Бэгли Десмонд : другие произведения.

Золотой киль

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  
  
  Десмонд Бэгли
  Золотой киль
  
   Посвящается Джоан — кому же еще?
  
  Книга первая
  Действующие лица
  Глава I
  Уокер
  
  Мое имя Питер Халлоран, но все зовут меня Хал, за исключением жены, которая всегда величала меня только Питер. Женщинам, видимо, не по нраву фамильярное обращение с собственными мужьями. После войны я, как и многие, эмигрировал в колонии, проделав тернистый путь от Англии до Южной Африки через Сахару и Конго. Впрочем, это совсем другая история. В конце концов, в тысяча девятьсот сорок восьмом году я оказался в Кейптауне без работы и с почти пустым карманом.
  
  Сразу же по приезде я ответил на несколько объявлений о найме, которые вычитал в «Кейп Таймc», и в ожидании результатов бродил по городу. В то утро я осмотрел доки и напоследок остановился против стоянки яхт.
  
  Облокотившись о перила, я разглядывал стоявшие на приколе суда, как вдруг кто-то за моей спиной спросил:
  
  — Какую из них выберете, если появится такая возможность?
  
  Я обернулся и встретил взгляд седовласого человека лет шестидесяти, высокого роста, сутуловатого. У него было темное обветренное лицо и огрубевшие руки.
  
  Я показал на одну из яхт.
  
  — Думаю, эту. Она достаточно велика, чтобы ее использовать для дела, но не настолько, чтобы ею не смог управлять один человек.
  
  Мой ответ, видимо, ему понравился.
  
  — Это «Грация», — сказал он, — я сам ее строил.
  
  — Хорошо смотрится, — продолжил я, — у нее изящные обводы.
  
  Мы поболтали немного о судах. Я узнал, что он владеет верфью недалеко от Кейптауна, в районе Милнертона, и что специализируется на строительстве рыбацких шхун для малайцев. Я уже обращал внимание на эти крепко сколоченные, но малопривлекательные суда с высокими носами и с ходовой рубкой, торчащей наверху как курятник; в море, правда, они были очень надежными. Узнал, что «Грация» — всего-навсего вторая его яхта.
  
  — Здесь, того и гляди, начнется большой спрос на яхты, война-то кончилась, — заметил он. — У людей заведутся денежки, и они будут их тратить. Думаю, надо расширять дело в этом направлении.
  
  Он взглянул на часы и кивнул в сторону яхт-клуба.
  
  — Не зайти ли нам выпить кофе?
  
  Я замялся:
  
  — Я не состою в этом клубе.
  
  — Зато я состою, а вы — мой гость.
  
  Мы вошли в здание клуба, уселись на диван, откуда видна была стоянка яхт, и он заказал кофе.
  
  — Между прочим, меня зовут Том Санфорд.
  
  — А я Питер Халлоран.
  
  — Англичанин, — констатировал он. — Давно здесь?
  
  Я улыбнулся:
  
  — Три дня.
  
  — Я здесь немного дольше — с тысяча девятьсот десятого года. — Он пил кофе маленькими глотками и задумчиво разглядывал меня. — Сдается, вы понимаете кое-что в судах.
  
  — Всю жизнь был связан с ними, — ответил я. — Мой отец владел верфью на восточном побережье, рядом с Гуллем. Мы тоже строили рыбацкие лодки, до самой войны.
  
  — А во время войны?
  
  — Во время войны верфь выполняла оборонные заказы Адмиралтейства — строили моторные лодки для защиты гавани и другие мелкие суда, на большие не хватало мощностей. — Я пожал плечами. — А потом был воздушный налет.
  
  — Худо. И все было уничтожено?
  
  — Все. Наш дом стоял рядом с верфью — его тоже зацепило. Родители и старший брат погибли.
  
  — Боже! — прошептал Том. — Совсем худо. Сколько же вам было лет?
  
  — Семнадцать. Пришлось уехать в Хэтфилд и поселиться у тетки. Там я поступил работать на завод Хэвиленда — строительство «москитов», самолетов с деревянными конструкциями, им нужны были плотники. Все мои желания, насколько я помню, сводились к одному — наесться досыта, а потом меня забрали в армию.
  
  Он оживился.
  
  — Знаете, а ведь перспективная вещь — эти новые методы, которые разработали на заводе у Хэвиленда. Например, метод горячей формовки. Вам не кажется, что его можно использовать при строительстве судов?
  
  Я постарался представить себе это.
  
  — А почему бы нет, даже здорово. В Хэтфилде мы не только строили новые модели, но и выполняли ремонтные работы, и я видел, что происходит с такого типа изделием, когда его сильно нагревают. Метод, возможно, и более дорогостоящий, чем традиционные, но при массовом производстве он наверняка окупится.
  
  — Я думаю, как использовать этот метод в строительстве яхт, — неторопливо проговорил Том. — Вы должны как-нибудь рассказать мне о нем более подробно. — Он улыбнулся. — А что еще вы знаете о судах?
  
  — Когда-то я мечтал стать конструктором. Даже лет в пятнадцать сконструировал и построил гоночную шлюпку.
  
  — И были победы?
  
  — Да, мы с братом всех обставляли, — похвастался я. — Она была быстрой, как ветер. Сразу после войны, прохлаждаясь в ожидании демобилизации, я снова увлекся этим, ну, конструированием, что ли. Полдюжины новых моделей напридумывал — помогало время коротать.
  
  — А чертежи сохранились?
  
  — Да, валяются где-нибудь на дне чемодана, давно в них не заглядывал.
  
  — Интересно было бы взглянуть на них, — сказал Том. — Слушай, парень, а не хотел бы ты поработать у меня? Я уже говорил, что хочу расширить свое дело, заняться строительством и продажей яхт. Такой ловкий парень, как ты, мог бы мне пригодиться.
  
  Вот так и случилось, что я начал работать у Тома Санфорда. На следующий же день я приехал на верфь со своими чертежами. В целом Том их одобрил, но предложил подумать над тем, как удешевить строительство: у него была масса соображений на этот счет.
  
  — Ты прекрасный конструктор, — сказал он, — но тебе нужно хорошо изучить практическую сторону дела. Ну ничего, научишься. Когда можешь приступить к работе?
  
  Встреча со старым Томом была самой большой удачей в моей жизни.
  
  В последующие десять лет произошло много приятных событий, заслужил я все это или нет — другой вопрос. Просто было хорошо снова строить лодки. Я не растерял те навыки, которые приобрел, работая с отцом, и, хотя был уже несколько староват, чтобы начинать все сначала, вскоре сравнялся в мастерстве с другими рабочими, а в чем-то, может быть, и превзошел их. Том подбивал меня на строительство новых конструкций, при этом безжалостно тыкал носом в ошибки.
  
  — Ты хорошо видишь линию, — говаривал он. — Из твоих конструкций выйдут хорошие яхты, но они безумно дороги. Тебе надо побольше работать над деталями. Подумай, как снизить себестоимость судна.
  
  Через четыре года Том сделал меня старшим мастером на верфи, и сразу же ко мне пришла первая удача. Я представил проект на конкурс, организованный местным журналом для яхтсменов, получил вторую премию и пятьдесят фунтов. Мало этого, мой проект понравился одному из местных яхтсменов, и тот сделал заказ на постройку яхты по этому проекту. Том выполнил его заказ, а я получил авторский гонорар, который увеличил мой и без того уже немалый счет в банке.
  
  Том радовался моим успехам и предложил взяться за проект судна нового класса для поточного строительства на его верфи — так я создал судно водоизмещением в шесть тонн, которое очень хорошо пошло. Новый класс получил название «пингвин», и в первый же год Том построил и продал дюжину этих яхт по две тысячи фунтов за каждую. Мне так понравилась эта посудина, что я попросил Тома построить одну такую яхту для меня, и эту просьбу он выполнил, взяв с меня совсем немного, да и то с рассрочкой на два года. Создание проектной конторы дало предприятию новый толчок. Известность наша росла, клиенты теперь обращались ко мне чаще, чем к английским и американским коллегам. У нас ведь они могли сразу обсудить свой проект с исполнителем. А Тома это устраивало, потому что большинство заказов поступало на его верфь.
  
  В тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году он сделал меня управляющим верфи, а через год предложил стать его компаньоном.
  
  — Мне некому оставить дело, — сказал он прямо. — Жена умерла, сыновей нет. А я старею.
  
  — Вы, Том, и в сто лет будете строить свои лодки, — возразил я.
  
  Он покачал головой:
  
  — Да нет, я уже слышу звонок.
  
  Брови его нахмурились.
  
  — Я тут изучал приходные книги и обнаружил, что ты вкладываешь больше меня, поэтому решил продать тебе половину дела по льготной цене, всего за пять тысяч фунтов.
  
  Пять тысяч — смехотворная цена за партнерство в такой процветающей фирме, но у меня не было и половины этой суммы. Поймав мой унылый взгляд, он прищурился.
  
  — Знаю, что у тебя нет таких денег, но ты ведь неплохо заработал на своих проектах за последнее время. По моим подсчетам, около двух тысяч.
  
  Том, как всегда проницательный, был прав — у меня было даже на две сотни больше.
  
  — Около того, — схитрил я.
  
  — Ладно, вкладывай две тысячи, а остальные три возьмешь в банке. Они дадут тебе ссуду, когда проверят наши счета. Вернешь их за три года из прибыли, особенно если осуществишь свой план с гоночной шлюпкой. Ну, так как?
  
  — Идет, Том, — согласился я радостно, — сделка что надо!
  
  Идея постройки гоночной шлюпки, о которой упомянул Том, давно зрела в моей голове, ведь в Англии уже вовсю выпускались наборы готовых конструкций «Строим сами». На обширных просторах Южной Африки много маленьких озер, и я подумал, что мог бы поставлять туда маленькие суденышки, если налажу их серийное производство, — и целые лодки, и недорогие наборы готовых деталей для самостоятельной сборки.
  
  Мы построили еще один деревообрабатывающий цех, и я разработал проект лодки — родоначальницы класса «сокол». Молодому парню Гарри Маршаллу передали подряд на ее строительство, и он отлично справился с делом. Фирма к этому касательства не имела, и Том, оставшись в стороне, выражал свое презрение фразой: «Эта ваша чертова фабрика…» Но нам она принесла кучу денег.
  
  Тогда же я познакомился с Джин, и мы поженились. История нашей с Джин совместной жизни не имеет отношения к моему рассказу, и я бы не стал упоминать о ней, если бы не одно происшествие, которое случилось гораздо позже. Мы были счастливы и крепко любили друг друга Дела шли хорошо, у меня была жена, дом — о чем еще мечтать мужчине?
  
  В конце тысяча девятьсот пятьдесят шестого года совершенно неожиданно скончался от сердечного приступа Том. Наверное, он знал, что с сердцем у него не все в порядке, хотя никогда об этом не говорил. Свою долю в фирме он завещал сестре своей покойной жены. Она оказалась полным профаном и в коммерции, и, тем более, в судостроении, так что мы наняли адвокатов для переговоров, и наследница согласилась продать мне свой пай. Я выложил намного больше тех пяти тысяч, которые заплатил когда-то Тому, но сделка была выгодной, хоть я и испытал финансовый страх, так как крупно задолжал банку.
  
  Я горевал по Тому. Он дал мне такой шанс, который редко выпадает на долю молодого человека, и я был благодарен ему. Верфь, казалось, опустела с тех пор, как он перестал появляться у стапелей.
  
  Но фирма процветала, и мой авторитет конструктора окончательно утвердился, так как я владел большим количеством патентов. Джин взяла на себя управление конторой, а поскольку большую часть времени я проводил у чертежной доски, то сделал Гарри Маршалла управляющим верфи, и он вел дело очень умело.
  
  Джин, как истинная женщина, навела в конторе ослепительную чистоту, едва успев взять бразды в свои руки. Однажды она откопала какую-то старую жестяную коробку, которая годами пылилась на дальней полке. Порывшись в ней, она спросила:
  
  — А почему ты хранишь эту газетную вырезку?
  
  — Какую вырезку? — спросил я рассеянно.
  
  В этот момент я читал письмо, речь в котором шла о весьма выгодной сделке.
  
  — Ну, эту, о Муссолини, — приставала Джин, — я прочту тебе.
  
  Она присела на край стола, придерживая пальцами пожелтевшие клочки газетной бумаги: «Шестнадцать итальянских коммунистов осуждены вчера в Милане за причастность к делу об исчезновении сокровищ Муссолини. Сокровища, пропавшие в конце войны, включали партию золота из Итальянского государственного банка и много личных вещей Муссолини, в том числе эфиопскую корону. Предполагается, что большое количество правительственных документов исчезло вместе с сокровищами. Все обвиняемые, однако, заявили о своей непричастности к делу».
  
  Джин смотрела на меня.
  
  — О чем тут речь? Что все это значит?
  
  Я вздрогнул. Далеко ушло то время, когда я задумывался об Уокере и Курце, о драме, которая разыгралась в Италии. Улыбнувшись, я ответил:
  
  — Я мог бы разбогатеть, если бы не эта газетная история.
  
  — Расскажи, пожалуйста, — попросила Джин.
  
  — История длинная, как-нибудь в другой раз.
  
  — Нет, — настаивала Джин, — сейчас. Меня всегда занимали рассказы о сокровищах.
  
  Пришлось отложить непрочитанную почту и поведать ей об Уокере и его безумной затее. История эта возвращалась ко мне из тумана прошлых лет обрывками. Кто упал со скалы — Донато или Альберто? Или его столкнули? Рассказ мой тянулся долго, и работа в конторе была в этот день заброшена.
  * * *
  
  С Уокером я встретился в Южной Африке, куда приехал из Англии сразу после войны. Мне посчастливилось получить хорошую работу у Тома, но отсутствие друзей и легкое чувство одиночества привели меня в спортивный клуб Кейптауна, где можно было в компании посидеть и размяться. Уокер был одним из тех пройдох, которые вступают в клуб для того, чтобы иметь возможность выпить в воскресенье, когда другие питейные заведения закрыты. Его никогда не видели в клубе на неделе, но каждое воскресенье он непременно появлялся, играл для приличия партию в теннис, а все остальное время проводил в баре.
  
  В баре мы с ним и познакомились. Там стоял невообразимый шум, и я вскоре понял, что попал в самый разгар спора о сдаче Тобрука.[1]
  
  Одно только упоминание об этом городе вызывало бурные споры в любом уголке Южной Африки, потому что его капитуляция воспринималась как национальный позор. Сходились всегда на одном — южноафриканцев бросили в беде, но постепенно разговор переходил в горячий и неопределенный спор. То обвиняли британских генералов, то командующего южноафриканским гарнизоном генерала Клоппера — все шло в ход в тех длинных и бесполезных ссорах.
  
  Меня спор не волновал, ведь моя военная служба прошла в Европе, поэтому я сидел, спокойно наслаждаясь пивом и не вмешиваясь в разговор. Моим соседом оказался молодой человек приятной наружности, но со следами беспутной жизни, которому, очевидно, было что рассказать, так как каждое свое выступление он сопровождал ударом кулака по стойке. Я встречал его здесь и раньше, но знаком не был. Все сведения о нем я почерпнул из своих наблюдений: он, как я понял, много пьет, даже сейчас, за время, что я тянул свое пиво, он успел выпить две порции бренди.
  
  В конце концов, и этот спор умер естественной смертью, так как бар опустел, и в нем остались только мой сосед да я. Допив свой стакан, я собрался уходить, но тут он с горьким презрением заявил:
  
  — Много они знают об этом!
  
  — Вы были там? — спросил я из вежливости.
  
  — Был, — ответил он мрачно. — И оказался в этом мешке вместе с другими. Правда, ненадолго, из лагеря в Италии я выбрался в сорок третьем.
  
  Он взглянул на мой пустой стакан:
  
  — Выпьем по одной на дорожку?
  
  Делать мне тогда было нечего, поэтому я согласился.
  
  — Спасибо, я буду пиво.
  
  Он заказал пиво для меня и порцию бренди для себя.
  
  — Меня зовут Уокер, — представился он. — Да, я бежал после того, как пало правительство Италии, и присоединился к партизанам.
  
  — Это, вероятно, было интересно, — сказал я.
  
  Он рассмеялся.
  
  — Пожалуй, подходящее слово. Это было интересно и жутко. Наверное, вы вправе сказать, что я и сержант Курце действительно интересно провели время — с этим типом мы были почти неразлучны.
  
  — С африканером? — вырвалось у меня.
  
  В Южной Африке я был чужаком и мало что успел узнать об этой стране, но такое имя могло быть только у представителя народа африкаанс.
  
  — Точно, — подтвердил Уокер. — Настоящий крепкий парень. Мы держались друг друга после побега из лагеря.
  
  — Трудно было бежать из плена?
  
  — Легче не бывает, — ответил Уокер. — Охрана была с нами в сговоре. Двое из них даже пошли с нами проводниками — Альберто Корсо и Донато Ринальди. Мне нравился Донато… Пожалуй, он спас мне жизнь.
  
  Увидев, что заинтриговал меня, Уокер с увлечением стал рассказывать свою историю.
  
  Когда правительство в сорок третьем году пало, Италия оказалась во власти хаоса. Итальянцы не знали, чего ждать от немцев, и потому относились к ним настороженно. Тогда-то и появилась возможность бежать из лагеря, тем более заманчивая, что нашлись два проводника. Выйти из лагеря не составило труда, но все осложнилось тем, что немцы начали операцию по окружению всех военнопленных из числа войск союзников, находящихся на свободе в Центральной Италии.
  
  — Тут я и попал в беду, — сказал Уокер, — мы тогда речку переходили…
  * * *
  
  …Внезапность нападения ошеломила их. Такая тишина вокруг стояла, лишь журчала вода да кто-нибудь тихо выругается, оскользнувшись на камне… И вдруг пулеметная очередь превратила ночь в кошмар с жутким визгом пуль, рикошетом отлетающих от речных валунов.
  
  Два итальянца развернулись и открыли огонь из автоматов. Курце, взревев как бык, порылся в подсумке, свисавшем с его пояса, и вот уже его рука описала дугу. Громкий всплеск — и ручная граната, не долетев до берега, взорвалась в воде. Еще один бросок Курце — граната взорвалась на берегу.
  
  Уокер почувствовал толчок в ногу и упал. Пришел в себя он от лившейся в рот воды. Свободной рукой пошарил вокруг, наткнулся на камень и в отчаянии уцепился за него.
  
  Курце бросил третью гранату — и пулемет захлебнулся. Итальянцы, расстреляв обоймы, перезаряжали автоматы. Вокруг снова воцарилась тишина…
  * * *
  
  — Наверное, они приняли нас за немцев, — рассказывал Уокер. — Не могли же они предположить, что в них стреляют сбежавшие военнопленные. Счастье еще, что у итальянцев были автоматы. Так или иначе, но пулемет заткнулся.
  * * *
  
  Потом они подождали несколько минут, стоя на середине стремительного ледяного потока, не решаясь двинуться. Минут через пять Альберто негромко спросил:
  
  — Синьор Уокер, вы живы?
  
  Уокер с трудом встал и очень удивился, обнаружив, что все еще сжимает так и не выстрелившую винтовку. Его левая нога онемела и замерзла.
  
  — Все в порядке, — ответил он.
  
  Курце перевел дыхание и скомандовал:
  
  — Ладно, пошли… Только тихо.
  
  Они добрались до противоположного берега и, не передохнув, поспешили вверх по склону горы. Вскоре нога Уокера разболелась, и он начал отставать. Альберто возмутился:
  
  — Нужно торопиться, склон надо перейти до рассвета.
  
  Уокер сдерживал стон, когда ступал на левую ногу.
  
  — Меня задело, — сказал он, — думаю, что задело.
  
  Шедший впереди Курце спустился к ним и раздраженно спросил:
  
  — Magtij,[2] давайте живей, что вы тянетесь?
  
  — Совсем плохо, синьор Уокер? — спросил Альберто.
  
  — Что случилось? — Курце не знал итальянского.
  
  — У меня пуля в ноге, — наконец признался Уокер.
  
  — Этого только не хватало, — вздохнул Курце. На фоне ночного неба его фигура виднелась темной заплатой, но Уокер разглядел, что от нетерпения у него дергалась голова. — Мы должны добраться до партизанского лагеря затемно.
  
  Уокер переговорил с Альберто, а затем перешел на английский.
  
  — Альберто сказал, что здесь недалеко. Если свернуть направо, есть место, где можно спрятаться. Он считает, что кто-то должен остаться со мной, пока он сходит за подмогой.
  
  — Я пойду с ним, — Курце аж зарычал. — А второй итальянец побудет с тобой.
  
  Они двигались вдоль горного склона и вскоре оказались в узкой расселине. Низкорослые деревья создавали небольшое укрытие, а под ногами было высохшее русло реки.
  
  Альберто остановился.
  
  — Сидите здесь, пока мы не вернемся. И не вылезайте из-за деревьев. Постарайтесь как можно меньше двигаться.
  
  — Спасибо, Альберто, — сказал Уокер.
  
  Несколько коротких слов на прощание, и Альберто с Курце исчезли в темноте. Донато устроил Уокера поудобней, и они приготовились пережидать ночь.
  
  Для Уокера это было тяжелое время. Болела нога, и он очень замерз. Они оставались в ущелье весь день, а к следующей ночи Уокер стал бредить, и Донато с трудом утихомиривал его.
  
  Когда наконец пришла помощь, Уокер был без сознания. Очнулся он в комнате с побеленными стенами. Всходило солнце, и у постели, где он лежал, сидела маленькая девочка…
  * * *
  
  Уокер внезапно замолк и посмотрел на свой пустой стакан.
  
  — Выпьем? — поспешил предложить я.
  
  Уговаривать его не пришлось, и я заказал еще пару порций.
  
  — Значит, так вы и выбрались, — сказал я.
  
  Он кивнул.
  
  — Да, так оно и было. Господи, как было холодно в те две ночи на той чертовой горе. Если бы не Донато, я бы умер.
  
  Я спросил:
  
  — Итак, вы были спасены. Но где же вы оказались?
  
  — В партизанском лагере высоко в горах. Партизанское движение тогда только создавалось, по-настоящему оно заработало, когда немцы начали укреплять свою власть в Италии. Немцы были верны себе — вы же знаете этих наглых ублюдков, — а итальянцам это не нравилось. В общем, партизаны не могли не появиться. Местные жители их поддерживали, и вскоре партизаны даже могли проводить крупномасштабные операции. Конечно, все они были разными — от бледно-голубых до ярко-красных. Коммунисты ненавидели монархистов, монархисты ненавидели коммунистов, ну и так далее. Группа, в которую меня занесло, состояла из монархистов. Там я познакомился с Графом…
  * * *
  
  Графу Уго Монтепескали ди Тоди в то время перевалило за пятьдесят, но выглядел он моложе и был еще полон энергии. Смуглый, с орлиным носом, с короткой седеющей бородкой, раздваивающейся книзу на два воинственных рога. Его род считался древним уже в эпоху Возрождения, так что аристократом он был до мозга костей.
  
  Поэтому он и ненавидел фашизм, ненавидел выскочек правителей с их претензиями, коррупцией, с их липкими загребущими руками. Для него Муссолини всегда оставался посредственным журналистом, который преуспел в демагогии и держал короля фактически под арестом.
  
  Уокер познакомился с Графом в первый же день своего появления в горном партизанском лагере. Как только пришел в себя и увидел серьезное личико девочки. Она улыбнулась ему и молча покинула комнату. А через несколько минут в нее вошел невысокого роста широкоплечий человек с бородкой, похожей на щетину, и заговорил на английском языке:
  
  — А-а, проснулись? Теперь вы в безопасности.
  
  Уокер помнил, что задал какой-то бессмысленный вопрос.
  
  — Где я?
  
  — Разве это имеет какое-нибудь значение? — насмешливо спросил Граф. — В Италии, но от итальянских фашистов вы защищены. Лежите, пока не восстановите силы. Вы потеряли мною крови, так что постарайтесь отдыхать и есть, есть и снова отдыхать.
  
  Уокер был настолько слаб, что ему ничего не оставалось, как снова улечься на подушку. Спустя пять минут вошел Курце, а с ним молодой человек с худощавым лицом.
  
  — Привел эскулапа, — сказал Курце, — так, во всяком случае, он себя называет, но подозреваю, что он всего-навсего студент-медик.
  
  Доктор, или студент, осмотрел Уокера и остался доволен.
  
  — Через неделю будете ходить, — пообещал он, сложил свои инструменты в сумку и вышел.
  
  — Придется присмотреть за этим скользким taal,[3] — сказал Курце и поскреб в затылке. — Похоже, мы здесь надолго.
  
  — И никакой возможности пробраться на юг? — спросил Уокер.
  
  — Никакой, — решительно отрезал Курце. — Граф, этот гном с bokbaavdjie,[4] говорит, что ближе к югу немцев больше, чем стеблей на маисовом поле. Он считает, что немцы собираются строить линию оборонительных сооружений южнее Рима.
  
  Уокер вздохнул:
  
  — Тогда мы действительно застряли.
  
  Курце усмехнулся:
  
  — Не отчаивайся. Здесь хотя бы кормят лучше, чем в лагере. Граф хочет, чтобы мы вошли в его группу. Он, как я понял, руководит своего рода истребительным отрядом, который контролирует часть территории, потому и собирает людей и оружие, пока есть такая возможность. Мы могли бы воевать здесь не хуже, чем в армии. Что касается меня, то я всегда мечтал действовать самостоятельно.
  
  Толстая женщина внесла дымящуюся миску с мясным бульоном для Уокера, и Курце сказал на прощание:
  
  — Вылезай из-под одеяла и почувствуешь себя лучше. А я пока порыскаю вокруг.
  
  Уокер выпил бульон и ненадолго заснул, а проснувшись, снова поел. Через какое-то время возникла маленькая фигурка, которая несла в руках тазик и свернутые бинты. Это была уже знакомая девчушка. Уокер решил, что ей не больше двенадцати лет.
  
  — Папа велел сменить вам повязку, — сказала она по-английски ясным детским голоском.
  
  Уокер приподнялся на локтях и разглядывал ее, пока она шла к кровати: одета аккуратно, в белом накрахмаленном фартуке.
  
  — Спасибо, — сказал он.
  
  Девочка наклонилась, чтобы срезать болтавшуюся на ноге шину, затем аккуратно смотала бинт, обнажив рану. Он посмотрел на нее сверху вниз, как на ребенка.
  
  — Как тебя зовут?
  
  — Франческа.
  
  — Твой отец — врач?
  
  Он чувствовал, как ее прохладные руки нежно прикасаются к его ноге.
  
  Она покачала головой и коротко ответила:
  
  — Нет.
  
  Промыв рану теплой водой с явными, судя по запаху, добавками какого-то антисептика, Франческа присыпала ее порошком. Действовала она так ловко, что через минуту нога уже была забинтована.
  
  — Ловко у тебя получается, — сказал Уокер.
  
  Только теперь девочка взглянула на него — у нее были холодные светло-карие глаза.
  
  — У меня большая практика, — ответила она, и Уокер смешался под ее взглядом и проклял войну, которая делает из двенадцатилетних девочек опытных медицинских сестер. — Теперь тебе нужно скорее поправляться.
  
  — Я постараюсь, — пообещал Уокер, — изо всех сил. Ради тебя.
  
  Она удивленно посмотрела на него:
  
  — Не ради меня, а ради нашей борьбы. Ты должен поправиться, чтобы идти в горы и убить много немцев.
  
  Она степенно собрала грязные бинты и вышла из комнаты под изумленным взглядом Уокера. Так он познакомился с Франческой, дочерью графа Уго Монтепескали. Прошло чуть больше недели, и он уже смог передвигаться, опираясь на палку, выходить из хижины, в которой помещался госпиталь. Тогда Курце и показал ему лагерь. Отряд в основном состоял из итальянцев, дезертировавших из армии и ненавидевших немцев. Тут же нашли пристанище и бежавшие из плена люди разных национальностей.
  
  Из бывших военнопленных Граф создал отряд под командованием Курце. Они называли себя иностранным легионом. За два последних года войны многим из них суждено было погибнуть в боях с немцами. Альберто и Донато по настоятельной просьбе Курце прикомандировали к его отряду в качестве переводчиков и проводников. Курце был самого высокого мнения о Графе.
  
  — Этот кеге[5] знает свое дело, — говаривал он. — Он вовсю вербует в свой отряд солдат итальянской армии, и каждый должен принести с собой оружие.
  
  Когда немцы перешли к зимней позиционной войне, базируясь в районе Сангро и Монте Кассино, партизаны развернули действия по уничтожению вражеских коммуникаций. Иностранный легион принимал участие в этой операции, специализируясь на взрывных работах. Перед войной Курце был минером на золотых рудниках в Уитвоте-стенде и умел обращаться с динамитом. Вместе с Харрисоном, канадским геологом, он обучал других взрывному делу.
  
  Они минировали южные ущелья, взрывали дороги и мосты, устраивали крушения поездов и время от времени нападали на транспортные конвои, тотчас же отступая, если встречали сильный отпор.
  
  — Мы не должны участвовать в крупных сражениях, — не раз повторял Граф. — Нельзя допустить, чтобы немцы прижали нас. Мы всего лишь москиты, покусывающие немецкие шкуры. Будем надеяться, что у них от этого начнется малярия.
  
  Уокер назвал этот период временем дальних увеселительных прогулок, приправленных страхом. Дисциплина была необременительной, обязательная армейская муштра отсутствовала. Он стал поджарым и крепким, ему ничего не стоило совершить дневной переход в тридцать миль по горам с полной выкладкой — оружие да еще ранец с детонаторами за спиной.
  
  К концу сорок четвертого иностранный легион значительно поредел. Многие погибли, а оставшиеся в живых после того, как союзные войска заняли Рим, предпочли прорываться на юг. Курце заявил, что остается, а значит, остался и Уокер. В отряде остались также Харрисон и англичанин Паркер. Иностранный легион теперь стал действительно очень маленьким…
  * * *
  
  — Граф использовал нас как вьючных животных, — сказал Уокер. Он еще раз заказал выпивку, но бренди уже ударило ему в голову: глаза налились кровью, язык заплетался.
  
  — Как вьючных животных? — переспросил я.
  
  — Отряд был слишком мал, чтобы вступать в настоящую драку, — объяснил он, — поэтому Граф использовал нас для переброски оружия и продовольствия на своей территории. Вот тогда мы и натолкнулись на тот конвой.
  
  — Какой конвой?
  
  Уокер уже с трудом ворочал языком.
  
  — Это было так. Одной из итальянских бригад было поручено раздолбать немецкую почту, предполагалось, что действовать она будет совместно с другой партизанской группой. Граф места себе не находил, потому что эта группа состояла из коммунистов. Граф опасался, что они, как это не раз бывало, подведут нас, ведь он был монархистом, и коми ненавидели его больше, чем немцев. Они уже строили планы на послевоенное время и не очень-то рвались в бой. Такова итальянская политика, понимаешь?
  
  Я кивнул.
  
  — Поэтому он хотел подбросить Умберто — парню, командовавшему итальянцами, — парочку пулеметов, так, на всякий случай, и Курце взялся доставить их.
  
  Уокер смолк, уставившись в свой стакан. Я спросил:
  
  — И что же с этим конвоем?
  
  — О, проклятье, — заговорил он, путая слова, — никакой надежды достать его оттуда. Оно останется там навсегда, если Курце ничего не придумает. Я расскажу тебе. Мы шли к Умберто и неожиданно наткнулись на транспортный немецкий конвой там, где никакого транспорта и быть не могло. Мы его и прихлопнули…
  * * *
  
  Когда они добрались до вершины горы, Курце объявил привал.
  
  — Отдохнем минут десять и двинем дальше, — скомандовал он.
  
  Альберто глотнул воды и спустился пониже, откуда хорошо просматривалось ущелье. Он взглянул вниз, на каменистую пыльную дорогу, затем взгляд его поднялся чуть выше. И вдруг подозвал Курце:
  
  — Посмотри!
  
  Курце спрыгнул вниз. Вдалеке, куда тонкой змейкой убегала раскаленная солнцем темная дорога, висели клубы пыли. Курце быстро вскинул бинокль и навел его на дорогу.
  
  — Что они здесь делают?
  
  — Кто — они?
  
  — Колонна военных грузовиков… немцы… Кажется, шесть машин.
  
  Он опустил бинокль.
  
  — Похоже, пытаются улизнуть окольными путями. Из-за нас главные дороги стали опасными для их здоровья.
  
  Уокер и Донато присоединились к ним. Курце взглянул на пулеметы и перевел взгляд на Уокера.
  
  — Что скажешь?
  
  — Ты насчет Умберто?
  
  — А, с ним все в порядке. Просто Граф становится несколько беспокойным — ведь война идет к концу. Считаю, нужно захватить эту небольшую колонну, у нас же два пулемета, справимся.
  
  Уокер пожал плечами:
  
  — Я согласен.
  
  — Пошли. — И Курце побежал назад, к тому месту, где сидел Паркер.
  
  — Подъем, kereli — скомандовал он. — Война продолжается. Где только черти носят этого Харрисона?
  
  — Иду, — отозвался тот.
  
  — Быстрей тащите все вниз, к дороге, — приказал Курце. Он посмотрел вниз. — Этот поворот — самое lekker[6] место.
  
  — Какое? — жалобно спросил Паркер. Он всегда морочил Курце с его южноафриканскими словечками.
  
  — Никакое, — огрызнулся Курце, — быстрее спускайте все вниз, к дороге. Надо успеть приготовиться.
  
  Они нагрузились пулеметами и спустились по склону горы. На дороге Курце сделал мгновенную прикидку.
  
  — На повороте они сбавят скорость, — сказал он. — Ты, Альберто, берешь Донато и устанавливаешь пулемет с таким расчетом, чтобы обстрелять последние два грузовика. Последние два, понял? Быстро выводишь их из строя, чтобы остальным назад ходу не было. — Он обернулся к Харрисону и Паркеру. — А вы свой пулемет поставьте здесь, с противоположной стороны дороги, вы подобьете первый грузовик, и мы запрем их.
  
  — А что делаю я? — спросил Уокер.
  
  — Пойдешь со мной. — Курце устремился вверх по дороге.
  
  Он добежал почти до поворота, свернул с дороги, взобрался на небольшой камень, откуда мог разглядеть немецкий конвой. Когда Уокер плюхнулся около него, Курце уже наводил бинокль.
  
  — Грузовиков четыре, а не шесть, — сказал он. — Впереди штабная машина, а перед ней мотоцикл с коляской. Похож на те, что выпускает фирма БМВ, в коляске — пулемет.
  
  Он передал бинокль Уокеру.
  
  — Определи расстояние между хвостом колонны и штабной машиной.
  
  Уокер взглянул на приближающийся транспорт.
  
  — Приблизительно шестьдесят пять ярдов, — подсчитал он.
  
  — Пожалуй. — Курце забрал бинокль. — Отойдешь по дороге ярдов на шестьдесят пять с тем, чтобы, когда последний грузовик будет поворачивать, штабная машина уже оказалась рядом с тобой. Мотоцикл пропустишь — я возьму его на себя. Иди назад и передай ребятам: огонь не открывать, пока не услышат взрывы, начну я, с мотоцикла. И еще: пусть сконцентрируют весь огонь на грузовиках. — Курце повернулся и посмотрел назад: пулеметов видно не было, и дорога казалась безлюдной.
  
  — Отличная засада, лучше не придумаешь, — сказал он. — Почище тех, что устраивал мой сига[7] на англичан.
  
  Он хлопнул Уокера по плечу.
  
  — Теперь ступай. Я приду на помощь, как только покончу с мотоциклом.
  
  Уокер побежал по дороге, остановился у пулеметов, чтобы передать приказания Курце. Затем выбрал себе подходящий камень на расстоянии около шестидесяти ярдов от поворота, привалился к нему и проверил автомат.
  
  Вскоре он услышал голос бегущего по дороге Курце:
  
  — Четыре минуты! Они будут здесь через четыре минуты. Приготовиться!
  
  Курце промчался мимо и исчез у края дороги.
  
  Уокер говорил, что четыре минуты в такой ситуации могут показаться четырьмя часами. Скрючившись, он вглядывался в пустынную дорогу, не слыша ничего, кроме биения собственного сердца. Ему показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он различил рев моторов и лязг сцеплений.
  
  Он плотнее прижался к камню и ждал. Ногу свела судорога, во рту пересохло. Мотоциклетный шум теперь перекрывал все остальные звуки, и Уокер снял автомат с предохранителя.
  
  Он увидел проезжавший мотоцикл, водителя в огромных очках, похожего на уродливую химеру, охранника в коляске, вертевшего головой во все стороны, крупным планом — его руки, сжимавшие гашетку пулемета.
  
  Как во сне, перед ним проплыла рука Курце, небрежно метнувшая гранату. Граната легла между водителем и бортиком коляски. Встревоженный пулеметчик повернулся, и от его резкого движения граната соскользнула внутрь коляски. Раздался взрыв.
  
  Коляску разнесло, а пулеметчику, должно быть, оторвало ноги. Мотоцикл, как пьяный, завихлял поперек дороги, и Уокер увидел вышедшего из-за укрытия Курце, стрелявшего в водителя из автомата. Тогда и он вышел вперед, и уже его автомат поливал непрерывным огнем штабную машину.
  
  Уокер рассчитал очень точно, так как хорошо представлял себе, где расположено водительское место, и стрелял не целясь — ветровое стекло разнесло вдребезги как раз на уровне лица водителя.
  
  Он слышал стрекочущий звук и смутно понимал, что это пулеметы открыли по грузовикам огонь длинными очередями, но не имел ни времени, ни даже желания взглянуть в ту сторону. Уокеру было не до них. Прыгая на дороге, он увертывался от потерявшей управление машины, за рулем которой сидел покойник.
  
  Офицер, сидевший рядом с водителем, поднялся во весь рост и судорожно рвал из кобуры пистолет, но короткая автоматная очередь — это подоспел Курце — превратила его в тряпичную куклу, нелепо повисшую на металлической раме разбитого ветрового стекла. Пистолет выскользнул из его руки и глухо стукнулся о землю.
  
  С раздирающим грохотом автомобиль врезался в скалу и наконец остановился, хорошенько встряхнув на заднем сиденье солдата, стрелявшего в Уокера. Уокер услышал свист пуль над головой и нажал на курок. Дюжина пуль впилась в немца и отбросила его на спинку сиденья. Уокер уверял, что между ними было каких-нибудь девять шагов, и клялся, что слышал, как пули входили в живую плоть — по звуку это напоминало удары палкой по ковру.
  
  Потом что-то кричал Курце и показывал рукой на грузовики. Уокер побежал по дороге за ним и увидел, что первый грузовик остановлен. На всякий случай он дал очередь по кабине, укрылся за ней и, оперевшись на горячий радиатор, перезарядил автомат.
  
  Пока он возился с автоматом, бой кончился. Все грузовики были захвачены, и Альберто с Донато вели двух контуженных немцев. Курце рявкнул:
  
  — Паркер, беги к повороту и проверь, нет ли там еще кого-нибудь. — Потом повернулся, чтобы осмотреть тот хаос, который явился результатом задуманной им операции.
  
  Двое в мотоцикле были убиты наповал, в штабной машине было трое убитых. В каждом грузовике два солдата сидели в кабине и один — в кузове. Те, что сидели в кабинах, попали под пулеметный огонь и были уничтожены в считанные секунды. Как сказал Харрисон:
  
  — На расстоянии двадцати ярдов нельзя было промахнуться — мы просто обстреляли первый грузовик, потом второй. Это же все равно что из пушек по воробьям стрелять.
  
  Из семнадцати охранников уцелели двое, у одного на руке была открытая рана. Курце спросил:
  
  — Обратили внимание?
  
  Уокер покачал головой. Его трясло от пережитой опасности, а в таком состоянии он уже ничего не замечал.
  
  Курце подошел к одному из пленных и ткнул пальцем в эмблему на его воротнике. Тот съежился.
  
  — Они эсэсовцы. Все.
  
  Курце отвернулся и зашагал к штабной машине. Офицер лежал на спине, наполовину вывалившись из передней дверцы. Курце взглянул на него, перегнулся и выдернул с переднего сиденья прижатый трупом кожаный портфель, который оказался запертым.
  
  — Значит, в нем что-то интересное, — сказал Курце. — Почему же они выбрали именно эту дорогу?
  
  — Ты же знаешь, они будут прорываться любыми путями, и здесь им бы это удалось, если бы случайно не нарвались на нас.
  
  — Понимаю, — сказал Курце, — идея у них была неплохой и почти удалась. Это-то меня и беспокоит. Обычно немцам не хватает воображения, они следуют привычному порядку. Что же, интересно, заставило их изменить привычке? Только одно, я думаю, — необычный характер груза. — Он посмотрел на грузовики. — Неплохо бы заглянуть внутрь.
  
  Он послал Донато следить за дорогой с другой стороны, а остальные, кроме Альберто, охранявшего пленных, направились осматривать грузовики.
  
  Харрисон заглянул через борт первого грузовика.
  
  — Здесь негусто, — сказал он.
  
  Уокер подошел к нему и увидел на дне кузова множество ящичков — маленьких деревянных ящичков около восемнадцати дюймов в длину, в фут шириной и высотой не больше шести дюймов.
  
  — Груз какой-то маленький, — сказал он. Курце нахмурился и медленно произнес:
  
  — Такие ящички я уже где-то видел, но не могу вспомнить где. Дай-ка сюда один, посмотрим.
  
  Уокер и Харрисон залезли в грузовик, оттащили в сторону тело убитого немца, и Харрисон ухватился за угол ближайшего ящика…
  
  — О, черт! — воскликнул он. — Проклятая штука прибита! Уокер помог ему, и ящик сдвинулся с места.
  
  — Нет, не прибит, просто очень тяжелый, наверное, в нем свинец. Курце опустил задний борт.
  
  — По-моему, его лучше вытащить и вскрыть на земле, — предложил он дрогнувшим от волнения голосом.
  
  Уокер с Харрисоном волоком подтащили ящик к краю и перекантовали вниз. Ящик грохнулся на пыльную дорогу. Курце попросил:
  
  — Дайте-ка мне вон тот штык.
  
  Уокер вынул штык из ножен у мертвого немца и передал Курце. С визгом вылетали гвозди, но крышка не поддавалась. Наконец Курце сорвал ее:
  
  — Так я и думал.
  
  — Что это? — спросил Харрисон, утирая лоб.
  
  — Золото, — тихо ответил Курце.
  
  Все застыли…
  * * *
  
  Уокер был уже вдребезги пьян, когда дошел до этого места своего рассказа. Он еле держался на ногах и, чтобы сохранить равновесие, хватался за стойку бара и торжественно повторял:
  
  — Золото!
  
  — Ради всех святых, скажите, что вы с ним сделали? — воскликнул я. — И сколько же его там было?
  
  Уокер тихонько икнул.
  
  — Как насчет… еще по одной? — спросил он.
  
  Я тотчас сделал знак бармену.
  
  — Давай рассказывай, мне не терпится узнать, чем все закончилось.
  
  Он искоса посмотрел на меня.
  
  — Вообще-то, не надо бы мне рассказывать тебе об этом, — сказал он. — Да черт с ним!.. Теперь уже все равно. А дальше было вот что…
  * * *
  
  Долго стояли они, глядя друг на друга.
  
  — Я же говорил, — сказал Курце, — что мне эти ящики знакомы. Такие использовали на золотом руднике. Риф для упаковки слитков перед погрузкой на транспорт.
  
  Убедившись, что все ящики в этом грузовике одинаковой тяжести, они как безумные бросились к другим машинам. Второй грузовик разочаровал их: он был забит коробками с какими-то документами.
  
  Курце, копаясь в коробке и выкидывая оттуда бумаги, произнес с досадой:
  
  — И кому понадобилась эта макулатура?!
  
  Уокер выбрал подшивку и пролистал.
  
  — Похоже, это документы из Итальянского государственного архива. Может быть, сверхсекретные?
  
  Из глубины кузова донесся приглушенный голос Харрисона:
  
  — Эй, ребята, смотрите, что я нашел!
  
  Он вынырнул оттуда с пачками бумажных лир в обеих руках — чистенькими, новыми банкнотами.
  
  — Тут их целый ящик! А может, и больше!
  
  В третьем грузовике опять оказалось золото, но его было меньше, чем в первом; там же стояло несколько крепко сколоченных деревянных ларцов с запорами. И снова им пришлось поработать штыком.
  
  — Боже! — прошептал Уокер, когда открылся первый ларец. С благоговейным ужасом он достал оттуда переливающееся всеми цветами радуги драгоценное ожерелье из бриллиантов и изумрудов.
  
  — Сколько оно может стоить? — спросил Курце у Харрисона.
  
  Харрисон обалдело мотал головой.
  
  — Откуда мне знать? — Он слабо улыбнулся. — Я в этом не разбираюсь.
  
  Они стали копаться в ларце, и Курце наткнулся на золотой портсигар.
  
  — Здесь что-то написано, — сказал он и громко прочитал: — «Саго Benito da parte di Adolfe. Brennero. 1940».[8]
  
  Харрисон медленно заговорил:
  
  — Гитлер встречался с Муссолини на Бреннерском перевале в сороковом году. Тогда-то Муссолини и принял решение вступить в войну в качестве союзника Германии.
  
  — Ну вот, теперь мы знаем, кому это принадлежит, — сказал Уокер, помахивая рукой.
  
  — Или принадлежало, — задумчиво поправил его Курце. — А вот кому это принадлежит теперь?
  
  Они переглянулись и примолкли. Курце первым прервал молчание:
  
  — Пошли посмотрим, что в последнем грузовике.
  
  Четвертая машина была набита уже знакомыми коробками с документацией. Но в ней еще был ящик с короной, инкрустированной драгоценными камнями — рубинами и изумрудами, но без алмазов.
  
  Харрисону пришлось поднатужиться, чтобы поднять ее.
  
  — Какой же гигант носил ее во дворце? — спросил он, собственно, ни к кому не обращаясь. — Недаром говорят, что «долу клонится глава под тяжестью короны», — вполголоса пробормотал Харрисон, укладывая корону обратно в ящик. — Ну и что будем делать?
  
  Курце поскреб затылок.
  
  — Действительно, проблема, — согласился он.
  
  — Давайте заберем все себе, — прямо заявил Харрисон. — По праву победителей это — наше.
  
  Простодушный Харрисон сказал то, что было у всех на уме. Атмосфера разрядилась, и всем стало легче.
  
  Курце счел необходимым собрать всех и провести голосование.
  
  — Что толку голосовать, если хоть один не согласится, — небрежно обронил Харрисон.
  
  Его сразу поняли. Если хоть один из них решит, что нужно обо всем рассказать Графу, большинство вынуждено будет подчиниться. Наконец Уокер предложил:
  
  — Без паники. Проголосуем, а там посмотрим.
  
  На дороге все было спокойно, поэтому Донато и Паркера отозвали с постов. Пленных загнали в грузовик, так что Альберто тоже смог участвовать в обсуждении. Все вместе они приступили к работе, как парламентская комиссия по процедурным вопросам.
  
  Харрисон напрасно волновался — проголосовали единодушно. Слишком велик был соблазн, чтобы кто-то отказался.
  
  — Не попасть бы впросак, — сказал Харрисон, — ведь когда обнаружится пропажа, начнется самое грандиозное в истории расследование, независимо от того, кто выиграет войну. Итальянское правительство не успокоится до тех пор, пока не найдет пропажу, особенно документы. Бьюсь об заклад: они страшнее динамита.
  
  Курце погрузился в размышления.
  
  — Значит, мы должны спрятать и сокровища, и грузовики. Ничего не должно быть обнаружено. Надо сделать так, чтобы все решили — транспортный караван исчез бесследно.
  
  — Как же мы это сделаем? — спросил Паркер. Он посмотрел себе под ноги: везде были камни. — Нам потребуется неделя только на то, чтобы закопать сокровища, но нам не удастся закопать даже один грузовик, не говоря уже о четырех.
  
  Харрисон щелкнул пальцами.
  
  — Старый свинцовый рудник, — сказал он, — он же недалеко отсюда.
  
  Лицо Курце просияло.
  
  — Точно, — сказал он, — там есть подземная выработка, в которую все и войдет.
  
  Паркер недоумевал:
  
  — Какой свинцовый рудник… какая подземная выработка?
  
  — Понимаешь, это горизонтальный ствол шахты в горе, — объяснил Харрисон. — Эти шахты заброшены еще с начала века Никто к ним и близко не подходит с тех пор.
  
  Альберто понял:
  
  — Мы загоняем внутрь грузовики…
  
  — …и взрываем вход, — смачно закончил Курце.
  
  — А почему бы не прихватить что-нибудь из драгоценностей? — предложил Уокер.
  
  — Нет, — отрезал Курце, — слишком опасно. Харрисон прав. Тут такая адская заварушка начнется, когда выяснится, что груз исчез. Его нужно припрятать и дождаться момента, когда опасность минует и можно будет спокойно достать все обратно.
  
  — У тебя есть знакомые среди скупщиков краденых драгоценностей? — съязвил Харрисон. — А если нет, как ты избавишься от них?
  
  Решили спрятать все: грузовики, трупы, золото, документы, драгоценности — абсолютно все. Загрузили машины, собрав все ценное в два грузовика, а все остальное, включая бумаги; — в два других. Решили первой в туннель загнать штабную машину, на которую водрузили мотоцикл, за ней — грузовики с документацией и трупами и последними — грузовики с золотом и драгоценностями.
  
  — Так нам будет легче добраться до них, — пояснил Курце.
  
  Освободиться от грузовиков удалось довольно легко. От пыльной дороги, где они находились, к шахтам вела заброшенная колея. Подъехав туда, они завели машины в самый большой туннель задним ходом, именно в том порядке, как и было задумано. Курце и Харрисон приготовили заряд для взрыва, чтобы завалить вход. Нехитрое дело заняло всего несколько минут. Курце поджег фитиль и отбежал.
  
  Когда пыль осела, они увидели, что вход в туннель, ставший отныне пышной гробницей для семнадцати мертвецов, исчез.
  
  — Что мы скажем Графу? — спросил Паркер.
  
  — Скажем, что имели небольшую стычку на дороге, — сказал Курце. — Кстати, так ведь и было, верно? — Он широко улыбнулся и велел трогаться в путь.
  
  По возвращении в лагерь они узнали, что Умберто попал в хороший переплет и потерял много людей. Коммунисты нарушили договоренность и не явились, а ему так не хватало пулеметов…
  * * *
  
  — Ты думаешь, золото и теперь там? — спросил я Уокера.
  
  — То-то и оно. — Уокер треснул кулаком по стойке. — Давай еще по одной.
  
  После этой порции я уже ничего не мог от него добиться. Мозги его пропитались бренди, и он отвечал невпопад. Но на один вопрос ответил довольно связно.
  
  Я спросил:
  
  — Что стало с теми двумя пленными немцами?
  
  — А, с ними, — пренебрежительно ответил он, — убиты при попытке к бегству. Курце взял это на себя.
  
  Уокер так набрался в тот вечер, что не мог идти. Пришлось мне узнавать его адрес у клубного администратора. Я загрузил его в такси и забыл обо всем. Не принимать же всерьез его историю — обычная пьяная болтовня. Возможно, он и нашел что-нибудь ценное в Италии, но вряд ли это были четыре грузовика с золотом и драгоценностями — настолько моего воображения просто не хватало.
  
  Но если я и забыл об Уокере, то ненадолго. В следующее же воскресенье я увидел его в клубном баре сидящим за стаканчиком бренди. Он поднял глаза, но, узнав меня, поспешно отвел взгляд, словно смутившись. Я не сделал попытки заговорить с ним, ведь он человек не моего круга, да и вообще не люблю иметь дело с пьяницами.
  
  Но позже, выйдя из бассейна и блаженно затянувшись сигаретой, я обнаружил, что рядом стоит Уокер. Он поймал мой взгляд и, преодолевая неловкость, заговорил:
  
  — Кажется, я остался вам должен за такси?
  
  — Забудьте, — коротко ответил я.
  
  Внезапно он пал на одно колено:
  
  — Я очень сожалею, что причинил вам неприятности.
  
  Я невольно улыбнулся.
  
  — Вспомнить не можете?
  
  — Ни черта не помню, — сознался он. — Я не лез в драку, не скандалил?
  
  — Нет, мы только разговаривали.
  
  На миг он отвел глаза.
  
  — О чем же?
  
  — О ваших приключениях в Италии. Вы рассказывали мне довольно странную историю.
  
  — О золоте?
  
  Я кивнул.
  
  — Был пьян, — сказал он. — Надрался как сапожник. Не должен был я говорить вам об этом. Надеюсь, вы еще никому не рассказывали?
  
  — Нет, — ответил я. — Вы что же, хотите сказать, что все это правда?
  
  Сейчас Уокер определенно не был пьян.
  
  — Именно так, — мрачно ответил он. — Груз по-прежнему лежит там, на итальянской земле. И мне бы не хотелось, чтобы вы об этом болтали.
  
  — Не буду, — пообещал я.
  
  — Пошли выпьем, — предложил он.
  
  Я поблагодарил и отказался. Вид у него был подавленный. Мы попрощались, и я видел, как вяло поднимался он по лестнице.
  
  После этого разговора, казалось, Уокер уже не мог обходиться без меня. Возможно, доверив мне тайну, считал необходимым следить за ее сохранностью. Он вел себя так, будто мы с ним участники заговора: кивал, подмигивал, менял темп разговора, опасаясь подслушивания.
  
  При ближайшем знакомстве оказалось, что он неплохой, в общем-то, малый, если не брать во внимание непреодолимую тягу к спиртному. При необходимости он умел быть обаятельным, а основным объектом его внимания всегда оказывался я. Думаю, он мог и не стараться так: я был чужаком в этом экзотическом крае, а он составил мне какую-никакую компанию.
  
  Ему бы стоило пойти в актеры, он обладал врожденным даром подражания. Когда он рассказывал мне свою историю, его подвижное лицо неуловимо менялось, менялся голос — и передо мной возникали то Курце с его решительным упрямством, то мягкий Донато, то мужественный Альберто. И хотя в речи Уокера слышался легкий южноафриканский акцент, при желании он освобождался от него и легко переходил на гортанный язык африканеров или на быстрый и певучий итальянский. По-итальянски он говорил бегло, вероятно, он относился к тем людям, для которых выучить чужой язык — дело нескольких недель.
  
  Мои сомнения в правдивости его истории постепенно таяли. Слишком уж много в ней было подробностей. А самое большое впечатление на меня произвело то место в его рассказе, где говорилось о надписи на портсигаре. Не мог я представить себе, чтобы Уокер выдумал такое. И вскоре стало совершенно ясно, что бренди здесь ни при чем, — рассказывая эту историю в очередной раз, Уокер не менял в ней ни одного эпизода, независимо от того, выпил он или нет.
  
  Однажды я заметил:
  
  — Единственное, чего не могу себе представить, это огромную корону.
  
  — Альберто считал ее короной эфиопских правителей, — сказал Уокер. — Она предназначалась не для приемов, а только для обряда коронации.
  
  Это звучало убедительно.
  
  — А почему ты так уверен, что кто-то другой из вашей группы еще не добыл клад? Ведь есть же еще Харрисон и Паркер, а уж для итальянцев и вовсе просто — они там живут.
  
  Уокер покачал головой:
  
  — Нет, остались лишь Курце и я. Остальные погибли. — И он скривил рот. — Выяснилось, что приближаться к Курце небезопасно, тогда я перепугался вконец и удрал.
  
  Я пристально посмотрел на него.
  
  — Хочешь сказать, что Курце убил их?
  
  — Не приписывай мне того, чего я не говорил, — парировал Уокер. — Я знаю только, что четверо погибли, когда были поблизости от Курце.
  
  Он перечислил их по пальцам.
  
  — Харрисон погиб первым — на третий день, после того, как закопали добычу.
  
  Он постучал по второму пальцу.
  
  — Следующим был Альберто, я сам видел. Здесь не подкопаешься — несчастный случай, да и только. Потом Паркер. Он был убит в стычке точно так же, как Харрисон, и опять рядом не было никого, кроме Курце.
  
  Он держал уже три пальца и медленно разгибал четвертый.
  
  — Последним был Донато. Его нашли недалеко от лагеря с разбитой головой. Сказали, что погиб, случайно сорвавшись со скалы, но меня-то не проведешь. С меня было довольно, я собрал пожитки и смотался на юг.
  
  Я немного помолчал, а потом спросил:
  
  — Что ты имел в виду, когда сказал, что видел гибель Альберто?
  
  — Мы пошли на разведку, — начал рассказывать Уокер. — Как обычно. Но немцы опередили и заперли нас в ловушке. Оставалось одно — спускаться с отвесной скалы. Курце был в этом деле мастак, поэтому они с Альберто пошли первыми, впереди — Курце. Он сказал, что хочет найти самый безопасный путь. Дело привычное — он ведь всегда так поступал. Курце прошел по карнизу и скрылся из виду, затем вернулся и знаком показал Альберто, что все в порядке. Потом подошел к нам и сказал, что можно начинать спуск. Паркер и я двигались за Альберто, но, завернув за выступ, увидели, что он застрял. Впереди ему не за что было держаться, но и назад он вернуться не мог. Как раз в тот момент, когда мы приблизились, Альберто потерял самообладание: мы видели, как он трясется от страха. Он торчал, как муха на стене, под ногами — адская пропасть и свора немцев, готовая свалиться на голову, вот он и дрожал как студень. Паркер позвал Курце, и тот спустился. Ему едва хватило места, чтобы разойтись с нами, и он сказал, что пойдет на помощь Альберто. Только он дошел до того места, где стоял Альберто, как тот упал. Я готов поклясться, что Курце подтолкнул его.
  
  — Ты это видел? — спросил я.
  
  — Нет, — признался Уокер. — Я ведь не мог видеть Альберто после того, как вперед прошел Курце. Курце — малый здоровый и не стеклянный. Но зачем тогда он дал Альберто знак идти по этому карнизу?
  
  — Может быть, он просто ошибся?
  
  Уокер кивнул.
  
  — Я сначала тоже так думал. Потом Курце объяснил: он не предполагал, что Альберто уйдет так далеко. Не доходя до места, где застрял Альберто, был подходящий спуск. По нему Курце и провел нас вниз.
  
  Уокер закурил.
  
  — Но когда на следующей неделе подстрелили Паркера, я задумался.
  
  — А как это случилось?
  
  Уокер пожал плечами.
  
  — Обычное дело. Знаешь, как бывает в стычке? Когда все кончилось, мы нашли Паркера с дыркой в голове. Никто не видел, как это случилось, но ближе всех к нему был Курце.
  
  Уокер помолчал немного.
  
  — Дыра была в затылке.
  
  — А пуля немецкая?
  
  Уокер фыркнул.
  
  — Братишка, у нас не было времени на вскрытие. Но и оно не прояснило бы ничего. Мы ведь пользовались немецким оружием и взрывчаткой — трофеи, а Курце с самого начала воевал с немецким автоматом, считал, что немецкое оружие лучше английского.
  
  Вид у Уокера был печальный, но он продолжал:
  
  — Случай с Паркером заставил меня задуматься всерьез. Слишком уж все как на заказ — ребята погибали так нелепо. И когда погиб Донато, я смылся. Все равно от нашего иностранного легиона почти никого не оставалось. Я дождался момента, когда Граф послал Курце куда-то с заданием, собрал свои манатки, сказал «гуд бай» и подался на юг — к союзникам. Мне повезло — я добрался до них.
  
  — А что же Курце?
  
  — Он оставался с Графом до прихода американцев. Встретил я его в Йоханнесбурге два года назад. Перехожу улицу, направляясь в пивную, и вдруг вижу — туда входит Курце. Я и передумал, выпить-то я выпил, но только в другом месте.
  
  Внезапно он вздрогнул.
  
  — Нет, лучше держаться от Курце подальше. Между Кейптауном и Йоханнесбургом тысяча миль — должно хватить.
  
  Он резко встал.
  
  — Пошли выпьем, ради Бога!
  
  Мы пошли и выпили, и не по одной.
  
  Я чувствовал — Уокер что-то хочет мне предложить. Он говорил, что ему причитаются непонятно откуда деньги, что он нуждается в человеке, на которого можно положиться. Наконец он решился.
  
  — Слушай, — начал он, — мой старик умер в прошлом году и мне причитается две тысячи фунтов, если удастся вырвать их из лап адвокатов. Я мог бы съездить в Италию на эти две тысячи.
  
  — Конечно, мог бы, — сказал я.
  
  Он прикусил губу.
  
  — Хал, я хочу, чтобы ты поехал со мной.
  
  — За золотом?
  
  — Да, за золотом. Поделим поровну.
  
  — А как же Курце?
  
  — К черту Курце! — горячась, сказал Уокер. — Я не хочу иметь с ним дело.
  
  Его предложение заставило меня задуматься. Я был молод, настроение в те дни — паршивое, а тут такое заманчивое предложение, если, конечно, Уокер не врет. Да хотя бы и врал, почему бы мне не прокатиться в Италию за его счет? Путешествие сулило интересные приключения, но я колебался.
  
  — А зачем я тебе?
  
  — Не справлюсь я один, — ответил он. — Курце я бы не доверился, а тебе доверяю, честное слово.
  
  Я решился.
  
  — Хорошо, договорились, но при одном условии.
  
  — Выкладывай.
  
  — Ты перестанешь напиваться, — сказал я. — Пока ты трезвый, все хорошо, но в пьяном виде ты невыносим. К тому же, сам знаешь, ты болтаешь много, когда наберешься.
  
  Он скорчил самую серьезную мину.
  
  — Согласен, Хал, больше не притронусь.
  
  — Ладно, когда отправляемся?
  
  Теперь-то я понимаю, какими наивными дурачками мы тогда были, собираясь без всяких хлопот вытащить из-под земли несколько тонн золота. Мы и не представляли себе, сколько изворотливости ума, усилий потребуется от нас, все это ожидало нас в будущем.
  
  Уокер вздохнул:
  
  — Адвокат говорит, что завещание вступит в силу только через шесть недель. Тогда мы сразу можем с тобой отправляться.
  
  Мы частенько обсуждали с ним предстоящее путешествие. Собственно, практическая сторона дела Уокера не интересовала, он и думать не хотел о том, как достать золото из шахты, как переправить его. Он находился под гипнозом каких-то призрачных миллионов.
  
  Однажды он сказал:
  
  — Курце подсчитал, что золота там четыре тонны. По нынешним расценкам выходит больше миллиона фунтов! Да, там ведь еще лиры — коробки просто набиты ими. Ты даже представить себе не можешь, какое количество лир только в одной такой коробке.
  
  — О них можешь забыть, — предупредил я. — Только вынешь такую бумажку, как тут же окажешься в лапах итальянской полиции.
  
  — Совсем необязательно тратить их в Италии, — недовольно буркнул он.
  
  — Тогда придется иметь дело с Интерполом.
  
  — Да ладно, — нетерпеливо отмахнулся он, — забудем про лиры. Но там еще драгоценности: кольца, браслеты, бриллианты и изумруды! — Глаза его загорелись. — Бьюсь об заклад, что эти драгоценности куда дороже золота.
  
  — Да, но их труднее сбыть, — сказал я.
  
  Меня все больше и больше беспокоило его явно иллюзорное представление о практической стороне задуманного дела Ситуация осложнялась еще и тем, что Уокер не говорил, где, собственно, находится этот свинцовый рудник, так что я был лишен возможности активно участвовать в подготовке нашего путешествия.
  
  Он вел себя словно ребенок в предвкушении рождественских подарков. Я не мог заставить его подумать о фактической стороне дела и был готов отказаться от участия в этой безумной затее. Тем более что временами передо мной маячила перспектива низкооплачиваемой работы после длительной отсидки в итальянской тюрьме.
  
  Вечером, накануне того дня, когда Уокер должен был пойти к адвокату подписать последние бумаги и получить наконец наследство, я зашел к нему в гостиницу. Полупьяный, он лежал на постели, рядом стояла бутылка.
  
  — Ты же обещал больше не пить, — холодно сказал я.
  
  — А, Хал, я не пью, совсем не пью. Только пригубил чуть-чуть, чтобы отметить событие.
  
  — Будет лучше, если ты прервешь свое ликование и почитаешь газету.
  
  — Какую газету?!
  
  — Вот эту, — сказал я, вынимая из кармана сложенные газетные листы. — Вот, маленькая заметка в самом низу.
  
  Он взял газету и тупо уставился на нее.
  
  — Что я должен читать?
  
  — Заметку под заголовком «Приговор итальянцам вынесен».
  
  Заметка была крошечной, такие обычно используют в газетах для подверстки.
  
  Уокер сразу протрезвел.
  
  — Но они же не виновны, — прошептал он.
  
  — Это, как видишь, не спасло их от веревки, — грубо ответил я.
  
  — О, Господи! — воскликнул он. — Они все еще ищут.
  
  — Конечно, ищут, — нетерпеливо сказал я. — И будут продолжать поиски, пока не найдут.
  
  Интересно, подумал я, что их больше волнует: золото или документы?
  
  Эйфорическим грезам Уокера был нанесен серьезный удар. Теперь ему придется взглянуть в лицо действительности и понять, что охота за золотом на итальянской земле сопряжена с опасностями.
  
