Весь дом провонял запахами кухни, хозяйка не любила стол, которому нравились гости, и недовольно накрывала его грудью.
На плите в серой эмалированной кастрюле переутомился от негодования недельный борщ. Он не любил частого разогрева и предпочитал подаваться первым. Закуски, успевшие проскочить к столу раньше, он не уважал, считая еще больше легкомысленными, чем хозяйские дыни.
Под цветным полотенцем на противне отдыхали только что нарумяненные пирожки. Борщ раздраженно испустил сочный чесночный дух, он не переносил на дух пирожки, меняющие пол, когда вздумается. Вчера они были обыкновенной мукой, а сегодня стали пышнотелыми и темнокожими пирожками.
В глубоких тарелках по обеим концам стола, тесно прижавшись пышными боками, остывали котлеты, которые были совсем недавно говяжьим фаршем с красными и кудрявыми кудрями.
Жирный холодец обещал всех удивить своей насыщенностью и твердостью, совсем забыв, что нельзя горячиться. Он едва не поплыл и не превратился в свиную похлебку, которую так любил лохматый пес под столом.
Селедка под шубой слабо отбивалась от нахального сыра, перескочившего из соседней тарелки. Когда она потекла, испачкав все вокруг, он спрятался в собственной дырке, возмущаясь поведением богатой соседки.
Разозленная селедка обратилась в карася и настигла сыр, чтобы отыграться на нем. Но он вывернулся и обернулся сырной палочкой. Палочка стала настаивать на браке с карасем, но вмешалась мясная нарезка, которая боялась сквозняков. Поэтому, чтобы не казаться заветренной, она призвала все не делать лишние движения на столе.
Стол из-под груди хозяйки выглянул на кухню, потому там кто-то усмехался скандалу на нем. Борщ подмигивал и морально поддерживал свои помидоры и гуся в духовке, который не желал румяниться и превращаться в еду. Гусь горячился так, что плевался на метр слюной, уверял, что не намерен крутить гузкой, словно ощипанная глупая утка, и покрываться эротической корочкой. Еще больше он боялся стать похожим на утку под кроватью хозяйки.
Аромат и духота вышли под ручку из кухни, осложнив непростые отношения на столе.
Высокие хрустальные фужеры нервничали, заметив, как коньяк приударил за рюмками. Звонкие девицы раскрыли ротик на благородный напиток, демонстрировали ему осиные талии и стройные ножки.
Толстенный кувшин с шипучим квасом возмущался: как коньяку могли полюбиться худосочные дурочки? А запыленная бутылка с вином брезгливо отстранялась от их предварительных любовных игр и была уверена, что заинтересует фужеры.
Но фужеры ждали кислую капусту, не желая замечать, что та теряет девственность с недожаренным гусем.
Салат Оливье презрительно отзывался и о гусе с капустой, и о жаренной картошке с луком, явно хотел, чтобы ложка начала его раздевать, не дожидаясь остальных. Он перестоял на столе и готов отдаться немедленно. Зачем ждать вредную русскую птицу, если есть безотказный француз Оливье?
Прозрачная водка явно скучала и посматривала лукаво на хозяйку, с которой подружились до обеда. Она презрительно смотрела на огурцы, которые с пупырчатым телом пихались в хозяйский рот. Хозяйка отбивала запах алкоголя бесполым укропчиком, обильно посыпанном на соленые большие огурцы.
Когда гусь все сдался и дошел до ручки хозяйки, та принялась пировать одна, потому что гостей придумала сама.
Через час стол не возможно было узнать...
От изысканной внешности отдельных блюд ничего не осталось, а о присутствие других говорили только пустые тарелки...
Совершенно опустошенная бутылка водки прижималась к ножке обеденного стола, не понимая, куда делась пыльная бутылка вина.
Все было жадно съедено под возгласы хозяйки, расхваливших свои кулинарные способности. Она никогда никого не любила, кроме обеда.
Лишь, пирожки, уютно задремавшие под нарядным полотенцем, остались не отведанные хозяйкой. Но их это мало огорчало... Пироги знали себе цену.