор космонавта, проще говоря, кукла, в народе именуемая "Иваном Иванычем". Этот уважаемый член нашего коллектива был одет, как и большинство солдат, в черный комбинезон. Какой-то доморощенный хохмач прислонил его спиной к ограждению площадки и нахлобучил на голову солдатскую панаму. Ни дать, ни взять дремлющий на стапеле воин. Как на грех мимо проходил не частый в МИКе гость - замполит полка товарищ Сереков. Ястребиным взором он увидел непорядок на стапеле, но поскольку весил значительно больше центнера, не стал взбираться на площадку, а хорошо поставленным командирским голосом сделал "Иван Ивановичу" замечание за сон на боевом посту. Тот, естественно, презрительно промолчал. Тогда уже замечание полетело в мою сторону: "Ты, что лейтенант солдат распускаешь, гони в низ этого бездельника!". Я решил продлить удовольствие и вкрадчиво говорю: "Товарищ подполковник, это - Иван Иванович". "Какой ещё Иван Иванович, он - прежде всего военнослужащий!". С этими словами он схватил куклу за рукав и тряхнул со всем праведным замполитовским гневом. Панама свалилась, раскрывшие было от удивления рты гражданские лица, дружно заржали, а я стремительно спрятался за объект.
Вызвали машину, солдатики погрузили батареи, и я благополучно доставил их на зарядную станцию. В моем расчете было два солдата, да и тем нечего было делать, поскольку погрузить батареи я смог бы и без их помощи. Однако, моё участие в этой работе встретило со стороны кадровых офицеров негативную реакцию. Их мнение: офицер не должен работать руками. До настоящего времени я не могу понять этого, а так же то, зачем в полку держали почти шестьсот молодых парней, которые кроме мытья полов, редкого хождения в караулы и обслуживания самих себя ничем не занимались. Они могли бы учиться, работать с большей пользой в народном хозяйстве, но их призвали выполнять священный долг, а воевать не учили. Как - то не по - хозяйски государство поступало с самым дорогим ресурсом - с людьми.
В нашем полку солдат стрелял всего четыре раза за всю службу. Да что там солдаты. К нам поступило офицерское пополнение из академии ракетных войск, несколько капитанов, с выслугой от десяти до пятнадцати лет. Один из "академиков", получив по ошибке патроны от пистолета Макарова, пытался ими снарядить обойму пистолета ТТ. Конечно, они туда не вошли, тогда он оттянул затвор у ТТ и с силой засунул туда один из патронов. Его перекосило, затвор у пистолета не закрылся, а "академик", повернув ствол пистолета прямо в живот командиру группы, доложил: "У меня пистолет не исправен". Начальник штаба орал на него, как недорезанный: "Переучились, сукины дети! Китайцы на границе стоят, а офицеры до сих пор стрелять не научились".
Следующая операция, в которой я участвовал - зачистка солнечных батарей. Нормальная работа этих батарей возможна, если освещение панелей достаточно. Однако в ходе испытательных работ на панели оседает некоторое количество пыли, которая всегда присутствует в воздухе. Для замывки используется этиловый спирт высшей очистки, на каждую панель должно выделяться десять литров этого нектара. Должно, но кто тебе столько даст? Как и ожидалось, капитан Акимов, который являлся хранителем этого стратегического сырья, налил мне ведро и заверил, что этого вполне достаточно. Вооружившись полиэтиленовыми губками, мы с управленцем осуществили эту акцию. Вонища стояла одуряющая, вокруг шныряли, как бы случайно, гражданские хмыри. Грязные остатки спирта я вынес на двор и хотел вылить. На меня бросились, как на врага народа, караулящие меня "шпачки" и принялись горячо объяснять мне, что так со спиртом не поступают. Я отдал им эту грязь, что было воспринято всеми как благородный жест мецената.
Меня постоянно удивляло это неуемная жажда к спиртному, которое проявляли некоторые инженеры и техники космодрома. Они были далеко не люмпены, хорошие специалисты, но достаточно было им поработать на Байконуре два-три года, и хороший специалист нередко превращался в алкоголика. Несколько лет на площадку приезжал специалист по парашютной системе корабля. Его уволили с места работы после того, как из-за трясущихся рук он не смог попасть отверткой, величиной с отбойный молоток в шлиц винта, головка которого была размером с блюдце. Это было бы смешно, если бы не было так стыдно.
Проверка и испытания систем корабля заканчивалась, мы должны были вновь перезарядить батареи и проконтролировать их состояние на зарядной станции. Я снова отвез их в штатных упаковочных ящиках, вместе с ЗИПом - запасными элементами к каждой батареи. На следующий день выяснилось, что ЗИП не держит заряд, а номера элементов не совпадают с паспортными. Кто-то подменил запасные элементы на старые, списанные. По этому поводу началось разбирательство, нас с Герасимчуком вызвали к командиру полка, который без колебаний заявил: "Вы - воры!". Я вышел из штаба как оплёванный, дойдя до пультовой СЕП, начал выяснять у командира расчета, куда мог деться ЗИП. В ответ на это Герасимчук с большим апломбом заявил, что "Ты -солобон, не лезь не в своё дело". Я и так был на взводе, после разговора в штабе, а после оскорбления со стороны чванливого бездельника, не выдержал. В институте я немного занимался боксом, поначалу с новичками получалось неплохо, но потом меня на одной из тренировок так отметелил перворазрядник, что интерес к этому виду спорта пропал, но руки, оказывается, помнили. Мой начальник получил серию из трех ударов в голову, после которых медленно сполз по стенке и затих. Взяв себя в руки, я подошел к потерпевшему и оказал ему первую помощь, вылив на него графин воды. Он медленно поднялся, представляя собой жалкое зрелище. Губы и нос разбиты, кровь залила рубаху и галстук. Постепенно придя в себя, он заорал: "Я тебя посажу" и выбежал из пультовой в МИК, где было полно народу. Он бежал и орал: " Меня Сафронов избил" и эхо повторяло где-то под потолком: "Бил, бил, бил...". Как-то невесело подумалось: "Ну, вот ты и попал!". Рисовались одна картина страшнее другой - военный трибунал, десять лет каторги, меня гонят в колонне штрафников по Иркутскому тракту моего родного города. На спине бубновый туз, откуда-то раздается: "Динь-дон, динь-дон, слышен звон кандальный ...". Вслед бежит босая маманя и причитает: "Сынок, сынок...". Траурные мысли прервал посыльный: "Товарищ лейтенант! Вас вызывают к начальнику испытаний подполковнику Дрёмову". В кабинете начальника испытаний собрался целый консилиум (по блатному - кодла). Кроме Дрёмова, "особист", единственный еврей в полку - подполковник Финкельштейн, председатель суда офицерской чести (офицеры его уважали за справедливость) и ещё несколько подполковников, которых я не знал. Нас с Герасимчуком поставили рядом, вопросы задавал Дрёмов. Вначале выслушали ответы моего начальника, что он сказал, вы можете себе представить, а цитировать эту сволочь, у меня желания нет. За тем внимание было переключено на меня. Вопросов было два. "Бил?" Ответ: "Бил". Вопрос: "За что?". Ответ: "Он ЗИП ворует, а на меня сваливает". Начальники переглянулись, о чем-то пошептались и Дрёмов объявил вердикт: "Пишите рапорта, оба будете наказаны". При этом мне показалось, что судьи рассматривали меня с симпатией, возможно каторга откладывалась до следующего залёта. Я пошел в свою "кустовскую" пультовую и начал писать объяснение. В дверь постучали и в пультовую прошел, как всегда с невозмутимым лицом, мой наставник старший лейтенант Цуриков. "Я к тебе пришел в качестве парламентёра. Дело размотали, ЗИП "ушел" одному жучку из Управления кадров полигона в качестве аккумулятора на мотоцикл, а взамен Герасимчуку обещали должность начальника ТЭЦ. Если ты напишешь рапорт ему должности не видать, а без твоего рапорта его не накажут". Тут у меня взыграло ретивое: "Обязательно напишу, хрен ему, а не должность". Но Цуриков уговаривать умел: "Тогда он тоже напишет, и ты попадешь на губу, тебе это зачем? Не вредничай, ты отслужил и уехал, а у него, возможно, другого случая вырасти не будет". На том и порешили. Но жизнь рассудила по-другому. Герасимчук вылетел из испытательного расчета, но новой должности не получил, а меня продвинули до начальника.
После этого случая за меня не на шутку взялся замполит майор Янюк, он недавно прибыл на должность из боевой части и горел желанием наладить образцовую воспитательную работу в нашей группе. Для начала он посетил меня по месту жительства, внимательно осмотрел нашу берлогу, увидя в углу пустые бутылки из-под сухого вина, укоризненно спросил: "Пьёте?". Я уклончиво ответил: "Выпиваем". Тут следует заметить, что склад пустых бутылок образовался от того, что мы разбавляли сухое белое вино водой и этим напитком спасались от жары. Однако дискутировать с майором на гастрономические темы не хотелось. "Я давно к вам присматриваюсь, человек вы честный, добросовестно служите, политически грамотный, вам надо вступать в партию" - продолжал замполит. Этого я боялся больше всего, старые волонтёры мне подсказали - если вступишь в партию, из армии без скандала не отпустят. Отказываться надо было осторожно, и я ответил: "Я ещё не готов к этому". Янюк, ошибочно приняв мой ответ за проявление скромности, радостно продолжил агитационную работу, закончив её словами: "Составим план и будем готовиться вместе". Но этим грандиозным намерениям не суждено было сбыться. Примерно через месяц после этой памятной встречи замполит выступил на партийном собрании части и осмелился покритиковать командира за то, что в столярной мастерской части солдаты делают для полковника Блинова яхту. Все об этом знали, так же как и то, что ежемесячно из МИКа в штаб для командира доставляют двадцатилитровую канистру спирта высшей очистки. Как известно, начальники очень "любят" критику снизу, поэтому реакция была моментальной. "Какую яхту? Мелите всякую ерунду!"- заорал из президиума командир. Остальные коммунисты проявили настоящую партийную принципиальность, дружно промолчав. Как говорили очевидцы, Янюк возвращался на своё место, низко опустив голову, а в глазах у него стояли слёзы. Мне было искренне жаль этого наивного честного человека. Уже через три дня он был переведён на самую дальнюю площадку полигона, до которой мотовоз добирался за два часа. Туда два часа, обратно два часа, отнимите время на службу и на сон, а то, что не осталось - семье и детям. На место Янюка прислали запойного, косноязычного обалдуя. Честно говоря, замполитов в армии не любили, нередко можно было услышать: "Солнце жарит и палит - в отпуск едет замполит, на дворе январь холодный - в отпуск едет Ванька взводный".
После того, как "Союз" был запущен и отработал без замечаний около двух недель, наиболее отличившиеся офицеры и солдаты были поощрены премиями. К моему удивлению в список включили и меня. Расписываясь в общей ведомости за пятьдесят премиальных рублей, я увидел краем глаза, что Блинов и Сереков поощрены пятью сотнями рублей. Конечно, заслуги их не оспоримы, ведь за два месяца испытаний они два раза приходили в МИК.
После "Союза" прошел слух что, через пару недель привезут орбитальную станцию, а пока нас перебросили в поддержку коллегам из лунной программы Л1-Н3 на сто тринадцатую площадку. Она располагалась недалеко, в пяти- шести километрах от нашей. Из МИКа хорошо был виден старт со стоящей на ней белоснежной ракетой. Она представляла собой единую колонну, постепенно расширяющуюся к низу. Высота ракеты составляла более ста пяти метров, а основание - более тридцати. Запустили её поздней осенью, уже дул холодный ветер, мы нарядились в шинели и шапки. Весь личный состав полка был эвакуирован мотовозом за десять километров. Огромная толпа народа стояла среди пустыни и смотрела в одну сторону - на стартовую площадку. Вот отъехали башни технического обслуживания, отошла кабель-мачта, несколько томительных минут и заревели двигатели первой ступени. Ракета медленно поползла вверх, хотелось помочь ей, подтолкнуть, но она сама медленно наращивала скорость подъёма и вскоре скрылась из глаз. В воздух полетели шапки, мы все, как один, без команды закричали: "Ура-а-а!". Радость и гордость переполняли всех - это наша лучшая в мире страна может делать такие мощные ракеты, и все мы имеем к этому самое прямое отношение. Однако, когда полк вернулся на площадку на нас обрушилась грустное известие - "ракета ушла за бугор". Многим из нас испортило настроение мысль о том, какие огромные средства были истрачены впустую, которые зарабатывал наш не очень богатый народ.
Это было третье и последнее испытание лунного носителя. Старики начали ворчать: "Мишин - это не Королёв". На площадке существовал культ прежнего генерального конструктора. Много рассказывали о том, что в ночь перед пуском он не мог спать, ставил стул около ракеты и мог целую ночь говорить с дежурным офицером о перспективах развития ракетостроения. Особенно подчеркивался демократизм Королёва. Один из ветеранов площадки рассказывал о таком случае. Испытания очередного объекта завершились поздно вечером. Мотовоз ушел, а он с группой таких же инженеров стоял на перекрёстке и ловил попутку. Едет машина Королёва - роскошная "Чайка", из окна высовывается генеральный конструктор и спрашивает: "Вам, товарищи, на "десятку"? Садитесь". В машину набилось человек двадцать, Королёв настоял на том, чтобы сели все.
По отзывам ветеранов это был человек, для которого работа была потребностью, без неё он не смог бы существовать, всё остальное было второстепенным: семья, дочь, женщины, слава, деньги.
В эту несчастливую осень был ещё один неудачный пуск. Испытывалась новая боевая ракета, на соседней с нами площадке. Генералов было, что мух на помойке, и все на черных "Волгах", а то и на "Чайках". Испытания начались утром, мы только что встали, в общей умывальной приводили себя в порядок. Вдруг послушался нарастающий гул. Выглянув в окошко, мы увидели бешено раскачивающуюся в полете ракету, которая направлялась в нашу сторону. Мы бросились в комнаты, надели противогазы, закрыли окна и двери, бежать куда-либо было поздно. Ракета упала в трёх километрах от нашего общежития, невыгоревшее ядовитое топливо - гептил, медленно испаряясь, небольшим облачком накрыло второй караул, охранявший старт площадки. Погибли четыре солдата, находящиеся на сторожевых вышках. Но, к счастью и нашей радости, генералы спаслись, выручили черные "Чайки" и "Волги".
Когда пришел мотовоз с офицерами, все начали интересоваться произошедшим. Я коротко рассказал, что видел. "Ну, это - семечки" - с хитроватой хохлацкой улыбочкой, прокомментировал капитан Бондарь - высокий, худощавый, красивый офицер. "В шестьдесят третьем году я повидал испытание боевой ракеты, которые тогда летали на спирту, а стартовали с так называемого "стола". Даже команды были такие "Расчет - к столу!", "Расчет - от стола". За это нас звали "вечно пьяные войска". Так вот приезжает на площадку куча генералов, а расчет весь в дупель пьяный. Кто-то в бачок для питья спирту из ракеты нацедил, все помаленьку причастились. На следующий день, расчет трезвый, но ракета не дожидаясь команды, запустила двигатель. Вначале мы увидели дымок, затем пламя и все врассыпную. Бегу, а впереди меня пузатый генерал, маленький как колобок, у меня ноги в два раза длиннее, а его догнать не могу. Подбегает он к "колючке", набросил на неё китель и дальше, я за ним. Нашли мы махонькую ямку, втиснулись туда, как два брата-близнеца в материнскую утробу, а сверху пытаемся песок на себя накидать. И тут как шарахнет, мы оглохли и ослепли на несколько минут. Пришли в себя, осмотрелись, на месте стола - огромная воронка, да и от площадки мало что осталось. Генерал отряхнулся и приказал принести его китель, на этом наши родственные чувства и закончились".
Между тем жизнь продолжалась. На площадку привезли очередной "Союз" и долговременную орбитальную станцию (ДОС) "Салют". Начались новые инженерно-испытательные работы, которые оказались для меня очень памятными. Мы проводили операцию, которая называлась "засветка солнечных батарей", проверяя её способность вырабатывать электроэнергию. Солнечную батарею раскрывают, поскольку она состоит из трёх частей, обезвешивают специальной подвеской, и освещают "имитатором солнца", в качестве которого используется блок мощных электроламп. Испытания начались очень рано, никто не успел позавтракать, прождав на связи около двух часов, мы услышали команду "Приготовиться". Мы подготовили своё оборудование, подвесили "имитатор", подключили его к силовому разъёму, однако команда "засветить солнечную батарею" не поступала. Мы ждали час, два, три, майор Деревянченко пошел выяснять ситуацию. Уже заканчивалось обеденное время, как вдруг Ирина Вячеславовна сказала: "Всё, Саша. Иди, свети!". Я переспросил: "Так светить?". Она вновь повторила своё распоряжение, мне показалось, что вокруг нас никого не было, но я ошибся. Я подошёл к силовому рубильнику, резко, как учили, включил его, подождав некоторое время, выключил. Буквально через минуту в МИК ворвался какой-то подполковник, который буквально изрыгал ругательства и проклятия. Где-то далеко под самым потолком испытательного комплекса вторило эхо: "Мать..., мать..., мать!" Если отбросить нецензурную составляющую этой эмоциональной речи, он просто спрашивал: "Кто засветил батарею?".
О великий могучий русский мат, ставший наряду с английским, языком межнационального общения, откуда ты пришел, почему одни слова запрещены, а другие нет, почему применение этих слов снимает стресс? Лингвисты утверждают, что многие матерные слова пришли к нам из санскрита, а "матерными" их называют потому, что они старые, коренные, матёрые. Праславяне поклонялись фаллосу, его каменные изваяния находят при раскопках. Соитие мужчины и женщины носило сакральный смысл, было величайшим таинством, от которого зависела жизнь племени, будут дети - будет племя. Слова, применяемые при этом, так же носили сакральный смысл и были запрещены в обыденной жизни. По этому для славянина слово "секс" такая же нецензурщина, как и его русский аналог. Но не будем отвлекаться и вернёмся к сердитому подполковнику.
Я подошел к нему, представился и сказал, что это сделал я по распоряжению гражданского контролёра Кортневой. Подполковник рявкнул: "Вы хоть понимаете, что погубили объект?".
А произошло следующее. Солнечная батарея работает как генератор тока, при освещении имитатором солнца она давала около двадцати ампер. Во время этой злосчастной "засветки" на силовых шинах объекта находилась высокоомная нагрузка, вследствие чего бортовое напряжение превысило допустимую норму. По регламенту со всех подключенных к силовым шинам приборов представителями заводов-изготовителей была снята гарантия безотказной работы.
Подошла Ирина Вячеславовна, лицо которой покрылось какими-то красными пятнами. Вымученно улыбаясь, она заявила: "Саша, ты ошибаешься, я ничего тебе не говорила!". Тут до меня дошло, что я пропал, наш разговор никто не слышал. Кто поверит сопливому лейтенанту, когда ветеран ему возражает. Вокруг меня начали сновать какие-то люди, подошел начальник испытаний подполковник Дрёмов, задавал какие-то вопросы. Я уже не понимал, что происходит вокруг меня, предательство было так неожиданно, что лишило меня сил сопротивляться. Я разозлился, махнул рукой и не слова не говоря, пошёл к себе в общежитие. Ничего, если нужно особисты меня везде найдут! Дома налил полный стакан спирта, выпил его единым махом и задумался о своей горькой судьбе. Кто бы мог подумать, что в этой бабушке - божьем одуванчике, скрывается столько подлости. Ну, подошла бы, объяснила, я сам бы взял всё на себя! Мысли становились всё мрачнее и мрачнее, а особый отдел что-то не торопился меня забирать.
Мои горькие раздумья прервал старший лейтенант Мартыненко- высокий, склонный к полноте "вечный узник", с постоянной улыбкой на круглом лице. Он выполнял обязанности "технологического космонавта" и знал все новости проводимых испытаний. "Лежишь, переживаешь? Напрасно! Я, однажды, одну кнопку не во время нажал - Москва три дня молчала. А в твоём случае сразу же ответила - меняйте на шестьдесят тысяч приборов и продолжайте испытания. Твоей Ирине Вячеславовне дали двадцать четыре часа для того, чтобы она освободила от своего присутствия полигон, к тебе претензий нет. Ваш разговор слышал управленец подполковник Богоутдинов, он и подтвердил то, что ты действовал в соответствии с распоряжением гражданского контролёра. Иван Иванович передаёт тебе пламенный привет, завтра тебя ждут в МИКе". Закончив свою речь, старший лейтенант, как настоящий волшебник, быстро удалился. Я себя чувствовал как приговорённый к смерти, получивший неожиданное помилование. Всё вокруг преобразилось, наша берлога превратилась в уютную комнату, унылый пейзаж за окном в прекрасную картину. Будущее рисовалось в ярких радостных красках. Жестокое решение в отношении Кортневой не удивило - на полигоне могли многое простить, но никогда не прощали вранья!
До моей демобилизации было ещё несколько "Молний", "Зенитов" и даже военная орбитальная станция "Алмаз", но они не оставили в моей памяти заметного следа, поскольку всё проходило "штатно", то есть без происшествий и отклонений. Мне стал родным непростой коллектив офицеров, многие из которых служили не за деньги, а по призванию. По моим оценкам эти офицеры составляли лучшую треть офицерского корпуса, именно на них держалась армия. Во время обсуждения служебных тем, многие из них оперировали афоризмами, которые называли неписаным уставом вооруженных сил. За давностью времени многие из них я забыл, но некоторые врезались в память навсегда. "От службы не бегай, на службу не напрашивайся", "Делай, что должен и пусть будет, что будет", "За здоровье начальников пьют только суки", "Ничего не проси, никого не бойся". Эти нехитрые заповеди позволяли служить честно, не унижая собственного достоинства и не подвергая себя излишнему риску, давали надежду и веру в лучшее. Последнее очень характерно для настоящего русского офицера - "пусть будет, что будет".
Когда до демобилизации оставалась неделя меня вызвали в штаб полка, где состоялась третья беседа с командиром. "Вы хороший офицер, мы заинтересованы в том, чтобы вы продолжили службу". На это я вежливо ответил, что в мои личные планы это не входит, я, по духу, гражданский человек, и намерен себя посвятить научной деятельности. Он выразил сожаление и поблагодарив за службу сообщил, что представил меня к очередному воинскому званию - старший лейтенант. Выходило, что я опять ошибся в человеке - не такой уж он солдафон этот полковник Блинов.
Перед отъездом я купил два ящика сухого вина и устроил офицерам группы прощальную вечеринку на квартире Цурикова, жена которого была в отъезде. Пили вино, пели военные песни, рассказывали анекдоты. На прощание однополчане подарили мне часы, как символ того, что время быстротечно. На том и закончилась моя военная одиссея.
Школа
Родной город встретил меня теми же, что и раньше толпами беззаботных студентов, тополиным пухом, и дребезжащими трамваями. Те же прежде пустые прилавки магазинов заполнили куриные яйца и тушки бройлеров, которых называли "синими птицами". В овощных магазинах появились помидоры и длинные "китайские" огурцы. Это благодаря энергии первого секретаря обкома Лихачева были построены птицефермы и парниковое тепличное хозяйство. Отец, который готовился к увольнению в отставку, по случаю моего приезда устроил небольшую вечеринку, на которую пригласил своих приятелей (мои все разъехались). Среди них был и "дядя Кеша". Гости интересовались моей службой на Байконуре, дальнейшими планами на житьё - бытьё. Я отвечал, что пока не решил, куда пойти работать, скорее всего, на кафедру телевизионных устройств, где дипломировался, меня туда приглашали. Тут "дядя Кеша" поинтересовался, а почему я не хочу пойти по стопам отца. "Да я бы с радостью, это - моя детская мечта, но отец считает, что из меня чекист не получится!" "А у меня другое мнение, ты отца не слушай, он к тебе, как к сыну предъявляет слишком высокие требования. Ты приходи ко мне, мы поговорим, дадим тебе возможность испытать себя в качестве оперативного работника, а затем вместе решим, годен ты для оперативной работы, или нет". Тут вмешался отец, начал возражать, просил "дядю Кешу" "не портить парню жизнь", но меня он уже не мог остановить.
На следующий день, предварительно позвонив, я пришел в областное Управление КГБ, которое располагалось недалеко от моего дома. Это был один из самых высоких домов города в то время. Злые языки утверждали, что из "его подвалов Калыму видно". Управление занимало половину этого здания, остальную часть занимало УВД.
Прапорщик проводил меня в кабинет "Иннокентия Федоровича", так его назвал мой провожатый. В кабинете примерно в пятьдесят квадратных метров стоял письменный стол, к которому буквой "Т" был приставлен другой, но значительно длиннее. Вдоль последнего стояло два ряда стульев. На письменном столе располагалась настольная лампа, письменные принадлежности и металлическая статуэтка "Пограничник с собакой". Веселый добряк "дядя Кеша" был начальником отдела контрразведки. Он вышел из-за стола навстречу, с серьёзным видом поздоровался. Через некоторое время, не спрашивая разрешения, зашел высокий, симпатичный мужчина, примерно сорока лет в хорошем, модном костюме. Иннокентий Федорович представил его: "Заместитель начальника управления по кадрам Бородин Виталий Андреевич". Кадровик молча улыбнулся и сел напротив меня за приставной столик. Посыпался град вопросов, которые задавал Иннокентий Фёдорович: "Что ты читал о чекистах, в чем причина Вьетнамской войны, кто её начал, каких ты знаешь разоблаченных в СССР шпионов, за что ты получал взыскания в армии?". Примерно через полчаса Бородин встал, попросил извинения, и дружески пожав мне руку, ушел. Погоняв меня по вопросам международной и внутренней политике, начальник отдела заметил: "Газеты надо читать внимательней, особенно обращай внимание на причины происходящих событий. Проверка кандидата на работу у нас занимает около года, на какие-то поблажки, как сын чекиста, не рассчитывай, ты будешь проверяться, как все, на общих основаниях. В поликлинике УВД, у нас своей нет, пройдёшь медицинскую комиссию, устраивайся на кафедру, обязательно займись общественной работой, недели через две позвони по этому телефону. Тебе ответит Павел Петрович, он тобой и займется".
Я добросовестно исполнил все эти распоряжения. Поскольку на здоровье не жаловался медкомиссию прошел легко. Устроился на кафедру телевизионных устройств института в качестве инженера с окладом, страшно сказать, восемьдесят семь рублей, вызвался стать комсоргом кафедры и начал активную общественную работу. За две недели мы провели аттестацию комсомольцев (была такая глупейшая акция), выпустили стенгазету и организовали вместе с профсоюзом добровольную сдачу крови. "Жучки" из комитета ВЛКСМ института начали с тревогой и интересом посматривать в мою сторону: "А не задумал ли этот инженеришко сесть на наше место, а если нет, чего он так активничает?". Им было хорошо, место в аспирантуре им предоставлялось почти автоматически, через партком легче решались вопросы по защите диссертаций, по - этому своими местами они дорожили, и уступать добровольно никому не хотели.
Мне было наплевать на их тревоги, через две недели я позвонил по телефону "Павлу Петровичу". Несколько звонков результата не принесли, разные голоса отвечали: "Его нет, он - в городе". Ответ вызывал недоумение, причем тут город, ясно, что он не в деревню ушел. Наконец, хриплый мужской голос ответил: "Я вас слушаю". Договорились, что подойду вечером в Управление, спрошу капитана Савинкова. Встреча состоялась в 68 кабинете на втором этаже, куда меня проводил какой-то сотрудник. Капитаном Савинковым оказался мужик примерно тридцати пяти лет, небольшого роста, смуглый, с явными признаками присутствия в жилах татарской крови. Особенно поразило его рукопожатие. Я не считал себя слабаком, занимался тяжелой атлетикой, но в его руке моя ладонь была смята, как кусок пластилина. Мой приход отвлёк его от увлекательного дела, он с каким-то сотрудником тщательно делил куски дефицитного говяжьего мяса на четыре кучки. Как выяснилось, он был на "сундуке" - так называли закрытый город-спутник Минсредмаша, находящийся недалеко от областного центра, где снабжение было значительно лучше. Кучки, по-видимому, предназначались для работников этого кабинета, поскольку в нём стояло четыре стола и столько же металлических шкафов. Освободившись, задал несколько вопросов о службе в армии, спросил, куда я устроился на работу, узнав размер причитающегося мне оклада, рассмеялся. Тут же заметил, что если я иду в КГБ из-за денег, то напрасно - зарплаты те же, что и в армии, но работать приходится в среднем по двенадцать часов в сутки, иногда прихватывая выходные дни. Я ответил, что прекрасно об этом знаю, поскольку мой отец работает до настоящего времени в этом Управлении. "Я это знаю, и к твоему отцу отношусь с уважением, но на облегченную форму зачисления не рассчитывай. До тебя два молодых, неглупых парня, отцы которых работали в органах, оформлялись, но были забракованы по разным причинам". Тут я внутренне закипел, что он мне тут "фуфло толкает", и заметил, что никогда не рассчитывал на чьё либо снисхождение. Павел Петрович хохотнул: "Я пугаю для того, чтобы ты потом не жалел, к нам попасть тяжело, а уволиться ещё тяжелее".
Странное впечатление производил этот человек - много курил, часто смеялся, но глаза при этом у него оставались невеселыми. Я поделился с ним этим наблюдением. Он как-то криво усмехнулся и невесело сказал: "У чекистов такая работа - целый год нас ругают, и только в день профессионального праздника 20 декабря делают небольшой перерыв, так что большого веселья не жди, не в цирк поступаешь!"
В качестве первого испытательного поручения мой собеседник предложил выяснить, какой темой занимается закрытая лаборатория, которую возглавлял профессор Шурыгин. "Не скрою, что для защиты секретов этой лаборатории создана довольно плотная система контрразведывательного обеспечения и если она зафиксирует твою активность, мы будем считать, что испытание ты не выдержал". Давая такое поручение, Павел Петрович "убивал сразу двух зайцев" - проверял не только меня, но и надежность оперативного прикрытия охраняемых государственных секретов. Фамилия профессора мне была знакома, я знал, что сфера его научных интересов лежала в области загоризонтной локации. Это облегчало задачу, поскольку специалисты этого направления занимали четвертый этаж лабораторного корпуса института. Прогулявшись в начале рабочего дня по коридорам, я обнаружил, что довольно плотный поток научных работников скрывается за железной дверью с цифровым замком. Стоя неподалеку и любуясь на пейзаж за окном, я пересчитал количество этих тружеников науки, коих оказалось немногим чуть больше ста человек, причем, по внешнему виду сотрудников, рабочих среди них не было. С такими силёнками опытно - конструкторскую разработку не потянешь, значит, работа НИРовская. Это уже неплохо для начала. Спустя некоторое время в городе я встретил однокурсника, который, как выяснилось, работал на одном из заводов города. Разговор, как водится, зашел о том, кто, где и как устроился. Выяснилось, что один наш сокурсник работает в интересующей меня лаборатории, только не в радиотехническом корпусе, а на, так называемом, полигоне. По институтскому телефонному справочнику я нашел телефоны полигона, созвонился с однокурсником. Дело было накануне дня Советской армии. Он пригласил меня к себе: "Начальства здесь не бывает, можно посидеть, выпить, поболтать". Сказано, сделано. Взял литр водки, традиционного "закусона" студента: хлеба, варёной картошки, солёного свиного сала и в путь.
Полигон располагался на берегу реки, на окраине города. Бдительный вахтер, оторвав очи от зачитанной книжки, по моей просьбе, вызвал приятеля, и мы прошли на его рабочее место. Им оказалась армейская радиолокационная станция. Пока накрывали нехитрый стол, незаметно осмотрел антенну и магнетронный передатчик, прикинул рабочий диапазон станции. Застолье затянулось надолго, вспоминали весёлые и беззаботные студенческие годы, друзей и собутыльников. Выражаясь высоким литературным словом: "Друзья вспоминали минувшие дни и битвы, где вместе рубились они". В ходе этого застольного трёпа я узнал, что сотрудники лаборатории каждое лето выезжают в Абхазию, где проводят различные эксперименты, связанные с загоризонтной локацией в интересах военно-морского флота. Чтобы не запамятовать полученную информацию на следующий день созвонился с Павлом Петровичем. Излагая ему полученную информацию, я старался избегать имен сотрудников института, у которых получил сведения о лаборатории. Павел Петрович обратил на это внимание: "Почему ты не называешь источников полученной информации, их имена для меня представляют интерес". Было как-то неудобно, выходило, что я этих парней спровоцировал и должен заложить. "Мне хотелось бы, чтобы их излишняя откровенность прошла без последствий". Мой собеседник заверил меня, что и не собирался применять какие-либо санкции, поскольку в их невольной болтовне виноваты "мы оба, а провокации не наш метод. А теперь изложи то, что ты рассказал, на бумаге". Над составлением этого исторического документа пришлось пыхтеть с непривычки часа два.
