Хорошо летом в лесу. Воздух напоен дурманящими ароматами хвои, грибов и земляники. Солнечными брызгами щедро осыпано зеленое буйство красок: березовой листвы, изумруда рябинового подлеска, яркими кончиками сосновых лап и угрюмой темени ельника.
Под еловыми лапами тихо шелестит муравейник, кипит работа без остановки. А вот чем-то озабоченный шмель, громко гудя, совершает безумные виражи вокруг кивающего головой колокольчика. Шепот листьев и заливистое пение малиновки дополняют мелодичное журчание родника, ручеек от которого старательно пробивает себе дорогу куда-то вглубь леса.
Вода. Чистая, свежая, холодная. Что может быть вкуснее?! Разве что кусок черствого хлеба. Но Иван был рад и такому подарку. Наконец-то можно утолить жажду, терзавшую вот уже который день. Напившись и с наслаждением ополоснув лицо, он закурил.
Что происходит? Это и есть обещанная "война малой кровью на чужой территории"? Куда исчезли наши самолеты и танки? Где командование? Почему он, сержант, каким-то чудом выживший в том аду, который творился на границе, оказался самым старшим по званию среди трех десятков измученных и растерянных бойцов? Эти вопросы появились уже в первый день.
Ответов не было, как и приказов. Поэтому они воевали на свой страх и риск, то закрепившись на какой-то высотке, то удерживая хутор. Переходили в безумные контратаки и собирали с убитых оружие и боеприпасы. Сражались, как могли. Теряя людей и отступая.
Иван вспомнил последний бой. Когда патронов не осталось, он отдал приказ уходить и прорываться поодиночке. Глядишь, кому-то и повезет. Это было не малодушием, а трезвым расчетом грамотного командира, понимавшего: если пехоту еще можно душить голыми руками, то танки - нет.
Он отступал последним и видел, с какой яростью бронированные коробки утюжили их жалкий окоп. Сержант усмехнулся, представив лица немцев, когда те увидят, что никого в нем нет, даже убитых (ребят успели похоронить в лесу).
Может, подумают, что против них воюют духи? А что? Это вам не по Парижу гулять. Здесь все может случиться: ромашка выстрелит, кочка луговая лицо разобьет, а то и прилетит Бабка-ёжка на Змее Горыныче, да как шарахнет из трех голов...
Иван рассмеялся. Придет же в голову такая ерунда.
- Конечно, ерунда, Горыныч себя оседлать не даст, - неожиданно раздалось сзади.
Сержант резко обернулся и замер.
- Смотри, Виссарионыч, какие нонче богатыри пугливые пошли. У самого кулаки пудовые, косая сажень в плечах, а шарахается, как девица малая.
От мягкого голоса на минуту Иван забыл о войне и вновь оказался босоногим сорванцом, сидящим на коленях у деда и с замиранием сердца слушающим сказки о Бабе-яге и Змее Горыныче, Кощее Бессмертном и Добрыне Никитиче.
- Мяв.
- И то правда, а я иду по водицу, слышу, вроде говорит кто-то, думала, опять Леший за старое взялся и Русалку в кусты заманил, али Водяной с Болотником бражничают, от жен схоронившись, а тут...
- Мяв.
- Видать, сильно испужался-то. Молчит, вот как ты, Виссарионыч, когда сметанку из погреба воруешь.
Ивану показалось, что третий "мяв" был каким-то смущенным.
- Здравствуйте, - наконец выдавил из себя сержант, широко открытыми глазами глядя на неожиданных визитеров.
Перед ним, опираясь на гнутую клюку и широко улыбаясь, стояла сухонькая древняя старушка с горбатым носом и гордо торчавшим клыком, надо полагать, единственным. А рядом с самым серьезным выражением на морде гордо восседал огромный черный кот размером с добрую овчарку.
- И ты здрав будь, воин, - улыбнулась бабка. - Как звать-то тебя?
- Иван, а вас?
- Ванюша, значит, хорошее имя. Меня люди Ягой кличут. Слыхал поди? - Она неожиданно залихватски подмигнула.
- Из сказки, вы серьезно? Да ну, разыгрываете! - Сержант понимал, что его не обманывают, но разве можно поверить в невозможное, хотя, по правде говоря, очень хотелось.
- Из нее самой, - кивнула старушка.
- Мяв, - обиженно подал голос черный красавец.
- Прости, родимый, - засуетилась Яга, - запамятовала тебя солдатику представить. Это Виссарионыч мой, кот породы редкой, ума недюжинного, сообразительности лисьей, нахальства воробьиного, а доброты - немерянной.
- Мяв! - Пушистый хвост смущенно мотнул несколько раз.
- Очень приятно, - улыбнулся Иван.
- Куда путь держишь, молодец? Вижу, смурной ты какой-то.
- А чему мне радоваться? Отступаю я, к своим думаю прорваться, - смущенно ответил сержант. - Патронов нет, только вот граната одна осталась, а с ней много не навоюешь.
Иван достал из подсумка лимонку.
- Неча стыдиться-то, - строго оборвала его Яга. - Виданное ли дело, одному против рати несметной да с камнем идти.
Старушка явно не понимала, что в руках Ивана, но он решил не объяснять, тем более, пока они беседовали, Виссарионыч деловито набрал воды и требовательно мявкнул.
- Вот что, солдатик, - бабка решительно стукнула по земле клюкой, - донеси до избушки водицу. Отдохнешь у меня немного, покормлю дорогого гостя, а там и думу думать будем, как тебе помочь. Поди, давно не ел.
