Анякин Владимир Алексеевич : другие произведения.

Либерализм - Идеология Человечества

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

В. А. Анякин

ЛИБЕРАЛИЗМ -
ИДЕОЛОГИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

Красноярск
ИПЦ КГТУ
2006

федеральное агентство по образованию

Красноярский государственный технический университет

В. А. Анякин

ЛИБЕРАЛИЗМ -
ИДЕОЛОГИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

Красноярск
ИПЦ КГТУ
2006

   ББК 66.052
   А74
  
  
   Анякин, В. А.
   А74 Либерализм - идеология человечества: монография / В. А. Анякин. - Красноярск: ИПЦ КГТУ, 2006. - 208 с.
  
  
  
   Рассмотрены основные этапы развития либерализма как политического и идеологического течения, отстаивающего свободу предпринимательства, парламентский строй и демократию. Дан анализ особенностей реализации либеральных реформ в России в различные периоды истории страны, в том числе на современном этапе.
   Предназначена для всех интересующихся проблемами построения в России гражданского общества.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ББК 66.052
  
  
   Џ Анякин В. А., 2006
  

Печатается в авторской редакции

  
   Подп. в печать 10.12.2006. Формат 60в84/16. Бумага тип. N 1. Офсетная печать.
   Усл. печ. л. 13. Уч.-изд. л. 13. Тираж 200 экз. Заказ 776/2 С 205
   Отпечатано в ИПЦ КГТУ.
   660074, Красноярск, ул. Киренского, 28

ОГЛАВЛЕНИЕ

   ВВЕДЕНИЕ 3
  
   Глава I. ТРИУМФ ЛИБЕРАЛИЗМА 9
   1.1. Так, все-таки, конец истории?
   1.2. Что же такое либерализм? 13
  
   Глава II. РАННИЙ ЛИБЕРАЛИЗМ 18
   2.1. Естественный свет разума 18
   2.2. Человек - создатель собственности и государства 27
   2.3. Ранний либерализм - итоги 38
  
   Глава III. СОВРЕМЕННЫЙ ЛИБЕРАЛИЗМ 42
   3.1. Содержательная база современного либерализма 42
   3.2. Индивидуальная (негативная) свобода 52
   3.3. Понятие позитивной свободы 61
   3.4. Экономическая свобода 72
   3.5. Экономическая свобода и рынок 76
   3.6. Достойная оплата труда - синоним экономической свободы 81
   3.7. Российские либертарианцы 86
   3.8. Великие либеральные принципы РАВЕНСТВА и СПРА-ВЕДЛИВОСТИ 90
   3.8.1. Интуитивные представления 90
   3.8.2. Современная теория 101
  
   Глава IV. ЛИБЕРАЛИЗМ И ГОСУДАРСТВО 123
   4.1. Российское начало - большевитский дебют; сталинский гамбит 124
   4.2. Новый свет - родина социального государства 127
   4.3. Великий российский социальный эксперимент 157
   4.4. Германия ­ родина современной социальной политики 170
   4.5. Не всех устраивает пролетарский идеал 174
   4.6. Социализм - всегда тоталитарен 183
   4.7. Либеральные реформы Л. Эрхарда 190
   4.8. Либеральное резюме 217
  
   Глава 5. ПЕРЕСТРОЙКА, КАК ДВИГАТЕЛЬ РЕГРЕССА - РЕЗУЛЬТАТЫ РОССИЙСКОЙ РЕФОРМАЦИИ 225
   5.1. Либертарианский погром 225
   5.2. Мифы номенклатурного лебартаризма 243
  
   ЗАКЛЮЧЕНИЕ 255
  
   ЛИТЕРАТУРА 263
  

ВВЕДЕНИЕ

   "... в России необходимо проводить реформы быстро и спешно, иначе они большей частью не удаются и затормаживаются".

С. Ю. Витте

  
   Тихо, незаметно прошла очередная годовщина начала либеральных реформ в России. Четырнадцать лет назад в абсолютно милитаризованной стране, в образцово-тоталитарном государстве была предпринята попытка реформации этого государства-монстра в современное цивилизованное, образцово либеральное государство. И с тех пор мы находимся в состоянии перманентного реформирования, ни конца, ни края которого не видно. За эти годы в стране произошли гигантские изменения, она изменилась до неузнаваемости и тем не менее остается вопрос: достигнута ли главная цель начатых четырнадцать лет назад преобразований, создано ли у нас либеральное общество, стала ли Россия либеральной, удалось ли нам построить либеральную Россию?
   Увы! На все эти и связанные с ними вопросы приходится отвечать отрицательно. Более того, я утверждаю, что либеральные реформы в России не состоялись и сколько-нибудь заметное движение в продекларированном четырнадцать лет назад направлении прекращено. Это, кстати, одна из причин столь скромной реакции общества на четырнадцатую годовщину либеральных реформ в России. В чем же дело? Что за процессы происходят в стране, единственным следствием которых является непрерывное ухудшение благосостояния народа? Вот самые свежие данные приводит в "АиФ" В. Костиков: "Только что переданный в правительство доклад Российского статистического управления признает, что в 2004 году доходы бедных (в результате инфляции) сократились на 15 %. "Достижения рыночной экономики наполняют карманы только богатых", отмечается в докладе" [1, с. 8]. Но вот еще более ошеломляющие данные: "Общая сумма потерь, понесенных российской экономикой только за первые четыре года реформ, оценивается в 3,5 триллиона долларов. Для сравнения: сумма потерь всего Советского Союза за четыре года Великой Отечественной войны составила 375 миллиардов долларов"
[2, с. 51]. Разграбление продолжается! Ежегодно из страны вывозится
30 миллиардов долларов! Такова контрибуция, которую вынуждают платить несчастный, сверхтерпеливый народ, получающий в 15-20 раз меньшую плату, чем его цивилизованные братья за тот же труд. Послушаем экономиста А. Попелова (НГ 01.04.03): "Среднедушевые доходы в прошлом году не более чем на 90 % удовлетворяли нормальную физическую потребность индивида в основных продуктах питания, содержащих незаменимые белки и жиры животного происхождения (по нормам, действовавшим в СССР). Две трети населения России, при изобилии продуктов на рынке, в настоящее время не имеют полноценного питания, а четверть населения, живущая за чертой бедности, потребляет не более 60 % указанных компонентов питания и живет в состоянии частичного патологического голодания".
   В 2001 год в Москве вышел из печати русский перевод книги старшего редактора американского журнала "Форбс", доктора наук Лондонской школы экономики Пола Хлебникова "Крестный отец Кремля, или История разграбления России". Эта книга, ставшая бестселлером в США, поистине является уникальной хроникой катастрофы, сознательно спланированной, организованной и обрушенной на наши головы группой наших соотечественников, под видом либеральных экономических реформ. Подводя итоги этого "реформирования", автор книги пишет: "Россия откатилась назад, далеко
назад. Анализ Всемирного банка показывает: в 1997 году [т. е. еще до дефолта - В. А.] Россия по масштабам экономики занимала 13-е место в мире, пропустив вперед такие страны, как Испания, Южная Корея и Бразилия. По валовому продукту на душу населения Россия была отброшена на 95-е место... Экономическая мощь России рассыпалась с такой скоростью, какой еще не знала мировая история. Пожалуй, никогда прежде в долгой и нередко трагической истории России картина не была более грустной и безнадежной".
   Не пережив никакого военного конфликта и тем более поражения, великая прежде страна лишилась трети территории, более половины промышленного производства, буквально всех союзников и максимально безопасных ранее границ. Даже по официальным данным, общий объем вывезенных из России денежных средств, полученных за счет разграбления и распродажи общенародной собственности, за время реформ составил не менее 500 миллиардов долларов. Практически не построив ничего нового и не вложив ни копейки в элементарное поддержание в порядке того, что досталось ему от советских времен, ельцинский режим создал идеальные возможности для расхищения национального потенциала, созданного ценой колоссальных усилий народа.
   Степень износа станочного парка и машиностроительного оборудования в настоящее время - 70 процентов, нефтеперерабатывающего и нефтехимического - 79 процентов, железных дорог - 55 процентов, авиатранспорта и флота - 48 и 50 процентов соответственно. Около половины наших соотечественников тратят на себя в день менее 2 долларов США. При этом, по оценке Госкомстата, тонкий слой российских богачей богаче наших бедных в 30 раз, а по другим подсчетам - 56 раз ["Общая газета", 2001, N 23]. Такого разрыва не знают даже самые отсталые страны Тропической Африки и Центральной Америки. Хлеб с 1992 года подорожал более чем в 30 раз, а суточная питательная ценность потребляемых россиянами продуктов снизилась с 3350 ккал до 2200, резко сократилось потребление мяса, молока, рыбы ["АиФ", 2001, N 32; "Коммерсант - Власть", 29.05.2001].
   В 1925 году в Советском Союзе, с трудом оправлявшемся от последствий Гражданской войны, насчитывалось около 200 тысяч беспризорных детей, в 2001 году, по подсчетам Министерства образования, в России беспризорников было 2 миллиона ("Комсомольская правда", 01.06.2001). Люди забыли о временах, когда можно было без страха за свою жизнь выходить из дома с наступлением темноты. А подрастающие поколения уже с трудом верят рассказам родителей о том, что в недавнем прошлом можно было жить, не опасаясь за завтрашний день, бесплатно учиться, платить чисто символические суммы за жилье, электроэнергия, газ и общественный транспорт
[2, с. 34].
   Оценивая итоги происшедшего, Ю. Афанасьев подсчитал: "82 процента в нынешнем ВВП России - это рента от природы. То есть то что мы имеем от продажи газа, нефти, металлов. А 12 процентов - амортизация основных фондов, то есть того, что наработали до нас за все годы Советской власти и начали разрушать в ельцинский период". По его словам, "такая структура ВВП - по существу, экономика первобытного общества, когда основу составляли охота и собирательство ("АиФ", N 28, 2001). Истекшие пять лет не изменили структуру экономики к лучшему. Оно и понятно, ведь правящие круги и их идеологи продолжают считать, что мы движемся в правильном направлении. Выражая эту точку зрения, руководитель Рабочего центра экономических реформ при правительстве РФ Владимир Мау утверждает, что "в России произошла нормальная революция... Избежать существенного социального расслоения было невозможно... В целом приватизация была проведена блестяще" ("Литературная газета", N 26, 2001). В другом интервью В. Мау убеждает читателей, что в результате проведенных реформ все в России обстоит настолько хорошо, что "европейцы могут только завидовать российской аграрной политике... налоговая политика гораздо лучше европейкой, тоже бюджетная политика..." То, что многие называют "деиндукстриализацией", на самом деле является "постиндустриализацией" ("Век", N 29, 2001)".
   Обозреватель еженедельника "Новое время" Д. Драгунский, вопреки очевидным фактам, утверждает, что "либеральная идеология на деле давно уже овладела массами" ("Независимая газета", 15.12.2001).
   Или вот депутат ГД В. Похмелкин, относящий себя к "аутентичным либералам", утверждает, что "западные либеральные настроения захватили умы" ("Версия", N 32, 2001).
   В. Бушуев в интересной статье "Что создали? Куда движемся?" замечает: "либерализм стал восприниматься как антиобщественный феномен. Люди увидели, что либеральные реформы не приносят ничего хорошего..." ("Литературная газета", N 28, 2001).
   Как видим, оценки проведенных и проводимых преобразований диаметрально противоположны, но что интересно, - и защитники реформ и их противники, - определяют эти реформы как либеральные.
   И, действительно, на политической сцене страны действуют различные политические силы и в условиях либеральных (хотя бы только по названию) реформ доминирующей силой, казалось бы, должен был быть либерализм. Многие, особенно слева, считают, что так и есть на самом деле, и что политическим балом как раз проклятые либералы и правят. Спросите, навскидку, первого встречного прохожего: "Самые ненавистные в стране имена?" Ответ будет, наверняка, Гайдар, Чубайс; после минутного размышления добавят Хакамаду, Немцова и далее по списку. А кто эти люди? - Они сами, в открытую называют себя либералами, демократами! Более того, ответственные чиновники, все время говорят о "демократизации", об "углублении" либеральных реформ. Ясно, таким образом, что все эти люди - либералы, ну, следовательно во всех наших бедах этот самый либерализм и виноват.
   А между тем, ни одно либеральное движение, ни одна либеральная партия, как действующие сейчас, так и ушедшие в небытие, ни разу за время всех, так называемых либеральных реформ, не находились у власти и не определяли политический курс страны. И тем не менее, вся ответственность, вся тяжесть проклятий за тяжелейшее положение в стране возлагается на либералов. Как могло так случиться? Как либерализм в России оказался без вины виноватым?
   Вот на все эти вопросы и связанные с ними, автор пытается найти ответ в данной работе. Я хочу показать, что ни демократия, ни либерализм в их цивилизованном и научном понимании, ничуть не повинны в том трагическом положении, в котором оказалась Россия в конце ХХ века и в котором, к несчастью, продолжает находиться сейчас. Это тем более важно сделать, так как уже появилась масса статей, брошюр, книг пытающихся доказать, что все происходящее правильно, в точности соответствует классическим либерально-демократическим рецептам и все дело лишь в нашем нетерпении, в нашем неукротимом желании устроить прекрасную жизнь здесь и сейчас! Чего стоит, например, скандально известное издание [3], - рисующее нынешнее наше состояние как естественное воплощение демократии и либерализм и дающее рекомендации в каком направлении провести его окончательную настройку. Ничего общего не имеющее с научным анализом, оно, тем не менее, претендует на место истины в последней инстанции. Чего стоит только подзаголовок: Либерализм: прошлое, настоящее и будущее. Под таким многообещающим названием излагается самая черная народофобия, причем авторы активные функционеры либерального якобы лагеря.
   Желание донести до моих соотечественников истинное положение дела, объективно показать им источники наших бед, было двигателем моей работы. Надежда убедить их в том, что спасение народа, страны, в наших руках, что мы, будучи источником власти, должны определять по какой дороге надо идти России.
   Начать придется с азов, с рассмотрения вопроса, что же собой представляет современный либерализм? Где его истоки, чем он так ценен для нашей цивилизации, так что, все, так называемые, цивилизованные страны исповедуют его, привержены его слову и букве, ведут непрерывный поиск путей его совершенствования, максимально расширяя его содержательное поле; в чем его основные ценности, почему эта идеология оказалась победительницей в борьбе идеологий известных на конец ХХ века. Это необходимо сделать не только исходя из фундаментальности, только что поднятых понятий, но и, главным образом, потому что в России судьба ее преобразования оказалась в руках номенклатурных начетчиков, подменивших в своих корыстных целях животворящий либерализм, вырванными из его контекста фрагментами, связав их произвольными, неестественными связями и выдала этого новорожденного монстра за последнее издание либерализма.
  
  
  

Глава I. ТРИУМФ ЛИБЕРАЛИЗМА

1.1. Так, вcё-таки, конец истории?

  
   Летом 1989 г. в журнале "Нешнл интерест" (США) вышла в свет статья профессора Фрэнсиса Фукуямы "Конец истории?" [4]. Эта великолепная статья в характерном задорно-шутливом тоне поднимала величайшую идею, поставленную еще Гегелем: поступательное, историческое развитие человеческого общества имеет некую цель, или является движением в никуда? Гегель полагал, что в некий абсолютный момент история достигает кульминации - в тот именно момент, когда побеждает окончательная, разумная форма общества и государства. И в этом суть конца истории. Так вот вопрос - не достигли ли мы (человечество) конца в этом смысле и был поставлен Ф. Фукуямой. Между тем профессор Фукуяма утверждает, что представление о конце истории нельзя признать оригинальным. Вот что он пишет: "Наиболее известный его (конца истории - В.А.) пропагандист - это Карл Маркс, полагавший, что историческое развитие, определяемое взаимодействием материальных сил, имеет целенаправленный характер и закончится, лишь достигнув коммунистической утопии, которая и разрешит все противоречия. Впрочем, эта концепция истории - как диалектического процесса с началом, серединой и концом - была позаимствована Марксом из его великого немецкого предшественника, Георга Вильгельма Фридриха Гегеля". К счастью для Гегеля, как считает Фукуяма, спас его от интерпретаторов-марксистов французский исследователь, блестящий русский эмигрант Александр Кожев, который "...стремился воскресить Гегеля периода "Феноменологии духа", - Гегеля, провозгласившего в 1806 г., что история подходит к концу". Прозрение величайшего человеческого гения! "Ибо уже тогда Гегель видел в поражении, нанесенном Наполеоном Прусской монархии, победу идеалов французской революции и надвигающуюся универсализацию государства, воплотившего принципы свободы и равенства. Кожев настаивал, что по существу Гегель оказался прав. Битва при Йене означала конец истории, так как именно в этот момент с помощью авангарда человечества (этот термин хорошо знаком марксистам) принципы Французской революции были претворены в действительность. И хотя после 1806 г. предстояло еще много работы - впереди была отмена рабства и работорговли, надо было предоставить избирательные права рабочим, женщинам, неграм, и другим расовым меньшинствам и т. д. - но сами принципы либерально-демократического государства с тех пор уже не могли быть улучшены". И далее, "Наблюдая, как разворачиваются события в последнее десятилетие или около того трудно отделаться от ощущения, что во всемирной истории происходит нечто фундаментальное,... растет понимание того, что идущий процесс имеет фундаментальный характер, внося связь и порядок в текущие события... На наших глазах в ХХ в. мир был охвачен пароксизмом идеологического насилия, когда либерализму пришлось бороться сначала с остатками абсолютизма, затем с большевизмом и фашизмом и, наконец, с новейшим марксизмом, грозившим втянуть нас в апокалипсис ядерной войны. Но этот век, вначале столь уверенный в триумфе западной либеральной демократии, возвращается теперь, под конец, к тому, с чего начал: не предсказывавшемуся еще недавно "концу идеологии" или конвергенции капитализма и социализма, а неоспоримой победе экономического и политического либерализма.
   Триумф Запада, западной идеи очевиден прежде всего потому, что у либерализма не осталось никаких жизнеспособных альтернатив. В последнее десятилетие изменилась интеллектуальная атмосфера крупнейших коммунистических стран, в них начались важные реформы. Этот феномен выходит за рамки высокой политики, его можно наблюдать и в широком распространении западной потребительской культуры, в самых ее разнообразных видах: это крестьянские рынки и цветные телевизоры - в нынешнем Китае вездесущие; открытие в прошлом году в Москве кооперативных ресторанов и магазинов одежды; переложенный на японский лад Бетховен в токийских лавках; и рок-музыка, которой с равным удовольствием внимают в Праге, Рангуне, Тегеране.
   То, чему мы, вероятно, свидетели, - не просто конец холодной войны или очередного периода послевоенной истории, но конец истории как таковой, завершение идеологической эволюции человечества и универсализации западной либеральной демократии как окончательной формы правления. Это не означает, что в дальнейшем никаких событий происходить не будет и страницы ежегодных обзоров "Форин Афферз" по международным отношениям будут пустовать, - ведь либерализм победил пока только в сфере идей, сознания; в реальном материальном мире до победы еще далеко. Однако имеются серьезные основания считать, что именно этот идеальный мир и определит в конечном счете мир материальный."
   С момента написания этих слов прошло шестнадцать лет. Мало кто сомневается теперь в правоте Ф. Фукуямы, а в конечном счете и Г. Ф. В. Гегеля. И в то же время подмеченный ими процесс универсализации либерализма раскрывает такие грани, демонстрирует столь неожиданные ракурсы, накопил такой опытный материал и оказался совсем не элементарным слепком с европейского образца, что вопрос его практической реализации перерастает
в самостоятельную проблему и в каждом социуме - со своей спецификой.
   В связи с этим представляется разумным более или менее подробно рассмотреть либерализм в его главных фундаментальных частях. Сравнить с опытом его трансплантации на иную почву, посмотреть, что вырастает и задаться вопросом, а достаточно ли хорошо мы разобрались с агрокультурой этой новой (или достаточно новой) для нас культуры. В частности речь идет о российских реалиях, где процесс "внедрения" длится уже пятнадцать лет, а результаты даже скромными назвать трудно. Прямо все как по М. Жванецкому: ну вроде бы все делаем как они, и формула та же, и на парЩ выдерживаем при той же температуре, - а результат противоположный - "их препарат борется с микробом, а наш - сотрудничает!"
   "Появляющееся в конце истории государство - либерально - поскольку признает и защищает, через систему законов, неотъемлемое право человека на свободу; и оно демократично - поскольку существует с согласия подданных". По Кожеву, это, как он его называет, "общечеловеческое государство" (в оригинале - "universal homogenous state", т.е. буквально - "универсальное гомогенетическое государство") нашло реально-жизненное воплощение в странах послевоенной Западной Европы, самым грандиозным и героическим проектом которых был Общий рынок. В этом общечеловеческом государстве разрешены все противоречия и утолены все потребности. Нет борьбы, нет серьезных конфликтов, поэтому нет нужды в генералах и государственных деятелях; а что осталось, так это главным образом экономическая деятельность". Это было написано шестнадцать лет назад, когда никто не слышал о "Гринпис", о глобализации, о тектонических притираниях европейской и исламской цивилизаций. Мы к этому еще будем возвращаться подробнее, а пока: "Надо сказать, что Кожев следовал своему учению и в жизни. Посчитав, что для философа не осталось никакой работы, поскольку Гегель (правильно понятый) уже достиг абсолютного знания, Кожев после войны оставил преподавание и до самой своей смерти в 1968 г. служил в ЕЭС чиновником". Мы же отдав еще раз дань восхищения этому интеллектуальному гению (кстати среди его студентов числились такие будущие светила, как Жан Поль Сартр - слева и Раймон Арон - справа; и именно через Кожева послевоенный экзистенциализм позаимствовал у Гегеля многие свои категории) займемся анализом феномена встречи российской государственности с западноевропейским либерализмом. Начнем, однако, с последнего, попытаемся, по возможности объективно, понять хотя бы в главных, фундаментальных чертах, что это такое - западно-европейский либерализм, из чего он вырос, во что превратился, как он выстраивает социальные отношения и неужели существует некое объективное, непреодолимое, фатально несовместимое несоответствие между им и тем, что я условно назвал чуть выше российской государственностью, такое, что вот уж пятнадцать лет мы (я имею в виду Россию) никак не можем прийти к нормальному европейскому виду, ну пусть хоть и с "российской спецификой".
   Я думаю, что Россия не является никаким особым исключением, что ей не только не противопоказан либерализм, но это и есть ее истинная идеология. А причина в настоящем трагическом состоянии - порождение ее исторического прошлого: отсутствие демократических традиций, сверхтерпеливый народ и зачастую фатальная близорукость, оказывавшихся у власти социальных групп. Только четкое понимание, чего мы хотим достичь, только четкое осознание, какие для этого нужны люди, только четкое осознание большей частью народа отсутствия у нас другого выхода, позволит нам войти в царство либерализма. И тогда окажется, что русская шуба-то сшита как раз по его лекалам и подгонять ничего не надо, - просто систематически от мала до велика усваивать и усваивать ежедневно простую мысль: в Великой России живет Великий Народ! Осознавший, что благополучие каждого и есть благополучие Великой России, и что в этом народном благополучии и заключается извечная Правда и извечная Справедливость России! Не раба надо вытравливать, а полной грудью вдыхать, дующий с Запада пьянящий, бодрящий, оздоравливающий воздух Свободы и Справедливости!
   И последнее. Все, или во всяком случае большинство, за необычно звучащим названием статьи не заметили главного, - идейной позиции автора. А она, в конце концов, и является определяющей в статье, высвечивающей источник беспрецедентной идеологической победы либерализма! Он победил в области идей! Только поэтому! И его победа - победа древнего тезиса: миром правят идеи! Мне представляется, изящество Фукуямы в доказательстве этой части, главным и выдающимся достоинством статьи - ее квинтэссенцией.
  

1.2. Что же такое либерализм?

  
   Если взять определение этого понятия из любого учебника, политического словаря, энциклопедического словаря, из энциклопедии наконец, - все равно получается практически одно и то же - такое ощущение, что попадаешь в квантово-механический мир, со своими принципами запрета. Вот, например [5, с. 154]: "В XIX-XX веках сформировались основные положения либерализма: гражданское общество, права и свободы личности, правовое государство, демократические политические институты, свобода частного предпринимательства и торговли.
   Современный либерализм (неолиберализм) исходит из того, что механизм свободного рынка создает наиболее благоприятные предпосылки для эффективной экономической деятельности, регулирования социальных и экономических процессов; вместе с тем, постоянное вмешательство государства необходимо для поддержания нормальных условий функционирования рынка, конкуренции". Конечно, определения редко бывают всеобъемлющими, но все-таки, трудно, вот в таком "сухом остатке" уловить неотразимую привлекательность либеральной идеи, содержания либерализма, как победившей идеологии. Особенно у нас в стране, где почти сто лет подряд либерализм сочетался только с двумя прилагательными и вместе и порознь: гнилой, буржуазный! И вот этот гнилой, этот буржуазный субъект взял да и оказался победителем всяческих социализмов, фашизмов, коммунизмов и прочих не менее звучных понятий. И произошло это потому, что в нем изначально сочетались открытые для развития, для ассимиляции черты, то, что можно назвать бесконфликтностью, плюрализмом, терпимостью к инакомыслию, человечностью, и потому, что главным его объектом, главным вместилищем и главным источником всего светлого, чистого, благородного, бескорыстного, наивного, потрясающе изобретательного во все времена был человек. С этой точки зрения истоки либерализма уходят вглубь, во тьму веков! Опустим эту внутриутробную стадию и начнем с того, что произошло, условно скажем, на наших глазах. Я всегда в таком случае обращаюсь к ПРОСВЕЩЕНИЮ.
   Еще превалирует темный цвет, еще все под недремлющим оком инквизиции, но уже слышны сонеты Камоэнса, уже появляются прекрасные росписи Рафаэля. Вдруг прорезается сначала несмело мысль, что лучшее из созданий Творца не может быть не прекрасным. Если он погряз в грехе безвозвратно, то стоило ли его создавать? А может все-таки он ни такой мерзкий, как "точно" установил Торквемада или Лойола? И, правда, в нем что-то есть от его прародителя!? Вот он смотрит на звездное небо, вот он смотрит в голубое небо, залитое солнечным светом, и вдруг его осеняет крамольная мысль, что весь этот божественный хоровод, его непонятный, вечно повторяющийся танец можно объяснить. И тогда он оказывается полон смысла! Значит, задумку Творца можно понять! Ни в этом ли смысл всего! Я - создал! Ты - разгадай! И вот уже неутомимый Ливенгук шлифует линзы все большего радиуса кривизны. И вот эти маленькие стеклянные полушария, чуть-чуть разведенные друг от друга, позволяют заметить в капельке вчера еще "чистой" воды мириады крошечных тварей, живущих своей быстротекущей жизнью! Вот это да! Значит, бог создал и эту мелочь! Зачем? Надо думать! А в это время другой любознательный, солидный профессор собственноручно смастерил только что изобретенный телескоп! И тоже сенсация - на Луне горы и "моря" не хуже наших! Правда, человечков не видать - так ведь далеко! И, бог мой, Венера имеет фазы, как и Луна, выходит и она вращается! Однако, потише, а то, увлекшись всемогуществом творца, способного создать миллиарды таких же миров как наш, - одна кристальная душа уже прокричала сквозь стену огня и дыма: "Сжечь - не значит опровергнуть!" Это и есть "пепел Клааса" - Великий Джордано! Мы не пишем историю, и последовательность не обидится на нас, если мы ее иногда будем нарушать - ведь теперь для восстановления истины достаточно нажать несколько клавиш компьютера! А пока на другом конце Европы, вполне благонамеренный (так и хочется написать "многократно проверенный" монах Николай Коперник посвящает Папе Юлию II свой трактат, о возможном более простом объяснения движении планет - достаточно допустить, что Земля вращается вокруг Солнца и все планеты тоже! И сразу пропали страшилища - эпициклы. К счастью этот гений не узнал, что его труд пополнил знаменитый "Индекс"! После столетий мрака, величайшей скорби о своих неблагодарных прародителях - человек начал мыслить! И вот это подытожено в знаменитом кантовском: Cogito, ergo, sum! Создалась критическая масса, началась цепная реакция, она не остановится, человечество устремилось к Звездам (откуда собственно и пришло!) и величайшей из ступеней этой бесконечной лестницы явился либерализм!
   Когда речь заходит о наших реалиях, о вечном вопросе: ну почему при таких богатствах, мы живем так скверно? ну почему совсем рядом, в так называемых, цивилизованных странах совсем иная жизнь; ну почему так!!! Часто можно услышать: "Ну, у них там 200-300 лет демократии, традиции, культура, - Европа в общем!" Ну, а Япония? Ну, а... и далее по списку? Конечно, всем известно, что мешает плохому танцору! И мы, минуя этот общеизвестный факт, конечно, проанализируем и другие возможные ответы, остановимся мы и на "многовековой" демократии в Европе, правда длительность этой демократии придется подсократить. Но вот истина, ставшая очевидной, внезапно открывшаяся перед просвещенным человечеством, сформулирована действительно, немногим менее 300 лет назад - энциклопедистами: "Бедные крестьяне - бедное королевство" [6, с. 443]. И вот, почти то же, но значительно позже: "Россия является сравнительно малонаселенной страной. Ее почвы от природы много лучше, чем в других странах. В ней существуют наилучшие условия для возделывания всех видов зерна, фруктов и овощей. России принадлежат гигантские пастбища и почти неистощимые леса. Ей принадлежат богатейшие залежи золота, серебряных, платиновых, медных, железных, никелевых и всех прочих руд, а также громадные запасы нефти и угля. Если бы не деспотизм царей, и не плачевная неадекватность коммунистической системы, ее население давно могло бы наслаждаться самым высоким уровнем жизни" [6]. Это сказано Фон Мизесом в 1922 г. в его знаменитой книге "Социализм". Что к этому можно добавить сейчас? Кроме срама наших властей - ничего! Займемся этим, однако, в другом месте. А сейчас все-таки вернемся к тому, как развивался либерализм, и что это были за 200-300 лет демократии. Мы хотим более подробно это разобрать, чтобы уяснить, как наилучшим образом использовать доставшийся нам опыт Запада, да и Востока тоже, исходя из той очевидной мысли, что топтать тропу значительно сложнее, чем идти по протоптанной тропе. И здесь важны именно самые начальные, самые трудные моменты. Эпоха просвещения в этом отношении особенно показательна. Здесь истоки либерализма, здесь его корни. Конечно, как всегда больше и чаще использовался метод "проб и ошибок", но затем под все истинные достижения либерализма была подведена солидная теоретическая база, которую мы также в свое время основательно рассмотрим,
с тем, чтобы нашу скорбную практику осветить и с этой принципиальной стороны.
   Но сначала, все-таки, о традиционной демократии Запада. Слов нет - в этих утверждениях есть большая доля истины. И все же. В качестве путеводителя в этом вопросе используем великолепную статью Александра Горянина "Мифы о России и дух нации" ("Грани", N 187, 1998). Вот несколько эпизодов из недавней французской действительности, после Великой революции, после "Декларации прав человека и гражданина": "... в 1834 году в Париже произошло выступление, не слишком мощное, республиканцев против Луи Филиппа. У дома 12 по улице Транснонен был ранен офицер, и в наказание все жители дома, включая женщин и детей были зверски убиты. (Многие вспомнят литографию О. Долье, отразившую эту бойню.) В России 1834 года такое, согласимся, было совершенно невозможно". А. Горянин проецирует это и другие аналогичные события на Россию, чтобы опровергнуть расхожий тезис, что в России никогда не знали прав и свобод человека, независимой печати, независимого суда, "тысячелетней демократии" и прочих благ либерального общества, личность у нас всегда была бесправна перед лицом государства, в счастливой же Европе права человека имеются с древности. Однако, продолжим цитирование: "В 1858, после покушения на Наполеона III, во Франции был принят закон "О подозрительных". Париж и крупные города очистили от лиц, имевших несчастье не понравиться полиции. На места была спущена разнарядка раскрыть в каждом из девяноста департаментов заговоры с числом участников не менее десяти, замешав в них всех заметных недоброжелателей монархию. "Заговорщиков" без суда отправляли в Кайенну и иные гиблые места. Возможность защиты или обжалования исключались. Европа отнеслась с пониманием: как-никак, это было уже третье покушение на Наполеона III. В России 1858 году подобное также было бы совершенно невозможно. Стало, правда, возможно в сталинском СССР".
   Следует ли отсюда, что в России тогда царила терпимость, а в Европе - тирания? Нет. Следует лишь то, что нынешнюю европейскую модель демократии, уважения личности и гарантий от произвола нельзя проецировать даже в прошлый век (который вот-вот превратиться в позапрошлый), а тем более считать ее тысячелетней. Данная модель сложилась буквально в последнее десятилетие. Уже с трудом верится, что еще сравнительно недавно, 8 февраля 1962 года, в Париже был возможен "Кровавый четверг" - совершенно чудовищный расстрел мирной уличной демонстрации. Отдадим прогрессу должное: сегодня тридцать шесть лет спустя, такое в Париже уже кажется немыслимым. Мы привели эти три события из французской действительности, но могли бы и расширить международные рамки, напомнив, кто и как, например, разгонял во время "Великой депрессии" марши ветеранов и демонстрации безработных в США; известные мероприятия по установлению "Нового порядка" нацистами и много еще. Но для наших целей достаточно и этого, ясно, что утвердившиеся в цивилизованных странах либерально-демократические социальные отношения еще очень молоды и мы совсем не безнадежно повремени отстаем от них.
  

Глава II. РАННИЙ ЛИБЕРАЛИЗМ

  

2.1. Естественный свет разума

  
   Просвещение было, по Канту, тем периодом европейской цивилизации, когда "человечество вырастало из добровольной незрелости". Проще можно сказать, что европейцы достигли "возраста рассудительности". Как пишет Н. Дэвис [8, с. 439]: "Эта метафора очень выразительна, если считать средневековый христианский мир родителем, а европейскую светскую культуру ребенком, зачатым в эпоху Возрождения. Детство этого дитяти было отягощено багажом родительских и религиозных традиций и семейными ссорами. Главным его достижением стало автономное мышление, то есть способность самостоятельно думать и действовать. Но дитя и в дальнейшем не утратило выраженных фамильных черт".
   Есть какая-то наивность в том, что принято называть "Веком разума". Оглядываясь назад, кажется невероятным, чтобы почти все ведущие интеллектуалы Европы стали придавать такое громадное значение одной из многих способностей человека - Разуму, Мышлению в ущерб всем остальным. До и после эпохи Просвещения достоинства разума ценились гораздо меньше. Вот какое определение из одного оксфордского словаря 1865 г. приводит Н. Дэвис [8, с. 445]: "Просвещение (...) 2. Пустое и с претензией интеллектуализма, необоснованное презрение к авторитету и традиции и т.д.; употреблен в особенности по отношению к духу и задачам французских философов XVIII века". Ни в одном из наших подобных изданий нет такой крайней негативной оценки - думаю вследствие отсутствия у нас вековой неприязни к французам!
   С другой стороны, оценивая период, который последовал за Реформацией в разных странах, надо помнить, с чем именно сражались европейцы так долго. Согласие Разума с Верой, обещанное гуманистами Возрождения не одолело мира религиозной догмы, магии и предрассудков. После эпохи религиозных войн естественно и необходимо было обратиться к противоядию - "Свету Разума". Просвещение можно лучше понять, обратившись к той тьме, которую пытался развеять свет разума. Тьма была рождена не религией как таковой - философы считали, что религия отвечает главной потребности человека; тьма была порождением всего того неразумного, иррационального и догматического, чего так много было в европейском христианстве. Все перечисленное с добавлением фанатизма, предрассудков и монашества составляло смысл самого бранного слова того времени - энтузиазм. Просветители призваны были пролить свет на многое: философию, естественные науки и религию, экономику, политику, историю и образование.
   Центральное понятие эпохи - lumen naturale (естественный свет разума) появляется впервые в работе Меланхтона "Естественный путь" (1559 г.) [8, с. 450], а через труды Меланхтона его можно возвести к Цицерону и стоикам. Вот почему важной вехой стал перевод стоиков, выполненный Йостом Липсом (1547-1606) в Лейдене. Вместе с плодами научной революции и рациональным методом Декарта это понятие стало основой идеологии, воцарившейся на целых сто лет (с 1670-х до 1770-х г.г.). Эта идеология породила убеждение, что посредством разума можно познать те законы, которые лежат в основе кажущегося хаоса мира людей и мира природы, а также законы естественной религии, естественной морали и естественного права. В искусстве сложилось представление, что только строгие правила и симметрия могут выразить тот порядок, с которым ассоциировалась всякая красота. Красота - это порядок, а порядок прекрасен - вот дух классицизма.
   Величайший прорыв происходит в науке. Главная фигура этого времени - президент Лондонского общества Исаак Ньютон. В 1687 г. он опубликовал свои "Математические начала натуральной философии". Его законы механики и закон всемирного тяготения более чем на два столетия стали основой физики, а, следовательно, и общей картины мира, предопределив замечательные открытия в астрономии, создание теоретической механики, теории машин и механизмов, создали фундамент современного машиностроения. Говоря о себе, он нашел удивительный образ "малыша, играющего на морском берегу камешками, а перед ним лежит до времени непознанный великий океан истины".
   В математике Готфрид Лейбниц из Лейпцига (1646-1716) открыл независимо от Ньютона и раньше его дифференциальное исчисление. В ботанике швед Карл Линней (1707-1778) из хаоса вывел порядок своей системой классификации растений. В химии фундаментальные открытия совершил Джозеф Пристли (1733-1804), открывший сложную природу воздуха; Генрих Кавендиш (1781-1810), продемонстрировал сложную природу воды и, наконец, Антуан Лавуазье (1743-1794) открыл химические реакции.
   Водопад открытий и изобретений стимулировал возрождение интереса к энциклопедиям (аналог средневековых Компендиумов универсальных знаний). Первыми, кто попытался возродить этот жанр, были И.-Г. Альстед в Голландии (1630 г.) и Луи Морери в Лионе (1674 г.) [8]. Однако отцом современных энциклопедий считают Пьера Бейля. Первый том его "Исторического и критического словаря" появился в Роттердаме в 1697 г. В Англии этот жанр был представлен трудом члена королевского общества Джина Харриса "Технический прогресс" (1704 г.) и "Энциклопедией" (1728 г.) Эфраима Чемберса; в Германии - "Словарем печатной и разговорной лексики" (1704 г.) Иоганна Хюбнера. Во Франции грандиозный проект "Энциклопедии" или "Толкового словаря наук, искусств и ремесел" предприняли Дени Дидро и Жан Д'Аламбер. Он вышел в Париже в 17 томах в период 1751-1765 гг. Труд этот отличался исключительным прагматизмом и решительной критикой современного режима, так что его издатели постоянно подвергались преследованиям. Но он стал памятником своему времени. Целью энциклопедии было (ни больше ни меньше!) суммировать все знания человечества. Первое издание "Британской энциклопедии" появилось в Эдинбурге в 1768 г. Тем временем Lexicon Хюбнера пережил уже множество изданий и переводов; в 1808 г. авторское право на него приобрел издатель Ф.-А. Брокгауз, который использовал его для своей самой знаменитой немецкой энциклопедии, которая позднее легла в основу российского "Энциклопедического словаря" изданного Ф.А. Брокгаузом и И.А. Ефроном. Можно утверждать, что время Просвещения - это время борьбы философов с авторитетом Церкви и государства. Дидро приписывают жестокое замечание, что спасение наступит тогда, когда "последнего короля задушат кишками последнего священника". Везде царит дух критического анализа, поиск рационального объяснения устоявшихся догматов, сложившихся социальных институтов, распространение научного метода наблюдения и дедукции и на дела людей.
   Даже религиозная мысль этого времени находилась под большим влиянием рационализма, особенно в сфере библеистики. Прежде всего, важно было разрешить вопрос, кто же прав: католики или протестанты, поскольку и те и другие опирались в своих воззрениях на Священное Писание. Размышления о религии породили интеллектуальную моду на деизм - это сведенное к минимуму религиозное верование в Высшее существо, в Бога-Творца, в Провидение. Во Франции к деизму пришли в попытках найти нечто среднее между традиционным христианством и крайним свободомыслием Гольбаха и Гельвеция, начавших открыто высказывать свои атеистические воззрения. Дидро в своих статьях в "Энциклопедии", "Христианство, Вера и Провидение" придерживается деизма. Вольтер, неутомимый в своих нападках на традиционную церковь ("Раздавите гадину"), однако защищает существование Бога в противовес Гольбаху с его "Системой природы". Размышляя о ночном небе, он написал: "Надо быть слепым, чтобы не удивляться его виду; надо быть глупцом, чтобы не признать его творца; надо быть сумасшедшим, чтобы не поклоняться ему". И, наконец, заключает: "Если бы Бога не было, Его следовало бы выдумать".
   Политическая теория связывалась с поддержкой абсолютной монархии, что вполне отвечало духу классицизма - духу порядка и гармонии. На практике это означало поиск наиболее действенных средств, чтобы выбраться из путаницы местных и феодальных привилегий. Однако в XVII веке аргументация изменилась. В двух "Трактатах о правлении" Локк утверждал, что правительство должно подчиняться естественному праву, и возражал против принципа наследственной власти. Он утверждал необходимость определенного нейтрального авторитета для разрешения противоречий правителя с управляемыми. Но, главное, подчеркивая право собственности, он разрабатывал одновременно идею правления через общественный договор, а, следовательно, принцип согласия как краеугольный камень либерализма. Он не выдвигал специальных идей о судебной власти, но выступал за разделение властей и необходимость сдержек и противовесов между исполнительной и законодательной властями. Эти два последних принципа были четко сформулированы в труде "Дух законов" Шарля Луи де Секонда, барона де Монтескье, вдохновлявшимся отчасти греческой и римской республиканскими формами правления, а отчасти английскими конституционными установлениями "славной революции" 1689 г.: "В каждом государстве есть три вида власти: законодательная, исполнительная власть над теми вещами, которые зависят от прав народа, и исполнительная власть, связанная с гражданским правом. Но ничего не получится, если один и тот же человек будет осуществлять все три власти: создание законов, исполнение общественных постановлений и власть судить за преступления".
   Теории Локка и Монтескье широко распространялись энциклопедистами, они способствовали не только демократизации, но, можно сказать, и революции.
   Идея общественного договора, сформулированная в традиции естественного права в Средневековой мысли, как идея правления, основанного на согласии, в Новое время получает дальнейшее развитие у Локка.
   "Поскольку люди являются, как уже говорилось, по природе свободными, равными и независимыми, то никто не может быть выведен из этого состояния и подчинен политической власти другого без своего собственного согласия. Единственный путь, посредством которого кто-либо отказывается от своей естественной свободы и надевает на себя узы гражданского общества - это соглашение с другими людьми об объединении в сообщество для того, чтобы удобно, благополучно и мирно совместно жить, спокойно пользуясь своей собственностью и находясь в большей безопасности, чем кто-либо не являющийся членом общества" [9, с. 317].
   В это время расцветает рационалистическая историография. История отходит от простого повествования о событиях, от хроник и временников, служивших защите правящей церкви и монарха; она становится наукой о причинах исторических события и перемен. Так словарь Бейля состоял из расположенных в алфавитном порядке статей обо всех великих людях истории и литературы; в них с безжалостным скепсисом рассматривалось все достоверное и недостоверное, что было известно о каждом. Словарь демонстрировал, что ни один исторический факт не может быть принят без достаточных свидетельств. Джамбаттиста Вико в своей "Новой науке" (1725 г.) предлагает теорию цикличности истории. Монтескье в "Размышлениях" (1734 г.) вводит понятие определяющей роли условий окружающей среды, в то время как Вольтер в своих работах о Карле XII и Людовике XIV подчеркивает роль фактора случайности в формировании характера выдающейся личности. Трактат Юма "Естественная история религии" (1757 г.) подрывал святые основы истории религии. Эти авторы отвергали роль Провидения как объяснения событий прошлого. Все они находились под влиянием новомодного понятия "общественного прогресса", которое получило классическое определение в Сорбонне 3 июля и 11 декабря 1750 г., когда молодой Тюрго прочитал длиннейший, написанный по-латыни доклад в двух частях:
   "Природа наделила всех людей правом на счастье... Все поколения связаны друг с другом последовательностью причин и следствий, что соединяет современное состояние мира со всеми теми, которые ему предшествовали... весь человеческий род, от самого его начала, представляется философу единым огромным целым, у которого (как у всякого индивидуума) есть собственное детство и собственный прогресс... Все человечество, переходя от спокойных времен к беспокойным и от хороших лет к плохим, постоянно, хотя и медленно, движется ко все большему совершенству" [10, с. 445].
   Среди приоритетов Просвещения важное место занимала экономика. Общее представление этой эпохи о прогрессе нашло специальное выражение в идее экономического прогресса. На микроуровне дворяне (просвещенная их часть) были заняты научным усовершенствованием ведения хозяйства, убежденные, что их владения не просто следует приводить в порядок, но превращать в цветущие предприятия. Освоение земли голландцами или по голландской технологии совершенно изменило лицо нескольких низменных районов: от болот в Кембриджшире и Линкольншире на восток Англии до дельты Вислы. Набрало темп огораживание, особенно в Англии; оно угрожало крестьянским хозяйствам, но было залогом образования более крупных аграрных единиц, подходящих уже для коммерческих целей. Систематическое выращивание племенного скота, селекция в растениеводстве, удобрение почвы, севооборот и осушение, как их практиковали "фермер Джордж" в Виндзоре в 1770-е годы или Томас Кок из Холькхэма в Норфолке, давали потрясающее увеличение урожаев (или поголовья). В тех странах, где преобладало крепостное право, просвещенные землевладельцы убеждались, что их крепостные, освободившись, будут работать эффективнее. Случаи добровольного освобождения крестьян отмечаются в разных местах от Франции до Польши.
   На макроуровне долго царил меркантилизм в его автократической разновидности. Известным его поборником был министр Людовика XIV Жан-Батист Кольбер (1619-1683). При нем был разработан систематический план, как поставить финансы, налоги и коммерцию на здоровое основание. В коммерческом секторе Кольбер создал систему, посредством которой пытался ввести всю частную деятельность в рамки государственного регулирования и дать преимущества государственному предпринимательству, особенно в мануфактурном производстве и торговле с другими странами. Суконный кодекс (1669 г.) был примером его болезненной склонности к детальному регулированию. Громадная суконная мануфактура голландца Ван Робэ в Абвиле около Амьена, на которой одно время работало свыше 6 тысяч человек или государственная мануфактура гобеленов, переведенная из Брюсселя в Париж, стали памятниками его пристрастия к промышленности. Различные государственные торговые компании: Ост-Индская (1664 г.), Вест-Индская (1664 г.), Северная (1669 г.), Левантская (1670 г.) - стали памятниками его веры в то, что импорт только увеличивает совокупное богатство страны. Кольбер настаивал на необходимости создать такой флот, который бы мог устоять перед голландским и английским. Он заложил морские крепости в Рошфоре, укрепил северные порты Брест, Гавр, Кале и Дюнкерн, построил доки для строительства военных кораблей и открыл морские академии. Увлечение Кольбера флотом и строительством морских портов было продиктовано общим для сторонников меркантилизма убеждением, что внешняя торговля порождает борьбу между странами за ограниченные ресурсы. А успех в конкуренции обеспечивается военной силой. Этот кольбертизм представлял собой особую форму меркантилизма - дирижизм, и часто, особенно впоследствии, считался неудачей. Но это был мотор, который сделал возможным осуществление всех проектов Людовика XIV; его можно оценить только в его отношении к колоссальным потребностям поистине ненасытного финансового аппетита короля. Примечательно, впрочем, что главному производству Франции - сельскому хозяйству - уделялось мало внимания, и то лишь как объекту регулирования цен и источнику дешевого продовольствия.
   Мы более подробно остановились на Франции, где характерные явления в экономике проявились наиболее ярко. Но и в других странах появились государственные мануфактуры. В колониях закладывались плантации, упорядочивалось налогообложение, строились порты, дороги и каналы, развивался транспорт. У огромного Лангедокского канала (1681 г.) появились собратья в Европе: от превращенного в канала Гвадалквивира в Испании до канала Эсклульстуна в Швеции, Августовского канала в Литве и сети каналов Волго-Балтийской системы в России.
   Вместе с тем росло убеждение, что для решительного развития экономики ее надо освободить от искусственных ограничений. Оно утвердилось благодаря экономистам-физиократам, связанным с энциклопедистами: Франсуа Кене, Жану де Гурне и П. Дюпону де Немур. Их фундаментальный тезис: национального процветания можно достичь только через личное процветание при общей свободе. Ученик Кене Жак Тюрго (министр Людовика XVI)
не смог, однако, применить этот принцип на практике. Но шотландский профессор Адам Смит (1723-1790) свел близкое знакомство с кружком Кене, когда жил в Париже (1765-1766). Это стало решающим обстоятельством в формировании взглядов основателя современной экономической теории.
   Адам Смит и его друг Дэвид Юм были светилами шотландского Просвещения в тот период, когда академическая жизнь Англии замерла. Он был в контакте не только с Кене, но и с Вольтером, Франклином, Бёрком. Когда он (уже престарелым профессором) был на приеме у королевских министров, "они все встали, приветствуя его: "Мы все стоим, мистер Смит, - сказал Уильям Питт, - потому что мы все - ваши ученики" [10, с. 445]. Смит начал свою ученую карьеру в 28 лет на кафедре моральной философии в университете Глазго. Он вступил в область экономики, когда задался вопросом приложения такого человеческого чувства, как алчность, а также тем, как частный интерес может послужить общему благу, и, как считает Н. Дэвис, "его "Исследование о природе и причине богатства народов" (объемом
в 900 страниц, 1776) было, по существу, пространным эссе на ту же тему" [10, с. 445]. Этот труд подорвал протекционистскую философию меркантилизма, который господствовал в экономической науке к тому времени уже в течение 200 лет. Смит пришел к выводу о возможности существования общества, в функционировании которого участвуют все люди, а также сформулировал законы рынка. Он описал механизмы производства, конкуренции, предложения и спроса и ценообразования. Особое внимание он уделил организации труда, продемонстрировав основные положения в знаменитом описании фабрики шпилек: посредством рационализации труда и спецификации заданий, рабочие могли производить 48000 шпилек в день, при том, что каждый рабочий в отдельности мог произвести только 2-3. Он особенно подчеркивал, что в природе рынка заложена способность саморегуляции, которая (если ей не мешать) благоприятствует социальной гармонии. Он любил приговаривать: "Оставьте рынок в покое". Ниже мы еще вернемся к отдельным положениям А. Смита, здесь же представляется уместным отметить одно важное для дальнейшего обстоятельство: Смит основывал все свои рассуждения на модели рынка с, так называемой, "совершенной конкуренцией" на заре всемирной капиталистической революции. И еще, для Смита экономическая наука была частью традиционной (спекулятивной) философии, и величайшие практики этой науки признавали хрупкость своих построений. В глазах профанов, однако, экономика значит гораздо больше: она заняла место, освободившееся с упадком религии и отсутствием общественного консенсуса в вопросах морали; теперь она все больше занимает политиков, представляется панацеей от всех зол, даже залогом личного удовлетворения. Из предмета специального, технического, разъясняющего устройство общества так же, как медицина разъясняет устройство человеческого тела, она все больше превращается в самоцель, формирует цели общества, мотивы действий, побуждения. "Моралист Смит ужаснулся бы, увидев это" [10, с. 446].
   В области нравственной философии несколько направлений религиозной и отвлеченной мысли достигают одной цели - утверждения утилитаризма. Рационалисты склоняются к тому, чтобы оценивать моральные принципы по их полезности для улучшения положения человека. Эта тенденция отмечается уже у Локка. Гольбах, в некоторых отношениях самый радикальный из философов, выступал защитником гедонистической морали, называя добродетелью то, что доставляет наибольшее удовольствие. Позднее счастье стали усматривать скорее в общем, чем в индивидуальном. Целью становится социальная гармония, а не частное благополучие. Именно тогда (1776 г.) молодой Иеремия Бентам сформулировал главный принцип: "Мерой правильного и неправильного является наибольшее счастье для наибольшего числа людей".
  

2.2. Человек - создатель собственности и государства

  
   Еще два важнейших института человечества: частная собственность и государство, уходят корнями в век Просвещения. Конечно, эти два института возникли задолго до века Просвещения. Никто не знает когда они возникли - самые ранние дошедшие до нас письменные источники уже свидетельствуют о наличии и того и другого. Однако, до сих пор мы не знаем каким образом, в силу каких причин люди стали обладателями собственности, зачем и каким образом они создали государство. Ничего, кроме более или менее интересных гипотез, чисто спекулятивного характера, на этот счет человечество не имеет. Тем не менее, в определенных исторических обстоятельствах возникает острая необходимость в достаточно убедительной трактовке правового статуса этих человеческих изобретений. В Новое время такая необходимость возникла в ходе Английской буржуазной революции. Никто не называет эту революцию Великой, в отличии от последовавшей почти через полтора столетия Французской буржуазной революции; самого величайшего эпитета удостоился ее заключительный акт, - "славная революция 1688-89 гг.". А между тем, во всяком случае в двух обстоятельствах, эта революция имела всемирное значение. Эти два обстоятельства и есть собственность и государство. Именно по результатам этой революции возникла острая необходимость дать убедительное определение и собственности и государства. И такие определения были предложены. В связи с важностью вопроса, немного задержимся на некоторых моментах Английской буржуазной революции. Как известно, поводом для открытия боевых действий, разрядивших революционную ситуацию, явилось противостояние парламента и короля по вопросу о праве налогообложения и установления торговых монополий. Каждая из сторон считала это право своей прерогативой. Пока дело не дошло до оружия политика противодействия королю Долгого парламента поддерживалась большинством населения. Но как только парламент призвал к оружию, почти половина населения отказала ему в поддержке - сработал веками внушавшийся церковью и властью принцип божественного происхождения власти короля. Многие были недовольны политикой короля, готовы были оказывать ей агитационное противодействие, но поднять оружие на короля и его власть считали государственной изменой и богоотступничеством. Вот как описывает создавшуюся ситуацию Бертран Рассел: "Принципы, за которые боролся Долгий парламент, вначале имели целью отменить право короля устанавливать торговые монополии и заставить его признать за парламентом исключительное право облагать налогами. Они провозглашали свободу мнений и действия в рамках английской церкви. Согласно этим принципам, парламент должен собираться в установленные сроки, а не созываться лишь в редких случаях, когда король найдет необходимым его сотрудничество. Они выступали против произвольных арестов и раболепного повиновения судей королевским прихотям. Но многие, несмотря на то, что были готовы агитировать за эти цели, не были готовы вести войну против короля, которая казалась им государственной изменой и богоотступничеством. Как только война разразилась силы распределились почти поровну" [11, с. 681].
   Во время Гражданской войны и после победы расплата с солдатами армии парламента и всеми помогавшими тем или иным способом осуществлялась имуществом и землями короны и потерпевшей поражение аристократии. Так что в конце концов возникла настоятельная потребность правового оправдания и самой борьбы и легитимации вновь приобретенной собственности. Но сначала надо было создать убедительную идейную базу, и такая база была создана, причем, и победителями и побежденными. И те и другие пользовались, собственно, одной и той же аргументацией взяв за основу принцип естественного права, но делая из него совершенно противоположные выводы. В развернувшейся идейной борьбе участвовало большое число людей, мы рассмотрим взгляды лишь четырех наиболее выдающихся из них, но как нам кажется, позволяющие как бы "в динамике" ощутить формирование, в конце концов, первоначальной либеральной идеи.
   Сначала сформулируем проблемы, которые стояли перед буржуазно-дворянской политической мыслью в этой идейной борьбе, - их две.
   Во-первых, надо было найти теоретическое обоснование свободы частной собственности и ее неприкосновенности как для людей, не имеющих собственности, так и для феодального государства. "Подданный, - говорилось в парламентской декларации от 05.06.1648, - имеет полную собственность на свое имущество, земли, владения: ...закон охраняет как священное деление на "мое и твое", которое является кормилицей трудолюбия и доблести. Без этого деления на "мое и твое" в государстве не может быть ни закона, ни правосудия, ибо охрана собственности - истинная цель того и другого".
   Во-вторых, надо было определить такие взаимоотношения между властью и собственностью, которые обязывали бы буржуазное государство защищать собственность от посягательств на нее со стороны неимущих, но при этом исключали бы нарушения свободы и неприкосновенности собственности со стороны самой власти, что в феодальном государстве было в порядке вещей. "...буржуа, - замечает К. Маркс, - не позволяют государству вмешиваться в их частные интересы и дают ему лишь столько власти, сколько необходимо для того, чтобы обеспечить их собственную безопасность...".
   Левеллеры пытались разрешить эти проблемы исходя из теории естественного права. Они утверждали, что каждому человеку самой природой даны естественные, неотчуждаемые права, в том числе и право частной собственности, и английское государство должно эти права и обеспечивать. "Каждой личности природой дана личная собственность так, чтобы никто ее не нарушал и не узурпировал", писал в 1646 г. Ричард Овертон.
   Крупнейший английский поэт и публицист Джон Мильтон в ряде политических памфлетов и трактатов оправдывал казнь короля, ликвидацию палаты лордов и установление республики в пору подъема революции
1647-1649 гг. и пытался найти аргументы для этого, исходя из теории естественного права и идеи народного суверенитета. Первоначально, утверждал он, власть принадлежала народу, но народ по договору передал ее королю и его чиновникам, оставив за собой право низложить и даже казнить этих носителей власти, если они вопреки договору нарушат права подданных, и в том числе право частной собственности.
   Но эти взгляды, несмотря на их очевидную антифеодальную направленность и буржуазный смысл, не получили признания у широких кругов буржуазии и нового дворянства особенно после 1649 г. Теория естественного права внушала страх потому, что в обстановке борьбы эта теория могла воодушевить народ на уничтожение собственности и власти буржуазии и дворян. Эти опасения ярко выразил Генри Айртон (зять Кромвеля) в своих выступлениях против программы левеллеров в Пэтни. "Если, говорил он, вы будете основываться на естественном праве, то вы должны упразднить всякую собственность, потому что по этому праву всякий человек имеет равное право на всякое имущество какое он видит, - пищу, одежду, платье, - чтобы взять его и употребить для своего существования".
   Не были полностью приняты дворянско-буржуазным лагерем революции и взгляды на общество и государство крупнейшего английского философа Томаса Гоббса. Он выступил идеологом тех кругов обуржуазившейся аристократии и крупной буржуазии, которые хотя и были связаны с капиталистическим развитием Англии, однако еще считали, что это развитие могло проходить в рамках абсолютной монархии, без революции против нее. "Я не знаю, как свет примет этот труд - писал Гоббс в "Левиафане", - ибо по дороге, осажденной борющимися армиями, из которых одна борется за слишком большую свободу, а другая за слишком широкие полномочия власти, трудно пройти неизувеченным между линиями обеих".
   Гоббс в своей концепции общества и государства пытался примирить некоторые феодальные основы абсолютной власти с буржуазными устремлениями подданных. В ее основе лежала мысль о том, что власть создала собственность подданных и потому должна господствовать над ней. Появлению государства в истории человечества предшествовало естественное состояние людей, когда не было частной собственности на вещи, т. к. "природа дала все вещи всем людям". Но люди от природы равны между собою и потому в естественном состоянии шла непримиримая, страшная война всех против всех за обладание вещами, без которых люди существовать не могут. Однако вскоре, желая себе добра и из страха перед смертью, люди стали искать выход из этой страшной поры своей истории и пришли в конце концов к сознанию необходимости установить мир посредством договора друг с другом и создания государства. Разум людей создал против естественного права естественные законы, которые человеку запрещают делать то, что пагубно для его жизни. Государственная власть смогла создать желанный всем мир только благодаря тому, что люди отказались, согласно одному из естественных законов, от своего естественного права на все вещи, а государство распределило их в частную собственность отдельных людей. Установление "моего и твоего", утверждал Гоббс, есть распределение предметов, "которые дала природа для существования людей и оно при всех формах правления есть дело верховной власти, - поскольку "собственность начинается одновременно с государством". "Суверен производил раздел земли, определяя каждому долю в соответствии с тем, как он сочтет это нужным и справедливым сообразно со справедливостью и общим благом". Таким образом, частная собственность, по учению Гоббса, была установлена вопреки естественному праву людей гражданским законом и явилась величайшим благом для человечества.
   Лучшей формой сильного государства для установления мира и порядка Гоббс считал монархию, полагая, что только с ее помощью можно укротить "здоровенного и зловредного малого", то есть народ. Хотя религия является продуктом невежества и страха людей, она весьма полезна для установления гражданского порядка в обществе. Но такой она может быть только тогда, когда суверен станет главой церкви и духовенство полностью подчинится его власти и не будет вмешиваться в государственные дела. В эпоху аграрной революции XVI-XVII вв. общество без частной собственности было идеалом бедняков мелких копигольдеров и коттеров. Гоббс в своей политической теории объявил такое общество страшной порой человеческой истории. Таким образом, естественное состояние людей, о котором демократическая Англия мечтала как о лучшей поре человечества, у Гоббса стало эпохой войны всех против всех, когда человек человеку волк и слабый гибнет от сильного на почве равного права всех на вещи. Несомненно, это была попытка развенчания демократического идеала общественного устройства, вызревавшего в низших слоях в середине XVII столетия.
   Но Гоббс этим не только хотел убить идею общности имущества. Он заодно пугал всех собственников Англии угрозой возвращения страшной для них общности имущества, если они будут поднимать мятеж против их суверена. "Без суверенной власти - писал он в 1640 г. - право людей на какую-либо вещь является не собственностью, а общностью", и в этом случае люди "возвращаются к положению войны всех против всех".
   Эти антидемократические черты учения Гоббса снискали его идеям популярность в Англии в период протектората. Известно, что, осуждая революцию, Гоббс в ее начале эмигрировал из Англии, однако, когда после 1649 г. у пришедших к власти индепендентов возросли контрреволюционные настроения и симпатии к установлению сильной власти, он вернулся в Лондон и в 1651 г. издал на английском языке все свои сочинения о государстве и обществе. В "Левиафане" в отличие от ранних произведений проводилась мысль о необходимости примирения подданных с властью индепендентов. Однако его взгляды в одной существенной части не устраивали победителей. Спасая частную собственность от уравнения и общности имущества, Гоббс довел абсолютную власть государства до признания за нею права посягать на собственность подданных. Во всех своих сочинениях он осуждал идею о том, что подданный обладает абсолютным правом собственности на свое имущество, таким, какое исключает право суверена на него", как мятежную идею, несущую гражданскую войну и распад государства. В них отсутствовало требование свободы предпринимательской деятельности, но получили признание корпорации подданных для торговых и колониальных предприятий со всеми их привилегиями и монополиями, пожалованными им сувереном, и право суверена взимать с подданных налоги и другие поборы объявлялось свободным. Гоббс осуждал английскую революцию как незаконный мятеж подданных против короля. Это был откровенный призыв к возвращению "добрых, старых порядков". В условиях революционных катаклизмов всегда появляются певцы и обожатели невозвратимо разрушенного прошлого, таким и был Томас Гоббс.
   Пришедшие после 1688 г. к власти виги не могли принять политических взглядов Гоббса. Выразителем их интересов стал Джон Локк. Бертран Рассел называет его "апостолом самой умеренной и самой успешной из всех революций - революции 1688 года. Ее цели были очень скромными, но они были полностью достигнуты, и в Англии до сих пор не видят необходимости в другой революции. Локк точно отражает ее дух. Удачные революции вдохновляют тех, кто в них верит". И далее "...его влияние на философию политики было так велико и так продолжительно, что его можно рассматривать как основателя философского либерализма. Его политические теории, развитые Монтескье, отражены в американской конституции и находят применение повсюду, где существует спор между президентом и конгрессом. Во Франции XVIII века Локк своим влиянием, а оно было огромным, первоначально был обязан Вольтеру, который будучи молодым человеком, провел некоторое время в Англии и в "Философских письмах" проповедовал своим соотечественникам английские идеи. За ним пошли философы и умеренные реформаторы, крайние же революционеры пошли за Руссо" [11, с. 681].
   К политической теории Локк обратился в 1688 году, издав книгу "Два трактата о правительстве". В ней он по существу завершил формирование буржуазного взгляда на собственность и власть, который пыталась осуществить дворянско-буржуазная политическая мысль на протяжении двух революций XVIII века: "Я пытаюсь показать, - писал он, - как люди смогли прийти к тому, чтобы иметь частную собственность на то, что бог дал человечеству в общую собственность, и как это было сделано без какого-либо договора всех членов общества". Для решения этой проблемы он обратился к идее о частной собственности как продукте человеческого труда. Собственность появилась по Локку, как результат труда еще в естественном состоянии людей без помощи власти, еще до ее возникновения. Люди, по его мнению, в естественном состоянии обладали как полным равенством и свободой, так и правом частной собственности на вещи, так как иначе они не смогли бы употребить то, что им было дано для существования. Только через человеческий труд земля и ее плоды могут быть взяты людьми у природы для употребления. "Если земля и все создания являются общими для общества, - писал он, то все же каждый человек имеет собственность в собственной личности... Труд его тела и работа его рук, мы можем сказать, являются собственно его... Труд кладет различие между его вещами и общими вещами". Различия в трудолюбии людей создали различия в размере собственности у людей; однако, если богатый человек посредством обмена отчуждал излишки своих продуктов или благ другим людям, то его собственность становилась благодеянием для общества. Так Локк защищал крупную собственность и жажду обогащения, придав своей теории происхождения собственности буржуазный смысл.
   Таким образом, Локк решил проблему независимости собственности от власти, которую пытались разрешить многие публицисты в годы революции и не могли этого сделать из-за страха перед естественным правом. В конце XVIII века, в годы, когда выступал Локк, прошла непосредственная опасность крестьянско-плебейского поворота революции, массы были спокойны, и поэтому он не боялся использовать в своей концепции теорию естественного права.
   Благодаря тому, что Локк доказывал полную независимость происхождения собственности от власти, он смог создать свой идеал буржуазно-конституционной монархии как лучшей формы государства для Англии, лишив ее права на вмешательство в собственность подданных. Он доказывал, что люди соединяются в политическое сообщество по договору для того, чтобы охранять от нарушений их естественные права, которые в совокупности он называет одним словом "собственность"; главной целью, для которой люди соединились в государство и поставили себя под управление, и было сохранение собственности. Хотя Локк также положил в основу государства договор, в его концепции государства договор не создавал никаких прав людей, как это было в концепции Гоббса, а заключался людьми лишь для того, чтобы защищать и гарантировать изначальные естественные права и, прежде всего, право частной собственности. На этом основании Локк делал вывод: "Высшая власть не может взять от какого-либо человека частную собственность без его согласия. Без этого люди не будут иметь собственность совсем".
   Концепция Локка наиболее полно выражала интересы победившего феодализм буржуазно-дворянского блока, и в этом была причина ее большой популярности в Англии и в других странах.
   Завершая рассмотрение раннего либерализма, необходимо еще раз подчеркнуть, что это определение весьма условно и полностью относится к классификации нашего времени. Деятели того периода нашей истории ни о каком либерализме речи не вели и понятия о нем не имели, потому что и термина такого в политической теории в то время еще не существовало. Они лишь в силу сложившихся обстоятельств вели поиск наилучшего устройства человеческого сообщества. Многие идеи, ярко высветившиеся в общественной мысли даже не были новыми, оригинальными, зачастую они были высказаны задолго до рассматриваемого периода, однако их важность, всеобщая значимость оказались осознанными именно в этот период, именно тогда они оказались в центре общественного внимания, обрели общечеловеческую значимость. Так обстоит дело с "естественным состоянием" - все, что говорилось о нем и Гоббсом и Локком, в основном не оригинально, а является повторением средневековых схоластических теорий. Так, Фома Аквинский говорит: "Каждый закон, созданный людьми, содержит свойства закона именно в той степени, в которой он происходит из закона природы. Но если он в каком-либо отношении противоречит естественному закону, то сразу же перестает быть законом: он становится всего лишь извращением закона". Многие теории, которые сохранили веру в естественный закон, обязаны ему своим происхождением, например, теория laissez-faire и теория прав человека. Эти теории взаимно связаны и обе уходят своими корнями в пуританизм. Комитет палаты общин в 1604 году заявлял: "Все рождающиеся свободными граждане имеют право наследования - как в отношении их земли, так и в отношении их свободных занятий промышленностью - во всех сферах, где они применяют свои способности и посредством чего живут".
   А в 1656 году, задолго до Адама Смита, Джозеф Ли писал:
   "Неоспоримой максимой является, что каждый с помощью света природы и разума занимается тем, что доставляет ему наибольшую выгоду... Успех отдельных лиц будет способствовать успеху общества".
   Или возьмем учение об "общественном договоре". Его сторонники задолго до Просвещения придерживались мнения, что королевская власть установлена не богом, а людьми. Ради своего блага народ учреждает в стране высшую власть, которую и вручает королю. Но при этом права короны не должны становиться безусловными. Наоборот, корона с самого начала должна быть ограничена договором, заключенным между народом и королем как носителем верховной власти. Основное содержание этого договора должно заключаться в управлении страной в согласии с требованиями народного блага. Пока король придерживается этого договора, его власть нерушима. Но как только король начинает забывать, для каких целей учреждена его власть, и, нарушая договор, начинает править так, что приносит вред интересам народа, то его подданные имеют полное право расторгнуть договор и лишить короля полномочий, которые были ему переданы. Это пересказ главной идеи Джона Понета, чей "Краткий трактат о политической власти" был издан в 1556 году, переиздавался накануне революции в 1639 году и в самый разгар ее - в 1642 году [12, с. 32].
   Или вот из памфлета Генри Паркера (1635 год): "Власть изначально принадлежит народу, и она не что иное, как могущество и сила, которые то или иное общество людей содержит в себе, и которые тем или иным законом с общего согласия или соглашения передаются в те или иные руки. Бог подтверждает этот закон. Итак, человек - свободный и добровольный творец, закон - орудие (его воли), а Бог - создатель обоих". Многие из числа наиболее радикальных последователей этого учения делали вывод, что подданные не только могут, но даже обязаны выйти из повиновения королю, если только тот превратится в тирана. Кроме того, они утверждали, что подданные недолжны сидеть сложа руки, а обязаны восстать против тирана и убить его ради восстановления своих попранных прав.
   В конце концов, все это свидетельствует, как мне кажется, о том, что не так важно кто и когда высказал плодотворную идею, важно то, что в подходящий момент, в подходящих условиях всегда найдется человек, поспособствующий ее возрождению и взлету. Знаменитое булгаковское: "Рукописи не горят!", уступает более правдоподобному "Идеи не горят!" ("Идеи неуничтожимы!") - они ждут своего часа! Как это происходит очень точно описал Бертран Рассел: "Как правило, человек, который первым выдвигает новую идею, настолько опережает свое время, что его считают чудаком, так что он остается неизвестным и скоро его забывают. Затем постепенно мир вырастает до понимания такой идеи, и человек, который провозглашает ее в надлежащий момент, получает все почести" [11, с. 710].
   А что же короли? Какую позицию занимали (и занимают) эти важные персоны? У них великолепное единомыслие. Вот оценка своего предназначения одним из них - английским королем Яковом I: "...Итак, монархия есть подобие божественной власти. Во-первых, ее основания заключены в священном писании, во-вторых, она проистекает из древнего права нашего королевства, и, в третьих, она коренится в законе природы... Титул короля божественного происхождения, поскольку короли только богом посажены и только перед ним отчитываются за свои дела...
   Итак, коронованный король по закону природы - отец своих подданных; взаимная обязанность подданных - хранить верность королю... Зачем же смутьяны и мятежники в христианских государствах требуют для себя свободы, которую Господь народу не даровал?
   Итак, как явствует из священного писания, подданные должны повиноваться королю по долгу, как наместнику Бога на земле...
   Из наших архивов, в которых хранится древнее и новое право королевства, достаточно ясно, что король является господином всех имуществ, которые подчинены его власти. Все подданные являются его вассалами, получают от него свои владения взамен службы и верности. Король может менять владельческие титулы своих подданных, превратив (к примеру) простой двор в феод, создавать новых баронов, и все это без совета с кем-либо. И если кто умрет без наследников, его владения и имущество принадлежат королю... Итак, король для подданных есть то же, что отец для детей, что голова для тела, состоящего из многих членов" [12]. Ну почти слово в слово из переписки Ивана Грозного с князем Курбским! Вот так! Мы "дали слово" одному из монархов, чтобы проиллюстрировать, с какими убеждениями, с какой глубокой верой в свои неоспоримые, Богом данные права, приходится сталкиваться народному возмущению, в острых социальных конфликтах при абсолютизме. Ясно, что ни о каком мирном разрешении столь несовместимых воззрений не может и быть речи и именно эта несовместимость является источником революционного разрешения социальных конфликтов. Чтобы "переубедить" королей потребовалась не одна гражданская война и не только в Англии. Надо сказать, что наука эта усваивается плохо, - все единоличные режимы от наследственных монархий до любого типа диктатур, - более чем посредственные ученики, - народам приходится изрядно потрудиться, чтобы от них избавиться! И в этой борьбе выковывались, постепенно совершенствуясь, принципы либерализма.
  

