В последние три—четыре года не то чтобы «наметился», а полным ходом протекает интереснейший, примечательный и крайне полезный для общественного сознания процесс: вышло уже немало книг о Сталине, его ближайших сотрудниках и его тяжелом и непростом времени, написанных вполне объективно, уже ничего общего не имеющих с теми плоскими побасенками и заскорузлыми штампами, что правили бал во времена перестройки (не к ночи будь помянута). Есть люди, для которых это стало настоящим откровением: многие только теперь начали понимать, что в действительности все обстояло гораздо сложнее, чем пытались внушить иные сочинители басен. Что уничтоженная Сталиным «ленинская гвардия» состояла из субъектов, мягко говоря, не вполне почтенных, умных и четных. Что стенания о «десятках миллионов заключенных ГУЛАГа» истине категорически не соответствуют – да и огромная доля этих самых заключенных состояла из людей, которые за свои деяния получили бы срок в любой другой стране. Что в тридцать седьмом, чрезвычайно похоже, все же готовился заговор военных против Сталина – и это был не единственный заговор, направленный на смену власти.
И так далее, и тому подобное. Что примечательно, процесс этот никоим образом не мог оказаться инспирирован откуда-то «сверху» и уж никак не мог стать результатом действий некоего зловещего подпольного центра «засевших сталинистов». Частное книгоиздание – чересчур обширная и самостоятельная система, чтобы всерьез относиться к подобным глупостям о замыслах «темных сил».
Суть, по-моему, в другом: процесс этот представляет собой нечто столь же естественное, как явления природы. И наше общество в целом, и люди по отдельности, очнувшись от перестроечного угара, начали помаленьку трезветь, умнеть, серьезнее относиться к печатному слову. И осознавать, что отечественная история гораздо сложнее, чем это пытались представить создатели штампов и сочинители сказок.
И вот что знаменательно. Авторы «нового взгляда» на весьма непростую историю СССР, в противоположность своим предшественникам, не на эмоции бьют, не ярлыки приклеивают. Они-то как раз опираются на факты. А факты – вещь упрямая. Одно дело – бездумно повторять запущенную давным-давно в обращение байку о «тупом кавалеристе Ворошилове» и «отсталом Буденном», якобы мечтавших ликвидировать недоступные их сознанию танковые войска и заменить их привычной конницей, скопищем лихих усачей на лошадках. И совсем другое – снять с полки стенограмму одного из партийных съездов 1930 г. и прочитать подлинные выступления, скажем, означенного Буденного. После этого многое переворачивается в сознании самым решительным образом …
До чего же упрямы факты … Ленина до сих пор высмеивают и вышучивают за его произнесенные-де однажды директивные указания о том, что «всякая кухарка способна управлять государством». На деле, как к Владимиру Ильичу ни относись, а говорил он кое-что другое, совершенно противоположное по смыслу: что Советская власть обязана до такой степени поднять квалификацию и сознание простого человека, чтобы каждая кухарка при необходимости могла грамотно вмешиваться в дела государственного управления …
Или, например, история с механизированными корпусами, которые перед самой войной якобы сформировал несведущий в военном деле И. В. Сталин. Упрямые факты свидетельствуют об ином: корпуса эти ликвидировал по дремучей своей технической отсталости генерал Павлов, расстрелянный в первые месяцы Великой отечественной за вполне конкретные прегрешения …
Но если за Сталиным все же скрепя сердце признается некий государственный ум, а его поступки и решения некоторые «ниспровергатели» все же готовы признать толковыми, то Л. П. Берия до сих пор в массовом сознании предстает олицетворением всех пороков и автором немыслимых зверств, фигурой прямо-таки демонической.
А меж тем ничего подобного не было. Следование упрямым фактам рисует совершенно другой образ: деятельного управленца, человека, всю сознательную жизнь занимавшегося сугубо техническими задачами, осушавшего малярийные болота, создававшего на голом месте то пищевую промышленность, то танковые заводы, то ракетно-ядерный щит …
Просто-напросто пятьдесят с лишним лет назад в СССР произошел классический государственный переворот. Именно в пятьдесят третьем году партийная верхушка и прорвалась к высшей власти, отодвинув тех самых управленцев и советских работников, на которых последние пятнадцать лет своей жизни делал главную ставку И. В.Сталин. Именно с тех пор и установилась партийная диктатура, правление невежд, которые не отвечали ни за одно конкретное дело, но руководить (и идейно окормлять) жаждали буквально всем. Именно тогда был без суда и следствия убит лидер «технарей» Берия, за свои планы отодвинуть партийцев на десятые роли оклеветанный так яростно, надежно и гнусно, что до сих пор ощущается во многих умах отзвук давней лжи, клеветы, злобненьких сказок …
Книга Елены Прудниковой представляет совершенно иного человека – талантливого, незаурядного, не имеющего ничего общего с образом кровавого монстра, грызущего в лубянских подвалах человеческие кости, а в перерывах насилующего школьниц целыми классами. Нравится это кому-то или нет, но перед нами – факты, достоверные свидетельства, отзывы современников, в совокупности рисующие совсем другую картину. Пожалуй, нет даже особенной нужды добиваться официальной реабилитации маршала Берии – потому что и без того ясно, что предъявлявшиеся ему обвинения высосаны из пальца, «следствие» велось вопреки как писаным законам, так и здравому смыслу (не говоря уж о жестких правилах уголовно-процессуального кодекса), «материалы дела» на девять десятых состоят из копий, оригинала приговора о расстреле никто и в глаза не видел, и, наконец, та писулька, которую принято именовать «акт о расстреле Берии», выглядит так, что ее постыдился бы составить молодой стажер прокуратуры …
Мертвых уже не вернешь – но память о них необходимо очистить от клеветы и лжи. История, по сути, это громадная бухгалтерская книга, где реальные деяния и поступки должны быть занесены в соответствующую графу. Заслуга Елены Прудниковой (и всех прочих, кто работает сейчас над созданием подлинной истории, не имеющей ничего общего с политической конъюнктурой и дешевыми сенсациями) как раз в том, что она, опираясь на суровые факты, рисует подлинную картину событий – далеко не самых простых в нашей истории.
Александр Бушков
ПОРТРЕТ, СОБРАННЫЙ ИЗ ОСКОЛКОВ
«…Какую бы должность Берия ни занимал, он всегда строил».
Ю. Мухин.
…Нет, все же дух сомнения, коим заразил людей Фауст, иной раз идет и на пользу, заставляя замечать в общеизвестном то, что странно непонятно, нелогично…
Едва ли можно найти в истории другую столь же темную и мрачную фигуру, как Лаврентий Берия. Он так же темен и мрачен, как абсолютный злодей американских мультфильмов, или злой дух старых назидательных романов, при одном упоминании которого любой добропорядочный обыватель содрогается и если не крестится испуганно, то лишь потому, что в Бога не верит.
«…Я хочу сказать, „не приведи Господь“, чтобы кто-то подумал, что я взялся за перо, дабы оправдать, обелить, реабилитировать, попросту говоря, отмыть от людской крови Лаврентия Берия. Отнюдь! Во-первых, это не моя задача, а во-вторых, это и невозможно, даже если сильно захотеть…»
Эту фразу помещает в самое начало своей книги «Кто вы, Лаврентий Берия?» заслуженный юрист России Андрей Сухомлинов. Книга-то его объективна – даже, пожалуй, слишком объективна. Вот он и решил лишний раз засвидетельствовать свою лояльность общественному мнению, предварив ее такой вот оговоркой. То есть, он, бесспорно, доказал и черным по белому записал, что «дело Берия» насквозь фальсифицированное, ни слова правды в нем нет, что все обвинения из пальца высосаны (одна из глав так и называется: «Дело Берия – театр театр абсурда»). Но, дабы люди что-нибудь не то не подумали, он и оговаривается, что отмывать его от людской крови никоим образом не намерен. А от чьей, собственно, крови?
Народ наш знает родную историю просто до умиления досконально. С некоторых пор я люблю задавать очень простой вопрос: «Вот у нас все время говорят: бериевские репрессии, бериевские репрессии, руки по локоть в крови… А когда они были конкретно, эти репрессии?» Ну, то, что большая часть респондентов ничтоже сумняшеся возлагает на Берия ответственность за «тридцать седьмой год», «ленинградское дело», «дело врачей», убийство Кирова… спасибо, что не потопы, пожары, эпидемии и наводнения! Те, у кого с датами в голове немножко яснее, начинают выкручиваться, делая из Лаврентия Павловича этакого «серого кардинала» при старом маразматике Иосифе Виссарионовиче: мол, сам не убивал, но влиял. Как не хочется расставаться с истиной, которую «все знают»!
…Впрочем, было ведь такое время, когда все совершенно точно знали что Солнце ходит вокруг Земли. А несогласных с этой аксиомой немножко, знаете ли, поджаривали.
Такие вещи просто так не происходят. Подобное отношение рождается в результате очень хорошего промывания мозгов, под большим-большим напором. Не знаю, кто как, а я не люблю, когда мне промывают мозги. Тем более, когда это делают так грубо и непрофессионально, с таким неприкрытым презрением к читателю, как некоторые наши «историки».
…Наш человек вообще, кажется, придает печатному слову некий мистический смысл – с такой святой простотой он верит всему, что написано на бумаге. А ведь бумага, к сожалению, не краснеет, иначе бы большинство исторических трудов и мемуаров имело бы цвет от темно-розового до ярко-лилового. Но почему-то никто об этом не задумывается. А зря.
Приведем пример.
«Лаврентий Берия был рожден для грязных дел. Провокатор и жулик проснулись в нем в детские годы, еще в Сухумском начальном училище. Редкая кража или донос совершались без его личного участия – прямого или косвенного. В нем гармонично уживались подлость и мздоимство. Похитив папку с характеристиками-записями о поведении учеников, он подвел классного наставника под увольнение, а сам устроил распродажу документов. Через подставных лиц, разумеется».\
Автор этих строк – Антон Антонов-Овсеенко, писатель, знаменитый тем рекордным количеством грязи, которое изливается со страниц его книг. Согласно официальной биографии, он – сын старого большевика, расстрелянного в 1938 году, и сам репрессированный как член семьи «врага народа». В лагерях он пробыл, с небольшими перерывами, до 1953 года. В общем, как раз та фигура, которой принято сочувствовать всем сердцем и сострадать всей душой. Ясно, что ни к наркому внутренних дел, ни к Сталину он теплых чувств не испытывает, и можно понять его желание свести счеты за отца и загубленную молодость. Хотя, с другой стороны… всю войну провел в лагере – но не был убит под Москвой, подо Ржевом, на Курской дуге, не умер от голода в блокадном Ленинграде, не сгинул в концлагере, как сын Сталина, не сгорел в танке… Ведь его сверстники на воле не колбасой в мягком кресле объедалися. Впрочем, это к делу не относится…
Но при ближайшем рассмотрении и сопоставлении дат в этой судьбе обнаруживаются некоторые очень любопытные несообразности. Отец Антонова-Овсеенко, небезызвестный старый большевик, был расстрелян в 1938 году, и, соответственно, в том же году сын стал «членом семьи изменника Родины». В этом малоприятном качестве он год спустя благополучно заканчивает исторический факультет МГПИ – как такое могло случиться? Либо все в СССР было не так уж страшно и не всех «членов семей», сажали, либо… либо он отрекся от собственного отца, так надо понимать? А еще через год, когда репрессии уже давным-давно закончились, его вдруг арестовывают как сына «врага народа». Вот уж, что называется, проснулись… Иррациональных объяснений, вроде того, что «органы выжидали», или «машина дала сбой», можно придумать сколько угодно.
