Тишина была такой, что Блонда, проснувшись, услышала стук собственного сердца. Впервые за долгое время прекратились эти тугие, сильные удары наверху, отчего тряслась сама земля, и перестала звенеть, раскачиваясь, серебряная бахрома на жёлтой люстре. Тишина была полной, абсолютной, ночной, таинственной. Блонда присела на задние лапы и тихо заскулила. Ей не понравилась тишина, как и то, что к ней опять шёл Рудольф, а не сам хозяин. Хозяин остался сидеть в кресле. Блонда видела через десять каменных стен, как он сидит, скрестив ноги, смотря куда-то перед собой в пространство, и видела, как Рудольф от него выходит, плотно закрывая дверь кабинета. Педантичный Рудольф. Он моет ей лапы, меняет в миске еду, выводит гулять во внутренний дворик того места, где они живут в последнее время. Люди называют это место бункером. Рудольф её друг, конечно, но он не хозяин. Не хозяин. И у него сейчас напряженное лицо. Под светлой чёлкой волос, под высоким фарфоровым лбом, носятся мысли, вихрь, как растревоженный пчёлиный рой. Блонда пытается их угадать, но не может. Слишком разные мысли, слишком много.
*
Рудольфу тридцать семь лет. Он высок, костист, сероглаз и немного, почти незаметно сутуловат. Летом сорок первого года ему довелось вдохнуть пыльный воздух украинских дорог, негерманское солнце два месяца опаляло ему лицо, пока пуля партизана не пробила ему, ладонь, походную фляжку, когда он подносил ее к иссохшим губам, грудь. Пшеничное поле, он стоял на его краю, перевернулось, упало на Рудольфа всей тяжестью своих литых колосьев, одурманило молочным запахом, и исчез день, и не зажглась ночь, так было долго, а, очнувшись, Рудольф увидел перед собой квадрат окна и за ним туман от реки Рейн.
+
Закрывая дверь и оставляя хозяина в одиночестве, почему-то Рудольф вспомнил и то поле, и то жаркое украинское солнце, и ту палату в госпитале, белую от стен и штор, где он лежал, оправляясь от ранения. Воспоминание было, как вспышка. Короткая и яркая.
Минуту назад хозяин сказал Рудольфу, отводя в сторону взгляд водянистых глаз.
--
Убей её. Не знаю как. Может, отрави.
Это был конец. Конец всему. Они проиграли. Варвары сокрушали стены Берлина, и никто уже не мог их остановить. Закрывая обитую кожей дверь, Рудольф вдруг подумал, что он видел хозяина в последний раз. Вот это его измождённое, бледное лицо и вот эту костлявую кисть руки. Ею Гитлер прощально и слабо ему махнул.
*
Ну, да, у Блонды была и другая жизнь. Счастливая. В большом доме, где всегда было много людей. Прислуга и гости. Была и иная, вкусная пища, свежее мясо, а не консервы. Были прогулки и игры на воздухе. Хозяин бросал палку, обычно далеко, она приносила ее обратно и отдавала ему в сухие, теплые ладони. Иногда играли с мячом. Синий резиновый небольшой мяч с белыми полосками по бокам. Иногда вместе с ними гуляла женщина хозяина, Ева, а с ней два лохматых мопса, и они подлизывались к Блонде, а она относилась к ним чаще равнодушно, чем с добром или злобой. Кого она по-настоящему терпеть не могла, так это толстого Геринга. Он всё время норовил то залезть ей мясистыми пальцами в пасть, то заглядывал в уши, то теребил за холку. Геринг считал себя знатоком собак и стремился это всякий раз хозяину показать. Блонде же всякий раз хотелось откусить Герингу его палец-сосиску или цапнуть клыками за жирную ляжку. Лишь воспитанность и лишь выдержка не позволяли ей этого сделать.
О, это была не только другая жизнь, но и другие времена. Небо в те месяцы было чистым от гари, и вообще оно было... небо. Небо, а не серые стены бункера.
И существа, лицом похожие на людей, а белыми крыльями на птиц, - были. Никто, кроме Блонды, их почему-то не видел. Они появлялись всегда неожиданно, в часы каких-нибудь больших собраний, если за длинным дубовым столом собиралось много людей.
В такие минуты птицы медленно кружили под потолком, и с их крыльев осыпались светло-синие звёзды. Ещё приходили бородатые воины с короткими мечами на широких поясах, молчаливо слушали, что говорят люди, и уходили обратно, туда, откуда пришли...
В леса. Такие загадочные, странные. Единственный, кому они иногда что-нибудь говорили, и кто мог их услышать, был хозяин Блонды. Человек над чьей головой порой мерцал золотой нимб.
*
Коридор бункера вытянут, словно кишка, полутёмен. Русская бомба разрушила электрогенератор, и освещение скудное, аварийное. Помимо этого душно. Вентиляция также повреждена. Рудольф не идёт, а тащится по коридору, такие у него стали тяжёлые, налитые свинцом ноги.
Воспоминание. Снова... ещё одна вспышка.
