Дейтон Лен : другие произведения.

Лошадь под водой (Кровавый круг)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  ---------------------------------------------
  
  
   Лен Дейтон
   Лошадь под водой (Кровавый круг)
  
  
  
   Ключ
  
  
   1. Разговор
   2. Панацея
   3. Воздух
   4. Я
   5. Пистолет
   6. «Гиб»
   7. Кратко
   8. Дорога
   9. Пистолет
   10. Тип "U"
   11. Подмога
   12. Лягушка
   13. Читать
   14. Согласие
   15. Одобрение
   16. Счета
   17. Сведения
   18. Фадо
   19. Краска
   20. Недруг
   21. Грех
   22. Секс
   23. Лодка
   24. Пряжа
   25. Да
   26. Шарик
   27. Все
   28. Плата
   29. Молитва
   30. Просьба
   31. Помощь
   32. Старый
   33. Намеки
   34. Грубо
   35. Охрана
   36. Черное
   37. Перечитать
   38. Газ
   39. Два "Д"
   40. Зелья
   41. Пленка
   42. Причина
   43. Секс
   44. ООН
   45. Глубоко
   46. Жизнь
   47. Отход
   48. Песни
   49. Эхо
   50. Досье
   51. Башмаки
   52. Прибор
   53. Бей
   54. Да
   55. Джем
   56. Писк
   57. Беспокойство
   58. Наметка
   Как было по правде, я знаю едва ли;
   Скажу вам лишь то, что мне рассказали.
   Скотт
   Пожалуй, самое плохое для судна – это оказаться во время шторма подветренным бортом к берегу. Посему следует соблюдать следующее правило:
   1. Никогда не допускать, чтобы ваше судно оказалось в таком положении...
   Каллингэм. Искусство мореплавания. Наставление молодому моряку
   ЦЕНТРАЛЬНАЯ РЕГИСТРАТУРА
   Прилагаемый подлинный документ № 1 вк/649/1942 включен в личное досье Смита Генри.
   НЕ ИЗВЛЕКАТЬ. НЕ КОПИРОВАТЬ. НЕ УНИЧТОЖАТЬ. НЕ ПЕРЕДАВАТЬ. НЕ ВЫЧЕРКИВАТЬ ССЫЛКИ В КАКОМ-ЛИБО ДРУГОМ ДОКУМЕНТЕ.
   Этот документ требует – первоочередности изъятия из этого досье.
   "Палата общин
   Лондон
   Воскресенье,
   26 января 1941 г.
   Дорогой Вальтер!
   Я прошу тебя сжечь это сразу, как только прочтешь. Скажи К.И.Ф., что он должен поставлять с фабрики в Лионе все, что ты попросишь. Напомни ему, что жалованье последние десять месяцев ему платило не французское Сопротивление. Я хочу, чтобы трубы как можно скорее задымили снова, или я продам предприятие.
   Не заинтересуются ли люди из вермахта приобретением завода? Если хочешь, я назначу тебя посредником на обычных условиях. Уверен, фабрика в свободной зоне Виши может оказаться полезной в свете «Списка узаконенной торговли с противником».
   Я думаю, что обыватели здесь начинают понимать, куда дует ветер, и шумная бравада поутихла. Запомни мои слова: если ваши ребята действительно вступят в конфликт с Советами, мы, англичане, не станем долго раздумывать, как следует поступить.
   Наш завод в Латвии после того, как его прибрали к рукам большевики, пропал, и я могу только радоваться, что планы по Буковине не осуществились.
   Теперь создаю «Мозговой трест» (как они это называют) из моих единомышленников, и, когда страна наконец опомнится, мы сможем что-нибудь предпринять.
   Ты прав относительно окружения Рузвельта; после того, как он благополучно засел на третий срок, приспешники станут разжигать злобную истерию среди здешних социалистов. Однако, как тебе известно, Рузвельт – это еще не вся Америка. И если твои люди не совершат какой-нибудь глупости (например, бросят бомбу на Нью-Йорк), только незначительное число американцев захочет взять в руки оружие при условии, что им придется отказаться от банковского счета!
   Сожги это письмо!
   Твой Генри".
   Секретное досье № 2 СНЕГ ПОД ВОДОЙ
  
  
  
  
   Глава 1Сладкая беседа
  
  
   Марракеш, вторник
   Марракеш в точности такой, каким его описывают туристические справочники – древний город, огражденный стенами, окруженный оливковыми рощами и пальмовыми деревьями. За ним возвышаются Атласские горы, а городской базар у Джемаа-эль-Фна кишит фокусниками, танцовщиками, магами, рассказчиками, заклинателями змей и музыкантами. Марракеш – сказочный город, но во время этой поездки мне не привелось увидеть в нем ничего, кроме полного мухами номера отеля и непроницаемых лиц трех португальских политиков.
   Мой отель находился в старом городе – Медине, на стенах комнаты, выкрашенных в коричневый и кремовый цвета, висели многочисленные таблички на французском языке с перечислением того, что я не должен делать. Из соседнего номера слышались звуки воды, капающей в ржавую ванну, и призывная песнь неутомимого сверчка. Сквозь окно, прикрытое сломанными ставнями, проникала музыка торгового арабского города.
   Я снял галстук и повесил его на спинку стула. Мокрая рубашка холодила кожу на спине. По носу медленно поползла капля пота, задержалась на кончике и наконец шлепнулась на «Лист 128. Передача стерлинговых активов правительства Португалии, хранящихся в Соединенном Королевстве, мандатов и имущества правительству-преемнику».
   Мы потягивали переслащенный мятный напиток, грызли миндаль, жевали пропитанные медом пирожные, и меня утешала мысль о том, что через двадцать четыре часа я снова буду в Лондоне. Может, Марракеш – это и спортивная площадка для миллионеров, но ни один уважающий себя миллионер не станет умирать здесь от жары летом.
   Было десять минут пятого. Гул голосов ожившего города сливался с равномерным жужжанием мух. В переполненных кафе, ресторанах и борделях посетители могли уже только стоять; карманники трудились согласно расписанию.
   – Хорошо, – сказал я, – как только британский посол в Лиссабоне убедится, что вы действительно контролируете положение в столице, получите тридцать процентов ваших стерлинговых активов.
   Они согласились. Без восторга, но согласились. Эти революционеры всегда очень жестки в переговорах.
  
  
  
  
   Глава 2Старое решение
  
  
   Лондон, четверг
   Наша контора с труднопроизносимой аббревиатурой ВООС(П) занимала небольшое мрачноватое помещение на немытой стороне Шарлотт-стрит. Мой кабинет выглядел как иллюстрация Крукшенка к «Давиду Копперфильду», а в двери имелось отверстие в форме равнобедренного треугольника, которое делало ненужной внутреннюю телефонную связь.
   Когда я вручил отчет о моих переговорах в Марракеше Доулишу, моему начальнику, он положил его на стол, будто закладной камень в фундамент Национального театра, и сказал:
   – Министерство иностранных дел собирается предложить несколько новых идей, как продвинуть переговоры с португальской революционной партией.
   – Чтобы мы их продвинули, – поправил его я.
   – Правильное замечание, мой мальчик, – кивнул Доулиш, – ты разгадал их маленькую хитрость.
   – Я по горло сыт замечательными идеями О'Брайена.
   – Ну, эта лучше многих.
   Доулиш, высокий седой чиновник с темными, глубоко посаженными глазами, всегда старался ублажить другие департаменты, когда они стремились переложить на нас какое-нибудь трудное или нелепое дело. Я же рассматривал каждое поручение с точки зрения тех людей, которым придется выполнять всю черновую работу. Именно таким представлялось мне и это дело, но Доулиш был моим начальником.
   На маленьком антикварном столике, которые он привез с собой, когда его назначили руководить отделом, лежала пачка официальных бумаг с розовой ленточкой. Он быстро перелистал их.
   – Португальское революционное движение... – начал Доулиш и сделал паузу.
   – "Vos nao vedes", – подсказал я.
   – Да, ВНВ. Это значит: «Они не видят», – не так ли?
   – "Vos"– то же самое, что по-французски – «vous», – поправил я. – Это значит: «Вы не видите».
   – Правильно, – согласился он. – Итак, это ВНВ хочет, чтобы министерство иностранных дел выдало им довольно крупную сумму вперед.
   – Да, – подтвердил я. – Сложность заключается в том, как осуществить такие выплаты.
   Доулиш задумался.
   – А если бы мы сделали им подарок? – Я не ответил. Он продолжал: – У берегов Португалии затоплена подводная лодка, полная денег. Это фальшивая валюта, которую нацисты изготовили во время войны. Английские и американские бумажные деньги.
   – Идея, значит, заключается в том, – уточнил я, – чтобы ребята из ВНВ достали деньги из затонувшей лодки и использовали их для финансирования своей революции.
   – Не совсем так. – Доулиш потыкал спичкой тлеющие в трубке угольки. – Идея в том, чтобы мы достали для них деньги из затонувшей лодки.
   – О нет. Вы, конечно, не согласились на такое! За что же тогда получает деньги разведывательный отдел министерства иностранных дел? [1]
   – Да, я и сам иногда удивляюсь, – усмехнулся он, – но, думаю, что у министерства иностранных дел все же есть кое-какие проблемы.
   – Не говорите мне о них, – ответил я, – а не то я зарыдаю!
   Доулиш кивнул, снял очки и приложил свежий платок к глазам. За его спиной, на подоконнике, солнце листало пыльные бумаги.
   На улице машина с сиреной выражала неудовольствие по поводу транспортного затора.
   – ВНВ утверждают, что у берегов Португалии лежит затонувшая подводная лодка. – Доулиш никогда не говорил ничего, не нарисовав предварительно схему. На листе блокнота золотым пером он набросал маленькую лодку. – Это немецкая подводная лодка, направлявшаяся в Южную Америку в марте 1945 года. Она везла большую партию прекрасно изготовленной фальшивой валюты – банкноты по пять фунтов стерлингов, пятидесятидолларовые купюры и некоторое количество настоящих шведских денег. Груз предназначался для высших нацистских чинов, которые, конечно, предполагали скрыться. – Я промолчал. Доулиш протер глаза, и до меня донеслось, как машины за углом начали двигаться. – ВНВ хотят, чтобы мы помогли им заполучить эти деньги. Под словами «помочь получить» нужно понимать «подарить им». Так рассматривает ситуацию министерство иностранных дел и надеется таким способом поддержать смену власти, которую оно считает неизбежной, не втягиваясь слишком глубоко в сам процесс и не расходуя денег, понимаешь?
   – Вы полагаете, что, пустив фальшивые американские доллары и подлинные шведские кроны на закупку пушек и финансирование своих политических афер, португальские революционеры не смогут использовать английские деньги, поскольку рисунок на пятифунтовых банкнотах изменился? – воскликнул я.
   – Именно, – подтвердил Доулиш.
   – Ну что же. Я – циник. А вы уже получили из исторического отдела военно-морского министерства какую-либо информацию – название лодки, карту расположения ее обломков и германские документы о погрузке?
   – Пока еще нет, – опустил глаза Доулиш. – Но у меня есть подтверждение, что в этом районе в ходу много фальшивых пятерок. Они явно с этой лодки. Кроме того, ВНВ знают местного рыбака, который уверен, что может показать, где находится лодка.
   – Пункт второй, – продолжил я. – Идея заключается в том, что мы организуем подрывную операцию в Португалии, где, с какой стороны ни смотри, царит диктатура. Само по себе это хитрое дело, но мы будем его выполнять в сотрудничестве или от имени группы граждан, открытая цель которых – сбросить правительство. Это, как вы говорите, вызовет у британского правительства меньше затруднений, чем помещение на счет означенных граждан нескольких сотен тысяч. – Доулиш состроил гримасу. – Хорошо, – закипал я, – но пусть у нас не будет ложных представлений относительно мотивов, которыми оно руководствуется. Это способ сэкономить деньги за счет некоторого риска, которому будем подвергаться мы.
   Доулиш нетерпеливо заерзал в кресле:
   – Конечно, ты знаешь, что эти старые фальшивые пятерки не являются законным платежным средством, но рисунок долларовых купюр не изменился...
   – О, я улавливаю работу жадного умишки секретаря министерства финансов. Он собирается организовать революцию, но только так, чтобы ее финансировали американцы, потому что в мире слишком много фальшивых долларов. Но министерство финансов заблуждается.
   Доулиш взглянул на меня пытливо и начал стучать карандашом по ежедневнику на столе. Похоже, что автомобиль с сиреной достиг почти Оксфорд-стрит.
   – Ты так думаешь?
   – Я просто знаю это, – ответил я. – Португальцы – крутые ребята. Они ездят повсюду и быстро избавятся от английской валюты. Тогда министерство финансов будет иметь бледный вид – оно получит много маленьких дипломатических протестов.
   Мы молча сидели несколько минут. Доулиш рисовал под изображением лодки бурное море. Он повернул свое вращающееся кресло так, чтобы можно было смотреть в окно, выпятил нижнюю губу и постучал по ней карандашом. За это время он четыре раза произнес «Хм-м-м».
   Наконец, повернувшись ко мне спиной, он заговорил:
   – Шесть месяцев тому назад О'Брайен сказал, что знает сто пятьдесят человек – знатоков иностранной валюты и семерых, которые могут ответить на любые вопросы о ее циркулировании, но, чтобы пересылать ее или менять нелегально, он выбрал бы только тебя.
   – Весьма польщен, – откланялся я спине начальника.
   – Может быть, – произнес Доулиш, считавший талант к незаконным действиям сомнительным достоинством, – но у министерства финансов появится иная точка зрения, если они узнают, насколько ты настроен против их идеи.
   – Не рассчитывайте на это, – успокоил его я. – Неужели министр финансов упустит возможность сэкономить миллион фунтов стерлингов? Геральдическая палата уже готовит ему за удачную операцию Гербовый шит.
   Я оказался прав. Через десять дней пришла повестка, где мне предлагалось явиться в Легководолазную школу военно-морского флота (Курсы неглубокого погружения № 549) на корабль «Вернон». Министр финансов, который имеет дело непосредственно с премьер-министром и поручает казначейству выполнять решения правительства, получит титул графа, а я свидетельство военно-морского министерства об окончании курсов неглубокого погружения.
   Когда я пожаловался, Доулиш сказал:
   – Но ты – единственный достойный. – Он начертал цифру "I"в своем блокноте и изрек: – Первое, Лиссабон, 1940, много связей, знаешь чуть-чуть язык. Второе, – он написал цифру "2", – ты специалист в вопросах валюты, и, третье, – он написал "3", – ты первый, у кого был контакт с ВНВ в Марокко в прошлом месяце.
   – Но неужели мне надо идти на эти лягушачьи курсы? – взмолился я. – Там сыро и холодно и занятия проводятся рано утром.
   – Физический комфорт, мой мальчик, всего лишь состояние ума. Это подготовит тебя к борьбе. Кроме того, – Доулиш доверительно наклонился вперед, – ты будешь командовать. И, понимаешь, тебе же не захочется, чтобы эти бездельники ныряли впустую.
   Затем Доулиш издал своеобразный полифонический звук, сначала высокий, потом гортанный, и туча табачного пепла разлетелась по комнате. Я недоверчиво взглянул на него – мой начальник смеялся.
  
  
  
  
   Глава 3Объект «Вернон-С»
  
  
   В квадрате А-3 недалеко от Кохема есть место, где взору внезапно открывается вся гавань Портсмута. Поверхность залива – большой серый треугольник с вершиной, обращенной к Соленту. По сторонам его – острые зазубренные края доков, дамб и песчаных отмелей для высадки на берег. Все это окружает бесцветную воду.
   Когда я прибыл в шесть часов сорок пять минут утра в А-3 Кингстон-Вейл, низкие облака затянули небо и моросил мелкий, пронизывающий дождик. Я миновал толпы фабричных рабочих и докеров, въехал в красные кирпичные ворота объекта «Вернон-С» и припарковал машину. Старшина в блестящем черном дождевике стоял у входа, а перед ним, сгрудившись, сидело, держа руки в карманах, полдюжины моряков в обвисших мокрых плащах. Вахтенному поступил сигнал. Я постучался. Молодой старшина поднял голову от стола, на котором лежали разобранные части велосипедного звонка.
   – Чем могу быть полезен, сэр?
   Я ответил.
   – Отдел инструктирования ныряльщиков? Курсы 549? – спросил он.
   – Да – кивнул я.
   Он с сомнением осмотрел мой гражданский плащ. Прозвучал один удар колокола. Высокий бездельник с одной нашивкой обменял мне на сигарету «Голуаз» полчашки темно-коричневого чая, и я согрел руки о стенки эмалированной кружки. Я предвидел, что все будет происходить спозаранку. Так оно и вышло. И в течение целой недели!
  
  
  
  
   Глава 4"Хвост"
  