Во время этого творческого процесса в кабинет зашел Василий Мартынович Клыков, в своё время один из самых успешных спортсменов нашего института. Он стал мастером спорта по борьбе самбо и по существу основателем этого вида борьбы в городе. Я был значительно младше его, он до института служил в армии и был на третьем курсе, когда я только поступил. Павел Петрович нас познакомил, в ходе ничего не значащей беседы, Клыков спросил: "А сколько ты весишь?". Я в ту пору активно занимался тяжелой атлетикой и весил девяносто пять килограммов. "Слушай, завтра у нас соревнования по борьбе самбо среди коллективов областного общества "Динамо", помоги, выступи в тяжелом весе, как член семьи сотрудника КГБ, а Павел Петрович оценит твои морально-волевые качества". Я стал отнекиваться, поскольку борьбой самбо никогда не занимался, но моему куратору эта идея понравилась. "Всё, решено, завтра в девять ноль-ноль встретимся в зале "Динамо" на взвешивании!". Всю ночь меня мучили кошмары, какие-то огромные мужики ломали мне руки, бросали через бедро, делали немыслимые болевые приёмы, и я под свист и хохот трибун с позором уходил с ковра.
Злой и не выспавшийся я пришел на взвешивание, там было уже много народа, в том числе пять человек из Управления КГБ. Клыков сразу же потащил меня на весы, по пути объясняя мне, что в весе до 110 килограмм заявлено четыре человека, среди них два перворазрядника, по - этому он решил заявить меня в весе свыше 110 килограмм - там пока всего один участник, да и тот новичок. "Немного потолкаешься, и второе место у нас в кармане". Если сказать, что я этому очень обрадовался, то это будет, мягко говоря, не соответствовать действительности.
Пока проходили схватки в лёгких весовых категориях, Василий Мартынович в разминочном зале пытался хоть в какой-то мере устранить мою борцовскую безграмотность. Он показал, а я поверхностно освоил, переднюю подножку и подсечку. На этом моя подготовка была завершена, пришла пора выходить на ковёр. Когда в противоположном углу ковра я увидел своего противника, моё настроение ещё более ухудшилось. Там стояло примерно сто тридцать килограммов отличных мышц, мощных костей и крепких сухожилий. Посмотрев на ноги соперника, я понял, что делать ему подсечки всё равно, что подсекать колонны Большого театра. Судья сделал замечание сопернику, поскольку под курткой у него обнаружилась майка. Ни слова не говоря, он из - под куртки вырвал майку, превратив её в клочки. Зал заржал как стадо необъезженных жеребцов. "Ого, у него и с ручонками всё в порядке". Мы сошлись в центре ковра и, после рукопожатия, я был схвачен мощными руками за плечи, так, что потемнело в глазах. Но, как выяснилось далее, мне повезло - мой соперник в борьбе самбо понимал ещё меньше меня. Мы долго топтались в середине ковра, у меня сбилось дыхание, пот заливал глаза, на ум пришли праведные мысли о вреде курения. Вначале он пытался вдавить меня в пол, я в ответ, изображая подсечки, начал пинаться. Видимо это не доставляло сопернику никакого удовольствия, и он начал делать то же самое. Однако в его исполнении это было очень медленно, с большой амплитудой, так, что если бы попал, хрустнули бы мои белые ноженьки. После одной из таких неумелых подсечек, он потерял равновесие, я его дернул за куртку и он упал на спину. Старенький зал "Динамо" испуганно содрогнулся от этого удара, а мне присудили чистую победу. Радостный Клыков вынес меня на руках, почти как победителя олимпийских игр. В итоге, мы вчетвером (мой куратор не выступал) завевали первое общекомандное место.
Еле встав на следующее утро с постели, в зеркало я долго любовался следами рук моего соперника у себя на теле, болело и ныло всё, как будто меня били палками.
Снова позвонил Павел Петрович: "Привет, чемпион. Тебе необходимо в ближайшее время зайти в наше отделение кадров, к майору Булатченко Александру Ивановичу и заполнить необходимые бумаги". В этот же день я подошел к дежурному прапорщику, который выполнял функции вахтёра и попросил вызвать нужного мне сотрудника. Прапорщик куда-то позвонил по внутреннему телефону и в приёмной появился в военной форме суетливый мужичонка небольшого роста с каким-то колючим, сурово-подозрительным взглядом. Я представился, в ответ на это услышал: "Бу-бу-бу-бу!". Майор обладал на удивление невнятной речью, недостаток для работника кадров серьёзный, но возможно он обладал какими-то другими достоинствами. О них я узнал позже. Приглашающе махнув мне рукой, он быстро пошел по коридору первого этажа, я за ним. В небольшом кабинете он протянул мне бланки автобиографии и анкеты с инструкцией по их заполнению. По-видимому, устно разъяснить эти правила ему не удавалось. Часа полтора я мучился с этими бумагами, которые, мало того что требовали большие подробности, но и заполнить их надо было аккуратным хорошо разбираемым подчерком. Наконец титанический труд был завершен, раздалось одобрительное майорское: "Бу-бу-бу-бу". За тем меня препроводили на второй этаж к моему куратору. "Ну как тебе понравился наш кадровик, нашли общий язык?"- спросил Павел Петрович, ухмыляясь. Я сказал, что как раз общего языка с человеком, имеющим такую дикцию, найти трудно. "Александр Иванович в прошлом сотрудник охраны Сталина, до сих пор физическая и стрелковая подготовки в полном порядке. Правда, красноречие-это его не самое сильное качество, да и интеллектом он не перегружен, но кадровую работу знает неплохо!". Перейдя к делу, он в целом положительно оценил результаты выполнения первого поручения. В качестве следующего мне было поручено собрать характеризующие данные на одного из сотрудников института. Я о нём никогда не слышал, и естественно, лично мне он не был знаком. Куратор назвал мне только его должность, фамилию и имя. "Ну, а теперь пойдём знакомиться с начальником отделения". Кабинет этого начальника располагался рядом, спросив разрешения, Павел Петрович прошел в кабинет, представил меня и ушел к себе. Александр Федорович Селютин - моложавый симпатичный мужчина, примерно тридцати с небольшим лет, с короткой прической и аккуратным пробором, сидел за письменным столом и что-то сосредоточенно писал. Услышав мою фамилию, он поднял голову, широко, располагающе улыбнулся, пригласил садиться. Беседу повел легко без какого-либо нажима, с ним было легко и свободно, как будто с человеком, которого давно и хорошо знаешь. Вопросы он задавал, четко формулируя, заинтересованно и внимательно слушал, часто шутил, проявляя завидное чувство юмора. Круг задаваемых вопросов был примерно тем же, что и в прежних беседах с сотрудниками КГБ - служба в армии, личные интересы, осведомлённость в политических событиях. Селютин произвел на меня очень сильное впечатление, но ты, читатель, уже понял, что в людях я разбирался не достаточно хорошо.
В ходе бесед, которыми меня "развлекали" в Управлении, часто проявлялся интерес к моей частной жизни. Скрывать мне было нечего, я откровенно рассказывал, что живу в двухкомнатной отцовской квартире вместе с семьёй сестры. Она вышла замуж два года назад, родила ребёнка и вместе с мужем занимают одну комнату, а я другую, меньшую по площади. Отец в то время служил начальником одного из районных отделений УКГБ и проживал в маленьком районном городке на севере области. Единственно, о чем я умалчивал, в прочем об этом меня не спрашивали, в тот период я остро испытывал чувство одиночества: одни друзья женились, другие разъехались, у сестры были свои проблемы. Но всё меняется. Я увидел её около знаменитой городской лестницы. Стройная девчонка с гордой осанкой и черными бровями легко шла на высоких каблуках. Я спросил: "Нам не по пути?". С той поры вот уже почти сорок лет мы идём вместе, постепенно замедляя шаг.
Для комсорга кафедры, кем я являлся, второе поручение не представило труда. Я нашел комсорга той лаборатории, где трудился интересующий меня человек, а дальше всё шло как по накатанному. Поболтали о том, о сём, поделились практическим опытом комсомольской работы, поискали общих знакомых. Дело было вечером, мой собеседник предложил сыграть партию в шахматы, я не стал отказываться, хотя играл плохо. Поболтали о житье-бытье, поругали начальство за низкие оклады, поделились бытовыми хитростями, как сводить концы с концами, кто как решает вечную финансовую проблему. Назвав фамилию объекта моего интереса, я заметил: "Этот парнишка ходит как денди лондонский, видимо, наши проблемы его не коснулись". Тут собеседника, что называется, прорвало: "Конечно, папа с мамой работают в торговле, а там с голода не пухнут, ну и сынку достается немало". Я усомнился в этой прописной истине, это, как я и планировал, только подлило масло в огонь. Дальше мне оставалось только запоминать.
Выслушав полученную мной информацию, Павел Петрович в целом был доволен, однако заметил, что все данные получены от одного источника, а он может быть необъективен. Тем не менее, попросил всё изложить на бумаге, и я снова пыхтел часа полтора. Забрав у меня написанную справку, сказал, что всё проверит сам, и по результатам определится с порядком дальнейшей работы, на том и расстались.
Телефонный звонок от куратора последовал только через месяц, я уже думал, что наделал каких-то ошибок и от меня отказались. Разговор был коротким: "С тобой хочет встретиться начальник управления генерал Сидоров Ким Михайлович, от этой встречи зависит всё. Запомни - никаких вельветовых брюк клёшем, никаких кожаных курток. Костюм, светлая рубашка, галстук и комсомольский значок!".
Когда я зашёл в большой кабинет генерала, меня слегка потряхивало, но я старался скрыть волнение. Из-за стола навстречу мне вышел пятидесятилетний коренастый мужчина, среднего роста. Сильная проседь украшала его короткие черные волосы. Крупная голова с выступающей нижней челюстью, спокойные внимательные глаза сильного, уверенного в себе человека. Низким, хриплым, какой называют прокуренным, голосом поздоровался, протянул руку, пригласил садиться за приставной столик, напротив меня сел мой куратор. "Павел Петрович вас хвалит, а отец высказывает сомнения, выходит, намерены служить в органах госбезопасности против воли родителей?". Я начал говорить о том, что эта служба - моя мечта, и я волен распоряжаться своей жизнью так, как хочу, хотя и уважаю своих родителей. "Ну, а что вас так привлекает в этой работе, капиталов не наживёшь - не та зарплата, известности тоже - тайная война не терпит шума?". Деньги мне были нужны, но не настолько, чтобы ради них заниматься нелюбимой работой. Служба в КГБ меня привлекала романтикой тайной борьбы спецслужб, возможностью принести своей работой значительную пользу для государства, ведь один не разоблаченный вовремя агент противника может принести огромные политические и экономические потери. Об этом свидетельствует хотя бы опыт разоблачения Пеньковского. Мой ответ понравился. За тем беседа коснулась причин того, что я не остался в армии, нравилась ли мне служебная субординация, необходимость подчиняться людям, которые возможно мне были не симпатичны. Ответы на эти вопросы, видимо, тоже удовлетворили моего строгого экзаменатора. Далее разговор перешёл на тему международной политики. Тогда шла война во Вьетнаме. Ким Михайлович поинтересовался моими знаниями об истории возникновения этого конфликта, за тем спросил: "Так кто же прав, мы или американцы?". Я без раздумий поддержал позицию СССР, дескать, американцы бомбят мирные города Северного Вьетнама, хотя на США никто не нападал. На это мой собеседник ответил тем, что северяне поддерживают антиправительственное движение Южного Вьетнама и американцы выступают на стороне своих союзников. Я предъявлял новые и новые аргументы, однако они находили достаточно убедительные возражения. Тут я задумался, подождав некоторое время, Ким Михайлович заявил: "Да нечего тут думать, мы поддерживаем своих союзников, преследуя интересы своего государства, за нами историческая правда". На этом беседа была закончена, "о нашем решении вам сообщит Павел Петрович". Я вышел расстроенным, посчитав собеседование провальным, но мой куратор был другого мнения. "Если бы ты не произвел положительного впечатления, он тебе сразу же об этом сказал. А если бы прибавил "дорогой товарищ", то и мне, как твоему куратору, досталось бы на орехи!".
Примерно через две недели в начале августа 1974 года о принятом положительном решении мне по телефону сообщил Павел Петрович. Поздравив меня с зачислением, он передал распоряжение начальника отделения кадров завтра с утра прибыть в Управления для решения всех формальных вопросов. На эти вопросы - увольнения с прежней работы, составление анкет и других документов для личного дела, получение военной формы, ушло несколько дней. Тогда же выяснилось, что мне предстояло пройти годичную спецподготовку в столице одной из союзных республик, куда я должен прибыть 30 августа, поскольку занятия начнутся 1 сентября. Дорога самолётом до нужного города заняла полдня. В соответствии с инструкцией в аэропорту я сел на нужный автобус и доехал до остановки "Площадь". Соблюдая правила конспирации, свернул в переулок и пройдя около двухсот метров увидел проходную "202 школы", как называли Высшие курсы КГБ после войны. Территория школа была обнесена двухметровым забором, я решил обойти вокруг, чтобы получить общее представление о курсах, но вдруг услышал: "Вам, молодой человек, туда". Это сказала смеющаяся молодуха, показывая пальцем на проходную школы. Судя по её поведению назначение этого учебного заведения для неё не было тайной. Как я предположил, меня выдал чемодан, костюм, светлая рубашка с галстуком - так молодые люди в этом городе летом не одевались. Стараясь казаться максимально искренним, горячо поблагодарил мою не прошеную помощницу и нырнул в проходную. Почти одновременно со мной зашли ещё несколько парней, одетых точно так же, как и я. Прапорщик на вахте сообщил, что мы сразу же должны пройти в отдел кадров, где у нас примут предписания, поставят на довольствие и определят место в казарме. Меня определили во второй поток, казарма которого располагалась на втором этаже большого пятиэтажного здания "сталинской" постройки. По прибытию в казарму я представился, как требует устав внутренней службы, начальнику курса подполковнику Гайдукевичу. Это был грузный, с большим животом, среднего роста белорус, с раскатистым "р-р-р" и носом - бульбочкой. Он определил меня на жительство в комнату номер 2, поинтересовался, в каких частях я служил, а потом вдруг строго посмотрел и предупредил, что любые конфликты следует решать мирным путём, курсантов, зачинщиков драк увольняют. Видимо мои армейские приключения были ему известны, ай да Павел Петрович! В комнате вместе со мной поселили ещё трёх человек: огромного, под два метра старшего лейтенанта из Вильнюса, спортивного вида сержанта из Мордовии и мешковатого харьковчанина. Мы познакомились, как выяснилось, старший лейтенант Александров, из семьи чекиста, отец-генерал, служит начальником одного из Управлений Западной Сибири. После института от армии "косить" не стал, службу проходил в артиллерийском полку. Харьковчанин Кравченко из семьи писателя, который в молодости участвовал в ликвидации бандеровского подполья на Западной Украине, зачислен в КГБ после окончания института. Мордвин был родом из Саранска, работал научным сотрудником одного из НИИ, играл за сборную республики по баскетболу. Кроме меня, все были женаты. Мы прожили вместе почти целый год, дружно, без обид и ссор. Всего на нашем курсе было около сотни человек из всех союзных республик, разных национальностей. Взаимоотношения были в целом нормальные, но уже тогда представители кавказских республик держались некоторым особняком. Общаясь с "детьми разных народов", я обнаружил удивительное сходство их взглядов на экономику Советского Союза. Все они были убеждены, что их республики очень много дают стране, а получают очень мало. Один армянин убеждал меня в том, что республика зарабатывает огромное количество валюты, которая оседает в Москве, а украинец утверждал, что Украина "всю Россию хлебом кормит". Это был результат "мудрой" национальной политики по сокрытию того, что практически весь Союз держался на экономике России, но народы глубоко дотационных Закавказских и Прибалтийских республик об этом даже не подозревали. К сожалению, подобная практика продолжается до сих пор, русский народ "пашет", остальные считают себя обделенными.
Возраст курсантов находился в диапазоне от 22 до 34 годов, среди них были вчерашние студенты, научные работники, спортсмены, комсомольские и партийные работники. Были очень колоритные фигуры. Например - Андрей Догонов, в прошлом штурман дальнего плавания. Свои выступления на семинарах начинал с фразы: " Мы стояли под погрузкой в Сан-Франциско...", или назывался какой-нибудь другой порт, в зависимости от темы выступления. Все слушали, открыв рты. Но особенно меня поразил курсант Гусаков - невысокий, ладно скроенный белокурый парень. Сильно окая, что выдавало в нём уроженца Поволжья, он с большим юмором рассказывал о своей службе в военно-морском флоте, которую он проходил в качестве матроса китобойного судна. Это судно только с виду походило на китобоя, на самом деле оно было нашпиговано разведывательной аппаратурой различного назначения и выполняло задания Главного разведывательного управления СССР. "Однажды мы отслеживали передвижения ударного авианосца США "Энтерпрайз". На море довольно сильно штормило, и ночью наблюдатели его потеряли. Затратив на его поиски несколько часов, с помощью локатора обнаружили какую-то значительную цель, подошли к ней, но из-за дождя рассмотреть её было невозможно. Тогда наш капитан приказал запросить имя корабля по семафору, те ответили - "Энтерпрайз". В свою очередь американцы запросили наше имя, сигнальщик растерялся. Тогда наш капитан приказал: "Да отбей им - пи..а!". На авианосце нашим ответом были удовлетворены". Слушатели были в восторге.
Были и другие персонажи. Один курсант, сын секретаря Алма-Атинского обкома партии во время увольнительных регулярно напивался "до поросячьего визга", устраивал драки в ресторанах, однако, не окончив Высшие курсы, был назначен на должность сотрудника КГБ Казахской ССР. Дело в том, что это был "национальный кадр", да ещё из семьи ответственного партработника. Таким можно было всё!
Были два москвича Малышев и Золотарёв - оба дураки полные, зубрили день и ночь, а получали только тройки, зато апломба было на семерых! Как они попали в органы госбезопасности одному Богу ведомо.
Занятия начались с лекции по истории ВЧК-КГБ, которую полгода нам преподавал майор Бородавко. Этот офицер имел уникально отталкивающую внешность, но когда он говорил, на эту досадную небрежность природы уже никто не обращал внимания. Бородавко был буквально напичкан знаниями не только об истории отечественных спецслужб, но и зарубежных. По его словам отечественная разведка началась с тех пор, как началось знаменитое противостояние леса и степи, кочевых народов-скотоводов и славян - земледельцев. Для кочевников засеянные поля воспринимались как тучные пастбища, у славян на них был несколько иной взгляд. Из-за этих несовпадений и рубили нещадно друг друга обитатели лесов и степей. Для того, чтобы дать достойный отпор набегам степняков, нужно было знать где находятся кочевники со своими стадами. Вот и появились у славян "озорники", отчаянные парни на лихих скакунах, которые объезжали степи и путем "озора", "огляда" искали неприятеля и первыми вступали с ними в бой. "Вот и у вас, дорогие коллеги, будет эта единственная привилегия - первыми вступить в бой с противником". Возвращаясь из степи, буйно радуясь своей молодости, первые разведчики не отличались монашеской воздержанностью, поэтому слово "озорник" получило совсем другое (современное) значение.
Однако самыми интересными лекциями были лекции по разведке и контрразведке. Первые начались с изучения спецслужб зарубежных стран, особенностей их оперативной деятельности, наиболее известных операций. Лекции читал подполковник Шаров, седой подполковник, с неизменной скептической усмешкой на породистом лице. За его плечами было четыре долговременных служебных командировки в различные страны мира. "В разведке, как и много веков назад, нет ничего нового: деньги, бабы, водка, политические убеждения и национальная принадлежность". Как используются первые три позиции понятно всем. Использовать политические убеждения наиболее активно начали большевики, что приносило им великолепные результаты, достаточно вспомнить работу "Красной капеллы". Национальный фактор, так или иначе, используют все разведки мира, особенно активно Германия, Китай и Израиль. Израильские разведчики считают, что все евреи, вне зависимости от гражданства должны помогать израильским спецслужбам. Порой эта уверенность их подводит, был случай, когда один очень известный ленинградский ученый, которого природа силой не обидела, получив предложение о сотрудничестве, спустил представителя "Моссада" с лестницы.
"Иногда разведки решают нетрадиционные задачи. Одна московская дурочка из приличной семьи познакомилась с чернокожим студентом университета дружбы народов. Юноша поведал ей, что он - гражданин одной из центральноафриканских стран, а его папа работает царём. Нашей героине тоже захотелось примерить королевскую корону, он вышла замуж за этого студента и уехала с ним в Африку. Каково же было её изумление, когда она увидела голого свёкра на грязной циновке, и его дворец из банановых листьев. Через два месяца жаркой африканской любви, студент потерял к ней интерес, а потом предложил её папе, а за тем и другим родственникам. Через год, превратившись в грязную потаскушку, она прибежала к советскому посольству и умоляла вернуть её на Родину, что мы и сделали".
Лекции по контрразведке начались с вопросов об оперативных силах и средствах. Это была самая деликатная и трудная тема - приобретение и работа с источниками оперативной информации, или с теми, кого либеральная интеллигенция несправедливо называют "стукачами". "Стукач" - это тот кто, выслуживаясь перед начальством, информирует его о настроениях в коллективе, недовольных руководством, преследуя собственную выгоду. Напротив, негласный внештатный сотрудник, чаще всего, не получая материального вознаграждения, собирает информацию характеризующую оперативную обстановку, о лицах и фактах, заслуживающих интерес органов безопасности. Конечно, порой в его поле зрения попадают ни в чем не повинные люди, так ведь и оперативная информация никогда не была основанием для ограничения прав и свобод советского гражданина. Негласный внештатный состав, называя его по-разному, используют все спецслужбы мира.
В ходе осмысления полученной на занятиях информации, постепенно приходило осознание того, что без аппарата секретных помощников, оперработник бессилен, и чем качественнее этот аппарат, чем умнее, подготовленнее подобранные туда люди, тем больше возможности сотрудника спецслужб.
Уже тогда преподаватели нам говорили, что в ЦРУ разработана программа VIP (аббревиатура из первых букв английских слов, означающих - "весьма важные лица"). Программа предусматривала вербовку в нашей стране высокопоставленных руководителей и общественных деятелей, определяющих внутреннюю и внешнюю политику государства. А теперь мы удивляемся, почему г. Шеварднадзе, будучи министром иностранных дел СССР своим решением изменил морские границы страны в пользу США, без каких-либо условий были выведены наши войска из ГДР, по существу предан Наджибулла, просоветски настроенный руководитель Афганистана.
Однажды, ночью меня разбудил дежурный по училищу и приказал срочно прибыть в кабинет начальника училища генерала Воронова. Я быстро оделся, и бегом в приёмную генерала. Там меня уже ждали. Генерал Воронов представил меня присутствующему в кабинете гражданскому, который назвал себя полковником Центрального аппарата КГБ СССР. "В одной из граничащих с Вьетнамом стран наш резидент попал в сложную ситуацию, ему необходима срочная помощь, выбор пал на вас. На подготовку - три дня". Стало страшно, но отказаться, значит опозориться на всю жизнь! И вот я уже в самолёте, с парашютом на плечах, в голове только одна мысль: "А если не справлюсь, ведь я так мало знаю и умею?". Звучит сирена, мигает лампочка у кабины пилотов. Высоты я боялся с детства, и чтобы превозмочь свой страх закричал: "Ур-а-а-а" и прыгнул в тёмную бездну, и тут же проснулся от собственного крика и ужаса в холодном поту. Мои соседи повскакали со своих кроватей, выслушав мой рассказ о приснившемся полёте, между приступами смеха сознались, что нечто подобное и им снится в последнее время. То, что произошло со мной - смешной эпизод. Но погружение в хитросплетения и жестокость тайной войны молодых парней с неокрепшей психикой приводило к куда более страшным последствиям. Были случаи тяжелых психических расстройств - за одним из наших курсантов "начала следить английская разведка".
Большой интерес вызывали лекции по методам борьбы с антисоветским подпольем и зарубежными антисоветскими центрами, иначе говоря, мы изучали организацию "политического сыска". Всё та же либеральная интеллигенция считает эту работу, чуть ли не главным преступлением КГБ. Вынужден их разочаровать, такой вид деятельности имеют в своём арсенале спецслужбы всех стран мира. Враждебная агитация и пропаганда, или информационная война как форма косвенного подрыва государства известна с незапамятных времен. Прежде чем нападать на какой-нибудь народ, агрессор всегда стремился разобщить его, подавить его волю к сопротивлению, посеять недоверие к власти. Сказано в Библии: "Вначале было слово...". Прежде чем инициировать чеченский религиозно-криминальный мятеж, на территории республики появилось огромноё количество исламских проповедников из Саудовской Аравии. Никто им не противодействовал, поскольку наши либералы к тому времени запретили политический сыск. Не удивительно, что малограмотных бандитов после подавления основных сил мятежников искали долгие годы. Спасибо тебе либеральная интеллигенция за террористические акты и захваты заложников в Москве и других городах России. Уже после того, как общими усилиями предателей из ЦК КПСС, либеральной интеллигенции и зарубежных спецслужб Советский Союз был уничтожен, а в органах безопасности провели восемь реорганизаций, мне пришлось присутствовать на лекции профессора университета Каперта. В своём выступлении он отметил, что истинная демократия не совместима с политическим сыском. Тогда я спросил: "Скажите, профессор, если политическими партиями будут манипулировать зарубежные государственные структуры, то это будет представлять общественную опасность для нашей страны?". Немного подумав, профессор дал утвердительный ответ. "Тогда какими средствами наше государство должно противодействовать таким попыткам?". Ответ был ожидаем - средствами политического сыска. В одном, пожалуй, можно согласиться с либералами, доктрину политического сыска надо было менять. С убеждениями нельзя бороться только уголовно-правовыми средствами, фанатика не запугаешь, если он не совершил более страшных деяний необходимо просто доказывать общественности, что этот "борец за правду" или заблуждается, или выполняет зарубежный спецзаказ, но для этого нужна патриотически-настроенная интеллигенция, которой в настоящее время у нас практически нет.
Советская доктрина политического сыска исходила из того, что привлечение советского гражданина по статье 70 и 1901 является крайней мерой и свидетельствует о том, что территориальный орган КГБ не справился с одной из главных задач - не защитила гражданина от враждебного влияния зарубежных антисоветских центров. Привлечению к уголовной ответственности должны были предшествовать частная профилактика (воспитательная беседа), если гражданин не внял доводам, следовало официальное предостережение, на протоколе которого гражданин должен был подтвердить подписью то, что он предупрежден о возможных негативных последствиях для него в случае продолжения им противоправной деятельности. В исправительно-трудовые лагеря попадали лица, для которых борьба с советской властью стало уже профессией, неплохо оплачиваемой зарубежными заказчиками. Среди антисоветчиков преобладали лица еврейской национальности, так же как во времена революций в России представители этого народа были широко представлены среди революционеров. Объясняется это довольно просто - исторически еврейская община в любой стране жила довольно изолированно, практически не поддаваясь ассимиляции, приобрела свойства тайного общества, не без оснований считая окружающую действительность враждебной, чужой для них, а чужое ломать не жалко. Члены этой общины по большей части не выработали инстинкта государственности, какой приобрели народы, создававшие собственные государства. Справедливости ради, надо отметить, что и среди первых чекистов добрую треть составляли евреи.
Как видим, доктрина предполагала вначале воспитательное воздействие на лицо, нарушающее закон. Строго говоря, воспитание советского человека в "духе патриотизма, верности идеалам коммунизма" являлось святой обязанностью партийных органов, но "родная Коммунистическая партия" в отсутствии политической конкуренции давно утратила навыки политической агитации. По этой причине часть этой работы перевалила на плечи спецслужб, а сама ограничивалась только пропагандой, то есть воздействием на народ с помощью средств массовой информации.
К сожалению, в этой работе спецслужбы допускали ошибки, иногда граждан, которые боролись против монополии КПСС на власть, привлекали к уголовной ответственности по статье 70, но, строго говоря, они не выступали против государства, против "Советов". Достаточно назвать фамилии Солженицына, Максимова, Зиновьева.
Преподавали нам и теорию марксизма-ленинизма, куда ж без неё! Преподаватель кандидат исторических наук Федькин, сорокалетний блондин невысокого роста, совершенно поразил нас откровенным освещением всех деликатных вопросов истории партийного и государственного строительства. "Я вам буду говорить только правду, не лакируя исторические события и современность, лучше нелицеприятную правду вы услышите от меня и будете готовы, чем от идеологического противника, который может воспользоваться вашей неосведомлённостью. Для начала вынужден вас огорчить, был и опломбированный вагон для большевиков, и немецкий капитал для нужд революции, но ведь это политика. Обещания не всегда выполняются, получая немецкие деньги, большевики преследовали, прежде всего, свои интересы. Правда и то, что среди "ленинской гвардии", преобладали лица еврейской национальности. Это обстоятельство широко использовала во время войны фашистская пропаганда, распространением листовок с призывом бить "жидов и комиссаров". Но во время войны это было уже не актуально, в ходе репрессий 1937 года, это доминирование в управляющих органах страны было ликвидировано. Кстати говоря, сталинские репрессии с применением пыток во время следствия, объясняются современными теоретиками марксизма-ленинизма "выходом из-под контроля партии органов безопасности". Это не совсем точно, поскольку имеются закрытые постановления ЦК партии о разрешении этих методов органам госбезопасности, так что НКВД из под контроля партии никогда не выходила. Мотивировали это решение тем, что наши противники используют такие методы. Сейчас много говорят о культе личности Сталина, о его причастности к этим репрессиям, но не будем забывать, что к ним были причастны все высокопоставленные партийные работники того периода времени, в том числе и главный разоблачитель Сталина - Н.С.Хрущёв. Культ личности, безусловно, негативная страница нашей истории, но надо помнить, что после культа личности мы приобрели культ без личности, а это вообще позорное явление". Примерно в таком духе он начинал занятия, заставляя нас спорить с ним, отстаивать другую точку зрения, порождая в нас желание глубоко и неформально постигать историю Отечества.
Лекции по спецдисциплинам дополнялись практическими занятиями. Очень интересно проходили занятия по решению оперативных задач. Вначале давались исходные данные: подозревается в такой-то преступной деятельности такой-то гражданин, даются его установочные и характеризующие данные, имеются такие-то оперативные средства, необходимо предложить свой план по разработке данного гражданина. Иногда дело доходило до курьёзных случаев. Мы решали задачу по проверке гражданина, подозреваемого в принадлежности к нелегальной разведке противника. Необходимо было отработать линию поведения для нашего агента, участвующего в разработке. Один упитанный курсант в возрасте, в прошлом партийный работник, узнав решение задачи в соседней группе, где занятия на эту тему прошли раньше, решил отличиться и выступить со "своим" планом. Ответственным баритоном он начал: "Следует побудить объект разработки к активным действиям. Для этого наш агент должен в доверительной беседе высказать мнение о том, что объект для него очень интересен и загадочен, почти как "свинкс"". Он хотел сказать "сфинкс", но получилось то, что получилось. Наверное, нет нужды говорить о том, что до окончания курсов этого парня так и называли - "Свинкс".