  — Тогда поездка отменяется, — медленно процедил он. — Мы не можем ехать туда сейчас. Подождем, пока все уляжется.
  
  — А ты думаешь, уляжется… когда-нибудь? — спросил я.
  
  Он поднял на меня глаза.
  
  — Я не поеду туда сейчас, — сказал он с решительностью напуганного человека. — Все откладывается… на неопределенное время.
  
  В каком-то смысле я почувствовал облегчение. В Уокере все-таки была какая-то слабина, смущавшая и беспокоившая меня. Я уже давно сомневался в целесообразности поездки в Италию, а теперь все решилось само собой.
  
  Я ушел не простившись, так как он занялся своим привычным делом: наливал себе очередную порцию.
  
  По дороге домой мне пришло в голову, что газетный репортаж в деталях подтверждал рассказ Уокера. А это было самым главным.
  * * *
  
  День уже клонился к вечеру, когда я закончил свой рассказ. В горле у меня пересохло, а глаза Джин стали больше и круглее.
  
  — Прямо из историй Испанской армады, — сказала она, — или триллеров Хэммонда Иннеса. А золото все еще там?
  
  Я пожал плечами:
  
  — Не знаю. В газетах больше ничего не писали. Думаю, что там… если, конечно, Уокер или Курце не откопали его.
  
  — А что было дальше с Уокером?
  
  — Он получил свои две тысячи фунтов и начал потихоньку спиваться. Потерял работу и исчез с горизонта. Кто-то сказал, что он уехал в Дурбан. Во всяком случае, я его не видел с тех пор.
  
  История с золотом захватила Джин, и вскоре мы стали играть, придумывая, каким способом можно вывезти из Италии четыре тонны золота незаметно, Чисто теоретически. Джин обладала завидным воображением, и некоторые ее идеи были небезынтересными.
  
  Собственно, проблема сводилась к тому, как практически можно вывезти четыре тонны золота не просто незаметно, а так, чтобы вообще никто не увидел груза.
  
  В пятьдесят девятом году мы, благодаря строгой экономии, расплатились с банком. Верфь теперь целиком принадлежала нам, мы отметили это событие закладкой нового судна водоизмещением в пятнадцать тонн, которое я спроектировал для себя и Джин. Моя старая, надежная яхта «Королевский пингвин», родоначальница этого класса, идеально подходила для прибрежного плавания, но мы мечтали совершить как-нибудь путешествие по океану, а для такого плавания требовалась посудина побольше.
  
  Яхта водоизмещением в пятнадцать тонн — самое подходящее судно для двоих: и управлять им легко, и места для запасов достаточно, чтобы не ограничивать время плавания. Предполагалось, что габариты ее будут соответствовать сорока футам длины, тридцати футам по ватерлинии и одиннадцати футам ширины. Яхта должна была быть оснащена в полном соответствии с требованиями океанского плавания и иметь в запасе большой дизель. Назвать ее мы решили «Санфорд» в честь старого Тома. После окончания строительства мы собирались взять годовой отпуск и отплыть на север, чтобы побывать на Средиземном море, возвратиться вдоль восточного побережья, совершив таким образом круиз вокруг Африки. С озорным блеском в глазах Джин сказала:
  
  — Возможно, мы привезем с собой то самое золото.
  
  Но два месяца спустя случилось непоправимое.
  
  Я закончил проект судна для Билла Медоуза и отправил ему чертежи. На беду, чертежи внутреннего устройства яхты забыли вложить в пакет, и Джин вызвалась отвезти их в Фиш Хоек, где находился дом Билла. Дорога туда чудесная, вдоль мыса Чэпмена, с видом на море и горы, по красоте превосходящая все, что я видел на Ривьере. Джин отвезла чертежи, а на обратном пути в сумерках какой-то пьяный придурок на скоростной американской машине снес ее с дороги, и она упала в море с высоты трехсот футов.
  
  С утратой Джин моя жизнь утратила всякий смысл. Мне было все равно, что водителю той машины дали только пять лет за непредумышленное убийство, какая разница — Джин ведь все равно не вернуть. Я запустил дела на верфи и, если бы не Гарри Маршалл, наверняка бы разорился. Тогда я передумал всю свою жизнь и мысленно подвел итог — мне тридцать шесть лет, я занимаюсь любимым делом, которое идет хорошо, но теперь оно уже не так увлекает меня, я здоровый и сильный — работа на верфи и хождение под парусами помогли мне сохранить хорошую форму, и у меня нет долгов, наоборот, в банке у меня скопилось столько денег, сколько никогда не было. А с другой стороны, мне ужасно не хватало Джин, и ничто не могло избавить меня от этой тоски.
  
  Я понял, что не смогу оставаться на верфи и даже в Кейптауне, где за каждым углом меня подстерегали воспоминания о Джин. Я хотел уехать и ждал только повода.
  
  Я был готов на любые авантюры.
  
  Спустя две недели я сидел в баре на Эддерлей-стрит и выпивал. Не то чтобы я ударился в пьянство, но пил все-таки гораздо больше, чем раньше. И только хотел осушить третий бокал бренди, как почувствовал, что кто-то трогает меня за локоть, и чей-то голос произнес:
  
  — Привет, не встречал тебя целую вечность.
  
  Повернувшись, я увидел Уокера.
  
  Годы не пощадили его. Он отощал, потерял облик смуглого красавца, черты лица заострились, волосы поредели. Одежда на нем была мятая и вытертая по краям, весь его потрепанный вид производил удручающее впечатление.
  
  — Привет, — ответил я. — Откуда ты свалился?
  
  Уокер не мог оторвать взгляд от моего стакана с бренди, и я предложил ему выпить.
  
  — Спасибо, — поспешно согласился он, — мне двойную.
  
  Я понял, в чем причина его плачевного состояния, но мне было не жаль потратиться на его выпивку, и я заказал двойную порцию бренди.
  
  Слегка дрожащей рукой он поднес стакан к губам и одним глотком осушил две трети. Оторвавшись от стакана, он сказал:
  
  — У тебя вид процветающего человека.
  
  — Дела идут неплохо.
  
  — Мне было тяжело узнать о гибели твоей жены.
  
  Увидев мой вопросительный взгляд, он торопливо добавил:
  
  — В газете прочитал. И подумал, что это, должно быть, твоя жена — имя и все остальное.
  
  Видимо, он какое-то время разыскивал меня. Ведь старые друзья и приятели — самые милые люди для алкоголика. Можно растрогать и выставить их на выпивку или перехватить пятерку.
  
  — Все было и быльем поросло, — отрезал я. Без умысла, но он задел меня за живое — напомнил о Джин. — Чем ты теперь занимаешься?
  
  Он пожал плечами:
  
  — Всем понемногу.
  
  — Золото еще не откопал? — с умышленной жестокостью спросил я. Мне хотелось отплатить ему за ту боль, которую он причинил мне, спросив о Джин.
  
  — Неужели я похож на владельца золотых россыпей? — произнес он с горечью. Потом неожиданно сказал: — Я видел Курце на прошлой неделе.
  
  — Здесь? В Кейптауне?
  
  — Да. Он возвращался из Италии. Наверное, сейчас он уже в Йоханнесбурге.
  
  Я улыбнулся:
  
  — Значит, он привез с собой золото?
  
  Уокер покачал головой:
  
  — Он сказал, что ничего не изменилось.
  
  Он порывисто схватил меня за руку.
  
  — Золото еще там — никто не нашел его. Оно еще там, в туннеле — четыре тонны золота и все драгоценности.
  
  В его настойчивости была безумная одержимость.
  
  — Так почему же Курце ничего не предпримет? — спросил я. — Почему он не поедет и не достанет эти сокровища? Почему бы вам вдвоем туда не поехать?
  
  — Он меня терпеть не может, — мрачно ответил Уокер. — Едва ли он станет разговаривать со мной.
  
  Он взял из моей пачки сигарету, и я дал ему прикурить, забавляясь всей этой сценой.
  
  — Вывезти такой груз из страны нелегко, — продолжил Уокер. — Даже такой высокомерный и всемогущий сержант, как Курце, не может ничего придумать. — Он загадочно усмехнулся. — Нет, ты только представь себе, даже мозговитый Курце ничего не может сделать. Он загнал золото в подземную дыру, но слишком труслив, чтобы достать его оттуда.
  
  Уокер истерически захохотал. Я взял его за руку.
  
  — Успокойся.
  
  Он резко оборвал смех.
  
  — Все нормально — сказал он. — Заплати еще за одну порцию. Я забыл бумажник дома.
  
  Я подал знак бармену, и Уокер заказал себе вторую двойную. Становилась понятной и еще одна причина его деградации. На протяжении четырнадцати лет мысль о том, что золото лежит в Италии и ждет, когда его заберут, пожирала Уокера, как тяжелая болезнь. Уже тогда, десять лет назад, я знал за ним эту пагубную страсть, очевидно, крушение надежд подкосило его. Мне было интересно: а как Курце переносит такое напряжение? По крайней мере, он, видимо, что-то предпринимает, хотя бы присматривает за ситуацией.
  
  Я осторожно спросил:
  
  — Если Курце возьмет тебя, готов ли ты отправиться в Италию за добычей?
  
  Вдруг он стал совершенно спокоен.
  
  — Что ты имеешь в виду? Ты что, говорил с Курце?
  
  — Я его в глаза не видел.
  
  Уокер взглядом нервно обшарил бар, потом выпрямился:
  
  — Ну, если он… согласится, если… я буду ему нужен — готов. Он произнес эти слова с явной бравадой, но уже в следующее мгновение из него полезла злоба. — Ему без меня не обойтись. Нужен же я был ему, когда мы прятали добычу.
  
  — И ты не будешь его опасаться?
  
  — Что ты хочешь сказать? Почему я должен его опасаться? Я вообще никого не боюсь.
  
  — Ты же был абсолютно уверен, что он совершил, по крайней мере, четыре убийства.
  
  Мои слова вызвали у него раздражение.
  
  — А, это… Так это было давно. И я никогда не говорил, что он убил кого-нибудь. Этого я никогда не говорил.
  
  — Да, буквально так ты не говорил.
  
  Он нервно заелозил.
  
  — Да какая разница! Он не позовет меня с собой. Он так и сказал на прошлой неделе.
  
  — Нет, позовет, — тихо сказал я.
  
  Уокер вскинул на меня глаза.
  
  — Это почему же?
  
  Я невозмутимо ответил:
  
  — Да потому, что я знаю, как вывезти золото из Италии и доставить в любое место земного шара просто и почти без риска.
  
  Он вытаращил глаза.
  
  — Что-что? Как же ты можешь это сделать?
  
  — Я не собираюсь рассказывать тебе, — спокойно продолжал я. — Ведь ты не говоришь мне, где спрятано золото.
  
  — Так, пожалуйста, — сказал он, — я расскажу тебе, где золото, ты достанешь его, и сам черт тебе не брат. Зачем же брать с собой Курце?
  
  — Для такого дела потребуется больше двух человек, — возразил я. — К тому же он заслуживает своей доли: Курце приглядывал за золотом четырнадцать лет, и это значительно больше того, что сделал ты.
  
  Я не стал говорить, что считаю Уокера самым ничтожным из всех созданий Божьих.
  
  — Если мы договоримся, как ты будешь ладить с Курце?
  
  Он отвернулся, надувшись.
  
  — Ладно, я согласен, если только он оставит меня в покое. Не собираюсь я терпеть его насмешки.
  
  Он в изумлении вдруг посмотрел на меня, как бы отмахнувшись от всего, о чем мы только что говорили.
  
  — Так ты считаешь, что есть шанс вывезти груз? Реальный шанс?
  
  Я кивнул и встал из-за стойки.
  
  — Теперь извини, мне пора.
  
  — Куда ты идешь? — поспешно спросил он.
  
  — Звонить в контору авиалинии, — ответил я, — чтобы заказать билет на завтрашний рейс в Йоханнесбург. Хочу встретиться с Курце.
  
  Вот он, знак судьбы, которого я ждал!
  Глава II
  Курце
  
  Воздушное путешествие — чудесная штука. В середине следующего дня я уже оформлял гостиницу в Йоханнесбурге, за тысячу миль от Кейптауна. В самолете я много размышлял о Курце. И решил, если мы с ним не договоримся, отказаться от своей затеи, потому что на Уокера положиться нельзя. Я должен придумать, как приручить Курце; по словам Уокера, у него дьявольски упрямый характер. Мне-то все равно, при случае я тоже могу проявить характер, но идти на конфликт не хотелось. Вероятно, он будет подозрителен как черт и мне понадобятся мягкие лапки.
  
  Была еще одна проблема — финансирование экспедиции. Я решил крепко держаться за верфь на случай провала экспедиции. Но если продать часть дела Гарри Маршаллу, продать дом, автомобиль и кое-что из вещей, то наберется около двадцати пяти тысяч фунтов. Не слишком-то много для такого дела.
  
  Однако все зависело от Курце. Я не смог удержаться от улыбки, узнав, где он работает. Это была Центральная плавильная фабрика, на которой шла очистка золота со всех шахт Рифского рудника. За последние несколько лет через его руки прошло, вероятно, золота больше, чем все военные правители стран Оси закопали в землю. Какие же танталовы муки он должен был испытывать! Во второй половине дня я позвонил на фабрику. Трубку долго не брали.
  
  Наконец я услышал отрывистое:
  
  — Курце.
  
  И сразу взял быка за рога.
  
  — Меня зовут Халлоран, — начал я, — наш общий друг, мистер Уокер из Кейптауна, говорит, что у вас трудности с транспортировкой товаров из Италии. Я из фирмы по внешнеторговым перевозкам и, думаю, мог бы вам помочь.
  
  Молчание было таким глубоким, что давило на уши. Я продолжал:
  
  — Моя фирма располагает всем необходимым для выполнения такого рода услуг. Кроме того, у нас никогда не было неприятностей с таможенной службой…
  
  Казалось, я бросил камень в бездонный колодец и жду, когда раздастся всплеск.
  
  — Почему бы вам не навестить меня, — предложил я. — Не хочу отнимать у вас время сейчас, уверен, вы занятой человек. Приходите в семь вечера, и мы за обедом все обсудим. Я остановился в гостинице «Ридженси», она находится…
  
  — Я знаю, где она находится, — прервал меня Курце. Голос у него был низкий, с неприятным гортанным акцентом уроженца Южной Африки.
  
  — Хорошо, буду ждать, — закончил я разговор и опустил трубку. Я был доволен нашим первым контактом. Курце подозрителен, и правильно, не дурак же он. Но, если он придет в гостиницу, считай, я его зацепил, и мне останется только не дать ему соскочить с крючка. Моя уверенность в том, что он придет, основывалась на знании природы человеческого любопытства, которое и должно было привести Курце ко мне. Если он не придет, значит, все человеческое ему чуждо или он сверхчеловек.
  
  Курце пришел, но не в семь, и я уже начинал сомневаться в своих рассуждениях о слабости человеческой натуры. Он постучал в дверь в начале девятого и, убедившись, что именно я ему звонил, сказал:
  
  — Про обед забудем — я только что поел.
  
  — Ладно, а как насчет выпивки?
  
  Я пересек комнату и взялся за бутылку бренди, не сомневаясь в его выборе — большинство южноафриканцев предпочитают этот напиток.
  
  — Я бы выпил виски, — неожиданно сказал он и запоздало добавил: — Спасибо.
  
  Пока я разливал, мне удалось рассмотреть его. Громоздкий и неуклюжий, с широкой грудью, с черными вьющимися волосами и весь какой-то лохматый. Я был уверен, что если его раздеть, то он будет похож на медведя гризли. Черные брови нависали над глазами неожиданно ярко-синего цвета Вид у него был получше, чем у Уокера. Видимо, в отличие от того Курце следит за собой: живот подтянут, здоровьем так и пышет.
  
  Я протянул ему стакан, и мы уселись друг против друга. Чувствовалось, что он напряжен и насторожен, хотя пытается скрыть свое состояние, непринужденно развалясь в кресле. Мы напоминали дуэлянтов, скрестивших клинки.
  
  — Сразу перейду к сути, — начал я разговор. — Давным-давно Уокер рассказал мне интересную историю о некоем золоте. Было это десять лет назад, и, хотя мы собирались кое-что предпринять, из этого ничего не вышло. Оно и к лучшему, потому что мы наверняка испортили бы все дело.
  
  Я ткнул в него пальцем.
  
  — Вы следили за ним. Вероятно, вы наведывались в Италию не один раз только для того, чтобы следить за общей ситуацией. Ломали голову над тем, как вывезти золото, но так ничего и не придумали. Сейчас вы в тупике.
  
  В его лице ничего не дрогнуло, должно быть, он хороший игрок в покер. Он спросил:
  
  — Когда вы видели Уокера?
  
  — Вчера в Кейптауне.
  
  Его бесстрастное лицо рассекла ироническая усмешка.
  
  — И вы прилетели в Йоханнесбург только потому, что такой пьяница, как Уокер, наплел вам небылицы? Уокер — жалкий бродяжка, да я таких дюжинами встречаю в парках. — В голосе его звучало глубокое презрение.
  
  — Он ничего не выдумал, готов доказать это.
  
  Курце продолжал сидеть неподвижно, уставившись на меня как истукан, со стаканом виски в руке, утонувшим в его огромной лапище.
  
  Я продолжал:
  
  — Почему, спрашивается, вы здесь, в этой комнате? Если все это выдумка, вам достаточно было еще во время нашего разговора по телефону задать мне вопрос: о чем, черт возьми, я с вами говорю? Но вы здесь — и это подтверждает достоверность рассказа Уокера.
  
  Он быстро принял решение.
  
  — Ладно, что вы предлагаете?
  
  — Вы все еще не придумали, как вывезти четыре тонны золота из Италии. Так ведь?
  
  Он натянуто улыбнулся:
  
  — Допустим.
  
  — А я знаю надежный способ.
  
  Он поставил стакан и достал сигареты.
  
  — И какой же?
  
  — Я не собираюсь говорить вам… пока.
  
  Он хмыкнул.
  
  — Значит, Уокер не рассказал, где спрятано золото.
  
  — Да, не рассказал, — признался я. — Но обязательно расскажет. Уокер — человек, легко поддающийся воздействию… вы же знаете.
  
  — Да, он слишком много пьет, — согласился Курце, — а когда пьянеет, слишком много болтает. Уверен, всю историю он выложил вам по пьянке.
  
  Он закурил.
  
  — И сколько вы хотите?
  
  — Равную долю, — твердо ответил я, — третью часть, после того, как будут оплачены все расходы.
  
  — И Уокер идет с нами на дело, так?
  
  Курце поерзал в кресле.
  
  — Мужик ты стоящий, — сказал он, — не знаю, правда, стоящий ли у тебя план. Пару раз мне тоже казалось, что я справлюсь с задачей. Но, допустим, твой план подойдет. Зачем же нам брать с собой Уокера?
  
  Он поднял руки.
  
  — Да нет, я не предлагаю выкинуть его из доли или что-то в этом роде, хотя он, поверь, надул бы нас, не задумываясь. Рассчитаемся с ним после того, как все закончим, но, ради всех святых, не надо брать его в Италию. Он обязательно натворит там что-нибудь.
  
  Я вспомнил о Харрисоне, Паркере и двух итальянцах.
  
  — Похоже, ты его не жалуешь.
  
  Курце рассеянно поглаживал пальцем шрам на лбу.
  
  — На него нельзя положиться, — сказал он. — Дважды он чуть не убил меня во время войны.
  
  — И все же Уокера мы возьмем. Я не уверен, что мы справимся втроем, но вдвоем-то наверняка не справимся. Если только ты не захочешь взять в дело еще кого-нибудь.
  
  Он воспринял мои слова как шутку.
  
  — Хватит, достаточно тебя. Но Уокеру теперь лучше заткнуться.
  
  — Будет лучше, если он вообще бросит пить, — предложил я.
  
  — Правильно, — согласился Курце, — держи его подальше от спиртного. Несколько банок пива еще ничего, но не более. Пусть это будет твоей обязанностью. Я не хочу иметь дело с этим предателем.
  
  Он покурил и продолжил:
  
  — Теперь давай послушаем, что ты предлагаешь. Если предложение стоящее, я пойду с тобой. Если ты меня не убедишь — выйду из игры. В таком случае вы с Уокером можете делать все, что заблагорассудится, но если отправитесь за золотом, вам придется иметь дело со мной. Я большая сволочь, когда мне перебегают дорогу.
  
  — Я такой же, — сказал я.
  
  И мы рассмеялись. Этот человек мне, в общем-то, понравился. Я не стал бы доверять ему больше, чем Уокеру, но у меня сложилось впечатление, что если Уокер способен всадить нож в спину, то Курце, по крайней мере, будет нападать в открытую.
  
  — Ну ладно, выкладывай, — сказал он.
  
  — Я не собираюсь ничего говорить здесь, в этой комнате. — Увидев выражение его лица, я торопливо продолжил: — Но не потому, что не доверяю. Просто ты не поверишь. Тебе надо увидеть то, что я предлагаю, своими глазами в Кейптауне.
  
  Курце долго испытующе смотрел на меня, потом произнес:
  
  — Если нельзя иначе, я согласен.
  
  Он помолчал, подумал.
  
  — У меня здесь хорошая работа, и я не собираюсь менять ее на твое неизвестно что. На подходе у меня три выходных. Я слетаю в Кейптаун. Если твоя идея мне подойдет, работу можно послать к чертям, если нет — все останется по-прежнему.
  
  — Я оплачу твои расходы, — предложил я.
  
  — Мне это самому по карману, — пробурчал он.
  
  — И все же, если у нас не сладится, я беру все расходы на себя, — настаивал я. — Не хочу, чтобы ты понес убытки.
  
  Курце поднял глаза и усмехнулся:
  
  — Думаю, мы поладим. Где твоя бутылка?
  
  Пока я разливал, он спросил:
  
  — Так, говоришь, вы с Уокером собирались в Италию? Что же вам помешало?
  
  Я достал из кармана газетную вырезку и протянул ему. Он прочитал и засмеялся.
  
  — Представляю, как перепугался Уокер. Я был там в это время, — неожиданно для меня сказал он.
  
  — В Италии?
  
  — Да. Я отложил армейское жалованье и наградные и в сорок восьмом году вернулся в Италию. Приехал, а тут как раз началась невероятная шумиха вокруг этого процесса: чего только не понаписали в газетах! В жизни не слышал такой чепухи. На всякий случай я решил держаться подальше, поэтому отпуск провел в основном с Графом.
  
  — С тем самым Графом? — удивился я.
  
  — С ним, — подтвердил он. — Я каждый раз останавливался у Графа, когда приезжал в Италию. Уже четыре раза ездил.
  
  Я поинтересовался:
  
  — Как же ты собирался сбывать золото после того, как вывезешь его из Италии?
  
  — Это я продумал, — самоуверенно заявил он. — В Индии всегда есть спрос на золото и за него дают хорошую цену. Ты не представляешь, сколько контрабанды вывозится туда из этой страны мелкими партиями.
  
  Он был прав, Индия — золотой рынок мира, но я заметил вскользь:
  
  — А у меня идея обратиться в другую сторону — в Танжер. Открытый порт с легальным золотым рынком. Четыре тонны золота сбыть там не составит труда — главное, на законном основании. Никаких проблем с полицией.
  
  Он посмотрел на меня уважительно.
  
  — Об этом я не подумал. Вообще я плохо разбираюсь в международных финансовых делах.
  
  — Тут есть одна загвоздка, — сказал я, — в следующем году лавочку в Танжере прикроют, его присоединяют к Марокко. Он перестанет быть свободным портом, значит, и золотому рынку конец.
  
  — А точная дата известна?
  
  — Девятнадцатого апреля, — сказал я, — осталось девять месяцев. Думаю, мы должны успеть.
  
  Он улыбнулся.
  
  — Мне никогда и в голову не приходило, что можно сбыть золото легально. Считал, что это невозможно, что правительство давно наложило лапу на операции с золотом. Жаль, я раньше тебя не встретил!
  
  — А что толку, — сказал я. — Тогда у меня еще не было такого опыта.
  
  Он засмеялся, и мы дружно допили бутылку.
  * * *
  
  Курце прибыл в Кейптаун через две недели. Я встретил его в аэропорту и отвез прямо на верфь, где нас ожидал Уокер.
  
  Уокеру, казалось, стало не по себе, когда я сообщил о приезде Курце. Как он ни хорохорился, я-то понял, что предстоящая встреча его совсем не радует. Впрочем, если даже половина из того, что он рассказывал про Курце, правда, то у него были все основания бояться. Да и у меня тоже, если подумать!
  
  Курце, вероятно, впервые в жизни попавший на судостроительную верфь, с любопытством разглядывал все вокруг и даже задавал толковые вопросы. Наконец он не выдержал:
  
  — Так что ты хотел показать?
  
  Я повел их к центральному сливу, где яхта Джимми Мерфи «Эстралита» ожидала подъема из воды для капитального ремонта.
  
  — Это парусная яхта, — сказал я, — водоизмещением в пятнадцать тонн. Какая, думаете, у нее осадка?
  
  Курце оглядел ее и задрал голову к верхушке мачты.
  
  — Нужен порядочный противовес, чтобы удержать такую махину, — сказал он. — Но точно не скажу — ничего не понимаю в парусниках.
  
  Если учесть его последнее замечание, ответ был вполне разумным.
  
  — При нормальной загрузке ее осадка — шесть футов, — просветил их я. — Сейчас осадка поменьше, так как часть такелажа с нее сняли.
  
  Курце прищурил глаза.
  
  — Я подумал, что осадка должна быть побольше. А если в паруса надует сильный ветер? Она не перевернется?
  
  Все шло как надо, и Курце оказался толковым малым.
  
  — У меня как раз строится такое же судно. Пошли посмотрим. — И я повел их к стапелю, где в это время находилась яхта «Санфорд».
  
  Яхта была почти готова к спуску, оставалось только облицевать ее покрытиями из стекловолокна и закончить внутреннюю отделку.
  
  — Ну и громадные же они на суше! — воскликнул Курце.
  
  Я улыбнулся: обычная реакция новичка.
  
  — Поднимемся на борт, — предложил я.
  
  На него произвел большое впечатление просторный салон, и он вполне одобрил общую планировку.
  
  — Это все ты сам спроектировал? — спросил он.
  
  Я кивнул.
  
  — Здесь можно недурно пожить, — заметил он, осматривая кубрик.
  
  — Мы и будем здесь жить, — сказал я. — На этой яхте и вывезем четыре тонны золота.
  
  Мои слова поразили его, он нахмурился.
  
  — Где же его тут разместить?
  
  — Присаживайся, и я расскажу тебе кое-что о парусниках.
  
  Курце неловко устроился на краешке дивана, на котором еще даже не было матраса, и терпеливо ждал моих объяснений.
  
  — У этого судна водоизмещение, то есть вес, десять тонн, и…
  
  — Мне послышалось, что ты сказал — пятнадцать тонн, — вмешался Уокер.
  
  — Это по системе, принятой для яхт на Темзе. Там ее тоннаж другой.
  
  Курце зыркнул на Уокера:
  
  — Заткнись и дай человеку сказать. — Он повернулся ко мне. — Если судно весит десять тонн, а ты добавишь еще четыре, оно может легко затонуть, так? И потом, где ты их тут разместишь? Не класть же их на видном месте, чтобы сразу заметили полицейские.
  
  Я терпеливо объяснил:
  
  — Я обещал рассказать о парусниках то, чего ты не знаешь. Теперь слушай: сорок процентов веса любого парусника составляет балласт, который обеспечивает равновесие судна при сильном ветре. — Я постучал ногой по переборке. — К днищу этой яхты прикреплен кусок свинца весом как раз в четыре тонны.
  
  По глазам Курце было видно, что смысл моих слов начинает доходить до него.
  
  — Пойдемте покажу еще кое-что.
  
  Мы вышли наружу, и я обратил их внимание на свинцовый килевой балласт.
  
  — Через неделю все это закроется, потому что всю яхту отделают специальным покрытием для защиты от древоточцев.
  
  Курце присел на корточки, разглядывая киль.
  
  — Так вот оно что, — медленно проговорил он. — Понял — золото будет спрятано под водой, как составная часть судна.
  
  Он захохотал, к нему присоединился Уокер. Я тоже не сдержался, и стены ангара загудели от нашего смеха. Но вдруг Курце снова стал серьезным.
  
  — А при какой температуре плавится свинец? — неожиданно спросил он.
  
  Я знал, к чему он клонит.
  
  — При температуре четыреста-пятьдесят градусов по Цельсию, — ответил я. — На верфи есть небольшой плавильный цех, где изготовляют кили.
  
  — Да, — тяжело обронил он, — свинец можно отливать и на кухонной плите. Но у золота точка плавления свыше тысячи градусов, и нам понадобится что-нибудь более серьезное, чем плита. Уж я-то знаю, переплавка золота моя специальность. Тут здоровенные печи нужны.
  
  Ответ у меня был готов.
  
  — Об этом я уже подумал. Поднимемся в мастерскую, я покажу вам то, чего вы никогда в жизни не видели.
  
  В мастерской я открыл шкаф.
  
  — Вот эта игрушка — последнее изобретение.
  
  Я установил прибор на верстаке.
  
  Курце с недоумением разглядывал его. Действительно, ничего особенного — обыкновенная металлическая коробка размерами девятнадцать на пятнадцать и высотой в девять дюймов, с асбестовым покрытием наверху и с клеммами, расположенными по системе Хита Робинсона.
  
  — Вы, конечно, знаете о быстрорастворимом кофе. Ну, так же быстро с помощью этого прибора можно получить высокую температуру. — Я начал готовить аппарат к работе. — Вода для охлаждения должна подаваться под давлением не менее пяти футов на дюйм — сгодится водопроводный кран. Прибор, кроме того, работает от обыкновенной электросети, так что его можно устанавливать где угодно.
  
  Я вынул главную деталь прибора — кусок черной ткани, размерами три на четыре дюйма.
  
  — Какой-то фокусник в Штатах открыл способ вытягивать и сплетать нити из чистого гранита, а другой придумал для него вот такое применение.
  
  Я поднял ручку машины, вложил графитовую прокладку и плотно зажал ее. Затем взял кусочек металла и протянул его Курце. Он повертел его в руках и спросил:
  
  — Что это?
  
  — Кусок обыкновенной малоуглеродистой стали. Но если эта игрушка способна расплавить сталь, то она расплавит и золото. Верно?
  
  Курце кивнул и с явным сомнением взглянул на прибор — очень уж он был неказистый.
  
  Я взял кусочек стали и уронил на графитовую прокладку, затем вручил Уокеру и Курце по паре защитных очков.
  
  — Лучше надеть их, свечение будет ослепительным.
  
  Мы надели очки, и я включил прибор. Зрелище получилось эффектным. Графитовая прокладка моментально нагрелась до белого свечения, стальной брусок накалился докрасна, затем пожелтел и наконец стал белого цвета. Он растекался, как воск, и меньше чем за пятнадцать секунд превратился в маленькую лужицу. Вся процедура сопровождалась яростными фонтанами искр, так как металл на воздухе окислялся. Я выключил прибор и сдвинул очки.
  
  — При плавке золота такого фейерверка не будет, оно окисляется не так быстро, как железо.
  
  Курце не отрываясь смотрел на прибор.
  
  — Как он это делает?
  
  — По принципу сварочного аппарата, — ответил я. — Температуру можно довести до пяти тысяч градусов по Цельсию. Прибор, конечно, лабораторный, но, думаю, за один прием можно расплавить два фунта золота. Три таких прибора с большим количеством запасных прокладок — и мы сможем работать довольно быстро.
  
  Курце засомневался:
  
  — Если мы будем отливать по два фунта, киль получится с трещинами и пузырями и развалится под собственной тяжестью.
  
  — Это тоже предусмотрено, — спокойно парировал я. — Ты видел, как отливают бетон?
  
  Он было нахмурился, но потом понял, что к чему, и даже пальцами прищелкнул.
  
  — Мы готовим опоку, закладываем внутрь проволочную сетку, — растолковывал я. — Она-то все и держит.
  
  Я показал ему модель, которую изготовил на досуге из мягкой проволоки и свечного воска. Он ее внимательно рассмотрел.
  
  — Ты проделал гигантскую работу по подготовке, — наконец проговорил он.
  
  — Ну кто-то же должен был это сделать, — сказал я. — Иначе золото пролежит там еще лет четырнадцать.
  
  Курце мои слова пришлись не по вкусу, они выставляли его в невыгодном свете, но возразить было нечего. Он что-то забормотал, потом оборвал себя, лицо его горело. Потом глубоко вздохнул:
  
  — Ладно, убедил. Я буду участвовать.
  
  Теперь и я мог вздохнуть — с облегчением.
  * * *
  
  В тот вечер мы совещались.
  
  — Теперь начнется муштра. «Санфорд» будет готова к испытаниям на следующей неделе. После испытаний вы оба под моим руководством начнете постигать науку управления парусами. Ровно через четыре месяца мы отплываем в Танжер.
  
  — Черт побери! — воскликнул Уокер. — Мне это совсем не нравится.
  
  — Ничего не поделаешь. Сотни людей мотаются по Атлантике в наши дни. Люди совершают кругосветные путешествия на суденышках поменьше нашего. — Я посмотрел на Курце. — Наше предприятие надо будет как-то финансировать. У тебя есть деньги?
  
  — Около тысячи, — признался он.
  
  — Эти деньги пойдут в дело… вместе с моими двадцатью пятью тысячами.
  
  — Magtig, — изумился он, — это же огромная сумма!
  
  — И каждое пенни из нее пойдет в дело. Нам, вероятно, придется купить небольшую верфь в Италии, только так можно будет втайне отлить киль. Я сдам ее в аренду фирме «Уокер. Курце и Халлоран» под стопроцентные дивиденды. И чтобы мне вернули пятьдесят тысяч до того, как начнется дележка. Можешь то же самое проделать со своей тысячей.
  
  — Вполне справедливо, — согласился Курце.
  
  — Уокер денег не имеет, а коль скоро ты бросил свою тысячу в общий котел, то и у тебя их нет. Поэтому я беру вас к себе на жалованье. Нужно же вам на табак и трехразовое питание на все это время.
  
  Мое сообщение заметно приободрило Уокера. Курце кивнул в знак согласия. Я сурово посмотрел на Уокера:
  
  — А ты воздержись от выпивки, не то мы тебя выкинем за борт. Запомни это!
  
  Он уныло кивнул. Курце спросил:
  
  — А почему мы начинаем с Танжера?
  
  — Надо заранее подготовить все для переплавки золота в стандартные слитки, — сказал я. — Какой банкир примет у нас золотой киль? В любом случае это дело будущего, а сейчас нужно сделать из вас сносных моряков — ведь для начала необходимо доплыть до Средиземного моря.
  * * *
  
  Я взошел на борт «Санфорд», чтобы начать испытания, а Курце и Уокер — прогуляться и посмотреть, во что, собственно, они впутались.
  
  Яхта оказалась воплощением всех достоинств, о которых можно было мечтать, — вполне приличная скорость, хорошая устойчивость. Немного подправить паруса, и судно станет еще послушней, серьезных переделок не понадобится.
  
  Когда мы легли на курс и вышли на длительную пробежку, яхта легко набрала скорость и весело понеслась, рассекая волны, журчащие вдоль бортов и заигрывающие с палубой.
  
  Уокер позеленел.
  
  — Ты вроде говорил, что с помощью киля эта штука будет держаться вертикально. — Он мертвой хваткой вцепился в бортик кокпита.
  
  Я засмеялся.
  
  — Можешь не волноваться. Крен не такой уж большой. Не перевернемся.
  
  Курце не сказал ни слова — был слишком занят: его донимала морская болезнь.
  * * *
  
  Следующие три месяца прошли в заботах и хлопотах. Люди забывают, что наш мыс назывался Мысом Бурь до того, как какой-то чиновник назвал его Мысом Доброй Надежды. Когда задувает «Берг», море там становится самым неуютным местом в мире.
  
  Я гонял Уокера и Курце немилосердно. За три месяца я должен был сделать из них приличных моряков «Санфорд» слишком большая яхта, чтобы управлять ею в одиночку. Я надеялся, что в паре они заменят мне одного опытного морехода. Мои ожидания были обоснованы, как мне кажется, тем, что за три месяца они провели в море больше времени, нежели посредственный яхтсмен, выходящий в море только в выходные дни, за три года. К тому же им крупно повезло с инструктором — я спуску им не давал.
  
  На берегу время проходило за изучением морского дела: как вязать узлы, чинить паруса. Они пытались роптать, но я быстро утихомиривал их: «А что, если меня смоет за борт посреди Атлантического океана?»
  
  Наконец мы решили проверить, чему я их научил, на практике, вначале — в заливе, потом — в открытом море, не удаляясь далеко от берега, а вскоре уже уходили на такие расстояния, что и земли не видать.
  
  Я думал, что Курце и на море окажется таким же выносливым, каким, очевидно, был на суше. Но из него настоящий моряк не получался. Подводил желудок. Курце все время тошнило, он не выдерживал качки, так что толк от такого рулевого был невелик. Но в дальних рейсах он героически взялся исполнять обязанности кока. Не очень-то это благодарная работа для человека, страдающего морской болезнью. Снизу доносились его проклятия, когда из-за резкого крена яхты во время непогоды ему на колени опрокидывался горячий кофейник. Однажды он признался, что знает теперь, как чувствуют себя кости для игры в покер, когда их встряхивают. Он бы не выдержал таких мучений, если бы не сильная жажда овладеть золотом.
  
  Подлинным чудом оказался Уокер. Мы с Курце отвадили его от выпивки, несмотря на все его протесты. Он теперь лучше питался, а воздух и физические нагрузки явно пошли ему на пользу. Он поправился, его впавшие щеки округлились, грудь расправилась. Ничто, конечно, не могло вернуть ему былую шевелюру, но теперь он гораздо больше походил на того красавчика, каким я встретил его десять лет назад. Но что удивительней всего, — Уокер оказался прирожденным моряком. Ему нравилась яхта, и яхта отвечала ему взаимностью. Из него получился хороший рулевой, и, когда мы шли против ветра, он управлялся с яхтой не хуже меня. Сначала я неохотно оставлял на него яхту, но по мере того, как он проявлял себя в деле, сопротивление мое слабело.
  
  Пришло время, когда ждать больше было нечего. Мы загрузили яхту провиантом и взяли курс на север двенадцатого ноября, рассчитывая Рождество отпраздновать в море. Перед нами простиралась водная пустыня, а за ней маячили четыре тонны золота.
  
  Быть может, кто-нибудь осмелится назвать это приятной морской прогулкой!
  Книга вторая
  Золото
  Глава III
  Танжер
  
  Через два месяца мы входили в танжерскую гавань, выбросив «Q» флаг, и стали ждать, пока доктор разрешит нам выйти на берег, а таможенная служба проведет беглый досмотр. Порт радовал глаз изящными силуэтами современных зданий, выделяющимися на фоне неба. На правой стороне расположился старый город, город арабов: приземистые дома с плоскими крышами, прилепившиеся к горе, только минарет, как копье, взметнулся в небо. По левому борту — Европа, по правому — Африка.
  
  Для Уокера и Курце здесь не было ничего нового. В молодости они вдоволь покуролесили в Каире и Александрии, находясь на армейской службе. Во время плавания они часто вспоминали свои приключения в эти годы, да еще на итальянском языке. Мы взяли за правило говорить по-итальянски, и, хотя мои спутники довольно неплохо знали язык, я не сильно от них отставал к тому времени, хотя пришлось начинать с азов.
  
  Мы придумали подходящую легенду для прикрытия наших похождений в Средиземном море. Я выступал в роли южноафриканского судостроителя, совершающего путешествие не только для развлечения, но и с деловой целью: меня привлекал богатый средиземноморский рынок, возможно, я бы и верфь купил, если цена и условия окажутся подходящими. Эта легенда была недалека от истины и могла пригодиться на тот случай, если нам действительно придется покупать верфь для выплавки золотого киля. Курце изображал горного мастера, которому доктора рекомендовали для поправки здоровья провести отпуск на море, поэтому он поступил помощником ко мне на «Санфорд». Это как-то оправдывало его интерес к заброшенным свинцовым рудникам.
  
  Уокер — неплохой лицедей — взял на себя роль плейбоя среднего достатка. Деньги у него якобы водились, а работать он не любил, вот и готов на что угодно. И в этот средиземноморский вояж он пустился, потому что ему надоела Южная Африка и захотелось сменить обстановку. На него ложилась обязанность вести все переговоры в Танжере и приобрести уединенный домик, где мы могли бы завершить нашу операцию.
  
  В общем и целом я был доволен, хотя в дороге уже немного устал от Курце. Тому не нравилось, что я всем распоряжаюсь, и пришлось довольно грубо вдалбливать ему, что на корабле может быть только один хозяин. В этом он смог убедиться, когда мы попали в шторм у Азорских островов. К тому же Курце бесило, что презираемый им Уокер оказался лучшим моряком, чем он.
  
  Здесь, в Танжере, он пришел в себя, и к нему вернулась прежняя самоуверенность — он все чаще проявлял свой норов. Я понял, что пора опять его осадить.
  
  Уокер оглядел стоянку для яхт.
  
  — Здесь не очень-то много парусников, — заметил он.
  
  Действительно, в гавани стояло всего несколько неуклюжих на вид рыбацких суденышек и один щеголеватый двухмачтовый парусник, направляющийся, вероятно, в Карибское море. Зато было, по крайней мере, двадцать больших моторных судов, по виду быстроходных, с низкой осадкой. Я знал об их назначении — флот контрабандисток сигареты — в Испанию, зажигалки — во Францию, антибиотики туда, где на них можно заработать (хотя теперь на них спрос упал), наркотики — в любое место земного шара. Интересно, сколько оружия они поставляют в Алжир? Вскоре прибыли официальные службы, осмотрели яхту, оставляя на досках палубы следы от подбитых гвоздями ботинок. Я проводил их до катера, и как только они уплыли, Уокер тронул меня за руку.
  
  — К нам еще один визитер.
  
  Я обернулся и увидел весельную лодку, пересекающую гавань. Уокер сказал:
  
  — Наблюдал за нами в бинокль вон с того судна. — Он указал на одно из моторных судов. — Потом направился сюда.
  
  Я следил за приближающимся яликом. На веслах сидел европеец, лица не было видно, он плыл к нам спиной, но как только человек развернулся к борту нашей яхты и взглянул вверх, я узнал Меткафа.
  
  Меткаф был из той разноязычной банды прохвостов, численность которых в мире не превышает сотни. Эти кондотьеры стекаются к горячим точкам планеты, пренебрегая опасностью, в расчете поживиться. Собственно, я нисколько не удивился, увидев Меткафа в Танжере, который с незапамятных времен был цитаделью пиратов и, конечно же, одним из постоянных мест деловых встреч.
  
  Я был знаком с ним в Южной Африке, но весьма непродолжительное время и понятия не имею, чем он там занимался. Знаю только, что он великолепный моряк, взял не один приз на гонках в Кейптауне и даже занял одно из первых мест на лодочном чемпионате Южной Африки. Меткаф купил одну из моих яхт класса «сокол» и проводил много времени на верфи в период отделочных работ. Он нравился мне, и пару раз мы ходили с ним под парусами, частенько выпивали вместе в баре яхт-клуба, втроем проводили выходные — Джин, я и он. Наши отношения могли перерасти в дружбу, но вдруг он покинул Южную Африку, удирая от полиции, С тех пор мы не встречались, но до меня доходили кое-какие упоминания о нем, и даже иногда я встречал его имя в газетных сообщениях, рассказывающих, как правило, о волнениях в какой-нибудь экзотической стране.
  
  Теперь Меткаф поднимался на палубу яхты «Санфорд».
  
  — Я сразу подумал, что это ты, — сказал он, — но для уверенности посмотрел е бинокль. Что тебя сюда привело?
  
  — Просто путешествую, — ответил я, — сочетаю бизнес с отдыхом. Захотелось посмотреть, какие перспективы здесь, в Средиземноморье.
  
  Он широко улыбнулся:
  
  — О, они великолепны, брат! Но не в твоем вкусе. Или ты изменился?
  
  Я покачал головой и сказал:
  
  — В последний раз я слышал о тебе в связи с событиями на Кубе.
  
  — В Гаване я пробыл недолго. Это место не для меня. Революция там настоящая, по крайней мере до тех пор, пока ее возглавляют коммунисты. Не могу конкурировать с ними, потому и вышел из игры.
  
  — А чем занят теперь?
  
  Он улыбнулся и бросил взгляд на Уокера.
  
  — Позже расскажу.
  
  Я представил своих спутников:
  
  — Познакомься, это Уокер, а это Курце.
  
  Они обменялись рукопожатиями, и Меткаф сказал:
  
  — Приятно вновь слышать южноафриканскую речь. У вас прекрасная страна, вот только полиция слишком ретивая.
  
  И обернулся ко мне:
  
  — Где Джин?
  
  — Умерла, — сказал я. — Погибла в автомобильной катастрофе.
  
  — Как это случилось?
  
  Я рассказал ему о дороге вдоль побережья, о пьяном водителе и о падении машины в море с высоты трехсот футов. Пока я рассказывал, лицо его каменело, и когда я закончил, он сказал:
  
  — Значит, этот ублюдок получил всего пять лет, а если будет вести себя примерно, то выйдет через три с половиной. — Он потер переносицу. — Мне нравилась Джин. Как зовут того парня? У меня остались друзья в Южной Африке, которые позаботятся о нем после выхода из тюрьмы.
  
  — Забудь, это не вернет мне Джин.
  
  Он кивнул, потом хлопнул в ладоши.
  
  — А теперь все поедем ко мне. Остановитесь в моем доме. Там армию можно разместить.
  
  Я был в нерешительности.
  
  — А что будет с яхтой?
  
  Он улыбнулся:
  
  — Вижу, ты наслушался рассказов о портовых ворах Танжера. Все правильно. Но ты можешь не беспокоиться, я поставлю охрану. Никто не покусится на то, что принадлежит моим людям… или мне.
  
  Он уплыл на другой конец гавани и быстро вернулся с марокканцем, судя по лицу, испуганным, и что-то сказал ему на быстром и гортанном арабском. Затем повернулся ко мне:
  
  — Все устроилось. Скоро все в доках будут знать, что вы мои друзья. Так что твоя яхта в полной безопасности, все равно что дома, на верфи.
  
  Я поверил ему. Не могло быть сомнений, что он пользуется влиянием в таком месте, как Танжер.
  
  — Поехали на берег, — сказал он. — Я проголодался.
  
  — И я, — сказал Курце.
  
  — Великая радость — не возиться с готовкой хоть какое-то время, правда? — спросил я.
  
  — Да я бы не огорчился, если б никогда в жизни не увидел сковородку, — ответил Курце.
  
  — А жаль, — заметил Меткаф. — Я ведь уже размечтался, что ты приготовишь мне что-нибудь, вроде koeksusten.[9] Всегда обожал южноафриканскую кухню. — Он громко засмеялся и хлопнул Курце по спине.
  * * *
  
  Меткаф занимал большую квартиру в доме на авенида де Эспанья, мне он предоставил отдельную комнату, а Курце с Уокером — одну на двоих. В моей комнате он задержался, непринужденно болтая, пока я распаковывал свой чемодан.
  
  — Южная Африка стала слишком спокойным местом для тебя? — спросил он.
  
  Я пустился рассказывать ему о причинах, которые заставили меня уехать, переплетая правду с вымыслом. У меня не было оснований доверять Меткафу больше, чем любому другому человеку, возможно, даже меньше, учитывая род его занятий. Не знаю, насколько убедительной показалась ему моя история, но он согласился, что хорошая верфь в Средиземноморье — выгодное дело.
  
  — Ты можешь не получить много заказов на строительство новых судов, но, несомненно, здесь есть возможности для процветания обслуживающей и ремонтной верфи. Дела хватит. На твоем месте я бы отправился восточнее, в сторону Греции. Верфи на островах обслуживают в основном местных рыбаков, а там есть простор для тех, кто разбирается в яхтах, и для яхтсменов.
  
  — А для чего ты приобрел катер? — поддразнил я его.
  
  — Ну ты же меня знаешь Я перевожу все виды грузов, кроме наркотиков. — Меткаф скорчил рожу. — Конечно, я закоренелый прохвост, но с наркотиками не связываюсь. А что другое — всегда готов.
  
  — Включая оружие в Алжир? — рискнул спросить я.
  
  Он засмеялся.
  
  — Французы в Алжире смертельно ненавидят меня и два месяца назад даже пытались перехитрить. Я перевалил груз в несколько рыбацких лодок и отправился в Алжир на заправку. И все — я был чист! Все документы в порядке и помещения пусты. Отпустил экипаж на берег размяться и выпить, а сам прилег и захрапел. Потом что-то разбудило меня, слышу — глухой удар, а затем странный звук, который, казалось, идет откуда-то снизу. Я вскочил и обшарил все помещения — никого. Выхожу на палубу и вижу — лодка отплывает, а в воде рядом с ней — человек. — Он усмехнулся. — Ну, я человек осторожный и подозрительный, так что надел акваланг и поплыл осматривать корпус. И что же, ты думаешь, придумали эти ублюдки из французской службы безопасности?
  
  Я покачал головой.
  
  — Откуда же мне знать?
  
  — Они прилепили магнитную мину к рулю. Решили, должно быть с досады, раз не могут задержать меня официально, то все средства хороши. Если бы эта штука сработала, разворотило бы всю корму. Ладно, снял я мину и крепко задумался. Взрывать ее в гавани они не станут — не очень-то красиво, скорее всего взрыв приурочен к тому времени, когда мы выйдем из гавани. Тогда я поплыл к тому месту, где болтался в гавани полицейский патрульный катер, и прилепил мину на его корму. Пусть, думаю, разорятся на новый катер. На следующий день мы отчалили рано, как и собирались, и вот слышу — заработал полицейский катер. Долго они сопровождали нас, а я плыл не спеша, со скоростью десять узлов, чтобы они меня из виду не потеряли. Висели они у меня на хвосте миль тридцать, наверное, предвкушали взрыв и умирали от смеха. Но им стало не до смеха, когда раздался взрыв и снесло задницу их собственного катера. Я вернулся и подобрал их. Хорошая шутка вышла, чистая — никто не пострадал. Когда я их всех выловил, то отвез обратно в Алжир — благородный спаситель! Ты бы видел лица ребят из службы безопасности, когда я неожиданно свалился на них. Пришлось им провести церемонию с выражением благодарности за спасение этих вшивых моряков — жертв кораблекрушения. С самым невинным видом я рассуждал о том, что, должно быть, взорвалась глубинная бомба для подводных лодок, которая лежала на корме. Они сказали, что не может быть, полицейские катера не возят глубинных бомб. На этом все и закончилось.
  
  Он расхохотался, страшно довольный собой.
  
  — Нет, не любят меня в Алжире.
  
  Я посмеялся вместе с ним. История была хороша и рассказана отлично.
  
  К Меткафу у меня было двойственное чувство: с одной стороны, он мог нам здорово помочь в Танжере, так как знал все ходы и выходы и имел большие связи. С другой — нам следовало сохранять осторожность, чтобы он ничего не учуял. Он был чертовски хорошим парнем и все такое, но если он узнает, что мы собираемся объявиться с четырьмя тоннами золота, то ограбит нас, не задумываясь. Для него мы превратились бы в просто хорошую добычу. За такими он и охотился.
  
  Да, нужно быть осторожными с мистером Меткафом. Про себя я подумал, что следует предупредить и остальных, чтобы не болтали лишнего.
  
  — Какое у тебя судно?
  
  — Фэамайл, — ответил он. — Я, конечно, поставил новый мотор.
  
  Я слышал об этих судах, но никогда не видел. Во время войны их строили сотнями для береговой охраны. Ходил даже анекдот, что их готовят, как сосиски, милями, и отрезают по мере надобности. Длиной в сто двенадцать футов, с мощными двигателями, они свободно развивали скорость до двадцати узлов в час, но, как говорили, они плохо выдерживают штормовую качку. Брони или другой защиты на них не было, строились они из дерева, и когда несколько таких судов вошли в Сен-Назер вместе с «Кэмпбелтауном», их здорово потрепали.
  
  После войны можно было купить списанный фэамайл тысяч за пять, и они пользовались большим успехом у контрабандистов Танжера. Если Меткаф сменил двигатель на своем судне, значит, он увеличил мощность для того, чтобы отрываться от сборщиков пошлины, развивая в случае необходимости скорость до двадцати шести узлов. У «Санфорд» не было никаких шансов уйти от такого преследователя, если бы дело дошло до стычки.
  
  — Я хотел бы его посмотреть, — сказал я, подумав, что не мешает составить представление о потенциальном противнике.
  
  — Конечно, — с воодушевлением сказал Меткаф. — Только не сейчас. Я ухожу завтра ночью.
  
  Новость мне понравилась — за время отсутствия Меткафа мы могли спокойно заняться своими делами.
  
  — А когда возвращаешься? — спросил я.
  
  — Где-нибудь на следующей неделе, — ответил он. — Все зависит от ветра, дождя и тому подобного.
  
  — Подобного тем сукиным детям из службы безопасности?
  
  — Вот именно, — небрежно бросил он. — Давайте поедим.
  * * *
  
  Меткаф предоставил нам свою квартиру, сказав, что мы можем жить там в его отсутствие — слуги будут тоже в нашем распоряжении. В тот вечер он проехал со мной по городу и кое с кем познакомил. Многие из этих знакомств были явно полезными, например, поставщик провианта и судостроитель. Для чего нам нужны были другие: злодейского вида хозяин кафе, грек без определенных занятий и венгр, который долго объяснял, что он борец за свободу, бежавший из родной страны после неудавшейся революции тысяча девятьсот пятьдесят шестого года, я так и не понял. Но венгр мне особенно не понравился.
  
  Думаю, Меткаф таким образом давал понять, что мы его друзья, и тем самым избавлял от фокусов, которые обычно разыгрывают над приходящими сюда яхтсменами. С Меткафом неплохо иметь дело, если он твой друг, а ты яхтсмен. Но ведь я не обычный яхтсмен, для меня Меткаф мог стать опасным.
  
  Перед уходом мне удалось поговорить с Курце и Уокером без свидетелей.
  
  — Здесь надо держать язык за зубами и строго придерживаться легенды. Ничего не будем предпринимать, пока Меткаф не отвалит, и попытаемся закончить все приготовления до его возвращения.
  
  Уокер спросил:
  
  — Разве он опасен?
  
  — Вы что, не слыхали о Меткафе?!
  
  Я растолковал, чем он занимается. Конечно, оба слышали это имя; вокруг Меткафа было много шума — журналисты прямо обожают писать о таких колоритных фигурах.
  
  — Так это тот Меткаф! — воскликнул потрясенный Уокер.
  
  Курце сказал:
  
  — Не вижу в нем ничего особенного. Вряд ли он будет нам опасен.
  
  — Дело не в одном Меткафе. Конечно, он хозяин на своей территории. Но самое главное: он профессионал, а мы любители, так что держитесь подальше от него.
  
  Я хотел еще добавить: и можете рассматривать мои слова как приказ, но передумал. Иначе Курце привязался бы ко мне, а я не хотел пока идти на конфликт. Правда, все равно это случится, рано или поздно.
  * * *
  
  Дня полтора мы вели себя как примерные туристы, бродили по Танжеру, вертя головами и глазея на город. Если бы мысли наши не были так заняты делами, прогулка могла быть даже интересной, а так — пустая трата времени.
  
  По счастью, Меткаф полностью был занят собственными таинственными делами. И мы его мало видели. Однако я поручил Уокеру выяснить у Меткафа одну важную вещь до его отъезда.
  
  За завтраком Уокер приступил к выполнению моего задания.
  
  — Мне нравится Танжер. Было бы неплохо пожить тут пару месяцев. Погода здесь всегда такая?
  
  — Почти всегда, — отвечал Меткаф. — Многие, уйдя от дел, переселяются в эти места.
  
  Уокер улыбнулся:
  
  — У меня нет никакого дела, от которого я мог бы уйти.
  
  Он оказался лучшим актером, чем я ожидал. Последний штрих был просто восхитителен. Уокер продолжал:
  
  — Если бы я купил дом, можно было бы тогда пожить здесь подольше.
  
  — Пожалуй, Средиземноморье самое подходящее для вас место. Здесь много курортов: Ривьера и другие.
  
  — Не думаю, — сказал Уокер. — В Танжере не хуже, чем в других местах. А на Ривьере стало так многолюдно. — Он внезапно умолк, как будто ему в голову пришла неожиданная мысль, затем воскликнул, обращаясь ко мне: — Но ведь мне понадобится яхта! Вы не могли бы спроектировать для меня яхту? Я закажу ее в Англии.
  
  — Конечно, мог бы. Только она вам недешево обойдется, — ответил я.
  
  — Вот и отлично, — сказал Уокер. — В конце концов, нельзя же здесь жить и не иметь верной подруги — яхты.
  
  Тут он явно начал переигрывать, Я заметил, что Меткаф поглядывает на него с насмешливым презрением, и поспешил вмешаться:
  
  — Он великолепный моряк. В прошлом году чуть не выиграл чемпионат Мыса по парусному спорту.
  
  Как и следовало ожидать, Меткаф попался на эту удочку.
  
  — О, — произнес он с уважением.
  
  Несколько минут они увлеченно болтали о яхтах. Наконец Уокер приступил к главному:
  
  — Конечно, лучше всего было бы иметь дом где-нибудь на побережье, с собственной стоянкой и ангаром. Все при себе, так сказать.
  
  — Собираетесь составить мне компанию? — с широкой улыбкой спросил Меткаф.
  
  — О нет, — ответил Уокер, ужаснувшись, — нервы не те. Денег мне хватает, кроме того, я не переношу моторные суда: шумно и топливом отвратительно воняет. Нет, я мечтаю о настоящей парусной яхте. — Он повернулся ко мне. — Знаете, чем больше я думаю, тем больше мне нравится эта идея. Я попрошу вас спроектировать яхту водоизмещением в десять тонн, которой я мог бы управлять один. А здешние места — великолепный трамплин для прогулок в Карибское море. Трансатлантический переход! Неплохое развлечение…
  
  Уокер доверительно заговорил с Меткафом:
  
  — Эти ребята, которые носятся туда-сюда через океан и ведут всякие дела, очень хорошие ребята, но большинство среди них — жертвы банкротства, они вынуждены жить за счет своих яхт. А мне-то зачем это нужно? Представляете, как чудесно иметь свой дом с ангаром в глубине сада, где можно подготовить яхту к плаванию, вместо того чтобы торчать в этой вонючей гавани.
  
  Действительно, великолепная идея для богатого плейбоя — в одиночку пересечь Атлантический океан. Я отдал должное изобретательности Уокера. Меткаф не нашел ничего странного в его прихоти.
  
  — Идея неплохая, если вы можете себе это позволить. Вот что, разыщите Аристида, моего друга. Он поможет снять что-нибудь приличное, у него большой выбор. Скажите, я вас направил, и он будет сговорчивее.
  
  Меткаф нацарапал адрес на клочке бумаги и протянул его Уокеру.
  
  — О, благодарю, — сказал Уокер, — вы действительно очень добры.
  
  Меткаф допил свой кофе.
  
  — Пора. Увидимся вечером перед моим отъездом.
  
  Когда он ушел, Курце, сидевший все это время с каменным выражением лица, сказал:
  
  — Я вот тут думал о зо…
  
  Я пнул его ногой и кивнул в сторону слуги-марокканца, который только что вошел в комнату.
  
  — Давайте прогуляемся.
  
  Мы вышли из дома и сели за столик в ближайшем кафе.
  
  — Неизвестно, знают ли слуги Меткафа английский. Не хочу рисковать. Так что ты хотел сказать?
  
  — Я думал о том, как мы доставим сюда золото… Ну как мы это сделаем? Ты ведь говорил вчера, что золото в слитках надо предъявить на таможне. Но мы же не можем прийти и сказать: «Слушай, друг, у моей яхты киль из золота, и он весит около четырех тонн».
  
  — Ты прав, — сказал я. — Скорее всего нам придется доставить его контрабандой, перелить в стандартные слитки, вывезти по частям и снова завезти, предъявив таможне.
  
  — На все это нужно время, — сказал Курце, — а у нас его нет.
  
  Я вздохнул:
  
  — Хорошо, давай разберемся, как у нас обстоит дело со временем. Сегодня двенадцатое января, а Танжер закрывает свою золотую лавочку с девятнадцатого апреля. Значит, у нас девяносто семь дней, или четырнадцать недель.
  
  Я начал подсчитывать Неделя оставалась до нашего отплытия из Танжера, две недели — чтобы доплыть до Италии, две недели — на обратный путь, и еще одну я накинул на случай непогоды… Дальше: пара недель на подготовку и вывоз золота, три недели на переплавку — всего одиннадцать недель, и три остается в запасе. Мы прекрасно укладывались.
  
  — Итог подведем, когда вернемся в Танжер с золотом. Было бы золото, а покупатель найдется. Как бы не сглазить! Давай лучше пока не говорить о нем.
  
  Мне вдруг представилось, как мы плывем назад в Египет или даже в Индию, обреченные, как «Летучий Голландец», вечно мотаться по морям на яхте стоимостью в миллион фунтов стерлингов.
  
  Уокер почти не участвовал в разговоре. Решать организационные вопросы он предоставил Курце и мне. Слушая нас вполуха, он изучал адрес, который дал ему Меткаф.
  
  Неожиданно он вмешался в наш разговор:
  
  — Я-то думал, что старина Аристид — агент по продаже недвижимости, а оказывается — нет. — Он прочитал вслух адрес: «Аристид Теотопопулис, Танжерский торговый банк, бульвар Пастер». — Может, он нам что-нибудь посоветует?
  
  — Ни в коем случае, ведь он друг Меткафа. — Я посмотрел на Уокера. — Ты хорошо держался с Меткафом. Но, ради Бога, не перебарщивай с псевдооксфордским произношением, и поменьше этих «о, благодарю» и тому подобного. Меткафа провести трудно, тем более он жил в Южной Африке и знает что почем. Ты бы лучше использовал мамсберийское произношение. Но теперь уже поздно. Во всяком случае, сбавь на полтона.
  
  Уокер ухмыльнулся:
  
  — О'кей, паря.
  
  — А теперь, — сказал я, — пойдем, навестим Аристида Теото-как-его-там. Было бы неплохо взять напрокат машину. Мы ведь должны выглядеть как богатые туристы.
  * * *
  
  Аристид Теотопопулис оказался человеком-«шаром» — диаметр его тела равнялся его высоте. Когда он сидел, посредине проходила складка, как у полунадутой футбольной камеры. С подбородка и затылка стекали на воротник жировые каскады. Даже руки его были пышными жировыми шарами, сверкавшими золотом колец, которые глубоко врезались в пальцы.
  
  — Ах, мистер Уокер, да-да, знаю, вам нужен дом. Утром мне звонил мистер Меткаф. У меня есть для вас именно то, что вы хотите. — Он говорил по-английски бегло и почти без акцента.
  
  — Так у вас есть такой дом? — учтиво осведомился Уокер.
  
  — Конечно! Зачем же, по-вашему, мистер Меткаф послал вас ко мне? Он знает Каза Сета. — Он примолк. — Не возражаете, если дом старый? — озабоченно поинтересовался он.
  
  — Какая нам разница! — небрежно ответил Уокер. — У меня хватит средств позволить себе любые переделки в доме, лишь бы он мне подошел.
  
  Он поймал мой взгляд и поспешно добавил:
  
  — Я хочу сказать, что сейчас сниму дом на шесть месяцев, а потом куплю.
  
  Лицо Аристида вытянулось и из шара превратилось в эллипс.
  
  — Хорошо, как вам угодно, — произнес он, и в голосе его послышалось сомнение.
  
  Он повез нас вдоль северного побережья на «кадиллаке», а следом Курце вел взятую нами напрокат машину.
  
  Дом выглядел карикатурной копией здания из фильма Чарльза Адамса, казалось, что из окна вот-вот выглянет Борис Карлов. Архитектура этого дома не испытала марокканского влияния, всего-навсего образец викторианской готики — большей безвкусицы и придумать трудно. Но несмотря на это, он мог нам подойти.
  
  Мы вошли внутрь и бегло осмотрели изъеденные деревянные панели стен, отметили отсутствие необходимых удобств. Кухня была оборудована по старинке, за домом тянулся заросший сад. А за ним простиралось море, и с небольшого обрыва мы посмотрели на отлогий морской берег.
  
  Все казалось замечательным. Был там и лодочный ангар, достаточно большой, чтобы приютить «Санфорд», если предварительно снять с нее мачту, был и проржавевший слив, нуждавшийся в капитальном ремонте. Заметили мы и пристройку с односкатной крышей, где можно было расположить литейный цех.
  
  Я огляделся, прикидывая, сколько времени понадобится, чтобы навести здесь порядок, затем отвел Курце в сторонку.
  
  — Что ты думаешь? — спросил я.
  
  — Думаю, надо брать. Во всей Северной Африке не найдется более подходящего уголка.
  
  — И мне так кажется. Вот хорошо бы в Италии найти что-нибудь в этом роде. Наймем местных людей для ремонта слипа и, если поднапрячься, сможем за неделю закончить. Придется немного поработать и в доме, но основная часть денег должна пойти на покупку дезодорантов — на то время, когда мы будем здесь, он должен быть пригоден для жилья. Я предупрежу Уокера об этом, он горазд придумывать невероятные причины для выполнения дурацких вещей.
  