Есть, впрочем, и рациональные объяснения такому казусу – что роковая аббревиатура «ЧСИР» тут вовсе ни при чем. Его ведь могли арестовать не за отцовскую вину, а за свою собственную. Какую вину – мы не знаем, но на определенные размышления это наводит. Тем более, что освободили его не в 1954—1956 годах, когда выпускали большинство «политических», а раньше – в 1953-м, по-видимому, в связи с окончанием срока. А ведь посадить могли за что угодно – например, за банальное воровство. Среди наших политических деятелей есть подобные фигуры – сидел за кражу, а говорит, что за инакомыслие…
К творчеству господина Антонова-Овсеенко мы еще будем не раз возвращаться, поэтому можно сразу отметить и такую странность. Как уже говорилось, по образованию он историк, а не повар или, скажем, агроном. Значит, должен знать, как пишутся исторические книги. Ему прекрасно известно, что, называя факты, историк обязательно должен назвать и источники. В истории, как в разведке – мало добыть факт, надо еще точно сказать, откуда он взят. Например, так: «Как рассказывал соученик Берия по Сухумскому училищу Н.Н. своей младшей сестре…» В таком вот аспекте.
Откуда г-н Антонов-Овсеенко берет подробности, которыми насыщена его книга? Написана она смело и уверенно, так, словно автор говорит о вещах, которые хорошо знает. Вроде бы книга основана на воспоминаниях неких «старых большевиков, переживших репрессии». Имена их почему-то не называются, хотя, вроде бы, чего им бояться, после XX то съезда?
Тут надо знать, что собой представляют кочующие по нашим историческим книгам эти самые «старые большевики». Это такой собирательно-страдательный персонаж, на который очень удобно ссылаться, когда надо обосновать то, чему обоснований нет. Какой только бред ни вкладывается в уста этих неназванных «партийцев» – вплоть до того, что Сталин был отцом собственной жены или что Ленин перед смертью успел сказать своему повару, что его отравили. В девяноста девяти случаях из ста ссылка на неназываемого героя означает, что автор приведенные «факты» просто-напросто придумал.
То, что г-н Антонов-Овсеенко Сталина и Берия ненавидит, видно невооруженным глазом – такой злобой дышит каждая строчка его книги. Да, но почему? За расстрелянного отца? Но при чем тут Берия? За свой арест? Но за что его арестовали? Версия ЧСИР явно не проходит…
И вот тут-то он проговаривается – даже не в словах, а в интонации. Интонация иной раз говорит больше слов. «Как раз в то время, – пишет он, – партию сотрясала дискуссия, в ходе которой Сталин, признанный мастер политической интриги, надеялся скомпрометировать Троцкого, убрать с дороги самого опасного соперника». Ну, во-первых, Троцкий успешнейшим образом компрометировал себя сам, и дискуссию развязал тоже он, историк, да еще живший в то время, должен был бы это знать. Но дело не в этом. Невольные нотки почтительности по отношению к Льву Давыдовичу выдают автора с годовой – да троцкист он, всего-то и делов! Отсюда и ненависть к Сталину и Берия, отсюда и совершенно троцкистские аргументы. И, кстати, уверенная и беспардонная брехня была любимым методом «демона революции» – ври, ври, что-нибудь да останется.
Какие именно «старые большевики» подкидывали ему информацию – ту, которая не выдумана, – тоже ясно. Как пишет Антонов-Овсеенко, в борьбе с Троцким «старая гвардия грузинских большевиков не поддержала генсека». То есть, его старые большевики – это пережившие репрессии троцкисты. Ну и что, спрашивается, они могли рассказать о Сталине и его сторонниках? (Кстати, перестроечные «демократы» ухитрились, топча Сталина, политически реабилитировать Троцкого, а между тем троцкизм – самое радикальное и кровавое из революционных учений, сталинизм рядом с ним как печка рядом с лесным пожаром.)
Да, ненависть куда сильнее и долговечнее любых политик и идеологий. Давно ушла в прошлое смешная фигурка «демона революции» с его бредовыми идеями, а запущенная в оборот ложь до сих пор растет и ветвится, живет своей собственной жизнью. Именно Троцкий запустил в обращение сказочки о «посредственности» Сталина, о «гениальном стратеге» Тухачевском, о кровавых расправах Сталина со старыми товарищами и пр. От многократных повторений эти выдумки давно уже обрели статус истины, которую «все знают». И все сказанное о Берия тоже обрело статус истины. Что ж тем приятней расправиться с этой подлой ложью, потому что это не просто ложь, но именно подлая и отвратительная.
Послесталинские властители так преуспели в этой лжи, их так трясло от ненависти к Берия, что невольно возникает мысль: а в чем дело-то? Ладно бы, Берия был тем самым человеком, который истребил пресловутую «ленинскую гвардию» – но старых большевиков перестреляли при Ежове (к которому, кстати, отношение не в пример спокойнее). Пребывание Берия на посту наркома отмечено, как раз, отсутствием массовых репрессий. Так в чем же дело?
Буквально в последнее время этот вопрос начал потихоньку интересовать историков. Ответы даются разные, все в высшей степени предположительные. Ясно одно: Берия сделал нечто такое, чего «стая товарищей» не могла ему простить даже за гробом, и позаботилась, чтобы и потомки простить ему не смогли, чтобы это имя было опозорено в веках. Навскидку даже не подберешь в истории примера столь полного и безоговорочного очернения человека – до такой степени, чтобы даже сказать про него доброе слово было до последнего времени запрещено. Но ни каждый из старых большевиков в отдельности, ни все вместе как-то не тянут не только на мессию, но даже на самого скромного святого. Они напоминают не ангелов, а совсем наоборот – достаточно взглянуть на фотографию, скажем, того же Троцкого.
Чисто теоретический вопрос: а будет ли проклят так же, как Иуда в собрании апостолов, честный человек в собрании Иуд?
…Только с перестройкой, и то не в первые ее годы, начали появляться объективные публикации. И вот чем дальше, тем крепче становилось ощущение: что-то в общепринятых версиях нашей истории очень и очень не так. Какая-то в них присутствует нелогичность. Не вырисовываются портреты людей и портреты событий («демократические» версии а-ля Оруэлл думаю, можно изначально не учитывать). Сталин, безусловно, знаковая фигура двадцатого века – да, пожалуй, и всей российской истории. Но и в его портрете чего-то не хватает, какого-то звена, скрепляющего разрозненные события.
А потом, на уровне интуиции, пришло ощущение, что у этого времени есть не только знаковая фигура, но и кодовая – человек, который даст ключ к пониманию времени. И, тоже на уровне интуиции, пришло знание, что эта фигура – Лаврентий Берия, недостающее звено истории.
И это на самом деле оказалось так. По мере работы над биографией Берия, поиска и систематизации разрозненных сведений – иной раз это была буквально фраза или несколько слов – по мере того, как из этих кусочков собирался портрет человека и государственного деятеля, становилось ясно: да, именно Берия – кодовая фигура эпохи. Его биография дает ключ к пониманию того, что происходило в последние пятнадцать лет жизни Сталина, а эти годы – ключевые, важнейшие в истории страны, определившие ее последующее движение и завершивший это движение позор. Сталин в этом позоре не виноват, он честно сражался и проиграл, но с кем он сражался, как и во имя чего – это стало ясно, лишь когда определилась подлинная структура власти, когда стало понятно, что послевоенный СССР – это система двойной звезды, двоих равновеликих, но разновозрастных государственных деятелей, один из которых реализовал все, на что был способен, а другой был убит в самом начале, снят на лету, и этот факт, это отсутствие преемственности предопределило последующую трагедию страны, в историю которой 26 июня 1953 года следовало бы вписать траурным цветом.
Такая картина вырисовывается по мере того, как из осколков составляется портрет человека, представляющего собой недостающее звено эпохи.
Гражданство (Ваше и родителей): рус-ско-подданные.
Семейное положение: холост.
Когда стали жить самостоятельным трудом: с 1915 г., с 17-летнего возраста.
На Вашем иждивении: мать Берия Марта Ивановна – 54 года. Сестра Анна Павловна – 16 лет, племянница Сусанна Ка-питоновна – 6 лет.
Не на Вашем иждивении: отец Павел Ху-хаевич – 50 лет.
Имущественное положение до революции: ничего не имел и не имею.
Лаврентий Павлович Берия родился 17 (26) марта 1899 года в горном селе Мерхеули, что в 15 верстах от города Сухуми, в бедной крестьянской семье. Село находилось на территории Абхазии, но, как часто бывает на Кавказе, там жили представители разных национальностей (или, точнее, племен). Отец Лаврентия, Павел Берия, был мингрелом. По молодости лет он участвовал в какой-то заварушке и после стычки с жандармами перебрался из Минфелии в Абхазию, где полиция оставила его в покое – границы между районами зачастую были для грузинской полиции непосильной преградой.
Мать, Марта Джакели, вроде бы приходилась дальней родственницей князьям Дадиани – но очень дальней. Княжеское происхождение мало помогло женщине, когда она осталась вдовой с тремя детьми на руках, и вскоре она вышла замуж за пришлого мингрела Павле, который был на четыре года ее моложе, но покорил сердце вдовы храбростью и красотой. Судя по возрасту сына Лаврентия, было ей тогда чуть меньше 30 лет.
От первого брака у Марты было, как минимум, трое детей – сын Капитон и дочери Елена и Агаша (по крайней мере, это те родственники, что упоминаются в анкетах и автобиографиях Лаврентия Берия). Позднее, по причине крайней бедности матери, попечение о старших детях взял на себя ее брат. От второго брака детей было трое. Старший сын в двухлетнем возрасте умер от оспы, дочь Анна – младшая – после перенесенной в детстве болезни осталась глухонемой. Одна была радость – сын Лаврентий, здоровый и смышленый мальчишка.
Что такое бедная крестьянская семья в Грузии – разговор особый. Это совсем не то, что называют бедностью в наше время, и даже не то, что называлось бедностью в России того времени. Так, в России до революции крестьянская семья могла считаться бедной, но иметь лошадь или корову, или даже и то и другое. А в Грузии в то время половина крестьянских хозяйств не имела скота вообще. Сам Лаврентий Берия не рассказывал о своем детстве, но сохранился рассказ его жены о том, в какой обстановке выросла она. В нескольких строчках содержится картина яркая и точная – что такое бедность в Грузии начала XX века.
«…Отец мой имел в собственном владении два гектара земли, деревянный дом из трех комнат, под крышей которого постоянно стояли деревянные чаны на случай дождя. Не было рабочего скота, не было коровы и даже домашней птицы, т. к. не хватало кукурузы, собранной с этого клочка земли, даже для людей в семье; мясо или кружку молока я видела только в большие праздники, а сахар я первый раз в жизни попробовала в возрасте одиннадцати лет… Отец мой, в моей памяти, будучи уже совсем стариком, целый день босый и раздетый лил пот на этот небольшой участок земли…»
Основной проблемой Грузии всегда была земля. Кавказская пословица говорит: «На меже всегда валяются черепа». Дом, в котором выросла Нино Гегечкори, был не самым бедным в деревне, однако и здесь основной едой была кукурузная каша – мамалыга, а скота не было не потому, что было не купить, а потому, что не прокормить. А ведь в России, даже в самых малоземельных районах, основной проблемой бедной семьи было именно купить лошадь или корову, а уж выпасы и сенокосы были – в лесу, по неудобьям, но были. В Закавказье же каждый клочок земли полит не только потом, но и кровью.
…Что ожидало Лаврентия при подобной жизни? Изо дня в день биться на клочке земли, не в силах заработать даже на скудное пропитание?
Единственной надеждой бедняков были сыновья. Умный ребенок в семье – надежда родителей на верный кусок хлеба для сына и на обеспеченную старость для себя.
Как вспоминал позднее Серго Берия, сын Лаврентия, дед его до старости жил в деревне и другой жизни для себя не желал. О том, как складывались отношения в семье, можно было только догадываться, но, по всей вероятности, здесь, как и в семье Сталина, именно мать настаивала на том, чтобы учить сына – если повезет, он может стать чиновником или священником. Это была мечта многих честолюбивых матерей из бедных семей – дальше этого их надежды не поднимались.