Проводились практические занятия и в городе, которые доставляли нам много радости, а нашим преподавателям головной боли. Особенно мне запомнились занятия по изучению тактики ведения наружного наблюдения. Занятия вел очень опытный сотрудник, который знал об оперативной слежке всё и ещё немного. Как все сотрудники этого подразделения это был человек среднего роста, с неброской, плохо запоминающейся внешностью. В начале практического занятия он предупредил нас, что основной трудностью будет отсутствие средств связи. Применяемые органами КГБ малогабаритные приёмо-передающие станции скрытого ношения были очень дороги, их нам только показали, а сотовых телефонов тогда ещё не было. Группу разделили на бригады по семь-восемь человек, назначили бригадиров, договорились об условных знаках. Пришли к общему мнению, что слежку следует вести самым простым способом - цепочкой. Первый выбирает удобную дистанцию для наблюдения, остальные движутся за ним цепочкой, держа друг друга в поле зрения. Пройдя некоторое время, с тем, чтобы не расшифровать проводимое мероприятие и не "мозолить" глаза объекту, первый подаёт условный знак и отстаёт, становясь в конец цепочки, наблюдение продолжает второй в цепочке сотрудник. Как только началось мероприятие, мы опознали по словесному портрету объект слежки и я, как бригадир, пошёл первым, считая, что остальные последуют за мной, выстроив цепочку, как было условлено. Пройдя за объектом примерно шесть-семь минут я подал условный знак, чтобы меня сменили и начал отставать от наблюдаемого. Но к моему удивлению смены не последовало, я вновь повторил условный знак, но бесполезно, никакой цепочки за мной не было. Через несколько минут откуда-то из подворотни, выскочил один из курсантов с дико выпученными глазами, схватил с моей головы фуражку, нахлобучил мне свою, как ему казалось для конспирации, и убежал. Прохожие остановились и смотрели на нас, как на сумасшедших. Делать было нечего, сжав зубы, чтобы не материться слишком громко, я, увеличив дистанцию, продолжал наблюдение. Откуда не возьмись, появился преподаватель, остановил объект, подошел ко мне и, красный от гнева, попросил: "Я их соберу, прикажи им быть внимательными". Занятие продолжилось, цепочка выстроилась, и довольно успешно проводила замены. Но со стороны мы всё равно были заметны, как образно сказал преподаватель, что "вши на лысине". Объект подошел к городскому базару и изобразил попытку "уйти на рывок" - побежал между рядами. Нервы моих разведчиков не выдержали, и толпа здоровенных мужиков рванула по базару. В рядах торговцев возникла небольшая паника: кто прятал товар под стол, кто накрывал прилавок грудью, кто-то истошным голосом заорал: "Облава!". Обескураженные покупатели испуганно жались друг к другу, не понимая, что происходит. Но то, как мы провели занятия, оказалось всего лишь "семечками". Другая группа нашего потока проводила занятия в городе по теме "негласный захват". В качестве вводной им сообщили приметы "антисоветского экстремиста" - человека примерно пятидесяти лет, среднего роста, русого, с ярко выраженными залысинами, немного прихрамывающего на одну ногу. Роль учебного объекта должен был выполнять пенсионер, бывший работник седьмого подразделения. Преподаватель, инструктируя наряд, отметил: "При захвате антисоветчиков вы должны иметь в виду, что задержанные активно привлекают внимание прохожих, надеясь вызвать у них сострадание, орут во всё горло, оказывая психологическое воздействие на наряд". Занятия проходили на территории городского старинного кладбища, в стороне от людных улиц. По условию занятий старший группы, после того как наряд опознает по приметам объект захвата, должен был показать его преподавателю. Как уж там получилось, но в сыскном азарте был опознан как учебный объект и захвачен посторонний, имевший на свою и нашу беду сходные с учебным объектом приметы. Два здоровенных лба, аккуратно, но жестко заломили ему "ласты", заткнули рот платком и повели к проходной школы. По дороге платок вывалился и конвоируемый начал орать во всё горло: "Козлы, мусора поганые, честных людей хватаете! Беспредел, как в Чили!" и тому подобные комплименты в адрес курсантов. Последние некоторое время восхищались искренностью поведения объекта: "Старики седьмых подразделений своё дело знали, играют как артисты!". Но чем ближе подходили к проходной, вопли становились всё громче и злее, и в душу некоторых курсантов начали закрадываться смутные подозрения. Почти у самого училища их нагнал преподаватель с истошным криком: "Немедленно отпустите, это не тот!". Не прошло и нескольких секунд как в переулке остались только страшно матерившийся мужичок и просящий у него прощения преподаватель. Курсантов как ветром сдуло, своё они получили уже на занятиях. Когда это происшествие стало достоянием курса, нашим героям не давали прохода, просили поделиться положительным опытом, рассказать о новинках в области словесного портрета и оперативной слежки. Всё это сопровождалось громовыми раскатами хохота. Наконец, это надоело начальнику курса и, выйдя из своего кабинета по-белорусски налегая на букву "р", почти крикнул: "Чего р-р-ржете, жер-р-ребцы? Дядька оказался ветер-р-раном войны, а вы ему р-р-руки крутили! Опозор-р-рили училище, а пр-р-реподавателю из-за вас стр-р-рогача генерал влепил!". Все сразу примолкли и быстро разбрелись по своим комнатам.
Занятия по оперативным дисциплинам чередовались с изучением уголовного права, криминалистики и уголовно-процессуального права. На этих занятиях я впервые услышал, что у преступления есть объект и субъект, объективная и субъективная стороны, а вина может быть разной - прямой и косвенной. Решая задачи по уголовному праву, мы поняли, насколько сложна и ответственна работа судьи. Нам крепко-накрепко внушили, что заорав на подследственного или, не дай Бог, ударили его, значит, вы уже проиграли, и ваше место вне стен органов безопасности. Если с тобой правда, ты должен доказать её не прибегая к запугиванию и насилию.
В особом ряду стояли занятия физкультурой и стрелковая подготовка. Стреляли в тире, на полигоне, зимой и летом, в темноте по вспышкам, "на память", с правой и левой рукой, сидя и лёжа. Разрядниками мы не стали, но обращаться с оружием нас научили. Молитву дуэлянта "держи ровной мушку и делай плавным спуск" мы запомнили навсегда.
Физическая подготовка начиналась с утренней физзарядки. Вначале небольшая пробежка в любую погоду, затем небольшой комплекс упражнений на открытом воздухе. На занятиях по физкультуре в основном отрабатывали приёмы самбо. По этому виду борьбы устраивали соревнования на приз начальника Курсов. В добровольно-принудительном порядке я выступал в полутяжелом весе до 90 килограмм. Эти соревнования отличались от соревнований областного совета "Динамо" тем, что тут слабаков не было, все в той или иной степени были знакомы с этим видом борьбы, среди участников были и мастера спорта. Я провёл три схватки, выиграл только одну - у мастера спорта по боксу, остальные были разрядниками по борьбе. Боксёром был рослый литовец с бульдожьей челюстью, мощными бицепсами и легкими длинными ногами. Последнее и подвело моего соперника, первый же мой удар по ногам опрокинул его на спину, что означало чистую победу. Кроме этого, пришлось пыхтеть за курс в соревнованиях по гиревому спорту в том же полутяжелом весе. Упражнение по рывку двухпудовой гири я начал в спокойном темпе, планируя быть в призах, но сильно не "упираться". Однако болельщики так орали, что я поддался азарту и в сумме двух упражнений превысил норматив первого разряда, заняв первое место.
Когда до выпускных экзаменов оставалось несколько недель, ко мне приехала моя чернобровая дивчина, с которой мы заключили гражданский брак в одном из районных ЗАГСов города. До сих пор среди семейных документов хранится свидетельство о браке на двух языках. При оформлении брака нас облагодетельствовали местные чиновники, выдав талоны на приобретение "дефицитных товаров", с помощью которых приобрели золотое кольцо и итальянские туфли. В стране добывалось около 200 тонн золота ежегодно. В условиях дефицита товарной массы руководству страны не хватило энергии и понимания нормальных потребностей граждан, распорядиться накатать необходимое количество обручальных колец.
Пышную свадьбу решили не справлять, посидели в одном из ресторанов с друзьями. После окончания Курсов поехали в свадебное путешествие по Белоруссии, Украине, Литве и Абхазии. Наибольшее впечатление произвела Литва, чистота и ухоженность городов, изобилие в магазинах. Глубоко дотационная Прибалтика не питалась, а "жрала в три горла", практически не скрывая своего пренебрежения к источнику своего благополучия - России и её титульному народу. В магазине, не смотря на очередь, первыми обслуживались лица, говорящие по-литовски, на вопрос заданный встречному прохожему по - русски, следовало полупрезрительное молчание. Дискредитация русского народа, создавшего и кормившего великую Империю, в национальных республиках постепенно нарастала.
Первые шаги
В родной город мы вернулись в конце августа, мне надо было выходить на службу, жене устраиваться на работу. Как только я появился в Управлении, меня вызвал Иннокентий Фёдорович, поинтересовался моими оценками, язвительно спросив: "А что на одни пятерки закончить трудно было?". При этом мне показалось, что стоящие на столе металлические пограничник с собакой посмотрели на меня с укоризной. Тем временем Иннокентий Фёдорович позвонил отцу по ВЧ: "Иван Ильич, с тобой тут один приезжий старший лейтенант поговорить хочет". Новостей у моего родителя было немного: он увольнялся в отставку по возрасту и планировал переехать в г. Москву, откуда его призвали на фронт и где он унаследовал после смерти матери двухкомнатную квартиру. Долго говорить нам не дали, меня захотел увидеть заместитель начальника Управления Тараторкин Никита Алексеевич. В небольшом кабинете с деревянными панелями и дверью, ведущей в комнату отдыха, за письменным столом сидел черноволосый, румяный, видный мужчина средних лет. Я представился по-военному, он, снисходительно улыбаясь, протянул руку через стол и, продолжая улыбаться, сразу "взял быка за рога". "В нашем Управлении впервые произойдёт знаменательное событие - отец, уходя в отставку, передаст эстафету служения Отчизне своему сыну! Это событие глубоко символично и имеет огромное воспитательное значение. Мы планируем провести это мероприятие на ближайшем служебном совещании оперативного состава. Пожалуйста, подготовьтесь, чтобы не ударить в грязь лицом". Мне стало как-то не по себе. Я не люблю громких патетических слов, мне казалось, да я и сейчас так считаю, что их надо говорить не для окружающих, а для себя самого. Я представил это собрание, и мне заранее стало неудобно, мои робкие попытки переубедить собеседника в целесообразности такого мероприятия успеха не имели. Приговор был окончательный и обжалованию не подлежал. Когда для участия в мероприятии приехал отец, мы, почесав в затылках, обратились за помощью в написании наших торжественных речей к соседу-корреспонденту областной газеты. Он быстро накатал гору трескучих фраз, от чтения которых у меня горели уши, а отец только посмеивался. По возможности, приземлив этот поток высокопарных слов, мы заучили оставшуюся часть почти наизусть и старательно озвучили её на совещании оперативного состава, как и планировалось. В конце мероприятия отец передал мне свой пистолет Макарова за номером АБ 854 Л, который верно прослужил мне до моей отставки. Небольшой актовый зал Управления, где поместился весь оперативный состав, около сотни человек (огромные штаты КГБ - миф), я покидал, стараясь не смотреть на окружающих, как будто совершил что-то постыдное. Успокаивая меня, отец заметил, что выхода не было: "Никита Алексеевич в прошлом партаппаратчик, пришел сразу на полковничью должность начальника отдела, с оперативной работой знаком весьма поверхностно, поэтому сконцентрировался на проведении подобных мероприятий". Действительно, Никита Алексеевич был настолько увлечен воспитанием личного состава, изучением и пропагандой теории марксизма-ленинизма, что считал это своей основной работой. Однажды, в одном из районов области загорелся крупнейший лесокомбинат, туда выехали практически все руководители области, о чем дежурный доложил нашему пропагандисту. Тот сидел, обложившись томами Маркса и Ленина, с неохотой оторвал взлохмаченную голову от книг и с досадой заметил: "Какой пожар, вы не видите, что я работаю с первоисточниками?!". Что могли рассказать нашему начальнику названные классики об оперативной обстановке по линии госбезопасности в нашей области я не знаю. А ещё этот руководитель очень любил выступать на всяких заседаниях, совещаниях и планерках. Он говорил вдохновенно, образно, жестикулируя обеими руками, цитируя классиков, и даже подражал вождю мирового пролетариата, закладывая большие пальцы за жилет. Некоторые сотрудники для памяти конспектировали его "исторические выступления". Этим речам не хватало двух элементов - смысла и конца. Об этом недостатке все хорошо знали, и начальник управления в нужный момент тормозил Никиту Алексеевича. Но когда Ким Михайловича не было, красноречию "марксиста" не было предела. Он говорил и говорил, теряя нить и смысл выступления, однако ревниво контролировал степень внимания слушателей. Один молодой сотрудник имел неосторожность заснуть во время такого выступления, а проснулся он уже сотрудником самого северного райотделения УКГБ.
Именно этот недостаток, спустя двенадцать лет, стал причиной увольнения Никиты Алексеевича в отставку. Это произошло после очередного исторического Пленума ЦК КПСС, говоря о котором на очередном совещании, он сознался, что "беременен решениями этого Пленума". Это была капля, которая переполнила чашу терпения, и как отметили острословы Управления: "Никите сделали аборт".
И всё-таки он не был так однозначен, как это может показаться из моего повествования. Любой человек многогранен, иную грань моего непосредственного начальника я рассмотрел после такого случая. В наше районное отделение поступил новый, что называется "с иголочки" УАЗ. Я только приобрёл навыки вождения автомобиля и по неопытности перевернулся на нём. У машины были сломаны дуги тента, все стёкла, помяты капот и крыло. О происшествии я немедленно сообщил Тараторкину и вместо ожидаемого разноса услышал: "Саша, ты не покалечился, ты меня не обманываешь?" "Я цел, Никита Алексеевич, вот только машина пострадала, но я восстановлю её за свой счёт!" "Да хрен с ней с машиной, главное - люди, а машину, если понадобится, ещё пришлют!" Я был глубоко тронут этой неподдельной человеческой заботой!
До Никиты Алексеевича должность заместителя начальника Управления занимал тоже ставленник "родной Коммунистической партии" - Валентин Михайлович Миклов. Эта была колоритная личность, достаточно авторитетная среди оперативных работников. Он был опытный агентурист, не гнушающийся черновой оперативной работы, кроме того был заядлым рыбаком, систематически выезжавший на рыбалку с коллективом Управления. На рыбалке нос не задирал, держался наравне со всеми, мог рассказать забавный анекдот, "загнуть" матом. Иногда он попадал в комичные ситуации, о которых любили рассказывать в коллективе. Одна такая история произошла с ним на зимней рыбалке. В числе рыбаков была супружеская пара Кабановых, которые всегда рыбачили вдвоём. Следует заметить, что рыбака-мужчину от рыбачки зимой отличить невозможно - одинаковые ватные брюки, телогрейки и шапки - ушанки. Посидев без результата у лунки некоторое время, Валентин Михайлович, выпив положенный стакан водки, решил разведать, как идут дела у других рыболовов. Ближайший рыбак сидел от него метрах в пятидесяти, повернувшись спиной. Миклов подошел к нему сзади, поинтересовался клёвом, получив в ответ отрицательное мотание головы, заметил, для поддержания беседы: "Вот и у меня не берёт ни х..! Тогда поссым, что ли?!". Достал свою аппаратуру, слил отходы жизнедеятельности и побрёл к своему стану. Всё было бы ничего, если бы тем рыбаком не оказалась жена Кабанова, которая пожаловалась на поведение Валентина Михайловича мужу. Тот выразил своё возмущение секретарю парторганизации. Когда последний с мягким укором переговорил с Микловым, то получил ответ: "Ну, сколько раз говорить можно, не берите баб на рыбалку, а то по - человечески ни сказать, ни поссать!". Когда из "города на Неве" прибыл Ким Михайлович, "два медведя" не смогли ужиться в одной берлоге, и появился Тараторкин.
Руководством было решено назначить меня оперуполномоченным 2 отделения отдела контрразведки. В качестве участка оперативного обслуживания были выделены два режимных института при госуниверситете. Сложностью этого участка работы было многообразие научных интересов сотрудников этих институтов. В них занимались закрытыми работами в области радиолокации, радиосвязи, ствольной и реактивной артиллерии, ракетостроения, созданием принципиально новых видов вооружения, материаловедением и прочее. Ранее этот участок обслуживал опытный сотрудник, но по ряду причин он был переведен на другую работу. Мне были переданы секретные дела и документы, однако к самостоятельной работе с агентурой я был допущен не сразу. Первые встречи с источниками были проведены как учебные моими прямыми начальниками. Иннокентий Фёдорович проводил явки собранно, не тратя времени на излишнее заигрывание с агентом, не старался понравиться источнику, а сразу стремился погрузить его в целенаправленную контрразведывательную работу. "Ты пришел на встречу не в бирюльки играть, тебе поручена государством важная работа, вот и не растекайся медом перед источником. Задавай как можно больше вопросов, ввинчивайся в его сознание, в памяти наших источников огромное количество оперативно-значимой информации, которую они недооценивают, или по каким-то причинам не решаются доверить нам. Надо завоевать это доверие источника, но не мелким подхалимажем и сюсюканьем, а своей фанатичной преданностью делу!". Работа Александра Фёдоровича наоборот начиналась с беседы на близкие для источника темы, в ходе которой он быстро завоевывал симпатию источника, а уже после этого мягко, ненавязчиво и интеллигентно выяснял нужные вопросы. Единственно, что коробило, после встречи он мог "за глаза" обидно высмеять человека, с которым он недавно так мило беседовал. Третьим сотрудником, оказавшим влияние на мой профессиональный рост, был Василий Петрович Селявин, заместитель Иннокентия Фёдоровича. Внешность этого человека сразу же располагала к себе: седовласый, с правильными чертами лица. Жизнерадостный, по - спортивному подтянутый, простой в обращении. Он вместе со мной провел несколько встреч со своими двумя источниками, занимавшими довольно значительные руководящие посты на участке моего оперативного обслуживания. Беседуя с агентами, был чрезвычайно любезен, интересовался их здоровьем, благополучием в семье и на работе, но ничего не говорил о контразведке - главной цели подобных встреч. Мне показалось, что так малопродуктивно проводить встречи могут оперработники, не стремящиеся к достижению сколь-нибудь значимых результатов. Впоследствии я узнал, что Селявин в прошлом аналитический работник, специализировался на учете и оценке чужих достижений, после чего был выдвинут на руководящую должность. Завершились встречи тем, что Василий Петрович предложил мне работать с этими источниками, а письменные сообщения приносить ему, то есть по - существу, он нанимал меня в батраки. Я в мягкой форме отказался от "этой чести", думая, что это не должно сильно огорчить моего начальника, но я недооценил последствия этой беседы.
Наконец, спустя три месяца, мне разрешили самостоятельную работу с источниками, и я с энтузиазмом молодой гончей принялся за дело. Я тщательно инструктировал источников, проверял их знания признаков различных видов подрывной деятельности, но каждый раз приходил "невод с одною травою морскою". Я проработал почти полгода, но на выходе был круглый наглый "ноль". Бумажная работа отрывала массу времени, как и все оперработники я был вынужден писать огромное количество внутренних документов - справок, характеристик, рапортов и планов. Среди оперов была популярна поэтическая фраза, ставшая поговоркой, которую произносили с горькой иронией: "Я планов наших люблю громадьё!". На одном из совещаний оперсостава, кто-то из молодых сотрудников пожаловался на это изобилие и заявил, что "даже запомнить периодичность написания этих документов проблематично". Василий Петрович сразу нашел выход: "А вы составляйте план составления планов". Этот человек свято верил, что главное в оперативной работе это бумага, остальное только побочный процесс. Впоследствии он стал автором "карт самофотографии", в которых оперработник в хронологическом порядке указывал временные затраты на различные виды своей работы: встречи с источниками, составление документов, совещания, доклады руководству и т.д. Эта пустая инициатива убедительно доказала только одно - оперработники перегружены составлением документов для внутреннего пользования, о чем знали все и давно. Это бумаготворчество так обозлило оперативный состав, что вскоре составление этих карт было отменено.
У Александра Фёдоровича в отношении составления различных планов было своё мнение. "Планы нужно составлять таким образом, чтобы они выглядели ёмкими, а делать по ним ничего не надо было бы. Не столь важны результаты, главное, чтобы бумажки были в порядке, чем больше бумаги, тем чище зад!". Цинизм этого человека вызывали интерес и восхищение у молодёжи отдела, но у меня постепенно созревало осознание того, что если ты, не дай Бог, "запнёшься и упадёшь", твой начальник с шутками и прибаутками перешагнет через тебя и пойдет дальше по служебной лестнице.
Рассказать о своих первых неудачах и трудностях было не кому: отец с матерью уехали на жительство в г. Москву, а жене я рассказывать о своих проблемах не имел права. Однажды своими неудачами я поделился с Сергеем Левитским, тоже молодым сотрудником контрразведки из линейного отделения (я работал в объектовом). На моё нытьё об отсутствии оперативно-значимой информации он заявил, что постоянно получает интересные данные. Тогда с чувством досады, докладывая Александру Фёдоровичу о проведенных встречах, я посетовал, что "у других полно информации, а у меня нет". "У кого это у "других"?" - поинтересовался мой непосредственный начальник. Услышав ответ, он пояснил: "Дорогой Александр Иванович, Сергей по образованию биолог, а для биолога капля воды - это целый мир. Не морочай ни мне, ни себе голову, на всех шпионов не напасёшься. Наша задача создать аппарат способный защитить государственные секреты, работай и придёт результат!". Выйдя из кабинета начальника отделения, я грустно плелся по длинному коридору Управления к своему кабинету, и на свою беду попался Иннокентию Фёдоровичу. Он почти бежал по коридору, не останавливаясь, на ходу бросил в мою сторону: "Зайди с делами!". Когда Павел Петрович увидел, что я собираюсь куда-то с кучей документов, грустно усмехнулся и промолвил: "Ну, теперь держись, служба медом тебе не покажется!". Иннокентий Фёдорович быстро ознакомился с рабочими делами, сразу оценил никчемность проделанной работы и поднял на меня глаза. Это был уже не добренький "дядя Кеша", а какой-то мало знакомый и злой начальник. "Мы подбирали тебя, готовили, учили, затратили на тебя огромные деньги и драгоценное время, а ты вместо того, чтобы разоблачать агентуру противника, внедрять в его подрывные центры агентуру, занимаешься бумагомарательством. Если бы рабочие и крестьяне знали, как плохо мы с тобой работаем, они разогнали бы наш отдел к чертовой матери, и правильно бы сделали. Ты чего по коридору слоняешься, ты что болен? Оперработник в твои годы должен бегать, мы с тобой - волки, нас ноги кормят. Не получается? А ты сожми зубы покрепче и вкалывай, не позорь отца!".
На следующую неделю состоялось партийное собрание отдела (я к тому времени стал кандидатом в члены партии), на котором докладчик Селявин подверг меня, наряду с другими, показательной порке за низкие результаты оперативной работы, выступающий в прениях Александр Фёдорович его поддержал, правда, в более дипломатичной форме. Я выступил тоже, искренне пообещав "исправить имеющиеся недостатки".
Вторым вопросом повестки дня было рассмотрение персонального дела коммуниста Шляева Бориса Олеговича. Прослуживший в органах госбезопасности около десяти лет капитан Шляев был здоровенным малым примерно сорока лет и отличавшийся на свою беду отменным сексуальным здоровьем. Это обстоятельство вынуждало его наряду с примерным выполнением супружеского долга заниматься, так сказать, отхожим промыслом. Проделывал он это с соблюдением правил конспирации, и все были бы в счастливом неведении относительно его увлечений, если бы однажды к начальнику отдела не пришла жена нашего капитана. Извинившись за то, что отрывает время, она попросила не назначать её мужа каждое воскресенье на "специальные мероприятия". "Конечно, он всё делает для того, чтобы я не волновалась, всегда предупреждает, что не будет ночевать дома. Я понимаю у вас такая работа, но он уже не юноша и очень устаёт после этих специальных заданий". Начальник отдела, быстро сообразив о каких мероприятиях идет речь, горячо заверил посетительницу, что пересмотрит график участия в специальных акциях и освободит от непосильных нагрузок её мужа.
После короткой вводной секретаря парторганизации, слово предоставили Борису Олеговичу. Эта речь, посвященная высокому чувству любви, произвела сильное впечатление на некоторых присутствующих. Особенно запомнилась фраза: "Любовь - это не электрическая лампочка, это солнце, оно ослепляет и жжет душу!". Молодые коммунисты тайком смахнули с глаз не прошеную слезу, которая выступила от еле сдерживаемого смеха. Однако чекисты старой закалки его увлечение не оценили, так же как и высокий штиль любовной лирики. Верх взял их житейский опыт, а результатами проведения "специальных мероприятий" стал строгий выговор с занесением в учетную карточку и десять суток ареста по служебной линии.
После собрания ко мне подошел Александр Фёдорович и поинтересовался: "Ну, как тебе понравилась эта интермедия?" и весело расхохотался. После общения с начальником отделения всё чаще возникала мысль о том, что у этого человека две правды: одна для узкого круга, а другая для общего пользования.
Пока я "жевал сопли" и комплексовал по поводу отсутствия оперативно-значимой информации, в Управлении почувствовалось какое-то напряжение. Группы оперработников куда-то срочно уезжали, начальство нервничало, в кабинет Кима Михайловича зачастили сотрудники шифргруппы, в Управлении до глубокой ночи горел свет во многих окошках. А происходило вот что. На строящемся через реку Конь мосту был обнаружен магнитный контейнер с вложенной туда шифрованной запиской. Специалист управления быстро расшифровал её, а Центр ответил на наш запрос, что такие примитивные шифры может использовать только китайская разведка. (В то время отношения с Китаем переживали не самые лучшие времена, и активность китайской разведки значительно возросла). Из записки усматривалось, что автор назначает получателю новую встречу на новом месте. Сотрудники наружного наблюдения, тщательно маскируясь, день и ночь караулили оставленный на прежнем месте контейнер. Наконец, вечером, на третий день, около контейнера появился подросток - мальчишка лет двенадцати, и, осмотревшись вокруг, изъял охраняемый предмет. Сотрудники осторожно проследили за ним, контактов с другими лицами на маршруте движения зафиксировано не было. "Установили его по месту жительства", то есть выяснили его фамилию, имя, отчество и другие данные. Он оказался из простой семьи, не имеющей отношения к государственным секретам, хорошо учился в школе, много читал, особенно увлекался "шпионской" литературой. Как было назначено автором записки, мальчишка минут за пятнадцать пришел в назначенное место, где встретился со своим сверстником. Мальчишки оживленно обсуждали порядок закладки и изъятия злополучного контейнера. Одним словом, это была игра подростков, начитавшихся приключенческих романов. Возможно, кто-то скажет: "Вот бездельники, этакой ерундой и заниматься не надо было!". Но практика работы, порой подбрасывает такие сюжеты, что ни одному писателю детективов на ум не придёт. В семидесятые годы по делу "Карагач" разыскивался агент американской разведки, о котором было известно, что он действует где-то на юге страны и имеет какие-то связи с органами КГБ. Отправляемые им по почте тайнописные сообщения иногда удавалось перехватывать, но расшифровать не представлялось возможным. В это время к дежурному по Управлению КГБ одной из Закавказских республик, обратился заявитель, который утверждал, что является агентом американской разведки, а завербовал его сотрудник госбезопасности. Дежурный проверил заявителя по учетам психдиспансера и выяснил, что он длительное время страдает шизофренией. Как было принято, заявителя поблагодарили за помощь и попросили никому о своём посещении органов КГБ не рассказывать, "а мы тем временем разберемся". Об этом случае офицер в юмористических тонах рассказывал товарищам по работе до тех пор, пока "Карагач" не был найден и не оказался тем сотрудником КГБ, на которого указывал заявитель. После принятых к офицеру мер дисциплинарного воздействия, он и его начальники надолго потеряли чувство юмора.
Тем временем служба продолжалась, в ходе одной из встреч, которая обещала стать безрезультатной, как и многие другие, агент, между прочим, посетовал на то, что среди преподавателей университета попадаются недостойные люди. Далее он сообщил, что доцент физико-технического факультета Дворяшин является гомосексуалистом и "развращает молодежь". На него пожаловался один студент, которого названный преподаватель пытался изнасиловать. "Я понимаю, что такие преступления не входят в область ваших интересов, милиция на наши заявления не реагирует, но меры какие-то принимать надо!". Выяснив фамилию студента, к которому приставал Дворяшин, я вызвал его в Управление, и получил от него заявление по поводу попыток насилия со стороны преподавателя. По словам заявителя подобное насилие он пытался оказывать и на других студентов, более того с некоторыми из них он установил интимные отношения. Эти сведения подтвердили и другие опрошенные мной лица. Заявление я направил в УВД, однако никаких действий с их стороны не последовало. Тогда я решил не дожидаться милицейской активности, а с копией заявления студента пришел на прием к ректору Университета Бычкову А.П. Ректор вежливо меня выслушал, внимательно прочел копию заявления, содержанием которого он был чрезвычайно потрясен. На следующий день Дворяшин был вызван к ректору, и после жесткой беседы, уволен "в связи с сокращением штатов".
Серые дни рутинной оперативной работы разнообразились летом выездами всего Управлением на покос в подшефный совхоз, а осенью - на уборку капусты и моркови. Одним словом помогали сельскому хозяйству, как и все трудовые коллективы в то время. Туда не выезжали только партийные органы, видимо считая эту работу для себя не достаточно квалифицированной.
Снова приходилось участвовать в соревнованиях по тяжелой и легкой атлетике, баскетболу и, конечно, по борьбе самбо. Нельзя сказать, что это доставляло мне радость, поскольку моя спортивная форма была на низком уровне, а для занятий спортом работа оставляла слишком мало времени - три занятия по два часа в неделю. Так что, борцовские схватки хоть и приносили победы, но ценой перенапряжения и многочисленных синяков и ссадин. Кстати синяки и травмы доставались не только мне. Однажды на тренировке я боролся с одним честолюбивым парнем. Постоянно попадаясь на один и тот же приём (бросок через спину) он решил схитрить и в момент захвата зацепился ногой за ручку мата. Я попытался провести прием, но противник стоял как вкопанный. Тут же я повторил приём с утроенной силой и к своему ужасу услышал хруст коленного сустава моего соперника. Все, кто присутствовал в борцовском зале, растерялись, кроме Клыкова. "Ничего страшного, через два месяца будет танцевать". К счастью так и произошло.
Накануне очередного исторического Пленума ЦК КПСС начальник отделения передал мне для проверки заявление. В нём сообщалось, что одна из сотрудниц института, находящегося в моём оперативном обслуживании, "допускала негативные суждения в отношении внутренней и внешней политики партии, рассказывала идейно-вредные анекдоты про одного из руководителей нашего государства". Подобного рода сигналы "бытового политического негатива" с большой неохотой принимались контрразведкой, да и пятым отделом тоже. Общественная опасность их была незначительна, и порождалось обычно бытовой неустроенностью фигурантов сигнала. "Заявление тебе Амельченко подбросил, этот фрукт за полгода уже седьмое заявление получает от своих знакомых и всё отдаёт на сторону - не его оперативный участок. Сам не работает, других напрягает и на виду у начальства. Старательный сучонок!". Александр Фёдорович с почти нескрываемой антипатией относился к работникам политического сыска, более того отказался от назначения в этот отдел, что чуть не привело к его увольнению из органов госбезопасности.
Лейтенант Амельченко на оперативную работу был зачислен на год раньше меня из числа "освобожденных" комсомольских функционеров. Зачисление на службу в КГБ из этой категории проводилось по упрощенному варианту, поскольку считалось, что комсомол-это надёжный резерв партии. Из них получались разные оперативные работники: были хорошие, были никуда не годные, но все они как один отличались одним недостатком-тщеславием. Как бы у них не получалась служба, все они правдами и неправдами стремились к карьерному росту, тот кто не стал полковником, считал себя обманутым и обделённым. В 5 отделе было два бывших комсомольских функционера, зачисленных на год раньше меня - Петрушин и Коноваленко. Оба родом из сельской глубинки, с отличными физическими данными: Коноваленко - мастер спорта по лыжам, второй, хоть и не занимался спортом, с легкостью кидал гранату на шестьдесят метров, без видимого напряжения "переныривал" 25-метровый бассейн. Оба хорошо учились в институте, умом природа их не обидела. Во время совещаний оба садились на первый ряд и во время выступления руководителей понимающе кивали головами, демонстрируя своё полное согласие с мнением начальника. Петрушин был любимчиком Тараторкина, с которым вел длительные беседы о животворящей силе первоисточников, второй тоже был на хорошем счету у начальства. Первый не имел никаких результатов, не привлёк к сотрудничеству за три года работы ни одного человека, не имел в производстве ни дел, ни первичных сигналов. Более того с ним было опасно взаимодействовать. Знакомый научный сотрудник областного краеведческого музея доверительно сообщил мне, что из фондов музея утрачено ряд экспонатов. В частности пропали ценные монеты, частично утрачена коллекция буддийских статуэток. Этой информацией я поделился с Петрушиным, а он, не раздумывая, провел беседу с директором музея. "С фондами всё в порядке, всё в целости и сохранности, директор-коммунист, он врать не будет!"!". На следующий день позвонил мой знакомый и сообщил, что директор разыскивает "информатора КГБ". От стыда за непрофессионализм я готов был провалиться под землю. Только спустя почти двадцать лет достоянием общественности стали факты утраты ценных экспонатов, но за давностью событий, их розыск результатов не принёс.
Второй, хоть и поддакивал начальникам, добросовестно работал и считался хорошим оперработником.
Ну, да Бог с ними, вернёмся к нашему сигналу о негативном проявлении. Особенностью этого сигнала было то, что негативные суждения допускались в женском коллективе и не где-нибудь, а в роддоме N1. На заявлении рукой генерала было начертано: "В максимально короткие сроки разобраться и принять меры!". Заявление не спустишь на тормозах, отписавшись принятием мер воспитательно-профилактического характера. Хоть плачь, но через десять дней сообщи заявителю о результатах проверки.