  Мы вернулись к Уокеру и Аристиду, который с большим воодушевлением превозносил достоинства дома, и я незаметно кивнул Уокеру. Тот ослепительно улыбнулся Аристиду.
  
  — Бесполезно, мистер Теотопопулис, вам не удастся отговорить меня. Я обязательно куплю этот дом… предварительно сняв на шесть месяцев, конечно.
  
  Аристид, у которого не было ни малейшего намерения отговаривать кого-либо от чего-либо, был ошарашен, но, поняв игру, включился в нее:
  
  — Понимаете, мистер Уокер, я не могу вам дать никаких гарантий…
  
  — Все в порядке, старина, — весело сказал Уокер, — но я должен все-таки иметь шестимесячный опцион на дом. Не забудьте об этом.
  
  — Думаю, это можно будет устроить, — сказал Аристид с наигранным сомнением.
  
  — Как замечательно, наверно, жить в таком прекрасном доме! — сказал мне с пафосом Уокер.
  
  Я уставился на него. Вечная с ним морока: слишком увлекается своею ролью. Взгляд мой остался незамеченным, потому что Уокер уже повернулся к Аристиду.
  
  — Нет ли в доме привидений или еще какой-нибудь нечистой силы? — спросил он таким тоном, как будто вопрошал о мертвых крысах за деревянной панелью. Тоже мне Гамлет!
  
  — О нет, — поспешно заверил его Аристид, — никаких привидений.
  
  — Жаль, — небрежно заметил Уокер, — я всегда мечтал пожить в доме с привидениями.
  
  Аристиду пришлось тут же менять свое отношение к привидениям, поэтому я решил вмешаться и прекратить этот балаган. Я не имел ничего против заблуждения Аристида, полагавшего, что он имеет дело с дураком, но таких дураков, какого изображал Уокер, просто не бывает, и я испугался, что Аристид заподозрит неладное.
  
  Я предложил:
  
  — Давайте вернемся в контору мистера Теотопопулиса и обговорим все детали. Уже поздно, а меня ждет работа на яхте. — Потом обратился к Курце: — Тебе не надо с нами. Встретимся в ресторане, там, где были вчера вечером.
  
  Я видел, что от дурачеств Уокера в нем растет раздражение, и решил отослать его, чтобы избежать взрыва.
  
  Всегда трудно, когда имеешь дело с людьми, но особенно тяжело с такими антагонистическими типами, как Курце и Уокер.
  
  Мы вернулись в контору Аристида, и все шло нормально. На доме он нас, конечно же, нагрел, но я не стал возражать. Тот, кто сорит деньгами подобно Уокеру, может быть кем угодно, но только не честным человеком.
  
  А потом Уокер понес такое… У меня даже кровь в жилах застыла, хотя спустя какое-то время, по зрелом размышлении, я пришел к выводу, что он, пожалуй, неплохо ведет игру и сможет выйти сухим из воды.
  
  — Танжер — забавное место. Слышал, что тут буквально на каждом шагу валяются золотые слитки.
  
  — Конечно, золото не валяется под ногами. — Аристид снисходительно улыбнулся. Он уже заработал сегодня свой кусок и готов бил потратить несколько минут на пустую болтовню, к тому же этот идиот Уокер собирается жить в Танжере — на нем можно будет еще заработать. — Мы храним золото в очень больших сейфах.
  
  — Хм, знаете, забавная вещь, — сказал Уокер, — я прожил всю жизнь в Южной Африке, где золото добывают в больших количествах, а между тем его ни разу в глаза не видел. Ведь в Южной Африке запрещена купля-продажа золота.
  
  Аристид так высоко поднял брови, как будто никогда и не слышал о таком.
  
  — Говорят, вы можете покупать здесь золото на фунты, как масло в магазине. Было бы забавно приобрести немного золота. Представляете, имея такие деньги, я никогда не видел золотого слитка, — произнес он патетически. — У меня, знаете ли, очень много денег. Некоторые друзья говорят, что даже слишком много.
  
  Аристид нахмурился. Для него слова Уокера прозвучали как ересь. Нет такого человека, у которого было бы слишком много денег. И он стал очень серьезным.
  
  — Мистер Уокер, лучшее, что может сделать каждый в наше тревожное время, — это купить золото. Единственное надежное капиталовложение. Ценность золота не подвержена изменениям, какие весьма часто случаются с этими бумажками. — Легким движением руки он отмахнулся от ложных претензий американского доллара и фунта стерлингов. — Золото не ржавеет и не усыхает, оно всегда под рукой, всегда надежно и всегда в цене. Если вы пожелаете вложить свои деньги выгодно, я в любой момент готов продать вам золото.
  
  — Неужели?! — изумился Уокер. — Вы продаете золото, вот так просто?
  
  Аристид улыбнулся:
  
  — Вот так просто. — Но тут же улыбка на его лице опять сменилась озабоченностью. — Раз уж вы задумали покупать золото, то должны сделать это не откладывая, потому что свободный рынок в Танжере очень скоро закрывается. — Он пожал плечами. — Говорите, никогда не видели ни одного слитка золота? Я покажу вам слитки — много слитков. — Он повернулся ко мне. — И вам тоже, мистер Халлоран, если желаете, — сказал он небрежно. — Идите за мной.
  
  Он повел нас вниз, куда-то в недра здания, через решетчатые двери, и привел к огромному сейфу. По дороге к нам присоединились два широкоплечих охранника. Аристид открыл дверь сейфа толщиной в два фута и впустил нас внутрь.
  
  Золота было много. Конечно, не четыре тонны, но все же очень много. Золотые слитки были аккуратно сложены штабелями в зависимости от размеров, а золотые монеты хранились в специальных ящичках — в общем, чертова уйма золота.
  
  Аристид показал на один из слитков.
  
  — Это — танжерский стандартный слиток. Весит четыреста унций монетного веса или примерно двадцать семь с половиной фунтов обычного веса. Его стоимость больше пяти тысяч фунтов стерлингов.
  
  Он показал на другой слиток, поменьше.
  
  — Этот более удобного размера. Он весит килограмм — чуть больше тридцати двух унций — и стоит примерно четыреста фунтов стерлингов.
  
  Аристид открыл ящичек и стал любовно перебирать монеты, пропуская их сквозь короткие и жирные пальцы.
  
  — Здесь и британские соверены, и американские двуглавые орлы, а вот французские наполеондоры, австрийские дукаты.
  
  Насмешливо посмотрев на Уокера, он сказал:
  
  — Теперь понимаете, что я имею в виду, когда говорю, что золото никогда не утратит своей ценности.
  
  Он открыл еще один ящичек.
  
  — Не все золотые монеты старинные. Вот эти, например, изготовлены по заказу одного из банков Танжера — не моего. Это танжерский геркулес. В нем ровно одна унция чистого золота.
  
  Аристид вынул монету из ящика, положил на ладонь и позволил Уокеру взять ее. Уокер повертел монету в пальцах и неохотно передал мне.
  
  С этого мгновения наша безумная экспедиция перестала быть для меня только приключением. Прикосновение к жирной тяжести золотой монеты отозвалось во мне странным образом, и я понял, что имели в виду люди, когда рассказывали о золотой лихорадке. Я понял, почему золотоискатели копаются, как одержимые каторжники, в пустынных и бесплодных землях. И дело не в стоимости золота, то, что они ищут, — золото само по себе. Плотный желтый металл способен воздействовать на человека, изменить его; золото такой же наркотик, как любое чертово зелье.
  
  Рука моя слегка дрожала, когда я возвращал монету Аристиду.
  
  Подбрасывая монету на руке, он сказал:
  
  — Золото в виде монеты обходится дороже, чем в слитке, потому что в ее стоимость входит работа по чеканке. Но зато это самая удобная форма — Он сардонически улыбнулся. — Мы продаем много золота политическим эмигрантам и южноамериканским диктаторам.
  
  Когда мы вернулись в контору, Уокер спросил:
  
  — У вас там внизу очень много золота. Но где вы его берете?
  
  Аристид пожал плечами.
  
  — Я покупаю золото, и я продаю золото. Обе операции приносят мне выгоду. Покупаю, где могу, продаю, когда могу. В Танжере такие сделки не преследуются законом.
  
  — Но оно должно откуда-то поступать, — настаивал Уокер. — Я имею в виду вот что: какой-то пират, вернее, какой-то контрабандист пришел к вам с полтонной золота. И вы бы его купили?
  
  — Если подойдет цена, — мгновенно ответил Аристид.
  
  — Не выясняя, откуда оно?
  
  Легкая усмешка появилась в глазах Аристида.
  
  — Нет ничего более анонимного, чем золото, — сказал он. — У золота нет хозяина. Оно временно принадлежит тому, кто дотрагивается до него. Да, я купил бы это золото.
  
  — Даже тогда, когда свободный рынок закроется?
  
  Аристид только пожал плечами и улыбнулся.
  
  — А вот представьте себе, — продолжал Уокер с глупой и бессмысленной настойчивостью, — к вам должна поступить большая партия золота, прибывающая в Танжер…
  
  — Я продам вам золото, как только вы пожелаете, мистер Уокер, — сказал Аристид, усаживаясь за свой письменный стол. — Полагаю, вам понадобится счет в банке, раз вы собираетесь жить в Танжере.
  
  Перед нами снова был деловой человек. Уокер бросил взгляд на меня, затем сказал:
  
  — Ну я не знаю. Пока я совершаю круиз вместе с Халом, обо всех моих нуждах заботится мой верный друг — аккредитив из Южной Африки. Я уже сорвал немалый куш в одном из здешних банков — ведь не мог я рассчитывать, что фортуна пошлет мне столь благосклонного банкира. — Уокер не поскупился на широкую улыбку. — Мы здесь проездом, — продолжал он, — отплываем через пару недель, но я вернусь, да, я вернусь. Когда мы возвращаемся, Хал?
  
  — Мы направляемся в Испанию и Италию, потом — в Грецию. Вряд ли нас занесет в такую даль, как Турция или Ливан, хотя все может быть. Я бы сказал, что мы вернемся сюда через три или четыре месяца.
  
  — Вот тогда-то я и поселюсь в своем доме основательно. Каза Сета! — произнес Уокер мечтательно. — Звучит превосходно!
  
  Мы распрощались с Аристидом, а как только вышли на улицу, я в ярости накинулся на Уокера.
  
  — Что заставило тебя натворить столько глупостей?
  
  — Каких? — невинно спросил Уокер.
  
  — Ты отлично знаешь, о чем я говорю. Мы договорились не болтать о золоте.
  
  — Должны же мы хоть иногда поговорить о нем, — возразил Уокер. — Как мы сможем продать золото, ни слова не говоря о нем? Я даже подумал, что нам повезло: мы сумели выяснить, как относится Аристид к золоту из неизвестного источника. Считаю, я неплохо справился с этим.
  
  Пришлось его еще и похвалить, но все-таки я счел нужным сказать:
  
  — Знаешь, ты бы поменьше валял дурака. Меня чуть удар не хватил, когда ты начал морочить голову Аристиду привидениями. На карту поставлены важные дела, а ты, видите ли, развлекаешься.
  
  — Знаю, — сказал он рассудительно. — Я понял это, когда мы находились в сейфе-хранилище. Я успел забыть, как выглядит золото и что при этом испытываешь.
  
  Значит, и его задело за живое. Я успокоился и сказал:
  
  — Ладно уж, но не забудь. И, Бога ради, не валяй дурака в присутствии Курце. Мне и так трудно сохранять мир, хотя бы такой, какой есть.
  * * *
  
  Когда мы встретились с Курце за ленчем, я сообщил:
  
  — Сегодня утром мы видели чертовски много золота.
  
  Он выпрямился.
  
  — Где?
  
  — У Аристида, в очень большом банковском сейфе, — ответил Уокер.
  
  — Я полагаю… — начал заводиться Курце.
  
  — Ничего не случилось, — сказал я, — все прошло очень спокойно. Мы посмотрели разные слитки золота. Существует два стандартных размера, которые с готовностью принимают здесь в Танжере: один весом в четыреста унций, второй — в один килограмм.
  
  Курце нахмурился, и я поспешил объяснить:
  
  — Это приблизительно два фунта с четвертью.
  
  Он что-то буркнул и глотнул виски.
  
  — Мы с Уокером обсудили все и пришли к заключению, что Аристид купит золото даже после того, как золотой рынок здесь прикроют, но, возможно, нам придется заранее обратиться к нему, чтобы он успел сделать необходимые приготовления.
  
  — А я думаю, что нам следует заняться этим немедленно, — заявил Уокер.
  
  Я покачал головой.
  
  — Нет! Аристид — друг Меткафа. Это все равно что тигра приглашать на обед. Мы не должны вступать в переговоры до тех пор, пока не вернемся, а тогда уж придется рискнуть.
  
  Уокер промолчал, поэтому я продолжил:
  
  — Загвоздка вот в чем: вряд ли Аристид с радостью примет четырехтонную глыбу золота к себе в банк, поэтому нам все равно нужно будет переплавлять киль в слитки. Наверняка Аристиду придется как-то мухлевать с банковскими счетами, чтобы отчитаться за дополнительные четыре тонны, но тогда знать об этом он должен до того, как закроется рынок, следовательно, мы должны вернуться до девятнадцатого апреля.
  
  — Не так много времени, — проворчал Курце.
  
  — Я уже определил возможные сроки для каждого этапа операции, у нас в запасе остается месяц. Но возможны всякие непредвиденные обстоятельства, и нам этот месяц может понадобиться. Сейчас меня волнует совсем другое.
  
  — Что именно?
  
  — А вот что. Когда — и если — мы привезем сюда золото и начнем переплавлять его, то получим большое количество слитков, которые будут валяться у всех на виду. Не хочется сбывать их Аристиду маленькими партиями — это плохая политика, слишком велика опасность вмешательства посторонних лиц. Лучше переправить все золото разом, произвести с ним расчеты по всем правилам через швейцарский банк и удалиться со спокойной душой. Но вот тогда и получается, что вся Каза Сета будет завалена грудами золотых слитков, а это никуда не годится.
  
  Я вздохнул.
  
  — Где же нам хранить эти проклятые штуковины? Складывать в жилой комнате? И сколько этих чертовых слитков туда войдет? — добавил я с раздражением.
  
  Уокер взглянул на Курце:
  
  — Ты говорил, что там около четырех тонн, не так ли?
  
  — Да, — ответил Курце, — но подсчет приблизительный.
  
  Я спросил Курце:
  
  — Ты же на своей работе имел дело с переплавкой золота в слитки. Вспомни, насколько точен тот подсчет?
  
  Он задумался, мысленно вернувшись к событиям пятнадцатилетней давности, сравнивая то, что видел тогда, с тем, что узнал позже. Человеческий мозг — удивительное устройство. Наконец медленно произнес:
  
  — Думаю, подсчет точный, очень точный.
  
  — Ладно, — сказал я. — Значит, четыре тонны. Это составляет, девять тысяч фунтов. Точно, как в аптеке. В фунте шестнадцать унций и…
  
  — Нет, — неожиданно вмешался Курце. — Золото измеряют в монетных унциях. В английском фунте 14,58333 в периоде монетных унций.
  
  Он так уверенно оперировал этими цифрами, что я понял — он знает, о чем говорит. К тому же — ведь это его профессия.
  
  — Давай не усложнять, — предложил я, — пусть будет четырнадцать с половиной унций на фунт. Вполне достаточно.
  
  Я начал подсчитывать, делая массу ошибок, хотя скорее всего расчет был совсем простой. Математика в моем проектном деле не вызывает такого эмоционального подъема.
  
  Наконец я получил результат.
  
  — На большую точность я не способен, но если округлить, то выходит, что мы получим около трехсот тридцати слитков по четыреста унций в каждом.
  
  — А сколько получится, если умножить количество слитков на пять тысяч фунтов стерлингов? — спросил Уокер.
  
  Я снова стал марать бумагу и с изумлением уставился на результат моих усилий. В первый раз я представил все это в виде денег. До этого времени я был слишком занят организационными вопросами, а четыре тонны золота и без того казались мне достаточно кругленькой суммой, чтобы не забыть о ней.
  
  В полной растерянности я произнес:
  
  — По моим подсчетам получается один миллион шестьсот пятьдесят тысяч!
  
  Курце удовлетворенно кивнул головой:
  
  — Такая же сумма вышла и у меня. Но есть еще драгоценности. У меня были свои соображения насчет драгоценностей. Аристид был прав, когда говорил, что золото анонимно, а о драгоценностях такого не скажешь. Драгоценности несут на себе печать владельца, и их легко опознать. Мне казалось, что драгоценности лучше оставить в туннеле. Но к этому моих компаньонов надо было подвести постепенно.
  
  Уокер сказал:
  
  — Каждая безделушка по полмиллиона с лишним.
  
  — Хорошо, допустим, полмиллиона каждая. Остающиеся сто пятьдесят тысяч фунтов стерлингов можно пустить на возмещение расходов. К тому времени, когда все завершится, мы потратим больше, чем вложили.
  
  Я вернул разговор к тому, с чего начал:
  
  — Так, значит, у нас триста тридцать слитков золота. Что с ними делать?
  
  Уокер проговорил задумчиво:
  
  — В доме есть подвал.
  
  — Во всяком случае, это уже что-то.
  
  Он продолжал:
  
  — Знаешь, когда мы были в хранилище у Аристида, у меня появилась фантастическая идея. Я подумал, что оно напоминает хозяйство каменщика, в котором повсюду лежат кирпичи, почему бы нам не построить стену в подвале?
  
  Я посмотрел на Курце, он — на меня, и мы оба расхохотались.
  
  — Что в этом смешного? — жалобно спросил Уокер.
  
  — Ничего, — с трудом выдавил я. — Просто здорово, вот и все.
  
  Курце, ухмыляясь, сказал:
  
  — Я могу быть великолепным каменщиком, если мне хорошо заплатят.
  
  Кто-то заблеял у меня над ухом, и я оглянулся. Рядом с нашим столиком торчал уличный продавец лотерейных билетов и протягивал мне толстую пачку. Я отмахнулся от него, но благодушный как никогда Курце примирительно сказал:
  
  — Нет, парень, надо взять один. Подстраховаться не мешает.
  
  Билет стоил сто песет, мы наскребли эту сумму, сложив вместе сдачу, лежавшую на столе, после чего вернулись на квартиру Меткафа.
  * * *
  
  На следующий день мы всерьез принялись за работу. Я оставался на яхте, готовя «Санфорд» к длительному плаванию и терроризируя поставщиков. К концу недели яхта была укомплектована и готова плыть хоть на край света.
  
  Курце с Уокером занимались отделочными работами в доме, восстанавливая лодочный ангар и слип, наблюдали за рабочими, которых они нашли благодаря любезной помощи Меткафа. Курце приговаривал:
  
  — Проблем не будет, если обращаться с местными туземцами так же, как со своими аборигенами на родине.
  
  Я не был уверен в его правоте, но дело, казалось, подвигалось.
  * * *
  
  К тому времени как вернулся Меткаф из очередного таинственного вояжа, мы полностью закончили подготовительную работу и были готовы к отплытию. Я не стал заранее ничего говорить Меткафу, полагая, что чем меньше он будет знать, тем лучше.
  
  Поставив «Санфорд» в ангар, я отправился на судно Меткафа. Рыжеволосый мужчина, поливавший из шланга палубу, сказал мне:
  
  — Вы, должно быть, и есть Халлоран, угадал? А я Крупке, правая рука Меткафа.
  
  — Он здесь?
  
  Крупке отрицательно замотал головой.
  
  — Он ушел с вашим другом… как его… с Уокером. Сказал, чтобы я показал вам все, если вы прибудете на борт.
  
  — Вы американец, я угадал?
  
  Он заржал.
  
  — Точно, я из Милуоки. Не хотелось возвращаться в Штаты после войны. Мне двадцати еще не было — совсем щенок. Я и подумал тогда — раз дядя Сэм оплатил мне дорогу, нужно этим воспользоваться.
  
  Вероятно, перебежчик, подумал я, и потому не смог вернуться в Штаты, хотя там, возможно, уже давно прошла амнистия для дезертиров. Я не знал, правда, насколько положения гражданских законов соответствуют военным. Из осторожности я ничего не сказал — ренегаты самолюбивы и иногда оказываются невероятными патриотами.
  
  Ходовая рубка, которую Крупке назвал палубной, была хорошо оборудована. В ней размещалось два эхографа, один — с самописцем. Блок управления двигателем находился прямо под рукой рулевого, а лобовые окна были снабжены экранами Кента на случай плохой погоды. Были там и большей приемопередатчик морского типа, и радар.
  
  Я положил руку на дисплей радара и спросил:
  
  — Какой у него радиус действия?
  
  — У него несколько диапазонов, — объяснил Крупке, — выбираешь наиболее подходящий. Сейчас покажу.
  
  Он щелкнул тумблером и повернул ручку настройки. Через несколько секунд экран засветился, на нем возникло крошечное изображение гавани. С помощью вращающейся антенны можно было обозревать все пространство гавани. Даже «Санфорд» была видна — грязноватое пятнышко средь множества других.
  
  — Этот для ближнего наблюдения, — объяснил Крупке и снова щелкнул тумблером. — А это максимальный диапазон — пятнадцать миль, но отсюда, из гавани, много не увидишь.
  
  Изображение береговой стороны стало размытым, а со стороны моря я отчетливо увидел двигающееся пятнышко.
  
  — Что это?
  
  Он взглянул на часы.
  
  — Наверное, паром из Гибралтара. Он сейчас за десять миль отсюда — можно определить по сетке координат на дисплее.
  
  — Такая штука незаменима при ночных подходах к берегу.
  
  — Конечно, — ответил американец. — Нужно только сравнивать экранное изображение с картой. И неважно, что нет луны или туман.
  
  Хотелось бы иметь такую установку и на «Санфорд», но на паруснике трудно будет ею пользоваться — слишком много линий от оснастки яхты попадет в обзор антенны. Да и мощности у яхты не хватит.
  
  Я оглядел рубку.
  
  — Имея такое оборудование, можно обойтись без большого экипажа, даже если судно большое, — сказал я. — Сколько человек у вас?
  
  — Да мы с Меткафом можем и вдвоем управиться, — ответил Крупке, — особенно далеко мы не ходим… Но обычно мы берем с собой еще одного человека — того марокканца, который дежурит у вас на «Санфорд».
  
  Я пробыл на фэамайле уже довольно долго, но Меткаф с Уокером так и не появились, пришлось мне вернуться в квартиру Меткафа. Курце был уже там, где остальные — никто не знал, и мы пошли обедать вдвоем.
  
  Покончив с едой, я сказал:
  
  — В ближайшее время будем отправляться. Все, что нужно, мы сделали, и дальше задерживаться тут — только впустую тратить время.
  
  — Да, — согласился Курце, — впереди, что ни говори, не увеселительная прогулка.
  
  Мы вернулись на квартиру, где по-прежнему было пусто, если не считать слуг. Курце прошел в свою комнату, а я решил дождаться Уокера и, сидя в кресле, просматривал журналы. Около десяти часов я услышал, что кто-то вошел, и поднял глаза.
  
  От бешенства во мне все закипело. Уокер был пьян — вдребезги, мертвецки пьян. Он висел на Меткафе, колени его подгибались, он вращал мутными глазами, но ничего не видел. Меткаф был тоже пьян, но не настолько. Он вздернул Уокера, чтобы не дать ему грохнуться, и весело сказал:
  
  — Мы отправились в город, чтобы хорошо провести вечерок, но ваш друг плохо перенес его. Помоги мне его уложить.
  
  Мы дотащили Уокера до комнаты и уложили на постель. Курце, дремавший на соседней кровати, проснулся и спросил:
  
  — Что случилось?
  
  — У вашего приятеля слишком слабая голова для выпивки. Он упал в обморок и прямо в мои объятья… Да, напился он до потери сознания.
  
  Курце посмотрел на Уокера, потом на меня и гневно сдвинул свои черные брови. Я сделал ему знак помолчать. Меткаф потянулся:
  
  — Ладно, пойду-ка и я спать.
  
  Он взглянул на Уокера и с явным снисходительным презрением сказал:
  
  — Ничего, утром он будет в порядке, если не считать тяжелого похмелья. Скажу Измаилу, чтобы приготовил ему на завтрак улиток.
  
  Он обернулся к Курце:
  
  — Как вы называете их на своем африкаанс?
  
  — Regmaker, — буркнул Курце.
  
  Меткаф засмеялся.
  
  — Вот-вот, это первое слово на африкаанс, которое я выучил.
  
  Он направился к двери.
  
  — Увидимся утром, — бросил он и вышел. Я прикрыл дверь.
  
  — Какой же дурак! — вырвалось у меня.
  
  Курце встал с постели, сгреб пьяного Уокера в охапку и начал трясти.
  
  — Уокер, — заорал он, — ты рассказал ему что-нибудь?
  
  Голова Уокера безжизненно болталась из стороны в сторону, и он начал хрипеть. Я схватил Курце за плечо:
  
  — Успокойся, разбудишь весь дом. Да и без толку, сейчас от него ничего не добьешься — он же без сознания. Потерпи до утра.
  
  Курце, черный от гнева, стряхнул мою руку и отвернулся.
  
  — Говорил я тебе. — Он перешел на яростный полушепот. — Говорил, что от него добра не жди! Кто знает, что наболтал спьяну этот подонок!
  
  Я снял с Уокера ботинки и укрыл его одеялом.
  
  — Выясним все завтра, — сказал я, — сделаем это вместе. Только не набрасывайся на него, а то перепугаешь до смерти и он вообще ничего не скажет.
  
  — Я из него душу вытрясу, — с угрозой прошипел Курце. — Истинная правда!
  
  — Оставь его в покое, — сказал я резко. — У нас и без того достаточно хлопот, не хватало еще вашей свары. Уокер нам нужен. — Курце только фыркнул. — Да, Уокер проделал здесь такую работу, какую мы с тобой никогда бы не сделали. У него талант разыгрывать всех самым убедительным образом.
  
  Я посмотрел на спящего Уокера и с горечью добавил:
  
  — Жаль только, что иногда он сам ведет себя как последний дурак. Во всяком случае, он может опять нам понадобиться, так что оставь его в покое. Поговорим с ним завтра утром, вместе.
  
  Курце нехотя согласился, и я ушел в свою комнату.
  * * *
  
  На следующее утро я встал рано, но Меткафа уже не было. Я направился проведать Уокера и застал Курце уже наполовину одетым. Уокер похрапывал в постели. Я взял стакан воды и вылил ему на голову. У меня не было настроения церемониться с ним. Уокер пошевелился, застонал и открыл глаза, тогда Курце схватил графин и вылил на него всю воду. Уокер сел в постели, помотал головой, разбрызгивая вокруг себя воду, и вновь бессильно опустился на подушку.
  
  — Голова, — простонал он, сжимая руками виски.
  
  Курце сгреб рубашку на груди Уокера и приподнял его.
  
  — Ну, козел безногий, что ты рассказал Меткафу? — Он яростно встряхнул Уокера. — Что ты ему сказал?
  
  Такое обращение вряд ли облегчало страдания Уокера, поэтому я вмешался:
  
  — Полегче. Дай я сам поговорю с ним.
  
  Курце отпустил его и отошел, теперь я встал перед Уокером, выжидая, когда он придет в себя после такой встряски. Потом сказал:
  
  — Прошлой ночью ты напился как последний дурак, а главное, нашел с кем пить — с Меткафом!
  
  Уокер посмотрел на меня. Я увидел глаза человека, жестоко страдающего от монументального похмелья, и присел к нему на постель.
  
  — Вспомни, ты говорил ему про золото?
  
  — Нет, — закричал Уокер, — нет, не говорил!
  
  Я спокойно продолжал:
  
  — Не лги, если это неправда, то сам знаешь, что мы с тобой сделаем.
  
  Уокер бросил испуганный взгляд на разъяренного Курце, стоящего поодаль, и закрыл глаза.
  
  — Ничего не помню, — сказал он, — пустота. Ничего не помню.
  
  Так было уже лучше. Скорее всего теперь он говорил правду.
  
  Полный провал в памяти — один из симптомов алкоголизма. Я проанализировал ситуацию и пришел к заключению, что если Уокер и не сказал Меткафу о золоте, то легенду свою, вероятно, развеял. В один миг образ, который он так усердно создавал, мог полететь к черту, и тогда он предстал перед Меткафом таким, каким и был на самом деле — алкоголиком и неприятным типом.
  
  Меткаф — человек проницательный, иначе он не уцелел бы в преступном мире. Крах легенды Уокера вызвал бы у него сомнение в достоверности легенды старинного приятеля Хала и его экипажа. Вполне достаточно, чтобы Меткаф насторожился. Теперь исходить надо из того, сочтет ли он нас достойным объектом для дальнейшего изучения.
  
  — Что было, то было, — сказал я и посмотрел на Уокера. Тот потупил взор и нервными пальцами перебирал одеяло. — Посмотри на меня, — потребовал я.
  
  Он медленно поднял глаза и встретился со мной взглядом.
  
  — Думаю, ты говоришь правду, — ледяным тоном произнес я. — Но если ты обманул, пусть тебе будет хуже. И запомни, если ты за время нашего путешествия хоть раз напьешься, я уничтожу тебя. Ты думаешь, что здесь тебе следует опасаться Курце, но у тебя будет больше оснований опасаться меня, если ты позволишь себе хоть один глоток. Понял?
  
  Он кивнул.
  
  — Мне безразлично, сколько ты выпил вчера, дело прошлое. Через шесть месяцев можешь упиться хоть до смерти, меня это касаться не будет. Но еще один такой запой во время нашего путешествия — и ты покойник.
  
  Уокер вздрогнул, а я повернулся к Курце:
  
  — А теперь оставь его в покое, он будет вести себя нормально.
  
  Курце взмолился:
  
  — Дай мне только вздуть его, ну хоть разок.
  
  — Все, кончено, — нетерпеливо сказал я. — Надо решать, что дальше делать. Собирайтесь, мы уезжаем.
  
  — А как же Меткаф?
  
  — Скажу, что нам захотелось попасть на фестиваль в Испании.
  
  — Какой фестиваль?
  
  — Откуда я знаю, какой! В Испании всегда какие-нибудь дурацкие фестивали. Я выберу самый подходящий для нас. Мы отплываем сегодня, как только я смогу получить разрешение на выход из гавани.
  
  — Я вот думаю, что бы такое сделать с Меткафом, — проговорил Курце.
  
  — Оставь Меткафа в покое, — сказал я. — Может, он вообще ничего не подозревает, а если вздуть его, то он сразу поймет — здесь что-то нечисто. С Меткафом лучше не связываться. Он человек влиятельный, не то что мы.
  
  Мы немедленно упаковали чемоданы и отправились на яхту; притихший Уокер все время держался сзади. Моулей Идрис восседал на передней палубе, ловя кайф от послеобеденной сигареты. Мы прошли вниз и начали готовиться к отплытию.
  
  Только я успел вытащить карту Гибралтарского пролива, чтобы проложить курс, как вошел Курце и тихо сказал:
  
  — Мне кажется, кто-то обыскивал яхту.
  
  — Что за черт! — воскликнул я.
  
  Меткаф ведь ушел очень рано — у него было достаточно времени, чтобы хорошенько обшарить «Санфорд».
  
  — Печи? — первое, что спросил я.
  
  Мы самым тщательным образом замаскировали три плавильные печи. Некоторые детали сняли и рассовали по двум коробкам в подсобке, где они перемешались с другим барахлом, которое обычно накапливается в судовом хозяйстве. Главные детали — контейнеры с тяжелыми трансформаторами — были распределены на яхте так: один зацементирован в основание каюты, второй замаскирован под рацию, а третий встроен рядом с двигателем.
  
  Вряд ли Меткаф догадался об их назначении, даже если и обратил на них внимание, но сам факт, что они спрятаны, должен был его заинтриговать. В таком случае нас не ожидало ничего хорошего. Облазив всю яхту, мы убедились, что все осталось на своих местах. Вообще-то, кроме печей и запасных графитовых прокладок, вмонтированных в двойное покрытие крыши, на борту не было ничего, что отличало бы «Санфорд» от других яхт, курсирующих в этих водах.
  
  — Может, это марокканец проявил любопытство? — предположил я.
  
  Курце выругался.
  
  — Если он сует нос, куда его не просят, я швырну его за борт.
  
  Я поднялся на палубу. Марокканец сидел на том же месте.
  
  — Мистер Меткаф? — спросил я.
  
  Он показал рукой на стоявший в гавани фэамайл. Я спустил ялик и поплыл к нему.
  
  Меткаф встретил меня вопросом:
  
  — Как Уокер?
  
  — Полон раскаяния, — ответил я, наблюдая, как Меткаф пришвартовывает мою лодку. — Жаль, что все так получилось. Его будет мутить как собаку, когда мы поплывем.
  
  — Вы уходите? — удивился Меткаф.
  
  — Я не успел сказать тебе об этом вчера. Берем курс на Испанию. — Я выдал ему заготовленную байку, а напоследок сказал: — Не знаю, зайдем ли на обратном пути. Уокер, конечно, вернется, а мы с Курце пройдем вдоль восточного побережья и домой, в Южную Африку.
  
  Я думал, что мои слова звучат убедительно.
  
  — Очень жаль, — ответил Меткаф, — я надеялся, что ты спроектируешь для меня ялик.
  
  — Знаешь что, я напишу в Кейптаун и дам верфи поручение выслать тебе комплект «сокола». За мой счет, конечно. Тебе останется оплатить транспортные расходы.
  
  — Ну спасибо, очень мило с твоей стороны.
  
  Мне показалось, что он доволен.
  
  — Рад, что могу отблагодарить тебя за гостеприимство.
  
  Он протянул мне руку, и я пожал ее.
  
  — Удачи тебе, Хал, во всем. Надеюсь, ты осуществишь свой замысел.
  
  Я был неосторожен.
  
  — Какой замысел? — резко спросил я.
  
  — Да я о твоем плане покупки верфи! Разве у тебя на уме еще что-нибудь?
  
  Я обругал себя в сердцах и с трудом выдавил улыбку.
  
  — Нет… конечно, нет.
  
  Я повернулся, чтобы спуститься в лодку, и услышал спокойный голос Меткафа:
  
  — Ты не годишься для такой жизни, как моя, Хал. Если у тебя и была подобная мысль, то лучше выброси ее из головы. Жизнь эта сложная, и в ней слишком много конкурентов.
  
  Выгребая к «Санфорд», я размышлял над словами Меткафа: не скрывалось ли в них намека на то, что он в курсе наших дел? В определенном смысле Меткаф был честным человеком и не стал бы без нужды нападать на друга. Но он пойдет на это, если друг будет ему мешать.
  
  В три пополудни мы покинули танжерскую гавань, и я взял курс на Гибралтар. Мы вышли на выбранный нами путь, но позади оставили слишком много ошибок.
  Глава IV
  Франческа
  
  Мы шли, сражаясь с ветром в проливе, когда Курце предложил отправиться прямо в Италию.
  
  — Слушай, если мы сказали Меткафу, что идем в Испанию, значит, мы пойдем в Испанию.
  
  Он хлопнул кулаком по обшивке кубрика.
  
  — Но у нас нет времени!
  
  — Придется наверстывать, — сказал я упрямо. — Я предупреждал, что у нас могут быть непредвиденные обстоятельства, которые съедят наш резервный месяц, вот тебе одно из них. До Италии нам теперь добираться целый месяц вместо двух недель, в запасе остается только две недели, но придется пойти на это. Может, удастся наверстать в Италии.
  
  Он проворчал в ответ, что напрасно я опасаюсь Меткафа. Тогда я сказал:
  
  — Ты ждал такой возможности пятнадцать лет — сможешь подождать лишние две недели. Мы зайдем в Гибралтар, Малагу и Барселону, посетим Ривьеру, Ниццу и Монте-Карло и только потом попадем в Италию. Мы посмотрим корриду, поиграем в рулетку, побываем в казино — будем вести себя как самые обычные туристы. Причем такие прилежные туристы, каких Меткаф в жизни не видывал.
  
  — Но Меткаф остался в Танжере!
  
  — Возможно, что сейчас он уже в Испании. В любой момент он мог обойти нас на своем фэамайле. Мог прилететь на самолете, переправиться в Гибралтар на пароме — он может все. Если Меткаф хоть что-то заподозрил, уверен, он будет следить за нами.
  
  — Черт бы побрал этого Уокера! — взорвался Курце.
  
  — Согласен, — сказал я. — Но что было, то сплыло.
  
  Я стал вспоминать, сколько ошибок мы наделали. Под номером один — опрометчивое заявление Уокера Аристиду, что он пользуется аккредитивом. Это ложь, да к тому же бессмысленная — аккредитив был у меня, и Уокер мог так и сказать. Только контроль за финансовой стороной нашей экспедиции давал гарантию, что Курце не обманет меня. Ведь я еще не знал, где находится золото.
  
  Аристид, естественно, может навести справки у своих знакомых банкиров о финансовом положении «богача» Уокера. Ему ничего не стоит получить такую информацию, все банкиры связаны между собой (и плевать им на этику). Он, конечно, выяснит, что мистер Уокер не брал никаких денег ни в одном из банков Танжера. Вполне вероятно, Аристид спросит об этом у Меткафа, а для Меткафа такое обстоятельство станет еще одним поводом для подозрений. Он выведает у Аристида, что Уокер и Халлоран интересовались вопросами ввоза и вывоза золота.
  
  Меткаф может сам отправиться в Каза Сета и там собрать сведения. Допустим, он не узнает ничего такого, что противоречило бы легенде Уокера, но именно его легенда должна вызывать наибольшие подозрения — ведь Уокер после того, как напился, напрочь выпадал из нее. При упоминании о золоте у Меткафа небось уши торчком встали — такие люди издалека золото чуют. И я бы на месте Меткафа тоже проявил интерес к маршруту прогулочной яхты «Санфорд».
  
  Все мои рассуждения имели смысл только при одном условии: пьяный Уокер не рассказал о золоте. Если же рассказал, то и рассуждать нечего — беды не миновать.
  
  Мы бросили якорь в Гибралтаре и провели там целый день, глазея на берберийских обезьян и искусственные пещеры. Затем попали в Малагу и до тошноты наслушались цыганской музыки. На второй день нашего пребывания в Малаге, когда мы с Уокером, как все добропорядочные туристы, отправились к цыганским пещерам, я обнаружил, что за нами следят. Усатый молодой человек с нездоровым цветом лица сидел в отдалении, когда мы закусывали в уличном кафе; он мелькнул на стоянке яхт, аплодировал исполнителям фламенко во время нашего посещения цыган.
  
  Я ничего не сказал своим спутникам, но убедился, что правильно оценил возможности Меткафа. Наверняка у него есть друзья в каждом средиземноморском порту, и он, вероятно, сидел в Танжере, как паук в паутине, принимая телефонограммы из тех мест, где мы появлялись. Возможно, он знал не только наш маршрут, но и наши расходы до последней песеты.
  
  Единственный выход — вести себя как ни в чем не бывало и надеяться, что ему надоест за нами следить и он в конце концов оставит свои подозрения.
  
  В Барселоне мы пошли на бой быков. К тому времени я уже развлекал себя тем, что угадывал людей Меткафа, Вычислить их при желании не составляло особого труда, на этот раз наблюдателем оказался молодчик высокого роста с острым подбородком.
  
  Я с полным основанием считал, что если кто и попытается ограбить «Санфорд», то это непременно будут друзья Меткафа. Разнесется слух, что он за нами охотится, и мелкая рыбешка оставит яхту в покое. Я нанял на судно сторожа, который явно не внушал доверия — по лицу было видно, что он родную бабушку продаст за десять песет, и мы втроем отправились на бой быков.
  
  Перед уходом я позаботился о тщательном камуфляже: набросал ложную смету расходов по устройству судостроительной верфи в Испании, положив ее вместе с ворохом технической документации; оставил на виду предположительную схему нашего маршрута вплоть до Греции, перечень адресов людей, которых надо посетить. С точностью до миллиметра определил расположение каждой бумажки.
  
  Когда мы вернулись, сторож доложил, что все было спокойно, я расплатился, и он ушел. Но бумаги оказались сдвинутыми со своих мест, в запертую кабину кто-то входил, несмотря на присутствие сторожа… а может быть, и благодаря его присутствию. Интересно, подумал я, сколько ему заплатили, и, главное, поверил ли Меткаф в то, что мы — самые обыкновенные путешествующие бездельники.
  
  Из Барселоны мы пошли через Лионский залив в Ниццу, не заходя на Мальорку из-за нехватки времени. Опять я вел свою игру, обходя судостроительные верфи, и опять вычислил наблюдателя Меткафа, но на сей раз совершил ошибку: сказал обо всем Курце. Тот раскипятился.
  
  — Почему не сказал раньше? — пристал он ко мне.
  
  — Что бы это изменило? — отбивался я. — Все равно мы ничего сделать не можем.
  
  — Не можем? — удивленно переспросил он и смолк.
  
  Ничего особенного в Ницце не произошло. Место приятное, если у вас нет срочных дел где-то еще, но мы там задержались, чтобы сделать нашу легенду более убедительной, а затем проплыли несколько миль до Монте-Карло — места паломничества всех туристов.
  
  В Монте-Карло я остался на яхте, а Курце с Уокером сошли на берег. Никаких дел, кроме обычной уборки, у меня не было, и я расположился в кокпите, наслаждаясь ночным покоем. Курце и Уокер отсутствовали долго. Когда они вернулись, Уокер показался мне необычно молчаливым. Когда Курце спустился вниз, я спросил Уокера:
  
  — Что случилось? Язык проглотил? Понравилось тебе в городе?
  
  Уокер мотнул головой в сторону трапа, по которому только что спустился Курце.
  
  — Он кого-то пришиб.
  
  Я похолодел.
  
  — Кого?
  
  — Парня, который следил за нами весь день. Курце вычислил его. Мы позволили этому типу ходить за нами до темноты, а потом Курце завел его в глухой переулок и избил.
  
  Я вскочил и ринулся вниз. Курце промывал на кухне разбитые костяшки пальцев.
  
  — Значит, ты все-таки дорвался! Тебе обязательно надо пускать в ход свои идиотские кулаки, головой ты работать не можешь. Ты даже хуже Уокера. У него хоть оправдание есть — он больной человек.
  
  Курце удивленно посмотрел на меня:
  
  — В чем дело?
  
  — Я слышал, ты кого-то избил.
  
  Курце посмотрел на свой кулак и усмехнулся мне в лицо.
  
  — Он больше никогда не побеспокоит нас — месяц в больнице ему обеспечен.
  
  Бог мой, он еще гордился собой!
  
  — Ты же все испортил. — Я старался говорить сдержанно. — Мне только-только удалось подвести Меткафа к мысли о нашей непричастности к темным делам. Теперь ты избил его человека, и он убедится, что не напрасно подозревал нас — что у нас действительно есть какие-то тайные замыслы. С таким же успехом ты мог позвонить ему и сказать: «У нас тут на подходе золото, приезжайте и заберите». Ты же дурак!
  
  Лицо Курце потемнело.
  
  — Никто не смеет так говорить со мной.
  
  Он поднял кулак.
  
  — Я смею. И если ты хоть пальцем до меня дотронешься, можешь распрощаться с золотом. Ты не поплывешь ни на этом, ни на другом, даже самом паршивом судне, и Уокер помогать тебе не станет — он люто ненавидит тебя. Ты ударишь меня — и исчезнешь навсегда. Ты можешь избить меня, давай, пожалуйста, но за такое удовольствие заплатишь чистых полмиллиона.
  
  Такой разговор назревал давно.
  
  — Паршивый англичанишка, — сказал он.
  
  — Ну, давай, бей. — Я приготовился встретить удар Курце.
  
  Он явно передумал драться, но угрожающим жестом вскинул руку.
  
  — Берегись, мы с тобой еще разберемся!
  
  — Ладно, разберемся потом, но до тех пор командовать буду я. Понял?
  
  Его лицо снова потемнело.
  
  — Никто мной командовать не будет, — прорычал он.
  
  — Хорошо, тогда мы отправляемся назад по тому же маршруту — Ницца, Барселона, Малага, Гибралтар. Уокер поможет мне управиться с яхтой, а ты на него можешь не рассчитывать, он для тебя палец о палец не ударит.
  
  Я повернулся, чтобы уйти.
  
  — Подожди, — сказал Курце, и я остановился. — Так и быть, — прохрипел он, — но берегись, когда все закончится, черт побери, будешь ходить и оглядываться.
  
  — Но до тех пор командую я?
  
  — Да, — сказал он угрюмо.
  
  — И ты выполняешь мои приказания?
  
  Курце сжал кулаки, но сдержался.
  
  — Да.
  
  — Тогда получай первое: ничего не предпринимать, не посоветовавшись со мной.
  
  Я уже поднимался по трапу, когда меня осенила одна идея, и я опять спустился.
  
  — Хочу предупредить: не вздумай что-нибудь затевать против меня и Уокера, в противном случае тебе придется иметь дело не только со мной, но и с Меткафом. Буду рад отдать Меткафу твою долю, если еще что-нибудь натворишь. И в целом мире не найдется такого места, где ты сможешь укрыться от Меткафа.
  
  Курце зло посмотрел на меня и отвернулся.
  
  Я вышел на палубу. Уокер сидел в кокпите.
  
  — Ты все слышал? — спросил я.
  
  Он кивнул:
  
  — Рад, что ты считаешь меня своим союзником.
  
  От возбуждения меня трясло. Сомнительное удовольствие — сцепиться с таким медведем, как Курце, одни рефлексы — и ни капли ума. Разделаться со мной ему так же легко, как другому сломать спичку.
  
  — Господи, и угораздило меня отправиться в это безумное путешествие с такой пьянью, как ты, и таким маньяком, как Курце. Вначале ты наводишь Меткафа на след, потом Курце окончательно загоняет нас в тупик.
  
  Уокер мягко возразил:
  
  — Я не хотел этого, Хал. Мне вообще кажется, что я ничего не говорил Меткафу.
  
  — Надеюсь, но свою игру ты все-таки испортил.
  
  Я потянулся, чтобы расслабить мышцы.
  
  — Впрочем, это не важно. Или мы добудем золото — или нет. Вот и все.
  
  — Ты всегда можешь рассчитывать на меня, если тебе понадобится помощь против Курце.
  
  Я улыбнулся. Рассчитывать на Уокера — все равно что рассчитывать на сломанную мачту во время урагана — урагана в лице Курце. Своей слепой первобытной силой он подавлял таких людей, как Уокер. В общем, зверь, а не человек.
  
  Я хлопнул Уокера по колену.
  
  — Ладно, отныне мы союзники.
  
  Я постарался придать голосу некоторую суровость, потому что Уокера тоже надо было держать в ежовых рукавицах.
  
  — Но чтобы никакой выпивки. Там, в Танжере, я говорил всерьез.
  * * *
  
  Следующая остановка была в Рапалло, порт, который мы первоначально выбрали для создания базы в Италии, при условии, конечно, что найдем там подходящее место для выполнения задуманного дела. На двигателе мы вошли на стоянку яхт, и провалиться мне на этом месте, если я сразу не узнал одного из своих «соколов», стоявшего у причала. Вот уж не думал увидеть их когда-нибудь здесь, в Европе.
  
  Раз мы пришли из другой страны, нас ожидали обычные формальности: таможенный и медицинский досмотр. Я потолкался немного с ребятами из таможни, обсуждая яхты и стили вождения, сказал им, что сам я конструктор и строитель яхт. Как бы, между прочим, добавил, что собираюсь открыть верфь где-нибудь на Средиземном море, указав на «сокола», как на один из образцов моей продукции.
  
  На таможенников это произвело впечатление. С человеком, чья продукция пользуется спросом за шесть тысяч миль от того места, где ее создали, надо считаться. Они ничего не смогли рассказать о местных условиях, но дали несколько полезных адресов.
  
  Я был вполне доволен. Если уж создавать себе репутацию порядочного человека, следует начинать именно с таможни. Этот невесть откуда взявшийся «сокол» подвернулся очень вовремя.
  
  Сходя на берег, я приказал Уокеру и Курце оставаться на борту. Никакой необходимости в этом не было, но хотелось испытать свою власть над ними. Курце вернулся как будто в обычное состояние и даже успел отпустить парочку шуток — ему свойственно было постоянно шутить. Но я не заблуждался насчет того, что он все забыл. Африканеры известны своей злопамятностью.
  
  Я направился в яхт-клуб и предъявил рекомендации. Одно из преимуществ яхтенного спорта в том, что тебе гарантирован теплый прием в любой точке земного шара. Чувство товарищества между яхтсменами очень поддерживает в мире, который готов послать к черту даже сам себя. Благодаря интернациональному братству и тому, что морское право не требует лицензии на вождение малых судов, путешествие под парусами — одно из самых приятных занятий на свете.
  
  Я поболтал о том о сем с секретарем клуба, превосходно владеющим английским. Он пригласил меня в бар, угостил и познакомил с местными членами клуба и его гостями. Потолковав немного о плавании из Южной Африки, я перевел разговор на местные верфи и кое-что о них разузнал.
  
  Путешествуя по Средиземноморью, я пришел к заключению, что моей легенде о покупке верфи вовсе не обязательно оставаться только легендой, она может составить реальную цель нашего плавания. Я охладел к поискам золота, особенно после выкрутасов Уокера и Курце, зато мой интерес к перспективам коммерческой деятельности в Средиземном море возрос. Кроме того, я нервничал и сомневался, сможем ли мы втроем довести начатое дело до конца — слишком большая разница характеров создавала напряженность, угрожая провалом всего предприятия.
  
  Жажда золота, овладевшая мной в подземелье Аристида, еще не исчезла, но поутихла. Правда, ее власти надо мной еще хватало, чтобы заставить продолжать гонку, противостоять Курце и Уокеру, пытаться перехитрить Меткафа. Но если бы я узнал тогда, что в игру готовы вступить другие силы, я бы скорее всего отказался от этой затеи тут же, в баре рапалльского яхт-клуба.
  
  За день я посетил несколько верфей. Но не только с целью выяснения деловых перспектив. «Санфорд» прошла длинный путь, и ее днище заросло ракушками и водорослями. Необходимо было поднять яхту из воды и почистить, что увеличило бы ее скорость на пол-узла.
  
  Мы договорились, что под этим предлогом поднимем яхту, а небрежно оброненное мной в яхт-клубе замечание о неисправности в креплении киля оправдало бы его замену. Для этого я и подыскивал тихое местечко, где мы могли бы отлить наш золотой киль.
  
  Я забеспокоился, не обнаружив за собой слежки. Если Меткаф снял наблюдение, убедившись в нашей невиновности, то можно радоваться. Но такой вариант казался маловероятным после того, как Курце выдал нас. Скорее всего что-то готовится, и это что-то обязательно будет связано с нашей яхтой. Я свернул свои поиски и поспешил на стоянку.
  
  Увидев Курце, я сообщил ему, что за мной никто не следил.
  
  — Говорил же я тебе, что мой способ самый надежный, — сказал он. — Они струхнули.
  
  — Если ты думаешь, что Меткаф отступится из-за того, что избили нанятую им причальную крысу, тебе придется переменить мнение о нем, — сказал я и сурово посмотрел на него. — Если я отпущу тебя на берег размяться, есть гарантия, что ты не изобьешь кого-нибудь, кто, как вдруг тебе покажется, косо смотрит на тебя?
  
  Курце попытался выдержать мой взгляд, но не сумел.
  
  — О'кей, — буркнул он сердито, — буду осторожен. Но ты все равно поймешь, что мой способ самый надежный.
  
  — Посмотрим. Вы с Уокером можете сойти на берег для закупки продуктов. — Я повернулся к Уокеру. — Помни, никакой выпивки, даже вина.
  
  Курце вмешался:
  
  — Я присмотрю за этим. Мы теперь с ним неразлучны, правда? И он хлопнул Уокера по спине.
  
  Они взобрались на край причала и зашагали в сторону города: неторопливыми большими шагами — Курце и быстрой семенящей походкой — Уокер. Я начал было ломать себе голову над тем, что же затевает Меткаф, но нашел это занятие бесполезным, спустился вниз подумать о делах, которые предстоят нам в ближайшие дни. Я растянулся на койке и (должно быть, сказалась накопившаяся усталость) проснулся только, когда совсем стемнело, лишь в иллюминаторах мерцали огни города.
  
  По палубе кто-то ходил — эти шаги и разбудили меня.
  
  Продолжая лежать, прислушался — действительно, легкие шаги. Тогда я осторожно встал, поднялся по трапу до люка и тихо позвал:
  
  — Курце?
  
  Незнакомый голос произнес:
  
  — Это вы, синьор Халлоран?
  
  Голос принадлежал женщине. Я быстро вышел в кокпит.
  
  — Кто здесь?
  
  Темная фигура двинулась мне навстречу.
  
  — Мистер Халлоран, мне надо поговорить с вами.
  
  Она говорила по-английски с едва заметным итальянским акцентом, и голос ее был приятным и тихим.
  
  — Кто вы? — спросил я.
  
  — Наверное, знакомиться лучше всего при свете, когда видишь друг друга. — В голосе зазвучали повелительные нотки, как у человека, привыкшего добиваться своего.
  
  — Хорошо, — согласился я, — спустимся вниз.
  
  Женщина проскользнула мимо меня к трапу, и я последовал за ней, включив верхний свет в салоне. Теперь я мог ее рассмотреть, а смотреть было на что. Волосы цвета воронова крыла, забранные вверх с двух сторон гладкими прядями, темный разлет бровей над спокойными светло-карими глазами. Высокие скулы подчеркивали впалость щек, но она ничем не напоминала тех изможденных, в угоду моде, красоток, которых демонстрирует журнал «Вог». Одета она была в простое шерстяное платье, которое красиво облегало ее великолепную фигуру. Такое платье с одинаковым успехом могло быть куплено как в местном универмаге, так и в парижском салоне, но все-таки я склонялся к последнему — нельзя быть долго женатым и не узнать что почем.
  
  Туфли она несла в руке, и это обстоятельство было в ее пользу. Женщина весом в сто фунтов в туфлях на шпильках давит вниз с силой в две тонны, что чертовски плохо отражается на палубных досках. Значит, либо она что-то знает о яхтах, либо…
  
  Я показал на туфли:
  
  — Вы не очень-то опытный грабитель. Следовало бы повесить их на шею, чтобы освободить руки.
  
  Она засмеялась:
  
  — Я не грабитель, мистер Халлоран, просто не особенно люблю ходить в туфлях, к тому же мне приходилось бывать на яхтах и раньше.
  
  Я подошел к ней. Высокая, почти с меня ростом. Лет около тридцати или, возможно, немного за тридцать. Губы не накрашены, и вообще очень мало косметики. Одним словом, очень красивая женщина.
  
  — У вас есть преимущество: вы знаете, как меня зовут, а я — нет, — сказал я.
  
  — Я графиня ди Эстреноли.
  
  Я указал на диванчик:
  
  — Прошу вас, графиня, присаживайтесь.
  
  — Не графиня, а мадам, — сказала она и присела. — Во время наших взаимных отношений вы будете называть меня «мадам».
  
  Я медленно опустился на соседний диванчик (воистину Меткаф донимал меня сюрпризами!) и осторожно спросил:
  
  — Значит, мы становимся партнерами? Я и подумать не смел о таком прекрасном партнере. Когда начнем?
  
  — Это не то партнерство, о котором вы думаете, мистер Халлоран, — сказала она ледяным тоном. И вдруг сменила темп. — Я вижу… ваши… э… компаньоны сошли на берег. Они не заметили меня — я хотела поговорить с вами наедине.
  
  — Мы одни, — коротко ответил я.
  
  Она собралась с мыслями и сказала убийственно точно:
  
  — Мистер Халлоран, вы отправились в Италию с мистером Курце и мистером Уокером, чтобы вывезти из нашей страны некоторые ценности. Вы намерены сделать это нелегально, поэтому весь ваш план держится на секретности — вы не сможете, ну, скажем так, действовать, если кто-то заглядывает вам через плечо. Так вот я как раз и намерена заглянуть вам через плечо.
  
  Я с трудом удержался, чтобы не застонать вслух. Значит, Меткаф все знал! Единственное, что ему не известно, это где спрятано сокровище. Эта женщина права, утверждая, что нам его не вывезти, в любом случае тут же появится он и потребует своей доли. Значит, Уокер все разболтал в Танжере.
  
  Пришлось пойти на переговоры:
  
  — О'кей, графиня, и сколько же хочет Меткаф?
  
  Она подняла свои крылатые брови.
  
  — Меткаф?
  
  — Да, Меткаф, ваш хозяин.
  
  Она покачала головой.
  
  — Не знаю никакого Меткафа, и мне все равно, кто он. Я сама себе хозяйка, уверяю вас.
  
  Думаю, мне удалось не выдать своего удивления. Вопросы так и рвались с языка. Если эта графиня связана с Меткафом, то почему отрицает это? Если не связана, то кто она такая, черт побери, и как она узнала о сокровище?
  
  Я спросил:
  
  — А если я предложу вам убраться?
  
  Она улыбнулась.
  
  — Тогда вам ни за что не вывезти эти ценности из Италии.
  
  В ее словах был намек на возможность договориться, и я сказал:
  
  — Но если я предложу вам остаться, то мы сможем вывезти груз, не так ли?
  
  — Часть груза, — пошла она на компромисс. — Без моего сотрудничества вы немало времени проведете в итальянской тюрьме.
  
  Здесь определенно было над чем подумать, и после размышлений я спросил:
  
  — Хорошо, кто вы и что вы знаете?
  
  — Я узнала, что в район порта пришел сигнал следить за яхтой «Санфорд». Я узнала, что владельцем яхты является мистер Халлоран, а сопровождают его мистер Курце и мистер Уокер. Для меня этой информации было достаточно.
  
  — И что же решила предпринять графиня ди Эстреноли? Как же решилась итальянская аристократка иметь дело с уголовниками, за которыми ведется слежка?
  
  Улыбнувшись, она ответила:
  
  — У меня странные друзья, мистер Халлоран. Я узнала все эти интересные новости в порту. Возможно, именно ваш мистер Меткаф несет ответственность за распространение таких инструкций.
  
  — Значит, вам сообщают, что яхта с тремя мужчинами на борту направляется в Рапалло, и вы говорите себе: «А-а, вот эти трое собираются нелегально вывезти что-то из Италии», — мрачно пошутил я. — Придумайте что-нибудь получше, графиня.
  
  — Видите ли, я знаю мистера Курце и мистера Уокера, — сказала она. — Большой и неуклюжий мистер Курце не раз бывал в Италии. И я всегда узнавала о его приезде и следила за ним. — Она улыбнулась. — Он напоминал мне пса перед кроличьей норой, который лает, потому что нора слишком мала для него и он не может влезть туда. Курце всегда уезжал из Италии с пустыми руками.
  
  Теперь понятно: Курце, должно быть, раскрыл ей свои карты во время одной из поездок в Италию. Черт, но откуда она знает Уокера? Он ведь давно не бывал в Италии — или бывал?
  
  Женщина продолжала:
  
  — Так вот, услышав, что мистер Курце возвращается с мистером Уокером и с неизвестным мне мистером Халлораном, я поняла: готовится нечто грандиозное. Вы собираетесь вывезти то, что было спрятано, мистер Халлоран.
  
  — А что именно, вы знаете?
  
  — Только то, что это большие ценности, — просто ответила она.
  
  — А может быть, я археолог? — сказал я.
  
  Она засмеялась.
  
  — Нет, вы не археолог, мистер Халлоран, вы строите лодки. — Заметив по моим глазам, что я удивлен, добавила: — Я много о вас знаю.
  
  — Довольно интриговать, откуда вы узнали, что существуют какие-то ценности?
  
  Все так же неторопливо и спокойно она рассказала:
  
  — Человек по имени Альберто Корсо написал письмо моему отцу. Письмо он не успел закончить — его убили, поэтому информация была не такой полной, как хотелось бы. Но мне достаточно было узнать, что за мистером Курце надо следить…
  
  Осененный догадкой, я щелкнул пальцами.
  
  — Вы маленькая дочь Графа! Вы… э-э… Франческа!
  
  Она склонила голову.
  
  — Да.
  
  — Ну вот теперь мы почти разобрались, — сказал я. — Значит, Граф охотится за добычей?
  
  Графиня широко распахнула глаза.
  
  — О нет! Мой отец ничего не знает об этом. Совсем ничего.
  
  Я подумал, что ее слова нуждаются в объяснении, и уже собирался высказать свои сомнения, как вдруг кто-то спрыгнул на палубу.
  
  — Кто это? — спросила графиня.
  
  — Наверное, наши вернулись, — ответил я и замер в ожидании: до конца вечера возможны еще сюрпризы.
  
  Это был Уокер. Спустившись по трапу, он застыл, увидев женщину.
  
  — О-о, — произнес он. — Надеюсь, не помешал?
  
  Я представил их друг другу: «Графиня ди Эстреноли — мистер Уокер».
  
  Я пристально наблюдал за ним — узнает или нет? Но он смотрел на графиню, как смотрят на незнакомую красивую женщину, и, перейдя на итальянский, сказал:
  
  — Рад с вами познакомиться, синьора.
  
  Она улыбнулась ему:
  
  — Не узнаете меня, мистер Уокер? А я ведь перевязывала вашу ногу, когда вы попали к нам в горный лагерь во время войны.
  
  Уокер стал вглядываться, а потом недоверчиво произнес:
  
  — Франческа?!
  
  — Правильно, я Франческа.
  
  — Вы… ты изменилась, — сказал он. — Выросла. Я имею в виду… а… — Он смутился.
  
  Она оглядела его:
  
  — Да, все мы изменились.
  
  В ее голосе я уловил нотку сожаления. Они поболтали несколько минут, потом она подхватила с пола свои туфли.
  
  — Мне пора.
  
  Уокер стал возражать:
  
  — Но ты же только пришла…
  
  — Нет, не могу, у меня через двадцать минут свидание.
  
  Франческа встала и поднялась по трапу, я проводил ее на палубу.
  
  Здесь она сказала:
  
  — Я могу понять Курце, теперь понимаю и Уокера, но вас — нет, мистер Халлоран. Вы же преуспевающий человек, сделали себе имя на профессиональном поприще. Зачем вам-то это понадобилось?
  
  Я вздохнул.
  
  — В самом начале у меня действительно была причина, может быть, она есть и сейчас — не знаю. Но дело зашло так далеко, что приходится продолжать.
  
  Она понимающе кивнула, потом сказала:
  
  — В районе порта есть кафе под названием «Три рыбки». Ждите меня там в девять утра. Приходите один. Курце я никогда не любила, а теперь, пожалуй, мне так же неприятен и Уокер. Мне бы не хотелось разговаривать с ними.
  
  — Хорошо, — сказал я, — приду.
  
  Графиня легко спрыгнула на причал и, грациозно изогнувшись, надела туфли. Я смотрел ей вслед и долго еще слышал дробный стук каблучков из темноты, поглотившей ее.
  
  Внизу Уокер стал приставать ко мне с вопросами:
  
  — Откуда она взялась? Как узнала, что мы здесь?
  
  — «А мачты гнулись и скрипели…» — пропел я. — Ей известно все или почти все… и она облагает нас налогом.
  
  Уокер аж рот раскрыл.
  
  — Она узнала про золото?
  
  — Да, — ответил я, — но больше я тебе ничего не скажу, пока не вернется Курце. Нет смысла повторяться.
  
  Уокер пытался настаивать, но усмирил свое нетерпение, когда понял, что я не намерен продолжать разговор, и, надувшись, съежился на диване. Через полчаса мы услышали шаги Курце на палубе. Он был благодушно настроен и притащил много еды, которой предстояло разнообразить наш стол; чувствовалось, что успел пропустить пару стаканчиков.
  
  — Знаете, эти итальяшки умеют готовить.
  
  — Здесь только что была Франческа, — сообщил я.
  
  Потрясенный новостью, Курце смотрел на меня.
  
  — Дочка Графа?
  
  — Да.
  
  Уокер снова завелся:
  
  — Я хочу знать, как она разыскала нас.
  
  — Чего надо этой заносчивой суке? — Реакция Курце меня удивила.
  
  Ну, очевидно, антипатия у них взаимная.
  
  — Она хочет получить часть сокровищ, — прямо ответил я.
  
  Курце выругался:
  
  — Откуда, черт возьми, она узнала про золото?
  
  — Альберто перед смертью написал.
  
  Курце и Уокер обменялись взглядами, и после тягостного молчания Курце сказал:
  
  — Значит, Альберто собирался нас предать.
  
  — Он и сделал это, — сказал я.
  
  — Тогда почему золото до сих пор там? — недоумевал Курце.
  
  — Письмо не было закончено, — объяснил я. — Альберто не успел написать, где спрятано золото.
  
  — Фу — с облегчением вздохнул Курце. — Ну тогда ничего страшного.
  
  Его тупость меня раздражала.
  
  — Как, по-твоему, мы будем выбираться отсюда, если пол-Италии наблюдает за нами? — спросил я. — Она все время была в курсе твоих дел, следила за тобой каждый раз, когда ты приезжал в Италию, и посмеивалась. А теперь поняла, что готовится нечто серьезное.
  
  — Этой суке лишь бы посмеяться надо мной, — злобно сказал Курце. — Она всегда обращалась со мной, как с грязью. Наверное, и Граф хохотал как сумасшедший.
  