Екатерина Джугашвили мечтала видеть сына священником. Марта Берия, тоже, как и мать Сталина, глубоко верующая, отдала мальчика все же не в духовное, а в светское учебное заведение. Когда Лаврентию исполнилось восемь лет, его устроили в Сухумское высшее начальное городское (или, как тогда говорили, реальное) училище. Обстоятельства, сопровождавшие это решение, темны. Серго Берия, сын Лаврентия, пишет, что для того, чтобы учить ребенка в Сухуми, дед Павле продал полдома. А когда тот решил учиться дальше, «пришлось деду Павле и вторую половину дома продать и перебраться с семьей в хибару из дранки». Исследователь Алексей Топтыгин утверждает несколько иное. «Преимуществом Сухумской школы было бесплатное обучение, – пишет он, – но для содержания ребенка в Сухуми требовались средства, поэтому родители продали половину дома, а Марта поселилась вместе с сыном, подрабатывая шитьем…»'1.
Но отец при этом остался в Мерхеули, а Марта взяла с собой младшую дочь, которой к тому времени было не более двух лет, и больше в деревню не возвращалась, даже тогда, когда сын вырос и вполне был способен содержать себя сам. Как хотите, но на родительское самопожертвование это мало похоже – а похоже, скорей, на развод с разделом имущества. Иначе она, уж наверное, поставив на ноги сына, вернулась бы к мужу, не так ли? Или родители нашли бы какой-нибудь способ устроить мальчика в Сухуми одного. Естественно, Серго об этом обстоятельстве не упоминает, зато пишет, что дед до конца жизни прожил в деревне, а бабушка по-прежнему жила вместе с сыном. Умер Павле Берия тогда, когда они жили в Тбилиси, то есть в 30-х годах, а его жена дожила до глубокой старости, после смерти сына была выброшена властями из квартиры и доживала век в доме для престарелых.
Итак, Марта перебралась в Сухуми с сыном и крохотной дочерью, и теперь все было подчинено одному – образованию Лаврентия. Основными предметами в реальном училище были русский язык, арифметика, закон Божий, в старших классах – немного истории, географии, естествознания. Обучение было, как уже говорилось, бесплатным, уровень его не Бог весть какой, но вполне достаточный для того, чтобы способный мальчик мог рассчитывать в дальнейшем получить приличное образование и, ступень за ступенью, пробить себе дорогу в жизни. Именно таким путем шли многие выбившиеся из низов инженеры, промышленники, ученые. Лаврентий выбрал строительство. Он с детства прекрасно рисовал и мечтал стать архитектором, и, если бы не революция, скорее всего, осуществил бы свою мечту. Архитектура осталась его любовью на всю жизнь, а Тбилиси, реконструированный при Берия, его любимое дитя, даже спустя много лет был одним из самых благоустроенных городов Союза.
Естественно, в таких обстоятельствах мальчик не мог позволить себе учиться плохо. Училище он закончил с отличием, ив 1915 году поступил в среднее механико-строительное училище в Баку.
Лаврентий очень рано начал работать – как только смог хоть что-то зарабатывать. Еще в Сухуми он бегал по урокам, писал неграмотным и не владеющим русским языком письма и прошения, а когда немного подрос, стал летом работать в нефтяной компании Нобеля. Когда он перебрался в Баку, мать и сестра последовали за ним – и это дает дополнительные основания думать, что Марта к тому времени разошлась с мужем. Вскоре на их попечении каким-то образом оказалась и маленькая Сусанна, дочь сына Марты от первого брака. Трудно сказать, как немолодая женщина и учащийся-подросток ухитрялись кормить такое семейство, чем они все жили, ясно одно: в материальном отношении Берия приходилось куда хуже, чем тому же Сталину в этом возрасте, хотя и Сталин был бедняком из бедняков – но, по крайней мере, он жил один. А, как говорят в народе, «одна голова не бедна». Вот что значила строчка в анкете: «ничего не имел и не имею».
Но и при такой трудной жизни Лаврентий все же не остается в стороне от политики, которой тогда в Российской империи были больны все поголовно – по крайней мере, в образованных и полуобразованных слоях общества.
Как и большинство учащихся той поры, он видел панацею от всех несправедливостей жизни в радикальном переустройстве общества и нашел свое место на левом краю политического спектра. В нищем Закавказье традиционно были сильны социал-демократы. Это был один из регионов, который дал партии большевиков целый букет ярких революционеров – Сталина, Орджоникидзе, Шаумяна, Микояна… А ведь большевики не были особо многочисленны в этом регионе, гораздо более мощной партией являлись меньшевики – но не в Баку. Промышленный Баку был традиционно большевистским центром.
Уже в октябре 1915 года Лаврентий принимает участие в работе нелегального марксистского ученического кружка, где становится казначеем, что тоже о многом говорит – абы кому даже небольшие деньги не доверят. Но он сочетает в себе абсолютную честность и скрупулезную бережливость выходца из бедной семьи. Так и впредь – в чем только его ни обвиняли, но в воровстве и расточительности – никогда. В среде учащихся он также пользуется авторитетом – его избирают, нелегально, старостой класса. В автобиографии 1923 года Берия пишет, что в марте 1917 года вместе еще с четырьмя ребятами организовал ячейку партии большевиков, и впоследствии он отсчитывает свой партстаж с марта 1917 года.
И вот посмотрите – что значит предубеждение. Ни в одной биофафии самых разных советских деятелей никогда не звучит ни нотки сомнения по поводу их дореволюционных марксистских симпатий. Кто из них не участвовал в ученических кружках – да все с этого начинали! А тут Алексей Топтыгин, добросовестный и неплохо относящийся к своему герою исследователь, вдруг пишет: «Правда, об этом кружке мы знаем только со слов самого Берия… Конечно, для успешной карьеры в советское время совсем неплохо было иметь дореволюционный партийный стаж. И кружок мог быть просто позднейшей выдумкой…» и т.д. Помилуй Бог – какая выдумка! Какая карьера! Это в 1923 году-то, когда все в стране стояло вверх дном и вообще еще было непонятно, какого рода власть сформируется из всего этого месива, двадцатичетырехлетний Лаврентий сидел себе и просчитывал:
«А вот мне для карьеры нужно то-то и то-то…» Это, знаете ли, картинка совсем из других времен, и не надо путать развитой социализм с военным коммунизмом. Ему было не до того, чтобы размышлять, как бы попасть в номенклатуру, он по горам за бандитами гонялся!
. ..Итак, свой партийный стаж Лаврентий Берия отсчитывает с марта 1917 года. К тому времени он, хотя и немного знающий о марксизме – какие там знания в восемнадцать лет! – но очень энергичный товарищ, и старается приложить свои немногие знания и многие убеждения к делу Летом 1917 года он поступает, в качестве практиканта военно-строительного отдела, в гидротехническую организацию армии Румынского фронта и отправляется в Румынию. Страна стоит вверх дном, армия тоже разваливается на глазах, в ней процветает «демократия», и восемнадцатилетний практикант становится председателем отрядного комитета и делегатом от лесного отряда, в котором работает. Ничего из ряда вон выходящего здесь нет, были у Октябрьской революции деятели и помоложе.
В декабре он возвращается в Баку – царя нет, Временного правительства нет, советская власть торжествует – гуляй, братва! И чем, вы думаете, он занимается? Бегает по митингам, пишет листовки? Ничего подобного: он… усиленно принимается за занятия, наверстывая пропущенное.
В январе 1918 года «сессия» Лаврентия Берия заканчивается, и марксистские симпатии приводят его в Бакинский Совет, куда он поступает в качестве сотрудника секретариата, везет на себе «текущую работу», иначе говоря, пишет бумажки и получает жалованье. В этом качестве он пребывает до самых последних дней существования Совета и даже успевает поработать в ликвидационной комиссии. Перед ним стройной чередой проходят все этапы существования советской власти в Баку, а эта история, пожалуй, не имела аналогов даже в послереволюционной России.
ГЛАВА 2
ВЗЛЕТ И ПАДЕНИЕ БАКИНСКОЙ КОММУНЫ
…Термин «война» к этому времени не очень-то подходит. Более точны те, кто называет это время смутой. По силе и глубине всеобъемлющую смуту Гражданской войны трудно с чем-либо сравнить. Собственно говоря, считать ее схваткой красных и белых можно лишь весьма условно. Кроме них там присутствовало еще множество самых разнообразных сил – политических, стихийных, черноземных. Они контролировали свои территории – кто большие, кто крохотные, устанавливали на них свои законы. А на большей части необъятной страны ни закона, ни власти не было вообще. По ней носились люди с ружьями на лихих конях, грабили, убивали, насиловали, стреляли в каждого, кто им не нравился. Другие люди с ружьями защищали свои дома, а на досуге сбивались в банды и тоже грабили, убивали, насиловали. Информации не было никакой, поскольку не то что телевидения, а даже и радио, считай, не существовало, один телеграф да газеты, кормившиеся с того же телеграфа. А в деревнях одни лишь смутные слухи – в деревнях же жило четыре пятых России. Кое-какая идеология имелась в столицах, остальной стране понимание того, что они делают, заменяли лозунги да классовое чутье. Хлеб был дорог, иголки еще дороже, а жизнь человеческая не стоила ничего.
Да и война, как таковая, была войной особого рода – в отличие от Первой мировой или Великой Отечественной, где существовала военная форма, фронты, тылы, генералы и т.п. Состояние фронтов в 1918 году символически хорошо отображают известные кадры из фильма «Бумбараш», когда мимо спрятавшегося в кустах главного героя во всех направлениях проходят красные, белые, зеленые, золотопогонные…
В 1918 году фронт Гражданской войны представлял собой множество точек разных цветов, разбросанных по карте, – если бы такую карту хоть кто-нибудь потрудился составить и следить за ее изменениями. Белые рисовали погоны чернилами, красные цепляли ленточки на шапки, чтобы во внезапно вспыхивавших остервенелых схватках хоть как-то отличать своих от чужих. Боевые действия были мельтешением отрядов, передвигавшихся во всех направлениях, занимавших города и станицы, оставлявших города и станицы, схватывавшихся со всеми, кто встречался им на пути, гонявшимися за всеми, драпавшими от всех, устанавливавших советскую, белую, зеленую и прочие власти, о которых подчас не имели ни малейшего представления. Они били буржуев, большевиков, жидов, москалей, иногородних, а также тех, с кого можно было поживиться или просто чья рожа не нравилась. Единственной общей чертой у всех был грабеж мирного населения, которое, правда, тоже было мирным лишь по названию, ибо разбежавшиеся с развалившихся фронтов солдатики натащили по домам огромное количество оружия и пускали его в ход против всех, кто их грабил, и всех, чья рожа им, в свою очередь, была не по душе. Так выглядела гражданская война в России.
На Кавказе было то же самое, только в квадрате, с учетом близости турецкой границы и кавказского менталитета. Распря между большевиками и царским правительством послужила лишь детонатором, от которого мгновенно рванули все другие мины, заложенные в этом . регионе: сепаратизм, межнациональные конфликты, межрелигиозные конфликты, наконец, пресловутый кавказский менталитет, когда при каждом удобном случае каждый, кто имеет возможность, тут же окружает себя горсткой головорезов и называется князем, после чего ни до страны, ни до народа ему уже дела нет – хоть трава не расти. И не растет.
Итак, что же творилось в Закавказье в безумном 1918 году?
Самоопределение вплоть до отделения
В начале октября 1917 года на состоявшемся в Тифлисе съезде Закавказской партийной организации большевиков, в преддверии революции, разгорелась дискуссия… по национальному вопросу Самое, конечно, время!
До сих пор в программе организации было записано требование самоуправления для национальных областей. Но только что приехавший из Петрограда Степан Шаумян вдруг заговорил о новых ленинских идеях – самоопределении вплоть до отделения. «Мы близко подходим к социальной революции, следовательно, нам меньше следует бояться децентрализации», – говорил он. Разгорелся ожесточенный спор, в результате которого в резолюции съезда под влиянием Шаумяна записали:
«Автономия Кавказа, с созданием сейма…».