- Дня три точно, - согласился Иван и, подхватив ведра, добавил: - Показывайте дорогу, товарищ Яга. Кстати, а как вас по отчеству?
- Елисеева я, - зарделась старушка. - Пойдем.
Глядя на неспешно шагающего впереди Виссарионыча, сержант спросил:
- Вы говорили, что Горыныча оседлать нельзя. А почему?
- Знамо дело, почему, - хмыкнула Яга. - Калистратушка никому не дозволит себе на шею сесть.
- Калистратушка? - от неожиданности Иван споткнулся и чуть не расплескал воду. - Вы о ком?
- Эх, молодежь, - снисходительно улыбнулась старушка. - Змея Горынычем-то по батюшке кличут, а наречен он Калистратом.
- В сказках про это не говорилось, - удивленно протянул сержант. - Насколько я помню, змей похитил девицу, а Добрыня победил его в страшном бою, освободив пленницу.
- Врут сказки, - неожиданно смутилась Яга. - Не так все было, и змеюшка не виноват.
- А кто? - Иван на всякий случай замедлил шаг.
- Бражка, - твердо отчеканила Елисеевна. - Малиновая. Давай передохнем маленько, Ванюша, стара я уж по лесам бегать.
Присев на пенек, Яга вздохнула и зачем-то пару раз взмахнула клюкой.
Сержант аккуратно поставил ведра и, набив самокрутку, закурил, глядя на пень. Старый и кривой, весь в зелени мха и серебре лишайников, он пах прелью, истлевшей листвой и землей. Иван видел, как вокруг снует, спешит по делам или неторопливо переставляет тонкие лапки насекомая живность.
Все происходящее просто сон, это очевидно. Он сейчас лежит возле родника и видит сказку, самую настоящую добрую сказку, в которой нет войны, нет крови и смерти, а есть тихий лес, муравьи, где-то вверху верещащая белка, на пне сидит фольклорная Баба-яга, а рядом старательно вылизывает лапу ее неизменный спутник...
- Мяв.
Иван вздрогнул.
- Спишь что ль, - укоризненно буркнула старушка. - Видать, сильно устал ты, воин. Так вот, я спрашиваю, рассказать?
- Простите, пожалуйста. - Сержант явно смутился. - Просто здесь так спокойно и тихо, что я забылся на минуту. Конечно, расскажите.
Он присел перед Ягой и опять вернулся воспоминаниями в босоногое детство.
- Оно ведь как на самом деле было-то, - начала бабка. - Калистрат, Горыныч то бишь, людям завсегда помогал: ну там по делам слетать, али поле вспахать. За то чтили его и, что греха таить, наливали частенько. Раз помогал Змеюшка лес рубленый перенести Добрыне Никитичу. Богатырь надумал жениться и дом строил, чтобы суженую после свадебки в светлицу новую ввести. За день намаялись, страх. Ну а вечером дорогого гостя за стол усадили. Выкатил хозяин бочонок браги, на малине настоянной. Мужики носы поворотили. Дескать, для девок питье, и медом пенным разговелись. А Горыныч-то как распробовал, да так, что в три горла бочонок и вылакал. Добрыня сам уже хороший был, возьми и пристань: а что тебя все по батюшке кличут, неужто имени нет? Первая голова спьяну и ответь: как нет, есть, только говорить не буду. Тут все уговаривать стали - скажи да скажи. Вот Горыныч и сказал.
Бабка замолчала.
- И что дальше? - Иван, как маленький ребенок, открыв рот, смотрел на Ягу.
- Все, - удивленно ответила старушка. - Неужто не понял?
- Нет, - честно признался сержант.
- Эх, голова два уха, - улыбнулась Яга. - Ну, сам подумай, выпимши три головы.
Иван недоуменно пожал плечами:
- Сдаюсь.
- Ванюша, Ванюша... - Бабка ласково потрепала голову бойца. - Имя Калистрат и трезвый не каждый выговорит, а тут три головы пьяных разом сказать пытались. В общем, услыхали люди вокруг "Еленя феня". Добрыне так понравилось, что полночи орал на всю деревню "Еленя Феня Горыныч, Еленя Фена Горыныч". А Калистратушка, не будь дурак, в ответ его Ноздрыней Дубинычем окрестил. В общем, повздорили крепко.
- А про девицу и битву правда? - Сержант весь превратился в слух.
- Истинная, - кивнула головой Яга,- Добрыня великим воином был, о подвигах его сказки слагали и песни пели, а вот с Горынычем неувязочка вышла. Как дом сладил Никитич, то и женился вскоре. И вот однажды поссорился он с зазнобушкой своей - дело-то молодое - да так крепко, что супруга решила к маме уехать, пока муженек не остынет. Вот, слезами умывшись, вышла поутру девица на дорогу: теща-то на хуторе жила у леса, от соседней деревни версты две. Путь неблизкий, а тут Калистратушка мимо пролетал. Отчего ж и не помочь-то, подкинул до порога отчего, жалко, что ли. А на следующий день Добрыня уже дверь избы ломал и кричал: дескать, мама дорогая, верни дочь мужу законному. Теща не промах была, да кочергой так зятя своего воспитала, что пришлось в дом заносить примочки ставить.
- А Горыныч?
