Когда горе переполнило неокрепшую душу Павла так, что, казалось, вот-вот выплеснется отчаянным криком наружу, подросток забежал на сеновал и повалился на колкое прошлогоднее сено, зарывшись в него лицом. Он долго и горько плакал в пахучую траву, не понимая, за что судьба так жестоко обошлась с ним, отняв маму. Его рассудок до умопомрачения не хотел мириться с такой несправедливостью, и пятнадцатилетнему парню показалось, что все - неправда. Павлу стоит выйти из сарая, и он увидит на подворье мать, которая ласково потреплет на голове сына светлые кудряшки, любовно заглянет в голубые глаза и заспешит по делам.
- Павлуша, сынок! - он услышал голос матери. - Принеси воды в дом.
Мальчик стремительно и радостно вскочил на ноги, скатился с сеновала и выскочил из сарая на улицу, залитую солнечным светом и пригретую майским солнцем. Возле ограды палисадника, за которым виднелись нежные ростки цветов, заботливо посаженные мамой, буднично бродили куры, над крышей дома деловито носились ласточки. Конечно же в такую погоду в их дом не могло вселиться горе.
Отец Павла, Семен, стругал возле амбара фуганком длинные тесины, и яркий приветливый дневной свет снова померк в потемневших глазах, когда мальчик понял: для чего готовятся доски. Невысокого роста мужчина взглянул на сына, и Павел уловил, как тяжело отцу - столько скорби и отчаяния отразились в его глазах, что перехватило дыхание.
Подросток тяжело вздохнул и принялся помогать отцу.
- Послышалось, вроде мамка звала, - безразлично, но с затаенной надеждой сказал он.
Семен внимательно посмотрел на сына и нахмурился, жалея мальчика:
- Это не мать зовет. Душа твоя кричит, кукожится от горя. Ты бы поберег себя, сын, поменьше думал о горе. Мать уже не вернешь, а так переживая, заболеешь еще.
В день похорон возле тесового гроба, кроме отца и Павла, скорбно стояли с поникшими головами сестры и братья мальчика: Вера, Анна, Василий, Александр, Иван.
Все проклинали болезнь, которая лишила их матери. На исходе весны, когда пришло тепло, природа радовалась, оживившись после холодов, мама получила воспаление легких и зачахла за короткое время, оставив большую семью без женских заботливых рук.
Отпевание прошло в Луговской церкви, затем усопшую понесли на руках на церковный погост. Когда опускали гроб в могилу, дети заплакали под приглушенные звуки, доносящиеся из рупора радио на крыше сельского совета деревни Луги, передавали речь Сталина на съезде стахановцев.
Отрывок из нее навсегда засел в памяти юноши:
- Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее. А когда весело живется, работа спорится...
После смерти жены отец Павла, Семен, кроме шестерых детей, унаследовал большое единоличное хозяйство: две коровы, две лошадь, поросята, куры, утки.
Кряжистый и жилистый мужчина обладал недюжинной силой, но он загрустил, оглядывая новый дом и подворье, поставленные на собственной земле родной деревни Алексино ровно год назад:
- Ах, Наталья, Наталья, как же ты не убереглась, напилась, разгоряченная, молока с ледника. Что буду я делать один с детьми и хозяйством?
Но унывать было недосуг. Земля требовала ухода, скотина - заботы, и Семен ушел с головой в работу, а Павел стал во всем помогать ему. Разговора об учебе в техникуме больше не заводил, понимая, что отцу не справиться одному, прокормить такую ораву. Юноша остался старшим из детей в доме. Сводная сестра Вера от первого брака Наталии третий год была замужем, жила отдельно.
Шел 1935 год, страна напряженно выполняла задачи, поставленные партией на вторую пятилетку. Для поддержки роста сельскохозяйственного производства повсюду развернулось вовлечение единоличников в колхозы.
Местные власти "добрались" до отца Павла и "прижали" к стенке так, что Семен через год сдался и отдал всю животину в колхоз. Но сам не захотел трудиться коллективно, продал дом и подался с семьей в Новгород, рассчитывая на собственные силы и плотницкий навык.
Два года семья мыкалась в бараке, жили заработком Семена, который не найдя работы плотником, вынужден был податься на лесозаготовки. Отец Павла понял, что совершил ошибку, лишив детей дома и приусадебного участка, который позволил бы худо, бедно, а пропитаться его дарами.
Делать было нечего, и Семен пытался содержать детей на нелегкие деньги лесоруба. Павел полностью занимался домашним хозяйством, присматривал за младшими братьями и сестренкой.
Но в тридцать девятом году отец отчаялся прокормить большую семью и написал дочери Вере, просил совета, как быть. Он задумал Анну, Александра, Василия и Ивана отдать в приют.
- Пускай их государство вскормит, лучше, чем будут ходить по городу полуголодными и полураздетыми. Нет сил, смотреть, как страдают мои дети, - пожаловался он старшей дочери, когда она после его письма приехала в Новгород, навестить их.
- Незачем было лететь с родных мест на чужбину, как-нибудь прокормились бы сообща. Что в колхозе заработал бы, что собрал бы с земли, и я совала бы иногда каравай, другой хлеба. А так, что? Назад вернешься, то в колхоз, пожалуй, возьмут, а жить где? У меня с мужем небольшая изба, места вам нет.
Как ни прикидывал Семен со старшей дочерью сохранить семью, а решил отдать мальчиков в детский дом. Маленькую Нюру Вера пожалела, решительно заявив:
- К себе возьму нянькой, прокормится с нами девчонка. И ей - хорошо, и мне зачтется на том свете!
- Я помогать стану, чем смогу, храни тебя Господь! - прослезился Семен и, взглянув на закаменевшего лицом Павла, сказал ему:
- Со мной на работу пойдешь завтра. Нечего без дела бегать, вдвоем заработаем, поди, на гостинцы ребятам!
Павел не возражал. Юноше исполнилось девятнадцать лет, силой Бог не обидел, как и лицом. Красив и строен был кудрявый светловолосый парень. Весь в покойную мать вышел телосложением и задумчивыми глазами. Девки пачками сохли по нему, но не подружился Павел ни с одной их них, а лишь постреливал в их сторону смущенными глазами и не подходил ближе одного метра, робел еще.
