|
|
||
Психопомп - проводник, сопровождающий души умерших в мир иной.
- Сволочь!
Определенно.
- Старый вонючий козёл!
Гиены не соблюдают гигиены.
- Я убью тебя! - бешено крикнула она мне в спину, когда я уже выключил свет.
А вот это вряд ли. Да, я старый и меня никто не любит, но это я приковал её к батарее, а не она меня.
***
Земную жизнь пройдя до половины, я заблудился в сумрачном лесу*. Лес как лес, ничего особенного: всё сосны да ели - редко где сквозь тёмно-зелёный сумрак просвечивали белые стволы берёз. Я никуда не спешил, подолгу распутывая тропинку, прятавшуюся в папоротнике, но скоро она окрепла и бодро пошла под уклон. От орехового куста пахнуло сыростью, и пологий скат привёл меня к озеру. В салатовом зеркале отражались крашенные медянкой маковки заколоченной церквушки. Старая ива купала в воде свою бурую бороду. Усталый осенний жук с надсадным гудением пролетел у меня над головой и скрылся в висевшей в воздухе мелкой холодной мороси. Я прислушался. Очень далеко, на той стороне, как будто играл оркестр: глухо бумкал смягченный расстоянием барабан, сверкала серебряная музыка духовых, призрачные скрипки заламывали руки, но вдруг в воздухе что-то переменилось, небо нахмурилось, потемнело, и стало тихо.
Кукловод думает, что управляет куклами, а на самом деле его самого дергают за жёлтые от никотина пальцы. "Там", - указал я одним из них в ту сторону, где, словно нарисованная сажей, лоснилась полоска леса. Шаг, ещё один... Поверхность воды, как всегда, приятно пружинила под ногами. Порыв ветра быстро прошёлся по редким клавишам берёз, и в глубине зелёной гущи что-то звякнуло, как обручальное кольцо пианиста. Нет, показалось.
Музыка всегда волновала меня, заставляла прислушаться к немой глухоте собственной души, сравнить её, эту глухоту, с недостижимой красотой и гармонией по ту сторону озера, по ту сторону моей жизни. Даже в самой простой мелодии я слышал, как гудит недоступное мне упоение, как радостно рокочет огромный мир, хлопают голубиные крылья, звенят эфиры и слышатся голоса и смех счастливых людей. Счастливый человек глуп. Живой человек несчастен. Маленький живой человек плачет огромными слезами в преддверии рая, потому что живому человеку туда нельзя. С завистью я смотрел, как они уходили, счастливые мёртвые люди, беззаботные призраки, бывшие тени людей. Приди мне в голову направиться вслед за ними, никто не остановил бы меня, никто не окликнул бы сердитым криком, и ангелы с красными от гнева глазами не заступили бы мне дорогу: просто я знал, что в конце петлистой тропинки меня ждут зелёная стена сплетённых между собой ветвей и запертые ворота. Когда-то я рыдал, вцепившись руками в их золотые прутья, из-за которых доносятся звуки музыки; когда-то я сетовал на судьбу и посылал проклятия в адрес неизвестно кого. Потом я замолчал; потом я привык к молчанию, как привыкаешь к вате в ушах; потом я понял, чего хочет тот, кто научил меня ходить по воде.
Первая девушка была горька, как сигарета натощак, вторая - сладка, словно кленовый сироп, а третья оказалась пресной, как вода из-под крана. Четвёртая умерла молча, а пятая кричала до тех пор, пока не захлебнулась кровью. Старые, старые воспоминания, которые, как медузы, просвечивают насквозь. Шестая, седьмая? Не помню. В конце концов, я стар и могу себе это позволить: забвение - удел стариков. "А что, если...", - думал я, пуская по поверхности сознания плоские серые мысли, словно камушки по воде. А что, если. Увы, замысел, который уже несколько дней я носил в своей голове, еще не успев созреть, был изъеден сомнениями, как эдемское яблочко плодожоркой. А что если я просто сошёл с ума, и всё это - лес, небо, озеро - всего лишь дымящийся серой разлом в коре головного мозга? Вечные сомнения как символ веры. Вера как причина безнадёжного отчаяния. "Господи, почему ты оставил меня?" Вопрос риторический.
Ещё пара шагов - и вот она, другая сторона. Всё было мокрым: и серый песок, и оливковый жёлудь, лежавший на песке, и ведущая в темноту тропинка. Душа человека похожа на вытянутую фонарями тень: чем ближе к вечеру, тем длиннее. "Туда", - кивнул я ей, указывая направление подбородком. Ещё один обол, опущенный во чрево ржавого музыкального автомата, который сломался уже вечность назад.
Темнело. Косо полетел мелкий дождь и запрыгал водяными столбиками на поверхности озера. Подняв капюшон, я пустился в обратный путь. Ветер толкал меня в спину, мокрые ветви хлестали по лицу, но я не замечал этого, прислушиваясь к похожему на щекотку предчувствию. Предчувствию чего? Скоро я об этом узнаю.