- Так он и помог. Выпили мировую, обиды простили друг другу, пожали руки и пообещал Калистратушка выручить. В деревне все видали, как змей девицу нес и как богатырь ее вызволять ушел. А что на хуторе творилось, никто не ведал. Потому и пустил слух Горыныч, будто раны у молодца от зубов его, в битве страшной полученные. Ибо хотел змей в плену держать жену Добрыни, в отместку за Еленю Феню, да не обломилось.
Иван от неожиданности вздрогнул.
- Как вы сказали?
- Мяв? - поддержал бойца не меньше пораженный услышанным Виссарионыч.
- Что сказала? - не поняла Яга.
- Обломилось, - уточнил сержант.
- Ах, вот ты о чем, - старушка рассмеялась. - Это я у Горыныча научилась. Сама-то целыми днями в избушке своей обитаю, да по полянке хаживаю, за водицей с Виссарионычем и то нечасто выходим, а Калистрат по свету летает, слушает, вот и набирается слов новых диковинных. Пойдем, что ль?
- Елисеевна, а как вы здесь живете? - Иван чувствовал себя мальчишкой, которому первый раз доверили помочь в ремонте мотоцикла. Было одновременно страшно, необычно и безумно интересно.
- Да по-тихому, - начала рассказ Яга.
Кот, неторопливо перебирал лапами впереди, а Иван, стараясь не расплескать воду, шел и слушал. О том, как повезло с Домовым, старательным, работящим помощником, "а то ить куда мне старой со всем управиться". И о гостях, периодически забегающих - заходящих - залетающих - заползающих в избушку: "Каждый ведь с подарочком, чтобы бабушку уважить, а мне приятсвенно".
О том, как Горыныч пролетал вечером мимо церквушки и "заприметил мужичков лихих мерзопакостных, в замке ковырявшихся". Понял змей, что хотят они ограбить "место святое, дабы на зелье хмельное копеечек получить". И как "Калистратушка беседу с ними провел нравоучительную, задницы подпалив самую малость". С тех пор неудавшиеся воришки капли в рот не берут и "служат батюшке, за порядком смотрят, забор отремонтировали, стены красят, а Горыныч полюбил притаиться за стенкой и слушать проповеди, уж больно душевно отец святой их читает".
О гусях-лебедях, которые не похищали детей, а наоборот, возвращали сорванцов домой и больно щипали нерадивых мамаш, забывавших, что детишек малолетних нельзя оставлять без присмотра. Но "разве кто из этих дурех непутевых сподобится вину свою признать, вот и придумали они сказку неправдивую о птичках заботливых".
Скрипучий, но мелодичный голос старушки слушал весь лес. Белка грызла орешки, боясь случайно хрустнуть скорлупой, огромный майский жук, крадучись, на цыпочках пробежал мимо и только потом, натужно гудя, снова взлетел.
Даже ветер притих, чтобы не пропустить ни слова из невероятной истории о том, как Горыныч заметил посреди болота крохотный островок и просил у Водяного разрешения пользоваться иногда "запасным аэродромом на случай форсмажорных обстоятельств, возникающих в ходе резкого изменения погодных условий, приводящих к появлению зон турбулентности и, как следствие, легкому травматизму. Данное обстоятельство способно спровоцировать экспоненциальное снижение подъемной силы крыльев, а это грозит крушением воздушного судна, что, учитывая его боевую мощь, чревато разрушительнейшими последствиями для окружающей среды, которые могут выражаться как в глобальном изменении климата, так и в несезонном выпадении осадков, например, лягушек в зимний день".
- И ведь говорит слова вроде знакомые, стервец, а ничего непонятно. Вот Водяной и отказал в просьбе, решив, что Калистратушка послал его по матери. Опосля хозяин водный ко мне приходил за отваром целебным, ибо от речи той голова у него разболелась. А Горыныч сильно обиделся и решил отомстить по интели... по интили... а, по интелихентному. Мол, коли не понимаешь ты, водомерка, языка современного, будет тебе язык древний. Собрал он хухликов, то бишь чертиков речных да болотных, и учил их неделю чему-то. Потом Водяной сам уговаривал Змеюшку: "Забери этот островок себе, хоть под "еродром" диковинный, хоть под палаты каменные, а хошь - сожги его, только пусть заткнутся воспитанники твои, ибо моченьки нету кажный день слушать, как мелочь хулиганистая орет". Ведь хухлики-то, Калистратушкой обученные, цельными днями верещали на бережке: "Кто на ближнего соседушку овощ огородный, корнеплод всезнающий, положимши и в дозволении посадки аварийной отказамши, то слово оному срамное изречи, и перст серединный показати".
- Я смотрю, Калистрат Горыныч, у вас самый прогрессивный и образованный, - подавив вырывавшийся хохот, сказал Иван.
- А то, - охотно подтвердила Яга. - Вот ты, Ванюша, гляжу, молодец властью облеченный? - Сухонький пальчик указал на воротник гимнастерки: - Знаки воеводы, небось?
- Да ну, - улыбнулся сержант, - какой я воевода, бабушка. Это петлицы обычные, цвет зеленый, потому что пограничник.
- А треугольнички для чего? - не унималась Яга.
- Звание показывают. Я командиром отделения был, десятником, по-вашему, - быстро уточнил Иван.
- Все одно богатырь ты грамотный, вот и объясни бабушке темной, до трех на пальцах считающей, слова иноземные. Давеча Змеюшка прилетел и орет: "Мать, наливай фронтовые, я двух худых завалил, хотели наших ишачков в штопор отправить!" Я налить-то налила, а сама думаю: что это за недокормыши такие диковинные, коих валить аки лес надобно, да из каких краев ишачки на земле нашей взялися, которым лиходеи тощие штопором грозили?