В этот же день я провел внеочередные встречи с двумя агентами и выяснил, что объект проверки - молодая аспирантка, её муж - тоже аспирант с мизерной зарплатой, сроки защиты их диссертаций не просматриваются даже в морской бинокль. Квартиры не имеют, живут на съемной квартире, их родители помогать им не состоянии. Женаты уже четыре года, но детей завести не могут, поскольку жену преследуют выкидыши из-за каких - то женских проблем. По месту работы негативных суждений не допускают. Проверка по учетам показала, что компрометирующих материалов на проверяемую не имеется. Сразу стало ясно, что общественной опасности она не представляет, а с таким жизненным набором как у неё, любой озлобится на весь белый свет. Оставалось проверить данные о негативных суждениях, а для этого нужно было идти в роддом. Ошибочно приняв меня за работника уголовного розыска, врачи встретили меня как родного, наперебой утверждая, что криминальные аборты за последнее время ими не фиксировались. Я вынужден был их разочаровать, объяснив им причину своего появления. У них вытянулись физиономии, такое в их практике было впервые. По журналу учета я установил женщин, которые находились в одной палате с проверяемой, некоторые из них продолжали лечение. После некоторого запирательства они подтвердили фактические данные заявления, что я закрепил составлением письменных объяснений. В общей сложности я проработал в этом медучреждении полный рабочий день. Каково же было моё удивление, когда вечером на следующий день моя родная сестра, работавшая врачом - терапевтом в межвузовской поликлинике выдала в мой адрес следующую гневную тираду. "Вы, там, в КГБ совсем рехнулись, уже рожениц запугивать начали?!" Отвечая на мои заинтересованные вопросы, с какой стати у неё появилась такая глубокая мысль, сестра пояснила, что среди коллег разошлись слухи о том, что в один из роддомов ввалились сотрудники КГБ и, сломив робкое сопротивление врачей, допрашивали с пристрастием рожающих женщин. Пришлось долго объяснять ей, что в роддоме работал один я, никого не запугивал, а проверял поступившее от советского гражданина заявление, опросив несколько женщин.
Проверка была закончена, нужно было определить форму профилактического воздействия. Ситуация осложнялась состоянием здоровья фигурантки сигнала. Было принято решение профилактику провести через администрацию института в нашем присутствии. На встречу с директором института я пошел вместе с начальником отделения. Анатолий Дмитриевич Колмаков принял нас сразу же, отложив другие дела. Коротко изложили суть дела, предъявили заявление и полученные объяснения от свидетелей. Дали оценку произошедшему, как "идейно-незрелое проявление, спровоцированное бытовой неустроенностью", которое не влечет за собой уголовного преследования. Подчеркнули плохое состояние здоровья, что исключает обычную форму профилактики и попросили Колмакова провести с ней мягкую воспитательную беседу в нашем присутствии. Анатолий Дмитриевич распорядился заварить чай, принести конфеты и печенье. После этих приготовлений в кабинет была приглашена наша аспирантка - растрёпанная бабенка лет тридцати. Как только мы представились, она быстро поняла, в чем дело и заныла: "Ну, вот теперь и в Болгарию не съездишь!". Я похолодел: " Ну, всё, приехали. Сейчас втроём у неё роды принимать будем!". Но тут вступил в бой наш "засадный полк". Директор, славящийся на весь университет как мастер улаживать конфликтные ситуации, поинтересовался её работой, состоянием здоровья. В мягкой форме с улыбкой доброго доктора Айболита предложил ей печенье, посетовал на её неосторожные суждения среди малознакомых лиц, которые были истолкованы ими не совсем верно. Мы молчали и старались придать своим лицам выражение заботы и сострадания. Дополняя директора, Александр Федорович сладким тенором заметил: "Наша беседа не повлечет для вас каких-либо негативных последствий, а поездку в Болгарию я организую, если это вас интересует. Единственное, что мы хотели бы, чтобы в будущем вы были более сдержаны в оценке политических событий и политических деятелей!" На том профилактическая беседа была закончена, на следующий день я встретился с заявительницей и сообщил ей о результатах проверки и принятых мерах. Для этого я пришел к ней домой, поблагодарил за помощь, рассказал о проделанной работе и приятых мерах, но заявительница большого интереса к моему рассказу не проявила. "Это Амельченко просил помочь, я ему рассказала об этом случае. Надеюсь, у этой аспирантки не будет больших неприятностей?". Через некоторое время стало известно, что профилактируемая родила здоровую двойню, и начальник отделения шутливо посоветовал мне подготовить статью в "Сборник КГБ" на тему "Значение правильного выбора формы профилактики для увеличения рождаемости".
Это был мой первый материал, который я проверил самостоятельно, но ощущения полезности проделанной работы отсутствовало, хотя как положительный пример, этот сигнал упоминался на совещании отделения. Но пришлось заниматься ещё более неприятными вещами. "Дорогого Леонида Ильича" в очередной раз наградили золотой звездой героя Советского Союза и по заданию партийных органов мы изучали реакцию советских граждан на это событие. Какая была реакция, ясно было любому идиоту, за исключением партийных работников. Я быстро опросил своих источников, составил требуемую справку из кучи негативных мнений и принёс Александру Фёдоровичу. "Что никому не стало радостно? Удивительно!" - с нескрываемым сарказмом произнёс мой непосредственный начальник, приподняв голову от кучи аналогичных справок. Что Управление посылало в Центральный Аппарат КГБ, я не знаю, но судя по отрывочным сведениям, это был достаточно объективный документ, но с элементами некоторой лакировки действительности, в противном случае "нас бы просто не поняли".
Большой объём времени занимала работа "на канале выезда советских граждан за рубеж". Целью этой работы было предотвращение выезда за рубеж секретоносителей и лиц с низкими моральными качествами. В первом случае это могло бы привести к утечке государственных секретов, во втором - нанести ущерб репутации государства. Однако самым главным было не допущение фактов не возвращения из-за рубежа. Считалось, что иммиграция может повредить авторитету страны с развитым социализмом, и поэтому принимались весьма жесткие меры по её пресечению. Разумеется, зарубежные пропагандистские центры активно обыгрывали эти неуклюжие попытки создать видимость социального благополучия в стране. За просчеты в этой работе спрашивали очень строго, каждый выезжающий за рубеж за несколько дней должен был быть изучен не менее, чем двумя источниками, а в итоговой справке для выездной комиссии обкома партии должен быть сделан мотивированный вывод о возможности выезда этого гражданина. Окончательное решение принимала комиссия. В случае каких-либо негативных проявлений со стороны советского гражданина, оперработник нёс персональную ответственность за качество его проверки. Кроме того, туристические группы, выезжающие в страны "главного противника", должны были прикрыты оперативными источниками, а иногда и оперработниками. Как следовало из информационных обзоров Центра, противник очень активно действовал на этом канале, сосредоточившись на поиске кандидатов на вербовку и инициировании невозвращенцев.
Один из научных сотрудников обслуживаемых мной институтов, отдыхая в международном молодёжном лагере, имел контакт с молодой женщиной, гражданкой США. Проверка по учетам Центра показала, что она является установленным агентом ЦРУ. Этот сотрудник имел приятную внешность, нравился женщинам, владел английским разговорным языком, характеризовался по работе и быту положительно. Я вышел на его вербовку, поскольку была перспектива продолжения контролируемого контакта с агентом противника. Не могу сказать, что он обрадовался моему предложению, однако мне удалось убедить этого человека в целесообразности сотрудничества с органами КГБ, хотя это было достаточно сложно. Вообще простых вербовок не бывает, кто же по собственной воле взваливает на себя груз тяжелой неблагодарной работы, да ещё с риском для репутации, а иногда и жизни. Через год он был маршрутирован по каналу туризма в круиз по Западной Европе. В Бельгии с ним инициативно установила контакт некая иностранка, которая, как потом выяснилось, Первым Главным Управлением КГБ СССР подозревалась в связях со спецслужбами противника. Она активно изучала нашего агента, выясняла, нет ли у него желания остаться, уточняла место его работы. Можно было предположить, что оба контакта с агентами спецслужб были частью так называемой "эстафеты" - метода изучения кандидатов на вербовку. Такой способ защиты советских граждан от активности наших оппонентов назывался "отвлечением спецслужб на заведомо негодный объект".
В одну из ночей августа 1976 года загорелся и почти полностью был уничтожен пламенем городской шпалопропиточный завод. Всю ночь зарево освещало полгорода, а поднимаемые температурными вихрями брёвна разбрасывало на сотни метров вокруг территории завода. Завод располагался на берегу реки в окружении одноэтажных частных жилых строений. Всю ночь жители этого района сидели на крышах собственных домов с ведрами воды, защищая от огня своё небогатое имущество. Огнем было уничтожено несколько недавно приобретенных за рубежом портальных кранов фирмы "Ганс", автотракторная техника, огромное количество пиломатериала и готовых шпал. От завода осталась одна контора. Пожар случился во время национального праздника независимости Китая, кроме того, продукция готовилась для поставки на строящийся БАМ. По городу поползли слухи о том, что пожар учинили китайские спецслужбы.
Начальник Управления находился в отпуске, руководил Никита Алексеевич, заменяя живую работу бесконечными совещаниями. Вместо того, чтобы сразу подключить к расследованию значительные силы, их наращивали постепенно, теряя драгоценное для расследования время. На пятый день областная прокуратура возбудила уголовное дело, а его оперативное сопровождение было поручено нам. В повторном осмотре места происшествия приняло участие около трёх десятков сотрудников КГБ, в их число попал и я. Кроме того, была привлечена рота курсантов училища связи. Если вы думаете, что кто-то предупредил нас о предстоящем участии в осмотре места происшествия, то вы ошибаетесь. В короткий срок мне пришлось отменять все намеченные встречи. Для того, чтобы сменить рабочий костюм и туфли времени не хватило, а осмотр пожарища - это очень грязная работа, кругом сажа и пепел, огромное количество вылитой пожарными воды, превращает место происшествия в болото. После небольшого инструктажа, мы разобрались в цепь и медленно начали обход территории завода. Нам необходимо было найти какие-нибудь вещественные доказательства, имеющие значение по делу. Территория завода была сильно захламлена, везде валялись кучи мусора, какие-то старые ботинки, грязные бутылки, и участники осмотра то и дело подзывали к себе следователей, для оценки обнаруженного. Прошло несколько часов и недалеко от конторы, я обратил внимание на клочки белой бумаги. При более внимательном рассмотрении стало ясно, что это письмо, написанное русскими буквами, но по-русски не читаемое. Подошедший следователь долго чесал в затылке, решая включать или не включать обнаруженное письмо в протокол. В конечном итоге было принято решение вначале выяснить его содержание, а уже потом принять окончательное решение. Аккуратно собрав все обрывки документа, я поехал в Управление, где не торопясь, аккуратно их склеил. Полученную бумажную мозаику я показал переводчицам оперативно-технического отдела, но они прочитать её не смогли. Оставалась одна надежда - Анатолий Сергеевич Маслов. Этот офицер был определённой достопримечательностью Управления, поскольку знал невообразимое количество иностранных языков. Внимательно и с большим любопытством рассмотрев документ, после некоторого размышления, он изрёк, что письмо написано на одном из угро-финских наречий. Он не ручался за точность перевода, но передал примерный смысл написанного. Письмо носило явно бытовой характер. Каких-либо данных, указывающих на его отношение к расследуемому преступлению, из текста не усматривалось. Опять я "тянул пустышку", впоследствии я привык к тому, что для получения оперативно-значимой информации нужно было переработать огромное количество чернового материала.
После осмотра места происшествия начался так называемый "подворовый опрос" населения в поисках возможных свидетелей по делу. Почти полтора десятка сотрудников переходя из дома в дом в районе завода, опрашивали всех поголовно. Эта работа требовала определенного навыка, если вломиться в дом и начать задавать вопросы, то наверняка от тебя отделаются односложными ответами. Нужно было вежливо представиться, показать удостоверение, настроить собеседника на конструктивную беседу, а уж затем расспрашивать его о том, что он знает о пожаре и его причинах. Одновременно были ориентированы агентурные аппараты УКГБ и УВД на решение тех же вопросов. Эта работа дала свои результаты. Один из внутрикамерных агентов УВД сообщил, что находящийся в камере предварительного заключения "уголовник" хвастался перед сокамерниками своим участием в поджоге шпалопропитки. Его по договоренности с милицией выпустили под подписку о невыезде, а агент передал ему "маляву" своим "деловым корешам" на волю. Объект проверки явился по сообщенному адресу в одном из дачных поселков, где его ожидала легендированая криминальная группа. В неё вошел оперработник Лунин, и наш агент, в прошлом актер драматического театра, около семи лет провёдший в местах лишения свободы за общеуголовные преступления. Лунину специальной краской нанесли "авторитетные" в уголовном мире татуировки. Роль "пахана" выполнял агент. Дверь проверяемому открыл небритый, в грязной майке, с запахом перегара оперработник, взял записку и провел в комнату к "пахану". Тот сидел за грязным столом с недопитой бутылкой водки и бренчал на гитаре "блатные" мотивы. Выслушав гостя, выразили ему недоверие, а Лунин прямо заявил, что посетитель "стукачек" и его надо "мочить". Тот в доказательство начал рассказывать о совершенных им преступлениях, о барахле, наворованном и припрятанном на черный день. "Да что тут с ним базарить, он нам тут горбатого лепит, чтобы на перо не сесть!" Такая "жесткая" работа позволила раскрыть несколько уголовных преступлений совершенных проверяемым, но установила его полную непричастность к пожару.
Различных сигналов в отношении ЧП на шпалопропитке поступало множество. Мне запомнился такой эпизод работы по уголовному делу. В Управление пришел заявитель, таксист по профессии, который сообщил следующее. Накануне пожара он подвёз к конторе сгоревшего завода китайца с большим баулом в руках. По его мнению, тот вел себя подозрительно, всё время отмалчивался, вел себя нервозно. Проверку этой информации поручили мне. Я встретился с этим таксистом, попросил его привезти на то месту, где он высадил "китайца". К моему удивлению вместо того, чтобы привезти меня на шпалопропитку, заявитель высадил меня около деревообрабатывающего комбината, который располагался примерно в полутора километрах от сгоревшего завода. Я зашел в контору, обратившись в приемную, и выяснил, что в интересующее меня время к директору зашел командированный из Башкирии, татарин по национальности. Его приметы совпадали с приметами "китайца". Он был с вещами, поскольку надеялся поселиться в комбинатовской гостинице. На наш запрос по месту работы и жительства командировочного КГБ Башкирии ответило, что подтверждает факт его командировки в Конск, компрометирующих материалов на него не имелось. Вот такие метаморфозы претерпевает объективная реальность, отражаясь в сознании некоторых не всегда трезвых граждан.
Работа по делу была закончена только через полгода. Следствием было установлены факты грубых нарушений пожарной безопасности на заводе, данных об умышленном поджоге получено не было.
Когда по телевидению показывают фильм о каком-либо сверхталантливом следователе, который разоблачил серийного маньяка, пресек деятельность банды вымогателей, а то и лично задержал нескольких вооруженных преступников, уважаемый читатель, не верь! Это выдумки писателей, которые имеют весьма смутное представление о том, что по социально-значимым делам работают целые коллективы оперативных сотрудников, перелопачивая огромные массивы информации. Основная обязанность следователя закрепить добытые ими улики способами, предусмотренные уголовно-процессуальным кодексом. Следователь не бегает с пистолетом в руках, не задерживает преступников, не внедряется в преступные сообщества, это - хлеб оперативных работников.
И снова Управление тряхнуло. По коридору бегали озабоченные сотрудники контрразведки, снова допоздна горел свет в кабинетах, шифровальщики зачастили к начальнику нашей "конторы". Как потом выяснилось, сигнал пришел из маленькой гостиницы на окраине города. Источник сообщил, что модно одетая дама периодически снимает одноместный номер, через некоторое время к ней приходит, стараясь быть незамеченным, мужчина. Запершись в номере, ведут себя тихо, о чем-то беседуют, после чего мужчина также незаметно покидает номер. По гостиничным документам установили даму. Как оказалось, она являлась инженером режимного предприятия, имела 1 форму допуска к совершенно секретным работам и документам особой важности, участвовала в разработке и изготовлении перспективных видов вооружения. Год назад проверялась по сигналу о контакте, на одном из курортов Крыма с иностранным гражданином, подозреваемым в связях со спецслужбами противника. Даму взяли в активную агентурную разработку, один из номеров гостиницы оборудовали визуальным и слуховым контролем. Примерно через две недели разрабатываемая вновь снимает номер, естественно, ей был предложен тот, что был оборудован оперативной техникой. Позвонив из номера по телефону, назначила встречу какому-то мужчине. Пока устанавливали абонента, мужчина прокрался в номер, и показал такой класс сексуальной акробатики, что контролеры едва не зааплодировали. Тем временем, абонент был установлен, им оказался один из секретарей обкома КПСС. Доложили начальнику Управления, Сидоров К.М. распорядился: "Разработку прекратить, полученные материалы уничтожить!". В дальнейшем встречи наших голубков прекратились, а наш партийный шалунишка продолжал рвать глотку на партактивах области, говоря о воспитании советского человека в духе высокой нравственности.
В этот же период времени обком партии поручил Управлению разобраться с проблемой торговли ювелирными товарами. Партийные органы были завалены жалобами на отсутствие даже обручальных колец в единственном ювелирном магазине "Янтарь". По данным областного управления торговли необходимое количество товара этой номенклатуры регулярно поступало в магазин, но его не видели покупатели. В оперативную разработку была взята некая Селиванова - директор этого магазина. Первые же оперативно-технические мероприятия показали, что золото, за соответствующий процент, уходило в Среднюю Азию личным связям директора. Дождавшись приезда очередного курьера с юга, было принято решение об аресте фигурантов дела. Я и оперуполномоченный Лунин были задействованы в задержании сына директора, который осуществлял силовое прикрытие южанина. Как нам сообщили, этот человек был знаком с приемами рукопашного боя, отличался дерзким характером. Специальной санкцией прокурора нам было разрешено в случае необходимости применить наручники. Да, да, уважаемый читатель, наручники правоохранительными органами при так называемом "тоталитарном режиме" применялись только в крайнем случае, и только с санкции прокурора. В наше время показывают задержание хлипкого взяточника, который и сопротивления то не оказывает, и смотреть страшно. Трое здоровенных мужиков в масках, с автоматами, крутят ему руки, укладывают на землю, заламывая руки, надевают наручники, если бы это был террорист, грабитель, убийца такое задержание было бы оправданным. Кто дал право на такие унижения гражданина России, вина которого ещё не доказана?! А самое страшное, всё это безобразие показывают по телевизору, на это смотрят многочисленные уполномоченные и неуполномоченные никем по правам человека, прокуроры, судьи и никаких мер к защите прав гражданина не принимают, это стало привычной нормой.
Задержание сына Селивановой прошло без проблем, не смотря на особенности его характера, и наручники не понадобились. Мы подошли к нему в аэропорту, где было много пассажиров и встречающих. Лунин предъявил удостоверение и объявил ему о задержании. Я занял позицию сбоку и немного сзади задерживаемого, и был готов к подавлению возможного сопротивления, нас страховали сотрудники наружного наблюдения. "Сейчас мы вместе с вами пройдём к машине, по пути ни с кем не разговаривать, не кричать, не привлекать к себе внимание окружающих, в противном случае вы об этом пожалеете!" Лунин говорил тихо, спокойно, глядя в глаза задержанному. Около машины мы убедились, что у него нет оружия, и до Управления доехали без ненужных эмоций.
Впоследствии уголовное дело было рассмотрено областным судом, директор магазина "Янтарь" и узбекский подельник были приговорены к значительным срокам лишения свободы. Работа по делу выявила многочисленные связи преступницы с ответственными работниками партийно-советских органов, которые пользовались её услугами, а сами в свою очередь предпринимали попытки затруднить следствие. Такая информация докладывалась первым руководителям области. Как оказалось, это была только верхушка айсберга. Среди жителей города давно ходили слухи о том, что председатель горисполкома Калаба Герш Моисеевич (в миру Геннадий Михайлович) злоупотребляет служебным положением. Раздает квартиры своим знакомым и любовницам, занимается хищением государственных средств, берет взятки, спекулирует дефицитными товарами. Слухов было много, и разобраться, где - правда, а где - навет было сложно. Первый секретарь обкома партии Лихачев поручил члену бюро обкома КПСС Сидорову Киму Михайловичу разобраться в этой ситуации, а сам отбыл за пределы области в отпуск. Управление начало активную разработку наиболее близких связей Калабы - Тютерева и Белокопытова. Первые же мероприятия подтвердили обоснованность слухов. Было возбуждено уголовное дело по фактам злоупотребления служебным положением в отношении председателя горисполкома и его "шестерок", работников городской администрации. Названные лица были взяты под стражу, по месту их жительства были проведены обыски. Дело вел опытный следователь, фронтовик, подполковник Челноков Константин Павлович, в различных мероприятиях был задействован практически весь оперсостав Управления. Я участвовал в обыске квартиры Белокопытова. Скромный труженик исполкома, ещё очень молодой человек, с окладом в двести рублей по меркам того времени жил "кучеряво". Дом был полной чашей: мебельные гарнитуры, дефицитный хрусталь, легковой автомобиль, вместительная дача. За месяц работы по делу была получена такая доказательная база, что хватило бы посадить подследственных на длительные сроки лишения свободы. Снова всплыла куча партийно-советских функционеров, которых успел "замазать" Калаба. Назревал крупный скандал, и эти функционеры толпами пытались попасть на приём к начальнику Управления. Однако из отпуска вернулся Лихачев, результаты работы его неприятно поразили. По видимому он предполагал, что в горисполкоме творятся грязные делишки, но чтобы в таком масштабе... Он быстро представил себе последствия гласного рассмотрения этого дела в суде. ЦК партии такие новости из области ему не простит. Последовало распоряжение: "Уголовное дело возбуждено по статьям УК РСФСР не отнесенным к компетенции органов КГБ, передайте дело для дальнейшего производства в областную прокуратуру". Прокуратура "мусолила" это дело почти год, от переданных материалов загадочным образом не осталось и третьей части. Наконец дело поступило в суд. Обвиняемые отделались условными мерами наказания, материалы на Калабу были выделены в отдельное производство и он был оправдан. В прежней должности его не восстановили, а назначили директором госбанка. Острословы шутили: "В Конске появились новые консервы "Калаба в банке"". Учитывая негативное общественное мнение, вызванное таким циничным нарушением законов, через месяц Калабу спрятали на севере в одной из нефтяных организаций, назначив инженером по снабжению.
В адрес подполковника Челнокова К.П. судом было вынесено частное определение за "факты нарушения соцзаконности при ведении следственных действий". В чем состояли эти нарушения, суд не указал. Константин Павлович пытался жаловаться, но эти попытки были непродуктивны. Ким Михайлович не защитил своего подчиненного, не смог или не захотел, я не знаю. В конечном итоге наш начальник тоже пришел из партийного аппарата, а у них, наверно, были другие представления о чести. Мой армейский командир говорил: "Может в будущем, ты станешь начальником, у тебя будут подчиненные. Если их накажут через твою голову, а ты их не защитишь, значит - ты плохой командир!" В русской и советской армиях хороших командиров всегда считали отцами и называли "батьками"", потому, что к подчиненным они относились как к собственным детям.
Подполковник Челноков подал рапорт о своей отставке, и, выйдя на пенсию, долго не прожил. Так его "отблагодарили" за профессионализм и честное исполнение служебного долга. Наше государство частенько жалует тех, кто не утруждал себя на благо народа, и наоборот не отмечает тех, кто этого заслуживает. В 202 школе один из преподавателей рассказывал, что в г. Новосибирске долгое время проживал бывший начальник разведки партизанского отряда полковника Медведева, автора известной повести о партизанах "Сильные духом". В книге не ни одного слова об этом человеке, который, собственно, и организовывал все диверсии, террористические акты, а поскольку командир его недолюбливал, то и "не выпячивал" его заслуги. Зато о своих подвигах поведал всей стране. Забытый всеми желчный старик доживал свои дни в однокомнатной квартире не обремененный государственными наградами.
Меж тем служба продолжалась своим чередом. Как молодого сотрудника меня по необходимости привлекали для участия в траурных мероприятиях, в случае смерти кого-либо из ветеранов органов безопасности. Такова традиция: каждый офицер должен быть похоронен с воинскими почестями. В декабре 1977 года мы хоронили глубокого старика - старшего лейтенанта НКВД Козлова. Стоял страшный мороз, дополняемый сильным ветром. Ноги, обутые в хромовые сапоги, замерзли сразу же, щеки нужно было периодически растирать, чтобы не обморозить. Гроб с покойным несли по русскому обычаю на рушниках. Сапоги скользили, мы с большим трудом дошли до могилы, только чудом не уронив покойного. Пока прошел прощальный митинг, пока зарыли могилу неподатливой смерзшейся землёй, начало смеркаться. Мы быстро набились в теплый автобус, но радоваться теплу некоторым из нас удалось недолго. Родственники попросили организатора похорон выделить несколько офицеров для участия в поминальном обеде. Назначили пять человек, в число "счастливчиков" попал и я. Сыновья Козлова были крепкие мужики из рабочих. Чувствовалось, что это люди основательные, хозяйственные и стол, который они накрыли в своей квартире, отличался простотой и изобилием. Огромные котлеты, источающие умопомрачительный запах, пельмени, уха из стерляди, блины с пылу - с жару, обо всём не рассказать. С голодухи, а мы практически целый день не кушали, увидя это великолепие, мы чуть не проглотили собственные языки. Водку в этой семье пили так же обильно и основательно из граненых стаканов, наполняемых до краёв. После третьего стакана мы поняли, что нам надо уходить, в противном случае мы заночуем у хозяев. Инициативу взял на себя Модест Медынский, сотрудник 5 отдела. Поднявшись и по обыкновению покраснев "как маков цвет" он произнес феноменальную по выразительности фразу: "Ну, хозяева дорогие, мы вас проздравили (он так сказал), и нам пора домой". Понял, что оговорился, покраснел ещё больше, извинился, что мы вынуждены уйти, и выскочил из-за стола. По дороге домой мы постоянно повторяли эту фразу, высмеивая нашего Цицерона, доводя его до "белого каления".
В дни проведения в областном центре партийно-хозяйственных активов, приезда в город первых лиц государства оперативный состав Управления привлекался для охранных мероприятий. Это на день-два отрывало от оперативной работы. Во время проведения одного из таких мероприятий я, улучив минутку, намеревался купить недавно опубликованную книгу Л.И.Брежнева "Малая земля", поскольку в Управлении планировалось проведение конференции по этому произведению. Неожиданно ко мне подошел сотрудник 5 отдела Павел Прохорович Коломийцев. Увидя в моих руках плод творчества Генерального секретаря ЦК КПСС, безапелляционно заявил: "Да не покупай ты это барахло, такого рода книжками скоро доменные печи растапливать будут!" Я похолодел: "Опять проверяют!", но если бы я знал Павла Прохоровича получше, мне бы не пришла в голову такая глупость. Мой собеседник сказал то, что думал, уже тогда большинство сотрудников КГБ понимали, что страна находится в тупике и "реальный социализм" должен быть серьёзно реформирован.
Управление как живой организм, постоянно меняло свой состав, уходили одни, приходили другие. По достижению предельного возраста ушел в отставку "дядя Кеша", на его место был назначен Петриченко Николай Иванович. Отец хорошо знал его, принимал у него отделение, когда Петриченко назначили в отдел контрразведки. Он был старательным оперативным сотрудником, неплохим начальником отделения, но став начальником отдела ограничил свою оперативную работу правкой грамматических ошибок в чужих документах и их докладом руководству Управления. В силу конспирации в Управлении можно было работать с коллегой в одном кабинете, но не знать какими оперативными вопросами он занимается и каких результатов добивается. Эта особенность оперативной деятельности позволяла начальникам произвольно оценивать результаты деятельности сотрудников. Петриченко пользовался этим методом в полной мере, собственных оперативных идей у него не было, чужие идеи он поддерживал, если они исходили от его любимчиков. Применяя закон Питера можно было с уверенностью утверждать, что он достиг уровня некомпетентности, ярко демонстрировал "синдром остановки", заменяя работу на результат бюрократической акробатикой. Основной мыслью, с которой он делился, выступая на партийных собраниях, была критика оперативных сотрудников "которые составляют документы не так, как это рекомендует руководство". Дело дошло до того, что назначенный в его отдел начальником отделения Лунин прямо заявил: "Вы, Николай Иванович, если не работаете, то другим работать не мешайте!". Как и следовало ожидать, после такой критики Лунин недолго проработал в отделе.
Умерли Бородин В.В. зам. начальника Управления по кадрам и совсем молодой сотрудник Сергей Левитский, обе смерти были неожиданными и поэтому тяжело переживались коллективом. Тяжело заболел и был комиссован по болезни перспективный сотрудник Билых Анатолий Андреевич. Постоянное психологическое и физическое напряжение давали о себе знать. Все эти сотрудники чувствовали недомогание, но не позволяли себе уйти на больничный, ограничиваясь самолечением, поскольку служебный долг для них был выше собственного здоровья. Вместо Бородина был принят инструктор обкома партии Молодков, которому сразу же присвоили звание майора. Этот сорокалетний общительный человек, был хорошим охотником. Как потом оказалось, это было самым сильным его качеством. Бывший партийный функционер активно решал только собственные проблемы. В этом я убедился лично, когда попросил этого деятеля оказать помощь в решении вопроса с детскими яслями для моей дочери, которой исполнилось два года, и жене нужно было выходить на работу. Второй вопрос возник по квартире. Двухкомнатную квартиру отца занимала моя семья из трёх человек и семья моей сестры, у которой было уже два ребёнка. Я обратился с просьбой рассмотреть вопрос об улучшении моих жилищных условий. Оба вопроса были выслушаны, и даны отрицательные ответы. Несколько лет ему удавалось обманывать руководство Управления, скрывая свою полную некомпетентность, в конце концов, его перевели на должность заместителя начальника отдела. Проку от него было мало и там, а после того, как он заснул на контрольной явке, а оперработник написал на него рапорт, его по тихому отправили на незаслуженную пенсию.
Вопрос с яслями для дочери я решил самостоятельно, обратившись к Фрейдину Л.С. за помощью. Он был уже на пенсии, но этот прекрасный старик просто не мог отказать человеку, нуждающемуся в его участии. Он позвонил своему приемнику: "Ну, как трудишься. Обещал звонить, советоваться, но не звонишь. Да ладно, не оправдывайся, лучше помоги хорошему человеку, место в яслях нужно". Через два дня дочка была устроена. Однако в отношении жилищных условий, не было ни каких вариантов, поскольку я жил в квартире, принадлежащей Управлению, а выгнать из дома сестру я не мог.
Для замены выбывших было принято несколько молодых сотрудников, среди которых попадались интересные фигуры. Лейтенант Евгений Балов был принят после успешного окончания политехнического института. Большой поклонник каратэ, он стал популярным не тогда, когда на спор гнул ударом кулака дверки сейфов, а когда начал подписывать свои документы "Е.Балов". После того, как истинный смысл написанного дошел до автора, первая буква из подписи исчезла. Надо признать, что он отличался хорошим чувством юмора, что всегда ценилось в нашем коллективе. Однажды, узнав, что его сосед по кабинету Чернявский по ряду причин задержал исполнение запроса из Новосибирска, позвонил по оперативной связи и, представившись начальником отдела УКГБ по Новосибирской области, строго отчитал исполнителя документа. На следующий день это стало известно, весь отдел смеялся над незадачливым Чернявским, легко попавшимся на розыгрыш. История получила продолжение после того, как настоящий начальник отдела позвонил из Новосибирска. Выслушав претензии собеседника с торжествующей улыбкой, Чернявский "послал" его туда, куда Макар телят не гонял, приняв звонок за очередной розыгрыш. Шутки продолжились на следующий день у начальника Управления, которому пожаловался Новосибирский абонент, но их содержание до общественности не дошло.
Чувством юмора были щедро награждены многие мои сослуживцы и даже, страшно сказать, начальник Управления. Это стало очевидно после одного серьёзного происшествия. Один из сотрудников, отрабатывая в кабинете устойчивость руки при прицеливании из пистолета, дважды по неосторожности выстрелил, пули, к счастью, попали в стену. Тут, как водится, набежало начальство, пришел и генерал. Подошел к стене, измерил пальцами расстояние между пулевыми отверстиями, укоризненно покачал головой и изрёк: "Разбросал!".
Весной 1978 года случилось происшествие потрясшее город своим дерзким цинизмом - у директора режимного предприятия был похищен двенадцатилетний сын. Родителям было направлено письмо с предложением выкупа, и с угрозой расправиться с сыном в случае обращения в правоохранительные органы. Если они согласны на выкуп, родители должны были разбить банку с синей масляной краской на площадке перед кинотеатром имени Горького. Банка была разбита, но на связь, как это было указано в письме, никто не вышел. Наверно излишне говорить о том, что милиции и КГБ была поставлена задача - найти похитителей во чтобы то ни стало. Мне было поручено проверить на причастность к похищению ребенка двух неизвестных, которые обращались на кафедру общей химии университета с вопросом об изготовлении очков, с помощью которых можно было видеть у себя за спиной. Такая просьба вызвала у доверенного справедливые подозрения. Первым делом я встретился с источником полученной информации. Как выяснилось, на кафедру приходил одноклассник сотрудника кафедры, вторым был, судя по акценту, уроженец Кавказа. О цели изготовления специальных очков они не говорили. Узнав фамилию и имя первого из неизвестных, я выяснил, что он работает на манометровом заводе, женат, занимает с семьёй двухкомнатную квартиру, в настоящее время находится в очередном отпуске. Сотрудники наружного наблюдения выяснили, что неделю назад у него гостил какой-то друг, грузин по национальности. Прослушиванием квартирного телефона проверяемого было установлено, что в настоящее время он "калымит" в бригаде, которая строит восьми квартирный дом в районе академгородка. Дальнейшая разработка подозреваемых без опытного агента была невозможна. Из имеющихся у меня на связи источников был выбран секретный сотрудник "Старков", имеющий опыт работы в строительных бригадах. Источник, на своём автомобиле подъехал к стройке, подошел к бригадиру и предложил свои услуги в качестве каменщика, сославшись на острую нужду в денежных средствах. Два дня работы в строительной бригаде позволили ему выяснить, что проверяемые к похищению ребёнка никакого отношения не имеют. К этому времени мальчишка убежал от похитителей, которые держали его в лесной землянке. Злодеев нашли только через полгода, поскольку они спешно выехали за пределы области и скрывались у своих дальних родственников, но я к этому отношения уже не имел.