  Я задумчиво потирал подбородок.
  
  — Она уверяет, что Граф ничего не знает. Расскажи-ка о нем.
  
  — О Графе? Никчемный старик. Он не смог вернуть свои имения после войны — почему, не знаю — и сейчас беден как церковная мышь. Живет в Милане в убогой квартире, в которой и повернуться негде.
  
  — Кто-нибудь помогает ему?
  
  Курце пожал плечами.
  
  — Не знаю, может, она. Она в состоянии себе это позволить. Вышла замуж за римского графа, слышал, очень богатого, так что, полагаю, подкидывает старику кое-что на хозяйственные расходы.
  
  — За что ты так не любишь ее?
  
  — А потому что она из этих высокомерных сук высшего общества — я их всегда терпеть не мог. У нас в Хьюгтоне тоже полно таких, только здешние еще хуже. Она со мной и здороваться не желала. Не то что ее отец. С ним мы ладили.
  
  Возможно, в один из приездов он приставал к ней и получил достойный отпор. А приставания Курце скорее всего были грубы и непристойны, как если бы исходили от гориллы.
  
  — Часто она попадалась тебе на глаза в Италии?
  
  Он подумал и сказал:
  
  — Пожалуй. В каждый мой приезд хоть раз да попадалась.
  
  — Понятно. Это все, что ей было нужно: засечь тебя, проще говоря. Похоже, она окружена весьма полезными друзьями и, сдается, они не из того общества, к которому ты ее причислил. Она перехватила сигналы Меткафа всем средиземноморским портам, правильно их расшифровала, так что у нее, кроме красивой внешности, есть и мозги.
  
  Курце зафыркал:
  
  — Красивая? Просто сука облезлая…
  
  Она таки сидела у него в печенках.
  
  — Неважно, но нас возьмет голыми руками. Мы ничего не сможем сделать, пока она следует за нами по пятам. Не говоря уже о Меткафе, который тоже идет следом. Странно, что он еще не проявил себя в Рапалло.
  
  — Говорю тебе, он струхнул, — прорычал Курце.
  
  Я даже отвечать ему не стал.
  
  — Впрочем, не стоит ломать голову, пока мы точно не узнаем, чего она хочет. Я встречаюсь с ней завтра утром, после этого, вероятно, кое-что прояснится.
  
  — Я пойду с тобой, — твердо заявил Курце.
  
  — Она хочет видеть меня, а не тебя, — ответил я. — Она это специально оговорила.
  
  — Чертова сучка! — взорвался Курце.
  
  — И, ради Бога, подбери другое слово, надоело слушать, — раздраженно сказал я.
  
  Он испепелил меня взглядом.
  
  — Что, втюрился?
  
  Я окончательно потерял терпение и ответил:
  
  — Не знаю я эту женщину — видел ее всего пятнадцать минут. Отвечу тебе завтра.
  
  — Она что-нибудь говорила обо мне? — спросил Уокер.
  
  — Нет, — солгал я.
  
  Не было смысла настраивать против нее обоих. Похоже, действовать нам придется вместе, и чем меньше неприязни, тем лучше.
  
  — Но мне все же придется идти на встречу с ней одному.
  
  Курце тихо ворчал, поэтому я счел нужным сказать:
  
  — Не беспокойся: ни она, ни я не знаем, где находится золото. Ты нужен всем — и ей, и мне, и Меткафу. Кстати, мы не должны забывать о Меткафе.
  * * *
  
  На следующий день рано утром я отправился на поиски кафе «Три рыбки». Оно оказалось обычной портовой забегаловкой, каких полно в любом приморском городе. Приметив его, я пошел прогуляться около стоянки яхт, разглядывая элегантные прогулочные суда богатых европейцев. Среди них было немало больших судов, хозяева которых и гости вели беззаботную жизнь, пользуясь услугами наемного экипажа; но мне по вкусу были другие яхты — маленькие, удобные в управлении, где хозяева, не гнушавшиеся никакой работой, все делали сами.
  
  С удовольствием погуляв часок, я почувствовал, что проголодался, и вернулся в кафе. Было ровно девять. Она еще не пришла, и я заказал завтрак, качество которого оказалось лучше, чем можно было предположить. Только я приступил к еде, появилась графиня и тихонько уселась напротив.
  
  — Извините за опоздание, — сказала она.
  
  — Ну что вы!
  
  На ней были свободные брюки и свитер — наряд из числа тех, которые чаще встречаешь на страницах женских журналов, чем в реальной жизни. Свитер был ей к лицу.
  
  Она заглянула в мою тарелку и сказала:
  
  — Я уже завтракала, но, пожалуй, съем еще что-нибудь. Вы не против, если я присоединюсь к вам?
  
  — Вы здесь хозяйка.
  
  — Здесь хорошо кормят, — сообщила она и, подозвав официанта, сделала заказ итальянской скороговоркой. Я продолжал молча есть. Пусть заговорит первой.
  
  Она тоже молчала и только смотрела на меня. Когда ей принесли завтрак, она набросилась на него так, словно неделю не ела. Здоровая женщина со здоровым аппетитом. Закончив, я достал пачку сигарет.
  
  — Не возражаете? — спросил я.
  
  В этот момент рот у нее был набит, и она только утвердительно кивнула головой. Я закурил. Наконец она со вздохом отодвинула тарелку и взяла предложенную мной сигарету.
  
  — Пробовали наш кофе-эспрессо? — спросила она.
  
  — Пробовал.
  
  — Ах да, я забыла, что эти автоматы успели проникнуть даже в вашу Черную Африку. Его полагается пить после обеда, но я это делаю весь день. Выпьете?
  
  Я согласился, и она крикнула официанту:
  
  — Два эспрессо. — И повернулась ко мне. — Так как же, мистер Халлоран, обдумали наш вчерашний разговор?
  
  Я сказал, что обдумал.
  
  — И что же?
  
  — И что же, — повторил я. — Правильнее было бы спросить — так как же? Мне надо знать о вас гораздо больше, чтобы довериться вам, графиня.
  
  Похоже, она обиделась.
  
  — Не называйте меня графиней, — сказала она с раздражением. — Что вы хотите знать?
  
  Я стряхнул пепел.
  
  — Во-первых, как вам удалось перехватить послание Меткафа? Сомневаюсь, чтобы графиня случайно могла натолкнуться на что-то в этом роде.
  
  — Я уже говорила: у меня есть друзья.
  
  — Кто они, эти друзья?
  
  — Мой отец и я были среди тех, кто боролся против фашистского правительства во время войны…
  
  — Вы были в партизанах, я знаю.
  
  Она махнула рукой.
  
  — Ладно, пусть в партизанах, если вам так нравится. Только не приведи Бог моих друзей услышать, как вы их называете, — коммунисты испоганили это слово. Мои друзья тоже были партизанами, и я никогда не прерывала с ними отношений. Понимаете, в то время они считали, что я, маленькая девочка, приношу им счастье. После войны многие из них вернулись к своей работе, но были и такие, кто не знал другой жизни, кроме той, в которой они убивали немцев. Это забывается не скоро. Вы понимаете?
  
  Я спросил:
  
  — Хотите сказать, что у них появился вкус к приключениям и им стала нравиться такая жизнь?
  
  — Да, приключений хватало и после войны. Некоторые из них, перестав убивать немцев, начали убивать коммунистов — итальянских коммунистов. Это было ужасно. Но и коммунисты не отставали, между прочим. Некоторые ударились в другого рода приключения — даже выходящие за рамки закона, — ничего серьезного, правда, немного контрабанды, иногда кое-что похуже… Оказавшись вне закона, они невольно вступают в контакт с людьми из этого мира.
  
  Действительно, очень логично, подумал я.
  
  — В Генуе заправляет Торлони, один из лидеров преступного мира, большой спец в таких делах. Это он дал знать во все порты — в Савону, Ливорно, Рапалло и дальше к югу до Неаполя, что интересуется вами и готов заплатить за любую информацию. Он указал имена и название яхты.
  
  Я не сомневался, что источником такой информации мог быть только Меткаф. Возможно, Торлони чем-то ему обязан и теперь таким образом расплачивается.
  
  Франческа продолжала свой рассказ:
  
  — Мои друзья услышали имя Курце — редкое в Италии, а им известно, что я интересуюсь человеком с таким именем, и сообщили мне об этом. Когда я услышала, как зовут второго, я поняла: что-то готовится. — Она пожала плечами. — С ними некий Халлоран — вы. О вас я ничего не знала, пришлось выяснять.
  
  — Ваши друзья передали Торлони сведения о нас?
  
  — Я попросила их проследить, чтобы Торлони ничего не узнал. Влияние моих друзей на побережье очень велико — во время войны весь этот район контролировался нами, а не немцами.
  
  Вырисовывалась следующая картина: Франческа — талисман и дочь любимого командира. Она Хозяйка Побережья, Молодая Госпожа, которую нельзя обижать. К тому же план Меткафа, похоже, провалился, хотя бы временно. Но я на приколе у Франчески и шайки ее пиратов, а они в своем деле доки.
  
  Я задал второй вопрос:
  
  — Вы говорили, что отец не знает ничего об истории с золотом. А как же письмо, которое написал ему Альберто Корсо?
  
  — Я не отдала письмо отцу, — просто ответила Франческа.
  
  Я насмешливо посмотрел на нее.
  
  — Вот как ведет себя дочь почтенного родителя! Не только читает чужие письма, но и скрывает их.
  
  — Совсем не так, — резко возразила она. — Я расскажу, как это вышло.
  
  Она облокотилась на стол.
  
  — Во время войны я была еще очень маленькой, но отец заставлял меня работать — каждый должен был что-то делать. Мне приходилось, кроме всего прочего, собирать личные вещи погибших и складывать их в одно место, чтобы сохранить те из них, которые могут понадобиться, а остальное переправить семье погибшего. После того как Альберто погиб в горах, я собрала его небольшое имущество и среди вещей обнаружила письмо. Две исписанные страницы, адресованные моему отцу, но без концовки. Я бегло просмотрела письмо, и мне оно показалось важным, но смысла его я тогда не поняла, была слишком мала. Я положила письмо в карман, чтобы позже отдать отцу. Но немцы наступали, и нам пришлось срочно уходить. Мы укрылись в доме фермера, а вскоре ушли и оттуда. Так и вышло, что небольшая жестяная коробка, в которой лежали мои собственные вещи, осталась на ферме. И только в тысяча девятьсот сорок шестом году у меня появилась возможность вернуться на ферму, чтобы поблагодарить хозяев. Они угостили меня вином, а потом жена фермера вынесла маленькую коробку и спросила, не моя ли она. Я уже успела забыть и об этой коробке, и о том, что в ней.
  
  Франческа улыбнулась.
  
  — В коробке лежала кукла, ну, не кукла, а то, что вы называете… кажется, игрушечным маленьким медведем?
  
  — Тедди-медвежонок, — подсказал я.
  
  — Да, медвежонок… я его до сих пор храню. Были в коробке и какие-то безделушки, там же лежало письмо Альберто.
  
  — Однако вы не передали его отцу? Почему?
  
  Она стукнула своим маленьким кулачком по столу.
  
  — Вам трудно понять, что происходило в Италии после войны. Ладно, попытаюсь объяснить. Тогда очень велико было влияние коммунистов, особенно здесь, на севере, и после войны они разорили моего отца. Обвинили его в сотрудничестве с немцами, в том, что он воевал с отрядами коммунистов, вместо того чтобы воевать с фашистами. И это моего отца! Который всю свою жизнь боролся с фашизмом! Они выставили ложных свидетелей, и никто не захотел слушать отца. Его поместья были конфискованы фашистским правительством, а после войны получить их он не смог. Да и как бы ему это удалось, если Тольятти, заместитель главы правительства, был руководителем итальянской компартии! Они сказали: «Он коллаборационист и должен быть наказан». Но даже несмотря на все ложные обвинения, они не осмелились посадить отца в тюрьму, только вот поместья он себе не вернул и теперь нищий.
  
  В глазах Франчески стояли слезы. Она приложила платок к глазам и сказала:
  
  — Извините, не могу спокойно говорить об этом.
  
  Мне стало неловко.
  
  — Ну что вы…
  
  Она подняла на меня глаза и сказала:
  
  — Эти коммунисты с их антифашистской борьбой! Да мой отец в десять раз больше сделал для победы над фашистами, чем они. Вы слышали когда-нибудь о Пятьдесят второй партизанской бригаде?
  
  Я отрицательно покачал головой.
  
  — Ну как же, знаменитая коммунистическая бригада, которая захватила Муссолини. Коммунисты присвоили ей имя Гарибальди. Знаете, сколько человек воевало в этой якобы знаменитой Гарибальдийской бригаде в сорок пятом году?
  
  — Я почти ничего не слышал о ней.
  
  — Всего восемнадцать, — с презрением сказала она. — Восемнадцать человек называли себя бригадой. Да под командованием моего отца было в пятьдесят раз больше бойцов! А когда я поехала в Парму на юбилейные торжества в сорок девятом году, то увидела, что под знаменем бригады маршируют сотни людей! Все коммунистические подонки выползли из своих нор теперь, когда война закончилась и им ничего не грозило. Они шли по улицам, и у каждого на шее был красный фуляр, и каждый называл себя партизаном. Они даже памятник Гарибальди раскрасили так, что на нем оказалась красная рубашка и красная шляпа! Поэтому я и мои друзья не называем себя партизанами. По милости коммунистов слово «партизан» стало насмешкой.
  
  От гнева ее трясло, в глазах сверкали непролитые слезы.
  
  — Коммунисты разорили моего отца, потому что он пользовался авторитетом и выступал против коммунистического влияния в Италии. Он всегда был либералом и придерживался умеренных взглядов. А тех, кто идет по середине дороги, сбивают. Но он не мог понять этого, — сказала она мрачно. — Он-то думал, идет честная борьба. Как будто коммунисты когда-нибудь боролись честно!
  
  История была трогательной и типичной для нашего времени. И совпадала с тем, что рассказывал Курце. Я заметил:
  
  — Коммунисты сегодня далеко не так сильны. Почему бы вашему отцу не подать апелляцию на пересмотр дела?
  
  — Грязь оставляет следы, и неважно, кто ее бросил. Да и лет прошло немало — люди предпочитают не вспоминать то время; к тому же никто, особенно официальные лица, не могут признавать свои ошибки.
  
  Франческа трезво смотрела на жизнь, и я решил, что пора вернуться из прошлого в настоящее.
  
  — Но как это связано с письмом?
  
  — Вы хотите понять, почему я не отдала письмо отцу после войны?
  
  — Да.
  
  Она сдержанно улыбнулась.
  
  — Чтобы понять, нужно знать моего отца. Видите ли, то, за чем вы приехали, имеет большую ценность. Из письма Альберто я поняла, что речь идет о документации и большом количестве золотых слитков. Так вот, мой отец — благородный человек. Он бы все вернул правительству, поскольку правительству это все и принадлежало. И не подумал бы взять себе хоть что-то. Это было бы неблагородно.
  
  Она опустила глаза и стала разглядывать свои руки.
  
  — Ну а я женщина не благородная. Мне больно видеть отца, живущего в миланских трущобах, вынужденного распродавать вещи из дому, чтобы купить продукты. Он старый человек: несправедливо, что ему приходится так жить. И если у меня будет достаточно денег, я позабочусь о его счастливой старости. И он не узнает, откуда взялись деньги.
  
  Я откинулся на спинку стула и задумчиво рассматривал ее. Она покраснела под моим испытующим взглядом. Я мягко спросил:
  
  — Почему бы вам не посылать ему денег? Я слышал, вы удачно вышли замуж.
  
  Ее губы искривила неприятная усмешка.
  
  — Вы же ничего не знаете обо мне, не так ли, мистер Халлоран? У меня нет ни денег, ни мужа — точнее, нет никого, кого бы я хотела назвать своим мужем. — Она протянула вперед лежавшие на столе руки. — Я продала кольца, чтобы послать отцу денег, но это было давным-давно. Если бы не мои друзья, я бы оказалась на улице. Нет, мистер Халлоран, у меня нет денег.
  
  Я не все понял, но задавать вопросы не решился. Какая разница, почему она решила влезть в это дело, главное, она застала нас врасплох. При ее связях мы и шагу по Италии не сделаем без того, чтобы не споткнуться о какого-нибудь ее друга, бывшего партизана. Если мы попытаемся поднять золото, не заключив предварительного соглашения с ней, она возникнет в нужный момент и спокойно все отнимет. Она связала нас по рукам и ногам.
  
  У меня вырвалось:
  
  — Вы такая же, как Меткаф!
  
  — Кстати, хотела выяснить, кто такой Меткаф?
  
  — Так, один проказник.
  
  Она не настолько владела английским, чтобы понять мой ответ.
  
  — Проказник? — озадаченно переспросила она. — Это что, птица?
  
  — Один из наших общих конкурентов. Тоже охотится за золотом.
  
  Я наклонился над столом.
  
  — Итак, если мы примем вас в дело, то хотели бы иметь определенные гарантии.
  
  — Не думаю, что в вашем положении можно требовать гарантий, — сказала она ледяным тоном.
  
  — Тем не менее, хотелось бы их иметь. Только не горячитесь, это и в ваших интересах — за спиной Торлони стоит Меткаф, а он крепкий парень. Поэтому нам нужна защита от Меткафа. Из ваших слов ясно, что Торлони имеет вес, но, если у него не хватит силенок, Меткаф, возможно, призовет на нашу голову еще кого-нибудь. Сможете ли вы обеспечить защиту от этой компании?
  
  — В любой момент я могу собрать сто человек, — гордо ответила она.
  
  — Кого же? — спросил я грубо. — Ветеранов на пенсии?
  
  Она улыбнулась.
  
  — Большинство моих военных друзей живут спокойно и каждый день ходят на работу. Мне бы не хотелось втягивать их в горячие или незаконные дела, хотя они придут на помощь, если понадобится. Но моим… — она запнулась, подыскивая слово, — моим менее привлекательным друзьям я охотно поручила бы это дело. Я говорила, они предприимчивы и совсем не старые — не старше вас, мистер Халлоран, — кокетливо закончила она.
  
  — И их наберется целая сотня?
  
  Она немного подумала.
  
  — Ну, пятьдесят, — призналась она. — А ветераны из отряда моего отца дадут сто очков вперед этим головорезам.
  
  У меня не было в этом сомнений, правда, при условии, что силы в количественном отношении будут равные. Но Меткаф с Торлони, пожалуй, могут собрать головорезов со всей Италии, и они скорее всего пойдут на это — слишком велика ставка.
  
  — Нужны и гарантии на будущее. Где уверенность, что вы нас не надуете?
  
  — В этом можете не сомневаться, — сухо ответила она.
  
  Я решил заняться немного мелодраматическим искусством.
  
  — Поклянитесь в том, что не пойдете на обман.
  
  Она подняла руку.
  
  — Клянусь, что я, Франческа ди Эстреноли, ни в коем случае не обману мистера Халлорана из Южной Африки! — Она улыбалась. — Так вас устраивает?
  
  Я покачал головой.
  
  — Не совсем. Вы же сами сказали, что вы неблагородная женщина Я хочу, чтобы вы поклялись именем и честью отца.
  
  Ее щеки зарделись от гнева, мне показалось, что она вот-вот влепит мне пощечину, и я вкрадчиво спросил:
  
  — Так вы клянетесь?
  
  Она опустила глаза и тихо сказала:
  
  — Клянусь.
  
  — Именем и честью отца, — настаивал я.
  
  — Именем и честью отца, — повторила она и в упор посмотрела на меня. — Теперь, надеюсь, вы довольны? — На ее глазах опять появились слезы.
  
  Напряжение, которое не оставляло меня на протяжении всего разговора, вдруг исчезло, и я почувствовал облегчение. Пусть немного, но чего-то я добился — может, сработает!
  
  Бармен за моей спиной вышел из-за стойки и медленно подошел к столу. Он посмотрел на меня с неприязнью и, обратившись к Франческе, спросил:
  
  — Что-нибудь случилось, мадам?
  
  — Нет, Джузеппе, все в порядке. — Она улыбнулась. — Ничего не случилось.
  
  Джузеппе улыбнулся ей в ответ, бросил на меня мрачный взгляд и вернулся за стойку. У меня по спине прошел холодок. А если Франческа ответила бы ему иначе? Наверняка быть бы мне верным кандидатом на уютную водяную могилу где-нибудь возле причала еще до конца недели.
  
  Я показал пальцем через плечо:
  
  — Этот тоже из вашей гвардии, да?
  
  Она кивнула:
  
  — Он видел, что вы обидели меня, и подошел выяснить, не нужно ли помочь.
  
  — Я не собирался обижать вас.
  
  — Вам не следовало приезжать сюда. Вам не следовало приезжать в Италию. Я еще могу понять Курце и Уокера — они дрались с немцами, прятали золото. Но вы-то тут при чем?
  
  Я тихо сказал:
  
  — Я тоже воевал с немцами — в Голландии и Германии.
  
  — Простите, мне не следовало так говорить.
  
  — Ничего. Что же касается остального… — Я пожал плечами. — Должен же кто-то быть организатором… Курце и Уокер не способны на это: Уокер — пьяница, а Курце — просто туша без признаков интеллекта. Нужен был человек, который подтолкнул бы их.
  
  — Но почему подталкивать взялись именно вы?
  
  — Была одна причина, — коротко ответил я. — Забудем. Давайте лучше говорить о том, что нам предстоит. Например, о дележке.
  
  — О дележке?
  
  — Как мы будем делить добычу.
  
  — Я еще не думала об этом — надо обсудить.
  
  — Надо, — согласился я. — Итак, нас трое, вы и пятьдесят ваших друзей — всего пятьдесят четыре человека. Если вы собираетесь разделить все на пятьдесят четыре равные части, то лучше забудьте сразу. Мы на это не пойдем.
  
  — Не понимаю, как мы можем обсуждать такой вопрос, не зная, о какой сумме идет речь.
  
  — Мы обсуждаем принцип — в процентном соотношении, — нетерпеливо пояснил я. — Вот как я себе представляю: по одной части получит каждый из нас троих, одну часть вам и одну поделят между собой ваши друзья.
  
  — Нет, — твердо заявила она. — Несправедливо. Вы здесь вообще ни при чем. Вы просто грабитель.
  
  — Мне казалось, вы изменили свое отношение, — сказал я. — Ну так слушайте, и слушайте очень внимательно — я не намерен повторяться. И Курце и Уокеру полагается по целой части. Они отбили золото, позаботились о нем. Не говоря уже о том, что только они знают, где оно лежит. Правильно?
  
  Она согласно кивнула головой. Я зловеще улыбался.
  
  — Теперь перейдем ко мне, к личности, которую вы так откровенно презираете.
  
  Я остановил ее нетерпеливый жест.
  
  — Я — мозговой центр, я знаю, как вывезти груз из Италии, и я подготовил это плавание. Без меня весь план рухнет, а я потратил на него время и средства. Поэтому, полагаю, у меня есть право на равную долю. — Я ткнул в ее сторону пальцем. — А теперь явились вы и шантажируете нас. Да, шантажируете, — повторил я, когда она открыла рот, чтобы возразить. — Вы еще ничего не вложили в это дело, а уже недовольны тем, что получите равную долю. Что же до ваших друзей, то, как я понимаю, речь идет о наемной рабочей силе, которой нужно заплатить. Если вам покажется, что им платят недостаточно, сможете доплатить из своей доли.
  
  — Но ведь каждому достанется совсем понемножку, — сказала она.
  
  — Понемножку?! — От изумления я лишился дара речи. Потом, переведя дыхание, спросил: — Вы хоть знаете, сколько там?
  
  — Приблизительно, — уклончиво ответила она.
  
  Я отбросил осторожность.
  
  — Там полтора миллиона только в золоте и, вероятно, столько же в драгоценных камнях. Если разделить хотя бы золото, то пятая часть составит триста тысяч, и, значит, каждому из ваших друзей достанется по шесть тысяч. Если приплюсуете драгоценности, то можете эту сумму удвоить.
  
  Глаза ее открывались все шире по мере того, как она мысленно подсчитывала сумму и переводила ее в лиры. Цифры получались астрономические.
  
  — Так много, — прошептала она.
  
  — Да, так много, — подтвердил я.
  
  В этот момент у меня появилась идея. Камни! Они могли оказаться горячими — в криминальном плане. Придется возиться с новой огранкой, маскировать их — дело рискованное. Теперь я увидел возможность заключить выгодную сделку.
  
  — Слушайте, — сказал я, изображая порыв щедрости, — только что я предложил вам и вашим друзьям две пятых добычи. Предположим, драгоценности составляют больше двух пятых — скорее всего так оно и есть, — тогда вы можете взять их себе целиком, а нам троим предоставить право распорядиться золотом. К тому же драгоценные камни не занимают много места и их легко спрятать.
  
  Она попалась на удочку.
  
  — Я знаю ювелира, который был в нашем отряде во время войны. Он сможет оценить их. Да, предложение, по-моему, вполне разумно.
  
  Мне оно тоже казалось разумным, тем более что до сих пор я принимал в расчет только золото. Курце, Уокер и я в результате оставались при своих: по полмиллиона на каждого.
  
  — Да, еще одно соображение, — сказал я.
  
  — Какое?
  
  — В том хранилище много бумажных денег: лиры, франки, доллары и прочая валюта. Никто не должен дотрагиваться до них — уверен, списки их номеров хранятся во всех банках мира. Вам придется последить за своими друзьями, когда мы доберемся туда.
  
  — Я смогу проследить за ними, — надменно произнесла она. Потом улыбнулась и протянула мне руку. — Значит, договорились!
  
  Я посмотрел на предложенную руку, но не притронулся к ней.
  
  — Я еще должен обсудить это с Курце и Уокером. А они чертовски несговорчивые ребята, особенно Курце. Кстати, что вы ему сделали?
  
  Она медленно убрала руку и странно посмотрела на меня.
  
  — Вы почти убедили меня в своей порядочности…
  
  Я улыбнулся.
  
  — Необходимость, только и всего. Эти ребята — единственные, кто знает, где лежит золото.
  
  — Ах да, я и забыла. Что же касается Курце, то он грубиян.
  
  — Он первый признал бы вашу правоту, — сказал я, — хотя на языке африкаанс это слово имеет другое значение.[10]
  
  Внезапно меня осенило.
  
  — А кто-нибудь, кроме вас, знает о письме Роберто и вообще обо всей этой истории?
  
  Франческа было отрицательно качнула головой, но вдруг остановилась, желая, видимо, оставаться честной до конца.
  
  — Да, — сказала она, — один человек, но ему можно доверять — он верный друг.
  
  — Ладно, я только хотел застраховаться от желающих проделать такой же трюк, какой проделали вы. Похоже, все Средиземноморье пришло в движение. Я бы не стал на вашем месте открывать своим друзьям все карты, по крайней мере до тех пор, пока дело не завершится благополучно. Если они вне закона, как вы говорите, у них могут возникнуть собственные соображения.
  
  — Я никогда с ними слишком не откровенничала, не собираюсь и теперь.
  
  — Правильно. Но вы должны сказать им, чтобы присмотрели за ребятами Торлони. Те ведь могут установить наблюдение за нашей яхтой и узнать, куда мы направляемся.
  
  — Ах, ну конечно, мистер Халлоран, я непременно попрошу их присмотреть за вашей яхтой, — любезно ответила она.
  
  Я засмеялся:
  
  — Не сомневаюсь. Когда будете готовы, загляните-ка к нам, но торопитесь, времени осталось очень мало.
  
  Я встал из-за стола и покинул ее, полагая, что она сама оплатит завтрак, раз уж мы с ней теперь партнеры, или, как она выразилась по-английски, «во взаимных отношениях».
  * * *
  
  Она появилась вечером того же дня в сопровождении мужчины внушительных габаритов, которого она представила как Пьеро Морезе. Тот любезно кивнул мне, проигнорировал Уокера и настороженно приветствовал Курце.
  
  С Курце я замучился — его долго пришлось уговаривать, а он повторял одно и то же ворчливым басом: «Не дам себя одурачить, не дам себя одурачить».
  
  Наконец я устало предложил:
  
  — Ладно. Золото — в этих горах, место ты знаешь. Почему бы тебе не отправиться туда и не забрать золото? Уверен, что ты и один справишься с Торлони и Меткафом, с графиней и ее головорезами; уверен, что ты вывезешь золото и доставишь его в Танжер до девятнадцатого апреля. Пожалуйста, езжай и оставь меня в покое!
  
  Он поутих, но вид у него был несчастный и клокотал он как вулкан, не зная, продолжать извержение или воздержаться. Теперь он сидел в салоне, с презрением смотрел на графиню и подозрительно — на итальянского великана.
  
  Морезе совсем не знал английского, и собрание решило вести переговоры на итальянском, который я уже неплохо понимал, если разговор шел неторопливо. Графиня сказала:
  
  — При нем все можно говорить. Он знает столько же, сколько и я.
  
  — Я помню тебя — ты был в группе Умберто, — сказал Курце на ломаном итальянском.
  
  Морезе только коротко кивнул. Графиня продолжала:
  
  — Мы собрались здесь, чтобы окончательно договориться. — Она посмотрела на меня. — Вы все обсудили?
  
  — Да.
  
  — Они принимают условия?
  
  — Принимают.
  
  — Тогда говорите, где находится золото.
  
  Со стороны Курце послышалось угрожающее ворчание, которое я заглушил громким хохотом.
  
  — Графиня, вы меня уморите, — с трудом выдавил я. — Я умру от смеха. Вы же не рассчитывали, что получите ответ на этот вопрос, так ведь?
  
  Она кисло улыбнулась:
  
  — Нет, но не мешало попробовать. Ладно, так как мы действуем?
  
  Я стал излагать наш план:
  
  — Первое, времени у нас в обрез. Золото нужно переправить в Рапалло к первому марта, это самое позднее. Нам также потребуется спокойное место для работы с яхтой — подойдет чей-нибудь лодочный ангар или верфь. Найти такое место надо сейчас, заранее.
  
  Она прищурилась:
  
  — Почему именно к первому марта?
  
  — К вам это не имеет никакого отношения, так нужно.
  
  Морезе вставил:
  
  — Но первое число через две недели.
  
  — Верно, — сказал я. — Нужно уложиться. Второе. Только мы, пятеро присутствующих здесь, отправимся за золотом. И больше никто. Мы вскроем шахту, достанем спрятанные ценности, запакуем все, что нам нужно, в крепкие ящики и вынесем. Потом снова завалим вход в шахту. После этого, и только после этого, нам понадобится дополнительная помощь, но даже тогда лишь для погрузки и транспортировки на побережье. Нет необходимости посвящать слишком много посторонних в наши дела.
  
  — Придумано толково, — согласился Морезе.
  
  Я продолжал:
  
  — Весь груз будет доставлен на берег к яхте, весь — включая драгоценности. Мы будем жить все вместе, впятером, в течение месяца, пока я со своими друзьями не закончу то, что нам предстоит сделать. Если вам захочется предварительно оценить стоимость драгоценностей, придется доставить ювелира к нам, а не наоборот. Окончательный расчет произведем после оценки камней, но не раньше, чем яхта окажется на воде.
  
  — Вы как будто не доверяете нам, — сказал Морезе.
  
  — Не доверяю, — заявил я прямо. И, показав большим пальцем на графиню, сказал: — Ваша подруга методом шантажа принудила нас принять ее в долю, так что не вижу оснований для доверия.
  
  Его лицо потемнело.
  
  — Недостойно с вашей стороны!
  
  Я пожал плечами.
  
  — Скажем так, недостойно с ее стороны. Она заварила эту кашу. Таковы факты.
  
  Графиня положила руку на плечо Морезе, и он умолк. У Курце вырвался короткий смешок, похожий на собачий лай.
  
  — Magtig, ты ее раскусил. — Он покачал головой. — За ней надо смотреть в оба. Это тонкая штучка.
  
  Я повернулся к нему:
  
  — Теперь все зависит от тебя. Что нужно для того, чтобы достать груз?
  
  Курце наклонился вперед.
  
  — Во время моего приезда в прошлом году я не заметил никаких изменений. В том месте по-прежнему никто не бывает. Туда ведет немощеная дорога, так что прямиком на грузовике и подъедем. Ближайшая деревня — в четырех милях.
  
  — Сможем ли мы работать ночью? — спросил я.
  
  Курце задумался.
  
  — Скалы там на вид страшнее, чем на самом деле, я в этом сам убедился, опыт взрывных работ у меня есть. Думаю, двое с кирками и лопатами справятся с делом за четыре часа, а ночью, наверное, часов за шесть.
  
  — Значит, мы пробудем там целую ночь, а возможно, и дольше.
  
  — Да, — сказал Курце. — Если работать только ночью, то за одну не успеть.
  
  Вмешалась графиня:
  
  — Итальянцы не бродят ночью по горам. Можно без опаски установить освещение, но так, чтобы его не было видно со стороны деревни.
  
  Курце возразил:
  
  — Из деревни и так ничего не увидят.
  
  — Все равно, нам нужно прикрытие, — заметил я. — Если мы будем околачиваться там хотя бы один день, нужна на всякий случай убедительная версия. Есть какие-нибудь идеи?
  
  Наступило молчание, и неожиданно в первый раз заговорил Уокер:
  
  — Может, передвижной дом на колесах? Англичане увлекаются кемпингами… У итальянцев даже слов таких в языке нет, они пользуются английскими. Если мы встанем лагерем на две ночи, то крестьяне примут нас за очередную группу английских туристов.
  
  Мы подумали и решили, что идея подойдет. Графиня пообещала достать дом на колесах и палатку.
  
  Я стал перечислять все, что нам может понадобиться.
  
  — Нужны фонари…
  
  — Используем автомобильные фары, — заметил Курце.
  
  — Это хорошо для освещения снаружи, а фонари понадобятся для работы внутри. Значит, запастись надо, скажем, дюжиной фонарей и запасными батарейками.
  
  Я кивнул Морезе.
  
  — Займись этим ты. Необходимы инструменты — четыре кирки и четыре лопаты. Теперь — грузовики… Сколько их нужно, чтобы управиться за один заезд?
  
  — Две трехтонки, — уверенно сказал Курце. — У немцев было четыре, но они везли много всякого барахла, которое мы не возьмем.
  
  — Машины с водителями должны стоять наготове, — предупредил я. — Понадобится также много теса для изготовления ящиков. Золото придется переложить.
  
  — Зачем это нужно, оно же упаковано, — возразил Курце. — Просто уйма лишней работы.
  
  — Вспомни, — терпеливо объяснил я. — Вспомни, как ты в первый раз увидел эти ящики в немецком грузовике. Ты сразу опознал в них специальные контейнеры для упаковки золотых слитков. Не нужно нам, чтобы какой-нибудь любопытный проделал то же самое на обратном пути.
  
  Уокер внес предложение:
  
  — Не надо перекладывать золото — и теса много не понадобится. Просто прибить снаружи тонкие планки, чтобы изменить конфигурацию ящиков.
  
  Уокер оказался настоящим генератором идей. Если бы он еще не пил!
  
  — Там, внутри шахты, должно валяться много древесины, которую можно использовать, — добавил Уокер.
  
  — Нет, — не согласился я, — нужен свежий тес. Я не хочу, чтобы что-то видом или хотя бы запахом напоминало о подземелье. Кроме того, на планках от старых ящиков может оказаться не замеченная нами маркировка.
  
  — Вы хотите избежать любого риска, не так ли? — заметила графиня.
  
  — Не в игрушки играем, — бросил я. — Древесину можно забросить в горы на грузовиках, — обратился я к Морезе.
  
  — Я займусь этим, — ответил тот.
  
  — Не забудьте молотки и гвозди, — добавил я, стараясь предусмотреть все: дело может сорваться из-за какого-нибудь пустяка.
  
  Со стороны причала дважды раздался тихий свист. Морезе взглянул на графиню, и она едва заметно кивнула. Он поднялся на палубу.
  
  Я обратился к Курце:
  
  — Что еще? Мы ничего не забыли, не упустили?
  
  — Нет, — ответил он. — Это все.
  
  Морезе вернулся и обратился к графине:
  
  — Он хочет говорить с тобой.
  
  Она встала и покинула салон, Морезе сопровождал ее на палубу. Через открытый иллюминатор слышался приглушенный разговор.
  
  — Я не доверяю им, — резко заявил Курце. — Я не верю ни этой суке, ни Морезе. Он паршивый ублюдок. И во время войны был ублюдком. Пленных не брал — всегда говорил, что пристрелил их при попытке к бегству.
  
  — Ты поступил так же, — сказал я, — когда захватил золото.
  
  Он вспылил.
  
  — Там было по-другому. Они действительно пытались убежать.
  
  — Очень кстати для вас, — съязвил я. Меня бесило, что этот человек, которого я мог, и не без оснований, подозревать в убийстве по крайней мере четверых, строит из себя гуманиста.
  
  Он поразмыслил немного и сказал:
  
  — А что помешает им отобрать у нас все, что мы достанем? Что помешает им перестрелять нас и замуровать в туннеле?
  
  — Ничего, и это всем понятно, — ответил я. — Вот если только дочернее чувство и фамильная гордость… — Я не стал развивать эту тему. Сам чувствовал неубедительность своих аргументов.
  
  Графиня и Морезе вернулись.
  
  — Торлони прислал двоих в Рапалло. Они расспрашивали о вас капитана порта всего десять минут назад.
  
  — Только не говорите, что капитан порта — один из ваших друзей.
  
  — Нет, но начальник таможни — да. Он их сразу узнал. Одного он посадил в тюрьму три года назад за контрабанду героина, а за вторым уже давно охотится. Оба, по его словам, работают на Торлони.
  
  — Ну что ж, мы и не надеялись, что нам удастся бесконечно скрываться, — сказал я. — Но они не должны знать, что вы с нами заодно, хотя бы на первых порах. Придется вам дождаться темноты, тогда уйдете.
  
  Графиня заметила:
  
  — За ними следят мои люди.
  
  — Отлично, но этого мало, — сказал я. — Хочу отплатить Меткафу его же монетой. Надо, чтобы за Торлони следили в Генуе. К тому же установите слежку во всех портах побережья за судном Меткафа. Я должен знать, когда он прибудет в Италию. — И я подробно описал ей Меткафа, Крупке и их фэамайл. — Справитесь с этим?
  
  — Конечно. Вы будете знать о Меткафе все с первого момента, как он ступит на берег Италии.
  
  — Добро, — сказал я. — Тогда как насчет стаканчика?
  
  Я взглянул на Курце.
  
  — Похоже, тебе все-таки не удалось отпугнуть Меткафа.
  
  Он посмотрел на меня с таким растерянным видом, что я засмеялся.
  
  — Не огорчайся. Доставай бутылку и — выше голову!
  * * *
  
  Больше мы не встречались с графиней и Морезе. Но на следующее утро я обнаружил в кокпите записку, в которой меня приглашали зайти в «Три рыбки» и советовали нанять караульного на «Санфорд».
  
  Я, конечно, пошел. На этот раз Джузеппе вел себя более дружелюбно, чем во время моего первого визита. Он лично обслуживал меня, и, когда принес мне завтрак, я спросил:
  
  — Вы, должно быть, в курсе всего, что происходит в районе порта, и всех знаете. Не могли бы вы порекомендовать кого-нибудь в сторожа на мою яхту? Безусловно, честного человека.
  
  — О да, синьор, — ответил он, — я знаю человека, который вам нужен, это старый Луиджи. Такая жалость, во время войны его ранило, и с тех пор он может выполнять только легкую работу. Сейчас он как раз не при деле.
  
  — Пришлите его сюда после завтрака, — попросил я.
  
  Так мы заполучили честного караульного, и старый Луиджи стал нашим посредником между графиней и «Санфорд». Каждое утро он приносил письмо, в котором графиня описывала свои успехи.
  
  Мы узнавали, что за Торлони установили наблюдение, но пока ничего не происходит; его люди все еще находятся в Рапалло и следят за «Санфорд», но за ними тоже ведется наблюдение, грузовики и водители найдены, тес заготовлен, инструменты куплены, ей предложили немецкий передвижной дом, но она слышала, что в Милане продается английский, и решила лучше купить английский — не дам ли я денег на его покупку…
  * * *
  
  Казалось, все идет нормально.
  
  Мы трое, экипаж «Санфорд», тратили много времени на осмотр местных достопримечательностей, что вызывало у шпионов Торлони огромное к нам отвращение. Я болтался в яхт-клубе, и вскоре пополз слух, что я решил осесть в Средиземноморье и подыскиваю подходящую для приобретения верфь.
  
  На пятый день нашего пребывания в Рапалло утреннее письмо содержало указание пойти на верфь Сильвио Пальмерини и попросить разрешения на подъем и окраску «Санфорд». «Цена будет умеренной, — писала графиня, — Сильвио — один из моих, то есть наших, друзей».
  
  Верфь Пальмерини находилась в стороне от Рапалло. Сам Сильвио, похожий на высохший стручок человек лет шестидесяти, был из тех, что мягко стелют, да жестко спать.
  
  — Понимаете, синьор Пальмерини, я ведь тоже строю лодки и хотел бы сам выполнить эту работу на вашей верфи.
  
  Он кивнул — ничего странного в том, что человек намерен сам позаботиться о своей лодке, раз он это умеет, к тому же и обойдется дешевле.
  
  — И хотелось бы сделать это в тайне, — продолжал я. — Киль я установил не совсем обычным способом, и, возможно, придется его снять, чтобы проверить.
  
  Он опять кивнул. Эксперимент — дело рискованное, лучше придерживаться старых проверенных способов. Было бы глупо, если б киль милорда отвалился посреди Средиземного моря.
  
  Я понимал, что выгляжу глупо, и сказал:
  
  — Мы с друзьями можем выполнить эту работу без посторонней помощи. Нам требуется только место, где мы могли бы работать без помех.
  
  Он кивнул в третий раз. У него есть большой сарай, который запирается. Никто не будет нам мешать, даже сам он не побеспокоит нас, а уж тем более никто из посторонних — за этим он проследит. А не является ли милорд тем богатым англичанином, который хочет купить верфь? Если это так, то почему милорду не обратить свое внимание на верфь Пальмерини, красу и гордость западного побережья?
  
  Меня аж передернуло. Опять вымогательство! Хоть и вежливо, но дают понять, что мне лучше купить верфь и тем самым заплатить за молчание. Я ответил уклончиво:
  
  — Да, я подумываю о покупке верфи. Но мудрый человек сперва изучит все возможности. — Черт! Сам заговорил в его манере. — Я побывал в Испании и Франции, теперь в Италии, потом направлюсь в Грецию. Надо присмотреться.
  
  Пальмерини энергично кивал, его шишковатая голова, напоминавшая сморщенное яблочко-китайку, челноком ходила вверх-вниз. Да, милорд поступает мудро, желая изучить все возможности, но он все-таки убежден, что милорд вернется на верфь Пальмерини, потому что она самая лучшая на всем побережье Средиземного моря. Что понимают греки в искусстве яхтостроения? Все, что они освоили, это строительство турецких шлюпок. А цена была бы для милорда умеренной. Коль скоро у них есть общие друзья, то стоимость верфи по договоренности можно было бы выплачивать в рассрочку, при наличии соответствующих гарантий, конечно.
  
  Из намеков старого хитреца я понял, что он будет дожидаться завершения операции, когда у меня появится наличный капитал и я смогу доказать верность своему слову.
  
  Я вернулся на яхту в полной уверенности, что в этой части нашей программы дела идут хорошо. Даже если придется купить верфь Пальмерини, что не так уж и плохо, какую бы цену он ни назначил, разницу можно будет списать за счет экспедиционных расходов.
  * * *
  
  На девятый день нашего пребывания в Рапалло очередное утреннее послание известило нас о том, что все готово и мы можем отправляться в любой момент. Однако оговаривалось, что следующий день воскресный и было бы лучше начать наш поход в глубь страны в понедельник. Такое соображение придавало нашему предприятию романтическую окраску. Еще одна сумасшедшая в компании сумасшедших, подумал я.
  
  Графиня писала: «Мои друзья позаботятся, чтобы после вашего исчезновения люди Торлони ничего не заподозрили. Яхту оставите на попечение Луиджи, встречаемся в девять утра в „Трех рыбках“».
  
  Я сжег письмо и позвал Луиджи.
  
  — Говорят, вы честный человек. А взятку вы бы приняли?
  
  Мой вопрос до крайности возмутил его.
  
  — О нет, синьор!
  
  — Вы знаете, что за лодкой следят?
  
  — Да, синьор. Эти люди — ваши враги и враги мадам.
  
  — Знаете ли вы, каким делом мы с мадам заняты?
  
  Он покачал головой.
  
  — Нет, синьор. Я пришел помогать вам по просьбе мадам. Вопросов я не задавал, — с достоинством ответил он.
  
  — Луиджи, я и мои друзья собираемся уехать на несколько дней, яхта остается на вашем попечении. Как вы поступите, если люди, которые следят за нами, предложат вам денег, чтобы вы не мешали им проникнуть на яхту и обыскать ее?
  
  Он даже выпрямился.
  
  — Я брошу им деньги в лицо, синьор!
  
  — Нет, вы поступите не так, — сказал я. — Вы будете торговаться с ними. Если они прибавят, вы пустите их на яхту.
  
  Он смотрел на меня в полном недоумении. Я стал втолковывать:
  
  — Пусть они обыскивают яхту, они все равно ничего не найдут. Нет таких причин, по которым вам нужно отказываться от удовольствия изъять некую сумму денег у врагов мадам.
  
  Вдруг он засмеялся, хлопнув себя по ляжкам.
  
  — Здорово, синьор, просто здорово! Вы хотите, чтобы они порыскали тут?
  
  — Да, но не надо облегчать им задачу, иначе у них появятся подозрения.
  
  Я хотел в последний раз попробовать одурачить Меткафа, как уже проделывал это в Барселоне, или, скорее, надеялся, что смогу его одурачить, вплоть до того момента, когда Курце влез со своими кулаками и все испортил.
  
  Я написал графине письмо, в котором рассказал, чем занимаюсь, и отдал письмо Луиджи для передачи.
  
  — Давно вы знаете мадам? — полюбопытствовал я.
  
  — С войны, синьор, она тогда еще девчушкой была.
  
  — И вы готовы ради нее на все?
  
  — А как же, — удивился он, — она столько сделала для меня, что я перед ней в неоплатном долгу. После войны она водила меня к врачам, платила за операцию. Не ее вина, что им не удалось полностью выпрямить мою ногу, но без этой операции я остался бы калекой.
  
  Я увидел Франческу в новом свете.
  
  — Спасибо, Луиджи. Передайте письмо мадам, когда увидите ее.
  
  Я ввел Курце и Уокера в курс дела. Теперь нам осталось только дождаться понедельника.
  Глава V
  Туннель
  
  Утром в понедельник я снова занялся камуфляжем — разложил все бумаги так, чтобы на них было легко наткнуться. Уверенный, что бумаги будут тщательно изучены, я подготовил даже смету на ремонтные работы — переоснастку «Санфорд» — у Пальмерини на верфи, а также приблизительные подсчеты стоимости верфи на случай ее приобретения. Если нас там увидят потом, это послужит объяснением. Мы покинули яхту около девяти, простились с Луиджи, который добродушно подмигнул мне, и вовремя прибыли к месту свидания. В «Трех рыбках» графиня с Морезе уже ждали нас, и мы вместе заказали завтрак. В наряде графини угадывался английский стиль, и я это оценил — в уме ей не откажешь.
  
  — Как вам удалось избавиться от шестерок Торлони? — спросил я.
  
  Морезе ухмыльнулся:
  
  — Один неожиданно попал в автокатастрофу. Другой, дожидавшийся его в порту, видимо, перегрелся на солнце и внезапно упал в воду. Пришлось ему взять такси и отправиться в отель, сейчас уж, верно, переодевается.
  
  — Ваш друг Меткаф прибыл в Геную вчера вечером, — сообщила графиня.
  
  — Вы уверены? Это точно?
  
  — Абсолютно точно. Он прямиком направился к Торлони и пробыл у него довольно долго. Затем поехал в гостиницу.
  
  Ну вот и конец сомнениям. Я долго мучился — не возвожу ли я на Меткафа напраслину, может быть, это плод моего воспаленного воображения, ведь доказательств — никаких, одни догадки.
  
  — Вы установили за ним наблюдение?
  
  — Конечно.
  
  Джузеппе принес завтрак, и разговор прервался. Когда он вернулся за стойку, я сказал:
  
  — Ну, дружище Курце, теперь рассказывай, где лежит золото.
  
  — Ну нет, — ответил он. — Я приведу вас туда, но рассказывать до этого ничего не собираюсь.
  
  Я вздохнул тяжко.
  
  — Послушай, эти милые люди приготовили транспорт. Что они скажут водителям грузовиков — куда те должны подогнать машины.
  
  — Они позвонят им.
  
  — Откуда?
  
  — В деревне должен быть телефон.
  
  — Ни один из нас близко не подойдет к деревне, — сказал я. — К тому же все мы иностранцы. И если ты думаешь, что я отпущу этих двоих без сопровождения, то ты свихнулся. С этого момента мы глаз с них не спустим.
  
  — Не очень-то вы нам доверяете, — заметила графиня.
  
  Я взглянул на нее:
  
  — А вы мне доверяете?
  
  — Не слишком.
  
  — Вот и я вам так же.
  
  Я снова обратился к Курце:
  
  — Графиня проведет телефонные переговоры во-о-н из того телефона-автомата на углу и в моем присутствии.
  
  — Хватит обзывать меня графиней, — огрызнулась Франческа.
  
  Я пропустил ее слова мимо ушей и сосредоточил все свое внимание на Курце.
  
  — Так вот, слушай, мы должны знать, где это место. Если не скажешь ты, то, уверен, скажет Уокер, но мне бы хотелось услышать это от тебя.
  
  Он довольно долго обдумывал мои слова и наконец сказал:
  
  — Ладно, когда-нибудь ты отспоришь свой путь на небеса! Место находится в сорока милях к северу от Рапалло, между Варци и Тассаро. — Он пустился в подробные объяснения, и Морезе заметил:
  
  — Прямо в центре гор.
  
  — Как думаешь, — спросил я, — может, направить грузовики прямо туда?
  
  Франческа предложила свой вариант:
  
  — Я скажу им, чтобы ждали в Варци. Они понадобятся нам только на вторую ночь. Мы сможем сами подъехать в Варци и оттуда направить дальше.
  
  — Хорошо, давай звонить.
  
  Я проводил Франческу до угла и стоял рядом, пока она давала инструкции, — не дай Бог, сболтнет что-нибудь лишнее. Ничего себе, компания неразлучных друзей!
  
  Мы вернулись к столу, и я сообщил:
  
  — Дело сделано. Можем отправляться хоть сейчас.
  
  Мы закончили завтрак и встали из-за стола. Франческа предупредила:
  
  — Только не через главный вход. Наблюдатели Торлони уже могли вернуться. Они не должны видеть, что мы выходим из кафе. Идите за мной.
  
  Мы вышли через боковую дверь во двор, где нас ждал автомобиль с прицепленным домиком на колесах типа Эколь.
  
  — У нас недельный запас продуктов, — сообщила Франческа, — может, пригодится.
  
  — Не пригодится, — сказал я мрачно. — Если мы не добудем груз к завтрашнему вечеру, он нам вообще не достанется — по нашим следам идет Меткаф.
  
  Я оглядел всю компанию и моментально принял решение.
  
  — Каждый из нас вполне сойдет за англичанина, кроме вас, Морезе, вы совсем не похожи на англосакса. Поедете в прицепе, и не высовывайтесь, пожалуйста.
  
  Он нахмурился и посмотрел на Франческу.
  
  — Садись в прицеп, Пьеро, делай, как говорит мистер Халлоран, — сказала она и повернулась ко мне. — Пьеро получает указания только от меня и больше ни от кого, мистер Халлоран. Надеюсь, вы запомните это на будущее.
  
  Я пожал плечами и сказал:
  
  — Ладно, поехали.
  
  Курце сел за баранку, потому что он был единственный среди нас, кто знал дорогу. Уокер тоже сел впереди, мы с Франческой — сзади. Все в основном молчали; Курце вел машину очень осторожно, так как не успел приноровиться к громоздкому прицепу, да и автомобиль оказался с правосторонним управлением.
  
  Мы выехали из Рапалло и вскоре уже поднимались в горы — Лигурийские Апеннины. Суровый каменистый край с бедной растительностью. Редкие очаги сельского хозяйства составляли виноградники и оливковые рощи, вид которых вызывал не радость, а скорее сострадание.
  
  За час мы доехали до Варци, свернули с шоссе и затряслись по каменистой проселочной дороге. Дождя не было уже несколько дней, и пыль висела клубами.
  
  Немного погодя Курце стал притормаживать, а у поворота почти совсем остановился.
  
  — Здесь мы обстреляли грузовики, — сказал он.
  
  Миновав поворот, мы выехали на прямую пустынную дорогу. Курце остановил машину, и Уокер вышел. Через пятнадцать лет он вернулся сюда. Он дошел до большого камня справа от дороги, обернулся и посмотрел вниз. Я догадался, что это тот самый камень, за которым он когда-то стоял, посылая пулю за пулей в водителя штабной машины.
  
  Я подумал о страшной кровавой драме, разыгравшейся на этом месте, и, окинув взглядом заросшие склоны гор, представил себе бегущих пленников, спасающихся от преследователей, которые расстреливали их в упор, и резко скомандовал:
  
  — Нечего здесь делать, поехали.
  
  Курце завел машину и поехал медленно, пока не сел Уокер, затем набрал скорость, и мы снова устремились вперед.
  
  — Теперь недалеко, — сказал Уокер. Голос его от волнения стал хриплым.
  
  Не прошло и пятнадцати минут, как Курце опять стал тормозить — отсюда шла еще одна дорога, настолько неезженная, что ее и разглядеть было трудно.
  
  — Старая шахта там, наверху, милях в полутора отсюда, — сказал он. — Что теперь?
  
  Франческа и я вышли из машины и с удовольствием размяли затекшие ноги. Я огляделся: на расстоянии ста ярдов протекал ручей.
  
  — Подходящее место для лагеря. Сразу предупреждаю — никто из нас даже краем глаза не должен смотреть в ту сторону при свете дня.
  
  Мы откатили прицеп с дороги, поставили на опоры и разбили палатку. Франческа залезла внутрь дома и разговаривала с Морезе. Я попросил:
  
  — С этого момента, ради Бога, ведите себя как обычные туристы. Помните, мы — чокнутые англичане, предпочитающие жизнь без удобств комфортабельному безделью в гостинице.
  * * *
  
  День тянулся бесконечно. После обеда, приготовленного Франческой в маленькой кухоньке прицепного дома, мы лениво переговаривались в ожидании захода солнца. Франческа почти все время торчала в доме с Морезе, чтобы тот не скучал. Уокер то и дело вскакивал, ему не сиделось на месте. Курце глубокомысленно созерцал собственный пуп. Я попытался заснуть, но не смог.
  
  Единственным событием дня стала фермерская повозка, медленно проехавшая по дороге. Она появилась в виде облака пыли, передвигаясь степенно со скоростью улитки, и наконец приблизилась настолько, что ее можно было разглядеть. Курце вышел из оцепенения и сам с собой заключил пари на время, которое понадобится повозке, чтобы поравняться с нашим лагерем. Повозка проскрипела мимо нас. Запряженная двумя волами, она как будто сошла с картины Брейгеля. Утрируя свое плохое знание итальянского языка, я поприветствовал крестьянина, шагавшего рядом с волами.
  
  Он глянул искоса, что-то пробурчал, я не разобрал что, и продолжил свой путь. Другого движения на дороге за все время нашего пребывания там не было.
  
  В половине пятого я поднялся и направился в дом, чтобы повидать Франческу.
  
  — Нам надо поужинать как можно раньше, — сказал я. — Когда стемнеет, отправимся к шахте.
  
  — На ужин будут консервы, — ответила она, — их недолго разогреть. Ночью, может быть, захочется есть, и я перед отъездом приготовила два больших термоса с едой. И еще термосы с кофе.
  
  — Вы хорошо распорядились моими деньгами, — сказал я.
  
  Она проигнорировала эти слова.
  
  — Мне понадобится вода. Вам не трудно сходить к ручью?
  
  — Если вы пойдете со мной, — сказал я. — Не мешает немного прогуляться.
  
  Неожиданно у меня появилась потребность поговорить с ней.
  
  — Хорошо, — согласилась она и, открыв буфет, достала оттуда три брезентовых ведра.
  
  По дороге я завел разговор:
  
  — Во время войны вы ведь были совсем крошкой?
  
  — Да, мне было всего десять лет, когда мы с отцом ушли в горы. — Она обвела рукой окрестные скалы. — В эти горы.
  
  — Такая жизнь мало подходит для девочки.
  
  Она подумала над моими словами.
  
  — Вначале было весело. Каждый ребенок любит проводить школьные каникулы за городом в палатках, и для меня такая жизнь была сплошными каникулами. Да, было весело…
  
  — Когда же кончилось веселье?
  
  На ее лице появилось выражение глубокой печали.
  
  — Когда люди стали умирать. Когда начались бои, уже было не до веселья…
  
  — И вы работали в лазарете?
  
  — Да, я ухаживала и за Уокером, когда он прибыл к нам из лагеря военнопленных. Вы об этом знали?
  
  Я вспомнил, как Уокер рассказывал мне о маленькой, но очень серьезной девочке, которая хотела, чтобы он поскорее выздоровел и опять пошел убивать немцев.
  
  — Да, он говорил.
  
  Мы дошли до ручья, я с сомнением посмотрел на воду. Она была прозрачной, но я спросил на всякий случай:
  
  — А пригодна она для питья?
  
  — Вскипятим, и все будет в порядке, — ответила Франческа и, нагнувшись, стала делать углубление в дне. — Нужно выкопать ямку для ведра, так легче будет набирать воду.
  
  Я помог ей выкопать углубление, подумав, что такая практичность — результат партизанского воспитания. Если бы я один пошел за водой, то наверняка весь бы вымок и перепачкался.
  
  Раскопав достаточно глубокую лунку на дне ручья, мы уселись на берегу, ожидая, пока осядет муть, и я возобновил разговор:
  
  — А Курце был хоть раз ранен?
  
  — Нет, ему везло. Ни одной царапины, хотя возможностей у него было предостаточно.
  
  Я предложил ей сигарету и дал прикурить.
  
  — Хорошо воевал?
  
  — Все хорошо воевали, — сказала она и задумчиво затянулась сигаретой. — Но Курце, похоже, нравилось это занятие. Он убил много немцев… и итальянцев.
  
  — Каких итальянцев? — живо спросил я. Мне вспомнился рассказ Уокера.
  
  — Фашистов, — ответила она. — Тех, что остались верны Муссолини в период республики Сало.[11] В этих горах шла гражданская война. Вы знали об этом? Может, слышали?
  
  — Нет, — признался я. — Я вообще очень мало знаю об Италии.
  
  Мы посидели немного молча.
  
  — Значит, Курце был убийцей?
  
  — Он был хорошим солдатом. Он прирожденный вожак.
  
  Я сменил тему.
  
  — А как погиб Альберто?
  
  — Он сорвался со скалы, когда немцы устроили облаву в секторе Умберто. Говорили, что Курце пошел спасать его, но не успел.
  
  — Хм, я слышал приблизительно то же самое. А отчего умерли Харрисон и Паркер?
  
  Она сдвинула брови.
  
  — Харрисон и Паркер? Ах да, они воевали в иностранном легионе. Они погибли в бою. Только в разное время.
  
  — А Донато Ринальди? Как он погиб?
  
  — Его нашли мертвым около лагеря, с разбитой головой. Он лежал у подножия скалы, и все решили, что он сорвался во время подъема. Загадочная история.
  
  — А зачем он полез туда? Он что, увлекался альпинизмом?
  
  — Не думаю, но он был молод, а молодые люди и не такие глупости совершают.
  
  Я улыбнулся, подумав про себя — не только молодые совершают глупости, и бросил в ручей камешек.
  
  — Напоминает известную песенку про десять негритят: «И их осталось двое…» Почему же уехал Уокер?
  
  Она внимательно посмотрела на меня:
  
  — Вы что, считаете, они не сами погибли? Кто-то из лагеря убил их?
  
  Я пожал плечами.
  
  — Я не утверждаю этого, но кое-кому их смерть была выгодна. Судите сами, шесть человек прячут золото, и вскоре четверо из них погибают один за другим. — Я бросил в воду еще один камешек. — Кому это могло быть выгодно? Уокеру и Курце. А почему уехал Уокер?
  
  — Не знаю. Он уехал неожиданно. Помню, отцу он сказал, что хочет прорваться к союзникам. Они тогда уже были близко.
  
  — А когда Уокер уходил, Курце был в лагере?
  
  Она долго вспоминала.
  
  — Не знаю. Не могу вспомнить.
  
  — Сам Уокер говорит, что сбежал, потому что боялся Курце. Он и сейчас его боится, и по той же причине. Наш Кобус действительно бывает страшен, иногда.
  
  Франческа медленно заговорила:
  
  — Альберто там, на скале… Курце мог…
  
  — …столкнуть его? Да, мог. Еще Уокер говорил, что Паркеру стреляли в затылок. По всем свидетельствам, включая ваше, Курце — прирожденный убийца. Все сходится.
  
  — Я всегда считала Курце вспыльчивым человеком, но…
  
  — Вы сомневаетесь? Тогда почему он вам так не нравится, Франческа?
  
  Она бросила окурок в воду и смотрела, как он плывет по течению.
  
  — Просто недоразумение, которое случается между мужчиной и женщиной. Он был… слишком настойчив.
  
  — Когда это произошло?
  
  — Три года назад. Сразу после моего замужества.
  
  Я колебался. Мне так хотелось расспросить ее об этом замужестве, но она резко встала.
  
  — Пора набирать воду.
  
  На обратном пути я сказал:
  
  — Похоже, мне надо быть готовым к нападению Курце — он, возможно, опасен. Вам лучше рассказать эту историю Пьеро, чтобы и он был начеку.
  
  Она остановилась.
  
  — Я думала, Курце ваш друг. Считала, что вы на его стороне…
  
  — Я ни на чьей стороне. Но не могу допустить убийства.
  
  Остаток пути мы прошли молча. До самой темноты Франческа хлопотала на кухне. Как только стемнело, все занялись приготовлениями. Погрузили в багажник кирки и лопаты, несколько фонарей. Пьеро достал герметичную лампу Тиллея и полгаллона керосина — в туннеле такая лампа будет полезнее фонарей. Из прицепа он выкатил еще и тачку, сказав:
  
  — Думаю, пригодится для уборки камней — не стоит оставлять их у входа.
  
  Мне понравилась его предусмотрительность, я-то об этом не подумал.
  
  Курце с профессиональным видом осмотрел кирки, но не нашел к чему придраться. По мне, кирка и есть кирка, а заступ — все равно лопата, но я допускаю, что даже в таком деле могут быть большие специалисты.
  
  Помогая Пьеро укладывать в багажник тачку, я наступил на камень, нога подвернулась, и я всем телом рухнул на Курце.
  
  — Прости, — пробормотал я.
  
  — Нечего извиняться, лучше смотри под ноги, — проворчал он.
  
  Нам удалось засунуть тачку в багажник, хотя после этого крышка не закрывалась. Тут я тихо сказал Курце:
  
  — Я бы хотел поговорить с тобой… вон там.
  
  Мы отошли немного от остальных, где нас прикрыла сгустившаяся темнота.
  
  — Ну, что? — спросил Курце.
  
  Я похлопал по твердому предмету, выпиравшему из-под куртки на его груди, и сказал:
  
  — Похоже, у тебя здесь оружие.
  
  — Оружие, — сказал он.
  
  — В кого собираешься стрелять?
  
  — В любого, кто станет между мной и золотом.
  
  — Слушай внимательно, — твердо сказал я, — ты ни в кого стрелять не будешь, потому что отдашь оружие мне. Если не согласен, можешь один откапывать свое золото. Я приехал в Италию не для того, чтобы кого-то убивать. Я не убийца.
  
  — Малыш, — сказал Курце, — если тебе так нужен этот пистолет, то попробуй отнять его у меня.
  
  — Ты, конечно, можешь загнать нас в шахту под дулом пистолета. Но в темноте легко схлопотать камнем по башке, стоит только зазеваться — скорее всего я буду одним из тех, кто позаботится об этом. А когда ты, угрожая оружием, получишь золото, тебе останется только куковать рядом с ним. Без помощи друзей Франчески ты не сможешь перевезти его на побережье, а без меня — вывезти из Италии.
  
  Я загонял его в угол. Этот прием я использовал с момента нашего отплытия из Южной Африки в тех случаях, когда он начинал взбрыкивать, и всегда успешно. Курце опять проиграл и понял это.
  
  — А откуда ты знаешь, что в этих Богом проклятых горах не засели партизаны графини, готовые наброситься на нас, как только мы откроем туннель?
  
  — Да оттуда, что им неизвестно, где мы находимся, — ответил я. — Единственное место, которое знают водители, — Варци. Им дано указание прибыть туда. Да и не тянут они нападать: графиня — наша заложница.
  
  Он заколебался, и я сказал:
  
  — Все, давай сюда пистолет.
  
  Курце неторопливо сунул руку за пазуху и вытащил пистолет.
  