По злой иронии судьбы, вскоре на Кавказе появились и автономии, и сейм. Правда, большевики были от них не в восторге, а подчас и в ужасе, ибо история в своем непреклонном развитии забыла посоветоваться с Лениным. Он-то имел в виду, что автономные народы будут существовать под его чутким руководством и жить по его программе – а они взяли и не захотели…
…В отличие от большевиков, все влиятельные партии Закавказья – и «Дашнакцутюн», и «Мусават», и грузинские меньшевики – все были за единство с Россией. Кое-кто на словах, чтобы не отталкивать население – мусульмане-мусаватисты с самого начала тяготели к Турции, но до поры это тяготение предпочитали не афишировать. Другие вроде бы на деле – армяне-дашнаки, представители народа, на собственной шкуре испытавшего прелести турецкого владычества и резни «неверных», понимали, что, кроме России, от турок их никто не спасет. У грузинских меньшевиков были свои идеи – Великой Грузии, но о них несколько ниже… Надо только упомянуть, что они с самого начала своего существования были «грузинской» партией, в отличие от большевиков, состав которых был интернациональным. Это чтобы не думать долго, почему в других республиках националисты, а в Грузии вдруг – меньшевики.
А потом пришло известие, что 25 октября 1917 года в Петрограде взяли власть большевики. Относиться к этому событию серьезно было немыслимо – ну кто на Кавказе серьезно относился к большевикам? В первые дни так никто толком и не понял, что, собственно, произошло в столице. Поняли только одно – скорее всего, центральной власти какое-то время не будет. Тогда-то и наступил «момент истины» для всех национальных сил.
Уже 11 ноября представители партии азербайджанских националистов «Мусават», партии армянских националистов «Дашнакцутюн» и заступивших место грузинских националистов партий меньшевиков и эсеров собрались в Тифлисе и вынесли решение о создании «независимого правительства Закавказья». 15(28) ноября был образован орган власти под названием Закавказский Комиссариат, который возглавил меньшевик Е. П. Гегечкори.
Сейчас пытаются представить дело так, будто они приняли это решение, спасаясь от большевиков. Да ничего подобного! Кто тогда воспринимал большевиков настолько серьезно, чтобы от них спасаться! Нет, «спасались» они не от большевиков, а от России, точь-в-точь, как в начале 90-х годов XX века…
. ..Война с Германией мало волновала независимых закавказцев. Их основными противниками всегда были турки, оказавшиеся союзниками немцев в Первой мировой войне и в меру сил воевавшие с Россией. (Собственно говоря, в свое время закавказские республики и кинулись в объятия России, спасаясь от этих милых соседей, которые вели с ними войну на истребление.) 30 ноября 1917 года главнокомандующий турецкой Восточной армией Вехиб-паша предложил Комиссариату заключить мир, и 5 декабря Закавказский Комиссариат заключил с Турцией сепаратное соглашение о перемирии и начал мирные переговоры.
После подписания перемирия русские солдаты в Закавказье стали как-то вроде бы и не нужны. Местным властям не хотелось их кормить, самим солдатам война за четыре года осточертела, и части Российской армии, находившиеся на Закавказском фронте, как и прочая армия, ринулись домой. И тут Комиссариат осознал: конечно, это хорошо, что русские уходят, – но Закавказье-то остается без защиты! Перемирие же – вещь ненадежная. Решено было срочно создать национальные войска. А чтобы обеспечить их оружием, разоружить уходящие части.
Председатель краевого центра меньшевик Ной Жор-дания отправил на места циркулярную телеграмму.
«Ввиду того, что воинские части, уходящие в Россию, забирают с собой оружие и в случае неудавшегося перемирия национальные части могут остаться без достаточного вооружения для защиты фронта, краевой центр Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов постановил предложить всем Советам принять меры к отобранию оружия у отходящих частей и о каждом случае доводить до сведения краевого центра»2.
Непонятно, чего в этой телеграмме больше: ясноглазой детской наглости или такого же ясноглазого детского убеждения, что Россия обязана снабжать свои окраины оружием, вне зависимости от их собственных действий. Как видим, эта убежденность наших закавказских братьев родилась не в 90-х годах XX века, а гораздо раньше.
Один из грузинских меньшевиков, Валико Джугели – правда, с сентиментальным преувеличением – говорил 14 января 1918 года: «Это было не разоружение, а разграбление солдат. У несчастных, измученных, тоскующих по дому людей забиралось все, вплоть до сапог. Здесь же шел торг. Разбойными бандами продавалось вооружение»3. Ну да, продавалось – а он чего хотел? Не знал, что ли, где живет?
Впрочем, далеко не всегда солдаты-фронтовики позволяли забирать у себя «все, вплоть до сапог». Кончилось все печально: 9—12 января у станции Шамхор в Азербайджане попытка разоружить несколько эшелонов русских солдат привела к инциденту, известному под названием Шамхорской бойни. Команда грузинского бронепоезда и мусаватистский отряд сделали попытку отобрать оружие у едущих домой солдат. Завязалась перестрелка. По советской версии, грузины и мусаватисты в ходе разоружения перебили около тысячи солдат, во что верится слабо – не очень-то просто каким-то вчерашним штатским не только отобрать оружие у эшелона озлобленных фронтовиков, но и поубивать столько народу. Они могут не хотеть защищать родину, но себя они защищают не на шутку. Что-то там было не то…
Ну, конечно же, не то и не так! Историк В. П. Булда-ков по материалам грузинской следственной комиссии так описал эти события. «9 января 1918 года у станции Шамхор один из воинских эшелонов был остановлен грузинским заградительным отрядом с бронепоездом, начальник которого проявил излишнее рвение. В течение двух суток, пока шли переговоры, к станции съезжались, с одной стороны, тысячи азербайджанских крестьян, с другой – еще три воинских эшелона. Началась стрельба. Фронтовики, без сомнения, расчистили бы себе путь артиллерийским огнем, но один из снарядов угодил в огромный резервуар с нефтью. Горящая нефть хлынула в низину, где расположились со своими подводами азербайджанцы. Вскоре взорвалось еще несколько емкостей с горючим, после чего пламя охватило и часть вагонов, в том числе во встречном пассажирском поезде, следовавшем в Тифлис. Количество убитых и заживо сгоревших с той и с другой стороны так и не удалось подсчитать, но жертвы исчислялись тысячами»4. Вслед за пожаром последовала резня. Оставшееся на поле боя оружие стало трофеем доблестных закавказцев. Им досталось, по некоторым данным, около 15 тысяч винтовок, 70 пулеметов, пара десятков пушек (правда, данные эти сомнительны, ибо 15 тысяч солдат, обладателей этих винтовок, попросту не поместились бы в четырех эшелонах). Кроме прочего, эта история свидетельствует о крайне низком боевом духе вконец разложившейся русской армии – иначе бы горячим кавказским парням не удалось не то что получить оружие, но и вообще покинуть Шамхор живыми. Именно после инцидента Джу-гели и лил слезу по поводу несчастных солдатиков, у которых сапоги отбирали…
Между тем турки играли свою игру. Они и не думали соблюдать условия перемирия. В правительственных кругах Оттоманской империи имелось по вопросу отношений с Комиссариатом три течения. Вехиб-паша считал, что следует придерживаться условий Брестского мира, хотя бы на время переговоров. Талаат-бей – что надо, пока обстановка позволяет, захватить как можно больше закавказских территорий. Энвер-паша полагал, что к Турции должно быть присоединено все Закавказье.
Как только русская армия оставила фронт, Вехиб-паша, вопреки собственным утверждениям, начал наступление на города Турецкой Армении. Легко прослеживалась и цель наступления: Баку, нефть!
10 (23) февраля Комиссариат созвал в Тифлисе Закавказский Сейм – название большевистское, но большевиков там не было. Состоял он из депутатов, избранных от Закавказья в Учредительное собрание, и представителей все тех же партий – меньшевиков, дашнаков и пр. Его председателем, с правами президента республики, был избран меньшевик Н. С. Чхеидзе. Получилось эдакое временное правительство Закавказья, дееспособностью и ответственностью весьма напоминавшее «большое» Временное правительство.
Следующий ход турок был предельно прост. Едва представители Сейма заговорили о перемирии, у них тут же поинтересовались: а кто они, собственно, такие? Признает ли Закавказская республика себя частью России? Если признает, то по условиям Брестского мира она должна отдать Турции Каре, Ардаган, Трапезунд и Батум. Не желая отдавать территории и не в силах просчитать дальнейшие события, Сейм 9 (22) апреля объявил о создании независимой Закавказской Демократической Федеративной Республики, включавшей в себя Грузию, Армению и Азербайджан, со столицей в Гяндже, поближе к бакинской нефти. Мусаватисты были за отделение от России, дашнаки – против. Все решила позиция грузин.
Говорят, что известный меньшевик Ной Жордания, несмотря на острую нелюбовь к большевикам, был категорически против отделения. Он прекрасно понимал, что независимое Закавказье не может тягаться с Оттоманской империей и что, отделившись от России, оно, как перезрелое яблоко, само упадет в руки туркам. Но местных сепаратистов, вдохновленных перспективой отделения, эти соображения не волновали. Рассказывают, что, когда роковое решение было принято, Жордания заплакал.
Плакал он не зря: это была как раз та самая ловушка, в которую турки и загоняли недальновидных правителей Закавказья. Сразу же после провозглашения независимости они предъявили новые территориальные претензии, куда более серьезные, потребовав отдать значительную часть Тифлисской, Эриванской и Кутаисской губерний, и тут же пошли на Тифлис, Эриван и Джуль-фу. Закавказская армия, как уже было сказано, испарилась, у новоявленной независимой республики нормальных вооруженных сил не было, а мусульманская часть Сейма явно больше симпатизировала туркам, чем соседям-христианам. Что же касается христианской части населения, то ничего хорошего в случае победы воинов ислама ее не ожидало. Так Закавказская республика испытала первый развал – по межконфессиональным границам. Но это было только начало, и продолжение не заставило себя ждать.
Закавказское единство не выдержало испытания даже очень небольшим временем. 13(26) мая Сейм принял решение: «Ввиду того, что по вопросу о войне и мире обнаружились коренные расхождения между народами, создавшими Закавказскую независимую республику, и потому стало невозможным выступление одной авторитетной власти, говорящей от имени Закавказья, Сейм констатирует факт распадения Закавказья и слагает свои полномочия». Сейм сделал свое дело – отделился, не справился с властью и теперь мог честно уйти в отставку.
13 (26) мая была провозглашена Грузинская демократическая республика, 14 мая – Азербайджанская, а 15 мая – Армянская. С этого момента каждый спасался в одиночку.
Едва образовавшись, Азербайджанская республика обратилась в Стамбул с просьбой о присоединении Азербайджана к Турции. Были, правда, проблемы, связанные с Баку, но о них несколько дальше.
Грузинское правительство тут же бросилось за помощью к Германии, которая, будучи союзницей Турции в Первой мировой войне, к тому времени еще не окончившейся, имела на нее некоторые рычаги воздействия. Германия немедленно арендовала у Грузии порт Поти на 60 лет, перебросила сюда несколько рот солдат и занялась грабежом и вывозом всего, до чего могла дотянуться, – но турки остановились. Между Германией и Турцией существовал договор, по которому территории, где были немцы, не могли быть заняты турками.
Почувствовав себя в безопасности, грузины тут же оставили позиции на турецком фронте, предоставив своих союзников армян их собственной судьбе. Турки были с большим трудом остановлены неподалеку от Еревана, а вся захваченная территория стала их военным трофеем. От Армении осталось два уезда. С другой стороны, Грузия быстро захватили все спорные армянские территории, не взятые турками, и заявила, что армянское государство нежизнеспособно и может существовать лишь в составе Грузии – но армяне предпочли голод и призрак близкой смерти.
Самая интересная ситуация сложилась в Азербайджане. Новообразованная республика просилась в состав Турции, между тем она не контролировала собственную столицу. Там была совершенно непонятная власть, по виду советская, а по сути неизвестно какая.
«Высшие власти» города Баку
27 октября 1917 года Бакинский Совет рабочих и военных депутатов, прослышав о восстании в Петрограде, собрался на свое расширенное' заседание. Большевики, входившие в Совет, естественно, были в восторге от происходящего, остальные – не очень. Большинством голосов, совместным решением представителей трех партий – эсеров, меньшевиков и дашнаков, Совет заявил, что восстание следует ликвидировать, всю власть передать Учредительному собранию, а до того – коалиционному правительству.