Летом 1978 года мне было присвоено звание "капитан". Вручая погоны с четырьмя звездочками, Никита Алексеевич с большой долей сарказма назвал меня "космонавтом", видимо намекая на то, что очередное звание я получил, по его мнению, неоправданно быстро. Сам он отхватил при зачислении погоны подполковника, и считал это вполне справедливым.
Как-то начальник отдела, встретив меня в курительной комнате, между прочим, спросил, как я отношусь к службе в разведке. В разведку, а точнее в школу подготовки разведчиков, направляли молодых сотрудников, положительно зарекомендовавших себя на оперативной работе. Об этом мечтали вся молодёжь Управления, поскольку служба в разведке считалась очень престижной. Выслушав моё восторженное мнение, он распорядился зайти в отделение кадров и взять направление в поликлинику для прохождения медицинской комиссии мной и моей женой на предмет возможности работы в условиях "сухого и жаркого климата". На здоровье в то время мы не жаловались и с лёгкостью прошли комиссию. Спустя две недели меня неожиданно вызвали к заместителю начальника Управления по кадрам. Я обрадовался: "Наверное, для заполнения документов, необходимых направляемому на Высшие курсы разведки". В кабинете Молодкова уже сидел за приставным столом заместитель начальника нашего отдела Селявин. В начале беседы они пригласили меня присесть, затем без лишних реверансов объявили, что направление меня в разведшколу откладывается на год. "Дело в том, что в отзывах на вас, многие сотрудники указали ряд ваших недостатков, которые требуют дополнительной воспитательной работы с вами, но их характер не исключает положительное решение этого вопроса в будущем". Дальше мне были зачитаны выдержки из отзывов сотрудников Управления обо мне. Чего тут только не было, я с интересом узнал, что "постоянно нахожусь в стрессовом, напряженном состоянии", "не имею друзей в Управлении", "допускаю элементы злоупотребления служебным положением", "порой агрессивен", "не проявляю достаточной заботы о своей семье" и ещё много не менее интересного. Вывалив на меня эту кучу анонимного (а мне не сообщили фамилии авторов) дерьма, оба с интересом уставились на меня, стараясь уловить мою реакцию. Слов нет, удар по моему самолюбию был нанесен сильный, но он не сломал меня, а только разозлил. Немного прейдя в себя, я поинтересовался: "А работу в контрразведке мне можно доверить, или я должен написать рапорт на увольнение из органов?". "Ну что ты, Саша, ты нас не правильно понял, во всех отзывах сделан однозначный вывод о том, что ты достоин служить в разведке!". "Как же можно доверить службу в Первом Главном Управлении сотруднику, который "злоупотребляет служебным положением"?! Кстати, в этом отзыве написано, каким образом и при каких обстоятельствах я злоупотреблял?" "Не принимай всё так близко к сердцу, этот отзыв не слишком объективен, через год, мы тебе обещаем, ты поедешь в школу!". Так вот в чем дело, брали заведомо необъективные отзывы, значит, не хотели решать вопрос объективно, а по этому и сейчас врут! Вот и результат моего памятного отказа "батрачить" на Селявина. "Нет, Василий Петрович, недостатки есть недостатки, и их в моём возрасте исправить трудно. Мою кандидатуру на работу по первой линии я прошу больше не рассматривать, разрешите идти?". Из кабинета я вышел как пьяный. Это было крушение всех моих надежд, обида душила, нужно было на что-либо решаться. Работать с людьми, которые были такого низкого мнения обо мне, я не смогу. В коридоре мне встретился недавно назначенный начальником "самого северного" райотделения майор Колеров. Перебросившись с ним парой ничего не значащих фраз, я поинтересовался, имеются ли в его отделении вакансии. Он ответил утвердительно, я попросил при назначении нового сотрудника на должность иметь в виду меня. И тут завертелось, поскольку добровольцев служить в райаппаратах, мягко говоря, было не много! Утром меня снова вызвал к себе майор Молодков и поинтересовался, имею ли я желание послужить на севере нашей области. Поскольку я уже всё решил для себя, я ответил, что такое желание у меня есть. После обеда меня вызвал начальник отделения. "Я слышал у тебя проблемы с направлением в разведшколу? Не бери в голову, эти два чудака намудили и ещё получат пинка из Центра за срыв подбора кадров для разведывательной работы. Кстати, говорят, ты на Север просишься?". Я ответил утвердительно, не вдаваясь в мотивы принятия такого решения, наверняка зная, что они будут "за глаза" осмеяны. "Ну, пока ещё не поздно переменить это решение, если хочешь, я решу этот вопрос у Кима!". Выслушав с явным раздражением мой отказ, закончил нашу беседу следующим: "Я вложил в тебя столько сил и времени, а как только ты начал кое-что соображать в нашей работе бежишь из отделения?! Я тебе это ещё припомню!". Отвечать на это я не стал, поскольку уже ничего не боялся. Вечером я зашел к начальнику следственного отделения доложить материалы сигнала в отношении одного научного сотрудника университета и Константин Павлович (он тогда ещё работал) поинтересовался: "Зачем ты переводишься на Север? Работа в Управлении даёт гораздо больше возможности для профессионального и карьерного роста. На мой взгляд, ты - перспективный офицер. Кадры допускают ошибку, я могу легко это исправить, переговорив с начальником Управления!". Я не стал "грузить" уважаемого человека своими проблемами, и, поблагодарив за теплые слова, сказал, что ничего менять не надо. А на утро меня уже ждал товарищ Селявин. С ласковой улыбкой на лице, он пригласил садиться, предложил стакан чаю и неторопливо начал агитацию. "Ты напрасно обиделся, твоя служба идет хорошо, руководство тобой довольно, а работа на Севере тебе ничего не даст в плане профессионального роста. Скажу больше, мне интересно с тобой работать, у тебя не стандартный подход к делу..." и так далее. Он напрасно тратил время, я ему уже не верил, молча слушал, а когда начальник закончил свою, как ему казалось, убедительную речь, ответил, что ни к кому претензий не имею, хочу поработать на участке, где мне будет предоставлено больше самостоятельности в принятии решений.
Запомнилась ещё одна интересная беседа, состоявшаяся с сотрудником 5 отдела майором Колесником, с которым мы раньше совместно работали по одному из сигналов. Видимо на моём лице было написана вселенская скорбь или просто до него как - то дошли слухи о моём "обломе". Так или иначе, он по собственной инициативе начал убеждать меня "не лезть в разведку". "Это только кажется, что там полный порядок, а там сплошной блат. Мальчик из хорошей московской семьи поедет в Западную Европу, сядет под надёжную "крышу" с дипломатическим иммунитетом, его не будет бить "наружка". Он будет шляться по местным кабакам и отчитываться о работе с якобы перспективным на вербовку иностранцем. А таких, как мы, посылают без дипломатического прикрытия в страны Азии или Африки со сложной оперативной обстановкой, где могут и голову оторвать". Я горячо спорил, поскольку не мог в это поверить. Спустя много лет, уже работая начальником территориальной разведточки, я, постоянно общаясь с сотрудниками СВР, неоднократно убеждался в правоте слов Колесника. Московская "блатата из хороших семей" жила в разведке припеваючи, а "черная кость" на них пахала. Стоило, кому - нибудь добыть хорошие материалы, как резидент часть добытого относил на личный счет "блатного", ведь он обещал его "папе пособить сыночку". Сколько лет прошло, а "Горе от ума" по прежнему актуально - "ну как не порадеть родному человечку". И жаловаться бесполезно, тебя в первую очередь и отзовут из заграничной командировки, "чтобы знал своё место".
Я усиленно готовил дела к передаче, надо было написать кучу документов, подшить, сделать необходимые отметки в секретариате о приобщении секретных документов. Накануне было принято решение о назначении меня старшим оперуполномоченным Тихоновского райотделения УКГБ (меня перевели с повышением в должности). Накануне я встречался с его начальником подполковником Губиным Павлом Ильичем. Это был опытный сотрудник, начинавший службу сержантом в подразделении наружного наблюдения. Заочно окончил институт и был переведен в оперативный отдел. Больше всего его интересовало моё настроение, с желанием ли я еду служить на север. Я постарался его убедить, что еду по собственному желанию в надежде получит большую самостоятельность в оперативной работе. "Ну, с этим у тебя проблем не будет, твоё место работы - один из кабинетов Подгорненского райотдела милиции, то есть сидеть от меня ты будешь на расстоянии ста километров. В оперативном обслуживании будут два района области, общей площадью 26 тысяч квадратных километров с населением 28 тысяч человек. Самая большая проблема - транспорт, в отделении всего одна машина на трёх оперативных работников, а трамваев нет, и метро пока не построили. Придётся кататься на попутных. Основное направление работы - наблюдение за лицами, отбывающих дополнительное наказание в виде ссылки за совершение особо опасных государственных преступлений".
Перед тем, как подписать приказ о моём назначении, Ким Михайлович провёл со мной беседу. Крепко пожав руку, он без обиняков заявил, что посылает меня не в ссылку, а на самостоятельный участок работы, поскольку работать придётся в отрыве от чекистского коллектива.
Выражение "самостоятельный участок работы" стал крылатым в Управлении после того, как один из "комсомольцев", услышав об открывшейся вакансии должности начальника отделения, попросился у начальника Управления на "самостоятельную работу". Он рассчитывал, что его назначат на эту должность, поскольку он "набрался необходимого оперативного опыта". На следующий день проситель был назначен в прежней должности в самый северный район области, наглый карьеризм Ким Михайлович не оставлял без оценки.
"Твёрдо запомни, ты - наш полпред в районе, от первых секретарей райкомов партии у нас тайн нет, за исключением фамилий твоих источников, да они об этом у тебя и не спросят. Ты обязан периодически докладывать им оперативную обстановку. Научись правильно строить взаимоотношения с советскими и правоохранительными органами, будь требователен к себе, там погонять не кому, легко распуститься. В районе все на виду, сказал даме комплимент, скажут "по бабам бегает". Твоего предшественника пришлось переводить на новое место работы - любовницу завел. Такого мы позволить себе не можем, нам люди должны верить, а если ты обманываешь самого близкого человека - жену, кто ж тебе поверит, а без связи с народом, мы ничто! Тебе всё это кажется прописными истинами, но на севере тебе о их никто не напомнит. Удачи и успехов!"
Самостоятельная работа
Местное население вверенных мне районов я решил сразу же покорить изящностью манер и изысканностью костюмов. Надев лучший свой летний наряд с белыми брюками, обув новые летние туфли, в один из дней начала лета я сел в автобус "Конск - Тихоново". Выйдя на конечной станции, я оказался посреди грязной лужи, украшавшей площадь перед автовокзалом. Мимо проходило небольшое стадо коров, которые с удивлением рассматривали меня и мой наряд своими персидскими глазами. В луже стояла убогая стела с плакатом на самом верху "Нет фашизму" и сжатым кулаком. Насколько мне было известно, фашистских проявлений среди местного населения не фиксировалось и кому грозили сжатым кулаком, было не понятно. Относить эту угрозу на свой счет я тоже не стал. Никаких сомнений - это было точно не Рио -де - Жанейро. Подвернув свои элегантные брюки, не оцененные по достоинству аборигенами, я пошлёпал по грязному тротуару к милиции. В пути мои манеры тоже были серьёзно скомпрометированы непечатными выражениями, которые я допустил, неосторожно наступив на коровью "мину". Одним словом мой дебют явно не удался!
Жалкое строение, которое занимал райотдел милиции, представляло собой барак, построенный по видимому, ещё до великого потопа. Небольшой кабинет, разделенныё фанерной перегородкой на две части занимал начальник отделения и секретарь. Павел Ильич, снисходительно рассматривая мой костюм, посоветовал одеваться скромнее, чтобы не привлекать излишнее внимание окружающих, и познакомил меня с секретарём отделения - Булыкиной Лилией Николаевной, женщиной средних лет с добрым лицом. "После обеда нас ждёт первый секретарь Подгорненского райкома Григорьев, надо торопиться". Новый УАЗ за два часа тряски по дороге "улучшенного типа" (обычной грунтовке, слегка посыпанной гравием), доставил нас в с. Подгорное, районный центр одного из северных районов области. Село мне понравилось, компактно расположенное на берегу живописной речки Чая, почти полностью пряталось за цветущими черёмухами, которые источали чарующий запах. Оставив машину во дворе милиции, мы по аккуратным деревянным тротуарам прошли к зданию райкома партии. Тщательно вымыли свою обувь в детском корыте с помощью тряпок, прикреплённых к полуметровым палочкам (точно такие же приспособления стояли у крыльца каждого государственного учреждения посёлка). Первый секретарь райкома Григорьев Иван Фёдорович, маштаковатый мужичок с легкими оспинами на простом лице, встретил нас сдержанно - настороженно, но вежливо. "Квартиру мы за вами сохранили, хотя желающих занять её было много, ключ от квартиры вам занесут, кабинет тоже в целости и сохранности. Жаль, что не располагаете автомобилем, без него будет трудно". На том и расстались. Выходя из здания райкома, Павел Ильич коротко охарактеризовал секретаря райкома: "Мужик прямой, честный, с ним у тебя проблем не будет, но в прошлом его родители были репрессированы, так что большой любви он к нам не испытывает". Это постоянное чувство "без вины виноватого" за грехи наших предшественников испытывали практически все сотрудники КГБ.
Кабинет уполномоченного УКГБ, находился на втором этаже двухэтажного здания милиции. Просторное помещение с большим окном было снабжено необходимой мебелью, включая металлический шкаф для документов. Неожиданно зашел небольшого роста подполковник милиции, который радушно поздоровался с Павлом Ильичем и, обращаясь ко мне, представился: "Начальник отдела Стародубцев Михаил Игнатьевич". Обменявшись несколькими дежурными фразами обычной вежливости, ушел по своим делам. Мы составили небольшой акт о приеме - передачи секретных дел и документов, после чего мой начальник, пожелав мне удачи, отбыл домой.
Изучение оперативной обстановки я начал с дел оперативного учета. Их было пять, по числу лиц, отбывающих ссылку в районе за совершение особо опасных государственных преступлений. Два тома дела на Заливакина Бориса Борисовича, вызвали у меня досаду и недоумение. Этого человека сделало изменником Родины само государство. Судите сами, студент второго курса Ленинградского университета неожиданно уверовал в Бога и захотел посвятить свою жизнь служению в церкви. Однако, в поступлении в духовную семинарию ему было отказано по той причине, что он является комсомольцем. Тогда он решил получить духовное образование за границей, но в выезде на учебу ему было отказано. Он начал заниматься самообразованием, одновременно помогая своему брату-священнику служить в церкви. Сдачу экзаменов экстерном за курс духовной семинарии ему тоже не позволили. Будучи человеком последовательным он в районе г. Ужгорода, попытался перейти государственную границу СССР, где и был задержан пограничниками. Уголовное дело в отношении Бориса Борисовича было возбуждено по признакам "незаконного перехода границы", ему грозило от силы 2-3 года лишения свободы. Однако, участвуя в судебном заседании, по - видимому, находясь в озлоблённом состоянии после пережитого, заявил, что ненавидит советскую власть. Судья не стал утруждать себя выяснением истинной цели и умысла попытки перехода границы, отреагировал мгновенно - переквалифицировал дело обвиняемого на "Измену Родине в форме бегства за границу" и приговорил его к 8 годам лишения свободы и 5 годам ссылки. Отбывая основную меру наказания в Скальнинском ИТУ, близко сошелся с "кадровыми" диссидентами Даниэлем и Синявским (сейчас имена этих окололитературных мосек давно забыты), участвовал в организуемых ими голодовках, забастовках и других акциях, неоднократно нарушал существующий режим исправительного учреждения. В наказание на несколько месяцев помещался во Владимирскую тюрьму, характеризовался озлобленным, не идущим ни на какие контакты с администрацией, человеком. Местом ссылки ему было определено с. Гришкино Подгорненского района. Мой предшественник пытался установить с ним психологический контакт в целях оказания на него положительного влияния, однако это ему не удалось. Ситуация была осложнена тем, что западные "радетели" из различных неправительственных организаций, существующих за государственный счет, неоднократно посвящали ему радиопередачи, направляли посылки материальной помощи. Учитывая приверженность Заливакина Б.Б. религии, наиболее перспективным направлением работы было оказание положительного влияния, используя имеющиеся оперативные позиции.
В самом райцентре отбывал ссылку украинский националист, бывший "районный проводник СБ ОУН" Гидзюк Владимир Ильич, участвовавший в составе батальона "Нахтигаль" в боевых действиях против Красной Армии, после его разгрома, перешел на нелегальное положение, активно боролся с Советской властью на территории Львовской области. Летом 1946 года с оружием в руках был захвачен в плен при проведении чекистско - войсковой операции. В ходе следствия дал некоторые полезные для следствия показания, что позволило ему избежать высшей меры наказания. Выйдя на свободу, вновь стал на преступный путь, занимался антисоветской агитацией и пропагандой, участвовал в распространении нелегально изданной националистической пропагандистской литературы. За совокупность совершенных преступлений вновь привлечен к уголовной ответственности и приговорен Львовским областным судом к 10 годам лишения свободы и 5 годам ссылки. Отбывая наказание в Скальнинском ИТУ, на путь исправления не встал, в совершенных преступлениях не раскаялся, однако прямых и дерзких нарушения лагерного режима не допускал. Характеризовался как человек скрытный, трусоватый, со слабо развитым интеллектом. Отбывая ссылку, устроился на работу в комбинат бытового обслуживания сапожником, трудовой дисциплины не нарушал, негативные проявления окружающими не фиксировались. В его адрес периодически поступали посылки материальной помощи из зарубежных антисоветских центров. Введенный в его изучение агент сообщал, что он своих националистических убеждений не изменил, с ненавистью относится к существующему общественному и государственному строю. На контакт с оперативным сотрудником пошел без сопротивления, однако держал себя неискренно, пытаясь убедить собеседника, что его судимости - ошибки молодости. Оказать на него положительное воздействие мне представлялось малоперспективным, я посчитал главным направлением работы по делу - предотвращение с его стороны негативных проявлений, для чего надо держать этого "борца за украинскую свободу" в постоянном напряжении, демонстрируя свою полную осведомлённость о его поведении.
В райцентре, кроме этого деятеля, отбывал ссылку "сексуал-демократ" Чумовский Виктор Петрович. Проживая в г. Керчи и являясь студентом местного политехнического института, увлекся прослушиванием западных подрывных радиостанций, распространял содержание их передач среди своего окружения, попытался создать из местной молодежи антисоветскую группу. Попав в поле зрения местных органов госбезопасности, был подвергнут профилактической беседе с вынесением официального предостережения, однако должных выводов не сделал. В ноябре 1970 года во время праздничной демонстрации распространил большое количество листовок, собственного авторства и изготовления, содержащих призывы к вооруженной борьбе с существующим общественным и государственным строем. Во время следствия вел себя дерзко, совершенное преступление не осудил, от дачи откровенных показаний по делу отказывался. Керченским областным судом был приговорен по статье 70 к 7 годам лишения свободы и 5 годам ссылки. Отбывая наказание в Дубравлаге, на путь исправления не встал, близко сошелся с другими лицами, осужденными за антисоветскую деятельность, участвовал в различных негативных акциях и групповых нарушениях режима. Вынашивал намерение стать агентом органов КГБ, чтобы быть в курсе их планов, намерений и эффективно оказывать им противодействие. Прибыв на ссылку, от контактов с сотрудником КГБ отказался, неоднократно нарушал режим административного надзора, обязательный для ссыльного, за что приговорен Подгорненским районным судом к 1 году лишения свободы. Условиями содержания вместе с уголовниками был подавлен, по возвращении из заключения проявил готовность к собеседованиям с оперативным сотрудником, нарушений режима более не допускал. Прозвище "сексуал-демократ" к нему приклеилось ещё во время учебы в институте, где за короткий срок он успел "обрюхатить" двух студенток, однако от отцовства категорически отказывался и материальную помощь матерям не оказывал. В ссылке его гениталии опять заработали как хорошо пристрелянный пулемет. За два года он успел сменить трёх любовниц, с одной из них вынужден был заключить законный брак, поскольку та ожидала от него ребёнка. Обладал хорошо подвешенным языком, был неплохо начитан, умело вел дискуссии на политические темы, однако был скорее рупором чужих враждебных идей, которых нахватался в Дубравлаге, чем генератором своих. Постоянной работы не имел, в силу неуживчивого характера и завышенной самооценки. Женой и ребенком дорожил, оперативным наблюдением был обеспечен. Дальнейшую работу по делу было намечено осуществлять в направлении оказания на него положительного воздействия и ограждения от негативного влияния антисоветски настроенных лиц, с которыми он поддерживал эпизодическую переписку.
Два других ссыльных были бывшими руководителями и активными проповедниками сект свидетелей Иеговы, так называемого "Рутерфордовского направления" (ещё существуют иеговисты-ильинцы, секта малочисленная, плохо организованная и большой общественной опасности не представляющая). Вероучение секты отличалось крайней нетерпимостью к существующей государственной власти, которая, по их мнению, была навязана народу дьяволом. Члены секты не участвовали в общественно-политических мероприятиях, не признавали государственных праздников, запрещали своим детям вступление в молодёжные политические организации и службу в армии, отказывались от наиболее радикальных форм медицинской помощи - хирургических операций и переливания крови. Группы сектантов по всему миру были организационно объединены и управлялись из единого Бруклинского центра. На территории страны сооружали подпольные типографии по тиражированию пропагандистской литературы и периодического журнала "Башня стражи". По существу это - международная политическая организация, управляемая гражданами США, требующая от своих членов определенных денежных взносов, отчета о своей деятельности по пропаганде Иеговистского вероучения. Кстати говоря, эта секта активно действует и сейчас, представители православной церкви пытаются оказывать ей противодействие, однако с тайными методами "косвенного подрыва" успешно бороться можно только оперативными средствами.
Первый из ссыльных - Олиференко Петр Иванович, 1922 года рождения, уроженец г. Симферополь, украинец, потомственный член секты, возглавлял вначале районное, а за тем областное объединения сектантов. В годы войны был арестован оккупационными властями и содержался в немецких концентрационных лагерях Веймар, Дахау, Бухенвальд. Возвратившись на родину после войны, в короткий срок восстановил численность секты, приобрел авторитет лучшего проповедника. За активную сектантскую деятельность был дважды судим по статье 70 УК УССР, последний раз в 1973 году и приговорен к 5 годам лишения свободы и 5 годам ссылки. Содержался в Скальнинском ИТУ и Дубравлаге, режима содержания не нарушал, конфликтов с администрацией не имел. Как человек, много повидавший в жизни, обладал определенным авторитетом среди осужденных. Оценивая строгость лагерного режима, отмечал, что "советские лагеря по сравнению с фашистскими кажутся санаториями". Не боялся никого и нечего, проповедовать продолжал и в лагере. Местом ссылки ему было определено с. Веселое, где он устроился разнорабочим местного лесопункта. Поскольку поведение местных рабочих (около 20 человек) полностью оправдывало название поселка (труженики пили через день), то всего за месяц Олеференко вырос до начальника лесопункта. Но местные жители проявили политическую бдительность (достойную лучшего применения) и направили анонимку в обком партии, где обвинили администрацию леспромхоза в политической близорукости. Партия поддержала местных пьяниц и сняла непьющего сектанта с руководящей должности. Он продолжал осторожно проповедовать и по месту ссылки, постепенно наживая себе недоброжелателей в лице группы православных старушек. В силу наличия этих религиозных разногласий организация непрерывного наблюдения за ним серьёзных трудностей не встречала. С оперработником он контактировал охотно, умело вел дискуссии на политические темы. Вспоминается эпизод, когда я заговорил о том, что государство тоже воспитывает своих граждан на тех же заповедях, что и верующие - "не убий", "не лжесвидетельствуй", "не прелюбодействуй" и так далее. Он отреагировал моментально, показывая на возвращающихся домой пьяных работяг, которые выписывали ногами немыслимые кренделя: "А вот и итог вашей воспитательной работы!".
Второй ссыльный Руссу Иван Иосифович, 1935 года рождения, уроженец Кишиневской области, молдаванин, был осужден за активную сектантскую деятельность в 1972 году к 10 годам лишения свободы и 5 годам ссылки. Этот ловец "человеческих душ" был полностью поглощен религией, отличался малообщительным характером, на контакт шел без сопротивления, но слушал только себя. В кругу сектантов считался теоретиком, постоянно что-то писал на молдавском языке, а когда в местах лишения свободы ему не дали бумаги, использовал в качестве пергамента собственные кальсоны и продолжал делать записи уже на них. На ссылку был определен в с. Чая, недалеко от райцентра, работал на местной молочно-товарной ферме скотником. Заведующий фермой не мог нарадоваться на этого рабочего, даже обращался к моему предшественнику с просьбой: "Если будут ещё ссыльные сектанты, вы их мне присылайте!". С прискорбием можно было констатировать, что районный рабочий класс трудовую конкуренцию с сектантами проигрывал с треском. Наверное, кто-нибудь из тех, кто прочтет эти строки, пожалеет "богомольцев" - за что же их убогих?! А вы представьте себе, что вся страна вступила в эту секту, армии нет - служить все отказываются, зато трудятся хорошо, а что ещё от рабов нужно. А командовать стали бы американские дядьки из Бруклинского центра! Кроме того, садили не всех, а самых активных проповедников, с тем, чтобы сдержать увеличение численности секты. Этого можно было бы достичь серьёзной целенаправленной пропагандой, но родная Коммунистическая партия слишком увлеклась строительством материально-технической базы коммунизма. Ведь заводы строить проще, чем воспитывать человека!
Делать из этих сектантов атеистов было нереально, но среди отечественных "свидетелей Иеговы" появились так называемые иеговисты-нейтралисты. Они отказались от Бруклинского руководства и распространения нелегально издаваемой "Башни стражи", и хотя в остальном их поведение не изменилось, это явление было признано оперативно выгодным. Задача стояла, во-первых - подвигнуть моих подопечных на позиции нейтралистов, а во-вторых - не дать им оставить после себя наследства в виде местных групп "Свидетелей Иеговы".
Уже вечером принесли ключи от квартиры из районного комхоза (так назывался местный ЖЭК), я перенес в неё свой чемодан с вещами и внимательно осмотрел мои хоромы. Квартира представляла собой две маленьких комнатки примерно по 10 метров, расположенных в двух уровнях, одна над другой, небольшой кухни, и микроскопической прихожей. Отдельно нужно рассказать об удобствах, все они (слив, вода и туалет) были на улице. В стенах зияли большие дыры, обои были ободраны, но мне эта конурка показалась раем. Жене квартира тоже понравилась, а двухлетнюю дочь мы на время отправили к тёще. Нужно было делать ремонт, а рассчитывать на комхоз было наивно. Походили по магазинам в надежде купить краску для окон, дверей и известь для стен. Не нашли ничего, а ознакомившись с перечнем товаров в продуктовых магазинах нам стало страшновато. На полках стояли пыльные трёхлитровые банки с маринованными кабачками, которые были законсервированы ещё до революции. Кроме этого товара, была соль, сахар, какие-то мухами засиженные пряники, ржавые банки каких-то консервов и водка. Продавщицы держали себя королевами в изгнании, разговаривали сквозь зубы: "Хлеб бывает только по утрам, нет, молоком мы не торгуем". Делать было нечего, я позвонил Григорьеву, он быстро понял суть моих проблем: "Я позвоню директору комхоза, обратитесь к нему, он найдет всё, что необходимо". Купив в комхозе известь и краску, мы с женой два дня прилежно приводили квартиру в порядок, заштукатурили дыры, побелили комнаты, вечером покрасили в синий цвет панели в кухне и коридоре, а белой эмалью окна и двери. Заночевали у меня в кабинете, чтобы не отравиться запахом краски. Придя утром домой, мы не могли налюбоваться затейливыми строчками синих узоров на белых подоконниках, как будто по ним гуляли голуби, но это были не птицы. Заделанные нами дыры в панелях на кухне появились вновь, что не оставляло сомнений - нашими соседями будут крысы. Я снова заделал дыры, заколотив их кровельным железом: "Но пасаран!". А ночью мы стали свидетелями того, что наши четвероногие художники не только умеют обращаться с красками, но и очень музыкальны. Обнаружив привычные ходы забитыми жестью, крысы начали азартно её прогрызать, издавая невообразимо пронзительный шум, отдаленно напоминающий марш "Мы - красные кавалеристы и про нас...". Мы были молоды, и эта музыка не помешала нашему здоровому крепкому сну.
Поскольку из имущества у нас была одна кровать, письменный стол, холодильник и телевизор, переезд не занял много времени. В верхней комнате поместили спальню, письменный стол и телевизор заполнили нижнюю комнату - гостиную, главной проблемой стала кухня. Поставив холодильник, я, как мне показалось, очень удачно использовал деревянные ящики, валявшиеся около магазина, из которых я соорудил кухонный стол и шкаф для посуды. Создавая слабую иллюзию санитарии и гигиены, покрыл их старыми газетами. Не успел я закончить свою работу и полюбоваться на её результаты, как в дверь постучался первый гость - сосед по дому. Это был мужчина средних лет с лицом тихого алкоголика, но я легкомысленно пренебрёг этой мелочью. Следуя традициям русского гостеприимства, достал бутылку водки, открыл какие-то консервы и предложил выпить за новоселье. К моему удивлению мой гость охмелел сразу же после первой рюмки и, жалостливо посмотрев на меня, с пьяной откровенностью ляпнул: "Я не знал, что ты такой бедный!" Видимо мои мебельные изыски не были им оценены по достоинству. Постучавшись, на кухню прошла женщина - жена пьянчужки, с укоризной посмотрев на меня, увела шатающегося гостя.
Наутро я снова знакомился с делами, с сотрудниками милиции. Заместитель начальника отдела по политической работе капитан Королёв доверительным шёпотом сообщил, что у него есть интересная информация для меня. Примерно через час привел в мой кабинет мужика в засаленной телогрейке, нездоровым цветом лица и пустыми глазами. Подбадриваемый замполитом, мужик поведал: "Я работаю на тракторе, вдруг слышу, как по радио - "Весна шлёт вам привет!" и замолчали". Всё ясно, спрашиваю: "Не просыхаете давно?", "Вторую неделю". После этого я убедительно попросил Королёва не заниматься выявлением шпионских каналов связи. Не успели уйти мои добровольные помощники, как в дверь снова постучали. В кабинет как-то боком просочился плюгавый мужичонка, неуловимо похожий на деда Щукаря. Внимательно осмотрев меня маленькими хитроватыми глазками, протянул руку мозолистой дощечкой и со значением произнёс: "Седло". Невольно подумалось: "Ну и денёк, ещё один хроник!". Спрашиваю: "Какое к черту седло, ты меня, что, дед, за конюха принял?". "Это я - Седло, агентурная кличка у меня такая, а зовут меня Сидельник Иван Петрович, а с пятидесятых годов ваш сотрудник. Мы тут столько пересадили, а потом и меня туда же. Узнал, что приехал новый сотрудник, какие будут поручения?". Это был так называемый архивный агент, который в силу преклонного возраста уже не мог быть использован. Видя такое рвение, я доверительно поведал собеседнику: "В ваших магазинах шаром покати, жрать нечего, перебиваемся с женой кашей, да рыбными консервами". Старичок понимающе мотнул головой и исчез, как растворился в воздухе. Утром следующего дня он снова постучал в кабинет, и заговорщицки прошептал: "Всё сделано, пошли". Выведя меня на милицейский двор, подошел к подводе, в которую была запряжена небольшая лошаденка. На подводе лежала огромная задняя говяжья ляжка, закрытая чистой холстиной. "Тебе на первое время хватит, потом ещё привезу. Только не подумай что-нибудь плохого, купил в совхозе, вот квитанция". Рассчитавшись за говядину с моим добрым помощником, я торжественно вручил её жене. Какое замечательное было время, купил кусок мяса и счастлив!