  Тьма мешала разглядеть выражение его глаз, но нетрудно было догадаться, что сейчас они полны ненависти. Он держал пистолет, направив дуло в мою сторону, и, я уверен, боролся с искушением выстрелить в меня. Потом вдруг расслабился и положил пистолет в мою открытую ладонь.
  
  — Ох и посчитаюсь же я с тобой, когда все кончится, — с угрозой сказал он.
  
  Я промолчал и взглянул на оружие. Это был немецкий пистолет люгер, точно такой же я оставил в Южной Африке. Я направил пистолет в его сторону и сказал:
  
  — А теперь стой спокойно, я обыщу тебя.
  
  Он проклинал меня, но не дергался, пока я охлопывал его карманы. И точно, в одном из карманов были запасные обоймы. Я вынул обойму из пистолета, проверил, не осталось ли в нем патрона. Оказалось — остался.
  
  — У Морезе наверняка есть оружие, — сказал Курце.
  
  — Сейчас проверим. Я заговорю с ним, а ты стой за его спиной и готовься схватить, если понадобится.
  
  Мы вернулись в лагерь, и я подозвал Франческу с Пьеро. Когда они подошли, Курце незаметно пристроился за спиной итальянца. Я обратился к Франческе:
  
  — У Пьеро есть оружие?
  
  От удивления она вздрогнула.
  
  — Не знаю. — И повернулась к Морезе. — У тебя есть оружие, Пьеро?
  
  Он помешкал в растерянности, потом кивнул. Я поднял на него ствол пистолета.
  
  — Давай вынимай… только медленно.
  
  Он смотрел не отрываясь на дуло пистолета, брови его от гнева сошлись в одну линию, но он привык подчиняться приказам и медленно вынул пистолет из плечевой кобуры.
  
  — Впервые ты исполняешь мой приказ. Отдай пистолет Франческе.
  
  Он выполнил и этот приказ, тогда я отвел люгер и забрал у Франчески пистолет. Это была армейская беретта, вероятно, память о партизанских днях. Я вынул обойму, проверил ствол и положил его в другой карман. Курце передал мне две запасные обоймы, найденные в карманах Пьеро.
  
  Я спросил Уокера:
  
  — Оружие есть?
  
  Он отрицательно покачал головой.
  
  — Иди сюда, посмотрим. — Мне не хотелось рисковать.
  
  Оружия у Уокера не было. Тогда я велел обыскать машину, не припрятано ли там какой-нибудь игрушки. И повернулся к Франческе:
  
  — А вы случайно не вооружились чем-нибудь?
  
  Она скрестила руки на груди.
  
  — Собираетесь и меня обыскивать?
  
  — Нет, вам поверю на слово.
  
  Она успокоилась.
  
  — У меня нет оружия, — тихо сказала она.
  
  Я обратился ко всем:
  
  — А теперь слушайте. Я забрал пистолеты у Курце и Морезе. В руках у меня патроны. — Двумя сильными бросками я метнул обоймы в темноту, и слышно было, как они стукнулись о скалу. — Если нам суждено передраться, то только голыми руками. Убитых не будет, слышите?
  
  Я достал из карманов оружие и вернул его владельцам.
  
  — Держите, пригодятся забивать гвозди.
  
  Они с неохотой забрали свои пистолеты, и вид у них при этом был весьма нелюбезный. А я сказал:
  
  — Мы потеряли уйму времени из-за вашей глупости. Машина готова?
  
  — Можем ехать, — ответил Уокер.
  
  Когда стали усаживаться в машину, Франческа сказала мне:
  
  — Я рада, что вы сделали это. Я правда не знала, что у Пьеро есть оружие.
  
  — Я тоже не знал, что Курце вооружен, хотя должен был догадаться… зная о его подвигах.
  
  — Как вам удалось забрать у него пистолет? — полюбопытствовала она.
  
  — Психологический этюд, — загадочно ответил я. — Ему ведь важнее заполучить золото, чем убить меня. Но как только золото окажется в его руках, ситуация может измениться.
  
  — Вам нужно быть очень осторожным, — сказала Франческа.
  
  — Приятно знать, что о тебе беспокоятся, — усмехнулся я. — Пошли в машину.
  * * *
  
  Мы ехали с выключенными фарами, и Курце очень медленно вел машину по заросшей дороге. Я даже слышал, как шуршит высокая трава. Сразу за поворотом, уже не опасаясь, что нас могут увидеть из деревни, Курце включил фары и набрал скорость. Никто не разговаривал. Курце и Морезе злились на меня, злилась и Франческа, не простившая моего насмешливого тона. Уокера переполняло возбуждение, но ему приходилось сдерживаться, чтобы не раздражать остальных. Я молчал, потому что говорить было не о чем.
  
  Вскоре мы подъехали к шахте, и фары высветили развалины строений — обветшалые остатки промышленного предприятия. Нет более тяжкого зрелища, чем вид опустевших заводских помещений и брошенных станков. Впрочем, осталось там не так уж много. Должно быть, после закрытия шахты крестьяне со всей округи, подобно саранче, делали набеги и растаскивали все мало-мальски ценное. То, что осталось, не стоило и десяти лир, а вывезти весь этот хлам отсюда обошлось бы в сотни тысяч.
  
  Курце остановил машину, и мы вышли.
  
  — А что здесь добывали? — спросил Пьеро.
  
  — Свинец, — ответил Курце. — Шахту давно закрыли, чуть ли не в тысяча девятьсот восьмом году…
  
  — В то время как раз открыли большие залежи в Сардинии, — сказал Пьеро. — Оттуда руду вывозили морем в Специю на переплавку, а это легче, чем отсюда по железной дороге.
  
  — Так где твой туннель? — спросил я.
  
  Курце указал направление.
  
  — Вон там. Их здесь всего пять.
  
  — Разверни машину так, чтобы фары освещали вход.
  
  Курце снова сел за баранку и подогнал машину поближе. Лучи света высветили пещеру, в глубине которой и находился заваленный вход в туннель. Завал производил такое впечатление, что и за месяц его не раскопать даже с помощью саперного полка.
  
  Курце высунулся из окна машины.
  
  — Я тут на совесть поработал, — самодовольно заметил он.
  
  — Ты уверен, что мы управимся за одну ночь?
  
  — Запросто, — ответил он.
  
  Положившись на его слова, в конце концов ведь взрывником был он, я пошел помогать Пьеро и Уокеру выгружать инструменты, а Курце отправился осматривать завал. С этого момента командование перешло к Курце, и я не мешал — ведь он специалист. Он отдавал четкие приказания, и мы все беспрекословно выполняли их.
  
  Курце сообщил нам:
  
  — Раскапывать все не придется. Взрывчатку я закладывал так, чтобы с одной стороны завал был не толще десяти футов.
  
  — Десять футов — это звучит… — возразил я.
  
  — Да ничего подобного, — ответил он с презрением к моему невежеству, — здесь же не монолитная скала, а рыхлая порода. — Он отвернулся и, махнув в сторону, сказал: — За тем зданием найдете несколько бревен, которые я приготовил три года назад. Вы с Морезе отправляйтесь за ними. Мы с Уокером начнем копать.
  
  — А мне что делать? — спросила Франческа.
  
  — Можете нагружать тачку породой, которую мы будем выкапывать. Потом отвозите в сторону и разбрасывайте так, чтобы выглядело естественно. Морезе прав — мы не должны оставлять здесь груды камней.
  
  Захватив фонарики, мы с Пьеро пошли искать бревна и нашли их там, где указал Курце. Я представил себе, как Курце, приезжая сюда каждые три-четыре года, мучился над проблемой, решить которую ему так и не удалось. Вероятно, он не раз прокручивал варианты раскопок и тратил часы на подбор бревен, подходящих для осуществления работы, которую, возможно, ему никогда не придется делать. Не удивительно, что он такой вспыльчивый.
  
  Около часа мы потратили на переноску всех бревен, за это время Курце с Уокером прошли три фута завала. Темпы были хорошими, я бы даже сказал, более чем хорошими. Курце предупредил, что дальше работа пойдет медленнее, так как придется останавливаться и укреплять кровлю, а на это уйдет время.
  
  Проход, который они пробивали в завале, был невелик — пять футов в высоту и два в ширину — как раз впору, чтобы пролез один человек. Потом Курце взялся сортировать бревна для крепежных работ, а мы с Пьеро помогали Франческе разбрасывать породу.
  
  Курце оказался прав. Крепежные работы отнимали много времени, но были необходимы. Если бы верх завала рухнул, пришлось бы начинать все сначала, да и пострадать кто-нибудь мог.
  
  Взошла луна, при ее свете стало легче разбрасывать породу, поэтому фары выключили, а Курце работал при свете лампы. Он никому не уступал место в завале, поэтому Уокер, Пьеро и я по очереди помогали ему, выволакивая из прохода камни. Еще через три часа проход с прочной кровлей прорезал завал уже на шесть футов, и тут мы решили, что пора сделать перерыв и подкрепиться.
  
  Пьеро рассказал, что он чувствовал, когда я отбирал у него пистолет.
  
  — Разозлился я страшно в тот момент. Не очень-то приятно, когда в тебя «пушкой» тычут!
  
  — Пистолет был не заряжен.
  
  — Да я понял и от этого еще больше разозлился. — Совершенно неожиданно Пьеро засмеялся. — Но теперь я думаю, что ты это здорово проделал. Без стрельбы как-то лучше.
  
  Мы в это время стояли в стороне от завала, и я спросил:
  
  — Франческа рассказала про Курце?
  
  — Да. Я никогда об этом не думал. Помню, тогда, во время войны, я удивился, узнав, что Донато Ринальди нашли мертвым. Но мне и в голову не пришло, что кто-то мог его убить. Мы же все были друзьями.
  
  Золото разрушает дружеские связи, подумал я, но мой слабый итальянский помешал мне выразить эту мысль. Вместо этого я спросил:
  
  — Ты был там, скажи, мог Курце убить тех четверых?
  
  — Харрисона он не мог убить, я сам видел, как тот погиб. В него стрелял немец, которого я пристрелил. Но остальных — Паркера, Корсо и Ринальди — Курце, пожалуй, мог убить. Он был таким человеком, который ни о чем другом не думал.
  
  — Убить он мог, но убивал ли? — спросил я.
  
  Пьеро пожал плечами:
  
  — Кто же это может знать? Прошло столько лет, и свидетелей не осталось.
  
  Обсуждать этот вопрос дальше не имело никакого смысла, так что мы вернулись к работе…
  * * *
  
  Курце торопливо заглатывал еду, чтобы поскорее отправиться в забой. При свете лампы глаза его ярко сверкали, он весь был во власти золота, ведь всего четыре фута отделяли его от сокровищ, которыми он бредил пятнадцать лет. Уокер пребывал в таком же состоянии — едва Курце зашевелился, как он вскочил на ноги, и они поспешили к завалу.
  
  Пьеро и Франческа вели себя спокойно. Они ведь не видели золота. Франческа неторопливо закончила полуночную трапезу, собрала тарелки и отнесла их в машину.
  
  Я сказал Пьеро:
  
  — Странная женщина…
  
  — Любой ребенок, выросший среди повстанцев, будет странным. У нее трудная жизнь.
  
  Я осторожно спросил:
  
  — Кажется, она несчастлива в браке?
  
  Морезе сплюнул:
  
  — Эстреноли — дегенерат.
  
  — Зачем же она вышла за него?
  
  — Жизнь «аристос» отличается от нашей. Брак по расчету — так многие думают. Но на самом деле это не так.
  
  — Как тебя понимать?
  
  Он взял предложенную мной сигарету.
  
  — Знаешь, как коммунисты обошлись с ее отцом?
  
  — Она говорила мне что-то.
  
  — Позор. Он человек, настоящий человек, они недостойны лизать его ботинки. Теперь от него только оболочка осталась, больной сломленный старик. — Пьеро чиркнул спичкой, и огонь осветил его лицо. — Несправедливость способна убить жизнь в человеке, даже если он все еще ходит по улицам.
  
  — А какое отношение это имеет к замужеству Франчески?
  
  — Старик был против. Он знал породу Эстреноли. Но мадам настаивала. Видишь ли, молодой Эстреноли хотел ее. В нем говорила не любовь, только желание — мадам очень красивая женщина, — поэтому он и хотел ее, но получить не мог. Она знала об этом.
  
  — Так почему, черт возьми, она вышла за него?
  
  — Тут Эстреноли проявил смекалку. У него дядя — член правительства, и он пообещал, что, может быть, там пересмотрят дело Графа. За определенную плату, конечно.
  
  — Понимаю, — удрученно сказал я.
  
  — Поэтому она и вышла за него. Но по мне, он все равно что животное.
  
  — И выяснилось, что он не может выполнить свое обещание?
  
  — Не может?! — возмутился Пьеро. — Да он и не собирался его выполнять! В роду Эстреноли за последние пятьсот лет не было ни одного, кто выполнял бы свои обещания. — Он вздохнул. — Видишь ли, она послушная дочь церкви, и, когда она венчалась с ним, Эстреноли знал, что получает ее навсегда. И он гордился ею, о да, очень гордился. Она была самой красивой женщиной в Риме, и он покупал ей платья, наряжал ее, как ребенок свою любимую куклу. Ни на одном манекене в Италии не было тогда столь дорогих нарядов.
  
  — А потом?
  
  — А потом она ему надоела. Он ведь извращенец, вернулся к своим мальчикам, таблеткам, таскался по римским притонам. Синьор Халлоран, римское общество — самое развращенное в мире.
  
  Мне доводилось кое-что слышать об этом. Недавно был случай: утопилась девушка, и расследование этого дела угрожало спокойствию высокопоставленных развратников. Так, говорили, что итальянское правительство сделало все, чтобы эта история не получила огласки.
  
  — В то время она помогала отцу и старым друзьям, — продолжал Пьеро. — Всем было трудно, и она делала что могла. Но Эстреноли узнал об этом и сказал, что не намерен растрачивать состояние на шайку грязных партизан. Он перестал давать ей деньги, совсем — ни единой лиры. Пытался развратить ее, довести до своего уровня, но не смог — не такой она человек. Тогда он выбросил мадам на улицу…
  
  — Поэтому она и вернулась в Лигурию?
  
  — Да. Мы помогаем ей, когда можем, потому что уважаем и ее, и ее отца. Мы пытаемся помочь и ему, но сделать это трудно — он отказывается принимать какую-либо помощь, называет ее милостыней.
  
  — И она по-прежнему жена Эстреноли?
  
  — В Италии нет разводов, а она добрая католичка. Но скажу, как перед Богом, церковь не права, когда такое творится.
  
  — Поэтому вы и помогаете Франческе в таком рискованном предприятии?
  
  — Мне оно не по душе, и зря она, по-моему, ввязалась в него. Боюсь, мы многих недосчитаемся в результате этой авантюры. Но я помогаю ей.
  
  — Я только не понимаю, ведь ее отец настолько стар, что золото вряд ли поможет ему.
  
  — Она думает не только об отце, — ответил Пьеро. — Эти средства — для всех, кто воевал вместе с ним и пострадал от коммунистов. На эти деньги она собирается лечить их, если нужно, дать их детям образование. Дело хорошее, если обойдется без жертв.
  
  — Да, хорошо бы, — согласился я. — Мне бы тоже не хотелось убивать, Пьеро.
  
  — Я знаю, синьор Халлоран, вы это уже доказали. Но есть другие — Торлони и этот Меткаф. Да еще ваш друг Курце.
  
  — Ему вы не доверяете, не так ли? А Уокеру?
  
  — Тьфу, пустое место!
  
  — А мне? Мне вы доверяете?
  
  Он не спеша растер ногой сигарету.
  
  — Я бы доверился вам в другой ситуации, синьор Халлоран, ну, скажем, на яхте или в горах. А золото — другое дело, оно пробуждает в человеке не самые лучшие чувства.
  
  Другими словами, но он выразил именно то, о чем я думал раньше. Я собрался ответить, как вдруг услышал голос разгневанного Курце:
  
  — Какого черта, что вы там делаете? Идите сюда и вытаскивайте мусор!
  
  И мы снова принялись за работу.
  * * *
  
  Завал мы прошли к трем часам утра. Курце издал радостный вопль, когда его кирка, не встретив сопротивления, исчезла в пустоте. За десять минут он проделал лаз, через который можно было проникнуть внутрь, и полез туда, как терьер за кроликом. Я протолкнул лампу через дыру и вошел следом.
  
  Курце пробирался через обвалившиеся камни, которыми был усыпан весь туннель.
  
  — Подожди, — крикнул я. — Не торопись!
  
  Он никак не отреагировал и продолжал быстро удаляться в темноту. Послышался лязг, а затем проклятия Курце:
  
  — Принеси эту чертову лампу!
  
  Я продвигался вперед вместе с кругом света. Разогнавшись в темноте, Курце врезался в грузовик. Он рассек щеку, и льющаяся кровь промывала бороздки в густом слое пыли, покрывавшей его лицо, — вид у него был безумный.
  
  — Вот оно! — загоготал Курце. — Magtig, что я говорил?! Я же говорил, здесь мое золото! Ну, вот оно… Здесь столько золота, сколько проходит на Рифе за месяц… — Он посмотрел на меня в странном изумлении. — Господи, как я счастлив! Я никогда не думал, что доберусь до него.
  
  Я слышал, что остальные пробираются через лаз, и ждал, когда они подойдут.
  
  — Кобус Курце проводит экскурсию в пещере сокровищ, — объявил я.
  
  Уокер лихорадочно затараторил:
  
  — Золото в первом грузовике, в этом. Основная часть здесь. Правда, во втором тоже есть золото, но больше всего здесь, в первом. Во втором драгоценности — множество ожерелий и колец, бриллиантов, изумрудов и жемчугов, зажигалок и портсигаров — все из золота, груды денег — лиры, доллары, фунты и всякие другие, кипы документов, но они справа, в задних грузовиках, вместе с трупами… — Голос его упал. — С трупами, — повторил он тупо.
  
  Наступило молчание, все осознали, что тут не только пещера сокровищ, но и склеп.
  
  К Курце вернулась его обычная сдержанность. Он взял из моих рук лампу, высоко поднял ее и заглянул в первый грузовик.
  
  — Надо было уложить их штабелями, — заметил он недовольно. Крышки прогнили и прогнулись настолько, что их едва можно было разглядеть.
  
  — Знаешь, — сказал Курце, — когда мы загоняли всю колонну сюда, я был уверен, что когда-нибудь выведу эти грузовики своим ходом. Но не думал, что это случится только через пятнадцать лет. — Он хохотнул. — Сейчас бы нам пришлось попотеть, чтобы завести их.
  
  Нетерпеливый Уокер перебил его:
  
  — Ну, что же вы, давайте заниматься делом.
  
  Он, по-видимому, оправился от страха, который сам на себя нагнал. Я предложил:
  
  — Давайте осматривать грузовики по порядку. Сначала заглянем в первый.
  
  Курце, держа лампу, указывал дорогу. Между грузовиком и стеной туннеля можно было протиснуться. Я заметил разбитое лобовое стекло, через которое пулеметной очередью были убиты водитель и его напарник. Все покрывал толстый слой пыли, образовавшейся в основном от взрыва, который устроил Курце, закрывая вход в туннель.
  
  Курце отбивал камнем болты заднего борта.
  
  — Заклинило, проклятые, — сказал он, — нужен молоток.
  
  — Пьеро, — позвал я, — принеси молоток.
  
  — У меня молоток, — спокойно сказала Франческа. Она оказалась так близко, что я вздрогнул от неожиданности.
  
  Я взял молоток и передал Курце. После нескольких ударов болт удалось освободить, Курце набросился на второй и подхватил падающий борт грузовика.
  
  — Есть! — сказал он. — Теперь — к золоту! — И прыгнул в кузов.
  
  Я передал ему лампу, влез сам и повернулся, чтобы помочь Франческе. На меня уже напирал Уокер, жаждавший поскорее увидеть золото. Пьеро, как всегда спокойный, невозмутимо залезал в кузов. Тесным кругом мы расположились на ящиках с золотом, присев на корточки.
  
  — Где же тот, который мы открывали? — риторически спросил Курце. — Где-то сзади, должно быть.
  
  Вдруг вскрикнула Франческа.
  
  — Я наступила на гвоздь!
  
  — Значит, он здесь, — заявил довольный Курце.
  
  Франческа отодвинулась, и Курце поднес лампу. Ящик, на котором присела Франческа, явно вскрывали, а потом наспех приложили крышку. Я медленно ее поднял. В свете лампы тускло переливался желтый металл, не поддающийся ни ржавчине, ни порче, как сокровища небесные. Но это сокровище покоилось в аду.
  
  Курце выдохнул:
  
  — Вот оно!
  
  Я спросил у Франчески:
  
  — Вы не поранили ногу?
  
  Не отрывая взгляда от золота, она машинально ответила, что все в порядке.
  
  Пьеро вынул из ящика слиток. Не рассчитав, он попытался сделать это одной рукой, но пришлось ухватиться двумя, и он положил слиток на колено.
  
  — Золото… — удивленно произнес он.
  
  Слиток пустили по кругу, и каждый трогал и поглаживал его. Неожиданно для себя я вновь испытал то чувство, которое возникло у меня в огромном сейфе Аристида, когда я держал в руке тяжелую золотую монету под названием геркулес.
  
  С паническим ужасом заговорил Уокер:
  
  — А вдруг не во всех ящиках золото? Мы же их не вскрывали!
  
  — Не волнуйся, — успокоил его Курце, — я проверил вес каждого ящика еще тогда. И убежден, что все в порядке. Здесь около трех тонн золота и еще одна тонна в следующем грузовике.
  
  В золотом сиянии таилось предательское очарование, и мы никак не могли оторваться от него.
  
  Для Уокера и Курце этот момент был кульминацией того сражения, которое они вели на пыльной дороге пятнадцать лет назад, для меня — концом сказки, которую мне довелось услышать когда-то в баре Кейптауна.
  
  И вдруг меня словно кольнуло. Нет, подумал я, это еще не конец сказки, и, если нам нужен счастливый конец, придется немало потрудиться.
  
  — Ладно, хватит, — сказал я. — Надо еще много чего осмотреть и еще больше — поработать.
  
  Золотое наваждение рассеялось, мы направились ко второму грузовику, и Курце опять пришлось работать молотком, чтобы открыть задний борт. В кузове этого грузовика ящики с золотом были прикрыты другими ящиками, наваленными в беспорядке.
  
  — Вот в этом ящике — корона! — сообщил взволнованный Уокер.
  
  Мы все залезли в кузов и столпились у края; Курце огляделся.
  
  Неожиданно он обратился к Франческе:
  
  — Откройте вон тот ларец и выбирайте.
  
  Он указал на массивный крепкий ларец со сломанным замком. Графиня откинула крышку и ахнула. В лицо ей брызнул свет переливающихся бриллиантов, ярко-зеленых изумрудов, темно-красных рубинов. Она протянула руку и, достав первое что попалось — ожерелье из бриллиантов и изумрудов, пропустила его сквозь пальцы.
  
  — Какое чудо!
  
  Тут заговорил Пьеро, голос выдавал его волнение:
  
  — Сколько все это может стоить?
  
  — Не знаю, — ответил я, — наверно, тысяч пятнадцать, если камни настоящие.
  
  Курце заметил раздраженно:
  
  — Вывезем груз, тогда и займемся подсчетами. Когда мы его прятали, у нас не было на это времени.
  
  — Хорошие слова и сказаны вовремя, — съязвил я, — потому что у нас и сейчас нет на это времени. Вот-вот рассветет, а нас не должны видеть около шахты.
  
  Мы начали убирать верхние ящики. Курце предусмотрительно оставил место между грузовиками, так что работалось легко. В четырех ларцах были драгоценности, один из них был заполнен только обручальными кольцами, тысячи колец. Слышал я, вроде во время войны женщины Италии отдавали свои обручальные кольца на общее дело, одержимые чувством патриотизма, — теперь эти кольца лежали здесь… Здесь же — ящик с усеянной драгоценными камнями короной, осенявшей когда-то не одно поколение эфиопских королей; восемь больших коробок, набитых бумажными деньгами, аккуратно сложенными и перевязанными резинками, в том числе лирами в новеньких банковских упаковках. А на самом дне — снова ящики с золотом, не меньше тонны.
  
  Франческа ушла к машине и вернулась с флягами. Подкрепившись кофе, мы уселись рассматривать добычу. Ларец, из которого Франческа достала ожерелье, был единственным, чье содержимое имело баснословную ценность, — но и этого было достаточно. Я не разбираюсь в драгоценных камнях, но, по-моему, только этот ларец тянул на миллион фунтов стерлингов.
  
  Один из ларцов был набит золотыми изделиями мужского назначения: карманные часы, портсигары и зажигалки, золотые медали и медальоны, ножички для обрезания сигар и прочее, прочее… Много вещиц с гравировкой, но имена там были разные, и я решил, что перед нами мужской эквивалент женских патриотических пожертвований. В третьем — опять лежали обручальные кольца, а в последнем — множество золотых монет, в основном британские соверены и тысячи других, среди которых я узнавал те, что когда-то показывал нам Аристид американские орлы, австрийские дукаты и даже танжерские геркулесы. Ящик оказался особенно тяжелым. Франческа опять достала ожерелье.
  
  — Нравится? — спросил я.
  
  — В жизни не видела такой красоты, — вздохнула она.
  
  Я взял из ее рук ожерелье.
  
  — Повернитесь. — Я застегнул ожерелье у нее на шее. — Самое надежное место — жалко, если потеряется.
  
  Она расправила плечи — и тройная нить бриллиантов засверкала на черном свитере. Как истинная женщина, Франческа не могла не посетовать, что рядом нет зеркала. Пальцы ее бережно и любовно касались драгоценностей.
  
  Смеющийся Уокер с трудом поднялся на ноги, держа двумя руками корону. Он водрузил ее на Курце, вдавившего круглую голову в широкие плечи.
  
  — Король Курце, — истерически воскликнул он. — Все приветствуют!
  
  Курце осел под тяжестью короны.
  
  — Нет, парень, — сказал он. — Я республиканец. — Потом посмотрел в упор на меня и насмешливо улыбнулся: — Вот кто король нашей экспедиции.
  
  Если бы нас могли увидеть со стороны, то приняли бы за сумасшедших. Четверо растрепанных и грязных мужчин, один — с уникальной короной на голове и окровавленным лицом, и не слишком-то опрятная женщина в ожерелье, достойном королевского наряда… Сами мы были не в состоянии оценить всю нелепость этой сцены — слишком долго мы рисовали ее в своем воображении.
  
  — Давайте думать, как действовать дальше, — предложил я.
  
  Курце двумя руками снял с головы корону. Веселье кончилось, опять начиналась серьезная работа.
  
  — Тебе придется доделать проход в туннель, — сказал я Курце. — Того небольшого лаза недостаточно для выноса груза.
  
  — Да, но на это потребуется немного времени, — ответил Курце.
  
  — Тем не менее лучше сделать это сейчас. Скоро рассвет. — Я ткнул большим пальцем в сторону третьего грузовика. — Там есть что-нибудь ценное?
  
  — Нет, только документы и мертвые немцы. Можешь посмотреть, если хочешь.
  
  — Хочу, — ответил я, оглядывая туннель. — Пожалуй, мы с Уокером останемся здесь на день, подготовим груз и перенесем его поближе к выходу, оттуда будет легче выносить. Это сэкономит время при погрузке — не надо, чтобы грузовики здесь долго околачивались.
  
  Я тщательно продумал этот план. На Курце ложилась обязанность присматривать за Пьеро и Франческой на случай каких-нибудь фокусов с их стороны по прибытии в Варци.
  
  Но Курце моментально насторожился — очень уж ему не хотелось оставлять нас с Уокером наедине с сокровищами. Я разозлился.
  
  — Черт возьми, ты замуруешь нас, а если мы пойдем на воровство, то в карманах много не унесешь, не волнуйся, останется больше. Пойми, я хочу только сэкономить время.
  
  Покипев немного, Курце принял мое предложение и пошел с Пьеро заканчивать работу у входа в туннель.
  
  — Пойдем заглянем в остальные грузовики, — сказал я Уокеру.
  
  — Нет. Не могу.
  
  — Я пойду с вами, — спокойно предложила Франческа. — Я не боюсь немцев, особенно мертвых.
  
  Она окинула Уокера презрительным взглядом. Я хотел взять с собой лампу, но Уокер истерически потребовал оставить лампу ему.
  
  — Не дури, — сказал я. — Отнеси ее Курце. Заодно поможешь ему.
  
  Когда он ушел, мы с Франческой включили фонари. Я взвесил на руке молоток и сказал:
  
  — Ну что, пошли распугивать духов?
  
  Третий грузовик был заполнен упаковочными коробками и оружием. Оружия там хватило бы на то, чтобы начать новую войну. Я взял автомат и проверил его — смазка застыла, но все было в полной исправности. Оглядев весь этот арсенал, я подумал, насколько тщетными оказались бы мои героические усилия по разоружению Курце и Пьеро, если бы Курце вспомнил, сколько оружия здесь припрятано. Интересно, а можно ли им еще пользоваться?
  
  Франческа сдвинула в сторону несколько винтовок, оторвала крышку одной из картонных коробок. В ней лежали папки с выдавленным на обложках изображением «фашо» — пучком дикторских прутьев — символикой фашистского правительства Италии. Она достала одну из папок и начала читать, время от времени раздирая склеившиеся страницы.
  
  — Что-нибудь интересное? — спросил я.
  
  — О вторжении в Албанию, — ответила она — Подробный план.
  
  Она взяла другую папку и углубилась в ее изучение.
  
  — Здесь то же самое, только об эфиопской кампании.
  
  Я оставил ее наедине с пыльными бумагами и повернул к четвертому грузовику. От картины, представшей передо мной, веяло жутью. В туннеле не было влаги, и крысы, вероятно, здесь не водились — трупы высохли и превратились в мумии с черными черепами, плотно обтянутыми пергаментной кожей, со страшным оскалом — улыбкой смерти. Я пересчитал трупы — в грузовике их было пятнадцать, сваленных как попало, словно говяжьи туши, и два — в штабной машине, на одном сохранилась форма офицера СС. В глубине кузова стоял деревянный ящик, но я не стал его осматривать. Если в нем и было что-то ценное, пусть мертвые продолжают охранять его.
  
  Я вернулся к штабной машине, потому что заметил там кое-что. На заднем сиденье лежал автомат-пистолет шмайссер, наполовину прикрытый мотоциклом. Я вытащил его и задумчиво повертел в руке. Мысли мои были скорее о Курце, чем о Меткафе, и приятными их не назовешь. Над Курце тяготело подозрение по крайней мере в трех убийствах, и все из-за сокровищ. Нам ведь еще предстояло распределять дивиденды, и он вполне мог сыграть такую же игру здесь или в другом подходящем месте. Ставка была огромной!
  
  Что же до шмайссера, то это очень удобное оружие, еще во время войны я восхищался им. Выглядит он как обычный автоматический пистолет и работает по такому же принципу, но если его соединить с кобурой-ложем, в которую встроен простой упор, то вы надежно держите пистолет у плеча.
  
  Внешне он очень напоминает старенький маузер, но на этом сходство кончается. Обоймы к этому пистолету двух размеров, в одной — восемь патронов, как в обычной пистолетной обойме, а в другой — около тридцати. С большой обоймой из него можно вести беглый огонь, как из ручного пулемета, весьма эффективно при стрельбе с близкого расстояния. Я с войны не держал в руках оружия, и мысль о том, что можно компенсировать недостаток меткости возможностью стрелять сплошными очередями, меня соблазнила.
  
  Я огляделся в поисках запасных обойм, но ничего не нашел. Такими пистолетами обычно вооружали сержантов и младших офицеров, так что я приготовился к выполнению неприятной задачи.
  
  Через десять минут нашлось все, что мне было нужно: кобура и ремень, потерявшие от времени эластичность, но в полной исправности, четыре длинные и четыре короткие обоймы. Нашел еще один такой же пистолет, но брать не стал. Я соединил кобуру с пистолетом и спрятал все в стенной нише. После этого вернулся к Франческе, которая при свете фонаря все так же читала подшивки старых документов.
  
  — Продолжаете изучать историю?
  
  Она оторвалась от своего занятия.
  
  — Ничтожная летопись: сплошные споры и ссоры в высших сферах, аккуратно запротоколированные и подшитые. — Она потрясла головой. — Лучше оставить эти папки здесь. Все это достойно забвения.
  
  — А ведь за них можно выручить миллион долларов, если найдется не слишком щепетильный американский университет и приобретет их. Любой историк все бы отдал за эти кипы. Но вы правы: мы не можем позволить им гулять по свету, тогда наша затея потерпит крах.
  
  — А что вы нашли там? — спросила она.
  
  — Омерзительное зрелище.
  
  — Я хотела бы взглянуть, — сказала она и спрыгнула с грузовика. Мне вспомнилась маленькая девочка военных лет, которая ненавидела немцев, и я не стал удерживать ее.
  
  Она вернулась через пять минут, бледная, с застывшим взглядом и молчаливая. Много времени спустя она рассказала, как ее вырвало от ужасного вида мертвецов. Она считала, что их было бы достойней похоронить, хотя это и немцы.
  
  Когда мы вернулись к входу, Курце уже закончил работу. Проход получился достаточно широкий, чтобы вынести ящики. Я послал Уокера и Франческу в наш лагерь за едой и спальными принадлежностями, потом отвел Курце в сторону и сказал ему по-английски, чтобы не понял Пьеро:
  
  — Есть ли к шахте другой подъезд, кроме той дороги, по которой мы приехали?
  
  — Только по бездорожью, с другой стороны.
  
  — Ты останешься с Пьеро и Франческой в лагере до наступления ночи. Если увидишь, что кто-то появился на дороге, поскорее мчись к нам, чтобы предупредить, ведь мы можем тут поднять шум. Ну а когда заснем, то и беспокоиться не о чем.
  
  — Задумано неплохо, — сказал он.
  
  — Возможно, Пьеро попробует разыскать обоймы с патронами, которые я выбросил. Ты приглядывай за ним. Когда поедете в Варци за грузовиками, держись все время рядом, чтобы никто не смог заговорить с ними в твое отсутствие.
  
  — Можешь не паниковать, — сказал он, — от меня ничего не укроется.
  
  — Отлично, — сказал я. — Теперь пойду глотнуть свежего воздуха перед длительным заточением.
  
  Я вышел из туннеля и стал прогуливаться, не удаляясь от входа. Пока все идет по плану, думал я, если так будет и дальше, я поставлю Богу свечку. Только одно меня беспокоило. Забрав с собой Франческу и Пьеро, мы оказались оторваны от нашей разведывательной службы и теперь не знали, чем занимаются Меткаф и Торлони.
  
  Вскоре из туннеля вышел Пьеро и присоединился ко мне. Он взглянул на небо:
  
  — Скоро будет светло.
  
  — Да, — откликнулся я. — Скорей бы Уокер с Франческой возвращались. — Я повернулся к нему. — Пьеро, меня кое-что беспокоит.
  
  — Что же, синьор Халлоран?
  
  — Курце! У него остался пистолет, и, думаю, он попытается отыскать обоймы с патронами, которые я выкинул.
  
  Пьеро засмеялся:
  
  — Я пригляжу за ним. Глаз не спущу.
  
  Вот так-то! Эти двое так будут заняты взаимной слежкой, что у них не останется времени на глупости. Я даже польстил себе сравнением с Макиавелли. Франческа меня больше не беспокоила. По-моему, она вообще не способна на двойную игру. Пьеро — другое дело, не случайно ведь он сказал, что золото портит характер.
  
  Вскоре вернулись Уокер и Франческа, привезли еду, одеяла, несколько диванных подушек из домика… Я тихо спросил Уокера:
  
  — Были трудности?
  
  — Никаких, — ответил он.
  
  Зыбкий свет наступающего утра уже проступал на востоке.
  
  — Пора, — сказал я. И мы с Уокером вернулись в туннель. Курце начал заваливать вход снаружи, а я помогал ему изнутри.
  
  Чем выше становилась стена камней, тем сильнее я чувствовал себя отшельником, добровольно замуровавшим себя ради спасения души. Прежде чем положить последние камни, Курце сказал мне:
  
  — Насчет Варци не беспокойся, там будет все нормально.
  
  — Жду вас завтра, когда стемнеет, — ответил я.
  
  — Будем как штык! — пообещал Курце. — И не думай, что я не доверяю тебе.
  
  Последний камень полностью закрыл вход, и я еще долго слышал, как он возится с той стороны, наводя порядок, чтобы все выглядело естественно.
  
  Я пошел в глубь туннеля и нашел Уокера, по локти закопавшегося в золотые соверены. Стоя на коленях перед ящиком, он пересыпал монеты, издававшие приятный звон.
  
  — Нам тоже пора за дело. Перетащим половину груза, потом позавтракаем и перетащим остальное. А после этого завалимся спать.
  
  Если работа есть, надо ее делать. К тому же я хотел, чтобы Уокер измотался и покрепче уснул, тогда я смог бы достать свой шмайссер.
  
  Сначала нам потребовалось очистить от камней площадку перед первым грузовиком — здесь мы будем камуфлировать ящики с золотом и перепаковывать остальной груз. Работали мы быстро, не отвлекаясь на разговоры. В туннеле стояла мертвая тишина, слышалось только наше тяжелое дыхание, приглушенный шум лампы и изредка стук камня.
  
  Через час мы расчистили площадку и начали перетаскивать золото. Ящики были чертовски тяжелыми, и носить их приходилось осторожно. Один ящик мы чуть не уронили на ногу Уокеру, тогда я предложил сбрасывать их с грузовика на диванные подушки. Подушки, конечно, пострадали, но это все-таки не такой убыток, как сломанная нога. Переносить ящики было неудобно. Расстояние между грузовиком и стеной слишком узко для двоих, а в одиночку их не унести. Я проклинал Курце, загнавшего грузовики в туннель задним ходом.
  
  Наконец, побродив между грузовиками, я нашел буксирный трос. Теперь мы стали обматывать каждый ящик и волоком тащить по земле, сменяя друг друга. Работа пошла быстрее.
  
  Сняв все золото с первого грузовика и перетащив его поближе к выходу, я объявил перерыв. Франческа приготовила для нас горячую еду и кофе в большом количестве. Мы ели и лениво переговаривались.
  
  — Что ты сделаешь со своей долей? — спросил я.
  
  — Не знаю, — ответил Уокер. — Еще не думал. Но времена настанут хорошие, это я могу сказать тебе точно.
  
  Я скривился. Большую часть твоих денег получат букмекеры, подумал я, а остальные в первый же год уйдут в доход владельцев питейных заведений. А потом, скорее всего, Уокер умрет от цирроза печени или белой горячки.
  
  — Возможно, отправлюсь путешествовать, — продолжал он. — Всегда мечтал о путешествиях. А ты что будешь делать?
  
  Я мечтательно запрокинул голову.
  
  — Полмиллиона — большие деньги. Хотелось бы построить новые яхты самых разных и невероятных конструкций, чтобы людям в здравом уме страшно было ступить на их борт. Например, огромный крейсерский катамаран… да много чего можно сделать в этой области. У меня хватит денег обзавестись испытательным бассейном, как и положено. Я мог бы финансировать личное участие в чемпионате Америки — мне всегда хотелось спроектировать двенадцатиметровую яхту. Представь, как будет здорово, если она придет первой.
  
  — Ты хочешь сказать, что будешь работать?! — ужаснулся Уокер.
  
  — Я люблю свое дело, а когда дело по душе, это уже не работа.
  
  Так мы строили планы на будущее, вспоминая все, о чем когда-то мечталось… Потом я посмотрел на часы:
  
  — Пошли вкалывать, чем быстрее закончим, тем раньше завалимся спать.
  
  Было уже девять часов утра, и, по моим подсчетам, мы должны были закончить к середине дня.
  
  Таскать золото из кузова третьего грузовика приходилось дальше, и на это ушло больше времени. Под конец работа пошла полегче, и скоро в машине остались только бумажные деньги. Уокер посмотрел на них с сожалением:
  
  — А может, мы…
  
  — Ни в коем случае, — резко оборвал его я. — Сжечь бы их, да дым могут увидеть.
  
  Уокера, казалось, потрясло такое еретическое намерение, и он уселся считать деньги, пока я расстилал одеяла, устраивая себе ложе для сна. Когда я уже лег, Уокер вдруг сказал:
  
  — Здесь почти тысяча миллионов лир — подумать только! И еще фунты стерлингов. Тысячи купюр по пять фунтов.
  
  Я зевнул:
  
  — Какого цвета купюры?
  
  — Белые, — ответил Уокер. — Самая большая купюра, которую я когда-либо видел.
  
  — Предъявишь одну и высоко залетишь, — сказал я. — Они поменяли ее цвет, когда выяснилось, что немцы выпустили фальшивые купюры Бог знает на сколько миллионов. Поразмышляй-ка над этим, может, те, что здесь лежат, немецкого производства. Ложись спать, потом сам будешь радоваться.
  
  Мои слова явно огорчили его. Он забрал свои одеяла и устроился внизу. Я лежал, изо всех сил стараясь не уснуть, пока не услышал ровное дыхание крепко спящего Уокера. Тогда я поднялся и тихо пошел в глубь туннеля. Вытащил шмайссер с обоймами и принес их к себе в постель. Вначале я не мог придумать, куда их лучше спрятать, потом обнаружил, что диванная подушка у меня в изголовье порвана и оттуда вылезает набивка. Я распотрошил набивку и положил внутрь пистолет и обоймы. Подушка стала тверже, но мне было все равно — зато теперь, если кто-то станет угрожать мне оружием, у меня есть возможность ответить тем же.
  
  Спали мы плохо — обоих одолевали беспокойные мысли. Я непрерывно ворочался и слышал, как ворочается Уокер. Наконец нам это надоело, и мы отказались от дальнейших попыток. Было четыре часа дня, и, если все шло по плану, наши партнеры уже должны отправиться в Варци.
  * * *
  
  Мы прошли к началу туннеля и еще раз все проверили, а потом уселись ждать наступления темноты. А может, ночь уже наступила и мои часы показывают неправильно — в туннель ведь свет не проникал.
  
  Уокер нервничал, дважды спрашивал меня, не слышу ли я шума, но не со стороны входа, а из глубины туннеля. Трупы убитых им немцев не давали ему покоя. Я посоветовал пойти взглянуть на них, полагая, что шоковая терапия подействует благотворно. Но он отказался.
  
  Наконец послышался слабый шум у входа Я взял молоток и приготовился — ведь это мог быть и не Курце. Упал камень, и чей-то голос позвал: «Халлоран?»
  
  Я расслабился и с облегчением вздохнул: Курце. Упал еще один камень, и я спросил через завал:
  
  — Все в порядке?
  
  — Без сучка и задоринки, — ответил он, энергично разбирая камни. — Грузовики здесь.
  
  Вместе с Уокером мы помогли изнутри разобрать завал, и Курце посветил мне в лицо фонариком.
  
  — Ну и ну, — сказал он, — придется вам умыться.
  
  Могу себе представить, на кого мы были похожи! Воды в туннеле не было, и пыль покрыла нас плотным слоем. Рядом с Курце стояла Франческа.
  
  — Как вы, мистер Халлоран?
  
  — Все в порядке. Где грузовики?
  
  Она двигалась, едва различимая в темноте.
  
  — Здесь, недалеко.
  
  — С ними четыре итальянца, — сказал Курце.
  
  — Они знают, что им предстоит делать? — поспешно спросил я.
  
  Из темноты надвинулся Пьеро.
  
  — Они знают, что дело секретное, а значит, наверняка незаконное, — сказал он. — Больше им ничего не известно.
  
  — Пусть двое из них спустятся вниз к нашей стоянке, снимут лагерь и ждут там. Предупредите, чтобы следили за дорогой, и, если кто-то появится, немедленно сообщили. Двое других пусть поднимутся в горы для наблюдения за подходами к шахте, один — слева, второй — справа. Сейчас самый опасный момент, нельзя допустить, чтобы нас застали врасплох, когда мы вынесем золото.
  
  Пьеро ушел, и я слышал, как уверенно он отдавал приказания.
  
  — Остальные будут работать здесь. Принесите доски из грузовиков, — командовал я.
  
  Все действительно удалось, грузовиков оказалось даже больше, чем нужно. Один из них был набит обрезками грубой древесины, а также наспех сделанными багажными клетями, в которые предстояло переложить остальной груз.
  
  Мы вытащили доски и перенесли их в туннель вместе с инструментами — двумя пилами, четырьмя молотками и несколькими пакетами гвоздей. Там мы начали обивать ящики с золотом, меняя их конфигурацию и размеры.
  
  Вчетвером мы действовали быстро, уже в процессе работы распределив обязанности. Уокер распиливал доски нужной длины, Курце прибивал их снизу и сверху ящиков, я обивал их с боков, а Пьеро заканчивал. Франческа занялась переупаковкой драгоценностей и золотых мелочей из тех ящиков, в которых они лежали, в багажные клети.
  
  Через три часа мы закончили, оставалось только вынести груз из туннеля и погрузить в машины.
  
  Я скатал одеяла, вынес их вместе с подушкой и затолкал за водительское сиденье в одном из грузовиков — в таком месте шмайссеру будет уютно.
  
  Ящики получились тяжелыми, но Курце и Пьеро напрягались изо всех сил, поднимая их вертикально в машины и аккуратно укладывая.
  
  Мы с Уокером опять воспользовались тросом, чтобы вытащить ящики из туннеля через узкий для двоих проход. Франческа приготовила несколько фляжек кофе и гору сандвичей; мы ели и пили, не прерывая работы. Она определенно верила, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок.
  
  Наконец и с этим было покончено.
  
  — А теперь, — сказал я, — надо убрать из туннеля все, что мы принесли с собой. Надо уничтожить малейшие следы нашего пребывания здесь, не должно остаться ни одной мелочи, которая могла бы выдать нас.
  
  Мы вернулись в туннель и подобрали одеяла, подушки, инструменты, фонари, фляжки, даже погнутые гвозди и клочки обивки разодранных диванных подушек. Все снесли в грузовики, а я задержался, чтобы еще раз все осмотреть. Подобрал забытый кусок доски и направился к выходу.
  
  Тут-то это и случилось.
  
  Курце, должно быть, торопился, когда укреплял свод в конце входа — он ведь уже видел золото и ни о чем другом думать не мог. Когда я повернулся, чтобы выйти, злополучный кусок доски задел стенку входа и сдвинул камень. Послышался угрожающий треск, я бросился бежать, но… поздно.
  
  От сильного удара в плечо я рухнул на колени, успел услышать нарастающий грохот камнепада и, по-видимому, потерял сознание.
  * * *
  
  Придя в себя, как сквозь вату я различил голос:
  
  — Халлоран, как вы? Халлоран!
  
  Что-то нежное прикоснулось к моей щеке, потом что-то холодное и мокрое. Я застонал и открыл глаза, но ничего не увидел. В затылке пульсировала боль, и ее волны застилали глаза. Должно быть, я опять потерял сознание. Но когда в следующий раз открыл глаза, изображение стало четким. Голос Курце сказал:
  
  — Можешь двигать ногами, парень? Можешь ногами двигать?
  
  Я попытался. Оказалось, что с ногами все в порядке, и я попытался встать. И не смог! Какая-то тяжесть на спине не пускала меня.
  
  — Не волнуйся, парень, мы вытащим тебя отсюда, это точно!
  
  Видимо, он ушел, и я услышал голос Франчески:
  
  — Халлоран, вы должны лежать тихо и не двигаться. Вы слышите меня?
  
  — Слышу, — пробормотал я. — Что случилось? — Мне было трудно говорить, потому что правая сторона лица оказалась прижатой к чему-то грубому и твердому.
  
  — Вас придавило грудой камней, — сказала она. — Ногами двигать можете?
  
  — Да, могу.
  
  Франческа отошла, слышно было, как она разговаривает с кем-то. Разум возвращался ко мне, и я понял, что лежу ничком, на спине — огромная тяжесть, а голова повернута так, что правая щека упирается в камень. Правая рука вытянута вдоль тела, и я не могу ею шевельнуть. Левая рука чуть приподнята и в таком положении плотно зажата.
  
  Вернулась Франческа и сказала:
  
  — Теперь будьте внимательны. Курце говорит, что, если ноги свободны, значит, вас завалило только посредине. Он собирается освободить вас, но на это уйдет много времени, и вы не должны двигаться. Поняли?
  
  — Понял.
  
  — Как вы? Где-нибудь болит? — Голос ее был тихим и нежным.
  
  — Тела не чувствую, — ответил я. — А главное, давит на спину.
  
  — Я принесла бренди. Хотите глотнуть?
  
  Я попытался покачать головой, но понял, что это невозможно.
  
  — Нет, пусть Курце начинает разбирать завал.
  
  Она ушла, вернулся Курце.
  
  — Парень, — сказал он, — ты попал в трудное положение, да. Но не волнуйся. Мне уже приходилось заниматься таким делом. Все, что требуется от тебя, — лежать и не двигаться.
  
  Вскоре я услышал скрежет камней — на лицо посыпалась пыль. Время тянулось медленно. Курце работал осторожно, не торопясь снимал камень за камнем, предварительно проверяя каждый. Иногда ему приходилось отходить, и я слышал тихий разговор, но он быстро возвращался и трудился с тихим упорством.
  
  Наконец Курце сказал:
  
  — Теперь уже недолго.
  
  Неожиданно он начал убирать камни энергичней, и тяжесть на спине уменьшилась. Ощущение было прекрасным. Курце предупредил:
  
  — Сейчас я вытащу тебя. Будет немного больно.
  
  — Тащи!
  
  Он ухватил меня за левую руку и дернул изо всех сил. Я сдвинулся с места, а через две минуты уже лежал под открытым небом и смотрел на бледнеющие звезды. Я хотел встать, но Франческа велела лежать и не двигаться. Светало, и уже можно было разглядеть ее лицо, склонившееся надо мной. Брови ее были нахмурены, когда она мягко прошлась руками по моему телу, проверяя, нет ли переломов.
  
  — Можете перевернуться? — спросила она.
  
  С болью я перевернулся на живот и услышал, что она рвет на мне рубашку. Затем я услышал, как она присвистнула.
  
  — У вас сильно поранена спина.
  
  Я и сам чувствовал, что сильно. Ее руки, мягкие и нежные, осторожно двигались по моей спине.
  
  — Ни одного перелома, — с радостным изумлением заключила Франческа.
  
  Я криво усмехнулся. По моим ощущениям, спина была перебита и кто-то развел на ней костер, но ее известие, что ни одна моя кость не пострадала, радовало. Она что-то рвала и перевязывала мои раны. Когда она закончила, я сел.
  
  Курце держал доску размерами шесть на шесть.
  
  — Тебе чертовски повезло, парень. Эта штука лежала поперек спины и держала весь груз камней, свалившихся на тебя.
  
  — Спасибо, Кобус, — сказал я.
  
  От смущения он покраснел и отвернулся, пробормотав:
  
  — Чего там, Хал… все в порядке.
  
  Впервые он назвал меня Хал. Потом, посмотрев на небо, сказал:
  
  — Нам лучше сейчас же отправиться. — И обратился к Франческе: — Он может двигаться?
  
  Я медленно встал на ноги:
  
  — Конечно, могу.
  
  Франческа попыталась удержать меня, но я сделал вид, что не заметил.
  
  — Действительно, пора выбираться отсюда.
  
  А Курце я сказал, посмотрев в сторону туннеля:
  
  — Тебе лучше закончить с ним сейчас, используя мой маленький вклад. Тогда и тронемся.
  
  Курце направился к туннелю.
  
  — А где же Уокер? — спросил я.
  
  — Сидит в машине, — ответил Пьеро.
  
  — Пошли его вниз на стоянку и свистни двум дозорным, пусть идут с Уокером. Все они могут отправляться в Рапалло.
  
  Пьеро кивнул и ушел. Франческа спросила:
  
  — Не лучше ли вам немного отдохнуть?
  
  — Отдохну в Рапалло. Вы сможете вести грузовик?
  
  — Конечно, — ответила Франческа.
  
  — Хорошо. Один грузовик поведут Курце и Пьеро, а мы с вами — второй. Хотя, вероятно, я не смогу подменить вас.
  
  Мне не хотелось оставлять Пьеро и Франческу вдвоем, к тому же неплохо, если бы за другими итальянцами приглядывал Уокер. Конечно, я мог поехать и с Пьеро, но я был не в том состоянии, чтобы оказать сопротивление, если ему вздумается напасть на меня.
  
  — Я справлюсь, — заверила меня Франческа.
  
  В это время послышался шум обвала — это Курце завалил вход в туннель, запечатав его, к счастью, навсегда. Курце подошел к нам.
  
  — Ты поедешь с Пьеро в том грузовике, — сказал я ему. — Не тащитесь у нас в хвосте, сохраняйте дистанцию, мы не должны выглядеть как колонна.
  
  — Ты сможешь перенести дорогу? — спросил он.
  
  — Смогу, — ответил я и, с трудом передвигая ноги, пошел к грузовику, в котором спрятал пистолет. Попытки залезть в кабину вызвали сильную боль в спине, но, в конце концов, мне это удалось, и я в изнеможении опустился на сиденье, не решаясь, правда, откинуться назад. Франческа лихо взлетела на водительское место и захлопнула дверцу. Она посмотрела на меня, и я махнул рукой: поехали.
  
  Она включила двигатель, рывком тронула машину с места, и мы покатили, подскакивая на камнях, вниз по дороге, ведущей к шахте. Показавшееся на горизонте солнце светило нам в лобовое стекло.
  * * *
  
  Обратное путешествие в Рапалло не показалось мне увеселительной прогулкой. Езда в грузовике утомительна даже при самых благоприятных условиях, а для меня она стала пыткой. Я смертельно устал, все тело ныло, а ободранная спина кровоточила. В общем, состояние было плачевное.
  
  Франческа, вопреки ее уверениям, никак не могла сладить с грузовиком. Она привыкла к переключению скоростей в легковушках, и ей никак не удавалось правильно переключать скорость у грузовика. Чтобы зря не рисковать, мы притормозили, и я показал, как это делается. Машина пошла ровнее, и мы смогли разговаривать.
  
  — Вам нужен доктор, мистер Халлоран.
  
  — Друзья зовут меня просто Хал, — сказал я.
  
  Она удивленно посмотрела на меня:
  
  — Я уже ваш друг?
  
  — Вы не дали мне погибнуть, когда меня завалило в туннеле, — сказал я. — Значит, друг.
  
  Она покосилась на меня:
  
  — Но ведь и Курце помогал.
  
  — Ему я еще нужен, без меня он не вывезет золото из Италии.
  
  — Он действительно беспокоился, — согласилась она. — Но не думаю, что только золото тому причиной. — Она замолкла, входя в поворот. — Кто думает только о золоте, так это Уокер. Он все время сидел в грузовике, готовый в любую минуту смыться. Жалкий человечек.
  
  Слишком усталый, чтобы вникать в ее слова, глядя на бегущую ленту дороги, я погружался в какое-то гипнотическое состояние. Среди прочих обрывочных мыслей мелькнуло: что-то я не видел портсигара, который, по рассказам Уокера, Гитлер якобы преподнес Муссолини во время их встречи на Бреннерском перевале в сороковом году…
  
  Воспоминание о портсигаре мелькнуло, и я тут же забыл о нем, а когда вспомнил, было уже поздно.
  Глава VI
  Меткаф
  
  На следующий день мне стало лучше.
  
  Мы благополучно прибыли на верфь Пальмерини, въехали в приготовленный для нас большой ангар, разгрузили машины и с благодарностью вернули их владельцам. Прицепной дом на колесах устроили в углу — он должен был служить нам кухней и спальней.
  
  Для серьезной работы я еще не годился, так что Уокер и Курце взялись привести «Санфорд» со стоянки после того, как я проясню ситуацию с Меткафом и Торлони. Франческа переговорила с Пальмерини, и вскоре на верфь вереницей потянулись итальянцы с донесениями. Они тихо разговаривали с Франческой и быстро исчезали, их откровенно радовало возвращение к былой партизанской службе.
  
  Собрав информацию, Франческа пришла ко мне, вид у нее был несчастный.
  
  — Луиджи в госпитале, — сообщила она. — Ему разбили голову. Бедный Луиджи! Наемники Торлони и не подумали утруждать себя подкупом. Портовая полиция разыскивала налетчиков, но безуспешно; полицейские хотели встретиться с владельцем яхты для составления протокола о краже. Они думали, что это обычное ограбление.
  
  От Франчески веяло ледяным холодом.
  
  — Мы знаем, кто это сделал, — сказала она. — Из Рапалло им так просто не уйти!
  
  — Прошу, не надо, — сказал я. — Оставьте их в покое.
  
  Мне не хотелось до поры до времени раскрывать карты, а вдруг повезет — и Меткаф с Торлони поверят в мою выдумку. К тому же по причинам, неясным до конца мне самому, я не хотел открыто впутывать в наши дела Франческу — ей еще жить здесь, в Италии, а мы уедем.
  
  — Не трогайте их, — повторил я. — Мы сами позаботимся о них. Что известно о Меткафе и Торлони?
  
  Оказалось, они все еще в Генуе и видятся каждый день. Обнаружив, что мы исчезли из Рапалло, они прислали еще троих наблюдателей, и теперь тех здесь пятеро. Меткаф поднял свой фэамайл из воды, и Крупке перекрашивает дно. Араб Моулей Идрис исчез, и никто не знает, куда он делся, но в Рапалло его нет наверняка.
  
  Все выглядело относительно спокойно, если не считать того, что в Рапалло стало больше людей Торлони.
  
  Я позвал Курце и рассказал ему обо всем.
  
  — Когда отправитесь за яхтой, сообщи в полиции, что со мной в горах произошло несчастье и я нездоров. Бурно, возмущайся ограблением, как положено честному человеку. Зайди в больницу навестить Луиджи и скажи ему, что больничный счет будет нами оплачен и сверх того он получит за причиненный ему ущерб.
  
  — Позволь я займусь этими мерзавцами. Ведь не было у них необходимости избивать старика.
  
  — И близко не смей подходить к ним, — ответил я. — Это можно будет сделать только перед самым отплытием.
  
  Курце заворчал, но спорить не стал, и они с Уокером отправились выяснять, какой ущерб нанесен яхте. После их ухода я поговорил с Пьеро:
  
  — Слышал о Луиджи?
  
  — Да, грязное дело, но очень похоже на Торлони.
  
  — Думаю, нам понадобится здесь охрана.
  
  — Мы уже принимаем меры, — сказал Морезе. — Нас здесь хорошо охраняют.
  
  — А Франческа знает об этом?
  
  Он покачал головой.
  
  — Женщинам не стоит вникать в такие дела. Я скажу мадам, когда будет необходимость. Но верфь хорошо охраняется. Я могу собрать десять человек в течение пятнадцати минут.
  
  — Нужны сильные и выносливые, чтобы справиться с бандитами Торлони.
  
  На лице Пьеро мелькнула мрачная усмешка.
  
  — Люди Торлони — профаны, — сказал он презрительно. — А люди, которых могу собрать я, — настоящие бойцы, они убивали вооруженных до зубов немцев голыми руками. Если бы не Луиджи, я бы им даже посочувствовал.
  
  Его слова меня успокоили. Могу себе представить, какой портовый сброд работает на Торлони, им не устоять против людей, привыкших к дисциплине и закаленных в боях.
  
  — Только помни — трупы нам ни к чему.
  
  — Трупов не будет, если они не начнут первыми. А если начнут… — Он пожал плечами. — Я не могу поручиться за разгневанных людей.
  
  Я простился с ним и пошел в домик, чтобы почистить и смазать пистолет. В туннеле было сухо, и шмайссер практически не пострадал. Сомневался я в патронах: столько лет пролежали, годятся ли еще? Но выяснится это только во время перестрелки. А может, обойдется без перестрелки? Хорошо бы, Меткаф и Торлони не узнали о нашей связи с партизанами — я ведь вроде все сделал, чтобы скрыть ее. Если Торлони предпримет нападение, для него их присутствие будет сюрпризом. И все же лучше, если бы нападения не было, очень уж не хотелось вовлекать итальянцев в наши дела.
  * * *
  
  Поздно вечером Курце с Уокером привели «Санфорд» на верфь, и сыновья Пальмерини сразу занялись ею — подняли на стапель и сняли мачту.
  
  Курце сообщил, что за ними следовал мощный катер.
  
  — Значит, они знают, что мы здесь?
  
  — Да, — ответил он, — но мы им доставили немало хлопот.
  
  Уокер пояснил:
  
  — Только мы отчалили, они за нами пустились, думали — совсем отплываем. Вышли из гавани — зыбь, качка — тут всех троих и укачало. — Он усмехнулся. — И Курце тоже.
  
  — Яхта сильно пострадала?
  
  — Не очень, — ответил Курце. — Взломали шкафы и разбросали вещи, но полиция успела навести порядок после этих свиней.
  
  — А печки?
  
  — Нормально. Я их первыми проверил.
  
  Тогда все не так уж плохо. Сейчас успех экспедиции держался на этих печах, если бы их украли, все наши усилия пропали бы даром. Времени на замену уже не оставалось, истекал крайний срок в Танжере. Теперь все зависело от того, как быстро мы будем работать.
  
  Курце занялся печами. Он быстро перенес их с яхты и вскоре уже монтировал на верстаке в углу ангара. Пьеро ничего не понимал, но помалкивал.
  
  Я решил, что бессмысленно и дальше скрывать от него и Франчески наш план, да и невозможно. И вообще я начал уставать от бесконечных подозрений, в которых и сам запутался, как в паутине. Итальянцы вели себя до сих пор честно и открыто, к тому же мы целиком находимся в их власти, и, если у них было намерение отобрать груз, они давно могли это сделать.
  
  Я объяснил Пьеро, что собираюсь изготовить новый киль для «Санфорд». Пьеро удивился:
  
  — Зачем? Какая-нибудь поломка?
  
  — С ним все в порядке, только вот сделан он из свинца. А я человек привередливый и хочу киль из золота.
  
  Лицо его осветила радостная улыбка.
  
  — А я-то гадал, как вы собираетесь вывезти золото из страны! Думал и так и эдак, но ничего не выходило, а вы казались такими уверенными…
  
  — Да, таким вот способом, — сказал я и направился к Курце.
  
  — Послушай, в ближайшие дни я не гожусь для тяжелой работы. Буду монтировать печи — работа сидячая, а ты лучше займись другими делами. Например, изготовлением формы.
  
  — Я уже кое-что предпринял, — ответил он. — У Пальмерини, оказывается, много формовочного песка.
  
  Я развязал пояс и из потайного кармана достал чертеж нового киля, который сделал много месяцев назад.
  
  — Гарри внес изменения в кильсон, чтобы он подходил новому килю. Он, наверное, подумал, что я рехнулся. От тебя требуется отлить киль точно по этому чертежу — и он встанет как миленький.
  
  Курце забрал чертеж и пошел разыскивать Пальмерини. Я занялся монтажом печей — работы было немного, и к ночи я завершил ее.
  * * *
  
  Полагаю, мало кому доводилось распиливать золотые слитки ножовкой. Работа адски трудная, потому что металл мягкий и зубья быстро засоряются. Как сказал Уокер, это все равно что патоку распиливать.
  
  Но приходилось пилить, потому как за один прием мы могли расплавить только два фунта золота. Проблему с золотой пылью я решил, послав за маленьким пылесосом, которым Уокер весьма усердно пользовался, обсасывая каждый кусочек золота, попадавший ему под руку.
  
  Когда Уокер в конце дня заканчивал с распилкой, ему приходилось подметать вокруг верстака и промывать собранную пыль в тазу, как в прежние времена это делали старатели. Но даже с такими предосторожностями, как я полагал, мы должны были потерять несколько фунтов золота на распилке.
  
  На первую плавку собрались все. Курце уронил маленький кусочек золота на графитовую прокладку и включил аппарат. Чем больше накалялась графитовая прокладка, тем ярче становилось белое свечение, и золото таяло, растекалось лужицей, и через несколько секунд можно было выливать его в форму.
  
  Три печки работали исправно, но, поскольку они были всего-навсего лабораторными аппаратами и выдавали жидкое золото маленькими порциями, работа предстояла долгая. Внутрь формы мы заложили проволочную сетку, которая должна была скреплять золото. Курце одолевали сомнения в успешном результате такого метода, несколько раз он останавливал работу и переплавлял золото заново.
  
  — В киле будет столько пузырей и трещин, что он развалится, — говорил он.
  
  Приходилось добавлять все больше и больше проволоки: заливая ее золотом, мы надеялись, что она сможет удержать всю эту массу.
  
  Усталость и раны на спине давали себя знать, нагибаться для меня стало пыткой, и помогать я, естественно, в полную силу не мог. Я обсудил положение с Курце.
  
  — Знаешь, кто-то из нас должен показаться в Рапалло. Меткаф ведь знает, что мы здесь, и, если мы все засядем в ангаре, он постарается узнать, чем мы тут заняты.
  
  — Верно, тебе стоит показаться в городе, — сказал Курце. — Здесь ты пока не нужен.
  * * *
  
  Франческа сменила мне повязку, и я поехал прямиком в яхт-клуб. Секретарь выразил мне сочувствие в связи с нападением на «Санфорд» и надежду, что ничего не украдено.
  