Парень не успел осмелеть, получив в июле 1940 года повестку на службу в Красную армию. Весело отгуляли отвальную, отвели под звуки гармошки Павла на сборный пункт, где парню остригли волосы и погрузили в теплушку, плотно набитую новобранцами. Смех, слезы, задорная гармонь, песни - все сплелось в единый клубок проводов. Парни были безмятежны и радостны, впереди служба на всем готовом в армии, никаких тебе забот. Прощай гражданка, здравствуй армия!
- Забудьте, чему вас учили дома, слушайте, что скажут отцы-командиры! - заявил на первом построение старшина. Новенькая красноармейская форма непривычно давила плечи Павла, сапоги казались огромными. Парень неловко топтался в строю, плохо соображая, что говорил старшина.
Вчера еще веселились в теплушке, а сегодня, одетые в гимнастерки, стояли в строю. Ночью их выгрузили на станции Левашово, быстро построили в колонну и пригнали в военный поселок Новоселки. Стрелковый полк семидесятой стрелковой дивизии, прибывший в эти края в тридцать седьмом году из Куйбышева, воевал против финской армии на линии Маннергейма.
- Давайте начнем сегодня, - сказал в ноябре 1939 года Сталин на совещание в Кремле. Мы лишь чуть повысим голос, и финнам останется только подчиниться. Если они станут упорствовать, мы произведем только один выстрел, и финны сразу поднимут руки и сдадутся.
Но война затянулась, и в Новоселках готовили новобранцев, которые после прохождения военной подготовки, пополняли не только воюющие части, но и подразделения ленинградского военного округа.
Местность, окружающая селение, ровная и только изредка холмистая, сухая и лесистая напоминала родные края Калининской области.
Павел, привычный к сельской работе, легко выполнял физические упражнения на плацу, с удовольствием совершал с ротой марш-броски через лес, любил стрелять из винтовки. Но больше всего юноше нравился пулемет Дегтярева, который уже десять лет находился на вооружение советской армии. Оружие успело себя зарекомендовать с хорошей стороны во время гражданской войны в Испании, Халхин-Голе.
- Что нравится машина? - спросил Павла командир роты, заметив, как парень поглаживал учебный пулемет на практических занятиях.
- Да.
- Тогда назначаю тебя пулеметчиком!
- Служу трудовому народу! - обрадовался молодой солдат.
- Эх! Жалко, что не опробую пулемет в деле, - сожалел Павел.
- Не горюй! На наш век хватит агрессоров, - сказал ему Петр Иванович, с которым он подружился в пулеметном подразделении, куда его направили после учебы. Мотопехотный полк, где предстояло служить Павлу Семеновичу, расположился на эстонской границе под городом Сланцы на восточном берегу реки Плюсса.
Река Плюсса
- Кто же? - Павел недоуменно посмотрел на кряжистую и приземистую фигуру мужиковатого друга.
- Германия, Павел Семенович! - серьезно ответил Петр, который не раз удивлял Павла начитанностью и острым умом. Он всегда прислушивался к мнению Петра Ивановича, которого призвали в армию из поселка Пено Калининской области, считал его земляком. Деревня Алексино находилось в двадцати пяти километрах от поселка, где родился Петр.
- В этот раз, пожалуй, Петр не прав, у нас с немцами договор о ненападение. Да не посмеют они, - про себя не согласился Павел, который регулярно читал газету "Правда", но спорить с горячим другом не стал. Себе дороже!
В начале тысяча девятьсот сорок первого года Павла назначили командиром пулеметного подразделения, присвоив звание ефрейтора.
- На глазах растешь! Быть тебе генералом! - порадовался Петр, рассматривая красный просвет на воротнике шинели друга.
- Верно служу - ни о чем не тужу! - засмеялся Павел Семенович.
Служба не особенно обременяла смышленого Павла. Несение караула, учебные стрельбы, чистка оружия, политзанятия занимали почти весь день, оставалось лишь немного личного времени, чтобы написать письмо родным, а потом вечерняя гигиена и отбой. Солдат накормлен, одет, обут, что еще нужно, чтобы дождаться отпуска и во всей красе появиться в родной деревне, пройтись вечером перед девчонками в форме ефрейтора.
Но неожиданно пришел приказ по армии: отменить отпуска, усилить боевую подготовку в частях. Запахло войной, и самые прозорливые солдаты ждали беды с Запада.
- В бой за Родину,
В бой за Сталина,
Боевая честь нам дорога!
Кони сытые,
Бьют копытами.
Встретим мы по-сталински врага! - ежедневно неслось из репродуктора, вселяло воинским частям оптимизм и уверенность в силе своего оружия.
- Гремя огнем, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход,
Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин,
И Ворошилов в бой нас поведет!
Сообщение о начавшейся войне не встревожило воинов полка, где служил Павел Семенович. После известия о вероломном нападении немцев на Советский Союз все были уверены, что не пройдет и недели, и агрессора доблестные советские части загонят обратно в поганое логово, фашистскую Германию.
- Ты сам подумай, где - граница, а где - мы! Товарищ Сталин не допустит немцев так далеко! - горячо спорил Павел с Петром, который вспыльчиво возражал:
- Забыл Финляндию? Тогда говорили, что стоит нашим войскам лишь показаться, и враг поднимет руки вверх. Больше года воевали, пока одолели финнов. А Германия будет посерьезнее, на ее армию уже половина Европы работает. Нет, думаю, до нас война тоже докатится, нужно готовиться.
- Ты бы тише кричал, не ровен час услышит замполит, загремим, куда Макар телят не гонял.
- Вот, то-то и оно, что сказать нечего, кроме, как тише да без паники. Лучше обменяемся адресами родных. Я погибну - напишешь моим, а, если ты первым ляжешь в землю, то сообщу твоим, мол, погиб Павел Семенович геройски, защищая Родину от врага.
- Так уж и геройски! Ладно, договорились, я вчера написал записку и в патрон вместо пороха затолкал, и пулей снова закрыл, чтобы ни вода, ни огонь не попортили бумагу. Кто найдет, может, сообщит куда надо, что красноармеец Лошаков погиб, а не пропал без вести.
- Золотая у тебя голова, Павел! Пожалуй, я так сделаю тоже. Случись, документы сгорят, а в патроне найдется имя солдата и адрес родителей. Все надежда, что не безвестно похоронят, если случится умереть за Родину и товарища Сталина.