Мюнхен. Рудольф ищёт работу. Много, много дней - собачьи круги по городу. Любая работа годна. Ему нужно есть, нужна одежда, скоро зима, холод. Работы нет. Как и всего остального, понятно.
Таких бедолаг, как он, много. Рудольф думает, что хорошо бы найти где-нибудь на тротуаре увесистый кошелёк с деньгами или напасть на какого-нибудь богача. Оглоушить его, забрать деньги, бежать в изгибистые проулки города и будь, что будет.
Увы, кошельки не дождевая вода, по улице ручьями не текут. Грабить богатых у Рудольфа нет ни смелости, ни опыта. Но его всё равно тянет в те места, где бывают богатые люди. К магазинам с толстыми, крепкими стеклами, к неоново - цветным казино, к задорно пахнущим, ещё издали, кафе и ресторанам. Хотелось и туда, и туда сводить свою любимую девушку.
В каком-нибудь кабачке просто поесть отбивное, сочное мясо телёнка, сдабривая его соусом и запивая розовым кефиром. Летом они могли бы поехать в сторону Цюриха, отдыхать на озёра. Такие обыкновенные человеческие радости и такие недоступные.
+
Перед одной ресторанной витриной Рудольф стоит особенно долго, не в силах отвести взгляд от всего, что происходит внутри. Внутри, в тепле: мужчины в добротных костюмах, с сияющими перстнями на руках, мужчины в галстуках, с холеными ногтями, мужчины с бабочками на шее, женщины в тонких платьях, в платьях с оголенными плечами, в платьях с блестящими брошами, женщины с алыми губами - они едят и пьют. Всё, как в кино. Вдруг один из мужчин, с мясистым, крючковатым носом заметил Рудольфа, что-то сказал своей спутнице, даме с напудренным холёным лицом, и достал из своей тарелки куриную ножку. Он помахал ножкой в воздухе, словно пиратским флагом. На, мол, парень, кусай. Вперёд, на абордаж! А, после, смеясь, начал эту куриную ногу глодать, тараща на Рудольфа наглые выпуклые глаза. Рудольф стоял, чувствуя, как он краснеет, понимая, что нужно уйти, но ступни его ног будто приросли к тротуару.
В те секунды ему и толкнули в карман пиджака листовку. Небрежно, запанибратски. Рудольф обернулся, но увидел уже затылок, спину того, кто это сделал. Короткая стрижка, коричневая рубашка. Воротясь домой, Рудольф прочитал листовку, скрывшись от глаз родителей в ванной комнате. Там писалось... отрывки из текста он помнил и сейчас.
Соотечественник, какая Германия тебе нужна? Та, что есть сейчас, униженная и распятая или Германия свободная, сильная, процветающая? Если ты не буржуа и марксист - выбери последнее... Мы не желаем другого Бога, кроме Германии. Что нам нужно, так это фанатизм в вере, надежде и любви к Германии... Адольф Гитлер.
Минуло меньше месяца, и Рудольф увидел на митинге Его самого. К нему было трудно пробиться сквозь толпу народа, но Рудольф протолкнулся, и услышал, как Он кому-то сердито, яростно отвечает: ...всему виной всеобщая трусость... если бы миллионы людей обладали бы только волей к национальному фанатизму, оружие явилось бы из-под земли, из нашего сжатого кулака! и тогда Рудольф понял, что он готов пойти и с этим человеком, и с этими людьми до конца.
И вот судьба распорядилась так, что Рудольф, после ранения, был приглашён ко двору, служить на псарне, что было и случайностью, и чудом одновременно.
В конце концов, какая разница, как служить Отечеству, нации? Генералом, рядовым, кашеваром, псарём...
Человек - это только лист на дереве, - говорил Он. - Листья облетают, умирают, но пока дерево живо - оно родит новые листья, вот это и есть бессмертие, и наша задача сохранить нашу нацию, наше Отечество, наше дерево.
Теперь чужестранцы, пришедшие из страны знойного солнца и хрустящего снега, беспощадно ломали дереву ветви, а те, с кем хозяин ещё недавно дружил, внезапно обратились в жуков, алчно грызущих и пилящих корни, лицемеры, предатели, ведьмы и ведьмаки с горы Броккен.
... И вот он, конец, полутёмный, кишкой, коридор.
*
Ещё о чём подумал Рудольф, уже, когда открывал дверь комнаты, где жила Блонда, что он её не убьёт. Не сможет. Он выведет её на улицу, отведёт от бункера подальше и отпустит. И пусть она родит от любого, даже безродного кобеля, тёплых, пахнущих молоком, щенков. Чтобы они, просияв глазами, сладко жмурились на белое -голубое - синее небо. Чистое, прозрачное небо.
+
Надо поторопиться всё это сделать, пока русские, объявив очередной ультиматум, перестали стрелять.
Он выйдет из бункера с Блондой, держа её за ошейник, неся за плечом автомат.
И прежде, чем русские с ним расправятся, он пустит в их животы, сердца, лёгкие хотя бы несколько очередей.