Уже с немалым трудом справившись с приступом смеха, сержант выдохнул и ответил:
- Ишачки - это И-16, истребители наши, птицы железные, а худые, их еще мессерами называют, мессершмиты то есть, - истребители вражеские, немецкие. Видно, ребята летели с задания, а ни снарядов, ни патронов не осталось, может, подбитые вдобавок, вот и подкараулили их.
- Значит, не зря бочонок выставила, - довольно улыбнулась Яга. - Спас души воинов наших поднебесных.
- Не зря, - кивнул Иван, и добавил: - за такое орден полагается. А Горыныч рассказывал, как бой проходил?
- Знамо дело, да только я не поняла ничего, вроде и хвалить его надобно, а в голове каша от форсажей, парашютов и эрэсов, которых не было, а то наши летуны натянули бы мессеров по самый вечер добрый в позиции березки сломанной.
- Ого, - искренне удивился сержант, изо всех сил стараясь откровенно не рассмеяться, - оказывается, вы все помните?
- А ты что ж, совсем меня за старушку беспамятную держишь, - усмехнулась Яга. - Память у меня еще ого-го.
- Расскажите про бой, пожалуйста, - поддержанный мявом Виссарионыча, попросил Иван. Ему было безумно интересно услышать, что такого сделал сказочный Горыныч, чтобы отправились в последний полет немецкие истребители.
- Ну, коли интересно, слушай, как он мне говорил... - И прикрыв глаза, старушка начала рассказ: - "Мать, я ж законов-то наших не нарушаю, никому не показался, летел на запасной аэродром, братии своей мелкой на пробу шнапс трофейный доставить обещался. Спасибо Овиннику, спер у вражин, а ночью вынес из амбара. Ниче, не подохнут без пойла своего рыла иноземные.
Версты две оставалось, гляжу - наши ишачки летят. Первый дымит слегка и еле движется, видно, что подбитый, а второй его охраняет. Молодец, думаю, не бросил друга. Порадовался за них, а тут - мать честна! - худые, да сразу два.
Падальщики трусливые, в бою честном побоялись ратиться, так раненых добить решили. Вздохнул я тяжко: эх, прощевай шнапс трофейный, с ящиком в лапах не помочь мне воинам поднебесным! Ничего, мелкота трезвой побудет, да и Водяному спокойнее. Пока я от водки-то избавлялся, диспозиция изменилась, раненый ишачок тихохонько далее подымил, а вот второй, мыслю, жизнь за друга положить надумал и к атаке изготовился.
Э нет, думаю, рано тебе помирать, воин. Развернул я самолет его аккуратненько и подтолкнул, а он, вот же упрямый, из крыльев вырвался, петлю сделал и назад. Что ж ты к смертушке сам просишься, голова твоя еловая, думаю, земле нашей такие храбрецы живыми нужны. Повернул его опять да дунул посильнее и подтолкнул еще раз:, лети к своим, дескать, а я уж тут сам повеселюсь. Кажись, понял меня герой небесный, а я завертел хвостом и давай высоту набирать.
Мессеры-то уже газы пущать начали, задымили то бишь. Эге, думаю, поди двигателя перевели на форсированный режим для сближения и атаки. Где ж такое видано - двое против одного, и знают же, гады, что ни эрэсов у нашего, ни иного боезапаса не осталось.
Стыда нет и совести у плодоножек иноземных, ведь уже на курс выходят, паренька нашего догонять собрались, потом зажмут в клещи и все, "прощай, гармонь любимая, никто не узнает, где могилка моя".
Только не бывать этому: ой ты, гой еси, забава молодецкая! Выбрал левого мессера, больно наглого: все виражи закручивал, так дымил, я аж расчихался. Взял его крыльями и - тюююююююююю! - запустил самолетик. Сразу детство шаловливое вспомнил, когда тятенька мне еропланы из листиков мастерил. Хорошо пошел ворог в высь небесную, я за ним, глядь - а летчик уже прыгать собрался.
Куда ж ты, родимый, да без моего благословения. Присел я на кабинку, передохнуть, запыхался махину эту толкать. Чую - тюк мне под хвост: ага стучит, значит, выбраться хочет. Заглянул: у летчика глаза на переносице, знатно маковкой-то приложился, но дышит, кажись. Забавы ради я мессера по крылышку шмякнул хвостом. А потом еще разик и еще, он ить так вертится забавно, чисто игрушка детская, юлой именуемая. Хорошо раскрутил, немец в кабине, как жук в коробке, болтается и верещит чего-то. Благодарил, наверное, что вернул его к сознанию. Поиграл я минутки две, а потом пнул худого под хвост и молвил вслед: "Лети, лети, лепесток, через запад на восток". Красиво в штопор вошел, полюбовался я на это минуту-другую. И тут меня как обухом по колокольчикам молодецким стукнуло: батюшки, а где ж второй?! Он же в стороне держался. Гляжу: улепетывает, басурман. Эх, думаю, была не была, первая и третья головы развелись в стороны, вторую вперед, делаю резкий с предельной перегрузкой левый боевой разворот для выхода на встречный курс. Заканчиваю маневр на высоте с половину версты, крылья растопырил, да как сделаю второй боевой разворот.
Чую - прямо надо мной друг любезный. Я ему в брюхо с трех голов так жахнул, что летчик из кабины сам выскочил: припекло, видать, седалище. Самолет вниз закувыркался, а этот хмырь уже на стропах повис.