Мне не удалось установить, сколько, кого и за что "пересадил" этот человек, но я его не осуждал, если такое и было, ответственность несёт оперработник, который им руководил. Мне могут возразить - агент возможно обманывал сотрудника госбезопасности, придумывая преступления, которые репрессированными не совершались. Действительно, из архивных материалов мне было известно, что в 30-е годы с помощью какого-то агента была разоблачена "контрреволюционная диверсионная группа" из пяти жителей с. Подгорного, которые якобы взорвали железобетонный мост через реку Чая. Загвоздка состояла в том, что такого моста никогда не существовало. Что же это за оперработник, которого так легко обмануть, а скорее всего, своё сообщение источник писал под диктовку этого негодяя. Кроме того, любую оперативную информацию необходимо проверять, так же как и своих источников.
С Иваном Петровичем я долго поддерживал дружеские отношения, он много прожил, много повидал плохого и хорошего, но жизнь его не озлобила, не оскотинила. Он был человек с природным чувством юмора, который помогал выжить ему в самых сложных условиях. А ещё нас сблизила любовь к русской бане. Его дом стоял на высоком берегу, а под горой им была построена баня, которая топилась по - черному. Пар был жесточайший, выскочишь и прямо в реку с головой, кровь от перепада температур закипала в жилах. Как сладко это вспоминать и как давно это было!
Связь с районной агентурой я восстановил без проблем, воспользовавшись экстренными способами связи, что характеризовало моего предшественника - Клочкова Егора Егоровича, как серьёзного агентуриста. Надо было ехать в с. Бачар, райцентр второго района вверенного мне участка оперативного обслуживания. Между райцентрами, находящимися друг о друга на расстоянии 130 километров периодически курсировали маленькие юркие автобусы. Одним из них я воспользовался и без приключений доехал до нужного мне райцентра. Дорога была известного качества - "улучшенная", то есть обычная проселочная посыпанная сверху тонким слоем гравия. Поскольку дождей не было недели две, она находилась в приличном состоянии, мимо быстро мелькали посёлки: Варгатер, Веселое, Высокий Яр, Чемондаевка, Богатырёвка. Райцентр, в котором проживало 6 тысяч человек, произвел приятное впечатление: аккуратные деревянные тротуары, много зелени, тихо, опрятно. Поселившись в местной двухэтажной гостинице в центре села, первым делом пошел в райком партии. Зайдя в приёмную, представился пожилой секретарше, спросил примет ли меня Старовойтов Иван Петрович (первый секретарь Бачарского райкома партии). Иван Петрович встретил меня радушно, выйдя из-за стола. Это был человек примерно пятидесяти лет, небольшого роста, плотного телосложения. С большим участием поинтересовался, как я устроился на новом месте службы, не нужна ли мне какая-нибудь помощь. "Есть у нас одна проблема, сектанты зашевелились, так называемыми "святыми письма" замучили, поможете её решить?". Содержание пресловутых "святых писем" было хорошо известно, они не содержали призывов к свержению существующего общественного и государственного строя, однако принуждали получателя к распространению религиозного текста путем почти не скрываемой угрозы "кары небесной". В общем и целом это была не "наша тема", но отказать первому секретарю я не смог. Получив у него несколько экземпляров этих писем, я первым делом обратил внимание на почерк. Он относился к категории невыработанных, то есть привычные конфигурации написания букв, ещё не приобрели устойчивый характер. Такой почерк имеют либо мало пишущие люди, либо подростки. Я решил вначале проверить версию по подросткам. У моего предшественника был надежный доверенный - Поделякин Илья Григорьевич, местный сторожил, высокого роста фронтовик, награжденный многими орденами и медалями. Он длительное время работал учителем труда в средней школе, много времени отводил патриотическому воспитанию подрастающего поколения, и молодёжь райцентра знал как никто другой. Правда, относился к ней с большой долей скепсиса, показывая мне на худосочных парней, распивающих пиво с неизменными сигаретами в зубах, говорил: "Разве это - люди, это - кошки, им хороший мужик соплёй хребет перешибёт!"
Первоначально Клочков предполагал использовать его для наблюдения за ссыльным бандоуновцем Чайкой, который два года назад отбывал ссылку в с. Бачар. Рассказав доверенному о преступлениях ссыльного, он попросил присмотреть за ним. Поделякин без колебаний обещал помочь, а за тем произошло вот что. В райцентре праздновали день Победы, весь поселок собрался на площади, слово в числе других дали Илье Григорьевичу. Он начал свою речь с того памятного дня, когда в декабре 1941 года 200 молодых бачарцев, в том числе и его, выстроили на этой же площади. "Это были настоящие сибиряки, я - не маленького роста, но стоял в середине шеренги. А в конце войны в село вернулось только трое". И тут оратор увидел Чайку, который стоял в толпе народа и слушал выступающих, фронтовая ярость ослепила и вылилась в слова. "А среди нас присутствуют люди, которые стреляли в спину этим русским героям, а теперь пришли порадоваться, глядя на наши слёзы" - и ткнул пальцем в бандеровца. Народ отпрянул от того, как от прокаженного, но этого Поделякину было мало, и он продолжил. "Ты не думай, что мы всё забыли и простили, ты ходи, да оглядывайся, не ровен час, споткнёшься и голову разобьёшь!". Чайка выскочил из толпы как ошпаренный и долго обивал порог райотдела милиции с просьбой изменить ему место ссылки.
Показав письма Илье Григорьевичу, я надеялся, что он, может быть, узнает почерк, которым были исполнены "святые письма". Доверенный долго крутил письма в руках, отметил, что ему попадались аналогичные документы, но узнать почерк не смог. Он посоветовал обратиться к учителю литературы - "надежной женщине", которая длительное время работает в средней школе поселка. Я так и сделал, учительница без труда узнала почерк, и привела ко мне девочку - ученицу 7 класса. Она не стала запираться, рассказала, что аналогичное письмо ей подбросили в письменный ящик. Прочитав и испугавшись угрозы, перепивала его семь раз, как было указано в письме, и подбросила другим ребятам. Полученное ранее письмо она передала мне, которое тоже было исполнено учеником этой же школы. Тот тоже рассказал аналогичную историю. Получив от них объяснения, я пришел к выводу, что местные сектанты (истинно-православные христиане) к распространению "святых писем" отношения не имеют, а их появление в селе результат недостаточной атеистической пропаганды среди школьников, но это уже не моя сфера деятельности, о чем я и доложил Ивану Петровичу.
Как я уже отмечал, в райцентре была хорошая двухэтажная гостиница, которую можно было бы использовать для конспиративных встреч с оперативными источниками. Однако надо было убедиться в надёжности персонала. Там работало четыре женщины разного возраста. Одна из них вызвала у меня наибольший интерес. Ей было лет семьдесят, но выглядела она очень моложаво, аккуратно, со вкусом одевалась, держалась просто, но в то же время с каким-то врожденным чувством собственного достоинства. По оперативным данным она была сослана из Латвии перед войной. Запросив в архиве УВД на неё карточку ссыльной, я узнал, что эта пожилая дама - урожденная баронесса, жена бывшего министра обороны буржуазной Латвии. Однажды в гостинице остановились нефтяники, которые, решив скоротать время, сели за игру в преферанс. Их было трое, наша героиня попросилась в игру, на что получила высокомерный ответ: "Бабуля, мы очень уважаем старость, а поскольку играем на деньги в "классику с бомбами", боимся оставить вас без средств к существованию". Старушка, скромно потупив глазки, заверила их в своей полной кредитоспособности. Игра началась вечером, а закончилась только утром, когда нефтяники остались без копейки денег. "Как же так, мамаша?!". "Эх, сыночки, было время, когда я только и делала, что в карты играла!"
Постепенно вопросы быта были решены, мы с женой решили забрать дочку домой. В одном из северных поселков области у моего тестя, работника леспромхоза, был собственный дом-пятистенок и большое подворье. Соскучившись по дочери, поскольку не видели её почти три месяца, мы увидели наше трёхлетнее "маленькое счастье" стоящей у ведра с едой для поросят. Она с увлечением жулькала своими ручонками эту мешанину из вареного картофеля и комбикорма, время от времени пробуя её на вкус. На голове у неё была намотана сетка, обильно пропитанная дёгтем в качестве защиты от надоедливого гнуса. Ноги были обуты в детские сандалики, которые вследствие ходьбы по свежему навозу приобрели модную в то время платформу. Красивый румянец украшал её чумазые щечки, демонстрируя хорошее самочувствие ребёнка. Увидев нас, она немного смутилась, по-видимому, отвыкнув. Жена чуть не расплакалась от обиды - родная дочь не узнает. Но постепенно наш детёныш сменил свою сдержанность на заинтересованное общение и решил показать нам бабушкино хозяйство, или как она выразилась - "бабушкиных зверей". Деловито, как хозяйка, обходя двор она, строго прикрикнув на собаку, показала нам корову, поросят и гусей. Этот маленький человечек отличался очень сдержанным характером, и свои симпатии дарил очень экономно. Повидать правнучку пришла её прабабушка, седенькая сутулая беззубая старушка, в платочке, из - под которого выглядывали плохо причесанные волосы. Правнучка сидела на ступеньке крыльца и сосредоточенно рассматривала черного жука, ползающего у неё под ногами. Прабабушка подсела к ней, намереваясь завести легкую светскую беседу о разновидностях навозных жуков, но Анютка, посмотрев на нежданную соседку с подозрением, немедленно отодвинулась. "Что же ты от меня убегаешь, я твоя прабабушка, хотела поговорить" - с легкой досадой прошамкала старушка, на что сразу же получила ответ: "А ты не баба Яга?". Моя теща была в восторге, она была отмщена за притеснения со стороны свекрови, которые испытала в молодые годы. Мы тогда ещё не знали, что в нашей семье растёт прокурор.
Значительный объем времени занимала оперативная работа по розыску госпреступников военного периода времени. В то время существовал алфавитный список разыскиваемых с фотографиями (если таковые имелись) и кратким изложением биографических данных "героев". Поработав с документами в райвоенкомате, паспортном столе и райсобесе я выделил по специальной методике с десяток жителей района, в биографических данных которых усматривались некоторые признаки, характерные для скрывающихся госпреступников. В ходе методичной их проверки из Особого архива Главного архивного Управления прошел ответ на мой запрос в отношении жителя с. Высокий Яр Медведева Ильи Петровича. Из ответа усматривалось, что человек с такими же установочными данными в период 1943-45 годов служил на сержантской должности в дивизии СС "Силезия", личный состав которой формировался из лиц славянской национальности и причастен к расстрелам и истязаниям партизан и гражданского населения Югославии. К ответу была приложена фотография человека в эсэсовской форме. В биографических данных проверяемого было указано, что в 1942 году он попал в плен и содержался в концентрационном лагере на территории Югославии. Я запросил фильтрационное дело на военнопленного Медведева. В ходе проверки в фильтрационном пункте было установлено, что объект проверки не освобождался советскими войсками из лагеря, а сам вышел к ним в мае 1945 года. Данные о нахождении в концентрационном лагере получены с его слов. Проведя небольшую комбинацию, я добыл фотографию Медведева и с фотографией, полученной из ГАУ, направил на экспертизу. Сравнивая две фотографии, эксперт отметил их большое сходство, но однозначного вывода сделать не смог. В ходе проведенной, по моей просьбе, беседы военкомом, проверяемый, отвечая на вопросы относительно службы в армии и пребывании на территории Югославии, путался, ссылался на плохую память, проявлял непонятную нервозность. Поскольку предполагаемая преступная деятельность Медведева проходила за рубежом, без помощи спецслужб Югославии дальнейшая проверка была невозможна. Полученные результаты проверки я доложил начальнику 2 отдела. Он долго "чесал затылок", потом глубокомысленно изрёк, закатив для пущей важности глаза: "Это надо писать в Центр, неизвестно каким образом они это оценят". Одним словом "надо шевелиться, а лень". Поскольку объект проверки успел вступить в ряды Ленинской коммунистической партии, о результатах проверки я проинформировал первого секретаря Бачарского райкома КПСС, этим и ограничился.
Постепенно, исподволь, на мягких лапах в Сибирь пришла "золотая осень". Открылась осенняя охота на боровую дичь, и в окрестностях поселка зазвучали далёкие выстрелы. Отец оставил мне старенькую двуствольную курковую "тулочку", которая по возрасту была старше меня. Оформив охотбилет, рано утром, лишь только забрезжил рассвет, я отправился на свою первую охоту. Выйдя на край села, углубился в густой ельник, который в темноте был мрачен и загадочен. Проснувшись, в кронах деревьев щебетали и суетились какие-то неведомые мелкие птахи. Я уходил всё дальше и дальше, но вот солнце осветило верхушки деревьев, и сибирская тайга предстала предо мной в своём парадном осеннем убранстве. Затих утренний ветерок, и душа наполнилась спокойствием и умиротворением. Вдруг откуда-то сбоку взлетел косач, а я даже не успел снять с плеча своё оружие. Как мне объяснили в охотобществе, охотники бывают трёх типов: ахалы, бахалы и трахалы. Ахалы не успевают выстрелить в дичь, только ахают. Бахалы стреляют во все, что шевелится, а трахалы стреляют только в дичь и домой приходят с богатой добычей. Естественно, как начинающий охотник, я относился к первому типу. Пока я сокрушался по поводу упущенной возможности добыть тетерева, из-под поваленной берёзы, на которую я неосторожно наступил, с каким-то детским воплем выскочил заяц. Я так растерялся, что ещё долго стоял, смотря ему вслед и сокрушаясь на свою невнимательность. Постепенно меня охватил азарт добытчика: "Да что, я совсем ни на что не годен?". Нужно сосредоточиться! Пройдя ещё километров пять, по лесной тропинке я начал подниматься на заросший молодым березняком пригорок. Дойдя до вершины, я увидел спокойно разгуливающую тетёрку и сразу ударил дуплетом. Мертвая птица лежала на боку, укоризненно глядя на меня открытыми глазами. "И зачем я стрелял, она была так красива!". Вечером, когда я пришел домой, птицу сразу же забрала дочь и сказав: "Птичка спит", уложила её на кукольную кроватку, бережно накрыв одеяльцем. Когда ребёнок уснул, жена приготовила из моей первой добычи великолепное жаркое. Под запотевшую бутылочку и соленые грибочки быстро рассосалась жалость к невинно убиенной рябухе. А утром на вопросы дочери мы ответили, что птичка проснулась и улетела в лес к своим деткам.
Выпал снег, замерзла речка и лесные озера. Вечером в одну из пятниц ко мне в кабинет зашел начальник милиции и пригласил "потянуть озера". На мои вопросы отвечать не стал, ограничившись коротким: "Там увидишь, выезжаем в 5 утра!". Утром затемно к моему дому подкатил автозак, в котором уже сидело пять человек. Мы долго тряслись по зимней дороге, потом свернули на край огромной опушки леса. Большую её часть занимало вытянутое в длину озеро, уже покрытое тонким молодым льдом, который тихонько потрескивал под ногами, но не ломался. Среди нас было два бывалых крепких старика, которые, не теряя времени, топорами вырубили в одном конце озера большую майну. От неё, постепенно расходясь, были прорублены два ряда небольших лунок на расстоянии примерно пяти метров друг от друга. Ряды заканчивались, постепенно сходясь у майны в другом конце озера. В первую майну запустили невод, к краям которого были привязаны длинные верёвки. К свободным концам веревок были прикреплены жерди. Старики прогоняли жерди подо льдом от лунки к лунке. При этом часть веревки вытаскивалась на лёд. Задача остальных была тянуть невод за эти веревки, переходя от лунки к лунке. Работа была тяжелая, невод еле двигался, лед прогибался и трещал, была опасность напороться на какую-нибудь корягу. Нам повезло, примерно через час, мы подтащили нашу снасть к противоположному краю озера. Из майны осторожно начали выбирать крылья невода, вот показалась мотня, полностью забитая серебристым чебаком. Вытащить мотню на лед не удалось, поскольку рыбы было килограммов двести. Пришлось её вычерпывать специальным сачком, сразу же деля на шесть частей (по количеству членов бригады). Завершив дело, все были в приподнятом настроении, а приняв "за удачу" по 150 грамм - старички сплясали какой-то замысловатый танец, демонстрируя новинки хореографии. Если бы это видел Григорович - упал бы в обморок от зависти.
Поверив в удачу, решили, "протянуть" ещё одно озеро. Поплутав на автозаке по лесным дорогам около часа, нашли этот водоём. В том же порядке прорубили майны и лунки, но удача покинула нас. Примерно на середине озера невод налетел на корягу, почти час мы трудились над тем, чтобы освободить нашу рыболовецкую снасть, наконец, это удалось. Потянули дальше, но вытащив невод, в мотне мы нашли несколько щурят, да с ведро карасей. Увидя эту удручающую картину, кто-то со вздохом промолвил: "Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал". Постояли около спутанного невода, над майной, как над могилой наших рыбацких надежд, и стали собираться домой. Старики вдруг стали ссориться, как два Паниковских, толкаясь, приговаривая "А ты кто такой? А ты куда смотрел?", обвиняя друг друга в неудаче. Михаил Игнатьевич скомандовал: "Брэк!" и мы, как группа задержанных хулиганов, угрюмо погрузились в автозак. Домой я привез почти мешок отборных чебаков, которыми моя семья питалась всю зиму.
Снова в очередной раз пришло время ехать в с. Бачар, несмотря на то, что стояли сильные морозы. К несчастью пассажиров двигатель автобуса заклинило, где-то между с. Высокий Яр и с. Пчелкой. Всего нас было девять человек: шофер, три старика со старушкой, две молодухи с грудными детьми, молодой парень и ваш покорный слуга. Дорога была полностью безлюдной, дело шло к вечеру, мороз был градусов под сорок и продолжал крепчать. Ни попутных, ни встречных машин уже не было. Надо было идти за помощью в ближайшее село. Пошли мы вдвоем с молодым парнем, остальным велели закрыться в автобусе и сохранять тепло. До с.Высокого Яра дошли часа за полтора, поморозив щёки и кончики пальцев на руках. Нашли заведующего гаражом, который сразу же послал совхозный автобус за оставшимися на дороге. После этого приключения я провалялся в постели с высокой температурой целую неделю.
Один из моих доверенных лиц сообщил, что в райцентре проживает некий Баханец, который являясь последователем секты баптистов-раскольников. Активно проводя религиозную пропаганду, он называет существующий общественный и государственный строй царством Сатаны, призывает молодёжь не служить в Советской Армии, якобы распространяет в своём близком окружении нелегально изданные печатные издания. Нужно было серьёзно разрабатывать этого активиста незарегистрированной в органах власти секты. Но как это сделать без надежного агента из числа верующих христиан. Я начал поиски такого помощника. Как я выяснил, религиозная среда района была представлена небольшой изолированной группой духовных субботников из пяти человек преклонного возраста, довольно сплоченной группой истинно-православных христиан из 26 человек, которых местное население называло "рязанами". Основу этой группы составляли сосланные перед войной из Рязанской области православные христиане, которые не признали советскую власть и нового патриарха. В основном это тоже были люди пожилого возраста, живущие изолированно. Негативных проявлений они не допускали за исключением того, что часть из них отказывалась получать паспорта. Большой общественной опасности они не представляли, хотя держать их в поле зрения было необходимо. Несколько групп православных христиан в ряде поселков были тоже немногочисленны, однако среди них были люди среднего и молодого возраста. Наибольший интерес у меня вызвал молодой зоотехник, староста небольшой группы верующих в с. Бундюр. По работе в совхозе он характеризовался положительно, среди рабочих совхоза и верующих группы пользовался авторитетом, периодически выезжал в г. Конск для посещения церкви. Воспользовавшись его очередным выездом в город, я познакомился с ним и предложил секретное сотрудничество для "борьбы с врагами государства и русской православной церкви". Вначале я давал ему несложные поручения, и много занимаясь с ним контрразведывательной подготовкой. Когда я почувствовал, что он "созрел", проинформировал его в отношении Баханца. Как выяснилось, он был шапочно знаком с объектом проверки, но избегал общения с ним, поскольку его религиозные убеждения были "богопротивны". Я попросил агента поработать над укреплением этих взаимоотношений, с этой целью не вступать с ним в религиозную полемику, а наоборот продемонстрировать заинтересованность взглядами проверяемого. Спустя некоторое время источнику удалось завоевать доверие объекта проверки и выяснить, что по месту жительства последний хранит значительное количество враждебной литературы нелегально действующего издательства "Христианин". Эти материалы Баханец, по его слова, получает из Новосибирской области. С помощью милиции эта литература была изъята, а проверяемому вынесено официальное предостережение. поскольку профилактированный содеянное не осудил, оперативное наблюдение за ним продолжилось. О возможном наличии нелегальной печатной точки было проинформировано Управление КГБ по Новосибирской области.
Пришла весна и наш кадровый аппарат сообщил, что мне вместе с сотрудником 5 отдела Коноваленко надлежит выехать на курсы повышения квалификации руководящего состава КГБ в столицу одной союзной республики. Мой начальник начал задавать неудобные вопросы: "Так тебя на замену мне готовят?". Я совершенно искренне отвечал, что в руководители не рвусь, и никто мне должности начальника отделения не обещал. Судя по косым взглядам, мои ответы показались Павлу Ильичу неубедительными.
До пункта назначения мы добрались за несколько часов полёта, без происшествий, если не считать того, что благодаря моему богатырскому храпу я стал врагом номер один для всех пассажиров рейса. Чтобы как-то снизить интенсивность их враждебных взглядов, я расточал направо и налево свои, как мне казалось, голливудские улыбки, но это так и не сгладило негативного настроения пассажиров. Хорошо, что обошлось без скандала.
Двухмесячная учеба на Высших Курсах повышения квалификации руководящего состава благодарный след в моей памяти не оставила. Преподавательский состав был полностью укомплектован национальными кадрами союзной республики, который не отличался высоким интеллектом и уровнем профессиональной подготовки. Зато атмосфера всеобщего мелочного "стукачества" была доведена до совершенства. Каким-то особым шиком считалось поймать на каком-то мелком нарушении курсанта из российской глубинки, поскольку русофобия набирала силу, за то нацкадры были окружены "теплом и вниманием". Один уже пожилой представитель солнечной Якутии постоянно ночевал вне расположения части, об этом все знали, но мер не принимали. Мы с моим соседом по комнате решили исправить этот недогляд администрации. Однажды, когда наш якутский дон Жуан вернулся с сексуальной вахты, довольно мурлыкая себе под нос, мы ему "доверительно" сообщили, что ночью была учебная тревога, и всех кого не было в расположении курсов "взяли на карандаш". Хорошее настроение у него мгновенно улетучилось. "Вы бы сказали, что я ночую у сестры!". "Ну, какая у тебя, якута, в этой республике может быть сестра? В это никто не поверит!". Пока мы обсуждали с ним сложившуюся ситуацию, зашел состоявший в нашем заговоре командир группы и сообщил, что руководство требует от него письменного объяснения. Во время самоподготовки это объяснение писали всей группой, выдвигая самые невероятные причины отсутствия нашего героя в собственной кровати от похищения инопланетянами до временной потери памяти. Когда все насытились этой клоунадой, ему сообщили, что это был розыгрыш. Обидам не было предела (с чувством юмора у нашего героя была напряженка).
Однажды на занятиях у меня разболелась голова, я зашел в аптеку купил каких-то анальгетиков и пошел в общежитие. Не успел я заснуть, как в комнату ворвалась "группа захвата" под руководством "целого полковника". Последний с торжествующей улыбкой потребовал объяснений причин отсутствия на занятиях. Я сослался на плохое самочувствие, но полковнику было мало честного слова офицера, и он потребовал принести медицинскую справку. Я сходил в медпункт, замерил давление, которое было очень высоким, и предъявил его в кадры. Полковник не скрывал своей досады, провалилась такая блестящая операция, и он, красный от досады, объявил мне замечание. Окончив курсы и вернувшись домой, я уже забыл о произошедшем, если бы на ближайшем совещании оперативного состава управления полковник Тараторкин, выступая в качестве докладчика, не сообщил присутствующим, что "Сафронов во время учебы на Высших курсах получил серьезное замечание за грубое нарушение дисциплины". В чем оно заключалось, докладчик умолчал. Я точно знал, что никаких документов по линии кадров в Управление из Высших курсов не поступало, нас было двое, но о плохом думать не хотелось. Я даже не огорчился, ведь грех мелкой гнусности лежал не на мне, а всё остальное я давно всем простил.
Начальник отделения
Опыт - большая сила и Павел Ильич оказался прав - меня готовили ему на замену. Как ни старался Тараторкин, через месяц после совещания оперативного состава моего начальника отправили на пенсию, а меня назначили на его место. О причинах этого мне трудно судить, но "люди осведомленные" утверждали, что в своей контрразведывательной работе Губин в последнее время начал слишком много сил уделять защите от "происков коварного врага" торговых организаций. Даже его справки об оперативной обстановке начинались словами: "Обстановка в районе характеризуется значительным количеством торговых баз райпотребсоюза и управления рабочего снабжения леспромхозов". В один прекрасный день Павел Ильич, реализуя свои знания оперативной обстановки на базах и минуя общую очередь, приобрел импортный мебельный гарнитур, о чем бдительные товарищи из партийных органов проинформировали руководство Управления, за что Губин получил партийное взыскание и прозвище "пайщик райпо". Передача имущества и документов отделения происходила в обстановке определенного дипломатического напряжения.
Мой старый "друг и соратник" Молодков представил меня первому секретарю Тихоновского райкома партии Ромашину Михаилу Ивановичу, человеку лет пятидесяти, небольшого роста со смуглым лицом. Несмотря на то, что секретарь был одет в дорогой костюм, а на его носу красовались очки в модной оправе, в нем безошибочно угадывался коренной житель сельской местности. Говорил он начальственным баском, перемежая свою речь словами-паразитами "так, вот так". Уже впоследствии я узнал, что он начинал заготовителем конторы "Заготскот", в прошлом горький пьяница, но нашедший в себе силы превозмочь эту пагубную привычку, заочно получить высшее образование и уверенно двинуться вверх по служебной лестнице. Однако, недостаток системного образования сказывался, любые его речи на политические темы заканчивались одним и тем же - надоями в районных совхозах. Однажды на бюро он с торжествующим видом озвучил новинку теории марксизма-ленинизма, сообщив окружающим, что "демократией надо управлять". Это было почти то - же самое, что открыли в то время отечественные экономисты - "экономика должна быть экономной". Волевой и энергичный, за время работы Ромашин приобрел большой авторитет, без его участия в районе не решался ни один вопрос, он стал местечковым Иосифом Виссарионовичем.
Со вторым секретарем - Сальниковым Сергеем Ивановичем, мужиком килограммов под сто пятьдесят, и третьим - Овсовой Оксаной Германовной, молодящейся дамой средних лет, я познакомился самостоятельно. Первый курировал лесную промышленность района, и имел "одну, но пламенную страсть" - любил много и вкусно пожрать. Глотающие слюни инструктора райкома партии, не допущенные в святые чертоги районных торговых баз, нередко слышали доносящиеся из-за его двери указания руководителю одной из торговых организаций: "Икорки черной - 200 граммов, икорки красной -400 граммов, балычку осетрового -500 граммов, сервилатику - 2 палочки, буженинки -полкилограмма. Так, ничего не забыли? Ну-ка ещё раз пробежимся по списочку". Оксана Германовна - в прошлом кадровый комсомольский работник соседнего Кривошиповского района, где она, строгая последовательница Розы Люксембург, заслужила звонкую кличку "Оксанка - проститутка". Справедливости ради следует заметить, что перейдя на новую должность, стала вести себя более осмотрительно.
Кроме трёх секретарей в бюро райкома КПСС входили руководитель районной комсомольской организации, главный редактор местной газеты, председатель народного контроля и директор совхоза "Тихоновский" Гречуха Иван Иванович. "Комсомолец" по существу был "мальчиком на побегушках", "народный контроль" на бюро говорил то, что думал Михаил Иванович. Главного редактора, молчаливого, интеллигентного человека, интересовала только его газета. Однажды, в газете был помещен снимок артиста под куполом цирка, держащего в зубах подвеску, на которой вращалась его напарница. Какой-то хохмач из типографии под снимком поместил надпись: "Новый силосоуборочный комбайн". Номер в районе стал популярным, а на редактора было жалко смотреть. Но самой колоритной личностью среди членов бюро райкома, был Гречуха. Он откровенно спал, когда бюро обсуждало вопросы, не относящиеся к сельскому хозяйству. Как только разговор заходил в область его профессиональной деятельности, его глаза открывались, и он очень внимательно слушал каждого выступающего. Его нечастые короткие, деловые выступления были посвящены, как правило, трудно решаемым вопросам, где и специалисту разобраться было тяжело. Он не бросал слова на ветер, как его коллега Иван Иннокентьевич Дзюба. Этот директор самого захудалого совхоза района, в прошлом партийный работник, отличался большим красноречием, которое нередко его ставило в смешные ситуации. Выступая на партактиве района он, войдя в ораторский азарт, заявил, сняв очки и кокетливо прикусив их дужку: "Покрыл в марте 200 коров, а в апреле, думаю, покрою все 250". Оксана Германовна, первая поняла двусмысленность фразы, и "хрюкнула в кулак", а за ней все собравшиеся заржали как лошади Пржевальского. Тем не менее, Дзюба считался опытным агитатором, поскольку населенные пункты его совхоза во время выборов голосовали быстрее всех в районе. Изучая передовой опыт, я был удивлен необычной краткостью его агитации. Его речи перед избирателями дословно звучали так: "Алиф к девяти часам утра не проголосуете, то ни "кина" вам не будет, ни какого хера!".
Кроме членов бюро постоянными участниками заседаний были руководители райотдела милиции, прокуратуры и отделения КГБ. Начальник милиции, в отличие от его Подгорненского коллеги, был чванливый подполковник, который считал себя вторым человеком в районе, да и фамилия у него была подходящая - Баранок. Прокурором района - недавно назначенный Приемов Валерий Иванович, сухощавый человек лет тридцати пяти, который держался со скромным достоинством настоящего сельского интеллигента. Как показало время- это был знающий юрист, порядочный, принципиальный человек, с которым мы быстро сдружились. До него эту должность занимал опытный работник в годах, который получил черепно-мозговую травму в результате дорожно-транспортного происшествия. Казалось, что всё обошлось благополучно, отвалявшись положенное время в больницах, он вновь приступил к исполнению своих служебных обязанностей. Однако, на одном из заседаний бюро райкома, он, сняв ботинки, на цыпочках подошел к Михаилу Ивановичу и театральным шепотом спросил: "А где мои пельмени?".
Наше отделение, которое обслуживало 4 района области с общей площадью 46 тысяч квадратных километров и 50 тысяч населения, состояло из начальника, двух оперативных сотрудников, секретаря и шофера. В нашем распоряжении имелся УАЗ и моторная лодка "Прогресс-2" с подвесным мотором "Вихрь-25". Через несколько лет в наше распоряжение был дополнительно выделен ещё один автомобиль. С секретарем отделению повезло - у нас работала заботливая, очень добросовестная женщина, умевшая держать язык за зубами. В отношении шоферов сказать этого было нельзя. Лучших шоферов забрали нефтяники, соблазнив их высокой зарплатой, приходилось выбирать из числа молодёжи, отслужившей в пограничных войсках. Проработав несколько лет, эти молодые ребята приходили к ошибочному выводу о том, что их должность позволяет им не подчиняться правилам дорожного движения, грубить сотрудникам ГАИ и рассчитывать на получение жилой площади без очереди. По этой причине их приходилось, после безуспешных мер воспитательного характера, периодически менять.
Кривошиповский район обслуживал старший лейтенант Перемитов Геннадий, мой одногодок, коренной деревенский житель, недавно заочно окончивший юридический факультет госуниверситета. Он был женат, имел двух симпатичных малолетних ребятишек, однако семейная жизнь его сложилась не совсем благополучно. Его жена почему-то считала, что приготовление пищи, уход за детьми, уборка квартиры это исключительная обязанность её мужа. Сама она, возлежа на диване, "давила детективы", окончательно губя своё, и без того, слабое зрение. Гена периодически восставал против такого распределения семейных обязанностей, но лень жены была не преодолима. Она была, мягко сказать не красавица, но Перемитов избегал развода, поскольку очень любил своих детей, да и разводы в нашей системе не приветствовались. Хороший охотник и рыбак, он иногда отпрашивался у меня на день-два, я отпускал, поскольку был уверен - он всё отработает. Поскольку на тот период времени Геннадий Николаевич ещё не накопил необходимого практического опыта оперативной работы, ссыльных в его район не направляли.
В Подгорненский район на моё место был назначен молодой, не имеющий практического опыта сотрудник Кропачев Володя, который к тому же не был женат. Через год он этот недостаток успешно преодолел. Вопросы семейного быта для людей нашей профессии были важны. Если не сложились отношения с женой, то они сложатся с другой женщиной, начнутся разборки, скандалы, сплетни, эффективная работа в таких условиях невозможна.