  
   Несколько тяжелых грузовиков, дымивших в Хорндине, резкий проливной дождь над Хиндхэдом и, наконец, трава, зеленая, как крем-де-мент, и яркое солнце, когда я свернул на боковую дорогу в Гилдфорд. Взглянув в зеркало заднего вида, я настроил радиоприемник на третий канал Франции.
   Мост Путни и дальше – на Кингс-роуд, покрытую льдом и глубоко промерзшую.
   Лысые мужчины в свитерах с круглыми воротниками, девчонки с накрученными волосами, в штанах, не оставляющих места для воображения.
   Налево, вверх на Бефорт-стрит мимо кинотеатра «Форум» и дальше на Глочестер-роуд. Мужчины в грязных шоферских перчатках и чистые экземпляры «Автоспорта», домохозяйки, отягощенные шиллингами для ненасытных газовых счетчиков. Снова налево, на Кромвель-роуд-Клируэй. Теперь я не сомневался. Черный автомобиль «Англия» следовал за мной.
   Я снова свернул и остановился у телефонной будки. Пока искал трехпенсовую монету, «Англия» медленно проехала мимо. Я следил краем глаза, пока она остановилась примерно в семидесяти ярдах на улице с односторонним движением, потом быстро сел в машину и завернул за угол, снова выехав на Кромвель-роуд. Интересно посмотреть, что они сделают?
   Я ехал дальше вдоль викторианских террас, за которыми ютились некрашеные ночлежки, эти отдаленные колонии одиночества, притворявшиеся одной большой империей.
   Я остановился. Извлек из-под переднего сиденья бинокль сорок на сорок, который всегда держал там, завернул его в газету «Стейтсмен», запер машину и направился в квартиру Джин.
   Дом номер 23 украшали персиковые занавески, и он представлял собой лабиринт из коридоров, по которым гулял сквозняк, проникая под плохо пригнанные двери. Я вошел.
   Вентиляторный обогреватель создавал жужжащий фон, а Джин гремела на кухне, ставя большой кофейник. Я смотрел на нее из дверей кухни. На ней был темно-коричневый шерстяной костюм; загар ее еще не сошел, а по сторонам низкого лба свисали все еще золотые, выцветшие на летнем солнце волосы. Она подняла глаза – спокойно, ясно и тихо, как три четверти таблетки нембутала.
   – Ну что, навел порядок на флоте? – улыбнулась она.
   – Ты заставляешь меня быть прагматиком.
   – А разве это не так? – Она разлила кофе в большие коричневые чашки. – За тобой здесь следили, ты знаешь?
   – Не думаю, – возразил я спокойно.
   – Не говори глупостей! – рассердилась Джин.
   – А что?
   – Ты прекрасно знаешь. Оставь этот свой тон Оресто Пинто, ты говоришь так, чтобы получить от меня побольше информации.
   – Ну хорошо, хорошо. Расслабься.
   – Не хочешь, не говори...
   – За мной следовала черная «Англия» БГТ 803, скорее всего от самого Портсмута и точно от Хиндхэда. Я не имею представления о том, кто это. Может, компания «Электролюкс»?
   – Расплатись с ними, – сказала Джин. Она стояла довольно далеко от окна, продолжая при этом смотреть на улицу.
   – Они могут быть и от компании, поставляющей холодильники. Один из них держал в руке палочку для льда.
   – Очень смешно!
   – У тебя обширный круг друзей. Джентльмены на той стороне улицы имеют «Бристоль-407». Довольно шикарная машина.
   – Ты, конечно, шутишь?
   – Подойди и посмотри, дитя Нептуна.
   Я подошел к окну. Там стоял «Бристоль-407» ярко-синего цвета, весьма запыленный, по-видимому совершивший быструю поездку по А-3. Он был нелепо припаркован посреди тесно прижавшихся друг к другу автомобилей. На тротуаре стоял высокий человек в плоской кепке с козырьком и коротком экстравагантном пальто, похожий на обеспеченного букмекера. Я настроил свой цейсовский бинокль и внимательно осмотрел мужчин и их автомобиль.
   – Судя по их финансовым возможностям – я имею в виду «Бристоль-407», – они не работают ни в одном из известных нам департаментов.
   – Уж не завидуешь ли ты? – спросила Джин, беря бинокль и рассматривая моих будущих компаньонов.
   – Да, – сказал я.
   – Но ты ведь не присоединился бы к врагам демократии и не стал угрожать существованию свободного западного капиталистического общества за «Бристоль-407», не так ли?
   – Смотря какого цвета!
   Джин выглянула в высокое узкое окно.
   – Он снова садится в машину. Они хотят припарковаться у дома номер 26. – Она повернулась ко мне. – Как ты думаешь, это спецотдел?
   – Нет, только полицейские из центрального Вест-Энда имеют большие машины.
   – Так ты уверен, что это «друзья»? [2]
   – Нет, человека в таком пальто не пропустили бы через парадный вход министерства иностранных дел.
   Джин положила полевой бинокль и молча разлила кофе.
   – Продолжай, – кивнул я. – Существует еще очень много служб безопасности.
   Джин передала мне большую чашку черного кофе. Я понюхал.
   – Это кофе континентального изготовления?
   – Ты ведь любишь континентальный, да?
   – Иногда.
   – Что ты собираешься делать?
   – Я выпью его.
   – Я об этих людях.
   – Выясню, кто они такие.
   – Каким образом? – спросила Джин.
   – А вот так. Я поднимусь наверх, пролезу по крыше, найду застекленный люк и спущусь через него вниз. Ты тем временем наденешь мой плащ и будешь ходить мимо окна, чтобы они видели тебя и думали, что это – я. Через некоторое время, скажем через двадцать минут, ты выйдешь и заведешь мой «Воксхолл-В». Они будут вынуждены вывести свой «Бристоль», чтобы поймать мою машину до того, как она исчезнет из виду. Поняла?
   – Да, – ответила Джин, очень медленно и неуверенно.
   – К этому времени я буду у ворот, скажем, дома номер 29. Когда их машина двинется, я возьму картофелину, которую выну сейчас из твоей корзины с овощами, и, забежав вперед, нагнувшись очень низко, воткну эту сырую неочищенную картофелину в их выхлопную трубу и буду держать ее там. Это дело лишь нескольких мгновений, пока давление станет достаточно сильным, чтобы сорвать крышку цилиндра с оглушительным треском. – Джин рассмеялась. – И они окажутся со сломанной машиной, дорогой машиной. В это время дня на Глочестер-роуд они ни за что не поймают такси, и им придется попросить, чтобы их подбросил «воксхолл», отопление в котором будет работать уже достаточно долго, чтобы в машине стало тепло и уютно. По пути туда, куда они захотят ехать, я скажу, заметь, совершенно небрежно: «Что вы, ребята, делали в этом лесном уголке в субботний полдень?» И, так или иначе, я скоро выясню, на кого они работают.
   – Да, это морское заведение неважно повлияло на тебя, – заключила Джин.
   Я набрал номер своего связного. Пульт ответил. Я прикрыл трубку рукой и спросил Джин:
   – Какой код для этой субботы?
   – Что бы ты без меня делал? – ответила она из кухни.
   – Не придирайся, девочка. Я уже неделю не посещал офис.
   – Лелеять, – сказала Джин.
   – Лелеять, – повторил я оператору пульта, и он соединил меня с дежурным офицером.
   – Колокольчик слушает.
   – Колокольчик, лелеять, – назвал я пароль.
   – Да, – ответил Колокольчик. До меня донеслось, как щелкнула записывающая аппаратура, включенная в сеть. – Слушаю.
   – За мной «хвост». Есть что-нибудь в недельной сводке?
   Колокольчик отправился взглянуть записи за неделю, которые содержали сведения, поступавшие из объединенного разведывательного управления министерства обороны. Потом большие тяжелые башмаки Колокольчика протопали назад к пульту.
   – Ни хрена, старик.
   – Сделай мне одолжение, Колокольчик.
   – Все, что скажешь, старик.
   – Ты мог бы оставить кого-нибудь вместо себя и кое-что для меня выполнить?
   – Конечно, старик, с удовольствием.
   – Я бы не стал беспокоить тебя в субботу, если бы это не было важно.
   – Конечно, старик, я знаю.
   – Поднимись на третий этаж к миссис Уэлч, УЭЛЧ, и скажи ей, что тебе нужно одно из досье клиринговой палаты ОИС [3] . Любое. Лучше пусть это будет досье, которое у нас уже есть. Понял?
   – Доходит, старик.
   – Попроси у нее какое-нибудь досье, которое у нас уже есть, и она скажет, что мы его уже брали. И покажет тебе регистрационный журнал. Если она не предложит тебе это сама, устрой скандал и потребуй, чтобы показала. Внимательно просмотри все подписи в правой колонке. Меня интересует, кто брал досье 20 ВООС(П)287?
   – Это одно из наших персональных досье, – заметил Колокольчик.
   – Точнее – мое. – Если я буду знать, кто просматривал недавно мое досье, мне будет легче представить себе, кто за мной следит.
   – Правильно, – согласился Колокольчик.
   – И, Колокольчик, – добавил я, – проверь-ка быстро регистрационные номера двух машин: черной «Англии» и «Бристоль-407». – Я подождал, пока Колокольчик повторил номера. – Спасибо, Колокольчик, и позвони мне к Джин.
   – Хорошо, – ответил он.
   Джин налила мне третью чашку кофе и испекла несколько оладий с сахаром и сметаной.
   – Тебе не кажется, что ты поступаешь неосторожно, говоря по открытой линии? Называешь КП ОИС, номера досье...
   – Если подслушивает тот, кто в этом не замешан, ему будет непонятно, а если тот, кто замешан, то ему все объяснили на площади Дзержинского.
   – Пока ты говорил по телефону, подъехала твоя черная «Англия».
   Я подошел к окну. На дороге стояли и разговаривали четверо мужчин. Вскоре двое из них сели в «Бристоль» и уехали, а «Англия» осталась на месте.
   Джин и я провели тихий субботний вечер. Она вымыла голову, а я сварил много кофе и прочитал приложение к «Обсервер». По телевизору говорили: «Военная партия Блэкфута не стала бы использовать медицинскую сестру, Бетси...» – и в этот момент зазвонил телефон.
   – Это был начальник службы военно-морской разведки? – спросил я еще до того, как он раскрыл рот.
   – Блими, – сказал Колокольчик. – Откуда ты узнал?
   – Я подумал, что начальник службы военно-морской разведки захочет проверить гражданское лицо, прежде чем допустить его в свою школу ныряльщиков.
   – Здорово соображаешь, старик, – усмехнулся Колокольчик. – Центральная регистратура [4] и КП ОИС обе выдавали твое досье начальнику разведки первого сентября.
   – А что с машинами, Колокольчик?
   – "Англия"принадлежит некоему Батчеру, его инициалы А.Х. а «Бристоль» – министру кабинета Смиту. Знаешь их?
   – Я слышал эти имена раньше. Может быть, ты составишь на обоих справку С6 и оставишь ее запертой в «ящике»?
   – О'кей! – пообещал Колокольчик и повесил трубку.
   – Что он сказал? – спросила Джин.
   – Я езжу на дробовике под открытым небом, – ответил я. Джин вздохнула и продолжала красить ногти в ярко-оранжевый цвет. Наконец я «раскололся»:
   – Машины принадлежат министру кабинета по имени Генри Смит и маленькому жулику по имени Батчер, который выполняет мелкую работу по коммерческому шпионажу по системе «соблазнение секретарш».
   – Какая милая система, – заметила Джин.
   – Ты не помнишь Батчера? Мое досье, кстати, было выдано начальнику разведки первого сентября.
   – Батчер? – задумалась Джин. – Знакомое имя. Батчер... – Она покрасила следующий ноготь. – Ну конечно! Отчет о таянии льда! – воскликнула она внезапно.
   Какая же у нее память! Батчер продал нам устаревший отчет германской лаборатории, в котором описывалась машина для таяния льда, работающая с поразительной скоростью.
   – Что ты помнишь об этом отчете? – спросил я Джин.
   – Я не совсем разобралась, – ответила она, – но, грубо говоря, идея заключалась в том, что путем восстановления молекулярной структуры льда его можно мгновенно превратить снова в воду. И наоборот. Нечто подобное военно-морской флот применяет на подводных лодках. Эти лодки должны находить отверстия в глыбах льда прежде, чем расстреливать их.
   В течение минуты она держала руку вытянутой и рассматривала свои оранжевые ногти.
   – Да, – сказал я, – выходит, отчет Батчера пригодился флоту. Вот какая тут связь. Я просто гений!
   – Почему это ты гений? – спросила Джин.
   – Потому, что у меня такой секретарь, как ты!
   Джин послала мне воздушный поцелуй.
   – А мистер Смит – министр кабинета? – спросила она.
   – Он просто одолжил свой автомобиль, – предположил я, но не был в этом уверен. Я взглянул на Джин и погасил сигарету.
   – Не надо, – остановила меня Джин, – у меня еще не высохли ногти!
  
  
  
  
   Глава 5Не игрушка
  
  
   Две недели, которые я провел в Портсмуте, пролетели быстро, и я вернулся домой с маленьким удостоверением мелководного ныряльщика, выданным военно-морским министерством. Теперь осталось только повесить его в рамку на стену. Я приобрел также начинающуюся пневмонию, хотя Джин утверждала, что это просто горловая простуда.
   Весь понедельник я провел в постели. Во вторник, холодным сентябрьским утром, как бы предупреждавшим, что приближается зима, поступило уведомление из военно-морского министерства, где мне предписывалось принять из школы подводное снаряжение, а также возлагались на меня связанные с этим расходы. С той же почтой пришел счет за ремонт холодильника и последнее напоминание о квартирной плате. Бреясь, я порезал подбородок, кровь лила вовсю. Переодев рубашку, я отправился на Шарлотт-стрит, где застал Доулиша в сильнейшем раздражении, потому что из-за меня он опаздывал на главную конференцию разведки, которая проводится в первый вторник каждого месяца в странной квадратной комнате главного разведывательного управления.
   Словом, день выдался ужасный, а он ведь практически еще не начался. Доулиш изложил весь вздор о моем новом назначении, повторил шифр радиокода и подчеркнул важность первоочередной связи с ним.
   – Я убедил их дать тебе полномочия постоянного заместителя секретаря, так что не урони своего звания. Поддерживай связь с Макафи [5] или посольством в Лиссабоне. Ты помнишь, в позапрошлом году они клялись, что никогда не дадут нам снова поста выше помощника секретаря?
   – Большое дело, – возразил я, глядя на газету, лежавшую на его столе. – Постоянный заместитель секретаря! И притом они отправляют меня ночным рейсом на туристическом самолете!
   – Это все, что мы могли достать, – увещевал Доулиш. – Не придирайся к классу, мой мальчик, нельзя же было потребовать высадить какого-нибудь незадачливого налогоплательщика! Ты увидишь во всем блеске Гибралтар, будешь пить белое вино и... что там еще делают солдаты?
   – Хорошо, – мрачно произнес я простуженным голосом, – но вам не следует так уж веселиться по этому поводу!
   Доулиш перевернул страницу газеты «Оружие», лежавшей на столе. Я не дал ему прочесть статью до конца.
   – Они повесили на меня лично стоимость принадлежащего военно-морскому министерству снаряжения на сумму в две тысячи фунтов стерлингов.
   – Служба безопасности, старик, не хочет, чтобы эти помешанные на карьере люди из военно-морского министерства знали все наши маленькие секреты.
   Я кивнул.
   – Смотрите, – предупредил я с некоторым элементом злорадства, – если я беру из арсенала военно-морского министерства пистолет, мне требуется ваша подпись.
   Последовало длительное молчание. Доулиш прищурился.
   – Пистолет? – спросил он. – Ты что, свихнулся?
   – Впадаю в детство, – ответил я.
   – Действительно, – съязвил Доулиш, – это гадкие, шумные, опасные игрушки. Как я буду чувствовать себя, если ты вдруг сунешь палец или что-нибудь еще в механизм!
   Я молча взял билет на самолет, инвентарную ведомость на подводное снаряжение и пошел к двери.
   – Вест-Лондон, девять часов сорок минут, – бросил мне вдогонку Доулиш. – Постарайся, чтобы отчет по плану Страттона был готов до твоего отъезда. – Он снял очки и начал тщательно их протирать. – У тебя ведь есть свой пистолет, о котором, как предполагается, я не знаю. Не бери его с собой, будь хорошим мальчиком.
   – Ни в коем случае. Боеприпасы мне не по карману.
  
  
  * * *
  
   В этот день я закончил свой отчет для кабинета министров по плану Страттона. План предусматривал создание для Лондона новой сети информаторов. Их следовало привлечь из операторов телефонной и кабельной связи или телексов, а также из инженеров-ремонтников, работающих в различных отделах иностранных посольств. Я предлагал создать агентства по трудоустройству за границей, которые занимались бы подбором, специалистов такого профиля. Помимо изложения новой идеи, мой отчет содержал описание оперативной части – планирование, связь, «обрывы» [6] , «почтовые ящики» [7] , систему контроля [8] и, что важнее всего для кабинета, предполагаемые расходы.
   Джин закончила печатать отчет в восемь тридцать вечера. Я запер его в стальной «ящик доставки», включил инфракрасную систему защиты и установил телефон в положение «запись».
   За соседней дверью находился наш собственный специальный телефонный аппарат «Привидение», который мог использоваться как правительственная связь. Тот, кто набрал наш номер даже по ошибке, через полминуты слышал сигнал вызова; ночной оператор беседовал с тем, кто звонил, и только после этого раздавался звонок нашего телефона.
   В этом были свои преимущества: я, например, мог набрать номер «Привидения» с любого телефона, и оператор связал бы меня с кем угодно в мире, не привлекая внимания.
   Джин убрала ленты пишущей машинки в сейф. Мы пожелали спокойной ночи Джону – ночному дежурному, и я положил билет на самолет БЕА – 062 в карман пальто.
   Джин рассказала мне, что приобрела для своей квартиры ковер, и обещала приготовить к моему приезду обед. Я попросил ее не оставлять отчет по плану Страттона у О'Брайена и подсказал ей три способа, как избежать этого, извинившись перед ним. Она попросила поискать в Испании для нее зеленый замшевый пиджак тридцать шестого размера.
  
  
  
  
   Глава 6Гибралтар
  
  
   Автобус аэропорта протискивался сквозь скопление машин, натриевые лампы освещали путь к зданию вокзала. Замерзшие пассажиры держали в руках свои пятишиллинговые билеты, а один или два из них пытались читать газеты при мутном свете. Сверкающие огнями автомобили с раскачивающимися на лобовых стеклах игрушками проскакивали мимо. За машинами следовали призрачные тени из белых брызг.
   В здании аэропорта все оказалось закрыто, и в целях экономии половина электрического освещения выключена. А ведь мы заплатили за него в аэропорту налог! Длинная узкая очередь пассажиров медленно проползала таможню, расположенную в центре зала. Иммиграционные служащие, с беспристрастной неприязнью к иностранцам, сравнивали лица с фотографиями в паспортах. Блондинка с размазанной косметикой исполняла для нас с помощью шариковой ручки веселую мелодию на своих зубах. Затем нас запечатали в большом алюминиевом брюхе самолета.
   В первом ряду салона сидел коренастый человек в пластмассовом дождевике. Его красное лицо показалось мне знакомым, и я попытался вспомнить, в какой связи? Он громко возмущался плохим кондиционированием воздуха в самолете.
   Вокруг нас аэропорт поблескивал цветными огнями и знаками. В салоне те, кто посильнее, боролись за места у окон и завоевывали их. Лежали наготове пакеты для тех, кому могло стать плохо; на температурном табло стрелка стояла на отметке «жарко». Стартеры включились, освещение из-за этого стало вдвое слабее, начали проворачиваться лопасти пропеллера. Большие двигатели разогнали влажный воздух, взревели и подняли нас в черное пространство ночи.
   Включился автопилот; белые пластиковые чашечки плясали и содрогались на маленьком откидном столике перед моим креслом, толкая и роняя пластмассовые ложки и большие, завернутые в бумагу куски сахара.
   Я видел спину коренастого мужчины. Он что-то кричал. Пытаясь вспомнить всех, кто имел отношение к картотеке материалов по таянию льда, я подумал: а проверил ли Доулиш этого человека?
   Высота восемь тысяч футов. Под нами зеленые вены улиц, освещенных в ночи неоновыми лучами. Затем только темное море.
   Тонкие сырые ломтики хлеба беспомощно цеплялись за столик. Я съел один. В знак поощрения стюард налил горячего кофе из нагретого металлического кофейника. Плеяда огней смешивалась с льдинками звезд, разбросанных в пещерах неба.
   Я дремал, пока не раздался звук «плонк-плонк» – шасси коснулись земли. Лампы в салоне зажглись в полную мощность, заставляя пассажиров открыть сонные глаза. Пока самолет приземлялся и подруливал к стоянке, возбужденные туристы хватали прошлогодние соломенные шляпы и бросались к выходу.
   – Доброй ночи, сэр, спасибо, доброй ночи, сэр, спасибо, доброй ночи, сэр, спасибо. – Этими словами стюардесса провожала всех выходивших пассажиров.
   Коренастый человек протолкался через весь самолет и подошел ко мне.
   – Вы номер двадцать четыре? – крикнул он.
   – Что? – нервно спросил я.
   – Вы номер двадцать четыре. Я никогда не забываю лиц.
   – Кто вы?
   Его лицо сморщилось в разочарованной улыбке.
   – Вы меня знаете, – прокричал он. – Вы живете в квартире номер двадцать четыре, а я – Чарли, молочник.
   – О да, – пробормотал я. Это был молочник с глухой лошадью. – Отдыхай хорошо, Чарли! Когда вернешься, мы все уладим.
   «Машины на Коста-дель-Соль», – сообщили из громкоговорителя.
   Таможенники и иммиграционные чиновники сонно кивнули и поставили в паспорте штамп: «Тридцать дней».
   Я опять увидел квадратную, плотную спину англичанина, пробивавшегося к автобусам на Коста-дель-Соль.
   – Добро пожаловать в Гибралтар, – приветствовал меня Джо Макинтош, наш человек в Иберии.
  
  
  
  
   Глава 7Краткая беседа
  
  
   По почти пустым улицам Джо повез меня в гостиницу для семейных морских офицеров. Было три часа сорок пять минут утра. Мы ехали по Еуропа-роуд, мимо военного госпиталя. На набережной два офицера, агонизируя, выташнивали свой путь к пристани, а третий сидел на тротуаре возле отеля «Куин».
   – Кровь, рвота и алкоголь – вот что следовало бы изобразить на мундирах военных, – поморщился я, обращаясь к Джо.
   – Так почти везде, – ответил он кисло.
   После того как мы выпили по рюмке, Джо обещал приехать снова утром прежде, чем отправится дальше. Я лег спать.
   Мы позавтракали в столовой, и вода не показалась мне такой соленой, как я запомнил ее. Джо уточнил некоторые детали.
   – Об этих фальшивках я слышал уже несколько лет тому назад; время от времени их выносит море.
   Я кивнул. Джо набросал маленькую карту. Он открыл бумажник и вынул листок, вырванный из школьной тетради. На нем изображался некий намек на юго-западную часть Иберийского полуострова. Гибралтарский пролив находился в нижнем правом углу, а Лиссабон – наверху слева. Вдоль побережья тянулись мелкие крестики, нарисованные чернильным карандашом. Стокилометровая дорога между Сагришем и Фару извивалась вдоль залива. Маленькие пометки Джо напоминали пузырьки, образующие кривую линию.
   Джо начал рассказывать мне о проведенной им подготовке.
   – Самый близкий от затонувшей лодки город – Албуфейра, вот здесь...
   Джо не очень сильно изменился с тех пор, когда он, высокий мускулистый лейтенант разведки, прибыл в Лиссабон в качестве моего помощника в 1942 году.
   – ...Вот список всех подводных лодок, потерпевших крушение между Сагришем и Уэльвой и... – Много молодых разведчиков стремившихся за неделю поставить на колени Ось появлялось в Лиссабоне в 1941 – 1942 годах. Большинство из них пало жертвой простейших ловушек, расставленных службой безопасности, или они вступали в перебранку с немцами в кафе. Такое было время: мы вылавливали их новичков, а они – наших.
   Старики же, те, кто удержался там более трех месяцев, обменивались со своими противниками, выполнявшими такую же миссию, сардоническими улыбками над чашечками черного кофе... – ...и я использовал итальянского гражданского подводника, с которым работал раньше. Сейчас он, пожалуй, лучший водолаз в Европе. Если ты проведешь эту ночь в городе, который я здесь пометил, то позвоню ему и попрошу встретиться там с тобой. Пароль: «Беседа». Я поеду другим путем.
   Сквозь прозрачный воздух, за залитыми солнцем водами пролива, я видел вершину горы Ако на территории Северной Африки.
   – Джо, что тебе сказали об этой операции? – спросил я.
   Он медленно вынул из кармана пачку сигарет, взял одну и предложил закурить мне.
   – Нет, спасибо, – отказался я.
   Он закурил сигарету и спрятал спички. Руки его двигались очень медленно, но я знал, что мозг его действует подобно молнии.
   – Ты знаешь эту Рэн, с довольно большой?.. – начал он.
   – Знаю.
   – Она клерк, шифровальщик. Недавно я болтал с ней и заметил на всех депешах, которые посылал в Лондон последние два месяца, в углу пометку – «Би-Экс-Джи». Я никогда не слыхал о таких порядках и спросил ее, что это означает? – Он затянулся сигаретой. – Они направляют копии всех наших сообщений кому-то в Лондоне, по-видимому для анализа.
   – Кому? – спросил я.
   – Видишь ли, она всего лишь клерк, – пожал плечами Джо. – Их пересылает офицер, которому поручено сигнализировать, но она...
   – Продолжай!
   – Она не уверена...
   – Итак, она не уверена...
   – Но она думает, что это направляется для сведения кому-то в палате общин.
   Я попросил еще кофе, и официантка, испанка, принесла нам большой кофейник.
   – Выпей еще кофе, – предложил я, – и расслабься. Все уладится.
   Он застенчиво улыбнулся.
   – Я хотел рассказать тебе, – начал он, – но это звучит так неправдоподобно.
   Мы отправились в компанию «Андалузские автомобили» в Сити-Мил-Лейн, чтобы взять «Воксхолл-Виктор» для меня и «симку» для Джо. Он выехал в Албуфейру и должен был приехать туда к вечеру. Я собирался посетить еще кое-какие места в Гибралтаре, и моя поездка состояла из двух этапов.
   Это был все тот же убогий город, запомнившийся мне со времен войны. Большие, похожие на казармы бары, откуда давно уже вынесли все, что можно вынести, и сломали все, что ломается. Звуки аккордеонов, пьяное пение, военные полицейские с красными шеями, распугивавшие толстых солдат, тонкогубые жены военных, лавировавшие среди расположенных на освещенных ярким солнцем тротуарах лавок жадных индусов... Один судовой врач сказал мне как-то, что секрет удовольствия от посещения Гибралтара заключается в том, чтобы суметь не сойти на берег.
  