Следующую неделю войска углубляли траншеи вдоль Плюссы и рыли дополнительные блиндажи и щели. Пришел приказ держать оборону вдоль реки, не пропускать врага на восточный берег. Война пока не коснулась этих мест, но немецкие бомбардировщики в сопровождение юрких мессеров пролетали над ними, направляясь к целям, восточнее плюсского рубежа.
- Дальняя авиация летит на Ленинград. Где наши ястребы? Почему позволяют свободно лететь врагу? - шептал Павел в небо, где нерушимым строем проплывали фашистские машины с хищными крестами на фюзеляжах. Но ответа не получал.
Вскоре военный городок подвергся первому нападению авиации. Павел и Петр отдыхали после ночного дозора в казарме. Вдруг здание содрогнулось, и они проснулись. Кругом слышались взрывы, пулеметные очереди, крики. Поспешно натянули одежду и выскочили на улицу. Везде царил кромешный ад. Тут и там земля взметалась черными фонтанами к небу, крыши домов рушились, летели камни, доски. Раздирающий душу рев самолетов заставлял втягивать голову и бежать прочь, неважно куда, лишь бы выскочить из-под огня, уйти от пулеметных струй, спастись.
Павел и Петр инстинктивно держались рядом, бежали, как загнанные зайцы-русаки, зигзагами между вздымающейся землей и свинцовых очередей. В воздухе огромными злобными птицами кружили самолеты. Они камнем падали на землю, выедая надсадным ревом моторов мозг обезумевших мужчин, поливали бегущих пулями и взмывали вверх, разбрасывая позади себя шлепки бомб.
И вдруг все стихло. Земля больше не дрожала и не взлетала вверх, не слышалось самолетного воя и выстрелов, утихли крики людей. Густой дым и едкая пыль перекрасили голубое небо в черную палитру смерти, плотно прикрыли солнце. Отчего, казалось, наступили сумерки перед концом света.
Павел лежал на всклоченной искалеченной земле и глядел вверх. Правая рука онемела, и он подумал, что нужно бы вытащить ее из-под себя, пока она окончательно не затекла. Он пошевелился и застонал от боли.
- Похоже, зацепило меня, - прошептал он. - Где же Петр?
Но друга рядом не оказалось. Возле лежащих людей суетились санитары и медсестры.
Санитарный поезд, мерно постукивая колесами на стыках, спешил на восток. Война, казалось, осталась где-то позади, и Павлу Семеновичу не хотелось думать, что в первой бомбежке он получил контузию и серьезное ранение осколком. Его клонило ко сну, и он пытался заснуть. Но мешала раненная рука, которая была забинтована, как кукла, и нестерпимо болела. Павел не находил места, куда ее пристроить, чтобы забыться сном. Он засыпал на мгновение, но снова просыпался от боли.
На всех полках лежали раненые. Между ними сновали медсестры, поправляли подушки, делали уколы и кормили бойцов. Слышались протяжные стоны тяжелораненых и неторопливые разговоры солдат, которые находились в сознании. Остро пало лекарствами и кровью. Кровь - символ войны. Она будет сопровождать Павла Семеновича долгие годы.
Павел переживал, что убило Петра, и он никогда больше не услышит прерывистую от волнения речь друга, с которым неразлучно провел последний год. Павел Семенович уцелел в первой бойне и ехал в тыл для лечения.
Их выгрузили в городе Березники Молотовской области. Небольшой город на левом берегу Камы раньше относился к пермской губернии и возник, благодаря солевому предприятию купца Любимова. Борис Пастернак назвал поселок завода " Любимов, Солье и К" маленькой промышленной Бельгией.
В годы войны в Березниках работал госпиталь, который принимал раненных воинов Красной армии. В город хлынул поток беженцев, и более тридцати тысяч человек эвакуировались сюда.
Уже через месяц нахождения в госпитале, Павел Семенович активно помогал по хозяйству: чинил мебель, красил, обновлял электрическую проводку.
- Ты - мастер, Павел, - не могли нахвалиться смышленым и рукодельным парнем медсестры и завхоз госпиталя. - Рана не тревожит?
- От скуки - на все руки! - отшучивался он. - Рука в порядке, зажило, как на собаке! Еще месяц понадобился, чтобы разработать поврежденную осколком от бомбы руку, чтобы она гнулась и обрела былую силу. И 18 октября 1941 года медицинская комиссия признала Павла Семеновича годным к строевой службе.
"В серебре деревья, как хрустальные,
Но тревожен зимний их убор.
И бегут, бегут дороги дальние
Средь полей в немереный простор".
Павел Семенович ехал в поезде и грустно смотрел на заснеженные поля, леса. Зима сорок первого года выдалась суровой. Свирепые морозы сковали реки, потрескивали промерзшие дома, животные попрятались по норам. Люди тянулось к теплу, к покою под крышами хат, но война зло выпихивала их под открытое небо. Солдаты двигались на подмосковные оборонительные рубежи, становились в траншеи, закрывая грудью столицу от фашистов.
Павел Семенович получил назначение в 373 стрелковую дивизию, которая формировалась на Урале, как резерв Верховного Главнокомандующего. Затем ее придали 39 армии Калининского фронта. Павел стал командиром орудия 262 отдельной зенитной артиллерийской батареи. Времена были серьезные, грамотные бойцы наперечет. Приказ есть приказ, и ефрейтор Лошаков принял орудие.
Современная зенитная пушка 1939 года выпуска, которой командовал Павел Семенович, позволяла выпускать до двадцати снарядов в минуты, была серьезным препятствием для вражеских бомбардировщиков и пикирующих истребителей. В случае необходимости успешно использовалась против танков, прямой наводкой истребляла бронированные машины.
Восьмидесяти пяти миллиметровую пушку цепляли к грузовику-тягачу и перевозили вместе с расчетом с одной позиции на другую. Казалось, что проще: привел установку в походное положение, прицепил к тягачу и вперед. Не пешим строем артиллерист топал по земле, ехал на машине. Понятно любому, что лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Но в июле 1942 года дороги представляли собой месиво из глины, песка и воды. Колеса тягача вязли по самый скат в ямах, полных вязкой жижи. Расчету пушки приходилось нелегко, они чуть ли не на руках вытаскивали из грязи, как пушку, так и машину.
- Кто интересно на ком сидит? - ворчали солдаты. - Мы на машине или она на наших шеях.