Большевикам, оставшимся в меньшинстве, это, само собой, не понравилось, и они прибегли к испытанной тактике: задавить не кворумом, а числом и глоткой. 31 октября 1917 года они собрали еще одно расширенное заседание Совета, куда привели многочисленных представителей заводских, солдатских и флотских комитетов – естественно, тех, что были большевистски ориентированными. Заседание тут же объявило себя конференцией Совета, и свежеобъявленная конференция заявила, что она и есть главный орган революционной власти. Оскорбленные большевистским самоуправством эсеры и меньшевики тут же покинули помещение, зато на стороне большевиков выступили… азербайджанские националисты из партии «Мусават», резонно рассудившие, что раз дашнаки против, то надо бы поддержать. Совет переименовали, по столичному образцу, в Совет рабочих и солдатских депутатов и объявили высшей властью, после чего он вступил в борьбу с другими «высшими властями» города Баку.
Покинувшие Совет представители партий создали «Комитет общественной безопасности», объявив его единственным демократическим органом власти. Итак, высший революционный орган – раз, высший демократический – два, а кроме них, в городе существовали еще «Исполнительный комитет общественных организаций» – местный орган Временного правительства и городская Дума. Все были властями, и все – высшими.
Главным большевиком в Закавказье был Степан Шаумян, член Кавказского краевого комитета РСДРП(б) и чрезвычайный комиссар Совнаркома по делам Кавказа – персонаж достаточно колоритный и, как показали дальнейшие события, особой щепетильностью не отягощенный.
Ситуация возникла совершенно бредовая. Закавказье отделилось от России, как белой, так и советской, в то же время в самом Закавказье существовал очаг советской власти, находившийся под контролем большевиков и, естественно, отделяться не желавший, при этом существовал он именно в том самом месте, которое больше всего интересовало как большевиков, так и местных товарищей, и иностранцев. Больше, чем весь остальной регион, вместе взятый, поскольку Баку – это нефть. …Но это было только начало. Торжественно удалившиеся из Совета меньшевики и эсеры вскоре вернулись, и зимой 1917/18 годов в Баку правил Бакинский Совет, в котором кого только не было: правые и левые эсеры, большевики, меньшевики, дашнаки, мусаватисты, даже старообрядцы-молокане. Можно представить себе характер и дееспособность этого органа власти! В самом городе существовали Советы меньшего порядка, фабричные и заводские, военные и флотские, каждый из которых имел свое большинство и меньшинство, свою политическую ориентацию – и никакой дисциплины.
Но было у большевиков одно небольшое хобби, еще со времен революции 1905 года, – организация вооруженных отрядов. И, пока прочие политики распинались в Совете, они именно этим и занимались. При Бакинском комитете была создана боевая дружина, в рабочих районах появились отряды красногвардейцев. После того как в Баку приехали выдавленные меньшевиками из Тифлиса руководители краевого Кавказского военного совета, началась и организация армии. К июню 1918 года эта армия насчитывала 13 тысяч человек и имела даже три бронепоезда.
Кроме большевистских в городе существовали еще национальные армянские и азербайджанские воинские части, а также было полно войск и моряков, отряды которых после падения центральной власти подчинялись различным силам, иной раз в самых невероятных комбинациях. Значительной силой был Центрокаспий – Центральный Совет каспийской военной флотилии. Тон там поначалу задавали эсеры и меньшевики, но к весне 1918 года Центрокаспий поменял ориентацию на большевистскую.
…Естественно, альянс большевиков и мусаватистов продолжался чрезвычайно недолго, ибо две эти силы были изначально несовместимы. На Кавказе политика всегда значила меньше, чем где бы то ни было. Все здесь происходящее определялось какими угодно интересами: национальными, религиозными, клановыми, куначески-ми, но не политическими.
«Мусават» («Единство»), как уже говорилось, была азербайджанской националистической организацией. Возникла она в 1911 году и поначалу называлась «Мусульманская демократическая партия „Мусават“». В июне 1917 года она объединилась с другой организацией – «Тюркской партией федералистов», которая появилась в городе Гянджа после Февраля. Полученный гибрид стал называться «Тюркская демократическая партия „Мусават“» и имел две столицы: в Баку и в Гяндже. Кажется, уже сама история создания и название партии говорят сами за себя, совершенно ясно показывая, что это за сила.
Большевистская партия всегда была интернационалом, или Ноевым ковчегом, как кому больше нравится. Кого там только не было: грузины, русские, евреи, по большей части безбожники, но с исторически сложившимися корнями и симпатиями. И очень много армян, которых мусульмане на дух не переносили, особенно в руководстве. Это противоречие было до такой степени антагонистичным, что существовала даже отдельная социал-демократическая партия для мусульман, под названием «Гуммет».
Чтобы еще лучше ощутить «прочность» большевист-ско-мусаватистского союза, надо знать, что в армяно-татарской резне 1905 года большевики выступали на стороне армян, и азербайджанцы этого не забыли. Для азербайджанца-мусульманина турок-единоверец был ближе соотечественника-армянина, а в большевистской партии заправляли русские и армяне, то есть, с точки зрения националистов, оккупанты, мешавшие воссоединиться с турецкими братьями, и кровные враги. Утешало только то, что большевики пока что не дружили с дашнаками, которые были еще хуже.
Едва турецкие войска начали наступление и стало ясно, что их цель – Баку, как мусаватисты начали готовиться к встрече. В то же время, окрыленные продвижением единоверцев, в Дагестане имам Гоцинский и «пророк» Узун-Хаджи объявили джихад – «священную войну» и, собрав под свои знамена армию полудиких горцев, взяли Темирхан-Шуру (Буйнакск) и Петровск (Махачкалу), занятую красными. Те бежали, частью на пароходах в Астрахань, а частью по железной дороге в Баку, еще больше накалив и без того раскаленную бакинскую атмосферу.
Перед лицом зримой и реальной мусульманской угрозы сплотились все: местные красногвардейцы, красные части, бежавшие из Дагестана, моряки, рабочие, армянские националисты. Через Баку из Персии как раз возвращался полк армянского ополчения под командованием Татевоса Амирова, который тоже принял участие в происходящем. Мусульмане также изготовились к бою. Одна искра – и полыхнет!
29 марта 1918 года несколько сотен солдат и офицеров азербайджанского конного полка попытались уйти на пароходе «Эвелина» в Ленкорань. Их попробовали было разоружить, началась перестрелка. Естественно, азербайджанцы возмутились – как же, наших притесняют! – и 30 марта в городе прошли митинги протеста, тоже закончившиеся перестрелкой.
Воспользовавшись ситуацией, большевики решили взять власть. Они объявили, что в Баку началось восстание, организовали так называемый «Комитет революционной обороны города Баку и его районов», который, в свою очередь, объявил себя высшей властью в городе, что другим «высшим властям», естественно, не понравилось. Оказалось, что взять власть мало, ее надо еще и защитить, а для этого нужны вооруженные силы. Армянский национальный совет, в котором преобладали дашнаки, естественно, на дух не переносившие мусульман, предложил комитету воспользоваться своими вооруженными отрядами. Большевики согласились, и тут же радостно вспыхнула армяно-мусульманская резня, которая, вместе с разборкой за власть, завершилась уличными боями между азербайджанскими вооруженными формированиями и всеми остальными. Приняв помощь армян и допустив резню, Совнарком обрел в лице мусульман непримиримых врагов.
Узнав о «восстании», Гоцинский с севера и бек Зият-ханов с юга рванулись к Баку на помощь единоверцам. Однако красные были настроены решительно и оружия у них было больше, чем у горских банд. Зиятханова разгромили в Шемахе, а на севере, при помощи десанта из Астрахани, выбили Гоцинского из Петровска и Темир-хан-Шуры. Положив под Петровском уйму народу, имам ушел в горы.
Разбитые горские отряды ринулись куда попало. На их пути оказалась Мугань, населенная русскими. Произошла крупная резня, но русские сумели сорганизоваться, создали тысячный отряд под командованием полковника Ильяшевича, снова разбили горцев и организовали Ленкоранскую республику, продолжив процесс самоопределения вплоть до отделения. Тогда мусульмане ушли в Карабах, населенный армянами, где тоже началась обоюдная резня. Тем временем на карте Закавказья появилась Армянская республика, в Нахичевани возникла мусульманская Аракская республика Но и это был еще далеко не конец создания новых государств, которые плодились вплоть до 1920 года.
А тем временем в Баку продолжался процесс генерации «высших властей». 25 апреля 1918 года был образован Бакинский Совнарком, куда вошли только большевики и левые эсеры. Его председателем стал Степан Шаумян, армянин и большевик. В то же время продолжал существовать и Бакинский Совет, где по-прежнему спорили все те же партии, причем, совершенно сюрреалистическим образом, Совнарком являлся исполнительным органом Совета.
С пополнением бюджета новорожденный Совнарком справился просто. После мартовской победы окрепшая власть наложила контрибуцию на нефтепромышленников, потребовав от них выплатить 50 млн рублей. Нефтепромышленники поначалу отказались, но после нескольких арестов деньги из них все-таки выжали. Другим источником средств стали национализированные банки. Затем дошло и до национализации нефтепромыслов, чем бакинцы насмерть перепугали московский ВСНХ, уже имевший представление о том, как работают национализированные предприятия и боявшийся, что Советская республика останется без нефти. Однако Ленин поддержал Шаумяна, и нефтепромыслы также перешли в руки Совнаркома явочным порядком, не дожидаясь декрета из Москвы. Впрочем, развалиться они не успели, на это просто не было времени.
Совнарком, едва образовавшись, понес революцию дальше. Уже в апреле он издал декрет о передаче помещичьих земель крестьянам и позаботился, чтобы тот был доведен до сведения сельского населения. Земли на Кавказе всегда было мало, за землю бились отчаянно. Едва начавшись, земельная реформа тут же вышла из-под контроля: крестьяне начали захватывать землю и жечь помещичьи усадьбы, убивать помещиков и членов их семей и делить землю, что тоже всегда было кровавым делом. Теперь запылал и сельский Азербайджан.
А Баку, таким образом, де-факто вообще стал «вольным городом», сидящим на нефтяных скважинах, да еще и распространяющим свою революционную власть на все каспийское побережье Азербайджана. Это кто ж способен с таким положением смириться?
Оборона Баку
После развала Закавказской Федерации появилась еще одна власть: 28 мая 1918 года была провозглашена Азербайджанская демократическая республика, где правили мусаватисты, со столицей все в той же Гяндже. Вооруженные силы новорожденного государства тут же начали наступление на Баку. Численность этой армии насчитывала около 14 тысяч человек, однако это было весьма специфичное воинское соединение. Поначалу была предпринята попытка создать регулярные мусульманские формирования с русскими офицерами, но она не увенчалась успехом из-за полного отсутствия у воинов ислама воинской дисциплины, поэтому основу армии Азербайджанской республики составляли гвардии местных князей-беков и банды.
Им противостояла, и даже начала встречное наступление, так называемая Кавказская армия, главнокомандующим которой был военный комиссар Бакинского совнаркома, один из впоследствии расстрелянных «бакинских комиссаров» Григорий Корганов, а также вооруженные силы дашнаков и отряд старообрядцев-молокан. Эта объединенная армия насчитывала 15—18 тысяч человек. Большевистское правительство перебросило им из Астрахани вооружение: 80 орудий, 3 бронепоезда, 160 пулеметов, 13 самолетов и 7 броневиков. Хуже было с дисциплиной и воинским духом. В основе вооруженных сил красных в то время лежали советская демократия и революционный порыв, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
В результате противоборства этих так называемых «армий» фронт просто замер у станции Кюрдамир, посередине между двумя столицами, Гянджой и Баку, и стоял там до тех пор, пока не прибыли турки.
Турецкий отряд Нури-паши насчитывал шесть тысяч человек, но это была хотя бы относительно регулярная армия. Фронт дрогнул и пополз к Баку.