И так мне вдруг обидно стало, подумал: вот прилечу, а хухлички ко мне прибегут с глазоньками красными, вопрошать станут: "Принес ли чего горячительного для сугреву, отвечай, ящерица трехголовая?". А мне и сказать-то нечего. Заныло сердечко ретивое, и не заметил, как видимым стал для немца. Тот гляделки свои вылупил и затих.
Но я-то динозавр приличный, хоть и кличут некоторые птицей-мутантом или пресмыкающимся с гиперактивной системой регенерации тканей, поздоровался вежливо и спрашиваю: "Тепло ли тебе молодец, тепло ли тебе красный?" Слышу: вроде шепчет чего-то. Что ж ты, говорю, дурилка, стишок мне рассказываешь, чай, не Дед Мороз со Снегурочкой, подарочка не дам. Громко спросил, испужал, наверное. Обмер бедолага и так запах, так запах, как самогонка у кикиморы.
Кстати, мать, ты проверь популяцию мухоморов. Чует мое сердце, что эта выдра болотная их в питье хмельное добавляет, а мы ведь боремся за звание леса экологически чистых продуктов. И какая будет экология, если химию грибную пользовать станут, это ж сплошные канцерогены..." Ванечка?
Но Иван, ничего не слыша, уперся головой в старую ель и плакал, захлебываясь от хохота, рядом исступленно колотил лапой по земле Виссарионыч. Смеялось все: ветер, старый пень, деревья, трава, мелко тряслась прошлогодняя хвоя, даже вернувшийся послушать историю майский жук тоненько хихикал, изредка всхрюкивая.
- Ваня? - удивленно переспросила Яга.
- Простите, пожалуйста, - кое-как справившись с собой и вытерев слезы, просипел Иван, - я такого рассказа никогда не слышал.
- Растолкуешь? - не унималась старушка. - Тоже посмеяться хочу.
- Конечно, тем более, что идти нам еще долго, наверное, - улыбнулся сержант.
Пораженный Иван замер, затем, с трудом прокашлявшись, прошептал:
- И правда, врут сказки.
Солнце щедро освещало окруженный со всех сторон огромными вековыми елями крохотный пятачок земли, в центре которого стояла известная нам всем с детства избушка на курьих ножках. Но какая!
Окна, ставни, пояса, подзоры, спуски с крыши, даже завалинка щеголяли невероятной затейливостью резных узоров. Здесь были и Горыныч с Водяным, и Леший в обнимку с Русалкой, и озабоченный чем-то Домовой, копошащийся с веником. Кощей Бессмертный, подмигивая, подбрасывал монету, к которой, играючи, тянул лапу Виссарионыч. Вот и сама Яга, сидя в ступе, облетает окрестности, а на метле, ехидно улыбаясь, повисли неугомонные хухлики.
Даже крыльцо было изукрашено чарующей глаз резьбой с былинными героями, птицами, зверями, змеями и лягушками, цветами и деревьями. Начищенные курьи ноги сияли так, словно над ними неделю трудился батальон солдат, готовящихся к инспекции оооочень большого начальства.
От избушки веяло теплом гостеприимства, домашним уютом, красотой и... детством. Да, именно детством, добрым, открытым, непосредственным, озорным, щедро наполненным бабушкиными сказками, пахучим медом и парным молоком.
- Мяв? - вывел из задумчивости Виссарионыч.
- Ты прав, дружище, - согласился Иван, - от такой красоты глаза отвести невозможно. Елисеевна, а...
- Чтоб эти, как их, туристы не замучили, и сочинили мы сказку о страшной избушке и злобной бабке, - предваряя вопрос, ответила старушка. - Горыныч баил, больно уж надоедливое племя. Бегают, кричат, визжат, трогают все руками немытыми. А я в возрасте почтенном, мне покой нужен. Поставь ведра здесь. Умаялся поди, Ванюша... Ванюша, опять спишь, что ль?
Сержант, не отрываясь, смотрел вверх. Над дверью ухмылялись три отполированных до зеркального блеска черепа. А под ними висел огромный старый топор с потемневшим от времени топорищем.
- Они... они настоящие?
- Кто, где?.. Не пугай бабушку! - неожиданно засуетилась Яга - Тьфу ты, охламон, я уж подумала, опять паразиты какие появились. Это подарок бабушке.
- Горыныча? - догадался Иван.
- Его самого, - кивнула Яга. - Давно дело было: летал Змеюшка в края северные, помогал плотнику известному, Нестору, строить церковь деревянную в Кижах. Ох и золоторукий человек был, только топором и без единого гвоздя красоту неземную создал. В благодарность мастер предложил Горынычу из дерева, что тот прикажет, вырезать. Вот Калистратушка и учудил. Мы с Виссарионычем по воду пошли, вертаемся - батюшки-светы! - а над дверью уже прибито и так, что не оторвать. Не пужайся, Елисеевна, говорит, это подарок тебе из Кижей святых, от любопытного глаза защита. И назвал он черепушки эти чудно как-то - махнитиками.
- Значит, топор?..- уже зная ответ, спросил сержант.
- Нестора, - кивнула Яга, - он, когда уж совсем старый стал, духам лесным его отдал, наказал мне передать, чтобы и после смерти мастерство живым оставалось. Люди завистливые баили, что плотник топор в озеро выбросил, дабы никто красоты, Кижам подобной, создать не смел, да только враки это. Коль руки золотые, то и душа светлая, а рази ж такой человек инструмент зазря губить будет?
