Он принял ислам и завёл себе в прислугу пятнадцатилетнего розовощёкого мальчика, одев оного зачем-то в матроску. Никто не знал, что он продёлывает с этим мальчиком по ночам, но днём мальчик подавал ему еду; запеченного в фольге гуся, пропитанного яблочным соком, лимоном, виноградным вином, на розовой подкладке из ягод брусники, а также. Пельмени из говядины без свинины, но с толикой баранины или мясом лося. Всё в жёлтом коровьем масле, всё - орошённое каплями уксуса и крапинками чёрного перца, а также. Бухарский плов с барбарисом, помидорами поверху, синим изюмом, и травой зира. Плов - на круглом серебряном блюде. Вечером мальчик убирал в квартире. Никто также не знал, каким образом мусульманство вяжется с розовощёкими округлопопыми мальчиками, и сказано ли что-нибудь на этом счёт в Коране, а он намеренно никому и ничего не объяснял. Его звали Дима. Он был полноват для своих тридцати с копеечкой лет, и имел нездоровый, сероватый оттенок лица. Было время, несколько лет, когда он сильно пил, чем испортил себе желудок и печень. Его квартира в те годы стала настоящим притоном для выпивох всех мастей, и наркоманов самых разных пород. Обычно они начинали сползаться в квартиру под вечер, набиваясь в её восемнадцать квадратов, как селёдки в бочку или как папиросы в пачку.
Они ели, пили, курили, кололись, дрались, гадили, спали, трахались, опохмелялись, плакали, смеялись - так проходила их жизнь, в угаре. Утром, с похмелья, они были страшны, с тёмными кругами на лицах, нечёсаные, вонючие, но в сумерках они были ещё страшнее, с ввалившимися глазами, с синими лицами, с каким-то загадочным зеленоватым мерцанием в глазах, словно привидения или мертвецы, восставшие из могил. Впрочем, то была уже вторая или даже третья волна Диминых приятелей, а в первой попадались люди не совсем падшие в пропасть.
Да, перед его квартирой, а Дима жил на первом этаже, росло высокое дерево, акация, ветвистое, раскидистое, со смуглой кожей медового оттенка. На это дерево иногда взбирался Димин кот, по кличке Фашист, и сидел среди волнистой листвы, таращась двумя голубыми телеэкранами на окно Диминой квартиры. По вечерам кот обычно выскакивал из квартиры через форточку. Фашист не любил шумных кампаний, страдал от них, но кто же его о чём спрашивал? Откуда взялась эта кличка "фашист" и откуда кот вообще приблудился, этого тоже никто не знал, а если кто и знал, то забыл или перепутал по пьянству.
Ещё неподалёку от Диминой квартиры и, соответственно, дома, где он жил, находились; с правой стороны, школа милиции, а с левой солидное здание сталинской эпохи, где раньше был институт советского народного хозяйства. Во времена бывшего первого секретаря Свердловского обкома коммунистической партии СССР, а позже президента Российской Федерации Ельцина Бориса Николаевича кабинеты заняли коммерсанты из самых разных фирм, и некоторые политические партии. Коммерсантов можно было легко узнать по длиннополым пальто, зимой, а летом по малиновым пиджакам, что до политиков, то они легко распознавались по тому озабоченному виду, с каким сновали по коридорам здания. На партийное ли собрание, на митинг или в туалет - всё равно куда. Зато если кто-либо шёл от Диминого подъезда прямо, то он непременно натыкался на стеклянную, перевернутую вверх дном, чашу винно-водочного магазина. Чаша хранила под собой множество бутылок вина, водки, пива, как волшебная пещера Сим-Сим россыпи сокровища из сказки про Али - Бабу. Зайти в её недра было легко любому, кто имел при себе деньги, отпирая ими дверь, как ключом, но зато покинуть пещеру, мог далеко не всякий. Люди блудили в её лабиринтах годами, пока не умирали где-нибудь в тёмном закоулке, обречёно ложась среди костей тех, кто сгинул раньше.
И продавщица в белом халате, за деревянным прилавком, как апостол Пётр при входе в рай.