В дело вмешались Германия и Москва, стараясь дипломатическими путями вывести турецкие войска из Азербайджана. Ленин предложил немцам неограниченные поставки нефти, если они помогут убрать от Баку турок. Однако Нури-паша был тоже сам себе господин и прекрасно чувствовал себя на службе у новоявленной Азербайджанской республики, не обращая внимания даже на собственное правительство, не то что на союзников.
Впрочем, на стороне бакинцев тоже имелось регулярное воинское формирование – как раз в это время из Персии домой пробирался двухтысячный отряд терских казаков под командованием войскового старшины Бичерахова. Сначала они вроде бы собрались воевать с мусульманами и заняли свое место на фронте. Если бы они оставались там до конца, возможно, история Бакинской коммуны сложилась бы по-иному. Но, с одной стороны, бакинское правительство Лазарю Бичерахову не понравилось, а с другой, как раз в это время дома, в Терском крае, его родной брат Георгий поднял восстание, и перекрасившийся Бичерахов в самый критический момент обороны снялся и ушел на север, разбил три встретившихся по пути красных полка и заняв Дербент.
Боеспособность же остальных частей была неплохой, лишь пока они наступали. Как только турки стали теснить Кавказскую армию, ее части тут же затрещали по всем швам. Даже такой осторожный человек, как Анастас Микоян, в своих воспоминаниях не смог скрыть этого факта.
Например, он приводит такой эпизод. Турки начали усиленно обстреливать позиции 3-й бригады, где Микоян был комиссаром. Сначала командир бригады, дашнак Амазасп, неожиданно «заболел» и отправился в тыл. Вскоре к нему присоединился командующий отрядом, оставив свое подразделение на неопытного комиссара. Затем пришли бойцы молокане, заявившие, что их деревни находятся неподалеку, турки подходят, и им надо идти защищать свои дома. На следующий день рота красногвардейцев неожиданно бросила фронт и направилась в Баку. Их кое-как удалось остановить, но они через пару часов стали убегать другим путем, и, лишь пугнув их пулеметом, установленным на грузовике, бегство удалось задержать. А говорят, что заградотряды придумали чекисты в 1941 году! Да ничуть не бывало!
Матросы были более боеспособны, но еще менее дисциплинированны, они сами знали, что им делать и куда идти. Известен случай, когда матросский отряд встретил направлявшийся на фронт санитарный поезд, а в санитарном поезде ведь что? – медсестры и спирт. Встреча увенчалась тем, что моряки перепились в теплой женской компании, и, не успев проспаться, были вырезаны подвернувшимся мусульманским отрядом.
И, чем дальше наступали турки, тем больше бойцами Кавказской армии овладевали растерянность, паника и желание идти защищать свои дома.
В общем, дело оборачивалось плохо. Из России помощи не было, попытки получить у засевшего в Царицыне Сталина отряд для помощи Бакинской коммуне успеха не имели, а свои войска воевать не желали. Кстати, о Сталине. Вот уже много лет его постоянно и неизменно обвиняют, что он не отправил ни одного солдата на помощь Баку. А с какого перепугу он должен был отправлять им подкрепление? У Бакинской коммуны на фронте было примерное равенство сил, а Сталин, тоже с примерным равенством сил, оборонял Царицын, причем не от каких-то там турок и горских банд, а от Донской армии Краснова. Нечего им подкрепления слать, пусть сами воюют! И ведь Царицын, в отличие от Баку, белые тогда так и не взяли!
В общем, дело было плохо, мусульманские войска подступали вплотную к городу. Мусульманское население готовилось к встрече, предвкушая, как рассчитается за мартовскую резню. Остальные находились в панике. И тогда, 25 июля 1918 года, состоялось расширенное заседание Бакинского Совета совместно с фабрично-заводскими, армейскими и корабельными комитетами. Представителей всех этих партий и комитетов объединяло одно: ничего хорошего для себя от мусульман они не ждали. Поэтому большинством голосов было принято решение: для обороны Баку обратиться к англичанам, небольшой воинский контингент которых стоял неподалеку, в Персии. Те согласились, тем более что формально Азербайджанская республика, против которой им предстояло выступить, была союзницей Турции, а мировая война, где англичане противостояли туркам, к тому времени еще не закончилась. А главное, это дало англичанам повод приблизиться вплотную к желанной нефти.
Большевики и левые эсеры были против этого решения, неизвестно, на что рассчитывая. Точнее, известно на что. На собрании бойцов и командиров гарнизона Степан Шаумян говорил: «Только из России! Только от революционных товарищей из центра мы можем получить поддержку!» Но поддержки из центра не было и быть не могло. Кидать боеспособные части в бакинскую мешанину, где не было уже ни порядка, ни организации, – все равно что топить ими печку Да и не дал бы им никто боеспособных частей, слишком уж их было мало в 1918 году Единственной поддержкой из центра стал пришедший в июле отряд левого эсера Петрова численностью около 600 человек.
Сгоряча фракция большевиков даже приняла решение об уходе народных комиссаров со своих постов, но практически сразу они передумали, решив, что Совнарком должен продолжать работу. Сдаться? Еще чего! Отставка – не большевистский метод…
Вот как описывает Микоян обстановку в Баку того времени:
«…Не было хлеба: Баку уже был отрезан от Северного Кавказа казачьими бандами. Голод гулял по рабочим кварталам. Баку был отрезан от источника доброкачественной воды. Под стенами города скапливалось все больше и больше контрреволюционных полчищ. Гул артиллерийского огня заглушал притихшие заводские гудки. Страх возможной расправы… подтачивал силы рабочих».
Если что и было хуже голода и артиллерийского огня, так это мусульманские войска Азербайджанской республики.
Вечером 29 июля в Баку получили известие, что турки и азербайджанцы прорвали фронт и погнали красных, которые теперь находятся уже в Баладжарах, пригороде Баку. Именно в этот момент ушел с фронта казачий отряд Бичерахова. Что делали три красных бронепоезда, вообще непонятно. Красные войска были полностью деморализованы, воевать не хотели и были настроены паникерски. В городе тоже царила паника, после бесконечных заседаний сговорившиеся между собой меньшевики с эсерами, Центрокаспий и Армянский национальный совет решили послать корабли за англичанами в персидский порт Энзели. Армянский совет, пытаясь спасти свое население от резни, потребовал поднять белый флаг и начать мирные переговоры. Турки обстреливали Ба-ладжары. А что же большевистский Совнарком?
А Совнарком в это время писал одну из самых позорных страниц всей Гражданской войны.
Бегство
11 августа 1918 года Анастас Микоян приехал с фронта в Баку. Зашел в ревком. И вот что было дальше…
«Открыл дверь в одну из комнат. Вижу, сидит Полу-хин, член коллегии военно-морского флота, прибывший из центра уполномоченным в Баку. Это был матрос высокого роста, лет тридцати пяти, очень всеми уважаемый. С ним – начальник бакинской школы командных кадров Солнцев. Они спокойно разговаривали.
– Что вы здесь делаете? – спрашиваю их.
– А сами не знаем.
– Как же так?
– Да мы тоже только что зашли в ревком и узнали, что наши товарищи эвакуировались в Астрахань.
– Неужели это верно?
– К сожалению, – отвечают, – факт.
– Как же так, – говорю я, возмущаясь, – приняв решение об эвакуации, даже не нашли возможности предупредить нас об этом в Баладжарах?
– А может, они и принимали меры, чтобы известить вас, но им, очевидно, не удалось с вами связаться, – возразили мне товарищи. Их тоже никто не известил – настолько все неожиданно и экстренно произошло».
До последнего дня призывавший не сдаваться бакинский Совнарком 31 июля 1918 года внезапно сложил свои полномочия, и в тот же день большевистская верхушка, воинский отряд Петрова и некоторые другие части на семнадцати пароходах попытались отправиться в Астрахань, бросив войска на фронте. Все произошло столь внезапно, что они не предупредили даже тех своих товарищей в городе, которые были заняты или выполняли какое-либо задание. Грубо говоря, кто не успел – тот опоздал.
А 1 августа турки уже прорвались на окраины Баку. Между тем в городе осталась другая «высшая власть» – Совет, теперь уже без большевиков. Реальную же власть, исполнительную, приняла так называемая Диктатура Центрокаспия. Центрокаспий в апреле 1918 года был настроен пробольшевистски, но, видя происходящее безобразие, надо полагать, изменил свою политическую ориентацию. По крайней мере, об этом говорят его дальнейшие действия. Представители Центрокаспия, совместно с представителями исполкома Совета, и вошли в новое правительство.
Новая власть распорядилась задержать пароходы и вернуть их в Баку, на окраинах которого уже были турки. Понимая общую опасность, отряд Петрова выгрузил на берег артиллерию и, стреляя прямо с пристани, выбил неприятеля из города. Однако в бой красные части не пошли. «Беженцы» высадились на берег, заняли район пристани и стали ждать. И вот что они удумали – снова цитируем Микояна:
«Точно не помню, 2 или 3 августа была созвана партийная конференция, чтобы обсудить создавшееся положение и решить, как быть дальше. После долгих споров конференция постановила: вооруженные силы в Астрахань не эвакуировать, а, наоборот, используя перелом в настроении бакинцев в пользу большевиков, вновь захватить власть в свои руки. Практически это было возможно. Противник располагал в городе меньшими силами, нежели мы, а подтянуть войска с фронта он бы все равно не успел…»
То есть что эти паразиты задумали! Пользуясь тем, что все наличные части Диктатуры были брошены против турок защищать город, в том числе и этих пристанских сидельцев, предполагалось, пока те удерживают врага на фронте, ударить им в спину и занять город. Ну, хорошо, допустим, заняли – а дальше-то что? А дальше предполагалось, ни больше ни меньше, как, опираясь на свои силы и на помощь с Волги, организовать оборону и отбросить турок.
Однако план этот так и не был реализован. По счастью, среди большевиков нашлись и трезвые головы. Ясно ведь, что помощи ждать не приходится, своими силами оборону уже организовывали и не организовали, да и красные войска были решительнейшим образом настроены не воевать, а драпать. А 4 августа в городе высадились англичане. Правда, их оказалось всего около тысячи человек, но это было регулярное войско, а по масштабам того времени тысячное регулярное войско – немалая сила. Так красные части и сидели в районе пристани, выставив охранение. Они не могли выйти в море, поскольку Центрокаспий не выпустил бы корабли, но и на фронт идти решительно не хотели.
14 августа они предприняли еще одну попытку бегства, все на тех же семнадцати пароходах. Поняв, что послать доблестных красноармейцев в бой все равно не удастся, правительство Баку снова задержало эти несчастные пароходы, но уже не затем, чтобы вернуть беглецов обратно, а чтобы отобрать у них оружие – черт с вами, драпайте, сволочи, все равно от вас толку нет, но оружие оставьте, оно нужно для защиты города. Арестовано было всего лишь 35 человек'– верхушка Совнаркома и армии. Бросив своих командиров, красные войска благополучно добрались до Астрахани.
Тридцати пяти арестованным были предъявлены обвинения в попытке бегства без сдачи финансового отчета, в вывозе военного имущества и в измене. 11 сентября они были преданы военно-полевому суду Но 15 сентября в Баку вошли азербайджанские войска. В суматохе бегства оставшиеся на свободе большевики сумели добиться от распадающегося на глазах правительства освобождения арестованных. Микоян вспоминает, что когда он, с ордером на освобождение, пришел в тюрьму, заключенные-большевики стояли у дверей камер, «словно ожидая чего-то»… Ясно, чего – надеялись, что товарищи их все-таки не бросят, как они недавно бросили товарищей.
Из тюрьмы все отправились в порт, где должен был ждать теплоход «Севан» с большевистски настроенной командой, но в панике эвакуации теплоход, под завязку набитый беженцами, не дождавшись «комиссаров», вышел в море. Они успели сесть на последний отходящий из Баку-пароход «Туркмен», у которого не хватало топлива, чтобы дойти до Астрахани, и он отправился в ближайший порт Красноводск, находившийся на противоположном берегу Каспийского моря. Правительство же Диктатуры Центрокаспия ушло в Дербент к Бичерахову.