2.3. Ранний либерализм - итоги

  
   Самым значительным идейным завоеванием этого периода, закрепленным практически, было освобождение от сословной иерархии как вечного атрибута власти. Да, это произошло еще не везде, но появилось светское несословное государство на месте бывших английских колоний в Северной Америке, принципы его функционирования были открыто провозглашены и закреплены в конституции 1776 года. Впервые в истории экспериментально, наяву народ в лице своих представителей совершил процедуру принятия "Общественного договора" - конституции, в которой именно он был назван источником власти. Это предопределило направление политического развития мировой государственности. Еще предстояла длительная борьба за политическое равенство различных социальных групп, еще процветало рабство и крепостное право, но был снят божественный покров с института власти и открыто провозглашен ее истинный источник.
   Ранний либерализм, однако, не только провозгласил и утвердил суверенитет народа. Он сделал больше - он сделал основанием этого суверенитета отдельно взятого человека - индивидуума. Именно его права, его разум, его интеллектуальная и социальная жизнь были поставлены во главу угла. Гармонизация социальной практики и индивидуальных устремлений уже тогда была поставлена в качестве главной, определяющей цели политического учения, получившего впоследствии название либерализма. Именно в этот период было покончено с диктатурой большинства, в идейном плане по крайней мере, и несогласие меньшинства получило право на жизнь. Конечно, это еще не было окончательным утверждением прав меньшинства, но сама идея была сформулирована однозначно. Свобода мнений окончательно легла в фундамент либерального учения. В связи с этим представляется уместным уже здесь упомянуть возникшие тогда и живущие сегодня обвинения либерализма в индивидуализме. Нет ничего более далекого от истины, чем это обвинения. И нет более устойчивого обвинения либерализма, чем это. Однако, приоритет личности, ее прав ничего общего не имеет с противопоставлением эгоистических интересов отдельной личности (индивидуума) интересам общества. Вся социальная практика либерализма основана на идее согласия, консенсуса и совершенно не совместима с антагонистическим противостоянием личного и общественного. Это последнее состояние свойственно "естественному праву" в понимании Гоббса и никогда не поддерживалось ни одним либералом, начиная с Локка. Оставим, однако, подробное рассмотрение этого обстоятельства,- мы вернемся к нему при рассмотрении теоретических оснований современного либерализма. А сейчас продолжим рассмотрение достижений раннего либерализма.
   Поскольку источником власти является народ, то, как следствие, форма власти, состав ее институтов, объем властных полномочий различных институтов власти, разграничение их сфер влияния, характер связи, созданного народом государства, с создавшим его народом, - все это широко формулируется и реализуется в практической организации государственных органов. В Англии, это завершается "славной революцией" 1688 года - "самой умеренной и самой успешной из всех революций" [11, с. 781] и принятием знаменитого "Habeas Corpus Act", с его формулами, удовлетворивших и победителей и побежденных. Вот как об этом пишет Бертран Рассел: "В конце концов, почти каждый человек в Англии хотел избавиться от Якова II, но почти каждый хотел избежать возвращения к дням гражданской войны и диктатуры Кромвеля. Так как конституционного способа избавиться от Якова II не существовало, то должна была произойти революция, но она должна быстро кончиться, чтобы не дать никакой возможности для деятельности подрывных элементов. Раз и навсегда необходимо было обеспечить права парламента. Король должен уйти, но монархию следовало сохранить; однако это должна быть не монархия божьей милостью, а монархия, зависимая от законодательных органов, а также от парламента. Объединенными усилиями аристократии и крупной буржуазии, без единого выстрела, все это было быстро достигнуто. Компромисс и умеренность, после того как были испытаны и потерпели неудачу все формы непримиримости, восторжествовали". И дальше, завершая характеристику этой революции: "Ее цели были очень скромными, но они были полностью достигнуты, и в Англии до сих пор не видят необходимости в другой революции" [11, с. 683].
   В Соединенных Штатах Америки вообще возникает практически новая форма государства, во все звенья которой заложено выборное начало, все это венчает самая либеральная конституция, с некоторыми поправками, действующая и по сей день - не слышно, чтобы ее собирались менять!
   В Англии, Голландии и теперь в США - полная свобода экономической деятельности, никакого вмешательства государства в экономическую деятельность предпринимателей, напротив, глобальная защита их интересов внутри государства и во внешнем мире. Принцип "laissez faire" ("не лезьте, не мешайте!"), выражаясь современным языком, получил режим "наибольшего благоприятствования". Рынок признается универсальным механизмом обеспечения экономической свободы, обеспечивающей реализацию всех других гражданских свобод; а частная собственность объявляется фундаментом всех общественных отношений [13, с. 118].
   Таковы итоги раннего либерализма крупным планом; их подведение хотелось бы закончить великолепным отрывком из Б. Рассела. "Ранний либерализм был порождением Англии и Голландии и обладал некоторыми ярко выраженными характерными чертами. Он отстаивал религиозную терпимость, по своему характеру был протестантским, но скорее веротерпимым, чем фанатичным, и относился к религиозным войнам как к глупости. Он отдавал должное торговле и промышленности и оказывал большее предпочтение поднимающемуся среднему классу, чем монархии и аристократии; он проявлял громадное уважение к праву собственности, особенно когда она накапливалась благодаря труду самого владельца. Принцип наследования власти хотя полностью и не отвергался, ограничивался больше, чем когда-либо прежде; отвергалось, в частности, божественное право королей и провозглашался тот взгляд, что каждое сообщество людей имеет право, по крайней мере первоначально, установить ту форму правления, какую оно пожелает. Безусловно, тенденцией раннего либерализма была тенденция к демократии, регулируемой правом собственности. Имелось убеждение, по началу не высказанное до конца, что все люди рождаются равными и что их последующее неравенство является продуктом обстоятельств (важнейшее положение, потребовавшее специального теоретического рассмотрения современного либерализма, о чем будем говорить ниже - В.А.). Это привело к тому, что особо важное значение стали придавать обучению как противоположности врожденным свойствам (основополагающее утверждение современного либерализма - В.А.).
   Было в нем и некоторое предубеждение против правительства (читай государства - В.А.), потому что правительство почти везде было в руках королей или аристократов, которые редко понимали или уважали нужды купцов (один из источников принципа " laissez faire " - В.А.), но это предубеждение ослаблялось надеждой, что скоро будет достигнуто необходимое понимание этих нужд и проявлено должное уважение к ним (надежда, сыгравшая злую шутку с русскими либералами в 1917 году - В.А.).
   Ранний либерализм был оптимистичным, энергичным и философским потому, что он был представителем растущих сил, которые появились как бы для того, чтобы без больших трудностей одерживать победы и принести своей победой великие блага человечеству. Либерализм противостоял всему средневековому и в политике и в философии, потому что средневековые теории использовались для того, чтобы санкционировать власть церкви и короля, чтобы оправдать гонения и воспрепятствовать расцвету науки; но он был одинаково враждебен и современному ему фанатизму кальвинистов и анабаптистов. Он стремился положить конец политическим и богословским спорам, с тем чтобы освободить энергию для вдохновляющих дел торговли и науки, таких, например, как основание Ост-Индской компании и Английского банка, создание теории тяготения и открытие учения о кровообращении. Во всем Западном мире фанатизм уступал место просвещению, исчезал страх перед испанским могуществом, увеличивалось благосостояние всех классов, и появились самые возвышенные надежды, подкрепляемые самыми трезвыми суждениями. За сотни лет не случилось ничего, что ограничило бы эти надежды, до тех пор пока, наконец, они сами не породили Французскую революцию, что привело непосредственно к Наполеону, а отсюда и Священному союзу. После этих событий либерализм должен был перейти как бы на второе дыхание, прежде чем стало возможным возрождение оптимизма XIX века" [11, с. 681].

Глава III. СОВРЕМЕННЫЙ ЛИБЕРАЛИЗМ

  

3.1. Содержательная база современного либерализма

  
   Поскольку нашей целью не является систематическое изложение истории либерализма, мы сейчас сделаем громадный шаг через два столетия и начнем рассмотрение современного либерализма. Это не значит, что мы совершенно исключим из рассмотрения этот важнейший в истории либерализма период, - мы будем широко использовать достижения либерализма в этот период, однако, не связывая себя последовательным изложением становления современных либеральных представлений, которые сформировались, в сущности, после 1945 года и уходят корнями в предыдущий исторический период и эту связь с прошлым, отражающую процесс непрерывного развития либеральных представлений, мы будем постоянно подчеркивать.
   Цель, которую мы перед собой ставим в этой главе, - дать, по возможности, полное изложение современных либеральных представлений, причем не только перечислив либеральные идеи и понятия, но и показать на какой доказательной базе они утвердились. Кроме того, мы хотим проиллюстрировать теоретический багаж либерализма величайшими достижениями его практического приложения в различных человеческих социумах, а именно в Соединенных Штатах Америки, в Европе (в частности в Германии) и у нас в России. Эти достижения, разнесенные во времени и пространстве, в сущности едины в своей содержательной части и именно они дают основание утверждать общечеловеческий характер либеральных идей, именно они сделали либерализм столь привлекательным и обеспечили его мировой триумф, как единой общечеловеческой идеологии.
   Так получилось, что термины "либерализм", "либеральный", появились значительно позднее, чем большинство идей, лежащих в основание этого мировозрения. Подробное изложение истории термина "либерал" и его производных дает А.В. Соболев в [14, с. 12] со ссылкой на Ч. Тимберлейка, редактора сборника статей, изданного в издательстве университета штата Миссури в 1972 г. и посвященного истории либерализма в России. Так вот Тимберлейк утверждает, что термин "либеральные идеи" был впервые употреблен Наполеоном в 1799 г. Первой группой, назвавшей себя либералами, была, по мнению Тимберлейка, группа политиков в испанских кортесах в 1812 году. Вскоре британские тори стали именовать "британскими либералами" наиболее прогрессивное крыло партии вигов. Оксфордский словарь впервые включил в себя слово "либерал" в 1816 году. Во Франции в 1817 году впервые появился памфлет, содержавший слово "либерал" в самом заглавии. А в 1819 году слово "либерал" стало мелькать в заглавиях английских и французских брошюр.
   В Россию эти термины, по мнению Тимберлейка, пришли скорее из Франции. Уже в 1826 году в следственных показаниях Павла Пестеля говорится о либеральных идеях. Словарь Пушкина также содержит слова "либерализм" и "либеральные идеи". Первую группу людей, которые сами нарекли себя сторонниками либерализма западного типа, составили Б.Н. Чичерин, К.Д. Кавелин и Н.А. Мельгунов, выступившие в 1856 году, в издававшихся в Лондоне "Голосах из России", где они даже представили программу из семи пунктов, нацеленную на разрешение внутренних проблем России. Они провозглашали, что "либерализм - это лозунг всех образованных и мыслящих людей России".
   Тимберлейк замечает, что к началу 1866 года термин "либерализм" потеснил словосочетание "дворянский либерализм" и "буржуазный либерализм", а в следующем году радикальные студенты подготовили "политический словарь", в котором определяли либерала как человека, любящего свободу и который, как правило, оказывается дворянином и помещиком. Тимберлейк ссылается при этом на работу Б. Козьмина "К истории "Молодой России" опубликованной в N6 "Каторги и ссылки" за 1936 г.
   Этимология указывает на связь между "либерализмом" (liberalism) и "свободой" (liberty). Эта связь не случайна, ведь все либеральные идеи, либеральное мировоззрение в целом имеют единственный источник в своей основе, единственную причину своего появления - это человек. Уникальное положение человека на планете, присущая только ему способность осознания всеобщей связи между людьми, фантастическая способность человека к преобразованию окружающего мира и привели к появлению в конце концов представлений об уникальности самого человека к представлению о том, что все способности и возможности человека наибольшим, наилучшим образом могут проявиться и быть использованы на благо всех людей в единственном состоянии, в состоянии свободы! Причем в том случае, когда это состояние свободы является достоянием каждого человека - именно в этой мысли и заключен индивидуализм либерализма. Хотя слово "либеральный" имеет и другие смысловые значения, предполагающие великодушие, широту взглядов, терпимость, однако, убеждение в важности индивидуальной свободы образует самую сердцевину большинства либеральных политических позиций.
   В 1996 году появилась небольшая работа Д. Дёринга "Либерализм: размышление о свободе" [15, с. 9]. Она открывается великолепной гравюрой СВОБОДА из знаменитой "Иконологии", вышедшей в 1603 году. В этой книге итальянский гуманист Чезаре Рипа (ок. 1560 - ок. 1620) собрал воедино практически все известные аллегорические изображения из античных и средневековых документальных источников, чем внес неоценимый вклад в развитие творчества будущих поколений живописцев.
   Фигура СВОБОДЫ изображена здесь в классическом античном облике. Именно этот образ возникал при слове "свобода" в воображении просвещенных людей (помните: "...и Свобода вас примет радостно у входа и братья меч вам отдадут") вплоть до конца XIX века - великого века либерализма, - когда ему на смену пришла значительно менее однозначная по своей аллегорической выразительной форме американская статуя Свободы в Нью-Йорке, созданная французским скульптором Фредериком Огюстом Бартольди в 1886 году и ставшая с тех пор символом СВОБОДЫ.
   Классический образ СВОБОДЫ, как он представлен в книге Рипы, наделен всеми атрибутами, о которых может только мечтать истинный либерал. Женская фигура держит в правой руке скипетр - символ суверенитета, олицетворяющий здесь право суверенного распоряжения самим собой, которое сегодня мы называем самоопределением. В левой руке у нее находится фригийский петас (колпак). Впрочем, это не совсем верно с исторической точки зрения, поскольку античным прототипом этого головного убора был войлочный колпак, называвшийся у древних римлян pillens libertatis и вручавшийся рабу, которому даровали свободу. Позднее колпак использовался часто, особенно в XVIII веке, в качестве самостоятельного символа СВОБОДЫ. У ног женщины расположилась кошка, символизирующая независимость и индивидуальность (в противовес послушанию собаки). Ну и сама женская фигура выступает как воплощение источника жизни и всего прекрасного, что мы связываем в образе матери, жены, невесты. Такова аллегория, а практическое воплощение Свободы столь разнообразно, что в каждом отдельном случае требуется специальное рассмотрение. Свобода, - это ведь и экономическая свобода и политическая свобода, идеологическая свобода (свобода мнений), свобода слова, свобода собраний, свобода объединений (ассоциаций) граждан, свобода выбора государственной власти, свобода критики государственной власти, свобода совести, свобода волеизъявления, свобода агитации и т.д. и т.д... Ряд можно продолжать до бесконечности, учитывая бесконечное количество межличностных и социальных отношений между людьми. Заметим, однако, что Свобода не единственное фундаментальное понятие, составляющее ядро, лежащее в основании либерализма. Это и Равенство - равенство перед законом; равенство исходного положения (стартовые условия одинаковы для всех), равенство в правах (отсутствие социальной иерархии по любому основанию - богатство, происхождение, пол и т.д.). Это и Братство - все люди братья - значит нет вражды, войн, иных насильственных действий. Это и Справедливость - одно из самых сложных понятий либерализма. Это и право собственности на результаты своего труда. Это и формы социального устройства людей, условия их легитимности и жизнеспособности. Все это делает задачу полного, всеобъемлющего определения либерализма практически невыполнимой. Лучше всего представление о современном либерализме можно получить в описании отношения либерализма к различным формам социальных обстоятельств и истолковании применительно к ним тех или иных фундаментальных понятий. Так мы и поступим, охватив, как бы с высоты птичьего полета все идейно-практические достижения либерализма, сформируем возникающую при этом общую картину и, далее, более подробно будем рассматривать важные с точки зрения решаемой нами задачи отдельные фрагменты этой картины. Таким образом мы сформируем общее представление о современном понимании либеральных идей и получим возможность свободного выбора из общей картины интересующих нас деталей. Заметим еще раз, что все достижения либерализма, о которых мы будем говорить ниже, имеют единственную, неизменную цель: создать, обеспечить, развивать условия, при которых человеческая личность могла бы раскрыть свои способности и возможности, т.е. не декларативно, а функционально-зримо сделать все возможное, в данных условиях, для человека и во имя человека.
   Итак, как уже говорилось выше, начиная с XVIII века, представители того направления общественной мысли, которое получило наименование либерализма, сыграли огромную роль в разработке идей, идеалов и принципов демократии. Применительно к политике речь идет об идее свободных выборов всех основных институтов власти, о создании системы "сдержек и противовесов" во взаимодействии этих институтов и разделении властей. Речь идет об идеале правового государства, органы которого обладали бы - в рамках законов, принимаемых демократическим путем, - всей полнотой предоставляемой им власти и одновременно находились бы под действенным контролем народа, общественности. Это ёмко сформулировал Авраам Линкольн в своей знаменитой Геттесбергской речи: правительство "...избираемое народом, действующее в интересах народа и ответственное перед народом". Вот три краеугольных принципа, обеспечивающих легитимности действующей власти: первый, - свободные выборы власти, т.е. согласие народа на передачу властным структурам четко оговоренных Конституцией объемов своих суверенных прав; второй, - действия власти только в интересах народа, т.е. исключение каких бы то ни было действий власти в корыстных интересах отдельных групп и индивидов, наносящих ущерб интересам народа, снижающих его уровень жизни, ограничивающих права граждан, покушающимся на суверенитет народа и т.п.; третий, - ответственность перед народом, т.е. деятельность власти должна быть абсолютно прозрачной, с тем чтобы любые нарушения суверенитета народа могли быть замечены и немедленно исключены, вплоть до смены власти. Нарушение любого из этих принципов делает власть нелегитимной и автоматически включает демократические механизмы смены власти. Речь идет, таким образом, о принципе равенства всех граждан перед лицом закона, о признании права каждого человека пользоваться основными свободами (совести, слова, собраний, создания ассоциаций и партий), а также о принципе терпимости к инакомыслию и защиты прав меньшинства. Как видим, это подробное описание политической свободы - одной из граней этого понятия. Известное определение Гоббса: "Свободный человек тот, кому ничто не мешает делать желаемое". Великолепно! Но здесь отсутствует определение границ, скрытых в понятии "желаемое" - ведь могут быть желания, которые не найдут одобрения у других людей. Либеральное представление исходит из того, что наши желания не входят в противоречие с желанием других людей. Как этого достичь? Жизненный опыт, социальная практика поколений выработали критерий, позволяющий точно определить степень несвободы конкретного индивида в конкретных социальных условиях. Этот критерий представляет собой объем прав, которыми обладает человек. Человечество сформулировало этот критерий в Декларации прав человека, принятой 10 декабря 1948 г. Генеральной Ассамблеей ООН. Эта декларация - триумф либерализма, его концептуальное выражение. Нет ни одной конституции на планете, которая не базировалась бы на этой Декларации.
   Права человека, - это неотъемлемые свободы и права личности, которые индивид обретает в силу рождения, основные понятия естественного и вообще всякого права в целом. Они охватывают гражданские права и политические свободы, экономические, социальные и культурные права, а также права целых общностей (детей, женщин, национальных меньшинств, народов и т.д.).
   Предыстория Прав человека связана с самоопределением человека через принадлежность к роду. Источником Прав человека становятся традиции и обычаи, складывающиеся на их основе. Неотъемлемые права гражданина античного полиса являются первой юридической формой Прав человека, развитой римским правом. Средневековье характеризовалось, с одной стороны, развитием личных свобод представителей отдельных корпораций и сословий, а с другой - построением различных иерархий права.
   Идея Прав человека кристаллизуется в результате философского обоснования самоценности человеческой личности гуманистами Ренессанса и Просвещения. Важную роль сыграло также признание внесословности основных свобод, появление общих мировых судов, опыт борьбы за независимость швейцарских кантонов, Нидерландской и Английской революций, отчетливая формулировка девятнадцати естественных законов Т. Гоббса в "Левиафане". Работы нидерландских, английских и французских юристов и мыслителей позволили Т. Джеферсону и его соратникам дать в Декларации независимости классическую формулировку Прав человека: "...все люди созданы и наделены своим создателем определенными неотчуждаемыми правами, среди которых право на жизнь, свободу и стремление к счастью". Дальнейшее развитие эти идеи получили в ходе Великой Французской революции и последующих буржуазных революций, в становлении философии права.
   Современные представления о Правах человека, изложенные в Декларации прав человека, впитали в себя интеллектуальный и политический опыт человечества, связанный с преодолением фашизма и тоталитаризма, разнообразных форм насилия и эксплуатации. Декларация подчеркивает, что "все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве" (ст. 1), что "каждый человек должен обладать всеми правами и всеми свободами, провозглашенными... Декларацией, без какого бы то ни было различия" (ст. 2). Идущие за вступительными 19 статей (ст. 3 - ст. 21) раскрывают гражданские права и политические свободы, в том числе право на жизнь, свободу и безопасность личности, на равенство перед законом, на гражданство и участие в управлении своей страной, на владение имуществом; негативные свободы - от произвольного ареста, задержания или изгнания, от рабства и подневольного существования, от пыток и жестокого обращения, от произвольного вмешательства в личную и семейную жизнь и т.п., а также позитивные свободы - передвижения, совести, мирных собраний и ассоциаций и т.п. Следующие шесть статей Декларации (ст. 22 - ст. 27) выражают экономические, социальные и культурные права, включая право на социальное обеспечение, на труд и свободный выбор работы, на жизненный уровень, необходимый для поддержания здоровья и благосостояния, на образование, на участие в культурной жизни и т.п. В статье 29 говорится, что человек имеет обязанности - перед таким обществом, "в котором только и возможно свободное и полное развитие его личности". При этом "каждый человек имеет право на социальный и международный порядок, при котором права и свободы, изложенные в Декларации, могут быть полностью осуществлены" (ст. 28). Какие бы то ни были ограничения прав и свобод отдельной личности могут быть "установлены законом исключительно с целью обеспечения должного признания и уважения прав и свобод других и удовлетворения справедливости требований морали, общественного порядка и общего благосостояния в демократическом обществе" (ст. 29). В заключительной статье 30 подчеркивается, что ничто в Декларации не может быть истолковано как предоставление какому-либо государству, группе лиц или отдельным лицам права совершать действия, направленные к уничтожению прав и свобод, изложенных в Декларации.
   Всеобщая Декларация прав человека является первым разделом Международного билля о правах человека, который включает также Международный пакт о гражданских и политических правах и факультативный протокол к последнему, принятые в 1966 году. Согласно обоим пактам, ратифицированными СССР (а следовательно и Российской Федерацией, как правопреемницей), государства-участники взяли на себя обязательства представлять в ООН периодические доклады о прогрессе и трудностях, с которыми они сталкиваются при соблюдении пактов. Доклады рассматриваются соответственно Комитетом по экономическим, социальным и культурным правам и Комитетом по правам человека, состоящими каждый из восемнадцати независимых экспертов. Согласно не ратифицированному СССР факультативному протоколу (а, следовательно, и РФ) частное лицо может направить ООН жалобу в связи с нарушением его прав, если правительство, против которого направлена жалоба, ратифицировало как Пакт, так и факультативный протокол.
   Помимо Международного билля о Правах человека ООН приняты и другие документы, в том числе Декларация прав ребенка (1959 год), Кодекс поведения должностных лиц по поддержанию правопорядка (1979 год), Декларация о ликвидации все форм нетерпимости и дискриминации (1981 год), Конвенция против пыток и других жестоких, бесчеловечных и унижающих достоинство видов обращения и наказания (1984 год), Декларация о праве на развитие (1986 год).
   Мы столь подробно остановились на этих международных актах по трем причинам. Во-первых, все они являются сугубо либеральными документами, их совокупное содержание и есть описание того, что современное человечество разумеет под понятием либерализм. Во-вторых, их международный статус является лучшим доказательством победы либеральной идеологии в планетарном масштабе. И, в-третьих, имело, как нам кажется, смысл показать какое содержание вкладывает современный либерализм в понятие "Права человека". Это важно, поскольку в нашей стране предостаточно ведется разговоров о Правах человека на официальном уровне, но трудно встретить даже простое их перечисление, тем более оценку реализации каждого из них. Так что подавляющее большинство наших граждан не имеет ни малейшего представлений об объеме своих прав, а потому совершенно индифферентно относится к их нарушению, не замечая эти нарушения по неведению. Ни в школах, ни в вузах, ни на радио и в телепередачах, никто не ведет пропаганду и разъяснение Прав человека, и в этом одна из причин неудачи либеральных реформ в России. Нельзя говорить о либерализации общества, если его граждане не представляют о чем идет речь. Поскольку центральным, исходным пунктом либеральных представлений является самоценность человеческой индивидуальности, то знание условий ее полноценной реализации является единственным, достаточным и необходимым условием достоверной оценки соответствия конкретного социума либеральной модели общества достойного человека. А Права человека и есть совокупность этих условий. Общество, в котором эти права реализованы, является либеральным, гражданским, правовым, правозаконным, свободным, справедливым, все члены его равны между собой. Таким образом, только Права человека наполняют живым содержанием понятия свобода, равенство, справедливость. Они являются тем критерием, по которому мы можем судить либерально данное общество либо нет. Ясно, что если Права человека в данном обществе реализованы полностью, то такое общество гарантирует любому человеку возможность полного раскрытия его индивидуальности. Сумеет человек это сделать или нет, это другой вопрос, важно, что такая возможность у него есть. Я свободен, если я не лишен ни одного обусловленного моим рождением и принадлежащего мне права; я нахожусь в состоянии равенства с любым человеком, обладающим такими же правами; я нахожу везде справедливое к себе отношение, поскольку мои претензии не выходят за пределы принадлежащих мне прав. Вот это и есть либеральное общество; вот только в этом случае его организационная структура - государство, легитимна, имеет право на существование; вот только при этом условии граждане сознательно согласны с существованием этой структуры, обеспечивающей реализацию их прав.
   Для завершения, так сказать, портрета современного либерализма, необходимо сделать несколько уточняющих замечаний, касающихся личной и экономической свободы человека, справедливости в его взаимоотношениях с другими людьми и о либеральном видении роли государства. Необходимость этих уточнений вызвана одним сугубо нашим, российским обстоятельством - суть его великолепно выразил А.И. Солженицын - ОБРАЗОВАНЩИНА! Образованщина - это когда люди оперируют некритически усвоенными верхушечными представлениями из воззрений различных авторов, перемешав их самым фантастическим образом, и вот этот винегрет вываливают на головы окружающих. Человеку, подготовленному не сложно обнаружить в каждом отдельном случае контрафакт, но неподготовленная аудитория глотает подобную мешанину и искренне считает ее последним словом в данной области. Это вредно и для узкого круга общения, но когда обработке подобных лиц подвергается целая страна - это требует противодействия. Как уже говорилось выше жертвой оговора такой образованщины оказался у нас либерализм. Вся наша политическая тусовка, по крайней мере, в формате так называемых правых партий, считающих себя либеральными, сплошная образованщина. Усилиями этих людей все антилиберальное стало либеральным. Пионерами в этом деле выступили наши экономисты, - та их часть, что в перестроечное время стала называть себя рыночниками. Поскольку либерализм и рынок понятия определенным образом связанные, то они стали называть себя еще и либералами. И если о рынке они что-то правдоподобное более или менее усвоили (все-таки экономисты), то в части либерализма их интерпретации были и остаются, мягко сказать, чистой импровизацией. Однако, бедная читающая и слушающая публика, совершенно неподготовленная в своем большинстве, все фантастические откровения этих людей приняла за чистую монету. Так черное было названо белым и с тех пор эта мимикрия остается неизменной. Это настолько укоренилось, стало общим местом, вошло в учебники, что на эту удочку ловятся очень даже не глупые и образованные в своей области люди. Вот буквально на днях "Независимая газета" в двух номерах (за 13.12.05 и 16.12.05) опубликовала великолепную статью Л. Шевцовой. И вот эта умная, образованная женщина пишет, имея ввиду деятельность наших реформаторов, о поражении либерализма в России.
   Поэтому в дальнейшем изложении нам придется прибегать к более или менее обширному цитированию как классиков, так и современных, признанных мировым научным сообществом, либеральных авторов, чтобы донести до читателя основополагающие идеи либерализма в неискаженном виде, чтобы показать, что в мире утвердилось иное понимание либерализма.
  

3.1. Индивидуальная (негативная) свобода

  
   На первый взгляд это понятие совершенно прозрачно, - ясно, что речь идет о моей свободе. Но что такое Я? Очевидное мое отличие от окружающих существенно усложняет представление о личной свободе. Гоббс утверждает: "Свободный человек тот, кому ничто не препятствует делать желаемое" [16, с.57]. Но выяснить наличие и степень этого препятствования я могу только в общении с другими людьми. И как только я вступаю в общение, сразу выясняется и схожесть и различия между мной и остальными людьми. И то и другое может препятствовать и не препятствовать делать желаемое. Видимо мое состояние или мое убеждение в том, что я свободен, станет совершенно определенным, ясным мне самому и окружающим, если мое "желаемое" воспринимается окружающими как допустимое, не мешающее им. Следовательно, в каждом из нас есть нечто такое, что воспринимается всеми и каждым из нас в том числе, как наше неотъемлемое свойство, качество, признаваемое всеми. И чем больший круг отношений включает это нечто, тем более я свободен. Но с другой стороны, как остроумно утверждает Исайя Бёрлин: "Свобода оксфордского профессора и египетского крестьянина не одно и то же" [17,с. 38]. Верно, не одно и то же! И все же, есть ли в понимании свободы и тем и другим нечто общее, позволяющее квалифицировать состояние и того и другого как свободное, если это общее налицо? Либеральная теория дает положительный ответ на этот вопрос. Этот ответ содержится в классической формулировке либеральной концепции свободы, которую дает И. Бёрлин в своей знаменитой статье "Две концепции свободы". Остановимся подробнее на этой работе. Сначала о двух концепциях свободы или, как говорит И. Бёрлин "О двух политических значениях свободы": "Первое из этих политических значений свободы я буду называть... "негативным", и это значение подразумевается в ответе на вопрос: "Какова та область, в рамках которой субъекту - будь то человек или группа людей - разрешено или должно быть разрешено делать то, что он способен делать, или быть тем, кем он способен быть, не подвергаясь вмешательству со стороны других людей?" Второе значение я буду называть "позитивным", и оно подразумевается в ответе на вопрос: "Что или кто служит источником контроля или вмешательства и заставляет человека совершать это действие, а не какое-нибудь другое, или быть таким, а не другим?" [18, с.134]. Далее Бёрлин раскрывает содержание понятия "негативная свобода": "Обычно говорят, что человек свободен в той мере, в какой никто: ни другой человек, ни группа людей - не препятствуют его действиям. Политическая свобода в этом смысле и есть та область, в рамках которой человек может действовать, не подвергаясь вмешательству со стороны других. Если другие люди не позволяют мне сделать то, что в противном случае я мог бы сделать, то в этой степени я несвободен, если из-за действия других людей упомянутая область сжимается, уменьшаясь далее известного предела, то обо мне можно сказать, что я нахожусь в состоянии принуждения и, возможно, даже порабощения" [19, с.172]. Прервем цитирование, чтобы сделать некоторые важные, как нам кажется, пояснения. Они касаются использованных Бёрлиным слова "принуждение" и двух понятий: "экономическая свобода" и "экономическое рабство". Хотя, вроде бы, совершенно ясно, что в первом случае речь идет о принуждении, исходящем от других людей, в теории важно это особо подчеркнуть, чтобы исключить возможные спекуляции, связанные с принуждающими обстоятельствами, вызванными нашими, например, физическими недостатками, или особенностями анатомического строения человека. Во втором случае, из тех же соображений, очень важно, говоря о принуждении, выявить социальный источник, например, "экономического рабства", поскольку в наше время не наблюдается массовых движений последователей Диогена. Продолжим, однако, цитирование этого исключительно важного в либеральной теории места. "Однако слово принуждение не охватывает все случаи, когда мы не способны что-либо сделать. Если я не способен прыгнуть выше десяти футов, или не могу читать из-за слепоты, или тщетно пытаюсь понять наиболее темные места у Гегеля, то было бы странным говорить, что в этой степени я подвергаюсь порабощению или принуждению. Принуждение предполагает намеренное вторжение других людей в область, где в противном случае я мог бы действовать беспрепятственно. Вы только тогда лишены политической свободы, когда другие люди мешают вам достичь какой-либо цели. Простая неспособность достичь цели еще не означает отсутствие политической свободы"[20, с.134]. Надо заметить, что еще раньше эту мысль абсолютно четко сформулировал Гельвеций: "Свободный человек, - человек, который не закован в кандалы, не заключен в тюрьме, не запуган как раб, страхом наказания... Было бы нелепостью назвать несвободой то, что мы не способны полететь под облака, как орел, жить под водой, как кит..." [21, с.117]. Вернемся, однако, к Бёрлину: "Об этом свидетельствует и современное употребление таких взаимосвязанных выражений как "экономическая свобода" и "экономическое рабство". Доказывают, порой очень убедительно, что если человек слишком беден и не может себе позволить купить буханку хлеба, совершить путешествие по миру или обратиться за помощью в суд, хотя на все это нет юридического запрета, то он не более свободен, чем когда это запрещено законом.
   Если бы моя бедность была своего рола болезнью и не позволяла бы мне покупать хлеб, оплачивать путешествия по миру или добиваться слушания моего дела в суде, как хромота не позволяет мне бегать, то было бы неестественно видеть в ней отсутствие свободы, тем более - политической свободы" [21]. Дальше следует великолепное по полноте и ясности либеральное видение источников несвободы, источников порабощения и принуждения. Вот эта квинтэссенция либерального понимания свободы:
   "Только в том случае, если я объясняю свою неспособность приобрести какую-либо вещь тем, что другие люди предприняли определенные меры и поэтому я, в отличие от них, не имею денег для приобретения данной вещи, только в этом случае я считаю себя жертвой принуждения или порабощения. Другими словами, употребление слова "принуждение" зависит от принятия определенной социально-экономической теории, объясняющей причины моей нищеты и неспособности что-либо делать. Если отсутствие материальных средств вызвано недостатком умственных и физических способностей, то только приняв указанную теорию, я стану говорить не просто о нищете, а об отсутствии свободы. Если к тому же я считаю, что моя нужда обусловлена определенным социальным устройством, которое, на мой взгляд, является несправедливым и нечестным, то я буду говорить об экономическом рабстве или угнетении. "Не природа вещей возмущает нас, а только недобрая воля", - говорил Руссо. Критерием угнетения служит та роль, которую, по нашему мнению, выполняют другие люди, когда прямо или косвенно, намеренно или ненамеренно препятствуют осуществлению наших желаний. Свобода в этом смысле означает только то, что мне не мешают другие. Чем шире область невмешательства, тем больше моя свобода" [20,с.135].
   Исходя из этого положения либеральной теории, каждый россиянин может дать оценку действиям нынешнего государства в отношении его личной свободы. Мы приведем только два примера. Мы являемся наследниками СССР, почти пятнадцать лет самочинные реформаторы кроят и перекраивают нашу жизнь. Вся их деятельность - иллюстрация нашего порабощения. Вот примеры. Любой из нас во времена СССР мог по путевке или самостоятельно, "диким" образом, провести отпуск, скажем, на Черноморском побережье. И люди широко пользовались такой возможностью. На пляжах яблоку некуда было упасть. Теперь этот вид отдыха недоступен для большинства россиян, недобрая воля этих самозваных "хозяев жизни" лишила нас этой возможности, принудила нас отказаться от этого, тем самым урезав нашу свободу. Другой пример, авиатранспорт. Для доставки себя на тот же "Юг" большая часть отдыхающих пользовалась самолетом. Я живу в г. Братске, в те времена в каждый из двух ближайших к Братску больших городов Иркутску и Красноярску в сутки отправлялось по восемь авиарейсов. Сегодня: в Красноярск - ни одного; в Иркутск - один. Это такой же пример нашего порабощения, как и предыдущий. Такими примерами пестрит вся наша жизнь! Вот это и есть пример порабощения целого народа, если исходить из либерального определения свободы!
   Еще один аспект понятия свободы хотелось бы подчеркнуть, воспользовавшись рассуждениями Исайи Бёрлина. Аспект этот заключается в неизменности содержания этого понятия за все время существования либеральных представлений, независимо от характера ярлыков, навешиваемых на либерализм в те или иные периоды его развития. Это сохранение содержания определяется, с одной стороны, неразрывной связью современного либерализма с положениями, выдвинутыми предыдущими поколениями мыслителей, а с другой, - тем, что главным объектом либеральных представлений по-прежнему остается человек. Человек, с его способностью познавать мир, постигать его закономерности и фундаментальные принципы, предсказывать будущее и управлять силами природы во благо человечеству, построить человеческий мир, в котором люди могли бы чувствовать себя безопасно и надежно. Наука, стоящая на фундаменте опыта, связала все это с индивидуальным сознанием, появилась уверенность, что, в принципе каждый индивид способен постигать мир и, более того, не существует иного способа познания мира, как с помощью индивидуального сознания. Индивидуальный характер познания мира и успехи человечества на этом пути являются источником оптимизма в отношении познаваемости общества. Этот оптимизм служит основой современной социологии, политологии, истории и экономики. Кроме того, он образует источник определенных нормативных установок, исключительно либеральных установок при оправдании политических и социальных институтов. Из него проистекает неприятие традиции, тайны, благоговейного страха и суеверия в качестве основ общественного строя; он питает "решимость граждан заставить власть дать ответ на суде разума и убедить нас в том, что она имеет право на уважение" [23, с.130].
   Насколько широкой может быть эта область индивидуальной свободы? Здесь мнения могут расходиться. Ясно, однако, что она не может быть безграничной, ибо ее безграничность повлекла бы за собой то, что все стали бы чинить бесконечные препятствия друг другу, и в результате такой "естественной свободы" возник бы социальный хаос, и даже минимальные потребности людей не были бы удовлетворены, и свобода слабого была бы попрана сильным. Но верно и то, что человеческие цели и действия никогда сами по себе не придут в гармонию, а потому, с точки зрения либеральной теории, выше свободы должны быть поставлены такие ценности, как справедливость, счастье, культура, безопасность, различные виды равенства. Отсюда вытекает необходимость ограничения свободы ради этих ценностей или даже ради нее самой. Ибо иначе было бы невозможно создать желательный, с либеральной точки зрения, тип социального объединения. Поэтому то либерализм признает, что область свободных действий людей должна быть ограничена законом. Важно при этом, что должна существовать некоторая минимальная область личной свободы, в которую нельзя вторгаться ни при каких обстоятельствах. Если эта свобода нарушается, "то индивидуальная воля загоняется в рамки слишком узкие даже для минимального развития природных человеческих способностей, а без этих способностей люди не только не могли бы добиваться целей, которые они считают благими, правильными или священными, но и были бы не способны просто ставить эти цели перед собой. Отсюда следует, что необходимо провести границу между сферой частной жизни и сферой публичной власти. Где ее провести - об этом можно спорить, а, по сути, и заключать соглашения. Люди во многих отношениях зависят друг от друга, и никакая человеческая деятельность не может быть настолько частной, чтобы никак и никогда не затрагивать жизнь других людей" [24, с.44]. И вот дальше следует известная фраза, приведенная нами выше, о различии в представлениях о свободе оксфордского профессора и египетского крестьянина. Комментарий к ней великолепное пояснение либерального предпочтения Права человека на достойную жизнь перед свободой. "Несомненно, представлять политические права и гарантию невмешательства со стороны государства людям, которые полуголы, неграмотны, голодны и больны, значит издеваться над их положением; прежде всего этим людям нужна медицинская помощь и образование и только потом они смогут осознать свою возросшую свободу, и сумеют ею воспользоваться. Чем является свобода для тех, кто не может ею пользоваться? Если условия не позволяют людям пользоваться свободой, то в чем ее ценность? Прежде следует дать людям наиболее важное; индивидуальная свобода - не главная потребность человека. Свобода - это не просто отсутствие какого бы то ни было принуждения; подобная трактовка слишком раздувает значение этого слова, и тогда оно может означать или слишком много или мало. Египетский крестьянин прежде всего и больше всего нуждается в одежде и медицинской помощи, а не в личной свободе, но та минимальная свобода, которая нужна ему сегодня, и то расширение свободы, которое понадобится ему завтра, - это не какая-то особая для него разновидность свободы, а свобода тождественная свободе профессоров, художников и миллионеров".
   Либералы имеют все основания считать, что если индивидуальная свобода составляет для людей высшую цель, то недопустимо одним людям лишать свободы других, а тем более - пользоваться свободой за счет других. Равенство свободы; требование не относиться к другим так, как ты не хотел бы, чтобы они относились к тебе; исполнение долга перед теми, благодаря кому стали возможны твои свобода, процветание и воспитание; справедливость в ее наиболее простом и универсальном значении - таковы основы либеральной морали.
   Различные философы по разному определяли границы индивидуальной свободы, но все были согласны, что некоторая сфера человеческого существования не должна подвергаться социальному контролю. Вторжение в эту область, какой бы маленькой она ни была, есть деспотизм. Самый яркий защитник свободы и сферы частной жизни Бенжамен Констан, никогда не забывавший о якобинской диктатуре, призывал оградить от деспотического посягательства, по крайней мере, свободу веры, убеждений, самовыражения и собственности. Джеферсон, Берк, Пейн и Милль составили разные списки индивидуальных свобод, но сходным образом обосновывали необходимость держать власть на расстоянии. Мы должны сохранить хотя бы минимальную область личной свободы, если не хотим отречься от нашей природы. Мы не можем быть абсолютно свободными и должны отказаться от части нашей свободы, чтобы сохранить оставшуюся часть. Полное подчинение чужой воле означает самоуничтожение. Какой же должна быть тогда минимальная свобода? Это та свобода, от которой человек не может отказаться, не идя против существа своей человеческой природы. Какова ее сущность? Какие нормы вытекают из нее? Эти вопросы были и, видимо, всегда будут предметов непрекращающегося спора. Но какой бы принцип ни очерчивал область невмешательства, будь то естественное право или право человека, принцип полезности или постулат категорического императива, неприкосновенность общественного договора или любое другое понятие, с помощью которого люди разъясняют и обосновывают свои убеждения, предполагаемая здесь свобода является свободой от чего-либо; она означает запрет вторжения далее некоторой перемещаемой, но всегда четко осознаваемой границы. "Только такая свобода и заслуживает названия свободы, когда мы можем совершенно свободно стремиться к достижению того, что считаем для себя благом", - говорил один из самых известных поборников свободы - Джон Стюарт Милль. Если это так, то есть ли какое-либо оправдание принуждению? Милль не сомневался, что есть. Все индивиды по справедливости имеют равное право на минимальную свободу, поэтому каждого из них нужно сдерживать, используя при необходимости силу, чтобы он не отнял свободу у другого индивида. По существу, вся функция закона и состоит в предотвращении именно таких столкновений: роль государства тем самым сводится к тому, что Лассаль пренебрежительно назвал функцией ночного сторожа или регулировщика уличного движения.
   Почему защита индивидуальной свободы столь священна для Милля? В своем известном трактате он заявляет, что до тех пор пока людям не будет разрешено вести тот образ жизни какой они хотят и какой "касается только их самих", цивилизация не сможет развиваться; если не будет свободного обмена идеями, мы не сможем найти истину; не будет возможностей для развития самобытности, оригинальности, гениальности, умственной энергии и нравственного мужества. Общество будет задавлено тяжестью "массовой заурядности". Все разнообразное и богатое содержанием исчезнет под гнетом обычая и постоянной склонности людей к послушанию, которое рождает только "истощенных и бесплодных", "ограниченных изуродованных" индивидов с "зачахшими способностями". "Вред от ошибок, совершаемых человеком вопреки совету или предупреждению, значительно перевешивается злом, которое возникает, когда другим позволено принуждать человека делать то, что они считают для него благом. Защита свободы имеет "негативную" цель - предотвратить вмешательство. Угрожать человеку гонениями, если он не согласится жить так, чтобы другие выбирали за него цели; закрыть перед ним все двери, кроме одной, значит противоречить той истине, что человек - это существо, самостоятельно проживающее свою жизнь. И здесь не важно, насколько хороша перспектива, открываемая той единственной дверью, и насколько благородны мотивы тех, кто устанавливает ограничения. Именно так со времени Эразма (возможно, кто-то сказал бы - со времени Оккама) и по сей день понимают свободу либералы. Все требования гражданских свобод и индивидуальных прав, все протесты против эксплуатации и унижения, против посягательств со стороны государственной власти и массового гипноза, рождаемого обычаем или организованной пропагандой, проистекают из этой индивидуалистичной и вызывающей немало споров концепции человека" [24, с.51].
   Рассмотрение негативной свободы закончим одной очень важной, можно сказать наиболее важной, особенностью этого понятия свободы. Она состоит в том, что свобода в таком ее понимании совместима с некоторыми формами самодержавия (вспомним: "...как в ваши каторжные норы доходит мой свободный глас...") или, во всяком случае, с отсутствием самоуправления. Индивидуальная свобода "имеет принципиальную связь со сферой управления, а не с его источником. На деле, демократия может лишить гражданина огромного числа свобод, которыми он пользуется при других формах правления. Свобода в этом смысле не связана, по крайней мере логически, с демократией и самоуправлением. В общем, самоуправление может обеспечивать лучшие гарантии соблюдения гражданских свобод, чем другие режимы, но между индивидуальной свободой и демократическим правом нет необходимой, неразрывной связи. Ответ на вопрос: "Кто управляет мной?" логически не связан с вопросом "Как сильно правительство ограничивает меня?". Именно это, в конечном счете, и обнаруживает глубокое различие между понятиями негативной и позитивной свободы" [24, с.28], к рассмотрению которой мы сейчас и переходим.
  

3.2. Понятие позитивной свободы

  
   "Позитивное" значение слова "свобода" проистекает из желания индивида быть хозяином своей собственной жизни. "Я хочу, чтобы моя жизнь и принимаемые мною решения зависели от меня, а не от действия каких-либо внешних сил. Я хочу быть орудием своего собственного волеизъявления, а не волеизъявления других людей. Я хочу быть субъектом, а не объектом; хочу, чтобы мной двигали мои собственные мотивы и осознанно поставленные цели, а не причины, воздействующие на меня извне. Я хочу быть кем-то: хочу быть деятелем, принимающим решения, и не хочу быть тем, за кого решают другие; я хочу сам собой руководить и не хочу подчиняться воздействию внешней природы или других людей, как если бы я был вещью, животным или рабом, не способным к человеческой деятельности: не способным ставить перед собой цели, намечать линии поведения и осуществлять их. Именно это я имею в виду, когда говорю, что я рациональное существо и мой разум отличает меня как человека от всего остального мира. Прежде всего я хочу воспринимать себя мыслящим, волевым, активным существом, несущим ответственность за сделанный выбор и способным оправдать его ссылкой на свои собственные убеждения и цели. Я чувствую себя свободным в той мере, в какой осознаю, что я [соответствую этому описанию], и чувствую себя порабощенным в той мере, в какой я вынужден признать, что я не таков" [24, с.30].
   Свобода быть хозяином своей собственной жизни (позитивная свобода) и свобода от препятствий, чинимых другими людьми моему выбору (негативная свобода), на первый взгляд, могут показаться не столь уж логически оторванными друг от друга - не более, чем утвердительный и отрицательный способ выражения одной и той же мысли. Однако "позитивное" и "негативное" понятие свободы исторически развивались в расходящихся направлениях и не всегда логически правильными шагами, пока в конце концов не пришли в прямое столкновение друг с другом.
   Позитивная трактовка свободы вступает в свои права, когда мы пытаемся ответить на вопросы "Кто управляет мною?" и "Кто должен сказать, что мне следует или не следует делать и кем мне следует или не следует быть?", а не когда мы задаемся вопросом "Что я свободен делать и кем я свободен быть?", поэтому то связь между демократией и индивидуальной свободой значительно более слабая, чем это полагают многие защитники той и другой. Желание управлять собой или, по крайней мере, участвовать в процессе управления своей жизнью может быть столь же глубоким, как и желание иметь свободную область действия, а исторически, возможно, и более древним. Но в этих случаях мы желаем не одного и того же. На деле, предметы желания здесь совершенно разные, и именно это обстоятельство привело к великому столкновению идеологий, подчинивших своей власти наш мир. "Поизитивная концепция свободы предполагает не свободу "от", а свободу "для" - свободу вести какой-то предписанный образ жизни, поэтому для сторонников "негативной" свободы она порой оказывается лишь лицемерной маской жестокой тирании" [24, с.29].
   Попробуем разобраться в чем тут дело. При объяснении этой ситуации обычно ссылаются на ту силу, которую приобрела совершенно безобидная вначале метафора владения собой. Вот она: "Я свой собственный хозяин", "Я никому не раб", а дальше послушаем Исайю Бёрлина: "но разве я не могу быть (как склонны рассуждать платоники и гегельянцы) рабом природы? Или рабом своих собственных неукротимых страстей? Разве это не разные виды одного и того же родового понятия "раб" - одни политические и правовые, другие - нравственные и духовные?" И вот самое важное: "Разве у людей нет опыта освобождения себя от духовного рабства и от рабской покорности природе, и разве в ходе такого освобождения люди не открывали в себе, с одной стороны, некоторое главенствующее Я, а с другой, нечто такое, что подчиняется этому Я". Опять прервемся, поскольку, как нам кажется, сказанное имеет смысл сопроводить пояснением. Мы прибегнем к простейшему, основанному на личном опыте каждого (да простит нас уважаемый И. Бёрлин за снижение уровня!). Каждый сталкивался с ситуацией, когда казалось важным поспать еще всего-то пятнадцать, десять или пять минут. И каждый раз при этом возникал некий внутренний голос, предостерегающий нас не делать этого, а лучше встать, не спеша собраться и, скажем, без опоздания добраться до требуемого пункта. Вот этот голос и есть то, что И. Бёрлин называет "главенствующим Я", а то, что одобрительно относится к нашему желанию поспать, и есть то "нечто", что, в конце концов, вынуждено ему подчиниться, да, подчиниться, поскольку наш опыт подсказывает, что неподчинение "дороже выйдет". И это раздвоение, эта наша двойственность проявляется всегда, когда возникает проблема выбора, проблема перебора альтернатив. Вот теперь можно продолжить цитирование И. Бёрлина, его, важнейшего в либеральной теории, утверждения. "Это главенствующее Я затем различными способами отождествляется с "разумом", с "высшей природой" человека, с его "реальным", "идеальным", "автономным" или "истинным" Я, с тем Я, которое стремится к вещам, дающим длительное удовлетворение, с "наилучшим" Я, а затем это Я противопоставляют иррациональным влечениям, неконтролируемым желаниям, "низкой" природе человека, его погоне за сиюминутными удовольствиями, его "эмпирическому" или "гетерономному" Я, которое поддается каждому порыву желания и страсти и нуждается в строгой дисциплине, чтобы встать в полный рост своей "реальной" природы" [24, с.31].
   Вот теперь подчинение "эмпирического" Я "истинному", принуждение первого со стороны второго выглядят вполне естественно - ведь это делается во благо, а не во вред. Более того, это "истинное" Я воспринимается как нечто большее, чем сам индивид, как некое социальное "целое" - будь то племя, раса, церковь, государство или великое сообщество всех живущих, умерших и еще не рожденных, в которое индивид включается в качестве элемента или аспекта. И далее, это, созданное таким образом, существо, навязывая единую, коллективную или "органическую" волю своим непокорным членам, достигает свободы, которая оказывается, таким образом, и "высшей" свободой каждого индивида. Вот суть рождения всех идеологий! Оправдание принуждения тем, что оно поднимает людей на "более высокий" уровень свободы и есть главная опасность такого подхода. Убедительность такому роду рассуждений придает еще и то обстоятельство, что мы считаем возможным, а иногда и оправданным, принуждать людей ради достижения некоторой цели (скажем, ради справедливости и общественного процветания), к которой они стремились бы, будь более просвещенными, но не делают этого в силу своей слепоты, невежества и порочности. Благодаря этому мне легче считать, что я принуждаю других людей ради них самих, ради их собственных, а не моих интересов. Затем я заявляю, что лучше их самих знаю их действительные нужды. В лучшем случае отсюда следует, что они не стали бы сопротивляться моему принуждению, будь они столь же рациональны и мудры как я, и понимай они столь же хорошо свои интересы, как понимаю их я. Но ведь я могу утверждать и значительно больше. Я могу заявить, что в действительности они стремятся к тому, чему оказывают сознательное сопротивление из-за своего невежества, ибо внутри их заключена некая скрытая сущность - их не проявленная рациональная воля или "истинная" цель, и эта сущность, хотя её опровергает все, что они чувствуют, делают и о чем говорят, и является "настоящим" Я, о котором их бедное "эмпирическое" Я, существующее в пространстве и времени, может ничего не знать или знать очень мало. Именно этот внутренний дух и есть то единственное Я, которое заслуживает, чтобы его желания были приняты во внимание. Заняв такую позицию, я могу игнорировать реальные желания людей и обществ, могу запугивать, притеснять, истязать их во имя и от лица их "подлинных" Я в непоколебимой уверенности что какова бы ни была истинная цель человека (счастье, исполнение долга, мудрость, справедливое общество, самореализация), она тождественна его свободе - свободному выбору его "истинного", хотя и часто отодвигаемого на второй план и не проявляющегося Я. Эта чудовищная персонификация, когда то, что Y выбрал бы, будь он тем, кем он не является, или, по крайней мере, еще не стал, приравнивается к тому, что Х действительно добивается и что действительно выбирает, образует сердцевину всех политических теорий самореализации. Одно дело говорить, что меня можно заставить ради моего же собственного блага, которого я не понимаю из-за своей слепоты; иногда это оказывается полезным для меня и действительно увеличивает мою свободу. Но совсем другое дело говорить, что если это мое благо, то меня, по существу, и не принуждают, поскольку мне - знаю я это или нет - следует желать его. Я свободен (или "подлинно" свободен), даже если мое бедное земное тело и мое глупое сознание решительно отвергают это благо и безрассудно сопротивляются тем, кто старается, пусть из добрых побуждений, навязать его мне.
   Это магическое превращение, безусловно, можно с такой же легкостью проделать и с "негативным" понятием свободы. Однако, с точки зрения истории, теории и практики "позитивная" концепция свободы как самовладения, с ее предпосылкой о внутренней раздвоенности человека, позволяет легче осуществить расщепление на две части: на трансцендентного господина и эмпирический пучок желаний и страстей, который нужно держать в строгой узде. Именно это обстоятельство и сыграло главную роль. Это доказывает, что концепция свободы непосредственно вытекает из представлений о том, что определяет личность человека, его Я. А с определением человека и свободы можно проделать множество манипуляций, чтобы получить то значение, которое желательно манипулятору. Недавняя история (да и новейшая) со всей очевидностью показала, что этот вопрос отнюдь не является чисто академическим.
   К чему ведет безбрежный разлив позитивной свободы в новейшее время показала Великая Французская революция. Вдохновленная великими идеями века Просвещения, начавшись с достаточно скромных требований, она полагала, что в условиях Свободы, Равенства и Братства начнется вдохновенное, слаженное, бескорыстное строительство новой Франции, и восхищенные народы с благодарностью воспримут этот пример, свергнут тиранов и, по крайней мере, в пределах Европы создадут Царство Свободы. Однако вместо прекраснодушных пейзанов и пейзанок улицы и площади французских городов и весей заполнили безграничная злоба, неудержимая ярость, ослепляющая ненависть. Помните:
   "Исчадье мятежей подъемлет злобный крик;
   Презренный, мрачный и кровавый,
   Над трупом вольности безглавой
   Палач уродливый возник".
   Нет, цели остались прежними, но методы немедленного перехода в Царство Свободы устраивали не всех. "Исчадье мятежей" - это ведь народ, - "Друг народа" - Марат здесь только объект для кинжала Шарлоты Корде. Но вот народ, увлеченный Свободой, Равенством и Братством, но еще далеко не так просвещенный как образованные, цивилизованные, галантные рыцари Просвещения; он свободен и хочет уже сейчас, сразу перейти в Царство Свободы и как цунами сметает все, что кажется ему помехой на этом пути. Точно как у нас через век с четвертью:
   "И тот, кто сегодня поет не с нами
   Тот против нас!"
   Это был не просто "ушат холодной воды" на головы адептов Просвещения, это бы леденящий ливень на головы всех интеллектуалов, впитавших в себя все прекрасные идеи этого века. Как могло такое случиться, как идеи, проникнутые любовью, уважением к человеку могли породить гигантскую волну чудовищного насилия (по меркам того века)? Как могла всеобщая свобода, завоеванная для всех, обернуться жестоким ограничением индивидуальных свобод для части французов? Революционеры (во всяком случае якобинская их часть) исповедовали, помимо всего, идеи Руссо ("Робеспьер во всех отношениях его верный ученик" [30, с.78]), а он торжественно заявлял, "что законы свободы могут оказаться более жестокими, чем ярмо тирании". Но тирания - служанка господ, а закон не может быть тираном! Когда Руссо говорит о свободе, он имеет в виду не "негативную" свободу индивида не подвергаться вмешательству в рамках определенной области; он имеет в виду то, что все без исключения полноправные члены общества участвуют в осуществлении государственной власти, которая может вмешиваться в любой аспект жизни каждого гражданина. Абсолютный суверенитет народа обернулся абсолютной несвободой каждого. "Общественный договор" стал библией большинства вождей Французской революции, но, несомненно, так же как и библия, он не был тщательно прочитан и еще в меньшей степени понят многими из его последователей" [39, с.79]. Никто не осознавал конфликта между двумя видами свободы так хорошо и не выразил его так четко, как Бенжамин Констан. Он отмечал, что когда неограниченная власть в результате успешного восстания переходит из одних рук в другие, это не увеличивает свободы, а лишь перекладывает бремя рабства на другие плечи. Он вполне резонно задавал вопрос, почему человека должно заботить, что именно подавляет его - народное правительство, монарх или деспотические законы. Констан прекрасно сознавал, что для сторонников "негативной" индивидуальной свободы основная проблема заключается не в том, у кого находится власть, а в том, как много этой власти сосредоточено в одних руках. По его мнению, неограниченная власть в каких угодно руках рано или поздно приведет к уничтожению кого-либо. Обычно люди протестуют против деспотизма тех или иных правителей, но реальная причина тирании, согласно Констану, заключена в простой концентрации власти, при каких бы обстоятельствах она не происходила, поскольку свободе угрожает само существование абсолютной власти как таковой. Демократия, сумевшая одержать верх над олигархией, привилегированным индивидом или группой индивидов, может в дальнейшем подавлять столь же нещадно, как и предшествовавшие ей правители. Осмысливая всю совокупность фактов, открывшихся в ходе Великой Французской революции и последовавших европейских революций, либералы первой половины девятнадцатого века пришли к правильному заключению, что свобода в "позитивном" смысле может легко подорвать многие из "негативных" свобод, которые они считали неприкосновенными. Они с удивлением открыли, что суверенность народа, его абсолютная власть способна легко уничтожить суверенность индивида. "Милль терпеливо и неопровержимо доказывал, что правление народа - это не обязательно свобода. Ибо те кто правит, необязательно те же люди, которыми правят, поэтому демократическое самоуправление - это режим, при котором не каждый управляет собой, а в лучшем случае каждым управляют остальные. Милль и его ученики говорили о тирании большинства и тирании "преобладающего настроения и мнения" и не видели большой разницы между этими видами тирании и любым другим, посягающим на свободу человеческой деятельности внутри неприкосновенных границ частной жизни" [24, с.35]. И далее, на протяжении всего девятнадцатого столетия, либеральные мыслители не уставали доказывать, что если свобода означает ограничение возможностей, которыми располагают другие люди, чтобы заставить меня делать то, чего я не хочу или не могу хотеть, то каким бы ни был идеал, ради которого меня принуждают, я являюсь несвободным, и поэтому доктрина абсолютного суверенитета народа по своей сути носит тиранический характер. Важно сказать, что для сохранения нашей свободы недостаточно провозгласить, что ее нельзя нарушить. Важнейший, фундаментальный вывод либеральной теории, опирающийся на революционный опыт конца восемнадцатого - первой половины девятнадцатого века сводится к тому, что: 1) для сохранения нашей свободы, нам необходимо создать общество, признающее область свободы, границы которой никому не дано нарушать; 2) для сохранения нашей свободы должна быть исключена возможность формирования абсолютной власти. Демократические процедуры не должны сводиться только к выборам соответствующих органов и лиц, но четко оговаривать объем передаваемой в каждом случае народной власти. При этом у народа остается главное право: при определенных, четко оговоренных условиях дезавуировать действия органа власти или властного лица, покусившегося на интересы и прерогативы народа с немедленным отстранением от власти и переизбранием.
   В соответствии с нашей Конституцией выборные органы и лица забирают у народа его абсолютную власть без всякого остатка. После выборов народ оказывается бесправен - как-будто актом выборов он отступился от всей своей власти, лишился суверенитета. Задача либералов - лишить правящий класс абсолютной власти!
   Искренняя вера в незыблемость необходимого минимума индивидуальной свободы требует бескомпромиссной позиции в данном вопросе. Сейчас уже ясно, как мало надежд оставляет правление большинства; демократия, как таковая, не имеет связи с признанием свободы, и порой, стремясь сохранить верность собственным принципам, она оказывалась неспособной защитить свободу. Как известно, многим правительствам не составило большого труда заставить своих подданных выражать волю, желательную для данного правительства. "Триумф деспотизма состоит в том, чтобы заставить рабов объявить себя свободными". Сила здесь может не понадобиться; рабы совершенно искренне могут заявлять о своей свободе, оставаясь при этом рабами. Возможно, для либералов главное значение политических - или "позитивных" прав, как, например, права участвовать в государственном управлении, - состоит в том, что эти права позволяют защитить высшую для либералов ценность - индивидуальную "негативную" свободу.
   Но если демократии могут, не переставая быть демократиями, подавлять свободу, по крайней мере, в либеральном значении этого слова, то что сделает общество по-настоящему свободным? Для Констана, Милля, Токвиля и всей либеральной традиции, к которой они принадлежали, общество не свободно, пока управление в нем не осуществляется на основе, как минимум, следующих двух взаимосвязанных принципов. Во-первых, абсолютными следует считать только права людей, власть же таковой не является, а потому, какая бы власть не стояла над людьми, они имеют полное право отказаться вести себя не достойным человека образом. Во-вторых, должна существовать область, в границах которой люди неприкосновенны, причем эти границы устанавливаются не произвольным образом, а в соответствии с нормами, получившими столь широкое и проверенное временем признание, что их соблюдения требуют наши представления о нормальном человеке и о том, что значит действовать неразумным или недостойным человека образом. Например, нелепо считать, что суд или верховный орган власти мог бы отменить эти нормы, прибегнув к некоторой формальной процедуре. Определяя человека как нормального, я отчасти имею в виду и то, что он не мог бы с легкостью нарушить эти нормы, не испытывая при этом чувства отвращения. Именно такие нормы нарушаются, когда человека без суда объявляют виновным или наказывают по закону, не имеющему обратной силы; когда детям приказывают доносить на своих родителей, друзьям - предавать друг друга, а солдатам - прибегать к варварским методам ведения войны; когда людей пытают и убивают, а меньшинства уничтожают только потому, что они вызывают раздражение у большинства или у тирана. Подобные действия, объявляемые сувереном законными, вызывают ужас, и это объясняется тем, что независимо от существующих законов для нас имеют абсолютную моральную силу барьеры, не позволяющие навязывать свою волю другому человеку. Свобода общества, класса или группы, истолкованная в негативном смысле, измеряется прочностью этих барьеров, а также количеством и важностью путей, которые они оставляют открытыми для своих членов, если не для всех, то во всяком случае для огромного их большинства" [24, с.37].
   Не надо думать, что индивидуальная свобода в наиболее либеральных обществах служит единственным или главным критерием выбора. Мы заставляем детей получать образование и запрещаем публичные казни. Это, конечно, ограничивает свободу. Мы оправдываем это ограничение, ибо неграмотность, варварское воспитание, жестокие удовольствия и чувства хуже для нас, чем ограничение, необходимое для их исправления и подавления. Эта позиции опирается на наше понимание добра и зла, на наши моральные, религиозные, интеллектуальные, экономические, эстетические ценности, которые в свою очередь связаны с нашими представлениями о человеке и основных потребностях его природы. Другими словами, в решении таких проблем мы осознанно или неосознанно руководствуемся своим пониманием того, из чего складывается жизнь нормального человека. Протестуя против цензуры и законов, устанавливающих контроль над личным поведением, видя в них недопустимые нарушения свободы личности, мы исходим из того, что запрещаемые этими законами действия отражают фундаментальные потребности людей в достойном обществе.
   Определяя, в какой мере человек или народ может пользоваться свободой при выборе образа жизни, следует учитывать многие другие ценности, такие, например, как равенство, справедливость, счастье, безопасность и общественный порядок. Стало быть, свобода не может быть неограниченной. Свобода сильных, какой бы ни была их сила - физической или экономической, должна быть ограничена. Это требование обусловлено тем, что уважение к принципам справедливости и чувство стыда за вопиющее неравенство среди людей столь же существенны для человека, как и желание свободы. Тот факт, что мы не можем иметь все, - это не случайная, а необходимая истина. В мире, с которым мы сталкиваемся в нашем повседневном опыте, мы должны выбирать между одинаково важными целями и одинаково настоятельными требованиями, и, достигая одних целей, мы неизбежно жертвуем другими. Уже стало банальным считать, что политическое равенство, эффективная общественная организация и социальная справедливость, если и совместимы, то лишь с небольшой крупицей индивидуальной свободы, но никак не с неограниченным laissez-faire; справедливость, благородство, верность в публичных и частных делах, запросы человеческого гения и нужды общества могут резко противоречить друг другу. Именно поэтому люди придают столь огромную ценность свободе выбора: будь они уверены, что на земле достижимо некоторое совершенное состояние, когда цели людей не будут противоречить друг другу, то для них исчезли бы необходимость мучительного выбора, а вместе с ней и кардинальная важность свободы выбора. Любой способ приблизить это совершенное состояние был бы тогда полностью оправдан, и не важно, сколько свободы пришлось бы принести в жертву ради приближения этого состояния. Именно такая догматичная вера ответственна за глубокую, безмятежную, непоколебимую убежденность самых безжалостных тиранов и гонителей в истории человечества в том, что совершаемое ими полностью оправдывается их целью.
   Очевидно, что монизм и вера в единый критерий всегда были источником глубокого интеллектуального и эмоционального удовлетворения. Неважно, выводится ли критерий оценки из того, как видится будущее совершенное состояние философам восемнадцатого столетия или их технократическим последователям в наши дни, но он обязательно, в силу своей негибкости, натолкнется на некоторый непредвиденный ход человеческой истории, который не будет с ним согласоваться. И тогда этот критерий можно будет использовать для оправдания прокрустовых жестокостей - вивисекции реально существующих человеческих обществ в соответствии с установленным образцом, который диктуется нашими, подверженными ошибкам представлениям о прошлом или будущем, а они, как известно, во многом, если не полностью, - плод нашего воображения.
   Стремясь сохранить абсолютные категории и идеалы ценой человеческих жизней, мы в равной мере подрываем принципы, выработанные наукой и выкованные историей; в наши дни приверженцев такой позиции можно встретить и среди левых, и среди правых, но она неприемлема для тех, кто уважает факты.
   Вот почему для либералов плюрализм с его требованием определенной доли "негативной" свободы - более истинный и более человечный идеал, чем цели тех, кто пытается найти в великих авторитарных и подчиненных строгой дисциплине обществах идеал "позитивного" самоосуществления для классов, народов и всего человечества. Он более истинен хотя бы потому, что признает разнообразие человеческих целей, многие из которых несоизмеримы друг с другом и находятся в вечном соперничестве. Допуская, что все ценности можно ранжировать по одной шкале, мы опровергаем, на мой взгляд, наше представление о людях как свободных агентах действия и видим в моральном решении действие, которое, в принципе, можно выполнить с помощью микрокалькулятора. Плюрализм более человечен, ибо не отнимает у людей (как это делают создатели систем) ради далекого и внутренне противоречивого идеала многое из того, что они считают абсолютно необходимым для своей жизни, будучи существами, способными изменяться самым непредсказуемым образом. Это великолепно выразил Иеремия Бентам: "Индивидуальные интересы - это единственные реальные интересы, это нужно понимать так, что некоторые люди настолько глупы, что предпочитают человека, которого нет, тому, который есть; терзают живущих под предлогом содействия счастью тех, кто еще не родился и, может быть, никогда не родится" [24, с.41].
  