В ту же пору, когда квартира Димы ещё не превращалась в болото, чернея по углам от испражнений мух, зарастая паутиной, а сам он ещё не перебирал припухшими пальцами резные чётки на шёлковой нити, бывал у него в гостях молодой человек по прозвищу Колчак. Возможно, назвали его так в честь царского адмирала, у него было худое лицо, острый нос, светлые, на лоб зачёсанные волосы, возможно, ещё почему - либо - этим никто не интересовался, да это было и неважно. Выпив дозу спирта (он приносил его всегда с собой), Колчак садился в кресло, единственное в квартире, полуразваленное и сосредоточенно, много, начинал курить. Случалось, что Фашист запрыгивал ему на колени, и тогда Колчак гладил кота по гладкой вытянутой спине, улыбаясь под вибрацию его тонкого голоса.
Высоколобый Колчак нравился не только коту, но и Лисе. Девушке с грудью, как два молочных бидона. Садясь к Колчаку на колени, вместо кота, она улыбалась пленительно-томной улыбкой и протягивала ноги с округлыми ляжками и холмистыми икрами по журнальному столику. Знатный был столик. Сделали его в Турции, из ореха, тёмно - красным, будто заходящее над морем солнце. Дима любил рассказывать, что купил столик в комиссионке за бросовую цену, и что раньше столик принадлежал профессору математики, чей институт закрыли, а сам профессор немного позже умер.
В те минуты, когда Лиса дышала Колчаку под ухом, Фашист, ревниво урча, уходил в коридор, ложился на обувь, иногда испуская на неё мочу, за что Дима его крепко шлёпал.
В миру, вне Диминой квартиры, Колчака звали Антоном. Он жил с родителями, матерью и отцом, пенсионерами, а работал в кафе при городском парке Отдыха, где продавал сигареты и кока - колу. Его заработок напрямую зависел от погоды, как от того же зависит клиника врача. В гололёд - травмы. При сырой погоде - простуды. В жару - гипертонические кризы.
В жару кока - кола продавалась лучше всего. Чем было жарче, тем люди больше жаждали пить, и тем чаще Колчак позволял баловать себя и товарищей спиртом. Спирт он покупал у косоглазой, шепелявой бабёнки, тем добывающей себе на кусок хлеба. Управляй Россией испанские или германские инквизиторы, они бы её сразу, без душевных колебаний, сожгли.
Спирт отдавал жжёной резиной, драл наждаком горло, но его пили все, ибо он был таким же дёшевым, как отравленный автомобильными и заводскими дымами городской воздух. Пил его Дима, пил его Саша, он же Сан Саныч, пряча выпитое в арбузный живот. Пил его ещё один Дима, его называли в компании Дима - младший, бывший поп, за пьянство из церкви и выгнанный. Пил некий кудлатый Фомич, славный тем, что угнал трамвай, спеша на свидание к любимой. За что и получил условный срок тюремного заключения в один год. Не брезговала спиртом даже Лиса. Пил его и преподаватель гуманитарного ВУЗа, ища в алкоголе покой от семейных дрязг. Глотал, не разбавляя, на выдохе, некий Винт, сын отставного майора милиции, полный оболтус. Больше о нём сказать нечего. Пригубливал гитарист из панк - группы, оплывая веками, и пила ещё одна девушка, Алла, отболевшая гепатитом, заразившись им от наркоманской иглы.
Пил тайком от жены Димин сосед Аркаша.
Пил, мудро блестя очками, бородатый Игорь, любитель поэта Бродского, саун и женщин. Очи его, кофейные, миндалевидные, как у серны, влажнели, туманились, взгляд цепенел и лишь пульсирующие синеватые жилки округ этих самых очей, показывали желающим смотреть, что он ещё жив.
Загадочная личность.
И много ещё кто пил этот наждачный спирт, и не только спирт, с каждой рюмкой удаляясь, всё дальше и дальше, по лабиринту - в тёмную неизвестность.
Не вкушал огненной воды только Фашист, по обыкновению прячась на дереве.
Да, ещё в раковине вечной египетской пирамидой громоздилась немытая посуда, а на батареях виноградными гроздьями постоянно висели носки. Чистые и грязные, вперемешку. Кроме того, в туалете не работал сливной бачок. Смывать собственные личинки хомо - сапиенсам приходилось с помощью воды набранной в стеклянную двухлитровую банку.