- Отставить разговоры! Навались! - командовал ефрейтор Лошаков, и солдатские мозолистые руки, с набухшими от напряжения венами, хватались за борт грузовика и выталкивали из очередной колдобины. Тяжел труд солдата, но еще тяжелее сознавать, что враг топчет родную землю, а ты отступаешь.
Бойцы артиллерийской батареи выполняли приказ, и километр за километром по бездорожью перетаскивали орудия к месту новой дислокации. Они пока не догадывались, что заползают по бездорожью в капкан.
Калининский фронт своим далеко выдвинутым на запад выступом к Холму буквально нависал над немецкими войсками, стоящими перед Западным фронтом. Немцы вынуждены были держать против них, вдоль всего этого выступа, значительные силы.
- Если они их смогли бы высвободить, то, несомненно, использовали бы для создания группировки против Западного фронта. И это могло бы соблазнить их на новый удар по Москве - сказал И.С. Конев, и Г.К. Жуков согласился с таким мнением, решил не выравнивать линии Северо-Западного и Калининского фронтов.
Итак, оборонительная операция войск 22, 39 и 41 армий (А), 11-го кавалерийского корпуса, 3-й воздушной армии Калининского фронта разворачивалась в июле 1942 года юго-западнее Ржева, между Сычевкой, Белым, Оленино, в районе выступа в линии советско-германского фронта вокруг (условно) п. Холм-Жирковский. Образовался этот выступ в ходе Ржевско-Вяземской наступательной операции в январе-апреле 1942 года внутри большого выступа немецких войск в линии советско-германского фронта; своеобразный "мешок" внутри большого "мешка". На территории выступа оборонялись части 39-й армии и 11-го кавалерийского корпуса Калининского фронта, а также действовали смоленские и забрасываемые сюда калининские партизанские отряды. Через "коридор" между городами Нелидово и Белый, а также по воздуху эти части имели связь с фронтом, получали пополнение, боеприпасы.
Немцы вскоре разработают план "Зейдлиц" и перережут пути отхода советским частям, и порядка тридцати тысяч солдат и офицеров окажутся в плену.
Батарея, где служил Павел Семенович, прибыла под город Белый и установила пушки возле села Егорье на реке Обша, чтобы прикрыть огнем переправы. Кругом лежали огромные массивы густых лесов, болот, торфяников. Здесь было множество рек, речек, ручьев. По более или менее возвышенным местам проходили одиночные проселочные дороги, к которым лепились небольшие села и деревни.
Все для Павла было привычно и обыденно, ведь он родился на тверской земле, и до его деревни Алексино - "рукой подать". Отделение ефрейтора проводило учебные тревоги, отрабатывало слаженность расчета отражения воздушного нападения врага. Пока не подтянулись тылы, которые застряли, как водится на войне, в пути, солдаты ходили в соседнее село, где жители одаривали воинов продуктами. Воины сами не брали, кормились тем, что давали люди, которые не скупились, и бойцам перепадало не только мясо с картошкой. Но и самогон, который заменил наркомовские сто грамм, которые ввели в армии в сентябре прошлого года для поднятия боевого духа бойцов.
Худшее началось рано утром 2 июля 1942 года. Немецкие войска начали наступление в самой узкой части "коридора", атаковав на "белыйском" направлении части. Советские войска вступили в ожесточенные бои. На ряде участков им удалось отбить атаки немецких войск с большими потерями для противника.
Немцы усилили свои группировки на этих направлениях, а 4 июля начали наступление и с востока - на сычевском направлении.
Наши войска, особенно на линиях главных ударов, в ходе жесточайших оборонительных боев несли потери, вынуждены были оставлять свои позиции и отходить. Тяжелое положение сложилось в дивизиях, которые потеряли до половины личного состава. Артиллерия расстреливала последние боеприпасы, и никто не знал, что делать дальше. Тылы отрезаны от воющих войск, а площадки для сбрасывания боеприпасов и продовольствия для армии бомбила вражеская авиация, которая единолично властвовала в воздухе.
Пятого июля с вводом свежих танковых частей немецкие войска остервенело рвались с трех сторон. Со стороны Белого в северном направлении враги дошли до Нестерово, с востока прорвали фронт 256 стрелковой дивизии и подошли к Шиздерево.
Приказом штаба фронта армейские госпитали вывели севернее Нелидово, раненых солдат отправлять стало некуда и нечем.
Пятого же июля к шестнадцати часам в районе деревни Пушкари соединились первая и вторая танковые дивизии врага, закрыв "коридор". 39-я А и 11-й кавалерийский корпус оказались в окружение, а также левый фланг 41 армии и правый 22 не избежали такой же участи.
Командование 39 армии принимает запоздалое не менее недели решение о выводе соединений из мешка. Армия и некоторые части конного корпуса отходят к реке Белой, затем к Обше, к переправам.
Батарея Павла Семеновича к этому времени потеряло два орудия от атак авиации, но не позволила воздушным асам врага уничтожить понтоны через реку.
Советские войска преследовались по пятам немецкими частями, досаждались авиацией. 373 стрелковая дивизия уходила методом "переката". Одни части "зарывались" на намеченных рубежах, другие отступали через них до определенных позиций, где закреплялись.
Все это время Павел командовал пушкой, отбивая назойливые атаки вражеских самолетов до последнего снаряда.
- Все! - сказал он, когда стрелять было нечем, а в тягач разбила фашистская бомба. - Взрываем орудие и отходим!
Немецкое командование снимает части с других участков фронта и бросает их на Егорье, рассекает обороняющиеся позиции советских войск и достигает Белого на дороге Белый - Кострица. Образуется второе кольцо окружения, 39 армия разрывается на две части: северную и южную. Операция "Зейдлиц" успешно протекает, немцы стоят перед крупным успехом.
Павел Семенович с группой товарищей выбрался на проселочную дорогу. Она плотно заполнена большими и маленькими группами советских командиров и красноармейцев из разных частей дивизий, которые устремились к дороге Белый - Оленино. По всему участку севернее Белого через большак пытались прорваться разрозненные отряды окруженных советских воинов и отдельных красноармейцев. Везде царил хаос, не было связи с полками и штабом армии, повсюду вспыхивал бой. Регулярные части разделены расстоянием и "клиньями" прорвавшихся немцев.