Кроме решения личных вопросов Володя активно занялся и оперативной работой, проявляя завидную энергию и организаторские способности. Особенно эти качества он проявил профилактируя негативный процесс, который мог сорвать проводящуюся работу по выдаче паспортов нового образца. Кто-то неведомый пустил слух о том, что новый паспорт имеет на своих страницах "печать Сатаны" и по этой причине несколько десятков верующих группы истинно-православных христиан с. Гореловка отказались получать этот документ. Поскольку такие же группы имелись в других населенных пунктах районов оперативного обслуживания, процесс мог получить негативное развитие. Профилактические беседы с верующими в паспортных столах результатов не приносили, необходимо было подготовить и провести профилактическое мероприятие с участием общественности. Такое мероприятие даже для опытного сотрудника тяжелая задача, однако, Владимир Алексеевич с ней успешно справился. На сходе односельчан подготовленные им выступающие призвали отказников "не верить провокационным слухам" и не срывать важное государственное мероприятие. Конечно, не обошлось и без казусов - какой-то местный активист, решил лишний раз проявить свою якобы высокую политическую зрелость перед присутствующими на сходе работниками райкома партии, залез на трибуну и такое понёс, что хоть святых выноси. В его речи было всё: и "прихвостни империализма", и "удар в спину советской власти", и "пособничество ЦРУ" и так далее и тому подобное. Такая речь могла только обидеть наших оппонентов, а не переубедить. Принятыми мерами этого инициативного товарища удалось нейтрализовать и мероприятие принесло желаемые результаты.
В Тихоновском районе отбывали ссылку три активных участника украинского бандподполья. Генык был разоблачен только в шестидесятые годы, свои преступления осознал и раскаялся, в местах лишения свободы нарушений административного режима не допускал, взаимоотношений с не разоружившимися националистами не поддерживал. Добросовестно работал на кирпичном заводе райцентра, с учетом его поведения системное оперативное наблюдение за ним было прекращено. В деревне Колбинка на молочно-товарной ферме в качестве скотника трудился "кадровый" украинский националист Пирожак Остап Иосифович, дважды судимый за антисоветскую националистическую деятельность. В беседах с оперативным сотрудником осуждал свои преступления, называл их ошибками молодости, но по оперативным данным поддерживал конспиративную связь с единомышленниками на Украине, вел осторожную националистическую пропаганду среди местной молодёжи из числа этнических украинцев. Такое положение дел терпеть было нельзя, я несколькими объяснениями от жителей села задокументировал националистические проявления ссыльного. После доклада руководству 5 отдела было принято решение о профилактике Пирожака с вынесением ему официального предостережения. Для участия и руководства этим мероприятием был направлен заместитель отдела подполковник Давыдов Дмитрий Павлович. Это был ветеран Управления, имеющий огромный опыт работы по линии политического сыска. Он постоянно оказывал мне помощь в решении различных оперативных задач, в любое время позвонишь, по любому вопросу, он найдет время и дельный совет. Дмитрий Павлович начинал свою службу ещё в годы войны в качестве помощника оперуполномоченного Нарымского горотдела НКВД. Как-то молодые сотрудники попросили объяснить его, почему были допущены столь бесчеловечные нарушения законности во времена "культа личности". "Это было страшное время, ты не посадишь, тебя посадят! В 1946 годы я принимал участие в совещании горотдела по итогам работы за год. Приехала бригада проверяющих из Москвы. Они стали выяснять, почему отделом не выполняются указания Центра по борьбе с кадетами, ни одного арестованного. "Помилуйте, какие кадеты, в нашей глубинке о них никто не слыхал". Последний раз мы видели нашего начальника, когда его уже мертвого "московские товарищи" тащили по коридору за ноги".
Профилактика началась с того, что ссыльному объявили, что для нас не секрет его настроение, и мы располагаем конкретными фактическими данными о его противоправной деятельности. "По видимому, вы никаких уроков из своих прошлых судимостей не извлекли" - жестко начал беседу Дмитрий Павлович. "Мы предупреждаем вас в последний раз, не сделаете выводов, на Украину вернётесь не скоро, однако не надейтесь на отсидку в кругу единомышленников. Доказывать 70 статью мы не будем - долго, а материалов на 190 прим хватит. Так что пойдете на общий режим, надеюсь, вы понимаете, чем вам это грозит?". Наш борзый собеседник был далеко не дурак, и все прекрасно понимал. Уголовники не очень жаловали "политических" и всячески их притесняли. Расписавшись на протоколе о вынесении официального предостережения, опустив голову, ушел восвояси. Оперативные данные свидетельствовали о том, что он "прикусил язык".
Буквально в это же время на ссылку в Тихоновский район прибыла другая кадровая националистка Попович Оксана Зиноновна. Для удобства оперативной работы я решил разместить её в райцентре. Дело осложнялось тем, что она за время пребывания в местах лишения свободы она заболела и стала инвалидом 2 группы. Это затрудняло её устройство на работу, а следовательно и получение жилой площади. Всё это райотдел милиции не интересовало, хотя эти вопросы должен был решать именно он - как государственный орган обеспечивающий выполнение решения суда о дополнительном виде наказания в виде ссылки. Без помощи райкома партии эти вопросы я решить не смог, ни одной организации райцентра не нужен был инвалид, не имеющий жилья, да ещё судимый за особо опасное государственное преступление. Встретившись с Михаилом Ивановичем Ромашиным, я рассказал о проблеме, тот немного подумав, взял трубку и позвонил директору комбината бытового обслуживания и, не слушая возражений, распорядился выделить жильё и принять на работу ученицей швеи. Авторитарное управление, конечно, штука малосимпатичная, но иногда без авторитаризма не обойтись. Ссыльная была пристроена, а организация наблюдения - это был уже мой хлеб.
Поскольку район был мне малознаком, я вновь проделал работу в райсобесе, паспортном столе и военкомате по выделению лиц, имеющих автобиографические данные характерные для разыскиваемых госпреступников. В ходе этой достаточно рутинной работы я знакомился с местными жителями, устанавливал доверительные отношения. Среди моих новых знакомых оказался местный военком Петухов Виктор Назарович. Накануне очередного праздника Победы я забежал в райвоенкомат за какой-то справкой, военком предложил чашку чая. За чаем Петухов посетовал, что "плохо мы ещё относимся к ветеранам - победителям прошедшей войны". "Вот, пожалуйста, пишет житель села Суйги Масленников Андрей Васильевич, в прошлом солдат пехотного полка, попал в плен, столько мук перенёс, а мы даже с праздником его не поздравляем, не то, чтобы какой-нибудь подарочек вручить". Этот "ветеран войны" органам КГБ был знаком давно. В 1941 году с оружием в руках сдался в плен врагу, вступил добровольцем в армию изменника Родины Власова, одновременно был завербован Абвером в качестве секретного агента под псевдонимом "Лялин", для работы по выявлению среди власовцев антифашистского подполья. Был пленён советскими войсками, во время следствия оказал помощь в разоблачении ряда карателей, за что избежал исключительной меры наказания и приговорен к 10 годам лишения свободы с последующей ссылкой. Отбыв наказание в Кемеровской области, прибыл на жительство в Тихоновский район. Петухов слушал меня, открыв рот, а потом рассердился не на шутку. "Осмелел, сука, думает, что никто ничего о нём не знает. Я ему покажу подарки на день Победы!" Военком тут же при мне отпечатал на машинке ответ "ветерану". Звучал он примерно следующим образом: "Неуважаемый Андрей Васильевич! Благодарите советскую власть за то, что позволила вам жить в стране, которую вы предали. Льготы и подарки изменникам не положены, сидите тихо, а то о ваших военных "подвигах" узнает весь поселок, после чего я не ручаюсь за вашу безопасность. Военком Петухов".
В один из дней ко мне зашел нежданный посетитель. В кабинет, вежливо попросив разрешения, вошел крепкий высокого роста мужчин лет шестидесяти, заполнив собой почти треть кабинета. Коротко представился: "Ризнер Владимир Фёдорович, егерь". Об этом человеке я слышал от своего предшественника, поговорить с ним было интересно. Неторопливо и обстоятельно Ризнер рассказал, что родился на Дальнем Востоке в бедной крестьянской семье. Его отец этнический немец "настрогав" трёх пацанов, бросил семью и сгинул. Мать из сил выбивалась, чтобы накормить, одеть мальчишек. Может быть, благодаря этому мальчишки с раннего детства приучились самостоятельно добывать себе пищу - охотились, рыбачили. Владимир Фёдорович успешно окончил школу и летное училище, став в 1940 году лётчиком-истребителем. В начале войны подал рапорт командованию с просьбой направить его на фронт. Однако, рапорт попал "зело бдительному товарищу" из особого отдела, которому сразу стало ясно, что, имея немецкую фамилию, доброволец хочет перелететь к фашистам. Результатам этих глубоких размышлений стало то, что вместо фронта Ризнер оказался на ссылке в с. Тихоново. "От обиды жить не хотелось, и если бы не встреча с местным сотрудником НКВД, удавился бы или сгорел от водки". Сотрудник пристроил его на рыбозавод. "Дело мне было хорошо знакомое, я стал сдавать рыбы больше всех в районе". Купил охотничье ружьё и занялся охотой. Крякашей набивал полными обласками, всё сдавал государству. После войны от ссылки меня освободили, даже не извинившись, восстанавливаться в армии меня отговорил мой "куратор", женился, построил дом. Всё вроде бы хорошо, дом полная чаша, автомобиль купил, но временами вспоминается старая обида, наказание ни за что и, "небо кажется с овчинку". Проговорили довольно долго, заканчивая разговор, Владимир Федорович пригласил меня на рыбалку. "Половодье заканчивается, вода уходит, елец на лугах нагулялся, хорошо попадается. Приходите утром к пристани, там моя усадьба, вам всякий покажет!" Я накопал червей, проверил свои старые бамбуковые удочки и чуть свет был у дома Ризнера. Владимир Фёдорович внимательно осмотрел мои рыболовецкие снасти, удовлетворённо вздохнул и изрёк: "Ну, что же с такой снастью будем с рыбой". Иронии я не понял, но задавать лишних вопросов не стал, мы сели в "Казанку" с "Вихрем" и помчались по стеклу ещё спящей Оби. На дне лодки валялись какие-то рогожные мешки, рыболовных снастей не было. Мимо проносились полузатопленные тальники. Примерно через полчаса мой кормчий резко повернул к берегу, прямо в заросли тальника, мне показалось, что мы врежемся и вылетим из лодки. Но егерь чуть сбавил обороты, и лодка, раздвигая кусты, к моему удивлению, уверенно двигалась по зарослям. Вдруг показалась небольшая прогалина величиной примерно с баскетбольную площадку, и мы пристали к берегу. Это было устье истока из какого-то озера. Исток был оборудован "запором" - сооружением из кольев и сетчатой дели, перегораживающим исток. "Запор" имел небольшое отверстие, к которому был прикреплен фитиль, а к нему последовательно прилажено ещё несколько фитилей. Всё это сооружение местными жителями называлось "магаем". Когда я внимательно присмотрелся, то увидел, что фитили плотно набиты отборным ельцом, превратившись в серебряные цилиндры. Мы подтащили эту снасть к берегу и начали последовательно разгружать фитили в рогожные мешки. Довольно быстро нагрузили шесть мешков рыбой, но часть ельца "заячиилось", то есть застряла в сетке фитилей. Прошло часа три пока мы полностью не очистили "магай". Оставить рыбу в сетке фитилей было нельзя, поскольку она бы протухла и провоняла снасть так, что её пришлось бы стирать. Вернувшись к пристани, я помог погрузить мешки с рыбой в машину, чтобы отвести на рыбозавод. "Вот видишь, порыбачили неплохо, даже без твоих удочек, а заработали всего-то рублей 35-40. Рыбозавод платит копейки, так что хлеб у рыбаков тяжелый. Да и "магай" еще раз, ну два, даст улов, а потом всё придется снимать, елец уйдет. Ну, бери, сколько тебе надо, да я тебя домой отвезу".
В понедельник утром пришла срочная секретная почта из Управления, в одном из конвертов которой было заявление о наличии в поселке Могочино террористической организации, имеющей в своём распоряжении автоматическое стрелковое оружие. На заявлении куча грозных резолюций "Немедленно..." ну и так далее. Заявитель узнал об организации в ходе дружеского застолья с несколькими жителями поселка. В их числе был указан один из моих надежных агентов. Я немедленно провёл с ним экстренную встречу. Это "немедленно" выглядело следующим образом. Я проехал 40 километров до паромной переправы через р. Обь, дождался парома и переправился на противоположную сторону, где располагалось Могочино, поставил в нужном месте условный знак о необходимости срочной встречи и пошёл на явочную квартиру. Примерно часа через три прибежал мой агент - крепкий парень из семьи бывших "пособников бандоуновцев". Его общительность, какая-то запредельная внутренняя энергия делала его неотразимым в глазах местных красавиц. Он с хохотом выслушал моё сообщение о террористической организации и пояснил, что автор заявления был "пьян до поросячьего визга" и в основу своих домыслов положил рассказ местного жителя, уроженца Белоруссии, о том как он ребёнком собирал трофейное оружие у себя на родине. После обсуждения решили инициировать обращение этого "копателя" в отделение КГБ. Для этого, агент сообщит ему, что якобы опрашивался сотрудником госбезопасности на предмет наличия оружия и прямо обвинит собеседника в том, что причиной этого стал рассказ собутыльника. "Моим родителям, такие как ты, жизнь испортили, так ты теперь и меня в тюрьму упрятать хочешь?".
После явки зашел в поселковое отделение милиции. Его начальник Шальвер Иван Петрович проработал в этом поселке более двадцати лет и знал многих, а его знал весь поселок. Люди относились к нему уважительно, он мог выслушать и помочь, был справедлив и отзывчив. Таких милиционеров уже не осталось, они вымерли ещё в ту эпоху "развитого социализма". В шестидесятых годах он один обслуживал все районные поселки по реке Чулым и с работой справлялся, хотя в то время кто только не жил в этих поселках. Ссыльные украинцы, немцы, латыши, эстонцы, черкесы, среди которых далеко не все были законопослушными гражданами. Со всеми он находил общий язык, и порядок в поселках поддерживал. Одному приходилось бороться с воровством, домашними дебоширами, алкашами и даже задерживать убийц. Был случай, когда во время дружеской попойки один представитель коренного народа, которых называют "остяками", убил двух человек и скрылся. "Люди подсказали, что скрывается он у своей матери в поселке Лысая гора, это примерно в 30 километрах от Могочино. Помощи было ждать не откуда - апрель месяц, через реку не перебраться, а убийцу брать надо, а то он ещё что-нибудь натворит. Почистил я свой ППС, которым никогда не пользовался, набил три рожка патронов, взял две гранаты со слезоточивым газом, на мотоцикл и через два часа был у дома, где скрывался убийца. Тот начал стрелять, я ему в ответ, война, да и только. Наконец, я изловчился и бросил гранату со слезоточивым газом в окно. Канонада прекратилась, за тем в избе раздался одиночный выстрел. Осторожно войдя в дом, нашел застрелившегося убийцу. Тут прибежала мамаша покойного, орет, в избе стекла выбиты моими выстрелами, с пробитого пулями потолка сыплется подсыпка, газом воняет. Откуда не возьмись, входит прокурор района Аникин Фёдор Григорьевич. Из - под лобья осмотрел избу: "Да-а-а, поупражнялся!" Тут и мамаша подбегает: "А ещё он моего сыночка газом травил!". Прокурор как зыркнет на неё: "Вот я как возбужу уголовное дело за укрывательство опасного преступника!". Мамашу будто ветром сдуло". С Фёдором Григорьевичем, бывшим прокурором района, я тоже был знаком. Он, уже будучи на пенсии, работал помощником прокурора района, зашел ко мне в кабинет познакомиться. Я как раз решал очень ответственную задачу по добыванию дефицитного в то время лобового стекла для УАЗа (раскололи в одну из командировок). Собирался звонить директору Сельхозхимии, у которого по оперативным данным такие стекла были "в заначке". Федор Григорьевич меня остановил: "Постой, легче всего отказать человеку, звонящему по телефону. Ты лучше сам к нему приди, поинтересуйся делами, трудовой дисциплиной. Спроси нет ли враждебных проявлений в коллективе, а потом, как - бы между прочим, спроси про стекло и в глаза ему! Увидишь, отказа не будет". Я так и сделал, проблема была решена.
Но вернёмся к нашим "Могочинским террористам". Иван Петрович про фигурантов заявления ничего плохого сказать не смог: "Нормальные мужики, ни в чем предосудительном не замечены, правда, попивают без меры". Утром около райотдела милиции меня уже ждал главный герой дела "Могочинской террористической организации", нервно ходивший вокруг милиции. Склонение его к добровольной явке в райотдел намного облегчило мою задачу. То, что он "добровольно" рассказал, полностью совпало с информацией моего агента, и, получив от него письменное объяснение, я проинформировал Управление о том, что материалы заявления - результат пьяного воображения.
От нескольких источников с. Кривошипово Геннадий Николаевич получил информацию о том, что по поселку распространяются, отпечатанные на пишущей машинке, стихи: " ...Пусть живут родные братья - Куба, Индия, Вьетнам...". Эти ехидные стишки были замечены в районной больнице, конторе сельхозтехники, на рыбозаводе. Содержание этих "виршей" было давно и хорошо известно, по заключению обллито они носили "антиобщественный характер, с негативных позиций оценивали внешнюю и внутреннюю политику КПСС". Факты их эпизодического устного декламирования фиксировались давно и большого беспокойства у нас не вызывали, но с распространением этих стихов в письменном виде мы столкнулись впервые. Я срочно выехал в с. Кривошипово, и мы с Перемитовым активизировали поиск оригиналов этих документов. Наконец один из доверенных передал нам отпечатанный на пишущей машинке текст. Путем сравнения с имевшимися образцами шрифтов пишущих машинок райцентра было установлено, что он отпечатан на машинке, находящейся в приемной главного врача. Мы немедленно осмотрели эту машинку, в корзине для черновиков обнаружили несколько листов использованной копировальной бумаги со знакомым текстом. Секретаршу стали опрашивать в служебном кабинете. Сопливая девчонка долго не запиралась, мы больше времени потратили, чтобы унять её рев. По её словам этот текст она взяла у знакомой, проживающей в городе, он показался ей забавным и она, распечатав примерно 15 экземпляров, раздала копии своим знакомым. Один экземпляр она передала своему начальнику - главному врачу. "Ему очень понравилось, он долго смеялся и один экземпляр взял себе". Тратить на секретаршу много времени мы не стали. Популярно рассказали ей, что такое статьи уголовного кодекса 70 и 1901, предупредили о возможных последствиях и отпустили с миром. Опросив тех, кому секретарь передала копии документа, получили от них письменные объяснения и злосчастные копии. Профилактические беседы с ними не проводились, поскольку они участия в распространении документов не принимали. Иное дело - главный врач. Он не только не предотвратил нецелевое использование множительной техники, что должен был сделать как руководитель. Он весело смеялся, хотя на партактивах трепался о воспитании коллектива в духе преданности "делу партии". На наши вопросы он отвечал снисходительно, как будто мы просили поставить нам клизму без очереди. Вот пусть с ним и разбираются партийные органы. Встретившись с первым секретарем райкома, я доложил о проделанной работе, в том числе рассказал о поведении главного врача. На очередном заседании бюро райкома рекомендовало райисполкому снять его с должности, что и было сделано.
Всё - таки Москва не забывала Сибирь. К нам в ссылку был направлен новый объект, требующий постоянного контроля. На этот раз внимания требовало лицо судимое за хулиганство. Представьте себе, жила-была благополучная москвичка, имела квартиру на улице Горького (ныне Тверской-Ямской), занимала хорошую должность главного экономиста Министерства микробиологии СССР, и, естественно имела пайки и дефициты, о которых остальные граждане нашей страны даже не слышали. Вышла она на пенсию и решила вернуться на землю своих предков, а её не пускают. Она, видите ли, имела первую форму допуска к совершенно секретным сведениям особой важности и давала соответствующую подписку. Подумаешь, какая ерунда! Секреты эти были связаны с производством бактериологического оружия, а СССР подписало конвенцию о запрещении производства этого оружия массового поражения. Жаль только, что этого не сделали некоторые другие страны, а антидоты от бакоружия производятся на тех же заводах. В ОВИРе ей терпеливо объяснили, что по этой причине секреты продолжают быть актуальными. Если очень хочется в Израиль, но не пускают, следовательно, этому мешают советские антисемиты. Так Пудель Ида Яковлевна стала активным борцом за свободу выезда евреев из СССР. Она устраивала демонстрации из четырёх человек, за что получала по шее от прохожих. Но она гордо показывала свои синяки иностранным корреспондентам, и они охотно писали об очередных зверствах КГБ. Приезжающие в нашу страну государственные деятели из числа наших "потенциальных друзей", просили "выпустить её на свободу". Быть в центре внимания западной прессы Иде Яковлевне очень нравилось, и в один прекрасный день она вывесила на своём балконе, выходящем на центральную улицу столицы транспарант "КГБ отдай визу". Милиция попыталась снять его, но натолкнулась на ожесточенное сопротивление "узницы совести". Она начала плескать в них кипятком. Конечно, о готовящемся "цирке" были предупреждены все, кто был заинтересован, и под балконом толпилась целая толпа разноплеменных корреспондентов. Мосгорсуд тоже высоко оценил это представление и приговорил нашу героиню к 4 годам ссылки. "Отгребай Сибирь-матушка московский подарок". Так, Кривошиповский район был осчастливлен появлением столь популярной на Западе дамы, замечательной во всех отношениях. Надо сказать, что обустройство Иды Яковлевны на ссылке было осуществлено с большим размахом группой нагловатых москвичей, большая часть которых была хорошо известна 5 Управлению КГБ СССР. Был куплен за немалые деньги крепкий дом с подворьем, налажено образцовое снабжение продуктами питания (из различных зарубежных фондов каждую неделю в её адрес поступали 2-3 посылки материальной помощи).
Остро стал вопрос об организации слухового контроля за этим "вертепом демократии и свободы", который на несколько лет станет местом встреч "клиентов нашей конторы". Для решения этой сложной задачи к нам был направлена два сотрудника оперативно-технического отдела во главе с заместителем начальника Щербаком Владимир Александровичем. Это была знаковая фигура в Управлении. "На заре туманной юности" он начинал в оперативном отделе, но работа с агентурой не пошла, зато его способности с блеском проявились в оперативно-техническом подразделении. Имея "золотые руки", он был способен, кажется, обеспечить слуховым и другими видами технического контроля любой объект, включая НЛО. Надо отметить, что он знал цену своим способностям и любил немного пококетничать и поломаться: "Да я не знаю, как это сделать, ... а это запрещено нашими приказами...". Все учитывали эту маленькую слабость и не обращали на неё большого внимания.
Он долго и сосредоточенно изучал подходы к дому, побывал у нашей подопечной в гостях, "по рассеянности" забыв спросить у неё разрешения. Из осмотренного нами интерьера особенно понравилась коллекция французских коньяков и небольшой штабель сырокопченых колбас в холодильнике. Крыть было нечем, "узники совести" в нашей стране жили получше остальных граждан. Наконец, решение у нашего мэтра созрело. "У евреев есть такой недостаток - думать, что они самые умные. Этим мы и воспользуемся!". Как была размещена оперативная техника, я рассказывать не стану, чтобы не "грузить" тебя, дорогой читатель, ненужной информацией. Сколько раз в последующей работе по этому объекту я убеждался в правоте принятого решения. Наши подопечные много раз пытались найти "примочки КГБ", справедливо полагая, что их могут прослушивать, но только теряли терпение и время.
Очередной курьер из столицы, журналист одной уважаемой газеты, привез "узнице совести" канадскую дубленку и канадские меховые сапоги, полученные им в одном из западных посольств. По оценке знающих людей обновка тянула по цене как новая "Лада". Слуховой контроль позволял слышать, как скрипела новая обувь, и у Иды Яковлевны вдруг возник справедливый вопрос: "А что подумают об этом окружающие, они будут мне завидовать и осудят?". "А ты скажи, что эти вещи сделаны из искусственного меха!". На том и порешили, как это мудро - держать окружающих за лохов. "Тебя стали забывать наши друзья, нужно напомнить. Скоро в Мадриде состоится международная конференция по безопасности в Европе, там мы покажем о тебе фильм".
"Киношники" появились примерно недели через две. Поминутно трусливо оглядываясь, в дом постучались два жгучих брюнета. Обсуждение сценария заняло немного времени, и творческий процесс забурлил крутым кипятком. Первым делом наша героиня пошла к соседке и взяла у неё в займы необходимый реквизит: телогрейку и шаль. Добрая женщина хотела искренне помочь "узнице", и выделила ей новый ватник и добротный платок. Но Ида Яковлевна "из скромности" попросила ватник и платок, которые использовались на хозяйственных работах - рваные и грязные. Старые валенки достались ей от старых хозяев дома. Облачившись в этот наряд "короля Лира в женском обличии" и взяв в руки два оцинкованных ведра, актриса и кинобригада приступили к съёмкам на пленере. Стоял лунный зимний вечер, дула поземка, от ветра качался уличный фонарь, отбрасывая зловещие тени. Ида Яковлевна сойдя с очищенного от снега тротуара, залезла по колено в сугроб, и, пригибаясь от ветра, с ведрами в обеих руках побрела "по заснеженному полю" к колонке. Постановка была выше всяких похвал, одним словом: "Феллини завистливо вздыхал и нервно курил дешевые сигареты". Наблюдающий украдкой эту картину Геннадий Николаевич, еле сдерживал рыдания. О снятом шедевре были проинформированы руководители Управления.
Через несколько лет Пудель благополучно уедет в Израиль, и все "Голоса" и "Волны", вместе с президентами демократических государств навсегда забудут о ней. Прощай, колбасно-дубленочная "халява"!
На следующий день по оперативной связи позвонил Никита Алексеевич и приказал прибыть к нему "для серьёзного разговора". Дорога до областного центра на автомобиле занимала примерно три с половиной часа. Я встал в пять часов утра, и уже половина девятого сидел в приемной заместителя начальника управления. Как всегда стремительно вошел Никита Алексеевич: "Ты уже здесь? Подожди, я зайду к Киму Михайловичу и мы с тобой займемся делами!". Через полтора часа мой руководитель появился снова и на ходу бросил: "Я сейчас в горком партии, вернусь через час, подожди". В час дня, неторопливо зайдя в приемную, радостно улыбнулся мне и промолвил: "Давай пообедаем, а уж потом с новыми силами быстро порешаем наши проблемы". Обедать он привык дома, через два часа, снова проходя мимо меня, удивился: "Ты ещё здесь? Я на секунду в облисполком". Вернувшись уже вечером, усталой походкой зашел в свой кабинет, потом, вспомнив обо мне, вернулся: "Поезжай домой, лучше надо работать!". Получив столь ценное руководящее указание, я даже не матерился, ничего другого я и не ожидал.
Ранней весной нас "обрадовали" - к нам едет проверяющий из 5 Управления КГБ СССР. Контролёры из Москвы - это тема для особого разговора. Представьте, что вам, дорогой читатель, предложили что - нибудь измерить, но, ни линейки, ни рулетки не дали. Так и столичные проверяющие, критериев оценки результатов оперативной деятельности Управлений не имели, оценивали произвольно, что и приводило нередко к самому настоящему произволу. Что оставалось делать проверяемым? Правильно, задабривать комиссию! В ход шло всё, от дорогих подарков до ресторанных застолий. Надо отдать должное москвичам, за чужой счет они пили всё, ни от чего не отказываясь, пили, как будто жили последний день, пили до скотского состояния, пили до сердечных приступов. На это уходили не только "заначки" офицеров, но и их зарплаты и даже средства выделяемые государством на оперативные расходы, так называемая "статья 9". Практической пользы от этих проверок было мало, комиссию нередко составляли из разных "перестарков", очень далёких от оперативной работы и блатной молодёжи, недавно познакомившихся с азами агентурной деятельности.
По договорённости с руководством, машиной управления проверяющего должны были доставить до р. Оби, а поскольку транспорт по ледовой переправе уже не пропускали, мы должны ждать московского гостя на противоположной стороне. В установленное время мы были на месте, примерно через полчаса напряженного ожидания, в машину влез возбужденный молодой парень, предъявивший удостоверение КГБ СССР. Всю дорогу, он - коренной житель Москвы, увлеченно рассказывал, с какими трудностями он встретился, преодолевая пешком (представляете!?) ледовую переправу через великую сибирскую реку. Мы с Геннадием Николаевичем всячески поддерживали его уверенность в том, что он совершил подвиг, сравнимый, разве что, с переходом Суворова через Альпы. Конечно, мы могли бы ему рассказать, как прошлой весной возвращались из поселка Красный Яр, по ледовой переправе, которую уже покрывала вода, на УАЗе. Остаться в поселке мы не могли, а другой дороги не было. Машина шла как моторная лодка, оставляя после себя расходящиеся в обе стороны волны, вода доходила до дверей автомобиля. Что было под водой, лёд или майна, мы видеть не могли, лишь открыли для безопасности боковые двери. Но в случае чего, это бы нам всё равно не помогло, тяжелая зимняя одежда не оставила бы нам ни каких шансов на спасение. Перед самым берегом одно колесо провалилось в небольшую прорубь, автомобиль накренился, шофёр вогнал педаль газа в пол, и машина, как огромная лягушка, выпрыгнула на долгожданный берег. По спине тёк пот, мы долго не могли сказать друг другу ни слова. В первом же поселке заехали в магазин, и тут же в машине выпили бутылку водки на двоих, практически не захмелев. Но зачем рассказывать такие страсти домашнему мальчику, перепугается, спать ночью не будет.
По дороге взяли продуктов, покушать с дороги. Москвич нас приятно удивил, достал собственный кошелек и купил бутылку водки. Мы, тоже стесняться не стали, "затарились" по самое "никуда". Вечеринка удалась на славу, москвич оказался на редкость милым парнем, кстати говоря, неплохо разбирающимся в нашем ремесле. Написав нам объективную справку о проведенной проверке, убыл, уже авиационным транспортом, в областной центр. А летом бригада проверяющих приехала уже в ОТО. В качестве примера удачной работы ей решили продемонстрировать проводящееся мероприятие в отношении Пудель (это была официальная версия). На самом деле они так надоели Щербаку, что он решил их сплавить к Перемитову, пообещав хорошую рыбалку на Оби. Геннадий Николаевич, предварительно отпросившись у меня, организовал это мероприятие. Но на беду наших сотрудников Новосибирский рыбнадзор проводил рейд и стал нежелательным свидетелем, как москвичи первый раз в жизни тянули невод. Последовала немая сцена, но Перемитов не растерялся. Отведя рыбнадзора в сторонку, "права качать" не стал, а предъявил удостоверение и сообщил, что к нему в гости приехали коллеги из Москвы, которым в новинку рыбалка в Сибири. "Вы на них протокол не составляйте, я за всё отвечу!". "Ну, что - нибудь поймали?" "Да нет, что - то не попадало". Тогда рыбнадзор прошел на свой катер, "в тихаря" передал Геннадию Николаевичу полведра стерляди и уехал, пожелав удачи. Уха получилась на славу, и всю ночь над рекой разносилось: "Горят костры далекие...". Похмеляться бригаду повезли на заимку к знакомому пасечнику. Тот выкатил четверть медовухи, честно предупредив о коварных свойствах этого напитка. Если кому они не известны, сообщу, что после второго стакана ноги не идут. Древний русский напиток был оценен по достоинству, а вот остановиться в нужный момент бригада не смогла. Пришлось их укладывать спать прямо около стола на чистом воздухе. Утром их опухших от перепоя отвезли в Конск, а на дорогу им была вручена бутылка так понравившейся медовухи. При взлете московского рейса бутылка, лежащая в портфеле рядом с актом проверки, от резкого перепада давления взорвалась. Материальная часть самолета, к счастью, не пострадала, но отчет с подписью нашего генерала, который с такой любовью написал Владимир Александрович (проверяющим было некогда) превратился в "черт знает что". Пришлось составлять новый документ и экстренной почтой высылать в столицу.
Через несколько дней после проводов столичной делегации позвонил начальник Кривошиповского райотдела милиции майор Квасов и попросил приехать для разговора по "очень важному делу". Взаимоотношения с милицией по многим причинам всегда были непростыми. Наши должностные оклады были значительно больше, чем у сотрудников милиции того же уровня, что вызывало жгучую зависть "младших внуков Дзержинского" (сокращенно МВД). Мы постоянно что-то писали, но уголовных дел заводили очень мало, а по милицейским понятиям это характеризовало нас как бездельников. Зато себя они считали очень загруженным народом. Но это - заблуждение, мои многолетние наблюдения позволяют утверждать, что в милиции с огромным напряжением работают только две службы - следствие и уголовный розыск. Все остальные делают вид напряженной работы. Некоторые сотрудники, особенно те у кого "рыльце было в пушку", откровенно нас побаивались. Одним словом наша постоянная закрытость порождало много вопросов и подозрений. Мы старались не задирать нос, избегать конфликтов (милиционеров было больше в сто раз), стремились к нормальным деловым отношениям, что не всегда встречало понимание. Майор Квасов казался нам человеком, который с уважением относился к нашей работе, особенно в то время, когда занимал должность заместителя начальника отдела. Он нередко делился с нами оперативно-значимой информацией, в том числе и на своего бывшего начальника. Однако заняв его место, начал меняться на глазах в худшую сторону.