  — Вряд ли это местные, — сказал он. — У нас здесь с этим очень строго.
  
  Он так вопросительно поглядывал на мое лицо в синяках и ссадинах, что я улыбнулся и сказал:
  
  — Похоже, ваши горы сделаны из более твердого материала, чем наши, в Южной Африке.
  
  — А-а, вы занимались альпинизмом?
  
  — Пытался, — ответил я. — Разрешите пригласить вас?
  
  Он отказался, а я пошел в бар и, заказав себе виски, занял столик у окна, из которого открывался вид на стоянку яхт. На стоянке появилось новое судно — огромная яхта водоизмещением около ста тонн. На Средиземном море такие не редкость. Их владельцы, очень богатые люди, выходят в море только в хорошую погоду, но при этом содержат постоянный экипаж, члены которого, можно сказать, наслаждаются жизнью на берегу, так как работы у них немного. Исключительно от нечего делать я стал рассматривать яхту в клубный бинокль и прочитал название — «Калабрия».
  
  Выйдя из клуба, я засек своих наблюдателей и с удовольствием поводил их за собой по самым многолюдным туристским местам. Будь я в лучшей форме, помотались бы они у меня, но я пошел на компромисс и взял такси. Дело у них, я отметил, было поставлено здорово: подъехала неизвестно откуда взявшаяся машина и подобрала их.
  
  Вернувшись на верфь, я рассказал об этом Франческе.
  
  — Торлони прислал в Рапалло подкрепление, — сообщила она.
  
  Новость мне не понравилась.
  
  — И большое?
  
  — Еще троих, теперь их восемь. Видимо, он хочет набрать здесь столько людей, чтобы хватило для слежки за каждым из нас, на случай, если мы разделимся. А ведь им еще спать иногда надо.
  
  — А где Меткаф?
  
  — Пока в Генуе. Утром его судно спустили на воду.
  
  — Спасибо, Франческа, вы действуете великолепно.
  
  — Буду рада, когда все это кончится, — сказала она мрачно. — Лучше бы я не влезала в это дело.
  
  — Мороз по коже?
  
  — Не понимаю, что вы этим хотите сказать, но боюсь, здесь скоро станет слишком жарко.
  
  — Мне и самому все это не по душе, — честно признался я. — Но события развиваются, и их уже нельзя остановить. У вас, итальянцев, есть поговорка: что будет, то будет.
  
  Она вздохнула:
  
  — Да, в таких делах, если начал, иди до конца.
  
  Вот, наконец, и она поняла, что ввязалась совсем не в ту игру. В этой игре ставки так высоки, что игроки не остановятся даже перед убийством: наши противники — наверняка, а возможно, и Курце…
  
  Работа по выплавке киля шла полным ходом. Курце и Пьеро потели у раскаленных печей, в ярких вспышках света они напоминали двух бесноватых.
  
  Курце сдвинул очки и спросил:
  
  — Сколько у нас запасных прокладок?
  
  — А в чем дело?
  
  — В том, что они долго не выдерживают. Четыре плавки, и сгорают. Нам может не хватить прокладок.
  
  — Пойду проверю, — сказал я. И пошел считать с карандашом и бумагой. Закончив расчеты, я пересчитал прокладки и вернулся к Курце. — Нельзя ли проводить пять плавок на одной прокладке?
  
  Курце заворчал:
  
  — Можно, но работать придется аккуратнее, а значит, медленнее. Хватит ли времени?
  
  — Если прокладки кончатся до завершения работы, то время уже не будет иметь значения — так и так погорим. Надо уложиться. Сколько выйдет за день, если на каждой прокладке делать по пять плавок?
  
  Он задумался, потом сказал:
  
  — Двенадцать плавок в час, не больше.
  
  Я снова пошел считать. Если взять девять тысяч фунтов золота, получится четыре с половиной тысячи плавок, из которых Курце провел пятьсот. Двенадцать плавок в час — значит триста сорок рабочих часов, по двенадцать часов в день — то есть двадцать восемь дней. Нет, это слишком долго, и я начал сначала. Триста сорок часов работы по шестнадцать часов в день — двадцать один день. А сможет ли он работать по шестнадцать часов? Я проклинал свою разодранную спину, которая выбила меня из колеи, но рисковать не имел права: если мне станет хуже, наш замысел вообще не осуществится. Ведь кто-то должен управлять яхтой, а на Уокера я теперь положиться не мог, его молчаливость и скрытность все больше бросались в глаза…
  
  Я опять пошел к Курце, двигаясь до неестественности прямо, так как спина горела адским пламенем.
  
  — Тебе придется увеличить свой рабочий день. Срок истекает.
  
  — Если б мог, то работал бы по двадцать четыре часа в сутки! Но вряд ли получится. Буду работать, пока не рухну.
  
  Я стал думать — нет ли другого выхода. Наблюдая за работой Курце и Пьеро, вскоре я сообразил, как можно ускорить весь процесс.
  
  На следующее утро я взялся руководить ими. Курце я велел только заливать расплавленное золото в форму. Пьеро будет плавить золото и передавать Курце. Печки довольно легкие, поэтому я поставил стол так, что они свободно могли передвигаться вдоль него. Уокер успел напилить много золота, поэтому я оторвал его от верстака. Он будет забирать печку у Курце, менять прокладку, закладывать кусок золота и передавать Пьеро печь, готовую для плавки. На себя я взял обязанность чистить прокладки для повторного использования — это я мог делать сидя.
  
  Надо было всего-навсего решить задачу на время и выстроить технологический ряд. Теперь до конца дня мы делали по шестнадцать плавок в час и расходовали гораздо меньше прокладок.
  
  Так проходили дни. Мы начали работать по шестнадцать часов в сутки, но не выдержали, и постепенно наши дневные темпы снизились, несмотря на увеличение часовой выработки. Работа возле полыхающих жаром печей была каторжной, мы все теряли в весе и не могли утолить постоянную жажду.
  
  Когда дневная производительность упала до ста пятидесяти плавок, а оставалось еще две тысячи, я начал беспокоиться всерьез. Мне нужны были три недели, чтобы доплыть до Танжера, а выходило так, что их у меня не будет. Стала очевидна необходимость срочных мер.
  
  Вечером, когда мы собрались за ужином после рабочего дня, я объявил:
  
  — Послушайте, мы все здорово устали. Нам нужно передохнуть. Завтра у нас будет выходной день, и мы ничего не будем делать — только отдыхать!
  
  Я решил испробовать и такую возможность: пожертвовав одним днем, выиграть потом на повышении производительности. Но Курце тупо возразил:
  
  — Нет, будем работать! Мы не можем попусту тратить время.
  
  Надежный человек Курце, но умом не блещет!
  
  — Скажи, ведь до сих пор я принимал правильные решения?
  
  Нехотя он признал это.
  
  — Мы сможем сделать больше, если отдохнем, — сказал я. — Обещаю тебе.
  
  Он поворчал еще немного, но спорить не стал — так устал, что сил на борьбу не осталось. Остальные согласились без особого энтузиазма, и мы разошлись спать с мыслью о завтрашнем выходном.
  * * *
  
  На следующее утро за завтраком я спросил у Франчески:
  
  — Чем занимаются наши враги?
  
  — Продолжают наблюдение.
  
  — Подкрепление есть?
  
  Она покачала головой.
  
  — Нет, их по-прежнему восемь человек. Дежурят по очереди.
  
  — Пора им размяться. Мы разделимся и погоняем их по городу или даже за городом. А то они совсем обленились в последнее время. — Я взглянул на Курце. — Связываться с ними не надо — к открытому столкновению мы еще не готовы, и чем позже это произойдет, тем лучше для нас. Нельзя допустить, чтобы кто-нибудь из нас выпал из игры, если такое случится — нам кранты. Все оставшееся время мы потратим на изготовление киля, надо успеть к намеченному сроку.
  
  Предупредил и Уокера:
  
  — А ты воздержись от выпивки. Тебя будут соблазнять, а ты не поддавайся. Помни о том, что я сказал тебе в Танжере.
  
  Он молча кивнул и уставился в тарелку. В последнее время меня беспокоила его замкнутость, хотел бы я знать, что у него на уме! Франческе я сказал:
  
  — А вам, думаю, пора пригласить ювелира для оценки драгоценностей.
  
  — Сегодня встречусь с ним, — ответила она, — и, возможно, сумею договориться на завтра.
  
  — Хорошо, но его визит должен пройти незамеченным. Если наблюдатели Торлони узнают, что здесь драгоценности, мы их не удержим.
  
  — Пальмерини доставит его сюда незаметно, в грузовике.
  
  — Отлично. — Я встал из-за стола и потянулся. — А теперь — путаем следы. Все расходятся в разные стороны. Пьеро, вам с Франческой лучше выйти отсюда последними, пока можно, надо держать их в неведении о нашем союзе. Но если мы все уйдем, то кто обеспечит безопасность верфи?
  
  — Десять наших людей проведут здесь весь день, — сказала Франческа.
  
  — Что ж, великолепно, пусть только не привлекают к себе внимание.
  
  Предстоящий выход в город радовал меня. Спина вроде заживала, лицо больше не напоминало поле боя. Настроение было приподнятое, потому что впереди целый выходной день. Должно быть, Курце чувствовал это еще острее, подумал я. Ведь он не покидал верфь Пальмерини с того дня, как приплыл на яхте, а я за это время уже не один раз выходил в город.
  * * *
  
  Все утро я праздно шатался по городу, покупал сувениры для туристов на пьяцца Кавур, где с радостью обнаружил магазин, торговавший английскими книгами. Долго сидел в кафе на бульваре, неторопливо читая английский роман и запивая его бесчисленным количеством кофе. Сколько месяцев я не мог себе позволить такой роскоши!
  
  Ближе к полудню я отправился в яхт-клуб, решив немного выпить. В баре стоял непривычный шум, источником которого, как я сразу определил, была группа полупьяных людей, спорящих о чем-то в глубине комнаты. Большинство членов клуба подчеркнуто не обращали внимания на столь вызывающее поведение. Заказывая официанту виски, я спросил:
  
  — По какому поводу торжество?
  
  — Что вы, синьор, какое торжество, просто пьяные бездельники.
  
  Я поинтересовался, почему секретарь не прикажет вывести их из клуба.
  
  Официант беспомощно пожал плечами:
  
  — Что поделаешь, синьор, есть люди, для которых правила не существуют, а здесь как раз такой человек.
  
  Я прекратил расспросы, в конце концов не мое дело учить итальянцев, как вести себя в клубе, в котором я всего-навсего гость.
  
  Но свой бокал я понес в соседнюю комнату и уселся почитывать роман. Книга была интересной, жаль, что мне никогда не удавалось дочитать ее, а хотелось наконец узнать, как выпутается герой из такого трудного положения, в которое его поставил автор. Но я не одолел и шести страниц, как подошел официант и сообщил, что меня хочет видеть дама. Выйдя в фойе, я нашел там Франческу.
  
  — Что вы здесь делаете? — рассердился я.
  
  — Торлони в Рапалло, — ответила она.
  
  Я не успел ничего сказать, потому что из-за угла появился секретарь клуба, который увидел нас.
  
  — Нам лучше пройти внутрь, здесь мы выглядим слишком подозрительно.
  
  Секретарь уже спешил к нам со словами:
  
  — О, мадам, мы так давно не имели чести видеть вас у себя.
  
  Я был членом клуба, правда, только почетным, поэтому спросил:
  
  — Надеюсь, я могу пригласить мадам в клуб?
  
  Вид у секретаря почему-то стал испуганным, и говорил он как-то нервно:
  
  — Да-да, конечно… Мадам нет необходимости расписываться в книге.
  
  Провожая Франческу в комнату, я пытался разобраться, что же так могло взволновать секретаря, но мысли мои были заняты другим, и я забыл о нем.
  
  Усадив Франческу, я спросил, что она будет пить. Она выбрала кампари и тут же затараторила:
  
  — Торлони привез с собой еще людей.
  
  — Остыньте, — сказал я и заказал официанту кампари. Когда он отошел от стола, я спросил: — А что известно о Меткафе?
  
  — Фэамайл вышел из Генуи, но где он сейчас — неизвестно.
  
  — А Торлони?
  
  — Час назад он заказал себе номер в гостинице на пьяцца Кавур.
  
  Невероятно, но именно час назад я был там. Я даже мог его видеть!
  
  — Говорите, он приехал не один?
  
  — С ним восемь человек.
  
  Дело плохо. Видимо, готовится нападение. Восемь и восемь — уже шестнадцать, да еще сам Торлони и, возможно, Меткаф, Крупке, марокканец, может быть, в экипаже есть и другие… Больше двадцати человек!
  
  — Надо действовать быстро. Многое придется организовать по-другому. Поэтому я пришла сюда сама, некого было послать, — сказала Франческа.
  
  — Сколько у нас людей?
  
  — Двадцать пять, потом подойдут еще. Пока я не могу точно сказать. — Она была настроена решительно.
  
  Не так уж плохо, перевес все еще на нашей стороне. Интересно, почему Торлони собрал столько людей? Скорее всего, он пронюхал о наших союзниках — партизанах, значит, такого преимущества, как момент неожиданности, мы лишились.
  
  Официант принес бокал кампари, и, пока я с ним расплачивался, Франческа, отвернувшись, смотрела в окно на стоянку яхт. Когда официант ушел, она спросила:
  
  — Что там за судно?
  
  — Которое?
  
  Она указала на моторную яхту, которую я рассматривал в свой прошлый визит сюда.
  
  — А, эта! Наверняка плавучий бордель какого-нибудь толстосума.
  
  В голосе ее появилось напряжение.
  
  — А называется?
  
  Я порылся в памяти.
  
  — Э-э… кажется, «Калабрия».
  
  Она так сжимала подлокотники кресла, что у нее побелели пальцы.
  
  — Яхта Эдуардо, — тихо произнесла она.
  
  — Кто такой Эдуардо?
  
  — Мой муж.
  
  Тут все стало понятно. Вот почему у секретаря было испуганное лицо. Неприлично иностранцу приглашать даму, когда ее муж где-то поблизости, а может, и в соседней комнате. Ситуация показалась мне смешной.
  
  — Наверняка он и есть тот парень, который поднял шум в баре.
  
  — Я должна уйти, — сказала Франческа. — Не хочу сталкиваться с ним. — Она отодвинула свой бокал и взялась за сумочку.
  
  — Вы могли бы допить. В первый раз я вас угощаю. По-моему, ни один мужчина не заслуживает того, чтобы из-за него отказываться от такого чудесного вина.
  
  Франческа успокоилась и подняла бокал.
  
  — Эдуардо вообще ничего не заслуживает, — решительно заявила она. — Ну ладно, буду современной и допью вино, но все равно мне пора уходить.
  
  И все-таки мы столкнулись с ним. Только Эстреноли — судя по тому, что я слышал о нем, — мог встать так театрально в дверях, повернувшись в сторону нашего столика, и обратиться к Франческе.
  
  — О… моя любимая жена, — воскликнул он, — не ожидал увидеть тебя здесь, в цивилизованном обществе! Я думал, ты спиваешься под заборами.
  
  Перед нами стоял коренастый раскрасневшийся от выпитого мужчина с красивым лицом, которое портили налитые кровью глаза и безвольный рот. Тонкие усики уродливо топорщились над его верхней губой. На меня он не обращал ни малейшего внимания.
  
  Франческа застыла, глядя прямо перед собой и сжав губы, и даже головы не повернула, когда он тяжело плюхнулся в кресло рядом с ней.
  
  — Вас никто не приглашал, синьор, — сказал я.
  
  С коротким смехом он повернулся и смерил меня надменным взглядом. А потом снова обратился к Франческе:
  
  — Вижу, итальянские подонки тебя уже не устраивают, тебе подавай в любовники иностранцев.
  
  Я вытянул ногу и, зацепившись за перекладину кресла, в котором он сидел, сильно толкнул. Кресло выскользнуло из-под него, он кувырнулся на пол, растянувшись во весь рост. Я подошел к нему:
  
  — Я же сказал: вас не приглашали.
  
  Он смотрел на меня снизу — лицо его багровело от злости — и медленно поднимался.
  
  — Я выкину тебя из страны в двадцать четыре часа, — вдруг пронзительно закричал он. — Ты знаешь, кто я?!
  
  Жалко было упустить такую возможность.
  
  — Мусор, который плавает на поверхности, — невозмутимо ответил я и тут же добавил: — Эстреноли, убирайся в Рим, Лигурия — не самое безопасное для тебя место.
  
  — Что ты хочешь этим сказать, — насторожился он, — ты угрожаешь мне?
  
  — В радиусе одной мили найдется, я думаю, по меньшей мере человек пятьдесят, готовых драться между собой за честь перерезать тебе глотку, — сказал я. — Слушай меня внимательно: у тебя есть двадцать четыре часа, чтобы убраться из Лигурии. Позже я не дам и старой лиры за твою жизнь.
  
  Я повернулся к Франческе:
  
  — Уйдем отсюда. Здесь дурно пахнет.
  
  Она подхватила сумочку и пошла со мной к выходу, гордо миновав остолбеневшего от растерянности Эстреноли. Я успел услышать приглушенный гул зала — посетители обсуждали происшедшее, многие посмеивались над Эстреноли.
  
  Полагаю, многим хотелось бы сделать то же самое, но боялись связываться — он слыл слишком влиятельным человеком. Я не сожалел о своем поступке, во мне клокотала ярость.
  
  Насмешек Эстреноли вынести не мог. Он догнал нас в фойе. Я почувствовал его руку у себя на плече и повернул голову.
  
  — Убери руку, — холодно сказал я.
  
  Он был почти невменяем от злости.
  
  — Не знаю, кто ты, но британский посол узнает о тебе.
  
  — Мое имя Халлоран, и убери свою поганую руку.
  
  Вместо этого он сжал мне плечо и вынудил меня повернуться к нему лицом.
  
  Это было уже слишком. Я ткнул прямыми пальцами в его дряблый живот — задохнувшись, он согнулся пополам. Тогда я ударил его. Все, что накопилось во мне из-за неудач последней недели, я вложил в этот удар; я бил Меткафа и Торлони, всех головорезов, слетевшихся сюда подобно стервятникам. Эстреноли упал как подкошенный и остался лежать бесформенной грудой, изо рта стекала струйка крови.
  
  В момент, когда я его ударил, спину резанула жестокая боль.
  
  — Господи, спина! — простонал я и повернулся к Франческе. Но ее не было, а передо мной стоял Меткаф!
  
  — Какой удар! — восхищенно воскликнул он. — Ты, наверно, сломал ему челюсть. Я слышал, как она хрустнула. Ты никогда не подумывал о профессиональном боксе?
  
  Я был слишком потрясен и промолчал, но тут же вспомнил о Франческе и стал озираться по сторонам. Она появилась из-за спины Меткафа.
  
  — Не поминал ли этот тип британского посла? — Меткаф осмотрел фойе.
  
  К счастью, в фойе было безлюдно, никто ничего не видел. Взгляд Меткафа задержался на ближайшей двери, которая оказалась входом в мужской туалет. Он хмыкнул.
  
  — Не перенести ли нам останки в соседнюю комнату?
  
  Вдвоем мы перетащили Эстреноли в туалетную комнату и втиснули в одну из кабин. Выпрямившись, Меткаф сказал:
  
  — Если эта пташка в хороших отношениях с британским послом, то поднимется черт знает какой шум. Кто он такой?
  
  Я назвал имя, и Меткаф присвистнул.
  
  — Высоко ты замахнулся! Даже мне доводилось слышать это имя. За что ты врезал ему?
  
  — Личные мотивы, — ответил я.
  
  — Из-за женщины?
  
  — Из-за его жены.
  
  Меткаф застонал:
  
  — Ну, брат, ты попал в переплет. Влип здорово — тебя вытащат из Италии за уши не позже чем через двенадцать часов.
  
  Он поскреб за ухом.
  
  — А может, и нет, попытаюсь как-нибудь уладить это дело. Стой здесь и никого не пускай в эту кабину. Я скажу твоей подружке, чтобы не уходила, вернусь я через две минуты.
  
  Я уперся в стену и попытался хоть что-то понять, но поведение Меткафа не поддавалось объяснению. Спину жгло как в аду, и рука, которой я вмазал Эстреноли, ныла. Похоже, я здорово все запутал. Столько раз предупреждал Курце, чтобы не лез на рожон, а сам сорвался и к тому же по уши завяз с Меткафом.
  
  Меткаф сдержал слово и вернулся через две минуты. С ним пришел итальянец, толстый коротышка с плохо выбритым лицом, одетый в яркий костюм.
  
  Меткаф представил его:
  
  — Мой друг, Гвидо Торлони. Гвидо, это Питер Халлоран.
  
  По взгляду Торлони я понял, что он не ожидал увидеть меня.
  
  — Понимаешь, Хал влип, — сказал Меткаф. — Разбил правительственную челюсть.
  
  Потом он отвел Торлони в сторону, и они тихо разговаривали. Я наблюдал за Торлони и думал о том, что ситуация все больше осложняется.
  
  Подошел Меткаф:
  
  — Не волнуйся, Гвидо сможет уладить это дело. Он все может уладить.
  
  — Даже с Эстреноли? — спросил я недоверчиво.
  
  — Даже с Эстреноли. Гвидо — мистер Главный Улаживатель в здешних местах. Пошли, пусть он сам разбирается.
  
  В фойе я не увидел Франчески. Меткаф объяснил:
  
  — Миссис Эстреноли ожидает нас в машине.
  
  Мы подошли к машине, и Франческа встретила нас вопросом:
  
  — Все в порядке?
  
  — Все замечательно.
  
  Меткаф засмеялся:
  
  — Кроме вашего мужа, мадам. Он будет сильно расстроен, когда проснется.
  
  Рука Франчески лежала на дверце машины. Я положил сверху свою и незаметно нажал, призывая к осторожности.
  
  — Мне очень жаль, Франческа, — сказал я. — Познакомьтесь, это мистер Меткаф, мой старый друг по Южной Африке.
  
  Я почувствовал, как напряглись ее пальцы, и быстро добавил:
  
  — Друг мистера Меткафа, мистер Торлони, присмотрит за вашим мужем. Я уверен, с ним все будет в порядке.
  
  — О да, — бодро подхватил Меткаф. — С вашим мужем все будет хорошо. Он больше никому не причинит вреда. — Вдруг он нахмурился. — А что с твоей спиной, Хал? Лучше, если ты покажешься врачу. Хочешь, я отвезу тебя?
  
  — Пустяки, — отмахнулся я. С Меткафом мне никуда не хотелось ехать.
  
  — Не глупи, — возразил он. — Кто твой врач?
  
  Ну, если он повезет нас к врачу по нашему выбору, тогда другое дело. Я посмотрел на Франческу, и она сказала, что знает хорошего врача.
  
  Меткаф хлопнул в ладоши:
  
  — Отлично, тогда поехали.
  
  Итак, он повез нас через весь город, и Франческа показала дом врача. Меткаф остановился и сказал:
  
  — Вы идите. А я подожду здесь и подброшу вас потом на верфь Пальмерини.
  
  Это был очередной удар. Видимо, Меткаф не придал особого значения тому, что знает о нашем местонахождении. Все становилось настолько неопределенным, что я растерялся. Как только мы вошли в приемную врача, Франческа спросила:
  
  — Это что, тот самый Меткаф? Он показался мне приятным человеком.
  
  — Он такой и есть, — ответил я. — Но лучше не попадаться на его пути — переедет.
  
  Я морщился от мерзкой пульсирующей боли в спине.
  
  — Черт возьми, что же теперь делать?
  
  — Ничего, в сущности, не изменилось, — резонно заметила Франческа. — Мы же знали, что они появятся. Теперь они здесь, только и всего.
  
  Замечание было точным.
  
  — Мне жаль, что я ударил вашего мужа.
  
  — А мне нет, — просто ответила она. — Мне только жаль, что вы сами пострадали. У вас могут быть неприятности.
  
  — Ничего не будет, — сказал я мрачно. — По крайней мере, пока он в руках Торлони. Не могу только понять, какой интерес Меткафу с Торлони вытаскивать меня из беды. Не вижу никакого смысла.
  
  Врач освободился и принял меня. Осмотрев спину, он сказал, что порвано сухожилие, и стал пеленать меня, как ребенка. Перевязал и руку, пострадавшую от зубов Эстреноли.
  
  Когда мы вышли от врача, Меткаф окликнул нас:
  
  — Садитесь, я отвезу вас на верфь.
  
  При таких обстоятельствах причин отказываться не было, и мы забрались в машину. Когда мы тронулись, я как бы невзначай спросил:
  
  — Как ты узнал, что мы остановились на верфи Пальмерини?
  
  — Я знал, что вы ходите где-то в этих водах, поэтому и спросил у капитана порта, не появились ли вы на горизонте, — добродушно ответил Меткаф. — Он мне все и рассказал.
  
  Звучало правдоподобно. И если бы мне ничего не было известно о других источниках информации, я даже поверил бы ему.
  
  — Я слышал, у вас что-то с килем стряслось, — сказал Меткаф. Это был удар ниже пояса.
  
  — Да-а… я попробовал новый метод крепления киля, но, похоже, из этого ничего не вышло. Возможно, придется снимать киль и крепить его заново.
  
  — Желаю удачи, — сказал он. — Будет обидно, если он отвалится, когда вы будете в море. Перевернетесь мгновенно!
  
  Разговор удовольствия мне не доставлял. Со стороны он, может, казался обычной болтовней двух яхтсменов, но с Меткафом никогда нельзя быть ни в чем уверенным до конца.
  
  К моему крайнему облегчению, он переменил тему.
  
  — А что у тебя с лицом? Еще одна потасовка?
  
  — Свалился с горной вершины, — отшутился я.
  
  Он сочувственно почмокал губами.
  
  — Хал, мой мальчик, тебе надо быть поосторожней. Мне не хотелось бы, чтобы с тобой что-нибудь случилось.
  
  Ну, это было уже слишком.
  
  — Откуда такое сострадание? — съязвил я.
  
  Он удивленно повернулся ко мне.
  
  — Не люблю, когда колотят моих друзей, особенно тебя. Знаешь, ты ведь довольно симпатичный парень. — Он обратился к Франческе: — Не так ли?
  
  — Да, мне тоже так кажется, — согласилась она.
  
  Поворот в разговоре удивил меня.
  
  — Как-нибудь переживу, — проворчал я. Меткаф уже выруливал к воротам верфи. — Не впервой.
  
  Мы с Франческой вышли из автомобиля, и Меткаф спросил вдогонку:
  
  — Хал, не хочешь показать свой новый способ крепления киля?
  
  Я хмыкнул:
  
  — Мой Бог, я же профессиональный конструктор и никому не демонстрирую свои неудачи.
  
  Если он может вести непринужденную двусмысленную беседу, то почему я не могу. Он улыбнулся:
  
  — Мудро с твоей стороны. До встречи!
  
  Я подошел вплотную к машине — подальше от ушей Франчески.
  
  — Что будет с Эстреноли?
  
  — Ничего особенного. Гвидо доставит его к хорошему врачу: который умеет держать язык за зубами, тот подправит его, потом Гвидо забросит его в Рим, на прощанье хорошенько припугнув. По-моему, Эстреноли не из храброго десятка, а наш Гвидо может сильно напугать, когда захочет. И на этом все кончится.
  
  Я отошел от машины слегка успокоенный. Я боялся, что Эстреноли сбросят на дно залива в бетонной упаковке, а мне не хотелось иметь на совести чью-то смерть, даже его. Я обернулся:
  
  — Спасибо. Думаю, еще увидимся. Вряд ли можно избежать встречи… в таком маленьком городишке, как этот, не так ли?
  
  Он включил двигатель и медленно поехал, улыбаясь мне в боковом окне.
  
  — Ты хороший парень, Хал. Не позволяй никому обойти себя.
  
  И он уехал, оставив меня гадать, что, черт возьми, он имел в виду.
  * * *
  
  Обстановка в ангаре была напряженной. Пока мы шли по территории верфи, нам встретилось много незнакомых людей — друзья Франчески. Когда мы вошли в ангар, Пьеро бросился к нам с вопросом:
  
  — Что случилось в клубе? — Голос его дрожал от волнения.
  
  — Ничего не случилось, — ответил я. — Ничего серьезного.
  
  Поодаль я увидел незнакомого человека невысокого роста, со светлыми острыми глазками.
  
  — Что за черт, кто это?
  
  Пьеро обернулся:
  
  — Это Кариачети, ювелир, не обращай на него внимания. Что же произошло в клубе? Ты вошел, за тобой мадам, позже — этот Меткаф и Торлони, а потом ты и мадам вышли с Меткафом. Что происходит?
  
  — Не волнуйся, все в порядке. Мы столкнулись с Эстреноли, и мне пришлось его осадить.
  
  — Эстреноли? — удивился Пьеро и взглянул на Франческу. Она кивком головы подтвердила мои слова. — Где он сейчас? — спросил он свирепо.
  
  — Торлони забрал его.
  
  Для Пьеро это было слишком непонятно. Он опустился на козлы и уставился в пол.
  
  — Торлони? — тупо повторил он. — Что ему нужно от Эстреноли?
  
  — Черт его знает! Вся эта история — одна из дьявольских игр Меткафа. Ясно одно: я влип с Эстреноли, и Меткаф временно изолировал его, а почему он это сделал — не сказал.
  
  Пьеро поднял глаза.
  
  — Говорят, ты вел себя с Меткафом, как с другом. — В его голосе слышалось подозрение.
  
  — А почему бы и нет? Какой смысл враждовать с ним? Если хочешь знать, как все было, спроси Франческу — она все видела.
  
  — Хал говорит правду, — сказала Франческа. — Он правильно вел себя с Меткафом. Хотя Меткаф здорово провоцировал его, Хал держал себя в руках. Кроме того, — она слегка улыбнулась, — Меткаф, похоже, из тех людей, которых трудно ненавидеть.
  
  — Но совсем не трудно ненавидеть Торлони, — проворчал Пьеро, — а Меткаф — его друг.
  
  Разговор зашел в тупик, поэтому я сменил тему:
  
  — А где Курце и Уокер?
  
  — В городе, — ответил Пьеро. — Мы знаем, где их искать.
  
  — Думаю, им лучше вернуться, — сказал я. — События могут развернуться быстро, надо решать, как действовать дальше.
  
  Он молча встал и вышел. Я обратился к маленькому ювелиру:
  
  — Синьор Кариачети, как я понимаю, вы прибыли взглянуть на драгоценные камни?
  
  — Именно так, но мне не хотелось бы задерживаться.
  
  Я вернулся к Франческе.
  
  — Вам лучше сосредоточить внимание Кариачети на драгоценностях. Не исключено, что у нас не так много времени.
  
  Она пошла вести переговоры с Кариачети, а я уныло смотрел на киль, которому не хватало почти двух тонн веса. Положение было трудное, и я был в отчаянии. Чтобы закончить киль, понадобится восемь дней напряженнейшей работы, еще день — чтобы поставить и закрепить его, еще один — чтобы снять оболочку из стекловаты и спустить «Санфорд» на воду. Десять дней! Станут ли Меткаф и Торлони ждать так долго?
  
  Вскоре вернулась Франческа.
  
  — Кариачети ошалел от изумления, — сообщила она, — никогда не видела такого счастливого человека.
  
  — Приятно, что хоть кто-то счастлив, — угрюмо заметил я. — А вся наша затея — на грани, катастрофы.
  
  Она накрыла мою руку своей:
  
  — Не кляните себя, никто не мог бы сделать больше, чем вы.
  
  Я присел на козлы.
  
  — Мне кажется, что дальше дела пойдут еще хуже, — сказал я. — Уокер напьется до омерзения именно тогда, когда будет нужен, Курце начнет бросаться как бешеный бык, а я упаду и переломаю себе кости.
  
  Она обняла руками мою забинтованную лапищу.
  
  — Никогда ни одному мужчине я не говорила таких слов: вы человек, которым я восхищаюсь!
  
  — Только восхищаетесь? — осторожно спросил я.
  
  Я заглянул ей в лицо и увидел, что она покраснела. Быстро убрала свои руки и отвернулась.
  
  — Иногда вы меня очень раздражаете, мистер Халлоран.
  
  Я встал.
  
  — Еще недавно вы называли меня Хал. Я ведь говорил вам, что друзья зовут меня Хал.
  
  — Конечно, я ваш друг, — медленно произнесла она.
  
  — Франческа, я хочу, чтобы вы стали мне больше, чем другом. — От растерянности она притихла, и я положил руку ей на талию. — Мне кажется, я люблю вас, Франческа.
  
  Она повернулась ко мне, и я увидел, как она улыбается сквозь слезы.
  
  — Вам только так кажется, Хал. Вы, англичане, люди холодные и осторожные. А я знаю, что люблю вас.
  
  Вот тут во мне все оборвалось, а в темном ангаре внезапно посветлело.
  
  — Да, я люблю тебя. Но я не знал, как сказать тебе об этом, не знал, что ответишь ты…
  
  — Я скажу: браво!
  
  — Мы будем хорошо жить, — сказал я. — Кейп чудесное место… Да что там, перед нами весь мир!
  
  Неожиданно она погрустнела.
  
  — Не знаю, Хал, не знаю, ведь я замужем…
  
  — На Италии свет клином не сошелся, — нежно сказал я, — есть другие страны, в которых развод не считается грехом. Люди, придумавшие закон о разводе, были мудрецами, нельзя же обрекать на пожизненную каторгу с таким человеком, как Эстреноли.
  
  Она покачала головой:
  
  — Здесь, в Италии, в глазах церкви развод по-прежнему считается грехом.
  
  — Значит, Италия и церковь не правы. Я так считаю, даже Пьеро так считает.
  
  Она спросила:
  
  — Моему мужу что-нибудь угрожает?
  
  — Не знаю, но Меткаф пообещал, что его доставят назад в Рим под охраной.
  
  — И все? Торлони не убьет его?
  
  — Думаю, нет. Меткаф сказал, что нет… Я верю Меткафу. Он, может, и прохвост, но я ни разу не поймал его на лжи.
  
  Она кивнула.
  
  — Я ему тоже верю. — Она немного помолчала. — Как только я узнаю, что Эдуардо в безопасности, я уеду с тобой в Южную Африку или в другое место. За границей я получу развод, и мы будем вместе, но Эдуардо должен быть жив и здоров, я не хочу брать на душу и этот грех.
  
  — Не беспокойся, я поговорю с Меткафом.
  
  Взгляд мой упал на киль.
  
  — Но это дело придется довести до конца. Я ведь связан им со множеством людей — с Курце, Уокером, Пьеро, с твоими друзьями, я не могу все бросить. И дело не только в золоте. Ты понимаешь?
  
  — Понимаю, — ответила она. — В твоей жизни должно было произойти что-то страшное, чтобы ты пошел на это.
  
  — У меня была жена, которая погибла из-за такого же пьяницы, как Уокер.
  
  — Я ведь ничего не знаю о твоей прошлой жизни, — сказала она задумчиво. — Как много мне предстоит узнать. Твоя жена… ты очень любил ее. — Она не спрашивала, она утверждала.
  
  Я рассказал ей немного о Джин, побольше — о себе, и мы забыли о времени, тихонько открывая друг другу свои души, как это свойственно влюбленным.
  
  Но тут вошел Курце. Ему не терпелось узнать причину паники. Для человека, который так не хотел отрываться от работы, он был слишком возмущен тем, что его лишили мимолетных радостей.
  
  Я ввел его в курс последних событий.
  
  — Почему Меткафу вздумалось помогать нам? — озадаченно вопрошал он.
  
  — Не знаю и выяснять не собираюсь, — ответил я. — Он может сказать правду, а правда может оказаться хуже наших опасений.
  
  Курце, в точности как я, кинулся осматривать киль.
  
  — Как минимум, еще восемь Дней, чтобы закончить отливку, — сказал я.
  
  — Magtig, — взорвался он, — теперь уже никто не оторвет меня от работы. — Он снял пиджак. — Приступаем немедленно.
  
  — Тебе придется поработать часок одному, — сказал я. — У меня назначена встреча.
  
  Курце открыл рот, но промолчал, наблюдая, как я с трудом влезаю в пиджак. Франческа помогла мне натянуть его на толстую повязку, выпиравшую из-под рубашки.
  
  — Куда ты собрался? — спросила она тихо.
  
  — Повидаться с Меткафом. Хочу добиться полной ясности.
  
  Она кивнула:
  
  — Будь осторожен.
  
  У выхода я столкнулся с Уокером.
  
  — Что с тобой? — спросил я. — Можно подумать по твоему виду, что ты потерял шиллинг, а нашел шесть пенсов.
  
  — Какой-то мерзавец обчистил мои карманы, — зло сказал он.
  
  — Много пропало?
  
  — Пропал мой по… — Он запнулся, как будто передумал. — Пропал бумажник.
  
  — Я бы на твоем месте так сильно не переживал, — сказал я. — У нас, того гляди, все золото пропадет. Иди к Курце, он тебе расскажет.
  
  Уокер недоумевающе посмотрел мне вслед.
  * * *
  
  Я зашел в контору Пальмерини и попросил разрешения воспользоваться его автомобилем. Он ничего не имел против, и я отправился к стоянке яхт на его маленьком «фиате». Там я быстро отыскал фэамайл, обратив внимание, что со стороны яхт-клуба его не видно. Вот почему я не засек его раньше! Крупке драил медную отделку рулевой рубки.
  
  — Привет, — сказал он, — рад тебя видеть. Меткаф говорил мне, что ты в городе.
  
  — Он на борту? Я хочу повидать его.
  
  — Подожди минутку, — бросил Крупке и нырнул вниз. Он почти сразу вернулся: — Говорит, чтобы ты спускался.
  
  Я спрыгнул на палубу и пошел за Крупке в кают-компанию. Меткаф лежал на диване и читал книгу.
  
  — Что привело тебя ко мне так скоро? — спросил он.
  
  — Мне надо тебе кое-что сказать. — Я посмотрел в сторону Крупке.
  
  — О'кей, Крупке, — сказал Меткаф, и тот вышел.
  
  Меткаф открыл шкафчик, достал бутылку и два стакана.
  
  — Выпьешь?
  
  — Спасибо.
  
  Наполнив стаканы, он, не разбавляя, поднял один:
  
  — За тебя.
  
  Мы выпили, и Меткаф спросил:
  
  — В чем проблема?
  
  — Ты говорил, что Торлони позаботится об Эстреноли, это правда?
  
  — Конечно, Эстреноли сейчас у врача.
  
  — Я просто хотел удостовериться и попросить тебя непременно передать Торлони, что, если Эстреноли не доберется до Рима живым и здоровым, я удавлю его собственными руками.
  
  Меткаф сделал большие глаза.
  
  — Ого! — воскликнул он. — Видно, кто-то напоил тебя тигриным молочком. Что это ты так забеспокоился о его безопасности?
  
  Он пристально посмотрел на меня, потом вдруг засмеялся и щелкнул пальцами.
  
  — Ну конечно же, это графиня накрутила цыпленка!
  
  — Ее в это дело не впутывай.
  
  Меткаф смущенно улыбнулся:
  
  — О, эти молодые, никогда не знаешь, чего от них ждать.
  
  — Заткнись!
  
  Он вытянул перед собой руки в притворном ужасе.
  
  — Ладно, ладно. — И снова засмеялся. — Ты сам чуть не убил Эстреноли. Ударь ты сильнее — и он был бы уже покойником.
  
  — Я не мог убить его.
  
  — За это я не поручусь, — сказал Меткаф. — Он все еще не пришел в сознание. Эскулап вправил ему челюсть, но говорить он не сможет еще месяц.
  
  Он снова наполнил стаканы.
  
  — Хорошо, я прослежу, чтобы в Рим он прибыл не в худшем, чем сейчас, виде.
  
  — Мне нужно подтверждение от самого Эстреноли, например, в виде письма из Рима по почте с датой отправки не позднее недели.
  
  Внешне Меткаф оставался спокойным.
  
  — Не слишком ли много требуешь? — спросил он вкрадчиво.
  
  — Это необходимо, — упрямо сказал я.
  
  Он пристально вглядывался в меня.
  
  — Кто-то пытается сделать из тебя настоящего мужчину, Хал, — наконец проговорил он. — Ладно, пусть будет по-твоему.
  
  Он подтолкнул ко мне стакан через стол.
  
  — Видишь ли, — сказал он задумчиво и тихо, — на твоем месте я не стал бы задерживаться в Рапалло, а наскоро бы приладил киль и смылся. С таким человеком, как Торлони, лучше не иметь дел.
  
  — У меня нет никаких дел с Торлони, я видел его сегодня в первый раз.
  
  Он кивнул:
  
  — О'кей, если тебя устраивает такая игра, пожалуйста, дело твое. Но смотри, Хал! Ты только что ставил мне условия, и я их принял, поскольку Эстреноли меня не интересует, а ты мне вроде приятель, да, может, я и сам согласен с твоими условиями. Но не пытайся давить на Торлони, он отчаянный малый — съест тебя и не подавится.
  
  — Я не трогаю Торлони до тех пор, пока он не трогает меня. — Я допил стакан и поднялся. — Увидимся еще.
  
  Меткаф усмехнулся:
  
  — Наверняка. Как ты сказал, в таком маленьком городке трудно разминуться.
  
  Меткаф проводил меня на палубу, и, возвращаясь на верфь, я всю дорогу размышлял о нем. Вроде бы разговор получился откровенный, но не совсем — в общем, поведение Меткафа стало для меня еще более непонятным. Он ведь сказал именно то, что думал: смывайся, пока Торлони из тебя котлету не сделал. А я пытался понять, какова роль Меткафа, что заставляет его предупреждать меня, ведь Торлони — его человек. Но это не умещалось в моей голове.
  
  Когда я вернулся на верфь, работа в ангаре шла полным ходом, как будто никогда и не останавливалась. Я увидел ставшую привычной картину: плавится золото, излучая яркий свет, Курце наклоняется над формой и выливает туда жидкий металл.
  
  Подошла Франческа, и я сказал ей:
  
  — Я обо всем договорился — ты получишь известие от Эдуардо через неделю.
  
  Она вздохнула:
  
  — Иди поужинай. Ты еще не ел.
  
  Поблагодарив, я пошел за ней в домик.
  Глава VII
  Золотой киль
  
  Мы работали, Боже, как мы работали!
  
  Вспоминая ту неделю, я переношусь в темную мастерскую с мелькающими на фоне разноцветных вспышек тенями. Мы плавили и лили золото по шестнадцать часов в сутки, когда руки уже отказывались служить, а глаза воспалялись от яркого свечения печей. Мы падали поздно ночью в постель и засыпали, не донеся голову до подушки, часы сна казались мгновенными, и снова надо было вставать к этому проклятому конвейеру, который я сам придумал.
  
  Мне стали ненавистны и вид золота, и прикосновение к нему, и даже его запах — да, во время плавки появлялся характерный запах, — и я мечтал о том времени, когда мы снова выйдем в море, и мне не о чем будет беспокоиться, кроме шквалов и береговых укрытий. Я бы скорее согласился оказаться в маленькой лодке один на один с ураганом в Вест-Индии, чем еще раз пережить такую неделю!
  
  Но работа подходила к концу. Масса золота в форме увеличивалась, а груда слитков уменьшалась. Мы делали больше двухсот пятидесяти плавок в день и подсчитали, что опережаем составленный график на полдня. Двенадцатичасовой выигрыш во времени — не так много, но от него зависели наша победа или наше поражение.
  
  Меткаф и Торлони вели себя на удивление тихо. За нами наблюдали — точнее, наблюдали за верфью, и все. Несмотря на подкрепления, высланные Торлони в Рапалло, и несмотря на тот факт, что он лично прибыл руководить операцией, против нас не предпринимали никаких открытых действий.
  
  Я ничего не мог понять.
  
  Франческа сохраняла бодрость и в такой обстановке. Она успевала вести хозяйство, получать донесения и давать указания нашей разведывательной службе. И хотя из-за напряженной работы у нас не было времени побыть вдвоем, ее маленькие знаки внимания — прикосновение руки или улыбка, посланная тайком, — давали мне силы работать.
  
  Через пять дней после нашей встречи с Меткафом она получила письмо, которое, прочитав, сожгла, и я видел по выражению ее лица, что письмо причинило ей боль. Она подошла ко мне и сообщила, что Эдуардо в Риме.
  
  — Значит, Меткаф выполнил обещание, — сказал я.
  
  Легкая улыбка мелькнула на ее губах.
  
  — И я свое выполню… — И серьезно добавила: — Завтра надо показаться врачу.
  
  — У нас нет времени, — нетерпеливо ответил я.
  
  — Постарайся найти, — настаивала она. — Очень скоро тебе придется управлять яхтой, ты должен быть здоров.
  
  В разговор она втянула Курце.
  
  — Она права. Не можем же мы зависеть от Уокера!
  
  Еще одна забота! Уокер менялся на глазах. Он стал угрюмым и необязательным, впадал в ярость и без причины ссорился со всеми подряд. Золото портило его медленно, но верно, действуя сильнее, чем алкоголь…
  
  — Давай, парень, отправляйся к врачу, — сказал Курце и робко улыбнулся. — Это из-за меня тебе досталось. Если бы я получше укрепил тот проход!.. Иди, я позабочусь, чтобы работа без тебя не пострадала.
  
  Впервые Курце признал свою вину, и я почувствовал к нему уважение. Но вот моя ободранная рука сочувствия у него не вызывала, он утверждал, что настоящий мужчина должен уметь драться, не причиняя себе вреда.
  
  Итак, на следующий день Франческа повезла меня к врачу. Он присвистывал, причмокивал, осматривая меня, бинтовал и наконец с удовлетворением заметил, что процесс заживления идет быстро, но надо показаться ему на следующей неделе в это же время. Я пообещал приехать, хотя знал, что в это время мы уже будем держать курс на Танжер.
  
  Когда мы вернулись в машину, Франческа сказала:
  
  — А теперь поедем в гостиницу «Леванте».
  
  — Мне нужно на верфь.
  
  — По-моему, тебе не мешает выпить, несколько минут ничего не изменит.
  
  Мы отправились в гостиницу, зашли в бар и заказали выпивку. Франческа повертела в руках бокал и неуверенно сказала:
  
  — Есть еще кое-что… есть еще причина, почему я привезла тебя сюда. Мне хотелось, чтобы ты встретился тут кое с кем.
  
  — С кем же? Кто здесь может быть?
  
  — Мой отец живет в этой гостинице сейчас. Хорошо бы тебе встретиться с ним.
  
  Для меня ее предложение было полной неожиданностью.
  
  — Он знает о нас?
  
  Она покачала головой.
  
  — Нет. Я рассказала ему о золоте и драгоценностях. Он очень рассердился, и не знаю, что он собирается делать. О нас с тобой я ничего не говорила.
  
  Похоже, мне предстоял трудный разговор. Ситуация уж очень необычная: будущий зять должен услышать от старого человека, что он вор, а потом попросить у него руки дочери, которая к тому же замужем за другим.
  
  И я сказал:
  
  — Мне давно хотелось познакомиться с твоим отцом.
  
  Мы осушили бокалы и поднялись в номер. Отец Франчески сидел в кресле, укрытый до пояса шерстяным одеялом; когда мы вошли, он открыл глаза. Я увидел совсем седого дряхлого человека, борода его больше не топорщилась, волосы стали тонкими и редкими. Перед нами сидел усталый старик с погасшим взглядом.
  
  — Это мистер Халлоран, — представила меня Франческа.
  
  Я подошел ближе:
  
  — Очень рад познакомиться с вами, сэр.
  
  В глазах его зажглись искорки.
  
  — Неужели? — сказал он, не замечая моей протянутой руки, и откинулся в кресле. — Значит, вы и есть тот самый вор, который вывозит золото, принадлежащее моей стране?
  
  Я почувствовал, как мне сводит судорогой скулы, но возразил спокойно:
  
  — Очевидно, вы не знаете законов своей страны, сэр.
  
  — О! Быть может, вы просветите меня, мистер Халлоран?
  
  — Эти ценности подпадают под статью закона об утраченной собственности, — сказал я. — В соответствии с итальянским законом, первый, кто заявит на них права, становится их владельцем.
  
  Он задумался, потом отреагировал:
  
  — Возможно, вы и правы, допускаю, но в таком случае, к чему вся эта конспирация?
  
  — Большие ценности имеют притягательную силу. Стервятники уже слетелись, и, несмотря на конспирацию, нам приходится трудновато.
  
  Он прищурился:
  
  — Не думаю, чтобы приведенный вами закон так уж подходил к данному случаю, молодой человек. Ведь эти ценности не назовешь утраченными — они отбиты у немцев с помощью оружия. Какой материал для судебного процесса!
  
  — Даже если мы выиграем процесс, все наши деньги уйдут на судебные издержки, — сухо заметил я.
  
  — Впрочем, поступайте как знаете, — сказал он, — но мне это не нравится, особенно, что мою дочь втянули в подобное дело.
  
  — Ваша дочь была втянута и в худшие дела, — сказал я, зная, что поступаю жестоко.
  
  — Что вы имеете в виду? — требовательно спросил он.
  
  — Брак с Эстреноли.
  
  Он вздохнул и откинулся на спинку кресла, искорки, что плясал в его глазах, потухли, и перед нами снова был угасающий старик.
  
  — Да, знаю, — устало произнес он, — позорная сделка. Я должен был запретить, но Франческа…
  
  — Я должна была это сделать, — заявила она.
  
  — Но вам больше не придется терзаться из-за него — теперь он от вас отстанет.
  
  Граф снова оживился:
  
  — А что с ним случилось?
  
  Франческа слегка улыбнулась и сказала:
  
  — Хал сломал ему челюсть.
  
  — Неужели! Неужели вы это сделали?! — Граф кивнул мне. — Подойдите сюда, молодой человек, садитесь поближе. Вы действительно ударили Эстреноли? Но за что?
  
  — Мне не понравились его манеры.
  
  — Многим не нравятся манеры Эстреноли, но никто до сих пор не пытался вразумить его таким образом. И здорово ему досталось?
  
  — Один мой друг говорит, что я чуть не убил его.
  
  — А! Жаль… — двусмысленно высказался Граф. — Но будьте осторожны, он сам влиятельный человек и имеет влиятельных друзей в правительстве. Вам надо поскорее уехать из Италии.
  
  — Я сделаю это, но не из-за Эстреноли. Думаю, он сейчас достаточно напуган и для меня не опасен.
  
  — Человек, который справился с Эстреноли, заслуживает моей благодарности… и моего глубочайшего уважения.
  
  Франческа встала рядом со мной и положила мне на плечо руку.
  
  — Я тоже собираюсь уехать из Италии, — сказала она. — С Халом.
  
  Граф долго смотрел на нее, потом опустил голову и уставился на свои костлявые руки, сложенные на коленях.
  
  — Поступай так, как лучше для тебя, моя девочка, — тихо сказал он наконец. — На родине ты ничего, кроме несчастья, не узнала, возможно, чтобы стать счастливой, тебе нужно жить по другим законам. — Он поднял голову. — Вы позаботитесь о ней, мистер Халлоран?
  
  Я кивнул, не в силах говорить.
  
  Франческа подошла к отцу, встала перед ним на колени и взяла его руки в свои.
  
  — Мы вынуждены уехать, папа, ведь мы любим друг друга. Ты благословишь нас?
  
  — Разве можно благословлять то, что считается греховным, девочка? Но, надеюсь, Бог мудрее служителей церкви и Он поймет. Так что я вас благословляю вас, и вы должны верить, что Бог тоже благословит.
  
  Франческа склонила голову, плечи ее вздрагивали. Граф взглянул на меня:
  
  — Я был против брака с Эстреноли, но она пошла на это ради меня. Такой уж здесь закон — подобные сделки нельзя расторгнуть.
  
  Франческа вытерла глаза и сказала:
  
  — Папа, у нас мало времени, а я должна сказать тебе еще кое-что. Кариачети — помнишь, маленького Кариачети? — будет заходить к тебе и приносить деньги. Ты должен…
  
  Он прервал ее:
  
  — Мне не нужны эти деньги!
  
  — Папа, выслушай. Эти деньги не для тебя. Их будет много, и ты должен брать какую-то часть на свои нужды, но остальное надо раздать. Дашь денег Марио Прадели, у которого младший ребенок родился больным, дашь Пьетро Морелли — ему не на что послать сына в университет. Раздай деньги тем, кто воевал вместе с тобой, тем, кого, как и тебя, ограбили коммунисты, тем, кто просто нуждается в помощи.
  
  — Моя доля золота теперь принадлежит Франческе, — сказал я. — И она может распоряжаться ею по своему усмотрению. Вырученные за золото деньги тоже можно раздать.
  
  Граф надолго задумался.
  
  — В конце концов из вашего дела может выйти что-то хорошее. Ладно, я приму деньги и распоряжусь ими так, как вы говорите.
  
  — Пьеро Морезе поможет тебе, он знает, где живут твои старые товарищи, — сказала Франческа. — А меня здесь не будет, я отплываю с Халом через несколько дней.
  
  — Нет, — сказал я, — ты останешься. А я потом вернусь за тобой.
  
  — Я уеду с тобой, — настаивала она.
  
  — Прошу, останься пока здесь. Я не хочу, чтобы ты плыла с нами на «Санфорд».
  
  Вмешался Граф:
  
  — Слушайся его, Франческа Он знает свой долг, и, может быть, твое присутствие на яхте помешает ему выполнить его.
  
  Все в ней бунтовало, и уступила она неохотно. Граф сказал ей:
  
  — Франческа, я хочу поговорить с Халом… наедине.
  
  — Я буду внизу.
  
  Граф подождал, пока она уйдет.
  
  — Вы производите впечатление человека порядочного, мистер Халлоран. Так отозвался о вас Пьеро Морезе, когда говорил со мной прошлой ночью по телефону. Каковы ваши намерения?
  
  — Я намерен жениться на вашей дочери, — ответил я. — Сразу же после ее развода.
  
  — А вы понимаете, что при таких обстоятельствах она никогда не сможет вернуться в Италию? Что такой брак будет считаться здесь двоемужеством?
  
  — Я знаю… и Франческа тоже знает. Но вы же сами сказали, что в Италии она ничего, кроме горя, не узнала.
  
  — Это верно, — вздохнул он. — Мать Франчески умерла, когда она была еще крошкой, перед войной. Моя дочь выросла в партизанском лагере в разгар гражданской войны, с ранних лет она узнала людей разных — и героев, и предателей. Оттого и выросла непохожей на других. Кому-то ее жизненный опыт покажется горьким, но в ней самой горечи нет. Ее большое сердце готово сострадать всему человечеству — и мне не хотелось бы видеть его разбитым.
  
  — Я люблю Франческу, — заверил я его. — И не разобью ей сердце, во всяком случае, умышленно.
  
  — Как я слышал, вы конструктор кораблей и судостроитель?
  
  — Не кораблей, а маленьких лодок.
  
  — Понимаю. После разговора с Пьеро я решил побольше узнать о вас, так что один мой друг навел кое-какие справки… Оказывается, у вас высокая профессиональная репутация.
  
  — Возможно, в Южной Африке, но я понятия не имел, что меня знают здесь.
  
  — На вас даже как-то ссылались, — продолжал он. — Скажу прямо: мне понравилось то, что я узнал о вас. Нынешняя авантюра не в счет. Я не верю в ее успех… Но, если вам будет сопутствовать успех, поверьте, вы получите заколдованное золото — в ваших руках оно обернется жухлыми листьями. Приятно знать, что на своем профессиональном поприще вы преуспеваете.
  
  Он подоткнул вокруг ног одеяло.
  
  — Теперь вам надо идти — Франческа ждет. Мне нечего подарить вам, кроме добрых пожеланий, но они всегда и везде будут с вами.
  
  Я пожал его протянутую руку и неожиданно для себя сказал:
  
  — Почему бы вам тоже не уехать из Италии вместе с нами?
  
  Он улыбнулся и покачал головой.
  
  — Нет, я стар, а старики не любят перемен. Теперь мне уже не покинуть свою родину, но благодарен вам за это предложение. Прощайте, Хал, думаю вы сможете сделать мою дочь счастливой.
  
  Я попрощался и вышел. Больше я никогда не видел Графа.
  * * *
  
  Просто невероятно, но наступил день, когда киль был отлит. Мы столпились вокруг формы и не верили своим глазам. Неужели весь наш пот и труд воплотился в этой застывшей массе тусклого желтого металла размером в восемь кубических футов?!
  
  — Ну вот, — сказал я. — Через два дня спустим «Санфорд» на воду.
  
  Курце взглянул на часы:
  
  — Мы можем сделать сегодня еще что-нибудь. Нельзя расхолаживаться, киль закончен, но впереди еще масса дел.
  
  Итак, работа продолжалась. Уокер начал разбирать печи, а Курце и Пьеро под моим руководством готовили «Санфорд» к замене свинцового киля. В ту ночь мы были счастливы.
  
  Франческа доложила, что на потенциальном военном фронте — без перемен: Меткаф на борту фэамайла, Торлони в гостинице, наблюдение за верфью ведется в том же составе — в общем, все нормально, насколько это возможно в столь ненормальной ситуации.
  
  Беда придет, если ей суждено прийти, когда мы спустим «Санфорд» на воду. При первых же признаках нашего отъезда противник будет вынужден действовать. Я никак не мог понять, почему они до сих пор на нас не напали.
  
  Следующий день принес сплошные радости. Мы работали, как всегда, напряженно, а когда закончили, «Санфорд» стала самой дорогой в мире яхтой. Килевые болты, отлитые Курце вместе с золотым килем, легко вошли в новые отверстия кильсона, которые Гарри сделал давным-давно в Кейптауне, и, как только мы убрали тали, «Санфорд» удобно и надежно обосновалась на золоте.
  
  — Не понимаю, почему ты не использовал старые отверстия? — спросил Курце.
  
  — Другое распределение тяжести, — объяснил я. — Золото в два раза легче свинца, и такой киль должен иметь другой профиль. Мне пришлось поколдовать с центром тяжести. Конечно, с балластом, сдвинутым к центру, яхта будет испытывать бортовую качку, как шлюпка, но с этим уж ничего не поделаешь.
  
  Я любовался «Санфорд»: теперь яхта стоила около двух миллионов фунтов — самая дорогая в истории пятнадцатитоннажная яхта Я испытал за нее прилив гордости — немногие конструкторы могут похвалиться такой изобретательностью!
  
  За ужином мы сидели притихшие и расслабленные. Я сказал Франческе:
  
  — Сегодня ночью лучше бы вывезти отсюда драгоценности, возможно, это последний удобный момент перед «фейерверком».
  
  Она улыбнулась:
  
  — Это сделать нетрудно. Пьеро залил их в бетонные кирпичи — перенимаем у вас опыт камуфляжа. Они сложены около нового ангара, который строит Пальмерини.
  
  Я рассмеялся:
  
  — Нужно взглянуть на них.
  
  — Пошли, — предложила Франческа, — я покажу тебе.
  
  Мы вышли в ночную темноту, и она направила луч фонаря на рассыпанную груду кирпичей около нового ангара.
  
  — Вот они, драгоценные кирпичики, вымазанные известкой.
  
  — Неплохо, — оценил я, — совсем неплохо.
  
  Она прильнула ко мне, и я нежно обнял ее. Нечасто нам выпадала такая возможность, из-за отсутствия времени мы были лишены многих радостей, которыми обычно наполнена жизнь нормальных влюбленных. Через секунду она тихо спросила:
  
  — А когда ты вернешься?
  
  — Как только продам золото, — ответил я. — Первым же рейсом из Танжера.
  
  — Я буду ждать, — сказала она. — Только не здесь, а в Милане с отцом.
  
  Она назвала мне адрес, который я запомнил.
  
  — Тебе не жаль будет покидать Италию?
  
  — Нет. С тобой — нет.
  
  — Я предложил твоему отцу поехать с нами, но он отказался.
  
  — Конечно, ему ведь за семьдесят. Он не переживет этого.
  
  — Я тоже так думал, но все-таки решил попробовать.
  
  Мы еще долго болтали в темноте о всяких пустяках, столь милых сердцам влюбленных. Потом Франческа пожаловалась на усталость и пошла спать. А я остался выкурить сигарету, мне было так хорошо. Я видел, как ее силуэт таял в темноте, на секунду возник прямоугольник света дверного проема, и вот она уже скользнула внутрь.
  
  Из темноты послышался шепот:
  
  — Халлоран!
  
  Я вздрогнул.
  
  — Кто здесь? — Я стал шарить вокруг лучом фонаря.
  
  — Убери свой чертов фонарь. Это я, Меткаф.
  
  Я выключил фонарь и шагнул в сторону, чтобы ухватить один из бетонных кирпичей. Я не разобрал, меченый он или нет; если меченый, то Меткафу достанется по башке драгоценным кирпичом. Темный силуэт приблизился.
  
  — Я уж думал, ты никогда не кончишь любезничать со своей подружкой, — сказал Меткаф.
  
  — Что тебе нужно и как ты сюда попал?
  
  Меткаф посмеивался.
  
  — Пробрался со стороны моря… за воротами верфи наблюдают ребята Торлони.
  
  — Я знаю.
  
  — Знаешь? — В голосе его звучало удивление. — Давно ли? — Я видел, как блеснули его зубы. — Впрочем, какое это имеет значение, теперь это ничего не меняет.
  
  — Что не меняет?
  
  — Хал, мальчик мой, ты в беде, — торопился сообщить Меткаф. — Торлони собирается напасть на вас сегодня ночью. Я пытался удержать его, но он совсем от рук отбился.
  
  — Ты на чьей стороне?
  
  Он засмеялся.
  
  — Только на своей. — Но тут же изменил тон. — Что ты собираешься делать?
  
  Я пожал плечами:
  
  — А что мне остается? Конечно, буду защищаться.
  
  — Ни в коем случае! Тебе не справиться с головорезами Торлони. Яхта готова к спуску?
  
  — Пока нет, ее нужно шпаклевать и красить.
  
  — Какого черта! — рассердился он. — Нашел время думать о червях в обшивке. Ведь новый киль ты уже поставил?
  
  Я удивился — откуда он знает об этом?
  
  — Ну и что?
  
  — А то — втыкай мачту и спускай яхту на воду, не медли! Ты должен любой ценой убраться отсюда поживее. — Он всунул мне что-то в руку. — Вот тебе разрешение на выход. Я же говорил, что капитан порта — мой приятель.
  
  Я взял бумагу и спросил:
  
  — Не понимаю, почему ты помогаешь нам. Разве Торлони работает не на тебя?
  
  Он тихо засмеялся:
  
  — Торлони работает только на себя. Действительно, он выполнял мою просьбу, но не знал, откуда ветер дует. Я просил его присматривать за вами. И вдруг узнаю о происшествии со старым сторожем — это сделали бандиты Торлони, я здесь ни при чем.
  
  — Я так и думал, что калечить стариков не в твоем стиле.
  
  — Ясное дело! — сказал он. — А теперь Торлони знает подоплеку моей просьбы — все выдал этот чертов остолоп Уокер.
  
  — Уокер? Каким образом?
  
  — Один из подручных Торлони залез к нему в карман и украл портсигар. Портсигар, однако, оказался неплохим, из золота, а внутри маленькая надпись: «Caro Benito da parte di Adolfe. Brennero. 1940». Увидев его, Торлони сразу понял, что происходит на самом деле, вот так-то. Еще с войны люди рыщут по всей Италии в поисках этих сокровищ, и теперь Торлони уверен, что держит их в своих жирных лапах.
  
  Мысленно я проклинал этого идиота Уокера, погоревшего на такой ерунде.
  
  — Я пытался удержать Торлони, но это уже невозможно. За такую грандиозную ставку он перережет глотку и тебе, и мне. Вот почему я спешил предупредить тебя.
  
  — Когда он собирается начать атаку?
  
  — В три часа утра. Он бросит на вас всю свою банду.
  
  — Они вооружены?
  
  Меткаф задумался.
  
  — Вряд ли они применят огнестрельное оружие. Торлони выгоднее проделать операцию тихо, ведь ему еще нужно вывезти золото. А это требует времени, и он не захочет, чтобы на хвосте висела полиция. Думаю, оружия у них не будет.
  
  Хоть одна хорошая новость, которую я услышал от Меткафа с того момента, как он застал меня врасплох. Я спросил:
  
  — Где сейчас могут быть его люди?
  
  — Насколько я знаю, отправились спать — они не любят ночных бдений.
  
  — Значит, они в тех же гостиницах — все шестнадцать…
  
  Меткаф тихонечко свистнул:
  
  — Кажется, ты знаешь не меньше меня.
  
  — Я давно знал, что за нами следят, — признался я. — Мы засекали твоих наблюдателей, как только они прибывали в Рапалло. Впрочем, и до этого тоже, в каждом порту, куда мы заходили.
  
  Он медленно произнес:
  
  — Я догадался, когда Дино избили в Монте-Карло. Это твоих рук дело?
  
  — Курце, — односложно ответил я. Тут я покрепче сжал кирпич, который держал во время нашего разговора наготове. Все-таки я принял решение оглушить Меткафа — слишком уж часто он вел двойную игру, пусть хоть раз сыграет в одну. И будет лучше, если он останется здесь под нашим наблюдением.
  
  Он смеялся.
  
  — Да, конечно, это его рука.
  
  Я медленно поднимал кирпич.
  
  — А как ты разгадал нас? — спросил я. — Это случилось в Танжере, я знаю, но что навело тебя на мысль?
  