  
  
  
   Глава 8Игра в угадайку
  
  
   Среда, утро
   В конце главной улицы Гибралтара – Испания. Пограничники в серой форме кивнули, проверили транзисторные приемники и часы, снова кинули. Я проехал несколько ярдов по нейтральной земле, потом миновал второй контрольный пост. Дорога вилась вдоль залива Альхесирас. Если посмотреть через залив, можно увидеть весь Гибралтар, распростершийся как кусок засохшего сыра от высот, откуда обезьяны глазеют на аэропорт, до юга, где Понта-де-Еуропа впадает в море.
   После Альхесираса дорога поползла вверх. Сначала она была сухой, как подгоревший кусок хлеба, но скоро белые кучевые облака начали усаживаться маленькими стайками прямо на асфальт, попадая под колеса машины. Налево, как брошенная после пикника смятая консервная банка, торчала вершина утеса. Дорога снова пошла вниз и вдоль залива на север. Было три часа дня. Голубое небо напомнило мне диптих Уилтона, а теплый воздух выгонял остатки смога из моих легких.
   Снабжаемый из Севильи, Лос-Паласьос представлял собой большую деревню, которая могла бы считаться городом, если бы ее жители раскошелились и вымостили улицы. Когда я въехал в деревню, электрические лампы, горевшие вполнакала, пялились своими рыбьими глазами в сумерках.
   Перед одним кафе стоял новенький «Фиат-1400». На темной двери длинными буквами было вырезано имя – Эль Десембарко. Я притормозил. Большой дизельный грузовик последовал за мной, когда я съехал с дороги. Грузовик припарковался там же, и водитель вместе со своим сменщиком вошел внутрь. Я запер машину и последовал за ними.
   В просторной, похожей на сарай комнате находилось около тридцати посетителей. Над стойкой висели копченые свиные окорока, в обширной витрине стояли бутылки. Большие зеркала в золоченых рамах, размещенные по стенам, забавно искажали отражения людей. Сверкавшая машина для варки кофе – «Эспрессо» – ревела и стучала. Мальчишки с влажными бледными лицами, сновавшие между гигантскими бочками, останавливались только для того, чтобы жестами отчаяния выжать свои фартуки и жалобно выкрикнуть названия блюд заказа на кухню, произнося слова на пробивавшемся сквозь клубы дыма и шум разговоров языке официантов. Стоимость блюд записывалась и подсчитывалась на большой черной доске.
   Я приготовился к беседе.
   – Тарелку креветок!
   И официант принес мне бутылку пива, стакан и маленькую овальную тарелку свежесваренных креветок, влажных и восхитительных. Я спросил его о комнатах. Он стащил через голову свой белый фартук и повесил его на крючок под календарем с фотографией Джейн Менсфилд. Мне не хотелось думать о том, что рекламируется в этом календаре. Мальчик вывел меня через заднюю дверь. Справа я видел пламя в кухонной печи и улавливал пикантный запах испанского оливкового масла. Стало уже почти совсем темно.
   За домом находился песчаный двор, частично укрытый бамбуковым навесом, с которого свисали поржавевшие неоновые лампы. С одной стороны двора каменный застекленный коридор вел к маленьким, как клетки, комнаткам. Я договорился о ночлеге, о скутере «Ламбетта» и вошел в помещение. В комнате стояли железная кровать с чистыми хрустящими простынями, стол и шкафчик для ночного горшка.
   – Двадцать пять песет за сутки, – предупредил официант.
   Цена устраивала меня. Я бросил сумку, протянул официанту сигарету «Голуаз», дал ему прикурить, закурил сам и вернулся в шумный ресторан.
   Официанты, как только могли быстро, подавали вино, кофе, шерри и пиво, выплескивая содовую в стакан с расстояния в два фута, бросали на столы тарелочки с копченой свининой, солеными бисквитами или креветками, спорили с пьяными, одновременно ловко и любезно обслуживая трезвых. Гул голосов разбивался о стропила потолка и отдавался эхом.
   Пока ел рыбный суп и омлет, я все время ждал, что ко мне подойдут. Я спросил, кому принадлежит новый автомобиль, стоящий перед домом. Хозяину. Я попросил еще креветок и наблюдал за водителем автобуса, который обогнал меня, сделав ловкий трюк.
   В десять тридцать я вышел на улицу. Три человека в комбинезонах сидели на голой земле и пили из фляги красное вино, двое босоногих мальчишек бросались камнями в большой дизельный грузовик, и несколько человек тихо обсуждали рыночные цены на использованные велосипедные покрышки.
   Я открыл дверцу автомобиля, чтобы достать свой «смит-и-вессон» 38-го калибра, производящий бесшумно шесть выстрелов, с ручкой из мощного магнита. Я вытащил револьвер, завернул вместе с автомобильными документами и вернулся в свою комнату. На моей сумке по-прежнему лежала обгоревшая спичка, которую я оставил там специально. Однако прежде, чем лечь спать, я все же открыл дверцу маленького шкафчика и сунул свою пушку под ночной горшок.
  
  
  
  
   Глава 9Я сижу на этом
  
  
   В четверг во дворе, где я завтракал, солнце палило вовсю. Вокруг колодца в горшках стояли герани, и розовые конволвулосы вились вверх по бамбуковому навесу. Полускрытый сушившимся бельем большой рекламный щит «Кока-колы», выгоревший до бледно-розового цвета, церковная башня, откуда раздались девять глухих ударов колокола, – все казалось игрушечным.
   – Друг мистера Макинтоша, не так ли?
   Рядом с моим медным кофейником стоял приземистый мускулистый человек примерно шести футов ростом, с большой головой и вьющимися темными волосами. Лицо его, сильно загорелое, оттеняло белизну улыбки. Он держал руки перед собой и время от времени одергивал манжеты своей рубашки. В левой руке он держал зеленый носовой платок, а тремя пальцами правой постукивал себя по лбу.
   – У меня к вам разговор. Ваш друг просил меня передать вам лично послание.
   Его манера говорить отличалась странным отрывистым ритмом, и голос, понижаясь в конце фразы, заставлял как бы ожидать, что в любой момент он может произнести еще несколько слов.
   «Разговор», сказал он. Я знал, что настоящее кодовое слово «беседа».
   Он сунул руку в карман своего полосатого пиджака, вынул бумажник, тонкий, как лезвие бритвы, и вытащил из него визитную карточку. Положив бумажник на место, одернул темную рубашку и медленно пробежал пальцами по серебристому галстуку. У него были короткие пальцы, мощные и странно бледные. Он протянул мне карточку тщательно наманикюренной рукой. Я прочел:
   "С. Джорджо Оливеттини
   Инспектор подводного плавания
   Милан
   Венеция"
   Я несколько раз помахал карточкой, и он сел.
   – Вы завтракали?
   – Спасибо, с вашего позволения, я уже завтракал.
   Сеньор Оливеттини вынул маленькую пачку сигарет. Я кивнул и несколько раз покачал головой. Он закурил и положил пачку назад в карман.
   – "Беседа", – произнес он внезапно и широко улыбнулся.
   По-видимому, он поедет со мной в Албуфейру.
   Я сходил в свою комнату, сунул пистолет в карман брюк, взял сумку, оплатил счет. Сеньор Оливеттини ждал у моего «Виктора», начищая свои двухцветные ботинки яркой желтой тряпкой.
   Около тридцати километров я вел машину молча, а сеньор Оливеттини курил и сосредоточенно подпиливал и полировал ногти.
   Пистолет натер мне бедро. Вообще, надо сказать, что сидеть на пистолете неудобно. Я сбросил скорость.
   – Вы собираетесь остановиться? – спросил сеньор Оливеттини.
   – Да, я сижу на моей пушке, – ответил я.
   Сеньор Оливеттини вежливо улыбнулся.
   – Я знаю.
  
  
  
  
   Глава 10Подводная лодка типа "U"
  
  
   Это был тот самый Джорджо Оливеттини, человек, который поверг в панику весь Гибралтар, когда, будучи итальянским боевым подводником (военным легководолазом), действовал в заливе Альхесирас с секретной базы, расположенной на старом корабле [9] .
   – Мы должны взять груз с подводной лодки, да? – уточнил Джорджо.
   – Не с подводной лодки, а из нее, – мягко поправил я его.
   – Да, – конфиденциально заявил Джорджо. – Ваш мистер Макинтош послал мне эхо-карты затонувшей подводной лодки, сделанные Кэлвином Хью. Это подводная лодка серии "U".
   – Вы уверены в этом?
   – МС-29 – очень точная система эхо-записи. Я работал с ней раньше. Говорю вам, это большая подводная лодка типа "U". Вот увидите.
   Я действительно очень надеялся, что все станет для меня более ясным.
   Меня заставили пройти элементарный курс подводного плавания и послали извлечь фальшивые деньги союзников, которые нацисты напечатали во время войны. Затем я должен передать эти деньги португальским революционерам, чтобы они могли устроить путч. Здесь все ясно, но почему за мной ехали «Англия» и «Бристоль»? Это что-то серьезное или они просто хотели нагнать на меня страху? Почему Генри Смит, член правительства, оказывается замешан в такое дело? И действительно ли он замешан? Правда ли, что Батчер, который, как мне известно, выполнял для Смита какое-то поручение два года тому назад, продолжает на него работать? Имеет ли это какое-либо отношение к нацистскому досье с документами, касающимися опытов по таянию льдов, которое Батчер продал моему агентству?
   – Да, – сказал я, – посмотрим.
   Впереди в секторе Севильи виднелись крыши домов. Река Гвадиана служит границей между Испанией и Португалией. На испанском берегу расположен городок Ямонте.
   Моя машина двигалась по булыжной мостовой, пока медленное течение реки не преградило дорогу. Я повернул и поехал вдоль набережной, минуя разбросанные сети, груды сломанных коробок и ржавых масляных банок.
   Сеньор Оливеттини достал паспорт ООН, и мы оба вошли в старое безликое здание, где размещались чиновники. Они взглянули на наши паспорта и поставили в них печати. На стене в причудливой раме висела фотография офицера в черной рубашке. На фото стояла длинная витиеватая подпись и дата – за год до начала гражданской войны. Один из служащих заглянул в мою машину, и я заволновался из-за пистолета. Это как раз то, что доставило бы Доулишу удовольствие. Гвардеец сказал что-то, обращаясь к Джорджо, и подтянул свой автомат немного выше. Джорджо быстро ответил что-то по-испански, и гвардеец громко рассмеялся. К тому времени, когда я подошел к автомобилю, гвардеец затягивался одной из сигарет, предложенных ему Джорджо.
   Я поехал дальше по извилистой дамбе к большой широкой лодке, плескавшейся в маслянистой серой воде. Под тяжестью машины веревки самодельного причала натянулись, и вода просочилась через щели между досками.
   Для того чтобы переправить автомобиль на берег Португалии, нужна помощь по меньшей мере двенадцати человек, которые кричали бы «Назад, налево, еще немножко...» на беглом португальском. Я попросил Джорджо, чтобы он вышел и проверил, правильно ли подложены доски под колеса. Я недостаточно хорошо знал португальский, чтобы сказать «слишком далеко». Машина стояла недостаточно твердо, и, когда колеса покатились, одна из досок отлетела в сторону. Я отпустил сцепление и нажал на акселератор. Автомобиль рванулся вперед и с грохотом натолкнулся на крутые рифленые борта лодки. Звук был такой, будто по стиральной доске провели десятью пальцами в наперстках. Я подождал Джорджо. Он поднялся на борт, стряхивая воображаемую пыль со своих безупречно чистых брюк, заглянул в окошко машины, нервно крутя на пальцах золотые кольца, бегло улыбнулся, вынул из-под мышки свой новый портфель и положил его на сиденье. Я не заметил раньше, как он его вынул.
   – Ценность, – сказал он.
   Португалия – субтропическая страна; ухоженная, культивированная и разбитая на геометрические участки. Это не Испания с ее гражданскими гвардейцами в кожаных шляпах, размахивающими на каждом шагу хорошо смазанными автоматами. Это изящная страна без единого следа Салазара, который смотрел бы на вас с плакатов или почтовых марок.
   – А как со снаряжением? – спросил я. – Если вы собираетесь посмотреть на эту подводную лодку, то неужели думаете, что сможете без него действовать на глубине сорок метров?
   – Во-первых, мистер Макинтош доставит мне кое-что на корабле; во-вторых, да, я могу работать на глубине сорок метров. Я буду использовать сжатый воздух. Это просто. Я большой специалист по работе под водой и могу погружаться на шестьдесят метров.
  
  
  * * *
  
   Эстакада Принсипаль, номер 125, шла из Лула на запад, продолжая заброшенную дорогу, которая прокладывалась еще во времена С. Браза. Маленький полицейский автобус дважды просигналил и обогнал нас. Дорога от перекрестка вела только к небольшому рыболовецкому городку Албуфейре; мы повернули налево и проехали мимо консервной фабрики.
   Албуфейра – город, построенный на склоне горы. Улицы поднимаются круто вверх. Дома, расположенные вдоль улицы, прижимаются своими белыми стенами к склону восьмидесятифутовой отвесной скалы.
   Дом номер 12 на Прака-Мигель-Бомбарда – один из немногих домов, имеющих собственный спуск к берегу моря. С большого патио позади дома на пару сотен ярдов открывается вид на запад, а в другую сторону – на две мили, вплоть до мыса Санта-Мария, где ночью сверкает маяк. В передней части дома маленькие окна, врезанные глубоко в стену, как шкафчики, глядят на треугольник глинистого пространства между согнутым деревом и высоким фонарным столбом.
   Когда я припарковал машину под деревом, Джо Макинтош выглянул из двери. Церковный колокол пробил девять часов вечера. Был четверг. Ночной воздух влажно прижимался к оконному стеклу. Океанский песок и вода непрерывно смешивались, бесконечно перемещаясь, и где-то на глубине, там, внизу, находилась затонувшая посудина, из-за которой мы здесь обосновались.
  
  
  
  
   Глава 11Помощь
  
  
   В пятницу утром черный «ситроен» прибыл из посольства в Лиссабоне. Его вел коротко стриженный белокурый парень в шортах до колен и кремовой рубашке фирмы «Эртекс». Он постучал в дверь. Я открыл.
   – Лейтенант Клив Синглтон. Помощник военно-морского атташе, британское посольство, Лиссабон.
   – О'кей, – сказал я, – не нужно так кричать, я всего лишь на расстоянии восемнадцати дюймов. Какая муха их там укусила?
   – У меня сообщение для вашего начальника.
   – А у меня новости для вас, Эррол Флинн. Я – мой собственный начальник. Теперь поднимай якорь и отчаливай. – Я начал закрывать дверь.
   – Послушайте, сэр, – проговорил он в оставшуюся щель, при этом его большие голубые глаза повлажнели от волнения. – Это по поводу... – Он помолчал и затем шепотом произнес: – Подводной лодки.
   К этому моменту дверь уже закрылась настолько, что он говорил через нее, будто играл на деревянном духовом инструменте.
   – Вы должны найти вахтенный журнал.
   – Входите.
   Я пропустил его в холл, где пол был выложен плитками. Сквозь двойную толщину тюлевых занавесок проникало достаточно света, чтобы я мог рассмотреть его. Около двадцати шести лет, прямые светлые волосы, крепкая фигура, пять футов и одиннадцать дюймов, кожаные сандалеты, синие носки «Остин Рид», черный кейс с кодовым замком. Этот мальчик принадлежал к числу тех, кто носит синие блейзеры с этикетками.
   – О'кей, вы здесь. В чем заключается сообщение?
   Он заговорил очень быстро:
   – Я направлен работать с вами, поскольку у меня есть опыт ныряльщика, в машине мое снаряжение.
   – Я вижу. – В машине сидела молодая блондинка.
   – Да, сэр. – Он пригладил рукой волосы и нервно улыбнулся. – Шарлотта Лукас Маунтфорд, дочь адмирала Лукаса Маунтфорда.
   Я промолчал.
   – Лондон сообщил нам, что мы должны направить сюда человека с опытом подводной работы и кого-то, кто мог бы заниматься хозяйством. Шарлотта бегло говорит по-португальски, а я...
   Закрыв дверь, я взглядом заставил его замолчать. Не торопясь закурил сигарету, но ему закурить не предложил.
   – Сядь, сынок, – сказал я, – сядь и остынь, проветри свои мозги. Ты думаешь, что это милая увеселительная прогулка? Не так ли?
   – У меня есть удостоверение ныряльщика, выданное военно-морским флотом Великобритании. Для этой работы вам необходим эксперт-подводник.
   – Нужен, конечно, – подтвердил я. – Не знаю, что ты имеешь в виду под наименованием «эксперт-подводник», но человек, которого мы уже пригласили, провел почти четыре года, работая в качестве боевого легководолаза на итальянском флоте. Однажды он провел ночь, стоя в кромешной темноте на дне гавани Гибралтара, занимаясь починкой таймера в то время, как с кораблей все время бросали гранаты. Они прекратили это только утром, потому что сочли, что там, внизу, никто уже не мог остаться в живых. Затем этот человек поднялся на поверхность около Северной дамбы, прикрепил груз весом в пятьсот пятьдесят фунтов к танкеру и уплыл назад в Альхесирас. Он сделал это двадцать лет тому назад, когда ты еще играл с Микки Маусом в противогазе и собирал купоны для бара «Марс». Если ты намерен работать с нами, то тебе придется действовать серьезнее, чем до сих пор. И для леди тоже не будет никаких поблажек. Почему, ты думаешь, Лондон послал это сообщение в посольство зашифрованным? Почему, ты думаешь, Лиссабон не мог послать мне, телеграфное сообщение? Они передали его с тобой, так как хотели быть уверенными, что его не перехватят. И однако, как только я позволю себе послабление в отношении тебя, ты тут же раззвонишь о нем. – Я отмахнулся от его возражений. – Иди и приведи свое «снаряжение», – приказал я.
   Джорджо сделал несколько спокойных замечаний по поводу ярко-зеленого водолазного костюма Клива, но его экипировка оказалась значительно более профессиональной, чем я ожидал. Что касается Шарлотты, то я никогда не встречал ее раньше, а всякому, кто видел ее впервые, бросились бы в глаза две детали, которые забыть нельзя. Как бы то ни было, она взялась за работу на кухне и вскоре удивила меня. Они оба старались изо всех сил доказать, какие они высококвалифицированные и крутые.
   После завтрака мы провели совещание. Джо расстелил карту морского министерства на столе и показал нам, как лежит затонувшая подводная лодка. Карты записи эхолотов представляли собой полоски электролитной бумаги шириной примерно шесть дюймов. В нижней части каждой проходила неровная толстая черная линия – дно океана, – разделенная белыми, шириной в четверть дюйма полосками, обозначавшими косяки рыбы или различные предметы, лежащие на дне. На одной карте можно было различить очертания какого-то предмета. Я был готов услышать от эксперта, что это похоже на подводную лодку серии "U".
   По словам Синглтона, военно-морская разведка очень хотела бы получить лаг с вахтенным журналом, поскольку эта лодка принадлежит серии "U", о которой у них очень мало сведений.
   Я спросил Джо и Джорджо, каковы наши шансы.
   – Если лаг с вахтенным журналом не выкинули за борт еще до того, как лодка затонула, это легко сделать, – заметил Джо.
   – Ты знаешь, где найти лаг с вахтенным журналом? Я могу запросить Лондон о порядке хранения...
   – Думаю, что это не потребуется, – решил Джорджо. – Я имею некоторое представление о жизни экипажа на немецкой подводной лодке.
   Мы обменялись незаметными улыбками.
   – А если они выбросили его за борт?
   – В этом случае все будет зависеть от: первое, – Джорджо загнул указательный палец, – насколько далеко лодка отплыла с момента, когда лаг был выброшен за борт, и до момента, когда она затонула; второе – сумеет ли эхолот обнаружить такой маленький плоский предмет, который скорее всего засосало в ил; и, наконец, третье, – золотое кольцо на его пальце блеснуло на солнце, – если лодку отнесло на значительное расстояние подводными течениями, которые, я полагаю, здесь довольно сильные.
   Затем Джорджо спросил Джо о приливах и отливах, о длительности перерывов между ними, о времени абсолютного штиля, и они обсудили вопрос о составлении графика погружений с учетом вышеуказанных факторов.
   Шарлотта принесла большой кофейник и тарелку черного инжира.
   – После кофе я пойду и подготовлю спальню, – сказала она.
   Некоторое время мы оставались наедине с нашими мыслями.
   Не было никакого смысла начинать установление местонахождения лодки так поздно. Я попросил всех пойти отдохнуть, а вечером принять участие еще в одном совещании, чтобы утром отправиться на разведку.
   Доулиш очень умно придумал: для того чтобы помешать человеку сбежать от необходимости решать сложную задачу, надо поручить ему возглавить это решение.
   Море лениво плескалось о берег в этот послеобеденный час. Была пятница. Шарлотта в своем белом купальном костюме хлопала в ладошки и ойкала, когда Синглтон делал стойку на руках и выпрыгивал из воды как попрыгунчик. Я попросил Джорджо поплыть в море с Синглтоном и проверить, насколько он вынослив.
   – Проплывите примерно двести пятьдесят ярдов, а потом еще столько же. Не торопи его, но пусть он видит, что за ним наблюдают.
   – Хорошо. Понял, – кивнул Джорджо и пошел звать Синглтона.
   Я наблюдал за тем, как они пробежали по мягкому влажному песку, оставляя извилистые арабески следов. Потом Джо заговорил об эхолоте.
   – Я включил эхолот, когда мы впервые обсудили с тобой это дело, три, нет, почти четыре недели тому назад. До тех пор мы пользовались им во время рыбной ловли. Он чертовски здорово устроен, и некоторые рыбаки поговаривали о том, чтобы приобрести такие для себя.
   – А не случится, что они последуют за нами, чтобы определить, где рыба?
   – Нет, я отключил его вчера и попросил старика сказать, что он сломался.
   Он замолчал, тщательно составляя фразу, чтобы она не прозвучала дерзко.
   – Почему Лондон не проводит эту операцию по официальным каналам и не ищет сотрудничества со стороны местных?
   – Понимаешь, Джо, вся эта история дурно пахнет. По правде говоря, у меня такое неприятное чувство, будто мы сидим здесь и блеем как овцы в западне для тигра. Послание, которое Синглтон привез по поводу вахтенного журнала, звучит не очень правдоподобно. Нацистскими подводными лодками серии "U"теперь может интересоваться разве только исторический департамент. Как это может представлять интерес для современной разведывательной службы?
   Я рассказал Джо, как меня преследовали две автомашины и что одна из них принадлежит Генри Смиту – министру кабинета; я сообщил ему о Батчере, который в свое время продал нам документы о таянии льда и теперь исполнял для Смита грязную работу. И заметил, что, по моему мнению, все это связано между собой.
   – А что этот Джорджо? – закончил я. – Почему он должен был встретить меня в таком пустынном местечке, как Лос-Паласьос?
   – Он выполняет подводные работы внутри газометра в Севилье.
   – А где его снаряжение? – сейчас же спросил я.
   – Он оставил комплект там, – ответил Джо. – Это работа по контракту. Он, правда, в порядке. Его проверяли и перепроверяли, но здесь в деревне живет один американец, в отношении которого я совсем не уверен, что он...
   Когда он говорил это, Джорджо и Синглтон вышли из воды. Джорджо, темно-коричневый от загара, двигался так, будто он только что побывал под душем. Он поглаживал свою грудь тем же движением, что и серебристый галстук. Синглтон же широко открытым ртом большими глотками хватал воздух, откидывая голову и приглаживая рукой свои белокурые волосы. Они медленно направлялись туда, где сидели мы с Джо, в ожидании похвалы.
   – Как вы себя чувствуете, Синглтон? – спросил я.
   Его незагорелая грудь вздымалась.
   – О'кей, сэр, абсолютно... первоклассно, сэр.
   – Тогда я хочу, чтобы вы совершили еще один заплыв, в половину короче первого, но под водой – туда и обратно. Вынырните, когда вам это потребуется, я вовсе не жажду, чтобы появилась полоса пены и пузырьки. Если почувствуете затруднение, немедленно скажите Джорджо. Я не коллекционирую мертвых героев, а предпочитаю живых трусов. И, Джорджо, держись близко.
   Они оба кивнули.
   – Джо и я поднимемся наверх, чтобы наблюдать оттуда за вами и сосчитать, сколько раз вы будете выныривать, чтобы набрать воздух. И еще одно, Синглтон, ты не на параде, поэтому постарайся выглядеть как английский турист. – Они повернули к морю. – То есть немного несчастным! – крикнул я им вслед.
   – Вам не кажется, сэр, что вы слишком суровы с Синглтоном? – спросил Джо; Мы поднялись по белым ступеням в патио.
   – Возможно, – согласился я. – Он напоминает мне одного из тех, кто поет на вечеринках в Челси «В моем букете чего-то нет».
   Мы помолчали. Затем Джо произнес:
   – По-моему, вы зря беспокоитесь, сэр, все может оказаться и на самом деле так легко и просто, как кажется.
   Я так не думал.
  