Красноводск не был ни турецким, ни советским. Город находился в области, контролируемой так называемым Закаспийским временным правительством, пришедшим к власти в Ашхабаде 11-12 июля 1918 года. Это был невероятный конгломерат из временно объединенных общими интересами эсеров, меньшевиков, туркменских националистов, дашнаков, белогвардейцев, контролируемый английской миссией. На местах власть осуществляли органы, называвшиеся стачкомами. В Красноводске у власти также был стачком, состоявший из рабочих-эсеров, во главе с эсером по фамилии Кун. Узнав, кто к ним прибыл, они тут же снова арестовали большевистскую верхушку, обвинив их в сдаче Баку туркам. Председатель стачкома связался с Дербентом, получил оттуда информацию о том, что арестованных собирались предать военно-полевому суду, и решил довершить начатое.
Стачком не очень-то заморачивался процессуальными вопросами. Следствие и суд были чрезвычайно простыми. У одного из арестованных, бывшего старосты камеры бакинской тюрьмы, нашли список, по которому тот распределял продукты. Рабочие приняли его за список «членов правительства» и всех поименованных в нем, присовокупив сюда командира вооруженного отряда Амирова, заявив, что их отправляют в Ашхабад для предания суду, посадили в вагоны и вывезли из Красновод-ска. Но до Ашхабада их не довезли – расстреляли на 207-й версте. Трудно сказать, то ли так и было задумано, то ли решение не возиться с арестованными приняли спонтанно, в порядке революционной инициативы. На самом деле вместе с настоящими «комиссарами» были расстреляны и их охранники, делопроизводитель, еще какие-то служащие – разбираться особо не стали.
Вообще-то в 1941 году за дезертирство и сдачу городов неприятелю тоже расстреливали.
Если эсеры знали, за что расстреляли «комиссаров», то у англичан явно были от страха глаза велики. Они придавали этому опереточному бакинскому правительству совершенно ни с чем не сообразное значение и были чрезвычайно озабочены их судьбой. Так, эсер Фунтиков, председатель Ашхабадского правительства, 2 марта 1919 года писал: «Представитель английской миссии в Ашхабаде Тиг-Джонс, глава миссии, говорил мне лично до расстрела комиссаров о необходимости расстрела. А после расстрела выражал удовольствие, что расстрел в соответствии с видами английской миссии произведен».
Вскоре после этого англичане решили заменить правительство и свергли Фунтикова. Его место занял Семен Дружкин, тот самый человек, который непосредственно расстреливал комиссаров.
А в 1967 году в Лондоне вышла книга под названием «Закаспийский эпизод», написанная бывшим участником английской миссии Эллисом. Там написано: узнав о том, что всю эту братию повезли из Красноводска в Ашхабад, генерал Маллесон сказал, «что он считает, что ни при каких обстоятельствах комиссарам не должно быть позволено совершить переезд по железной дороге до Ашхабада», и предоставил своим подчиненным «решать, какие именно меры предложить для предотвращения этого».
Железная дорога-то тут при чем? Вот и пойми этих английских джентльменов…
Такова подлинная история Бакинской коммуны и бакинских комиссаров. Легенда о них был создана позднее. В 1920 году их перезахоронили на одной из площадей Баку, которая с тех пор стала называться «Площадью 26-ти бакинских комиссаров». Позднее миф пошел по нарастающей: в 1958 году там появился памятник, через десять лет – пантеон.
Очень любят вспоминать о том, что Сталин-де был врагом Шаумяна, присовокупляя к этому заявлению легенду о связях Сталина с охранкой. Трудно сказать, так ли это было до революции, но после революции «комиссаров» он сильно не любил. Уже после Великой Отечественной войны он, по воспоминаниям Шепилова, «зарезал» Сталинскую премию авторам одной исторической книги за то, что там положительно оценивали деятельность бакинских комиссаров. Он тогда сказал:
«Бакинские комиссары не заслуживают положительного отзыва. Их не нужно афишировать. Они бросили власть, сдали ее врагу без боя. Сели на пароход и уехали». Как же должно было возмутить Сталина, в куда более трудных условиях отстоявшего Царицын, поведение Шаумяна и его товарищей, если это отношение сохранилось даже через тридцать лет…»
ГЛАВА 3
НЕЛЕГАЛ
…Лаврентий Берия, служащий секретариата Бакинского Совета, знал всю эту историю «от» и «до», все это позорище разворачивалось на его глазах. И, говоря о всех его дальнейших поступках, надо учитывать этот первый опыт советской работы. Вот уж насмотрелся…
Может быть, поэтому он в будущем, сталкиваясь с беспомощностью и безответственностью, будет иной раз терять выдержку и впадать в холодную, а то и «горячую» ярость. Кстати, хотя и будучи большевиком, сам Берия ни тогда, ни потом никуда бежать не собирался.
Это был первый опыт советской работы. А первый опыт работы партийной, не считая кратковременного участия в митингах на Румынском фронте, был у него сугубо специфический и, если вдуматься, неплохо его характеризует. Не каждому, так сказать, по плечу..
…Итак, в сентябре 1919 года город захватили войска Азербайджанской республики – мусаватисты и турки. Они устроили охоту на большевиков, ликвидировали Советы, отменили 8-часовой рабочий день и коллективные договоры, начали перестройку армии и госаппарата по турецкому образцу, но закончить не успели. Кончилась Первая мировая война, и туркам пришлось, в соответствии с мирным договором, уйти к себе домой. Не повезло.
Зато появились англичане: 17 ноября в Баку прибыла 39-я пехотная бригада во главе с генералом Томпсоном, который объявил себя генерал-губернатором города.
Опытные в колониальном деле англичане сразу повели себя, как «сагибы». Они ввели телесные наказания и публичные казни для местного населения, поставили две виселицы на одной из бакинских площадей. Попытались разоружить население, что было делом безнадежным. Это с одной стороны. С другой – сразу же запретили бакинским нефтепромышленникам продавать нефть кому бы то ни было, кроме них, даже Франции. Зато весь английский флот ходил на топливе из Баку. Англичане поставили под контроль весь транспорт, государственный банк. Они считали Закавказье своей сферой влияния, фактически уже колонией, и не собирались допускать сюда кого-либо еще. В том же 1918 году английский генерал Денстервиль писал: «Они должны продолжать убивать друг друга, пока не придут в изнеможение, а потом мы, может быть, сумеем навести там порядок».
С отменой национализации были одновременно отменены и все завоевания рабочих. Кроме того, нефтедобывающие отрасли охватил затяжной кризис сбыта. С одной стороны, англичане запрещали продавать нефть, с другой, основной потребитель – Россия, выбыла из числа покупателей. Зарплата снижалась, цены росли, не за горами было закрытие промыслов. В декабре 1918 года рабочие провели забастовку, и с тех пор в городе появилась легальная организация рабочих – Бакинская Рабочая Конференция, находившаяся под контролем меньшевиков и эсеров, которые сохранили свои организации.
Большевики же были полностью разгромлены, большая их часть ушла в Россию, а те, что остались, были разобщены и запуганы. Постепенно, с большим трудом, воссоздавалась организация, уцелевшие члены партии группировались в небольшие ячейки. Партия более-менее начала функционировать к январю-февралю 1919 года, а первая партийная конференция прошла в марте 1919 года, спустя полгода после начала оккупации. Однако постепенно оправившиеся от разгрома большевики налаживали свою работу. Они захватили власть в Рабочей Конференции – рабочие, как обычно бывало в дни кризисов, стали стремительно «леветь». Это была если не легальная, то хотя бы полулегальная часть большевистской работы, которой, кстати, много сил отдал Анастас Микоян. Но Лаврентий Берия занимался другой работой – нелегальной.
Как уже говорилось, никуда бежать он не собирался. Берия работал в Совете до последнего дня. Более того, когда в Баку пришли турки, он работает еще и в ликвидационной комиссии Совета и покидает его в числе последних матросов утонувшего корабля власти, когда капитанов уже давно и след простыл. Никаким репрессиям он не подвергается.
Затем Берия устраивается на завод «Каспийское товарищество» конторщиком, чтобы заработать немного денег, – но пришлось бросить работу, потому что за всей этой революцией он изрядно запустил учебу (это совершенно невероятно, но все время Гражданской войны и до самого своего перевода в Тифлис он параллельно ухитряется еще и учиться). После очередного перерыва «на сессию» (в 1919 году он заканчивает наконец училище, получив диплом с отличием и специальность техника-строителя), в феврале 1919 года мы находим его в качестве, как он сам пишет, председателя коммунистической ячейки техников. Вот только непонятно, какой партии, ибо Азербайджанская коммунистическая партия образца 1922 года появилась в результате слияния трех партий – собственно АКП(б), а также партий «Гуммет» и «Адалет».
«Гуммет» («Энергия») – изначально была социал-демократической организацией, появившейся в Баку в октябре 1904 года специально для работы среди мусульман, ибо в РСДРП мусульманин шел неохотно: слишком уж там много было всяких там грузин, русских, а еще того хуже – армян. В 1905 году, когда начались горячие дела, она стала фактически «мусульманским» отделом бакинской организации РСДРП. В 1907 году партия была разгромлена и, в отличие от РСДРП, уже не поднялась из руин. Возродилась она лишь после Февральской революции, зато сразу в двух вариантах – большевистском и меньшевистском. Дальше эти единоутробные сестры имели разную судьбу: большевики из «Гуммета» вошли в состав Бакинской коммуны, снова начав работать под руководством Бакинского комитета РСДРП(б). После падения коммуны левая фракция «Гуммет» ушла в подполье, правая же вошла в мусаватисте кий парламент. В апреле 1919 года обе фракции объединились, причем из 11 членов ЦК семеро были большевиками.
«Адалет» («Справедливость») – организация рабочих, выходцев из Ирана. Появилась она в мае 1917 года, во время Бакинской коммуны поддерживала большевиков. По решению комитета, все члены организации вступили в Красную армию. После падения коммуны эта партия также работала в подполье.
Впоследствии работу как собственно в АКП(б), так и в «Гуммете», и в «Адалете», можно было засчитывать как коммунистическую. Однако есть основания полагать, что Берия был связан с «Гумметом», он сам об этом упоминает в автобиографии. На первый взгляд странно – как православного по рождению Лаврентия занесло к мусульманам, но вообще-то ничего особо удивительного в этом нет. Работая в Совете, он наверняка знал активистов этой партии и, после крушения большевиков, мог оказаться у них, как потерпевший кораблекрушение оказывается на борту соседнего корабля.
Итак, Лаврентий является председателем небольшой коммунистической ячейки, помогает в качестве инструктора другим ячейкам, выполняет отдельные поручения. А осенью 1919 года вдруг оказывается… в мусаватистс-кой контрразведке. С этим моментом его жизни связана целая мифология.
«Секретарем Кавказского бюро РКП(б) в Баку был старый подпольщик Виктор Нанейшвили, опытный конспиратор… Подпольное бюро находилось в захваченном мусаватистами Баку, на Телефонной улице, около немецкой церкви – кирхи. Помещение сняли на имя Мирзы Давуда Гусейнова, преданного партии товарища. Нанейшвили появлялся там редко… Адрес знали немногие. Дежурили на Телефонной улице по очереди, необходимую информацию передавали Нанейшвили поздно вечером, после дежурства.
Однажды в бюро пришли молодые члены партийной ячейки Технического училища Вася Егоров и Гриша Канер. Они привели с собой еще одного студента – невзрачного такого, прыщавого. Неизвестный назвался Лаврентием Берия и сказал, что ему нужно увидеться с товарищем Нанейшвили…
Прошло несколько дней, Саркисов спросил Нанейшвили:
– Зачем приходил тот человек?
– Он работает в мусаватистской охранке и просит принять его в нашу партию. Обещает давать ценную информацию.
– Но ведь у нас уже есть свои люди в мусаватистской контрразведке – Мусеви и Ашум Алиев. Мы их туда специально послали. Зачем нам этот самозванец?
Опасения юного Саркисова вскоре же нашли косвенное подтверждение: Мусеви и Алиева убили в ресторане, за обедом, двумя выстрелами в упор».