Павлу Семеновичу стало ясно, что дивизия окружена врагом, и он с группой бойцов повернул туда, где не слышно выстрелов. Скоро перед ними предстала огромная поляна: болото с невысокими сосенками и мелким кустарником. Солдатам деваться было некуда, пошли по болоту, утопая по грудь в вязкой трясине, раздирая до крови руки и лица о колючий кустарник.
Неожиданно застучали автоматы. Бойцы затихли в трясине, чтобы не выдать себя.
Выстрелы постепенно унялись. К утру выбрались из болота и вошли в плотный лес: измученные, голодные, оборванные и промокшие до костей. Впереди виднелась дорога, воины подползли к ней. Павел Семенович увидел танки с черными крестами, автомашины с немецкими солдатами, которые двигались по шоссе.
Бойцы решили снова уйти в лес, где бродили такие же небольшие группы людей, уставшие, голодные и не знавшие истинного своего положения.
Немцы направили в лес спецгруппы из изменников Родины и своих людей, владеющих русским языком. В форме солдат и командиров советской армии они уничтожали командиров и комиссаров, способствовали распространению ложных слухов и пленению рядового состава.
Группа, куда входил Павел, наткнулась на остатки бойцов своей батареи во главе капитана Мелонишина, к которым присоединилась. Отряд, соблюдая меры предосторожности, двигался в сторону Нестерово.
В лесу наткнулись на медсанбат 373 дивизии. Их колонна машин, не доехав до Нестерово, через которое предполагалось вывезти раненных из сжимающегося кольца, была остановлена. Медсанбат подвергся обстрелу авиацией противника. От поселка Нестерово по ним, не смотря на красные кресты на бортах транспорта, стреляли немецкие автоматчики, только что занявшие населенный пункт. Некоторые автомашины загорелись, другие, сойдя с дороги, застряли в топи. Кричали тяжелораненые. Медицинские работники отстреливались и одновременно подбирали и выносили на себе раненных бойцов, изнемогающих от боли.
Капитан организовал выход не только бойцам своей зенитной батареи, работникам медсанбата с тяжелоранеными, но и объединил другие отдельные группы солдат и офицеров, бродивших людей. За группой прорыва, которую в основном составляли зенитчики, тяжелораненых несли специально выделенные для этого люди. Замыкала колонну группа прикрытия, куда входил ефрейтор Лошаков.
Прорыв прошел сравнительно удачно, но многие погибли от пулеметно-минометного огня. Павел Семенович с товарищами по прикрытию до последнего сдерживали врагов, не позволяя им нагнать уходивший отряд.
Большинство воинов заслона погибли. Остальные, когда закончились боеприпасы, попытались уйти той же дорогой, но были вынуждены бежать в лес. Путь, по которому капитан увел отряд, был уже отрезан автоматчиками врага.
Положение Павла и товарищей было отчаянное. Они брели по лесу и натыкались на таких же изможденных, заросших многодневной щетиной людей в порванных гимнастерках. Никто не знал, куда и зачем идут. Пустынные прежде дороги, наполненные повозками и автомашинами, представляли жуткое зрелище. Крупные воронки, наполнялись до краев мутной водой, большак устилали разбитые повозки, сгоревшие автомашины, убитые лошади и трупы людей. Под откосом лежали исковерканные орудия, а из чащи леса неслись стоны раненых.
Павлу Семеновичу в память врезался надрывный голос:
- Санитар, санитар!
Это был голос обреченного, которому никто не мог помочь. Павел снова углубился в лес и сразу же попал под обстрел минометов. Минометный огонь стал настолько плотным, что люди отошли, как можно дальше вглубь. Солдаты питались, чем придется: запекали на огне куски мяса от убитых лошадей, ели траву и хвою. Они мучились животами, падали обессиленные на землю.
Командование немецких частей, участвующих в операции "Зейдлиц", по рассказам пленных, перебежчиков, по данным своей разведки имело полное представление о состоянии советских войск в северных и южных окруженных группах. Знало, что лес полон красноармейцев, которые хотели прорваться на северо-запад. После 9 июля на дорогу севернее Нестерово немцы перебрасывают дополнительные силы, укрепляют фронт вдоль дороги батареями. Им помогает авиация.
На всем участке обороны врага все еще перебегали дорогу отдельные красноармейцы или небольшие группы. Немцы, замечая их, прочесывали лес. Некоторые красноармейцы уходили на окраину болота и на границе растительности вставали парами на одну плащ-палатку и другой накрывались. Фашисты не всегда их замечали, и бойцам удавалось перебраться потом к своим частям.
11 июля немцы узнали, что большая группа красноармейцев скопилась в районе Грядцев. На следующий день гитлеровцы назначили прочесывание и уже утром обнаружили лагерь до восьмидесяти человек. На предложение сдаться русские открыли огонь. Враг атаковал стоянку бойцов: сорок пять убитых и тридцать пять солдат с майором взяты в плен. Среди плененных 12 июля 1942 года оказался ефрейтор Лошаков Павел Семенович.
Ему сначала удалось ускользнуть из-под обстрела лагеря в ближайший кустарник. Но Павел сразу же нарвался на группу немецких егерей, обходящих отстреливающихся на поляне красноармейцев. Один из них ударил его по голове прикладом, и Павел Семенович, как сноп, рухнул лицом в землю.
Когда он очнулся, то почувствовал запах прелой земли. Знакомый мирный запах прояснил его сознание и заставил приподнять голову. Он увидел перед собой добротные сапоги с короткими раструбами голенищ, из которых торчали запасные автоматные рожки. Павел собрался с силой и перевернулся на спину. Перед ним нагнулся здоровый немец в форме мышиного цвета и рогатой каске. Он ухмыльнулся и, направив автомат в лицо красноармейца, крикнул:
- Steh auf! Los!
Немец стволом автомата повел в сторону поляны, и Павел с трудом поднялся на дрожащие от напряжения ноги. Медленно огляделся вокруг и, покачиваясь, как пьяный, направился в сторону, указанную конвоиром. На поляне уже стояла обезоруженная группа советских солдат с поднятыми руками. Они подавленно молчали, исподлобья разглядывая фашистов. Павел Семенович присоединился к ним.
От удара в мозгу Павла путались мысли, он не мог сосредоточиться, с трудом стоял, сдерживая тошноту. Начинался его долгий путь по мукам.