3.4. Экономическая свобода

  
   Мы уже достаточно далеко продвинулись в понимании содержания, вкладываемого либерализмом в понятие свободы. Но вот теперь, еще одна грань этого понятия - "экономическая" свобода. Что это такое? В 1944 г. в Лондоне вышла в свет знаменитая теперь книга Фридриха Августа фон Хайека, лауреата Нобелевской премии (1977 г.) "The Road to serfdom". Буквальный перевод названия книги - "Дорога к крепостничеству" (serfdom). Оно навеяно словами А. де Токвиля о "новой крепостной зависимости". У нас эта книга полностью напечатана в трех номерах журнала "Вопросы философии" (N10, N11, N12) за 1990 г. под названием "Дорога к рабству". С учетом содержания книги и только что упомянутой связью с высказыванием А. де Токвиля английское название гораздо более выразительно, чем придуманное редакцией журнала, но это к слову, а редакции, конечно, величайшее спасибо. Замечательно время появления книги. Можно сказать, только что закончилась "Великая депрессия", завершается величайшая в истории человечества война. Победа объединенных наций очевидна. В рядах победителей два величайших в истории человечества государства: СССР (Советская Россия - для всего мира) и США, - страны с противоположными экономическими и политическими системами, внесшие решающий вклад в разгром держав Оси, и, вследствие этого, основополагающее влияние которых на послевоенное устройство мира никем не оспаривается. По какому пути пойдет мир, по капиталистическому или по социалистическому? У социализма много сторонников и сочувствующих. И вот появляется эта книга, одна из причин написания которой, по заявлению автора: "предупредить об опасности, таящейся в повальном увлечении идеями социализации и тем, что в дискуссиях на эту тему преобладают дилетанты". Ф. Хайек - классик либерализма и мы еще неоднократно будем обращаться к его книге, а пока возьмем оттуда определение экономической свободы: "Экономическая свобода - это свобода любой деятельности, включающая право выбора и сопряженные с этим риски и ответственность". И еще, небольшое, но очень важное расширение этого понятия: "Часто говорят, что политическая свобода невозможна без свободы экономической. Это правда, но не в том смысле, который вкладывают в эту фразу сторонники планирования. Экономическая свобода, являющаяся необходимой предпосылкой любой другой свободы, в то же время не может быть свободой от любых экономических забот. А именно это обещают нам социалисты, часто забывая добавить, что они заодно освободят нас от свободы выбора вообще" [34, с. 10].
   Либеральный смысл понятия "экономическая свобода" зиждется на том, что в его основе лежит уважение к личности как таковой, то есть признание абсолютного суверенитета взглядов и наклонностей человека в сфере его жизнедеятельности, какой бы специфической она ни была и убеждение в том, что каждый человек должен развивать присущие ему дарования.
   И самое важное, - "экономическая свобода", - это не освобождение от любых экономических забот. Это, в строгом соответствии с приведенным определением, возможность и необходимость самостоятельно распоряжаться материальной стороной своей жизни. При этом в социуме созданы необходимые для такой деятельности условия, если эта деятельность не ущемляет интересы других людей. И это является достоянием каждого индивида.
   Как мы уже отмечали выше, эти представления стали результатом постепенной трансформации жестко организованной феодальной системы - преобразования ее в систему, позволяющую людям, по крайней мере, пытаться самим выстраивать свою жизнь, и дающую им возможность выбирать из многообразия различных форм жизнедеятельности те, которые соответствуют их склонностям. Такая трансформация явилась следствием раскрепощения третьего сословия и тесно связана с развитием коммерции. На протяжении всего периода новой истории Европы генеральным направлением развития было освобождение индивида от разного рода норм и установлений, сковывающих его повседневную жизнедеятельность. "И только когда это процесс набрал достаточную силу, стало расти понимание того, что спонтанные и неконтролируемые, не регламентируемые цеховыми правилами или сословными предрассудками усилия индивидуумов могут составить фундамент сложной экономической деятельности. Обоснование принципов экономической свободы следовало, таким образом, за развитием экономической деятельности, ставшей незапланированным и неожиданным побочным продуктом свободы политической" [34, с.15].
   Освободившееся от оков короны третье сословие в условиях завоеванной политической свободы, вдруг осознало возможность беспрепятственного умножения своих капиталов без страха их безвозмездного изъятия казной. Если раньше взгляды большинства на то, что должно и что не должно, что правильно и что неправильно, прочно закрывали путь индивидуальной инициативе, то теперь, когда свобода предпринимательства взорвала все эти препоны, все стало возможным, - лишь бы нашелся кто-нибудь, кто готов действовать на свой страх и риск, вкладывая свои деньги в те или иные затеи. С этих же пор начинается бурное развитие науки и обвальный поток различных технических новшеств и изобретений, изменивших за последние двести лет облик нашего мира.
   Вкладом XIX века в развитие индивидуализма (в либеральном понимании) стало осознание принципа свободы всеми общественными классами и систематическое распространение новой идеологии (свободы предпринимательства, т.е. экономической свободы), развивавшейся до этого лишь там, где складывались благоприятные обстоятельства. В результате она вышла за пределы Англии и Нидерландов, захватив весь европейский континент.
   Процесс этот оказался поразительно плодотворным. Всюду, где рушились барьеры, стоявшие на пути человеческой изобретательности, люди получали возможность удовлетворять свои потребности, диапазон которых все время расширялся. И поскольку по мере роста жизненных стандартов в обществе обнаруживались темные стороны, с которыми люди уже не хотели мириться, процесс этот приносил выгоду всем классам.
   Было бы неверным подходить к событиям этого бурного времени с сегодняшними мерками, оценивать его достижения сквозь призму наших стандартов, которые сами являются отдаленным результатом этого процесса и, несомненно, позволяют обнаружить там много дефектов. Чтобы на самом деле понять, что означало это развитие для тех, кто стал его свидетелем и участником в тот период, надо соотносить его результаты с чаяниями и надеждами предшествовавших ему поколений. И с этой точки зрения его успех превзошел все самые дерзкие мечты: к началу XX века рабочий человек достиг на Западе такого уровня материального благополучия, личной независимости и уверенности в завтрашнем дне, который за сто лет перед этим казался просто недостижимым.
   Наиболее значительным следствием всех этих достижений следует считать совершенно новое ощущение власти человека над своей судьбой и убеждение в неограниченности возможностей совершенствования условий жизни.
   Успехи рождали новые устремления, а по мере того, как многообещающие перспективы становились повседневной реальностью, человек хотел двигаться вперед все быстрее. В порядке иллюстрации возможностей системы свободного предпринимательства, приведем несколько статистических данных по США за первую четверть XХ века. Почти Ў населения уже живет в городах. В 1920 году уже 35% населения имели в домах электричество, правда, в основном в городах, в сельской местности электрифицировано было не более Ќ ферм, но уже к 1930 году пользовалось электричеством в быту 68% населения, централизованным водоснабжением (водопровод) было охвачено почти Ў домов. В 1923 году продано было 500 тысяч радиоприемников, 1925 - уже два миллиона, а к концу тридцатых годов - почти 30 миллионов. В 1910 году один телефон был на 15 человек, а в 1920 году - уже на восемь. За десятилетие с 1919 г. по 1929 г. ВВП вырос на 30%. Число владельцев стиральных машин выросло с 8% до 24%; холодильников - с 1% до 8%; пылесосов - с 9% до 30%. Доходы корпораций за 20-е годы выросли на 76%. Общее число автомобилей в 1920 году составило 7,5 миллионов, а в 1930 году - 27 миллионов, - это примерно 46% американских семей. Выигравший президентские выборы 1928 года Герберт Гувер обещал окончательно ликвидировать бедность, каждому американцу цыпленка в супе каждый день и каждой семье, как минимум, два автомобиля в гараже.
   Не менее показательным было и экономическое развитие европейских стран в период перед первой мировой войной, но мы использовали в качестве примера США потому, главным образом, что здесь до Великой депрессии в чистом, незамутненном виде царил пресловутый принцип laissez-faire. Дословно это французское выражение означает: "не лезьте", "не мешайте" и было пущено в оборот физиократами, считавшими главным тормозом развития экономики скрупулезную регламентацию производства со стороны государства. Со временем этот принцип стал синонимом абсолютной экономической свободы, ничем неограниченного предпринимательства. Более того, свой "мафусаилов век" этот принцип дотянул и до наших дней и был воспринят нашей "образованщиной" как главный экономический принцип либерализма. Именно под флагом этого принципа была проведена приватизация промышленного производства у нас в начале 90-х годов прошлого века, приведшая к деградации экономики нашей страны, в результате чего промышленное производство Российской Федерации в настоящее время находится, по самым оптимистическим оценкам, на уровне свойственном экономике РСФСР в 1979 году. В сущности этот принцип и понятие "экономическая свобода" - синонимы, в понимании только либертарианцев, т.е. требование его неукоснительного выполнения и есть, с их точки зрения, требование ничем не ограниченной "экономической свободы". И вот это обстоятельство мы внимательно проанализируем. Попытаемся выяснить, какой смысл вкладывают различные субъекты экономического процесса в понятие "экономическая свобода" и к каким последствиям приводит ничем не ограниченная "экономическая свобода", то есть реализация принципа laissez-faire.
  

3.5. Экономическая свобода и рынок.

   Начнем со ставшего прописной истиной утверждения, что подлинная экономическая свобода возможна только в условиях рынка, то есть в экономической системе, фундамент которой образуют спонтанные и никем неконтролируемые усилия индивидов. Действительно, на рынке все участники процесса купли-продажи свободны - объединяет и разъединяет покупателя и владельца товара только цена. Именно это свойство рынка подчеркивают при его описании в первую очередь - голосование банкнотами при полной политической независимости субъектов рынка друг от друга. И в этом отношении все бесконечное разнообразие товаров, обращающихся на рынке, совершенно однородно, - каждый из них имеет собственную цену. Так что купля-продажа любого товара с формальной точки зрения совершенно идентичные операции. Однако, более внимательное рассмотрение дает основание заключить, что есть один вид товара, совершенно исключительный вид товара, продажа которого лишает в большей или меньшей степени его владельца как "негативной", так и "позитивной" свободы на определенное время. Этот товар - рабочая сила, наемный труд. Владелец этого товара, если сделка купли-продажи состоялась, не свободен ни с точки зрения "негативной" свободы, ни с точки зрения "позитивной" свободы. Заключая контракт на выполнение той или иной работы он тем самым поступается той или иной частью своей "негативной" и "позитивной" свободы на все время договора. В качестве компенсации за утерянную свободу, наемному работнику выплачивается заработная плата. Эта плата с точки зрения работника может быть достойной и недостойной ценой теряемой свободы. В первом случае работник считает сделку честной и с дорогой душой поступается своей свободой, обеспечивая себе и своей семье достойный уровень жизни. Но заработная плата, с точки зрения наемного работника, может быть и недостойной, а обстоятельства могут сложиться и так, что работник вынужден согласиться на такую цену утерянной свободы. Могут возразить, - работник может отказаться в этом случае от сделки. Может, - при наличии альтернатив. А если их нет? А если подпирает резервная рабочая сила - безработные? Вот то-то и оно!
   Заметим здесь, что капитализм при полном торжестве принципа laissez-faire и отсутствии развитого рабочего движения как раз и культивирует эти недостойные условия найма. В лучшем случае при организованном рабочем движении условия оплаты балансируют на границе достойно-недостойно и только при развитом рабочем движении и поддержке государства этот баланс удается сдвинуть в область достойных значений - обязательно при поддержке государства! Но это означает становление социального государства. Достойная оплата труда эквивалентна обретению наемным работником экономической свободы - символа социального государства. Но это означает, одновременно, и отказ от принципа laissez-faire. Именно таким образом может быть реализован важнейший либеральный принцип - экономическая свобода для всех индивидов. Именно рабочее движение и либеральная политика государства обеспечивают и только они могут обеспечить экономическую свободу индивида, а, следовательно, и любые другие его свободы. Поэтому, когда Ф. Хайек говорит о небывалых достижениях рыночной экономики в смысле материального благосостояния промышленного рабочего к началу ХХ века (смотри выше), - с этим нельзя не согласиться, но этот успех не был автоматическим следствием рыночных отношений. Нет, этот успех был результатом отчаянной борьбы наемных рабочих и либеральной идеологии зарождающегося гражданского общества с владельцами капитала за права и свободы народных масс. Это очень важный аспект различного понимания содержания понятия экономической свободы со стороны владельцев капитала и наемных работников. Свобода предпринимательства с одной стороны и достойная оплата труда наемных работников с другой стороны, - вот две стороны одной и той же медали - экономической свободы для всех. В этом все дело! Ставя знак равенства между неограниченной свободой предпринимательства и свободой вообще, мы постулируем порабощение наемных работников.
   Вот мнение Джереми Уолдрона на этот счет: "...правые экономисты неправомерно присвоили себе язык свободы и злоупотребляют им: они делают вид, что заботятся о свободе вообще, но на деле она оказывается свободой только для немногих предпринимателей, а вовсе не свободой для тех кого они эксплуатируют или кто подвергается принуждению ради осуществления их прав собственности" [36, с.130]. То же говорит Ф. Хайек: "Наверное, ничто так не повредило либерализму как настойчивость некоторых его приверженцев, твердолобо защищавших какие-нибудь эмпирические правила, прежде всего " laissez-faire" [37, с.18]. Поскольку: "Сама природа принципов либерализма не позволяет превратить его в догматическую систему. Здесь нет однозначных, раз и навсегда установленных норм и правил. Основополагающий принцип заключается в том, что организуя ту или иную область жизнедеятельности, мы должны максимально опираться на спонтанные силы общества и как можно меньше прибегать к принуждению. Принцип этот применим в бессчетном множестве ситуаций. Но одно дело, например, целенаправленно создавать системы, предусматривающие механизм конкуренции [т.е. опираться на спонтанные силы общества - В.А.], и совсем другое - принимать социальные институты такими, какие они есть [т.е. ни мало не интересуясь соответствуют ли эти институты создаваемым системам, учитывают ли место и роль этих самых "спонтанных сил общества", совместимы ли с ними в принципе - В.А.]" [38, с.19]. Это, в частности, и случилось с принципом свободы предпринимательства. Бурный, лавинообразный процесс экономического развития требовал четких правил. "А поскольку принцип свободы предпринимательства в то время [XIX век - В.А.] уже не подвергался сомнению, искушение представить его в виде такого железного правила, не знающего исключений, было просто непреодолимо. В такой манере излагали либеральную доктрину большинство ее популяризаторов. Уязвимость этого подхода очевидна: стоит опровергнуть какой-нибудь частный тезис, и все здание тотчас обрушится" [38, с.21]. Таким образом, сведение понятия экономической свободы только к свободе предпринимательства, искусственно и неправомерно сужает границы свободы для большинства индивидуумов. Ведь в процентном отношении предпринимательский класс составляет небольшую часть общества и такая трактовка экономической свободы в интересах небольшой социальной группы конечно же неприемлема с либеральной точки зрения. Цель либералов в экономической области - обеспечение экономической свободы всем индивидам. Ее частный случай - свобода предпринимательства - это требование всего лишь одной социальной группы - владельцев капитала. И означает всего-навсего свободу применения своего капитала в любой сфере деятельности. И вот эту свободу владельцы капитала дополняют требованием абсолютной экономической власти над наемными работниками. Будучи распространенной в таком виде на весь социум, она оказывается источником порабощения всемирной армии труда, попирая тем самым великий либеральный принцип справедливости и равного отношения ко всем индивидам. Именно такое узкогрупповое понимание свободы и составляет сердцевину либертаризма.
   Либерализм не возражает против свободы предпринимательства, однако, при условии обеспечения экономической свободы всех индивидов. Только в этом случае может быть обеспечено справедливое и равное отношение ко всем индивидам. И только такой подход дает возможность свободному проявлению спонтанных сил общества и, тем самым, обеспечивает его прогрессивное развитие и непрерывный экономический рост. Послушаем Ф. Хайека еще раз: "Часто говорят, что политическая свобода невозможна без свободы экономической. Это правда... - Экономическая свобода является необходимой предпосылкой любой другой свободы. Экономическая свобода - это свобода любой деятельности, включающая право выбора и сопряженные с этим риски и ответственность" [34, с.22]. Я думаю, что ни у одного человека, находящегося в здравом уме и твердой памяти, не возникнет подозрение, что это емкое определение включает в себя рабский труд. К рабскому труду можно только принудить! Но любой недостойно оплачиваемый труд есть рабский труд. Следовательно, труд свободного человека, - это достойно оплачиваемый труд! Только достойно оплачиваемый труд вместе со свободой выбора области трудовой деятельности, при защищенной частной собственности обеспечивают формирование полноценной рыночной экономики. Вот тот фундамент на котором только и возможно построение общества свободных людей, вот те условия, сочетание которых исключает контроль узкой группы лиц над материальным производством, а следовательно и контроль над самой человеческой жизнью, гарантируют свободную жизнь и свободное развитие любого индивида. В этом суть либерального понимания экономики. Нет никаких чисто экономических задач.
   "За исключением, быть может, случаев патологической скупости и стяжательства, таких задач просто не бывает. Конечные цели деятельности различных существ всегда лежат вне экономической сферы. Строго говоря, нет никаких "экономических мотивов", ибо экономика - это только совокупность факторов, влияющих на наше продвижение к иным целям. А то, что именуется "экономическими мотивами" в обыденной жизни означает лишь стремление к обретению потенциальных возможностей, средств для достижения каких-то еще не определившихся целей. И если мы хотим заработать деньги, то только потому, что они дают нам свободу выбирать, какими будут плоды наших трудов". [41, с.18].
  

3.6. Достойная оплата труда - синоним экономической свободы.

   В современном обществе основной формой ограничения возможностей человека является ограниченность его доходов. Именно поэтому либерализм настаивает на утверждении, что нижняя граница заработка человека не должна проходить ниже уровня, обеспечивающего достойную жизнь. Именно этот достойный уровень и гарантирует либеральная концепция справедливости как честности. Недостойная оплата наемного труда, ссылки на то, что она формируется объективными условиями рынка, является следствием двух обстоятельств. Первое из них, - это желание работодателя "сэкономить" на живом труде, максимизировать прибыль. Второе, - это бездоказательное утверждение, что труд - это товар как и все что пользуется спросом на рынке, а, следовательно, и его оплата формируется рынком автоматически как и цена любого другого товара. Это утверждение стало прописной истиной любой экономической доктрины, вопреки всему культурному наследию человечества. Эта уникальная способность человека, воспетая поэтами и философами не менее, пожалуй, чем любовь, создала цивилизацию и в ее оценке мнение владельцев средств производства не должно быть определяющим. Да и сами они исключительно непоследовательны в оценке труда. Свой труд, часто весьма далекий от моральных образцов, поощряемых в обществе, они оценивают весьма высоко, а приобретенную таким, часто не праведным путем, собственность даже объявили священной. Либерализм считает такое положение несправедливым: "Основной порок капиталистической системы - это не бедность бедных и не богатство богатых: это та власть, которую простая собственность на средства производства дает в руки относительно малой части общества для распоряжения деятельностью их сограждан, власть над духовными и физическими условиями развития будущих поколений. При такой системе личная свобода делается для больших масс людей на чем иным как насмешкой" [41, с.21]. Это было сказано почти сто лет назад. За это время либерализм проделал колоссальную работу. Главный ее итог - необузданный капитализм, находящийся в состоянии "laissez-faire" превращен уздой государства, контролируемого гражданским обществом, в великолепную рабочую лошадь прогресса! Это произошло в ХХ веке, чему способствовали три величайших события этого века: Октябрьская революция в России, Великая депрессия в США и Вторая мировая война. Об этом мы будем говорить ниже, а сейчас позволим себе сформулировать одно, как нам кажется, исключительно важное заключение, подводящее черту под многовековой проблемой, определявшей атмосферу производственной деятельности на протяжении всей истории человечества. Это поставленная выше, в связи с рассмотрением понятия экономической свободы, дихотомия владелец средств производства - наемный рабочий.
   Исходя из либерального принципа равного отношения ко всем индивидам и принципа справедливости как честности Д. Роулза, нам представляется одной из важнейших фундаментальных сторон рыночной экономики, экономики основывающейся на спонтанных общественных силах, - полное, абсолютное равноправие, не только политическое, но и, прежде всего, экономическое равноправие владельцев средств производства и наемных работников - главной составляющей производительных сил.
   Их фактическое экономическое неравенство в настоящее время - это феодальный атавизм, следствие живучести сеньорального права, доживающего свой мафусаилов век в наше время. Это равноправие, - есть главный, основополагающий, фундаментальный признак социального государства. Собственник владеет средствами производства, а наемный работник - живой производительной силой. Первое - мертво без второго! Живая сила и энергия наемных работников, их интеллектуальное богатство - вот та субстанция, та квинтэссенция, "искра божья", которая оживляет, пробуждает средства производства. Это душа экономики! Это особая форма капитала! Так что с этой точки зрения мы все равноправные участники экономического процесса и все являемся капиталистами!
   Способность человека творчески трудиться - это общевидовый талант "homo sapiens", которым природа щедро наделила всех людей. Энгельс утверждал, что труд создал человека. Так уже за это каждый, обладающий такой уникальной способностью достоин вознаграждения. В этом смысле каждый - гений. И вот эта всеобщая человеческая гениальность обесценивается, ставится ни во что такой низменной человеческой страстью, как алчность. Это несправедливо! Труд надо поднять на пьедестал достойного вознаграждения, обеспечивающий достойный образ жизни.
   Представления о достойном образе жизни могут быть различны в различных социумах, но они всегда конкретны. Но каждый индивидуум должен иметь возможность вести такой образ жизни. В этом социальный смысл либеральной доктрины.
   Всеобщее понимание такой необходимости будет означать восхождение человечества на очередную ступень прогресса. Только этот путь обеспечивает вовлечение максимального числа людей в творческий процесс познания мира и только при этом условии человечество способно окончательно освободить себя - "уподобиться богам и устремиться к звездам".
   Для того, чтобы познавать вселенную нужен весь интеллектуальный потенциал человечества, а его использование, вовлечение во всеобщий процесс познания возможен, только, если для каждого будет созданы условия максимального благоприятствования, то есть достойный уровень жизни, что возможно, только при достойной оплате труда.
   Во все времена владельцы средств производства узурпировали не принадлежащее им право верховенства над наемным работником. Но такого права нет! Именно поэтому во все времена, во всех экономических системах, это мнимое право утверждалось насилием!
   В армии - все солдаты! От маршала до рядового! В экономике - все работники от генерального директора до технички! Структурная иерархия - это свойство системы необходимое для ее функционирования надлежащим образом. А право экономического верховенства - атавизм, рудимент доисторической эпохи; его истоки - отношение к захваченным в межплеменных схватках пленных - они в абсолютной власти победителей - их можно убить, съесть, заставить выполнять ту или иную работу. Это рудимент нашего животного, звериного естества! Цивилизация должна отвергнуть его раз и навсегда!
   При таком подходе государство - слуга трех господ: владельцев животворящей рабочей силы, владельцев мертвых средств производства и наиболее размытой, но не менее значимой части социума - потребителей, включающей и работников и предпринимателей. Это единство и определят экономическую свободу всех! И еще, именно такой подход обеспечивает окончательное утверждение принципа частной собственности наемного работника на свою способность вдохнуть жизнь в эти средства производства! Именно это должно стать основой, фундаментом глобальной, мировой экономики! Именно это - ядро ее идеологии!
   Это утверждение всегда лежало на поверхности, но его никто не использовал, поскольку повсеместное господство экономического насилия, экономического принуждения, экономической несвободы было во все времена всеобщим и единственным приемом достижения благополучия узкого круга лиц, узаконивших это насилие, сделавших его нормой социальных отношений. Даже в Советской России, формально провозгласившей экономическое равенство граждан, - именно этот прием взяли на вооружение сталинисты.
   Послушаем Василия Леонтьева: "Основное положение, которое объясняет высокие темпы развития советской экономики, достаточно просто. Оно было четко сформулировано почти двести лет назад Адамом Смитом, а более доступным языком - Бенджамином Франклином. Для быстрого увеличения своих доходов необходимо направлять как можно большую их часть - а затем и еще большую - на инвестиции в производительный капитал. Это означает, что необходимо сократить потребление; понижая таким образом жизненный уровень масс, необходимо в то же время заставлять их работать в поте лица [с помощью насилия - В.А.]. Маркс в своей теории накопления капитала описывает точно такой же процесс, за тем исключением, что он говорит о нем в уничижительных выражениях: владельцы средств производства используют свое монопольное положение по отношению к рабочему классу для роста прибыли и сдерживания заработной платы. Низкая заработная плата означает низкий уровень потребления. Высокая прибыль, то есть высокий "уровень эксплуатации", означает высокую скорость накопления, так как капиталисты всегда стремятся увеличить свой капитал для того, чтобы иметь возможность успешнее конкурировать друг с другом, а также нанимать больше рабочих с целью их эксплуатации. На протяжении тридцати лет коммунисты в России строго следовали этому предписанию. Однако несомненный успех этого жестокого эксперимента является доказательством не столько экономической изощренности советских руководителей, сколько их политической проницательности и решительности" [42, с.217].
   Заметим попутно, что в пореформенной Росси ничего не изменилось к лучшему, - напротив, эксплуатация увеличилась, инвестиции в экономику России со стороны частного капитала носят избирательный характер, государство в этом процессе целенаправленно не участвует, что способствует дальнейшей деградации экономики. Награбленное у собственного народа инвестируется в экономику зарубежных стран. Нувориши и их государственные покровители прекрасно сознают преступный характер своей деятельности. Чувствуя, что рано или поздно, но их призовут к ответу, - они пытаются распихать награбленное по всем уголкам планеты в надежде, что удастся надежно замести следы и сохранить наворованное за собой. На какое-то время это можно скрыть от своего народа, но не от мира. Их презирают везде! А их "сладкая" жизнь вызывает омерзение у всех порядочных людей на Земле. Вот только одно свидетельство:
   "В Париже гастролирует балет Большого. Замечательно! Работает на позитивный имидж? Еще как! Но одновременно французские газеты пишут про оргии российских нуворишей в альпийском Куршавеле во время рождественских каникул. Из уст в уста передаются скандальные подробности. Вообще-то Франция и раньше имела сомнительное счастье наблюдать разгулы российских купчиков и даже пьяной аристократии. Но то, что она видит сейчас, превосходит все границы - по развязности, пошлости и безвкусию. Во Франции знают, что народ в России живет бедно. А тут - шальные деньги летят во все стороны. Казна богатеет. Не российская - французская" [43, с.3]. Это ответ известного французского философа А. Глюксмана на вопрос корреспондента ЛГ в Париже А. Ваксберга о сегодняшнем имидже России на Западе. Так что, когда народ России потребует вернуть награбленное, - поддержка всех порядочных людей планеты будет ему обеспечена. То обстоятельство, что нынешний президент РФ В.В. Путин обещает амнистировать нашу приватизационную практику, - ничего не меняет. Во-первых, конституция не наделила президента РФ правом распоряжения народной собственностью. Во-вторых, если это произойдет, то это будет открытой попыткой под прикрытием закона попрать экономическую свободу целого народа. Так что, в-третьих, подобный закон в конечном счете будет отменен, как антинародный, первым же действительно либеральным правительством Российской Федерации, а что такое правительство рано или поздно обязательно будет в России сформировано, не сомневается ни один истинный российский либерал!
  

3.7. Российские либерталианцы

   Можно ли быть либералом и всех несогласных считать недостойными уважения маргиналами? Можно ли быть либералом и целый народ заподозрить в интеллектуальной несостоятельности? Любой здравомыслящий челочек элементарно сведущий в социальной жизни даст отрицательный ответ на любой из этих вопросов. Любой здравомыслящий, но не наши рядящиеся под либералов либертарианцы. На днях прошли президентские выборы в Белоруссии, - победителем, как и ожидалось, вышел А.Г. Лукашенко. Наши "либеральные" якобы рупоры ("Новая газета", например), явно обижены народом братской страны! Они похоже спят и видят, что надо чтобы в Белоруссии восторжествовал "либерализм" Гайдаро-Чубайсовского покроя. А того понять не могут, что это означало бы и в Белоруссии торжество того постыдного бизнеса и той государственности, которые правят бал у нас в России. Для всей этой бизнес-чиновничьей компании и их СМИ, Лукашенко - бельмо на глазу. Не дал разграбить народное достояние, сохранил социальный характер государства, успешно проводит модернизацию экономики, обеспечил уровень жизни основной массы населения выше, чем в Российской Федерации. Средняя пенсия в разы больше чем у нас! Ну куда ему равняться с глашатаями развала собственной страны, с участниками и пособниками ограбления собственного народа! Вот если бы он позволил продать по дешевке нашим нуворишам достояние белорусов (провел бы приватизацию по нашим рецептам), да стал бы продавать в три дорога собственному народу (по ценам США) "горючку", изготовленную из купленной у нас по дешевке нефти, как это делают наши нефтеворишы, - вот тогда бы все эти наши СПС-ы, "Яблоки" и прочие Фридманы признали бы в уважаемом Александре Григорьевиче величайшего либерального реформатора. Как они сделали великим страдальцем за "либеральные" ценности налогового мошенника Ходорковского, как они готовят в президенты бывшего премьера Касьянова, - в миру "Миша - 2 процента". Эта публика настолько себя дискредитировала апологетикой гайдарономики и ельцинской демократии, что даже нынешняя власть, скрытый клон и той и другой, - стесняется открыто иметь с ними дело. Именно это нежелание нынешней власти (власти все той же номенклатуры) признать за так называемыми "правыми" их идейное первородство и определяет суть оппозиционности эти "правых": их не берут во власть, которая устраивает их во всех отношениях, практика которой их полностью удовлетворяет. И они кричат об этом, на каждом углу! Но это-то и устраивает власть, пока они не у власти. А возьми их во власть, - сразу себя и разоблачишь! Ведь это вся та публика, которая кричала в свое время: "Государство не Собес! Долой государственный патернализм! Только частник - эффективный собственник! Рынок - спасение России!" Это они инициаторы и исполнители той позорной растащиловки народного достояния, которую они назвали приватизацией, это та часть, что "хватанула" кое-что, но не так много как хотелось бы. Но поскольку кричали они на виду у всех, то изрядно "засветились", ну и те кто "хапал" много, но молча, насытившись, не захотели в открытую демонстрировать свою кровную связь с этой публикой и держат ее на расстоянии вытянутой руки от себя - полностью идейно с нею согласны, но - делиться ни властью, ни собственностью с ними не хотят, впрочем и болтать об углублении рыночных реформ, о решительной и окончательной приватизации еще оставшейся госсобственности, об амнистии приватизации, - не мешают - "пущай пускают пробные шары". И они во все тяжкие пускаются всякий раз, чтобы еще потрафить власти, крупному бизнесу, - свои же все же! И конечно же до сих пор "тянут волынку" о своем либерализме. Вот и на днях, новый их лидер Н. Белых в "Новой газете" (N17 от 09.03-12.03.2006) разоткровенничался о ближайших задачах.
   Какой примитивизм: "Мы намерены жестко и агрессивно бороться... Наша задача заключается в просветительской работе... Наша единственная задача - не мешать власти совершать ошибки. Надо просто дать власти возможность доказать свою неэффективность, не позволив ей делать хорошую мину при плохой игре. Ошибки очевидны, к сожалению, только для узкого круга экспертов [читай "Н. Белых со товарищи" - В.А.]. В обществе же существует мнение, что все нормально, страна процветает, национальные проекты реализуются... Либерально настроенный избиратель голосует в последнюю очередь... изначально наш электорат 25-30%. Наша задача: вычерпать по максимуму нашу собственную нишу". И вот эта трескучая демагогия и есть суть их либерализма. В стране, народ которой порабощен экономически и политически, где великие либеральные принципы равенства и справедливости являются предметом открытой спекуляции властей предержащих, находятся люди без зазрения совести называющие себя либералами, откровенно заявляющие, что их цель пройти на тепленькие местечки в ГД: "А потом, уже будучи думской фракцией, переубеждать тех, кто уповал на демреформы как волшебную палочку для страны".
   Кто же эти люди? Если они не либералы, если их практика ничего общего не имеет с либерализмом, то кто они, чьи взгляды они выражают? Попытаемся ответить на эти вопросы.
   В США есть "Либертарианская партия", - это партия из числа так называемых "третьих партий". В эту партию не входят представители среднего класса, это партия представителей крупного капитала. Ее главный идейный стержень, - требование ничем не ограниченной свободы предпринимательства, исключение какого бы то ни было вмешательства государства в экономику с целью даже малейшего ограничения предпринимательской деятельности. Назначение государства, его главная задача, - обеспечение максимально благоприятных условий для бизнеса, абсолютное торжество принципа "laissez-faire"! Именно в этом, с точки зрения членов этой партии и есть суть "американизма", суть американского понимания свободы. Вот наши "правые" и есть такие либертарианцы! Но если в США ни один либертарианец не позволит назвать себя либералом, то наши, будучи стопроцентными представителями образованщины естественно ставят знак равенства между этими совершенно разными понятиями, а, возможно, и не подозревают о существовании первого.
   Надо сказать, что и в той и другой идеологии в центре стоит человек. Но если центральной фигурой либеральной идеологии является человек несущий свет гуманизма, то в центре либертарианских идей стоит человек-эгоист, - "Акула-Додсон", четко расставляющий акценты в ситуации, когда "Боливар не вынесет двоих". Атмосферу экономической жизни, в которой либертарианцы чувствуют себя как рыба в воде, четко сформулировал английский экономист XVIII века Дженнингс, которого цитирует К. Маркс в "Капитале": "Обеспечьте капиталу десять процентов прибыли, и он готов на любое применение; при двадцати процентах прибыли капитал становится оживленным; при пятидесяти процентах прибыли капитал буквально готов сломать себе шею; при ста процентах, - он попирает все человеческие законы; при трехстах процентах, - нет такого преступления, на которое он не решился бы, даже под страхом виселицы!" Автор этой замечательной характеристики даже не мог заподозрить, что когда-то в далекой России прибыль будет "зашкаливать" за 1000%. На что способен капитал в такой ситуации видит весь мир - на глазах у всего человечества он уничтожает громадную страну вместе с ее народом.
   Теперь понятно, что к таким фундаментальным либеральным понятиям как Равенство и Справедливость либертаризм ни какого отношения не имеет и с ними никаким образом не связан.
   Это ключевой момент в нашем рассмотрении. Если либертаризм охватывает весь круг социальных отношений с целью приведения их в некую гармонию, обеспечивающую раскрытие каждой человеческой личности, то либертаризм интересуется только одной стороной этих отношений - экономической. Повторимся еще раз. Либертаризм исповедует полную, ничем не ограниченную свободу предпринимательской деятельности, постулируя совершенно безосновательно, что это и есть свобода вообще, свобода для всех. Но мы уже видели выше, что на самом деле это лишь корпоративная свобода владельцев средств производства, т. е. небольшой части социума и несвобода всех остальных. Конечно такое представление находится вне либеральной доктрины, абсолютно противоречит ее принципам Равенства и Справедливости.
   И вот в подмене официально заявленных либеральных реформ либертарианским содержанием сущность Российской Реформации. Но об этом мы поговорим ниже, а сейчас, подчеркнув еще раз, что к тому, что происходит в России действительный либерализм, либерализм в цивилизованном понимании никакого отношения не имеет, перейдем к рассмотрению великих либеральных принципов Равенства и Справедливости. Той закваски, которая и определяет в первую очередь функциональную структуру и содержание деятельности всех социальных институтов, представляющих в совокупности то, что мы называем гражданским обществом, социальным государством.
  

3.8. Великие либеральные принципы Равенства и Справедливости

  

3.8.1. Интуитивные представления

  
   Содержание этих двух понятий интуитивно совершенно очевидно любому человеку. Каждый из нас мгновенно оценивает любую жизненную ситуацию в быту ли, на производстве ли, в официальных ли инстанциях с точки зрения соответствия ее принципам равенства и справедливости. Мы можем затрудниться сформулировать наши ощущения в этих случаях в четких заключениях, но вне сомнения интуитивная оценка всегда безошибочна! Это происходит на уровне подсознания, инстинктивно; это признак нашего психического здоровья. Я был потрясен, когда прочитал у нашего писателя XIX в. Н.Н. Златовратского описание общинного передела луга перед сенокосом. Эти люди никогда не слышавшие ни о либерализме, ни о каких-либо других -измах - абсолютно безошибочно отличали все оттенки "равного" и "справедливого" и в течение относительно непродолжительного интервала времени провели сложную операцию передела при общем окончательном согласии без малейшего принуждения или несогласия кого-либо с конечным результатом. Мне кажется, что описанный случай настолько показателен, что его стоит воспроизвести. Должен сказать, что мне стоило большого труда изрядно подсократить описание, - настолько оно великолепно и все-таки, если кому-то оно покажется слишком долгим и все что нужно он поймет раньше, чем я закончу цитировать, я прошу извинения за навязывание читателю своего вкуса и буду рад его сообразительности, позволившей уловить идею из меньшего объема. Итак, вот этот случай.
   "После того как погода с перемежающимся ненастьем и вёдром установилась, когда поблекшие от жары травы и яровые вновь весело и свежо зазеленели, одним очень ранним утром, часа в три по полуночи, меня разбудил Иван Тарасыч...
   - Больно уж вы рано поднялись? - спросил я.
   - Нельзя. Ноне нужно, пока роса не сошла, передел сделать. Чтобы по первой росе первую траву поднять, - сказал Иван Тарасыч.
   Пока я успел одеться и выйти на улицу, у дворов уже собирался народ в кучки. Первыми явились на улице ребятишки с десяти лет. Презабавно было на них смотреть: одетые - кто в кумачовые, кто в розовые ситцевые рубахи, но все в чистые или новые, в новых "праздничных" картузах - они выступали как-то особенно щеголевато, как будто каждому из них нынешний день накинули вдруг лишних пять, а то и все десять лет! Звонко стучали и звенели они, направляя и любуясь светлыми, с чисто вымытыми косовищами, маленькими косами, изготовленными специально для них суровыми родителями-отцами...
   Скоро показались на улице подростки с настоящими, уже "мужицкими" косами и граблями, а за ними - мужики и бабы, которые успели управиться с печами. Все, сбившись в кучу посередине деревни, помолились на церковь и двинулись в луга: самые малые впереди старшие сзади. Бабы - после всех; некоторые из них, не поспевшие управиться с хозяйством, догоняли в одиночку, после.
   - Вишь ты, с коих пор поднялся? - говорили мне мужики, - али наши мужицкие распорядки посмотреть охотишься?
   - Ка-ак же! Ведь переделы у нас не каждый день бывают, раз в год, а то и реже. Когда-то еще увидишь!
   - Так, так. У вас этого нет.
   "У нас этого нет" - совершенно верно. Этим сказано очень много. У нас этого нет - и культурный художник из "свежих" и сторонних наблюдателей, компонуя путем крайне подозрительного творчества мужицкие фигуры на основании общих и очень поверхностных психических аналогий, совершенно игнорировал общенародный, исконно-традиционный элемент, охватывающий всецело, с самой колыбели, непосредственный индивидуум из народа [Н.Н. Златовратский отрицательно относился к традиционной манере изображения крестьян в русской литературе - В.А.]... Между тем как, при мало-мальски серьезном и внимательном изучении народной жизни, не может быть сомнения, что этот общенародный, исконно-традиционный элемент должен иметь громадное значение как в мужицкой "психии" исключительно, так и в строе мужицкого мировоззрения и в социальных отношениях. Как ни велики были внешние влияния на народную жизнь, как ни уродовали они естественно-органическое развитие его первобытных идеалов, под игом каких сторонних примесей на дошли до нас эти идеалы, но они все же, к счастью нашему, дошли, сохранились в течение тысячелетий, и в акте переделов, может быть, в наиболее чистой, примитивной их форме... Скажите, возможно ли после этого, чтобы известный социальный фактор, действуя неустанно и неослабно в течение веков, сохранившийся под игом всевозможных внешних воздействий почти в первобытной чистоте, фактор, в высшей степени своеобразный и характерный, охватывающий собой самый широкий принцип справедливых социальных отношений - возможно ли, чтобы этот фактор проходил бесследно над мужицкою душой, чтобы он не наложил на нее глубокого, своеобразного клейма, чтобы он не пронизывал насквозь все мужицкое мировоззрение, чтобы он не сопутствовал мужику от колыбели до могилы? Мы можем, конечно, признавать или нет, что, под влиянием тех или других тяжелых условий, значение этого фактора могло умаляться, суживаться или же наоборот, но отрицать его, игнорировать, проходить мимо - невозможно... "Периодический передел земли" считают, в научном смысле, главным характерным признаком общинных форм быта земледельческих народов. Впрочем в России передел земли надо считать не столько главным, сколько наиболее распространенным и уцелевшим элементом общинного владения, так как, при естественном развитии общинных основ, таким элементом является не передел земли, а передел продукта.
   В русской земледельческой общине мы имеем тому очень резкие доказательства не только в прошедшем, но и в современном ее состоянии. Передел земли является таким образом только одною из форм приспособления к известным условиям. Вследствие замечательной эластичности и живучести общины, разнообразие этих форм так велико, общинные принципы иногда так скрываются под несоответствующей им, по-видимому, внешней оболочкой, что требуется очень внимательное и добросовестное отношение со стороны наблюдателя, чтобы остеречься от слишком поспешных выводов. [Так], например, многие общины, в силу разных соображений, официально вводят у себя подворное владение, а de facto продолжают пользоваться землей на исконных общинных началах.
   Таким образом... по поводу "периодических переделов" мы должны сказать, что и эта, наиболее сохранившаяся в чистом виде, наиболее уцелевшая от сторонних воздействий и наиболее туго поддающаяся экономическому или нравственному гнету и опеке кулачества и администрации, что и эта общинная форма в настоящее время в значительной степени представляет ряд компромиссов, невозможных примирений, приспособлений и проч.
   Одним из самых ярких результатов этих неизбежных в современной общине компромиссов представляется та дробность или "скрупулезность" в переделах, которою достигается их "справедливость" и "равнение" между членами современной общины. На эту "скрупулезность общинной справедливости" указывали очень многие, но указывали, к сожалению, всегда, в "смешливом" тоне. Мне кажется, что этот вопрос заслуживает не столько юмористического отношения к нему, сколько внимательного изучения.
   Если бы среди нас могли найтись настолько внимательные и серьезные наблюдатели (я уже не говорю: если бы могли заговорить сами общинные, мирские люди), которые поставили бы себе целью на месте изучить целый ряд разнообразных форм общинного дележа, распределений и переделов, которые бы проследили в живом проявлении, а не в мертвом и книжном, отношения членов деревенской общины как к этому акту, так и между собою в момент его совершения, я уверен, что они пришли бы к следующему заключению: во-первых, несмотря на несколько, может быть, грубую и комичную внешнюю сторону переделов, под нею скрывается очень глубокий и поучительный смысл. Теперь, когда первобытное равенство отношений членов в современной деревенской общине уже значительно нарушено и нарушается все больше и больше, когда средний тип современной деревенской общины представляется уже как соединение двух несоединимых элементов "богатого и бедного", "очень обеспеченного и мало обеспеченного" - интенсивность дележа, распределения, передела общинного имущества достигает и будет достигать все высшей и высшей степени. Эта интенсивность и проявляется, с одной стороны, в виде чрезмерной дробности, "скрупулезности" дележа, как единственной гарантии равенства и справедливости в современной общине, и с другой, в том положении, что когда, по-видимому, частные интересы при общинных дележах достигают высшей степени напряжения, общественная справедливость достигает наибольшей степени контроля. Во-вторых, в то время, как эта интенсивность общинных дележей является результатом глубоких внутренних социальных причин и тем более имеет место в общине, чем более последняя удаляется от среднего своего типа, дробность и скрупулезность в мирском дележе зависят часто и от внешних причин, как, например, от "скрупулезности" самого мирского имущества и от чрезмерной чересполосицы мужицких владений.
   До какой степени в общинном хозяйстве может доходить эта "скрупулезность" и чересполосица, можно бы привести множество примеров. Впрочем, это так общеизвестно, что и говорить об этом здесь нечего. Достаточно заметить, что, при дробности и чересполосице крестьянских наделов, немыслимо никакое рациональное хозяйство и, понятно, напрасно усложняется и сам процесс общинного дележа.
   По каким-то, оставшимся для меня в тумане, сельскохозяйственным соображениям, ямские мужики [деревня, где происходят описываемые ниже события, называлась Ямы - В.А.] прежде всего направились делить маленький лужок по овражку. Прежде этот лужок, во избежание лишних хлопот с переделом, сдавался кому-нибудь в аренду; нынешний год не стали сдавать, так как "не видно, куда деньги уходят" - и порешили скосить сами. Все мы подошли к лугу. Луг был не более десятины: сажен 80 в длину и 30 в ширину; из них половина приходилась на косогоре, половина лежала в ложбине. Я, девки, бабы и ребятишки расселись на дороге; мужики приступили к переделу.
   Первое впечатление от переделов было такое же, как и от деревенских сходов. Не успели мужики отделиться от нас, как послышался ряд совершенно непонятных восклицаний, выкриков, возражений - и я опять сразу потерял всякую возможность последовательных наблюдений.
   - Матвей! Ступай, ищи устья! Ты всех старше! Твое дело!...
   - Где я тебе буду их искать, устья-то? Леший! Где они, устья-то, здесь? Переделяли мы, что ли, их прошлым годом? Устья! Их до обеда проищешь, устья-то (прежние метки, разделявшие еми [участки])!
   - На то и старик! Помнить должен!
   - Ну вас к лешему! Намечай новые... Режь новую емь!
   - Конечно новую... Как ее резать?
   - Бери вон: по косогору - одна, по ложбине - пущай другая будет. И шабаш!
   - Так и пошабашил - держи карман! Ловок! Разве не видишь - половина болота в ложбине!
   - Так что! Пущай! Кому достанется...
   - О? Достанется? Так бери его, коли тебе любо... А за других нечего говорить...
   - Зачем мне? Кому счастье выйдет... Выйдет мне - я возьму...
   - Счастье! На счастье еще навалка без того будет... Счастье-то вперед береги...
   - Болото выключай!.. Пущай болото в особую емь идет... Накинем на него кусты...
   - Кусты - вон! Чего у кустов взять?..
   - Вали вон, я возьму кусты за себя...
   - Ловок! Чуешь носом-то? Зачем кусты вон?.. Их в барышки пустим...
   - Пущай кусты в барышок, пущай на счастливого!..
   - Зачем на счастливого? Ты держись старины! Пущай они тому в барышок идут, кто в болоте жребий вытянет...
   - Пущай, у кого жребий будет хуже - тому и в барышок идут.
   - Ну, вали, коли так; а болото как?
   - К болоту прирежим косогору... Равняй косогорок! Вот от лысины... Вот лысины отрезай!
   - Дед Матвей! Ступай с вехой на лысину!.. Шляпу повесь!.. Повесь шляпу, Павел! У тебя сапоги здоровые... Брод медвежий проложишь!
   - Погоди, брод! Дай оглядеться!..
   - Чего тут еще! Не делянку режем! Обиды не будет. Коли обида будет - всем одинаково будет. Броди! Броди прямее!
   Павел отправляется на деда Матвея прямо по траве, стараясь возможно сильнее ёрзать сапогами, чтобы образовался видный брод.
   - Держи правее, че-орт! Куда лезешь с косого-то глаза! Куда тебя, леший, ведет? - кричат на Павла.
   - Куда! Смотри! - прямо иду! Сам кривоглазый черт!.. Вишь, шляпка-то Матвеева! Да ты еще постой! - вдруг останавливается дядя Павел, вон меня куда ведет... Смотри, куда трава -то меня ведет: трава-то меня знает, куда ведет!
   - Куда!
   - То-то куда. Говорю, оглядеться хорошенько надо. Вишь, наливная трава то ушла в сторону; вишь, где цветок-то виднеется...
   - Ну так что ж цветок?
   - А то вот и цветок! Еще указывает, кричит!.. Ты вон смотри - вон куда цветок-то отошел, а здесь мятлика, - показывает Павел естественную границу хорошей травы с богатым цветком от жидковатой и сухой мятлики.
   - Верно, что цветок в той еми на целый жребий отошел, - подтвердили мужики.
   - Про что я и говорю! Я знаю, куда меня ведет! Кому этот жребий достанется? Кто его возьмет?.. Тоже никому любо не будет... Одна только неприятность будет.
   - Мятлику надо к болотной еми прирезать, заодно.
   - Конечно, надо... Вали, дядя Павел, ко цветку, ровняй брод по цветку!... Подвинь и Матвея-то со шляпой полевее!..
   - Чего подвигать? Надо спросить. Матвей!.. Эй, старый!.. Дедушка! Али уснул? (Среди нас, в сидящей компании зрителей, смех и остроты поддерживаются постоянно).
   - Заспал он, братцы! Будить его надо.
   - Ма-атвей! - кричат мужики. - Где у тебя идет цветок? Становись по цветку!.. Ах, леший старый! Двигайся, говорят!..
   - Чего двигаться!.. Ступай, Мирон, пробеги по цветку сперву-начала... Ты на ногу легок, да и босой... А то, что даром траву мять.
   - Верно... Пробеги, Мирон.
   Бородатый Мирон пускается бежать "по цветку".
   - Не прямо бежит, - говорят мужики. - Вишь, лукой выходит, залучина выступает.
   - Ничего, залучину мы в барышок к болоту пустим.
   - Как ты ее пустишь: опять на счастливого?
   - Зачем? С одной стороны у нас в барышок пойдет залучина с цветком, а с той стороны кусты.
   - С той стороны - кусты; это верно. Будем уже полосу прокашивать поперек, чтоб от залучины к кустам шла... Чтоб, значит, для всех равнение было, чтоб и кустов и залучины поровну всем...
   - Это вот истинно, безобидно...
   - Ну, что? На цветке, что ли, стоите? - кричат Мирону, уже поравнявшемуся с дедом Матвеем.
   - На цветке... Посередке залучина выходит, - кричит Мирон.
   - Ладно, знаем. Ну, с богом, Павел. Отваливай. Клади брод. Теперь без сумления, теперь - наверняка!
   И т.д. и т.д.
   Наконец "емь с цветком" и "емь болотная" ограничены. Приступили к дележу емей на "половины". Все 53 души разбиваются в две группы: в одной 26, в другой 27 душ, по соседству дворов или "как в полях", то есть по соседству полос в пахотных полях. Если разбивка емей основывалась более на общем чувстве справедливости, чем на столкновении личных интересов, то равномерная разбивка на половины, кроме того, регулируется еще и личным интересом каждой половины. Вообще, чем дележка делается дробнее, тем личные интересы каждого выступают все ярче и ярче, права каждой личности заявляются открытее. Тут уж никто не допустит и малейшей тени неравенства. Все вымеряется с удивительной, именно "скрупулезной" точностью, посредством шеста неопределенной длины, около двух саженей. Дед Матвей опять пошел с вехой и остановился приблизительно в голове половины еми. Дядя Трофим да дядя Ефим стали его равнять меряя с двух противоположных сторон шестами. Наконец установили. Дядя Павел опять проложил брод.
   - Эй, Иван Тарасов, выходи! Тащи жеребья! - закричали мужики, сгрудившись около вехи деда Матвея.
   Иван Тарасыч опять погремел висевшим на поясе мешочком и, таинственно сверкнув на меня своими черными глазами, побежал к мужикам.
   - Вынимай жеребья на половины! Матвей, давай шляпу, - кричали мужики. - Н-ну, господи благослови!.. Тряси!.. Кто будет вынимать?
   - Давай я!
   - Держи карман: ты жеребья знаешь!
   - Крикни мальчишку, крикнем Федюшку!.. Федюшка!.. Бегай сюда! Сидевший со мной, самый маленький из всех косцов, несмело подошел к мужикам, сконфуженный такой честью.
   - Беги, говорят, проворней!.. Н-ну, тряси!.. Крестись, братцы!
   Все перекрестились. Мальчуган вынул жребий. Каждая из двух групп сразу отделилась одна от другой и направилась на свою половину.
   Общий передел был окончен. Около меня произошло такое же передвижение. Бабы и ребятишки также разделились на группы и каждая придвинулась к своим мужикам. Обе половины уже не обращали друг на друга никакого внимания. Каждая пристально следила только за своей стороной.
   Стали делить половины на четвертины, каждая половина в среде собственной группы. Опять шум, крик, мало понятные для стороннего наблюдателя выкрики, возражения; теперь они неслись уже с двух сторон, и понять что-нибудь делалось еще менее возможным, чем прежде. Теперь уже фигурировали на половинках два мужика с вехами, две жеребьевые шляпы. Вместо шеста единицей меры выступила новая - косьё и полукосьё - равная длине косы, поставленной с одной стороны на конец острия, с другой на конец косовища; полукосьё - половина этой длины, приблизительно определяется ручкой по середине косовища. Опять выступил на сцену, с одной стороны, засевший посередине куст да какой-то боровок, с другой - какие-то корыта. [В конце концов] разделены четвертины; в каждой четвертине по 16 душ, на каждую четвертину пришлось по четыре косья, да по полукосью, да по два лаптя. Стали делить по душам (по дворам; сколько во дворе душ, столько лаптей отрезают к одному месту)... Наконец кончена дележка по душам, по лаптям. Шум сразу смолк.
   - Ребятишки, на барышки! Бабы - на болотную емь! - крикнули мужики.
   Блеснули на солнце лезвия кос. Звякнули бруски о стальное острие. Ребятишки рассыпались по барышкам, по отрезкам оставшимся от равнения полос.
   На лугу стало вдруг так тихо, что ясно и резко выдавалось только шипенье кос в ложившейся грядами траве.
   ...Через полчаса луг был скошен. Я подошел к кучке мужиков из нашей четвертины.
   - Что, братцы, вам за охота из-за этакой малости такую канитель с переделом тянуть? - спросил я. - Размеряете вы, размеряете, и лаптями и полулаптями - смех один!
   - Точно, что смешно... Только уж чтобы справедливо у нас, никому чтобы не обидно.
   - Это так, это верно! Так ведь этого проще можно достигнуть. Вот я знаю - недалеко от вас иначе делают, прямо сеном делят; и проще, и скорее много, и справедливее. Пришли вот вы сюда, враз бы сообща в косы ударили - в 10 минут все бы снесли. А там поставили бы копны да когда в свободное время и поделили бы.
   - Это так. Это ведь мы хорошо знаем. Только у нас нельзя, у нас народ не такой. Этак-то там хорошо, где народ ровнее живет, дружнее. Оно тогда и выйдет проще да справедливее. А у нас нельзя... У нас видел какой народ есть: не раздели его до точности, чтоб не сучка, ни задоринки не осталось, так он косами перережится... Уж, кажись, на что виднее делили, - говорил дед Матвей, - а и то вон залез в чужую полосу, до ругательства дошли... Так станут они тебе сообща косить? Ка-ак же! Тут еще больше счеты-то пойдут. Народ неровен стал, друг мой сладкий, неровен народ... В том и сила!"
[44, с. 326].
   Перелистывая Н.Н. Златовратского, я даже не подозревал, что натолкнусь на это социологическое сокровище. Я был просто потрясен этим живым, ясным, абсолютно прозрачным описанием работы принципов равенства и справедливости в их либеральном воплощении в российской деревенской, крестьянской общине в восьмидесятые года девятнадцатого столетия, причем в весьма прогрессивной интуитивной форме. В то время, когда городские либералы (а только в городе они и пребывали) едва осваивали утилитарские формулировки принципов равенства и справедливости. Эти, ничего не слыхавшие о либерализме люди, использовали его принципы в своей практической деятельности. Именно это реальное воплощение интуитивистского представления о равенстве и справедливости заставило меня прибегнуть к столь объемному цитированию.
   Ведь в сущности описанные Н.Н. Златовратским события, - это действующая, рабочая модель современных либеральных представлений о содержании принципов равенства и справедливости. Даже такие детали, как "исходная позиция", "покров неведения" все присутствует здесь. Ведь посмотрите - никто из мужиков в начале передела не знает, какой участок ему достанется, все находятся в одинаковых условиях "равных возможностей", все одинаково хорошо представляют себе, что такое хорошее сено и из какой травы, при прочих равных условиях, его можно получить. Именно в силу этих причин, так тщательно ("скрупулезно", как говорит Н.Н. Златовратский) выравниваются участки по качеству, ведь любой из них при жеребьевке может достаться каждому. А когда все они близки по качеству, никакая жеребьевка не страшна, - несправедливость исключена. Даже, такой современный принцип, как допустимость неравенства, если от этого выигрывают наименее преуспевающие, тоже присутствует здесь. Ведь при всем желании абсолютно одинаковых участков получить в данном конкретном случае не удается, - вот тогда и используют этот принцип: к не лучшему по качеству участку добавляются "барышки" - кусочки разной неровной формы с хорошей травой, оставшиеся при выравнивании основных участков (емей).
   Поневоле задумаешься, что самые абстрактные наши представления философского, социального, политологического содержания, в конечном счете своей основой имеют вековую практику человеческой деятельности. Ни Д. Ролз, ни Р. Дворкин, ни У. Кимлика формулируя положения теории справедливости, уж точно не отталкивались от идеалов российской сельской общины, а оказалось, что принципы ее жизни, выработанные тысячелетиями практической жизни человеческих индивидов на земле, как мир в капле воды, отражают современные теоретические представления либеральной идеи. Мы еще будем возвращаться к этому отрывку Н.Н. Златовратского, а сейчас перейдем к изложению современных представлений теории справедливости, зная теперь, что базируется она на тысячелетней мечте и практике ее воплощения всем человечеством, в том числе и российскими общинниками.
  