  Ответа не было.
  
  — Расскажи, как это было, Меткаф! — Я поднял кирпич.
  
  Тишина.
  
  — Меткаф! — наугад позвал я и включил фонарь. Его не было, а со стороны моря послышался слабый всплеск и скрип уключин. Поделом мне, а то возомнил, что могу перехитрить Меткафа, — такой опытный малый мне не по зубам.
  
  Возвращаясь к ангару, я взглянул на часы: десять — до штурма Торлони оставалось всего пять часов. Успеем ли мы поставить мачту и весь такелаж? Вряд ли. Если включить прожекторное освещение, то наблюдатели Торлони сразу поймут, что ситуация изменилась, и нагрянут немедленно. Если работать в темноте, то черт его знает, что из этого выйдет. Я никогда не слышал, чтобы мачту высотой в пятьдесят пять футов устанавливали в полной темноте, и сомневался, что это возможно.
  
  Значит, другого выхода нет: придется остаться и принять бой.
  
  Я разбудил Курце. Услышав новость, он моментально проснулся. В своем рассказе я не упомянул о той роли, которую сыграл Уокер во всей заварушке. Уокер был еще нужен, а я знал, что, если сказать Курце, у меня на руках окажутся труп и убийца. А времени на выяснение отношений у нас не было.
  
  Курце с подозрением спросил:
  
  — А на чьей стороне Меткаф?
  
  — Не знаю, и сейчас это меня меньше всего волнует. Важно, что он вовремя предупредил нас, и если мы с толком не используем оставшееся время, то будем дураками. В любом случае Меткаф выпал из команды Торлони.
  
  — Тогда за дело, — сказал Курце и вскочил с постели.
  
  — Подожди. Что ты думаешь насчет мачты? — И я поделился с ним своими сомнениями, сможем ли мы поставить мачту в темноте.
  
  Он потер подбородок, в ночной тишине было слышно, как потрескивает его щетина.
  
  — Считаю, что мы можем включить свет, — сказал он наконец. — Но только после того, как приготовимся к встрече с Торлони. Нам ведь известно, что он собирается напасть, а раньше это произойдет или позже — неважно, главное, мы уже будем готовы к встрече.
  
  Это была речь человека действия, прирожденного военного командира. Его доводы мне понравились, и я согласился. Курце поднял Пьеро, и они ушли держать совет, а мы с Уокером стали собирать и грузить на яхту вещи. Франческа вышла на шум узнать, что происходит, и ее тут же привлекли к участию в военном совете.
  
  Вскоре Пьеро выскользнул из ангара, и Курце позвал меня:
  
  — Послушай, что мы решили предпринять.
  
  Перед ним лежала крупномасштабная карта Рапалло, из тех, что выпускает Бюро по туризму, и во время рассказа он показывал мне пункты, отмеченные как особо важные. Придуманный им план был очень прост, а следовательно, хорош.
  
  Думаю, что если бы Курце не попал в плен в Тобруке, рано или поздно дослужился бы до офицерского звания. Наверняка он обладал хваткой стратега: его план, составленный по всем правилам военного искусства, предусматривал уничтожение сил противника до того, как они успеют объединиться.
  
  — Сейчас время отпусков и гостиницы забиты. Торлони не мог поместить всех своих людей в одну гостиницу, значит, они разбросаны по всему городу: четверо — здесь, шесть человек — там, трое — здесь, а остальные — вместе с Торлони. — Во время рассказа он уверенно чертил толстым пальцем по карте. — Мы можем собрать двадцать пять человек, десять из них останутся здесь, на верфи. Сейчас у ворот верфи дежурят четверо из команды Торлони. Убрать их не составит труда — десять человек легко справятся с этим. А тогда уже некому будет сообщить Торлони, что мы включили свет.
  
  — Идея, кажется, неплохая, — сказал я.
  
  — Остаются пятнадцать человек для операций за пределами верфи. К каждой гостинице мы пошлем по два человека, кроме этой — туда пойдут девять человек. В этой гостинице остановились четыре человека — когда они выйдут, их оглоушат.
  
  — Их численность сократилась уже наполовину, — сказал я.
  
  — Верно. Дальше Торлони и с ним четыре человека направляются к верфи. Он рассчитывает на шестнадцать, но у него такого количества людей уже нет. Возможно, он растеряется, но вряд ли. Ведь он уверен, что здесь только четверо мужчин и женщина и что справиться с ними ничего не стоит. Но у нас на верфи будут четырнадцать мужчин, вместе с нами, а за спиной у него окажутся еще пятнадцать наших, которые начнут действовать, если он сунется.
  
  Курце поднял на меня глаза.
  
  — Ну как?
  
  — Великолепно, — признал я. — Но ты должен сказать итальянцам, чтобы действовали быстро. Мы должны прижать этих мерзавцев раньше, чем они начнут стрелять. Меткаф сказал, что стрельба вряд ли нужна Торлони, но они могут пустить в ход оружие, если увидят, что их затея провалилась.
  
  — Итальянцы не подведут, — пообещал Курце. — Пьеро сейчас висит на телефоне, раздавая задания. Им предстоит убрать отсюда четырех наблюдателей к одиннадцати часам. — Он взглянул на часы. — Осталось пять минут. Пойдем взглянем на это представление. Кажется, мы все предусмотрели — должно получиться.
  
  Мне тоже так казалось, но мы ошибались!
  
  Мы направлялись к выходу, когда я заметил Уокера, тащившегося сзади. В последнее время он держался в тени, стараясь не обращать на себя внимания. Я пропустил всех вперед, а его схватил за руку.
  
  — Ты останешься здесь, — сказал я. — И если попытаешься выйти из ангара, клянусь, я убью тебя.
  
  Лицо его побелело.
  
  — Почему?
  
  — Потому что ты потерял бумажник, — сказал я. — Идиот. Зачем тебе понадобилось таскать с собой тот портсигар?!
  
  — Ка… какой портсигар?
  
  Он еще пытался вывернуться!
  
  — Не притворяйся, сам знаешь какой. Теперь сиди здесь и не высовывайся. Нечего путаться под ногами, у меня нет времени следить, чтобы ты еще каких-нибудь глупостей не натворил. — Я ухватил его за рубашку и притянул к себе. — Не останешься здесь — расскажу всем, почему Торлони собрался атаковать нас, — и Курце разорвет тебя на части.
  
  Нижняя губа Уокера задрожала.
  
  — Ради Бога, не говори Курце, — зашептал он, — не говори.
  
  Я отпустил его.
  
  — Ладно, но из ангара ни ногой.
  
  Я нашел всех в конторе Пальмерини. Курце сообщил:
  
  — Все готово.
  
  Я попросил Пьеро:
  
  — Вызови сюда Пальмерини, нам понадобится его помощь, чтобы поставить мачту.
  
  — Я уже позвонил ему, — ответил Пьеро. — Он прибудет в одиннадцать пятнадцать, сразу после того, как мы закончим свою работу. — Он кивнул в сторону ворот.
  
  — Отлично. Думаешь, мы сможем что-нибудь увидеть отсюда?
  
  — Не все, конечно, но один из наблюдателей Торлони стоит прямо под уличным фонарем напротив ворот.
  
  Мы тихо подкрались к воротам. Ворота были деревянные, старые, высушенные солнцем и с множеством глазков. Я встал на колени и через глазок увидел на противоположной стороне парня, освещенного уличным фонарем. Он стоял, спокойно покуривая сигарету, а одну руку держал в кармане брюк. До меня доносилось приглушенное звяканье — похоже, он играл ключами или монетами.
  
  Курце прошептал:
  
  — Сейчас начнется!
  
  Но ничего не происходило. По-прежнему стояла тишина, только где-то неожиданно резко прокричала чайка. Пьеро тихо сказал:
  
  — Двоих уже взяли.
  
  — Как ты узнал?
  
  Он хмыкнул:
  
  — Птицы… они мне докладывают.
  
  Тут меня осенило: чайки по ночам спят, они не могли кричать.
  
  Вдалеке послышалось пение, которое становилось все громче, и наконец на улице появились трое мужчин, орущих во все горло. Видимо, они здорово нажрались, потому что раскачивались и спотыкались, один был особенно пьян, и двое других поддерживали его. Парень под фонарем бросил окурок и раздавил его каблуком, после чего отступил к стене, пропуская пьяную компанию. Один из пьяных размахивал бутылкой и кричал:
  
  — Выпей, брат, выпей за моего первенца!
  
  Человек Торлони покачал головой, отказываясь, но они облепили его со всех сторон, шумно протестуя пьяными голосами и требуя, чтобы он с ними выпил. Неожиданно бутылка резко опустилась, и я услышал глухой звук.
  
  — Господи! Надеюсь, они его не убили?
  
  Пьеро ответил:
  
  — Не волнуйся, они знают, какова прочность человеческого черепа.
  
  В тот же миг пьяницы чудесным образом протрезвели и бегом пересекли улицу, волоча обмякшее тело. Одновременно слева и справа появились другие группы, каждая тащила по наблюдателю. По улице проехала машина и свернула к воротам.
  
  — Все четверо, — удовлетворенно сказал Курце. — Несите их в ангар.
  
  — Нет, — возразил я, — лучше положить их в новый, недостроенный ангар. — Я не хотел, чтобы они высмотрели что-нибудь в нашем ангаре. — Свяжите их, кляп в рот, и пусть двое останутся охранять их.
  
  Пьеро перевел мои слова на итальянскую скороговорку, и четверку унесли. Нас окружила группа итальянцев, так шумно обсуждавших проведенную операцию, что Пьеро был вынужден прикрикнуть на них, призывая к тишине.
  
  — Вы ветераны или зеленые новобранцы? Черт возьми, да если бы Граф увидел вас сейчас — всех бы перестрелял! — После его слов шум стих. — Поставьте наружное наблюдение. Джузеппе, отправляйся в контору и сиди у телефона, если зазвонит — зови меня. Остальным — наблюдать и сохранять спокойствие.
  
  За воротами гудела машина, и я начал нервничать. Пьеро быстро выглянул.
  
  — Все в порядке. Это Пальмерини. Впусти его.
  
  Маленький «фиат» въехал в ворота, и из него вывалился клубок перепутанных рук и ног — Пальмерини с тремя сыновьями. Он тут же подошел ко мне и сказал:
  
  — Мне сообщили, что вы торопитесь спустить яхту на воду. Придется платить дополнительно за сверхурочную работу, вы понимаете?
  
  Я усмехнулся. Пальмерини бросился защищать свои законные права.
  
  — Сколько времени понадобится?
  
  — При освещении — часа четыре, если, конечно, и вы будете помогать.
  
  Оставалось всего три часа и пятнадцать минут — не успеем! Похоже, драки не избежать. Я сказал:
  
  — Нам, возможно, будут мешать, синьор Пальмерини.
  
  — Ладно, ладно, но всякий ущерб должен быть оплачен, — ответил он.
  
  Очевидно, он все заносил в счет, поэтому я сказал:
  
  — Вам хорошо за все заплатят. Начнем?
  
  Он отвернулся и стал бранить сыновей:
  
  — И чего вы ждете, ленивые уроды, не слышали, что сказал синьор? Послал же мне Боженька сыновей, с крепкими руками и слабой головой!
  
  Он честил их всю дорогу до ангара, и мне почему-то стало веселее.
  
  Когда прожектора осветили выход из ангара, Франческа сказала, задумчиво глядя на ворота:
  
  — На месте Торлони я попробовала бы прорваться здесь на машине…
  
  — Тараном?
  
  — Да, ворота очень слабые.
  
  Курце усмехнулся:
  
  — Правильно, но мы сможем быстро остановить их. Мы прихватили один из его автомобилей. Я припарковал его поперек въезда за воротами. Если он попробует пойти на таран, то врежется в заслон более крепкий, чем ожидал.
  
  — Тогда оставляю вас здесь, — сказал я. — Надо помочь Пальмерини. — Я побежал вниз к ангару и услышал за спиной шум мотора.
  
  Пальмерини стоял в дверях ангара. Он был вне себя:
  
  — Синьор, вы не можете спустить яхту в таком виде. Без краски, без купороса, голое дно… В наших водах яхта мгновенно выйдет из строя — черви проедят ее насквозь!
  
  — У нас нет времени, придется пойти на риск.
  
  Профессиональная этика была для него важнее всего.
  
  — Не знаю, смогу ли я разрешить, — проворчал он. — Еще ни одна лодка не покидала моей верфи в таком состоянии. Кто-нибудь услышит об этом и непременно скажет «Пальмерини — старый осел, он такой старый, что совсем из ума выжил».
  
  Как ни велико было мое желание поскорее закончить работу, я понимал, что он недалек от истины. И пообещал:
  
  — Никто не узнает об этом, синьор Пальмерини, я никому не скажу.
  
  Мы пошли с ним к яхте. Пальмерини тихо, но упрямо бубнил, что безобразие — выпускать судно с голым днищем, не защищенным от мелких морских паразитов. Он осмотрел киль и постучал по нему костяшками пальцев.
  
  — А это что, синьор! Никогда не слышал, чтобы киль отливали из латуни!
  
  — Я ведь говорил, что люблю экспериментировать.
  
  Он по-петушиному склонил голову, и на его сморщенном личике появилось хитрое выражение.
  
  — Ах, синьор, не было еще такой яхты на Средиземном море. Даже знаменитый «Арго» не сравнялся бы с вашей яхтой — золотое руно не стоило таких денег! — Он засмеялся. — Пойду посмотрю, что успели сделать мои ленивцы.
  
  Он вышел на освещенную площадку перед ангаром, хихикая как помешанный. Думаю, никому не удалось бы сделать на этой верфи хоть что-нибудь без его ведома. Великий интриган этот Пальмерини!
  
  Я позвал его обратно и сказал:
  
  — Синьор Пальмерини, когда все закончится благополучно, я вернусь и куплю вашу верфь, если вы не передумаете. И дам хорошую цену.
  
  Он все еще посмеивался.
  
  — Думаете, я продам свою верфь человеку, который пускается в плавание на судне с голым, непокрашенным днищем?! Ах, мой мальчик, я поддразниваю вас, потому что вы всегда такой серьезный.
  
  Я улыбнулся:
  
  — Очень хорошо, но здесь остается свинцовый киль, который мне не нужен. Уверен, вы найдете ему применение.
  
  По рыночным ценам на свинец старый киль стоил почти полторы тысячи фунтов.
  
  Пальмерини одобрительно кивнул.
  
  — Он мне пригодится. Его стоимость как раз покроет ваши расходы за работу в ночное время. — Он опять захихикал и пошел подгонять своих сыновей.
  
  Уокер по-прежнему был мрачен и бледен, а от моих понуканий помрачнел еще больше, но я делал вид, что не замечаю его настроения, и гонял вовсю. Когда к нам присоединились Курце и Франческа, работа пошла быстрее.
  
  Франческа сказала:
  
  — Я оставила Пьеро за главного. Он знает, что делать. К тому же он ничего не понимает в яхтах.
  
  — Так же, как и ты, — добавил я.
  
  — Верно, но я могу научиться.
  
  — Теперь тебе придется уехать. Здесь для тебя еще долго будет небезопасно.
  
  — Нет, — упрямо заявила она, — я остаюсь.
  
  — Ты уедешь.
  
  Франческа с вызовом посмотрела на меня.
  
  — А как ты сможешь заставить меня уехать?
  
  Она обезоружила меня и знала это. Я растерялся и промолчал.
  
  — Не волнуйся, я не только не останусь в Рапалло, но даже поплыву с тобой.
  
  — Решим позже, — ответил я, — сейчас не время спорить.
  
  Мы вытащили «Санфорд» из ангара, и младший Пальмерини подогнал небольшой кран. Он подцепил мачту и поднял ее высоко над яхтой, а затем медленно стал опускать ее в пяртнерс.[12] Я находился под мачтой и следил, чтобы нижним концом она встала точно в гнездо. Старый Пальмерини спустился ко мне.
  
  — Я сам займусь креплением. Если вы так торопитесь, как говорили, то вам лучше заняться двигателем.
  
  И я пошел на корму проверять двигатель. Пока яхта стояла в ангаре, я по два раза в неделю гонял его на разных оборотах. Двигатель завелся сразу и работал ровно и бесшумно; за него я мог не беспокоиться: лишь бы в море выйти, а там он покажет, на что способен.
  
  Я проверил танки с топливом и водой и вернулся на палубу, чтобы помочь ребятам Пальмерини управиться с такелажем. Не прерывая работы, мы выпили кофе, который принесла Франческа. Когда я благодарил ее за кофе, она тихонько напомнила:
  
  — Срок истекает.
  
  — Бог мой! — воскликнул я, взглянув на часы. — У нас остался всего час! Что там у Пьеро?
  
  — Все тихо. Сколько вам нужно еще времени, чтобы закончить работу?
  
  — Все не так плохо, как кажется, — успокоил ее я. — Хотя, думаю, нам нужно еще около двух часов.
  
  — Тогда придется драться, — заключила она.
  
  — Похоже на то. — Тут я вспомнил о плане Курце. — Но ведь их должно быть немного.
  
  — Пойду к Пьеро, — сказала Франческа. — Если что-нибудь начнется, дам знать.
  
  Я посмотрел ей вслед и вернулся к Уокеру:
  
  — На бегучий такелаж наплевать, закрепим его потом в море. Только пропусти фалы через шкивы и привяжи их. Времени мало.
  
  Если до этого мы работали напряженно, то теперь просто выбивались из сил… Но все равно не успели. Из конторы к нам бежала Франческа.
  
  — Хал, Хал, Пьеро зовет тебя.
  
  Я бросил все и побежал, Курце — за мной. Пьеро разговаривал по телефону, когда я вошел. Через минуту он повесил трубку и сказал:
  
  — Началось.
  
  Курце присел к столу, на котором была расстелена карта.
  
  — Кто там?
  
  Пьеро ткнул пальцем в карту:
  
  — Вот эти. За ними следуют двое наших.
  
  — Это не те четверо, которых мы собирались сразу убрать?
  
  — Нет, об этих я ничего не знал. — Он подошел к окну, высунулся и сказал несколько слов караульному. Я посмотрел на часы — половина третьего.
  
  Мы сидели молча и слушали, как уходят минуты. Обстановка была гнетущей и напомнила мне, как во время войны мы сидели в ожидании атаки, не зная даже, когда и откуда пойдет враг.
  
  Неожиданно зазвонил телефон, и мы вздрогнули.
  
  Пьеро снял трубку, и по мере того как он слушал, губы его сжимались все плотнее. Опустив трубку, он сказал:
  
  — У Торлони чертова прорва людей. Они собираются на пьяцца Кавур и там садятся в два грузовика.
  
  — Проклятье, откуда они взялись? — спросил я.
  
  — Из Специи, он объединился с другой бандой.
  
  Мозг мой работал на полных оборотах. Почему же Торлони пошел на это? Зачем ему столько людей против нас, четверых? Или он знал, что мы действуем вместе с партизанами? Ну конечно, знал, потому и решил задавить нас численным перевесом.
  
  — Сколько еще у него людей? — спросил Курце.
  
  — По крайней мере, около тридцати.
  
  Курце выругался. Его план лопнул: противник свои силы сконцентрировал, а мы свои — распылили. Я спросил у Пьеро:
  
  — Ты держишь связь со своими людьми?
  
  Он кивнул:
  
  — Один наблюдает, другой у телефона.
  
  Я посмотрел на Курце:
  
  — Может, лучше привести их сюда?
  
  Он яростно затряс головой.
  
  — Нет, план все еще годится. Мы будем драться с бандой здесь, а те, кто сейчас в городе, атакуют их с тыла.
  
  — Сколько у нас всего людей? — спросил я.
  
  Курце ответил:
  
  — Двадцать пять итальянцев и нас четверо.
  
  — А у них не меньше сорока трех. Плохо дело.
  
  — Те, что с нами, могут драться, но есть и другие, которые могут наблюдать. Я предлагаю позвать стариков, которые освободят бойцов от несения караульной службы, тогда наши боевые силы увеличатся, — предложила Франческа.
  
  Рука Пьеро потянулась к телефону, но Курце решительно возразил:
  
  — Нет! — Он откинулся на спинку стула. — Мысль хорошая, но слишком поздно. Перестроиться мы уже не успеем. Главное сейчас — не занимать телефон. Я хочу знать, что происходит у наших ребят в городе.
  
  Опять потянулись тягостные минуты.
  
  — А где Уокер? — вдруг спохватился Курце.
  
  — Трудится на яхте, — ответил я. — Там от него больше пользы.
  
  Курце фыркнул:
  
  — Истинная правда. В драке от него толку никакого.
  
  Затрещал телефон. Пьеро тотчас схватил трубку. Он слушал и сразу же быстро отдавал приказы. Я посмотрел на Курце, и он стал переводить:
  
  — Четырех взяли… осталось тридцать девять, — закончил он мрачно.
  
  Пьеро положил трубку:
  
  — Молодцы ребята! Они двигаются в сторону пьяцца Кавур.
  
  Под его рукой снова зазвонил телефон, и он снял трубку. Я сказал Франческе:
  
  — Иди к яхте и скажи Уокеру, чтобы работал там, как будто за ним дьявол гонится. Тебе тоже лучше остаться там.
  
  Когда она вышла из конторы, Пьеро сообщил:
  
  — Торлони отбыл с пьяцца Кавур — две легковушки и два грузовика. Из наших там было всего два человека, и они уже упустили один грузовик из виду. Второй грузовик и легковушки двигаются прямо сюда.
  
  Курце хлопнул по столу.
  
  — Черт возьми, а куда же направился второй грузовик?
  
  Я сказал насмешливо:
  
  — Я бы не стал волноваться из-за таких пустяков. Раз ничего исправить нельзя, значит, обстоятельства будут меняться к лучшему. Хуже просто быть не может, и деваться нам некуда, поэтому будем драться.
  
  Выйдя из конторы, я постоял в темноте. Джузеппе, караульный, спросил меня:
  
  — Что происходит, синьор?
  
  — Торлони со своими бандитами появится здесь через несколько минут. Скажи остальным, пусть приготовятся.
  
  Вскоре ко мне присоединился Курце.
  
  — Телефонную линию перекрыли, — сообщил он.
  
  — Вот это здорово! Теперь мы вообще ничего не узнаем.
  
  — Надеюсь, наши друзья сообразят, что к чему, и соберутся в одну группу. Если нет — мы пропали, — сказал он угрюмо.
  
  Подошел Пьеро.
  
  — Как ты думаешь, сыновья Пальмерини будут драться? — спросил я.
  
  — Да, если их тронут.
  
  — Сбегай к ним и скажи старику, чтобы поберегся. Не хотелось бы, чтобы ему досталось из-за нас.
  
  Пьеро ушел, а Курце уселся у ворот наблюдать. Улица была пустынна и тиха. Мы долго ждали, но ничего не менялось. Может, Торлони растерялся, узнав, что исчезли его наблюдатели, и отложил налет? Или устроил перекличку и, обнаружив, что не хватает восьми человек, почувствовал себя не так уж уверенно?
  
  Я взглянул на часы — 3.15. Если бы Торлони задержался, мы бы успели спустить яхту на воду и уплыть, а наши друзья разошлись бы. Я молил, чтобы он задержался хотя бы на полчаса.
  
  Но мои надежды оказались тщетными.
  
  Послышался шум мотора, с каждой минутой он становился все громче. Слева вспыхнул свет фар, показался мчащийся на большой скорости грузовик. Он поравнялся с верфью, свернул и поехал прямо на ворота.
  
  Я благословил догадливость Франчески и крикнул по-итальянски:
  
  — К воротам!
  
  Грузовик врезался в ворота, раздался громкий треск сухого дерева, перекрытый тут же чудовищным грохотом, — это грузовик смял бок легковушке и остановился как вкопанный, изрядно встряхнув сидевших в нем бандитов. Мы не стали ждать, когда они очухаются, и тут же пошли в наступление. Я вскарабкался через разбитый автомобиль на капот грузовика и пробрался к пассажирскому месту. Сидевший там человек как пьяный мотал головой — по-видимому, он не ожидал такого сильного столкновения и врезался в лобовое стекло. Я добавил ему кулаком, и он тяжело сполз на пол кабины.
  
  Водитель лихорадочно пытался завести заглохший двигатель, и я увидел, как Курце одним рывком выдернул его из кабины и швырнул в темноту. Кто-то из кузова заехал мне ногой по голове, и я не удержался на подножке, успев только заметить атакующую цепь наших людей.
  
  Пока я приходил в себя, все кончилось. Курце вытаскивал меня из-под грузовика и спрашивал:
  
  — Ты ранен?
  
  Я потрогал шишку на голове.
  
  — Нет, все в порядке. Что тут было?
  
  — Эти парни толком не поняли, что в них врезалось, вернее, во что они врезались. Толчок был сильный, и их здорово тряхнуло. Сопротивляться они не могли, мы их просто выкидывали из грузовика.
  
  — Сколько их было?
  
  — Как сардин в банке! Видимо, они рассчитывали снести ворота, ворваться на верфь, а потом благополучно смыться. Но номер у них не прошел! — Курце посмотрел на ворота. — Здесь они больше не пойдут.
  
  Ворота на верфь из самого уязвимого места в нашей обороне превратились в самое надежное. Затор из грузовика и легкового автомобиля полностью блокировал вход.
  
  Подошел Пьеро и сообщил, что еще троих захватили в плен.
  
  — Свяжи их и засунь к остальным, — посоветовал я.
  
  Уж чего всегда в избытке на верфи, так это веревок. Теперь Торлони потерял одиннадцать человек, четвертую часть своих сил. Возможно, это заставит его хорошенько подумать, прежде чем предпринять новую атаку.
  
  Я спросил Курце:
  
  — Ты уверен, что они не обойдут нас с флангов?
  
  — Абсолютно. Мы защищены с двух сторон зданиями. Он будет вынужден идти в лобовую атаку. Но, черт побери, куда же делся второй грузовик?
  
  Резко зазвонил телефон.
  
  — Связь же прервана! — Я посмотрел на Курце.
  
  — Пьеро мне так сказал.
  
  Мы побежали к конторе, и Курце сорвал телефонную трубку. Секунду он слушал, а потом произнес:
  
  — Торлони…
  
  — Надо поговорить с ним, — сказал я и взял трубку. Рукой прикрыв микрофон, прошептал: — У меня идея: приведи сюда Пальмерини. — И уже в микрофон спросил: — Что вам угодно?
  
  — Это Халлоран?
  
  — Да.
  
  — Халлоран, будьте благоразумны, вы же знаете, шансов у вас никаких.
  
  — Ваш телефонный звонок — доказательство, что шансы у меня есть, — ответил я. — Стали бы вы разговаривать со мной, если бы могли получить желаемое другим способом! А теперь выкладывайте ваше предложение, если оно у вас есть, если нет — можете заткнуться.
  
  Голос его стал угрожающе ласковым.
  
  — Напрасно вы так говорите со мной, вы еще об этом пожалеете. Я все знаю об этих ветеранах мадам Эстреноли, но у вас их слишком мало. Я думаю, мы поладим, если вы отстегнете мне половину.
  
  — Катитесь к черту!
  
  — Ладно, — сказал он, — тогда я сотру тебя в порошок и сделаю это с удовольствием.
  
  — Еще одна атака — и сюда прибудет полиция. — Я тоже попытался его припугнуть.
  
  Он подумал немного и вкрадчиво спросил:
  
  — А как же вы им сообщите, если у вас нет телефонной связи?
  
  — Я сделал кое-какие приготовления, — давил я на него. — С одним из них вы уже столкнулись. У вас ведь много людей таинственно исчезло, не так ли?
  
  Я почти слышал, как напрягаются его мозги в поисках решения.
  
  — Вы не позовете полицию, — пришел он к заключению. — Она вам так же нужна, как и мне. Халлоран, я сделал вам одолжение — избавил от Эстреноли, так ведь? Не могли бы вы вернуть мне должок?
  
  — Должок за Меткафом, а не за мной, — отрезал я и повесил трубку. Вряд ли ему это пришлось по вкусу.
  
  Курце спросил:
  
  — Чего он хочет?
  
  — Хочет получить половину, а может, просто хитрит.
  
  — Сперва я увижу его в аду! — грубо сказал Курце.
  
  — Где Пальмерини?
  
  — Идет. Я послал за ним Джузеппе.
  
  Едва Пальмерини вошел в контору, я спросил:
  
  — Как дела на яхте?
  
  — Дайте мне пятнадцать минут, только пятнадцать минут, и все будет сделано.
  
  — Это не в моей власти. Послушайте, у вас есть несколько переносных прожекторов, которыми вы пользуетесь для работы в ночное время. Возьмите двух человек и принесите их быстро сюда. — Я обернулся к Курце. — Необходимо видеть, что происходит. На этот раз они полезут через стену, но, перебравшись сюда, им будет трудно выбраться обратно. Значит, следующая атака последняя — пан или пропал. А теперь смотри, что получается.
  
  Я обрисовал в общих чертах свою затею с освещением, и Курце одобрительно кивнул.
  
  За каких-нибудь пять минут мы установили прожектора, добавив к ним «фиат» и грузовик, чтобы усилить освещение их фарами. Распределив людей, мы устроились в ожидании атаки.
  
  Долго ждать не пришлось. Из-за стены донеслись шорохи, и Курце сказал:
  
  — Вот и они.
  
  — Подождем, — выдохнул я.
  
  Послышалось несколько глухих ударов — кто-то тяжело спрыгнул на землю. Я скомандовал: «Свет!» — свет вспыхнул.
  
  Это было похоже на живые картины. Несколько бандитов уже стояли с нашей стороны, прищурившись от бьющего в них потока света. Некоторые только что приземлились и повернулись, чтобы взглянуть на происходящее.
  
  Увиденное вряд ли придало им уверенности: сгусток ослепительного света, а дальше непроницаемая тьма, в которой может таиться опасность, в то время как сами они открыты и каждого хорошо видно. Не очень-то приятная ситуация для людей, готовивших, вероятно, внезапную атаку.
  
  Бандиты топтались в нерешительности, и тут мы пошли на них одновременно с двух сторон. Пьеро вел группу справа, а Курце — слева. Я остался с маленьким резервом из трех человек, готовых вмешаться, если потребуется подмога.
  
  Воспользовавшись замешательством противника, наши группы окружили бандитов, и в центре образовалась каша из орущих и дерущихся людей. Но бандиты все прибывали, быстро скатываясь со стены, и я уже собирался бросить на помощь свой маленький отряд, как вдруг услышал шум с другой стороны.
  
  Кричали где-то сзади.
  
  — Пошли, — скомандовал я, и мы понеслись вниз к яхте. Теперь стало понятно, куда направился второй грузовик с бандитами. Они зашли со стороны моря, и теперь у Торлони был шанс взять нас в кольцо.
  
  Яхта была окружена. Одна лодка уже стояла на песчаном берегу, а вторая, переполненная людьми, как раз подходила к берегу. Бандиты пытались залезть на палубу, а наши люди храбро от них отбивались. Я разглядел маленькую фигурку Пальмерини — в руках его была веревка с блоком на конце, он крутил ею над головой, словно средневековым шаром на цепи. Еще круг — и блок попал в челюсть нападающего, тот грохнулся с лестницы, на которую успел взгромоздиться, и, бесчувственный, упал на землю.
  
  Отчаянно дрались сыновья Пальмерини, я видел, как они сбросили одного. Тут же была и Франческа, размахивающая багром, как копьем. Она метнула багор в незваного гостя и острием пробила ему бедро. Он пронзительно вскрикнул и упал, багор так и остался торчать в его ноге. Я увидел гримасу ужаса на лице Франчески и отчаянно бросился в атаку со своим маленьким отрядом.
  
  Но тщетно. Нам только удалось освободить осажденный гарнизон «Санфорд» — нападавших было раза в три больше, чем нас, и мы отступили. Бандиты не стали преследовать нас, они так ликовали, захватив яхту, что им не хотелось оставлять ее. Нам повезло с их глупостью.
  
  Я огляделся, пытаясь разобраться, что происходит наверху. Отряд Курце оказался к нам ближе, чем я надеялся, должно быть, тоже отступили, но сам Курце в драке не участвовал, и это меня удивило. Если обе группы противника начнут действовать согласованно — мы пропали!
  
  Франческе я сказал:
  
  — Спрячься под этими мешками и сиди тихо. Может быть, хоть ты выберешься отсюда.
  
  И сразу побежал к Курце.
  
  — Что происходит?
  
  Он ухмыльнулся и стер со щеки кровь.
  
  — Наши ребята из города собрались и здорово бьют Торлони за стеной. Ему теперь отступать некуда — каждый, кто попытается уйти через стену, получит по башке. Отдышусь, и снова туда.
  
  — Они захватили яхту, — сообщил я. — Обошли с моря, мы теперь тоже попали в клещи.
  
  Грудь его заходила ходуном.
  
  — Ладно, отобьемся.
  
  — Постой, — сказал я, — посмотри-ка.
  
  Мы увидели Торлони, Стоя под стеной, он визгливо покрикивал на своих людей, видимо, гнал их в новую атаку.
  
  — Сейчас мы освободим эту часть верфи и будем надеяться, что этот сброд внизу подождет нас. Идем брать самого Торлони. Где Пьеро?
  
  — Я здесь.
  
  — Хорошо. Скажи ребятам: атаку начинаем по моему сигналу. Ты остаешься с Курце и со мной, втроем мы берем Торлони.
  
  Обернувшись, я увидел Франческу.
  
  — Я же велел тебе спрятаться.
  
  Она только упрямо тряхнула головой. За ее спиной стоял старший Пальмерини.
  
  — Старина, — обратился я к нему, — присмотри, чтобы она отсюда не уходила.
  
  Он кивнул и обхватил ее руками. Курце я предупредил:
  
  — Помни, нам нужен Торлони, больше ни на что не отвлекаемся.
  
  И мы бросились вперед. Втроем — Курце, Пьеро и я — стремительно влетели на верхнюю площадку верфи, уклоняясь от каждого, кто пытался остановить нас. Мы не дрались, мы только бежали. Курце понял меня и несся так, как будто он на поле для регби и прорывается для последнего броска.
  
  Но здесь нашей целью был не гол, а Торлони, и мы добрались до него прежде, чем он осознал, что происходит. Он взревел, и в руке его стальным блеском сверкнул пистолет.
  
  — Расходимся, — закричал я, и мы разделились, окружая его с трех сторон. Оружие в его руке полыхнуло, и Курце споткнулся на бегу, но мы с Пьеро накинулись на Торлони. Я вскинул руку и ребром ладони ударил его, видимо, сломав ему ключицу, — он вскрикнул от боли и выронил пистолет.
  
  После вопля Торлони на верфи воцарилась тишина. В поведении его людей появилась неуверенность, они оглядывались назад, пытаясь разглядеть, что произошло. Я подобрал пистолет и приставил его к голове Торлони.
  
  — Отзови своих псов, — жестко приказал я, — или я выбью из тебя мозги.
  
  Впервые в жизни я был так близок к убийству. Торлони понял это и побледнел.
  
  — Остановитесь! — крикнул он.
  
  — Громче, — приказал Пьеро и сжал ему плечо. Он скривился от боли и тут же заорал на своих:
  
  — Кончайте драку! Это говорит вам Торлони!
  
  Люди у него были случайные — дрались, потому что обещали заплатить хорошо, а если Хозяина взяли в плен, то и денег им не видать. У наемников бескорыстной преданности не бывает. Неуверенное шарканье ног, и вот уже их фигуры исчезают в темноте.
  
  Курце сидел на земле, прижав к плечу руку. Сквозь пальцы сочилась кровь. Он отнял руку и посмотрел на нее в тупом изумлении.
  
  — Мерзавец, прострелил меня! — сказал он растерянно.
  
  Я подошел к нему.
  
  — Как ты?
  
  Он опять потрогал плечо и встал на ноги.
  
  — Порядок. — Он посмотрел на Торлони. — А с тобой я еще посчитаюсь.
  
  — Позже, — сказал я, — сейчас займемся теми, внизу.
  
  Теперь к нам присоединились наши люди, быстро перелезавшие через стену. Это возвращались те, кого мы рассылали по городу. Они приняли бой в тылу у Торлони и победили. Объединившись в большой отряд, мы двинулись в нижнюю часть верфи, к нашей «Санфорд», впереди тащили упиравшегося Торлони.
  
  Как только мы приблизились к яхте, я ткнул дуло пистолета в мясистую шею Торлони.
  
  — Говори им, — потребовал я.
  
  Он крикнул:
  
  — Покиньте яхту. Уходите! С вами творит Торлони!
  
  Бандиты, стоявшие вокруг «Санфорд», равнодушно смотрели на нас и не двигались с места. Пьеро снова сжал плечо Торлони, и тот заорал:
  
  — А-а-а… Убирайтесь с яхты, говорю вам!
  
  Тут захватчики разглядели за нашими спинами большое количество людей, сообразили, что их меньше, и медленно стали отходить к своим лодкам. Пьеро тихо сказал мне:
  
  — Это бандиты из Специи. Вон тот человек в синей фуфайке — их вожак, Морле, француз из Марселя. — Он задумчиво смотрел на их лодки. — Ты еще можешь нахлебаться с ними. Ведь им безразлично, останется Торлони в живых или нет.
  
  Я наблюдал, как люди Морле сталкивали свои лодки в воду.
  
  — Справимся как-нибудь, если они сунутся, — сказал я. — Главное, выбраться сейчас отсюда. Скорее всего перепалка привлекла уже чье-нибудь внимание, сюда могли вызвать полицию — мы ведь наделали много шума, и выстрел был. Много у нас раненых?
  
  — Не знаю, пойду — выясню.
  
  Пальмерини вместе с Франческой пробирались к нам через толпу.
  
  — Яхта не пострадала, — сказал он. — Можно хоть сейчас спускать ее на воду.
  
  — Спасибо, — сказал я ему. Взглянув на Франческу, я быстро принял решение. — Не передумала плыть с нами?
  
  — Нет, не передумала.
  
  — Ладно, только времени на сборы у тебя маловато. Мы отплываем не позже чем через час.
  
  Она улыбнулась:
  
  — Мой маленький чемодан уже уложен. Я приготовила его еще неделю назад.
  
  Курце стоял рядом с Торлони и не спускал с него глаз.
  
  — Что будем делать с этим? — спросил он.
  
  — Возьмем его с собой, пусть поплавает. Он еще нам может пригодиться. Франческа, Кобус ранен, ты не могла бы хоть на скорую руку перевязать его?
  
  — Ой, я не знаю, — ответила она. — Куда ранен?
  
  — В плечо, — рассеянно ответил Курце. Он наблюдал за Уокером, слоняющимся по палубе яхты. — Где был этот kerel, когда началась заварушка?
  
  — Не знаю, — ответил я. — Я не видел его все это время.
  
  Мы легко спустили «Санфорд» на воду — помощников было хоть отбавляй. Почувствовав под ногами неустойчивую теплую палубу, я вздохнул с облегчением — как давно я мечтал об этом! До отплытия время еще было, я вернулся к Пьеро и отозвал его в сторону.
  
  — Скажи Графу, что Франческу я взял с собой. Так, думаю, будет лучше. Торлони захочет свести счеты. Вы-то за себя сможете постоять, а ее оставлять опасно.
  
  — Решение правильное, — согласился он.
  
  — Если Торлони попытается еще что-нибудь выкинуть, ты теперь знаешь, как с ним надо обращаться. С его шестерками не связывайся, а выходи прямо на Торлони. За свою жизнь он видишь как трясется. А я втолкую ему, что если он опять примется за свои глупости, то кончит где-нибудь на дне залива. Узнал о раненых?
  
  — Да, ничего серьезного, — ответил Пьеро. — У одного сломана рука, у троих ножевые ранения, а трое или четверо контужены.
  
  — Слава Богу, никого не убили, — сказал я. — Я этого очень боялся. Думаю, Франческе есть о чем поговорить с тобой, поэтому я вас оставлю.
  
  Мы сердечно пожали друг другу руки, и я поднялся на борт. Пьеро оказался замечательным человеком, хорошо с таким рядом в бою.
  
  Разговор у них получился недолгий, и скоро Франческа уже стояла рядом со мной на палубе. Она тихо плакала, и я обнял ее, чтобы утешить. Расставаться с родиной грустно при любых обстоятельствах, но при таких, как у Франчески, грустно вдвойне. Я расположился в кокпите, положив руку на штурвал, а Уокер завел двигатель. Услышав шум работающего двигателя, я снова почувствовал себя капитаном.
  
  «Санфорд» стала медленно отплывать. Долго мы еще видели освещенную площадку перед ангаром, на которой остались наши итальянские друзья. Они не расходились, продолжая смотреть нам вслед. И я понял, как мне грустно расставаться с ними.
  
  — Мы когда-нибудь вернемся, — сказал я Франческе.
  
  — Нет, — тихо ответила она. — Мы никогда не вернемся.
  
  Мы устремились в ночь со скоростью шесть узлов, держа курс на юг, мимо мыса Портовенто. Я смотрел на мачту, едва различимую на фоне звездного неба, и думал, сколько времени нам понадобится на закрепление бегучего такелажа. На палубе царил такой хаос, что выражение «корабельный порядок» становилось насмешкой, но сделать в темноте ничего было нельзя, приходилось ждать рассвета. Уокер спустился в салон, а Курце на передней палубе сторожил Торлони. Франческа находилась рядом со мной, и мы тихо разговаривали, строя планы нашей совместной жизни.
  
  Вдруг Курце спросил:
  
  — А когда мы избавимся от этой мрази? Он лезет ко мне с вопросами! Боится, что мы бросим его за борт, а он не умеет плавать.
  
  — Скажи, что мы высадим его на берег ближе к Портовенто, — сказал я. — Перевезем в ялике.
  
  Курце ворчливо высказал свое пожелание избавиться от Торлони побыстрее и снова замолчал. Франческа спросила:
  
  — А что с мотором? Мне кажется, у него другой звук.
  
  Я прислушался и действительно уловил посторонний шум, но дело было не в нашем двигателе. Я уменьшил обороты — где-то неподалеку, со стороны правого борта, в море работал другой мотор.
  
  — Спускайся быстро вниз, — сказал я Франческе и тихо — Курце: — К нам пожаловали гости.
  
  Он бросился на корму. Я кивнул вправо, и мы разглядели в темноте белый выступ носового волнолома, приближавшийся к нам полным ходом.
  
  С воды донесся голос:
  
  — Месье Халлоран, вы слышите меня?
  
  — Это Морле, — сказал я Курце и прокричал: — Да, слышу.
  
  — Мы идем на абордаж, — крикнул он, — сопротивление бесполезно.
  
  — Опять вы за свое, — крикнул я. — Что вам еще нужно?
  
  Курце рассвирепел и двинулся вперед. Я выхватил из кармана пистолет Торлони и взвел курок.
  
  — Вас только четверо, — орал Морле, — а нас много.
  
  Носовое ограждение оказалось совсем рядом, и я смог разглядеть лодку. Людей на ней было действительно много. Потом она подошла к борту нашей яхты настолько близко, что они стукнулись планширами. Морле прыгнул на палубу «Санфорд». Нас разделяло всего четыре фута, и я выстрелил ему в ногу. Он вскрикнул и упал в воду.
  
  Курце в это время поднял одной рукой извивающегося от страха Торлони.
  
  — Получайте эту мразь! — рявкнул он и сильным броском швырнул Торлони в лезущих на палубу людей. Торлони взвыл и, падая, смел их, как кегли, в собственную лодку — из-за резкого крена левого борта бандиты чуть не попадали в воду.
  
  Я воспользовался их замешательством, и расстояние между лодками стало быстро увеличиваться. По-видимому, они потеряли управление. Наверно, сбило рулевого, подумал я.
  
  Мы слышали, как бандиты кричали, вылавливая из воды Морле, но атаковать больше не решились. Получить еще одну пулю никому не хотелось.
  
  При свете луны мы убедились, что наш кильватер чист, и взяли курс в открытое море. Надо было успеть в Танжер — времени оставалось в обрез.
  Книга третья
  Море
  Глава VIII
  Штиль и шторм
  
  В первые дни нам помогал попутный ветер, и «Санфорд» резво наверстывала упущенное время. Как я и подозревал, смещение центра тяжести из-за нового киля отразилось на поведении яхты. При попутной волне она совершала полный цикл за две минуты. При кормовом ветре одной четверти «Санфорд» уже не показывала, как обычно, свои лучшие ходовые качества, а шла с поперечно-килевой качкой, и мачта чертила на небе широкие дуги.
  
  Делать было нечего, приходилось терпеть. Единственный способ избавиться от мучительной качки — равномернее распределить балласт, но именно этого мы и не могли сделать. От качки больше других страдал Курце. Он и раньше, как известно, был не ахти какой моряк, а тут еще рана в плече.
  
  На рассвете, после той яростной ночи, мы легли в дрейф. Берег давно скрылся из глаз, и наконец можно было заняться наведением порядка на палубе. Управились быстро. Оказывается, Пальмерини сделал больше, чем я ожидал, и вскоре мы продолжали свой путь под парусами. И вот тогда валкость «Санфорд» стала очевидной. Я сделал все, чтобы как-то исправить положение, но скоро понял, что это не в моих силах, и перестал напрасно тратить время. Мы устремились дальше.
  
  Корабельная жизнь быстро вошла в привычный ритм, определенный сменой ходовой вахты. Единственное изменение внесла Франческа — к великой радости Курце, она взяла обязанности кока на себя.
  
  Во время плавания члены экипажа такого небольшого судна, как наша яхта, редко видят друг друга, разве что при смене вахт, но Уокер держался и того обособленнее. Когда я ловил на себе его пристальный взгляд, он вздрагивал и отводил глаза, как побитый пес. Очевидно, боялся: не скажу ли я Курце о портсигаре. Такого намерения у меня не было — без Уокера мы бы не смогли управиться с яхтой. Но и успокаивать его не стал. Пусть попотеет от страха, думал я в сердцах.
  
  С плечом Курце дело обстояло не так уж плохо, ранение оказалось сквозным и чистым, к тому же Франческа регулярно меняла повязку. Я настоял на том, чтобы он перебрался на корму, где качка ощущалась не так сильно, и это привело к общей перетасовке. Я теперь спал на лоцманской койке в кают-компании, что по левому борту, а Франческе отвели место по правому борту, которое она отгородила куском парусины, чтобы создать себе минимум личного пространства. В результате Уокера сослали на нос, где у клюза можно было прикорнуть на стоянке: для сна во время рейса это место не годилось — неудобно, да и качает там сильнее всего. Так ему и надо, думал я без тени жалости. Но из-за этого мы стали видеть его еще меньше.
  
  Мы хорошо шли в Лигурийском море первые пять дней, делая по сто с лишним миль в сутки. Ежедневно я брал высоту солнца и сверял по карте наш курс, проложенный к Балеарским островам. Мне доставляло огромное удовольствие обучать Франческу искусству вождения яхты — она оказалась способной ученицей и ошибок делала не больше, чем любой новичок.
  
  С некоторым изумлением я обнаружил, что Курце, оказывается, утратил былую ненависть к Франческе. Он сильно изменился и был уже не таким колючим, как прежде. Возможно, потому, что долгожданное золото было у него под ногами в целости и сохранности, а может, вся его яростная сила ушла во время сражения на верфи. Так или иначе, но они наконец поладили с Франческой и вели длинные беседы о Южной Африке.
  
  Однажды она спросила у Курце, что он собирается делать со своей долей добычи. Он улыбнулся:
  
  — Куплю plaas.
  
  — Что купишь?
  
  — Ферму, — перевел я, — все африканеры в душе фермеры, они так и называют себя, ведь «бур» на языке африкаанс означает «фермер».
  
  Эти первые пять дней после прощания с Италией были лучшими днями за все время нашего путешествия. Лучше не было ни до, ни тем более после.
  
  К вечеру пятого дня ветер упал, а на шестой он так часто менял направление, будто не знал, на что решиться. Трехбалльный ветер сменялся мертвым штилем — и у нас появилась пропасть работы с парусами. В тот день мы прошли всего семьдесят миль.
  
  На рассвете седьмого дня воцарился мертвый штиль. Гладкое море, будто политое маслом, набегало длинными языками волн. К вечеру настроение у всех испортилось: мы пропадали от безделья, нам ничего не оставалось, как только смотреть на верхушку мачты, чертившую круги по небу. Драгоценные часы уходили, а мы были все так же далеки от Танжера. Меня раздражал скрип вертлюжного штыря гика — я соорудил подпорку, и мы опустили на него гик. Потом я спустился вниз, чтобы занять себя работой с картой. За сутки мы прошли двадцать миль. При такой скорости мы опаздываем в Танжер месяца на три… Пошел проверить, сколько у нас топлива: оставалось пятнадцать галлонов — это дало бы нам сто пятьдесят миль за тридцать часов при самой экономичной скорости. Пожалуй, лучше включить двигатель, чем сидеть сложа руки и слушать, как хлопают фалы о мачту. Решение было принято, и, запустив двигатель, мы снова двинулись вперед.
  
  Меня злило, что приходится тратить топливо — нам следовало поберечь его на крайний случай, но ведь это, похоже, и был крайний случай, и, как ни крути, тратить приходилось. Мы рассекали вязкое море со скоростью в пять узлов, и я проложил курс к югу от Балеарских островов, поближе к Мальорке. Тогда, если возникнет необходимость зайти в порт, нам не придется сильно отклоняться от курса. Ближайшим был порт Пальма.
  
  Всю ночь и следующее утро мы шли под мотором. Ветра не было, и ничто его не предвещало. Безоблачное синее небо отражало такое же безоблачное море, но мне было не до красот. Без ветра яхта беспомощна, а что мы будем делать, когда топливо кончится? Я посоветовался с Курце:
  
  — Думаю, нам придется зайти в Пальму. Сможем там забункероваться.
  
  Он швырнул за борт окурок:
  
  — Это огромная потеря времени. Придется делать крюк, а что будет, если нас там поджидают?
  
  — Мы потеряем больше времени, если останемся без топлива. Этому штилю не видно конца.
  
  — Я заглядывал в средиземноморскую лоцию, — возразил он. — В ней говорится, что процент штилевых дней в это время года невелик.
  
  — На нее полагаться нельзя — в лоции приведены средние цифры, а этот штиль может тянуться еще неделю.
  
  Он вздохнул:
  
  — Ты капитан — тебе и решать.
  
  Я переложил руль, взяв чуть севернее, и мы пошли в Пальму. Проверив оставшееся топливо, я усомнился, хватит ли его, но мы дотянули. В парусную гавань Пальмы мы вошли на последних оборотах. При подходе к причалу двигатель заглох, и остаток пути мы проделали по инерции.
  
  Тут я поднял глаза и увидел Меткафа.
  * * *
  
  С таможенными формальностями мы разделались быстро, заявив, что на берег сходить не собираемся — нам бы только добрать топлива. Таможенник посетовал вместе с нами на неблагоприятную для парусников погоду и пообещал вызвать агента по снабжению судов.
  
  В ожидании агента мы могли обсудить появление здесь Меткафа. Он не проронил ни слова, слегка улыбнулся нам в знак приветствия, круто развернулся и ушел.
  
  Курце сказал:
  
  — Он что-то замышляет.
  
  — Да уж наверняка, — откликнулся я с досадой. — Неужели мы никогда не отвяжемся от этих стервятников?!
  
  — Нет, — сказал Курце. — Пока у нас под ногами четыре тонны золота, которые притягивают их почище магнита.
  
  Я бросил взгляд на переднюю палубу, где в одиночестве сидел Уокер. Если бы не этот дурак со своим длинным языком и всякими глупостями, стая хищников, возможно, и не напала бы на наш след! А впрочем, нет — у таких людей, как Меткаф и Торлони, острый нюх на золото. Но Уокер мог бы им и не помогать!
  
  — Интересно, что он будет делать? — спросила Франческа.
  
  — По-моему, устроит обычное пиратское нападение, — ответил я. — Стиль Испанской армады импонирует его извращенному чувству юмора.
  
  Я лег на спину и уставился в небо. Брейд-вымпел на верхушке клубной мачты развевался от легкого бриза.
  
  — Смотри-ка! — позвал я Курце. — Похоже, мы дождались ветра, слава тебе, Господи!
  
  — Я же говорил, не стоило заходить сюда, — заворчал он. — Ветер бы начался рано или поздно, а вот Меткаф бы нас не засек.
  
  И тут я вспомнил катер Меткафа и радар, особенно радар.
  
  — Да, все равно. Наверно, он следил за нами с момента нашего отплытия из Италии.
  
  Я быстренько прикинул возможности пятнадцатимильного радара — он может контролировать морское пространство в семьсот квадратных миль и давать информацию обо всем, что находится на его поверхности. Меткафу достаточно просто дрейфовать где-нибудь за горизонтом и держать нас в поле зрения радара. Нам же никогда не засечь его.
  
  — Так что же теперь делать? — спросила Франческа.
  
  — Плыть дальше как ни в чем не бывало, — ответил я, — выбора у нас нет. Но лично я не собираюсь вручать наше золото этому мистеру Пирату только потому, что он свалился нам на голову и напугал нас. Будем плыть дальше и надеяться на лучшее.
  * * *
  
  Мы запаслись топливом, пресной водой и к вечеру вышли в море. На закате солнца мы прошли Кабо Фигуэра, и я, оставив у штурвала Франческу, спустился вниз поколдовать над картой. Был у меня один план, как перехитрить Меткафа. Может, и не сработает, но попробовать стоит.
  
  Как только стемнело, я скомандовал:
  
  — Переложи руль на сто восемьдесят градусов.
  
  — К югу? — удивилась Франческа.
  
  — Именно, к югу. Ты знаешь, для чего эта квадратная штуковина на середине мачты? — спросил я у Курце.
  
  — Нет, капитан, понятия не имею.
  
  — Это радиолокационный отражатель, — сказал я. — Его ставят на деревянные суда в целях безопасности, потому что дерево — плохой отражатель, а так нас хорошо видно на экране радара. Если Меткаф все время следил за нами, он привык к такому изображению и в дальнейшем будет опознавать нас на больших расстояниях только по отражению на экране радарного луча. А мы уберем его! Изображение он получит, но оно будет другим, менее четким.
  
  Я примотал небольшой гаечный ключ к руке, карабином пристегнул линь к страховочному поясу и полез на мачту. Отражатель был прикручен болтами к нижним отводам, и открутить их оказалось нелегким делом. Из-за постоянной качки работать приходилось по старинному морскому правилу: «одной рукой за себя, другой — за корабль», к тому же болты выскальзывали из-под руки, как орехи. Неудивительно, что я проторчал на мачте около часа, прежде чем мне удалось снять отражатель.
  
  Спустившись на палубу, я закинул отражатель в кладовку и поинтересовался у Курце:
  
  — Где Уокер?
  
  — Дрыхнет внизу, ему в полночь заступать.
  
  — Я забыл. Тогда мы с тобой поменяем огни.
  
  Я спустился к себе. Клотиковый фонарь на мачте, видный издалека, был соединен с ключом для передачи сигналов по Морзе. Я замкнул ключ — теперь фонарь будет гореть постоянно. Затем позвал Курце:
  
  — Сними огни с бака и загони их на мачту.
  
  Он спустился ко мне.
  
  — А это зачем?
  
  Я объяснил:
  
  — Видишь ли, мы свернули с курса на Танжер, теряем время, но другого выхода нет, нам нужно сбить с толку Меткафа. Мы изменили наш радарный след, но Меткаф может заподозрить неладное и тогда подойдет поближе взглянуть на нас. А мы, разукрашенные огнями, как обычные испанские рыбаки, просто рыбачим. В темноте не заметив подвоха, он отправится искать нас где-нибудь еще.
  
  — Ну и хитер же ты, мерзавец! — восхитился Курце.
  
  — Но это сработает только раз, — сказал я. — На рассвете опять возьмем курс на Танжер.
  
  Ночью усилился ветер, и мы убрали верхние паруса, что позволило «Санфорд» изрядно увеличить скорость. Но что толку, ведь мы ни на дюйм не приблизились к Танжеру!
  
  К рассвету ветер увеличился до пяти баллов, мы поменяли курс — теперь ветер дул сбоку в одну четверть, и яхта понеслась таким галопом, что леерное ограждение и носовой волнолом покрылись белой пеной. Я проверил показания лага и обнаружил, что мы идем со скоростью в семь узлов — с максимальной скоростью под парусами. Наконец-то все шло как надо — держим курс на Танжер, и скорость отличная.
  
  Мы все время следили за горизонтом, чтобы не прозевать Меткафа, но он не появлялся. Конечно, если ему известно, где мы, то и появляться ему ни к чему. Поэтому я не знал, радоваться мне или огорчаться. Я бы порадовался, если б был уверен, что Меткаф попался на мою уловку, но если нет…
  
  Крепкий бриз держался весь день и обещал к ночи усилиться. Появились крупные волны с пенными гребнями, то и дело разбивающиеся на корме. От каждого такого удара яхта вздрагивала, стряхивала с себя воду, чтобы, освободившись, снова устремиться вперед. По моим подсчетам, сила ветра приближалась к шести баллам. Как опытный мореход, я понимал, что надо убрать гротовые паруса, но мне хотелось наверстать время — его и так оставалось в обрез.
  
  Уокер досрочно принял у меня вахту, и перед сном я попытался смоделировать действия Меткафа. Впереди у нас Гибралтарский пролив. Если Средиземное море представить в виде воронки, то пролив — ее горловина. Если в проливе притаился Меткаф, то его радар контролирует весь канал от берега до берега.
  
  С другой стороны, в проливе движение оживленное, значит, Меткафу придется самому проверять все подозрительные яхты. Тогда опять же, если он замышляет пиратское нападение, номер у него не пройдет, ведь его легко будет обнаружить — в Гибралтаре всегда патрулируют несколько быстроходных военных катеров. Не думаю, чтобы даже Меткафу хватило наглости напасть на нас среди бела дня.
  
  Итак, ясно — пролив надо пройти днем.
  
  Если (я уже стал уставать от всех этих «если»), если только он не перехватит нас перед проливом или на выходе из него. Мне смутно припомнился случай пиратства в пятьдесят шестом году как раз на подходе к Танжеру: сцепились две группы контрабандистов, и в результате одно судно сгорело. Да вряд ли Меткаф планирует напасть на нас там — ведь мы будем почти у цели и сможем ускользнуть, а в парусной гавани он уже ничего с нами не сделает. Нет, не думаю, чтобы он стал откладывать свое черное дело.
  
  А перед проливом? Тут складывается другая веселенькая ситуация, которая зависит от другого «если». Если наша уловка после Мальорки удалась и он не знает, где мы, тогда у нас есть какой-то шанс. Но если знает, то может объявиться в непосредственной близости в любой момент, и экипаж-победитель взойдет на борт. Если (еще одно «если»), если, конечно, погода позволит ему.
  
  Засыпая, я благословлял все усиливающийся ветер, который как на крыльях нес «Санфорд» и вряд ли позволит катеру Меткафа подойти близко к ее борту.
  
  Разбудил меня Курце.
  
  — Ветер разгулялся вовсю! Может, паруса надо сменить или еще что-то сделать? — Ему приходилось кричать, чтобы перекрыть рев ветра и моря.
  
  Я заметил время перед тем, как натянуть дождевик: было два, значит, я проспал шесть часов. «Санфорд» изрядно брыкалась, и я никак не мог надеть брюки. Резкий крен послал меня через всю каюту, и я, как бильярдный шар, влетел в койку, где спала Франческа.
  
  — Что случилось? — испуганно спросила она.
  
  — Ничего, — ответил я, — все замечательно, спи дальше.
  
  — Думаешь, в таких условиях можно спать?
  
  Я усмехнулся:
  
  — Скоро привыкнешь. Подумаешь, ветерок задувает, о чем беспокоиться-то?
  
  Наконец я оделся и поднялся в кокпит. Курце был прав, надо заняться парусами. Ветер устойчиво дул с силой в семь баллов. Такой ветер бывалые моряки презрительно зовут «бурей для яхтсменов», а адмирал Бофор сдержанно называл «сильным ветром». Рваные облака неслись по небу и, пролетая мимо луны, создавали быструю смену тьмы и лунного света. Море вздымалось глыбами волн с белыми гребнями наверху, и ветер срывал клочья пены. Зарываясь носом в волны, яхта каждый раз застывала и теряла на этом скорость. Уменьшение парусности позволило бы ей поднять нос и увеличить скорость, поэтому я сказал Курце, вернее, прокричал:
  
  — Ты прав, сейчас я помогу бедняжке. Держи ее, как держал.
  
  Я пристегнул страховочный линь к спасательному поясу и пополз вверх по безумно раскачивающейся мачте. Понадобилось полчаса, чтобы убрать два гротовых паруса и кливер, фок я оставил для равновесия. Только я принялся за кливер, как тут же почувствовал перемену — яхта стала легче взбираться на волны и почти не зарывалась в волну.
  
  Я вернулся в кокпит и спросил у Курце:
  
  — Ну, как теперь?
  
  — Лучше! — прокричал он. — Похоже, и скорости прибавилось.
  
  — Конечно, теперь она не застопоривается.
  
  Он посмотрел на вздыбленные волны.
  
  — А вдруг будет еще хуже, чем сейчас?
  
  — Пустяки, — ответил я, — главное, мы идем на предельной скорости, а это то, что нам нужно. — Я улыбнулся: на маленьком судне, вроде нашего, такой шторм кажется грандиозней и страшней, чем на самом деле. И все же хотелось верить, что шторм не усилится.
  
  Я постоял рядом с Курце, чтобы немного приободрить его. Все равно скоро — моя вахта, и не было смысла идти спать. А потом я спустился в камбуз сварить кофе; кухонная плита участвовала в общей свистопляске, и мне пришлось постоянно придерживать кофейник.
  
  Франческа испуганно поглядывала на меня из-за своей занавески, и, как только кофе был готов, я позвал ее. Пусть уж лучше она придет к кофе, а не наоборот — меньше шансов пролить.
  
  Мы втиснулись в узкий закуток между кухонной скамьей и переборкой и стали пить горячий кофе.
  
  Франческа посмеивалась надо мной:
  
  — Тебе ведь нравится такая погода, да?
  
  — Погода просто замечательная!
  
  — А меня она пугает.
  
  — Что погода! — сказал я. — Опасность кроется обычно в другом.
  
  — О чем ты говоришь?
  
  — Об экипаже, — сказал я. — Видишь ли, в малых судах конструкторская мысль достигла почти совершенства во всем, что имеет отношение к ходовым качествам судна. Яхта, вроде нашей, запросто выдержит любые погодные трудности, если ею правильно управлять, я говорю это не потому, что сам ее проектировал и строил, это относится к любому судну такого типа. Подводит обычно не судно, а экипаж. Накапливается усталость — и в результате допускаешь ошибку, а иной раз достаточно одной… С морем ведь шутки плохи.
  
  — И сколько нужно времени, чтобы экипаж настолько устал?
  
  — Нам это не угрожает, — бодро заверил я ее. — Людей у нас хватает, и каждый может выспаться. Так что запас прочности не ограничен. Достается обычно героям-одиночкам.
  
  — Ты меня успокоил, — сказала она и потянулась за другой чашкой. — Отнесу Курце кофе.
  
  — Не надо, только соленой воды в поднос наберешь, а нет ничего отвратительней соленого кофе. Он вот-вот спустится — сейчас моя вахта.
  
  Я застегнул дождевик на все пуговицы, плотно обмотал шею шарфом.
  
  — Думаю, пора сменить его — трудновато ему в такую погоду торчать наверху с дырой в плече. Кстати, как она?
  
  — Нормально заживает, — ответила она.
  
  — Да, можно сказать, повезло ему: на шесть дюймов ниже — и пуля попала бы прямо в сердце.
  
  — А знаешь, я изменила мнение о нем. Он неплохой человек.
  
  — Золотое сердце под грубой оболочкой? — усмехнулся я.
  
  Она кивнула.
  
  — Во всяком случае, — сказал я, — сердце его тянется к золоту, это уж точно. Возможно, мы еще с ним нахлебаемся, когда избавимся от Меткафа, — не забывай о его прошлом. Впрочем, можешь дать «неплохому человеку» кофе, когда он спустится.
  
  Я поднялся к штурвалу и отпустил Курце.
  
  — Тебя ждет внизу кофе, — прокричал я.
  
  — Спасибо, это как раз то, что мне нужно, — ответил он и нырнул вниз.
  
  «Санфорд» продолжала глотать мили, ветер крепчал. И хорошо, и плохо — все вместе. Мы по-прежнему шли под парусами, но когда Уокер пришел сменить меня на рассвете, небо обложили серые тучи, сулившие дождь, и я снял еще один парус.
  
  Не успел я ступить на трап, собираясь позавтракать, как Уокер сказал:
  
  — Шторм скоро усилится.
  
  Я взглянул на небо:
  
  — Не думаю. В Средиземном море редко бывают шторма сильнее, чем этот.
  
  Он пожал плечами.
  
  — Про Средиземное море не знаю, просто чувствую, что погода будет ухудшаться, вот и все.
  
  Вниз я спустился в плохом настроении. Уокер уже не раз обнаруживал сверхъестественную способность предсказывать перемены в погоде без всяких видимых признаков. Он и раньше демонстрировал нам свое чутье на погоду и неизменно оказывался прав. Я надеялся, что на этот раз он ошибся.
  
  Но нет, Уокер не ошибся!
  