  
  
  
   Глава 12Первое погружение
  
  
   Огромная серая атлантическая волна пригнала деревянную лодку. Старый рыбак с помощью весел старался держать ее под правильным углом к берегу. Джо стал тянуть за стропы двигателя, который находился за бортом. Следующая волна подняла нас высоко вверх, подержала некоторое время на своей открытой ладони, а затем швырнула назад, на песок. Меня подняло высоко, а Джо оказался подо мной, я увидел, как он выбросил руку, и тут же услышал шум мотора, напоминавший звук швейной машинки. Мы вышли в Атлантический океан. Винт рассекал морскую воду.
   Рыбаку с лицом орехового цвета было лет восемьдесят. Он улыбнулся мне, показав свои темные зубы, когда я стал помогать ему грести, и поковылял к эхолоту, чтобы подсоединить его. Из больших сумок для пикников Джорджо и Синглтон вынули прозрачные полиэтиленовые пакеты, извлекли сложенные резиновые костюмы и начали одеваться. Мы, пыхтя, двигались на запад.
   Зеленое полотно моря прерывалось у желтых скал пышными оборками, как у гофрированной юбочки. Скалы таили опасность, и каждая имела свое название – «Замок», «Свинья».
   Длинная череда вертикальных столбов называлась «Библиотека». Когда мы проплывали мимо, старик выкрикивал эти названия, указывая, где что. Палец его напоминал согнутую сигару. Я повторял названия, и он улыбался мне широкой темнозубой улыбкой. Самые опасные – это скалы, совершенно скрытые под водой: большой плоский камень «Татарин» или два похожих на пальцы монолита – «Волки».
   Я прислушался к эхолоту. Он потрескивал, царапая дугообразные линии на полоске бумаги, воспроизводя картину океанского дна. Джорджо курил одну из своих любимых сигар с обрезанным концом. Старик тоже курил, улыбаясь и подергивая себя за мочку уха, что означало выражение удовольствия. Он направлял лодку так, что на севере все время виднелась вершина горы Пенья-де-Альте, а на востоке вдалеке – пролив Санта-Мария.
   Джо, наблюдавший за царапавшей иглой эхолота и за компасом, что-то крикнул, обращаясь к Джорджо, который пожал плечами, и Джо пошел по лодке ко мне, а мы развернулись на 180 градусов.
   – Боюсь, что мы потеряли ее, – покачал головой Джо. – Пройдем там еще раз. Я мог установить буй для маркировки, но...
   – Нет, ты поступил правильно. Будем осторожными.
   Джо услышал, как изменился звук записывающего устройства, и ржавый многозубчатый якорь – большая роскошь в районе, где большинство лодок используют в качестве якоря просто кусок бетона, – шлепнулся за борт. Старик стоял, держа якорь за канат, пока он не коснулся корпуса подводной лодки, и установил нас в положении над ней. Джорджо прикрепил свои баллоны со сжатым воздухом. Я похлопал его по руке. Под резиновым костюмом мускулы его были твердыми как камень. Неравномерные пятна талька, оставшиеся от упаковки, подчеркивали странность этого нечеловеческого одеяния.
   – Сразу как спустишься, проверь якорный канат. – Джорджо внимательно выслушал и кивнул. Я продолжал: – Синглтон должен подчиняться твоим командам; он спустится, только если тебе это потребуется.
   – Парень хороший. Говорю тебе искренне, очень хороший, – сказал Джорджо. И передал свою выкуренную наполовину сигару старику, который с удовольствием задымил ею.
   Он натянул круглую маску, сунул ноги в гигантские резиновые ласты и осторожно перекинул одну ногу через борт лодки. Несмотря на яркое солнце, Атлантический океан в октябре бывает очень холодным. Джорджо стряхнул тальк с руки и мягко скользнул вниз. Вода сомкнулась над его плечами, и он оттолкнулся от голубого бока лодки, взмахнув своими черными ногами. Его плотный силуэт рассыпался на дюжину черных движущихся кусочков. По мере того как он погружался, поток белых пузырьков поднимался на поверхность.
   В некоторых частях Тихого океана можно легко видеть сквозь воду на глубину до двухсот футов, а в Средиземном море нередко видимость бывает до стометровой глубины. Но Джорджо быстро исчез.
   Старик выключил мотор. Он погас как свеча, и наступила короткая тишина прежде, чем стала слышна музыка моря. Маленькая лодка перелетала с волны на волну, как богатый пациент от специалиста к специалисту. При самом высоком положении я различил на горизонте сильно дымивший танкер.
   Синглтон попытался закурить сигарету, но ветер и движение лодки каждый раз не позволяли ему сделать это и в конце концов он отбросил длинную белую трубочку, заставив ее кувыркнуться в воде. Старик наблюдал за ним с молчаливым недоверием. Множество пузырьков продолжало подниматься вверх, лопаться и исчезать. Старик осматривал места скопления устриц, на которые он трижды просил Джо совершить для него налет. Я видел, что он примеривается к Синглтону с тем, чтобы поговорить об этом с ним.
   Я позвал Джо.
   – Если Джорджо получит определенное представление о том, что за лодка там лежит, хорошо бы дать сегодня ночью сообщение Лондону: «Контакт установлен». Ты в порядке?
   Джо выглядел сегодня несколько возбужденным.
   – Я не очень доволен нашей связью, – заметил он.
   – Прибор в порядке?
   – О да. Я легко соединяюсь с Гибралтаром, но между Гибралтаром и Лондоном существует какая-то задержка. Вчера, например, я попросил о чеке для Синглтона и девушки, как вы сказали, но сегодня утром мне пришлось ждать, пока связь установится. Дело не в том, что мы переговаривались через воду, но такие вещи...
   – Ты прав, Джо. Следующий раз прерви сообщение.
   – Ну, сегодня вечером я собираюсь выйти в эфир на час раньше. Я подумал, что, может быть, лучше вести передачу через посольство в Лиссабоне, потому что Гибралтар, возможно, оставляет для нас время в самом конце?
   – Не надо. Между нашей деревней и Лиссабоном слишком много ушей – пограничная застава республики, полицейское радио, вооруженные силы. Рискованно. Будет безумием загреметь из-за этой дурацкой работенки. Продолжай поддерживать связь через Гибралтар, и мы устроим Лондону скандал, если у нас будут какие-нибудь осложнения. Передай сегодня депешу срочности ТА-8 и сообщи: «Одна чашка кофе девять сорок. Желтый».
   Джо поднял бровь.
   – Я вызову их в семь из автомобиля...
   – Быстрее, быстрее! – позвал старик.
   И я увидел, что канат якоря дергается вверх и вниз. Черные контуры в волнах вырисовались в один силуэт – чернорезиновая голова Джорджо прорезала поверхность воды. Он отстегнул большой фонарь, висевший у него на груди, и передал его Джо, стащил свои темно-зеленые ласты под водой и тоже бросил их в лодку. Они упали с мокрым шлепком. Затем Джорджо ухватился за планшир своими белыми опухшими руками, одним сильным рывком вырвался из волн и перевалился через борт. Джо держал наготове термос с горячим красным вином. Джорджо осушил кружку залпом и протянул, чтобы налили еще порцию, затем достал из пакетика антисептик и высыпал его на свои распухшие руки. Из его сильно порезанной левой руки текла кровь, и он потоптался по дну лодки от боли, когда антисептик попал в рану и коричневая жидкость потекла с его пальцев.
   Стянув резиновый костюм, он обтер себя камфарным маслом, потом растерся жестким полотенцем, аккуратно расчесал волосы перед маленьким карманным зеркальцем, натянул тщательно отутюженные синие хлопчатобумажные штаны, белую рубашку и кашемировый свитер и только после всего этого повернулся ко мне, чтобы сказать:
   – Это не очень трудно.
   Далее он объяснил, что в погружении Синглтона необходимости не возникло, и достал свои черные сигары. Старик включил мотор, втащил якорь, и мы начали гадать, что же Шарлотта приготовила на обед.
   После обеда Джорджо извлек маркировочный карандаш и начал рассказывать о расположении и состоянии подводной лодки.
   – Это обрыв скалы. Я полагаю, что там течение в пять узлов, оно и прижимает к скале корпус лодки... – Джорджо гораздо лучше говорил по-английски, когда делал такого рода доклад. Он нарисовал стрелки на белой бумаге и продолжил: – Вот лодка серии "U" XXI. К счастью, я знаю ее по чертежам, хотя вижу впервые. В длину она метров восемьдесят, в ширину около семи, – словом, большая подводная лодка. Но все это... – На рисунке, изображавшем субмарину, Джорджо провел теперь линию посредине и подчеркнул участок под этой линией. – Заполнено снарядами – ящиками с боеприпасами и баллонами со сжатым воздухом. В кормовой части – кубрик и камбуз. Далее там двигатели и моторы. Перед рулевой рубкой помещение для экипажа. На борту такой лодки почти шестьдесят матросов. За этой переборкой заканчивается помещение, где находятся снаряды. Следующий отсек – очень большой, во всю глубину корпуса – это склад торпед. Передвигаясь по нему, нужно соблюдать осторожность. Там полно заряженных торпед, и в корпусе в этом месте большая дыра. – Он показал на заднюю часть отсека, где размещались торпеды. – Здесь три цилиндра. Все крышки закрыты. – Я заметил, что порезы на тыльной стороне руки Джорджо начали снова кровоточить. – Лодка лежит слегка наклонно. Этот участок совершенно разрушен. Главные двигатели выпали из корпуса лодки под давлением и прилипли вместе со сломанным гидропланом к трещине в скале. К счастью, нас не интересует отсек с двигателем – самая задняя часть совершенно разорвана и открыта. Внутри множество разлагающихся трупов. Корпус в этом месте имеет острые края, и из-за трупов здесь существует опасность заражения. Каждый, кто будет здесь погружаться, должен немедленно обрабатывать малейший порез.
   Отсек с пультом управления можно обыскать за двадцать часов погружения, если только не обвалится пол. Пол может обрушиться, и тогда искать под ним будет невозможно без подъемного механизма. Другая опасность заключается в том, что корпус перекатывался по дну океана из-за разрушения пола в отсеке управления. Это хуже всего. Завтра, если сохранится хорошая погода, я проникну внутрь корпуса.
  
  
  
  
   Глава 13Еще работа
  
  
   Лондон, вторник
   В аэропорту западного Лондона стояли электрические автоматы для бритья. Стоило только опустить монету. У меня оставалось достаточно времени, чтобы побриться, прежде чем подъехала Джин в старом «рилее» Доулиша, чтобы встретить меня. Было девять тридцать утра.
   – Какой подвиг ты совершила для Доулиша, что он позволяет тебе пользоваться своим английским средством для космического полета?
   – Он повредил бампер моей малолитражки вчера утром, – ответила Джин. – Не говори только, что ты знаешь, он ведь очень обидчивый.
   – Удивительно, что он не заставил тебя обратиться в общий гараж!
   – У нас возникло небольшое недоразумение с общим гаражом, когда ты отправился в южные края.
   – Лучше не говори об этом! Во сколько обошелся за год один Бернард из Центрального разведывательного управления? А недоразумения возникают у нас!
   – Ничего, – вздохнула она, обгоняя автомобиль с почтой и протискиваясь перед приближавшимся омнибусом. Джин включила радио и закурила сигарету.
   – Как дела в Португалии? – Она взглянула на меня. – Ты что-то не выглядишь как после отдыха.
   – Я чувствовал себя хорошо, пока не сел в эту машину; как бы там ни было, я на ногах с трех утра!
   Дождь заливал окна. У магазина «Вулворт» женщина в пластмассовом дождевике успокаивала ребенка в нагруднике. Скоро мы остановились у морского министерства.
   – Библиотека морского министерства, – указала Джин. – Ты должен выехать отсюда самое позднее в три сорок пять, если хочешь попасть на рейс БЕА – 062, который возвращается в Лиссабон сегодня вечером.
   В библиотеке все было по-старому. Девушка читала «Дейли экспресс» с редакционной статьей «Тур по странам Британского Содружества Наций для Тони». Все помещение пропахло сырой шерстяной верхней одеждой.
   – Вы помните все, что я отбирал в прошлом году для Комитета координации вооружений? – спросил я.
   – Да, сэр, – ответила она, сложила «Вумманз риэлм» и «Дейли экспресс» и, засунув их под розовый джемпер, поставила бутылочку лосьона для рук на маленькую потайную полочку под столом.
   – Кое-что мне понадобится снова. Я пытаюсь найти подробности научного открытия, которое сделал один высокопоставленный офицер или ученый, уехавший из Германии в марте – апреле 1945 года. Кроме того, я хочу просмотреть отчеты налогового ведомства [10] за тот же период.
   Мне пришлось много поработать, но я все успел на обратный рейс в Лиссабон.
  
  
  
  
   Глава 14Зовите меня просто Гэрри
  
  
   Албуфейра, среда
   Джорджо строго придерживался графика. Корпус сильно засосало в ил, и Джорджо решил, что беглый осмотр ничего не даст. Он начал с первого отсека со стороны гавани, где располагался пульт управления. Я просил его искать любую валюту, любые документы, вахтенный журнал или металлические ящики, в которых на немецких судах хранились документы.
   В течение нескольких дней продолжался спокойный рутинный процесс. Мы вставали в семь тридцать, наблюдали восход солнца и пили кофе. Затем выходили в море на лодке. Джорджо погружался в океан и работал сорок минут. За ним спускался Синглтон на двадцать, затем еще раз Джорджо на такой же срок. Потом они возвращались. К этому времени ил так взбаламучивался, что даже луч света не мог проникнуть сквозь воду. К полудню мы приплывали домой обедать. Шарлотта же успевала сходить на рынок, прибраться в доме и приготовить еду.
   Синглтон настаивал еще на одном погружении во второй половине дня, но я счел, что это будет выглядеть слишком странно, а Джорджо заметил, что потребление сжатого воздуха в течение более двадцати четырех часов грозит кессонной болезнью. Чтобы избежать ее, придется всплывать на поверхность очень медленно. Итак, во второй половине дня, как было приказано, все загорали на берегу. Однако в следующую субботу вокруг солнца сгрудились облака, как мотыльки вокруг свечи, и когда оно скрывалось совсем, воздух становился прохладным.
   Шарлотта сказала, что она пойдет в дом и приготовит чай. И тут я заметил, что по берегу к нам приближается мускулистый, пожалуй, немного полноватый человек, загорелый до цвета старинной деревянной мебели, как и местные рыбаки. Его черные волосы были коротко подстрижены, а на груди волос казалось определенно больше, чем на голове. Маленький крестик висел на тонкой цепочке на шее. Только желтые шорты и полотенце указывали на то, что он приезжий.
   Гость прокричал:
   – Не кусочек ли старой доброй Англии я вижу здесь?
   – Кусочек? – сказала Шарлотта, сморщив свой носик и надув губы.
   – Кондит, – представился он и протянул Джорджо большую волосатую руку.
   Тот переспросил:
   – Кондит?
   – Да, Гэрри Кондит. – Он засмеялся. – Я из США. Услышал, что в Албуфейре объявилось несколько зимних отдыхающих. Смотрите, солнце на сегодня кончилось, почему бы вам, милые мои, не пойти со мной выпить? Я зайду домой, оденусь и заскочу за вами через полчаса. «Заскочу через полчаса» – в Англии, кажется, так говорят? Ха-ха-ха!
   Шарлотта высказалась за это предложение, и Джорджо, казалось, тоже не возражал нарушить монотонность своих занятий.
   – Он словно бульдозер, этот человек, – усмехнулся Джо. – Как я понял, Гэрри – американец.
   – Он очень славный. Наведи о нем справки, – попросил я.
  
  
  * * *
  
   «Джул-бар» – самый современный бар в Албуфейре. Он весь отделан хромированными деталями и украшен мозаикой, в нем есть холодильник, огромный, как телефонная будка, и машина «Эспрессо» для приготовления кофе. Бар находится на полпути по широкой лестнице, ведущей к так называемым «Садам», представляющим собой центральный рынок и главную площадь. По дороге Гэрри Кондит («зовите меня просто Гэрри») все нам объяснил.
   На рынке стоял большой автобус, принадлежавший Транспортному коллективу, который привозил в город фермеров и их продукцию. Они сидели тут же около маленьких кучек розового сладкого картофеля, зеленых лимонов, коричневых в крапинку бобов и помидоров.
   Сверху крестьяне выглядели как черная масса. Хотя в черное целиком одевался редко кто, но почти у всех на головах красовались черные фетровые шляпы. Пожилые женщины носили их поверх головных платков. Лошадь со сбруей, украшенной осколками зеркала и позванивающими колокольчиками, протопала мимо нас, как тамбурин Армии спасения. Под деревьями местные парни заводили свои «Перфекты» и «Дианы», и те, издав сердитый рев, проносились в злой браваде по ступеням булыжной мостовой. Один промчался мимо нас с таким шумом, будто участвовал в финале гонок на кубок, и Гэрри Кондит, который, казалось, знал всех в городе, крикнул ему:
   – Джорджи-Порджи, как насчет выпивки, парень?
   Маленький мотоцикл остановился. На нем сидел белолицый человек с большими усами и очень светлыми глазами, в непременной черной фетровой шляпе с загнутыми сзади полями и серой куртке испанского стиля с длинными рукавами и расшитой грудью.
   Мотоцикл не успел еще остановиться, а он уже сорвал шляпу с головы и прижал ее к груди как щит.
   – Позвольте мне представить вам, – произнес Гэрри Кондит, – сеньор Джорджо Фернандес Томас. Я могу так отрекомендовать тебя, Ферни?
   – Конечно, – кивнул Ферни, худой, невротического типа человек лет сорока.
   Хотя встретились мы в поздний послеобеденный час, Ферни выглядел свежепобритым, как это принято в Южной Европе. Его длинные волосы, зачесанные на сторону, закрывали маленький шрам около уха.
   – Мы направляемся в «Джул-бар», Ферни. – И Гэрри Кондит двинулся дальше, уверенный, что тот последует за нами.
   Ферни прислонил свой мотоцикл к стене пекарни. Через стекло я видел разгоряченных людей, нарезанные буханки хлеба и пылающую печь.
   Мы поднялись по каменной ступенчатой дороге в маленькое сверкающее кафе. Ярко раскрашенные металлические стулья протестующе визжали, когда Гэрри Кондит выставлял их на тротуар. К этому времени Гэрри Кондит взял под свое крыло Шарлотту. Он быстро выяснил, что школьные друзья называют ее Чарли. И теперь уже никто больше не называл ее иначе.
   Гэрри Кондит не страдал скромностью, рассказывая о себе:
   – Я сказал себе: Гэрри тебе скоро стукнет пятьдесят, а что ты собой представляешь? Мелкий издательский работник, зарабатывающий двадцать пять тысяч в год, и у тебя очень мало шансов, что эта цифра перевалит за тридцать. Что ты имеешь за это? Три недели во Флориде в год и, если повезет, поездку на охоту в Канаду, повторяю, если повезет. Итак, что я сделал?
   Я заметил, что Чарли старается пересчитать в уме двадцать пять тысяч долларов в год на фунты в неделю.
   – Вы что, служили здесь в армии, мистер Кондит? – прервала она его рассказ с женским невниманием.
   – Нет, не здесь. Вы помните, как генерал Макартур сказал жителям Филиппин: «Я вернусь!» Так я вернулся на восемь часов раньше, чем он. Они ждали на берегу с сухими штанами, пока я справлялся с прибоем. Ну что же, сэр, вы не пьете! Я закажу еще вина! Шеф!..
   Я видел, как молодой официант удивленно взглянул на Ферни, который со странным произношением изрек помпезную книжную фразу по-португальски. Нам принесли вина.
   Мы отправились к Гэрри Кондиту, чтобы выпить еще перед обедом. Он жил довольно далеко на Прака-Мигель-Бомбарда в простом доме с холлом, выложенным красной и белой плиткой. Темная мебель плясала, когда мы проходили по неровному дощатому полу. От входа прямо насквозь через дом виднелось светло-серое море, темные облака и выбеленный балкон, который висел как национальный флаг над задней дверью. Из кухни доносился аромат оливкового масла, лука, красного перца и сепии. Там хлопотала высохшая женщина лет шестидесяти, по-видимому служившая у Гэрри Кондита. Женская рука чувствовалась в том, что вокруг в терракотовых горшках стояли гортензии.
   – Привет, Мария! Проходите сюда, – обращаясь к нам, пригласил Гэрри. – Я единственный американец в мире, у которого нет холодильника.
   Патио в его доме украшали зеленые растения, и на нем стоял зонт. С балкона открывался вид на строившийся отель. Гэрри Кондит с грустью покрутил свой стакан с напитком и заметил:
   – Боюсь, что, когда эту крошку достроят, она будет мне не по карману.
   Ферни, молчавший до сих пор, попросил у Джорджо сигарету, и тот протянул ему черную сигару. Те несколько слов, которые мы услышали от Ферни, были произнесены на четком беглом итальянском, и Гэрри Кондит заметил, что я прислушиваюсь.
   – Этот парень говорит по-немецки и по-испански так же, как ты и я говорим на своем родном языке, правда, Ферни? – Гэрри любовно похлопал его по плечу. – Он имел три собственные лодки, но власти отобрали их у него. Однажды утром отправляется на причал и видит на дверях своего офиса замок, и два человека в сером стоят у его лодок. Никакого решения суда, ничего – просто взяли и отобрали.
   – А как они это объяснили? – спросил Синглтон.
   – Никак, – усмехнулся Гэрри.
   – Но они должны были что-то сказать!
   Гэрри Кондит рассмеялся.
   – Ты, сынок, не жил долго в Португалии. Здесь правительство будет давать объяснения, лишь когда мужья начнут рассказывать своим женам, где они провели ночь. Нет, сэр, в этой стране ничего подобного не бывает.
   – Но какая-то причина все же существовала, как ты думаешь? – спросил Синглтон.
   – Я? Ну, это совсем другое дело. Я уверен, что все произошло потому, что Ферни воевал в Испании против сукиного сына Франко. Он участвовал в осаде Малаги.
   – Да? – вклинился я в разговор. – В Испании воевало очень немного португальцев.
   – Они воевали везде, эти португальцы, – уточнил Гэрри Кондит. – Знаешь, что мне кто-то сказал? Бог дал португальцам маленькую страну в качестве колыбели и весь мир в качестве могилы.
   Ферни Томас не подал виду, что понимает, о чем идет речь.
   – Если он воевал в Испании, это, пожалуй, может послужить объяснением, – согласился Синглтон, заинтересованный беседой.
   – Объяснением? – воскликнул Гэрри. – Ты хочешь сказать, что тогда это понятно?
   – В какой-то мере понятно, – уточнил Синглтон.
   – Позволь мне возразить тебе, мальчик, – начал мягко Гэрри Кондит. – Очень много моих друзей сражалось в бригаде Авраама Линкольна но они не были коммунистами. Эти простые парни шли на смерть, чтобы ты не носил черную рубашку и не бил стекол в еврейской кондитерской по пути в школу. «Наша война» – так говорят в Испании, но это не только их война. Это была его война, моя война и, знаешь ли ты или нет, твоя война, война тех, кто стоял на стороне государства и вдруг обнаружил, что есть люди, которые хотят поступить с ними так, как соотечественники Ферни поступили со своим народом или еще хуже. Но им это не удалось, к счастью для всех, потому что те, кто в 1942 году готовил гробы для фашистов, снова вышли на арену. Поэтому нельзя быть таким терпимым и понимающим; кто знает, когда придется сойти со сцены.
   Гэрри Кондит продолжал говорить тихо и спокойно, но все прочие разговоры прекратились. Вечерний северный ветер начал шевелить листья маленького пальмового дерева. Гэрри покровительственно дотронулся до плеча Синглтона и произнес уже шутливым тоном:
   – Мы становимся чересчур серьезными, не так ли? Что, если нам еще выпить? Идем, Чарли, помоги мне приготовить выпивку.
   Они исчезли на кухне. Ферни беседовал с Джорджо по-итальянски в дальней части балкона.
   – Что думаешь об этом? – спросил Джо.
   – Запроси Лондон, досье С.8 на него, и еще раз проверь Синглтона. Осторожность не помешает. А Синглтон вызывает некоторое сомнение.
   Я смотрел, как волны набегают на берег. Тень каждой из них темнела, пока одна, потеряв равновесие, не вырывалась вперед. Она прорывала белую брешь в зелени океана и, падая, сбивала следующую, а та – следующую, пока белая пена моря не вырывалась из образовавшейся прорези.
   Чарли и Гэрри появились из кухни с большим подносом, на котором стояли стаканы и кувшин, украшенный изображением девушек, танцующих канкан, и золотой надписью: «Да здравствует неравенство!»
   Когда они проходили через дверь, Гэрри Кондит говорил:
   – ...это единственное, чего мне не хватает из нью-йоркской жизни.
   – Но я сделаю это для тебя, – пообещала Чарли.
   – Правда, золотко? Я буду тебе очень признателен. Один раз в неделю было бы чудесно! Моя девушка может хорошо гладить хлопчатобумажные, но синтетическое волокно плавится. У них здесь слишком горячие утюги.
   Затем Чарли громко произнесла:
   – Мистер Кондит, я хочу сказать, Гэрри, приготовил для нас мартини, и, кроме того, у него все же есть холодильник!
   – Ты же обещала, что это будет наш маленький секрет, – шутливо упрекнул ее Гэрри и ущипнул за зад.
   – А вот это не по-американски! – воскликнула она.
   – Конечно нет! – засмеялся Гэрри. – Увы, так мало осталось того, что приходится делать руками!
   Волны катились, опрокидывались и обрушивались на пенистые гребни своих погибающих предшественниц. Я подумал – а скоро ли нам предстоит то же самое?
  