3.8.1. Современная теория

  
   Начнем с вопроса: зачем нам теория справедливости? Если мы интуитивно, как наши крестьяне в свое время, и так все прекрасно представляем. Когда вы бежите стометровку, кросс или принимаете участие в ином спортивном соревновании, где условия соревнования одинаковы для всех, успех определяется только вашей личной или командной подготовкой. Это естественно и при честной игре никому не придет в голову оспаривать конечный результат, - все видят, что победа досталась сильнейшим, все справедливо.
   Более семидесяти лет в нашей стране, моральным лозунгом, определяющим все социальный отношения, считалось утверждение: "От каждого по способности, - каждому по труду". Неравное распределение социальных благ определялось неравным трудовым вкладом. Этот подход к обоснованию социального неравенства на первый взгляд сродни спортивному. Но только на первый взгляд! Если в спортивных состязаниях все участники поставлены в одинаковые начальные условия, то основной закон социализма, вообще-то о начальных условиях ничего не говорит. А ведь как раз неравные начальные условия и определили расслоение социума на номенклатуру и народ, на "Мы" и "Они", и, в сущности, предопределили крах сталинской модели.
   Учитывая наш печальный иерархический опыт, западная цивилизации в основу социального строительства, начиная примерно с шестидесятых годов двадцатого столетия, положила чисто спортивный принцип "равных возможностей", - вам, независимо от расовых, идеологических, половых, национальных и иных отличий, обеспечивают одинаковые стартовые условия, а жизненный успех определяется выбором и усилиями каждого и в этом смысле, он, этот успех (или не успех) является заслуженным, - никто никому ничем не обязан, каждый сам кузнец своего счастья.
   Вот как это описывает Уил Кимлика: "Преобладающий способ обоснования экономического распределения в нашем обществе имеет в своей основе идею "равенства возможностей". Согласно этой идее неравенства в доходе и социальном положении считаются оправданными, если и только если имела место честная конкуренция в борьбе за получение должностей и постов, представляющих определенные преимущества. Допускается платить кому-нибудь зарплату в $100000 при средней зарплате по стране в $20000, если в состязании за эту зарплату было честно соблюдено равенство возможностей, т.е. никто не был поставлен в невыгодное положение из-за своей расовой или половой принадлежности или из-за своего социального происхождения. Такой неравный доход считается справедливым..." [45, с. 51]. Заметим, что реализация этой идеи в социальной практике всецело заслуга либералов, а конкретно "Нового курса" президента Ф.Д. Рузвельта.
   Все началось с образования. 22 июня 1944 года Ф.Д. Рузвельт подписал "Билль о правах военнослужащих". Отныне возвращающиеся с фронта солдаты получали на протяжении года по 20$ в неделю, гарантированный заем до 2000$ и 500$ в год на обучение. Следует напомнить, что средняя зарплата в 1944 голу равнялась 1300$. Таким образом государство выделяло на образование бывших солдат 14 миллиардов долларов. "Это законодательство, давшее шанс бедным, возможно, как ничто другое изменило социальную стратификацию США. Университеты страны резко расширили свои кампусы, дети из малообеспеченных семей получили возможность овладеть профессиями состоятельных людей. Рузвельт подписал этот билль десятью ручками; даря каждую из этих ручек, он указывал на историческое значение документа" [46, с. 71]. Однако этим дело не ограничилось, - война и рациональная деятельность президента и его администрации, результаты которой ощущал на себе каждый американец необычайно сплотили нацию вокруг ее руководства. "Никто не мог позволить себе шелковые чулки - шелк шел на парашюты. Белый дом прекратил потреблять необходимый армии сахар, перейдя на кукурузный сироп. В апреле 1942 г. Рузвельт объявил о рационировании основных продуктов и контроле над ценами. Объяснение рационирования - если его не ввести, богатые скупят дефицитные товары. Каждый гражданин получил книжку, содержащую 48 купонов, которые можно было израсходовать в течение месяца в любой комбинации на мясо, масло, сахар, обувь"
[46, с.84].
   Журналист Реймонд Клеппер в 1943 году писал: "Война дала каждому работающему высокооплачиваемое рабочее место, освободила от зависимости в отношении благовторительности и посредством рационирования подточила силу высшего класса - богатые люди теперь имели право покупать не более того, что и небогатые. Другими словами, обычный человек посредством войны стал получать больше, чем посредством "Нового курса"
[46, с. 90]. Добавим от себя, что все это оказалось возможным все таки благодаря "Новому курсу", - это не свалилось с неба на опешивших американцев, - нет! Это американские либералы, руководимые Рузвельтом, использовали удачное стечение экономических обстоятельств, для победного прорыва большинства американцев к обществу "всеобщего благоденствия". Вообще надо сказать, - это США явили миру тип решительных либералов, либералов действия, а не благодушных "говорунов" европейского и российского разлива.
   В послании "О состоянии страны" 11.01.1944 г. Рузвельт предусмотрел ряд новых экономических и социальных мер: увеличение налогов, пересмотр военных контрактов (чтобы ограничить сверхдоходы), новое регулирование продовольственного рационирования, закон о национальной службе. Мир услышал "старого" Рузвельта, напомнившего о сострадании среди бума: "Мы не можем позволить себе такого положения, при котором значительная доля нашего населения плохо питается, не имеет хорошего жилья и социально не защищена... Мы должны ясно понимать, что не может быть подлинной индивидуальной свободы без экономической обеспеченности граждан, их экономической независимости. Люди, которыми владеет нужда не являются свободными. Люди голодающие и не имеющие работы - это благодатная почва для диктатуры. Необходим второй [после джеферсоновского] билль о правах, на этот раз экономических: на полезную и дающую отдачу работу; на заработную плату, обеспечивающую достаточное питание, одежду и отдых; на достойное человека жилье; на достойное медицинское обслуживание, защиту пожилых и безработных; на хорошее образование" [46, с. 121]. Как пишет Джеймс Маккрегор Бернс: "...в течение десятилетий фатальная и ложная дихотомия - свобода или безопасность, свобода или равенство - подрывали американскую общественную мысль и тормозили способность нации бороться с депрессией и нищетой. Теперь Рузвельт утверждал, что человеческая свобода и коллективное благосостояние не только - совместимы, но являются взаимоукрепляющими основаниями американского общества" [50, с. ].
   Создание основ общества "равных возможностей" в США было величайшим прорывом человечества в царство либерализма, в царство великих либеральных принципов равенства и справедливости. Именно это было тем решающим шагом, который сделал развитие либерализма как мировой общечеловеческой идеологии необратимым. На этот путь вступили после войны все страны Запада. И США оказали им не только моральную, но и колоссальную материальную поддержку в виде плана Дж. Маршалла. В свое время наша пропаганда вылила океаны грязи на этот план. Но именно он, этот план, обеспечил и закрепил победу либерализма в Европе.
   Послушаем Людвига Эрхарда, - отца немецкого "экономического чуда". "Мы, немцы, можем лучше всего оценить значение плана Маршалла для нашей страны тем, что никогда не забудем, что это деяние дало нынешнему и будущим поколениям... Тогда (в 1947 г. - В.А.) они (США - В.А.) дали миру нечто большее, чем просто доллары. Они подарили надежду отчаявшимся людям и народам. Они возродили идею сотрудничества и побудили всех доброжелательно настроенных людей к примирению, прогрессу, дав мощный импульс этому процессу... Я не отниму заслугу всех тех, кто ратовал за единение и примирение Европы, если я скажу, что Европа как политическая ценность и понятие началась с плана Маршалла. Это абсолютная историческая данность...
   Джордж Маршалл разрабатывал свой план как инвестирование в пользу мира. Не как прелюдию раскола между Востоком и Западом. Но успешная реализация плана Маршалла, я надеюсь, навсегда победила коммунизм в пределах Европы. Победила не силой оружия или полицейских дубинок, а путем возвращения народов Европы к новому достойному человека бытию... История доказывает, что народы только тогда выбирают путь сотрудничества, когда они согласны с объединяющим их свободным, общественным, политическим, экономическим и социальным строем и готовы его отстаивать. Отказ народов восточного блока, которых приглашали к участию в плане Маршалла, лишь подтвердил этот вывод. План Маршалла по своему замыслу преследовал цели взаимопонимания и примирения. С середины 1945 до 1962 года Соединенные Штаты выделили для оказания экономической помощи странам Западной Европы в общей сложности более 32 млрд. долларов. Федеративная Республика получила из них не менее 4,5 млрд. долларов, причем примерно две трети явились даром американского народа, американских налогоплательщиков нам, немцам. С гордостью могу сказать, что эта великодушная помощь была не только воспринята с благодарностью в Федеративной Республике, но и эффективно использована. Это подтверждается не только экономическими показателями, но, что еще важнее, осознанием тесных уз, соединяющих отныне американский и немецкий народы" [50].
   Заложив у себя основы "общества равных возможностей", США планом Маршалла задали и Европе развитие в том же направлении.
   Уил Кимлика задается вопросом: "Почему многие люди в нашем обществе считают идеологию равных возможностей справедливой?" И вот как отвечает на него: "Потому что она гарантирует, что судьба людей определяется не обстоятельствами, а принимаемыми ими решениями. Если в обществе признается равенство возможностей, то мой успех или неудача в достижении какой-либо цели будут зависеть от моего поведения, а не от моей расовой, классовой или половой принадлежности. В обществе, где социальные условия никого не ставят в привилегированное или невыгодное положение, успех (или неудача) есть результат их собственного выбора и затраченных усилий. Следовательно, какого бы успеха мы не достигли, он является заслуженным, а не дарованным сверху. В обществе, признающем равенство возможностей, неравный доход считается честным, ибо этот успех достигнут "заслуженно", он пришел к тем, кто его "заслужил" [45, с. 145].
   Люди расходятся во мнении относительно того, что нужно сделать, чтобы обеспечить честное равенство возможностей. Одни полагают, что достаточно юридически закрепить отмену дискриминации при получении образования и найма на работу. По мнению других, необходимы программы консультативных мер для оказания помощи группам населения, поставленных в неблагоприятные экономические и социокультурные условия, чтобы их члены действительно имели равные со всеми возможности при приобретении квалификации, необходимой для экономического успеха. Но и в том, и другом случае центральная идея такова: наличие у индивидов неравных долей социальных благ считается справедливым, если эти неравенства являются следствием сделанного индивидами выбора и предпринятых действий. Но нечестно, когда индивиды поставлены в привилегированные или неблагоприятные условия из-за случайного и незаслуженного различия в их социальном положении.
   Вот это последнее предложение и содержит исходный пункт дальнейшего развития либерального понимания справедливости. Равенство возможностей устраняет лишь один аспект несправедливости, - неравенство социальных условий, но ведь не менее случайным является и распределение отличий между людьми. Как быть с теми, кто родился с какими-то физическими или умственными недостатками или преимуществами? Они им достались столь же случайно, как кому-то его социальное положение.
   Мы рассмотрим либеральный подход к решению этой проблемы, предложенный Д. Ролзом [52, с. 75]: "Безусловно, социальные неравенства являются незаслуженными, и, стало быть, нечестно, когда чья-то участь ухудшается из-за этого незаслуженного неравенства. Но то же самое можно сказать и о неравенстве в природных способностях. Нет никакой нашей заслуги в том, что при рождении мы оказываемся принадлежащими к определенному классу, полу или расе. Однако столь же незаслуженно человек рождается с определенными физическими недостатками или низким коэффициентом умственного развития. Если влияние, оказываемое на судьбу людей первыми факторами, несправедливо, то непонятно, почему нельзя считать несправедливым и влияние последних факторов на судьбу людей. И в том и в другом случае имеет место несправедливость, ибо на размер распределяемых долей не должны оказывать влияние факторы, случайные с точки зрения морали. Природные способности и социальные условия - это плод слепой удачи, от которой не должны зависеть моральные принципы людей". Отсюда Ролз делает вывод, что господствующий идеал равенства возможностей является "нестабильным" (unstable) [я бы сказал "неполным" - В.А.], ибо "как только мы начинаем размышлять о влиянии, оказываемом социальными и природными случайностями на определение распределяемых долей, нас должны, по здравому размышлению, обеспокоить влияние вторых. В моральном плане и те, и другие одинаково случайны" [52, с.17].
   По мнению Р. Дворкина, незаслуженный характер данных от природы преимуществ делает господствующее представление не столько нестабильным, сколько "обманчивым" [45, с. 145]. То же утверждает и У. Кимлика: "Господствующее представление предполагает, что при устранении социальных неравенств каждому человеку предоставляется равная возможность в получении социальных благ, и поэтому любые различия в доходе являются заслуженными, будучи результатом усилий и сделанного выбора. Но люди с природными недостатками не имеют равных возможностей в получении социальных благ, и поэтому их неудача никак не связана с их усилиями и сделанным выбором. Если мы по-настоящему заинтересованы в устранении незаслуженных неравенств, то мы должны признать господствующее представление о равенстве возможностей неадекватным. В основе господствующего представления лежит та привлекательная идея, что судьбу людей должны определять не обстоятельства, в которых им случилось оказаться, а сделанный ими выбор, то есть принятые ими решения относительно своей жизни. Но сопутствующее представление признает только различия в социальных условиях, игнорирую различия в природных способностях (или трактуя их так, как если бы они имели отношение к нашему выбору). В результате накладывается произвольное ограничение на применение этой центральной идеи" [45, с. 75].
   Как же следует трактовать эти различия в природной одаренности людей? Можно усмотреть определенные параллели между социальным и природным неравенством и заключить, что никто не должен извлекать выгоду из этих природных неравенств. Но, как утверждает Ролз, хотя "никто не заслуживает ни своих лучших природных способностей, ни более выгодного социального положения при рождении... отсюда не следует, что нужно устранить эти различия. Можно по-другому разобраться с ними. Можно обустроить основную структуру общества таким образом, чтобы эти случайности работали на благо наименее удачливых. Это подведет нас к принципу дифференциации, если мы действительно хотим установить такую социальную систему, где никто не извлекает выгод и не несет потерь из-за случайного распределения природных способностей и из-за случайного социального положения при рождении" [52, с. 102].
   Хотя никто не должен страдать из-за влияния, оказываемого незаслуженными природными неравенствами людей, возможны случаи, когда каждый извлекает пользу из того, что это влияние допускается. "Незаслуженно извлекать выгоду из своих природных способностей, но нельзя считать нечестным допущение таких выгод, когда они работают на благо тех, кто оказался менее удачливым в "природной лотерее" [52, с. 75]. В этом смысл и содержание принципа дифференциации Ролза, и его первый аргумент в пользу теории честных долей. Заметим, кстати, что Ролз назвал свою теорию "теорией справедливости как честности".
   Согласно господствующему представлению, талантливые люди безусловно могут рассчитывать на более высокий доход. Но поскольку талантливые люди не заслуживают преимуществ, предоставляемых их талантами, их лучшие перспективы "справедливы, если и только если они составляют часть проекта" улучшающего перспективы менее преуспевающих членов общества" [552, с. 75] Так, анализ господствующего представления о равенстве возможностей подводит нас к принципу дифференциации. По словам Ролза: "как только мы пытаемся найти такую формулировку [идеи равенства возможностей - В.А.], которая предполагала бы отношение к каждому человеку как к субъекту морали и которая не позволяла бы нам в нашей оценке объема выгод и тягот, выпадающих на долю людей в социальном сотрудничестве, руководствоваться их удачей в социальной и природной лотерее, то мы сразу видим, что [принцип дифференциации - В.А.] является лучшей из альтернатив" [52, с. 77].
   В сущности предложенное Ролзом решение проблемы справедливости, сводится к двум принципам:
   "Первый принцип: каждый человек должен иметь равное право на максимально полную систему равных основных свобод, совместимых с аналогичной системой свобод для всех.
   Второй принцип: социальные и экономические неравенства должны сглаживаться таким образом, чтобы:
   а) они служили наивысшей выгоде наименее преуспевающих,
   б) они были связаны с должностями и постами, открытыми для всех при условии честного соблюдения равенства возможностей" [52, с.302].
   Особое внимание Ролз уделяет защите так называемых "основных свобод", под которыми понимаются обычные гражданские и политические права, признаваемые в либеральных демократиях, а именно: право голосовать и баллотироваться на какую-нибудь должность в государстве, право на законный суд, свободу слова, передвижения и т.д. Эти права очень важны для либерализма; по существу, один из способов определить либерализм - это указать на то, что он отдает приоритет основным свободам. И Ролз это подчеркивает, первым принципом своей теории.
   Второй принцип, принцип дифференциации, как его называет Ролз, - это формулировка теории справедливых долей применительно к экономическим ресурсам. Именно эта часть оказалась наиболее дискуссионной в теории Ролза. Некоторые люди отвергают саму идею теории справедливых долей применительно к экономическим ресурсам, а те, кто принимает ее, часто очень по-разному представляют, в какой форме должна выражаться такая теория. "Общая концепция справедливости" Ролза содержит в себе одну центральную идею: "Все общественные первичные блага: свобода и возможность самореализации, доход и благосостояние, социальные предпосылки самоуважения людей - должны распределяться поровну, если только неравное распределение некоторых или всех этих благ не послужит выгоде тех, кто находится в наименее благоприятном положении" [52, с.303].
   В своей "общей концепции" Ролз связывает идею справедливости с равной долей общественных благ, но он вносит и важное дополнение. Мы относимся к людям как к равным, если устраняем не все неравенства, а только те, которые причиняют кому-то ущерб. Если некоторые неравенства приносят всем пользу, способствуя развитию общественно полезных талантов и видов деятельности, то каждый сочтет эти неравенства приемлемыми для себя. "Если кому-то предоставляется больше денег, чем мне, но это способствует моим интересам, то равная забота о моих интересах предполагает не запрещение, а разрешение такого неравенства. Неравенства допустимы, если они улучшают мою равную с другими долю, но они недопустимы, если посягают на долю, которая полагается мне по справедливости. Именно эта простая идея и лежит в основе теории Ролза" [45, с. 141].
   Ролз предлагает два аргумента в пользу своих принципов справедливости. Первый аргумент мы подробно рассмотрели выше, он строится на дополнении принципа равных возможностей с учетом естественного неравенства людей, в этом случае теория лучше согласуется с нашими интуитивными представлениями о справедливости и дает лучшее выражение идеалам честности, на которые ссылается господствующая идеология. Второй аргумент совсем другой. Ролз обосновывает преимущества своих принципов справедливости тем, что они - результат гипотетического общественного договора. Он утверждает, что если бы люди в определенном досоциальном состоянии должны были выбрать принципы общественного управления, то они выбрали бы его принципы. Каждый человек, находясь в ситуации, которую Ролз называет "исходной позицией" рационально заинтересован в принятии ролзовских принципов по регулированию социального сотрудничества. Этот аргумент привлек наибольшее внимание критиков, и именно этим аргументом Ролз более всего известен" [45, с. 144]. Рассмотрим этот аргумент.
   Однако, прежде чем провести это рассмотрение, сделаем одно пояснение, оно касается используемой Ролзом идеи общественного договора. Выше, мы уже рассматривали эту идею в главе, посвященной истокам либерализма в части касающейся либеральной трактовки взаимоотношения государства и народа. Ролз использует эту идею в качестве своего рода фильтра, позволяющего выделить те принципы справедливости, которые были бы добровольно и единогласно приняты людьми, в качестве основополагающих при построении справедливого общественного устройства. Насколько и при каких условиях ссылка на общественный договор была бы убедительной и приемлемой в качестве основания принципов справедливости? Вопрос не праздный, потому что аргументы, на основе общественного договора обычно считаются слабыми. Причина заключается в том, что эта красивая идея едва ли когда-либо могла быть реализована на практике. Да, ей пользовались и Гоббс, и Локк, и Руссо, и Кант, и многие другие, но всех их критиковали за одно и то же, указывая на то, что никогда не существовало ни такого естественного состояния, ни такого договора.
   Все дело в неправдоподобности допущений, требуемых этой идеей. Согласно этим допущениям мы должны вообразить некое естественное состояние, предшествующее политической власти. В этом состоянии каждый человек предоставлен самому себе в том смысле, что не существует высшего органа, полномочного требовать повиновения людей и обязанного защищать их интересы и имущество. И вот спрашивается, на какой договор согласились бы люди в естественном состоянии, чтобы установить политическую власть, имеющую указанные полномочия и обязательства. Если нам известны условия договора, то нам понятно, что обязано делать правительство и чему обязаны подчиняться граждане. А вот эти то условия нам и неизвестны. "Поэтому граждане и правительство не связаны никаким договором. Договор накладывает обязательства, только если на него действительно получено согласие. Можно, однако, утверждать, что тот договор, который люди подписали бы, будь они в некотором естественном состоянии, также есть некоторое соглашение, а именно - гипотетический договор. Но как говорит Р. Дворкин, "гипотетическое соглашение - это не слабая форма действительного договора, это вообще не договор". Когда утверждают, что мы связаны договором, который мы заключили бы будь мы в естественном состоянии, то здесь предполагается, "что раз человек дал бы согласие на определенные принципы, если бы его об этом спросили, то вполне справедливо применить к нему эти принципы позже, при других обстоятельствах, когда он уже не дает на них согласия. Но это и есть плохой аргумент. Вот как его комментирует Р. Дворкин: "Допустим, я не знал реальной стоимости своей картины в понедельник, и если бы вы предложили мне за нее 100 долларов, то я бы принял это предложение. Но во вторник я обнаружил, что моя картина представляет большую ценность. Вы не можете утверждать, что было бы честно заставить меня через суд продать вам эту картину в среду за 100 долларов. Возможно, это большая удача для меня, что вы не попросили меня продать вам картину в понедельник, но это не оправдывает принуждения, совершаемого в отношении меня в среду" [45, с. 149].
   Дворкин предлагает другой способ истолкования аргументов, опирающихся на идею общественного договора и эта точка зрения является общепринятой. Вот как она звучит в изложении У. Кимлика: "Прежде всего мы должны воспринимать договор не как гарантию согласия, явно выраженного или гипотетического, а как прием, позволяющий просеивать следствия определенных моральных отношений. Мы используем идею естественного состояния не для объяснения исторического происхождения общества или для установления исторических обязательств правительства и индивидов, а для моделирования идеи равенства индивидов в моральном отношении"
[45, с. 150].
   Идея морального равенства предполагает, что никто из нас от природы не подчинен воле другого человека, никто не приходит в этот мир, будучи собственностью или подданным другого. Все мы рождаемся свободными и равными. Однако, на протяжении большей части человеческой истории многим классам было отказано в этом равенстве, например, в феодальном обществе крестьяне считались от природы подчиненными аристократам. Историческая миссия таких классиков либерализма, как Локк, состояла в том, чтобы заставить отказаться от этой предпосылки феодализма. И способ, каким они разъясняли, почему люди от рождения не подчинены другим, состоял в указании некоторого естественного состояния, в котором люди равны по своему статусу. Как говорил Руссо, "человек рождается свободным, но везде он в цепях". Идея естественного состояния представляет, таким образом, не антропологическое утверждение о досоциальном существовании людей, а требование отсутствия природной подчиненности одних людей другим.
   Кратко и очень полно классическую позицию в современном понимании излагает У. Кимлика: "Однако классики либерализма не были анархистами, отвергающими любое правительство. Согласно анархистам, никакая власть над людьми не имеет законной силы и никогда нельзя на законном основании заставлять людей подчиняться этой власти. Поскольку классики либерализма не были анархистами, [и вот самое важное - В.А.] наиболее настоятельной проблемой для них было объяснить, почему люди, рожденные свободными и равными, могут согласиться на то, чтобы ими управляли. В целом их ответ сводится к следующему: из-за неопределенностей и дефицитов социальной жизни индивиды, не отказываясь от своего равенства в моральном отношении, согласились бы на передачу определенных полномочий государству при условии, что государство, располагая их доверием, использовало бы эти полномочия для защиты индивидов от неопределенностей и для распределения дефицитов. Если же правительство не оправдывает оказываемого ему доверия и злоупотребляет своей властью, то граждане не обязаны больше подчиняться и, по существу, имеют право на восстание. Наличие у некоторых людей власти, позволяющей им управлять другими, совместимо с уважением равенства людей в моральном отношении, поскольку правители удерживают свою власть благодаря доверию, которое им оказывают, чтобы они могли защитить и содействовать интересам подданных" [45, с. 151].
   Именно такая теория лежит в основе рассуждений Ролза. Сформулированная им цель - "предложить концепцию справедливости, обобщающую и поднимающую на более высокий уровень абстракции известную теорию общественного договора, представленную, скажем, в трудах Локка, Руссо и Канта" [45, с. 11]. Цель договора - определить принципы справедливости в позиции равенства. У Ролза "исходная позиция равенства соответствует естественному состоянию в традиционной теории общественного договора. В исходной позиции, безусловно, не следует видеть некую историческую реалию, а, тем более, - первобытное состояние культуры. Это - чисто гипотетическая ситуация, конструируется для выведения определенной концепции справедливости" [45, с. 12].
   Хотя исходная позиция Ролза "соответствует" естественному состоянию, она также и отличается от него, так как, по мнению Ролза, естественное состояние в обычном понимании фактически не является "исходной позицией равенства". Именно в этом пункте его аргумент на основе общественного договора соединяется с интуитивным аргументом. Естественное состояние в его обычном описании несправедливо, так как одни люди имеют больше шансов остаться в выигрыше, чем другие: у них лучше природные способности, изначально больше ресурсов и просто больше физической силы. Как говорит У. Кимлика: " Они смогут дольше продержаться в ожидании лучшей сделки, в то время как менее сильные и менее талантливые вынуждены будут пойти на уступки. Природные случайности влияют на каждого, но некоторые люди умеют лучше ими воспользоваться, и поэтому они не согласятся на общественный договор, если он не закрепит их природных преимуществ. Как мы видели, с точки зрения Ролза это несправедливо. Поскольку природные преимущества нельзя считать заслуженными, они не должны ставить в привилегированное или неблагоприятное положение людей, когда они выбирают принципы справедливости.
   Поэтому нужен прием, "просеивающий" следствия равенства людей в моральном отношении, прием, который помешал бы людям воспользоваться своими случайными преимуществами при выборе принципов справедливости. Именно поэтому Ролз разрабатывает иную, очень своеобразную, конструкцию, известную как "исходная позиция". В этом измененном первоначальном состоянии люди находятся под "покровом неведения". Под этим подразумевается то, что "никто не знает ни своего места в обществе, ни своей классовой принадлежности, ни своей доли распределяемых природных благ и возможностей, ни своих умственных или физических способностей и т.п. Вот при таких условиях, которые Ролз называет "покровом неведения" выбираются принципы справедливости. Этот покров гарантирует, что при выборе принципов никто не окажется ни в более выгодном, ни, наоборот, неблагоприятном положении в силу случайных природных или социальных обстоятельств. Поскольку все находятся в одинаковом положении, и ни у кого нет возможности предложить принципы, которые способствовали бы улучшению его собственной позиции, принципы справедливости оказываются результатом честного соглашения или сделки" [45, с. 12]. И, добавим, великолепно работают в практических ситуациях, как, например, в описанном
Н. Н. Златовратским, разделе покоса российскими общинниками.
   Многие критики, как пишет У. Кимлика, восприняли это дистанционирование людей от знания ими своего социального происхождения и своих индивидуальных желаний, как проявление странной теории человеческой личности. Что останется от нашего Я, если мы исключим все это знание? Представить себя под таким покровом неведения еще труднее, чем представить себя в традиционном естественном состоянии, где вымышленные люди хотя бы сохраняют относительную целостность души и тела.
   Однако покров неведения не выражает никакой теории человеческой личности. Он служит интуитивно понятным условием честности в том же смысле, в каком мы, в целях честного раздела пирога заботимся о том, чтобы человек разрезающий пирог, не знал, какой кусок ему достанется. Аналогичным образом покров неведения нужен для того, чтобы те, кто в силу своего положения, мог бы повлиять на процесс выбора в свою пользу, не могли бы этого сделать. Поэтому, утверждает Ролз, "никого не должно сбивать с толку немного необычные условия, характерные для исходной позиции. Идея здесь проста: нужно сделать более очевидными разумные ограничения, налагаемые на аргументы в пользу принципов справедливости и, стало быть, на сами эти принципы. Так, представляется разумным и для всех приемлемым, чтобы при выборе принципов никто не находился в выгодном или невыгодном положении из-за природной случайности или социальных обстоятельств. Видимо все согласятся также с тем, что должна исключаться возможность для людей подгонять принципы под свои собственные условия... Таким образом, мы вполне естественно приходим к идее покрова неведения" [45, с.18].
   Исходная позиция предназначена "обеспечить равенство людей как субъектов морали" и поэтому с получаемыми в результате принципами справедливости "согласились бы люди из которых никто не находится в более выгодном положении в силу природных или социальных случайностей". Исходную позицию следует считать "моделью объяснения", "раскрывающей смысл" наших понятий честности и "помогающей выявить их следствия" [45, с. 21]. Устраняя источники эгоистической заинтересованности и выдвигая требование всеобщего согласия, Ролз надеется найти решение, приемлемое для каждого в позиции равенства, то есть решение, уважающее право каждого человека на то, чтобы к нему относились как к свободному и равноправному существу. При таком подходе неуместно указывать на то, что договор не согласуется с реальной историей, что, с психологической точки зрения, покров неведения невозможен, или что исходная позиция нереалистична в каком-нибудь еще смысле. Вопрос не в том, могла ли когда-либо иметь место исходная позиция; вопрос в том, можно ли считать честными принципы, которые должны быть выбраны, учитывая характер процесса выбора.
   Как же происходит выбор принципов справедливости? Основная идея такова: хотя мы не знаем, какое положение займем в обществе и к каким целям будем стремиться, тем не менее определенные вещи в любом случае будут нам желательны и будут необходимы для того, чтобы мы смогли вести достойный образ жизни. Несмотря на различия в жизненных планах разных людей, все они имеют одну общую черту: все они предполагают, что человек ведет некоторый образ жизни. По словам Дж. Уолдрона, "есть нечто такое, что можно назвать следованием представлению о достойной жизни, и что, можно считать, свойственно всем людям, даже имеющим самые несходные убеждения... Хотя люди не разделяют идеалов друг друга, они, по крайней мере, могут путем абстрагирования от своего опыта понять, что значит следовать идеалу достойной жизни" [72, с. 145]. Все мы следуем какому-нибудь идеалу достойной жизни, а для его претворения в жизнь, независимо от его конкретного содержания, нам нужны определенные вещи. В теории Ролза эти вещи получили название "первичных благ". Существует два вида первичных благ:
   1. Социальные первичные блага, т.е. блага, которые распределяются социальными институтами; к ним относятся доход и благосостояние, возможности самореализации и полномочия, права и свободы;
   2. Природные первичные блага, т.е. такие блага, как здоровье, умственные способности, энергичность, воображение и данные от природы способности; социальные институты оказывают влияние на эти блага, но непосредственно их не распределяют.
   При выборе принципов справедливости под покровом неведения люди стремятся обеспечить себе наилучший возможный доступ к первичным благам, распределяемым социальными институтами (т.е. к социальным первичным благом). Это не означает, что в основе нашего чувства справедливости лежит эгоизм. Поскольку никто не знает, какое положение займет, выбор наилучшего для себя будет иметь те же последствия, что и выбор наилучшего для всех, понимаемого с непредвзятой точки зрения. Решая под покровом неведения, какие принципы будут способствовать моему благу, я должен поставить себя на место каждого члена общества и посмотреть, что способствует его благу, поскольку в конечном счете я могу оказаться на месте любого из этих людей. Таким образом, в сочетании с покровом неведения допущение о рациональном эгоизме "достигает той же цели, что и благожелательность" [72, с. 145], поскольку я должен отождествить себя с каждым человеком в обществе и принять во внимание его благо, как если бы оно было моим собственным. Таким образом, в соглашениях, которые достигаются в исходной позиции, всем людям уделяется равное внимание.
   Итак, стороны в исходной позиции, не ведая, в каком положении они в итоге окажутся, стараются обеспечить всем наилучший возможный доступ к первичным благам, которые позволят им вести достойный образ жизни. Тем не менее, есть немало разных принципов, которые они могли бы выбрать. Например, они могли бы выбрать равномерное распределение социальных первичных благ независимо от положения человека в обществе. По мнению Ролза, это нерационально, ибо определенные виды неравенств, например, те, о которых говорит принцип дифференциации, могут улучшить для каждого из нас возможность получения первичных благ. Или они могли бы выбрать утилитаристский принцип, требующий такого распределения первичных благ социальными институтами, при котором максимизировалась бы общая сумма полезности в обществе. Это может максимизировать и среднюю величину полезности, на которую можно было бы рассчитывать в реальном мире. Но это включает и определенный риск, связанный с тем, что вы можете оказаться в числе тех, от кого потребуются многократные жертвы ради блага других. Что же тогда считать рациональным выбором? Согласно Ролзу, рациональным выбором является стратегия "максимин" (maximin), т.е. стратегия, при которой вы максимизируете ту долю, которую вы бы получили, окажись вы в наименее обеспеченном положении. Как замечает Ролз, это все равно что исходить из допущения, что ваш злейший враг будет решать, какое место вы займете в обществе. В итоге вы выберете ту схему распределения, которая максимизирует минимальную возможную долю.
   Вот как иллюстрирует эту ситуацию У. Кимлика: "Представим, например, что в мире, состоящем из трех человек, возможны следующие схемы распределения:
      -- 10 : 8 : 1
      -- 7 : 6 : 2
      -- 5 : 4 : 4
   Стратегия Ролза предписывает выбрать схему (3). Если вы не знаете, какова вероятность того, что вы окажетесь в наилучшей или наихудшей позиции, рациональным выбором, согласно Ролзу, будет третья схема распределения, поскольку даже если вы окажетесь в наихудшем положении, она предоставит вам больше, чем вы бы получили, окажись вы на самом низком уровне при других схемах распределения.
   Заметьте, что вам следует выбрать третью схему, хотя первые две схемы имеют более высокую среднюю величину полезности. Недостаток этих двух схем состоит в том, что они не исключают тот шанс, пусть неопределенный, что ваша жизнь будет совершенно неудовлетворительной. А поскольку каждый из нас имеет только одну единственную жизнь, было бы нерационально допускать подобную возможность. Поэтому, заключает Ролз, люди в исходной позиции выберут принцип дифференциации. А этот вывод очень удачно совпадает с тем, что говорит нам первый интуитивный аргумент. Люди, использующие честную процедуру принятия решений для выбора принципов справедливости, приходят к тем же самым принципам, которые вытекают из наших интуитивных представлений" [45, с. 157]. То есть, в сущности, каждый из нас, находясь в исходной позиции под покровом неведения выберет такие принципы, чтобы даже в самых неблагоприятных условиях любой из нас мог вести достойный образ жизни. Это центральная идея, апофеоз либерального понимания справедливости.
   Выше мы уже отмечали, что условием экономической свободы для всех является достойная оплата труда. Достойная, то есть позволяющая вести достойный образ жизни. Она должна быть достаточной, чтобы обеспечить полноценное питание в соответствии с физиологическими нормами, достойное жилье, возможность отдыха, воспитывать и дать образование детям. И это не беспочвенные фантазии, - это достигнуто в цивилизованных странах, это было обеспечено на более скромном уровне в СССР. Последнее обстоятельство было вызвано исключительно неадекватным восприятием действительности советскими властями, главным образом их верхним слоем. Хотя, нынешняя власть не дотягивает и до этого уровня. Там все-таки разговоры о народном благосостоянии должны были иметь на выходе конкретные результаты: доступное жилье для всех, возможность отдыха, получение образования, достаточно калорийное питание; а теперь разговоры о народном благосостоянии порождают только новые разговоры о народном благосостоянии и какие-то национальные проекты с неясными перспективами. Вопиющая несправедливость, воцарившаяся в нашей стране с начала девяностых годов, настолько шокирующая, что даже научное сообщество оказалось пока неспособным переварить весь этот социальный хаос.
   Мы подробно рассмотрели теорию Ролза не потому, что она общепринята (как раз это не так) или дает ответы на все наши проблемы (она далека от этого), а лишь потому, что она очерчивает круг проблем, над которыми работает либеральная теоретическая мысль на Западе, и тем самым иллюстрирует на сколько отбросили нас в "потемки капитализма" наши правители и их экономические советники. И могло ли было быть иначе в стране, которую в силу какой-то фатальной неизбежности на длительные сроки возглавляют то недоучившиеся семинаристы, объявившие себя истинными марксистами, то еще более безграмотные их сверхактивные ученики, объявившие себя продолжателями дела Ленина, то перековавшиеся из сталинистов убогие неофиты рыночной экономики, "назначившие" себя либералами. Как все это далеко от решения серьезных экономических, социальных, политических проблем современного человечества! Наше рассмотрение печальная иллюстрация этого положения.
   Хочется закончить, однако, разговор о либеральном понимании великих либеральных принципов равенства и справедливости не на почве маниловских мечтаний наших великолепно устроившихся на теплых местечках правителей, а на твердой почве разумных рассуждений, честных исследователей, тем более, что рано или поздно, но нам придется решать реально стоящие перед нами проблемы. И в этом плане интересно сравнение либеральной позиции с другими идеями. Вот как ее формулирует У. Кимлика: "Согласно одному распространенному взгляду на панораму политических сил, либералы занимают компромиссную позицию между более правыми либертарианцами, верящими в идеал свободы [в том смысле как мы это описали выше - В.А.], и более левыми марксистами, верящими в идеал равенства [не путать с нашими коммунистами, исповедующими сталинизм]. Предполагается, что это объясняет, почему либералы поддерживают государство всеобщего благосостояния, которое сочетает капиталистические свободы и неравенства с разнообразными уравнительными программами социального обеспечения. Но эта характеристика не точна..., если либералы и допускают некоторые виды порождающих неравенство экономических свобод, то не потому, что верят в свободу как в нечто противоположное равенству. Скорее, они полагают, что эти экономические свободы нужны для реализации их более общей идеи равенства. Один и тот же принцип, гласящий, что люди ответственны за свой выбор, побуждает либералов разрешить свободу рынка и в то же время побуждает их сдерживать рынок тогда, когда он наказывает людей за то, что не связано с их выбором. В основе признания свободы рынка и необходимости его сдерживания лежит одна и та же концепция равенства. Стало быть, либерал выступает в защиту смешанной экономики и государства всеобщего благосостояния не для того, чтобы найти компромисс между противоположными идеалами, а для того, чтобы добиться наиболее полного осуществления на практике самого равенства" [45, с. 180].
   Как мы отмечали выше, теория справедливости Ролза не является общепринятой, в том смысле, что она не решает всех аспектов справедливости. Более того, такая теория, применимая во всех случаях социальных отношений, вообще отсутствует. Подход Ролза к проблеме просто наиболее известен и во многом весьма полезен и не только как шаг в развитии теории. Главным объектом этой теории является распределение доходов. Однако, уделять исключительное внимание перераспределению доходов - значит совершать, как говорит Милль: "...великую ошибку реформаторов и филантропов...- устранять последствия несправедливой власти вместо того, чтобы искоренять саму несправедливость".
   Понимая это, сам Ролз отрицает возможность реализации принципов либерального равенства в государстве всеобщего благосостояния. Он предлагает совершенно иную идею - "демократию владения собственностью" (property-owning democracy). Различие между ними было охарактеризовано им так: "Капитализм государства всеобщего благосостояния (в его общепринятой трактовке) допускает серьезное классовое неравенство при распределении материальных и человеческих ресурсов, однако стремится сгладить различия в рыночных последствиях этого неравенства через перераспределение налогов и программы переводных платежей. Демократия владения собственностью, напротив, имеет целью резкое сокращение неравенства в основном распределении собственности и богатства и обеспечение большего равенства возможностей при формировании и развитии человеческих ресурсов, поэтому в ней с самого начала функционирование рынка порождает меньше неравенств. Таким образом, два альтернативных режима представляют собой две альтернативные стратегии обеспечения справедливости в политической экономии. Капитализм государства всеобщего благосостояния принимает как данное значительное неравенство в исходном распределении собственности и дарований, а затем ex post [задним числом, после] стремится перераспределить доход, демократия владения собственностью ex ante [прежде, изначально] стремится к большему равенству в распределении собственности и дарований и, соответственно, в ней меньший вес имеют последующие меры по перераспределению" [52, с. 274].
   К сожалению, Ролз не дает подробной характеристики этой демократии владения собственностью. Как отметил один из критиков "этот аспект так и не вошел в основное содержание его концепции справедливости" [32, с. 680]. Уил Кимлика добавляет: "Если не считать более чем умеренного предложения ограничивать наследуемые состояния, Ролз не говорит нам ничего о том, как противодействовать несправедливости в нашем обществе, и даже не дает понять, что имеется серьезная несправедливость, которой следует противодействовать. Поэтому понятно, почему большинство критиков считают, что Ролз предложил [по выражению Р. Дворкина] "философскую апологию эгалитарной разновидности государства всеобщего благосостояния" [79, с. 109].
   К проблеме этой несправедливости мы вернемся ниже, а здесь отметим другой аспект. Важно, что западная либеральная мысль не делает из рыночных отношений "священной коровы", в противоположность нашим якобы рыночникам, якобы пуристам, для которых рынок икона, на которую можно только молиться. А рынок это инструмент, - его можно и нужно совершенствовать и использовать по назначению, а не в качестве универсальной отмычки ко всем проблемам. Рынок это банк человеческой инициативы и использовать это его качество можно во благо и во зло. Либералы считают единственно возможным - использовать эту инициативу во благо человека и только во благо, пресекая попытки отдельных лиц и групп использовать рынок во зло. В этом они видят важнейшую регуляторную функцию государства. И вот отношение либерализма к государству будет темой следующего раздела.

Глава IV. ЛИБЕРАЛИЗМ И ГОСУДАРСТВО

  
   Человечество не знает как и когда возникло государство. Самые ранние доступные нам исторические источники уже фиксируют его существование. Однако оно было не всегда, - большую часть времени своего существования человечество обходилось без этого социального института. На протяжении большей части своей истории государство было источником насилия, угнетения и несправедливости для большей части своих подданных и защитником привилегированного меньшинства. Именно это обстоятельство было источником разного рода попыток улучшения и предложений по совершенствованию этого института. Мы не знаем в результате сознательного акта или случайно, благодаря своему универсальному методу проб и ошибок, человечество обзавелось государством, но вот попытки и предложения сознательного улучшения и даже полного переконструирования государства, по-видимому, столь же древни как и само государство. В достаточно полном виде нам известна эта традиция от философов древней Греции до последователей, так называемого, научного коммунизма. На трех из этих попыток мы остановимся ниже, а сейчас отметим их общую ценность: несмотря на все усилия правителей и солидарных с ними служителей религиозных культов обожествить государство, сделать его священным, нерушимым, а мысль о его изменении преступной, все известные нам авторы различных модернизаций государства во все времена не давали умереть мысли, что государство творение человеческого разума, а, следовательно, можно и должно его совершенствовать. Эта мысль то ярко возгоравшаяся во время социальных потрясений, то загнанная в очередной раз в подполье, наконец, обрела права гражданства в светской философии во времена Просвещения и стала краеугольным камнем, основанием либеральной идеи.
   Действительно, либерализм, в центр всех воззрений которого ставится человеческая личность, не мог оставить без внимания самый важный социальный институт. Поскольку с точки зрения либеральной традиции все люди равны, то и государство в либеральном представлении относится к ним совершенно одинаково, проявляя равную заботу о каждом своем гражданине. В теории либерализм превратил государство из источника зла в источник добра и справедливости. Это теперь подробно зафиксировано в конституциях всех цивилизованных стран. Выше мы касались этого обстоятельства в связи с различными аспектами либеральной доктрины. Здесь же отметим один важный исторический факт: появление этих конституций, этих писанных либеральных законов сопровождалось отчаянной борьбой в виде гражданских войн и революций, но еще сложнее, хотя и без видимого кровопролития, оказалось наполнить эти законы реальным содержанием. Процесс растянулся более чем на двести лет и не закончен до сих пор, а может быть он является перманентным и не имеет конца.
   Построение справедливого государства, во всяком случае стремление приблизиться максимально к идеалу, создать государство, вся деятельность которого направлена на содействие гражданам в реализации их жизненных планов, государства, которое мы называем социальным, великий подвиг либерализма во имя человека. Рассмотрим основные этапы построения этого государства.
  

4.1. Российское начало - большевистский дебют, сталинский гамбит

  
   Впервые успешный захват власти с целью построения такого государства осуществили большевики в октябре 1917 года. Ценою кровопролитной гражданской войны им удалось удержать власть в своих руках и приступить к строительству такого государства. Начало этого строительства, известное под названием военного коммунизма в социальном плане было совершенно неудачным, правда, этот период совпал полностью с гражданской войной, но даже с учетом этого руководство большевиков во главе с В. И. Лениным поняло в конечном счете, что декретизацией коммунистических принципов государство справедливости не построить, для изобилия мало энтузиазма, нужны знания, развитая экономика, добровольно изливаемая инициатива масс. В 1921 г. на Х съезде партии Лениным была провозглашена Новая экономическая политика - НЭП, - "всерьез и надолго".
   Конечно, все слышали о теории конвергенции. Отцом ее заслуженно считается Джон Кеннет Гэлбрейт, американский экономист, лауреат Нобелевской премии, профессор Гарвардского университета. Страстным пропагандистом этой теории был наш великий соотечественник, академик
А. Д. Сахаров. Ничуть не умаляя заслуги этих замечательных ученых в создании и пропаганде теории конвергенции, в интересах исторической истины, я заявляю, что первым, кто предложил вариант такой теории был В. И. Ленин. Этот вариант и есть Новая Экономическая Политика. Ведь что такое в сущности конвергенция, - это смешанная экономика, позволяющая компенсировать негативные тенденции чисто рыночной экономики плюс политические институты Запада, обеспечивающие защиту прав человека, плюс социальная политика советского типа. Ни ленинский, ни гэлбрейтовский вариант в полном объеме реализовать по разным причинам не удалось. В первом случае, - вождь умер, а начавшаяся среди соратников борьба за власть привела к победе наименее образованной, люмпенориентированной части руководства партии во главе со Сталиным. В результате НЭП был свернут, а на вооружение были взяты силовые методы организации и руководства экономикой, великолепно зарекомендовавшие себя во время Гражданской войны, всегда приводившие к цели, если цену их применения не брать в расчет. Эти методы были просты и понятны как военные команды, не то что рассуждения о каких-то планах кооперации, бережном отношении к середняку и прочим ученым благоглупостям. То ли дело по нашему, по-сталински, - раз, два и в "дамки" - "даешь социализм!" Тем более вождь (новый!) сказал, что его можно построить в одной стране. И начали строить. Всех сомневающихся или подозреваемых в этом - под корень! Вот и весь метод.
   Что из этого получилось мы рассмотрим чуть ниже, а сейчас несколько слов относительно судьбы второго варианта - варианта Гэлбрейта. Он тоже не состоялся, по той причине, что рухнул Советский Союз, его практика была объявлена порочной во всех аспектах новоявленными экспертами - во главе с господином Ельциным, а единственные социальные функции (всего две!), милостиво оставленные за государством сводились к обслуживанию пошедшей за Ельциным номенклатуры и ликвидации социальных достижений предыдущего строя. Лозунгом этого времени, новая опричнина объявила: "Государство не собес!" и послала народ, на шее которого она расположилась, "подальше", предварительно отняв у него сбережения и принадлежащую ему собственность. Так что добавлять в конвергенцию с нашей стороны было уже нечего, - со знаменитой советской социальной системой было разом покончено, а заодно закончились и разговоры о предполагавшейся конвергенции.
   Запад удовлетворился созданным к тому времени социальным государством названным государством всеобщего благосостояния, а мы (то есть наши правители) ограничились констатацией в конституции, что наше государство социальное, и во все тяжкие пустились создавать себе такие привилегии и такие условия жизни, какие и приснится не могли советской номенклатуре. Прервемся, однако, чтобы сделать два важных замечания. Первое касается вот чего, - этот раздел назван нами "Либерализм и государство", а речь ведем о Советской России, что кажется совсем не логичным. Но дело в том, что российский эксперимент начали социал-демократы большевики, и, что важно в данном контексте, - марксисты. А марксизм, по мнению очень многих либералов, - это одна из ветвей либерализма. Бертран Рассел так прямо и пишет об этом: "Имеется и еще одна философия, которая в основном представляет собой ответвление либерализма, а именно философия Маркса"
[32, с. 680]. Или вот Джереми Уолдрон: "По сути, можно утверждать, что в случае социализма мы имеем дело с новой семьей, отколовшейся от старого либерального рода, и поэтому следует ожидать, что в ряде случаев мы найдем у "социалистической" теории черты, довольно сильно напоминающие черты отвергнутых ею либеральных родственников" [79, с. 109]. Более того, цели обеих идеологий и либеральной и социалистической совпадают. И та, и другая ставят во главу угла создание условий, обеспечивающих свободное развитие человеческой личности. Но методы, пути достижения этой цели у них совершенно разные. Именно поэтому и в теоретическом плане и в практическом важно проследить технологию построения социального государства сторонниками той и другой идеологии.
   Второе замечание заключается в следующем. Хотя марксистам-ленинцам не удалось завершить начатую Октябрьской революцией работу, она, как ни странно это звучит, была продолжена сталинистами, политические методы которых в корне отличались как от либеральных, так и от тех, которые практиковались марксистами-ленинцами. И что особенно важно, сталинистам в конечном счете удалось построить действительно социальное государство, отличное в существенных чертах от либерального идеала, однако с завидным потенциалом решенных социальных проблем. Западные интеллектуалы либерального и левого толка, не придали принципиального значения смене строительной команды в Советской России, согласившись, в своем большинстве, со Сталиным, в том, что он продолжает линию Ленина. Гигантские преобразования происходившие в СССР были столь масштабны, что их результаты оказали решающее влияние на все социальные преобразования происходившие в ХХ столетии, в том числе и на те, что привели к появлению социального государства западного типа - государства всеобщего благосостояния. Ясное дело, что мы не могли обойти столь решающий фактор при рассмотрении либерального понимания государства, которое сформировалось под влиянием советского опыта. Вот почему анализ этого вопроса мы начали с краткого обзора политических событий в России и, более того, подробно рассмотрим российские результаты ниже. А сейчас перенесемся в западное полушарие в Соединенные штаты Америки, - там начинаются события, коренным образом изменившие в последующие времена социальный облик нашего мира.
   Окончательная победа сталинизма пришлась на осень-зиму 1929 года, - года пятидесятилетия Сталина, когда вождя объявили единственным и неповторимым светочем прогрессивного человечества. Это эпохальное событие почти день в день (по историческим меркам) совпало с другим эпохальным событием - началом Великой депрессии в Соединенных штатах Америки, тоже не оставившим без великих последствий мировое сообщество. И вот из этого последнего события с течением времени родилось первое в мире либеральное социальное государство - государство всеобщего благосостояния, а повивальной бабкой его была Октябрьская революция. Посмотрим как это было.