- Мяв, - согласился Виссарионыч.
- Получается, ваша избушка? - догадался Иван.
- Истинно, - кивнула Яга, - топором, в котором живет мастерство Нестора, плотника великого, изукрашена. Как только мы с Виссарионычем по делам уходим, сразу за работу принимается... Но что ж мы на улице-то стоим, заходи в дом, гость дорогой!
Кот по-хозяйски открыл дверь и с поклоном пропустил хозяйку и сержанта, который уже понимал, что увидит не описанные в сказках ужасы, а...
Умопомрачительную чистоту. Пол и посуда блестели, небольшая кровать была укрыта вязаными кружевами. Окна сверкали так, что больно было глазам. На стенах с любовью развешены расшитые разноцветными нитями полотенца. Печь сияла белизной, а огромный сундук, притаившийся в углу, притягивал взор невероятным переплетением резных и кованых узоров. На лавке, заботливо укрытая, поблескивала... гармонь.
- Прошу к столу, воин.
Благоразумно решив, что Яга сама расскажет историю появления инструмента, Иван присел. Старушка, словно забыв о возрасте, порхала, как бабочка, выставляя угощения.
- Елисеевна, у вас тут и ферма с пасекой свои? - Сержант во все глаза смотрел на крынку свежего молока, миску с душистым медом, теплый ароматный хлеб, дымящуюся картошку в чугунке, вареные яйца и стрелки свежего лука.
- Ты кушай, милок, кушай. - Бабка присела и несколько минут, украдкой вытирая слезы, смотрела, как изголодавшийся воин жадно набросился на еду.
- Куда уж мне хозяйство держать, это домовые, чтоб им не чихалось, труженики домашние, бабушку радуют. Благодарят за защиту.
Иван вопросительно промычал набитым ртом.
- Ты, Ванюша, ешь, не отвлекайся, а я рассказывать буду. Война как пришла - побежали люди, старики, бабы, да дети малые, от ворога лютого. А тот деревеньки пустые сжигает. Вот домовые и попросили защиты домов их, ко мне приходили, на жизнь жалились. Мы с Виссарионычем думали-думали, да и решили Потапыча, Кощеюшку то есть, к делу праведному привлечь. Он ить добрый, мушку не обидит, а сказки врут. Не воровал он девиц красных, сами они сбегали к нему, и девки молодые, и бабы замужние. Кому жених, родителями нареченный, не люб, а кого муженек спьяну побил. Всяко было. Вот они-то и находили защиту у Потапыча. Ибо хоть он и худой безмерно, за что Кощеем-то и прозвали, но с душою доброй и светлой. Приветливый, внимательный, а ухажер - каких поискать. Часто укрывал он бедняжек, но сам ни одну и мизинчиком не тронул.
- Елисеевна, а как же "над златом чахнет"? - не выдержал Иван.
- Дык какое злато, говорю ж, помогал он всем, а денег не брал, и не было их у него никогда, ибо болезнью редкой с малолетства страдает - лихорадкой сенной, ее еще розовой называют, аллергия по научному. Не переносит Потапыч серебро и золото, сразу чих одолевает. От напасти этой уходил лечиться Кощеюшка в края далекие, за Великую стену, к лекарям тамошним. Помочь не помогло, а вот дракам иноземным обучился. Потому и говорили мужики разобиженные, кои невест и жен своих возвернуть хотели, что великий воин Потапыч без меча армию разгонит. А по правде, он и не бил-то никого, так, забавы ради покатает по тропинке, беседу нравоучительную проведет, да и отпустит с Богом. А чтобы парни да мужики впредь невестушек и жен своих ценили и берегли, мы пустили молву о Кощее Бессмертном. Знать должны женихи и мужи нерадивые, что коли девица сбежит, завсегда приют найдет у заступника. Наелся?
- Спасибо большое. - Иван довольно выдохнул. - Было очень вкусно. А какую помощь домовым обещали?
- Ох, запамятовала, - смутилась Яга. - Кощеюшку-то я и отправила в деревню соседнюю, немца встретить. С утра Потапыч там был, в крайней хате расположился и наказал домовым яиц куриных принести. А уж к полудню завоняли моторами своими вороги проклятущие. Остановились у крайней хаты, из повозок повыскакивали - и давай дверь ломать: "Матка, яйко, шнеллер, шнеллер!" Кощеюшка с полным лукошком яиц к ним и вышел, да в уточку поиграл.
- Во что поиграл? - не понял сержант.
- В уточку, - удивилась непонятливости гостя Яга. - В смерть свою. Помнишь, небось: игла в яйце, яйцо в утке?..
Иван рухнул на пол, захлебываясь от хохота.
- Смешливый ты, - улыбнулась старушка. - Домовые тож хихикали, когда мне о том, как с ворогом Потапыч расправился, рассказывали. Баили, что и на самом деле немчура чудно убегала. Враскорячку, чисто уточки. На всех лукошка не хватило, так пока Кощеюшка в дом за вторым сбегал, остальных как ветром сдуло. С тех пор никто деревеньку не трогает. Ты молочка-то попей, свеженькое.
Поднявшись, сержант взял кружку и с удовольствием выпил.
- Спасибо, Елисеевна. А вот скажите, у вас каждый день такое изобилие? - Иван показал рукой на стол.
- Что ты, Ванечка, мне много ли надо? Хлеба корку да яичко вареное, и Виссарионычу сметаны крынка.