  
  
  
   Глава 15Реакция на рынке
  
  
   Понедельник выдался жарким и солнечным. Я оставался в доме, который Чарли называла «уютным». Я заметил ей, что, по-моему, у нее все руки заняты только Гэрри Кондитом, а Джорджо и она ответили – откуда мне известно, что не наоборот? Я не знал. Чарли попросила мою расческу, за полторы минуты привела в порядок свои волосы и вернула ее. Мы отправились на рынок. Она установила простые, фамильярные отношения с мужчинами, не вызывая вражды со стороны женщин.
   Чарли говорила по-португальски очень бегло и знала даже местные названия некоторых овощей и рыб. Женщины видели в ней воплощение эмансипации, к которой они так стремились, а мужчины разглядывали ее, думая о том, можно ли иметь с ней дело за столом или в постели.
   Бледно-розовое платье без рукавов особенно оттеняло ее загорелые руки. Светло-пепельные от природы, цвета портлендского цемента, некрашеные волосы обрамляли смуглое лицо. Она остановилась, чтобы потрепать пса, сидевшего посреди раскаленной дороги, свистнула вслед газовщику, а мальчик, торговавший овощами, позволил ей поработать на резательной машине, превращавшей капусту в груду проволочных нитей и добавлявшей тонкие полоски моркови и тыквы к булавочным головкам бобов.
   Она разрезала желтые связки бананов ударом ножа, критиковала чеснок и помидоры и пробовала ногтем бобы. Она нравилась людям.
   Мы прошли через рыбный рынок. На плоских бетонных скамьях блестели лещи, сардины и макрель. Солнце отражалось в море, сверкая миллионом маленьких блестящих огоньков, как будто там, на волнах океана, сидели различные птицы, сердито взмахивавшие своими белыми крыльями.
   Ярко раскрашенные лодки рыбаков, вытащенные подальше от воды, тесно прижались друг к другу, будто на конвейере Форда. Снаружи светло-зеленые, выгоревшие розовые, черные и белые с изображением глаз, головы лошади или просто названием на носовой части, внутри большинство их было выкрашено в яркий ультрамариновый цвет. У некоторых развевались на ветру большие пучки шерсти животных – на счастье. В воскресенье лодки провели в море дождливую ночь, и теперь их слегка приподнятые носы напоминали сохнувшие паруса. Тут и там рыбаки проверяли сети – нет ли в них дыр – и чинили их под палящим солнцем.
   Когда мы уходили с рынка, зазвенел маленький колокольчик, он известил о прибытии сборщика налогов. На солнце сушился морской угорь, а на булыжниках мужчина в рубашке то ли темно-синего цвета со светло-голубыми полосками, то ли наоборот скоблил большие весы для рыбы. Чарли спросила его, распродал ли он свой товар. Он сказал «да» и, когда она грубовато выругала его по-португальски, побежал, чтобы принести крабов, сделав вид, что оставил их для нее.
   Даже полицейский подтянул свой кожаный ремень и улыбнулся ей. Рейтинг Чарли поднялся еще выше. Никто раньше не видел, чтобы он улыбался.
   Каждый год здание с колоколом красят в горчичный цвет, а дверь соседнего бара – в ярко-оранжевый, но на солнце они день за днем выгорают, пока цвет не исчезает совсем. Внутри бара пол и стены выложены плитками в форме звезд. Солнечный свет, который проникает внутрь, как два белых коврика, холодно отражается от столиков с мраморными столешницами и сломанных голубых стульев. Цветные репродукции Глами, фотографии в рамках лондонского Тауэра и королевы, жены Салазара, украшают стены. В благодушном сосуществовании здесь находятся большая рыжая кошка и петушок Франсуа. Матросы говорили: «Спой, Франсуа!», чтобы заставить его прокукарекать для Чарли.
   Вошел Джо Макинтош.
   – Мы подняли одну канистру, вы пойдете?
   Ферни вошел в бар в тот момент, когда мы выходили. Он пристально посмотрел на нас.
  
  
  
  
   Глава 16Один лишний
  
  
   Ставни на окнах были закрыты. В передней темной комнате сидел Джорджо и ждал нас. Синглтон чистил лодку и различные принадлежности. Он мог вернуться в любой момент.
   – Мы решили подождать вас, сэр, – сказал Джо.
   – Спасибо, – произнес я, будто принимая шлем королевы Елизаветы.
   На столе, покрытом газетой, шестидесятиваттовая лампа освещала зеленую стальную канистру с закругленными краями и углами, две ее половины одинаковой формы соединялись намертво.
   Я попросил Джо принести «Поляроид». Он принес аппарат вместе со вспышкой и зеленым фильтром, чтобы как можно лучше рассмотреть детали на зеленой окраске, и сделал шесть снимков. Они вышли вполне удовлетворительными.
   Джо взял маленькие плоскогубцы и начал расковыривать канистру, пока ее древние петли не поддались и она не раскрылась.
   Никто из нас, я думаю, не ожидал многого, но все же мы надеялись, что усилия наши увенчаются чем-то большим.
   Увы, там оказались пара пригоршней белых хлопковых нитей не очень хорошего качества, старый кусок ткани размером с мужской носовой платок, несколько клочков белой бумаги и двадцатидолларовый банкнот, смятый и грязный.
   Чарли протянула руку за купюрой, но, когда она взяла ее в руки, раздался шум двигателя мотоцикла. Он нарастал и заглох прямо под нашими закрытыми ставнями окнами.
   – Ферни! – произнесла Чарли и нахмурилась.
   Конечно, это ничего не значило. Мы просто убрали канистру, прежде чем впустить Ферни, а затем повели его на кухню, чтобы предложить кофе. Он принял чашку в своей вежливой сдержанной манере, приветливо улыбнулся и заявил, что он привез сообщение конфиденциального характера от первого человека в районе.
   – Кто же этот «первый человек»? – спросил я Ферни. Он ответил:
   – Сеньор Мануэль Гамбета до Росарио да Кунья, с вашего позволения, очень важный господин.
   Я услышал с балкона голос Синглтона:
   – Ну и что же это за сообщение?
   – У меня, сеньор Фернандес Томас, принцип: позволять любому сообщать мне все что угодно в любое время.
   – У меня тоже, сэр. – Он не подал виду, что слышал вопрос Синглтона, и вручил мне адрес, по которому я приглашался в пять часов пополудни, «чтобы узнать что-то полезное». – Мы встретимся там с вами, – сказал он, взял фетровую шляпу с мраморной стойки, вскочил на мотоцикл и загрохотал по узкой булыжной мостовой, по сторонам которой стояли выбеленные известью дома. Он не оглядывался.
  
  
  * * *
  
   В доме все сидели вокруг стола, уставившись на две двадцатидолларовые купюры. На каждой стоял номер серии из двадцати трех цифр.
   – Две? – спросил я. – Мне показалось, что в контейнере лежала только одна.
   – Так и есть, – кивнул Джо. – Чарли извлекла этого близнеца из корзины с грязным бельем.
   Я взглянул на Чарли.
   – Она лежала в кармане одной из грязных рубашек Гэрри Кондита, – сообщила девушка несколько смущенно. – Я предложила ему постирать их. – Я молча смотрел на нее. – Не все его рубашки, только синтетические...
   – О'кей, – ответил я ей. – Но вы становитесь слишком близкими друзьями. Тебе его станет не хватать, когда он внезапно исчезнет.
  
  
  
  
   Глава 17Да Кунья выкладывает
  
  
   К западу от Албуфейры открывается вид на расстилающиеся в трех километрах от моря поля пепельно-серых смоковниц и виноградников.
   Патио звенело голосами рыбаков и торговцев Албуфейры. На выгоревших на солнце столах стояли тарелки с черными каракатицами, угрями, высушенными на солнце, и жареными хрустящими сухариками. Посетители пили вино нового урожая, обсуждали его качество, снова пили и снова обсуждали. Слитое по старой мавританской моде в бурдюки оно брало за душу, как фадо [11] . Белые ветряные мельницы с их вертящимися крыльями, живописно расположившиеся на соседней горе, казались звездочками на фоне яркого неба. Дальше за ними находилась железнодорожная станция, откуда дорога из Лиссабона поворачивала на Албуфейру и тянулась всего шесть километров.
   Проходя мимо, Ферни пожимал руки людям, отламывавшим хлеб и поднимавшим стаканы с вином. Он потянул ручку тугой двери, и она запела как хор, многоголосо вибрируя. За ней в темноте стояли бочки, из которых для посетителей вино разливалось по бутылкам, кадки с маслинами и бадьи с зелеными оливками, ящики, переполненные инжиром. Ферни сунул руку в один из них и протянул мне горсть ягод. Мы вышли наружу через заднюю дверь.
   Слева и справа низкие белые стены обрамляли красную глинистую землю. Дальше между оливковыми деревьями выделялась выложенная светлыми плитами дорожка, которая вела к бледно-голубому зданию со сложными белыми украшениями. Все это смотрелось как пейзаж Веджвуда на чайнике.
   Это было одно из старинных баронских владений, или монтесов, которым принадлежали плантации пробковых дубов, оливковых деревьев и инжира.
   Черные свиньи рылись под оливковыми деревьями, а за домом одиноко и безответно лаяла собака.
   Ферни толкнул кованую железную калитку и, придерживая ее для меня, спросил на очень правильном изысканном английском:
   – Вы имеете контакт с мистером Смитом?
   – Конечно, – быстро солгал я.
   Он молча кивнул и оставил меня одного около дома сеньора Мануэля Гамбеты до Росарио да Куньи, самого важного лица в районе.
   К пяти часам вечера в октябре солнце опускается уже довольно низко. К северу горы окрасились насыщенным розовато-лиловым цветом, а белые дома стали такими же розовыми, как герани в горшках, стоявшие вдоль стен.
   Последние лучи освещали с одной стороны костлявый череп да Куньи и за его спиной на книжных полках высвечивали золотые тиснения «Истории Древнего Рима» Моммзена и полного собрания сочинений Бальзака.
   Дом был обставлен богато, и меня не стоило приглашать к обеду, чтобы я убедился в том, что сервиз на столе будет не пластмассовым.
   На простом письменном столе да Куньи из красного дерева стоял и чернильный прибор из фарфора, отделанный золотом, и элегантная подставка для разогревания воска, использовавшегося при запечатывании конвертов, лежал и золотой ножик для разрезания страниц, печать и полдюжины листов, исписанных мелким почерком. Их придерживали тоже не крышки от кока-колы.
   – Как я понимаю, взбаламучивая морское дно, вы пытаетесь установить, где находится утерянный предмет.
   Это не было точное описание, но звучало вполне понятно. Я промолчал.
   Да Кунья снял свои очки в золотой оправе. На его тонкой переносице от них остался красный след. Я подумал, каким же снобом нужно быть, чтобы держать такое на носу!
   – На протяжении длительного времени это побережье притягивало авантюристов разный мастей. Не все они находили потерянные сокровища, и в большинстве своем они терпели неудачу. Город Олхао был построен исключительно на доходы, полученные от продажи товаров обеим сторонам во время битвы при Кадиксе [12] . – Он произнес «битва при Кадиксе» так, как будто это произошло на прошлой неделе, а не в XVI веке. – Что касается вашей компании, я полагаю, мотивы, которыми вы руководствуетесь, не вполне благородны. – Он помолчал и затем добавил: – Я надеюсь получить от вас разъяснения.
   – Вы блестяще владеете английским языком, – сделал я ему комплимент.
   – Я провел 1934-й и 1935 годы в колледже Питерхауз; но вы не ответили на мой вопрос.
   – Я не уверен, что ваши представления о благородстве вполне совпадут с моими, – уклонился я. – Вы могли бы купить по паре башмаков каждому босоногому мальчишке в Албуфейре за один этот письменный прибор.
   – Десять лет тому назад мне захотелось бы объяснить вам, почему вы заблуждаетесь, однако сейчас...
   Солнце исчезло за горой, оставив освещенными только несколько деревьев как бы для того, чтобы отметить свой путь. Да Кунья зацепил свои очки за одно ухо и затем натянул их на нос.
   – Сейчас нет необходимости в дискуссии. Я могу дать вам то, что вы ищете. Надеюсь, что после этого вы покинете Албуфейру и ее людей и не станете возвращаться.
   Он медленно пересек угол комнаты. Роскошный персидский ковер поглотил звук его шагов. Сунув руку в полку, где книги стояли не очень плотно, вынул сразу между двумя ладонями штук шесть из них. В открывшемся пространстве за книгами лежал пакет в коричневой бумаге размером примерно в половину коробки для сигар. Он потянул за красную ленточку и, поднеся пакет ко мне, положил его на свой стул красного дерева.
   Я не прикоснулся к пакету.
   – Мне претит, – напрягся да Кунья, – вся эта манера, мне она претит. Скажите об этом мистеру Смиту. Мне она очень не нравится.
   Я подумал: «Скажу ему непременно, если когда-нибудь встречусь с ним».
   Пока я думал о том, кто же этот загадочный мистер Смит и каким образом он связан с этой шайкой португальских пиратов, да Кунья предложил мне кофе.
   Кофе был подан тем единственным способом, которым он мог быть подан в таком доме, – серебряный кофейник в сопровождении чашек из лиможского фарфора. Рядом на тарелочке лежали мягкие марципановые пирожные с начинкой из заварного крема. Да Кунья быстро, одно за другим, положил мне три из них.
   – Я считаю, что наш Алгарв – тайный сад Европы, – сменил он тему. Наливая мне кофе, снова указал пальцем на опустошаемую тарелку с пирожными. – Миндаль, инжир, лучший в Европе виноград, приличное шампанское. Прекрасные оливки, орехи, апельсины, мандарины, померанцы и омары, сепия, крабы, угри, сардины, креветки и осьминоги. Я просто не в состоянии перечислить все. Над перевернутыми карнизами домов (перевернутыми, как средство от дурного глаза, – это вывезли португальские моряки из Китая) гнезда маленького соловья, так любимого арабскими поэтами.
   – Правда, – согласился я, потягивая кофе.
   Я предложил ему местную дешевую сигарету «Хай лайф». Он отказался и закурил свою – овальную турецкую, которую вынул из резной коробочки слоновой кости.
   – Существует одна местная история, – продолжал да Кунья, – в ней говорится, что мавританский принц женился на русской царевне. Она таяла, тоскуя о своей окутанной снегом северной родине, пока однажды февральским утром, проснувшись, не выглянула из окна и не увидела, что все вокруг покрыто цветущим миндалем. Вам понравился бы наш Алгарв в феврале.
   – Мне нравится он и сейчас, в моем буржуазном понимании. – Я взял еще одно миндальное пирожное. Он кивнул.
   За второй чашкой кофе он рассказал мне о празднике Святого Марка, во время которого монахи бичуют на ступенях церкви теленка, чтобы болезни и беды всего скота в течение года перешли на этого беднягу. Я пил кофе и наслаждался.
   Мистер Смит, несомненно, связан каким-то образом со следовавшей за мной по А-3 машиной. Он принимает сигналы британского флота из Гибралтара, перехватывая таким образом мои сообщения. Когда я приехал сюда, его имя возникает на каждом шагу, а теперь кто-то делает мне подарок, потому что думает, что мы с ним друзья.
   Я представил себе, каково бывает несчастному теленку.
   Угощая меня копченой свининой под соусом из паприки, да Кунья поведал о том, как в День святого Винсента люди поднимаются на гору. Если ветер задует горящий факел, значит, можно готовиться к хорошему году. Если факел будет продолжать гореть, значит, фермерам что-то помешает.
   Позднее, после полдюжины кружек холодного пива, он сообщил мне о шабаше ведьм в субботнюю ночь на День святого Иоанна, когда девушки и парни, держась за руки, прыгают через костры. Девушка сжигает цветок красного татарника и затем сажает стебель в землю. Только истинная любовь может заставить этот стебель зацвести.
   – Великолепно! – вполне искренне воскликнул я.
   Сеньор Мануэль Гамбета до Росарио да Кунья встал из-за стола и подошел к двери, где пошептался с кем-то, а затем коротко описал мне, как важно в полночь накануне Нового года, пока бьют барабаны и звучат трубы на каждой площади Португалии, съесть двенадцать виноградин. Только тогда вы можете быть уверены, что будете счастливы двенадцать месяцев.
   Дверь открылась.
   Снаружи стало совсем темно, и сеньор да Кунья зажег маленькую медную лампу с зеленым абажуром и очистил место на столе. Горничная, в форменном черном платье и белой наколке, поставила на стол поднос с нарезанным с одной стороны португальским хлебом, маслом, красным крабом, раскрытым и разделанным так, что его можно было прямо есть, и миской с протертым рыбным супом, в котором плавали розовые креветки.
   – Местный коньяк достаточно хорош для такой маленькой закуски, – рекомендовал да Кунья с португальским гостеприимством. – И, может быть, капельку сладкого анисового ликера со свежей чашкой кофе.
   Когда я уходил, он, прощаясь, щелкнул каблуками и заметил, что ему доставило удовольствие разговаривать с таким образованным и культурным человеком. Он хотел послать Марию, чтобы она проводила меня через сад и подержала фонарь, но я настоял на том, что возьму его сам. На полпути к железной калитке порыв ветра погасил колеблющийся огонек. Тонкий серпик выглядывал из-за облаков, и собака за домом снова начала лаять. За цветами гортензии и высокой стеной, серо-голубой в свете луны, раздался звук двухтактного двигателя мотоцикла.
   Я вошел в тень от стены и оглянулся на дом. Свет горел только в окне кабинета. Я перескочил через низкую стену и, опустившись на мягкую землю, тряхнул головой, стараясь рассеять эффект от алкоголя. Под мышкой я ощутил прикосновение моего пистолета. Вокруг не было никого. Я осторожно прошел по мягкой земле, радуясь мысли, что на следующее утро будут обнаружены мои следы. За калиткой, где еще виднелись свежие полосы от колес мотоцикла, я обнаружил ров длиной почти в семь футов. Я заглянул в него. Глубиной он оказался в три фута. Пройдя еще несколько футов, я наконец догадался, что это хорошо подготовленная могила.
   В головах ее стояла простая деревянная дощечка с надписью: «Здесь покоится тело неизвестного унтер-офицера германского флота. Оно было прибито к берегу второго мая 1945 года. Мир праху его».
   Я вернулся назад, туда, где высоко на обочине стоял мой автомобиль, нащупал ключ в кармане, полном миндаля и грецких орехов, и сел за руль. Машина спокойно двинулась в путь. Как звучала эта народная пословица, которую привел да Кунья: «Италия, это место, где нужно родиться, во Франции надо жить, а здесь – умереть».
   Вернувшись домой, я выпил четыре маленькие чашечки кофе прежде, чем немного протрезвел, и прежде, чем кто-нибудь набрался смелости спросить меня, что же полезного я узнал.
   – Мне еще не все ясно... – беззаботно ответил я. И даже не мог сказать им, что забыл принести это с собой. – Завтра, – сказал я Джо Макинтошу, – ты и я возвращаемся в Лондон.
   Когда я лег спать, перед моими глазами живо стояла большая могила, но еще ярче виделись вырезанные на доске стамеской слова.
  