4.2. Новый свет - родина социального государства

  
   В середине октября 1929 года резко упал курс акций на нью-йоркской бирже. В "черный четверг" 24 октября было продано за день 12,9 миллиона акций, крах был отсрочен на несколько дней срочно созданным пулом крупнейших финансистов во главе с Морганом, но во вторник 29 октября, на бирже было продано 16 миллионов акций. За месяц стоимость акций уменьшилась почти на 16 миллиардов долларов, что повлекло разорение многих тысяч мелких и средних вкладчиков, втянутых в биржевые спекуляции. Как обычно никто не был готов к худшему, - все считали, что это временный спад, вызванный безрассудными спекуляциями биржевиков. Такое случалось и раньше.
   Год назад в 1928 г. во время избирательной компании кандидат республиканцев Герберт Гувер ссылался на беспрецедентное процветание в минувшие годы и обещал каждому американцу цыпленка в супе каждый день, а в гараже - пару автомобилей. С помощью бога и на путях традиционной политики республиканцев (полное торжество принципа "laissez faire" в экономике) Гувер обещал "скоро изгнать бедность из страны". Поэтому поначалу общее отношение к происходящим событиям было довольно спокойным. В ответ на призыв Г. Гувера в конце ноября к губернаторам расширить общественные работы, губернатор штата Нью-Йорк Франклин Делано Рузвельт, будущий президент и автор "Нового курса", например, сообщил что в штате Нью-Йорк осуществляется программа строительства больниц и тюрем, "размеры ее ограничиваются только возможными поступлениями без увеличения налогов". И все. Между тем кризис нарастал, по всей стране закрывались предприятия, росло число безработных. Зимой 1929-1930 года наступил второй год "ликвидации бедности" - в стране свыше 4 миллионов оказались без работы. В то время в США не было никакого социального законодательства. Безработный мог рассчитывать только на себя.
   Белый дом оценивал падение занятости к весне 1930 года в 9%, уточненные данные дали 15%. Холодной зимой 1930-1931 года положение становилось отчаянным: безработных до десяти миллионов, а за каждым - семья. Десятки миллионов обездоленных людей. Во множестве появились бездомные, они ночевали на скамейках скверов, укрываясь кипами старых газет, они называли их "одеялами Гувера", они носили за плечами котомки - "сумки Гувера" и ходили с вывернутыми карманами - "флагами Гувера".
   В этих условиях Франклин Рузвельт отдал властям штата указание всеми мерами способствовать повышению занятости, упорядочить помощь, а также создал первую в США комиссию с целью изучения методов ликвидации сезонных колебаний в занятости. Он публично выступил за введение пособий по безработице. "Это было очень скромно. Но губернатор Рузвельт действовал, в то время как подавляющее большинство лидеров пребывало в прострации. Штат Нью-Йорк постепенно становился примером для страны" [80, с. 71]. В 1931 г. Ф. Рузвельт предложил создать временную чрезвычайную администрацию помощи в штате Нью-Йорк, ассигновав на нее 20 миллионов долларов. Средства изыскивались повышением на 50% подоходного налога в штате. Так возникла TERA (Temporary Emergency Relief Administration).
   Название TERA замелькало по страницам газет США. Скоро почти 10% населения штата Нью-Йорк получали от нее помощь. Конечно, она была небольшой - в среднем 23 доллара на семью в месяц, но эти деньги спасали людей от голодной смерти. И все познается в сравнении - благотворительные организации в других штатах выделяли на семью 2-3 доллара в месяц. Ньюйоркцы могли считать себя богачами среди нищих. В последующие шесть лет TERA оказала помощь 5 миллионам жителей штата, истратив 1155 миллионов долларов.
   По всей стране стали возникать организации - "Друзья Рузвельта". Их члены страстно пропагандировали деяния губернатора штата Нью-Йорк, требуя выбрать его президентом.
   Политическая погода в США в это время определялась не закулисными интригами политиков, а настроением масс, левевших с каждым месяцем кризиса. "Миллионы стояли перед не проблемной, а совершенно реальной угрозой голодной смерти, в то время как по всей стране бездействовали заводы и фабрики, а фермеры задыхались от кризиса перепроизводства. В период с 1929 г. по 1932 г. ВНП (валовой национальный продукт) упал с 103 миллиардов долларов до 58 миллиардов долларов. Доход на душу населения снизился с 847 до 465 долларов. На протяжении трех лет с начала кризиса еженедельно в среднем сто тысяч трудящихся теряли свои рабочие места. В стране быстро росло движение безработных, а их тогда насчитывалось до 17 миллионов человек - почти половина рабочего класса.
   Национальный совет безработных, созданный в 1930 г., все чаще и чаще выводил на улицы демонстрации, иногда до 500 тысяч человек. Их встречала полиция и войска, в возникавших стычках в 1929-1933 гг. было убито 23 безработных. 7 марта 1932 года была расстреляна из пулемета трехтысячная демонстрация у ворот завода Форда в Дирборне. Похороны были грозными: вышел весь город, люди шли молча, убитые лежали под громадным красным флагом с портретом В.И. Ленина, в людском безмолвии оркестр играл русские революционные марши.
   Летом 1932 г. со всей страны в Вашингтоне собрались 25 тысяч ветеранов первой мировой войны. Они пришли требовать выплаты пособий - их разогнали войска и полиция.
   На Среднем Западе этим же летом со скоростью степного пожара распространилось забастовочное движение фермеров. Они требовали повысить цены на сельхозпродукцию, урезав баснословные прибыли посреднических фирм, выдачи пособий нуждающимся, прекращения продаж имущества разорившихся. Центром борьбы стал кукурузный пояс, прежде всего штат Айова. Фермеры прекратили поставки продовольствия в города, их пикеты возвращали машины, останавливали поезда. Их лозунг был: "Мы должны провести революцию как в России".
   Движение удалось остановить заверениями провести реформы после президентских выборов. Фермеры поверили на слово, но твердо заявили: если их обманут, весной 1933 г. разразится национальная забастовка.
   Буржуазия винила во всем коммунистов. Однако это было не так. Э. Макгреди из руководства АФТ заявил сенатскому комитету весной 1932г.: "В последние шесть месяцев были спорадические волнения в ряде городов, и почти в каждом случае заявлялось, что ими руководят коммунисты. Быть может, коммунисты и были там, однако большая часть участников никогда и не слышала о коммунистах. Они хотели хлеба" [80, с. 112].
   Грозовую атмосферу того времени ощущаешь даже сейчас, читая высказывания тех или иных деятелей. Вот несколько примеров.
   Уильям Ален-Уайт, - прогрессивный публицист, "совесть либералов" писал в 1931 году: "Эффективная помощь властей безработным - единственный способ избежать баррикад и применения силы будущей зимой, что озлобит рабочих Америки и сделают их революционными на целое поколение" [80, с. 120].
   Франклин Д. Рузвельт в письме одному из конгрессменов: "Нет никакого сомнения, что коммунистические идеи наберут силу по всей стране, если мы не сумеем поддержать старые идеалы и первоначальные цели демократии. Я знаю, что вы согласитесь со мной в том, что в США перед нами стоит не только опасность коммунизма, но равная опасность концентрации всей экономической и политической власти в руках тех, кого древние греки называли олигархией" [80, с.1253].
   Вот его великолепное определение роли государства из его послания чрезвычайной сессии легислатуры 28 августа 1931 г.: "Что представляет собой государство. Это должным образом учрежденный орган, представляющий организованное общество человеческих существ, созданное ими для взаимной помощи и благосостояния. "Государство" или "правительство" - это только аппарат, посредством которого достигается такая взаимная помощь и защита... Долг государства по отношению к гражданам является долгом слуги по отношению к своему хозяину...
   Одна из обязанностей государства заключается в заботе о гражданах, оказавшихся жертвой неблагоприятных обстоятельств, лишивших их возможности получить даже самое необходимое для существования без помощи других. Эта обязанность признается в каждой цивилизованной стране.
   Помощь этим несчастным гражданам должна быть представлена правительством не в форме милостыни, а в порядке выполнения общественного долга" [80, с. 126].
   Рекс Тагвел, профессор Колумбийского университета, член "мозгового треста" Ф. Рузвельта, в 1927 г. вместе с несколькими учеными-экономистами посетил СССР. На него произвела громадное впечатление советская плановая экономика: "Россия скорее осуществит цель - необходимое для всех, а не роскошь для немногих, - чем наша собственная конкурентная система. В России мы уже видим будущее, наше настоящее находится в жесточайшем контрасте с ним, американские политики, теоретики и богачи, кажется нарочно сговорились спровоцировать бунт сверхтерпеливого народа. Мы можем приступить к экспериментам, и мы должны пойти на них, пока еще не поздно. В противном случае у нас наверняка разразится революция". Тагвел был либералом, убежденным сторонником капитализма и противником революции, он говорил: "Либералы хотят перестроить станции, не прекращая движения поездов. Радикалы хотят взорвать станции, остановив все движение, пока не будет сооружена новая транспортная система" [80, с. 125].
   Рузвельт пришел к выводу, что университетская элита, при всей своей оторванности от многих практических вопросов несет живительное критическое зерно, которое в союзе с честным политиком неизбежно даст плодотворные всходы. Помимо профессора Р. Тагвела - эксперта по сельскому хозяйству, это были профессор уголовного права и процесса Р. Моли, эксперт по денежному обращению и кредиту профессор А. Брель. Все из Колумбийского университета. "Научных светил не могло не подкупить восхищение их смелыми мыслями, восторг от очерченного нового ракурса, признательность за предложенный оригинальный подход. Эта готовность принять новое постепенно стала основой системы Рузвельта, его оружием" [46, с. 88].
   Между тем кризис стремительно развивался. Нужен был лидер, способный решить проблему теперь уже 17 миллионов безработных, постепенно терявших смысл жизни; судьбу фермеров, чьи продукты обесценились на 60% и владельцев акций, стоимость которых на Уолл-Стрите упала с 87 миллиардов долларов в 1929 г. до 19 миллиардов долларов в 1932 г. Сбережения трудящихся испарились в тысячах исчезнувших банков, трубы заводов не дымили, фермеры уничтожали свою продукцию.
   "Нация энергичных трудоголиков, всегда готовых откликнуться на шутку, безусловно верящих в свое будущее, стала серой, безликой толпой, потерявшей гордость и самоуважение" [46, с. 120].
   Именно в этот момент национального кризиса Рузвельт решает выйти на национальную арену - первый шаг к построению будущего социального государства!
   Суть экономической политики Гувера - три святыни: минимальная инфляция, твердый (привязанный к золотому стандарту) доллар и сбалансированный бюджет. А Рузвельт предлагает поставить в центр забот того американца, который даже не фигурирует в сводках министерства финансов. В марте 1932 г. страна начала повторять слова губернатора Нью-Йорка о том, что: "...никому в стране не должно быть позволено жить ненакормленным, неодетым и лишенным жилья".
   Рузвельт призвал оставить страхи перед дефицитом бюджета: "В такие необычные времена повышенные финансовые расходы оправданы... Там где штаты не могут решить задачу, заботу о стране должно взять на себя федеральное правительство" [46, с. 125]. Рузвельт бросил вызов гуверовской монетарной ортодоксии.
   В июне 1932 г. губернатор штата Северная Каролина М. Гарднер, отнюдь не радикал, писал Рузвельту: "...ни в коем случае не отвергать необходимость изменений, ибо если не признавать, что время созрело для них, тогда на повестку дня встанет яростная социальная и политическая революция. Американский народ против нынешнего порядка вещей. Мы окажемся более чем слепыми, если решим, что народ держится за статус-кво... Если бы я был Рузвельтом, я бы стал еще большим либералом. Я бы шел к массам, ибо они находятся в движении, и если нам суждено спасти страну, то средство для этого - либеральная интерпретация идей, властвующих над умами людей".
   Другие губернаторы шли еще дальше. Т. Билбо (штат Миссисипи):
"Я сам стал розовым". Ф. Олсон (штат Миннесота) сказал некоему вашингтонцу: "Скажите им там, в столице, что Олсон больше не берет в национальную гвардию никого, кто не красный! Миннесота - левый штат".
   Франклин Делано Рузвельт выиграл президентские выборы в ноябре 1932 г. Однако, по действовавшим тогда законам вступить в должность мог только в марте 1933 года. К этому времени в стране разразилась неслыханная финансовая катастрофа: американцы, с отчаянием наблюдавшие за банкротством банков - к 1933 году закрылись свыше 5 тысяч банков - бросились в оставшиеся, изымать свои сбережения.
   Вклады составляли 41 миллиард долларов, а денежная наличность
6 миллиардов [46, с. 150].
   К концу февраля 1933 года большинство банков США закрыли свои двери. Наконец закрылись все банки страны. Нигде, даже в Вашингтоне, невозможно получить по чеку. Страна замерла в оцепенении, ожидая действия новой администрации. Многие считали, что единственным выходом является национализация банковской системы.
   На 9 марта 1933 года было назначено первое выступление нового президента на заседании обеих палат Конгресса. Накануне вечером сенаторы Лафоллет и Костиган посетили президента, пытаясь внушить ему, что необходимо национализировать банковскую систему и что если президент решится на это, то получит полную поддержку обеих палат. "Не надо, - ответил Ф. Рузвельт, - банкиры заявили о своей готовности сотрудничать".
   Сенатор Б. Катинг спустя несколько лет комментировал: "Когда я думаю о событиях 9 марта, мое сердце болит. Тогда национализация банков президентом Рузвельтом прошла бы без слова протеста. Президент, не сделав этого, совершил большую ошибку" [46, с. 150]. То, что последовало со стороны администрации было тоже необыкновенно по решительности и действенности. Это была Ниагара законодательных инициатив, это были свои "сто дней" в социально-экономической сфере, потрясшие не только страну, но и мир. Мы перечислим выборочно лишь несколько из этих гигантских первых блоков, положенных в фундамент социального государства.
   Конгрессу был предложен "чрезвычайный закон о банках":
   - федеральная резервная система предоставляла займы банкам;
   - министр финансов наделялся полномочиями, позволявшими предотвращать массовое изъятие вкладов;
   - банки будут открыты только тогда, когда их состояние будет признано "здоровым";
   - экспорт золота запрещался.
   По закону лица, прячущие деньги к кубышку наказывались тюрьмой; а как быть с теми, кто успел изъять свои вклады? Было объявлено, что имена тех кто взял золото в банках после 1 февраля пропечатают в газетах. Подействовало! Они понесли деньги обратно. Решительный закон успокоил страну.
   Затем последовало распоряжение президента, отменявшее свободное хождение золотой валюты. Под страхом теремного заключения на 10 лет и штрафа в 100 тысяч долларов было предложено обменять золото на бумажные банкноты.
   Инвестиционные и коммерческие банки разъединялись, что положило конец наглым спекуляциям типа практиковавшихся в 20 годах, когда банки пускали в рискованные предприятия доверенные им деньги.
   Была создана федеральная корпорация, страховавшая вклады в банках до пяти тысяч долларов. Предполагалось, что это даст возможность навсегда избегнуть острой паники, подобной возникшей в конце февраля 1933 года.
   10 марта 1933 года президент рекомендовал резкое снижение заработной платы федеральным служащим, членам конгресса. На этом предполагалось сэкономить четыреста пятьдесят миллионов долларов.
   13 марта 1933 года в обстановке всеобщего ликования законодателей и мужской половины страны в США к концу года было разрешено употребление спиртных напитков, а одновременно введен порядочный налог на их продажу.
   Пожалуй, наиболее личной из всех реформ "Нового курса" (кстати, это название реформам Ф. Рузвельта дала газета "Нью-Йорк таймс") было учреждение Гражданского корпуса сохранения ресурсов - ССС (Civil Conservation Corps). 21 марта 1933 года президент предложил конгрессу направить безработных городских юношей на работу в лесные район. Тем самым, считал президент, удастся улучшить естественные ресурсы страны, укрепить здоровье молодежи, а главное, о чем он, естественно, умалчивал, убрать из городов горючий материал.
   Уже в начале лета были созданы лагеря на 250 тысяч молодых людей в возрасте от 18 до 25 лет из семей, получающих помощь, а также из семей безработных ветеранов. Там они имели бесплатное питание, кров, зеленую униформу, доллар в день и еще 25 долларов в месяц отсылалось их семьям. Работы проводились под наблюдением инженерно-технического персонала, во всем остальном юноши подчинялись офицерам, мобилизованным из резерва вооруженных сил. Общее руководство было поручено будущим военным знаменитостям генералу Маккартуру и полковнику Джорджу Маршалу. В лагерях вводилась почти воинская дисциплина, включая строевые занятия. ССС дал допризывную подготовку миллионам юношей.
   ССС превзошел ожидания Рузвельта и оказался очень популярным. К 1935 году лагеря были расширены вдвое - до 500 тысяч человек, а всего до второй мировой войны, когда Гражданский корпус сохранения ресурсов был распущен, в них побывало около 3 миллионов человек. Корпус проделал основательную работу. Его главной задачей было проведение лесонасаждений, сохранение культурного слоя почвы, строительство национальных заповедников, чистка лесов, проведение мелиоративных работ, рытье прудов, строительство мостов, дорог и многое другое. Ф. Рузвельт в середине тридцатых годов предложил лесозащитную полосу по 100 меридиану от границы Канады до города Абилены, штат Техас. Консерваторы протестовали, указывая, в частности, что если бог не захотел выращивать деревья на великих равнинах, то и "Новый курс" окажется бессильным. ССС доказал обратное, высадив свыше двухсот миллионов деревьев.
   Весной 1933 года пробудилось с новой силой движение фермеров. На 12 мая была назначена обещанная перед президентскими выборами всеобщая забастовка. М. Рено, - глава фермерской стачечной ассоциации: "...наши беды вызваны не перепроизводством, а недопотреблением, что является результатом монополизации и махинаций посредников". Рузвельт предложил конгрессу в целях восстановления покупательной способности фермеров и поддержания цен на сельскохозяйственные продукты провести сокращение посевных площадей, гарантировать выплату процентов с фермерской задолженности на сумму свыше двух миллиардов долларов. Реакция на эти инициативы: конгрессмен Ф. Бриттен: "Законопроект, находящийся на рассмотрении конгресса, является более большевистским, чем любой закон, существующий в Советской России. Другой конгрессмен, Дж. Мартин: "Мы находимся на дороге в Москву".
   Слова-словами, а страх перед социальными переменами в Советской России, страх угрозы фермерского бунта заставил конгресс за день до начала забастовки принять беспрецедентный закон о регулировании сельского хозяйства - ААА (Agriculture Adjustment Act). В его первой части подробно излагались меры по сокращению посевных площадей и поголовья скота в интересах восстановления цен. Во второй части предусматривались меры по рефинансированию государством фермерской задолженности, и в третьей объявлялось, что доллар больше не привязан к золоту.
   Президент Рузвельт встал на путь инфляции. Он четко разграничил цели и средства, к последним он отнес инфляцию.
   Созданная фермерская кредитная ассоциация уже до конца года открыла фермерам кредиты на сто миллионов долларов. Прекратились продажи ферм с аукционов, закладные продлевались. Банкиры негодовали: вторжение правительства привело к тому, что вместо 16% и больше с суммы займа, они могли получать не более 5%. На нашу бы банковскую систему такие напасти!
   Чуть позже создается знаменитое Управление долины реки Теннеси - TVA (Tennessee Valley Authority), в котором воплотились мечты Рузвельта - строителя о лучшей Америке. TVA было предметом его особой гордости до самой смерти. Гордиться было чем, - TVA было высокоэффективным государственным предприятием, давшим потрясающие результаты.
   Бассейн реки Теннеси охватывает семь южных штатов страны. В первой половине XIX столетия это были земли процветающего хлопководства. Беспощадная эксплуатация земли истощила почвы, хищническая вырубка лесов после гражданской войны усилила начавшуюся эрозию. Грязевые потоки, вызывавшиеся частыми дождями, стали бичом земледельцев. В начале ХХ века долина реки Теннеси являла пример того, к чему приводит бездушное расточительство естественных ресурсов.
   10 апреля Ф. Рузвельт направил конгрессу специальное послание, предлагая создать в бассейне реки Теннеси "правительственную корпорацию, обладающую гибкостью и инициативой частного предприятия". Частный капитал, владевший пятью электростанциями, построенными на Теннеси и диктовавший грабительские тарифы на электроэнергию, был против: У. Уилки: "...пусть правительство, если желает, производит электроэнергию на Теннеси, но передачу и отпуск ее должны производить частные компании". Конгрессмен Дж. Мартин: " TVA точно строится по образцу и подобию советских планов". Ему вторит Ч. Итон: "Этот закон и аналогичные ему являются попыткой внедрить в американскую систему русские идеи".
   Деятельность TVA затронула в той или иной степени территорию площадью 640 тысяч квадратных миль. Она преобразила лицо этого еще недавно забытого района. К пяти плотинам на Теннеси было добавлено еще
двадцать - река стала судоходной. Значительно улучшилось земледелие, была остановлена эрозия почвы, поднялись молодые леса. Показателем успеха был резкий рост доходов населения бассейна Теннеси. Соревнование между TVA и частными компаниями кончилось их поражением, - все пять частных станций были проданы государству. "Без TVA, еще одного озарения ста дней две атомные бомбы завершившие Вторую мировую войну, никогда не могли быть созданы" [46, с. 150].
   В ответ на обвинение, что TVA, - это социализм, Ф.Д. Рузвельт говорил: "Называйте TVA хоть рыбой, хоть мясом, но оно удивительно вкусно для жителей долины Теннеси" [46, с. 151].
   TVA стал символом незашоренности Ф. Рузвельта, отказавшегося видеть "призрак коммунизма" в государственном владении гидроэлектростанциями. И, помимо всего, показал всем, какими должны быть честные электротарифы.
   В апреле же подписан Акт о кредитах владельцам домов. Рузвельт спас тысячи разоренных домовладельцев, предоставив два миллиарда долларов для оплаты закладных под низкий процент. Четверть заложенных домов оказалась спасенной от немедленной распродажи.
   Необходимо было что-то делать с промышленностью. Мнения здесь были настолько полярными, что Рузвельт 10 мая 1933 года собрал представителей борющихся групп, представляющих непримиримые стороны, в Белом доме. "Когда первые два часа не выявили компромиссного подхода, Рузвельт приказал своему помощнику генералу Хью Джонсону запереть их в отдельную комнату и не выпускать вплоть до достижения взаимоприемлемого решения" [46, с. 160]. Именно из этой идейной битвы возник знаменитый закон о восстановлении национальной промышленности NIRA (National Industrial Recovery Act) - самое грандиозное мероприятие "Нового курса".
   В первой части закона предлагалось во всех отраслях промышленности ввести "кодексы честной конкуренции", то есть обязательные правила относительно производства, применения равных технологических процессов, техники безопасности и т.д. Кодексы запрещали детский труд, устанавливали минимальную заработную плату и максимальную рабочую неделю. Каждый кодекс подлежал утверждению президентом. В разделе 7А провозглашалось право рабочих на коллективный договор и организацию профсоюзов.
   Вторая часть закона - "Общественные работы и строительные объекты" - предусматривала ассигнование невероятной по тем временам суммы - три миллиарда триста миллионов долларов на государственные работы -
от постройки военных кораблей до расчистки трущоб и ремонта дорог. Предполагалось, что в результате повысится занятость, и взлетят вверх индексы экономической жизни. Что и произошло на самом деле.
   К середине лета 1933 года под флагами NIRA работало девять миллионов рабочих, а кодексы NIRA подписал миллион предпринимателей. Президент приказал государственным учреждениям иметь дело только с фирмами, подписавшими статут NIRA. Когда Генри Форд отказался подписать статут, - "Линкольны" Форда были поменяны на "Кадиллаки" более покладистой "Дженерал Моторс".
   Индекс деловой активности поднялся с 52,3 пункта в марте до 87 пунктов в июне - рекорд за последние годы. Задымили трубы заводов, трудилась прежде безработная молодежь, фермеры уже не жгли свой урожай. Депрессия еще не кончилась, но парализующий страх начал уступать место почти веселой решимости.
   Рузвельт энергично потребовал создания чрезвычайной администрации помощи - FERA (Federal Emergency Relief Administration), на которую следовало ассигновать 500 миллионов долларов на прямые дотации штатам. Они будут распределять средства среди нуждающихся, но при этом на доллар федеральной дотации штат добавит 3 доллара своих. Реакция консерваторов: сенатор Р. Люс: "Это социализм, хотя я затрудняюсь сказать, не коммунизм ли это". Выступая на съезде Торговой палаты (май 1933 г.), Рузвельт поставил цель: "Не допускать перепроизводства, несправедливой заработной платы и уничтожать неподобающие условия труда".
   21 мая 1933 года Ф. Рузвельт назначил главой только что созданной Администрации гражданских работ - СВА малоизвестного тогда ему
   люди не умирали с голоду". СВА дала работу четырем миллионам человек и осуществила более тридцати тысяч проектов. Люди Гопкинса строили мосты, стадионы, аэропорты. За десять лет СВА создала десятую часть всех новых дорог в Америке, 35% всех новых больниц, 65% зданий городского управления, 70% новых школ. "Не перечислить всего того, что за короткий срок удалось сделать СВА для Америки. Это и тоннель Линкольна под Гудзоном, и мост, соединивший Манхеттен с Лонг-Айлендом, и золотохранилище США в Форт-Ноксе и многое, многое другое. И все это обошлось в двадцать миллиардов долларов, на десять миллиардов меньше, чем помощь Англии по ленд-лизу. Без государственных работ тридцатых годов Америка не смогла бы создать и атомную бомбу в столь сжатые сроки" [46, с. 170].
   До сих пор это административное творчество в социально-экономической жизни страны, творчество с большой буквы, не имеет аналогов в мире по количеству, качеству и результативности законодательных актов и инициатив какое явила администрация Ф.Д. Рузвельта за весну-лето 1933 года.
   "Рузвельт вызвал буквально из небытия острое сострадание к лишенным крова, работы, отодвинутым жизнью, к потерпевшим поражение в яростной схватке за выживание. Он дал Америке новую веру в достижимость недостижимого, в спасительность труда, в отчаянное везение тех, кто засучил рукава... Он начал наступление на десятке фронтов сразу, и ошеломленный современник записал: "Это словно первый день творения. Мужество Рузвельта, его неиссякаемая энергия, его оптимизм "вопреки всему" - вот что стало вкладом в национальное возрождение" [46, с. 151]. Подчеркнем, - впервые в истории в центр государственной социально-экономической политики был поставлен человек труда, рядовой гражданин не на словах, а на деле, - содержательных государственных актах.
   Откуда все это у человека, выросшего в очень обеспеченной семье, обучавшегося в элитных учебных заведениях. Вот его объяснение: "Гарвард дал достаточно знаний о беднейших классах, о людях, прилагающих отчаянные усилия ради выживания, я узнал их язык и ход мысли. Это помогло мне, когда я занял первую юридическую должность,.. когда я стал выступать в муниципальных судах".
   Мне думается не малую, если не главную роль сыграла та атмосфера любви, доброжелательности, но и ответственности за свои поступки в которой он рос. Это сделало его сердце открытым людям, отзывчивым к невзгодам людей. В том же направлении формировало его характер общение с дядей и его кумиром Теодором Рузвельтом, знакомство и работа с Вудро Вильсоном, - лидером прогрессистов (американских либералов), взгляды которых полностью воспринял молодой Ф. Рузвельт и руководствовался ими до конца дней. Он сам их сформулировал следующим образом:
   "Решение главных задач в обществе должно взять на себя государство. Над экономикой следует установить контроль в интересах большинства населения. Если частная собственность вступает в противоречие с общим благом, ее следует ограничить: конкуренция показала пределы своей полезности, и сегодня мы должны думать о кооперации. Кооперация если и не разрешит проблему противоречия между трудом и капиталом, то поставит пределы высокомерному всевластию денег, откроет дорогу прогрессивному реформированию". Это было сказано не противником, а убежденным, горячим сторонником свободного предпринимательства за 21 год до его вступления в должность президента Соединенных Штатов Америки. А вот как он характеризовал в своей первой программе состояние этой системы: "Главный тезис данной программы вовсе не в том, что система свободного предпринимательства, ставящая целью получение прибыли, потерпела фиаско в этом поколении, но в том, что ее осуществление еще не началось".
   Энергичные, действенные и, главное, давно ожидаемые, меры привели к тому, что страна обрела надежду. Положение уже не казалось безнадежным, страна действительно увидела "свет в конце туннеля". Результат только начала реформ, профессор Р. Моли, член "Мозгового треста" оценил коротко: "...капитализм был спасен за восемь дней".
   Ведущий журналист эпохи Уолтер Липпман в начале первой избирательной компании открыто усомнился в оправданности рузвельтовских притязаний на президентский пост: "Франклин Рузвельт не крестоносец. Он не народный трибун. Он не враг незаслуженных привилегий. Он приятный человек, который, не имея выдающихся качеств, стремится занять пост президента. Приятный человек с филантропическими импульсами". Теперь по истечению четырех лет он изменил свою негативную точку зрения в отношении Ф. Рузвельта: "В течение одной недели нация, которая потеряла доверие ко всему и ко всем, заново стала верить в правительство и в себя".
   Миллионы американцев едва ли не впервые услышали политика, который проявил заботу о забытом простом человеке, стоящем в основании экономической пирамиды, не ждал решения всего и вся от неведомых и непредсказуемых действующих сил рынка, а призывал взяться за дело немедленно и создавал для этого условия. Такова логика реформ для народа, - их направленность, их реализуемость интуитивно ощущается людьми задолго до их завершения, и это обеспечивает их горячую поддержку. В противовес вымученным, половинчатым, а то и четвертично-восьмиричным реформам нашего правительства, занятого собственным благоустройством и спародически ляпающего, что-то нечленораздельное, под насмешливым взглядом международного сообщества.
   Несмотря на беспрецедентные усилия в социальной области, предпринятые в первый срок, социальное положение еще оставалось сложным: средний доход американца равнялся 1500 долларов в год, бюджет 98% американских семей не превышал 5 тысяч долларов в год. Но ни у Рузвельта, ни у его команды ни на мгновение не возникало сомнений в необходимости идти на второй срок - надо было продолжать успешно начатое дело. И они пошли. Вот платформа демократов при избрании Ф. Рузвельта на второй срок: "Мы считаем самоочевидным следующие истины. Правительства в условиях современной цивилизации имеют твердые обязательства перед своими гражданами, среди которых выделяются следующие:
      -- защита семьи и семейного очага;
      -- создание демократических возможностей для всего народа;
      -- помощь тем, кто попал в беду. Задача правительства - избавить нашу землю от расхитителей, бандитов и злодеев большого богатства".
   А вот фрагмент речи 27 июля 1936 года о согласии с номинацией: "Это естественно и, возможно, в природе человека, что привилегированные принцы новых экономических династий, жаждущие власти, стремятся захватить контроль над правительством. Они создали новый деспотизм, и обернули его в одежды легальных санкций. Служа им, новые наемники стремятся поставить под свой контроль народ, его рабочую силу, собственность народа. В результате обычный американец снова стоит перед теми проблемами, перед которыми стояли борцы за независимость страны. Эти роялисты экономического порядка согласны с тем, что отстаивание политической свободы - дело государства, но экономическое рабство, по их мнению, этого государства не касается. Они согласны, что государство должно защищать право гражданина голосовать, но они отрицают за государством право гарантировать гражданину право на работу и право на жизнь. Но мы считаем, что если гражданин имеет равные права на избирательном участке, он должен иметь равные права и на рынке труда. Эти экономические роялисты жалуются, что мы стремимся сокрушить базовые американские установления. На самом деле они боятся, что мы лишим их власти. Наша приверженность американским установлениям требует от нас изменить этот порядок вещей. Зря они прячутся за нашим национальным флагом и за конституцией. Демократия, а не тирания, свобода, а не подчинение... Враг стоит внутри наших стен. Лучше периодические ошибки правительства, которое живет в духе милосердия, чем постоянное безразличие правительства, замерзшего во льду собственного безразличия... Наше поколение вышло на встречу с собственной судьбой. Я принимаю ваше предложение выдвинуть свою кандидатуру, я записываюсь в армию до окончания нашей войны".
   Обвинение республиканского кандидата Альфреда Лэндона:
   "Рузвельт - кандидат евреев и в душе коммунист, если он останется на второй срок, то начнет террор против своих противников". Кто же эти противники? Рузвельт назвал их выступая 31 октября 1936 г. в Мэдисон-Сквер-Гарден: "Бизнес и финансовые монополии, спекулятивный капитал, безудержные банковские дельцы - организованный отряд капитала".
   В этом же выступлении им дана великолепная характеристика многолетнего правления республиканцев, их традиционной политики тех лет:
"В течение двенадцати лет наша нация управлялась ничего не видящим, ничего не слышащим, ничего не делающим правительством. Нация смотрела на это правительство, а правительство смотрело в сторону. Девять возмутительных лет с золотым тельцом и три года в очередях за хлебом. Девять безумных лет миража и три длинных года отчаяния! И, мои друзья, могущественные силы пытаются сегодня вернуть к власти то правительство, которое считает, что наилучшее правительство, - это то, которое наиболее индифферентно к заботам человечества". Срывающимся голосом он обратился к присутствующим в зале: "Никогда прежде в нашей стране эти силы не были так объединены против одного кандидата, который в данном случае стоит перед вами. Они единодушны в своей ненависти ко мне - и я приветствую их ненависть". Рев толпы прокатился по залу волнами. "В ходе моей первой администрации эти корыстные и тянущиеся к власти силы встретили равный по мощи барьер. Во время моей второй администрации эти силы будут подчинены... Мы будем улучшать условия труда рабочих Америки. Мы будем снабжать дешевым электричеством дома и фермы Америки, мы будем работать ради молодых людей и женщин, ради калек, слепых, матерей, мы дадим гарантии безработным и обеспечим старость пожилым... Мы только начинаем борьбу" [46, с. 185].
   Он победил в 46 штатах из 48, против голосовали лишь крошечные Мэн и Нью-Хемпшир. Более пяти миллионов республиканцев проголосовали за него. За него проголосовал отец Хью Лонга (Хью Лонг - губернатор Луизианы, противник Ф. Рузвельта слева, родился в семье бедняка, за 8 месяцев окончил Тьюленский университет и в 21 год стал адвокатом. В тридцать
пять - губернатор. Вот образец его выступления: "Где школы для ваших детей, на которые вы рассчитывали? Где дороги, на строительство которых у вас забирали в виде налогов деньги? Где больницы для больных и немощных?.. В течение нескольких десятилетий вы ждете всего этого. Дайте мне шанс утереть ваши слезы". Он стал по значимости, известности и влиянию вторым после Ф.Д. Рузвельта человеком США. 8 сентября 1935 года Х. Лонг был смертельно ранен сыном судьи в Луизиане, которого он лишил должности) [46, с. 190].
   Во второй инаугурационной речи Ф. Рузвельт подвел итог первой администрации и поставил задачи на будущее: "Инстинктивно мы поняли, что существует более глубокая необходимость - необходимость найти посредством правительства инструмент решения постоянно возникающих проблем нашей сложной цивилизации. Постоянные попытки найти решения без помощи правительства привели лишь к замешательству. Ибо без этой помощи мы не способны осуществить моральный контроль над наукой, сделать из нее полезного помощника, а не безжалостного хозяина человечества. И мы должны найти способ осуществить практический контроль над слепыми экономическими силами и слепо эгоистичными людьми".
   Конец речи нанесен на стены мемориала Франклина Делано Рузвельта в Вашингтоне:
   "В нашей стране я вижу десятки миллионов граждан - значительную часть общего населения, которые в данный момент лишены большей части того, что мы считаем абсолютно необходимым для жизни.
   Я вижу миллионы семей, пытающихся жить на доходы столь жалкие, что призрак семейной беды стоит перед ними ежедневно.
   Я вижу миллионы тех, чья ежедневная жизнь в городе или на ферме протекает в условиях, недостойных просвещенного общества еще полстолетия тому назад.
   Я вижу миллионы людей, лишенных возможности получить образование, лишенных возможности отдыха и шанса на лучшую долю их детей.
   Я вижу миллионы людей, лишенных возможности купить продукты ферм и заводов, лишенных плодов производительной эффективности других миллионов людей.
   Я вижу, что треть нации имеет плохое жилье, плохо одета и голодна.
   Только осознав это, мы можем исправить зло".
   И вот важнейшее условие построения социального государства: Ф. Рузвельт самым серьезным образом предупредил свою партию, что победы будут возможны лишь при одном непременном условии - если действовать в интересах большинства народа: "Необходимо мужество, чтобы служить интересам нации. Для нашей партии совет, который дает мужество, - это совет мудрости. Если мы не поведем за собой американский народ, это сделают за нас. Ненакормленная, плохо одетая и живущая в непотребных жилищах треть нации нуждается в помощи СЕЙЧАС. Нужно помочь фермерам, не знающим, какая конъюнктура их ждет на рынке в будущем году, СЕЙЧАС. Тысячам мужчин и женщин, работающим за недостойную зарплату, нужно помочь СЕЙЧАС. Детям, которым следует сидеть в школах и которые сейчас работают на шахтах, нужно помочь СЕЙЧАС... Если мы желаем сохранить доверие тех, кто голосовал за нас, чтобы демократия восторжествовала, мы должны действовать СЕЙЧАС".
   Как известно, гражданская война в США практические закончилась победой северян под Геттесбергом. В связи с этим, там же А. Линкольн произнес свою знаменитую речь. Подводя итоги военных действия, говоря о главном, он сказал: "...теперь достигнута возможность создать правительство, избираемое народом, ответственное перед народом и действующее в интересах народа". В сущности это самое простое и самое емкое выражение сути либерального понимания государства во всем цивилизованном мире, государства, которое мы называем социальным. Решительные и результативные мероприятия по реализации этой возможности, начатые в масштабах всей страны, и есть реформы Франклина Рузвельта. Масштабность, глубина, необратимость проведенных мероприятий не имели прецедента.
   Спрашивается, почему эти реформы оказались удачными, почему их удалось провести в США, в этой цитадели капитализма. Ведь природа капитализма ничуть не изменилась с того времени, когда свою характеристику этого строя писал Дженнингс. Это был все тот же капитализм, готовый ради 300% прибыли идти на любое преступление "даже под страхом виселицы". Почему это не удалось Аврааму Линкольну, Теодору Рузвельту, Вудро Вильсону? Мне думается, единственно потому, что обстановка в мире существенно, кардинально изменилась. В России, благодаря успешной революции, затяжной и кровавой гражданской войны возникло государство, на красном знамени которого было начертано: СОЦИАЛИЗМ - мечта, овладевшая в начале ХХ века всеми угнетенными душами. И хотя это государство было разоренным, нищим, не признанным, мероприятия проводимые его правительством однозначно, недвусмысленно демонстрировали его цели: ликвидировать частную собственность на средства производства, основу всех, как тогда считалось, - всех социальных бед, построить цивилизацию основанную на любви к человеку и человечеству. Впервые, в громадной стране, с многочисленным населением была провозглашена мечта всех бедняков - построить справедливый мир без богачей. Идея исключительно привлекательная, особенно если учесть, что богатеев была маленькая кучка, а бедняков - целый мир.
   Эти первостроители светлого будущего имели все основания быть уверенными в том, что они его построят. Ведь они были продолжателями дела парижских коммунаров! И если те потерпели поражение, "штурмуя небо" - по словам К. Маркса, - то для этих штурм закончился победой. Кроме того, они были вооружены самым верным, как они считали, учением; действовали не вслепую, не по наитию, а руководствуясь самой передовой, научно-обоснованной социальной доктриной. Она привела их к победе и, как им казалось, обеспечит победное шествие по всему миру. Их энтузиазм разделяло громадное число людей во всем мире и они пользовались практически всеобщей поддержкой не только людей труда, но и значительной части мировой интеллектуальной элиты.
   Правящий класс во всех странах содрогался при одной только мысли, что российские события могут повториться в их странах. В пораженных депрессией США этот страх был особенно велик, обстановка накалялась по мере развития кризиса. На этом фоне идеи и предложения Ф. Рузвельта, в спокойных условиях никогда не принятые бы, сейчас казались меньшим злом. Как сказал в связи с этим Б. Барух, возглавлявший в администрации В. Вильсона во время первой мировой войны Совет военной промышленности: "Миру нужно выбрать между Конструктивным радикализмом Вудро Вильсона и разрушительным радикализмом Ленина".
   И правящий класс Америки выбрал меньшее зло, "одарив" лютой ненавистью его носителя. Они говорили: "Еще один Сталин - только значительно хуже"; "Мы словно живем в Советской России". Одно из прозвищ, которыми они его "награждали": "Сталин Делано Рузвельт". Они говорили о нем как о человеке, разрушающем американский образ жизни. Его улыбка - результат пластической операции. Он не заработал честным трудом в этой жизни ни единого цента. И вообще, он просто нью-йоркский еврей и живет на деньги матери.
   В журнале "Нью рипаблик" М. Чайлдс писал, что "историки будущего с недоумением воззрятся на эту фантастическую ненависть к президенту, которой сегодня (сентябрь 1938 г. - В.А.) охвачены мужчины и женщины правящего класса Америки. Никакое слово, кроме понятия "ненависть" в данном случае не подходит. Это страсть, это бешенство, доводящее до лишения разума, проникающее в верхнюю сферу американского общества. Эта ненависть стала для них "idee fixe". А.И. Уткин в своей замечательной книге, посвященной Ф.Д. Рузвельту, пишет: "Непонятно было то, что ненависть исходила от лиц, чьи доходы были восстановлены и чьи банки заработали после марта 1933 года. Дивиденды корпораций увеличились за этот период на 40%, стоимость акций увеличилась многократно. Налоги не были драконовскими. И тем не менее это богатое меньшинство (по оценке Чайлдса 2%) рассматривало правительство Ф. Рузвельта едва ли не как оккупационное, а президента неизменно именовало Розенфельдом и периодически публично сообщало, что Гитлер был бы лучше" [46, с. 190].
   Мне думается причина, все-таки, понятна. Это меньшинство, доведшее страну до краха, обладавшее безграничным влиянием, в результате реформ Ф. Рузвельта, вдруг обнаружило, что в стране далеко не все теперь определяется им. Да, его богатство не тронули, социальный взрыв предотвратили, но улетучилось и былое стопроцентное влияние, да они по-прежнему богаты, да к ним прислушиваются, но определяющее слово теперь не за ними, - народ, большая его часть, "средний класс" стал определять, что хорошо для страны! Вот это, - потерю своего подавляющего господства, они не простили
Ф. Д. Рузвельту!
   Довольно часто, особенно от нашей "образованщины", можно услышать, что Ф.Д. Рузвельт в сущности реализовал на практике идеи великого английского экономиста Д.М. Кейнса. Воплотить в жизнь великие идеи само по себе очень даже неплохо, немного найдется людей, совершивших подобный подвиг. Но в случае Ф. Рузвельта это не так. Все, что он сделал, заложив основы социального государства, результат его личного творчества и творчества его команды. Изначально он не был знаком, как свидетельствует Ф. Перкинс (министр труда в администрации - первая женщина-министр в истории США), с идеями Д.М. Кейнса, а свою знаменитую работу "Общая теория занятости, процента и денег" Кейнс опубликовал в 1936 году, хотя установил переписку с Ф. Рузвельтом и познакомился с ним раньше. В 1934 году Кейнс приехал в США и прочитал в Белом доме президенту основательную лекцию. Рузвельт вежливо выслушал, затем съязвил Перкинс: "Видел вашего дружка Кейнса. Он засыпал меня цифрами. Ему быть бы математиком [заметим - он им и был], а не политэкономом". Кейнс, в свою очередь, изъявил недовольство: "Я думал, что президент экономически должен быть более грамотным".
   В глубине души президент-практик понимал блага просвещения, но все же считал, что если на 100% следовать советам ученых - добра не жди. Добавим здесь попутно, - дела наши скорбные тому ярчайший пример, правда у нас правители ориентируются на советы не ученых, а все каких-то экономических полузнаек, почему-то называющих себя "командой профессионалов", - вот в чем только, - не понятно! Что у них действительно получается превосходно, так это личное благоустройство - какой-то сплошной "пир во время чумы" - стыд потеряли не только перед собственным народом, но и перед мировым думающим сообществом, а впрочем, им и стыд-то, по-видимому, не ведом. "O tempora! O mores!"
   "Два предельно острых кризиса - Великая депрессия и Великая война - выпали на его долю, и он сумел совладать с ними. Это удалось ему не в последнюю очередь потому, что он проявил исключительную моральную силу, превратив в первейшее национальное достоинство и государственную доблесть сострадание и сочувствие к гонимым и порабощенным не только в своей стране, но и во всем мире" [46, с.151].
   Рузвельт говорил: "Правительства имеют право ошибаться, президенты могут делать ошибки, но бессмертный Данте говорит нам, что бессмертная Божья справедливость взвешивает грехи хладнокровных и грехи людей с горячей кровью на разных весах. Лучше допускаемые время от времени ошибки правительства, которое живет в духе милосердия, чем постоянная индифферентность правительства, замерзшего во льду собственного безразличия".
   Ситуация весной 1933 года была в определенном смысле хуже, чем в дни британского нашествия 1814 года, когда англичане оккупировали столицу, хуже, чем после серии побед конфедератов в 1863 году, породивших всеобщее смятение. 17 миллионов безработных стояли в очередях на биржах труда, седьмая часть населения жила за счет благотворительности, все банки в стране закрылись, половина сборочных конвейеров автозаводов остановилась. На Великих озерах, вчера кишевших торговыми судами, замерло всякое движение. Были задуты доменные печи, закрыты шахты, ржавело железнодорожное полотно. И стало исчезать то, на чем всегда стояла Америка, - ее упрямая вера в воплощение мечты.
   Рузвельт буквально поднял нацию с колен. Конгресс практически единогласно принимал предлагаемые им законы. В обстановке всеобщей растерянности, все вдруг увидели вождя, который знал что нужно делать, во всяком случае уверенно говорил об этом и предлагал понятные и ожидаемые меры. Делал ли он ошибки? Конечно и большие, но главное в его деятельности было действие. Я думаю - это образец либерала, для которого слова служили прежде всего для определения действия. Он показал, что либеральная программа это не набор прекраснодушных идей, а буквально каталог последовательных, логически увязанных действий. "Найди способ и пробуй его - поучал Ф. Рузвельт свое окружение. - Если он не дает результата - иди другим путем. Но, главное, пробуй, делай что-нибудь" [46, с. 192]. Смелое экспериментирование - вот девиз этого удивительного времени.
   Ф. Рузвельт скептически относился к макросоциальным обобщениям и не любил предвзятых идей: "идеи менее важны, чем факты, опыт учит лучше, чем теории". Он считал, что декларируемые истины так или иначе заставляют страдать несогласное меньшинство и что жизнь богаче и шире любой догмы.
   Его революция 30-40-х годов - это огромная серия практических экспериментов, а не список жертв, сложенных к ногам очередного теоретического либо идеологического Молоха. Идея "должна работать", а не пожирать своих противников. Новая идея социальной защиты не должна препятствовать индивидуальному самовыражению. Он совершил свою социальную революцию, но не на крови своих жертв, а на пути борьбы с проблемами. "Он всегда гордился тем, что никогда не использовал силу. Его знаменем был эмпиризм, а не идеология. И американцы действительно, цитируя Джеферсона: "проливали моря чернил там, где другие с такой ужасающей легкостью проливали океаны крови" [46, с. 200].
   Он менял экономические планы с такой же скоростью, как лекарства от полиомиелита. Он пробовал все меры: прямое государственное финансирование, систему общественных работ, регулирование в промышленности и так далее и тому подобное. Одного он никогда не пробовал: пессимистического ничегонеделания и восторга от статус-кво. Его терпеливое экспериментирование не имело ничего общего с жестким (часто весьма жестокосердным в России) желанием изменить все и вся немедленно, сейчас и сразу. Рузвельт тоже хотел видеть результат, но он тут же менял курс, если понимал, что очередной подход приносит горькие плоды. Ему полностью претили ложная гордость, пуризм прозелитизма, обольщение драмой. Он был настроен на результат, но ни один курс не был для него священным, если он не давал позитивного эффекта. Никакого пиетизма по отношению к записным авторитетам, к некой всезнающей загранице, к светочам знаний из чужих земель. Здравый смысл и воля - вот кратчайшая формула успеха Рузвельта. Он говорил: "Давайте сосредоточим наши усилия на одном - спасти страну и народ, и если для этого нам придется дважды в день менять свои взгляды, пойдем и на это". И еще: "У меня нет надежды на то, что я добьюсь успеха всякий раз, когда берусь за дело. Моя задача - достичь результата выше среднего". Позже Э. Рузвельт писала: "Я никогда не слышала от него, что существуют проблемы, решить которые человеческие существа не способны".
   Свое первое инаугурационное послание Ф. Рузвельт посвятил не тому, как виноваты предшественники, не тому, какая ему досталась ноша, не тому как сложно и опасно положение страны, не стоящим на его пути трудностям, а эмоционально убедительному описанию того, что впереди период исправления ошибок, общее вставание с колен, совместное разрешение проблем; оно будет трудным, но нет оснований сомневаться в конечном результате. "Эта речь была больше, чем речь - пишет историк Дж. Макгрегори Бернс - это было действие, вызвавшее огромную приливную волну".
   Выше я писал, что успех "Нового курса" обеспечил страх правящего класса перед возможностью российского сценария социальных событий. Это важнейшая причина, но не единственная. Столь же важным было и то, что он заручился поддержкой народа - важнейшие моменты своей внутренней и внешней политики он обсуждал со своим народом. Этому служили его знаменитые "беседы у камелька". Наши президенты не общаются с нами по вопросам внутренней и внешней политики, по всей видимости считая, что политика это не нашего ума дело, так что чего ее с нами обсуждать - лучше устроить ни к чему, в принципе, не обязывающий вечер вопросов и ответов. Не таков был Рузвельт, - он понимал, что проводимая им политика внутри и вне страны напрямую касается его соотечественников, а, следовательно, ее надо было с ними обсуждать, чтобы люди знали, понимали и слышали из первых уст, куда ведет их президент.
   За двенадцать лет президентства он провел тридцать таких бесед, и каждое его выступление было событием в жизни страны. Эти беседы поставили "Новый курс" под защиту народа, - и это еще одна причина ненависти богачей к Рузвельту, - они боялись открыто выступить против народа. Обратившись к народу, он поставил открытое противодействие своей политике вне закона и не боялся открыто говорить о тех силах, которые ей противостоят. Эти радиообращения: тембр голоса, акценты, паузы, смысловые интонации, а главное доверительный тон, стремление поделиться сомнениями и надеждами со всей страной, прямые деловые предложения, никакого заигрывания и, тем более ничего свысока. Опросы показывали, что Рузвельта слушало вдвое больше людей, чем самых популярных исполнителей, просветителей и проповедников его поколения.
   Его социальная политика стала составной часть программ всех последующих президентов и демократов и республиканцев, - никто не поставил под сомнение достижения "Нового курса" и не предпринял попытки их отменить. Более того, на выборах 1940 года в программу республиканцев была включена значительная часть положений "Нового курса". О его "социализме" и "радикализме" не говорил разве что ленивый, начиная с 1911 г., когда он будучи сенатором боролся за социальное и рабочее законодательство. Вот что писал по этому поводу позднее его помощник С. Розенман: "Что было "социализмом" в 1911 году стало неоспоримым американизмом в 1928 году. Равным образом большая часть коммунистического и радикального "Нового курса" 1933 года стала частью республиканской платформы 1944 года".
   Наша официальная пропаганда советского периода, несмотря на всегда положительное отношение к Ф. Рузвельту, никогда не касалась его достижений в социальной области, а если и затрагивала их то как-то так, что все это в прошлом и давно уже пущено по ветру последующими президентами. Особенно досталось в этом отношении рейгономике, которая устами таких записных агитаторов как, например, В. Зорин (и не он один) лишила бедных американцев каких-либо социальных перспектив, так что становилось совершенно непонятно, в чем теплится жизнь у этих несчастных. А то, что социальное государство, основы которого заложил Ф.Д. Рузвельт, живет, устраивает американцев и совершенствуется в тех или иных своих частях, об этом и речи быть не могло. Да и сейчас жизнь народа в США, как и в других странах Запада, - живой укор нашим реформаторам, если бы не международное сообщество они бы и сейчас перекрыли бы все каналы объективной информации. Но увы... Зато как-то негласно вся официальная информационная рать считает дурным тоном позитивное описание социальной политики любой администрации США. Вот ругать, - это пожалуйста, или хотя бы говорить только о недостатках, однако, ну их к лешему этих политических нуворишей.
   В действительности даже и "рейгономика", которой все наши официальные социологические гуру отводят роль похоронной команды в деле социальной политики, как небо от земли отличается от нашей скорбной социальной практики в лучшую сторону, - мы еще вернемся к этой, так называемой "экономики предложения" ниже.
   Франклин Делано Рузвельт дал Америке социальный мир внутри страны и главенствующее положение во вне, новый социальный порядок и новую международную систему. Он обновил страну, сохранив все лучшее от прежних поколений. Этот человек создал ООН, более эффективную (при всех оговорках), чем прежняя Лига Наций. "У него был дар делать нужное дело в нужное время. И величайший дар вкладывать душу в наиболее позитивные импульсы своего времени", - сказал великий историк Алан Невинс [8, с. 439].
   Когда речь заходит о социальном государстве, очень часто можно услышать, что это государство естественный результат развития капитализма, что все дело в накоплении достаточного богатства для достойного образа жизни всех членов сообщества. Выше я уже несколько раз, правда вскользь, говорил, что это не так и думаю, что Великая депрессия тому величайшее доказательство. Прервемся, однако, и послушаем очень неглупого защитника этой либертарианской точки зрения, - Людвига фон Мизеса. Маленькое пояснение - под "романтиками" фон Мизес понимает радикалов (читай социалистов), его позиция чисто либертарианская, хотя он сам и такой истинный либерал как фон Хайек считают ее либеральной, но это другой разговор и мы еще к нему вернемся, а пока, вот его точка зрения, цитата длинная, но она стоит того, чтобы ее переварить.
   "Разум учит не давать воли страсти к необузданности, если мы не хотим впасть в тягчайшую нищету, и напоминает нам, что полное удовлетворение желаний недостижимо. Там где разум не справляется со своим делом, открывается дорога романтизму...
   Романтическое движение, обращающееся прежде всего к воображению богато словами... Оно устремлено к преображенному мечтой прошлому, которое воспринимается без должной трезвости, и к сверкающему всеми красками будущему. Мир между прошлым и будущим романтики рассматривают трезво - как трудовую повседневность буржуазного общества, к которому они испытывают только ненависть и отвращение. В буржуазии они видят воплощение всего постыдного и мелочного.
   Ни один романтик не почувствовал величия капиталистической культуры. Сравните достижения этой "морали лавочников" с достижениями христианства! Христианство мирилось с рабством и полигамией, практически канонизировало войну, во имя Божие сжигало еретиков и опустошало целые страны. Многократно осмеянные "лавочники" уничтожили рабство и крепостничество, дали женщинам равные с мужчиной права, провозгласили равенство перед законом, свободу мысли и слова, объявили войну войне, искоренили пытки и смягчили жестокость наказания. Какая другая культурная сила может гордиться подобными достижениями? Буржуазная цивилизация создала и распространила благосостояние по сравнению с которым придворная жизнь прошлых веков кажется убогой. Перед войной даже необеспеченные классы городского населения были способны достойно кормить и одевать себя, имели возможность приобщения к подлинному искусству, могли совершать путешествия. Романтики, однако, видели только самых обездоленных, дела которых шли нехорошо потому, что буржуазная цивилизация еще не создала достаточного богатства, чтобы обеспечить благосостояние всех. Романтики и видеть не желали тех, чье положение было уже благополучным.
У них перед глазами неизменно стояли только грязь и убожество, унаследованные капиталистической цивилизацией у прошлых веков, но не то ценное, чего уже удалось достичь" [7, с. 155]. Вот так! Правда, это было написано еще в первом издании, в 1928 году, но вот беда, - полностью воспроизведено через двадцать лет, во втором издании с такой вот "симпатичной" добавкой: "Абсурдность нашего времени в том, что гораздо больше внимания уделяется достижениям правительственного Управления долины Теннеси, чем несравненным и беспрецедентным достижениям управляемой частными собственниками американской промышленности. Однако именно последние позволили Объединенным нациям выиграть войну, а сегодня позволяют США помогать другим странам по плану Маршалла".
   Вот в этом весь либертаризм! Он не может, не хочет, да и не способен уяснить, главное свойство рынка, системы свободного предпринимательства: рынок самостоятельно великолепно решает тактические задачи, то есть задачи, если так можно выразиться, сегодняшнего дня, но представленный сам себе, этой самой пресловутой "невидимой рукой" приводит экономику к катастрофе. Наглядный, зримый пример - Великая депрессия. Бесконтрольность рынка, безраздельное царство принципа "laissez faire" - причина экономических катастроф капиталистической экономики. Государственное регулирование, - это своего рода центробежный регулятор давления Эдисона (его первое изобретение), автоматически предотвращающий взрыв парового котла, является предосновой социального государства. Это понял реальный политик и истинный либерал Франклин Делано Рузвельт и не понял, или сделал вид что не понял, ученый либертарианец Людвиг фон Мизес, - все якобы "несравненные и беспрецедентные достижения управляемой частными собственниками американской промышленности", - это результат жестокой борьбы трудящихся и выдающихся либеральных интеллектуалов против всепоглощающей, патологической алчности человеческих существ. Именно с исследования этой негативной человеческой страсти, начались занятия экономикой нравственного философа Адама Смита, основательно потрудившегося, чтобы показать, что именно она, эта страсть лежит в фундаменте рыночных отношений, вот ее то и надо обуздывать, чтобы "дикий капитализм" превратить в "капитализм с человеческим лицом", который, конечно, совместим с социальным государством. Только силой или угрозой силы можно от капитализма добиться перераспределения части прибыли в пользу обделенных классов и вся социальная политика Ф. Рузвельта тому пример - все ее достижения буквально вырваны у капитала под страхом неизбежного социального взрыва.
   Никто, нигде, ни в какой период новейшей истории не найдет примера добровольных социальных действий со стороны капитала кардинально или хотя бы заметно улучшавших положение трудящихся. Таких примеров в истории не существует, да это и противоречит природе капитала, как деятельности направленной на извлечение прибыли. Любые предложения сокращающие процент прибыли в пользу труда всегда встречались и встречаются в штыки. Что же касается "решающей" роли частного американского капитала в победе во Второй мировой войне, то это в общем-то, преувеличение, мягко сказать, фон Мизеса.
   Конечно, весь частный сектор был мобилизован и переориентирован на военные заказы. Всю экономику страны взял под свой контроль организованный 13 января 1942 года Совет военного производства и под его эгидой в течение года словно из-под земли выросли огромные заводы, навсегда изменившие американский пейзаж. Как пример государственной перестройки частного производства на военные рельсы: с начала войны в США запретили продажу любых автомобилей - эта отрасль первой перешла на военные заказы. То, что требовалось для победы Объединенных наций было физически непосильно никакому частному сектору, даже американскому ни по объемам, но по срокам. Ведь надо было почти заново создать армию, авиацию и флот - на начало войны США были всего лишь восемнадцатой военной державой в мире. А надо было защищать себя, помогать задыхающейся Англии и истекающей кровью России и это при том, что уже в мае 1941 года немецкие подводные лодки потопили втрое больше судов, чем англичане могли построить на своих верфях и вдвое больше, чем на английских и американских верфях вместе взятых. А весной 1942 года немцы начали топить гигантское количество кораблей - общим водоизмещением до 800 тысяч тонн в месяц. Адмирал Редер так и говорил Гитлеру в марте 1942 года: нужно топить не менее 600 тысяч тонн в месяц, чтобы связь США с Англией была полностью прервана. Вот как оценивал Геббельс возможности промышленного потенциала США на июнь 1941 года: "Что могут США противопоставить нашим военным возможностям? Они не могут нанести нам ущерба. Они не могут произвести столько же, сколько производим мы, имеющие в своем распоряжении ресурсы всей Европы". Немцы ориентировались на возможности как раз частного сектора США и на свой блицкриг.
   Государство взяло экономику под свой контроль в июле 1942 года, а уже к концу года, американцы стали покрывать потери на морях. Еще раньше в июле-августе 1942 года поставки нам по ленд-лизу приблизились к намеченным цифрам. Всего за год американская помощь стала реальным фактором войны и это тоже благодаря Ф. Рузвельту, ведь никто не отменял принятый в августе 1935 года конгрессом Акт о нейтралитете, который запрещал предоставлять воюющим странам займы, кредиты, оружие, любые другие стратегические товары. Гений Ф.Д. Рузвельт придумал ленд-лиз, как обходной маневр этого закона, что и предопределило впоследствии победный перелом в войне. Помощь, оказанная нам по ленд-лизу, составила свыше десяти миллиардов долларов. Заметим, что создание двух атомных бомб - проект "Манхеттен" - обошлось в два миллиарда долларов, на создание бомбардировщика Б-29 было израсходовано три миллиарда долларов, на создание флота двух океанов - четыре миллиарда долларов, на послевоенное восстановление Германии по плану Маршалла - четыре с половиной миллиарда долларов. Так что помощь нам со стороны США (и Англии тоже) в тяжелейший момент нашей истории была поистине братской. Нам не стоит об этом забывать, как это делают наши незадачливые руководители, исходя как всегда из мелочных и, как показывают последующие события, ложных конъюнктурных соображений.
   Так строилось первое социальное государство и таков был его первый руководитель, деятельности которого, хотя бы кратко, мы не могли не уделить внимания, поскольку в этой деятельности и нашло свое полное воплощение либеральное представление о том, каким должно быть государство, если оно призвано служить людским интересам, интересам всех своих граждан. Ниже мы обрисуем, так сказать, портрет государства, как его понимают современные либералы, а пока перенесемся в восточное полушарие, здесь полным ходом идет строительство, объявленного на весь мир, социального государства, основанного на коллективистских началах, государства, упразднившего частную собственность, - социалистического государства.
  

4.3. Великий российский социальный эксперимент

  
   Выше мы уже касались этого начавшегося у нас строительства, и показали, что его можно укрупнено разделить на два неравных по времени периода. Первый период, - это период строительства на фундаменте НЭПа, его можно по праву назвать ленинским. Это время с 1921 года по 1928 год включительно, - попытка воплотить идеи основателей марксизма и их большевистских продолжателей в реальное государственное строительство. В предисловии к последнему прижизненному изданию лучшей своей книги "Государство и революция" В.И. Ленин пишет, что практически оставил работу эту без изменений, поскольку жаль тратить время на теоретические изыски, когда гораздо полезней и поучительнее заниматься реальным строительством социалистического государства. И хотя это написано в 1918 году, эту оценку можно смело распространить на весь указанный период. Это действительно было время свободной, массовой партийной и народной инициативы. Успехи в социальной, экономической и политической жизни страны были значительны. Уже в наше время группа экономистов во главе с академиком Н. Шмелёвым, задалась вопросом, что было бы, если бы НЭП не был свернут в 1929 году и развитие страны продолжалось бы достигнутыми к этому времени темпами. Они пришли к потрясающим результатам: страна могла бы догнать США уже к 1950 году, а к 1990 году это была бы супердержава, равняться с которой было бы не под силу никакому государству. Конечно, такого рода экстраполяции не имеют силы научного факт, но все же они формируют определенные представления о возможностях иных социально-экономических траекторий. Вот некоторые показатели: в 1928 году по сравнению с 1913 годом рост национального дохода составил 19 процентов, рост промышленной продукции составил 32 процента, сельскохозяйственной - 24, капитальных вложений - 6 процентов [103, с. 53]. Это последние честные цифры советской статистики, их редко приводят, потому что политэкономическую образованщину, правящую бал в пореформенной России они не устраивают. Для нее типично ставить знак равенства, можно сказать даже тождества, между этим периодом и последовавшим за ним с 1929 года по 1989 год второго советского периода экономического развития, который можно смело назвать сталинским, несмотря на видимые, но не принципиальные, отклонения хрущевского, брежневского и горбачевского этапов. А нынешние коммунисты-зюгановцы (сталинисты чистой воды) ставят этот второй этап в прямую заслугу Сталину, утверждая, совершенно необоснованно, что нэповская дорога, дорога нефорсированного индустриального развития обрекала страну на прогрессирующее отставание от развитых стран, на обнищание, поражение и т.д. Однако есть и другая точка зрения. В частности, ее отстаивают, помимо указанных выше авторов, Л. Гордон и Э. Клонов, - авторы одного из наиболее аргументированных исследований социально-экономических преобразований в СССР в сталинскую эпоху [108, с. 47]: "Если бы даже нефорсированное индустриальное развитие оказалось менее быстрым, все же и оно дало бы возможность создать промышленную основу, достаточную для ведения войны. Ведь реальной базой военной экономики явилось не производство 1940 года, а та его часть, которая находилась в распоряжении советского общества после потерь сорок первого года, когда у нас оставалось лишь 2/3 основных производственных фондов довоенного времени (68% в 1942 году). Образно говоря, страна воевала не 18 миллионами тонн стали полученных в 1940 году, но 8-10 миллионами тонн, выплавлявшимися в 1942-1944 годах. Для достижения такого уровня не нужно было бы вводить командно-директивную систему управления, и потому, скорее всего, не произошло бы трагедии уничтожения лучших хозяйственных и военных специалистов накануне вражеского нашествия. Меньший промышленный потенциал "работал" бы тогда с большей эффективностью, а действие многих субъективных факторов победы - народной преданности советскому строю, сознательной дисциплины масс, инициативности и профессионализма руководящих работников - ощущалось бы с особой силой.
   "Во второй половине ХХ века использование рыночных механизмов регулирования экономики (в том числе и в некоторых странах бывшего социалистического лагеря) не раз обеспечивало быстрые темпы народнохозяйственного роста. И нет никаких особых оснований полагать, что сохранение в России преимущественно экономических форм управления - то есть нефорсированное развитие - не могло обеспечить экономический подъем и результаты, не уступающие тем, что были достигнуты после перехода к административно-командной системе и форсированной индустриализации"
[109, с. 120].
   Но в стране воцарилось, говоря словами Ю. О. Мартова, "аракчеевское понимание социализма и пугачевское понимание классовой борьбы".
   На первом этапе предстояло восстановить народное хозяйство, обеспечить подъем жизненного уровня народа и "первоначальное накопление" средств для последующего индустриального развития. Здесь и была предложена Новая экономическая политика - экономический рычаг, призванный объединить индивидуальную инициативу с государственной собственностью на средства производства, в сущности первый опыт построения смешанной экономики. Это было время смелых экспериментов в экономике и бурных дискуссий в области экономической теории. Вот как характеризует это время великий экономист, лауреат Нобелевской премии Василий Леонтьев: "Первое десятилетие коммунистического правления, - годы гражданской войны и голода, последующего восстановления экономики и "первоначального
накопления", сопровождавшегося частичной реставрацией частных предприятий, - было отмечено живой дискуссией по экономическим вопросам. Она охватила как вопросы сиюминутной экономической политики, так и наиболее общие проблемы экономической теории. В те годы коммунист Базаров изложил свою математическую теорию экономического роста, а профессор Кондратьев, директор Конъюнктурного института, разработал метод статистического анализа длинных и коротких волн экономического роста, который оказал значительное влияние на западную теорию экономических циклов. (Несколько лет спустя оба они бесследно исчезли)" [104, с. 216]. Ленин и его последователи большевики-ленинцы понимали, что путь на который они встали, будет долгим, построение социалистической экономики возможно займет не одно десятилетие, поэтому они и говорили, что НЭП вводится "всерьез и надолго". К сожалению, в начавшейся после смерти Ленина политической борьбе ленинцы потерпели поражение, ленинская гвардия и поддерживающая ее часть партии были, в конце концов, уничтожены физически. Победившие сталинисты взяли курс на взвинчивание темпов развития любой ценой, а конкретно ценой резкого снижения уровня жизни народа, благо метод не новый, а давно известный и им это удалось. Однако, послушаем
В. Леонтьева, сначала о темпах развития, а затем о методе, позволившем этих темпов достичь. "Советская экономика, управляемая преднамеренно безжалостными методами, на протяжении многих лет развивалась такими быстрыми и устойчивыми темпами, что по общему объему национального дохода - хотя и не на душу населения - Россия сейчас уступает только Соединенным Штатам; производство в некоторых ключевых отраслях советской экономики, в таких, например, как индустриальное машиностроение, даже превысило выпуск в соответствующих отраслях нашей экономики... Основное положение, которое объясняет высокие темпы развития советской экономии, достаточно просто. Оно было четко сформулировано почти двести лет назад Адамом Смитом, а более доступным языком - Бенджамином Франклином. Для быстрого увеличения своих доходов необходимо направлять как можно большую их часть - а затем еще большую - на инвестиции в производственный капитал. Это означает, что необходимо сократить потребление; понижая таким образом жизненный уровень масс, необходимо в то же время заставлять их работать в поте лица" [104, с. 217]. Таким образом, основной и единственный экономический метод, использовавшийся сталинистами, - это метод безжалостной, свирепой капиталистической эксплуатации труда. Поэтому и не нужна им была никакая экономическая наука, поэтому и ее спад у нас приходится на конец 1920-х годов, время принятия первого пятилетнего плана - этого памятника сталинской экономической лжи, поэтому "...советская политэкономия, то есть советская экономическая наука, оставалась на протяжении более тридцати лет неподвижной и, по существу, бесплодной - громоздким, бесстрастным и непоколебимым памятником Марксу, который поддерживается множеством хранителей, и у подножия которого время от времени обновляются свежие цветы и мимо которого проходят нескончаемым потоком вереницы людей, преисполненных чувством долга"
[104, с. 216].
   Но как же так "жестокий капиталистический метод эксплуатации" и Маркс, основатель научного коммунизма - замечательной мечты всего прогрессивного человечества. И этот парадокс великолепно объясняет Василий Леонтьев. Сталинисты клялись Марксом, Энгельсом и Лениным и формально не очень далеко отступали от истины. Ведь этот метод как раз и изложен великолепно у Маркса. Послушаем, однако, Леонтьева: "Оглядываясь назад, нетрудно объяснить причины спада в экономической науке в условиях первой в мире плановой социалистической экономики. Маркс был пророком социализма, но он был учеником капитализма; точнее, он был учеником первых ста лет развития современной механизированной крупномасштабной промышленности - жизненно важных и очень созидательных, но одновременно жестоких и разрушительных. Марксизм как экономическая теория является теорией быстрорастущего частного предпринимательства, а не централизованной экономики. Какие бы ссылки ни делал Маркс на экономику социализма, все они были краткими, весьма общими и крайне расплывчатыми. Некоторые из его наиболее ядовитых словесных стрел предназначались Лассалю, Прудону и другим современным ему преобразователям общества, которые с удовольствием и подробно описывали производство, распределение и потребление в условиях идеальной социалистической или анархистской коммуны. Он считал этих людей наивными и непрактичными и прозвал их утопистами". Так вот Маркс в своей теории накопления капитала как раз и описывает взятый на вооружение сталинистами процесс, "за тем исключением, что он говорит о нем в уничижительных выражениях: владельцы средств производства используют свое монопольное положение по отношению к рабочему классу для роста прибыли и сдерживания заработной платы. Низкая заработная плата означает низкий уровень потребления. Высокая прибыль, то есть высокий "уровень эксплуатации", означает высокую скорость накопления... На протяжении тридцати лет коммунисты в России строго следовали этому предписанию...
   Что касается метода экономического планирования в России, то его вполне можно охарактеризовать, вспомнив высказывание о говорящей лошади: удивительно не то, о чем она говорит, а то, что она вообще умеет разговаривать. Западные экономисты часто пытались раскрыть "принцип" советского метода планирования. Они так и не добились успеха, так как до сих пор такого метода вообще не существует. "Балансовый метод", на который сами советские авторы неизменно ссылаются вряд ли заслуживает своего громкого названия. Согласно этому методу, всеобщий экономический план должен составляться таким образом, чтобы конечный выпуск каждого вида продукции равнялся тому количеству, которое должны получить все потребители данной продукции. Однако сам метод не содержит сведений о том, какая информация и какие расчеты могут быть использованы для одновременной увязки многих тысяч различных товаров и услуг, включенных в обширный план народного хозяйства.
   Огромный масштаб проблем становится ясным, если учесть тот факт, что для производства каждого продукта непосредственно требуется несколько других продуктов, косвенно - многие другие, точнее сказать, все остальные. Таким образом, как только плановик попытается сбалансировать предложение и спрос на любую отдельно взятую продукцию путем расширения ее выпуска или сокращения ее потребления, он обязательно нарушит баланс многих - практически всех остальных - товаров и услуг. Более того, квалифицированный плановик должен рассчитывать не один сводный план. Землю можно пахать с помощью лошадей или тракторов; электричество можно производить, сжигая уголь, нефть или природный газ, а также используя силу воды. Все подобные альтернативы могут применяться в бесчисленном множестве комбинаций, а каждая комбинация потребует сводный экономический баланс особого рода. Однако какие-то из этих комбинаций будут лучше служить достижению национальных целей, какими бы они ни были, будут эффективнее других" [104, с. 218]. Какие? И фон Мизес в "Социализме" и фон Хайек в "Дороге к рабству" и многие, многие другие экономисты либеральные и не очень убедительно показали, что в такой системе планирования, не только нельзя получить разумного ответа на поставленный вопрос, но и сам план еще в процессе составления, в силу непрерывно изменяющейся экономической ситуации потеряет сколько-нибудь убедительную связь с реальным состоянием дела.
   Часто можно встретить утверждения типа того, что высшие руководители страны со Сталиным во главе были малообразованные, "упертые" догматики, слепо верящие в необходимость плановой экономики и вопреки здравому смыслу стремившиеся любой ценой к выполнению этих совершенно фантастических планов. Нет ничего более далекого от правды, чем эти утверждения. Да, руководители страны были малообразованными людьми в своем большинстве, но к их услугам были высокообразованные, высококвалифицированные специалисты, способные препарировать любую хозяйственно-экономическую проблему, дать пищу здравому смыслу этого руководства, а вот этим качеством, здравым смыслом, они обладали в достаточной степени, для принятия разумных решений, в свете сформулированных ими задач и поставленных целей. Они прекрасно понимали, что конкретные показатели плана при конкретном ресурсном и временном обеспечении невыполнимы, но столь же прекрасно они понимали, сознавали и были уверены в том, что исполнители конкретных направлений и дел, будучи людьми не менее решительными и волевыми чем они сами, добьются результата максимально возможного в данных конкретных условиях, даже если он и будет не дотягивать до планового. Отсюда кажущиеся дикими волюнтаристские решения вождя по резкому сокращению сроков строительства чего-либо или резкому увеличению объемов выпуска чего-либо. Это был способ взвинчивания темпов, способ доведения рабочего напряжения до предела возможного.
   Характерный пример из практики А.Н. Косыгина во время войны. Его направляют на Кавказ для ликвидации, в случае необходимости, нефтяных промыслов. "Напутствуя" его Сталин говорит: "Если промыслы достанутся врагу мы вас расстреляем, но если вы взорвете их раньше времени и тем сорвете снабжение горючим нашей армии мы вас тоже расстреляем". На замечание Косыгина, что ему не оставляют никакого выхода, Сталин якобы показал мундштуком трубки на голову и сказал, что выход надо искать здесь.
   План, разрабатываемый Госпланом потому и считался (формально), "не догмой, а руководством к действию", что он играл другую, очень важную, если не важнейшую роль, - он был декорацией, великой панорамой благих намерений партии, демонстрацией планомерного, осознанного, научно обоснованного, неуклонного, неотвратимого движения пролетарского государства к великой цели-мечте, которая в виде немеркнущей зари полыхала непрерывно на историческом горизонте.
   Каким же методом, все же решались хозяйственно-экономические задачи? Ведь достижения были действительно грандиозные. Метод был на удивление прост и всегда применялся человечеством в сложных ситуациях. Вот он в изложении В. Леонтьева: "На практике советский метод планирования не слишком отличается - или, по крайней мере, не отличался до сих пор - от тех, которые использовались во время войны американским Управлением военной промышленности, английским Министерством снабжения и соответствующим органом в Германии. При принятии наиболее крупных решений сначала достигается баланс между компонентами, необходимыми для достижения поставленных первостепенных задач, и имеющимся количеством стратегических ресурсов, то есть наиболее важных и ограниченных. Далее детали плана разрабатываются путем применения стандартных нормативов, основанных на прошлом опыте. Окончательная доводка осуществляется неформальным методом проб и ошибок в ходе непосредственной повседневной работы" [104, с. 219]. То есть обеспечивается выполнение важнейших позиций, а остальное - по остаточному принципу.
   У нас это даже не скрывали, - все хозяйство было поделено на две группы, группу А и группу В. И вождь ввел в экономическую практику в качестве фундаментального постулата утверждение об опережающем развитии группы А, а вот группа В, в которую попали все потребные населению товары, развивалась по остаточному принципу. Ни о каком социальном государстве в этом случае, казалось бы, не могло быть и речи. И все же... все же...
   Для большей части народа, - это было справедливое государство. Социальное расслоение в массе не бросалось в глаза. Образование было доступно для всех, в том числе и высшее. Медицинское обслуживание было обеспечено всем в самых отдаленных углах. Уровень жизни был невысоким, но не было, повторимся еще раз, заметного расслоения и эта скромная жизнь не раздражала. Напрочь отсутствовала безработица. Страна в буквальном смысле покрылась сетью домов отдыха, санаториев, курортов, предназначенных для трудящихся, сюда же можно добавить и широкую сеть пионерских лагерей, в которых, я думаю, побывал любой человек моего поколения. В лучшем положении находилось городское население; хотя и на селе перед войной положение было, по рассказам очевидцев, вполне сносным, а по ряду регионов даже очень неплохим. После смерти вождя на короткое время ситуация резко улучшилась. За время премьерства Маленкова был принят ряд постановлений по сельскому хозяйству существенно улучшивших положение на селе. Это в свою очередь привело к улучшению продовольственного снабжения городов. Это был период бездефицитного снабжения городов продовольствием. Немало этому способствовала начавшаяся кооперация в рамках СЭВ, - широким потоком в страну потекли товары легкой промышленности и сельского хозяйства из ГДР, Болгарии, Венгрии, Чехословакии.
   Но главное, это уже пришлось на эпоху Н.С. Хрущева, была начата программа гигантского жилищного строительства, продолжавшаяся, непрерывно расширяясь, вплоть до злосчастных ельцинских реформ, оборвавших ее реализацию. Весь нынешний жилой фонд Российской Федерации - это величайший памятник социальных завоеваний советского государства, не имеющий прецедента в мировой практике. Не забудем, что это жилье было предоставлено народу бесплатно. И хотя обещанный Хрущевым коммунизм, который ожидался к 1980 году, так и не был построен, успехи в социальном строительство были несомненны. Для большинства людей стало нормой проводить отпуск в южной курортной зоне, любые виды транспорта были доступны, получили мощное развитие различные виды организованного и так называемого "дикого" туризма, постепенно сложилась широчайшая сеть детского дошкольного воспитания, не имевшая аналогов в мире. А гигантская система бесплатного медицинского обслуживания с поголовной диспансеризацией населения! А система бесплатного образования от начального до высшего!
   Поэт сказал: "Большое видится на расстоянии". Вот с расстояния истекших шестнадцати лет, нам, свидетелям всего этого, особенно наглядно видно, что мы потеряли! Я утверждаю, что несмотря на все отклонения и зигзаги, СССР превратился в гигантское социальное государство. Да, темных мест было предостаточно. Их причина - догматизм, неадекватность, оторванность от жизни советского руководства - прямой результат сталинской номенклатурной селекции и на этом стоит остановиться, иначе не будут понятны последующие события. Все гигантские достижения в промышленности и социальной сфере, все великие разорения и возрождения в сельском хозяйстве, все осуществлялось под руководством партийно-хозяйственной бюрократии - пресловутой советской номенклатуры, - джиласовский "новый класс". У нас его превосходно описал М. Восленский [110].
   Имеется два варианта использования бюрократии в мнимых или реальных интересах общества - это неважно. Первый, - это обеспечить ей (бюрократии) уровень жизни, существенно более высокий, чем у большинства народа, такой чтобы исключались все или значительная часть бытовых проблем (в зависимости от положения). Однако в обмен на это поставить ее в рамки жесткой иерархической системы, когда любой уровень системы находится в полной и безраздельной власти вышестоящего уровня, вплоть до самой вершины, на которой находится вождь, - великий дирижер этого гигантского властного оркестра. В такой системе цементирующим элементом является страх жестокого и неотвратимого наказания любого члена этой системы со стороны соответствующего высшего уровня за, действительно или кажущееся, ненадлежащее исполнение своих обязанностей.
   Главным, важнейшим механизмом поддержания эффективности этой системы является устраиваемая вождем, время от времени, кадровая прополка. Такая очистительная кадровая прополка охватывает всю иерархическую систему и управляемое ей общество. Как правило, такого рода прополки проводятся под различными звучными лозунгами, назначение которых убедить руководимые массы (народ) в необходимости и благотворности прополки для всеобщего блага. Такое мероприятие не только освобождает систему от накапливающегося бюрократического балласта, но, что особенно важно, подтверждает непогрешимость вождя, делая ответственным за все провалы хозяйственной и социальной политики мнимые козни этого самого балласта; ну а пришедшее на смену новое пополнение, окрыленное оказанным доверием, с неподдельным энтузиазмом принимается выполнять новые озарения вождя. Это новое пополнение производится за счет самых различных слоев общества, но клейменных, как правило, членством в правящей партии. Главное требование к неофитам, - абсолютная готовность следовать любым указаниям вождя, какими бы противоречивыми и взаимоисключающими они ни были, умение добиваться поставленных задач любой ценой, ну и владение минимально достаточным объемом марксистско-ленинской фразеологии.
   Такова технология поддержания высокой работоспособности иерархической машины, ее монолитности и ее эффективности. Однако срок ее великолепного функционирования ограничен смертью вождя. Это событие автоматически приводит к замыканию системы на себя, исключению ужаса возможного неотвратимого наказания; система становится самодостаточной, самовоспроизводящейся и в силу этого нежизнеспособной, так что через более или менее продолжительный период система самоотравляется и внутренне разваливается - лишенная "мудрых" указаний вождя, изначально неспособная к идеологическому и социальному творчеству, она цепляется за давно отжившие догмы, освященные или каждый раз освящаемые заново авторитетом Основоположников и никакого отношения не имеющих к событиям текущего времени. Ослепленная виртуальными принципами догматизированной идеологии, лишенными живого содержания, система гибнет под напором какого-нибудь беспринципного демагога из ее же среды, оказавшись неспособной сплотить своих растерявшихся вчерашних выразителей. Систематический отбор вышколенных исполнителей приводит к тому, что система оказывается неспособной в нужный момент выдвинуть творческую личность. М.С. Горбачев - печальный пример такой ситуации. Человек достаточно образованный, безусловно честный, с чистыми помыслами о благе народа не сумел разорвать путы сталинских догматов, да, да, сталинских и не сумел противостоять абсолютно беспринципной, а потому безудержной демагогии Ельцина, что в конечно счете, привело к гибели великой страны и созданного в ней социального государства.
   Второй вариант эффективного использования бюрократии основывается на том, что деятельность бюрократической системы, благодаря независимым от власти СМИ, является совершенно прозрачной, главным критерием подбора кадров оказывается профессионализм, а главной целью деятельности системы является не достижение некоей социальной конструкции, родившейся в индивидуальном разуме вождя или в коллективном разуме партии, а благополучие народа, доверившего этой системе управление своим народным хозяйством. Периодически общество оценивает качество работы системы путем публичных свободных выборов ее руководящих органов. Что благотворно сказывается на качестве административного аппарата и его эффективности. При этом часть исполнительных функций народ оставляет у себя в виде действенного, а не лубочного самоуправления. Такова технология функционирования бюрократического аппарата в цивилизованном обществе. Это современная европейская (более широко - западная) система власти.
   Вернемся, однако, снова в СССР, - действительно это государство было социальным. В нем действительно были реализованы социальные проекты, под которыми с чистой совестью подписался бы любой честный либерал, именно поэтому страна длительное время находила поддержку у значительной части зарубежной либеральной интеллектуальной элиты. Понадобилось пройти через разоблачение культа, венгерские события, "пражскую весну", Афганистан, чтобы понять, что это общество движется в никуда, у него нет осязаемого будущего, движение по инерции может внезапно остановиться при встрече с любым более или менее значительным препятствием, потому что все его руководящее ядро, номенклатурная вершина, представляли собой ничто иное, как пустое яйцо, лишенное плодотворного содержания. Процесс потери этого содержимого был длительным, но неудержимым.
   Ведь все держалось на "мудрости" и "воле" вождя. С его смертью движение продолжалось по инерции вплоть до окончательного развала. Ведь по идейному багажу разоблачитель сталинского культа был истинным сталинистом. Все разглагольствования о возврате к ленинским истокам были призывами к ничему - ведь Ленин не оставил ни строчки о том, как управлять социалистической экономикой, какой должна быть последовательная социальная политика в социалистическом государстве, как быть с народовластием, каким должен быть процесс "засыпания" государства и т.д. и т.п. Своих идей не было, в голове царил ленинизм препарированный Сталиным. А уж о Брежневе и говорить нечего. Кроме "Краткого курса истории ВКП(б)" товарищ вообще ничего не читал. Но ведь точно таким же идейным багажом оказался оснащен и Горбачев, - другого просто напросто не было, а к когорте социальных экспериментаторов, типа Ф.Д. Рузвельта, наши бывшие лидеры, увы, не относились.
   Имея восемнадцатимиллионную армию, потерять все, - это действительно апофеоз сталинской селекции! Можно возразить, что победители, - плоды того же селекционера. Совершенно верно, - но другого сорта, - абсолютно лишенные каких бы то ни было принципов, готовые подхватить любую идею, если за это будут платить властью и личным благоустройством. Смотрите на них, - вот они все здесь и бывшие и их сменившие. Вот почему мы имеем эти провальные шестнадцать лет, и никакой перспективы пока они у власти. Отсюда и вывод: тоталитарное государство может быть социальным, государство, возглавляемое номенклатурной вольницей, социальным быть не может никогда!
   Однако к этому мы вернемся еще ниже, а пока продолжим рассмотрение эволюции социального государства, возникшего в условиях не менее экзотических, - в монархическом государстве. Речь пойдет о Германии.
  

