Аникин Дмитрий Владимирович.. Кладбищенские песни и сказки

I. НА СМЕРТЬ Л.

Кто способен любить

больше часа в день,

телесами шутить

кому так не лень,

чья тугая плоть

так больна тобой,

чья дурная хоть

кровь темнит собой,

желчь кипит,

мозг смердит,

рот

какие проклятья, как нежно

выговаривает, кому говорит, -

пиздит!

Нечестиво твое колдовство

и власть твоя. И мое естество

не выдержит ничего

омерзительно твоего -

останется мокренько от него.

Чего

ждешь, бля?

Давай, клади

на меня заклинаний твоих сколько есть,

всади

в мозг, в печень!

И за что мне такому такая честь -

извиваться весь,

из кожи вон лезть?

Звезды ты с неба, блядь, своди,

покойников своих выводи

с могил их, а я те кто?

цель волхований?

гусь ауспиций?

жертва Трехлицей?

А так и так знобит -

выживу ли я, если еще не убит?

Ох и не любишь меня, больше кого еще,

ох, преследуешь, всяко берешь в расчет.

Кто я тебе, еще раз спрошу?

Знаю. И никуда я тебя не отпущу -

тут стою, свищу,

потому что так сам хочу.

Я добра не жду

и сам никогда, никому не платил добром,

я тих, пьян иду

в твой проклятый, постылый - он где тут? - дом,

на краю у забора.

А, так, значит, и ты мертва.

Ссохлась, свалялась, как пакля стала

на тебе мурава-трава.

.....................................

....................................

Приготовляю плоть свою

для твоих затей,

брюхо мне вспороть,

от богов вестей

ждать, держать тепло

мое, жать в руках

будешь.

Я готов тебе

все сказать и так

и без врак дать знак.

Ты умна, черна,

а я вчетверо-то умней, черней,

слушай - на

од моих! - и от них бледней.

Будущее, прошлое - всё во мне,

правильное, неоплошное,

незаполошное гадани-е,

знание мое тошное,

последнее,

слово мое неложное -

о тебе,

слово мое последнее в ворожбе.

..........................................

Будешь ты ворожить,

следы порошить,

отваживать, сколько сил есть,

смерть - а уже ей дала,

от нее понесла.

Я не жертва те,

ты не жертва ей -

будешь в темноте

ласковой, моей.

Осторожно тронь,

ишь, чисто огнь

мысли мои,

искры, рои -

а надо, так льда холодней.

Знаю путь твой долгий,

чуть ли не от амеб,

всякие кривотолки

судеб и кто как ёб,

кому ты чего рожала,

чтоб продолжать себя.

Ты миру не задолжала,

хватит ему тебя -

.................................

в живых, в мертвых

держать, портить.

Я колдую тоже,

но медленней и верней,

но тише и строже,

но то, что подвластно мне, -

все до конца подвластно,

не дернется никуда.

То, что дано поэту, то изначально так,

во всех отраженьях мира,

искаженьях его вполне

сохраняется, без урона.

Дар - неразменный рубль,

хорошеет только

от каждого оборота.

В жилу, в жилу идет работа.

Дрогнут стихии,

тебя отпустят,

челюсти могильи

с грохотом, хрустом

широко распахнутся -

вон ступай! Ворон, грай!

Заклинаю смерть твою:

сгинь, сгинь, сгинь,

с тела бела сойди прочь синь;

восстановись в прелести, в силе вся.

На смерть твою сонеты мои

так потряхивают кости твои,

что встаешь жива, бледна

со дна смерти, как с ложа сна.

Железо какое в золото,

корежа в огнях багровых,

перегоняем, а, с тобой?

Свинцовость какую, ртутность

насилуем, а, родная?

Все они поддаются,

куда им течь, жечь, деваться,

если за дело взЯлись

такие-сякие умники,

по-всякому расстарались?

Философский, бля, будет камень,

а не твой гранит надмогильный,

порченный двумя датами -

небытия, бытия утратами.