  
  
  
   Глава 18Печальная песня
  
  
   Я отправился к да Кунье на следующий день рано утром. Его горничная открыла дверь.
   – Доброе утро, – улыбнулась она и подала мне визитную карточку да Куньи с выгравированными буквами. На обороте ее было написано мелким почерком:
   "Ваш маленький сверток в полной сохранности. Пожалуйста, окажите мне честь и посетите меня в десять часов вечера, чтобы забрать его. Искренне Ваш Мануэль Гамбета до Росарио да Кунья".
   Она протянула руку, чтобы я вернул карточку. Я отдал ее, поблагодарил и направился к машине.
   В то утро погружения пришлось отменить. Промозглый ветер ломал гребни волн, и тучи белых брызг обрушивались на большие прибрежные скалы. Мы сидели ничего не делая, пока не зашел Гэрри Кондит, чтобы пригласить нас выпить кофе. Мы отправились.
   Стеклянная кофеварка разбрызгивала капли по бело-голубой плите, и Чарли в своих бронзового цвета брючках тореадора сидела, скрестив ноги как некий Будда, окруженная яркими магнитофонными лентами с записями народной музыки и музыки нового мира.
   На стенах в живописном беспорядке висели местные яркие полосатые одеяла и фотографии Гэрри Кондита с ружьем под мышкой. На одной из них он попирал ногой головы различных поверженных им крупных четвероногих.
   Синглтон и Джо слушали Гэрри Кондита, который излагал краткие сведения о Португалии (Джо жил в Португалии более пятнадцати лет). Джорджо смотрел с балкона на серое море. Слушая записи странных печальных напевов, я рассматривал современные литографии и книги Гэрри Кондита, его эспандер, спортивное семимиллиметровое ружье системы «Маузер» и великолепный четырехкратный цейсовский бинокль в кожаном футляре.
   – Мария Тереза де Норонья, самая известная исполнительница народных песен в Португалии, – комментировал Гэрри Кондит. – Это песня о девушке, которая снимает комнату в доме на скалах, откуда она видит, как возвращается с моря ее возлюбленный. Однажды приходит весть о том, что он утонул и никогда больше не вернется. И тогда она поет, обращаясь к старой женщине, хозяйке дома: «Не будешь ли ты брать с меня дешевле, если я буду жить дольше?» – Гэрри Кондит произнес эти слова голосом, полным страсти и печали.
   Синглтон как кукла закивал головой, Джорджо даже не оглянулся, но Чарли захлопала в ладоши и улыбнулась, явно думая как ее улыбка выглядит.
   – Вы поняли, – спросила Чарли, – что значит «Разве цена не будет меньше, если я буду жить дольше?» Это фраза, которую все время произносят в Лиссабоне туристы. Вы ужасный соблазнитель, мистер Кондит.
   Гэрри рассмеялся. Он налил полные чашки кофе, и я, взяв свою, снова отошел к книжным полкам.
   На них стояли «Испания и Португалия» Федора, почти все изданные книги Д.Х. Лоуренса, включая олимпийское издание «Леди Чаттерлей» и книгу издательства «Пингвин», в которой излагалась суть процесса, посвященного «Леди Чаттерлей». Там был испанский Новый Завет Кэстлера, путеводитель по собраниям величайших художественных сокровищ мира для детей, «Искусство с 1945 года» и целая коллекция книжек с цветными репродукциями картин современных художников.
   Мы с удовольствием пили кофе, как вдруг Синглтон спросил:
   – Что же заставило вас переселиться в Европу, мистер Кондит?
   – Видите ли, – сказал Гэрри. – Я принимал снотворное, дексамил, чтобы заснуть, и секонал, чтобы прожить день. Здесь я пью шампанское, и, что примечательно, это обходится дешевле! – С этими словами он добавил в кофе португальского коньяка. Джо отказался. – Да. – Он сделал глоток коньяка прежде, чем закупорить бутылку. – Там я тонул в кредитных карточках и лекарствах и беспокоился о том, какой сезон будет в этом году у янки. Как вырваться из всего этого? Я знал, что для американцев за рубежом имеется работа, но я был уже слишком стар для больших корпораций, а для такого безграмотного бездельника, как я, у дядюшки Сэма нет никакой другой работы, кроме той, где надо применять винтовку «М-1». И вот однажды, стоя в вагоне поезда, отправившегося с Центральной станции в пять одиннадцать, и глядя на всех этих бедняг, совершающих регулярные поездки на работу и обратно, я вдруг проникся нестерпимым желанием, чтобы эта дорога, Нью-Хейвен-роуд, многие годы составлявшая часть моей жизни, навсегда выпала из нее, исчезла. Я подумал: что нужно этим узколобым болванам, что я мог бы предложить им в обмен на деньги? – Он оглядел свою аудиторию и налил снова кофе, наслаждаясь паузой прежде, чем ответить на свой вопрос. – Культуру. – Разлив кофе, Гэрри протянул каждому сахарницу. – Ну конечно, это вызвало бы смех у каждого коротко подстриженного пресмыкающегося во Флэтбуше, где я вырос, потому что культура – это не то, куда можно засунуть руки, как в карманы пальто от Аберкромби энд Фитч. Но у меня есть старый дружок по имени Лео Уильямс-Коен будущий беженец, который работал в сомнительном предприятии по выпуску музыкальных произведений и в начале Корейской войны обогатил эту организацию парой патриотических песен. Я сказал ему: Вилко, дорогой (все зовут его Вилко), мы должны вырваться из числа никчемных людей. Теперь или никогда. Мы должны прорваться в число тех, чьи фото будут в 1975 году печататься на обложках журнала «Тайм».
   Было одиннадцать тридцать утра.
   Я подошел к Джорджо, который стоял, глядя через стекло балконной двери. Капли теплого дождя падали на плиты пола. На берегу две длинные цепочки рыбаков растягивали сеть в форме латинской буквы "U".
   Гэрри Кондит говорил:
   – Сейчас не время для большого искусства. Я всегда за вкус середняка. И вот мы создали компанию «Искусство для рядового человека, Инк.» Сначала это была маленькая контора на Восточной улице, двенадцать. Вилко занял у свояка грузовичок для еженедельных поставок...
   – Гэрри, ты просто чудо! – воскликнула Чарли. – И что же вы поставляли?
   – Ну, мы напечатали небольшой плакатик, где было написано: «Искусство для рядового человека». Мы установили его в кафетериях магазинов – в Мак-Доугле и Бликере, и поместили несколько рекламных объявлений в дешевых еженедельниках. Мы поступили правильно. Но в один прекрасный день мой приятель Лео Уильямс-Коен говорит мне: «Хватит заниматься этими обывателями. Они просто тупые негодники. Нужно создать что-нибудь классное»; и он начал думать и потом предложил: «Искусство для ценителей».
   Гэрри Кондит перешел к книжной полке и вынул светло-голубую кожаную папку.
   – И что, сработало? – спросил Джо Макинтош. Он все еще сидел развалясь на софе, держа на колене пустую кофейную чашку.
   Гэрри Кондит открыл номер журнала «Эсквайр» и продемонстрировал цветную репродукцию «Обнаженной» Модильяни. Текст рядом гласил:
   "Клуб ценителей искусства имеет честь представить вам в январе как гвоздь сезона эту прекрасную цветную репродукцию одного из мировых шедевров. Вступите в клуб в этом месяце, и вы станете обладателем знаменитых «ню» кисти величайших художников мира, каждую из которых можно окантовать и использовать как изысканное украшение вашего офиса, мастерской или жилья.
   Получайте ежемесячно прекрасное изображение обнаженной женской красоты, выбранное комиссией, в которую входят художники, искусствоведы и просветители, сопровождаемое пояснениями, критическими высказываниями и описаниями, подготовленными Генри Цаном".
   Чарли снова начала хлопать в ладоши, а Синглтон, Джорджо, Джо и я – присоединились. Гэрри Кондит не обиделся.
   – Но, – поинтересовался Джо, – как же ты можешь заниматься этим, живя в Албуфейре?
   – Очень просто. Я просматриваю книги, – Гэрри вытащил с полки три больших альбома репродукций, – и выбираю «гвоздь сезона».
   Когда он достал с полки книги по искусству, там показались три другие маленькие книжки, завалившиеся за первый ряд.
   – Но, – сказал Джо, – здесь говорится... – Лицо его покраснело от возбуждения; я быстро выхватил маленькие книжки у него из рук.
   – Ведь здесь говорится, что существует целая группа художников и других специалистов, – ты это хочешь сказать? – перебил его Гэрри.
   Одна книжка называлась «Физические формулы», другая – «Как оснастить лабораторию», третья – «Структура молекул». Я не мог не вспомнить о теории таяния льда. Для получения льда нужно восстанавливать структуру молекул.
   – Но ведь это Генри Цан подбирает их, – засмеялся Гэрри Кондит. При этом он хлопнул себя по ляжке большим волосатым кулаком, будто боялся, что, если не ударит себя быстро и так сильно, с ним может начаться истерика.
  
  
  * * *
  
   Когда я оглядываюсь назад, мне становится ясно, что среда была пустым, потерянным днем. Джорджо и Синглтон пытались погружаться во второй половине дня, но редуктор Джорджо оказался неисправен, в результате чего воздух попадал в клапан вдоха, а не выдоха. Они вернулись, опустившись всего лишь на несколько ярдов.
   Проклиная себя за то, что позабыл накануне вечером пакет, я испытал раздражение и отнесся критически даже к «барбиго», блюду из моллюсков, которое Чарли сварила к обеду в соусе из паприки и копченой ветчины. После обеда она снова исчезла у Гэрри Кондита, а я обсуждал с Джо Макинтошем расходы и вопрос о найме автомобиля. Джо вел книгу расходов и отвечал за водолазные работы. Меня несколько беспокоил вид Джорджо. Он был таким шумным и энергичным, пока мы не приступили к погружениям. Джо объяснил, что так бывает со всеми водолазами, когда они начинают работать.
   – Они хандрят и беспокоятся по поводу течений, а он еще и о том, надо ли открывать дверь переборки. Он придет в себя, когда мы закончим погружения.
   Я взглянул на чертеж подводной лодки. Джорджо зачеркнул участки, которые он уже осмотрел, а там, где нашел пустую канистру, под полом в отсеке, где находился пульт управления, стояла маленькая красная точка.
   Отмеченная часть казалась очень незначительной в сравнении с размерами всей лодки. Я подумал, сколько времени еще пройдет прежде, чем мы обнаружим валюту или вахтенный журнал, или пока Лондон не отдаст распоряжение прекратить работы, или на горизонте появится мистер Смит.
   Это произошло в тот момент, когда Джо убирал чертеж субмарины назад в ящик письменного стола. Именно тогда он заметил это. Мы снова все проверили. Сели и стали думать, но Джо обнаружил повреждение в деревянной части ящика, и сомнения рассеялись. Пустая канистра стояла в том же виде, в каком мы ее оставили, все еще завинченная, но кто-то похитил фотографии.
   В подобной ситуации нет альтернативы. С точки зрения любого молодого разведчика в этом не было ничего увлекательного. Просто довольно грязная работа, из которой, впрочем, состоит большая часть нашей деятельности. Джо и я начали обыскивать все комнаты.
   Кроме некоторых личных черт характера, которые такие обыски обычно обнаруживают, удивительным оказалось только одно: среди прочих предметов в спальне Чарли находилось двадцать пять обойм с патронами для «парабеллума» калибра 7,65. Одинокой девушке не полагалось даже знать, где и как их приобретают.
   Джо позвонил в Лондон, и за мной в Алгарв прислали маленький гражданский самолет.
   Была чудесная ясная ночь, когда я отправился на аэродром мимо дома да Куньи.
   Там горел свет, и перед парадным входом стояли черный «мерседес» и «ситроен». На каждой машине висела табличка с мадридским регистрационным номером. Дальше под миндальным деревом стоял мотоцикл с двухтактным двигателем. Я знал наверняка, что так же, как за носорогом следует повсюду маленькая птичка, знакомый мотоцикл должен быть где-то поблизости. Он и был там. Я вспомнил португальскую пословицу: «Из Испании ни попутного ветра, ни хорошей жены».
   Звонок раздался далеко в глубине дома и отдался эхом. Я позвонил еще раз. Наконец дверь открыл сам да Кунья. Золотой зуб сверкнул в свете лампы, и он протянул мне сверток, вынув его из-под своего бархатного пиджака. Он был по-прежнему завернут в коричневую бумагу и завязан так же крепко, как хороший совет. Когда я вернулся к машине, Джо уже включил мотор.
   За окном автомобиля мелькали маленькие деревушки, погруженные в темноту. В домах освещались только входные двери. Тусклые лампочки излучали желтый свет, озаряя темную мебель и грубые выбеленные стены. Там и тут яркий блик света отражался от бутылки.
   По дороге то и дело встречались ослики, велосипеды и неосвещенные повозки. Я отъехал от места, обозначенного на моей карте. Пальмовые листья казались просто темными пятнами между звездами. Деревья сгибались под оливками, и теплый ночной воздух был напоен их ароматом. Самолет, уже выведенный на стартовую полосу, гудел как рассерженный шмель. Я достал из багажника зеленую канистру и бросил ее в открытую дверь салона.
   Мы пересекли зону воздушного транспорта Бильбао, и в этот момент я обнаружил записку, которую да Кунья сунул в пакет. Я показал ее Джо.
   "Дорогой Смит,
   В апреле 1945 года в нескольких километрах к западу отсюда к берегу прибило тело немецкого моряка. Я позаботился о том, чтобы его похоронили по-христиански, и пакет, единственный предмет, найденный на теле, был похоронен вместе с ним. С тех пор рыбаки, которые обнаружили это тело первыми, все время настаивали, чтобы я передал пакет Вам. И поскольку, по-моему, британское правительство может претендовать на него, я с удовольствием препровождаю его Вам.
   Ваш покорный слуга да Кунья".
   К трем часам утра аэропорт Гатвик неохотно освобождал место, чтобы мы могли приземлиться среди прочих больших самолетов. В нашей маленькой кабине засветились цифры приборов, а на земле сквозь зимнюю изморозь внезапно возникли посадочные огни. Я подумал о том, будет ли в отеле «Браун» свободная комната для Джо.
  
  
  
  
   Глава 19"Не говорите о ней ни слова"
  
  
   Доулиш поднял его и стал рассматривать под лампой дневного света. Полированный металл поблескивал под жестким искусственным освещением.
   – Просто так взял и отдал тебе? – Доулиш бросил мне свежую пачку сигарет «Голуаз». – Очень хорошо. Удача!
   Зазвонил телефон. Элис спросила, сойдет ли растворимый кофе, поскольку у нее кончился другой. Было шесть двадцать пять утра, и Доулиш сказал ей, чтобы она лучше шла домой и поспала немного. Но она принесла нам кофе.
   – Новые чашки и молочник, Элис, да? – отметил я.
   Ее улыбка была как луч вечернего солнца на Рождество. Доулиш передал ей привезенный мной металлический предмет. Он имел восемь дюймов в длину, шесть в ширину и толщиной два с половиной дюйма. Следы фрезы сверкнули, когда она повернула его в своих худых руках. В куске углеродистой стали находилось большое отверстие. В него точно по размеру были вставлены три диска. Два из них толщиной больше дюйма.
   Элис вытряхнула их в ладонь. Это оказались штемпели с негативным изображением. На одном – всадник на коне, а на другом – портрет королевы Виктории. Между ними находился блестящий соверен.
   Элис тщательно осмотрела каждый диск и затем перевела взгляд на меня, потом на Доулиша. – Как я и говорила, мистер Доулиш?
   – Да, вы правы, Элис, – кивнул Доулиш. – Великолепный штемпель для изготовления иностранных монет.
   – Но я ведь знала, что там будет изображена королева Виктория, – торжествующе посмотрела она на Доулиша.
   – Хорошо, Элис, я ошибался. – Ей доставило удовольствие мое признание. Но ведь водолазные работы еще не закончены.
   Элис отправилась домой в шесть сорок пять утра, а мы, Доулиш и я, сидели, пили кофе и говорили об изменении в штатном расписании, о зарубежных финансах, о том, сколько дней осталось до Рождества. И хотя нас это не особенно интересовало, но, похоже, весьма волновало детей Доулиша. И мы долго обсуждали предстоящие расходы, пока Доулиш внезапно не заявил:
   – Ты никогда не расслабляешься! Тебя так захватывает работа?
   Это не означало, что он собирается что-то изменить. Просто ему хотелось все знать.
   – Я не могу совмещать то и другое, – ответил я. – Кроме того, это удобно.
   – Удобство – всего лишь состояние ума, – пустился в рассуждения Доулиш. – Важно понимание. Понимая симптомы, с которыми вы сталкиваетесь, вы видите только одну болезнь. Например, у человека болит палец на руке и нога. Вы задумаетесь, в чем причина таких неприятных симптомов? И тут до вас доходит, что, вбивая гвоздь, он ударил себя по пальцу молотком, а затем, уронив его, угодил себе на ногу.
   – О'кей, – согласился я, – вот так и с аварийной службой 10. Теперь послушайте о моих проблемах. Сначала я подписал договор с заговорщиками, которые готовятся захватить власть в Португалии, и, поскольку министерство иностранных дел хочет им немного помочь, я должен начать нырять, чтобы достать из старой нацистской подводной лодки фальшивые деньги. Пока все выглядит нормально. Но в то время, когда я прохожу эти проклятые курсы ныряльщиков, за мной следуют два автомобиля по А-3. Чьи это автомобили? Таинственного мистера Смита – министра британского кабинета. Мне, естественно, не терпится взглянуть на его досье, однако оно не приходит...
   – Оно придет. – Доулиш взял карандаш и повертел его в руке. – Просто задерживается.
   Я криво улыбнулся.
   – О'кей. Затем возникает Батчер, который продает нам отчет по таянию льда.
   – И там достаточно много чепухи, – утвердительно кивнул Доулиш.
   – В то время так никто не думал, – возразил я, – и департамент заплатил за него больше шести тысяч фунтов.
   – Пять тысяч семьсот, – уточнил Доулиш.
   – Ага, значит, вы поинтересовались и тоже считаете, что это ерунда.
   – Я бы не стал так категорически утверждать, – ответил Доулиш.
   – Нет, – согласился я, – вы бы не стали. Не очень похоже на обычные действия министерства иностранных дел. Но вы подумали, что это чушь.
   – Продолжай. – Доулиш извлек носовой платок и высморкался, причем так, будто он прыгал с седьмого этажа на одеяло, которое держали восемь пожарников. Он сморкался очень громко.
   – Итак, за мной следует ярко-синий автомобиль из Вернона и Батчер. Когда я приезжаю в Гибралтар, выясняется, что они просматривают нашу почту...
   – Ну, я бы не стал этого утверждать...
   – А я утверждаю, – повысил я голос. – И за спиной этих людей отечески опекающий их мистер Генри Смит. Наконец мы вытаскиваем что-то из подводной лодки. И оказывается – пустой контейнер. В нем только один денежный банкнот. А из кармана рубашки этого американского клоуна извлекается другой, с такими же номерами серии.
   – Да, так им, наверное, было удобно, – произнес в раздумье Доулиш.
   – Это называется удобным? – взвился я. – Это дурно пахнет.
   – Это... – Доулиш слегка запнулся, – это – «крыша», – выговорил он очень гордо, – чтобы отвести глаза.
   – Что это значит? – спросил я.
   – Это американское выражение.
   Увидев мою ухмылку, он нахмурился, а я продолжал:
   – Затем наконец да Кунья читает мне длинную лекцию о старых португальских обычаях, будто он праздничный гид, и вручает мне подарок для господина Смита.
   – Ну, и к какому же выводу ты приходишь? – спросил Доулиш.
   – Я не делаю никаких выводов, но, когда вижу человека с английским флагом в петлице, носящего черную фетровую шляпу, начинаю думать, что он хочет убедить меня в своей национальной принадлежности, и я невольно задаю себе вопрос – а зачем?
   – А что по поводу канистры и могилы? – спросил Доулиш.
   – Я надеюсь, что канистра не так пуста, как кажется.
   – А могила?
   – В ней никогда никого не хоронили. Это просто яма.
   – Я надеюсь, что ты можешь отличить могилу от ямы. – Доулиш сардонически улыбался. Он смотрел в окно. – Получена новая инструкция по поводу твоих водолазных дел, – сказал он, не оборачиваясь. Я не произнес ни слова. – Министерство иностранных дел больше не интересуется валютой. – На подоконнике воробей набирал полные легкие дизельных паров. – О'Брайена уже не заботят деньги. Он вертится и колеблется там, где речь идет о знаках препинания, но он продолжает гнуть главную линию. – Доулиш попытался достать языком до кончика своего носа. – Если будут обнаружены контейнеры с научными бумагами, вы должны отправлять их в посольство, не открывая.
   – Как же я могу узнать, что находится внутри контейнеров, не открывая их? Они вам объяснили?
   – Не открывая, – повторил Доулиш.
   – Значит, их все же интересуют исследования о таянии льда.
   – Таяние льда? – пожал плечами Доулиш. – Кто говорит о таянии льда? Ты просто свихнулся на этом таянии льда. Их интересует только стакан «Джонни Уокер».
   – Хорошо, – сказал я. – Теперь попытайтесь взглянуть на все это с моей точки зрения. Политические деятели в Лиссабоне говорят нам, что выполнению этой работы придают первостепенное значение – шифр ВВ 8 [13] . Они утверждают, что выбрали именно нас, потому что все должно быть сделано совершенно тайно от португальского правительства; это означает, что я не могу как следует проверить всех этих людей – да Кунью, Гэрри Кондита и его постоянную тень – Ферни Томаса, не рискуя тут же засветиться. Вы знаете, что случится в ту минуту, когда я запрошу 37 [14] о какой-либо информации? В Лиссабоне зазвонят все телефоны.
   – Я понимаю их позицию; они не хотят никого беспокоить. – Доулиш опять что-то разглядывал за окном.
   – Да, именно, – продолжал я. – Это, как правило, позиция посольства, не так ли? Никого не беспокоить. Не принимать во внимание всю работу, которую мы делаем, – все эти деньги. Ну, не поражает ли вас, что работники посольства в Лиссабоне не только подстрекают нас впутаться в эту историю и при этом, заметьте, говорят нам, что нельзя допустить, чтобы португальцы узнали, чем мы занимаемся на дне, но они еще широко улыбаются и совершают какие-то странные поступки в связи со всем этим. Посылают нам Синглтона и девицу...
   – Ладно, что ты хочешь, чтобы я сделал с Синглтоном?
   – Отправили его туда, откуда он взялся.
   – Послушай, – Доулиш слабо махнул рукой, – не начинай снова этот разговор. Я знаю, что у тебя сомнения, но я проверил все данные сам. Абсолютно ничего. Синглтон, возможно, то, что ты называешь «дергунчик», но он просто младший помощник морского атташе и такой же нормальный, как подоходный налог. Подготовительная школа, Дартмут, везде хорошие отметки. Служба на Средиземном море во флоте. Что ты еще от меня хочешь?
   – Только одного, – попросил я, – попридержите сведения о нашей находке. Просто не говорите о ней никому ни слова без моего ведома. Пусть она останется маленьким секретом между работающими в этом офисе.
   – И сеньором да Кунья, – добавил Доулиш. И я понял, что он согласен. Он никогда не стал бы многословно обещать нарушить правила. Он продолжил так, будто я ничего не просил: – Девица – дочь адмирала, училась в хороших школах, живет в Лиссабоне, за исключением того времени, когда отправляется с отцом в Неаполь. Каникулы на Средиземном море. Ты должен считать, что тебе повезло, и признать, что это была неплохая идея. Вы не смогли бы использовать в доме местную прислугу из-за конспирации. Ну, и сидели бы постоянно с грязными скатертями.
   Кажется, я фыркнул.
  
  
  
  
   Глава 20Враг
  
  
   В моей квартире в Саутуорке, когда я вернулся туда в восемь часов утра, пробеседовав всю ночь с Доулишем, оказалось чуть теплее, чем на улице. Я расплатился с таксистом и сразу столкнулся с трудностями – входная дверь не открывалась из-за груды почты, скопившейся снаружи на коврике. Там валялись обычные вещи: напечатанные красным, очень терпеливые по форме извещения из налоговой службы, напоминание из компании «Электролюкс» о тринадцати фунтах задолженности. Казалось, что я просто слышал, как они вздыхают. Рекламные объявления, почтовая открытка из Мюнхена, где выражалось сожаление, что меня там нет, и пожелание, чтобы я был там, различные счета. Почтовый ящик периодически переполнялся...
   Я включил обогреватель, вскипятил воду, смолол кофе. Пока ждал, что кофе начнет капать из носика кофеварки, позвонил по специальному номеру и, сообщив кодовое слово, сказал оператору:
   – Если позвонит господин Макинтош, передайте ему, чтобы он нанял машину и заехал за мной около пяти часов. Нам надо поехать и забрать мой автомобиль из аэропорта. Если он не позвонит, найдите его в отеле «Браун» и передайте мое сообщение.
   Я налил в сладкий черный кофе хорошую порцию виски «Тичерс» и медленно выпил его. Бессонная ночь начала тихонько стучать мне по черепу. В восемь сорок пять я улегся в постель, как раз в тот момент, когда радио за стеной начало передачу для домохозяек. Наверху пылесос приступил к своей ожесточенной работе. Я задремал.
  