- Для гостя дорогого накрыто, тебя я ждала, воин. - Яга уже не улыбалась. - За тобой и к родничку ходила.
- Вы... вы знали? Но откуда?
- Ванюша, Ванюша... - Старушка улыбнулась и потрепала сержанта по голове. - И чин имеешь начальственный, солдатский, и опыт, а как ребенок диву всему даешься. Я ить не просто так показалась, а потому как душа у тебя светлая, открытая, о бойцах по первости ты думал, а не о том, как себя спасти. С поля боя уходил последним, истинный богатырь, на таких земля наша держится. Таких первыми надобно выручать, ибо они - есть опора, вокруг которой соберутся другие. Думаешь, мы - духи лесные и сказочные - не печемся о вас, людях? Знали мы, что грядет война великая и страшная, знали, что горя много будет и крови, предупреждали вас, как могли, но коль были б всемогущи, то и беды такой не допустили бы. А сейчас кажный чертик водяной, кажный полевой дух или домашний, о себе не думаючи, делом благим занят. Кто-то дорогу немцу запутает, кто-то пыль столбом поднимет, чтобы раненые дорогу перебежали незамеченными, кто-то землицу уговаривает помягче стать, чтоб вам окопы легше рыть было. Да мало ли...
Иван вспомнил, как бойцы, окапываясь, хвалили мягкую почву, как двое вырвавшихся из окружения красноармейцев рассказывали о невесть откуда появившемся роднике, спасшем от лютой жажды измученных солдат.
- И вы... то есть они всегда рядом? - Сержант спросил, в который раз уже зная ответ.
- Испокон веков мы рядом с вами, воин. Вас не будет - и нас не станет. Мы - души предков ваших, в сказках да верованиях сохраненные. - Яга задумчиво посмотрела на гостя: - И не будет ворогу покоя на земле нашей, ибо тот, в ком душа живет, в том сила есть, тот никогда на колени не станет.
- Елисеевна, скажите, - Иван хотел услышать ответ на самый главный вопрос, - почему вы выбрали меня?
- Думаешь, я тебе сказки просто так рассказывала, - хитро подмигнула бабка. - Третий мне нужен, честный, о людях думающий и страха не ведающий.
- Третий?
- Богатырь, - кивнула Яга. - Помнишь сказки? Молва людская только о трех богатырях говорит, а ить на самом-то деле вокруг молодцев тех собирался люд окольный, в лесах хоронившийся. Обрели они веру в силу свою, и великая армия на ворога двинулась, а впереди - богатыри, воины былинные. Так и изничтожили черную тать, на землю нашу своими ногами погаными ступившую. Вижу, Ванюша, вопрос твой, сразу и ответ дам. Три дня тому возле родничка два воина отдыхали, раненые оба, слабые, друг дружку поддерживали, так и шли через лес. Накормила я их, напоила, зельем целебным остановила кровушку богатырскую, да зашептала раны солдатские. Схоронила их в шалаше, в ельнике темном, там и мышь не проскочит, да и Леший за местом тем приглядывает. Чтобы силушки набрались солдатики, Виссарионыч поесть им относил. А вчерась намурчал: уже в бой рвутся. Дескать, некогда разлеживаться.
- И то правда, - неожиданно смутившись, Иван вскочил, - мужики воюют, а я тут...
- А ну сядь! - Сухонькая ладошка хлопнула по столу. - Ишь удумал, человека в возрасте уважаемом перебивать да гостеприимством брезговать. Никуда вы не пойдете, пока я не дозволю.
- Силой удержите? - усмехнулся сержант.
- Окстись, какой силой, Соловушка-разбойник вам уйти не даст. - Яга поправила платочек. - Пока я слово заветное не скажу, не пройти вам пост тайный, где стражник ентот обретается.
- А то свищет Соловей да по-соловьему, он кричит, злодей-разбойник, по-звериному, и от его ли то от посвиста соловьего, и от его ли то от покрика звериного те все травушки-муравы уплетаются, - продекламировал Иван. - Этот, что ли?
- Он самый, только...
- Врут сказки?
- Врут, - рассмеялась хозяйка, - как есть врут. Свистеть он не умеет, ибо в молодости еще повздорил с Ванюшей, сыном крестьянским, тот оглоблей ему два зуба и вышиб. С тех пор ток шипеть может.
- А свист откуда? - Иван не был готов к такому повороту, что-то не складывалась картинка.
- Дак что тут непонятного? - удивилась Яга. - Свистеть, сиречь, байки рассказывать, он мастер. Да так складно и заливисто брехал - мужики только диву давались. Говорили: ну и свистит, стервец, ну и свистит. И ведь коль уж начал, то без умолка трещать будет, да громко так и шепеляво, что травушка-муравушка заплеталася. А уж кто слушал его больше часа, сразу бездыханным на землю падал и спал день. Калистратушка баил, что по-научному это "хипносом" зовется, но про то я не ведаю. Знаю, что давненько дело было, когда хранцузы с самого Парижу пришли землю нашу воевать, бабы жалились - мужиков на войну забрали, а хлеба осыпаются, уж выручи нас, Соловушка. Тот, говорят, вызвался поводырем к ворогам идти, как раз мимо топали, человек сорок: дескать, покажу вам тракт старинный, забытый, до Москвы за день долетите. Да как-то так задурил головы, что неделю эти хранцузы хлеба на полях убирали, молотили и муку мололи, о войне позабыв.