Всю вынуть смертность из тебя

сумею - погляди:

вот исчезают память, пол,

вот пусто впереди,

вот страха нет; взмахни крылом,

предивный андрогин, -

мелькнет тень в месте нежилом

под сению осин.

Предстань у ямины пустой,

в твоих чертах лица -

мои черты, ее черты

начала и конца.

О зверь, бог страшной красоты,

всеобщей полноты!

Будь сукой, всегда оставайся в живых,

предательницей, ни своих, ни чужих

не ставящей в грош, будь, не верящей в плен

слов трудных, обетных, в значенье измен.

Стань, всех пережившая (кто возразит

из тех, кто был твой, кто в могилах зарыт?),

стань чистой, безгрешной - угодно тебе,

стиль переменив, так предаться судьбе.

Что спросишь у зеркала - знаешь сама,

что в области духа ли, тела, ума

полным-полно равных и краше, умней,

но нет, к кому тянет подлей и сильней

страсть страшная. Жало в растленную плоть

принять мне забава - устанешь колоть,

я не из таковских, чтоб сдохнуть на раз

под взглядом раскосым прекраснейших глаз.

Я сам - клЕйма ставить куда? Здесь и здесь -

от хуя до темечка, дО ног - я весь

в отметинах, шанкрах, вот видишь, я - твой,

укрой же меня своей юбкой, укрой

от всякой судьбы, жизни-смерти, не дай

меня никому, в никакой ад их, рай.

Кто нужен? Подельник, любовник ли, муж? -

На все роли гож я, на все дела дюж.

III

Укрой, укрой, небо,

белым и легким -

белое затемни,

легкое отяжели.

Грянь!

В землю водою прянь!

Вода, вспыхни,

о вОздухи обожгись;

силой ихней,

вода, напоись;

грохни с ходу,

вода, об воду!

Рога зверя

светят в полнеба.

С грохотом, с хрустом,

ветром не пУстым

вода, воем воя,

упадает!

Вода водой набрякни,

вода водой намокни,

вода - ну-кась, капни,

вода - малость мокни,

вода - лить, лей ливмя,

вода - смой грех, стыд с мя!

Вода, раскинь-кинься,

вода, рассинь-синься,

земля, водой упейся,

вода, землей отогрейся!

Вода - стеной с неба,

вода - столбом в землю,

вода, цвет смой с неба,

серой стань и синей,

вода, землю вымой!

Землей, вода, стань, земля - водою,

смешайтесь, умножьтесь силою вы живою,

порастите, милые, былием-травою -

если не подо мной, то надо мною.

Синь, до край дошедшая,

расстелись!

Темная над доньями

станет высь,

загниет, -цветет она,

тяжек дух,

иссочится - ох, вокруг

мошек, мух! -

всё день жаркий выпарил -

слизь, следы -

душа, ряска нежная -

жир воды.

Наши дела оказались не слишком сложными,

не слишком долгими, но не смерть

им положила конец, но чистое небытие

настает - привыкаем мы им дышать,

пить его, есть, спать, укрываясь им.

Это будет без боли, это будет вообще непонятно как,

это будет - не вспомнить, как по-другому, как

было до этого, было, когда не здесь,

было, когда во времени и пространстве

был хоть какой-то смысл.

Подсчитывая, как мало мы всяких с тобой утрат

понесли, как осторожно шло

обнищание, назови аскезой

душ наших, тел, скажи:

не это ли лучшее, что вообще могло с нами быть?

Кто мы с тобой такие, чтобы рай нам какой-то, ад...

Посмотри сквозь меня, пройди сквозь меня -

таких

легких, нежных объятий никогда не бывало нам.

Я тот, кто здесь остался. Никакого

пути не захотел. Вверх-вниз изгибы

не по моим ногам. Я сиднем сел.

Кого судьба ведет, того ведет,

да руки у ней коротки тащить

такую тушу тучную.