Пленных, подталкивая в спину автоматами, вывели на дорогу и куда-то повели. Через километр группу загнали на большое поле недалеко от большака. Там уже находились пленные красноармейцы, и "пополнение" влилось в общую толпу. Некоторые солдаты были ранены. Кто в руку или голову, кто - плечо. Они сидели на траве, и у многих через марлевые повязки проступила кровь. Лица пленных были бледны и измождены ранами, усталостью и голодом, безразличны к происходящему вокруг них.
Павел Семенович повалился на землю и закрыл глаза, ожидая расстрела. Сейчас было неважно, лишь бы закончился этот кошмар блуждания по лесу, и можно было бы спокойно умереть или, если повезет, жить дальше, но сытым и здоровым.
Ветер, неожиданно налетевший на поле, отогнал смрад загнивающих ран и крови, пригнал тучи. Начался дождь, который освежил пленных. Красноармейцы подставляли пилотки и собирали воду, чтобы напиться.
Павлу полегчало, у него не так сильно кружилась голова, но ночью было холодно, от намокшей одежды тело пробивала крупная дрожь.
Утром немцы подняли плененных воинов и повели в Сычевку. Там завели в колхозный амбар и оставили на ночь голодных и без воды. Не все увидели рассвет следующего дня, остались лежать на соломе три человека, которые умерли от ран и недоедания.
Солдат построили в колонну и в сопровождение охраны с собаками на поводках форсировано погнали в Ржев. Через час бешеной ходьбы некоторые не выдержали и упали на землю. Колонна расступалась и, не снижая темпа, равнодушно шла дальше. Павел, сцепив зубы, старался не отставать, чтобы не получить удара в спину. Через одиннадцать часов достигли города Зубцов, где колонну придержали полчаса для отдыха на площади. Местные жители выбегали из домов, завидев пленных соотечественников, и бросали им хлеб и вареный картофель. Павлу Семеновичу удалось схватить на лету горбушку хлеба. Он с жадностью вцепился в нее зубами, стал есть. Он заметил рядом голодный взгляд высокого худощавого солдата, который, не отрываясь, смотрел на краюху. Павел вздрогнул от звериной жадности во взгляде молодого мужчины, отломил половину и протянул ему:
- Бери, ешь! Брюхо не терпит пустоты. Как звать-то тебя?
- Илья! - машинально ответил он, схватив хлеб, и неуверенно добавил, - спасибо, тебе самому мало было.
- Меня Павлом величают. Ты не благодари, много хлеба вредит солдату. Злее будем на голодный желудок.
Вроде, по небольшому куску чернухи жадно проглотили Павел и Илья, но это прибавило им сил. Мужчины даже повеселели и бодрее шагали дальше по пути в фашистскую неволю.
- В лесу взяли? - спросил Павел.
- Там. Напоролись на фашистов, переодетых в наших командиров. Они и привели без боя в плен.
- Гады!
- Нелюди, что говорить, но нужно теперь держаться, не падать на землю. Пристрелят! А меня ждут дома жена, дети.
- Я - холостой, но отец и сестры тоже будут рады, если уцелею.
В город Ржев колонна пленных вошла, когда уже стемнело. Красноармейцев завели на футбольное поле, оборудованное под лагерь, огороженный колючей проволокой и освещенный прожекторами. На середине сброшено горкой прошлогодняя солома для подстилки. Солдаты засуетились вокруг нее, хватали охапки, кидали на землю и падали на нее, забываясь усталым сном. Ни воды, ни еды не дали, за проволокой свирепо лаяли овчарки, слышалась чужая речь.
Павлу с Ильей тоже досталось соломы, они постелились возле футбольных ворот и легли. На черном небе светились, как угли, звезды. Мужчины лежали на спинах, рассматривая их.
- Смотри, мирное небо над нами и звезды, как до войны. Может, нам все приснилось? - тихо сказал Илья.
- Много отдал бы, если это был только сон. Но одно хорошо, небо фашистом не закрыть колючей проволокой и звезд не погасить. Они всегда будут нас поддерживать, потому что над русской землей горят, значит, наши, и никакая сила не отнимет от нас.
- Это - верно, небо не отберут, как и воздух, которым дышим, но свободы лишили нас, и неизвестно: выберемся ли мы когда-нибудь отсюда.
- Вот, ты ответь мне. На войне, говорят, гибнут в первую очередь трусы. Значит, трусы убиты, храбрые воюют на фронте. А кто - мы? Солдаты, которые к фашистам угодили?
- Я тоже думал об этом. Мы не по своей воле угодили сюда. Нас взяли в плен, потому что находились без памяти. Те, которые сами к немцам пришли, предатели. Трудно будет доказать, как все произошло на самом деле.
- Вот и я об этом же. Как бы нас не обвинили в измене Родине. Я убегу из плена, не буду ждать у моря погоды. Не хочу, чтобы меня облили грязью, что не выполнил приказ: живым не сдаваться.
"Чуть горит зари полоска узкая,
Золотая, тихая струя...
Ой, ты, мать-земля родная, русская,
Дорогая родина моя!
Шел шестой месяц фашистской неволи. Изменился быт пленных, которых к зиме перевели в бараки, одели в шинели и шапки, снятые с убитых солдат. Немцы привезли ворох одежды и сбросили на землю, чтобы пленные солдаты подобрали себе. Павлу досталась шинель с дыркой от пули на груди.
- Зато шапка цела, - горько усмехнулся он.
- У меня - наоборот: шинель без дыр, а шапка велика и прострелена, отверстие в два пальца. Голова будет мерзнуть!
- На пилотку надевай, не будет слетать и дыра закроется.
Каждый день военнопленных гоняли на работу. Павел расчищал завалы на дорогах, засыпал воронки. Он, молча, выполнял тяжелую работу, поглядывая по сторонам, выжидая удобный случай, рвануть в лес, убежать из неволи. Но немцы надежно охраняли плененных красноармейцев, при попытке бегства стреляли в спину.
Кругом лежали сугробы, в которых по колени тонули ноги, было холодно, и недоедающие слабеющие люди даже не помышляли бежать. Молодые парни боролись за жизнь, никому не хотелось умирать. Но к февралю 1943 года из двухсот человек ремонтной бригады, куда входили Павел и Илья, остались девяносто изможденных мужчин. Остальные умерли от голода и ран, погибли, пытаясь бежать.