Если послушать разговоры, что велись в Диминой квартире, особенно людьми волны первой, то они были и не глупые, но и не чрезмерно умные. Скорее они были путанные. Фомич мог на бис рассказать, в десятый раз, как он катался на трамвае по ночному городу и как его ловила милиция, запрыгивая в открытую дверь трамвая буквально на ходу. "Иду, трамвай стоит, а в кабине пусто... вагоновожатая до кустиков выбежала, - с таких фраз обычно начинал он свой рассказ, а заканчивал его так. - Били, суки, долго". Преподаватель гуманитарного ВУЗа любил поговорить на исторические темы, сыпал цифрами, как картошкой в суп и рассматривал всё исключительно с державных позиций. "Русскому человеку царь нужен, отец. Без царя он паршой покрывается, вшивеет.... А по поводу Крыма, я вам там скажу. Меньше надо было возиться Екатерине и Потёмкину с этим Шагин - Гиреем. Как, вы не знаете кто такой Шагин - Гирей? Прыщ на ровном месте. Что Тухачевский при Сталине. Да я вам сейчас всё объясню... ". Если с ним начинали спорить, он сердился, поджимал неровные губы, накапливал в себе энергию и выплёскивал её на собеседника речевым потоком. С ним старались не спорить.
Сан Саныч, растёкшись жидким мылом по дивану, вещал о политике или футболе, темы, где ему не было равных. Лиса могла говорить обо всём, ни во что ни вникая, только переключая скорости, как будто ехала на спортивном велосипеде. Панк - гитарист иногда припоминал, что он заканчивал мед. институт и несколько лет проработал проктологом. "Мда-а, - тянул он задумчиво. - Такие, я вам скажу, пещеры повидал". И почему-то каменел лицом, опуская веки тяжело на глаза. Алла была совсем молодой, глупенькой и несла обычно что-то маловразумительное. Её все жалели, за гепатит, и особенно Дима, дав ей приют, когда она сбежала из дома. Пожалуй, месяцев шесть она у него прожила, и даже один раз вымыла окна. Дима младший мог громыхнуть басом строчку из какого-нибудь псалма, возможно, что-то, и, переврав, "Возрадуемся-я-я, Господя -я-я...", и его мог поддержать господин Игорь, вскидываясь, строчкой из Бродского. "Что там, цезарь? Всё интриги?..." И продолжить, если его желали слушать. Иногда желали. Винт, напившись, обычно спал, отодвинутый к стене корпусом Сан Саныча, а Аркаша любил поболтать о рыбалке. "Линей руками ловили. Веришь? - теребил он кого-нибудь за рукав. - Выбрасывали их на берег вместе с тиной. Теперь их нет, линей. Экология стала паршивая. Перевелись". У Аркаши были оловянные глаза и оттопыренные уши. Колчак чаще молчал, чем говорил, куря больше других, едва ли не сигарету за сигаретой. Впрочем, о чём он мог рассказать, продавец кока - колы? Если лишь про Чечню, про штурм Грозного в ночь на Новый год девяносто пятого года, где осколком кирпича (в стену дома ударила мина), ему пробило голову. Только что там рассказывать? Весь его бой и длился-то минут пять, а потом его выводил из адова пекла товарищ. Враги стреляли, так им казалось, отовсюду, откуда можно было стрелять. Из окон, из-за углов, из-за деревьев, из-за кустарников и травы, с крыш, из-за бетонных, горой наваленных на асфальте плит, из-под колёс разбитых автомобилей и даже высовываясь из колодезных люков. Вышли они, случайно наткнувшись на десантную роту. Рота вырвала у абреков клок земли, где уместилась пара пятиэтажных домов.
Антона отправили в госпиталь, записав контузию, а товарищ остался служить. И погиб - через пару месяцев, от пули снайпера. Товарищ был родом из Красноярска.