- За что ж его разбойником прозвали? - удивился Иван.
- Тут дело такое, - засмущалась Яга, - уж больно он до полу женского охоч. Сколько девиц по нем слезами умывалося, а ему все нипочем. Деревенские как соберутся рога пообламывать сластолюбцу, оглобли возьмут и к его хатке на разговор сурьезный, а он на дуб залезет, чтоб не достали, значицца, и так навешает на уши россказней своих, что мужики только и стоят, репы чешут, головами кивают, а потом и домой возвращаются не солоно хлебавши... А вот и гости пожаловали, пойдем встречать, что ль.
Старушка, кряхтя, поднялась и открыла дверь. Сержант вышел следом и с интересом посмотрел на двоих пограничников в выгоревших гимнастерках. Рядом уже вился вездесущий Виссарионыч.
- Здорово, мужики, как звать вас? - Иван протянул руку и улыбнулся.
- Остап.
- Якуб.
- Ну а я Иван, - представился сержант.
- Да у нас тут славянский интернационал, - рассмеялись трое.
- Истинно! - Яга с нежностью смотрела на бойцов. - Три богатыря, три воина былинных. Собрала вас все-таки. Вот и я, старая, сгодилась на что-то.
Она промокнула уголком платка выступившие слезы.
- Спасибо вам, Елисеевна. - бойцы поклонились в пояс. - За хлеб да соль, за раны залеченные и за надежду.
- Это вам спасибо, солдатики, что, живота не жалеючи, землю бороните. А теперь слушайте меня внимательно. Пойдете по тропинке лесной, не сворачивая, выйдете на полянку, в центре дуб старый, в дупле его оружие схоронено.
- Откуда оно у вас? - удивился Иван.
Якуб с Остапом поддержали сержанта вопросительными взглядами.
- Дык я ж рассказывала вам, как Кощеюшка с немцами в уточку играл, - всплеснула сухонькими ручками Яга. - Запамятовали? Они ить разбежались, как зайцы по пасеке, а Потапыч все собрал, да в лес отнес. Баил, ты, бабка, гляди, воинам нашим укажи дорогу к месту тайному, пусть оружие вражье против них и повоюет.
Пограничник рассмеялись:
- Нам бы Калистрата Горыныча да Кощея Потапыча с вами во главе, мы б войну за неделю выиграли.
- Соловушку забыли, - улыбнувшись, напомнила Яга.
- Точно, его за языками хорошо отправлять, - предложил Остап.
- От придумщики. - Старушка протянула красноармейцам три узелочка: - Вот вам на дорожку хлебушек свежий, да зелье целебное, от ран спасающее. Пойдете по лесу - глядите внимательно. Много воинов от немца здесь хоронится, за вами они пойдут. Из окружения выйдете через лес. Дорогу увидите. Собирайте вокруг себя воинов и воюйте, сыночки. Воюйте так, чтобы немцу ни сна, ни отдыха не было. А уж мы будем рядышком, где сможем, поможем, да, Виссарионыч?
- Мяв, - кивнул кот.
- Пора нам, Елисеевна.
Красноармейцы по очереди обняли старушку, а та, еле сдерживая слезы, по-матерински расцеловала каждого из них.
- Головы зазря не подставляйте под пули, храбрость - она тоже с умом быть должна.
- Так точно, товарищ командир, - не сговариваясь, гаркнула троица.
- После победы вернусь за гармонью. - Остап поправил пилотку. - А если не судьба...
- А ну цыц! - неожиданно рявкнула Яга. - Не посмотрю, что ты от ран еще не отошедший, помелом так отхожу, что на год тут останешься синяки залечивать. Возвернешься, сынок, не сомневайся. А мы вас будем ждать всем лесом. Ну, идите уж.
***
- Помнишь: "Мать, наливай фронтовые, я двух худых завалил, хотели наших ишачков израненных в штопор отправить"?
- А "тепло ли тебе молодец..."?
- Уточки... У меня чуть рана не открылась, когда слушал!
Голоса становились все тише и тише.
А у тропинки стояла Яга и вытирала набежавшие слезы:
- Удачи, богатыри былинные.
- Мяв, - грустно отозвался Виссарионыч.
***
Из воспоминаний капитана Вильгельма Липпиха.
"В середине ночи я проснулся от звука голосов. До меня донеслись лишь обрывки разговора проходивших мимо людей, и я не понял, кто это - немцы или русские. Я напрасно пытался разглядеть идущих, но в кромешной тьме различал лишь смутные силуэты, хотя они находились всего в десятке футов от меня. Напрягая слух, я окончательно убедился в том, что это не немцы. Интуиция подсказала мне, что это, видимо, небольшая группа русских красноармейцев, выбирающихся из окружения. Я сначала подумал, что они прошли мимо наших часовых, но потом решил, что, скорее всего, русские просто не заметили нашего присутствия, как и мы - их.
В конечном итоге я предпочел не производить шума и позволить русским пройти дальше. К моему великому облегчению, те вскоре скрылись в темноте, так и не заметив нас".
***
Избушку накрыла тень.
- Ну что, Калистратушка? - Яга смотрела вверх. - Сопроводили до наших-то?
- Мяв? - нетерпеливо дергал ушами Виссарионыч.
Ответный рокот заставил пригнуться верхушки деревьев, но старушка счастливо улыбнулась:
- Вот и славно. Победят теперь богатыри мои чудо-юдо проклятущее и навек с земли нашей прогонят.