Сижу

удобно и живу удобно. Мудрость

мощнеет, матереет. Страха нет,

за давностью лет вышел. А надежд

и знать не знал. Я тот, кто здесь остался.

Я тот, кто здесь остался. Затруднюсь

спокойно сформулировать бессмертье

наставшее мое и как оно

во времени, не путаясь, идет

зигзагами своими. Прошлый год,

и нынешний, и следующий я

встречал, встречаю, сколько раз еще,

не путаясь в их цифрах, встречу, выпью

шампанского.

Податливые даты

мелькают, увлекают ум пытливый,

чтоб он ни с чем вернулся. Вот круги

обширные и узкие, вот время,

свернувшееся соразмерно в них,

течет, и любо плавать мне в теченьях

медлительных его.

Плохая память

усиливает ощущенье жизни

обычной, краткой, может, я здесь был,

вот с этой спал, вот это вот читал,

писал уже вот это...

Я куда-то зашел, куда не надо,

как-то стежки-дорожки сговорились:

мы его в эту чащу, где деревья

красоты несказанной - инда страшно,

мы его в топь болот, где не утонет, -

сапоги промокнут, да, и весь сопреет, -

но грязн вылезет, сплюнет, чист утрется.

Мы его к потайным приучим лазам,

между сросшихся чащ пусть обдирает

по бокам кожу, лишнюю одёжу -

выйдет бос, выйдет наг, устал, полУмертв.

Я не худший ходок по этим дебрям,

но дыханье сбивается. Казалось б,

этой прорвой лесного кислорода

только легкие тешить, врачевать их

после воздуха-яда городского,

а того и гляди удушьем хватким

подавлюсь, посинеть в корнях устроюсь

того дуба, что в здешнем лесе держит

небеса - невеликая работа,

ибо небо тут низко, серовато,

будто даже не небо, потолок, высь,

а изнанка моста, навеса - ходят

сверху ангелы, гнутся половицы.

Дороги-то наши не коротки, не длинны,

дороги-то наши не извилисты, не прямы.

Вон:

пустошь совиная - ух да ух,

соснами, осинами - рух да рух -

к ней идти трясинами - мух-то, мух! -

тропами лосиными - плюх да плюх.

Дороги-то наши не коротки, не длинны,

дороги-то наши не извилисты, не прямы.

Семь верст - топ-топ правая нога,

семь верст - топ-топ левая нога,

до заячьей расщелины,

до кроличьей развилины,

до русаковой загогулины,

до беляковой провалины.

Дороги-то наши не коротки, не длинны,

дороги-то наши не извилисты, не прямы.

А как мозоли намнешь, так повороти нос

туда, где дуб шумит стоерос,

где под ним цвет кишмя медонос.

У дуба камень стоит, как поставил его камнетес,

а на камень кто-то знающий надпись таку нанес:

"Направо пойдешь - комонь сгинет,

налево пойдешь - ворон кости твои раскинет,

а прямо идти - так камень, и нет сквозь него пути,

а назад оглянись, где шел, - сюда не пройти ни в жизнь,

пролегла там теперь бездна вниз".

А ты - ни взад ни вперед,

ни сразу, ни в свой черед,

ни влевь, ни вправь,

ни жив, ни навь,

ни на запад какой, восток,

ни в какой промеж них искосок;

а иди куда хошь,

а как дойдешь,

так сразу поймешь,

что об этих путях-дорогах никак не соврешь.

А дороги-то ваши по расстояниям как понимать?

Если ползти ползком - так день с часком,

если идти пешком - то два с шажком,

если бежать бегом - все три с прыжком,

если на коне скоком - я и не знаю сколько,

а если сиднем засесть - так тут всё и есть.

Лес, средняя полоса,

не случаются чудеса,

исхожена грибниками

каждая пядь, слышится

лай собачий,

отовсюду запах жилья,

не заблудиться, - так что ж я

так заплутал,

хоть садись вой, плачь тут?

Спотыкаясь шел,

головой тяжел,

надышался чем

в этой гуще, мгле -

мысли спутаны,

тропы - тут они,

тошно, сердце вон

с горла просится,

комарье гудит,

рядом носится.