Ну, ещё он мог бы рассказать, что кока - кола ему снится по ночам, налитая в аквариум, а там плавают рыбки с золотыми хвостами и хватают ртом пузырьки, и один из пузырьков - это он. Ему обязательно надо от рыбьих ртов увернуться, иначе смерть, и он мечется от стенки к стенке, между зелёных водорослей, и просыпается в поту. Дурацкий сон - он снился ему дважды. Он мог бы рассказать, что, по большому счёту, на спирт ему заработка лишь и хватает, что на наручные часы он занял денег у отца, а ещё, что его раздражает лакированный джип, стоящий по вечерам возле Диминого подъезда. Чем раздражает - непонятно. Лаком? Чёрным окрасом? Блестящими ручками? Затемнёнными стёклами? Или не сам джип раздражает, а тот, кто в нём ездит? Такой же лакированный, в белой сахарной рубахе, с массивной золотой печаткой на пальце, счастливчик жизни. Порой вместе с владельцем джипа Колчак видел женщину. Её волосы имели медный оттенок, а ноги были горделиво длинны. Колчак находил её красивой, гораздо красивее Лисы, но такие женщины стоят крупных денег, если им вообще есть определённая цена.
Да, а ещё осенью, на второй год совместного пьянства (первой волны) случилась драка, и виновником её был Винт. Неизвестно, чем ему не угодил одинокий партийный функционер, идущий с папочкой подмышкой мимо Диминого подъезда, откуда выходил Винт, собираясь, в свою очередь, проследовать под своды винно-водочной чаши. Чем-то, видимо, не угодил. Они сцепились, партиец взял Винта за грудки, а тот его за галстук и хулигански, с размаху, ударил ногой по ноге. Партиец упал, а Винт начал вбивать его кулаками в асфальт, визжа по округе резаным поросёнком: "Я те покажу, краснозадый, где раки зимуют!" Дима младший, увидев случайно в окно, как перед подъездом булькает кипящими пузырями драка, выскочил на помощь Винту, но спешил, как оказалось позже, в лапы курсантов милиции. Ещё позже, через пару дней, оказалось, что у мужика трещина на челюсти и ушиб ребра. Запахло немытыми нарами и клопами. На счастье Винта и Димы (младшего) партиец отмяк душой и взял деньгами, за лечение, мудро рассудив, что государство ему заплатит компенсацию не скоро. В ту же осень случился сильный ветер, настоящий ураган, и он сломал акацию, перегнув её пополам, как спичку. Ствол, раскидав ветви, рухнул на дорогу перед домом, перегородив её часа на четыре, пока его не убрали работники ЖЭУ, предварительно распилив на части.
"Жалко, что не на джип", - сказал Колчак. Именно так он сказал, и все это слышали, даже Винт в туалете, смывающий свою личинку по трубам в мутную осеннюю реку. А ещё он сказал, что хорошо бы в джип "засадить из гранатомёта", и Дима ему ответил, что "Попробуй, если ты самоубийца. Поймают, выбьют мозги, и отдадут на ужин собакам. Ты хоть знаешь, чей это джип? Вот и то-то". Колчак возразил ему с усмешкой и коротко: "Плевать я на них хотел. Я - солдат империи. Может быть и последний солдат". Он был нервный, Колчак, небо хмурилось, накрапывали дожди, импортный напиток с каждым днём покупали всё меньше. "Ха, подумать только. Солдат империи, - насмешливо протянула Лиса, высовывая нос из-под одеяла. Она куталась в него, спасаясь от холода. Отопление ещё не включили, городские власти, как всегда, тянули до последнего, до заморозков, экономя на угле, а щели в окнах, тоже до заморозков, до первого инея на траве, никто не думал заделывать. - Интересно, чьей империи? Торгуешь там, в парке, американской мочой, ну и торгуй дальше, молча. Придурок".