Тяжелая работа с рассвета до заката солнца и скудное питание измотали друзей, и они безразлично выполняли приказы немцев, прислушиваясь к артиллерийской канонаде, которая день ото дня приближалась к городу Ржеву.
- Никак наши лупят по фашисту! - радовался Павел Семенович, прислушиваясь к далеким взрывам. - Смотри, как встревожились немцы.
Илья кивнул головой и сказал:
- Скорее бы освободили нас, а то сил нет работать на супостата.
Враг заспешил, каждый день отправлял на запад эшелоны со скотом, оборудованием, вывозил на работы в Германию молодежь. По шоссе в тыл катились вереницы грузовиков, набитых людьми и награбленным добром.
Военнопленные не дождались освобождения. 23 февраля их построили и погнали на железнодорожную станцию, погрузили в вагоны и отправили в город Ярцево Смоленской области.
Там выгрузили и в сопровождение охраны с рвущимися с поводков собаками в их руках повели на сборный пункт в лагере военнопленных. Старинный город встретил красноармейцев опустевшими улицами и разбитыми войной домами. К весне сорок третьего года в городе осталось около четырех тысяч жителей, в десять раз меньше, чем до войны.
Павла Семеновича с утра лихорадило, он с трудом передвигал ноги. Илья, видя состояние друга, шел рядом, поддерживая его за плечи. Когда их затолкали в барак, Павел рухнул на ближайшие нары и потерял сознание.
На крики Ильи пришли солдаты, они долго о чем-то говорили, поглядывая на Павла Семеновича. Затем один из них ушел и вернулся через десять минут с носилками и фельдшером, который осмотрел больного и сказал:
- Тиф. Несите его в инфекционный барак.
- Не выживет, к утру умрет, - сказал один солдат.
- Русские живучие, пару дня протянет, - возразил другой, показывая автоматом на хмурые лица военнопленных кругом.
- Ты, не прав, Курт, этот парень не умрет. Спорим на две рейхсмарки? - возразил фельдшер.
- Многовато будет, пожалуй, для этого доходяги, но я согласен. Деньги твои, если он останется на этом свете, ну, а если подохнет, значит, ты отстегнешь две марки. Согласен?
- По рукам!
Павла унесли в карантинный барак и положили на нары. Рядом лежали такие же бедолаги в тифозном жару. Многие бредили в беспамятстве, бормотали о чем-то или звали на помощь. Между ними сновали военнопленные санитары, мочили в моде тряпки и прикладывали на головы стонущих людей, поили их, когда те приходили в себя. Больше они ничем не могли облегчить страдания умирающих от болезни красноармейцев. К утру десять человек затихли навечно, некоторые пришли в сознание, остальные продолжали метаться по нарам в бреду.
В барак вошел вчерашний фельдшер с солдатами, и привели с собой военнопленных солдат для уборки трупов и обработки тифозного барака дезинфицирующим раствором.
Павел Семенович был жив, но лежал без памяти. Фельдшер осмотрел его и удовлетворенно кивнул головой. Парень даже в бреду цеплялся за жизнь и просил воды.
Подозвав кивком русского пленного санитара, фельдшер приказал напоить больного и сменить на лбу повязку. То ли денег было жалко, и он хотел выиграть две марки. То ли немолодой медик сочувствовал молодому голубоглазому человеку и искренне хотел, чтобы тот поднялся на ноги. Он навещал Павла два раза в день. Всякий раз подходил и наблюдал за ним. Павел Семенович на второй день так же лежал на нарах безвольной колодой с запекшимися от высокой температуры губами.
Фельдшер, покачав сочувственно головой, уходил прочь, приказав в очередной раз напоить больного водой.
На третий день Павел пришел в себя. Температура спала, и молодой человек тихо лежал, но уже не бредил. Санитар принес в котелке немного баланды и накормил его. Молодой организм пересилил болезнь, и Павел Семенович пошел на поправку.
Через день он поднялся на ноги и помогал санитарам поить и кормить больных.
На следующее утро Павла перевели в общий барак, и он встретился с Ильей.
- Эко, тебя скрутила хворь, братец. Кожа да кости остались, качаешься от ветра, - сочувственно присвистнул он, рассматривая белокурого друга.
- Болезнь не по лесу ходит, а по людям. Ничего, кость цела, а мясо наживем.
Но окрепнуть физически Павлу немцы не дали. Через день ранним утром построили и куда-то повели.
К вечеру уставшие и отупевшие от долгого пути люди увидели город.
- Никак, Смоленск, братцы! - услышал Павел удивленный голос позади. - Я воевал здесь. Значит, драпает немчура на запад, а то с чего бы нас сюда отправили.
- Нам-то, что с того, если бегут гитлеровцы? Все равно не вырваться на волю! - горький возглас заросшего бородой до ушей солдата резанул по сердцу Павла Семеновича.
- Правду говорит человек. Семь месяцев гнием в плену и ни одной попытки бежать, - вполголоса сказал Илье он.
- Ага, тебе сейчас в самый раз тикать отсюда! - укоризненно покачал головой друг, бережно поддерживая за руку ослабевшего Павла. - Да, и как уходить, когда везде охрана с овчарками.
В Смоленске пленных задержали полмесяца на ремонтных работах. Вновь водили на восстановление разбомбленных советской авиацией шоссе и железнодорожных путей, кормили впроголодь. Одежда прела от сырости и расползалась по швам. Пока спасали шинели, в которую пленные закутывались поплотнее и не спеша брели на работу в сопровождение фашистов. Ни окрики, ни толчки в спину не могли заставить их прибавить шаг. Постоянный холод и голод обрыдли людям так, стало безразлично: сейчас придет к ним смерть или позже.
Павел посматривал по сторонам, надеясь в удобный момент сигануть под откос в ближайший лес. Но ноги становились, как колоды, распухли от недоедания и простуды, походили на слоновьи. Какой побег, когда не стало сил даже подниматься на ноги.
Все тот же фельдшер заметил это и определил Павла в больничный барак санитаром. Едва парень стал оправляться от болезни, и ноги обрели человеческие контуры, военнопленных снова подняли в дорогу. В этот раз привели на грузовую железнодорожную станцию, дали пайку хлеба, напоили горячим чаем и погрузили в теплушки. В вагоне теснота. Всем не хватало места на нарах. Эти места брались с боем самыми сильными. Остальные стояли, крепко прижатые друг к другу. Толкотня, ругань. Вдруг, перекрывая шум, раздался в вагоне громкий голос:
- Так дело не пойдет. Сидеть должны больные и слабые.