4.4. Германия - родина современной социальной политики

  
   Как известно, Германия подарила миру не только марксизм, но много чего еще и среди этого "много чего" - образец социальной политики, ставший примером для цивилизованных стран. Вот что пишет Ю.С. Пивоваров: "И Фридрих I и его сын Фридрих II (Великий), поставившие Пруссию на уровень мировых держав, безусловно, были "социальными монархами". Вообще тот тип абсолютизма, который выработался в Пруссии, вполне может быть квалифицирован как социальный. Сама же социальность имела этатистский характер, потому что все нити социальной политики находились исключительно в руках государства. Но Германия знала и другой тип социального абсолютизма. Скажем, в Вюртемберге, одном из оплотов пиетизма, сформировался более мягкий абсолютизм, склонный к политическому компромиссу и толерантности. И социальность его имела характер скорее "общественный", нежели жестко бюрократический (как в Пруссии)" [111, с. 61]. Так что Германия имеет давние традиции социальной политики.
   К. Биденкопф, один из виднейших теоретиков ХДС, считает, что с конца XIX века немецкая социальная политика представляет собой синтез принципов свободы и принуждения. "Со времен Бисмарка, - пишет он, немецкая социальная политика знает большое количество свободных форм, находящихся по ту сторону альтернативы, - рыночная экономика или централизованно управляемое хозяйство. Эта социальная политика создала формы, которые так связали между собой свободу и принуждение, так переплели их, что некоторое "принуждение" воспринималось не как принуждение, а как предпосылки для большей свободы" [112, с. 57]. Действительно в период правления "железного канцлера" в этой области было сделано не мало. В 1880 году по инициативе Бисмарка создается "Прусский совет народного хозяйства", под руководством которого действуют "рабочие комитеты". Совет состоял из 45 представителей капитала и 45 представителей труда. В его задачи (помимо прочего) входила выработка "совместной" социальной политики. 15 июня 1883 года принимается "Закон о страховании рабочих в случае болезни", а в июле 1884 года - "Закон о страховании при несчастных случаях". Этими законами фактически вводилась общенациональная система страхования. Причем в ее основе лежало общинное страхование, государство же осуществляло функцию надзора и контроля за соблюдением законодательства. Великолепный обзор развития социальных идей в Германии дает Ф.А. Хайек. Вот маленький фрагмент: "...Теперь часто забывают, что в этот период Германия была лидером в развитии теории и практики социализма и что задолго до того как в Англии всерьез заговорили о социализме, в немецком парламенте была уже крупная социалистическая фракция" [37, с. 18]. Добавим, что именно под давлением этой фракции принимались социальные законы, а не только монаршая милость была источником этой социальной благодати, хотя конечно и монархия не была туга на ухо в деле рабочего законодательства, не в пример ее русской родни.
   После отставки Бисмарка Вильгельм II объявил о начале "нового курса" в сфере социальной политики. Идеологи "нового курса", в частности Посадовский и Бетман, полагали, что посредством улучшения социального законодательства и сотрудничества рабочих с предпринимателями в органах местного представительства можно решить проблему классовой борьбы. В 1891 году при личном участии Вильгельма II рейхстаг принял "Закон о защите рабочих", который предусматривал создание "рабочих комитетов" на предприятиях с 20 и более занятыми. Согласно этому закону, "рабочие комитеты" получили совещательные права в вопросах, касающихся условий труда. В 1897 году принимается постановление об учреждении "комитета подмастерий" при торговых палатах. В 1905-1909 годах в прусской горной промышленности были созданы обязательные "рабочие комитеты", обладавшие в сфере социальной политики достаточно широкими правами.
   Не зря в зарубежной научной литературе социальную политику периода правления Вильгельма II обычно определяет как "прусский государственный социализм". Теоретическим обоснованием его являлась идеология катедер-социалистов. Своего апогея "прусский государственный социализм" достиг в "Законе о вспомогательной службе Отечеству" (5 декабря 1916 года). Согласно этому закону, на всех предприятиях военного значения (с числом занятых 50 и больше) были созданы "рабочие комитеты". Перед ними ставилась задача содействовать улучшению отношений между рабочими и предпринимателями. В разработке закона участвовали профсоюзы; они впервые были признаны представителями интересов своих членов и равноправными партнерами на переговорах на уровне предприятий.
   Подчеркнем один исключительно важный момент социальной политики этого времени. Она направлена исключительно на улучшение правового, а в конечном счете, и экономического положений рабочего класса, главным образом промышленных рабочих. Это обстоятельство, как мы сейчас увидим имело историческое значение не только для Германии, но и для всего мира. Объективно, это первый пример адекватной реакции правящих классов на организованную политическую борьбу промышленных рабочих, пролетариата за свои права.
   Ужасающие условия жизни рабочих, бесконечно длинный рабочий день, страшные условия труда, ничтожная заработная плата были причиной бесчисленных выступлений, бунтов, восстаний. Восстание лионских ткачей, селезских ткачей, шахтеров, революции 1830 и 1848 годов, потрясшая капитализм до основания Парижская коммуна и это только выдающиеся события этого ряда. "Коммунистический манифест" появился не на пустом месте. Широко и повсеместно возникают рабочие организации, партии, движения и наконец Социалистический интернационал. Это были как раз те первые сто лет "развития современной механизированной крупномасштабной промышленности - жизненно важных и очень созидательных, но одновременно жестоких и разрушительных". Эту характеристику тех лет В. Леонтьева мы привели выше и повторили сейчас, чтобы подчеркнуть: рабочему классу было от чего защищаться, и для чего объединяться. И правящие классы, подавляя рабочие выступления, начали постепенно понимать какая могучая сила им противостоит, начинает формироваться против их алчности и что лучше поделиться малым, чем потерять все. Именно организованность рабочих, возникновение их партий, союзов обеспечили движение сознания правящих классов в направлении рабочих требований, результатом чего и стали законы и социальная политика, о которых речь шла выше. Как только рабочие поняли, что их сила в их единстве, они сами почувствовали свое могущество.
   Социалисты самые первые поняли, что задачи, которые они перед собой ставят, требуют единого мировоззрения, единой системы ценностей. Пытаясь организовать на основе единого мировоззрения массовое движение, они разработали эффективные средства идеологического внушения, которыми затем так успешно воспользовались нацисты и фашисты. Идея политической партии, охватывающей все стороны существования человека, - от колыбели до могилы, - руководящая всеми его взглядами и готовой превратить решительно любую проблему в вопрос партийной идеологии, - эта идея тоже была осуществлена социалистами. Они же стали собирать детей, начиная с самого нежного возраста, в политические организации, чтобы воспитать их как настоящих пролетариев. Социалисты первыми же придумали организовывать спортивные занятия, игры и экскурсии в рамках деятельности партийных клубов, чтоб изолировать своих членов от чуждых влияний. Социалисты настояли первыми, чтобы члены партии приветствовали друг друга и обращались друг к другу, используя специальные формулы; они же ввели униформу и создали военизированные рабочие отряды, как прообраз будущей пролетарской армии и силы, способной противостоять власть имущим. Практически в том же направлении действовали и профсоюзы.
   Все это превратило германский пролетариат в мощнейший социальный фактор, игнорировать требования которого стало невозможным. Так возникло деловое партнерство между работодателями, рабочими и правительством. Оказалось, что многие требования, если не большинство, если не все, по крайней мере в экономической их части и в части, касающейся условий труда можно решить не прибегая к силовым методам. Этот метод переговоров, базирующийся на силе организованного пролетариата, стал основным и эффективным методом политической и экономической борьбы в Германии, в последние десятилетия XIX века и вплоть до 1-ой мировой войны.
   Это привело к резкому росту уровня жизни промышленных рабочих и здесь же истоки оппортунизма немецкой социал-демократии, которым так возмущались их российские коллеги. От хорошей жизни революций не устраивают, - вот это так и не поняли наши революционеры, продолжая поносить по чем зря Карла Каутского, Эдуарда Бернштейна и весь 2-й интернационал. Они никак не могли взять в толк, что обеспеченного рабочего невозможно подбить идти свергать правительство, которое не только не препятствует, но прямо способствует жизни, которая его вполне устраивает.
   Эта же ориентированная на пролетариат социальная политика продолжалась и в период Веймарской Республики. Как ни парадоксально, но она же стала питательной средой нацизма и именно в силу своей односторонней ориентации на одну единственную социальную группу. И вот к каким последствиям, с точки зрения Ф. А. Хайека ведет эта односторонность. Это исключительно важное обстоятельство, определившее социальную траекторию Германии, но, как мы увидим ниже, допускающее и иную интерпретацию тактики "старых социалистов". Ведь социалисты (даже не марксисты) делят общество на два класса: капиталистов и пролетариев. Их теория и тактика, даже если они не заражены марксизмом, исходят из этой идеи деления общества на два класса, интересы которых лежат в одной плоскости, но являются антагонистическими. И за этой идеей, ставшей догмой, социалисты проглядели появление нового, третьего класса - среднего класса - бесчисленной армии конторских служащих и машинисток, администраторов и учителей, врачей, торговцев и мелких чиновников, а также представителей низших разрядов различных профессий. В течение определенного времени этот класс поставлял лидеров для рабочего движения. Но по мере того как становилось все яснее, что положение этого класса ухудшается по сравнению с положением промышленных рабочих, идеалы рабочего движения потеряли для этих слоев свою привлекательность. Вот здесь прервем цитирование и позволим себе возразить Хайеку по одной очень важной позиции, на которой он сделал упор.
  

4.5. Не всех устраивает пролетарский идеал

  
   Нет, социалисты любого толка не были настолько слепы, чтобы проглядеть появление целого класса. Нет, они как раз с самого зарождения этого класса пристально смотрели за ним и свою тактику и свою стратегию строили с учетом его эволюции. Но вот чего они не сделали - они не наделили его классовым статусом! То что мы называем "средним классом" шло и у некоторых идет до сих пор под таким размытым понятием как "мелкая буржуазия", "мелкобуржуазная стихия". Это социальное "нечто" неустойчиво, не имеет ясной политической физиономии и постоянно колеблется в своих симпатиях между пролетариатом и буржуазией, подпитывая оба эти класса.
   Наиболее обеспеченная часть "мелкой буржуазии", ясное дело, ориентируется на "истинную" буржуазию и рекрутируется ею. Наименее обеспеченная, - смыкается с пролетариатом и подпитывает его. Та же политическая роль отводилась ими и крестьянству, правда с полноценным классовым статусом в силу его многочисленности. Отсюда и задачи пролетариата - привлечь к себе беднейшие слои, отсекать разбогатевшую верхушку и перетягивать на свою сторону колеблющуюся "середину". Но никто из социалистов, не додумался до того что у этой размытой, с их точки зрения, массы могут быть свои четкие классовые интересы. Это уловили фашисты и нацисты. Так что социалисты, действительно пренебрегли классовыми интересами среднего класса, но не потому что проглядели рождение этого класса, - они нашли у него самостоятельных интересов, достойных внимания. Это и было их роковой ошибкой. Замечательно, что большевики эту ошибку ввели в широкую практику даже после победы - экстраполируя старые принципы в новые условия и полагая, что нищенское бытье этой социальной группы максимально приближает ее сознание к пролетарскому. Вот так яростные диалектики, довели в общем то разумную идею до абсурда, подгоняя все под пролетарский шаблон. Но пролетарский идеал устраивает не всех! Беда всех социальных конструкций - они завораживают своих создателей и последователей.
   Мы, люди, ослеплены успехами в техническом творчестве. И, действительно, по сравнению с совсем недавним прошлым они ошеломляющие. Ведь всего сто лет назад в 1906 году не было практически ничего что нас повседневно окружает сейчас. А реалии 1906 года в 1806 году смотрелись бы не менее фантастично. И вот эти наши технические успехи создают у многих иллюзию возможности и необходимости столь же результативного, успешного и полезного социального творчества. Что можно и нужно придумать социальное устройство, государственное управление такое, чтобы всем было хорошо. Мысль благая, великолепная и что самое важное - правильная! Этот "инженерный" подход к социальной практике окончательно сформировался в эпоху "Просвещения". И человечество, мы с вами, надо отдать нам должное, непрерывно продуцируем эти великолепные, устраивающие персонально каждого из нас социальные конструкции. Трудно сказать к счастью или несчастью, но подавляющее большинство этих схем остается нереализованными и по большей части неизвестно окружающим, - ведь они не идут дальше нашего воображения. Беда начинается тогда, когда кто-то ощутит себя гениальным вождем, а обстоятельства сложатся так, что мысль эта не покажется абсурдной более или менее значительной группе окружающих и им удастся сколотить более или менее солидную партию, которая вознамерится воплотить социальную конструкцию вождя в жизнь. И мы сейчас напомним самые выдающиеся моменты из этого опыта, с единственной целью, показать что у всех у них единый корень, - все они тоталитарны. И иначе не может быть - ведь реализуется некая конкретная социальная конструкция и должен быть единый контролер, следящий за правильностью реализации. Это великолепно описал Ф. Хайек. И Мы продолжим его цитирование. Он там, далее, вскрывает очень важную изнанку формирования средним классом своей собственной самооценки и его видения своей роли в будущем переустройстве общества, резко отличной от той, которая была уготована ему социалистами: "Старым вождям социализма, всегда считавшим свои партии потенциальным авангардом будущего более широкого движения к социализму, трудно было понять, почему каждый раз распространение социалистических методов на новые области восстанавливает против них широкие неимущие классы. Однако, в то время как они, подобно профсоюзным лидерам обычно легко договаривались о совместных действиях с работодателями в своих отраслях промышленности, широкие слои общества оставались ни с чем. Этим людям казалось (и не без основания), что наиболее процветающая часть рабочего движения принадлежит скорее к эксплуататором, чем к эксплуатируемым" [37, с. 18]. И хотя все они оставались социалистами в том смысле, что выражали недовольство капиталистической системой и требовали распределения материальных благ в соответствии со своими представлениями о справедливости, однако само это представление оказалось совсем непохожим на то, которое нашло воплощение в практике старых социалистических партий.
   Пока социалистическое движение в стране связано с интересами конкретной социальной группы, - включающей обычно высококвалифицированных промышленных рабочих, - проблема выработки единого взгляда на статус различных индивидов в новом обществе остается довольно простой. Ведь все рабочие, все будем работать в новом обществе, только за справедливую плату, а функции управления будем осуществлять по очереди, что даже полезно для разнообразия. Именно в этом ключе сформулировал свои выводы В. И. Ленин в упомянутой выше книге: "Все общество превратится в единое учреждение, единую фабрику с равным трудом и равной оплатой" [113, с. 122]. Движение непосредственно заинтересовано в повышении социального статуса конкретной однородной по интересам и взглядам группы.
   Но характер проблемы изменяется, когда по мере развития движения, всем становится очевидно, что доход и общественное положение всякого человека будут определяться государственным аппаратом принуждения, и тогда, каждый, желая сохранить или улучшить свое положение, будет стремиться стать членом организованной группы, способной влиять на государственную машину и даже контролировать ее в своих интересах. Средства, которые старые социалистические партии успешно использовали, стремясь улучшить положение одной профессиональной группы, оказываются негодными для поддержки всех. Поэтому неизбежно возникают конкурирующие социалистические партии и движения, выражающие ущемленные интересы других слоев...
   В перетягивании каната, которое начнется вслед за этим, вовсе не обязательно победят интересы беднейших или самых многочисленных групп. Не обязательно также сохранятся позиции старых социалистических партий, открыто представляющих интересы конкретных социальных групп несмотря на то, что они первыми проложили этот путь, разработали идеологию и бросили клич всему рабочему классу. Сами их успехи и их требование принимать идеологию целиком несомненно вызовут мощное контрдвижение, - но не со стороны капиталистов, а со стороны многочисленных неимущих слоев, которые увидят для себя угрозу в наступлении элиты промышленных рабочих.
   Германия после первой мировой войны дает великолепный пример того, как создается благодатная почва и как на ней возникает нацизм. Чем большее число социальных групп попадает в круг обездоленных, тем шире спектр ущемленных социальных интересов, тем менее привлекательным становится пролетарский социализм, социализм в старой социал-демократической трактовке. Никто из обездоленных не против жить так, как живут квалифицированные промышленные рабочие, но они не рабочие и может быть даже и не хотят ими стать, и у них нет мощного профсоюза и политической партии способных отстаивать их интересы. И тогда возникает простая мысль, почему не обеспечить такую жизнь всем немцам, каждому просто потому, что он немец, пусть будет конечно социализм, но для всех немцев. Нужен только убедительный лидер и сплоченная вокруг него партия, обеспечивающая ему абсолютную поддержку. Но послушаем Ф.А. фон Хайека, у которого все это происходило на глазах. То, что я хочу процитировать, написано более шестидесяти лет назад, но как мне думается не просто актуально, а злободневно для наших реалий.
   "Об этом не любят вспоминать, но не так уж много лет минуло с тех пор (примерно 15-25 лет), когда прогрессисты рассматривали социалистическую политику Германии как пример для подражания... до сих пор не увидели в полной мере трагедии происшедшей в Германии, где люди доброй воли, считавшиеся образцом и вызывавшие восхищение в демократических странах, открыли дорогу силам, которые теперь воплощают все самое для нас ненавистное.
   Мы до сих пор не хотим видеть, что расцвет фашизма и нацизма был не реакцией на социалистические тенденции предшествовавшего периода, а неизбежным продолжением и развитием этих тенденций. Поверхностная и в конечном счете неверная теория, сводящая национал-социализм просто к реакции, сознательно спровоцированной группами, привилегиям и интересам которых угрожало наступление социализма... - конфликт между "левыми силами" и "правыми" национал-социалистами в Германии - это неизбежный конфликт, всегда возникающий между соперничающими социалистическими фракциями. Внутреннее родство пруссачества и социализма, бывших в Германии предметом национальной гордости, только подчеркивает мою основную мысль. Но было бы ошибкой считать, что национальный дух, а не социализм привел к развитию тоталитарного режима в Германии. Ибо вовсе не пруссачество, но доминирование социалистических убеждений роднит Германию с Италией и Россией. И национал-социализм родился не из привилегированных классов, где царили прусские тенденции, а из толщи народных масс" [37, с. 50].
   Эта "поверхностная и в конечном счете неверная теория" была у нас в советские времена одним из основных положений сталинизма; это было официальным постулатом, - фашизм и нацизм, - это последняя попытка умирающего империализма задушить прогрессивное человечество. Это конечно же не мешало нашим "гибким теоретикам" дружить в определенное время с нацистами, а после того, как те подготовили нападение на нас и, действительно, чуть было не задушили нас, благодаря преступному бездействию "величайшего гения всех времен и народов", эти самые "гибкие теоретики" бросились в объятия этого самого империализма. Их преступную роль в трагедии начала войны лучше всех выразил Уинстон Черчилль. Вот эти горькие слова: "Война, возможно, всегда представляет собой каталог ошибок, но можно смело отбросить сомнения в отношении того, что в истории есть нечто, равное вине Сталина и его коммунистических руководителей в том, что они покорно ожидали, в том, что они были неспособны осознать ужасающее нападение, ожидающее Россию".
   После этого упорные попытки сталинистов увенчать этого погубителя кадровой армии и миллионов мирных жителей лаврами победителя выглядят, по меньшей мере аморальными. Ну это к слову, а мы вернемся к поучительным терниям социального прогресса и снова процитируем фон Хайека. "В распространенном утверждении, что фашизм и национал-социализм - это разновидность социализма для среднего класса, - есть изрядная доля истины, за исключением только того, что в Италии и Германии поддержку этим новым движениям оказывают и группы, экономически уже переставшие быть средним классом. Но действительно, это был во многом бунт нового лишенного привилегий класса против рабочей аристократии, порожденной профессиональным движением в промышленности.
   Можно не сомневаться, что ни один экономический фактор не повлиял так на развитие этого движения, как зависть не слишком преуспевающего представителя свободной профессии - какого-нибудь инженера или адвоката с университетским образованием и вообще "пролетариев умственного труда" - к машинисту, токарю, наборщику или другим членам мощных профсоюзов, имевших в несколько раз больший доход. А, кроме того, в первые годы нацистского движения рядовой его член был несомненно беднее, чем средний тред-юнионист или член старой социалистической партии, - обстоятельство, тем более мучительное, что он зачастую знавал лучшие дни и нередко жил в обстановке, напоминающей ему о прошлом. Выражение "классовая война наизнанку", бытовавшее в Италии в период становления фашизма, указывает на эту очень важную особенность движения. Конфликт между фашисткой (или национал-социалистической) партией и старой социалистической партий был типичным и неизбежным столкновением между социалистическими фракциями вообще. У них не было расхождения в том, что именно государство должно определять положение человека в обществе. Но между ними были (и всегда будут) глубокие расхождения в определении места конкретных классов и групп. Недовольство низов среднего класса, из которых в основном вышли сторонники фашизма и национал-социализма, было усиленно тем обстоятельством, что по своему образованию они стремились к руководящим постам и сознавали себя потенциальными членами правящей элиты. В то же время, младшее поколение, воспитанное на социалистических идеях и презирающее "делячество", отказалось от свободного предпринимательства, чреватого риском, и устремились к должностям с гарантированной зарплатой, обещавшими стабильность, требуя при этом доходов и власти, на которые им, по их мнению, давало право образование. Они верили в организованное общество, но рассчитывали занять в нем совсем не то место, которое им было уготовано социалистами. Взяв на вооружение методы старого социализма они собирались применить их в интересах другого класса.
   Движение это было способно привлечь всех, кто, соглашаясь с идеей государственного контроля над экономической деятельностью, не разделял целей, на достижение которых рабочая аристократия собиралась направить свои политические силы" [37, с. 50].
   Сейчас многое забылось, покрылось "пылью времени", заметны лишь наиболее выступающие фрагменты исторического рельефа. Как это великолепно сформулировал Гавриил Державин:
   "Река времен в своем течении уносит все дела людей
   и топит в омуте забвения народы, царства и царей,
   а если что и остается чрез звуки арфы аль трубы,
   то времени жерлом пожрется и общей не уйдет судьбы".
   Так вот, если стряхнуть "пыль времен", то окажется, что в Германии 20-30-х годов часто называли коммунистов - "красными нацистами", а нацистов - "коричневыми коммунистами". Не скрывали своего родства с социалистами, и не только в названии партии, и самые главные наци. В 1933 году Геринг в рейхстаге сказал буквально следующее: "Мы вырвали настоящий социализм у трусливого марксизма и настоящий национализм у разложившихся буржуазных партий и бросили все это в кипящий котел нашей жизни и получили великолепный сплав, прозрачный как хрусталь германский национал-социализм". Вот так! Марксисты насчитали "три источника, три составных части" своего учения, а нацисты удовлетворились двумя! Ну а Гитлер в феврале 1941 года за четыре месяца до начала войны, высказался еще более определенно: "...марксизм и национал-социализм в основе своей - одно и то же".
   Не менее показательна и интеллектуальная эволюция многих нацистских и фашистских руководителей, начинавших как социалисты: Муссолини, Лаваль, Квислинг. Еще более характерна такая биография для рядовых участников.
   "Насколько легко было обратить молодого коммуниста в фашиста и наоборот, было хорошо известно в Германии, особенно среди пропагандистов обеих партий. А преподаватели английских и американских университетов помнят, как в 1930-е годы многие студенты, возвращающиеся из Европы, не знали твердо, коммунисты они или фашисты, но были абсолютно убеждены, что они ненавидят западную либеральную цивилизацию" [37, с. 46].
   Поучительны истоки этой ненависти, - они тоже в Германии. Именно здесь, возникшие во Франции социалистические идеи, как форма доведения революции до конца, получили "окончательную шлифовку" по выражению Хайека. Мы уже писали выше, что начиная примерно с 1870 года Германия стала центром, где рождались идеи, распространявшиеся затем на Восток и на Запад. "И был ли это Гегель или Маркс, Лист или Шмоллер, Зомбарт или Мангейм, ...немецкая мысль всюду оказывалась ко двору". Это влияние было следствием не только колоссального прогресса Германии в области материального производства, но, и даже в большей степени, огромным авторитетом немецкой философской и научной школы, завоеванным на протяжении XIX столетия, когда Германия вновь стала полноправным и, пожалуй, ведущим членом европейской цивилизации. И именно эта высокая репутация способствовала распространению идей, разрушающих основы западной цивилизации. "Сами немцы - по крайней мере те, кто в этом распространении участвовал, - прекрасно отдавали себе отчет в том, что происходит. Еще задолго до нацизма общеевропейские традиции стали именоваться в Германии "западными", что означало прежде всего "к западу от Рейна". "Западными" были либерализм и демократия, капитализм и индивидуализм, свобода торговли и любые формы интернационализма, то есть миролюбия. Но несмотря на плохо скрываемое презрение все большей части немцев к "пустым" западным идеалам, а может быть, и благодаря этому, народы Запада продолжали импорт германских идей. Больше того, они искренне поверили, что их прежние убеждения были всего лишь оправданием эгоистических интересов, что принцип свободной торговли был выдуман для укрепления позиций Британской империи и что американские и английские политические идеалы безнадежно устарели и сегодня их можно только стыдиться" [37, с. 48].
   Пришедшие к власти в 1933 году нацисты действительно выполнили свои социальные обещания, милитаризовав экономику и реквизировав еврейский капитал, а в последствии, ограбив Европу и оккупированную часть нашей страны, так что по утверждению А. Шпеера вплоть до конца 1944 года снабжение населения практически оставалось стабильным.
   Урок, который дает нам пример Германии в социальное области поучителен. Односторонняя социальная политика, преимущественная ориентация на интересы одной социальной группы, даже массовой, при игнорировании социальных интересов других массовых социальных групп, чревата всплеском тоталитарных идей, способных при благоприятных условиях затопить весь социум. Тем более опасной является ситуация, когда ущемлены и буквально подавляются интересы целого народа, как это происходит у нас. Плохо живут все учителя, врачи, инженеры, преподаватели вузов, ученые, мелкие служащие учреждений различного рода, мелкий бизнес, независимо от национальности. Но русских в каждой из этих профессиональных групп подавляющее большинство. При таком положении, что мешает требованию достойной жизни каждому русскому стать массовым? - Отсутствие харизматического лидера! Он может появиться в любой момент и тогда тушить пожар будет поздно. Вырвавшаяся на волю номенклатура понять это неспособна, ошалевшая от "праздника жизни", построенного на ограблении народа, она думает (если еще думает), что праздник будет длиться вечно, достаточно бросать народу обглоданные кости в виде пресловутых национальных программ, которые, даже если будут выполнены, капля в море того, что нужно народу. Она забыла, вместе со своим правительством, что мы живем в стране, где не только не выкорчеваны корни тоталитаризма, но наш доморощенный фашизм, - то есть сталинизм, не только не умер, но любовно пестуется в теплице под названием КП РФ, просто номенклатурное руководство этой партии давным-давно утратило способность к активной самостоятельной политической деятельности, но ведь оно не вечно и тогда при "смене вех" дракон может показать свои зубы.
  

4.6. Социализм - всегда тоталитарен

  
   Все уже подзабыли что такое сталинизм. Напомним об этом, - дадим слово его современникам. Однако, предварительно несколько замечаний. У нас принято ставить знак равенства между социализмом и сталинизмом. У части тех, кто Сталина на дух не переносит, это вызывает возражение, им кажется, что вполне возможен иной социализм, социализм с человеческим лицом. Я думаю, что с человеческим лицом возможен только либерализм и вот он то под разными названиями типа Шведский социализм, Канадский социализм, Голландский социализм волнует сознание этих идеалистов. А настоящий современный социализм с момента своего зарождения "всегда воспринимался как угроза свободе и открыто проявил себя в качестве реакционной силы направленной против либерализма Французской революции"
[37, с. 49]. Кто теперь вспоминает, что в начале социализм был откровенно авторитарным? Французские мыслители, заложившие основы современного социализма ни минуты не сомневались, что их идеи можно воплотить только с помощью диктатуры. Социализм был для них попыткой "довести революцию до конца" путем сознательной реорганизации общества на иерархической основе и насильственного установления "духовной власти".
   Что же касается свободы, то основатели социализма высказывались о ней совершенно недвусмысленно. Корнем всех зол общества XIX века они считали свободу мысли. А предтеча нынешних адептов тотального планирования А. Сен-Симон предсказывал, что с теми, кто не будет повиноваться указаниям предусмотренных его теорией плановых советов, станут обходиться "как со скотом". Кстати, реализацию своей теории Сен-Симон предлагал осуществить Наполеону, но 1-й консул либо не понял какие возможности личной власти представляет социализм, то ли счел их чрезмерными, и предпочел ему монархию. Что же касается социализма, то только под влиянием мощных демократических течений, предшествовавших революции 1848 года, социализм начал искать союза со свободолюбивыми силами. Но обновленному "демократическому социализму" понадобилось еще долгое время, чтобы развеять подозрения, вызываемые его прошлым. А кроме того, демократия, будучи по своей сути индивидуалистическим институтом, находилась с социализмом в непримиримом противоречии.
   Лучше всех сумел разглядеть это А. де Токвиль. "Демократия расширяет сферу индивидуальной свободы, - говорил он в 1848 году, - социализм ее ограничивает. Демократия утверждает высочайшую ценность каждого человека, социализм превращает человека в простое средство, в цифру. Демократия и социализм не имеют между собой ничего общего, кроме одного слова: равенство. Но посмотрите, какая разница: если демократия стремится к равенству в свободе, то социализм - к равенству в рабстве и принуждении".
   Чтобы усыпить эти подозрения и продемонстрировать причастность к сильнейшему из политических мотивов - жажде свободы, - социалисты начали все чаще использовать лозунг "новой свободы". Наступление социализма стали толковать как скачок из царства необходимости в царство свободы. Этот переход должен принести "экономическую свободу", без которой уже завоеванная политическая свобода, "ничего не стоит". Только социализм способен довести до конца многовековую борьбу за свободу, в которой обретение политической свободы является лишь первым шагом.
   "Следует обратить особое внимание на едва заметный сдвиг в значении слова "свобода", который понадобился, чтобы рассуждения звучали убедительно. Для великих апостолов политической свободы слово это всегда означало свободу человека от насилия и произвола других людей, избавление от пут, не оставляющих индивиду никакого выбора, принуждающих его повиноваться власть имущим. Новая же обещанная свобода - это свобода от необходимости, избавление от пут обстоятельств, которые, безусловно ограничивают возможность выбора для каждого из нас, хотя для одних - в меньшей степени, для других - в большей. Чтобы человек стал по-настоящему свободным, надо победить "деспотизм физической необходимости", разбить "оковы экономической системы" [37, с. 51]. Иначе говоря надо освободить экономику от слепых рыночных сил и организовать ее на разумных, достойных человека основаниях, исключающих эксплуатацию человека человеком ну и т.д. по списку. Не будем вдаваться в подробности предложенных преобразований, все это теперь общеизвестно, заметим лишь, что никто не знает как должен выглядеть истинный, настоящий социализм, каждый уважающий себя социалистический конструктор предлагает свою схему, общее у них, - это абсолютная власть государства, - она гарантирует разумность экономической организации. В нашей стране более шестидесяти лет внедрялась сталинская модель с непринципиальными, конструктивными дополнениями, но очень существенными изменениями инструкций для обслуживающего персонала, то бишь номенклатуры, по мере того как менялись вожди; пока распустившаяся, дисквалифицировавшаяся на воле номенклатурная команда, потерявшая всякое представление о работе этой модели не разнесла ее в пух и прах, а осуществлявшие ее непосредственный слом социальные сантехники не сработали из обломков некую конструкцию, способную вести предпродажную подготовку сырья и приносить "сантам" баснословные прибыли.
   В одной из последних работ В.И. Ленин писал, что "Пролетарский характер нашей партии определяется не ее составом, а тем тонким слоем, который принято называть "старой гвардией". Достаточно малейшей трещины в этом слое, чтобы политика партии определялась уже не им". Лучше всех этот урок усвоил товарищ Сталин, он не просто создал какую-то там "трещину", - он просто физически уничтожил "старую гвардию", так что оказавшаяся у него в руках рыхлая, малограмотная, а часто и не грамотная, партийная масса, весь идейный багаж которой уместился в "Краткий курс истории ВКП(б)", но сцементированная железной дисциплиной, превратилась в руках опытного политического интригана в смертоносную машину. С ее помощью он и создал, то, что мы именуем социализмом. Может быть, по аналогии с определением известного "кормчего", лучше назвать это "социализмом с российской спецификой", - первый шаг к классификации социализмов?
   В Гражданскую войну партия понесла невосполнимые потери в кадровом составе, - речь идет о качестве рядовых партийцев. Кропотливая работа по воспитанию пролетарского авангарда проведенная в предреволюционные годы, не пропала даром, но страшная цена была уплачена сполна! На восстановление требовались годы. Сталинизм ковал свои кадры быстрее, так что к 1929 году не то что от гвардии, но от ленинской партии не осталось и духа. То, что получилось никак нельзя было назвать марксистской партией, исчез и ее "пролетарский характер". Хотя считалось, что ее идеологией является марксизм-ленинизм, но масса рядовых партийцев, да и командный состав фактически не представляли себе, что это такое, несмотря на великолепно поставленную сеть внутрипартийной политической учебы. Эта учеба и не преследовала цель превратить каждого партийца в сознательного марксиста-ленинца, ведь то, что они изучали, имело весьма отдаленное отношение к реальной жизни, - это были препарированные отголоски прошлых партийных событий. Задача была другая - надо было убедить этих людей, что учение под знаменем которого якобы они действуют, абсолютно верное, вожди если и ошибаются, то ЦК вовремя поправит и надо было снабдить их неким фразеологическим набором, позволявшим ввернуть в подходящем случае в качестве ultimo ratio, что сказал тот или иной вождь в подходящем случае.
   И тем не менее, это были в массе своей честные люди, свято верящие, что действуют они на благо своего народа, даже мысли не допускавшие, об ошибочности партийных действий:
   "Партия - это миллионов плечи, друг к другу прижатые туго,
   Партией стройки в небо взмечем держа и вздымая друг друга".
   А теперь послушаем тех, кто наблюдал сталинизм с близкого расстояния.
   Эти "наблюдатели один за другим стали отмечать поразительное сходство условий, порождаемых фашизмом и коммунизмом. И пока английские и иные "прогрессисты" продолжали убеждать себя в том, что коммунизм и фашизм - полярно противоположные явления, все больше людей стали задумываться, не растут ли эти новоявленные тирании из одного корня"
[37, с. 53].
   Выводы к которым пришел Макс Истмен, старый друг В.И. Ленина, ошеломили даже самих коммунистов. "Сталинизм, - пишет он, - не только не лучше, но хуже фашизма, ибо он гораздо более беспощаден, жесток, несправедлив, аморален, антидемократичен и не может быть оправдан ни надеждами, ни раскаянием". И далее: "...было бы правильно определить его как сверхфашизм". Но еще более широкое значение приобретают заключения Истмена, когда мы читаем, что "сталинизм - это и есть социализм в том смысле, что он представляет собой неизбежный, хотя и непредвиденный результат национализации и коллективизации, являющихся составными частями плана перехода к социалистическому обществу" [114, с. 82].
   У. Чемберлен (американский корреспондент, 12 лет провел в России, сочувствовал нашему эксперименту) так суммирует свои наблюдения, сопоставляя наш опыт с итальянским и немецким: "Вне всякого сомнения, социализм, по крайней мере на первых порах, является дорогой не к свободе, но к диктатуре и к смене одних диктаторов другими в ходе борьбы за власть и жестоких гражданских войн. Социализм, достигаемый и поддерживаемый демократическими средствами, - это, безусловно, утопия" [115, с. 202].
   Ему вторит британский корреспондент Ф. Войта, много лет наблюдавший события в Европе: "Марскизм привел к фашизму и национал-социализму, потому что во всех своих существенных чертах он и является фашизмом и национал-социализмом" [116, с. 95].
   А Уолтер-Липпман приходит к выводу, что "наше поколение узнает теперь на собственном опыте, к чему приводит отступление от свободы во имя принудительной организации. Рассчитывая на изобилие, люди в действительности его лишаются. По мере усиления организованного руководства разнообразие уступает место единообразию. Такова цена планируемого общества и авторитарной организации человеческих дел" [117, с. 552].
   Вот еще одно высказывание, принадлежащее немецкому автору, который выражает ту же мысль, но, может быть, даже более глубоко проникает в суть дела. "Полный крах веры в достижимость свободы и равенства по Марксу, - пишет Петер Друкер, - вынудил Россию избрать путь построения тоталитарного, запретительного, не экономического общества, общества несвободы и неравенства по которому шла Германия. Нет, коммунизм и фашизм - не одно и то же. Фашизм - это стадия, которая наступает, когда коммунизм доказал свою иллюзорность, как это произошло в сталинской России и в догитлеровской Германии" [118, с. 220].
   "Нет ничего удивительного в том, что в Германии до 1933 года, а в Италии до 1922 года коммунисты и нацисты (соответственно - фашисты) чаще вступали в столкновения друг с другом, чем с иными партиями, - пишет фон Хайек, - они боролись за людей с определенным типом сознания и ненавидели друг друга так, как ненавидят еретиков. Но их дела показывали, насколько они были в действительности близки. Главным врагом, с которым они не могли иметь ничего общего и которого не надеялись переубедить, был для обеих партий человек старого типа, либерал. Если для коммуниста нацист, для нациста коммунист и для обоих социалист были потенциальными рекрутами, то есть людьми неправильно ориентированными, но обладающими нужными качествами, то с человеком, который по-настоящему верит в свободу личности, ни у кого из них не могло быть никаких компромиссов.
   Чтобы у читателей, введенных в заблуждение официальной пропагандой какой-нибудь из этих сторон не оставалось на этот счет сомнений, позволю себе процитировать один авторитетный источник. Вот что пишет в статье с примечательным названием "Второе открытие либерализма" профессор Эдуард Хейнманн, один из лидеров немецкого религиозного социализма: "Гитлеризм заявляет о себе как о подлинно демократическом и подлинно социалистическом учении, и как это ни ужасно, в этом есть зерно истины, - совсем микроскопическое, но достаточное для таких фантастических подтасовок. Гитлеризм идет еще дальше, объявляя себя защитником христианства, и как это ни противоречит фактам, это производит на кого-то впечатление. Среди всего этого тумана и передержек одно не вызывает сомнений: Гитлер никогда не провозглашал себя сторонником подлинного либерализма. Таким образом, на долю либерализма выпала честь быть доктриной, которую более всего ненавидит Гитлер". К этому необходимо добавить, что у Гитлера не было возможности проявить свою ненависть на практике, поскольку к моменту его прихода к власти либерализм в Германии был уже практически мертв. Его уничтожил социализм" [37, с. 75].
   Таким образом мы видим, что тоталитарное государство может быть социальным государством. Но какой ценой? И нацизм - социализм среднего класса, и сталинизм - люмпен-социализм, оба обеспечивают решение значительного круга социальных проблем, но в обмен на политическую свободу и существенную часть индивидуальной свободы. Тотальная идеологизация, тотальная цензура, тотальная фиксация каждого по месту жительства и месту работы, "закрытая на замок" граница и т.д. и т.п., - все это плата за тотальную же ответственность государства за настоящее и будущее человека от рождения до могилы. Всесильные партийные комитеты, контролирующие и вмешивающиеся в решение любых вопросов от производственного планирования до семейных отношений своих членов и не только. Трехступенчатый политический контроль: пионерская организация, комсомол, партия. На государственном уровне, формально, к примеру, Советский Союз имел все атрибуты парламентской республики, но поскольку никакой реальной свободы выборов не было, эти формальные структуры имели декоративный характер. То есть формально депутаты избирались свободно, но при этом нельзя было свободно стать кандидатом, и гражданам оставалось лишь выбирать между голосованием "за" или неучастием в голосовании.
   И еще одно, совершенно непредвиденное следствие тотального вовлечения государства в общественную и хозяйственную жизнь общества - многократный рост бюрократии. Когда-то В. И. Ленин мечтал о "дешевом правительстве" при социализме. То что произошло на самом деле не могло присниться вождю и в кошмарном сне. Разбухшие функции государства потребовали взрывного роста бюрократии, которая задавила, погребла под собой все мечты о самоуправлении и дешевом правительстве. Нет бюрократия не против самоуправления но ее кредо - самый последний, самый маленький начальник должен быть административно и финансово подчинен предыдущему начальнику, именно это и делает бюрократическую сеть, опутавшую нас, непрерывной, а иерархию сплошной. Либеральный подход иной: в нижних этажах социальной пирамиды царит истинное самоуправление, где самые маленькие начальники отвечают за деятельность самоуправляющихся ячеек, несут ответственность только и исключительно перед избравшими их людьми и не подчинены никаким вышестоящим начальникам. Именно тогда социальное, спонтанное творчество на которое и опирается либеральная доктрина, окажется раскованным, свободным и эффективным постоянно действующим фактором политической и экономической свободы и только в этом случае будет реализовано действенное общественное самоуправление. Образно говоря, вице-премьер Медведев главный сигнал о реализации национальных проектов должен получать не от сияющего административным оптимизмом губернатора или мэра населенного пункта "имя рек", а вот от таких независящих от него, самоуправляющихся ячеек, коммун, коллективов, если хотите. И задача либерального государства, - обеспечить условия для жизнедеятельности такого самоуправления.
  