  
  * * *
  
   Я взглянул в темноте на свои часы. В дверь звонили. Я проспал восемь часов, и вот теперь у дверей стоял Джо Макинтош, которому хотелось соприкоснуться с ночной жизнью столицы. Он получил машину из нашего общего гаража. Машины оттуда могли развивать скорость более девяноста миль в час, и Макинтоша интересовало, а насколько более.
   Я принял прохладный душ. Это был мой специальный способ возвращаться в нормальное состояние. Потом оделся так, чтобы это подходило для турне по низменной жизни Сохо надел темные шерстяные брюки, черную рубашку и пиджак защитного цвета, на котором брызги алкоголя не оставляют заметных пятен.
   Мне доставило наслаждение наблюдать, как Джо управлял этой непростой машиной. Казалось, что его большие, осторожные руки просто поглаживают руль. Мы проскользнули среди прочих машин с элегантностью, которую Джо никогда раньше не проявлял.
   – Нигде, – отметил Джо, когда мы поднимались по эстакаде Чисуик, – англичане не демонстрируют в большей мере свою способность к компромиссам, чем при лавировании на дорогах. – Он посигналил, перескочил на скоростную полосу и прибавил газу, причем сделал это так быстро, что я чуть не слетел с сиденья. Он промчался между всеми машинами, которые тоже двигались с большой скоростью и не менее искусно.
   Когда мы приехали в лондонский аэропорт, он припарковался к длинной веренице машин. Мой «воксхолл» стоял прочно зажатый между машинами министерства авиации. Я попросил Джо вывести его для меня.
   Было всего шесть тридцать вечера, но уже стемнело, и я почувствовал, что капли дождя упали на мой плащ. Я отдал ему ключи и отошел на пять минут к стенду с печатью, чтобы просмотреть заголовки. Я прочел: «Налоги в этом году не приносят больших доходов. Официальное сообщение». Американцы планировали отправить на Луну обезьян, новый вермахт хочет получить атомное оружие, леди Левишэм высказывает возмущение по поводу грязных чашек, а министр заявил, что пенсии по старости просто не могут быть повышены. Я купил «Эсквайр» и вышел под моросящий дождик. Стоянка машин освещалась, и я увидел, что Джо продвинулся уже достаточно и скоро выведет машину.
   Огромный «вайкаунт» выехал на главную дорожку. Замелькали его белые, красные и зеленые фонари, отражаясь на мокром асфальте. Большая черная тень со скрежетом на полной скорости промчалась вперед. Колеса ударились об обочину шоссе, и автоматически управляемая машина врезалась во что-то. Джо находился далеко от образовавшейся пробки; он открыл дверцу моего «воксхолла», влез в него и зажег задние фары. Дождь пробивал маленькие полоски в длинных лучах света.
   Вдруг внутри автомобиля что-то вспыхнуло. Каждое окно в машине мгновенно стало ярко-белым прямоугольником. Дверь со стороны, где сидел Джо, быстро распахнулась. Взрыв отбросил меня на мокрый тротуар как фишку в игре в «блошки».
   «Иди спокойно, не беги», – подумал я, поправил на носу очки и встал на ноги. Холодный поток воздуха уведомил меня о том, что на моей штанине образовалась восьмидюймовая дыра. Люди бежали к стоянке автомобилей. Взрыв задел невоспламеняющуюся часть ближайшей машины. Огонь осветил все вокруг. Рядом завыла сирена. Я услышал крик: «Двое перевернулись там, двое!» К этому времени я уже держал в руках ключи и вернулся к стоявшим в ряд машинам. Я выбрал два ключа. Первым отключил противоугонное устройство на коробке передач, второй сунул в зажигание, нажал на акселератор и выехал из ряда. Со стороны стоянки автомобилей я услышал звук нового взрыва и увидел вспышку от взорвавшегося бензобака. Я проехал по объездной дороге.
   – По другой дороге, водитель, – указал полицейский аэропорта.
   Мои руки с содранной кожей дрожали, и руль был влажным от крови и пота. Я включил радио, чтобы нагреть лампы передатчика.
   – Что происходит, приятель? – спросил я.
   – Не останавливайся, – ответил полицейский.
   Я проехал туннель и помчался дальше, чтобы быть в безопасности, потом повернул налево от главной дороги, прежде чем включить дуплексную связь. Мне ответили мгновенно:
   «Продолжай ехать по Гобою 7. Вперед!» – скомандовал оператор.
   "Гобой 7 – Временному. Сообщение. Черный. Лондон аэропорт. Стоянка министерства авиации. Один студент. Макинтош. Плоский. Ножницы [15] . Конец передачи".
   «Временный – Гобою 7. По какому пути продвигаетесь?»
   «Гобой 7. А4, приближаюсь к пустырю. Конец».
   «Спасибо, Гобой 7. Роджер. Выключаюсь. Временный на связи».
   Когда в связь по радио включился Доулиш, он проявил обо мне трогательное беспокойство, но не забыл в первую очередь осведомиться о названии моей страховой компании. Он сказал:
   – Мы не можем позволить им выяснить, как это произошло, пока сами не дадим сообщение "Д" [16] .
   Я скоро освоил искусство двойного отключения неисправной коробки передач.
  
  
  
  
   Глава 21Таких ли денег это стоит?
  
  
   Прекрасный солнечный день в Лондоне. Пятница. Полицейские стоят повсюду, как туристы. На Джермин-стрит два старика, ползущие как крабы, огибают «Холодные сыры» Пэкстона и Уитфилда. На пятиструнном банджо и аккордеоне они вытягивают сквозь хрупкий зимний воздух звуки песенки «Жизнь в розовом свете».
   Джин ждала меня в ресторане «Уилтон». На ней был темно-коричневый костюм от Шанель. Как она могла позволить себе такое на свою зарплату? Меня ждал светлый шерри и новости об отчете Страттона. В устах Джин они прозвучали следующим образом:
   – О'Брайен формирует один из своих знаменитых маленьких комитетов.
   – Боже мой, – застонал я, – мне известно, что это значит!
   – Ты туда не входишь, – успокоила Джин. – Доулиш сам занимается этим. Они обсудят командную цепочку.
   – Власть, – сказал я, – это не шутка.
   – Даже министерство обороны пытается принять участие.
   – Вряд ли это имеет к ним отношение, – заметил я.
   – Ты знаешь, как все бывает. – Джин поправила волосы. – Если они не сделают по крайней мере вид, что участвуют в том, в чем не хотят, у них не будет возможности выторговать то, что они хотят на самом деле.
   – Ты очень хорошо осведомлена о том, над чем трудится межпарламентский комитет.
   Джин улыбнулась.
   – Я просто говорю тебе то, что знает каждая женщина.
   Официантка принесла знаменитое меню «Уилтона», в котором не указываются цены. Я никогда не был настолько безрассудным, чтобы заказывать что-либо за исключением того, что рекомендует шеф, а в этот день мне вообще не хотелось напрягаться.
   Принесли дыню, потом свежую лососину. Только после этого Джин заговорила о пакете, который мне дал да Кунья.
   – Элис даже предсказала, что штемпель для изготовления соверенов будет украшать портрет королевы Виктории. Правда, блестяще?
   – Блестяще.
   – Как же, ты думаешь, она догадалась?
   – Понятия не имею.
   – Имеешь. Пожалуйста, скажи мне.
   – По той простой причине, что королева Виктория – женщина.
   – Была женщиной, – поправила Джин.
   – Не придирайся. Я говорю женщина, когда речь идет о подделке соверенов.
   – Ну и?
   – Арабские, а также мусульманские страны вообще имеют на рынке очень много соверенов, так?
   – Правильно.
   – Мусульмане против женщин с открытым лицом, поэтому на большинстве поддельных соверенов изображен король. Следовательно, будет считаться, что соверен с изображением королевы Виктории вряд ли фальшивый. Вот почему нацисты и решили изготовить свою суперхитрую подделку с изображением королевы Виктории.
   – И это срабатывает?
   – Когда идея пришла им в голову, это было нечто из ряда вон выходящее, а сейчас такое используется уже годами, но поскольку цена подделки и подлинной монеты одинакова, кого это волнует?
   – И Элис догадалась, что эта монета нацистского происхождения?
   – Я сообщил по радио Доулишу и получил разрешение на вывоз пакета такого-то размера и веса. Элис выскочила с пробной попыткой сделать правильный вывод.
   – Попыткой? – Джин налила мне еще немного кофе.
   – Ну, пока это правильно. Но не будем делать скоропалительных выводов. На штемпеле нет никаких пометок, ничего, что указывало бы на его связь с подводной лодкой, нацистами или еще с чем-нибудь таким, понимаешь?
   – Да, – кивнула Джин. – Ты хочешь сказать, что люди из Албуфейры могли подсунуть тебе все это только ради того, чтобы от тебя отделаться? Попросту говоря, откровенная взятка. Они не ожидали, что ты поверишь в их байку о появлении находки со дна моря. – Джин помолчала. – Или, если они думали, что ты послан Смитом, то взятка могла предназначаться для Смита. – Она снова помолчала. – Чтобы он предпринял что-нибудь.
   – Или ничего бы не предпринимал, – возразил я.
   Она взглянула на меня.
   – Да, – сказала она, раздельно произнося каждое слово, – чтобы он прекратил расследование.
   – Здорово! – воскликнул я. – Ты поняла это быстрее, чем Доулиш.
   – Подожди. Ты утверждаешь, будто да Кунья сказал тебе, что пакет найден на теле моряка, выловленного рыбацкой сетью, но ведь они, «чтобы не баламутить дно», не рыбачат вблизи подводной лодки. Они рыбачат по-американски, в замкнутом пространстве, да?
   – Это называется ловить «кошельком», да, ты все правильно поняла. И находка вовсе не найдена на каком-то немецком трупе.
   – Если это взятка, то достаточно хорошая, правда? – оценила Джин. – Я думаю, что это значительная сумма?
   – Да, с помощью хорошего штемпеля можно получить около пятидесяти тысяч монет, а это хороший штемпель. Он, безусловно, стоит больших денег, особенно если кто-то связан с незаконным перемещением золота.
   – Итак, когда ты вернулся в Лондон, твои люди там продолжали нырять и обыскивать затонувшую подводную лодку. И тогда эти поняли, что взятка не сработала, и подложили динамит в твою машину?
   – Нет, – возразил я. – Взрыв – тщательно спланированная акция. Они выяснили, что я всегда ставлю свою машину на стоянку лондонского аэропорта, установили, где она припаркована, купили динамит, наняли специалиста, чтобы он выполнил сложную работу с протягиванием проводов. Не думаю, что существует непосредственная связь между привезенным мною пакетом от да Куньи и бомбой, убившей Джо. Эти два события могут не иметь прямого отношения друг к другу.
   – Тогда кто же такой да Кунья? – спросила Джин.
   – Попробуй сообразить сама, – ответил я. – Он говорит по-португальски великолепно – синтаксис и ударения безупречны! Он одет так, как должен одеваться португальский аристократ. Я сидел у него за столом. Еда, могу тебя заверить, несравненна! Что же касается истории и фольклора Португалии, то он один из крупнейших знатоков этого в Западной Европе.
   – Ты собираешься доказать, что он не португалец? – недоверчиво посмотрела на меня Джин. – Именно потому, что он настойчиво доказывает, что он португалец.
   – У меня есть такое предположение.
   – Что у тебя точно есть, так это заскок в голове, – грубо заявила она. – Но скажи мне, что я должна делать?
   – Я хотел бы, чтобы какой-нибудь киноактер отправился отдыхать в Южную Португалию, – и набросал ей план в деталях.
   – Пусть, пожалуй, поедет Виктор. У него настоящий швейцарский паспорт, и он умеет избегать осложнений.
   – Хорошо. У нас сейчас и так достаточно осложнений. – Джин помолчала несколько мгновений, затем тихо сказала: – Я хотела бы прикончить того, кто убил Джо.
   – Я забуду твои слова. – Строго посмотрев на нее, я добавил: – Если хочешь продолжать работать в отделе, ты никогда не должна даже думать о подобных вещах, не только говорить о них. В нашем деле нет места героизму, вендеттам и тому подобным мелодрамам. Ты встаешь, в тебя стреляют, и ты спокойно продолжаешь свое дело. Представь себе, что я, переполненный эмоциями, бросился бы прошлой ночью к Джо и сам бы оказался в гуще дыма, репортеров, вспышек и полицейских. Веди себя по-взрослому, или я поставлю вопрос о твоем понижении в должности в органах безопасности.
   – Прости, – пробормотала она тихо.
   – О'кей. И никогда не рассчитывай на порядочность. Никогда не думай и не надейся, что расследование, которое мы ведем, внезапно закончится в последней главе ответом на то, «кто это совершил», и сценой: «я собрал вас всех в комнате, где было совершено убийство». Когда мы все умрем и исчезнем, служба безопасности будет продолжать существовать со всеми своими манильскими ловушками, перевязанными розовой ленточкой. Поэтому сойди спокойно со сцены и будь благодарна, если у тебя останутся разные носки или даже обвисший пиджак с одним рукавом. Не жажди мести и не думай, что, если завтра кто-нибудь убьет тебя, кого-нибудь станут безжалостно преследовать. Они не станут этого делать. Все мы должны строго придерживаться правила: не попадаться на страницы «Ньюс оф зе уорлд» и «Полис газетт».
   Джин хотела продемонстрировать, как она умеет справляться со своими эмоциями.
   – Офицер связи из Скотланд-Ярда прислал фото твоей машины, ты видел?
   – Да, вчера я получил набор еще влажных отпечатков, спасибо Кейтли за хорошую работу; в прессе нет ни слова о случившемся.
   – Они направили сообщение в виде доклада начальнику транспортного отдела. Там говорится о четырех автомобилях. Если деятели Скотланд-Ярда правильно восстановили картину расположения взрывных устройств, похоже, что те, кто устроил взрыв, хотели, чтобы пламя распространилось.
   – Да? А где находились эти устройства?
   – Под верхом, в самом центре, за задним сиденьем и между передними сиденьями.
   Черная краска, которой Джин подвела глаза, слегка растеклась. Она взбила свои темные волосы и улыбнулась.
   – Он привез мне зеленый замшевый пиджак, – шмыгнула она носом.
   Я оплатил счет, и мы вместе пошли по направлению к Пикадилли.
   – Ты всегда заставляешь меня встряхнуться, когда я начинаю клевать носом после еды и напитков, – поддразнивал я Джин.
   Она слабо улыбнулась мне, и я взял ее под руку.
   – Сегодня я возвращаюсь в Лиссабон и хочу, чтобы ты отправила этот пустой металлический контейнер в СМЛ [17] . Они там большие специалисты, в Кардиффе. Ты подала мне мысль, Джинни. Мне кажется, я знаю, почему была взорвана моя машина. – Я предложил нанять для нее автомобиль, но она отказалась. Я сжал ее руку: – Это должно было произойти совершенно мгновенно.
   Джин высморкалась и продолжала рассматривать свои туфли.
  
  
  
  
   Глава 22Лисичка поднимает голову
  
  
   «Ту-ту-ту». Высокая нота сигнала машины «континенталь» прорезала утренний воздух. Автомобиль Гэрри Кондита стоял у станции Албуфейра.
   – Хай, Эйс, залезай. Я пообещал твоим, что встречу тебя. Они ныряют, а Чарли занята покупками.
   Я подумал, каким дедуктивным методом Гэрри Кондит так быстро высчитал, что мы ныряем. Могли ли мы сохранить все в тайне в таком маленьком городке? Это делало нашу работу несколько более опасной.
   Мы отправились по освещенной солнцем дороге. Фиговые деревья сбросили уже почти все листья. Они стояли голыми и серебряными посреди красных полей.
   – Ну, что хорошего, Гэрри? – спросил я.
   Пожалуй, надо будет попросить Лондон подготовить для нас новую «крышу», если возникнут осложнения.
   Мы пересекли главную дорогу, проехав мимо консервных фабрик.
   – У меня есть несколько новых пластинок с джазом из Штатов, Эйс. Довольно забавные. Приходи вечером выпить. Только заткни предварительно уши, ха-ха-ха!
   Мы подъехали к дому номер 12. Я поблагодарил Гэрри, и он направился вниз к себе по булыжной дороге. Я вошел в дом.
   К несчастью, Чарли оказалась первой, кто мне попался навстречу. В микроскопическом костюме – бикини – она чистила на кухне рыбу.
   – О, здравствуй, дорогой! – воскликнула она, ставя подчеркнутое ударение на последнем слоге каждого слова.
   – Прошу, пожалуйста, помолчи! – остановил ее я.
   – Какая искусная аллитерация, дорогой, – ответила она и покрутила носом. – Чем начальник недоволен?
   – Во-первых, зачем нужно было кого-то затруднять, чтобы меня встретить? Во-вторых, мне не нравится, что меня привозит Гэрри Кондит и рассказывает о том, как идут водолазные работы.
   – Как идут ныряния? Признайся, милый, что он не сказал тебе, как идут водолазные работы.
   – Нет, но он сказал, что ребята продолжают нырять. Как у нас здесь обстоит дело с безопасностью? Сколько информации он еще из тебя выкачал?
   – Он просто сделал для нас то, что сделал и для тебя: упомянул слово «нырять», чтобы посмотреть, какая будет реакция. А ты предпочел бы, чтобы мы взяли его с собой и начали игру в «Что мы делаем»?
   – Мне это не нравится.
   – Ну, знаешь, мы маленькие люди и не можем действовать без большого начальника. Не надо было оставлять нас одних, дорогой.
   – Сбавь тон, Шарлотта, и пойди оденься. Такое количество голого тела на кухне отвратительно!
   – Больше ко мне нет претензий? – спросила Чарли, прошла мимо меня к двери и приостановилась, задев меня своим обнаженным телом. – Пока, – бросила она и потянулась, чтобы задеть кончик моего носа своим острым язычком. – Ты тяжело дышишь, шеф, – произнесла она хрипло почти за дюйм от моего рта.
   – Уйди, Чарли, у меня уже и так достаточно неприятностей.
   Однако я действительно дышал тяжело.
   – Я слышала, у тебя соблазнительная милашка-секретарша там, в Лондоне, дорогой?
   – Я бы не назвал ее соблазнительной, – ответил я, – у нее двое детей и три подбородка и еще пять процентов лишнего веса. Она пьет, как рыба, и готовит только то, что рекламируется по телевидению.
   Чарли хихикнула.
   – Ах ты, паршивый старый лгун, ты же оставил ее фото в кармане рубашки на прошлой неделе. Я знаю, какая она.
   – Ты что, стираешь и наши рубашки? – спросил я.
   – Ну конечно. А кто, ты думаешь, стирает белье? Но не уходи от разговора. Я достала фото твоей секс-бомбы – секретарши, и более того я вижу матримониальную опасность в пятидесяти шагах!
   – Пятьдесят шагов от тебя – это достаточно близко!
   – Тогда перестань рассматривать мой купальник!
   – А где здесь, собственно говоря, купальник?
   В дверь постучали. Я отпрянул от нее. Это был местный мальчишка, который иногда бегал для Чарли на рыбный рынок. Он спросил – не надо ли помыть мою машину. Да, согласился я и отправился вместе с ним к «Виктору».
   Похоже, что мы уже наездили порядочную сумму, которую придется заплатить компании, сдавшей мне машину. Он достал неизвестно откуда ведро, тряпку и начал поливать водой ветровое стекло.
   Я сел в машину и постарался завести разговор с этим четырнадцатилетним парнишкой. Знает ли он Гэрри Кондита, да Кунью, Ферни Томаса? Да, он знает их всех. Хорош ли в этом месяце улов тунца? Хорош, но не такой, как в июле. Выполнял ли он какие-нибудь поручения для этих людей? Нет, они слишком важные особы. Может ли он оказать маленькую услугу мне? Ну конечно. И никому об этом не говорить. Будет нем как могила. Хорошо, кивнул я. Знает ли он, к какому парикмахеру ходит сеньор Томас? Аугусто знал. Знать все, что происходит в городе, было его досугом и заработком. Он должен достать маленький клочок волос сеньора Томаса. Маленький клочок. Но так, чтобы никто не видел. Это будет наш секрет, и потом он получит награду в пять эскудо.
   – Вы хотите послать его колдунье?
   Я подумал о Шарлотт-стрит.
   – Да, – согласился я, – чтобы послать в страну колдунов.
   Я стал думать о том, как сказать своим про Джо.
  
  
  
  
   Глава 23"Смотрите, он входит в залив!"
  