Звонок встревожил меня не на шутку, и я сразу же выехал в Кривошипово. Зайдя в кабинет к начальнику отдела, увидел, что в его кабинете находится заведующая отделом агитации и пропаганды местного райкома партии в прошлом жительница нашего района, работавшая некоторое время назад заведующей районо. Дама была настроена очень решительно, сразу пойдя в атаку. "Известно ли вам, что Геннадий Николаевич, будучи женатым человеком, сожительствует с молодой женщиной - депутатом райсовета?". Я решил выиграть время для оценки сложившейся ситуации. "А у вас что, депутаты райсовета обеспечены сексуальной неприкосновенностью?". "Напрасно вы шутите, дело зашло слишком далеко, ведется расследование!". "А кто вам поручил проводить его в отношении сотрудника спецслужб, являющемся членом райкома партии, вы согласовали это с Виталием Дмитриевичем (первым секретарем РК КПСС)?". Как выяснилось, расследование было инициативой заведующей отделом, которой "сигнализировал" начальник милиции. "Давайте договоримся так, я сейчас пойду к Виталию Дмитриевичу, и пусть он решит, каким образом мы будем решать возникшую проблему". Я старался быть как можно осторожнее в выражениях. Но прежде чем отправиться в райком партии я зашел в кабинет Геннадия Николаевича. У меня ещё теплилась робкая надежда, что всё мне сказанное просто обывательские сплетни. Перемитов писал какую-то справку, и очень удивился моему появлению. Я прямо спросил у него - были ли у него отношения с "депутаткой". Геннадий Николаевич с плохо скрываемой гордостью ответил положительно. "Понимаешь, она недавно разошлась с мужем, заходит ко мне домой и просит перетянуть диван. Я целый день горбатился, она мне бутылочку, ну мы и проверили качество перетяжки. Не женщина, огонь!". Твою мать, по - мужски я его ещё мог понять, но это же не просто залет, это уже граничит с профессиональной непригодностью. Завести любовницу на своей лестничной площадке в поселке, где на явочную квартиру трудно пройти незаметно, хоть фуражку-невидимку одевай. "Тут из-за неё у нас с сержантом милиции стычка произошла, он сам хотел прилабуниться, но я его поставил на место!". "Вот что так Квасов суетится - боится, что о драке сержанта милиции с офицером госбезопасности в УВД станет известно, ну и работает на упреждении". Читать нотации Перемитову сейчас было бессмысленно, он чувствовал себя Джеймсом Бондом районного разлива, ну как же "боец невидимого фронта, мастер восточных единоборств и любимец женщин". Стало ясно, что скрыть ситуацию, или спустить её на тормозах не удастся.
Виталий Дмитриевич Ларин принял меня сразу же, поскольку мы были хорошо знакомы по совместной работе в Подгорненском районе, где он был председателем райисполкома. Я попросил его распорядиться, чтобы материалы никем не санкционированного "расследования" были переданы мне. "Я сообщу о происшествии руководству Управления. Оно пришлет работника отдела кадров, который объективно разберётся в случившемся, а полученные результаты мы вам доложим". Он позвонил, пришла заведующая отделом, с гримасой обиженной школьницы, отдала мне материалы "расследования". Мне стало как - то жаль этого старого товарища по партии. Захотелось по-дружески приобнять её и проникновенно шепнуть в ушко: "Не суетись, мамаша! Ты же не всегда была такой моралисткой, это доподлинно известно. Что же сделать, если мужчинам нравятся молодые депутатки, а пожилые заведующие отделами их не интересуют. Такая уж у нас подлая натура!". Однако у меня своих проблем была целая куча и, не тратя времени, я поехал в Тихоново, чтобы по закрытой связи позвонить в Управление. Моё сообщение о произошедшем и принятых мерах Ким Михайлович выслушал спокойно: "Ты всё правильно сделал, завтра к тебе приедет Молодков, проведет дознание, и тогда примем окончательное решение". "Мой старый и добрый друг" долго утруждать себя не стал, встретился с Квасовым, переговорил наедине с Перемитовым, забрал у меня материалы райкомовского "расследования" и мы пошли докладывать полученные результаты Виталию Дмитриевичу. "Проступки нашего сотрудника серьёзным образом его скомпрометировали, в связи с этим мы должны перевести его на другое место службы. Он будет наказан по служебной линии, его личное дело будет рассмотрено на партсобрании Управления. Вы не против?". Первый секретарь райкома не возражал. Геннадий Николаевич отделался очень легко, получил замечание по службе и строгий выговор по партийной линии без занесения в учетную книжку. Уже через полгода ему присвоили очередное звание капитана, и выделили трехкомнатную квартиру, но, не смотря на это, он считал себя незаслуженно обиженным по моей вине. А я полгода мотался между двумя районами, работая "за себя и за того парня". Потом прислали оперуполномоченного Васильева Александра Николаевича, не имевшего опыта оперативной работы.
Осенью в очередной раз я объезжал поселки по реке Чулым, где в одном из них произошло следующее. Проводя встречу в селе Золотушка с доверенным лицом, мы услышали с улицы пьяную брань, причем часть из этой нецензурной тирады произносилась на немецком языке. "Что это у вас за полиглот нашелся?" "Да это Захаров - наша местная достопримечательность, которую частенько называют "немецкой овчаркой" за то, что он ругается по-немецки". Отвечая на мои вопросы, доверенный рассказал, что Захаров - не местный житель, появился около года назад, работал подсобным рабочим в лесопункте, по его словам, родственников не имеет. Захаров Иван Семёнович, 1923 года рождения, уроженец Гомельской области, в армию, якобы, не призывался, потому что "работал на Крайнем Севере". Имеет незаконченное среднее образование, последнее время совсем опустился, постоянно пьёт. Я просмотрел и составил копии документов на Захарова в собесе, райвоенкомате и паспортном столе. Как усматривалось из этих материалов, проверяемый в армии не служил, с 1940 года по 1978 г работал радистом на различных научно-исследовательских точках Заполярья системы Арктического и Антарктического НИИ, оформив льготную пенсию, приехал в Томскую область и поселился в с. Золотушка. На мой запрос отдел кадров НИИ сообщил, что проверяемый работал в институте с 1945 года, (а не с 1940 г.- как в других документах) до этого якобы воевал в одном из партизанских отрядов Белоруссии. Архив партизанского движения Белоруссии пребывание Захарова в партизанском отряде не подтвердил. К этому времени пришел ответ из УКГБ по Гомельской области, который место рождения объекта проверки подтвердить на смог в связи с утратой архивов во время войны. Одновременно сообщалось, что в местном розыске находится активный пособник немецко-фашистских захватчиков и каратель Захаров Иван, примерно 1918-23 года рождения, в период 1942-44 г.г. служивший начальником Рогачевской районной полиции, лично участвовавший в расстрелах и истязаниях советских граждан. Из автобиографии проверяемого, хранящегося в архиве НИИ было установлено, что в 1941 году он призывался из г. Москвы на фронт, служил в воинской части 3341. В ноябре эта часть, якобы, попала в окружении, после чего он воевал в партизанском отряде. Центральный архив Советской Армии службу в указанной части не смог подтвердить, поскольку эта часть подчинялась Главному разведывательному управлению. Через два месяца пришел ответ из ГРУ, в котором сообщалось, что Захаров действительно прошел специальную подготовку, и в качестве радиста был включен в диверсионную группу Вульфсона Абрама Семеновича. Группа была оставлена на территории Рогачевского района Гомельской области, для организации партизанского движения и проведения диверсионно-террористической работы против оккупантов. Однако, когда район был захвачен немцами, на связь не вышла и считалась погибшей. На всякий случай я направил мотивированный запрос во 2 службу УКГБ по Московской области, в котором просил проверить, проживает ли на территории области Вульфсон А.С.. В положительном случае я просил выяснить у него судьбу радиста диверсионной группы Захарова. Надежды на положительный результат было мало, но, к моему удивлению, через три месяца пришел ответ с приложением подробного объяснения установленного руководителя группы. По его словам группа готовилась в спешке, её члены были плохо проверены и обучены, Захаров, увидев нескончаемые потоки немецкой военной техники, смалодушничал и дезертировал, отказавшись выполнить приказ командира. Получив оперативным путем фотографии проверяемого, я выслал их по месту розыска для опознания. Уже весной пришел ответ из 2 отдела УКГБ по Гомельской области. Белорусскими коллегами были найдены свидетели преступной деятельности разыскиваемого, которые уверенно опознали в проверяемом активного карателя и начальника районной полиции. Однако пока мы устанавливали истину, Захаров в один из запоев умер от остановки сердца. Как говорится: жил грешно и подох смешно. Полученные мной материалы были высланы в Белоруссию для решения вопроса о прекращении дальнейшего розыска предателя.
Потемнели дороги, исчезли снегири, красными яблоками, сидевшие на дорогах, зашевелилась великая Обь, разминая свои затёкшие рукава и протоки, пришла её величество весна. Всё радовало: теплое солнышко, ласковый ветерок, громкое пение птиц, весёлые ручьи, за исключением одного. Дороги превратились в направления, и были не то, чтобы совсем непроезжими, скорее плохо преодолимыми. Мой работяга УАЗ натужено ревел, преодолевая таёжные километры, а не ездить, значит, ничего не знать, "нас ноги кормят". "Мы - волки, нас мало, под грохот двустволки год от году нас убывало...". Но всё-таки я любил эти бесконечные сибирские дороги. Мимо неспешно проплывают живописные картины сибирской тайги, которые притягивают взор своим разнообразием. Вот у обочины стоит красавец-лось, интересуется - кто это вторгся в его пределы. А тут тяжело взлетел клюющий дорожную гальку глухарь, белка перебежала дорогу, а вот березу облепила стая косачей. В этом поселке живет известный на всю округу конструктор-самоучка со средним образованием, имеющий огромную библиотеку технической литературы и умеющий ремонтировать всё: от стиральной машины до силосоуборочного комбайна. В этой избе живет знаменитый медвежатник, а там, вдали виднеется огромная пасека, владелец которой настолько богат, что, говорят, одалживал деньги Могочинскому лесозаводу. А в той деревеньке - старушка, хранящая в своём домишке, иконостас старинных икон, которых нет и в Третьяковской галерее. Я её предупреждал, что она хранит бесценные сокровища и показывать их всем не надо, за эти образа и убить могут. "Как можно не показывать-то, сынок, они ведь для людей писаны. А убьют или не убьют - на всё воля Божья!" Где они теперь эти образа, в музее, за границей в частной коллекции или какая-нибудь пьяная скотина пустила их на растопку, мне не ведомо. Если проехать чуть дальше увидишь деревеньку, где проживает настоящая знахарка, некоторые зовут её ведьмой, другие - целительницей. Одних она излечила, другим наслала порчу. В отделе милиции работал сотрудник, которого она избавила от зубной боли. Не верите? Я бы тоже не верил в такие чудеса, если бы в детстве меня не излечила такая же знахарка от воспаления среднего уха. Врачи настаивали на серьёзной операции, а она что-то пошептала, дала выпить какой-то настойки, и через день я был здоров. Воспаление чудесным образом исчезло, а на барабанной перепонке появился еле заметный шрам, и только теперь на склоне лет я начинаю понемногу глохнуть на это ухо. Вот так, "есть много друг Горацио на свете того, что и не снилось мудрецам ".
И чем больше я ездил по районам оперативного обслуживания, тем ближе и понятнее становились жители этого мало обжитого края. Я, как тот герой "Зелёного фургона", влюбился в эти сибирские деревни, как может влюбиться в них только коренной городской житель.
Пришла очередная почта, а там письмо, адресованное начальнику УКГБ с сопроводительной. Опуская ненужные подробности, сообщу лишь его краткое содержание. Автор писал, что много лет провел в тюрьмах за общеуголовные преступления, осужден справедливо, претензий к власти не имеет. Случилось так, что он несколько лет провел во Владимирской тюрьме, где содержались особо опасные государственные преступники и стал обладателем информации, представляющей интерес для органов госбезопасности. Он готов рассказать об услышанном опытному сотруднику КГБ. В заключение корреспондент сообщил, что в настоящее время отбывает ссылку в с. Парбиг Бачарского района, живет в общежитии лесопункта. В сопроводительной к письму генералом предписывалось мне (хотя район обслуживался сотрудником отделения Кропачевым): как можно скорее провести конспиративную встречу с заявителем, о результатах проинформировать руководство Управления. Трудность заключалась в том, что с. Парбиг было в прямом смысле на конце света. Если дорога до Подгорного, а за тем до Высокого Яра находилась, условно говоря, в проезжем состоянии, то 60 километров до Парбига весной могли быть залиты паводковыми водами. Однако, приказ начальника - закон для подчиненного. Выехали утром, через четыре часа с грехом и матом добрались до Высокого Яра. Затем началось самое интересное. Дорогу частично переливала талая вода, мы ехали, ориентируясь по телеграфным столбам, чтобы не слететь в кювет. Не залитая водой дорога напоминала огромный кусок хозяйственного мыла, колеса машины порой крутились без всякого сопротивления, иногда машина начинала катиться боком, потом проваливалась в вымоину и мне, как единственному пассажиру, приходилось её выталкивать. К вечеру мы добрались до пункта назначения. Я без труда нашел общежитие и нужную комнату. Ввалился в комнату без стука, за столом сидело четыре человека, в грязных майках, из-под которых были видны лагерные узоры. Я почувствовал себя Шараповым среди бандитов "горбатого". Однако, мой неожиданный визит, а особенно грязная одежда тоже произвели на присутствующих сильное впечатление. Я "толстым" голосом назвал фамилию автора письма. Ответил крепкий мужик, лет сорока, пальцы которого были покрыты лагерными перстнями. Обратившись к своим соседям, буркнул: "Отхиляйте, постойте на стрёме", те беспрекословно подчинились. Видимо автор письма "был в авторитете". Показав ему удостоверение сотрудника КГБ, выразил готовность выслушать. Тот долго мялся, потом начал, что-то бубнить о том, что тяжело "на воле без хозяина". Я несколько раз пытался вернуть его в русло беседы о "важной информации", но постоянно натыкался на его сетования о тяжести жизни на воле. В конце - концов, наш корреспондент сознался, что никакой информацией не располагает в настоящее время, но может оказать помощь органам КГБ в качестве "секретного помощника". Поблагодарив его за предложение услуг, я ответил, что мы не испытываем такой необходимости сейчас, но будем иметь его в виду. На том и расстались. Заночевали мы в местной гостинице, основной достопримечательностью которой были гренадерского размера клопы. Как только мы легли в постели и выключили свет, они плотными шеренгами пошли в атаку. Мы перетащили кровати в середину комнаты, подальше от стен с клоповыми казармами, но как оказалось, эта армия кровососов располагала не только пехотой, но и воздушным десантом. Клопы начали падать в кровати с потолка. Провоевав с ними всю ночь, не выспавшись, мы отправились в обратный путь. Добравшись домой к концу следующего дня, я вынужден был раздеваться в холодном коридоре, с тем, чтобы не привезти в дом лазутчиков от парбигских "гренадеров".
Летом в райцентр приехал генерал для проверки работы отделения и ознакомления первого секретаря райкома с приказом КГБ СССР 00224, на котором рукой Ю.В. Андропова было начертано: "Ознакомить партийное руководство вплоть до первых секретарей райкомов партии". Выслушав мой доклад о проводимой работе, Ким Михайлович спросил о проблемах, которые мешают нормальной работе подразделения. У меня таких проблем не было, о чем я и сказал. Одновременно я поделился тем, что некоторые секретари райкома имеют среди местного населения низкую репутацию и допускают поступки, подрывающие их авторитет. Об этом в районе не говорили только немые. "А ты проверял эти слухи?". "Да что вы, Ким Михайлович, это - не моя компетенция, а сказать вам, как члену обкома партии, я посчитал необходимым!". "Это хорошо, что ты это понимаешь, не мы партийные органы контролируем, а они нас, вздумаешь заняться проверками подобных слухов - не сносить тебе головы. Для такой работы у них есть свои средства".
После обеда мы зашли в кабинет Ромашина. Тот всячески демонстрировал радость по поводу визита Ким Михайловича, но тот не стал отвлекаться на мелочи и сразу передал Михаилу Ивановичу приказ для ознакомления под роспись. Главным содержанием этого приказа было то, что территориальным органам госбезопасности предписывалось выявлять недостатки хозяйственного строительства и информировать о них партийные инстанции для принятия мер. Честно говоря, ничего совершенно секретного я в нём не усматривал, и было не понятно, зачем к его номеру прицепили два нуля.
Ромашин внимательно прочел приказ, и, не смотря на то, что там ничего о надоях не говорилось, оценил его положительно. На тот период он ещё не понял, к чему это может привести. Я давно уже задавал себе вопрос - за счет чего Тихоновский район постоянно занимает почетные места в областных сводках облсельхозуправления по надоям. Отвечая на мои вопросы, оперативные источники из числа животноводов в один голос утверждали, что это происходит за счет приписок. Так, по оперативным данным на Колбинской молочно-товарной ферме вместо числящихся по учетам 220 коров, доили 400, лишние коровы значились в государственной статистической отчетности нетелями. Таким нехитрым приёмом завышались показатели надоев на корову, и одновременно скрывался падёж молодняка (если корова показана нетелью, значит, и теленка у неё не было). Я подготовил информацию на имя Ромашина, выступил на бюро райкома по этому вопросу. Сообщение было воспринято как знаменитое: "К нам едет ревизор!". Однако, присмотревшись к членам бюро, я пришел к выводу, что не сообщил им ничего нового, но каждый из них сделал вид, что услышал сенсационную новость. Партийная жизнь имела своеобразную специфику. Спокойным остался лишь Ромашин, он как-то проникновенно, по-отечески сказал: "Товарищ Сафронов не специалист в области животноводства, и многие вопросы ему не совсем понятны!". Выходя из райкома, увидел лозунг "Да здравствует КПСС - организатор наших побед!". Мелькнула крамольная мысль: "А кто же тогда организатор наших поражений?". Вечером в мой кабинет зашел прокурор района и показал письменное распоряжение от прокурора области о принятии мер по пресечению приписок и искажений государственной отчетности в сельскохозяйственном производстве. Я поделился с ним оперативной информацией по искажению государственной отчетности на молочно-товарных фермах района. Учитывая явное нежелание партийного руководства разбираться с этой проблемой, приняли решение провести совместное расследование. Решили начать с Колбинской фермы, поскольку я располагал достоверной информацией о наличии приписок на этом предприятии. В качестве специалиста привлекли бывшего начальника райсельхозуправления, имеющего зоотехническое образование, Лазутина Александра Ивановича. По моим данным он был ярым противником приписок, на этой почве неоднократно конфликтовал с различными руководителями района. В комиссию по проверке соответствия поголовья коров учетным данным привлекли депутата местного Совета. В результате пересчета поголовья скота данные моих оперативных источников полностью подтвердились, мы составили акт проверки и все вместе подписали его. На следующий день Приемов возбудил уголовное дело по факту выявленных искажений государственной отчетности и принял его в собственное производство. Когда начались допросы, Валерия Ивановича неоднократно вызывал к себе Ромашин для обсуждения "состояния соцзаконности в районе". Это была официальная мотивировка, а на самом деле он подвергался жесткому принуждению "к прекращению дела". Настала и моя очередь, позвонил Ромашин и пригласил для разговора. Поинтересовавшись для начала оперативной обстановкой в районе, невнимательно выслушал и перешел к делу. "Зачем вы придаете слишком большое значение таким малозначимым делам как искажения отчетности?" "Михаил Иванович, вы же читали приказ 00224, который предписывает мне оказывать помощь партийным органам в хозяйственном строительстве!" "Так, вот так, вы называете это помощью?" "Пресечение искажений государственной отчетности это не мелочь. Я вам постоянно докладываю, сколько негативных проявлений среди населения порождает дефицит мясо - молочной продукции, а вместо продуктов мы кормим сограждан мифическими надоями и привесами! Так называемая передовая доярка Загреба, кстати говоря, член нашего райкома, якобы надаивает 5000 кг молока в год, хотя черно-пестрая порода такой продуктивности даже теоретически дать не может! Об этом знают даже дети, враньё в районе становится нормой". Разговор был длинный, в заключении Ромашин многозначительно посоветовал мне быть гибче в оценке различных жизненных ситуаций. Несмотря на противодействие, уголовное расследование по делу было завершено и передано в суд. Заведующий фермой и директор совхоза "Тунгусовский" получили условную меру наказания и денежный штраф. Отвечая на вопросы прокурора "без протокола", они в один голос утверждали, что приписками их принудил заняться Ромашин. "Он не говорил прямо, мол, давай приписывай, нет. Он просто формулировал задачу - через два дня надои должны увеличиться на столько-то! Но корова беспартийная, и надои за два дня на литр увеличить не может". Приемову это дело даром не прошло. Примерно через полгода он был переведен в самый северный район области. Как сообщили "хорошо информированные люди", Михаил Иванович лично звонил прокурору области и жаловался, что "Приемов плохо понимает задачи, стоящие перед районной парторганизацией". Меня, видимо, решили оставить на десерт.
Пока мы разбирались в тонкостях животноводства в пос. Красный Яр Кривошиповского района неизвестные лица вывесили две рукописные листовки враждебного характера, призывающие к террору в отношении коммунистов. Проинформировав об этом руководство Управления, я выехал в этот посёлок. Как удалось предварительно выяснить Васильеву, листовки появились ночью, одна около конторы леспромхоза, вторая около сельского Совета. Документы были написаны хорошо выработанным почерком и, как ни странно, имели неразборчивую подпись, что для распространения листовок было не характерно. К нам в помощь был направлен из Конска специалист по розыску анонимов ранее мной упоминавшийся Коломийцев Павел Прохорович. Мы опросили жителей домов около конторы и сельского Совета, но ни какой информации, относительно распространителя листовок не получили. Работники гостиницы заверили нас, что уже четыре дня постояльцев в гостинице не было. С учетом того, что в поселке посторонние заезжают редко, мы предположили, что распространитель - местный житель. Были опрошены и дополнительно проинструктированы все имеющиеся оперативные источники, но информации не было. Тогда мы начали поиск по индивидуальным признакам почерка. Павел Прохорович быстро проанализировал имеющийся текст, и выделил, признаки характерные для почерка автора листовок. Наиболее значительный объём рукописных документов местных жителей был сосредоточен в поселковом паспортном столе и отделе кадров местного леспромхоза. Мы за два дня просмотрели весь имеющийся массив рукописных документов, но ничего интересного получить не смогли. После пяти дней безрезультатных поисков распространителя листовок, Павел Прохорович и я уехали по домам. Васильеву поручили отработать рукописные документы, имеющихся в поселке мелких предприятий. Примерно дней через десять он позвонил и сообщил, что распространитель установлен, им оказался рабочий лесхоза. Этот человек месяц назад вышел из психиатрической клиники, где лечился по поводу шизофрении. Ранее негативных проявлений не допускал, компрометирующих материалов на него не имелось. Из хорошей рабочей семьи, по работе характеризовался человеком замкнутым, малообщительным, иногда проявляющим немотивированную агрессию. По просьбе Васильева районный врач-психиатр обследовал его, и пришел к выводу о необходимости его повторного водворения в психиатрическую клинику. Один вопрос остался без ответа - где он нахватался антикоммунистических настроений.
Умер Леонид Ильич Брежнев, сказать, что вся страна безутешно скорбела, было нельзя, скорее все отнеслись к этому событию, как к давно ожидаемому. Старика было искренне жаль, когда его больного, еле говорящего, выталкивали на трибуну изображать отца нации. Но проблема была не только в нём, всё политбюро состояло из глубоких старцев, многие из которых уже ни на что не годились. Наиболее яркой и сильной фигурой среди них был, безусловно, Юрий Владимирович Андропов, но и он был тяжело болен. Он попытался бороться с разложением партийного и государственного аппаратов, но на это у него уже не было, ни сил, ни времени.
Из Центра пришло распоряжение провести учение оперативно-боевых отрядов созданных, пока на бумаге, при райаппаратах КГБ, у которых на территории оперативного обслуживания имелись нефте-газопроводы. В эти отряды численностью 25 человек было рекомендовано включать 2-3 сотрудника милиции, из числа прослуживших в пограничных войсках и лиц, не подлежащих призыву в военное время, хорошо ориентирующихся в тайге. Табель положенного вооружения восхищал своим разнообразием: снайперские винтовки Драгунова, автоматы Калашникова с приборами ночного видения, ручные пулеметы, гранатомёты, пистолеты Макарова и Стечкина, бинокли, малогабаритные радиостанции. Всё это богатство уже поступило и хранилось на складах Управления. Кроме того, по наряду военкомата из народного хозяйства должны быть привлечены машины ГАЗ-66 и УАЗ-469. Командовать отрядом должен был начальник райаппарата УКГБ. Я проверил списочный состав отряда, все были живы - здоровы. На время учений в качестве временной казармы по договоренности планировалось использовать административное помещение старого аэровокзала. По моей просьбе военком направил повестки членам отряда о призыве на военную переподготовку сроком на две недели и наряд на выделение автотранспорта. Утром прибыли три специалиста по обучению этих отрядов, из числа оперативных сотрудников, прошедших специальную подготовку, в том числе небезызвестный "товарищ Е.Балов". Стояла прекрасная весенняя погода, группа специалистов полчаса перетаскивали оружие и боеприпасы в кабинеты отделения, мимо оторопевших от этого зрелища дежурных милиционеров. Тем временем около райвоенкомата собрался личный состав отряда. Я построил своих бойцов и полюбовался своим войском. Средний возраст бойца составлял 45-50 лет, но это были ещё крепкие мужики с рабочими мозолистыми руками и обветренными лицами рыбаков и охотников. Я объяснил им задачи, которые предстоит решать отряду в случае введения военного положения и предложил тем, кто не желает быть членом отряда выйти из строя. Ни один даже не шелохнулся, такой настрой обнадёживал. С обеда начались теоретические занятия, бойцам рассказывали о методах проведения чекистско-войсковых операций по ликвидации банд дезертиров и террористов в лесистой местности, войсковых нарядах, которые применяются в этих целях. Было интересно наблюдать, как уже немолодые мужики с большим старанием, высунув языки, писали в розданных тетрадках: "Дозором называется войсковой наряд...". За два дня мои бойцы изучили все теоретические премудрости, на которые в спецшколах КГБ уходили недели. После этого наш отряд направился в небольшой, но глубокий овраг, который райотдел милиции использовал как стрельбище. Целый день мы палили из пистолетов разных систем, автоматов, снайперских винтовок. Автоматы и снайперскую винтовку мои бойцы освоили быстро, поскольку каждый из них был охотником. Пистолеты чаще всего попадали в "молоко", короткоствольное оружие было для сельчан непривычным. Чтобы доказать его эффективность наши спецы продемонстрировали стрельбу по спичечным коробкам, пивным пробкам и из двух пистолетов от бедра. Народ был потрясен, а пистолет реабилитирован. Настало время проведения учебных практических занятий в тайге. Недалеко от райцентра был выделен участок леса, который был не слишком заросшим, поскольку это значительно усложнило бы проведение учебного поиска диверсионно-террористической группы. В качестве террористов выступили двое из приехавших сотрудников Управления. Им дали несколько часов на подготовку и наша поисковая операция началась. Командиры отделений выстроили бойцов в цепь, вперед выслали головной дозор из двух бойцов. Спустя полчаса головной дозор успешно "подорвался" на противопехотных минах, в качестве которых устанавливались запалы от гранат на растяжках. Цепь залегла, все относились к занятиям очень серьёзно, что было трудно ожидать от пожилых мужиков. После разминирования местности цепь продолжила движение. Прочесав выделенный для учений участок, мы никого не нашли. Посредник дал команду, и группа условного противника вылезла из-под поваленного дерева, где они соорудили малозаметный схрон. После разбора допущенных ошибок мы ещё раз повторили прочесывание местности с тем, чтобы закрепить полученные навыки. На следующий день началось изучение на практике различных войсковых нарядов и видов военных действий. Одним из первых упражнений была организация засады на дороге. Мы расставили бойцов, двум из них мы вручили взрывпакет, который должен был имитировать разрыв гранаты. "Бикфордов шнур пакета горит 7 секунд, с тем, чтобы "граната" взорвалась под машиной, немного выждете, за тем бросайте". Я отошел на свой наблюдательный пункт на небольшой высоте с хорошим обзором. Вижу - пошла машина, раздался взрыв, какой-то дикий вой и началась пальба как на чеченской свадьбе (холостых патронов засада не жалела). Вдруг стрельба стихла и ко мне направилась процессия, во главе которой шел боец, с рукой в саже и алой крови. За ним вели другого бойца с закрытыми глазами, у которого вся "морда лица" была в саже. Картина была достойна кисти Верещагина. Протягивая ко мне свою окровавленную руку, боец трагически со слезой в голосе произнёс: "Вы сказали немного подождать". Промелькнула мысль: "Неплохо начались учения: один останется без руки, второй-слепым. В лучшем случае пенсию по инвалидности им всю жизнь придется платить мне, а в худшем... ". Сразу представилось, как полковник Тараторкин со зловещей улыбкой срывает с меня погоны, и вот я уже в коридоре железнодорожного вагона, почему-то на тележке, меж ног фуражка с мелочью, впереди идут мои бойцы, безрукий поводырь ведет слепого. Нестройно поём: "Я был батальонный разведчик, а он - писаришка штабной...". От мрачных мыслей отвлек подбежавший медбрат отряда с полной сумкой медикаментов, замотал кое-как окровавленную руку и голову раненных бойцов. На машине я отправил их в районную больницу, где в качестве фельдшера трудился наш Эскулап. Как удалось установить, произошло следующее. Гранатомётчик был типичным флегматиком, по-простому "тормозом", для него секунда и минута были словами - синонимами. Пока он отсчитывал "свои" секунды, второй наклонился к нему и крикнул: "Бросай скорее!". В это время произошел взрыв. Наши раненные борцы с терроризмом вернулись примерно через час. Когда в больнице смыли сажу с руки и головы, выяснилось, что рана на руке пустяковая, а глаза не пострадали. Забинтовав руку и промыв, на всякий случай, глаза, бойцы вновь были готовы к подвигам. Несмотря на то, что учения продолжались, текущую оперативную работу с меня никто не снимал, я вынужден был периодически отлучаться. В одну из таких отлучек произошел случай, о котором долго рассказывали жители райцентра. Отрядом отрабатывалась практика организации контрольно-пропускного пункта с подстраховкой. Учебный объект отъехал от места учебы на исходный рубеж в сторону Нижней Федоровки. На свою беду директор совхоза "Тихоновский" Гречуха обогнал на своей машине наш учебный объект, а УАЗы, как известно, похожи, как братья-близнецы. Директорский шофер, не обращая внимания на требование "контролёра" остановиться, продолжил движение. В ту же минуту под машиной взорвался метко брошенный взрывпакет. От испуга шофёр выпустил "баранку" из рук, машина уткнулась в ближайший куст и заглохла. Тут пошла в атаку "подстраховка" - бойцы, спрятавшиеся в засаде. Директора и его шофера вытащили из машины, вгорячах не заметив, что учебные "диверсанты" стали на много взрослее и изменили свою внешность. Встретив сопротивление, бойцы применили силу, которой их Бог не обидел, и с хрустом заломили "террористам" руки, а заодно и ноги, за спину. Милиционеры, хорошо знающие Гречуху, занимали позицию на некотором удалении от места исторической битвы, и пока они добежали, члену бюро райкома партии крепко намяли бока. Хорошо, что директор был человеком с юмором, он не стал обижаться, а выслушав объяснения, прямо заявил, что "этот войсковой наряд вы освоили пока слабо!" На том он уехал с гордо поднятой головой, как оскорбленный человек, получивший полную сатисфакцию. В остальном учения прошли достаточно благополучно, все бойцы интересовались временем следующих сборов. Об этом я им сказать ничего не мог, поскольку такие решения принимались не на моём уровне. В заключении я пригласил нескольких бойцов и инструкторов "обмыть" окончание учений. Купил у рыбаков рыбы, на берегу Оби сварили уху, купили водки, обсудили все памятные события учений, попели военные песни. "Товарищ Е.Балов" и тут отличился. Немного захмелев и увидев летящего чирка, с возгласом: "Вот как надо стрелять!", выстрелил по нему из пистолета. К его удивлению и восторгу всех собравшихся, чирок упал сраженный насмерть. Спустя долгое время в райцентре ходили слухи, что "КГБ проводило учения, на которые приезжали головорезы, попадающие в летящего воробья из пистолета".