4.7. Либеральные реформы Л. Эрхарда

  
   После краха гитлеризма, образовалось два немецких государства, - Федеративная республика Германии (ФРГ) и Германская демократическая республика (ГДР). Почти на полстолетия обе страны стали витринами, образцами двух систем, двух миров. ГДР олицетворяла собой лучшее, что могла дать в социальном плане сталинская модель, по уровню жизни это была образцовая страна во всем социалистическом содружестве. ФРГ стала образцом либерально-демократического государства, там были проведены грандиозные социально-экономические преобразования, ставшие образцом того, что может дать народу последовательное воплощение в общественную и экономическую практику либеральных принципов. Можно смело утверждать, что эти преобразования второй всемирный пример триумфа либерализма.
   За время наших так называемых "либеральных реформ" стало аксиомой (от частого совершенно бездоказательного повторения), что такого рода реформы в обязательном порядке сопровождаются падением жизненного уровня народа. У меня это утверждение всегда вызывало отторжение. Почему либеральные реформы должны ухудшать жизнь людей, - это ведь противоречит сущности либерализма. Либертарианские реформы, - да, согласен, - они посягают на уровень жизни изначально. Либеральные же изначально могут быть направлены только на улучшение жизни. Да! А как иначе! Именно так! Везде и во все времена! В этом суть дела, - ведь в центре либеральной доктрины человеческая личность и либеральное творчество социальное, экономическое, государственное преследует одну цель - улучшение условий существования человека! В противном случае нечего огород городить, никакие это не реформы, а просто реорганизация с целью дальнейшего ухудшения благосостояния народа. И это справедливо не только в социальной сфере. В любой сфере деятельности, реформы проводятся с единственной целью - улучшения положения дел в этой области. В этом смысл самого понятия - реформа! Это у наших реформаторов, к сожалению, все наоборот. Так вот, целью реформ Эрхарда, заявленной сразу им и канцлером Адэнауэром, было неуклонное улучшение жизненного уровня немцев. И немцы, в расколошмаченной Германии это почувствовали уже в первый год реформ и улучшения эти нарастали год от года.
   Вот как коротко и ёмко описывает это наш дипломат Всеволод Ежов, - живой свидетель тех необычных пятидесятых в жизни Западной Германии: "Послевоенная реформа в Западной Германии проходила на моих глазах. Продуманная до деталей в экономическом и социальном планах, она с каждым днем улучшала положение людей, пока весь мир не заговорил о "немецком чуде" [130, с. 137].
   Наши реформаторы поначалу часто сравнивали свои действия с тем, что происходило в конце сороковых - в начале пятидесятых в Западной Германии. Общность здесь можно усмотреть только в том, что у нас и у них был провозглашен приоритет рыночного хозяйства. Практическая же реализация этого приоритета и результаты (надеюсь, возражающих не будет) отличны друг от друга, как небо от земли. Что было (и есть) у нас мы подробно рассмотрим ниже, здесь же конспективно напомню только для целостности изложения. Первые же реформаторские шаги у нас привели к резкому обнищанию населения, к чудовищной инфляции, бурному развитию коммерческих структур и резкому спаду производства. Вот абсолютные признаки неподготовленности реформ и, по-видимому, недостаточной компетентности реформаторов. Ведь первым делом они начали делить сырьевые отрасли, отмахнувшись от производства товаров народного потребления и от сельского хозяйства, то есть лишив будущего наш внутренний рынок этих товаров. От результатов нельзя отмахнуться - они вокруг нас. В ФРГ же тон задавал с самого начала Его Величество Производитель. Ему всячески помогали, и он быстро насытил рынок потребительскими товарами, создав основу для роста жизненного уровня населения. Через год-полтора, немцы в ФРГ вздохнули облегченно и стали отдавать должное политике Аденауэра-Эрхарда. А еще через пару лет (обратите внимание - через три года после начала реформ) весь мир заговорил о немецком "экономическом чуде". ФРГ не только успешно решала внутренние проблемы, но и постепенно занимала сильные позиции в европейской и мировой экономике. И это страна, только что лежавшая в руинах! Признание внутри страны появилось уже осенью 1953 года, когда на парламентских выборах блок ХДС/ХСС получил абсолютное большинство голосов в бундестаг. Вот так проводятся реформы в интересах народа, а за счет народа только наживаются - как у нас!
   Успех либеральных преобразований в послевоенной Германии неразрывно связан с именем Людвига Эрхарда первого федерального министра экономики и второго канцлера ФРГ, именно его идеология "социального рыночного хозяйства" предопределила успех предпринятых экономических реформ и реализацию выдвинутой им концепции "сформированного общества". Целью этого общества, провозглашенной им на съезде ХДС в марте 1965 года, объявлялось "преодоление плюрализма противоречивых общественных интересов путем приведения к общему знаменателю всеобщего благополучия". Но это было потом, а в начале была жесткая борьба, - путь Германии к нынешнему благополучию был не прост и счастье ее народа, что в начале этого пути его возглавляли такие люди как Конрад Аденауэр и Людвиг Эрхард, искренне считавшие, что содержание их деятельности , - это поистине беззаветное служение своему народу, а не способ реализации своих амбиций и достижения личного благополучия.
   Противники политики социального рыночного хозяйства были и в рядах ХДС/ХСС и в федеральном правительстве. Разногласия возникали и по поводу путей развития экономики в целом, и по поводу таких конкретных вопросов, как политика цен и таможенных пошлин, направленных на защиту отдельных отраслей, скажем, аграрного сектора, или об экономических интересах, опиравшихся на сильное лобби. Примером может служить полемика Эрхарда с одним из противников его экономической политики из рядов СДПГ - Эриком Нелтингом. Многие очевидцы вспоминали о ней спустя десятилетия.
   "Труднее было бороться, - как пишет профессор Карл Хаманн, - с приверженцами государства типа Веймарской республики, с друзьями картелей, которые во времена третьего рейха разработали тысячи картельных соглашений и весьма уютно чувствовали себя под их защитой, а проводимая Эрхардом политика активизации конкуренции в стране и на международной арене не сулила им выгоды. Его противники занимали прочные позиции в экономике. Очевидны были попытки некоторых промышленных объединений обойти федерального министра экономики, вступая в прямой контакт с Конрадом Аденауэром. Это омрачало отношения между канцлером и министром" [191, с. 18]. Эрхард был убежден, что его способ проведения экономической политики не имел бы успеха без поддержки общественности, без участия граждан в процессе принятия решений по экономико-политическим вопросам.
   Общеизвестный принцип, согласно которому образ государственного деятеля формируется в общественном мнении не только его конкретными действиями, но в значительной мере и его речами, вполне применим и к Людвигу Эрхарду. Более 12 тысяч публичных выступлений Эрхарда, хранится в архиве Фонда Людвига Эрхарда и в них "он предстоит не руководителем, занимающим тот или иной пост, а скорее человеком, видящим свою задачу в необходимости убедить аудиторию, к которой он обращается. Идея свободы и ответственности, мысль о пользе конкуренции - вот что он без устали отстаивал, отстаивал убежденно и энергично" [121, с. 13]. Его взгляды и мысли по широкому кругу вопросов взаимоотношения государства и рынка, целей социальной политики, взаимосвязи экономики и политики актуальны и в наше время. Его деятельность пример проведения активной, действенной, не догматизированной либеральной политики. Его роль в утверждении либерализма как мировой доктрины столь же велика, как и роль Франклина Делано Рузвельта.
   Мы не можем пройти мимо целого ряда выдвинутых им положений, обосновывающих либеральное видение тех или иных политических, социальных и экономических проблем, подтвержденных успешной социальной практикой и ставших фундаментальным достоянием либерализма. Тем более, что их большая часть находится в русле нашего рассмотрения, - это пример практического либерализма, касающегося, в частности, взаимоотношений государства и рынка, целей экономики, темпов преобразований, их приоритетных направлений. Но прежде, чем обратиться к этому наследию, хотелось бы показать, как сам Эрхард оценивал политическую и экономическую обстановку в которой начиналась и проходила его политическая деятельность сначала в масштабе Баварии, а затем и всей ФРГ. Но сначала чуть-чуть истории.
   Первая статья Л. Эрхарда называлась "Чрезвычайный путь" и была опубликована в ежемесячном журнале "Дас Тагебух" в 1931 году. В то время он был младшим научным сотрудником Нюрнбергского института экономического анализа. Это было время, когда уровень промышленного производства упал до показателей 1913 года, а число безработных приближалось
к 6 миллионам. Эрхард предлагал план выхода из кризиса, предусматривавший широкое использование жироденег для придания экономике более высокой финансовой ликвидности, оживления и роста деловой активности, что должно было привести к росту числа рабочих мест и ликвидации социальной напряженности. "Денежные операции должны служить экономическому благосостоянию и допустимы только с этой целью", - утверждал Эрхард. Предложение Эрхарда связано с острой нехваткой банкнот "для обеспечения производства и распределения товаров даже на уровне нынешней загрузки производственных мощностей". С точки зрения Эрхарда "законодательство всех стран, имеющих валюту с золотым покрытием [а Германия относилась к их числу - В.А.], ... страдает логической непоследовательностью, когда признает характер денег только за банкнотами и видит обеспечение валюты лишь в количественном регулировании данного особого вида денег. Жироденьги, деньги журнала расчетов, которые по своей сути являются точно такими же "деньгами", в законах о денежной системе не учитываются. Поэтому представляется необходимым еще раз подчеркнуть, что между инфляцией и находящимся в обороте объемом денег нет никакой причинной связи, что инфляция порождается единственно тем, что в среднесрочном плане или непосредственно могут возникать доходы от деятельности, не приносящей реальной пользы экономике [например, повышение тарифов на услуги и товары естественных монополий, картельный сговор по ценам на нефтепродукты - В.А.]. Каждый экономический субъект в состоянии только единожды потратить свои доходы, а при помощи какого технического средства это произойдет имеет подчиненное значение. Все зависит главным образом от степени экономического развития и исторических традиций производства платежей". Сделав это верное замечание, Эрхард делает свой главный вывод: "До тех пор, пока безналичные расчеты, жирооборот ни в одной другой системе валюты с золотым покрытием не признаны в полной мере денежным оборотом, мы в состоянии поддерживать в движении экономический аппарат любых масштабов, не нарушая наш закон о денежной системе и тем самым не теряя престижа, используя минимум наличных денег!" [121, с. 20]. Это пионерское предложение сделало известным имя Л. Эрхарда, но не было использовано рейхсканцлером Брюнингом.
   Спустя тридцать лет Людвиг Эрхард подтвердил данную по горячим следам оценку тогдашнего положения. Вновь обращаясь к тому времени, он заявил, что рейхсканцлер Брюнинг упустил возможность "применить кейнсианскую теорию искусственного создания покупательной способности". Это было бы "самым подходящим средством предотвращения процесса дефляции и его поворота в противоположном направлении". А выравнивание экономической ситуации, добавим, наверняка предотвратила бы приход нацистов к власти.
   В октябре 1945 года Людвиг Эрхард был назначен министром экономики Баварии. На него возлагалась ответственность за распределение дефицитных промышленных товаров, за так называемую систему ордеров на получение нормированных товаров, например топлива и горючего, одежды, материалов для ремонтных работ, аппаратуры, сырья, строительных материалов и т.д. и т.п. Населением прилагались значительные усилия по восстановлению разрушенного хозяйства, но вместе с тем в стране ширились коррупция и бесхозяйственность. В выступлении по радио 8 декабря 1945 года он говорил о борьбе с этим злом. Ряд фрагментов из этого выступления, которые я привожу ниже, лучше всякого комментария раскрывают понимание Эрхардом настоящего момента и суть его настоящей и будущей экономической политики. При этом Эрхард-рыночник совершенно не догматичен, он готов использовать любые позитивные шаги, способствующие решению основной задачи экономики - обеспечить благосостояние народа.
   "На основании многих наблюдений я прихожу к выводу, что наш народ еще не вполне осознал, в какой экономический хаос ввергли его 12 лет неограниченного господства национал-социализма и до какой степени, в дополнении к этому, злосчастная война деформировала и обескровила немецкую экономику. И если я в этот решающий час, тем не менее, не отказываюсь взять на себя ответственность за экономическую судьбу нашей земли, то это объясняется моим твердым убеждением в том, что никакая экономическая ситуация не может быть настолько безнадежной, чтобы решительная воля и честный труд всего народа не смогли справиться с ней, более того, не открыли бы путь к социальному благополучию.
   Я не скрываю своей приверженности либеральной концепции экономики, однако, существование свободного рыночного хозяйства связано с предпосылками, которые у нас, ввиду дефицита почти во всем, сейчас отсутствуют. Экономические концепции и экономические уклады всегда были и будут подвержены изменениям, однако вечной останется цель экономической деятельности - служить и содействовать благосостоянию людей.
   Наилучшим, вопреки всяким догмам, является экономический строй, который с учетом исторических, политически и экономических обстоятельств, обеспечивает оптимальную эффективность, а это всегда такой строй, при котором экономические цели гармонически сочетаются с реальными условиями, а также с социальными целями. Я с радостью буду открывать путь энергии и личной инициативы всем стремящимся достичь более высоких результатов, но те, кто будут злоупотреблять свободным хозяйством, добиваясь для себя выгоды хитростью или обманом, найдут во мне непримиримого противника. Свободная конкуренция как стимул и мерило эффективности предполагает свободный рынок со свободным ценообразованием. По ряду причин в настоящее время не в нашей власти полностью восстановить действие этих благотворных принципов, однако совершенно ясно, что к желаемому оживлению экономики мы придем не через хаос произвола, распущенности и грубого своекорыстия, а только с помощью строгого экономического порядка, опирающегося на дисциплину всего народа. Если же в условиях, когда множество людей вынуждены терпеть лишения, кто-то попытается избежать учета произведенной продукции с целью спекуляции и обогащения за счет своего народа, он не может рассчитывать на снисхождение или тем более понимание и совершенно справедливо понесет за свои действия суровое наказание.
   Как бы не претило мне установление экономического порядка с помощью полицейских мер, правительство не может оставаться безучастным наблюдателем, когда бессовестные спекулянты, используя неясность правовых отношений, нелегально продают на сторону и разбазаривают общественное достояние. Такого рода продажи и сделки могут быть безупречными в формально-правовом отношении, однако хорошо известно, что именно такие акции, имеющие видимость законность, серьезно подрывают нравы и добросовестность. Поэтому участники подобного рода торговли ни в коем случае не могут рассчитывать на то, что государство, представляющее интересы народа, будет потакать таким махинациям или задним числом санкционировать их. Господин премьер-министр, являющийся одновременно министром юстиции, уполномочил меня заявить, что он даст прокуратуре указание добиваться наивысшей из допустимых мер наказания, включая лишение свободы, в тех случаях, когда государственные служащие, распоряжающиеся общественным имуществом, окажутся виновными в получении взяток или будут замешаны в каких-либо формах коррупции.
   Если моральное разложение приобретет такие масштабы, что это вызывает государственно-политические последствия и даже угрожает подрыву репутации немецкого народа в глазах всего мира как раз тогда, когда необходимо всеми силами стремиться стереть позорное пятно трагической двенадцатилетней эпохи нашей истории, то молчание осведомленных об этом оборачивается их тяжкой виной. Мне же, как министру экономики, к сожалению, очень хорошо известно, как всевозможный сброд, паразиты и мародеры рвутся к средствам производства и промышленным предприятиям, чтобы жать там, где они не сеяли.
   Я призываю к активному сотрудничеству все конструктивные силы, готовые участвовать в восстановлении хозяйства. Сам я буду делать все, чтобы объединить хозяйственное управление и хозяйственную практику. Если прежние властители с горячими головами и холодными сердцами ввергли народ в пропасть, то новое правительство Баварии с холодной головой, но с горячим сердцем, восприимчивым к бедам нашего народа, предпримет все возможное, чтобы сначала сделать сносным, а затем улучшить экономическое положение. Мы должны стремиться преодолеть пессимизм и летаргию, грозящие парализовать наши силы. Именно поэтому сегодня, едва ли не в большей мере, чем головы и руки, нам нужны крепкие сердца, которые вопреки всем преградам, полны веры в то, что настойчивый и упорный труд всего народа, наш труд может открыть путь к светлому будущему.
   Знаю, что мой оптимизм в отношении нашего экономического развития разделяется далеко не всеми; но никто не может поколебать мою веру, вернее, мою убежденность, в том, что честное стремление целого народа к труду в конце концов должно принести ожидаемые плоды. Ни трусливый пессимизм, ни скептицизм любителей занять позицию стороннего наблюдателя не помогут справиться с судьбой. Если мы потеряем веру в самих себя, если будем ждать помощи и избавления лишь извне, то нам не смогут и не будут помогать".
   6 сентября 1947 года в Штутгарте государственный секретарь США Бернс заявил, что "Соединенные Штаты не собираются бесконечно дискриминировать Германию". Генерал Дрейкер, руководитель экономического отдела американского военного правительства, заявил, что для строительства немецкой демократии необходимо для начала вновь передать немцам ответственность за их экономическую судьбу. Правительство США и Великобритании пришли к решению о создании совместных бизональных хозяйственных управлений. Но на какой основе? В связи с этим 23 сентября и 14 октября 1947 года в "Нойе цайтунг" появляются две статьи Л. Эрхарда, содержащие квинтэссенцию его видения дальнейшего развития Германии. "...Я не выдам никакой тайны, если скажу, что немецкий представители американской зоны, при одинаковой в основе своей целевой установке, в принципе склонялись к федералистскому решению, в то время как в британской зоне высказались за жесткий централизм. Во взглядах на принципы экономического порядка также видны довольно сильные различия, причем опять-таки в южнонемецких землях слишком директивное и бюрократическое плановое хозяйство вызывало единодушное неприятие. А ведь между признаваемой всеми сторонами необходимостью создания социально ориентированной планомерной экономики и полностью, то есть тотально, плановой экономикой столько оттенков и нюансов. Однако, характерно, что несхожие взгляды постоянно тяготеют к размежеванию на, казалось бы, непримиримые крайности: здесь - свободное хозяйство, там - плановое, здесь - социализм, там - капитализм, - в то время как действительное экономическое развитие заставляет нас задать себе вопрос, а нет ли на обоих фронтах чего-то, что позволяло бы говорить о близости той или другой позиции.
   Тот, кто по-прежнему все еще склонен понимать под свободным хозяйством лишь безудержное мародерство эпохи ранней и высшей стадии капитализма, так же далек от представлений о динамичной, эффективной экономике, как и не обращающий ни на что внимание индивидуалист, который смешивает плановую экономику с бюрократическим, бездушным, разорительным хозяйничением. Таким образом обстоит дело и с понятием "капитализм" и "социализм". В наше время было бы упрощением рассматривать капиталистическое хозяйство как экономическую систему, основанную на эксплуатации трудящихся, или отождествлять социализм с полной нивелировкой и устранением всякой хозяйственной свободы. Если, к примеру, для характеристики капиталистической экономики взять лишь капиталистический способ производства, как массовое использование народнохозяйственного производительного капитала, то в равной степени это же относится и к социализированной экономике, верно и обратное - свободная экономика, обозначаемая чаще всего как капиталистическая, ни в коей мере не исключает полного учета социальных потребностей. В то время как в капиталистических странах со свободным рыночным хозяйством накопление капитала подвергается на все лады жесткой критике, в социалистических странах образование капитала и управление им зачастую остаются вне действенного общественного контроля и критики. Так что этих, ставших лозунгами понятий уже не хватает для оценки той или иной экономической системы, прежде всего по социальным меркам. И если капиталистическая и социалистическая экономики равным образом вынуждены образовывать капитал и все согласны, что этот процесс, вне зависимости от формы хозяйствования, предполагает экономию и отказ от немедленного потребления, то данное обстоятельство отнюдь не говорит о непримиримости двух систем.
   Социализированное хозяйство, конечно же, неотделимо от всеохватывающего народнохозяйственного планирования, но было бы опять-таки неправильно характеризовать свободное хозяйство, или лучше сказать, рыночное хозяйство, как бесплановое или анархическое. Более того, благодаря методам наблюдения за рынком оно настолько развило способы систематической регистрации экономических фактов и тенденций, что при такой форме экономики все ощутимее стремление к планированию. В одной из предыдущих статей [см. выше] я говорил о том, что помимо экономики, прибегающей к планированию и полностью плановой экономики, существует еще великое множество способов воздействия на экономику и управления ею, и что поэтому было бы неправильно и нечестно оперировать здесь лишь абсолютными понятиями.
   Настоящий водораздел проходит не между свободным хозяйством и плановым и не между капиталистической экономикой и социалистической, а между рыночным хозяйством со свободным ценообразованием и государственной командной экономикой с регулятивным вторжением в распределение.
   Этот дуализм находит свое крайнее выражение в вопросе о том, может ли рынок (как барометр, говорящий о состоянии всего экономического общества), государство или еще какая-то форма коллектива лучше знать, что пойдет на пользу общему благу, то есть благу народа. Ведь еще широко распространено совершенно ошибочное мнение, будто свободная конкуренция ведет к подавлению социальных движений или, по крайней мере, к экономическим сбоям, в то время как, по убеждению всех либерально и к тому же социально ориентированных специалистов, именно подавление свободы деятельности нарушало равновесие экономики, повергая ее во все более глубокие кризисы.
   Если в будущем государство станет следить за тем, чтобы ни общественные привилегии, ни искусственные монополии не нарушали естественного равновесия экономических сил и чтобы оставалось место для игры предложения и спроса, то рынок будет оптимальным образом регулировать участие всех экономических сил, корректируя при этом и неправильное руководство.
   В то время как неправильное руководство при свободном рыночном хозяйстве автоматически находит отражение в изменении цен со всеми вытекающими отсюда последствиями, при государственном управлении экономикой существует угроза загнать чреватую опасностями болезнь внутрь, что в конце концов может привести к взрыву не менее страшному, чем стихийное бедствие.
   Поэтому наша критика направлена не на различно толкуемое плановое хозяйство; мы решительным образом отвергаем государственную командную экономику. Этот принцип хозяйствования, додуманный до логического конца, ведет к уничтожению рынка и свободного потребительского выбора.
   Коллективно управляемое хозяйство, уклоняющееся от вотума рынка, несет в себе противоречие, становясь бессмысленным, а пренебрежение потребительской волей, выражающейся в происходящем на рынке, неизбежно влечет за собой ограничение свободы решения, основываясь на полностью ошибочном представлении о том, будто счастье людей надо искать в количественно измеряемом, максимальном удовлетворении потребностей.
   Таким образом, даже предположив, что управляющая хозяйственная инстанция имеет в виду лишь общее благо (предположение, которое и социалистическим государством гарантируется не абсолютно), даже и тогда справедливы сомнения в том, склонен ли народ как общность отдать предпочтение возможным формам коллективного хозяйства, а не свободному рыночному.
   В нынешних условиях существует необходимость того, чтобы государство, планируя и регулируя, ставило перед экономикой цели и вырабатывало руководящие принципы хозяйственной политики. Здесь его роль была бы и в самом деле неоспорима. Однако, желать, помимо этого, превратить предпринимателя в раба, в простого исполнителя начальственной воли значило бы убить все личностные ценности и лишить экономику ценностных импульсов. Именно сейчас следует признать, что экономика не враждебна социальному прогрессу, который, напротив, служит критерием ее эффективности. Все меры, ведущие к справедливому распределению социального продукта, то есть одновременно и доходов народа, нуждаются в серьезнейшем осмыслении..., - эта проблема может быть решена только в том случае, если приоритет будет отдан делу, а не догме.
   Поскольку цель хозяйствования - создание потребительских ценностей, а значит, и служение благоденствию народа - неизменна и не зависит от преходящих событий и обусловленных системами представлений, то и спор, собственно говоря, должен был идти лишь о целесообразности тех или иных методов, которые следует применять. И если сегодня, несмотря на это, так трудно по-деловому обсуждать назревшие проблемы, то это происходит потому, что политические партии принимали решения за или против экономических систем, возведя их тем самым в догму, а также и потому, что экономические проблемы из-за растущей материальной нужды населения, заставляют отступить на задний план все другие области общественно-политической жизни.
   И если сегодня в самых широких слоях господствует мнение, что сторонники социалистических идей непременно должны выступать за плановое хозяйство, а поборников рыночной экономики следует рассматривать как защитников капитализма, то против этого необходимо возразить. Утверждение, будто тоталитарные системы, такие как фашизм или большевизм, неразрывно связаны с плановым хозяйством, неверно и лишь дискредитирует саму эту экономическую категорию. Вместе с тем, справедливости ради надо сказать, что противники капиталистического строя не вправе возлагать ответственность за несомненные и легко доказуемые его ошибки на рыночное хозяйство как таковое. Фашизм и большевизм, с одной стороны, и капитализм, с другой, следует рассматривать с экономической точки зрения - всего лишь как ограниченные историческим развитием фазы более высоких и надвременных основных экономических типов планового или, соответственно, рыночного хозяйства.
   Во всяком случае, автор этих слов, никогда не делавший тайны из своих либеральных воззрений, весьма далек от намерения односторонне представлять интересы капиталистической системы; более того, он адресует капиталистическому хозяйству упрек в том, что оно все в большей степени изменяет основополагающим принципам рыночной экономики - конкуренции товаров и услуг и свободному ценообразованию - или же пытается их обуздать и, наращивая создание коллективных форм, все более вырождается в плановое хозяйство.
   Следует считать прямо-таки трагическим историческое заблуждение представителей социалистического строя, выступавших против господства конкуренции и за ее искусственное обуздание, хотя именно конкуренция более, чем все иные средства, способствовала бы развитию народного хозяйства. И то, что стало правилом бороться против капитализма, настойчиво отвергая принцип рыночной конкуренции, отнюдь не свидетельствует о понимании законов экономики.
   Если за этим стоит некая марксистская мысль типа "экспроприации экспроприаторов", предполагающая смену власти частного предпринимательства властью общественного или государственного хозяйств, то следует указать на то, что в упорядоченном государстве на власть частных учреждений накладываются ограничения, а кроме того, разнонаправленные групповые интересы стремятся уравновесить друг друга, в то время как распространяющаяся на всю экономику власть государства носит непременно абсолютный характер. Как свидетельствует история, опасность произвольного и неправильного пользования ею возрастает в этом случае неизмеримо.
   Поэтому хочется сказать недогматическим приверженцам социализм, способным делать правильные выводы из практики, что социалистические хрестоматийные воззрения не требуют такой обязательной увязки. Например, либеральный социализм определенно выказал приверженность к свободной рыночной экономике и свободе предпринимательства, разглядев в институте монополий пороки капиталистического строя. Не успешное создание рынка, а злоупотребление властью, которому всегда предшествует отказ от свободного рынка, привело к тому, что экономика все больше и больше вырождалась и создавалась иллюзия необходимости все более широкого планового вмешательства.
   Здесь, по всей видимости, происходит роковое смешение причины и следствия. Социальные сбои, следовавшие за нарождающимся капитализмом, были явлениями, сопутствовавшими технической революции и неправильному толкованию так называемых либеральных свобод [в частности, принципа "laissez faire" и, добавим еще, приватизации государства буржуазией с использованием его в узко групповых, классовых интересах], а отнюдь не следствием принципа рыночной экономики как такового. Историческая вина этой эпохи состоит в том, что государство, находящееся в плену классовых предрассудков, отказалось от применения права и закона для излечения этих пороков. Однако к функциональному сбою капитализм привел лишь тогда, когда, отходя от правил рыночного хозяйства и все больше принимая черты плановой экономики, он позволил заменить хозяйственную деятельность отдельных индивидуумов коллективными формами. И не справедливо ли вспомнить о вавилонском столпотворении, когда слышишь, как одни осуждают капитализм в его нынешнем виде за то, что он, исключив конкуренцию, превратился в плановое хозяйство, а другие нападают на него потому, что считают введение рынка делом вредным и стремятся лишь к новой модели планового хозяйства? Экономические неурядицы и сбои не устранишь заменой частноэкономического планового хозяйства государственной или иной формой коллективного планового хозяйства. Духовная пропасть пролегает не между капиталистическими или коллективными сторонниками плановой экономики, ибо при всем отличии их социально-экономических целей и идеалов у них есть общее - вера в предсказуемость экономических событий; граница проходит между приверженцами планового хозяйства всех сортов и поборниками действительно свободного, однако сдерживаемого законом и правом рыночного хозяйства, иными словами, между коллективными и индивидуально-свободными формами жизни.
   Несомненно, что переход от рыночной экономики к плановой не представляет никаких проблем, тогда как, наоборот, замена плановой экономики свободным рыночным хозяйством сопряжена с неимоверными трудностями. Причина заключается в том, что отойти от экономики сбалансированных тенденций легко; трудно, напротив, при вышедшей из естественного равновесия экономике сразу, без перехода, дать простор свободному рынку.
   И еще об одном следует подумать: в условиях почти абсолютного дефицита нельзя привести ни одного аргумента в пользу дееспособности планового хозяйства. Когда потребитель готов принять все и вся, не имеют значения любые производственные неудачи, а плановики могут впасть в иллюзию, что действуют правильно.
   Плановое хозяйство возводится некоторыми в догму, причем ему не ставится в вину то противоречие, что оно делает невозможным плодотворное применение свободы деятельности и инициативы человека [главных идеалов либеральной доктрины - В.А.].
   Дело не в социализме или капитализме, в немалой степени изменивших свои черты в ходе общественно-политического развития. И такие понятия, как социализм-капитализм, с одной стороны, и плановая экономика - рыночная экономика, с другой, ни в коей мере не совпадают. Если приверженцы социализма стремятся к справедливому распределению общественного продукта, то и сторонники рыночного хозяйства могут вполне поддержать это требование; если некий введенный в заблуждение капиталист требует новых коллективных форм, ему непременно решительно возразят либералы. Правильно понятый либерализм современной чеканки не стремится к пиратству; однако он сопротивляется нетерпимости и обусловленной этим несвободе человека, - он враг любой духовной тирании, всегда предвещающей политический террор" [121, с. 35].
   Я сознательно пошел на столь обширное цитирование Л. Эрхарда по двум причинам. Во-первых, чтобы исключить возможность неоднозначного толкования его идей, положений, мыслей в силу отрывочности взятых из контекста коротеньких цитат. Во-вторых, то, что я привожу, в сущности составляет содержание проведенных им реформ, за исключением нескольких технических моментов, на которых мы остановимся ниже; а так, - идейный каркас реформ весь здесь. Несколько раз хотелось прокомментировать эти идеи, но я каждый раз сдерживался, убеждая себя, что сказанного автором достаточно. Единственно на чем все-таки хотелось бы задержаться, это еще раз коснуться обстановки в какой проводились реформы, и некоторых технических деталей предопределивших успех этих грандиозных преобразований.
   Надо учитывать, что это были не просто реформы, связанные с переходом от административно-командной экономики к рыночной. Эти реформы проводились в стране только что потерпевшей сокрушительное военное поражение, в стране оккупированной, с действующей военной администрацией союзников, в стране расчлененной на зоны оккупации, администрации которых действовали далеко не всегда в согласии, а что касается советской зоны, то во время проведения реформ какое-либо позитивное сотрудничество здесь отсутствовало и эта часть страны вообще представляла собой "отрезанный ломоть". Кроме того, и это может быть самое главное, - страна лежала в руинах, могло быть задействовано не более 40 процентов довоенного промышленного потенциала.
   Нужно учесть и почти повсеместно разрушенную инфраструктуру, разрушенное жилье и миллионы беженцев, инвалидов, перемещенных лиц; необходимость выплаты репараций, последствия частичного демонтажа промышленного оборудования. И еще, несмотря на проведенную и проводимую денацификацию, решительный разрыв с прошлым, покаяние перед всеми пострадавшими народами, идеи государственного примата в экономике были очень сильны. В условиях разрухи очень многие были убеждены, что только жесткое государственное управление может обеспечить целенаправленное восстановление и подъем народного хозяйства. Этих представлений придерживалась такая мощная партия как СДПГ и ряд других социалистических партий, было немало сторонников этой точки зрения в профсоюзной среде, да и в ХДС/ХСС. Так что подчас требовалось большое мужество в отстаивании идей рыночной экономики, хотя бы и социальной.
   Политика, проводимая Эрхардом, оттачивалась в бесчисленных дискуссиях в парламенте, в федеральном правительстве, в земельных правительствах, на митингах, регулярно устраиваемых всеми партиями. В этом отношении показательна дискуссия Людвига Эрхарда с профессоров Эриком Нелтингом во Франкфурте-на-Майне на митинге СДПГ в цирке "Альтхофф", 14 ноября 1948 года уже в ходе реформ, спустя два дня после всеобщей 24 часовой забастовки, в которой участвовало почти десять миллионов рабочих. Сама забастовка и незадолго до нее отклонённое в Экономическом совете предложение фракции СДПГ о снятии Эрхарда с поста директора Экономического управления были вызваны ростом цен, происшедшем в начале реформы, которая и длилась-то еще всего только три месяца. Но это-то как раз и очень важно и позволит нам рассмотреть некоторые важные технические стороны реформы, обеспечившие в конечном счете ее успех, а кроме того позволит увидеть то, почему удались реформы Эрхарда в разрушенной стране и почему провалились реформы в нашем отечестве, в условиях полностью действующих промышленных предприятиях.
   Оппонент Людвига Эрхарда, социал-демократ, профессор Эрик Нелтинг, министр экономики земли Северный Рейн - Вестфалия. В эмоционально накаленной атмосфере Эрхард вышел на интеллектуальный поединок на мероприятии политического противника перед публикой, явное большинство которой относилось к нему критически. В цирке "Альтхофф" собрались несколько тысяч человек, аргументы выступавших они сопровождали выражением то одобрения, то несогласия. В общем и целом участники и критически настроенные наблюдатели восприняли это беспрецедентное собрание как демонстрацию демократии на практике. Л. Эрхард не обратил собравшихся в свою веру, но подробный, без прикрас и уверток анализ настоящего, откровенное рассмотрение содержания реформ по его сценарию и по альтернативному, обеспечили поддержку проводимого курса - он убедил их подождать и не обманул их ожиданий, - уже к концу года люди почувствовали сдвиг к лучшему.
   Первые месяцы после введения денежной и экономической реформы - один из наиболее бурных периодов немецкой послевоенной истории. События этих дней поставили рыночное хозяйство сразу же после старта перед тяжелейшим испытанием. Спрос на потребительские товары, накопившийся за долгие годы, и почти безграничные потребности, связанные с заменой фондов и удовлетворением отложенного спроса во всех отраслях экономики, с колоссальной силой напирали на рынок, освобожденный от наиболее тяжких оков рационирования. Безусловно, все это было известно и учитывалось в предстартовый период, но экономические прогнозы не обладают хронометрической точностью и при столь грандиозных преобразованиях предусмотреть всё невозможно. Самым гибельным для реформ, сразу обрекающим реформы на провал был бы товарный голод. Общий потребительский спрос оценивался в 10,7 миллиарда марок, однако его распределение между рынком потребительских товаров и рынком промышленных потребностей можно было оценить весьма приблизительно. Были приняты меры по предварительному созданию товарных запасов. Именно в это время за Эрхардом закрепилось прозвище "Святой Людвиг - покровитель всех накопителей".
   Кроме того, для защиты рядовых потребителей была разработана специальная программа, в соответствии с которой до 50% наиболее важных товаров потребительского рынка реализовывалось по фиксированным ценам. Поощрялось снижение цен производителями введением целого ряда льгот, в частности снижением цен на импортное сырье. Кроме собственных возможностей были произведены многомиллиардные закупки потребительских товаров за рубежом. Все это обеспечило успех реформ, однако на начальном этапе некоторого повышения цен избежать не удалось, чем и были вызваны события, о которых выше шла речь. Причина повышения цен была технического характера: отмена госдотаций на цены импортного сырья, неравномерность поставок по импорту, перелив потребительского спроса промышленного сектора на рынок потребительских товаров в большей степени чем допускалось возможным.
   Правда, надо сказать, что по сравнению с нашим нынешним ростом цен, не говоря о том, что было начиная со 2 января 1992 года, этот рост кажется игрушечным, скажем по серьезнее, - относительно умеренным по сравнению с общим уровнем жизни: июль 1948 г. - 4,08%, август - 1, 96%, сентябрь - 2,88%, октябрь - 4,67%, ноябрь - 0,8%, декабрь - 0,9%. Этот рост оппозиция представила как предвестник надвигающейся инфляции, которой боялись все. Все, кроме Л. Эрхарда и его соратников, так как они знали истинные причины этого всплеска цен, а также то, что инфляция в Германии не возможна "пока мы будем поддерживать порядок в нашем государственном бюджете и Банк немецких земель не соглашается на предоставление дополнительных кредитов и дополнительную эмиссию денег. Я верю, точнее говоря, я точно знаю, что эти два предохранительных механизма существуют. Поэтому всякие размышления об инфляции лишены оснований". К концу года цены стабилизировались, включились механизмы рыночного саморегулирования, сомнения и возражения скептиков и оппонентов канули в Лету.
   К сожалению этот успешный опыт не был использован у нас. Действия наших реформаторов во всех узловых точках реформ были прямо противоположными. Судите сами. Важнейшее мероприятие германских реформ, - накопление товарных запасов в количествах, достаточных для удовлетворения потребительского спроса на период до полного включения рыночных механизмов саморегуляции. У нас не только не были созданы товарные запасы, но осенью 1991 года была ликвидирована талонная система распределения и предприимчивые снабженцы перенаправили поток обязательных поставок из госторговли на колхозные рынки, где цены в разы были выше государственных, - здесь истоки многих крупнейших состояний российских нуворишей. Таким образом к моменту освобождения цен в "закромах Родины" было пусто, потребительский спрос, а с ним вместе и реформы по образному выражению Эрхарда "ударили в пустоту" и рассыпались, цены выросли в десятки раз, что ликвидировало потребительский спрос, подписав тем самым смертельный приговор всей промышленности потребительских товаров, а заодно превратив в труху сбережения граждан. Ни о каком включении рыночных механизмов саморегуляции не могло идти никакой речи, - регулировать стало нечего. Так что наши реформы скончались не начавшись.
   Ну, естественно, что в такой обстановке ни о какой защите рядовых покупателей и мыслей не возникало, тогда как в Германии именно это было поставлено во главу угла. Там была разработана, как мы уже упоминали, "программа защиты интересов рядового труженика страны", направленная на то, "чтобы подавляющее большинство нашего народа и в особенности люди с небольшими доходами получили возможность удовлетворять свои потребности хорошо, упорядочено и по доступным ценам". Вот идея программы: "Пока идет процесс переналадки, пока нет по-настоящему здоровой рыночной экономики, где каждая цена разумна и адекватна платежеспособному спросу, мы должны создать в известной степени защитную зону, в которой обеспечивается потребление для тех людей, интересы которых оказались ущемленными в ходе утряски цен". Более того, по согласовании с военными властями были установлены единые картельные цены по вертикали, "т.е. теперь промышленное предприятия получает право предписывать розничной торговле розничные цены и следить за их соблюдением. У нас появляется возможность раздробить, разукрупнить неработоспособный централизованный ведомственный контроль за ценами на множество частноэкономических точек надзора и контроля за ценами, которые гораздо эффективнее, ибо тут затронуты частноэкономические интересы.
   Если вы объедините все эти факторы: гарантированное обеспечение товаров для рядовых потребителей, товары по линии Госкомпании по учету национального имущества, импорт готовых товаров, установление единых картельных цен по вертикали, - то в общем и целом получается, что более половины продукции, я даже склонен допустить в самое ближайшее время существенное превышение отметки в 50 процентов, потребительских товаров будет поступать на рынок по фиксированным ценам. Остальную часть мы должны "оставить на свободе", тут я со всей решимостью выступаю против фиксации цен ради обеспечения все той же сбалансированности, составляющей основу здоровой экономики" [121, с. 130]. Вот так! А у нас со всех трибун провозглашался лозунг: "Государство не собес!" Люди были брошены на произвол судьбы. И это называют либеральными реформами - образованщина безнравственна и лишена стыда.
   Читатель, теперь ты понимаешь почему собравшиеся в цирке "Альтхофф" аплодировали Людвигу Эрхарду? Обратим внимание, в Германии, как и в США построение социального государства началось с проблем рядового гражданина, он стал центральной фигурой реформ. Не какие-то абстрактные рыночные механизмы, институты, денежные агрегаты, не задача сделать их "данностью для России" были целью реформ, а проблемы рядового человека, связанные с питанием, одеждой, жильем, ведением домашнего хозяйства и т.п. Наша беда в том, что у руля нашей экономики находились и находятся сейчас случайные люди так и не усвоившие сущность современной рыночной экономики. Такое впечатление, что они как грибоедовские герои: "Сужденья черпают из забытых газет времен Очакова и покоренья Крыма". Уничтожив промышленный потенциал нашего собственного потребительского сектора, они отдали нас рядовых граждан во власть китайских мелких производителей, наших челноков и "крышующего" их криминала. А сами занялись распродажей наших сырьевых богатств и распределением баснословных прибылей по разным уровням пресловутой властной вертикали, неустанному укреплению которой, вся эта компания посвящает все свое, свободное от раскладывания денег по карманам, время. Мы как и при плановой экономике находимся в рабстве и по прежнему в рабстве экономической политики государства. Так что сказанное Эрхардом по поводу плановой экономики, полностью относится и к нашей экономике, которая "неизбежно приводит к тому, что отдельно взятого индивидуума как производителя и как потребителя порабощает государство, нет, пожалуй, в еще большей степени - бездушная бюрократия. Отдельно взятый гражданин подвергается унижению и оскорблению. Он, словно лошадь, ощущает во рту лишь мундштук, от которого можно избавиться только с помощью рыночной экономики, не имеющей ничего общего с пропахшими нафталином лозунгами типа "laissez - faire". Не свободная рыночная экономика "либерального" пиратства минувшей эпохи, не "свободная игра сил" и тому подобные концепции, каковыми торгуют вразнос, а социально ориентированная рыночная экономика, которая возрождает значимость отдельно взятого индивидуума и превыше всего ставит ценность личности, венчая прибылью выполненный ею труд - такова суть рыночной экономики современного образца"
[121, с. 88].
   Это было сказано почти шестьдесят лет назад, в начале 1949 года, в стране, успешно осуществившей меньше, чем за год, сложнейшую экономическую реформу, сказано великим реформатором, великим строителем социального государства, великим немцем Людвигом Эрхардом.
   Вот как этот человек определил цель социальной рыночной экономики, так и оставшейся "книгой за семью печатями" для наших, якобы либеральных реформаторов: "Я неизменно подчеркивал, что целью всякого хозяйствования может быть только потребление, поэтому и сегодня... остаюсь на позициях того, что экономическое и социальное оздоровление Германии может осуществиться через оживление сферы потребительских товаров. Только прирост производства потребительских товаров и связанное с этим повышение его уровня обеспечивают увеличение реальной покупательной способности, что, в свою очередь, создает предпосылки для органичного и добровольного накопления средств. Без накопления и образования капитала опять же невозможна никакая здоровая в экономическом и в финансовом отношении инвестиционная деятельность - в том, что касается и ее объемов, и ее качественных характеристик. По той же самой причине я разрабатывал в переходный период, когда существовала опасность все большего разрыва между ценами и заработной платой, программу защиты интересов рядовых потребителей, стремясь с ее помощью создать рыночную зону социальной защищенности, призванной обеспечить снабжение по доступным ценам всевозможными потребительскими товарами людей, живущих на заработную плату рабочих или служащих. Программа защиты интересов рядового потребителя, осуществляемая свободно, гибко и без бюрократизма, задаст тон экономике именно в 1949 году не как новая оригинальная форма хозяйствования, идущая на смену рыночной экономике, а наоборот, как социальный рыночный механизм".
   Далее Эрхард говорит об успешном решении проблем с импортом сырья и продолжает об успехах за полгода реформ: "Отпали наши самые серьезные опасения относительно того, что пробужденная энергия в конце концов бесплодно угаснет из-за нехватки материальных ресурсов. Производство обуви увеличилось с 800 тысяч пар в среднем за месяц в первом полугодии 1948 года до 3,5 миллионов пар в настоящий момент. Аналогичная картина и в текстильной промышленности. В ближайшее время мы приложим все усилия для обеспечения дальнейшего прироста, хотя производства текстиля и так уже удвоилось. Программа для рядовых потребителей охватывает и все необходимое для домашнего хозяйства - от фарфоровой посуды, домашней утвари и кухонной техники до таких ценных потребительских товаров, как велосипеды, швейные машинки, радиоприемники и т.д. После достигнутой ныне стабилизации нашего экономического положения по мере расширения промышленного производства следует ожидать не роста цен, а наоборот, их снижения - благодаря снижению затрат" [121, с. 133].
   Вот так Германия шагнула из тоталитарного прошлого в светлое будущее под названием "социальное государство". Этот первый решительный шаг был длиною всего в полгода. Конечно, предстояло много чего еще сделать, но главное было сделано, - был запущен рыночный мотор и за его бесперебойной работой следил великолепный социальный механик. Это был второй триумф либерализма. Затем социальная экономика утвердилась в малых европейских странах, затем стали на этот путь Франция, Англия, Италия, после смерти Салазара и Франко - Португалия и Испания, после "черных полковников" - Греция. Именно такой ход развития способствовал объединению Европы. Это событие, а также создание НАТО исключало возможность межгосударственных конфликтов и сделало этот процесс необратимым.
   Привлекательность нового образования столь велика, что при первой же возможности в него влились страны Восточной Европы из бывшего Соцлагеря, - страны Балтии, - бывшие республики СССР; вожделенно смотрят в эту сторону и другие республики бывшего Союза. И действительно, членство в этом содружестве, - это гарантия суверенитета, экономического и социального благополучия. И когда наша политобразованщина возмущается "продвижением НАТО на Восток", кричит об угрозе этого процесса нашей безопасности, то ничего кроме своей бездарности она тем самым не демонстрирует. Она не в состоянии понять, что для всех этих стран это единственная возможность раз и навсегда избавиться от напыщенного, своекорыстного московского "истеблишмента", претендующего без всякого на то основания, на продолжение своих руководящих претензий, - не способного создать сносные условия существования своему народу и тем не менее стремящегося "володеть и княжить" народами ближайшего окружения. Кто им поверит и кто захочет иметь с ними дело по доброй воле, если они за лишний газо- или нефтедоллар готовы задушить своих кровных братьев.
   Характерная черта успешных реформаторов, - отсутствие догматизма. Таков Ф.Д. Рузвельт, таков Л. Эрхард. Они никогда не становятся рабами метода или доктрины, - метод хорош, пока обеспечивает продвижение к намеченной цели наилучшим образом. Спросите любого нашего "официального либерала" от власть предержащих о связи либеральной экономической политики и рыночной экономикой, - 100% гарантия, любой из них ответит, что первая немыслима без второй. А ведь это не всегда так, но для догматического дятла это не имеет значения, - раз зафиксировав в мозгу связку понятий "либерализм" и "рынок", он всегда и везде будет долбить одно и то же, доводя дело до абсурда. Пример на поверхности, - положение в нашем ЖКХ, где пытаются внедрять якобы рыночные отношения, хотя не надо быть специалистом-коммунальщиком, чтобы сообразить, что одну единственную теплотрассу или один единственный канализационной коллектор нельзя обслуживать на конкурентной основе, - физически невозможно. Зато можно безбожно задирать тарифы, пока "навар" за вычетом себестоимости не окажется "достойным" для частного присвоения. И тогда появляется частная коммунальная компания, составленная из родных и друзей и предназначенная для бесконтрольного ограбления честных налогоплательщиков. А вот честный взгляд, честного рыночника и либерала, Л. Эрхарда на рыночную экономику: "Я раз за разом повторял - не из конъектурных тактических соображений, а в силу внутренней убежденности, - что рыночная экономика оправдана с хозяйственной и нравственной точки зрения только до тех пор, пока она полнее и лучше, чем какая-либо иная форма экономики, обеспечивает оптимальное удовлетворение потребностей всего народа, когда она в максимальной степени наделяет номинальные доходы граждан реальной покупательной способностью" [121, с. 123].
   Или вот взаимоотношения в триаде предприниматель, государство и экономика. У наших якобы либералов, якобы демократов общая платформа: чем меньше в экономике государства, тем лучше. Ну, ясное дело, если государство из экономики исчезнет совсем, то это с их точки зрения и будет началом рыночного рая. Робкие попытки администрации Путина укрепить позиции государства в экономике составляют основу оппозиционных настроений всей этой компании. Реакция на прямо поставленный вопрос: так что же будет с экономикой, если государство действительно из нее уйдет? - всегда бинарна - или визави теряет интерес к разговору, или начинает что-то долдонить о саморегулирующейся рыночной экономике. И невдомек убогим, что это уже было и закончилось Великой депрессией и что может еще быть - у нас - но закончится социальным взрывом, потому что в депрессии наш потребительский рынок уже находится - шестнадцать лет!
   А вот точка зрения истинно либерала и грамотного экономиста, Л. Эрхарда. Он ее высказал на собрании членов Федерального объединения германской промышленности 17 мая 1954 года. Через шесть лет после начала успешных экономических реформ: "По моему твердому убеждению, в ХХ веке, в сегодняшних социальных условиях ответственность за экономику, - а значит и за экономическую судьбу всех действующих в ней людей - несет одно лишь государство. Предприниматель несет ответственность за свое предприятие, и это немало. Согласен с тем, что законное право каждого предпринимателя - интересоваться направленностью экономической политики. Ведь ему приходится или расхлебывать результат плохой хозяйственный политики, или же пожинать плоды и выгоды хорошей.
   Особая задача такого института, как федеральное объединение германской промышленности, - обобщать экономико-политическую волю предпринимателей, анализировать, формулировать ее и находить баланс интересов в теснейшем взаимодействии с государственными органами... Но эта серьезная задача не должна заслонять ту истину, что конечную ответственность за экономику и за социальные условия жизни народа несет государство.
   А коль это так, то определение рамок экономического порядка опять-таки может быть задачей только государства, как уже раньше его задачей стало определять общественный, экономический и политический строй страны.
   На мой взгляд, одна из задач государства - следить за свободой конкуренции, а по большому счету и за свободой предпринимателя" [121, с 287].
   Когда я размышляю над теми или иными аспектами либеральной доктрины, я часто ловлю себя на мысли, что эта доктрина, вопреки общепринятому мнению, в большей степени коллективистская, чем индивидуалистическая. А ведь именно последнее качество и приписывается ей как определяющее. Я уже касался этого вопроса выше, но затронем его еще раз. Ведь в сущности что в ней от индивидуализма? - ничего, общий корень в названии. В центре ее стоит человек, индивидуум, вот и весь ее индивидуализм. А вся содержательная часть, - это совокупность идей, мыслей, социальных схем, политических и экономических систем и т.п. единственным смыслом, направлением, значением которых является определение, выяснение, уточнение условий при которых их сочетание обеспечит возможность наиболее полного раскрытия способностей и возможностей человека, - каждого человека, - за тот краткий миг, который называется жизнью. Какая же это индивидуалистская идеология, - да нет это общечеловеческая, касающаяся каждого отдельно взятого человека, поистине коллективистская идеология, идеология заботящаяся о всех нас. У нее нет исключений ни по половым, ни по расовым, ни по религиозным ни по иным любым признакам, - она и есть идеология homo sapiens! И в этом смысле она содержит бесчисленное количество оттенков, нюансов, граней, так что дать всеобъемлющее определение ей, как правило, не удается и выше мы уже об этом говорили. Но, тем не менее, есть ряд положений этой доктрины, позволяющих в совокупности безошибочно классифицировать любое социальное, политическое, или экономические события с позиций соответствия его либеральным принципам. В ходе предыдущего рассмотрения мы подробно обсудили все эти основные положения, а теперь, для удобства, сформулируем на их основе нечто в виде некоего резюме, завершающего наше рассмотрение современного либерализма.
  
  
  

4.8. Либеральное резюме

  
   1. Человек свободен. Объем и границы его прав и свобод определены соответствующими актами ООН.
   2. Фетишизация государства не допускается. Государственная власть легитимируется Учредительным Собранием - выразителем общего согласия на данный государственный строй.
   Крайне важный момент в наших обстоятельствах. Ведь фактически с того момента как матрос Железняк на последнем заседании УС сделал краткое сообщение об усталости караула ни одно гособразование на необъятных просторах нашей Родины не было легитимным. Некоторым исключением, пожалуй, можно признать образование СССР в декабре 1922 года, однако, это государство прекратило свое существование, а все последующие государствообразующие мероприятия, являются результатом действия не уполномоченной на то народом группы лиц и в силу этого не могут квалифицироваться как легитимные. Поэтому нам, по большому счету, надо не Думу избирать в 2007 году и не президента в 2008 году, а провести скажем в 2008 году Учредительное Собрание и определиться с нашей государственностью. Ведь то, что мы имеем не пользуется доверием россиян, а дальнейшее его воспроизводства смертельно опасно, - ничего кроме социального взрыва это образование произвести не может! Чем раньше мы это осознаем, тем больше времени у нас будет для разумной организации нашей жизни.
   3. Законодательная и исполнительная ветви всех уровней власти избираются народом, подотчетны народу и действуют только в интересах народа.
   4. Главная цель государства: обеспечение безопасности и благосостояния народа.
   5. Действия государства, отдельных его органов, и чиновников, нарушающее права и свободы граждан, а также ставящие под угрозу благосостояние народ не легитимны, немедленно блокируются Конституционным судом, а лица, санкционировавшие или допустившие подобные действия подвергаются уголовному преследованию и лишаются права занимать государственные должности впредь.
   6. Легитимны, равноправны и находятся под защитой государства все виды собственности, созданные трудовой деятельностью отдельных граждан или их объединений.
   7. Общенародная собственность ни при каких условиях не может быть трансформирована в другие виды собственности. Ответственность за ее эффективное использование возлагается на государство. Имевшие место случаи массовой незаконной приватизации, нанесшие материальный ущерб народу не имеют срока давности. Сделки подобного рода должны быть расторгнуты, а ущерб возмещен с учетом упущенной народом выгоды.
   Здесь необходимо сделать ряд пояснений. Во-первых, относительно недопустимости трансформации общенародной собственности в другие виды собственности? Напрягались все, а потом вдруг раз, - и "сливки" с нее начинают снимать откуда-то появившиеся отдельные личности или группы лиц. Почему, к примеру, прибыль Братского или Саянского алюминиевых заводов должна поступать в карман какого-то Дерипаски? Кто он, что он сделал и откуда взялся? Его папа был директором Саянского завода, ну так и что, какая в этом заслуга сына? Нет, господа - это как мы видим не либеральный подход! Во-вторых, ответственность государства за эффективность использования общенародной собственности. Конечно! А кому же это доверить? - больше некому. На то и изобрело человечество государство, чтобы поручать ему решений подобных задач. Что, государство не эффективный управитель? А почему? Кто это сказал? Егор Тимурович с Анатолием Борисовичем? А...! Ну это люди заинтересованные и доверять во всяком случае в этом вопросе, им не стоит! Но вот Н. Шмелев и то же: "Конечно, государство, может быть, и не лучший хозяин" [122, с. 35]. Подобные утверждения за время наших реформ приобрели устойчивость предрассудка. А между тем нет прямых убедительных доказательств принципиальной неспособности государства обеспечить качественное управление производством. Примеры говорят о другом. Вторая половина XIX столетия - Прусские железные дороги - государственные - образец экономической эффективности. Кстати, этот пример в то время, да и позже использовался как убедительное доказательство высочайшей эффективности государства и необходимости социализации промышленности. Или вот Управление долиной реки Теннеси - высокоэффективное госпредприятие. Мы уже писали выше, что в конце концов частники ушли с Теннеси, - не выдержав конкуренции. Ф.Д. Рузвельт не понимал, почему государственная корпорация не может быть столь же "гибкой и инициативной" как частное предприятие. И TVA великолепное доказательство того, что может!
   Энергетика Франции - вся государственная и что-то не слышно, чтобы французы собирались провести там реформирование по Чубайсу. Би-Би-Си - государственная корпорация, - так дай бог нам иметь такую корпорацию среди наших массмедиа. И, в конце концов, весь наш оборонный комплекс, - пока еще, - живой пример высочайшей эффективности. У кого лучшие в мире военные самолеты, танки, зенитно-ракетные комплексы? Миф о недотёпе-государстве пущен нашими реформаторами. Представляется, что эти люди путают две вещи: исходя из невозможности эффективного, глобального централизованного планирования, делают вывод о неэффективности госпредприятий как таковых. Это неверно даже при 100% национализации, если государство не дезорганизует работу предприятия мелочной опекой и они работают по законам рынка. Тем более это неверно для смешанной экономики. Государство не менее эффективно, чем частный управитель. И полезно для экономики наличие у него собственных предприятия, так как имея собственные предприятия, работающие в рыночных условиях, государство полнее ощущает конъюнктуру рынка и наиболее эффективно способно бороться с монополизмом и поддерживать совершенную конкуренцию и справедливые тарифы. Задача лишь в подборе качественного менеджмента. Да и где сейчас в мире найдешь чисто частное крупное предприятия, их львиная доля, - акционерные общества, т.е. собственность групповая, а не частная, да и потом, почему частная - самая лучшая? Меня, например, восхищает испанская "Mondragon".
   Вот послушайте: "...в последние полвека в мире успешно развиваются ростки и даже целые анклавы "синтезного социализма". Наиболее продвинутым из упомянутых анклавов на Западе считается испанская федерация корпоративных предприятия "Mondragon", представляющая собой своего рода минигосударство будущего. Характерно, что создавалась федерация под руководством священника Хосе Марии Аризмендиарриеты, ничего общего не имевшего с марксизмом. Началась федерация (в 1956 году - в год ХХ съезда КПСС) с небольшого кооперативного техникума и маленькой полукустарной мастерской по ремонту бытовых электроприборов, в которой работало 25 человек, а в настоящее время она объединяет более 160 фирм, на которых занято свыше 68 тысяч работников. В 2003 году общий оборот фирм "Mondragon" превысил 9 миллиардов евро, прибыль - 410 миллионов, чуть больше 51 тысячи евро на одного работающего. Общая сумма активов федерации - более 16 миллиардов евро. В Испании предприятия "Mondragon" являются лидерами в производстве бытовых электроприборов и станков и третьими по величине в Европе поставщиками запчастей для автомобилей.
   Предприятия федерации производят робототехнику, автоматические линии для автозаводов "Ford" и "Renault", горные экскаваторы, спутниковые антенны, оборудование для переработки и упаковки сельхозпродукции, ветровые двигатели и многое другое. Специализированные фирмы федерации занимаются техническим консалтингом и программным обеспечением. Имеет "Mondragon" большое число разнообразных технических училищ (в том числе четыре университетского уровня) и научно-прикладной центр. Входят в федерацию и сельскохозяйственные товарищества и сеть кооперативных супермаркетов - более 300 магазинов. Для своих работников федерация строит дома.
   Работники предприятий федерации "Mondragon" имеют самые высокие в Испании заработки. Вдобавок к этому все отчисления из прибыли на развитие и модернизацию производства разносятся по лицевым счетам работников пропорционально их трудовому вкладу, входят в их пай. С этих паев работники получают определенные проценты (не ниже средних банковских), а при уходе с работы или выходе на пенсию получают денежную компенсацию своих паев. Суммы набегают очень большие, часто миллионные!
   Управления предприятиями осуществляется сугубо демократическим образом: работники избирают менеджеров всех уровней, избираются, разумеется, и члены производственных советов, - законодательно-контрольных органов. Выборы проходят на производственной основе, то есть депутаты избираются коллективами производственных подразделений. Такая система позволяет коллективам избирать хорошо известных им людей и отзывать их в случае плохой работы. Часто используются и референдумы, проводящиеся по инициативе как "снизу", так и "сверху".
   Предприятия и учреждения "Mondragon" - как и все вообще предприятия, принадлежащие трудовым коллективам, - отличаются высокой добросовестностью работников и отсутствием коррупции. Внутренняя демократия и жизненная заинтересованность работников в успешности их предприятия коррупции не допускают.
   О федерации "Mondragon" много чего еще можно порассказать, но и этого достаточно, чтобы уразуметь, что спектр имущественных отношений не ограничивается только общенародной и частной, - это только крайние границы спектра, а между ними, как говорится, "возможны варианты", и несть им числа. И нет оснований клеймить какие-то из них как не эффективные, - вид собственности не определяет степень эффективности. И уж раз начали этот разговор, то вот еще несколько соображений в защиту государства и его хозяйственных функций.
   Фетишизм государства - это нонсенс. Тем кто его осуждают по любому поводу надо не забывать, что это человеческое изобретение. Его надо совершенствовать, а не бежать от него как от огня. Все эти либертарианские лозунги: "Государство враг разумной экономики", "Чем меньше государства в экономике, тем лучше", "Государство - монстр, стремящийся все под себя подмять" - чушь какая-то! Надо сделать так, чтобы государство было любимым, желанным институтом, - тем, чем оно и должно было быть по замыслу своих изобретателей на заре человеческой истории - как благо, спасшее человечество. Изобретенное человеком, оно и должно ему служить, то есть соответствовать задачам, желаниям, требованиям людей. Следовательно, оно нуждается в постоянном контроле со стороны своих создателей - людей, чтобы оставшись без контроля, оно не начало выкидывать различные социальные фортели в угоду отдельных групп, оседлавших его в узко корыстных целях.
   Государство, - это институт всеобщего вспомоществования, но не только и не столько как распределитель материальных или иных благ, а как институт защищающий свободу и благополучие каждого (подчеркнем - каждого) гражданина, - социальная организация, которой одинаково дорог каждый гражданин.
   Если деятельность существующей формы государства не способствует достижению хотя бы одной из целей, сформулированных в пункте 4, тогда оно теряет легитимность и заменяется иной формы. Каким будет процесс смены одной формы другой зависит от конкретных обстоятельств.
   Революция - это как раз процесс смены государства, носящий спонтанный, взрывной характер. По мере развития цивилизации нормой должно стать эволюционное изменение государства, - постоянная подстройка государственного механизма в соответствии с требованиями исторического момента. Должно стать аксиомой, что государство не застывший, неприкасаемый объект, а институт, обслуживающий интересы граждан, и постоянно меняющийся в соответствии с динамикой этих интересов. В наше время единственной формой государства, цели которого позволяют реализовать этот непрерывный эволюционный процесс, является либеральное государство. Странам, государства которых либеральны, не грозят революционные потрясения, возникающие социальные напряжения разрешаются путем соответствующих эволюционных изменений. Страны, государства которых не являются либеральными, государственность которых не трансформируется в либеральном направлении, находятся в состоянии непрерывной революционной опасности. Если состояние такого государства искусственно консервируется соответствующей внутренней политикой, - революционный взрыв неизбежен.
   К сожалению, Российская Федерация относится как раз к этой группе стран и нам при сохранении status quo неизбежно грозят революционные испытания. Таким образом, если страны Запада находятся в состоянии "конца истории" что как раз и утверждает Ф. Фукуяма, то мы находимся, к сожалению, в состоянии исторического процесса. Никто не может сказать, когда произойдет революционный взрыв, но неизбежность его, как раз определяется этим нашим состоянием.
   8. Контроль за деятельностью государства осуществляется СМИ, теми, главным образом, которые находятся в общенародной собственности, финансируются государством, но независимые от него, по примеру, скажем, английской Би-Би-Си.
   9. Избирательные компании любого уровня финансируются только государством. Какое-либо административное давление на избирательный процесс не допускается. Чиновники, уличенные в подобных действиях, подвергаются уголовному преследованию и лишаются впредь права занятия государственных должностей.
   10. Материальное состояние всех служащих властных органов любого уровня должно быть прозрачным и сопоставимым с их официальным доходом, определяемым занимаемой должностью.
   11. Принцип разделения властей выполняется неукоснительно. Любые попытки его нарушения со стороны любой из ветвей власти ведут к процедуре импичмента этой ветви.
   12. Всем гарантируются равные стартовые условия в любой сфере деятельности. В, частности, должны быть отменены, вступительные экзамены в высшие учебные заведения. Любой обладатель аттестата зрелости может записаться на первый курс любого вуза. Последующий отбор производят сами вузы по результатам текущей успеваемости и экзаменов в конце первого семестра. Освященная веками автономия высших учебных заведений должна быть восстановлена.
   13. Земля и ее недра, реки, озера, морская акватория являются общенародной собственностью, неотъемлемым достоянием всего народа. Частнохозяйственные или коллективные использования этой собственности регламентируются соответствующим законодательством, гарантирующим ее сохранение и приумножение ее репродуктивных качеств.
   14. Государственная, коллективная или частнохозяйственная промышленная деятельность, связанная с использованием экологонарушающих технологий, регулируется в каждом случае специальным законодательством и всегда связанна с обязательными мероприятиями, максимально компенсирующими вред, наносимый природе и здоровью людей, проживающих в зоне, подверженных воздействию этих технологий.
   15. Внешняя политика государства определяется только благополучием народа и исходит из дружественных братских чувств ко всем народам планеты.
   Таковы пятнадцать пунктов "либерального резюме". Я думаю, с их помощью может быть "просвечена" деятельность любого властного органа любого уровня, а также конкретных носителей властных полномочий на предмет соответствия результатов их деятельности либеральным принципам. Аналогичные оценки, таким образом, можно осуществить и в отношении характера проведенных и проводимых реформ, и, тем самым, решить, - так были либеральными проведенные реформы и если нет, то что же это было? Так мы и поступим, - будем говорить только о результатах реформ, поговорим о родившихся в ходе их проведения мифах, подведем итоги и поразмышляем о том, что же нам делать дальше, и, может быть вскользь, затронем вопрос, а зачем были начаты эти реформы, чего хотели достичь начиная их?
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Глава 5. ПЕРЕСТРОЙКА, КАК ДВИГАТЕЛЬ РЕГРЕССА.

РЕЗУЛЬТАТЫ РОССИЙСКОЙ РЕФОРМАЦИИ

  
   Это название связывает только начало и конечный результат начатого 21 год назад М. С. Горбачевым движения, и ни в коей мере не подчеркивает, как может показаться, негативный характер перестройки. Напротив, - преобразования назрели давным-давно! Но вот цели. Они конечно были благими, но, к сожалению, не конкретными. Инициаторы процесса, думается, так до конца и не сформулировали свои неясные ощущения в форме оправданных действий, подтвержденных позитивными результатами. Дорога в ад ведь тоже, как известно, вымощена благими намерениями. Отсутствие осознанных целей прежде всего определило случайность выбора маршрута, невозможность ранжирования тактических результатов по степени их важности в решении стратегических задач. Все это предмет специальных исследований. Наша задача скромнее. Поэтому мы опустим этот важный в жизни нашего государства этап и остановимся на той части преобразований, которую у нас принято называть реформистской и начало которой (условно) связывают с деятельностью Е. Т. Гайдара. Как мы уже говорили выше, этот период большинство исследователей и все публицисты подряд, называют периодом либеральных реформ. Я считаю это название совершенно не правомерным. Оно, возможно, характеризует начальные побуждения так называемых реформаторов, какой-то их части, но результаты, полученные в ходе предпринятых преобразований, никоим образом не могут быть квалифицированы как итог либеральных реформ. Проведенное выше исследование основ и содержания современных либеральных представлений позволяет утверждать это с полнейшим основанием.
  

5.1. Либертарианский погром

  
   Разрушительный характер проведенных преобразований не имеет прецедента в писаной истории человечества. В мирных условиях, без каких-либо серьезных, авральных обстоятельств, требующих немедленных действий, разрушить экономику собственной страны! Нет, это не укладывается в голове! Не укладывается, если к оценке реформ подходить с позиций народного благосостояния. Тогда действительно, с какой стороны ни посмотри, ничем кроме как дилетантством и своекорыстием объяснить происшедшее не представляется возможным. Да, дилетантством! Иначе как объяснить неподготовленность, спонтанность, непредсказуемость их действий. Да, своекорыстием, хотя это утверждение может показаться недостаточно корректным, но посмотрите как великолепно обустроились все "актеры" этой драмы от статистов до главных действующих лиц.
   К сожалению, эти простые объяснения далеки от истины. Если б это было так! Ну, нашкодили ребята, наломали дров, - плохо, конечно, но что делать - надо поставить их на место, да начать все по уму. Нет, они действовали сознательно! Но цель у них была другая. Нет, ни экономика народного благосостояния, ни экономическая система, способная решать свою основную задачу, не были их целью, как это было у В. Ленина, Ф. Рузвельта или
Л. Эрхарда. Нет, их целью была экономика свободная от всякого влияния государства - золотая мечта всех либертарианцев. Как это достичь? Создать как можно быстрее мощный класс собственников, причем в ключевых отраслях, причем, хорошо бы с сегодня на завтра! И им это удалось, во всяком случае, формально! Ведь номенклатурщиков, желающих стать собственниками было хоть пруд пруди, даже с избытком. Но вот эффективных собственников... Жадных, алчных - сколько хочешь, но вот эффективных... На этом они и споткнулись. Не богата оказалась номенклатура на предпринимательские таланты.
   Несмотря на беспрецидентные условия максимального благоприятствования, созданные для нее, экономические успехи даже скромными
назвать, - значит исказить суть дела. В основном проедается все что было создано в СССР. Рука не поднимается описывать всю эту вакханалию, затухающую но продолжающуюся и сейчас. Нет предела человеческому бесстыдству! Однако, все это эмоции. Но были у этих людей и кое-какие теоретические посылы. Какие? А вот послушаем.
   "К сожалению, в период "перестройки" у нас в стране определенные круги, провозглашая необходимость отказа от марксистских догм, взяли на вооружение либертарианские лозунги, которые в те времена декларировал ставший их кумиром Рональд Рейган, занимавший пост президента США в 1981-1989 годах. Позднее подобные рекомендации в духе "Вашингтонского консенсуса" навязывали России Международный валютный фонд и Всемирный банк.
   Не имея ни малейшего представления о том, как в реальности функционирует экономика развитых стран Запада, наши суперреформаторы, не считаясь ни с чем, пытались - и пытаются поныне - реализовать эти схемы в России. Очевидно, что авторы этих реформ живут в плену ложных представлений об эффективности "рейгономики", не понимая, что провозглашенная Рейганом программа не была реализована и на деле бюджетная политика США осуществлялась отнюдь не по лозунгам "рейгономики".
   Рейгановская программа действительно предусматривала сокращение налогов и сокращение социальных расходов при одновременном раскручивании гонки вооружений. Но на практике, при реальном сокращении налогов и увеличении военных расходов (до 6,5 процентов ВВП), социальные расходы были лишь заморожены. Общие расходы при Рейгане выросли
до 24 процентов ВВП и возник дефицит бюджета в 3,58 процента ВВП. Джордж Буш - старший, придя на смену Рейгану, начал быстро сокращать военные расходы и повышать налоги. А следующий президент, Билл Клинтон, продолжил конверсию, в результате чего военные расходы упали
до 3 процентов ВВП и возник профицит бюджета - тоже 3 процента"
[124, с. 52]. Великолепная статья С. Рогова единственная, где дана четкая квалификация действий наших реформаторов как лебертарианских, впервые использован этот определяющий термин. И это естественно, для человека возглавляющего Институт США и Канады, т. е., в отличии от нашей образованщины, знающий "политическую кухню" США не понаслышке.
   Более подробно о "рейгономике" говорит В. Супян в статье "Рейгономика": "воспоминания о будущем", посвященной памяти Рональда Рейгана. Там есть место, вскрывающее истоки "рейгономики", и в этом смысле исключительно интересное, поскольку, как мы увидим ниже, это обстоятельство позволит оценить степень серьезности, так сказать, концептуального багажа наших лебертаристов. Итак, послушаем В. Супяна, цитата будет длинная, но важность ее исключительно велика, для понимания того, чем руководствовались наши реформисты, что они выдавали за последнее слово в экономике. И еще в пояснение этой цитаты. Р. Рейгану от предыдущей администрации досталось тяжелое наследство: одновременно высокая инфляция и безработица, экономика страны переживала серьезный циклический кризис. Начиная с февраля 1980 года происходило интенсивное падение производства, резко усилившееся в августе 1981 года и продолжавшееся вплоть до декабря 1982 года, став самым продолжительным спадом в США за весь послевоенный период.
   Ну вот, а теперь, собственно, цитата. "Одновременный рост безработицы и инфляции... поставил под сомнение казавшееся прежде незыблемыми постулаты кейнсианства. Таким образом, для консервативных, рыночно ориентированных экономистов и политиков, в том числе Рейгана, это был не только интеллектуальный вызов, но и вызов политический, связанный с преодолением массовых настроений в пользу патерналистской роли государства."
   Среди американских теоретиков новых подходов к роли государства в экономике следует назвать прежде всего Милтона Фридмана, еще в 1962 году опубликовавшего классическую работу "Капитализм, свобода и демократия". В ней Фридман, доказывая неэффективность и неконструктивную роль государства в экономике, проводит аналогию между государством и частными монополиями, показывая их одинаково негативное влияние на экономическое развитие. Признавая особую природу "общественных благ" (образование, здравоохранение и т. п.) и ответственность государства за их обеспечение, Фридман исходит из того, что государство должно реализовывать свои обязательства с помощью частных институтов через рыночные механизмы. Эти идеи послужили питательной средой для консервативных политиканов на Западе, в том числе для Рональда Рейгана в США и Маргарет Тэтчер в Великобритании, ставших первыми проводниками этих теоретических подходов в жизнь.
   Большое влияние на будущую экономическую политику Рейгана оказали теоретики из экономической школы "экономики предложения", прежде всего Джордж Гилдер и Артур Лаффер. Их концептуальные подходы опирались на так называемую кривую Лаффера. Ее смысл в том, что главным фактором, сдерживающим экономический рост, являются высокие налоги и что их снижение обладает мощным стимулирующим воздействием на экономическую конъюнктуру и производство. То есть, стимулировать, по мнению сторонников этой школы, необходимо не спрос (как считал Кейнс), а предложение - инвестиции, ресурсы и, в конечном счете, производство. Чтобы не допустить роста бюджетного дефицита, который может образоваться вследствие сокращения доходной части бюджета, эти экономисты призывали ограничивать социальные программы, сокращать государственные расходы.
   Уже 18 февраля 1981 года президент обнародовал свои экономические планы, и прежде всего "Налоговый законопроект экономического возрождения", получивший широкую поддержку в Конгрессе со стороны как республиканцев, так и демократов. Экономическая программа президента включала четыре главных направления: 1) сокращение государственных расходов;
2) уменьшение предельных ставок налогов как на индивидуальные доходы, так и на прибыли корпораций; 3) ограничение государственной регламентации в экономике; 4) снижение инфляции с помощью контроля над денежной массой... Трудно сказать, в какой именно степени начавшийся в 1982 году экономический рост обязан проводимой им политике, а в какой - совпал с очередным циклическим подъемом" [125, с. 11]. Узнаете? - наши правящие лебертарианцы неплохие имитаторы - почти один к одному! Заметим, что то же и с тем же успехом проводил и Г. Гувер.
   Мы уже упоминали имя выдающегося американского экономиста Джона Кеннета Гэлбрейта, автора теории конвергенции. В 1988 году издательство "Прогресс" выпустило книгу двух авторов, - Д. К. Гэлбрейта
и С. М. Меньшикова. Эта книга написана в виде диалога авторов и посвящена проблемам капитализма и социализма. И вот там в одном из диалогов дана великолепная оценка теоретического уровня "экономики предложения" и "рейгономики" в целом. Оценка эта принадлежит Гэлбрейту. Вот этот диалог, здесь С. М. - С. Меньшиков, Дж. Г. - Д. Гэлбрейт.
   "С. М. ... Не преувеличиваете ли вы вину монетаристов за катастрофические последствия экономической политики, проводимой в недавнее время? Разве не существуют и другие течения, четко обозначившиеся в результате кризиса кейнсианства и участвовавшие в формировании этой политики?
   Дж. Г. - Я не готов признать кризис или упадок кейнсианства. Можно говорить о трудностях, с которыми столкнулась кейнсианская политика. И действительно хочу воздать монетаристам полной мерой за их вклад в нынешнии проблемы.
   С. М. - А как же с так называемой "экономикой предложения" и с тем, что называется "рейганомикой", которая на деле сочетает в себе и монетаризм, и экономику предложения, и балансирование бюджета?
   Дж. Г. - Никогда не предполагалось, что экономику предложения можно принимать всерьез. Ее разработал экономист из Калифорнии, по имени Артур Лаффер... Профессор Лаффер показал, что если не взимать налогов, то государство не будет получать дохода, что совершенно верно.
Он также показал, что, если ставка налогов установлена на уровне ста процентов - то есть, если государство забирает весь доход, - никто налоги платить не будет, что также совершено справедливо. Затем он соединил эти два пункта произвольной кривой и заявил, что на ней есть точка, которую он установил также более или менее по своему усмотрению, где при снижении налогов удастся получить больше государственных доходов. Его анализ не относится к числу тех, которые экономисты могут воспринимать всерьез.
   С. М. - Но я до определенной степени согласен с концепцией Лаффера. Я бы сказал, что применительно к нынешним реформам в Советском Союзе снижение ставки налогов на доходы предприятий, безусловно, может привести к расширению снабжения товарами благодаря большей инициативе со сторны предприятий и их рабочих.
   Дж. Г. - В Соединенных Штатах ничто не указывает на то, что высокие налоги на частные доходы или на корпорации служат препятствием к увеличению производства.
   С. М. - Почему же тогда при Рейгане были снижены налоги?
   Дж. Г - Налоги снижены в интересах богатых, однако, как отмечал бывший директор государственного Бюджетного бюро, Дэвид Стокмен[Дэвид Стокмен, вынужденный уйти в отставку с правительственного поста, написал разоблачительные мемуары, ставшие бестселлером - В.А.], признать этот факт в демократическом обществе, подобном нашему, невозможно. Необходимо создавать легенды для его сокрытия. И, как отмечал Стокмен, экономика предложения стала именно таким мифом, оправдывающим снижение налогов на доходы богачей. Мне претит делать вам подобную уступку, но мы здесь стараемся выяснить истину, а истина, увы, такова.
   С.М. - Но ведь верно, что налоги были снижены и для корпораций? Сейчас я говорю о "рейганомике"."
   Дж.Г. - Своевременное добавление. В конченом итоге, обозревая весь период, мы убеждаемся, что налоги существенно снижались на частные доходы, хотя для корпораций это снижение не было столь эффективным. Сейчас они меньше, но не намного.
   С. М. - А разве не верно, что налоги на прибыль корпораций составляяют сейчас около 33 процентов вместо прежних 48?
   Дж. Г. - Определенно ответить на этот вопрос трудно, поскольку одновременно перекрывались многочисленные лазейки для неуплаты корпорациями налогов; так что еще не вполне ясно, снизился ли в сколь-нибудь значимой мере налог на корпорации. Некоторые утверждают, что фактически он даже вырос.
   С. М. - Когда я писал книгу "Миллионеры и менеджеры", реальная ставка налогов, уплачиваемых самыми состоятельными семьями в Соединенных Штатах - с годовым доходов свыше одного миллиона долларов, - составляла лишь половину официально установленной ставки. Хотя верхний предел налога был установлен где-то на уровне 70 процентов, они благодаря всевозможным лазейкам платили лишь около 35 процентов.
   Дж. Г. - Думается, это вполне возможно, но были и такие, что выплачивали сполна предельные ставки налога.
   С. М. - Однако, теория предложения, несомненно, не нова. Не кейнсианцы ли непрестанно утверждали, что снижением налогов можно стимулировать экономику?
   Дж. Г. - Некоторые кейнсианцы занимали подобную позицию, но я к ним не принадлежу. А в начале 60-х годов мне пришлось даже вступить в жаркий спор с моим хорошим другом, ныне покойным Уолтером Хеллером [известный в США кейнсианец, был председателем совета экономических советников при президентах Дж. Кеннеди и Л. Джонсоне - В.А.]. Он выступал за снижение налогов, а я - за стимулирование экономике путем увеличения социальных расходов.
   С. М. - В том диспуте вы, вероятно, были более правы, нежели ваш оппонент. Когда видишь результаты "рейганомики", приходится признать, что снижение налогов привело лишь к росту дефицита бюджета, но не к увеличению производства.
   Дж.Г. - Вы правы.
   С.М. - А не согласитесь ли вы со мной и в том, что "рейганомика" породила сокрушительный дефицит федерального бюджета, а также платежного баланса? И первоначально также широкую безработицу? В последнее время уровень безработицы в Соединенных Штатах снижался, но в западной Европе, где проводится подобная неоконсервативная политика, продолжает держаться на уровне 9-10 процентов.
   Дж.Г. - Я не сторонник экономического курса Рейгана...
   С.М. - Существует еще один аспект неоконсерватизма, который хотелось бы упомянуть. Снижение темпов роста экономики и дефицит бюджета способствовали возникновению движения против государственного социального обеспечения. Я говорю о том, что широко известно как кризис государства благосостояния, о попытках урезать, где только возможно, социальные выплаты, тогда как военные расходы продолжали возрастать. Вы не считаете, что это также одна из примечательных особенностей нынешнего кризиса, порожденного монетаризмом и консервативным экономическим курсом?
   Дж.Г. - Именно это я сам часто утверждал... Я резко критиковал ту точку зрения, что здесь, в Соединенных Штатах, богатые не работают потому, что у них слишком мало денег, а бедные не работают потому оттого, что у них денег слишком много. Государство благосостояния пострадало из-за своих собственных успехов. Поскольку людям обеспечены доход в старости и пособие по безработице, другие виды социального обеспечения и поскольку доходы семей растут, они склонны становиться все более консервативными. А это подрывает те политические убеждения и чувство сострадания к бедным, которые привели когда-то к созданию государства благосостояния.
   С.М. - У нас раздаются голоса в пользу сокращения нашего государственного социального обеспечения путем отказа от бесплатного медицинского обслуживания и образования, пересмотра низкой квартплаты, платы за другие социальные услуги. Сторонники подобных мер называют себя прогрессивными реформистами. У вас, в США, таких называют консерваторами и реакционерами.
   Дж.Г. - Готов принять этот различие в терминологии.
   С.М. - Разве это не поразительно, что взгляды у них одинаковы, а именуют их по-разному в СССР и в США?"[126, с. 97-100].
   Вот такой нехитрый концептуальный базис, уважаемый читатель, был на вооружении наших суперреформистов, приступивших к разрушению нашего Отечества. Слепое, бездумное копирование едва ли понятых до конца концепций западных экономистов - вот все на что они оказались способны.
   Результаты столь чудовищны, что даже М. Фридман, глава "чикагской экономической школы", именем которого клялись наши провозвестники новой экономики, оказался в числе самых радикальных оппонентов проводимой ими политики [127, с. 6]. Капиталистическая экономика, как известно развивается циклически и экономический инструментарий, используемый для коррекции экономики по необходимости, определяется и характером цикла и тем в какой стадии цикла осуществляется эта коррекция и особенностями экономики той или иной страны. Нет универсального набора на все случаи жизни. Тем более это очевидно в такой исключительно сложной социальной операции как смена экономической системы. Это как раз тот случай, когда надо "семь раз отмереть" прежде чем начать резать. Нет резанули сразу! Вот скорбный "список достижений" экономических монкуртов, приведших страну к национальной катастрофе. Не останавливаясь на деталях, приведем только фундаментальные индикативные показатели, свидетельствующие о беспрецедентном обесценивании наличного физического и человеческого капитала и глубочайшем социально-экономическом кризисе, в котором оказалась страна.
   За эти шестнадцать лет резко упал индекс человеческого развития, потери человеческого капитала нанесли стране не меньший ущерб, чем упадок промышленности и сельского хозяйства и вывоз финансового капитала. Сегодня по параметрам человеческого капитала Россия скатилась на 33-е место в мире.
   Когда США вступили во вторую мировую войну призывные комиссии столкнулись с фактом: почти 50 процентов призывников не соответствовали по физическим показателям предъявляемым требованиям, - ведь это были дети Великой депрессии, - а армия и там тоже рабоче-крестьянская. Каждый раз, когда я вижу наших сытых генералов, холеного военного министра, жалующихся на неудовлетворительное состояние призывного контингента, у меня возникает стойкое убеждение, что эта публика не в состоянии понять, что здоровых солдат может поставлять только сытый народ. Выше я уже писал, что почти 60 % населения живет в состоянии патологического голода, в отношении целого ряда жизненно необходимых организму веществ животного происхождения. Перефразируя известное выражение можно утверждать, что правители не способные, или не желающие обеспечить своему народу условия для здоровой жизни, могут столкнуться с необходимостью "драпать" от сытых солдат чужой армии. Правда, не исключено, что многие из них предпочтут "прелести" коллобороционизма. Так разрушается человеческий капитал, - разве это либеральный подход к его умножению?
   В последнем Индексе экономической свободы Россия оказалась на 112-м месте - разве это является целью либералов?
   В Индексе конкурентоспособности роста страна занимает 70-е место из 104, - разве это либеральное достижение?
   В индексе технологического развития - мы на 68 месте, - разве это либерализм?
   В Индексе государственных институтов страна оказалась на 89-м месте, - разве к такому итогу ведет действительно либеральное реформаторство, целью которого всегда было подчинение деятельности госинститутов человеческим потребностям.
   В Индексе макроэкономической ситуации мы стоим на 56-м месте и это в области якобы находящейся под неустанным наблюдением экономического блока правительства. Вице-премьер Жуков при каждом удобном случае квалифицирует правительство как команду профессионалов. Но если это так, то это 56-е место можно квалифицировать не иначе как итог сознательного злого умысла правительства. Господин Жуков, вы это утверждаете, оценивая действия правительства? Где здесь хотя бы микроскопическое либеральное зерно?
   В Индексе конкурентоспособности бизнеса мы на 68-м месте, ну и это что , тоже либеральный результат?
   В Индексе человеческого развития страна на 57-м месте, и при этом у людей, обеспечивших такой показатель, хватает совести называть себя либералами?
   В Индексе устойчивого развития мы на 61-м месте; в Индексе экономической безопасности - на 41-м месте. "И с каждым годом наша страна опускается в этих списках все ниже и ниже". [128, с. 84]
   И это притом, что по территории и обеспеченности природными ископаемыми Российская Федерация стоит на 1-м месте в мире, по количеству вооружений - на 2-м, по численности населения - на 6-м, по размерам ВВП - на 10-м.
   В 1990-е годы объем российского ВВП сократился в два с лишним раза. По размеру ВВП Российская Федерация сегодня уступает США примерно в 10 раз, Китаю - в 5 раз. Ключевые позиции в национальном хозяйственном комплексе ныне занимают топливная промышленность, электроэнергетика, черная и цветная металлургия. То, что великолепно работало в СССР, задарма досталось кучке безвестных личностей и приносит им баснословные прибыли.
   Самое страшное, что все это сопровождается хищнической, варварской эксплуатацией доставшегося богатства, что прямо ведет к деиндустриализации страны. Никто не создает ничего нового. Что будет, когда все это, созданное народным трудом богатство, попавшее в алчные руки, развалиться? Послушаем академика Н. Петракова, директора Института проблем рынка: "Многие предприятия металлургической отрасли на грани кризиса - оборудование на них не обновлялось около 60 лет. Они представляют опасность для здоровья рабочих и окружающей среды. Износ оборудования в авиапроме составляет 48 %. Нефтеперерабатывающие заводы не в состоянии производить высококачественный бензин, соответствующий экологическим нормам. Причина все та же - износ оборудования. Всего предприятия нефтяной отрасли "износились" на 70 %... по оценкам Института проблем рынка; по развитию железнодорожного транспорта Россия Отстает от других стран на 60 лет" [143, с. 6]. Есть такое понятие - пороговое значение. То есть, если тратиться меньше этого уровня, отрасль приходит в упадок. Вот наши "достижения" только в важнейших секторах: расходы федерального бюджета на оборону - 2,5 % ВВП (пороговое значение - 3 % ВВП). Расходы на гражданскую науку - 0,3 % ВВП (пороговое значение - 2 % ВВП). Доля населения с доходами ниже прожиточного минимума - 16 %. Во всех странах, если этот показатель превышает 6 %, власть бьет тревогу. И все это при огромных золотовалютных резервах - на конец 2005 года 182 млрд. долл. Стабфонд - 61 млрд. долл. Доходы значительно превышают расходы казны.
   Так кто же так "рачительно" управляет российским хозяйством, кто этот "эффективный собственник". Вот что говорит М. Делэлин на этот счет: "Заместитель главы президентской администрации Владислав Сурков ввел термин "офшорная аристократия". Он признал, что главной проблемой России является отсутствие национально ориентированной элиты. Представители нынешней живут за рубежом, там же учат детей, а Россией управляют по совместительству, чувствуя себя здесь, как на плантации. По оценке газеты "Тайм", в Великобритании сейчас проживает 23 тыс. богатых россиян. Туда же, по неофициальным данным, за последние шесть лет перекачено из России 60 млрд. долларов. Фамилии лидеров по вывозу денег из страны можно найти в списке журнала "Форбс" [144, с. 6].
   Всего же по оценке Минфина за время реформ страна потеряла около 430 млрд. долл. Немалая сумма! Однако, оценка экспертов Ассоциации российских банков куда более угрожающая - они определяют сумму капиталов, переведенных только в 1990-х годах за рубеж, в диапазоне от 800 млрд.
до 1 трлн. Долларов. Вот такие пироги!
   При таких итогах разве можно, находясь в здравом уме и твердой памяти назвать происходившее и происходящее либеральными реформами!? Нет ничего более далекого от либерализма, чем российские реформы. Ни в какой своей части, даже в малейшей степени, они не соответствуют ни одному пункту "Либерального резюме" и не согласуются ни с одним из либеральных принципов. И эта либертарианская политика, обрекающая страну на погружение в пучину небытия, естественно, находит полное одобрение у ее застрельщика Е.Т. Гайдара. Вот послушайте: "Российское правительство четыре года в условиях высоких цен [на нефть - В.А.] проводило достаточно консервативную и ответственную макроэкономическую политику. Это не может не вызывать уважения." [129, с. 10]
   И тут же следует рекомендация - ни при каких обстоятельствах не менять взятый курс: "К сожалению, способность правительства проводить ответственную макроэкономическую политику, при высоких ценах на нефть, ограничена. В такой ситуации растет спрос на популярные решения, чувствуется острая потребность в том, что дает быструю отдачу, "обещает прорыв".
   Нам нужны не авантюры, а продолжение ответственной макроэкономической политики и структурных реформ. Нужно суметь удержаться избежать паники из-за краткосрочных колебаний темпов роста, в максимальной степени подготовиться к использованию того окна политических возможностей, которое откроется в России весной-летом 2004 года после президентских выборов".
   И тут же еще раз напоминание правительству чего не нужно делать: "Не нужно допускать высокую инфляцию. Не нужно допускать кризисный бюджетный дефицит. Желательно иметь менее коррумпированную бюрократию. Желательно опираться на хорошо работающую правовую и судебную систему..."
   И вот, наконец, главное ради чего весь сыр-бор и затеян: "Но все попытки ускорить рост [экономический - В.А.] на основе нестандартных рецептов - ускорение инвестиций, вложений в ту или другую отрасль, - все это, к сожалению, оказывается малорезультативными. При доставшейся нам в наследство крайне неэффективной бюрократии, риски ошибок в выборе отраслевых приоритетов особенно велики" [129, с. 10]. Вот она, главная причина всех наших бед - неэффективная бюрократия и ничего уже тут с этим наследством не поделаешь.
   Как вы думаете, уважаемый читатель, если бы президент Ф. Рузвельт имел такого экономического советника как Е. Гайдар, сумели бы США выйти из Великой депрессии? Я думаю, там давным-давно произошла бы социальная революция по типу нашей, и США уже давно бы стали образцовой социалистической страной, а не трансформировались бы "черепашьими" темпами в этом направлении, как это происходит сейчас, по мнению М.Фридмена. И вот наши правители, находясь в плену этих гайдаровских рекомендаций, цену которых по Гэлбрейту читатель, надеюсь, не забыл, - вкладывают Стабилизационный фонд в зарубежные ценные бумаги, обещая миллиардные доходы по процентам. И после этого, утверждают, что наше государство зря зарплату не платит, - позвольте усомниться в этом утверждении, - уж господин Кудрин точно напрасно обременяет бюджет личными расходами! Этот шаг, - абсолютный эталон гениальной бездарности нашего правительства. При такой постановке дела, по меньшей мере, недоумение вызывают обращения нашего президента к зарубежному бизнесу с призывом инвестировать в российскую экономику свободные средства. Так и хочется спросить, - уважаемый Владимир Владимирович, неужели вы не замечаете, что подобные призывы неизменно рождают один и тот же вопрос: а что же российский бизнес не торопится с этими самыми инвестициями, а по 20, да по 30 миллиардов долларов в год вывозит за рубежи дорогой Родины, да и вот правительство со своими Стабфондом тоже почему-то продолжает эту практику?
   Ведь этот зарубежный бизнес не менее востроглазый чем наш и всюду куда с его точки зрения можно и нужно вложиться он уже вложился, а не вкладывается туда куда мы хотим вот из-за этого вопроса! И не вложится, пока наше экономическое руководство будет следовать советам Егора Тимуровича и базировать объяснения нашей истории последних шестнадцати лет вот на такого рода пассажах: "Нынешний экономический рост в России носит восстановительный характер. Он тесно связан с предшествующей рецессией, падением производства после краха Советского Союза. Падение было обусловлено, в свою очередь, структурной перестройкой экономики и кризисом старой системы хозяйственных связей, тогда как их новая система еще не сформировалась. Этот кризис был в основном преодолен к 1997 году. В дальнейшем развитию восстановительных процессов помешал финансовый кризис 1997-1998 годов. Эти процессы были продолжены с 1999 года"
[129, с. 10].
   Опустим туманные рассуждения о характере восстановительного роста и снижения его темпов в 2000-2003 годах, а послушаем о проблемах: "Политические проблемы, связанные со структурными реформами, состоят в том, что последние не дают отдачу в краткосрочной перспективе, они "всего лишь" закладывают базу долгосрочного экономического роста.
   Сегодня никуда не деться от реалий политического процесса. А выглядят эти реалии в глазах значительной части элиты и населения примерно следующим образом: правительство втянулось в проведение структурных реформ. Между тем жизнь радикально не улучшается, проблем в российской экономике остается множество. Непросто объяснить: чтобы заложить основы устойчивого роста, нужны преобразования не одиночные, а взаимодополняющие. Если в России будет хорошая налоговая система, но не будет надежно защищенных прав собственности, мы не получим масштабных капитальных вложений, необходимых для устойчивого роста" [129, с. 10]. Опять во всем виноват крах Советского Союза! Умолчим здесь о том, кто организовал этот крах. Вот если бы после краха фашистской Германии, не менее оглушительного и гораздо более тяжелого по последствиям, канцлер К. Аденауэр вместо Л. Эрхарда пригласил бы на место министра экономики некого немецкого Гайдара, то бедная ФРГ с оторванной от нее ГДР, в виду "кризиса старой системы связей" до сих пор бы, наверное, "пурхалась" в проблемах структурной перестройки и "всего лишь" ожидала отдачи от этого процесса "в далекой перспективе". Но нет! К счастью для немцев, великий немец К. Аденауэр поступил мудро, он пригласил толкового экономиста, великого немца Л. Эрхарда и менее чем через полгода после начала реформ в стране заработали рыночные механизмы и ФРГ, в буквальном смысле, семимильными шагами понеслась навстречу со своим "экономическим чудом". Правда цели, как мы уже отмечали выше, были разные у немцев и Егора Тимуровича: те создавали экономику, способную обеспечить благосостояние народа, а г-н Гайдар создавал класс собственников, олицетворяющих якобы рождение рыночной экономики, т. е. ставил телегу впереди лошади,- отсюда и соответствующие результаты.
   Егор Тимурович прав, когда хвалит нашу налоговую систему, - ну, действительно, ни в одной цивилизованной стране нет такого "чуда", когда все от технички до олигарха платят по 13 % со своей прибыли (виноват, - техничка платит с зарплаты), - такого равноправия действительно никто никогда не сообразил достигнуть, не знаю, отмечено ли это достижение в книге рекордов Гиннеса, - а вполне достойно как верх аморализма правящих либертарианцев. А вот насчет защищенности прав собственности, тут Егор Тимурович не прав. Она у нас защищена не хуже, чем в Китае. Дело здесь в другом, и печется здесь г-н Гайдар о тех кто, кое-что урвал от общенародной собственности. Ну тут уже никакое словообилие не поможет, - какие законы не принимай факт грабежа не скроешь и с этой собственностью рано или поздно придется расстаться, да еще и приплатить за кое-что, но об этом мы писали выше. А что касается "масштабных капитальных вложений, необходимых для устойчивого роста", то они не идут еще и потому, что процент прибыли там, где они нужны, низкий с точки зрения наших доморощенных владельцев этих капиталов. Послушаем академика Н. Шмелева: "дармовая приватизация", государственные аферы - вроде масштабного выпуска ГКО с прибыльностью до 200-300 процентов годовых, а также масштабы тесно связанного с государственной коррупцией криминального и "теневого" бизнеса (со столь же "заоблачным" уровнем прибыльности) полностью развратили практически весь российский бизнес. Вместо нормальных в цивилизованном мире 5-10 процентов годовых на сделанные инвестиции российский бизнес, что называется, "не нагнётся" за чем-нибудь меньшим, чем 100 процентов годовых. К этому его толкает и устоявшиеся уже масштабы обязательных коррупционных отчислений всякого рода государственному рэкету. Именно по этому (то есть из-за низкой прибыльности) частные инвестиции не идут сегодня в наиболее перспективные, в том числе высокотехнологичные отрасли экономики. Исключение составляют спекулятивно-финансовая сфера, энергосырьевые отрасли, торговля, спиртное производство и фармацевтика, гражданское строительство, игорный бизнес, криминальный оборот" [122, с. 35]. Вот истинные причины отсутствия "масштабных капитальных вложений" и вот тот узкий сектор экономики, где сконцентрировалась, если так можно выразиться, вся деловая активность российского бизнеса. Как видим народу, как основному, массовому экономическому субъекту в перечисленных областях места нет.
   Выше мы неоднократно подчеркивали, что основная, главная и единственно принципиальная задача экономики - обеспечение благосостояния народа. Надеюсь, что после всего сказанного, ни у кого не останется и тени сомнения, что действующая в стране экономическая система подобной цели не преследует. Что же это такое, какая это экономика, во что мутировала экономическая система страны в эти годы? Попытаемся составить более или менее полное представление о том в какой экономической среде мы существуем, что собой представляет либертарианский вариант с российской спецификой.
   Приведенные выше данные о положении страны в различных индексах неопровержимо свидетельствуют о том, что мы как народ, в целом за время так называемых реформ утратили, фактически полностью потеряли важнейшую, фундаментальную либеральную ценность - экономическую свободу. Народ оказался в рабстве монополистического капитала и солидаризовавшегося с ним номенклатурного государства. Нас спасает от полного экономического порабощения, то обстоятельство, что мы все-таки великая держава, находимся благодаря этому в группе цивилизованных стран и вот даже председательствуем в G-8, так, что правителям волей-неволей приходится поддерживать некий демократический декор со ссылками на "проклятое прошлое". Но посмотрите на их действия во внутренней политике: монетизация, комерцилизация здравоохранения и образования, рост тарифов по всем услугам.
   Но наиболее показательны, как способ подавления нашей экономической свободы, - это цены на бензин. Такого открытого, наглого надругательства над своим народом, экономикой своей страны не позволило себе ни одно нефтедобывающее государство, даже и не демократическое. В Саудовской Аравии литр бензина стоит 10 центов, - менее трех рублей, а у нас - 19 рублей. Один из наших нефтеворишей, - М. Фридман, - имеет наглость заседать при этом в Общественной палате. А покрывающие все это министры правительства, ссылаясь на якобы рыночную конъюнктуру, разводят руками перед президентом, - мол, поделать ничего нельзя, а тот, в свою очередь, понимающе кивает головой, - нельзя мешать выжимать деньги из народа.
   Немногим лучше обстоят дела и с политической свободой. Здесь мы относимся к категории "частично свободных" стран.
   С 1972 года американская неправительственная организация "Freedom House" публикует ежегодные оценки состояния политических и гражданских свобод во всех странах мира. Оценки выставляются экспертами на основании довольно сложной процедуры, по шкале от 1 до 7, где 1 - максимальная демократия, а 7 - максимальный тоталитаризм. Главным при определении степени политической свободы являются оценки, во-первых, того, "насколько система дает возможность свободного выбора из кандидатов на властные должности и насколько независимо от государства выдвигаются сами кандидаты", а во-вторых, насколько эти избранные могут реально править без ограничений со стороны таких недемократических институтов, как монарх, армия или церковь. При определении уровня гражданской свободы оцениваются свобода слова, собраний, организаций, образования, религии, экономической деятельности. Степень гражданских и политических свобод всегда тесно связаны, но тем не менее совпадают не полностью. Максимальное расхождение между оценками политической и гражданской свободы может достигать 2 из 7 пунктов. На основании данных экспертами "Freedom House" оценок по этим шкалам, страны разделяются на три категории: свободные (средняя оценка по обеим шкалам - от 1 до 2,5), частично свободные
(от 3 до 5) и несвободные (от 5,5 до 7) [130].
   Оценки постсоветским странам даются "Freedom House" с 1991 года - времени распада СССР. Но за тот год были выставлены и общая оценка по СССР, и отдельные оценки по республикам. Общая оценка СССР в 1991 году и по политическим, и по гражданским свободам составила 4. Таким образом, СССР в целом оценивался как страна, находящаяся на полпути от тоталитаризма к демократии. На этой середине пути она и прекратила свое существование. А вот Россия в 1991 году и по политическим и по гражданским свободам выглядела лучше, имея обе оценки равные 3. Но вот уже в 2003 году эти оценки стали равны 5. За время наших реформ оценки России ухудшились на два пункта. Так что сейчас Россия - ближе к тоталитаризму, чем к демократическому "полюсу". Вы можете назвать такие реформы либеральными?
   Для сравнения все три страны Балтии имеют оценки по шкале политических свобод - 1, по шкале гражданских - 2. В этих странах оппозиция и правящие партии уже много раз менялись местами, но ни разу находящиеся у власти лица и партии не предпринимали никаких попыток не допустить политических противников к власти с помощью использования незаконных методов или внесения изменений в действующее законодательство "по ходу дела" [131, с. 15].
   Я думаю, приведенные данные составляют окончательный диагноз отсутствия либерального содержания в проводимых и проведенных преобразованиях. И это естественно, ведь под либеральный рефрен, создавалась и была создана не либеральная социальная рыночная экономика, а самая, что ни на есть образцовая либертарианская экономика. А эта экономика просто не способна дать то, что от нее якобы ожидает правительство. Не способна потому, что у нее принцип работы иной, цели она преследует другие, благосостояние народа не является ее главной и единственной задачей. А мы ни как не можем этого понять, и ждем от нее того, чего она в принципе на способна дать, предъявляем к ней требования выполнить которые она не способна по определению. Что она может? А вот то, что вокруг нас и не более того. Она может быть и рада бы дать то, что от нее ждут, но тогда она просто перестанет быть сама собой, а вот этого ей и не хочется. Только изменив ее, мы можем получить экономическую систему, способную решать наши проблемы, т. е. получим социальную рыночную экономику.
  