Вышел, места знакомые,

я здесь бывал когда-то.

Кто здесь? -

В деревьях шорох,

ветром ветвей ответствуют.

Кто здесь? -

"Какая те разница? -

слышится в ихнем шепоте. -

Зашедшему сюда все едино:

лес, пестрота деревьев, топь.

Думаешь, Подмосковье всё?"

Вижу - изба, я к ней давай,

в двери ломлюсь - шатаются,

хлипкие. "Есть живой тут кто?" -

в крик кричу. Слышу - шаркают

к двери, с замками возятся,

отворяют.

- Ты кто?

- Иван-дурак.

- А я здесь давно хозяйкою.

Аль не признал, любимый мой?

- Ты?

- А кому другому быть...

Здравствуй, Ваня, рада встрече,

сколь плутал твой путь далече!

Завела тебя сюда,

чай, удача, не беда.

А узнал, так не стесняйся,

разувайся, раздевайся.

Ну, обнимемся, мил друг,

я готова для услуг.

Расскажу, где меч булатный,

где в Россию путь обратный,

мертвых как расколдовать,

с волком бурым совладать.

Как с Кощеем-братцем сладить,

как тоску-тугу спровадить,

девку как приворожить,

милолику погубить.

Научу, как обратиться

птицей соколом, пуститься

лётом, ветром над землей,

Ужом ползть как под травой.

Ешь, пей, мой ходок усталый!

Я с тобою стопкой малой

водочку за здравье пью -

пей за красоту мою.

Ночка темная настала,

на двоих тоска напала -

полюбиться бы часок,

пока темен, глух восток.

Он

Вот и я, кровь темна - жижа холодная,

будто не человек. Кто? Сам не знаю кто -

тварь живая пока, принятый с почестью

всякою здешнею нечистью.

Она

Слова, клятвы твои скопом сбываются.

Помнишь, счастье свое чаял во мне найти?

Да и вечной любви не испугался ты.

Вот она - здесь, сейчас, со мной.

Он

Заклинаю тебя чувством оставшимся:

ворожить перестань - слишком сбываются

заклинанья твои, звезды, сведенные

с неба, слепят в упор меня.

Она

Я тебя, ты меня - что нам считаться-то,

темной, блудной чете, счастьем отмеченной?

Ты - мужчина мой, я - вот, твоя женщина.

Ведь пришел ради этого.

Он

И на что я тебе? Сказочка: битого

на загривке везет бивший, калечивший.

Отпусти, нет с меня толку, любви к тебе,

бесталанный я, конченый.

Не восставить меня к жизни - на кладбище

отправляйся, с могил требуй покойников,

оживи, если есть к делу опасному

редкий дар и охота есть.

Она

Все мы полуживем. Ты, что ль, один такой,

кто на каждом шагу, хром, спотыкается?

Вот так и мы с тобой вместе повалимся,

чтоб тепло, чтоб уютно нам.

Так и зажили с тобой счастливо и на славу,

отгородились тыном и лесом по всей округе,

стали страхом чащобным - обходят нас, не по нраву

другим любым то, что мы шли-нашли друг в друге.

Ты хоть ясно кто - но и я духом нерусским тут

весь насквозь пропах. - "Что, погубила молодца? -

смеется. - Ты что же, такой погубленный,

пьешь-ешь в три горла и всю ночь что со мною делаешь?"

VII. ЭКЛОГА ЗИМНЯЯ

Белым-бело на свете,

в сребристом серебре

пространство, не заметить

прибытков в декабре

невзрачных, осторожных,

пройдя солнцеворот,

времен - гляди - не ложных

нечаемый приплод.

Единственно возможный

идет событий ход.

И как ему поддаться,

поверить, что ему

не надо и стараться,

чтоб эту кутерьму

снегов, метелей белых

сжить со свету, никто

не помогает делу

подспудной теплотой?

Претерпевает тело

небытия простой

урок.