После её слов в воздухе Диминой комнаты потемнело, как темнеет перед грозой, запахло озоном и в ту же секунду из розетки посыпались искры. Никто не понял, что случилось, но все пришли к общему выводу, что это был перепад электричества. Аркаша с жаром уверял, что это была шаровая молния. Он вроде бы видел, как из кухни, вдоль стены, летел красный шарик размером с человеческий ноготь. Форточку в кухне открывали для Фашиста, запуская его в квартиру, и забыли закрыть. Сама розетка почернела и оплавилась. Лиса, дико захохотав, обняла за шею лежавшего рядом с ней Сан Саныча. Она больше не любила Колчака - или он её не любил. Колчак, будто и не увидел их обжимания, сел на кресло, пододвигая к себе пропахшую табаком рыжую пепельницу. Дима полез в ящик серванта, пытаясь среди разного хлама найти отвёртку. Преподаватель потянулся к портфелю, где, словно узница в темнице, давно томилась принесённая им бутылка водки. Дима (младший) расставил по журнальному столику стаканы. Винт, выйдя из туалета, скромно сел на стул. Фомич, тряся волосами, сел на другой стул. Музыкант - проктолог взял нож и стал бережно делить на порции маленький кусочек сала. Огрызок того большого куска, что оставил ему неделю назад, в подарок, усатый дядя с Украины. Алла прилабунилась с Аркашей на кресле, позволив посадить себя на его острые колени. Игорь, что-то пробормотав, ушёл на кухню выпить воды, а Сан Саныч, отлепив от себя Лису, вдруг произнёс: "А вы знаете историю, как прошлой зимой замёрзли индийцы?", и обвёл друзей вопросительным взглядом.
+
Индийцев было двенадцать. Они пробирались во Францию, чтобы через Ла-Манш попасть в Британию. В Британии их товарищи обещали дать им работу. Они благополучно добрались до Казахстана, а там наняли человека с грузовиком и поехали к границе России. Был январь. Поздний вечер. Тридцатиградусный мороз. Шофёр высадил индийцев посреди степи, сказав, что если они пойдут прямо, то минут через десять попадут в русскую деревню. Индийцы, закутавшись в шерстяные балдахины, послушно пошли, куда им сказали, набирая в кожаные тапочки снег, ежась под серебряным светом равнодушных звёзд. Они шли, шли, а степь всё не кончалось, как и ветер, звеневший, словно гитарная натянутая струна.
+
Потом была ночь, тёмная, слепая, и в ночи Сан Саныч под теплом одеяла щупал Лису за ляжки, под храп и сопение пьяных приятелей. Затем наступило бледное утро, падал первый снег и в его перьевом тумане погибал джип, объятый пламенем, треща лакировкой, дымя кожаными сидениями, проседая к земле дорогими колёсами...
Теперь трудно определить, кто же всё-таки "сдал" Колчака? Но то, что его "сдали" владельцу джипа, Чингисхану и его Золотой Орде - вне всяких сомнений.
Это мог быть Винт. Ему были нужны деньги, чтобы окончательно расплатиться по долгу. Это мог быть и Дима младший. Это могли быть - преподаватель, Аркаша, музыкант, Игорь, но, впрочем, они из круга подозреваемых выпадали, если только у них не было своих личных причин для такого поступка. Причина могла быть одна - всё те же деньги. За информацию о поджигателе, бесспорно, владелец-погорелец джипа мог хорошо заплатить.
Это мог быть Сан Саныч, отстраняющий конкурента от Лисы. Могла быть сама Лиса, отомстившая Колчаку таким способом. Вряд ли это была Алла - кроткая овечка, если только она тоже не решила добыть денег, на наркотики. Наконец, это мог быть и Дима. Ему, безработному, ведь тоже надо было на что-то жить. И пить. И давать позже полушку на сладости мальчику...
Как бы там ни было, для Колчака всё закончилось плохо. Одним вечером он пошёл с работы домой, но домой не вернулся. Что с ним стало, куда он делся, никто этого не знал и особо узнать не пытался.
2
Не грусти, человек 21 века, если тебе отчего-либо грустно. Лучше купи бутылочку запотелой от холода кока-колы. Продавец в кепке - кокошнике тебе её откупорит, вежливо перед тобою поставит, если надо, то и в широкий картонный стакан нальёт.
Ах, хороша, зараза.
Смуглая, как мулатка, сладко-конфетная, как её любовь, с красной шляпкой на голове, в красно-белой одежде, игривая, вихревая. Поцелует коралловыми губами, взасос, и поймёшь, дурак, своё счастье - бери!
Хватай поскорее ладонью её девичий стан. Прильни к непорочному лону, и пей из него, пей, до одури, пей, пока не высосешь всю её шоколадную душу, и тогда откинь от себя пустое, не нужное больше тело, и иди дальше, куда ты шёл...