Ну, дорогие мои, ну как же можно, прочитав хоть одну книгу о подпольщиках или разведчиках, верить этой галиматье! Хорошо «подпольное бюро», где «юный Саркисов», а значит, и прочие юные и не очень юные ее члены, знают имена большевистских агентов, засланных в контрразведку. Да тут никакого лазутчика Берия не нужно, удивительно, что этих агентов раньше не шлепнули – с такой-то конспирацией…
Позднее вывели целую психологию: как Берия, используя связи и интриги, тщательно скрывал этот эпизод своей биографии, как исчезали люди, хотя бы косвенно причастные к этой жгучей тайне. На самом деле все это, конечно, чушь собачья, ибо этот факт был, где надо, прекрасно известен еще в 20-е годы, Берия его не скрывал, он отражен в его собственноручно написанной автобиографии.
Осенью 1919 года он поступает на работу в мусавати-стскую контрразведку вместе с членом ЦК «Гуммета», большевиком М. Ф. Мусеви. Ясно, что разведчиком в стане врага был не двадцатилетний Берия, а именно Мусеви, Берия же ему помогал, скорее всего, был связным. Из этого можно заключить, что после падения Коммуны он не участвовал в легальной деятельности большевиков, иначе был бы слишком «засвечен» для конспиративной работы. А также то, что он был уже проверен на нелегальной работе, поскольку абы кого в самое логово врага не пошлют. Кроме того, едва ли Мусеви взял бы на такое опасное дело человека, который был ему мало известен. Организации коммунистического толка к тому времени еще не объединились. То есть, скорее всего, и Берия был членом «Гуммета».
В марте 1920 года Мусеви был убит, и Лаврентий уходит из контрразведки, где одному ему нечего делать.
Этот «хвост» тянулся за ним многие годы, несмотря на бесконечные объяснения. Уже в 1926 году И. П. Пав-луновский, назначенный председателем Закавказского ГПУ, в письме Сталину писал: «…Перед отъездом в Тифлис меня вызвал к себе Пред. ОГПУ т. Дзержинский… и сообщил мне, что один из моих помощников по Закавказью т. Берия при мусаватистах работал в мусаватской контрразведке. Пусть это обстоятельство меня ни в какой мере не смущает и не настораживает против т. Берия, так как т. Берия работал в контрразведке с ведома ответственных тт. закавказцев и что об этом знает он, Дзержинский, и т. Серго Орджоникидзе». То есть еще семь лет спустя эта сплетня была жива. После смерти Берия Хрущев дал ей новую жизнь, и она благополучнейшим образом просуществовала до наших дней, как аналогичная сплетня о том, что Сталин был осведомителем царской охранки. Недаром Эркюль Пуаро сравнивал сплетни с Лернейской гидрой, у которой вместо одной отрубленной головы вырастают две новые. Сколько их ни развенчивай, но с каждым новым поколением историков они вновь вылезают на печатные страницы, как самая наиновейшая информация.
…После ухода из контрразведки Берия некоторое время работает в таможне – совсем, впрочем, недолго, ибо близится уже решающий поворот его судьбы.
Естественно, Советская Россия не могла оставить крупнейший нефтеносный район неизвестно в чьих руках. Его фактическое присоединение к России было проведено по классическому сценарию. В ночь с 27 на 28 апреля 1920 года был образован Временный революционный комитет, который провозгласил образование АзССР и тут же обратился к РСФСР с просьбой о военной помощи.
Впрочем, помощь была подана еще до просьбы о ней. Уже 27 апреля 11-я армия красных пересекла границу Азербайджана, в качестве авангарда пустив в сторону азербайджанской столицы четыре бронепоезда с десантом, на которых в Баку въехали и руководители компартии во главе с Микояном. Большего и не потребовалось: понимая, что игра проиграна, азербайджанское правительство попросту разбежалось. Вскоре в городе появились командующий 11-й армией Левандовский, а также видные большевики Орджоникидзе и Киров, и с тех пор Азербайджан можно было считать советским.
Берия, к тому времени отлично зарекомендовавший себя на нелегальной работе, по рекомендации комитета партии становится сотрудником регистрационного отдела (регистрода) при РВС 11-й армии – так тогда называли военную разведку. И почти сразу его снова направляют на нелегальную работу. Краевой комитет партии и регистрод отправляют Берия в качестве уполномоченного для подпольной работы в меньшевистскую Грузию – это уже далеко не роль связного. О нелегальной работе Берия в Баку мы знаем крайне мало, но, стало быть, он очень хорошо зарекомендовал себя, если его направили с таким заданием и в такое опасное место.
Краткая история независимой Грузии
…Итак, после распада Закавказской федерации 26 мая 1918 года была образована Грузинская демократическая республика.
Почему Грузию называли меньшевистской? Председателем правительства в ней стал известный меньшевик Ной Жордания, в правительстве и парламенте ведущую роль играли социал-демократы (естественно, не большевики). В январе 1919 года состоялись выборы в Учредительное собрание Грузии, и из 130 мандатов 109 получили также социал-демократы.
…Первым актом нового, независимого от тиранической Российской империи, правительства стала договоренность с Германией и приглашение немецких войск – чтобы обезопасить страну от турок. В Поти высадилось несколько рот солдат. Правда, часть территории все равно пришлось отдать Турции – ворон ворону глаз не выклюет.
15 февраля 1918 года, выступая в Сейме по поводу Брестского мира, Жордания со страстью говорил: «Такой мир, какой подписали большевики, мы такого мира не подпишем, и лучше умереть с честью на посту, чем опозорить и предать себя на проклятие потомков». Менее чем через четыре месяца, оказавшись на посту главы государства, он подписал мир гораздо худший, фактически сделав Грузию немецкой колонией – и не умер!
О том, что на самом деле искали немцы в Грузии, говорит дополнительное соглашение к договору между странами. В первую очередь, Грузия интересовала Германию как территория, по которой проходит нефтепровод. (Учитывая этот интерес всех ее европейских покровителей, это государство в 1918—1919 годы иной раз так и называли: Грузинская нефтепроводная республика.) Кроме того, грузинское правительство на время войны предоставляло немцам исключительное право на покупку всех материалов на своей территории, не требовавшихся для внутреннего потребления страны, и вывоза их без ограничений и пошлин. Совместное (половина на половину) владение горнорудными предприятиями и, опять же, право неограниченного вывоза их продукции. Всего лишь с мая по сентябрь немцы вывезли разнообразной продукции на 30 млн марок. Ну что ж, совсем небольшая плата за освобождение от русских оккупантов!
Правда, вскоре немцы стали вести себя в Грузии со всей прусской бесцеремонностью, как на оккупированной территории. Так, например, разоружение крестьян, проводимое методами, хорошо известными по Второй мировой войне, с привлечением местных жителей-немцев, едва не привело к междоусобной схватке.
15 июля 1918 года чиновник из Тифлисского уезда сообщает: «В Белоключенском районе немцы, жители села Асуреты, в количестве 25 человек с 15 германскими солдатами и одним германским лейтенантом разоружили ряд селений в Белоключенском районе, причем во время разоружения применяли к крестьянам самые репрессивные меры: избивали женщин, мужчин розгами до крови, убивали крестьянских собак, врывались в дома и проводили обыски… Германцы совершенно не считаются с администрацией и заявляют, что они сами хорошо наведут порядок у нас…»5. Еще пример: в августе 1918 года немецкий отряд потребовал от жителей села Сарван уплатить 150 тысяч рублей в пользу немецких колонистов, грозя иначе поджечь село. Местные жители в ужасе бежали. Надо полагать, что колонисты неплохо поживились их имуществом.
О том, на чьей стороне было правительство, говорит хотя бы тот факт, что уже в сентябре 1918 года министр иностранных дел Грузии Акакий Чхенкели был награжден немецким орденом6.
Немцы ушли из Грузии лишь в декабре 1918 года, после поражения Германии. Но их место тут же заняли англичане.
У тех тоже были вполне определенные интересы. Армения англичанам была не нужна, поэтому новые хозяева Закавказья позволили обкусать ее со всех сторон: часть республики получил Азербайджан, часть – Грузия, часть досталась Турции. В Грузии 30-тысячный английский экспедиционный корпус занимался тем, что охранял нефтепровод Баку – Батум и железную дорогу.
Оригинальной была и их «миротворческая миссия». Едва турецкие войска оставили Тифлисскую губернию, как началась стычка между Грузией и Арменией за Ахалкалакский уезд, которая была прекращена лишь по требованию англичан. Английские власти разделили спорную территорию: одну часть передали Грузии, другую – Армении, а среднюю объявили «нейтральной зоной» и подчинили английскому генерал-губернатору. И, конечно, совершенно случайно в этой «нейтральной» части оказались Алавердские медные рудники…
…Кое-как обеспечив тылы, грузинские войска тут же вторглись на Кубань, заняв Адлер, Сочи, Туапсе и собираясь создать там некую «Южную республику». В первую голову они занялись опять же грабежом и отправкой всего, что имело хоть какую-то ценность, в Грузию: увозили оборудование, угоняли скот, вывезли даже рельсы Гагринской железной дороги.
25 сентября 1918 года, прибыв на переговоры с Деникиным, грузинская делегация во главе с министром иностранных дел потребовала включения Сочинского округа в состав Грузии (кстати, британский представитель в Тбилиси генерал Уокер их в этом поддерживал – а что, Британии очень не помешала бы такая колония). В дальнейшем грузинское правительство поддерживало действовавшие в деникинском тылу банды «зеленых» и финансировало «правительство горских народов». Лишь к февралю 1919 года войска Деникина вышибли доблестных джигитов из Черноморской губернии обратно в Грузию.
В самой Грузии сразу же после обретения независимости началась дискриминация всех не грузин: с одной стороны, русских, с другой – малых народов, территории которых новорожденная республика поспешила к себе присоединить. В 1921 году в Лондоне вышла книга Бехофера «В деникинской России». Ее автор писал:
«Свободное и независимое социал-демократическое государство Грузии всегда останется в моей памяти как классический пример империалистической малой национальности и по отношению к захватам территорий вне своих пределов, и по отношению к бюрократической тирании внутри государства. Шовинизм его превосходит всякие пределы».
Внутри республики начались остервенелые гонения на все русское: увольнения с работы, лишение избирательных прав, аресты, выселения. Дошло до того, что созданный в 1918 году Русский национальный Совет организовал русский корпус, целью которого было защитить русских крестьян от истребления7.
Как они поступали с беззащитными малыми народами, можно представить себе, зная политику независимой Грузии образца 1990-х годов. За семьдесят лет мало что изменилось. Уже в июне 1918 года восстали осетины и грузины Цхинвали, поднялись жители Абхазии, опрометчиво подписавшие договор с Грузией, когда к ним подходили большевики. Теперь они просили Добровольческую армию избавить их от грузин.
Разговор с восставшими у грузинских властей был коротким. «Казаки этого отряда (отряд Мазниева, направленный на усмирение восстания в Абхазии. – Е. 77.) врывались в мирные абхазские деревни, забирая все мало-мальски ценное, совершая насилия над женщинами. Другая часть этого отряда… была занята разрушением бомбами домов тех лиц, на которых кто-либо доносил. Аналогичные же насилия были произведены в Гу-даутском уезде. Начальник грузинского отряда, поручик Купуния, бывший пристав г. Поти, избил целый сход в селении Ацы, заставив всех лечь под пулеметный огонь, и прошелся затем по их спинам, нанося удары шашкой плашмя; затем приказал сходу собраться в кучу, верхом во весь карьер врезался в толпу, нанося побои кнутом…»8 Это из доклада абхазских меньшевиков, единомышленников грузинского правительства, т. е. ни в коей степени не может быть большевистской пропагандой.
Впрочем, бывший пристав г. Поти был просто приставом и действовал соответственно. Гораздо интереснее наблюдать за тонкими движениями души известного меньшевистского деятеля Валико Джугели, усмирявшего восстание в Осетии. Вот выдержки из его дневника:
«…Теперь ночь. Всюду видны огни. Это горят дома повстанцев. Но я уже привык и смотрю на это почти спокойно…»