5.2. Мифы номенклатурного либертаризма

  
   Провал реформ в России породил массу мифов. Источником этих мифов являются, как правило, сами реформаторы или их ближайшее окружение. Цель мифотворчества - оправдать действия реформаторов или создать видимость объективного объяснения каких-либо конкретных провалов. Сформулированные в виде более или менее коротких утверждений они превратились со временем в некую систему постулатов, с помощью которой сторонники гайдаровской реформации обосновывают все что угодно в рамках своего понимания реформ. Это что-то вроде Евангелия от Гайдара. Надо, наконец, показать несостоятельность этих мифов! Вот шесть наиболее ходовых, можно сказать основополагающих [132, с. 91].
   Итак, миф первый - самый распространенный: "Начатые Гайдаром реформы спасли Россию от голодной смерти зимой 1992 года". При этом использующий этот миф тут же добавляет: "Помните пустые полки магазинов в то время?" Этим вопросом сомневающийся добивается наповал, - куда денешься, - полки действительно были пустыми! Важно, однако, то, что пустыми были полки государственных продовольственных магазинов (иных то и не было), а прилавки городских рынков были по-прежнему полны съестного. Причина такого контраста понятна - цены отличались в разы. Опустошение же магазинных полок было спровоцировано, как мы это уже отмечали выше, осенью 1991 года отменой существовавшей в то время талонной системы распределения продуктов и самыми фантастическими слухами о содержании грядущих реформ. Этим воспользовались "дельцы" из снабженческих торговых организаций, перенаправив товарные потоки обязательных поставок прямиком на рынки, нехитрый прием, которым они и до этого не пренебрегали. Здесь истоки многих громадных ныне состояний. Естественно, товарный поток, питавший государственную торговлю, резко обмелел, ну а остатки по дешевым ценам немедленно сметал небогатый наш покупатель.
   Когда второго января 1992 года цены были отпущены, ситуация конечно изменилась, - выросли закупочные цены, в госторговле цены мгновенно догнали рыночные и дальше стали расти вместе. Это лишило смысла спекуляции снабженцев - так снова возобновилось снабжение розничной сети. Ясно, что сама по себе либерализация цен ни на грамм не увеличила наличное количество продовольственных товаров, - их появление на полках магазинов результат резкого падения покупательной способности большей части населения. Люди лишились возможности покупать жизненно необходимые продукты.
   Это был первый нокаутирующий удар по здоровью нации, "первый взнос" в нынешнюю демографическую ситуацию. До сих пор две трети населения России, при изобилии продуктов, не имеют полноценного питания, а четверть населения, живущего за чертой бедности, потребляет не более 60 % жизненно необходимых компонентов питания и живет в состоянии частичного патологического голодания. До сих пор! А в 1992-1994 годах, - это был настоящий мор пенсионеров. Это был голод, спровоцированный безответственными действиями наших "реформаторов". Так что безнравственно изображать в роли спасителей Отечества г-на Гайдара со всей его командой, - они свели досрочно в могилу сотни тысяч наших соотечественников, на них их бесчисленные проклятия. И это нельзя забывать! Совершенно очевидно, что подобные действия абсолютно не вписываются в современную либеральную доктрину. Они не имеют с ней ничего общего. Это пример жестокого либертарианского способа ликвидации потребительского спроса, - не проводя индексации вкладов, обесценить их либерализовав цены и избавить себя от проблем этого потребительского навеса. Л. Эрхард, поступил иначе, поскольку он проводил действительно либеральные реформы и создавал социальную рыночную экономику.
   Миф второй: "Гайдар ничуть не повинен в том, что народ лишился своих сбережений, ­ они были задолго до Гайдара растрачены предыдущим режимом". В интерпретации Егора Тимуровича это звучит так: "Я просто открыл сейф и увидел, что денег там нет". Вот так! И это говорит человек, претендовавший на роль проводника заблудшей России в светлое царство рыночных отношений! Вот уж точно "святая простота"! Ну, а если бы они эти деньги, там были, ­ во что бы они превратились, уважаемый господин Гайдар, после вашей либерализации цен? Ответ любого здравомыслящего человека однозначен, - в труху! Так что народ совершенно справедливо считает вас виновником своей нищеты. Кстати, Л. Эрхард, проводя свои реформы, ни на пфенниг не сократил народные сбережения. Что же касается предыдущего растратчика, ­ так ведь Россия выступила полноправным правопреемником СССР, следовательно, на ней лежит ответственность и за его долги. В части, касающейся внешнего долга, правительство, по очевидным причинам отвертеться не могло, не только исправно платит, но и вот на днях досрочно рассчиталось с долгами перед Парижским клубом, за наш, разумеется, счет. Что же касается долга перед собственным народом, то его возврат отложен, похоже, до момента "когда рак свистнет" в полном соответствии с тем абсолютным презрением к народу Росси, которое исправно демонстрируют либертарианцы содержанием своей социальной политики.
   Миф Третий: "Ухудшение благосостояния народа ­ необходимая плата за проводимые реформы". Самое замечательное: либеральные реформы не состоялись, народные богатства разграблены, благосостояние народа упало ниже уровня 1989 года и не обнаруживает ни малейшей тенденции к росту, а плату за все это требуют с народа. В народе сложилось твердое убеждение, что любые проводимые властями мероприятия имеют единственную цель: дальнейшее снижение уровня жизни народа. Я уже не говорю о таких крупных "наступательных операциях" как "Монетизация" или бензиновая афера. Но вот повседневность,­ судите сами.
   Самая дешевая электроэнергия в стране в "Иркутскэнерго"­ себестоимость на гидравлических станциях 2 копейки за 1 киловатт/час. В 2001 году рядовой потребитель платил в городе 10 копеек за 1кВт/час, в 2002 году
15 копеек за 1кВт/час, в 2003 - 26 копеек за 1кВт/час, сейчас, в 2006 году, плата составляет 37 копеек за 1кВт/час. В 18,5 раз больше себестоимости! Ведь в этих 2 копейках учтены все мыслимые затраты! Кто защитил потребителя? Государство? Нет ­ оно лишь благосклонно пообещало, что теперь тарифы будут пересматриваться [т.е. увеличиваться - В.А.] раз в год. Вот так совершается санкционированное государством ограбление народа. "Иркутскэнерго" не одиноко. Возьмите "Электросвязь", ее разновидность, ­ мобильную связь. Эта сверхполезная, всенародная игрушка ­ мобильный телефон, "чистит" карманы населения почище игровых автоматов, почище бензиновых баронов! Список можно продолжать.
   Очевидно, идет непрерывное, ни чем не сдерживаемое наступление на жизненный уровень народа с целью обогащения алчной шайки нуворышей и чиновников. Ни какого отношения к реформам, даже не состоявшимся, это не имеет. Я уже писал, что реформы для народа ­ это да! А реформы ­ за счет народа ­ это бред! Это грабеж под видом реформ. Либералам надо усвоить: реформы за счет народа,­ это идея-фикс номенклатурных реформаторов, либертарианцев, - способ легального обогащения! Ведь у нас отсутствует контроль за обоснованностью цен под тем благовидным предлогом, что в условиях рыночной экономики контроль этот означает смерть рынка. Верно, но только именно в условиях рыночной экономики! А если рынок монополистический, как у нас? То любому, даже не подготовленному в экономике человеку, ясно, что цены будут определяться не рынком, не конкурентной игрой, а сговором монополистов. Если число компаний, занимающихся добычей и переработкой нефти, превышает сотню тысяч, как в США, любому понятно, что сговориться им сложновато, а если их число не превышает двух десятков, как у нас, то место для сговора может обеспечить даже однокомнатная "хрущевка", если конспирироваться, а если в открытую, то сговор можно совершить в гораздо более комфортных условиях.
   Миф четвертый: "Государство ­ враг рыночной экономики. Чем меньше государства в экономике, тем лучше".
   В ответ на мою статью [135, с. 69], один автор, отстаивая этот миф, написал мне: "Государство - не собес. И задача либералов свести функции государства до роли "ночного сторожа"(А. Смит.), максимально ограничив его вмешательство в экономику." Меня восхитила эта ссылка на А. Смита. Какая элегантность! А если серьезно,­ печально читать все это. Ни первое утверждение, ни следующая за ним директива либералам не верны от начала и до конца. И ссылка на А. Смита не помогает. Знаете, почему А. Смита у нас так часто используют в качестве образцового врага государства? Из-за нашей лени и нелюбознательности. Дело в том, что похоже, никто из ссылающихся на А. Смита не хочет взять на себя труд разобраться какую роль в XVIII веке в жизни человека играло государство. Современному человеку даже трудно представить себе путами каких государственных повинностей были опутаны люди и их деятельность.
   Вот только один пример. Важнейшее условие развития товарного производства, - свободное перемещение рабочей силы. Так вот, практически во всех странах Европы, самовольная смена места жительства влекла за собой весьма суровое наказание. И это только один пример. Вот в связи с этим тотальным присутствием государства во всех сферах жизни и деятельности людей и отстаивал А. Смит, а еще раньше, так называемые "физиократы", принцип "laissez faire" (не лезьте, не мешайте!). В новейшее время этот принцип в чистом виде был реализован в США, - дело закончилось в 1929 году "Великой депрессией". После этого ни один более или менее серьезный экономист, кроме либертарианцев, разумеется, и мысли не допускал о сведении роли государства в экономике до роли "ночного сторожа" и абсолютном доверии к действиям "невидимой руки" рынка. Напротив, представители всех направлений либерализма считают роль государства в экономике решающей.
   Однако, роль эту государство исполняет по четким и всем понятным правилам и именно это позволяет западной экономике избегать до сих пор потрясений, аналогичных "Великой депрессии". Так что А. Смит тут ни причем. На него ссылаются всуе, чтобы показать до каких исторических глубин ссылающийся способен опускаться. Кстати, А. Смит вовсе не был абсолютным противником присутствия государства в экономике, - он определил границы государственного вмешательства тремя элементами: общественные работы, обеспечение военной безопасности, создание условий правосудия, включая охрану прав собственности.
   Будучи человеком глубоко нравственным, я убежден, он не только не одобрил бы тех якобы рыночных реформ, что заварили не разобравшиеся в нем представители российской образованщины от экономики, но я думаю, он стал бы поборником по меньшей мере чего-нибудь в духе испанской "Mandrogon-ы", а уж из наших реформаторов и руки бы ни кому не подал. Что касается "ночного сторожа", то термин этот принадлежит, если мне не изменяет память, Лассалю и относится к экономике отдельно взятого предприятия XVIII века, - современное государство даже от этой роли в отношении отдельного предприятия отказалось давным-давно, - в экономике у него есть куда более важные обязанности. И вот если их, эти обязанности, отдать в ведение "невидимой руки" рынка, как это сделали в России наши лебертаристы, то путь нашего Отечества к "нормальному" рыночному хозяйству будет, похоже, не менее долгим, чем путь к коммунизму.
   В сущности, все эти разговоры о роли государства в экономике, способ ухода от ответа на главный вопрос. А главный вопрос заключается в том, - решает ли экономика свою главную задачу? Во всем цивилизованном мире главной задачей экономики, как мы это уже отмечали неоднократко, является обеспечение благосостояния народа. Если экономика решает эту задачу без помощи государства, - да ради бога, кто же против! Ну, а если нет, если эта главная задача экономикой не решается, тогда как? Тогда, при бездействии правительства, происходят социальные взрывы, революции со всеми присущими им "прелестями", - примеры общеизвестны. Но есть и другой сценарий, широко и подробно представленный в человеческом опыте. Это, когда во главе государства, оказываются люди горячо сочувствующие своим братьям по крови, не лишенные здравого смысла и понимающие, что государство на то и создано, чтобы людям служить, что это и есть самый большой СОБЕС в стране. И вот тогда, они, колоссальные возможности этого человеческого изобретения, бросают на помощь экономике помогая, заставляя, организуя ее на решение ее главной задачи. Тогда у них все получается и такое вмешательство государства оказывается всем на пользу, ну может быть за исключением 1-2 % самых алчных, которым эта, не самая почтенная, человеческая страсть окончательно затмила разум. Примеры тоже общеизвестны - весь цивилизованный мир - во главе с США.
   Миф пятый: миф о ваучерной приватизации - "великом" детище наших либертаристов. Адепты чубайсовской приватизации, с хлестаковской легкостью отмахиваясь от статистики, утверждают, что благодаря приватизации "собственность перешла от неэффективного собственника (государства) к эффективному (частник)". И вот апофеоз: "миллионы собственников, эффективно работающие предприятия, предпосылки для устойчивого роста" - цитирую одного из них. Это через какие же очки надо смотреть на окружающую действительность?! Не было этого и, к сожалению, нет до сих пор. Вот истинное положение дел, которое рисует экономист А. Попелов [133, с. 9] (по другим источникам картина еще более тягостная, данные Попелова самые оптимистические из того, что опубликовано): "В топливной промышленности производительность труда в 2002 году оказалась на 22 % ниже уровня 1990 года... в цветной металлургии производительность снизилась
на 26 % ... в электроэнергетики производительность уже к началу 1998 года снизилась по отношению к 1990 году вдвое и продолжает снижаться до сих пор... в области финансов, кредита и страхования объем услуг организаций этой отрасли сократился вдвое при двукратном увеличении персонала..."
   И это в самых благополучных отраслях народного хозяйства. В других отраслях положение значительно хуже. Так что, как ни крути, приходишь к единственному выводу: приватизация, в том виде как она была проведена у нас, не привела ни к появлению эффективного собственника, ни к появлению эффективно работающих предприятий и даже не обеспечила предпосылок для устойчивого роста. Напротив, она породила неэффективную экономику, внесла хаос и развал в народное хозяйство, погрузив миллионы наших сограждан в пучину нищеты. Ваучер остался как символ безнравственности оседлавшей государство номенклатуры.
   И наконец, миф шестой: миф о безальтернативности проведенных и проводимых преобразований, миф о рыночной экономике. Проговаривается, что конечно ошибок не удалось избежать, но главное было сделано и сделано правильно - построена рыночная экономика! Вот так! Потихоньку внушается мысль, что целью-то было построить рыночную экономику, ну вот мы ее и построили, а уж какая она получилась... В общем, "каковы сами, таковы и сани". Спрашивается: а зачем вам понадобилась эта рыночная экономика? Какие задачи вы собираетесь с ее помощью решать более успешно, чем решала их прежняя командно-административная, централизованная, тотально планирующая, милитаризированная и т. д. экономика?
   Как то достаточно давно, к какой-то годовщине Второй мировой войны по телевидению показали фильм о той ее части, которую вели с Японией США и Великобритания. И там был показан такой сюжет. На одном из островов Океании был создан военный аэродром. Когда война кончилась, аэродром ликвидировали. Но в памяти аборигенов он остался и не только в памяти. Они с высокой степенью точности из прутьев собрали копии базировавшихся тогда самолетов в натуральную величину. И вот на стоянке стоят эти самолеты очень похожие на настоящие, но не способные летать. Так и наши якобы реформаторы создали экономику якобы рыночную, во всяком случае очень похожую, но вот беда не решающую главную задачу экономики. Так была ли альтернатива этой либертарианской экономике?
   Вот передо мной брошюра, она называется "Переход к рынку. Концепция и программа", издана в 1990 году тиражом в 300 тысяч экземпляров, дополнительно к первому выпуску тиражом 150 тысяч экземпляров. Таким образом, это вполне доступный источник. На титульном листе сверху представление коллективного автора: Рабочая группа, образованная совместным решением М. С. Горбачева и Б. Н. Ельцина. Время и место действия: август, 1990 г., Москва, Архангельское. Программа разработана группой под руководством академика С. С. Шаталина. Вот состав группы: С. Шаталин,
Н. Петраков, Г. Явлинский, С. Алексашенко, А. Вавилов, Л. Григорьев,
М. Задорнов, В. Мартынов, В. Мащиц, А. Михайлов, Б. Федоров, Т. Ярыгина, Е. Ясин.
   Это великолепная программа в полной мере воплотила положения современной либеральной доктрины. Все что мы так подробно рассматривали в главе "Современный либерализм" нашло отражение в этой программе. В качестве иллюстрации сказанного, я приведу ряд фрагментов программы без каких либо комментариев, - они сами осветят содержание программы
[134]:
   "Жизнь, к сожалению, научила их (наших людей - В. А.) с большей готовностью верить в плохое, чем в хорошее. Реализация предлагаемой программы должна опровергнуть этот печальный опыт.
   Главное отличие ее состоит в том, что она опирается на принципиально новую экономическую доктрину. Движение к рынку прежде всего за счет государства, а не за счет простых людей.
   Длительный период проводилась по сути антинародная политика: богатое государство при бедном народе. Государство сконцентрировало в своих руках огромные ресурсы, практически всю собственность на средства производства. Ресурсы бездумно тратились на гигантские и неэффективные проекты, раздувание военной мощи, внешнеполитические авантюры с идеологической подоплекой, хотя все это давно нам не по средствам.
   Программа ставит задачу: все, что возможно, взять у государства и отдать людям. Есть серьезные основания считать, что возвращение народу значительной части собственности и ресурсов на различных условиях обеспечит их гораздо более эффективное хозяйственное использование и позволит избежать многих негативных явлений в процессе перехода к рынку. Необходимо решительно сократить все государственные расходы, в том числе по скрытым от общества статьям.
   И только тогда, когда все возможности и ресурсы, пожираемые сегодня гигантской государственной машиной, будут повернуты на нужды людей и когда они узнают об этом, только тогда руководство страны вправе обратиться к народу с призывом проявить терпение, вынести возможные тяготы во имя Родины, во имя будущего своего и своих детей (Заметим, что при таком повороте "возможностей и ресурсов" в этом призыве, возможно, не было бы необходимости - В. А.).
   Мы также должны обратиться за помощью к другим странам. Они поддержат нас, если признают нашу программу достаточно решительной и компетентной, если будут уверены в том, что предоставленная помощь будет разумно и эффективно использована на благо людей.
   Реформа предоставляет гражданам право экономического самоопределения, устанавливая такие правила, соблюдение которых не позволит одним (людям, группам людей, предприятиям или территориям) обеспечивать свои интересы за счет ущемления экономических прав других. Именно свобода выбора является основой личной свободы людей, фундаментом раскрытия творческого потенциала личности.
   Созданная у нас система экономических отношений и управления народнохозяйственным комплексом повинна в том, что в богатейшей стране трудолюбивый народ живет на уровне, совершенно не соответствующем богатству территории, его таланту и усилиям. Люди живут хуже, чем работают, потому, что либо делают не то, что нужно им самим, либо то, что делается, теряется или не используется.
   Предлагаемая программа определяет пути перехода к экономической системе, способной устранить это положение и предоставить всем гражданам реальную возможность сделать свою жизнь значительно лучше. Таким образом, программу можно рассматривать как программу реализации прав граждан на лучшую, более достойную жизнь.
   Право на собственность реализуется посредством разгосударствления и приватизации, передачи государственного имущества гражданам. Именно в возвращении собственности народу проявится в первую очередь социальная ориентация экономики. Это не акт реванша, а восстановление социальной справедливости, форма закрепления права человека на его долю в национальном богатстве страны, уже накопленном, и в том, что будет создано в будущем... Приватизация должна быть абсолютно добровольной и не напоминать коллективизацию наоборот.
   Программа предоставляет равные шансы всем. Однако это равенство шансов не должно восприниматься как зеркальное отражение уравниловки. Для того чтобы приватизация не превратилась в способ легального и чрезмерного обогащения немногих, сама процедура должна обеспечить участие в ней самых широких слоев: практически каждый, даже не имея первоначального значительного капитала, сможет при желании получить свою долю национального богатства.
   Реформа направлена на нормализацию потребительского рынка путем либерализации ценообразования. А в переходный период путем формирования товарных резервов, в том числе за счет поставок по импорту с учетом предстоящего поэтапного перехода к свободным ценам на многие виды товаров.
   Переход к свободным ценам будет осуществляться поэтапно, начиная с тех товаров, которые не входят в число предметов потребления первой необходимости и приобретаются в основном слоями населения с высокими доходами. Тем самым тяжесть роста ляжет в первую очередь на них.
   Широкая дифференциация цен на товары в зависимости от их сортности сочетается с низкими ценами на круг товаров первой необходимости.
   Ни в коем случае нельзя начинать реформу с отмены государственных дотаций на мясомолочные продукты. Их следует сохранить.
   Рынок, как очень мобильная система, не только либерализирует экономические процессы, но и создает механизмы, позволяющие регулировать изменения, происходящие в уровне жизни. К ним относятся индексация денежных доходов, регулярный пересмотр уровней доходов в соответствии с динамикой минимального потребительского бюджета, система социального вспомоществования лицам, оказавшимся за чертой бедности.
   За переход к рынку не обязательно расплачиваться прямым замораживанием доходов, как это нередко представляют и противники, и сторонники рыночной экономики."
   Я думаю, приведенные материалы вполне убедительно говорят о том, что существовала и существует возможность действительного либерального проведения необходимых преобразований. Было и есть и время и светлые головы, способные провести действительно либеральные экономические реформы, а не либертарианский экономический погром, устроенный безответственной группой лиц в собственных корыстных интересах.
   Таковы базовые мифы номенклатурных реформаторов. Беда в том, что они составляют фундамент проводимой социально-экономической политики. Значит, пока номенклатура у власти, не важно под каким флагом, у России нет будущего.
  

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

  
   Итак, проведенные и проводимые в России социально-экономические преобразования носят исключительно либертарианский характер. При господствующей либеральной фразеологии,­ на деле чистейший либертаризм. Власть и свобода кучки богачей, рабство и нищета всего народа. Таков капитализм с номенклатурным лицом.
   Это не капитализм торгово-ростовщической буржуазии, вырвавшейся из тисков феодализма,­ это капитализм партийно-хозяйственной номенклатуры, вырвавшейся из тисков государственного, командно-административного социализма.
   Особенность новейшего российского капитализма заключается в том, что частные предприятия создавались исключительно в результате приватизаций общенародной собственности, что сопровождалось массовыми злоупотреблениями как со стороны новоявленных капиталистов, так и со стороны распоряжавшихся этой собственностью чиновников. Идеологической основой этого процесса служила и служит незначительная на первый взгляд, но принципиальная подмена понятий: понятие общенародной собственности заменяется понятием государственная собственность. Причем все идеологическое сирены, обслуживающие наших нуворишей, к первому понятию относятся исключительно уничижительно, в силу его размытости, вообще отрицая его применимость. А вот государственная собственность,­ это, якобы, точное понятие, хотя государство - это еще более неопределенная куча чиновников, чем кучища людей под названием народ. Но как только сделана такая подмена, номенклатурная мысль вылетает на оперативный простор.
   Мимоходом заявив, что государство, которое они же и составляют, плохой управитель, номенклатурщики утверждают далее, что для всеобщего блага его надо собственности лишить и передать ее в частные руки. А частные руки,­ это и есть свои надежные, номенклатурные, чиновничьи руки! Вот так создавалась наша "частная" собственность плюс "содержимое" теневого сектора, вызревавшего в порах государственного социализма. Изначально лишенные интеллектуальной инициативы, вследствие упоминавшейся выше "кадровой прополки", номенклатурные нувориши создали и капитализм, подобный себе, лишенный интеллектуальной, творческой мобильности,­ идеальный экономический рахит.
   Билл Гейтс сделал доступным для каждого землянина компьютер, японцы создали совершенную бытовую электронику, западный торговый капитал широко раскрыл невиданные торговые залы для всех покупателей, коммуникационный капитал сделал доступным для любого землянина любой вид транспорта и связи, а что сделали эти?
   Уникальная, родовая особенность нашего капитализма, - он не проходил стадию свободной конкуренции, - это, в сущности, назначенческий капитализм, он в точности воспроизводит структуру советской промышленности,­ крупные предприятия и целые отрасли, были фактически распределены между представителями партийно-комсомольской номенклатуры. Поэтому он сразу сложился "как преимущественно капитализм немногих крупных концернов в каждой из ключевых отраслей промышленности."[140, с. 29]. Приватизация раздробила большинство наших промышленных отраслей, а возникшая стихийная концентрация превратила их в сферы доминирования крупных концернов.
   Типичен пример алюминиевой промышленности, где поначалу братья Черные захватывали отдельные заводы, а уже потом они были объединены в две крупный корпорации "Русал" и "Суал" О. Дерипаской и В. Вексельбергом соответственно, которое вот недавно образовали единое целое.
   В отличии от этого в нефтяной и никелевой индустрии концерны создавались указами президента Ельцина, а потом они были проданы Ходарковскому, Березовскому с Абрамовичем, Фридману с Вексельбергом и Блаватником, Потанину с Прохоровым. Несколько по-иному, но все же централизованно создавались "Лукойл" и "Сургутнефтегаз". Но так или иначе, буквально за считанные годы российская промышленность стала сферой доминирования крупных концернов ­ олигополий.
   Так что теперь на каждом крупном рынке, в каждой ведущей отрасли господствуют несколько крупных компаний, которые полностью контролируют рынок, практически делят его между собой и господствуют над ценообразованием. Это ведет, прежде всего, к тому, что цены у нас не равновесные, не конкурентные, они намного выше конкурентных, они не рыночные - они определяются сговором между этими контролирующими соответствующие рынки компаниями. Например, то, что сейчас происходит с ценами на бензин внутри страны - типичный результат сложившейся олигополии в области добычи, переработки и продажи нефти. В других отраслях приблизительно такая же ситуация.
   Таким образом, сложившаяся олигопольная структура экономики выключает рыночное регулирование цен, а, следовательно, трансформирует рынки в монопольную торговую площадку, и служит постоянно действующим, главным фактором хронической инфляции и, таким образом, является фактором торможения экономического роста, так как неоправданный рост цен заведомо сужает и без того неширокий внутренний рынок.
   Олигополия - причина снижения эффективности производства, примеры которого мы приводили выше; она тормозит технический прогресс, качественное развитие экономики. При гарантированно высоких прибылях крупные концерны не торопятся с модернизацией своего производства, не заинтересованы в создании и развитии новых технологий, в разведке новых месторождений природных богатств.
   Достаточно посмотреть, какие отрасли стоят у нас во главе угла. Фактически это те же отрасли, которые преобладали в советское время - все та же пресловутая группа А. Ни одной новой отрасли наш капитализм так и не создал и, более того, не заинтересован в расширении внутреннего рынка, а, следовательно, и экономики в целом. Он работает... на пятнадцать процентов населения. Только эта часть поставляет потребителей в полном смысле слова, то есть, тех, кто в состоянии купить все, что производится и импортируется, тогда как восемьдесят пять процентов населения купить все это не могут"[138, с. 173].
   Ни о каком решении экономикой своей главной задачи в такой ситуации не может быть и речи. Это экономика обслуживающая исключительно имущий класс. И ждать от нее удвоения ВВП просто смешно - нет у нее оснований для подобного "прыжка" - ведь больший объем товаров и услуг некому потреблять! Ведь доля оплаты труда этих восьмидесяти пять процентов людей в национальном продукте, которая в любой западной стране составляет основу платежеспособного спроса населения, очень невелика. Она составляет всего около сорока процентов ВВП, а если вычесть отчисления предпринимателей на социальные страхование, то только около тридцати процентов. В США же, например, эта доля составляет пятьдесят девять - шестьдесят процентов, то есть, в два раза больше. Поэтому американский капитализм сегодня работает на свой внутренний рынок, т.е. на сто процентов населения, а не на пятнадцать процентов, как у нас. Узость рынка ведет к тому, что объемы продаж невелики, а, следовательно, для получения достойной прибыли надо, чтобы ее доля в цене была как можно больше. В США промышленность работает при средней доле прибыли в цене, не превышающей десяти процентов, а у нас эта доля в промышленности в среднем составляет примерно тридцать процентов, то есть втрое выше.
   Например, в 2003 году у "ЮКОСа" рентабельность продукции была тридцать шесть процентов, согласно официальному отчету компании, а с учетом скрытой прибыли - значительно выше. А у ведущих западных нефтяных компаний "Exxon Mobil", "Shevron Texaco", "Royal Datch / Shell" и "British Petroleum" прибыль составляет всего десять процентов от оборота, то есть более чем в три с половиной раза меньше, чем у "ЮКОСа". А теперь скажите, зачем российским нефтяным магнатам вкладывать капиталы в другие отрасли, если можно вкладывать здесь?
   То же в цветной металлургии, где рентабельность также намного выше средней.
   Такого режима наибольшего благоприятствования, который устроил себе номенклатурный капитализм в России, нет нигде на планете. Наши богачи платят всего четыре процента со своих дивидендов. "Рядовой труженик с зарплаты платит тринадцать процентов подоходного налога, а Р.Абрамович со своего дивидендного миллиарда - только четыре. Такого рая для миллиардеров нет ни в одной цивилизованной стране. В США Абрамовичу пришлось бы заплатить не меньше сорока-пятидесяти процентов. Это у нас делается при том, что государство постоянно жалуется на нехватку средств на самые элементарные нужды..." [137, с. 170]. До сих пор происходят массовые задержки нищенской заработной платы рабочим. Постыдно низкие зарплаты преподавателей вузов и школ, ученых, врачей.
   Когда начинались перестроичные и реформисткие "передряги", многим казалось, что достаточно сократить безумные военные расходы, расширить потребительский сектор промышленности, ввести справедливую оплату труда и положение людей и страны начнет меняться к лучшему. Нет, появилась новая напасть, - придумали новую "забаву" - создали из ничего богачей и направили золотой поток из "оборонки" в их карманы.
   Ребята! Может одумаемся, зачем нам эта банда? Проку от нее нет никакого! Одно разорение! Правительство у нее в руках и потакает малейшим капризам, придумывая разные благородные мотивы для облегчения столь "тяжелого" налогового бремени. Вот один пример. Понижен единый социальный налог. Цель,- простимулировать капиталовложения, вывести из тени заработную плату, - как всегда благая. А где гарантия, что сэкономленные предпринимателями средства пойдут на модернизацию и повышение зарплаты? Таких гарантий нет. А между тем сумма снижения ЕСН составляет 180 миллиардов рублей в год. Прошло почти два года и пока, - это чистый подарок капиталистическому классу и проблемы сбора средств в пенсионный фонд.
   Для народа же хитроумный М. Зурабов сотоварищи, придумал "Монетизацию льгот" - новое чудо света: обогащение с ограблением! Обогащение фармацевтических, страховых и прочих компаний и ограбление народа. Сумму награбленного С. Меньшиков оценил в 330 миллиардов рубликов в год!
   Таковы итоги и направленность либертарианских реформ в России. Характеризуя свою программу, которую вскоре газета "Нью-Йорк Таймс" назовет "Новым курсом" Ф. Д. Рузвельт сказал в 1933 году: "Главный тезис данной программы вовсе не в том, что система свободного предпринимательства, ставящая целью получение прибыли, потерпела фиаско в этом поколении, но в том, что ее осуществление еще не начиналось".
   Эти слова в точности, без каких-либо изменений можно было бы отнести к положению, сложившемуся в современной России. Мы их, однако чуть-чуть изменим, в сущности, не меняя смысла:
   "Главный тезис этой работы вовсе не в том, что либеральные преобразования в России, ставящие целью создание современного социального государства, потерпели фиаско в этом поколении, но в том, что осуществление этих преобразований еще не начиналось".
   Здесь же и ответ на наш извечный вопрос "Что делать?"
   Проводить действительно либеральные социально-экономические преобразования! В духе приведенных выше пятнадцати пунктов "Либерального резюме", программы С. Шаталина, испанской "Mandragon", т. е. в интересах народа!
   В сложившихся политических условиях провести подобные преобразования способно только государство. Усилиями путинской администрации система управления, способная реализовать необходимые мероприятия, создана. Но кто возглавит процесс, кто его провозгласит, начнет и завершит? Естественно было бы предположить, что таким человеком станет В. В. Путин. Но вот способен ли он на это? Или так и войдет в историю, как президент несбывшихся надежд? Понимает ли он, что страна неумолимо дрейфует в сторону социального взрыва? Что четыре национальных проекта, - это четыре капли в море накопившихся проблем?
   Леденящий страх перед возможным социальным взрывом заставил богачей Америки смириться с "Новым курсом" Ф. Д. Рузвельта. Замаранные нацизмом новые и старые богачи Германии "молчали в тряпочку", наблюдая за социально-экономическими преобразованиями Аденауэра - Эрхарда. Достанет ли разума у наших нуворишей, отгородившихся от народа стеною собственного благополучия?
   Год назад журнал "Свободная мысль - XXI" опубликовал статью
М. Делягина вот под таким прозрачным названием: "Социально-экономическая программа будущей революции"[141, с. 29]. Я не сторонник революционных взрывов, - слишком уж много страданий они несут нам простым людям, но ведь быть или не быть революции зависит не от нашего желания. Революции, как известно, рождаются правительствами. А что касается программы, то она разумна и не вызывает особых возражений. У меня два непринципиальных возражения, одно дополнение и одно пожелание.
   Возражения: 1) осточертевшая власть будет растерзана везде, а не только "в наименее культурных центрах страны" - в революционной ситуации иначе не бывает; 2) определение "либеральные фундаменталисты", которым вы, уважаемый Михаил Геннадьевич, наградили авторов нынешней социально-экономической политики, мне представляется слишком лестным, ведь фундаменталисты, - это, как правило, принципиальные люди, а наши деятеля - люди беспринципные, - это либертарианцы, подверженные единственной страсти - алчности и никакого отношения не имеющие к либерализму.
   Дополнение: революционный взрыв, если его не удастся избежать, произойдет не в царской России, даже и вооруженной, а в современной, обладающей смертельным для цивилизации, для человечества, для планеты оружием. В чьих руках оно может оказаться, никто не сможет предсказать. В таких условиях индифферентная, наблюдательная позиция международного сообщества исключается, и единственно возможной реакцией, обеспечивающей международную, планетарную безопасность может стать немедленная оккупация и расчленение страны. Мы этого хотим?
   Пожелание: хорошо бы превратить эту статью М.Делягина в своего рода цитатник и снабдить им каждого сколь-нибудь значащего функционера нынешнего режима с обязательным хоровым чтением хотя бы раз в сутки, - в начале "трудового" дня. Может быть, это избавило бы нас от революционных потрясений, а нашу бюрократию от позывов к антинародному творчеству в социально-экономической сфере.
   Теперь относительно возможности "путинского прорыва"[142, с. ], т.е. способен ли В.В.Путин возглавить действительно либеральные реформы в России? Положительный ответ означает положительное решение следующих первоочередных задач, как исходного пункта реформ:
   Задача 1. Гарантированное обеспечение энергетической безопасности страны, что означает немедленно освобождение А.Чубайса от управления РАО ЕС и проведение генеральной кадровой чистки компании от чубайсовского менеджмента.
   Задача 2. Гарантированное обеспечение экономической безопасности страны, то есть, полная смена либертарианского экономического курса, на полномасштабные либеральные реформы.
   Задача 3. Немедленно, под неусыпным патронажем государства, приступить к реанимации отечественной экономики с упором на потребительский сектор, изымая для этой цели из сырьевого сектора всю прибыль, превышающую ставку рефинансирования Ц.Б. В случае организованного сопротивления большого бизнеса, даже намека на саботаж - немедленная национализация с выплатой собственниками недоплаченной при приватизации суммы с начислением того же процента на дату приватизации.
   Задача 4. Запрет на вывоз капитала, под страхом солидного штрафа (в размере вывезенного капитала) и уголовного преследования (10 лет тюрьмы).
   Задача 5. Ввести немедленно (законодательно или пока указом президента) дифференцированное налогообложение доходов. Освободив от налогообложения физических лиц с месячным доходом менее десяти тысяч рублей.
   Задача 6. Ввести повсеместно, рекомендованный ООН минимальный уровень оплаты труда в 3 долл. за час работы. Нарушителей подвергать уголовному преследованию - три года тюрьмы.
   Задача 7. Заставить государство работать на нас, что обеспечит наше превращение из подданных, которые служат государству, в граждан - которым служит государство.
   Задача 8. Немедленное принятие закона о нетрудовых доходах. Всем нуворишам-владельцам "заводов, шахт, пароходов", дорогих иномарок, загородных вилл представить объяснения об источниках финансирования всех этих богатств. Ссылки на родственников, щедрых друзей и т.д., и т.п. должны подкрепляться соответствующими декларациями этих родственников, друзей, знакомых, т.е. всех "подключенных" к делу "хитрюг".
   Задача 9.Отношения внутри СНГ должно строить исходя из взаимных интересов народов, а не по подсказке алчного российского бизнеса, подменяющею братские связи "чистоганом".
   Вот если решение этих задач не вызывает отторжения у президента, переход России к либеральным реформам мог бы быть осуществлен кратчайшим путем под его руководством. И это был бы мирный выход из номенклатурного тупика, спасительный для народа и страны

ЛИТЕРАТУРА

  
   1. Аргументы и факты. N 10, 2005, с. 8.
   2. А. Зуев, Л. Мясникова. Состоится ли капиталистическая революция? Свободная мысль - XXI, N 7, 2002, с. 51.
   3. Постзападная цивилизация. Либерализм: прошлое, настоящее и будущее. - М.: Новый фактор; Минувшее. 2002.
   4. Ф. Фукуяма. Конец истории? Вопросы философии, N 3, 1990, с.
   5. Политология: Энциклопедический словарь / Общ. ред. и сост. Ю. И. Аверьянов. - М.: Изд-во Моск. Коммерч. Ун-та. 1993.- с. 154.
   6. Н. Дэвис. История Европы. Пер.с англ.Т. Б. Менской.- М.: ООО "Изд-во АСТ", ООО "Транзиткнига", 2004, с.443.
   7. Л. Фон Мизес. Социализм. Экономический и социологический анализ. М.: "Catallaxy".1994, с.391.
   8. Н. Дэвис. История Европы. С. 439.
   9. Дж. Локк. Соч. в 3-х т. Т. 3. М.: Мысль, 1988, с. 317.
   10. Н.Дэвис. История Европы. С. 445.
   11. Б. Рассел. История западной философии. Ростов-на-Дону: Изд-во "Феникс", 1998, с. 681.
   12. Всемирная история: Европа в период английской революции / А. Н. Бадак, И. Е. Войнич и др. - Мн.: Харвет, М.: АСТ, 2000, с.32.
   13. А. Смит. Исследование о природе и причинах богатства народов. Т. 1 и 2. Государственное, социально-экономическое изд-во, М., Л., 1935.
   14. Либерализм в России. РАН ИФ. М., 1996.
   15. Д. Дёринг. Либерализм: размышления о свободе. Пер. с нем. М.: Комплекс-Прогресс,1996, 48с.
   16. Гоббс. Личная свобода.
   17. Исайя Бёрлин. Две концепции свободы. Современный либерализм: Роуз, Берлин, Дворкин, Кимлика, Сэндел, Тейлор, Уолдрон. Пер. с англ. Л.Б.Макеевой - М., Дом интеллектуальной книги, Прогресс-Традиции, 1998, 248с.
   18. Berlin Isaich. Two Concepts of Liberty. London, Oxford Univ. Press, 1969, p. 134.
   19. Berlin I.Four Essays on Liberti. London, Oxford Univ. Press. 1969. p. 172.
   20. Berlin Isaich. Two Concepts of Liberty. London, Oxford Univ. Press, 1969, p. 134.
   21. К. А. Гельвеций. Сочинение в 2-х т. Т. 1. М.: Мысль, 1973, с. 175.
   22. К. А. Гельвеций. Сочинение в 2-х т. Т. 1. М.: Мысль, 1973, с. 251.
   23. Woldron J. Theoretical Foundations of Liberalism// The Philosophical Quarterly, 1987, Vol. 37, N147, p.127-150. Blackwell Publishers.
   24. Исайя Бёрлин. Две концепции свободы. Современный либерализм: Роуз, Берлин, Дворкин, Кимлика, Сэндел, Тейлор, Уолдрон. Пер. с англ. Л.Б.Макеевой - М., Дом интеллектуальной книги, Прогресс-Традиции, 1998, 248с.
   25. Arblaster A. The rise and the decline of Western liberalism. Oxford: Blackweel, 1984, XII, 394 p.
   26. Miric Y. Liberalna I pluralisticka demokratija // Politica misao, Zagreb, 1993, Vol. 30, N 3. s. 71-83.
   27. Biedenkopf K. Freiheit, Gerechtigkeit und Solidaritat: Die Grundlagen christlich - dem. Politik // Demokratische Goselsehoft; Konsensus u. Konflikt. - Munchen: Zurich, 1975, Bd1., s. 15-126.
   28. Biedenkopf K. Die neue Sicht der Dinge: Pladoyer fur eine freitreitliche Wirtschafts- u. Sozialordnung. - Munchen: Piper, 1985, 459 s.
   29. Mende E. Die FDP: Daten, Fakten, Hintergrunde. - Stuttgart: Sweewold, 1972, 247 s.
   30. Dahrendorf R. Anf dem Weg Zur Dienstklassengsellshaft. - Munchen: Piper, 1972, 257s.
   31. Picharts H.K. Die FDP auf dem Weg nachlinks. - Stuttgart: Seewald, 1972, -159 s.
   32. Б. Рассел. История западной философии. Ростов-на-Дону: Изд-во "Феникс", 1998, с.781.
   33. Giddens A. The Third Way ahd Its Critics. Cambridge, UK, 2000, p. 9-26.
   34. Ф. фон Хaйек. Дорога к рабству. Вопросы философии. N 10, 1990, с. 10.
   35. B. Федотова. Третий путь. "Свободная мысль - XXI", 2002, N 2.
   36. Waldron J. Theoretical Foundations of Liberalism // The Philosophical Quarterly, 1987, Vol. 37, N 147, p. 127-150.
   37. Ф. фон Хайек. Дорога к рабству. Вопросы философии, N 11, 1990, с. 18.
   38. Ф. фон Хайек. Дорога к рабству. Вопросы философии, N 12, 1990, с. 21.
   39. Friedman. Understanding Globalization. The Lexus and the Oliver Tree. N. Y., 2000, p.30.
   40. Huntington S. The Clash of Civilizations and Remarking of World Order. N. Y., 1996, p.75.
   41. Sidney and Beatrice Webb. A Constitution for the Socialist Comman. - Wealth of Great Britain. London, 1920. p. XIII ff.
   42. В. Леонтьев. Экономические эссе. М.: изд-во пол. лит., 1990, с. 217.
   43. Литературная газета, N 3, 2006, с. 3 (Что дозволено?).
   44. Н. Н. Златовратский. Деревенские будни (Очерки крестьянской общины). Письма из деревни: Очерки о крестьянстве в России второй половины XIX века. - М.: Современник,1987, с. 326.
   45. W. Kymlicka. Contemporary Political Philosophy: Intoduction. Clarendon Press. 1990. p. 50-54. (см. также: У. Кимлика. Либеральное равенство. Современный либерализм. Пер. с англ. Л. Б. Макеевой. М.: Дом интеллектуальной книги, Прогресс -- Традиция, 1998, с. 138.).
   46. А. И. Уткин. Рузвельт. М., Логос, 2000, с.71.
   47. Л. Витгенштейн. Филосовские работы. М., "Гнозис", 1994, 248с.
   48. В. Макаренко. Главные идеологии современности. Ростов-на-Дону. "Феникс", 200,с. 310..
   49. И. Шумпетер. Капитализм, социализм и демократия.М.,1995, 340с.
   50. Л. Эрхард. Благодарность Джорджу С. Маршаллу. Речь во франсфуртской Паульскирхе 27 октября 1963 г.
   51. У. Киплика. Либеральное равенство. Современный либерализм. Пер. с англ. М.: Прогресс-Традиция,1998, 248с. .
   52. J. Rawls. A Theory of Justice. London, Oxford Univ. Press. 1971.
   53. Г.Мартин, Х. Шуман. Западная глобализация. М., 2001,244с.
   54. Spath L. Wende in die Zukunft: Die Bundesrepublik anf dem Weg in die Informationsges. - Reinbek bei Hamburg : Rowohet, 1985, -288s.
   55. Weizsacker R. von. Die deutsche Geschichte gehn weiter. B., 1983, 318s.
   56. В. Фадеев. Правительство не умеет падать. "эксперт", 2002, N8, с.16. .
   57. В. Коллонтай. Эволюция западных концепций глобализации. "Мировая экономика и международные отношения", 2002, N2, с. 35.
   58. Flach K. - H. Noch eine Chance fur die Liberalen: Oder die Zukunft: Eine Streitschrift. Frankfurt a. M..:Frischer, 1971, 96s..
   59. Lompe K. Sozialstaat uhd Krise: Bundesrepublikanische Politikmuster der 70 er u. 80 er Jahre. Frankfurt a. M.
   60. Б. Капустин. Что такое консерватизм? "Свободная мысль - XXI", N8, 2004.
   61. Б. Капустин. Что такое либерализм? "Свободная мысль - XXI", N9, 2004.
   62. В. Бушуев. Свет и тени нашего прошлого. "Свободная мысль - XXI", N1, 2004.
   63. А. Сашин. Какую Россию мы строили? "Свободная мысль - XXI", N8, 2003.
   64. В. Никонов. Какая Россия нас объединяет? "Свободная мысль - XXI", N8, 2003.
   65. А. Кива. Несистемный режим. Что же построено в нашей стране? "Свободная мысль - XXI", N9, 2004.
   66. В. Медведев. Перед вызовом постиндустриализма. "Свободная мысль - XXI", N2, 2003.
   67. В. Иноземцев. Несколько гипотез о мировом порядке XXI века. "Свободная мысль - XXI", N10, N 11, N 12, 2003.
   68. М. Делягин. Реформа электроэнергетики. Начало конца. "Свободная мысль - XXI", N10, 2003.
   69. В. Жуковицкий. Едва заметный пунктир истины. Гражданин, гражданское общество и диктатура пролетариата. "Свободная мысль - XXI", N1, 2003.
   70. Х. Аренд. Истоки тоталитаризма. М., 1996
   71. Р. Арон. Демократия и тоталитаризм. М., 1994.
   72. J. Waldron. Theoretial Foundations of Liberalisn // Philosophical Quarterly, 1987, Vol. 36, # 145, p. 145 (см. Также: Современный либерализм. Пер. Л. Б. Макеевой. - М.: Дом интеллектуальной книги, Прогресс - Традиция, 1988, с. 248).
   73. Р. Арон. Эссе о свободах: "Универсальной и единственной формулы свободы не существует". Политические исследования, N1, 1996.
   74. Дж. Гэлбрейт. Новое индустриальное общество. М., 1969.
   75. В. Зомбарт. Буржуа. М., 1994.
   76. S. Mosdorf. Die sozialpolitische herousforderung: Wohlfarhskritik: Neue soziale Fruge u. die Zukunf der dt. Sozialpolitik/ - Kolh: Bund Verl., 1980, 171s.
   77. Die 13 Jahre: Bilanz der sozialliberalen Koalition / Hzsg. Bickerich W. - Reinbek bei Hamburg: Rowohet, 1982, 255s.
   78. Sozialpolitik nach 1945: Geschichte u. Analyzen. Bonn: Bad Godesberg: Neue Ges., 1977, 592s.
   79. Дж. Уолдрон. Теоретические основания либерализма. Современный либерализм. Пер. с англ. Л. Б. Макеевой. - М.: Дом интеллектуальной книги, Прогресс - Традиция, 1998, с. 109.
   80. Н. Н. Яковлев. Франклин Рузвельт. М., "Медународ. отнош.", 1981, с. 71.
   81. А. де Токвиль. Демократия в Америки. М., 1994.
   82. И. Левин. Гражданское общество на Западе и в России. "Политические исследования", N5, 1996.
   83. Г. Ашин. Элитизм и демократия. "Общественные науки и современность", N5,1996.
   84. Ф. Хайек. Общество свободных. Сдерживание власти и развенчание политики. "Открытая политика", N5, 1995.
   85. А. Токвиль. Старый порядок и революция. М., 1991.
   86. А. Галкин. Общественный прогресс и мобилизационная модель развития. "Коммунист", N5, 1990.
   87. Р. Арон. Мнимый марксизм. М., 1993.
   88. К. Поппер. Открытое общество и его враги. М. Т. 1, 2, 1992
   89. K. Flach. Die Freiburger Thesen der Liberalen. - Reinbek bei Homburg: Rowohet. 1976. 123s.
   90. W. Maihofer. Von der politischen Demokratie zur okonomischen Demokratie. // Neue Ges. Bielefeld. Jg. 21, #4, 1974, 345s.
   91. Д. Львов. Нравственная экономика. "Свободная мысль - XXI", N9, 2004.
   92. Э.Хобебаум. Масштаб посткоммунистической катастрофы не понят за пределами России. "Свободная мысль - XXI", N9, 2004.
   93. В. Сапон. Социал-демократия XXI века: новые глобальные проекты. "Свободная мысль - XXI", N5, 2004.
   94. Р. Симонян. Приватизация по-прибалтийски и по-российски. "Свободная мысль - XXI", N5, 2004.
   95. Л. Евстигнеева, Р. Евстигнеев. Либеральная альтернатива. Пафос политической жертвы. "Свободная мысль - XXI", N7, 2004.
   96. А. Панарин. Реванш истории: Российская стротегическая инициатива в XXI веке. М., 1998.
   97. А. Ахнезер. Как "открыть" закрытое общество. Проблемы формирования открытого общества в России. М., 1997.
   98. Д. Львов. Экономика развития. Мю., 2002
   99. Д. Львов. О научных дискуссиях в реформируемом обществе. "Общество и экономика", N9, 2001.
   100. М. Ершов. О стереотипах в экономической политики. "Вопросы экономики", N12, 2001.
   101. В. Бушуев. Свет и тени нашего прошлого. "Свободная мысль - XXI", N1, 2004.
   102. А.Либман. Между "Клановым капитализмом" и "управляемой демократией". "Свободная мысль - XXI", N6, 2004.
   103. Б. М. Кузык, Ю. В. Яковец. Россия 2050. Стратегия инновационного прорыва. М. "Экономика", с. 53.
   104. В. Леонтьев. Экономические эссе. Пер. с англ. - М., Политиздат, 1990, с.216.
   105. Т. Шанин. Формы хозяйства вне систем. Вопросы философии, N8, с. 109-114.
   106. В. Филатов. Интервью с Т. Шаниным. Вопросы философии, N8, 1990, с. 115-118.
   107. И. Серков. Второе пришествие комиссаров. Литературная газета, 9-15.06.2004.
   108. Л. Гордон, Э. Клонов. Что это было? Размышления о предпосылках и итогах того, что случилось с нами в 30-40-е годы. М., 1989.
   109. В. Бушуев. Свет и тени нашего прошлого. "Свободная мысль - XXI", N 5, 2004, с. 120.
   110. М. Восленский. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. - М.: "Советская Россия" совм. С МП "Октябрь", 1991, с. 624.
   111. Ю. Пивоваров. Социальная политика как момент истины в идеологии германских консерваторов и либералов. Политическая наука. Проблемно-тематический сборник. М., 1998, с. 61.
   112. K. Biedenkopf. Freheit, Gerechtigreit und Solidaritat: Die Grundlagen christlich - dem. Politik // Demonrutishe Geselschaft; Konsensus u Konflint. Munchen: Zurich, 1975. - Bd. 1 - s. 57.
   113. В. Ленин. Государство и революция. Учение марксизма о государстве и задачи пролетариата в революции. - М: Политиздат, 1986, с. 122.
   114. Max Eastman. Stalin's Russia and the Crisis of Socialism, 1940, p. 82.
   115. W. H. Chamberlin. A False Utopia, 1937, p. 202.
   116. F. A. Voigt. Unto Caesar, 1939, p. 95.
   117. "Atlantic Monthly", November, 1936, p. 552.
   118. P. Drucker. The End of the Economic Man, 1939, p. 220.
   119. "Social Research", vol. VIII, N 4, November, 1941.
   120. В. Ежов. Свидетель. "Грани", N 187, 1998, с.137.
   121. Л. Эрхард. Полвека размышлений.
   122. Н. Шмелев. Ключевые вопросы России. "Свободная мысль - XXI", N 9, 2005, с.35.
   123. В. Белоцерковский. Левый поворот и "плюрализм" российской интеллигенции. "Свободная мысль - XXI", N Ґ, 2006, с. 60.
   124. С. Рогов. Функция современного государства: вызов для России. "Свободная мысль - XXI", N 7, 2005, с. 52.
   125. В. Супян. "Рейгономика": воспоминание о будущем. "Независимая газета", N 131, 2004, с. 11.
   126. Дж. К. Гэлбрейт, С. М. Меньшиков. Капитализм, социализм, слсуществование. М.: Прогресс, 1988, с. 97-100.
   127. "Независимая газета", 17.10.1995.
   128. С. Рогов. Функции современного государства: вызов для России. "Свободная мысль - XXI", N 8, 2005, с. 84.
   129. Е. Гайдар. Экономический рост и человеческий фактор. "Независимая газета", 20.04.2004, с. 10.
   130. Оценки всех стран с 1972 года см. http://www.freedomhouse.org/ratings/allscore04.xbs.
   131. Д. Фурман. Дивергенция политических систем на постсоветском пространстве. "Свободная мысль - ХХI", N10,2004, с.15.
   132. В. Анякин. Мифы номенклатурного либертаризма. Труды Братского государственного технического университета. Т.2. Братск: БрКГТУ,2001, с.91.
   133. А. Попелов. "Независимая газета", 01.04.2003.
   134. Переход к рынку. Концепция и Программа. М.,"Архангельские", 1990.
   135. В. Анякин. Либеральные реформы в России: надежды и результаты. "Либеральная Россия в потоке времени: Рассуждения о главном." Сб-к материалов. М., 2003, с.69.
   136. В. Анякин. Либералы и государство. "Либеральная Россия" в потоке времени: Рассуждения о главном. Сб-к материалов. М., 2003, с.85.
   137. В. Анякин. Либерализм и возможность выхода из тупика. Труды Братского государственного университета: Серия "Гуманитарные и социальные проблемы развития регионов". Братск: ГОУ ВПО "БрГУ", 2005, с.170.
   138 В. Анякин. Принципы легитимности власти. Труды Братского государственного университета: Серия "Гуманитарные и социальные проблемы развития регионов". Братск: ГОУ ВПО "БрГТУ", 2005, с. 173
   139. В. Анякин. Диалог с коллегами. "Либеральная Россия" в потоке времени: Рассуждения о главном. Сб-к материалов. М., 2003, с.71
   140. С. Меньшиков. Наш капитализм между олигархическим и бюрократическим. "Свободная мысль - ХХI", N10, 2004, с.29.
   141. М. Делягин. Социально-экономическая программа будущей революции. "Свободная мысль - XXI", N7, 2005, с.29.
   142. В. Костиков. Состоится ли путинский прорыв. "Аргументы и факты",
   143. Н. Петраков. Проели... Промышленная мощь СССР исчерпана. "Аргументы и факты" N27, 2006, с.6.
   144. М. Делягин. Липосакция российского бизнеса или Как сегодня откачивают из России "денежный жир". "Аргументы и факты", N33, 2006, с.6.
   145. Круглый стол "ЛГ". Какого цвета революция ожидает Россию? "Литературная газета". N 7-8, 2005.
   146. В. Туманов. И вновь начать с мечты. "Литературная газета".
N 12-13, 2005.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   276
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"