  Я не смог снять полуденную высоту из-за плотной облачности и ограничился визуальным осмотром. Даже если бы я поймал солнце, вряд ли мне удалось бы удержать секстант на ходячей ходуном палубе. Лаг показал сто пятьдесят две мили за сутки — рекордная цифра для «Санфорд».
  
  Сразу после полудня скорость ветра возросла до восьми баллов и продолжала расти, приближаясь к девяти. Настоящий шторм!
  
  Мы совсем убрали большие паруса и поставили трисель, крошечный треугольник прочной парусины, рассчитанной на штормовую погоду. С большими трудностями спустили и фок-парус — работать на передней палубе становилось опасно.
  
  Высота волн стала устрашающей. Как только появлялись белые гребни, ветер рвал их в клочья и уносил в море. Большие куски пены сбивались в белые заплаты, и море напоминало гигантскую лохань, в которую всыпали не одну тысячу тонн стирального порошка.
  
  Я приказал никому не выходить на палубу, кроме вахтенного, который должен был все время носить спасательный пояс. Сам я улегся в койку и, чтобы не выбросило во время крена, поднял ее борта. Пытался читать журнал, но без особого успеха — меня больше занимал вопрос, в море ли сейчас Меткаф. Если в море, здорово ему достается сейчас — механическому судну в шторм тяжелее, чем парусному.
  
  К вечеру обстановка продолжала ухудшаться, и я решил положить яхту в дрейф. Мы убрали трисель и залегли без парусов на траверзе волн. Потом задраили люки, и все четверо собрались в кают-компании, болтая о том о сем в ожидании «трубного гласа судьбы».
  
  Но вскоре мной овладело беспокойство, ведь я не знал, где мы находимся. Выглянуть я не мог, и, хотя навигационное счисление пути и показания лага были по-своему полезны, беспокойство мое все росло. По моим предположениям, мы дрейфовали где-то в горловине воронки между испанским портом Альмерия и Марокко. Нам не грозило врезаться в материк, но именно здесь, неподалеку затаился остров под названием Альборан, который мог бы стать причиной нашей гибели, если бы нас занесло к нему в такую погоду.
  
  Я проштудировал заново средиземноморскую лоцию. Действительно, такие шторма нехарактерны для Средиземного моря, но это было слабым утешением. Очевидно, Хозяин Погоды не читал лоцию — старый неуч просто плевать на нее хотел.
  
  В пять часов я вышел на палубу, чтобы в последний раз осмотреться перед наступлением ночи. Курце помог мне отодвинуть водонепроницаемые перегородки, блокировавшие вход в кают-компанию. В кокпите было по колено воды, несмотря на три двухдюймовых водостока, встроенных мною.
  
  Я подумал, что надо сделать дополнительные водостоки, и посмотрел на море. Зрелище было грозным, шторм гулял вовсю, вздымая чудовищной высоты волны со страшными гребнями. Один гребень рухнул на палубу, и яхта содрогнулась. Бедная моя старушка принимала на себя все удары, а я не знал, чем ей помочь. И если кто-то должен мокнуть и трястись от страха в кокпите, то этим человеком мог быть только я — никому бы я не доверил ту, что сам сотворил. Я спустился вниз.
  
  — Нам нужно бежать впереди ветра, — сказал я. — Уокер, сходи на бак за бухтой четырехдюймового нейлонового троса. Кобус, залезай в свой дождевик и пошли со мной.
  
  Мы с Курце поднялись в кокпит, и я отвязал штурвал.
  
  — Когда мы пустим яхту по ветру, придется придерживать ее, — прокричал я. — Мы набросим трос с кормы, и он станет тормозом.
  
  Уокер принес в кокпит трос, и мы закрепили один конец на левом кормовом кнехте. Я привел «Санфорд» в подветренное положение, и Курце начал травить трос за корму. Нейлон, в отличие от манильской пеньки, в воде не тонет, и тросовая петля действует как тормоз при диком напоре яхты.
  
  Слишком большая скорость, когда несешься вперед штормового ветра, таит в себе опасность — судно может опрокинуться, так же как бегущий человек спотыкается о собственные ноги. Если возникает такая ситуация, нос зарывается в море, корма поднимается — и судно делает кувырок. Подобное случилось с «Цу Ганг» в Тихом океане и с яхтой Эрлинга Тамбса «Сандефьорд» в Атлантике. Он тогда потерял одного члена экипажа. Не хотелось, чтобы такое произошло и со мной.
  
  Управлять судном в таких условиях безумно трудно. Корму нужно держать точно в соответствии с набегающей волной, и, если тебе это удается, корма плавно поднимается и волна проходит под ней. Если хоть чуть-чуть корма отклоняется, то получаешь шлепок — волна бьет сзади, тебя окатывает водой, румпель буквально рвется из рук, а ты еще раз убеждаешься, как много зависит от умения правильно держать руль…
  
  Курце вытравил весь трос, все сорок морских саженей, и яхта стала вести себя лучше. Казалось, трос утихомирил волны за кормой — теперь они не так часто обрушивались на нас. Но я считал, что мы все еще идем слишком быстро, поэтому велел Уокеру принести еще один трос. Если мы спустим за корму дополнительный трос толщиной в три дюйма и длиной в двадцать морских саженей, скорость «Санфорд» уменьшится, по моим подсчетам, до трех узлов.
  
  Можно было сделать еще кое-что. Я наклонился к Курце и сказал ему прямо в ухо:
  
  — Спустись и принеси с бака запасную канистру с дизельным топливом. Отдай ее Франческе и скажи, пусть выливает в умывальник по полпинте за один раз и смывает. С интервалом в три минуты.
  
  Он кивнул и пошел вниз. Четырехгаллонная канистра, которую мы держали про запас, сейчас пришлась как нельзя кстати. Я много слышал о том, что таким способом удавалось усмирить бушующие волны, — теперь можно проверить, насколько это эффективно.
  
  Уокер подкладывал парусину под тросы, свисающие с кормы, чтобы они не перетирались о гакаборт.[13] При такой скорости их хватит ненадолго, а если трос порвется в тот момент, когда придется сразиться с одной из исключительно злобных волн, налетающих время от времени, — нам конец.
  
  Я взглянул на часы. Они показывали половину шестого, и все говорило за то, что впереди скверная и тревожная ночь. Но я уже наловчился удерживать корму «Санфорд» на волне, и теперь от меня требовались только внимание и выдержка. Вернулся Курце и прокричал:
  
  — Пошло топливо!
  
  Я посмотрел за борт. Особых перемен не было, хотя наверное сказать трудно. Но все, что могло хоть чуть-чуть изменить ситуацию к лучшему, следовало использовать, поэтому я велел Франческе продолжать.
  
  Волны были огромными. По моей прикидке, они достигали почти сорока футов высоты от впадины до гребня. Когда мы опускались во впадину, волны нависали над нами жуткими гребнями. Потом нос яхты опускался, и, когда волна поднимала корму, казалось, сейчас «Санфорд» встанет вертикально и прямиком пойдет на дно моря. Волна выносила яхту на гребень — тогда мы видели сверху обезображенное штормом море — и вместе с пеной несла нас горизонтально, и трудно было разобрать, где море, а где небо. И снова мы опускались в пропасть, задрав нос яхты к небесам, и снова нас пугали чудовищные волны.
  
  Иногда, не более четырех раз в час, появлялась необычная волна — вероятно, одна волна наскакивала на другую и образовывалась двойная волна. Эти уроды, по-моему, были высотой в шестьдесят футов — выше нашей мачты! — и мне приходилось быть особенно внимательным, чтобы не черпнуть кормой.
  
  Один раз, только раз, корму захлестнуло, и случилось это, когда Уокер перегнулся через борт. Мы еще были покрыты водой, когда огромная волна обрушилась на корму, к услышал его отчаянный крик, успел увидеть безумные глаза на бледном лице. Секунда — и его вынесло из кокпита за борт.
  
  Курце в то же мгновение бросился к Уокеру, но не успел.
  
  — Страховочный линь — тяни за него! — крикнул я.
  
  Курце стер с лица воду и завопил:
  
  — Он без пояса!
  
  Проклятый дурак, подумал я, а возможно, не подумал, а прокричал.
  
  Курце громко вскрикнул и показал за корму, я перегнулся через борт и разглядел в бурлящих волнах что-то темное, а потом увидел белые руки, вцепившиеся в нейлоновый трос. Говорят, утопающий хватается за соломинку. Уокеру повезло, он ухватился за более надежный предмет — за один из тормозных тросов.
  
  Курце уже быстро выбирал трос. Это было нелегко с таким грузом, как Уокер, да еще имея рану в плече, но он тянул трос так быстро, как будто на нем и не было никакого груза. Он поднял Уокера прямо под корму и закрепил трос.
  
  — Я спущусь через кормовой подзор, тебе придется сесть мне на ноги.
  
  Я кивнул, и Курце начал переползать туда, где Уокер все еще крепко держался за трос. Курце скользил по корме, а я тянулся за ним, выбираясь из кокпита, пока мне не удалось сесть ему на ноги. В яростной свистопляске шторма только мой вес не давал Курце улететь в море.
  
  Он захватил трос и потащил, плечи его дрожали от напряжения. Он держал Уокера, висящего на высоте пяти футов, — таково расстояние от поверхности воды до гакаборта. Только бы Уокер удержался, молил я Бога. Если он отпустит трос, то не только сам пропадет, но от резкого толчка и Курце потеряет равновесие. Тогда — конец.
  
  Над гакабортом показались руки Уокера, и Курце ухватил его за обшлаг пиджака. Взглянув за борт, я завопил:
  
  — Держись, ради Бога, держись!
  
  Одна из этих дьявольских волн шла на нас — жуткое чудовище нагоняло корму со скоростью экспресса. Нос «Санфорд» опустился, Курце рывком подтянул Уокера выше и, схватив за шиворот, выводок на кормовой подзор.
  
  Тут нас накрыла волна и ушла так же стремительно, как пришла. Уокер свалился на дно кокпита, без сознания или мертвый — определить я не мог, а на него упал Курце, тяжело дыша от напряжения. Он полежал несколько минут, потом наклонился, чтобы высвободить трос из железной хватки Уокера.
  
  Когда Курце удалось отодрать его пальцы от троса, я сказал:
  
  — Неси его вниз и сам лучше побудь пока там.
  
  Великое озарение сошло на меня, но времени все продумать не было — нужно было вернуть трос на место, за корму, пока не выбило румпель, и следить за следующей волной.
  
  Курце вернулся только через час, который я провел один на один со страшной стихией, не имея возможности осмыслить то, чему стал свидетелем. Шторм, казалось, закручивал все сильнее, и я уже начал пересматривать свое мнение о мореходных достоинствах маленьких судов, о которых рассказывал Франческе.
  
  Забравшись в кокпит, Курце взялся вместо Уокера приглядывать за кормовыми тросами и, как только устроился, улыбнулся мне.
  
  — С Уокером все в порядке, — крикнул он, — Франческа присмотрит за ним. Я откачал его — нахлебался парень под завязку. — Он засмеялся, и радостное торжество его хохота не смог заглушить злобный рев шторма.
  
  Я смотрел на него с изумлением.
  * * *
  
  Шторм на Средиземном море продолжительным не бывает, нет той океанской мощи, которая подпитывала бы его, и сильный ветер скоро стихает. К четырем часам следующего утра шторм ослаб настолько, что я смог доверить управление яхтой Курце и спуститься в каюту. Сев на диван, я почувствовал невыразимую усталость, руки дрожали после долгого напряжения.
  
  — Ты, наверно, проголодался, — сказала Франческа, — сейчас я приготовлю что-нибудь.
  
  Я покачал головой:
  
  — Не надо, я слишком устал, чтобы есть, пойду спать.
  
  Она помогла мне снять дождевик.
  
  — Как Уокер?
  
  — Все хорошо, спит на кормовой койке.
  
  Я медленно кивнул — Курце положил Уокера на свою койку. Еще одно подтверждение моей догадки.
  
  — Разбуди меня через два часа, не давай спать дольше. Мне не хочется оставлять Курце одного надолго.
  
  Я завалился в койку и мгновенно заснул. В полусне всплыло видение — Курце втягивает Уокера за шиворот на палубу.
  
  Франческа разбудила меня в шесть тридцать, держа наготове чашку кофе, которую я с наслаждением выпил.
  
  — Хочешь что-нибудь поесть? — спросила она.
  
  Я прислушался к шуму ветра и проанализировал движение яхты.
  
  — Приготовь завтрак для всех, — сказал я, — мы сейчас ляжем в дрейф и немного отдохнем. Думаю, пришло время поговорить с Курце начистоту, чем бы это ни кончилось.
  
  Я вышел в кокпит и оценил обстановку. Ветер еще сильно задувал, но с тем, что было совсем недавно, не сравнить. Курце, как я заметил, уже выбрал оба тормозных троса и аккуратно свернул их.
  
  — Мы ложимся в дрейф, а тебе пора поспать, — сказал я.
  
  Он только кивнул головой, и мы вдвоем убрали бухты троса. Потом привязали румпель и проследили, чтобы «Санфорд» встала боком к волне — теперь это ничем не грозило. Когда мы спустились, Франческа возилась у плиты, готовя завтрак. Она постелила на стол в кают-компании влажную скатерть, чтобы не скользили приборы, и мы с Курце уселись.
  
  Он начал мазать хлеб маслом, а я мучительно соображал, с чего начать. Тема была трудной, особенно если учесть взрывной характер Кобуса, и я не знал, как подойти к ней. И я начал так:
  
  — Знаешь, я ведь еще не поблагодарил тебя по-настоящему за то, что ты вытащил меня из шахты, помнишь, когда кровля обвалилась.
  
  Он жевал хлеб и ответил с набитым ртом:
  
  — Нет, дружище, то была моя вина, я ведь уже сказал тебе. Мне надо было тогда как следует укрепить последний пролет.
  
  — Уокер тоже должен благодарить тебя. Прошлой ночью ты спас ему жизнь.
  
  Курце фыркнул:
  
  — Нужна мне его благодарность!
  
  Приготовившись схлопотать, я осторожно спросил:
  
  — Между прочим, почему ты сделал это? Не вытащи ты его, получил бы около четверти миллиона дополнительно.
  
  Оскорбленный Курце уставился на меня. Лицо его заливала краска гнева.
  
  — Ты что, считаешь меня кровожадным убийцей?
  
  Да, именно так я и думал раньше, но говорить об этом не стоило.
  
  — И ты не убивал Паркера или Альберто Корсо и Донато Ринальди?
  
  Лицо его побагровело.
  
  — Кто сказал, что я это сделал?!
  
  Я указал пальцем на койку, где все еще спал Уокер.
  
  — Он и сказал.
  
  Я думал, Курце хватит удар. Челюсти его сжались, он буквально онемел, не в силах вымолвить ни слова. Я все-таки договорил:
  
  — По словам нашего друга Уокера, ты завел Альберто в ловушку на скале, а потом столкнул его, ты размозжил голову Донато, ты выстрелил в затылок Паркеру во время перестрелки с немцами.
  
  — Маленький ублюдок, — процедил Курце. Он стал подниматься. — Я загоню эти лживые обвинения обратно в его поганую глотку.
  
  Я придержал его.
  
  — Постой, не горячись. Давай вначале разберемся. Я бы хотел услышать твой рассказ о том, что случилось тогда. Понимаешь, события прошедшей ночи заставили меня кое-что пересмотреть. Я подумал, зачем же тебе спасать Уокера, если ты такой, каким он тебя изобразил. На этот раз я хочу узнать правду.
  
  Он медленно опустился и уставился в стол. Наконец заговорил:
  
  — Альберто погиб по несчастной случайности. Я пытался спасти его, но не смог.
  
  — Я верю тебе… после вчерашней ночи.
  
  — О Донато я ничего не знаю. Помню, мне почудилось что-то странное в его гибели. Непонятно было, зачем Донато понадобилось лезть на скалы. Ему этого удовольствия хватало, когда Граф гонял нас по горам с заданиями.
  
  — А Паркер?
  
  — Я не мог убить Паркера, даже если бы хотел, — сказал он потухшим голосом.
  
  — Почему не мог?
  
  Он отвечал вяло:
  
  — Мы с Умберто, как всегда, устроили засаду. Умберто разделил нас на две группы, они засели с разных сторон долины. В итоге засада провалилась, и каждая из групп добиралась в лагерь самостоятельно. И только вернувшись в лагерь, я узнал, что Паркер убит.
  
  Он потер подбородок.
  
  — Так это Уокер сказал тебе, что Паркеру стреляли в затылок?
  
  — Да.
  
  Он посмотрел на свои руки, лежавшие на столе.
  
  — Уокер мог сделать это сам, понимаешь, это вполне в его духе.
  
  — Знаю, — сказал я. — Ты как-то сказал мне, что из-за Уокера дважды во время войны оказывался в трудном положении. Когда это произошло? До того, как вы спрятали золото, или после?
  
  Он задумался, насупив брови, пытаясь восстановить в памяти события тех далеких дней.
  
  — Я помню один случай, когда Уокер отослал несколько человек из кювета, хотя никто ему это не поручал. Действовал он как посыльный Умберто и объяснил потом, что неправильно понял его задание. Я со своей группой тоже участвовал в этой операции, и фактически Уокер оголил мой левый фланг. — Глаза Курце потемнели. — В результате двое моих ребят погибли, а я чуть не получил штык в спину. — Лицо его исказилось при этом воспоминании. — Операция проходила после того, как мы схоронили золото.
  
  — Ты уверен?
  
  — Абсолютно.
  
  Я осторожно сказал:
  
  — Предположим, он мог выстрелить Паркеру в затылок или ударить камнем по голове Донато и изобразить это как несчастный случай во время подъема на скалу. Но тебя он, вероятно, слишком боялся, чтобы напасть в открытую или исподтишка. Знаешь, ведь ты можешь запугать кого угодно. А не пытался ли он сделать так, чтобы немцы убили тебя?
  
  Лежащие на столе руки Курце сжались в кулаки.
  
  — Он всегда боялся тебя, Кобус, он и сейчас боится.
  
  — Magtig, теперь у него есть для этого основания, — взорвался Курце. — Донато вывел нас из лагеря военнопленных. Донато остался с ним на склоне горы, пока вокруг рыскали немцы. — Он посмотрел на меня глазами полными боли. — Каким же человеком надо быть, чтобы пойти на такое?!
  
  — Надо быть Уокером, — сказал я. — Думаю, теперь мы должны поговорить с ним. Мне не терпится узнать, что он готовил для нас с Франческой.
  
  На лице Курце появилось жесткое выражение.
  
  — Да, пожалуй, пора прервать его lekker slaar.[14]
  
  Он поднялся в тот момент, когда Франческа вошла с подносом, уставленным чашками. Увидев лицо Курце, она застыла в нерешительности.
  
  — Что случилось?
  
  Я взял у нее из рук поднос и поставил его на стол.
  
  — Мы собираемся поговорить с Уокером. Тебе стоит пойти с нами.
  
  Но Уокер уже проснулся, и по выражению его лица я понял, что он в курсе происходящего. Он выскочил из койки и попытался обойти Курце, но тот замахнулся на него.
  
  — Подожди, — сказал я и схватил Курце за руку. — Мы ведь собирались поговорить с ним.
  
  Курце с трудом совладал с собой, и я отпустил его руку.
  
  — Курце считает тебя лжецом, — обратился я к Уокеру. — Что скажешь?
  
  Глаза его бегали, он бросил на Курце испуганный взгляд и тут же отвел глаза.
  
  — Я не говорил, что он кого-то убивал. Я этого не говорил.
  
  — Действительно, не говорил, — согласился я, — но ты очень прозрачно намекал на это.
  
  Курце тихо ворчал, но сдерживался. Я спросил:
  
  — Так как же было на самом деле с Паркером? Ты сказал, что рядом находился Курце, когда его застрелили. Курце утверждает, что его там не было.
  
  — Этого я тоже не говорил, — ответил Уокер мрачно.
  
  — Ты действительно отъявленный лжец, — убежденно сказал я. — У меня хорошая память, в отличие от тебя. Я предупреждал в Танжере, что будет, если ты когда-нибудь обманешь меня, поэтому берегись! А теперь я хочу услышать правду — был Курце рядом с Паркером, когда его убили?
  
  Повисло долгое молчание.
  
  — Ну, так был он рядом? — требовал я ответа.
  
  Наконец его прорвало.
  
  — Нет, не был, — взвизгнул он. — Я выдумал это. Его там не было, он был на другой стороне долины.
  
  — Кто же тогда убил Паркера?
  
  — Немцы, — отчаянно кричал он, — это были немцы… Я говорил тебе, что это были немцы.
  
  Трудно было, конечно, ожидать, что Уокер сознается в убийстве, но выражение лица выдавало его. У меня не было причин щадить его, поэтому я сказал Курце:
  
  — Это из-за него Торлони напал на нас.
  
  Удивленный Курце проворчал:
  
  — Каким образом?
  
  Я рассказал ему о портсигаре, а потом повернулся к Уокеру:
  
  — Прошлой ночью Курце спас тебе жизнь, но, ей-богу, лучше бы он дал тебе утонуть. Сейчас я уйду, и пусть он делает с тобой, что хочет.
  
  Уокер поймал мою руку.
  
  — Не оставляй меня, — взмолился он.
  
  Он всегда боялся, что это может случиться, что никого не окажется между ним и Курце. Он специально очернил Курце в моих глазах, чтобы иметь союзника в давнем поединке с ним, но теперь я был на стороне Курце. Уокер боялся физической расправы, ведь свои убийства он совершал из засады, а Курце для него был воплощением насилия.
  
  — Пожалуйста, — хныкал он, — не уходи.
  
  Уокер перевел взгляд на Франческу, в глазах его была страстная мольба. Она отвернулась, не проронив ни слова, и поднялась по трапу в кокпит. Я стряхнул его руку и последовал за ней, закрыв за собой люк.
  
  — Курце убьет его, — прошептала она.
  
  — Разве у него нет такого права? — возразил я. — В общем-то я не сторонник личной расправы, но в данном случае готов сделать исключение.
  
  — Уокер меня не волнует, — сказала она, — я думаю о Курце. Никто не может убить подобного себе и остаться прежним. Пострадает его… его душа.
  
  — Курце поступит так, как сочтет нужным.
  
  В глубоком молчании, отвернувшись друг от друга, мы смотрели на беспокойное море.
  
  Люк кабины открылся, и в кокпит вошел Курце. Хриплым голосом он сказал:
  
  — Я собирался убить этого ничтожного ублюдка, но не смог даже ударить. Ну как можно бить человека, который не хочет даже защищаться. Это просто невозможно, правда?
  
  Я усмехнулся, а Франческа весело засмеялась. Курце посмотрел на нас, и на лице его медленно стала появляться улыбка.
  
  — Но что же нам делать с ним? — спросил он.
  
  — Бросим его в Танжере, и пусть идет на все четыре стороны, — сказал я. — Он испытал самое страшное, что может испытать человек, — смертельный страх.
  
  Мы сидели, улыбаясь друг другу, радуясь как дураки, когда Франческа неожиданно воскликнула:
  
  — Смотрите!
  
  Я посмотрел в ту сторону, куда она показывала рукой, и застонал:
  
  — О нет!
  
  Курце взглянул и выругался.
  
  Прямо на нас, рассекая бурные волны, надвигался фэамайл.
  Глава IX
  «Санфорд»
  
  Чувство горестной досады переполнило меня. Я был уверен, что Меткаф окончательно потерял нас, но ему сопутствовало дьявольское везение. Он не смог обнаружить нас с помощью радара, потому что шторм снес все надстройки, — исчезла и радарная антенна, и радиомачта, и небольшой деррик-кран. Только по чистой случайности Меткаф наткнулся на нас.
  
  — Спускайся вниз и заводи двигатель, — сказал я Курце. Потом повернулся к Франческе. — Ты тоже иди вниз и побудь там.
  
  Я определил расстояние между нами — не больше мили, и приближался фэамайл со скоростью восьми узлов. Оставалось каких-нибудь пять минут. Что можно сделать за такое время! Никаких иллюзий в отношении Меткафа я не питал. С Торлони нам пришлось трудно, но он действовал только силой, а у Меткафа к тому же был ум.
  
  Когда дул ветер, волны шли в одном направлении и были одинаковой величины. Сейчас же, с исчезновением ветра, на море воцарился хаос — уродливо-пирамидальные глыбы воды неожиданно вырастали и исчезали. Яхту сотрясала то килевая, то бортовая качка.
  
  Но и катер Меткафа раскачивало и швыряло, когда внезапная волна обрушивалась на него, и можно себе представить, каково приходится его корпусу. Катер старый, прошел войну, и корпус, должно быть, здорово износился, несмотря на все заботы Меткафа. Ведь фактически срок службы таких судов — пять лет, да и материал, из которого они делались, не отличался высоким качеством. Мне вдруг стало ясно, что быстрее двигаться фэамайл не может. Меткаф на таких волнах выжимает из него максимальную скорость. Двигатели, конечно, позволяли делать и двадцать шесть узлов, но на спокойной воде, а сейчас превышение скорости в восемь узлов грозило катастрофой. Меткаф пойдет на все ради золота, но катером рисковать не будет.
  
  Как только послышался старт двигателя, я открыл на полную катушку подачу топлива и успел отвернуть «Санфорд» от катера. Двигатель у нас — будь здоров, и я мог выжать из яхты не меньше семи узлов даже на такой волне. Передышка в пять минут увеличилась до часа, и, может быть, за этот час меня осенит еще какая-нибудь идея.
  
  Поднялся Курце, и я передал ему штурвал, а сам спустился вниз. Открыл сундук под своей койкой и достал шмайссер со всеми обоймами. Франческа следила за мной, сидя на диванчике.
  
  — У тебя нет другого выхода? — спросила она.
  
  — Постараюсь не стрелять, во всяком случае до тех пор, пока они не начнут. — Я оглянулся. — А где Уокер?
  
  — Заперся на баке — боится Курце.
  
  — Ну и хорошо, не будет путаться под ногами, — сказал я и вернулся в кокпит.
  
  Курце с удивлением посмотрел на пистолет.
  
  — Что за черт, откуда он у тебя?
  
  — Из туннеля, — ответил я. — Надеюсь, он еще годится для дела, ведь эти патроны пролежали столько лет.
  
  Я загнал большую обойму и поставил на место плечевой упор.
  
  — Тебе лучше приготовить свой люгер, иди, я постою у штурвала.
  
  Курце кисло улыбнулся:
  
  — А что толку! Ты выбросил все патроны.
  
  — Черт! Хотя постой, у нас же есть пистолет Торлони. Он лежит в ящике штурманского стола.
  
  Курце пошел за пистолетом, а я оглянулся посмотреть, где катер. Действительно, Меткаф не смог увеличить скорость, когда наша яхта увернулась. Правда, большого значения это не имело — фэамайл шел на один узел быстрее нас, и было видно, что он значительно приблизился.
  
  Вернулся Курце с пистолетом, засунутым за пояс брюк, и спросил:
  
  — Скоро он догонит нас?
  
  — Не пройдет и часа — Я поправил шмайссер. — Стрелять первыми не будем, а если придется, то только так, чтобы никого не убить.
  
  — Ну да, а он будет расстреливать нас.
  
  — Не знаю, — буркнул я, — возможно, и будет.
  
  Курце заворчал и, вынув пистолет, стал проверять его. Говорить было не о чем. Я стал вспоминать, как надо обращаться с автоматом, повторять про себя основные правила, которые когда-то вколачивал в меня краснорожий сержант. Главное — помнить, что при отдаче дуло задирается вверх, и если после выстрела не прижать дуло вниз, следующая очередь уйдет в воздух. Я попытался припомнить что-нибудь, но ничего не получилось, что ж, придется ограничиться этим.
  
  Через некоторое время я сказал Курце:
  
  — Знаешь, не помешало бы выпить кофе.
  
  — Неплохая идея, — ответил он и поспешил вниз: африканер никогда не откажется от предложения выпить кофе. Через пять минут Курце вернулся с двумя кружками, от которых шел ароматный пар, и сообщил, что Франческа хочет подняться.
  
  Я оглянулся на фэамайл и отрезал:
  
  — Нет.
  
  Мы выпили кофе, пролив половину, когда яхта содрогнулась от удара очередной волны. Катер находился от нас в четверти мили, и я отчетливо видел Меткафа, стоявшего у ходовой рубки. Я сказал:
  
  — Интересно, как он собирается действовать. К борту при такой волне не подойти — слишком велика опасность протаранить нам бок. А что бы предпринял на его месте ты, Кобус?
  
  — Не стал бы подходить ближе чем на винтовочный выстрел и всех бы уложил. Как в тире. А когда волнение на море уляжется, взял бы яхту на абордаж без боя.
  
  Звучало убедительно, однако так просто, как в тире, не выйдет — там металлические утки не отвечают выстрелом на выстрел. Я передал штурвал Курце.
  
  — Мы можем проделать весьма забавный маневр. Но ты должен хорошо удерживать яхту. Когда скажу, что надо делать, выполняй моментально. — Я поднял шмайссер вертикально и уперся им в колено, потом спросил: — Сколько зарядов у тебя в пистолете?
  
  — Немного, — ответил Курце, — всего пять.
  
  Наконец катер оказался в какой-нибудь сотне ярдов от нашей кормы, и Меткаф вышел из рубки с мегафоном. Голос его загремел над водой:
  
  — Зачем же так торопиться? Буксир не нужен?
  
  Я приставил ладони ко рту:
  
  — Рассчитываешь на вознаграждение за оказание помощи?
  
  Он засмеялся.
  
  — Досталось вам от шторма?
  
  — Нисколько, — прокричал я. — До порта дойдем своим ходом. Если человеку хочется разыгрывать комедию — пожалуйста. Мне терять нечего.
  
  Фэамайл дал задний ход, чтобы сохранить безопасную дистанцию между судами. Меткаф крутанул усилитель звука, и из мегафона вырвался отвратительный свист.
  
  — Хал, — кричал Меткаф, — мне нужна твоя посудина… и твой груз.
  
  Ну вот — высказался прямым текстом! А из мегафона неслось:
  
  — Если мы поладим, то я согласен на половину, в противном случае забираю все.
  
  — Торлони уже подкатывался с таким предложением, ты знаешь, чем это кончилось.
  
  — Торлони был в невыгодном положении, — отозвался Меткаф, — он не мог пустить в ход оружие, а я могу.
  
  В поле зрения появился Крупке с винтовкой в руках. Он забрался на верхнюю палубу и улегся прямо за ходовой рубкой.
  
  — В точности как ты предсказал, — бросил я Курце.
  
  Плохо, конечно, но не хуже всего остального. Крупке — в прошлом солдат и привык стрелять из устойчивого положения, двигалась обычно мишень. Пожалуй, ему будет непросто вести прицельный огонь с неустойчивой палубы фэамайла.
  
  Катер незаметно приблизился, и я велел Курце следить за сохранением дистанции. Меткаф закричал:
  
  — Ну как?
  
  — Пошел к черту!
  
  Он кивнул Крупке, и тот выстрелил. Я не видел, куда ушла пуля, скорее всего он вообще не попал. Затем выстрелил снова; на этот раз, судя по звуку, пуля срикошетила о какой-то металлический предмет на передней палубе.
  
  Курце ткнул меня в бок.
  
  — Не оглядывайся, чтобы Меткаф не заметил, но, похоже, нас скоро опять накроет шторм.
  
  Краем глаза я стал наблюдать за тем, что происходит сзади. Горизонт был черен от мощного шквала, который двигался в нашу сторону. Господи, скорее бы!
  
  — Слушай, Курце, — сказал я, — теперь надо любыми способами тянуть время.
  
  Крупке опять выстрелил, пуля легла где-то сзади. Перегнувшись через борт, я увидел дыру, пробитую в кормовом подзоре. Он начинал пристреливаться. Я закричал:
  
  — Если Крупке продырявит нас ниже ватерлинии, мы пойдем ко дну. Вряд ли вам это понравится.
  
  Возникла пауза. Было видно, как Меткаф что-то объясняет Крупке. Я срочно вызвал на палубу Франческу. Эти пули в никелевой оболочке способны изрешетить тонкую обшивку «Санфорд», как папиросную бумагу. Франческа появилась одновременно с очередным выстрелом Крупке. Пуля прошла высоко, ничего не задев.
  
  Увидев Франческу, Меткаф поднял руку, и стрельба прекратилась.
  
  — Хал, будь благоразумен, — взывал он, — у тебя женщина на борту.
  
  Я взглянул на Франческу и, увидев, что она покачала головой, крикнул:
  
  — Можешь продолжать.
  
  — Не хочется, чтобы кто-нибудь пострадал, — умолял Меткаф.
  
  — Тогда — убирайся!
  
  Он пожал плечами и что-то сказал Крупке. Опять раздался выстрел. Пуля клацнула по вертлюжному штырю.
  
  Я горестно размышлял над странными представлениями Меткафа о морали, смешно, но, с его точки зрения, я становился виновником возможного убийства.
  
  Шквал приближался. Это был прощальный пинок стихающего шторма, и долго он не задержится — как раз хватит, чтобы улизнуть от Меткафа, подумал я с надеждой. Вероятно, Меткаф еще не заметил его, слишком поглощен нами.
  
  Крупке выстрелил опять. Глухой звук донесся с носовой части яхты — пуля попала в главный салон. Вовремя я вызвал оттуда Франческу!
  
  Крупке начинал меня беспокоить. Несмотря на качку, он смог пристреляться и рано или поздно сумеет сделать точный выстрел. Интересно, сколько у него зарядов?
  
  — Меткаф! — позвал я.
  
  Он поднял руку, но Крупке уже успел нажать курок. Комингс переборки кокпита разлетелся в щепки прямо у меня под локтем. Мы присели, и я с изумлением увидел, что в тыльной стороне моей ладони торчит двухдюймовая щепка красного дерева; выдернув ее, я завопил:
  
  — Эй, попридержи его! Это уж слишком!
  
  — Что тебе надо?
  
  Я заметил, что фэамайл опять надвигается на нас, поэтому приказал Курце отойти.
  
  — Ну что? — В голосе Меткафа слышалось нетерпение.
  
  — Я готов заключить сделку.
  
  — Мои условия тебе известны.
  
  — Какие гарантии, что ты не обманешь?
  
  Меткаф был беспощаден.
  
  — Никаких!
  
  Я сделал вид, что советуюсь с Курце.
  
  — Где же этот шквал?
  
  — Если ты еще немного поводишь Меткафа за нос, нам, возможно, удастся оторваться.
  
  Я повернулся в сторону катера:
  
  — У меня есть другое предложение. Мы отдадим тебе треть — Уокеру не понадобится его доля.
  
  Меткаф рассмеялся:
  
  — Значит, вы наконец-то раскусили его, раньше надо было…
  
  — Так что скажешь?
  
  — Ничего не выйдет — половину или все. Выбирай, в твоем положении не торгуются.
  
  Я повернулся к Курце:
  
  — Что думаешь, Кобус?
  
  Он потер подбородок.
  
  — Как ты решишь, так и будет.
  
  — Франческа?
  
  Она вздохнула:
  
  — Считаешь, этот надвигающийся шторм поможет нам?
  
  — Это не шторм, но он поможет. Думаю, мы уйдем от Меткафа, если продержимся еще десять минут.
  
  — А мы сумеем продержаться?
  
  — Пожалуй, да, но с риском.
  
  Губы ее сжались.
  
  — Тогда стреляй в него!
  
  Я оглянулся на Меткафа. Он стоял у двери ходовой рубки и слушал Крупке, который показывал ему на что-то сзади. А, он увидел надвигающийся шквал! Я закричал:
  
  — Слушай, мы тут посовещались и сошлись на том, что тебе все-таки надо убираться к черту!
  
  Меткаф нетерпеливо махнул рукой. Крупке выстрелил в очередной раз и промазал!
  
  — Дадим им еще два выстрела, — сказал я Курце. — Сразу после второго клади руль вправо, как будто собираешься идти на таран, но, ради Бога, не врежься в него. Подойди вплотную и быстро выруливай на параллельный курс. Понял?
  
  Не успел он кивнуть, как раздался выстрел, и пуля прошла прямо под кокпитом — Крупке начал стрелять слишком хорошо!
  
  Меткаф не знал, что у нас есть автомат. «Санфорд» обыскивали много раз, а оружие, даже пистолеты, не валяется в Италии под ногами. Так что мы имели возможность припугнуть противника. Я предупредил Франческу:
  
  — Как только начнем поворачивать, ложись на дно кокпита.
  
  Крупке выстрелил еще раз, промахнулся, и Курце переложил руль.
  
  Меткаф растерялся — еще бы: кролик нападает на удава. У нас было всего двадцать секунд на выполнение маневра, но мы уложились! Пока Меткаф приходил в себя, орал на штурвального, а тот на него, мы уже встали рядом. Крупке выстрелил, увидев, что мы подходим, но пуля унеслась неизвестно куда. Теперь он целился в меня. И тогда я дал волю шмайссеру.
  
  Я успел выпустить две очереди. Первую в Крупке — нужно было убрать его раньше, чем он меня. Несколько зарядов попало в окно рубки, тогда я позволил отдаче задрать дуло. Пули легли дальше. Крупке покачнулся, закрыв лицо руками, и я услышал его крик.
  
  Потом я перенес огонь на ходовую рубку и щедро полил ее. Вылетело стекло, но Меткаф успел спрятаться. Шмайссер дал осечку, и я, срывая голос, крикнул Курце:
  
  — Уходим!
  
  — Куда?
  
  — Назад, туда, откуда пришли, в шторм!
  
  Я оглянулся. Меткаф стоял на верхней палубе, наклонившись над Крупке. Катер не двигался с места. Нос его болтался из стороны в сторону, как будто у штурвала никого не было.
  
  — Значит, сработало, — сказал я.
  
  Но не прошло и нескольких минут, как фэамайл развернулся и пустился вдогонку за нами. Я поглядывал на небо и молился, чтобы мы поскорее оказались во власти шквала. Никогда прежде я так не уповал на плохую погоду!
  
  Меткаф висел у нас на хвосте, но мы все-таки ушли. Первые порывы шквала обрушились на яхту, когда между нами оставалось всего двести ярдов, а через десять секунд катер уже исчез за плотной дождевой завесой и пенными валами. Я переключил двигатель на самую малую скорость — не пытаться же пробить эту стену. Погодка была злой, верно, но куда ей до беспредельной свирепости предыдущего шторма, к тому же я знал, что все закончится через каких-нибудь полчаса. И за такое короткое время мы должны скрыться от Меткафа.
  
  Я поставил к штурвалу Курце, добрался до мачты, оступаясь на каждом шагу, и поднял трисель. С его помощью нас меньше сносило, и можно было определиться с направлением. Я решил пробиваться против ветра — при такой погоде решение неожиданное — и понадеялся, что, когда минует шквал, Меткаф отправится искать нас под ветром.
  
  Яхте мой выбор явно не понравился — она вставала на дыбы, заваливалась, а я проклинал золотой киль — причину всех наших бед.
  
  — Шли бы вы с Кобусом вниз, — сказал я Франческе, — незачем нам всем мокнуть.
  
  Интересно, что предпримет Меткаф? Если додумается, то встанет носом к ветру, пустив двигатель на малых оборотах, чтобы устоять. Но ведь он жаждет золота и будет испытывать судьбу до тех пор, пока катер не начнет разваливаться на части. Впрочем, он продемонстрировал свое умение искусно управлять судном, пройдя через сильный шторм целым и невредимым, и этот шквал ему, пожалуй, не страшен.
  
  Вдруг «Санфорд» резко накренилась, и у меня мелькнула мысль, что это моя яхта разваливается. Возникло странное ощущение, что она не слушается руля, а в чем дело, я не понимал — ничего похожего из своей морской практики припомнить не мог. «Санфорд» начала скользить в воде боком, при этом ужасно раскачиваясь без особых причин. Я попытался сильнее налечь на штурвал — яхта перевалилась на другой бок. Поспешно рванул штурвал в другую сторону — и она тут же вернулась в исходное положение, только крен увеличился. Управлять яхтой было невозможно — все равно что объезжать лошадь без седла. Я отказывался что-либо понимать.
  
  Внезапно страшная догадка заставила меня заглянуть через борт. Трудно было увидеть что-нибудь в бурлящей воде, но полоса переменных ватерлиний на корпусе яхты, похоже, выступала из воды больше, чем ей положено. И тут я наконец понял, что произошло: все дело в киле, в этом проклятом золотом киле! Курце предупреждал нас об этом. Говорил, что киль получится с трещинами и не выдержит перегрузок. А за последние двое суток «Санфорд» изрядно потрепало, и этот последний штормовой заход — шквал — оказался последней каплей: разбил киль яхты.
  
  Я опять перегнулся через борт, пытаясь разглядеть, насколько яхта поднялась из воды. Выходило, что исчезло две трети киля. «Санфорд» утратила три тонны балласта и могла перевернуться в любой момент.
  
  Я забарабанил по крышке люка и заорал изо всех сил.
  
  Курце высунул голову.
  
  — Что случилось? — крикнул он.
  
  — Быстрей на палубу! Позови Франческу! Чертов киль отвалился! Мы сейчас перевернемся!
  
  Он недоуменно смотрел на меня.
  
  — Какого черта… что ты несешь?
  
  Но тут до него стало доходить, лицо налилось кровью.
  
  — Ты хочешь сказать, что исчезло золото? — недоверчиво спросил он.
  
  — Ради Бога, не стой разинув рот! — закричал я. — Вылезай скорее и вытащи оттуда Франческу! Кто знает, сколько мы продержимся в таком положении!
  
  Курце побледнел, и его голова исчезла. Франческа, помогая себе руками, вылезла из каюты, следом за ней — Курце. Яхта совсем взбесилась, и я крикнул Курце:
  
  — Убери к черту этот парус, быстрей!
  
  Курце бросился вперед и вместо того, чтобы отстегнуть трос фала от крепительной утки, быстро снял с ремня нож и одним взмахом отсек трос. Как только парус упал, яхта немного успокоилась, но по-прежнему скользила кругами по воде, и только чудом мне удавалось удерживать ее вертикально, потому что такого опыта у меня не было, да и мало у кого он есть.
  
  Вернулся Курце, и я крикнул:
  
  — Надо приниматься за мачту — иначе перевернемся!
  
  Он окинул взглядом мачту, возвышавшуюся над нами, и коротко кивнул. Интересно, вспомнил ли он сейчас, что говорил мне когда-то в Кейптауне? Тогда он измерил взглядом мачту «Эстралиты» и заметил: «Нужен порядочный противовес, чтобы удержать такую махину».
  
  Теперь киль, наш противовес, исчез, и мачта высотой в пятьдесят пять футов несла «Санфорд» гибель!
  
  Я показал Курце на топор, закрепленный на стенке кокпита:
  
  — Руби ванты!
  
  Схватив топор, он двинулся вперед и замахнулся на кормовую ванту с правого борта. Но топор отскочил от проволоки из нержавеющей стали, и я проклинал себя в тот момент, что строил «Санфорд» так добротно. Курце пришлось здорово помахать топором прежде, чем удалось перерубить проволоку. Он перебрался к носовому ванту, и я не выдержал:
  
  — Франческа, надо помочь ему, а то будет слишком поздно! Сможешь держать штурвал?
  
  — Что нужно делать?
  
  — Яхта очень неустойчива, — сказал я, — поэтому нельзя резко менять положение руля. Повернуть ее можно, но только плавно, иначе она снова взбесится.
  
  Выбравшись из кокпита, я взялся освобождать оба ходовых ролика бакштага, и наконец леера свободно провисли. На корме мачту уже ничто не удерживало.
  
  Я поспешил на нос и встал на самом краю носовой площадки, сжавшись в комок, и, рискуя жизнью, стал откручивать острием самодельного ножа болты фок-штага Нож не годился для такой работы и все время соскальзывал; при каждом носовом погружении яхты меня окатывало водой, и все же я значительно ослабил болты. Задрав голову, я убедился, что штаг прогибается под ветром.
  
  Оглянувшись, я увидел Курце, сражавшегося с вантами по левому борту, и принялся расшатывать стойки фор-стеньги. Теперь мачта изогнулась, как рыболовная удочка. И все-таки эта чертова кочерга никак не хотела сдаваться!
  
  Только добравшись до носового люка, я вспомнил об Уокере и, забарабанив изо всех сил по крышке, закричал:
  
  — Уокер, вылезай, мы тонем! — Но в отсвет ничего не услышал.
  
  Проклиная на чем свет стоит эту мелкую душонку, я пробрался на корму и прогрохотал по трапу в кают-компанию; с трудом удерживая равновесие из-за усилившейся болтанки, дошел до двери отсека на баке. Дверь была заперта изнутри. Я колотил по ней кулаком и кричал:
  
  — Уокер, выходи, мы сейчас перевернемся!
  
  Наконец он откликнулся:
  
  — Я не собираюсь выходить.
  
  — Не будь идиотом! — взревел я. — Мы можем утонуть в любой момент!
  
  — Хитришь, чтобы выманить меня. Я знаю — Курце только этого и ждет.
  
  — Ты клинический идиот! — Голос мой сорвался на визг. Я продолжал колотить в дверь, но без толку — он больше не отвечал.
  
  Вдруг яхта задрожала всем корпусом, я как безумный бросился к трапу и успел увидеть, как падает мачта. Она треснула, расщепилась в десяти футах над палубой и опрокинулась в бушующее море, удерживаемая только задними и передними стойками.
  
  Я сменил Франческу у штурвала. Яхта по-прежнему скользила кругами, но без верхнего рангоута и такелажа ей стало легче. Я пнул ногой в ларь и крикнул Франческе:
  
  — Спасательные жилеты… достань их.
  
  Решение одной проблемы неизбежно вело к возникновению другой — мачта еще удерживалась в воде и ритмично билась в борт «Санфорд». Если она и дальше будет так колотить, то в корпусе образуется пробоина, и мы камнем пойдем на дно. Курце был уже на носу и наносил удар за ударом по фок-штагу, топор так и сверкал в его руках. Курце прекрасно понимал, какая угроза таится в таком положении мачты.
  
  Быстро натянув спасательный жилет, пока Франческа держала штурвал, я схватил багор-отпорник с крыши каюты и перегнулся через борт — оттолкнуть мачту, когда она снова пойдет на таран. Курце перебрался на корму и начал рубить бакштаги задних стоек. На палубе перерубить их было легче, чем в натянутом положении, и уже через пять минут мачту стало медленно относить волнами, и вскоре она скрылась из виду в морском тумане.
  
  Курце без сил свалился в рубку, но Франческа заставила его сразу надеть спасательный жилет.
  
  Мы связали вместе наши страховочные лини; я, повинуясь внезапному импульсу, задраил главный люк. Если же Уокер захочет выйти, он сможет воспользоваться носовым люком. Надо было загерметизировать яхту, ведь если она перевернется и заполнится водой, то утонет в считанные секунды.
  
  Шквал достиг пика и в свои последние минуты был особенно беспощадным. Продержись мы это время, появился бы шанс сохранить «Санфорд». Впервые я с надеждой думал о Меткафе — вдруг он находится где-нибудь неподалеку.
  
  Но шквалу не было до нас дела. Сильный порыв ветра совпал с двойной волной, и «Санфорд» резко накренилась. В отчаянии я крутил штурвал, но напрасно: крен увеличивался, палуба встала под углом в сорок пять градусов.
  
  Я крикнул:
  
  — Держитесь, она уходит! — Ив этот момент яхта окончательно легла на бок и меня швырнуло в море.
  
  Я успел изрядно наглотаться соленой воды, пока не надулся жилет и не вынес меня на поверхность. Покачиваясь на спине, я как безумный искал глазами Франческу и успокоился, когда ее головка вынырнула недалеко от меня. Я ухватил ее страховочный линь и подтягивал до тех пор, пока мы не оказались рядом.
  
  — Назад, к яхте, — пробормотал я.
  
  Перебирая страховочные лини, мы подтянули себя к «Санфорд». Яхта лежала на правом боку, вяло покачиваясь на волнах, и мы с трудом вскарабкались по вертикальной палубе, ухватившись под конец за стойки перил левого борта. С высоты я стал высматривать Курце — его нигде на было видно. Подтянувшись, я перевалил через перила и оказался на новой, странней формы верхней палубе — на левом боку «Санфорд».
  
  Я помогал Франческе перелезать через поручень, когда увидел Курце, прильнувшего к тому, что осталось от киля, — очевидно, он спрыгнул в другую сторону. Он держался за спутанный клубок изогнутой проволоки, той самой, которая должна была удержать киль, но своего назначения не выполнила. Я соскользнул пониже, протянул ему руку, и вскоре мы втроем, прижавшись друг к другу на открытом всем ветрам остове яхты, гадали, что же, черт возьми, нам делать дальше. Довольно слабый порыв ветра оказался финальным щелчком шквального хлыста, и вот он уже совсем исчез, бросив поверженную яхту на произвол сумбурного моря. Я всматривался в горизонт, надеясь увидеть Меткафа, но фэамайл не появлялся, впрочем, он, наверно, только выходит из непогоды, оставленной пронесшимся шквалом.
  
  Мой взгляд наткнулся на ялик, все еще принайтованный к крыше каюты, и тут Курце вдруг произнес:
  
  — А знаешь, там еще много золота осталось внизу. — Он никак не мог оторваться от киля.
  
  — К черту золото, — сказал я, — давай добудем ялик.
  
  Мы перерезали найтовы, и ялик упал в море, правда, я предусмотрительно привязал к нему линь. Он плавал вверх дном, но это меня не беспокоило — ялик мог оставаться на плаву в любом положении. Я сполз по палубе в море и выправил его. Затем достал черпак, который оказался на месте, и начал вычерпывать воду.
  
  Едва успев закончить, услышал крик Франчески:
  
  — Меткаф! Меткаф плывет!
  
  Пока я карабкался наверх, катер подошел совсем близко, шлепая со скоростью восемь узлов, которой Меткаф всегда отдавал предпочтение в плохую погоду. Поскольку на этот раз мы и не собирались убегать от него, то вскоре уже могли переговариваться.
  
  Из рубки вышел Меткаф и крикнул:
  
  — Бросить вам линь?
  
  Курце махнул рукой, и катер осторожно приблизился. Меткаф раскрутил над головой веревочное кольцо. Первая попытка оказалась неудачной, но второе кольцо Курце поймал и съехал вниз по палубе, чтобы привязать линь к обломку мачты, Я отрезал две длины и закрепил их в виде петель на веревке, которую бросил Меткаф.
  
  — Мы подойдем к ним в ялике, подтягиваясь на лине, — сказал я. — Ради Бога, не выпустите петли из рук, иначе нас унесет в море.
  
  Спустившись в ялик, мы стали подтягиваться к фэамайлу. Дело само по себе не особенно трудное, но мы замерзли, вымокли и устали, а в таком состоянии легко совершить ошибку. Меткаф помог Франческе подняться на борт, затем поднялся Курце. Мне он швырнул линь:
  
  — Привяжи к ялику, может, пригодится.
  
  Выполнив его приказ, я забрался на палубу. Меткаф шагнул ко мне с искаженным от гнева лицом и, схватив меня за плечи, заорал:
  
  — Идиот… я говорил тебе, говорил, чтобы ты надежно установил киль! Говорил же я тебе в Рапалло о киле!
  
  Он тряс изо всех сил, а я был слишком измучен, чтобы сопротивляться. Голова моя болталась из стороны в сторону, как у куклы, набитой опилками, и, когда он меня отпустил, я просто осел на палубу.
  
  Меткаф повернулся к Курце.
  
  — Сколько там осталось? — строго спросил он.
  
  — Около четверти.
  
  Он посмотрел на брошенную «Санфорд», в глазах его светилась решимость.
  
  — Ее-то я не упущу. Бросать целую тонну золота!
  
  Он крикнул что-то в рубку, и марокканец Моулей Идрис вышел на палубу. Меткаф быстро отдал ему приказания на арабском, затем прыгнул в ялик и подтянулся к «Санфорд». Идрис приладил к линю тяжелый трос и, когда Меткаф поднялся на корпус яхты, вытянул его.
  
  Нас с Франческой это мало интересовало. Мы измучились до предела и желали только одного — остаться в живых и больше никогда не расставаться; дальнейшая судьба золота нас не волновала. Курце, однако, принимал живое участие в происходящем и помогал арабу закрепить трос.
  
  Меткаф вернулся и сказал Курце:
  
  — Ты прав, там около тонны осталось. Не знаю, как поведет себя эта развалина, если взять ее на буксир, но мы рискнем.
  
  Когда фэамайл сделал разворот и трос натянулся, над бурным морем засияло солнце сквозь водяную пыль, и я оглянулся на «Санфорд», которая медленно тянулась на буксире. Кокпит был наполовину залит водой, но до носового люка вода не дошла…
  
  — Господи! — вскричал я. — Ведь там же Уокер!
  
  — Magtig! Я и забыл о нем!
  
  Наверное, от удара он потерял сознание, когда яхта перевернулась, иначе мы бы услышали его крики.
  
  — Смотрите! — вдруг воскликнула Франческа. — Там… в кокпите!
  
  Крышка главного люка была выломана изнутри, и в проеме мелькнула голова Уокера. На него обрушилась хлынувшая внутрь яхты вода, руками он пытался ухватиться за комингс рубки, которого уже не было — Крупке снес его выстрелом. Потом напор воды загнал Уокера обратно в каюту, и он исчез.
  
  Если бы Уокер пошел через носовой люк, он бы спасся, но даже в этот гибельный момент он обязательно должен был совершить ошибку! Главный люк остался открытым, вода вливалась внутрь, и «Санфорд» тонула!
  
  Меткаф был вне себя от ярости.
  
  — Идиот! — кричал он. — Я думал, что вы избавились от него. Он забирает с собой столько золота!
  
  «Санфорд» погружалась в воду. Меткаф в полном отчаянии смотрел на яхту, голос его дрожал от бешенства.
  
  — Глупец, проклятый идиот! — кричал он. — Ведь он портил все с самого начала!
  
  Буксирный трос натягивался, и, чем глубже опускалась яхта, тем больше оседала корма фэамайла. «Санфорд» накренилась еще больше, когда сжатый воздух из отсека вышиб крышку носового люка, и стала тонуть все быстрее, так как и в это отверстие стала вливаться вода. Тянущая вниз нагрузка на корму фэамайла становилась опасной, и Меткаф, взяв из зажима топор, встал рядом с тросом. Он оглянулся на «Санфорд», видно, никак не мог решиться, но наконец взмахнул топором и с силой ударил. Трос лопнул, как натянутая струна, свободный конец скользнул в море — и корма катера подпрыгнула. Яхта еще больше накренилась и перевернулась. Когда она погрузилась и почти исчезла в бурном водовороте, случайный луч солнца коснулся киля, и мы увидели ослепительный блеск вечного золота. И больше ничего, только море.
  
  Велик был гнев Меткафа, но, как и шквал, он скоро утих, и перед нами снова предстал мудрый и жизнерадостный Меткаф, философски принимавший удары судьбы.
  
  — Жаль, — сказал он, — но что поделаешь! Золото пропало, и мы не в силах вернуть его.
  * * *
  
  Мы сидели в салоне фэамайла, державшего курс в Малагу, где Меткаф собирался высадить нас. Он дал нам сухую одежду, накормил, и мы почувствовали себя увереннее. Я спросил:
  
  — Чем теперь займешься?
  
  Он пожал плечами:
  
  — Танжер вот-вот закроется, марокканцы приберут его к рукам. Думаю рвануть в Конго, там, похоже, что-то готовится.
  
  Меткаф и такие, как он, несомненно «рванут» в Конго, подумал я. Черные вороны стаей слетаются на поживу, но Меткаф все-таки не такой черный…
  
  — Может, объяснишь мне кое-что?
  
  Он ухмыльнулся.
  
  — А что ты хочешь знать?
  
  — Во-первых, как ты вычислил нас во время первой встречи? Почему у тебя возникло подозрение, что мы направляемся за золотом?
  
  — Дружище, какое подозрение? Я просто знал об этом.
  
  — Когда ты успел узнать, дьявольское отродье?
  
  — А когда напоил Уокера. Он вывалил мне всю историю о золоте, о киле… обо всем.
  
  Значит, он все-таки разболтал, черт возьми! Я вспомнил, сколько трудов потратил, чтобы сбить Меткафа со следа, как ломал себе голову, изобретая всевозможные уловки, чтобы одурачить его. И все впустую!
  
  — Я думал, вы уже избавились от него, — сказал Меткаф, — ведь с самого начала и до конца от него были одни убытки. Или спустили за борт, или еще что-нибудь в этом роде.
  
  Я увидел улыбку на лице Курце и заметил:
  
  — Возможно, на совести Уокера еще и убийство.
  
  — Меня бы это не удивило, — согласился Меткаф, — он был жалким предателем по натуре.
  
  Тут я вспомнил, что, возможно, и сам убил человека.
  
  — Где Крупке? Что-то я его не вижу.
  
  Меткаф хохотнул.
  
  — Причитает в своей койке. У него вся рожа в занозах.
  
  Я показал ему руку.
  
  — Со мной он проделал то же самое.
  
  — Вижу, — сказал Меткаф серьезно. — Только Крупке, наверно, ослепнет на один глаз.
  
  — Так ему и надо, черт бы его побрал! — зло сказал я. — Это отобьет у него охоту целиться в людей.
  
  Я еще не забыл, что Меткаф и его команда негодяев старались изо всех сил убить нас всего несколько часов тому назад. Но ссориться с Меткафом сейчас не с руки — как-никак мы находились у него на борту.
  
  — Автомат был для нас полной неожиданностью. Ты чуть не подстрелил меня. — Меткаф показал на разбитый мегафон, лежащий на буфете. — Своим выстрелом выбил у меня из рук эту замечательную вещь.
  
  Франческа спросила:
  
  — А почему вы так заботились о моем муже? Взяли на себя столько хлопот?
  
  — О, мне действительно стало не по себе, когда я увидел, какой удар нанес ему Хал, — серьезно ответил Меткаф. — Видите ли, я ведь знал, кто он такой и сколько от него будет вони. Я хотел, чтобы Хал отлил киль и выбрался из Италии, и мне нужно было предотвратить вмешательство полиции.
  
  — По этой же причине ты пытался удержать Торлони, — добавил я.
  
  Он потер подбородок.
  
  — Что верно, то верно, Торлони — моя ошибка, — согласился он. — Я думал, что сумею использовать его, не посвящая в суть дела. Но он отъявленный мерзавец, и, когда в его руки попал портсигар, все обернулось против меня. Я ведь хотел, чтобы Торлони только следил за вами, но вмешался этот идиот Уокер, и все полетело к чертям. Торлони стал неуправляемым.
  
  — Поэтому ты предупредил нас.
  
  Он развел руками.
  
  — А что еще я мог сделать для друга!
  
  — Дружба тут ни при чем. Тебе нужно было золото.
  
  Он усмехнулся.
  
  — Что теперь об этом говорить? Ты же выбрался, не так ли?
  
  Мне горько было думать, что Меткаф вертел нами, как марионетками. Одна кукла порвала-таки ниточки, расстроив все планы, — Уокер оставил с носом и Меткафа.
  
  — Если бы ты не впутал в дело Торлони, киль бы не развалился. Ведь отливать его пришлось в жуткой спешке, когда бандиты уже готовили нападение.
  
  — Верно, — сказал Меткаф. — А что же ваши доблестные партизаны? Почему не помогли? — Он поднялся. — Ладно, пора заняться делами. — Он помедлил немного, а потом достал из кармана портсигар. — Возьмите себе этот сувенир — Торлони обронил. Кое-что внутри вас порадует. — Меткаф метнул портсигар на стол и вышел из салона.
  
  Я переглянулся с Франческой и Курце, потом не торопясь протянул руку и взял портсигар. Он был тяжелым и вызвал знакомое ощущение золота, но я не почувствовал того утробного волнения, которое испытал, когда Уокер положил мне на руку геркулес — сейчас меня тошнило от одного вида золота.
  
  Открыв портсигар, я обнаружил внутри письмо, сложенное пополам. Оно было адресовано мне, владельцу яхты «Санфорд», танжерская гавань. Я начал читать, и меня стал разбирать смех.
  
  Франческа и Курце ничего не понимали. Я пытался остановиться, но не мог, смех буквально душил меня.
  
  — Мы… мы выиграли… выиграли… в лотерею, — выдавил я наконец и передал письмо Франческе. Прочитав, она тоже не смогла удержаться от смеха.
  
  Озадаченный Курце спросил:
  
  — Какая еще лотерея?
  
  — Неужели не помнишь? Ты же сам настоял, чтобы мы купили лотерейный билет в Танжере. И еще сказал: «Надо подстраховаться». Так вот он выиграл!
  
  Он заулыбался:
  
  — И сколько?
  
  — Шестьсот тысяч песет.
  
  — А сколько это будет в нормальных деньгах?
  
  Я стер выступившие от смеха слезы.
  
  — Чуть больше шести тысяч фунтов. Эта сумма, конечно, не покроет всех расходов, ведь я вбухал в эту веселенькую поездку все, что имел, но и они пригодятся: все же лучше, чем ничего.
  
  Курце смутился.
  
  — Сколько ты потратил?
  
  Я стал подсчитывать. Я потерял яхту — это около двенадцати тысяч, оплачивал все расходы в течение года, что тоже немало, ведь мы выдавали себя за богатых туристов, плюс огромная рента за поместье Каза Сети в Танжере и расходы на экипировку и провизию.
  
  — Думаю, тысяч семнадцать-восемнадцать наберется.
  
  Глаза Курце засветились, и он полез в потайной кармашек.
  
  — Вот, они тебя выручат? — спросил он и выкатил на стол четыре крупных бриллианта.
  
  — Ничего себе! — изумился я. — Где ты их прихватил?
  
  — Наверно, прилипли к моим рукам в туннеле, — развеселился он. — Так же как шмайссер прилип к твоим.
  
  Франческа засмеялась и тронула замшевый мешочек, висевший на ее шее. Ослабив шнурок, она вытряхнула его содержимое — к лежащим на столе добавились еще два бриллианта и четыре изумруда.
  
  Я посмотрел на них и сказал:
  
  — Ну, жулье, как же вам не стыдно! Договорились ведь, что драгоценности останутся в Италии.
  
  Я хмыкнул и достал свои пять бриллиантов. Мы сидели вокруг стола, хохоча как полоумные.
  
  Потом мы убрали драгоценные камешки подальше от любопытных глаз Меткафа и вышли на палубу. На горизонте из тумана выплывали горы Испании. Я обнял Франческу за плечи и как-то неуверенно сказал:
  
  — А у меня есть еще половина верфи в Кейптауне. Ты не откажешься стать женой судостроителя?
  
  Она крепко сжала мне руку.
  
  — Не волнуйся, Южная Африка мне наверняка понравится.
  
  Я достал из кармана портсигар и открыл его. На внутренней стороне крышки имелась надпись, и впервые я сам прочитал ее: «Саго Benito da parte di Adolfe. Brermero. 1940».
  
  — Да, слишком опасно хранить такую вещицу. Увидит еще какой-нибудь Торлони! — сказал я.
  
  Франческа вздрогнула:
  
  — Надо избавиться от него. Хал, выброси, пожалуйста!
  
  И я швырнул портсигар за борт — золото на мгновение сверкнуло в зеленой волне и исчезло навсегда.
  Примечания
  1
  
  Тобрук — город и порт в Ливии, на побережье Средиземного моря. Во время второй мировой войны, в январе 1941 г, был занят английскими войсками. В апреле-декабре 1941 г. выдержал восьмимесячную осаду немецко-итальянских войск. — Здесь и далее примеч. переводчика.
  (обратно)
  2
  
  Господи (африкаанс)
  (обратно)
  3
  
  Грамотей (африкаанс)
  (обратно)
  4
  
  Борода (африкаанс)
  (обратно)
  5
  
  Парень (африкаанс)
  (обратно)
  6
  
  Здесь: подходящее (африкаанс)
  (обратно)
  7
  
  Дедушка (африкаанс)
  (обратно)
  8
  
  «Дорогому Бенито от Адольфа. Бреннер. 1940» (ит.) Бреннер перевал в Альпах, у границы Австрии и Италии.
  (обратно)
  9
  
  Клецки (африкаанс).
  (обратно)
  10
  
  A boor (англ.) — грубиян. Boor (африкаанс) — африканер (бур). Оба слова звучат почти одинаково.
  (обратно)
  11
  
  Сало — город на севере Италии. В 1944–1945 гг. здесь находилось фашистское правительство во главе с Муссолини, который объявил этот маленький городок столицей Итальянской Республики.
  (обратно)
  12
  
  Пяртнерс — отверстие в палубе, через которое проходит мачта, упирающаяся своим нижним концом, шпором, в степс — гнездо, укрепленное обычно на кильсоне.
  (обратно)
  13
  
  Гакаборт — самая верхняя часть борта у оконечности кормы
  (обратно)
  14
  
  Сладкий сон (африкаанс).
  (обратно)
  Оглавление
  Книга первая Действующие лица
   Глава I Уокер
   Глава II Курце
  Книга вторая Золото
   Глава III Танжер
   Глава IV Франческа
   Глава V Туннель
   Глава VI Меткаф
   Глава VII Золотой киль
  Книга третья Море
   Глава VIII Штиль и шторм
   Глава IX «Санфорд»
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"