Осенняя неурядица заметена снегами,

решения лучше не было,

хоть так, на немного времени,

поуспокоить, выспаться,

укрыть, чтоб никто не видел и

мало кто помнил дикую бывшую здесь разруху.

Заметено снегами - значит, почти что кончено,

насколько-то разрешилось,

новым видом безумья стало,

тихим, спокойным, - можно так

жить. И не надо таянья,

не надо никакой весны-красны.

Вымерзни, боль моя,

до конца, до донца -

так, чтоб при свете солнца

растаяло в прах, в плеск,

разметалось в легкий блеск

весенний.

Где тут города городили,

ледяные дворцы? -

А вот там, где сейчас лужицы,

там и были.

Всё зима в себя вобрала,

ничего не отдала,

выел мороз язвины до конца,

свел с чего неприличного и с лица -

нов, чист выхожу из малой смерти в большую жизнь.

Опизденев от этой сутолоки на пороге

нового года, сам кое-как поддавшись, -

нет бы лежать, сопеть, словно зверь в берлоге, -

я хожу зачарованный, растерявшись.

Предполагаю, и я бы мог по-людски, с бутылкой,

встречать смену дат, но за границей года

так же мне невозможно свое представить

существование, как в местах адского, райского обихода.

Я честнее прочих живу с убытком

времени дня:

светает поздно, а темнеет так, сука, рано,

что не успеваю выспаться на свету, и, что есть в кармане,

едва-едва хватит купить лампочку, чтобы закончить пытку.

Я готов.

Как быть может готова жертва -

я готов.

С оттенком легкого превосходства

смотрю на всяких живых, здоровых:

что им всем до свежего моего сиротства,

что им всем до дел моих, как ни крути - хуёвых.

Я готов.

Но чувствую - отпустило.

С неприличною радостью

иду покупаю елку.

А я, тогда писавший эти строки,

не думал, что получится, что мне

не сдвинут мало - вовсе снимут сроки -

ходи, гуляй, скучай, трезвей, пьяней.

В постылом белом свете,

печальная моя,

мы это утро встретим,

как утро бытия.

Все ново в новом годе,

с больною головой,

но радостные ходим

по нови снеговой.

Все то, что получилось

из смерти в декабре,

с плеч в снег, в лед, в мрак свалилось -

не дОлжно умереть,

не можно...

VIII. СИВКА-БУРКА

А как пришло отцу

время помирать,

то собрал отец

нас всех трех братьёв,

к одру смертному -

говорить, шептать,

звать к себе на гроб,

на могилу звать:

"Как помру, сынки,

так три ночи мне

одному лежать -

скука смертная.

Приходите вы

посидеть со мной,

почитать молитв,

рассказать вестей,

помянуть меня

стопкой, рюмочкой,

песнь пропеть спьяна

тихо, жалостно".

Мы - чего, сказались

ночами быть.

А как помер он,

так и жуть берёт,

продирает до

кости белой, нет

нам, живым, пути

по мертвЫм словам,

по навьИм путям,

с кровью теплою.

А мне, дураку, что на печи сидеть,

что умет твой мять, отче-батюшка;

а мне, дураку, посули калач -

я и рад идти хоть чего топтать;

а меня, дурака, и смерть неймет -

на людей пойду поглядеть, кто мертв,

от тебя послушать, как там в аду.

А я с печи, я шапку в охапку взял,

за себя ходил, за того-сего;

средний брат полуштоф дал -

пей, малой,

старший брат расщедрился -

сунул целый штоф.

А я пьян - дурак, а я и трезв - дурак.

Влево - на погост, вправо - путь в кабак,

да копейки нет, нет гроша со мной,

потому налево я, на погост,

перелез забор, мимо церкви - шасть.

Здорово, батя!

Здорово, меньшой!

Ох, тяжело, сынок,

землицу эту на себе держать,

ох, холодна!

Ты разведи костерок,

ноги мне погрей-отогрей,

сослужи службу.