К нарам протискивался высокий плотный человек в командирской фуражке, в гимнастерке с разорванным воротом. На него заворчали, но он уже сгонял усевшихся на нарах пленных.
- Остальные будут стоять, по очереди прислоняясь к стенкам вагона. Так всем будет лучше.
Как-то само собой получилось, что все подчинились его властному голосу. Через несколько минут в вагоне устанавливается относительный порядок.
Состав долго после этого стоял на путях, затем стронулся и покатился.
Военнопленные стояли в полутьме вагонов и не видели, как проехали станции Витебск, Полоцк. Через десять часов их выпустили и спешно построили в колонну.
- Двинск! - услышал чей-то голос Павел.
- Даугавапилс называется теперь, - поправил его кто-то. - Литва - это, братцы!
- Хоть, мир посмотрим, - усмехнулся Илья.
- Мир скучен за колючей проволокой, - возразил Павел.
- Ничего, нам бы выжить, скорее домой вернуться.
Военнопленных пригнали в лагерь и распределили по баракам. Зима к этому времени отступила, и все чаще с небес проглядывало солнце, прогревая простывший воздух. Запахло весной. Пленные не сидели по душным помещениям, выходили на двор, подставляя теплым лучам изможденные лица.
Через день немцы с утра объявили построение. Людей выталкивали из бараков на плац и строили в шеренги. Затем длинный худощавый офицер в сопровождение охранников с рычащими на поводах собаками прошел по рядам, тыкая хлыстом на свой выбор в грудь пленных солдат, которые спешили выйти на два шага из шеренги.
Павел и Илья оказались в отделенной группе. Всех, кого не выбрал офицер, загнали в бараки, а оставшихся построили и повели на выход, где погрузили в крытые машины.
Павел Лошаков и Илья Семенов оказались вместе в кузове машины. Они недоуменно переглядывались, но молчали, боясь окрика конвоирующих солдат, сидящих с автоматами наперевес у заднего борта.
Солнечный день вынудил охранников приподнять брезент позади себя, чтобы в прогретом кузове не так остро воняло немытыми телами людей. Военнопленным было не так тошно сидеть в плотно набитом людьми грузовике. Они с любопытством смотрели на мелькавший позади лес и дорогу.
К вечеру грузовики въехали через ворота в тюрьму. Людей развели по камерам. Вонь, нары, баланда, грубые тычки в спину и толстенные стены с единственным зарешеченным окном на Божий свет - все, чем располагали последнее время пленные солдаты Красной армии.
А на улице буйствовала весна. Слежавшийся посеревший снег стремительно таял, весело разбегались от него звонкие ручейки. Послеполуденная капель с крыш вызывала зуд в грязном теле парней, хотелось намыться в бане, чтобы веником распарить многомесячную коросту, смыть ее горячей водой. Затем переодеться в чистое белье и чаевничать за домашним столом. А вечером пойти на гулянку, проводить девушку до дому и долго тискать ее, прощаясь, у ворот.
Павел отвернулся от окна и вздохнул:
- Скорее бы пришел конец всему.
Литовский город, куда их привезли немцы, назывался Екабпилс. Его надвое разделила река Даугава. Это на литовском языке она - Даугава, а на русском - Западная Двина. И, если плыть по ней против течения, то можно добраться до озера Охват, из которого река начинает свой бег к берегам Рижского залива в Балтийском море. В семи километрах от поселка с таким же названием, что и озеро, раскинулось родная деревня Алексино.
- На пузе дополз бы до нее, только бы оказаться на воле, - размышления Павла прервались на колдобине, на которой телегу так крепко тряхануло, что, кроме него с Ильей, и пожилой злобный литовец схватился за борт.
Сегодня военнопленных барака построили на плацу, и хмурый мужчина в гражданской одежде и прутом в руке долго ходил вдоль, рассматривая парней. Затем указал на Павла и Илью, словно угадал, что они друзья.
Переводчик по приказу офицера сказал:
- С хозяином хутора поедете, будете жить в его доме и делать, что прикажет Господин Жемайтис. За непослушание или побег - расстрел, за причинение вреда имуществу - розги. Понятно?
- Да! - почти разом ответили Павел и Илья.
- Леонас Жемайтис! - ударил себя в грудь мужчина и приказал садиться на телегу. Он сносно разговаривал на русском языке и сразу предупредил, усевшись спереди. - Шаг влево или вправо - убью на месте. Хозяин показал на карабин рядом с ним и свирепо добавил:
- Или, как свиней, запорю на конюшне.
Хутор приткнулся дворовыми постройками к лесу, а двухэтажным домом под черепичной крышей к полю. В хозяйстве были лошади, коровы, свиньи. Из дома выскочила молодая женщина на смешных деревянных туфлях и с любопытством уставилась на парней.
Хозяин нахмурился и что-то отрывисто сказал ей. Девушка покраснела, крутанулась на месте и упорхнула в дом. Сразу же вышла пожилая женщина и мужчина средних лет, который принялся распрягать лошадь.
Выслушав женщину, Леонас повернулся к парням и спросил:
- Вши есть?
- Не без этого!
- Сначала отправляйтесь в баню, помойтесь, чтобы заразы не занести в дом. Одежду скиньте, сожжем потом. От меня получите чистое белье и мешки. Отработаете.
- Мешки для чего? - спросил его Илья.
- Разберетесь зачем, - усмехнулся тот.
Такого блаженства парни давно не испытывали, когда намывшись в бане и переодевшись, сидели в предбаннике и не решались выйти, чтобы не ломать состояния идиллии чистого тела и покоя, наступившие впервые за время плена.
- Одежка с убитых солдат снята, - Павел Семенович нащупал пулевое отверстие на гимнастерке. - Крохобор хозяин. Отработаете! У немцев выклянчил или сам мародерничал где-нибудь.
- Ничего, нам послужит теперь бельишко. Поди, не в обиде будет усопший, что помог солдату по несчастью.
На ночлег хозяин хутора приказал мужчинам устроиться на сеновале в кирпичном амбаре, который закрывал на замок.
- Все лучше, чем в бараке! - Павел с удовольствием вытянулся на прошлогоднем сене, зарываясь в него, чтобы не замерзнуть. Ночи еще были холодные.