Когда я подошёл к дому, одна разновидность дождя сменилась другой, более основательной. Водосточная труба фыркала жидкой ртутью. Бледно-зелёный свет фонаря над калиткой отразился в шершавой от ветра луже. Струи воды наискось стекали по отражению моего лица в черном стекле веранды. Душераздирающе скрипнула дверь. Я включил электричество, и девушка оскалилась, щурясь от яркого света. Ещё вчера я заметил, что она была на меня похожа. Сходство было не в чертах её лица, не в длинных грязных волосах, спадающих на глаза, а вот в этой жёсткой линии шеи, узком взгляде сквозь редкие и прямые ресницы, в ненависти, горящей в её зрачках, чей огонь не смогли бы погасить даже самые жестокие муки. Из всех существ на Земле только человек платит деньги для того, чтобы жить и любить, но, в отличие от остальных, она единственная не пыталась приласкаться ко мне и не сулила россыпи драгоценных камней в обмен на свободу. Некрасивая, с нечистой кожей, но с такими изящными руками, что их, наверное, было бы приятно целовать и гладить. Никогда не гладил, не целовал. Быстро бил шипастым кастетом в висок и слушал, как постепенно остывает продолговатый звон жизни. Когда-то мне нравился этот звон, эти длинные искры, гаснущие в темноте потустороннего, а теперь - ничего: шорох дождя за окном да старческий шум в ушах, шум выполненного долга.
- Дай мне воды, - сказала она, и я вздрогнул: давненько мне уже не доводилось чувствовать, как по спине бегут мурашки и волоски встают дыбом. Говорят, что пиломоторный рефлекс является результатом выброса дофамина в предвкушении кульминации. Ну что же, это легко проверить.
Мёртвые розы полетели в угол. Я расстегнул наручники и протянул пленнице тяжёлый графин из толстого стекла. Она пила долго, с наслаждением, маленькими глоточками, словно растягивая удовольствие от мутной, теплой, зацветшей воды, но я чувствовал, что пока она пьёт, её нетерпеливые руки оценивают эту нечаянную, обнадёживающую, ухватистую тяжесть. "Я убью тебя!" Звучит как признание в любви. Усмехнувшись, я сунул руки в карманы и отвернулся. Было слышно, как хрустнули её колени (встала на ноги), как пискнуло и заурчало у неё в животе, и все эти маленькие звуки, которые издаёт живой человек, обнадёживали и обещали большие перемены. Я видел в висевшем напротив зеркале как она, ухватившись двумя руками за горлышко графина, торопливо размахнулась и ударила меня в правый висок. Так себе ударчик, но всё-равно в голове ослепительно вспыхнуло солнце, и я повалился на пол. Как собака, взвизгнул опрокинутый стул. "Не спеши", - подбодрил я её про себя, и умная девочка прислушалась к моему совету. Оседлав лежавшее ничком тело, она наконец нанесла отличный удар сверху вниз, и мой затылок хрустнул, а из глазницы выскочил удивлённый серый глаз. Графин взорвался, как бомба, и тогда в ход пошёл почерневший от времени чугунный утюг, так удачно оказавшийся под рукой. Войдя во вкус, взвизгивая сначала от страха, а потом от удовольствия, хакая, как будто дрова рубила, повторяя "сдохни! сдохни! сдохни!", она продолжала бить до тех пор, пока моя голова не превратилась в розовую кашу пополам с клочьями седых волос, осколками зубов и фрагментами черепа. Но этого ей показалось мало. Всё-таки это немного странно - быть мёртвым. Стоя рядом, я смотрел, как забрызганная кровью девушка, подобрав юбку, мочится на бьющееся в конвульсиях тело, которое когда-то было моим. Какое это облегчение, наконец-то стать мёртвым, хотя по-настоящему мёртвым я стану лишь через пять-шесть минут.
Мы с тобой похожи друг на друга. Мы с тобой, замыкая порочный круг, возвращаемся к райской чистоте и невинности. Я знаю, что сейчас будет. Нет, ты не выбежишь в ночь сломя голову, как на твоём месте сделала бы любая другая. Ты одёрнешь юбку, умоешься и даже почистишь зубы моей зубной щёткой. Ты вывернешь мои карманы и выдвинешь ящики стола. Ещё одна связка ключей? Отлично. Сейф там, за репродукцией картины "Тайная вечеря". Код записан рядом, на обоях. Да, деньги тебе пригодятся. Наконец, завернув мёртвое тело в ковёр, ты завалишься спать. Стоя в изголовье кровати, я буду любоваться твоим спящим некрасивым лицом. Я сказал "некрасивым"? Оно прекрасно! А когда ты проснёшься, тень от разбитого молнией старого тополя уже на четверть обойдёт вокруг пустыря. Когда ты проснёшься, я знаю, тебе потребуется время, чтобы понять.
***
"Истинно говорю тебе, ныне же будешь со мной в раю". Евангелие от Луки, лукавые слова, вселяющие надежду в таких, как мы. Надежды нет, но, вопреки всему, я все-таки надеюсь, что однажды и меня поведут через поля по бурому вереску мимо серых валунов, сосновыми перелесками по глиняному скату к озеру с изумрудной водой и дальше, - туда, где дышат звёзды, бледно-лиловый бессмертник прорастает сквозь засохший навоз и звучит краснощёкая музыка.
*Данте Алигьери, Божественная комедия, Ад Песнь 1.
- Комментарии: 85, последний от 16/05/2016.
- © Copyright Аноним (om_shri_ganeshaya_namaha@rambler.ru)
- Размещен: 25/02/2016, изменен: 01/05/2016. 9k. Статистика.
- Рассказ: Проза
Связаться с программистом сайта.