А мы, мертвые, помним к себе добро,

не вся наша власть под землей внизу,

есть что и поверх, в живых, -

есть кого, дурачина, к тебе послать,

есть кому, детина, ответ за тебя держать.

Травку зажги,

крест сними -

и явится пред тобой

помощник, посланник мой.

Встань передо мною, конь сивый, бурый,

вещий, встань, каурый, как лист встань тощий

перед муравою-травой, как вкопан!

Ветер гривой шелковой пусть вихрь полощет,

ветер-сивер за скачущим пусть не успевает.

Сделай, конь, услугу, в ушко запрыгну,

из ушка вон выйду, был страхолюден -

стал хорош, пригож, был в гуньке кабацкой -

стал в шелках, мехах, ал сафьян сапожки.

Прыгни, конь! Смотрю вниз - там лес стоячий;

облако ходячее меня по шапке;

синь мелькает, зелень - луга да реки;

воздух обжигает, обреет щеки.

Видишь, конь, светлицу, красу-девицу?

Понастроят ишь, не допрыгнуть будто.

Первый раз - примерясь, второй - вполсилы,

в третий раз - достигнем до девы милой.

Встань, конь вороной, сивый конь, конь ярый,

как вкопан на воздухе - я успею

целовать ее в уста, щеки, шею,

получу от ней драгоценным даром

перстенек прям в лоб - светит, инда слепит.

Я с нея ширинку, чтоб замотать блеск,

будет час, сниму, перед ней предстану

молодцем, что ах - и князей не надо.

Встань передо мною, конь сивый, бурый,

дар батянин, встань, чёрти чем оплачен,

из земли темнОй конь на волю пущен!

Возит меня конь, слушает приказы:

как уздою дерну, так он в бок скачет,

но придет час нужный - он сам дорогу

выберет себе, нам двоим прям в пекло.

А не я ли то, братцы, был,

кто высоко прыгал

на коне лихом,

на коняке рьяном,

будто князь верхом,

этажи брал лихо?

А не я ли, братцы,

был, кто царевну

целовал, кто мял ей шелка-одежды,

кто до ней допрянул,

достиг, уметил?

А не я ли, братцы,

стал ликом светел,

лишь меня царевна

по лбУ печаткой?

А не я ли, братцы,

какой заместо

веточки-лучины

и сквозь тряпицу

так свечу в избе,

что не надо солнца?

А не я ли, братцы,

кто вас покинет

ради лучшей доли,

кто вас, сермягу,

с пира, пьянки, свадьбы

вон гнать в три шеи

повелит холопам своим?

- Ты, братец!

Я тебя брал, суженая, всяческим колдовством,

всяческим ведовством изводил тебя.

Мертвые водили меня, естеством

я жив есть пока, но дУшу я не все зря губя,

выгадываю за нее тебя.

Мне в родне, в подельниках - мертвец и конь,

я на дальних кладбищах разводил огонь,

ноги грел покойникам, речи вел

с ними, с безъязыкими, к ним пьян шел.

Смерть меня изведала на зубок,

оттого крив-косенький я чуток;

так-то - барин, князь младой, а в воде

отражусь как есть, как был, ряб везде.

Мы пойдем, невестушка, не к кресту -

к зеленУ ракитову ко кусту,

мы пойдем вокруг него гнуть круги,

а пути прямые мне не с ноги.

Станем в недолгой страсти кожи когтить, скрести,

станем единым целым - не раздвинуть, не развести,

станем летать ночь-заполночь над - спит-лежит - страной,

станем охотой дикою, побежкою ветряной,

станем путями навьими звезды с небес гонять,

станем на сивке-бурке, вдвоем на одном, скакать.

Оставить комментарий © Copyright Аникин Дмитрий Владимирович. (dv_info@rambler.ru) Размещен: 13/08/2018, изменен: 13/08/2018. 36k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия Скачать FB2		Ваша оценка:

Аникин Дмитрий Владимирович. : другие произведения.

Кладбищенские песни и сказки