  
   Джорджо и Синглтон вернулись в три тридцать, к позднему обеду, на который нам подали жареную красную триглу [18] в масляном соусе по-португальски.
   Я не хотел изображать строгого папашу, но все же заметил, что, с моей точки зрения, Гэрри Кондит слишком приближается к нашему семейному кругу.
   – Но вы же не подозреваете его в том, что он шпион из полиции Салазара, сэр? – спросил Синглтон.
   – Я подозреваю даже вас, мистер Синглтон, – ответил я. Пока мы ели рыбу, никто не улыбнулся. Они знали, что я не шучу.
   Мы продолжали есть молча. Потом, собрав тарелки, Чарли сообщила:
   – Гэрри Кондит купил или нанял катер с салоном в сорок четыре фута.
   – Не надо шутить, – сказал я.
   Чарли отнесла грязные тарелки на кухню и позвала нас:
   – Смотрите, он как раз входит в залив!
   Мы вышли на балкон и стали смотреть. Внизу, бороздя воду, большой красно-белый моторный катер отбрасывал тень под лучами послеобеденного солнца. Высоко в рубке, над закрытым ветровым стеклом, виднелась синяя морская фуражка. Бронзовое от загара лицо Гэрри Кондита расплылось в улыбке, и губы его зашевелились. Чарли приложила руку к уху рупором. Гэрри Кондит снова прокричал что-то, но ветер с моря унес его слова. Он исчез в глубине катера, мощность которого казалась достаточной, чтобы удерживаться на мертвой зыби без поворотов руля. Он вернулся с электронным рупором.
   – Эй, вы, сухопутные моряки! – Металлический звук голоса прогремел над водой. – Поднимите свои задницы и давайте сюда, ребята!
   – Он просто ужасно вульгарен, – заметила Чарли.
   – Он невыносим, – произнес Синглтон.
   – Я только сказала, что он вульгарен, – заявила Чарли, – но я не говорила, что мне это не нравится!
   Джорджо погасил свою сигару. Все спустились в маленькую лодку, стартер поплевался, двигатель взревел, и мы вылетели навстречу катеру.
   – Вы уверены, что мы с вами в безопасности, мистер Кондит? – спросила Чарли.
   – Святая корова, сколько раз надо говорить!..
   – Гэрри.
   – Ладно, я скажу тебе, Чарли. Этим ребятам ничто не грозит, а вот ты не в такой уж безопасности! – Он сдвинул на затылок свою фуражку яхтсмена и разразился хохотом.
   В салоне, отделанном красным деревом, висели светлые занавески и звучала музыка. Здесь были нарушены все морские обычаи. Вдоль стен тянулась подставка из нержавеющей стали, и стоял холодильник. В углу помещался телевизор с экраном в семнадцать дюймов. Мы опустились в большие кресла, а Гэрри Кондит с ритуальным благоговением начал смешивать водку с вермутом.
   – Для чего это, Гэрри? – Чарли показала на висевшие на стене сигнальные флажки.
   – Для своего рода беседы. Ты, например, берешь их...
   – Да, я знаю функцию флажков. Я имела в виду, применяешь ли их ты?
   – Конечно, дорогуша. Мои флажки международного иностранного кода: "k", "u", "z", "I", и "g", "u". Они специально для моряков. – Гэрри Кондит низко наклонился к Чарли. – Разрешите продолжать ход?
   – О, это очень по-моряцки. Надо попытаться запомнить, Гэрри.
   Я заметил, что губы Синглтона искривились, но было ли это реакцией на осведомленность Гэрри в мореходстве или на что-то другое, я сказать не мог.
   – Поднимайтесь на мостик, – пригласил Гэрри Кондит.
   Пластинка кончилась. Стереоплейер крутился в ожидании нового диска. Волны совершенно по-дурацки рокотали и хихикали.
   Я услышал, как Синглтон спросил:
   – Значит, это место рулевого?
   – Да.
   Я подумал, сколько же еще ерунды изречет Гэрри Кондит и сколько же скрывается под его кожей американских блох. Голос Майкла Дэвиса начал заполнять салон.
   Потом до меня донеслось с бака, как не очень правдоподобно кричала Чарли: «Я падаю, я падаю!» – и затем, как Джорджо, якобы спасая, схватил ее в объятия, что, по-видимому, нравилось им обоим. За моей спиной Синглтон с восхищением рассматривал радиопеленгатор и электронный прибор измерения глубины.
   – Взгляните, сэр, – указал Гэрри Кондит, – вот здесь управляемый якорь. – Он нажал одну из ярких кнопок. Раздался легкий шелест, и я почувствовал, как, несмотря на начавшийся отлив, катер стал покачиваться на брошенном якоре как поплавок. – Автоматический завод. Небольшой дроссель.
   Мощный двигатель внезапно загрохотал в тихом заливе. Гэрри повысил обороты, и винт начал проворачивать воду. Мы заскользили вперед. Гэрри Кондит стоял у руля, держа его твердо и правильно. При этом он курил большую сигару и с сияющей улыбкой взирал на нас с высоты своего пьедестала.
   – Вы, британцы, достаточно долго были монополистами на флоте; вот теперь у руля кто-то другой, – гордо произнес он и налил нам еще по порции коктейля из большого сосуда, украшенного вокруг горла изображением пиратов, отплясывающих под звуки волынки, и надписью «Сплеснивайте главные брасы, морячки!»
   Мы представляли собой такую мирную домашнюю сцену, прямо как на рекламе пива.
  
  
  
  
   Глава 24Нити истории
  
  
   В этот день, после обеда, Джорджо показал мне на чертеже корпуса подводной лодки ту часть, которую он уже осмотрел. Чарли приготовила кофе, и мы сидели, потягивая дешевый местный бренди.
   Океанская подводная лодка – очень большое судно. Ее водоизмещение превышает тысячу тонн, в длину она более трехсот футов. Не удивительно, что крестиками была зачеркнута, как уже осмотренная, только незначительная часть изображенного на чертеже. Джорджо поднял на поверхность немного: пару очков с красными линзами [19] , коробку с надписью «Первитин» – немецкий аналог таблеток дезоксифедрина и три карты Испанского побережья, составленные германским адмиралтейством.
   Они заинтересовали меня больше всего, поскольку на одной из них стандартного образца, принятого германским адмиралтейством, в углу чья-то рука написала шариковой ручкой цифры: число 127342 умножалось на 9748, внизу стоял правильный ответ.
   Карты выцвели, порвались и смялись от долгого нахождения под водой; датировались они 1940 годом и с тех пор по логике не могли видеть света, а надписи были сделаны шариковой ручкой!
   Джорджо закончил осмотр левого борта отсека пульта управления и далее, вдоль левого борта, офицерских кают. Потом шел кубрик, но прежде, чем приступить к осмотру этой части, мы решили проверить правый борт отсека пульта управления и только затем двигаться дальше.
   Джорджо предсказывал, что правый борт будет более сложным. Переборка, отделявшая отсек пульта управления от офицерских кают, сместилась, что привело к разрушению пола у входа по обе стороны переборки. Под полом виднелись брошенные в беспорядке сломанные ящики из-под артиллерийских снарядов, раздавленные баллоны со сжатым воздухом и толстый слой масла, все еще различимый в разбитых емкостях с горючим. Полный осмотр должен включать проверку документов, очистку грязных обломков железа голыми распухшими руками, мягкими от длительного пребывания под водой. Не удивительно, что Джорджо оставил это на самый конец в надежде, что мы найдем то, что нам нужно раньше, чем придется переходить к правому борту.
   Дни совместной работы сблизили этих троих, и я почувствовал себя до некоторой степени посторонним, когда они стали травить разные байки и поддразнивать Чарли, которая умела удерживать их на расстоянии.
   – ...Этот человек – миллионер, – рассказывал Джорджо. – Я учу его плавать под водой. «Вам не нужно все это», – говорю я ему, но бесполезно. Он покупает американское снаряжение, резиновый костюм ярко-красного цвета, ласты, лампу для подводного освещения и великолепные наручные часы, тоже для подводного плавания. Покупает ружье со стрелой для подводной охоты, которое, я должен вам сказать, очень меня пугает, и притаскивает все это с собой, так же, как и очень хорошенькую маленькую доску и специальный карандаш, которым можно писать по мокрому. Он погружается в воду с многочисленными вдохами и выдохами, и, когда достигает дна, к нему присоединяется еще один человек. Все, что надето на другом человеке, – это вот такие крошечные плавки. – Джорджо показал размер плавок руками и взглянул при этом на Чарли. – Очень маленькие. И ничего больше. Ни баллона, ни маски, ни ружья, ни ярко-красного резинового костюма, ни специального шерстяного свитера с Шетландских островов. Ничего, кроме маленьких трусиков. Мой миллионер направляется к нему и пишет на своей маленькой грифельной доске: «Эй, что ты тут делаешь? У меня специальное снаряжение, которое стоило шестьсот долларов, а ты ныряешь без всего; как ты рискнул?»
   Аудитория напряглась.
   – И что же он ответил? – спросила Чарли.
   – Он ничего не сказал, – продолжал Джорджо, – в воде нельзя говорить. Он взял маленькую доску со специальным карандашом, для того чтобы писать под водой, прочел то, что там было написано моим приятелем-миллионером, и нацарапал:
   «Мама, я утонул!»
   – Больше не получишь кофе, – отрезала Чарли.
   Однако я начал замечать, что Джорджо не очень беспокоился о кофе, он нажимал на бренди. Ныряльщику нельзя много пить. Термос с горячим вином или бренди для восстановления нормального кровообращения после того, как вы длительное время пробыли под водой, это одно дело, допиваться же до того, что засыпаешь, совсем другое.
   Разговор за кофе продолжался. Джорджо рассказал нам о своем дяде.
   – Дядя не любил нырять. И никогда не принимал ванну, потому что боялся поскользнуться и упасть, пока однажды все же не решил выкупаться. Он взял большой терракотовый горшок, в который сажают лимонные деревья, заткнул отверстие в дне, налил туда воды, залез и стал мыться. При этом в одной руке держал молоток на тот случай, если все же поскользнется. Тогда он рассчитывал разбить терракотовый горшок, чтобы не утонуть.
   Затем Джорджо рассказал нам о водолазном судне «Артильо», о том, как они пытались вывезти золото с корабля «Египет» и как дважды в день устраивали парады и пели фашистский гимн «Джовинецца». Но Джорджо как-то быстро перескочил через описание военных лет, и мы выпили еще кофе, а потом он взялся за вторую бутылку местного бренди и стал обсуждать с Синглтоном технику ныряния. В этот момент в дверь постучали.
   Я догадался, что пришел мальчишка с пакетом. Так оно и оказалось. В руках парень держал небольшой сверток из газетной бумаги. В нем находился клочок волос Ферни. Я поблагодарил его и послал на сей раз за пачкой сигарет.
   Чарли спросила:
   – Кто там?
   – Мальчик, – ответил я. – Сегодня утром попросил его принести мне сигареты. Наконец он вспомнил про это, но купил сигареты с фильтром.
   – Возьми сигару, – предложил Джорджо.
   – Нет, я предпочитаю сигареты. Наверно, схитрил малыш, чтобы я дал ему еще какое-нибудь поручение.
   – Я видела, что вы болтаете, как некогда потерявшие друг друга братья, – усмехнулась Чарли. – Этот мальчишка постоянно крутится возле ужасного Ферни.
   – Вертится вокруг Ферни, – повторил я, сдерживая истерику. Из всех мальчишек в городе надо же мне было выбрать именно этого!
   Джорджо снова заговорил о нырянии. Он и Синглтон пришли к заключению, что нарушение системы подачи воздуха делает сложную работу практически невозможной.
   – Это как пуповина, – объяснил Джорджо. – Мой дядя говорил, что богиня Атропа постоянно держит свои ножницы на шланге подачи воздуха.
   – Кто это Атропа? – спросила Чарли.
   – Одна из трех парок в греческой мифологии, – напомнил Синглтон. – У нее в руках ножницы, и она перерезает нить жизни, решая судьбу человека.
   – Да, – улыбнулся Джорджо, – если металлические края затонувшей лодки – ножницы Атропы, то тонкий шланг там, внизу, по которому ныряльщику подается воздух, это тоже нить жизни.
   К тому времени, когда мы отправились спать, за окнами уже бесновался штормовой ветер и внизу воздух, вода и песок – все смешалось. Иногда можно было различить отдельную волну; рокот, удар, небольшая пауза и вновь откат волны. Часто, однако, смешиваясь и вибрируя, звуки превращались в единый протяжный вой, который, колотясь о ставни, ударяясь о металлическое ведро, хлопая полотнищами шезлонгов, стуча по голове и забивая уши, закручивал вихрем мысли.
   Дверь в моей комнате открывалась на балкон. На расстоянии двух-трех миль на горизонте в черном океане мерцали огни лодок рыбаков, ловивших каракатиц. Я представил себе, как ужасно работать ночью в пустынной Атлантике и получать при этом всего один процент от улова. Прежде чем лечь спать, я долго наблюдал за темными облаками, скользившими по поверхности луны.
   Я пытался заснуть, но выпитый кофе мешал мне. В три тридцать утра я услышал, как открылась дверь кухни. Еще кто-то не мог спать. Может, встать и выпить чашечку кофе? Шаги прошуршали по плиткам пола на кухне. До меня донеслось, как открылась входная дверь и раздались шаги на балконе. Натягивая одежду, я услышал, как скрипнули ржавые петли калитки. И все смолкло.
   Лунный свет был достаточно ярким, чтобы, глядя с балкона, я мог различить удаляющуюся фигуру. Фигура повернула от калитки и двинулась вдоль берега на запад. Я спустился как только мог быстро с лестницы. Ледяной ветер струей ударил в меня, и тонкие иголки брызг пронзили мои брюки и свитер. Металл пистолета холодно касался моего бедра.
   В двадцати ярдах впереди меня ночной путешественник не делал уже попытки спрятаться, и я узнал Джорджо. Он шел вдоль скал у подножия утеса, достиг основания широкой, похожей на сторожевую лестницы, извивавшейся как болтающаяся лента между берегом и высоко расположенной променадой, и стал по ней подниматься. Ему стоило только взглянуть вниз, чтобы заметить меня. Было бы глупо обнаружить свое присутствие до того, как он доберется до цели.
   Я дал ему достаточно времени, чтобы оказаться на самом верху. Затем начал подниматься сам, внимательно следя за тем, чтобы не наступить на какой-либо камень, хотя рев океана поглотил бы всякий звук слабее грохота обвала.
   Дойдя до конца лестницы, я приостановился, вынул из-за пояса «смит-и-вессон», сделал очень тихий вдох и выдох и направился к променаде. Если он ждал меня, то от громкого выдоха могло зависеть многое.
   Однако меня никто не ждал. Направо узкая булыжная дорожка была свободна на расстоянии примерно мили, а слева раздавался только слабый звук двухтактного мотоциклетного двигателя и шум моря. Маленькое серое облачко, как палец, протирало усталое око луны. Похоже, что Джорджо совершал поездку на багажнике мотоцикла. Мы знали, кто ездил на мотоцикле с двухтактным двигателем. Похоже, что я терял друзей быстрее, чем мог заменить их.
  
  
  
  
   Глава 25Готова к прыжку?
  
  
   Крупные капли дождя стучали по серо-голубым окнам. Плохая погода, как и предсказывали по радио, переместилась от Лиссабона. Не похоже, чтобы ветер и дождь прекратились бы до чая, и мы все сидели дома и хандрили.
   Албуфейра – город, предназначенный для того, чтобы над ним сияло солнце. Когда шел дождь, он выглядел как бы смущенным и обманутым. На рыночной площади дождь капал с деревьев на влажные блестящие овощи и фрукты, а владелец кафе скучал, играя в шашки с сыном и дочерью, и пил свой собственный кофе.
   В доме номер 12 был поздний завтрак. Внимание разделилось между поглощением большого количества кофе с блинчиками и наблюдением за тем, как Джорджо в шестой раз укладывал в тальк свой резиновый костюм. Он почти уложил его в полиэтиленовый пакет и стряхивал со своего кашемирового свитера пыль.
   Каждый день, независимо от того, погружался он в воду или нет, Джорджо проверял свой резиновый костюм, тщательно разглаживая швы на рукавах и брючинах, там, где костюм больше всего вынашивался. Чарли говорила мне, что он всегда делает это с одинаковой аккуратностью и профессиональным вниманием и с каждым днем руки его дрожат немного больше, чем накануне.
   Джорджо не приветствовал мою идею спуститься под воду, как я решил, когда стихнет погода.
   – Будет слишком темно. Ничего не увидишь, – пожал он плечами.
   Синглтон не согласился. Он сказал, что, поскольку они пользуются большими подводными лампами, питающимися от батареек в лодке, ночью видно не хуже, чем днем.
   Мы можем пройти по берегу уже одетыми в костюмы. Никто не заметит, во что мы одеты, даже если и увидит нас.
   Я обратил внимание на то, что он смотрит на Джорджо, – не запретит ли тот погружение с технической точки зрения. Я предчувствовал такое.
   – Я не хочу облекать это в форму приказа, – произнес я, – но мы спустимся под воду, если погода улучшится и шторм утихнет.
   – Здорово! – протянула Чарли, и это звучало так же искренне, как коммерческое пение, но все же указывало на то, что Чарли, по крайней мере, если я скажу «прыгай», действительно прыгнет.
   Я продолжил:
   – Первыми будут погружаться я и Джорджо. Затем Синглтон. Потом снова я и Джорджо.
   – Вы думаете, что так разумно? Ведь это довольно опасно... – Синглтон посмотрел на меня с недоумением.
   Я остановил его суровым взглядом.
   – Да, сэр, – подчинился он.
   – Я был очень мягким последнее время, сынок, – сказал я, обращаясь к Синглтону, – но я просто раздумывал и еще не принял решения.
  
  
  
  
   Глава 26Точка, поставленная шариковой ручкой
  
  
   Представьте себе Атлантический океан в холодную ноябрьскую ночь, с резким ледяным северным ветром. Поставьте четырнадцатифутовую шлюпку где-то между вздымающимися волнами и опустите в воду неисправный эхолот, лампу подводного освещения, приготовьте бутылки с крепкими напитками и пять термосов с горячим вином. Кроме того, возьмите португальского рыбака с руками, ободранными оттого, что он пытался удержать болтающуюся лодку, чтобы она не натолкнулась на обломки судна. И стоящих людей в черных резиновых костюмах с оборудованием для подачи воздуха.
   Нас было трое – профессиональный морской офицер, сделавший карьеру, который стремился продемонстрировать, что он прав, сомневаясь в состоятельности гражданской разведывательной организации; профессиональный спасатель-ныряльщик, который хотел заработать и обмануть притом своего работодателя, вроде как бы и не обманывая его, и, наконец, третий, который, думая о каракулях на карте, обнаруженной в подводной лодке, не мог забыть, что до конца войны шариковых ручек просто не существовало.
  
  
  
  
   Глава 27Выиграй или потеряй
  
  
   Огромная масса воды сбросила нас в пучину между волнами под угрожающим углом.
   Я видел, как береговая линия к северу от нас показывается при каждом откате волны. В лунном свете все стало голубым и нереальным, как на сцене, – по морю, словно статисты, пробегали фосфоресцирующие полоски. Эхолот отметил какой-то шум, а его игла начала медленно, как метроном, царапать по рулону бумаги. На носу возникали короткие вспышки красного цвета – Джорджо проверял подводные лампы, закрывая рукой толстое стекло каждой из них.
   Я уже начал ощущать, как стягивается на мне резиновый костюм, и стал думать о том, следует ли Синглтону одеваться за целый час до погружения.
   В последние минуты Джорджо дал мне совет:
   – Дельфин – держи колени вместе, вот в чем его секрет. (Дельфин – это стиль плавания, такой, как, скажем, кроль, только ноги при плавании этим стилем движутся вместе, а не по очереди.) Я сказал, что запомню. Он потрепал меня по руке.
   После того как водонепроницаемые лампы опустили за борт на кабелях, Джорджо перешагнул борт лодки и я последовал за ним. По мере того как я погружался, ледяная вода пронизывала меня до костей. Я зажал неприятный на вкус резиновый шланг зубами и натянул прямоугольную маску. Ручеек соленой воды стек с указательного пальца в угол моего рта, и мне долго не удавалось отделаться от соленого привкуса. Я прижался ладонями к мягкому расплющенному борту лодки. Волна накрыла мои плечи, и я обнаружил, что держу лодку, как Атлант небесный свод.
   Я прорвался сквозь мутную воду. Поглубже она стала зеленой и неподвижной. Каскад белых микроскопических пузырьков поднялся по моим ногам, и я поплыл вниз, на свет ламп, который по мере моего приближения становился все более красным. Было спокойно и тихо. Вода совсем не шевелилась. Верхний ее зеленый слой, освещенный луной, уступил место пурпурному.
   Направо от меня и слегка над моей головой Джорджо оставлял за собой фосфоресцирующий след. Он приспосабливал скорость, с которой плыл, к моим неуклюжим движениям. Я видел, как он перекувырнулся и слегка коснулся ногами дна, взбаламутив ил. Я попытался сделать то же самое, но вокруг моих ласт взмыл целый столб грязи. Джорджо протянул мне одну из водонепроницаемых ламп, и, когда мои глаза привыкли к пурпурной мгле, я увидел, что одна, значительная часть дна темнее, чем все остальное.
   Огромное брюхо затонувшей подводной лодки высотой в пять футов нависло над нами. Джорджо подал свободной рукой знак и полез по невидимой лестнице на фордек. Я последовал за ним, минуя гладкие выступы, где находились главные цистерны.
   Там и здесь первоначальная окраска еще сохранилась в хорошем состоянии. Несмотря на известное описание, легко было представить себе, что эта лодка с полным экипажем в данный момент просто отдыхает на дне, готовая возобновить военное патрулирование.
   Мы миновали написанный большими цифрами на боевой рубке номер, и в красном свете лампы я увидел силуэт Джорджо в тот момент, когда он открывал крышку люка. Яркий свет его лампы на какое-то мгновение превратился в диск, став очень резким. Я последовал за ним. Размякшая окраска слезала под моей рукой, и куски ее медленно поднимались вверх, как перевернутые семена.
   Я легко опустился на палубу боевой рубки, ударившись лодыжкой о крышку люка. Держась одной рукой за трап, осторожно спустился в маленькое овальное помещение внизу, осветив его большой лампой. Красные круги вспыхнули на стенах, отражаясь в стеклах лампы, которая освещала люк над моей головой. Между трубами и перископом висел мягкий мешок в костюме машиниста и спасательный круг.
   Я подтянул шнур лампы и осторожно прополз мимо трупа старшины, который в такт моему движению медленно стукался головой о большое колесо руля глубины. Рядом с ним в вечности пребывал рулевой, следя за мертвым циферблатом мертвого подводного компаса, в ожидании команды, которая никогда уже не последует. Я придерживался левого борта помятого интерьера. Эту часть Джорджо уже расчистил и обыскал. Носовая часть была завалена узлами постельного белья, койками и одеждой. Среди всего этого беспорядка слабо различались тела людей.
   Над моей головой свисали сломанные трубы, напоминавшие сталактиты, а по потолку плясали белые стулья и деревянные табуретки.
   Мне представилась финальная сцена в этом маленьком пространстве, битком набитом людьми, как вагон подземки в часы пик.
   Я наполовину шел, наполовину плыл мимо каких-то кусков провизии и разбитых бутылок. Луч моей лампы упал на металлический термос и фотографию женщины, все еще прочно прикрепленную в отделении кондиционирования воздуха, но почти выцветшую. Мне стало трудно дышать. Один баллон был пуст. Я повернул кран, чтобы выровнять давление в обоих баллонах. Дыхание наладилось.
   Свет лампы Джорджо виднелся через дверь в следующем отсеке. Я продолжал продвигаться, ощущая давление. Корпус толщиной более дюйма мог выдерживать давление воды более чем в пятьсот футов. Я похлопал обшивку, и она завибрировала, издавая лязг.
   В отдаленной носовой части размещались торпеды. Помещение напоминало зал в замке с галереей, где находятся менестрели. Пол темнел подо мной на глубине примерно в десять футов. Туда вела лестница. По обе ее стороны выстроились друг за другом торпеды – грязные и серебристые, как консервированные сардины. Грязь потихоньку, год за годом, намывалась приливами через склад торпед. Некоторые из них, помещавшиеся в нижнем ряду, вместе с несколькими телами почти утонули в иле.
   Я начал осматривать каждую боеголовку. Джорджо стоял позади меня, держа обе лампы. Мы сознавали, что это небезопасное занятие. В конце войны немцы экспериментировали со многими видами огнестрельных механизмов, или «триггерами» (спусковыми устройствами). Были акустические, магнитные, с электрическим ушком, отражающие эхо. Совсем не редко на подводных лодках устанавливали смешанное вооружение, и мы оба знали, что это одна из наиболее совершенных подводных лодок серии "U", построенных в нацистскую эру.
   «Четырнадцать, – отметил я про себя. – Вот сколько их». Я провел пальцем по горлу и показал вверх. Джорджо кивнул. Четырнадцать торпед проверено. Ни одна из боеголовок не хранила никаких свертков. Ракеты не были полыми и полными денег. Все они оказались прочно закрытыми и смертоносными. Я испытал разочарование; моя догадка просуществовала недолго.
   Джорджо дал мне свою электрическую лампу, когда мы вернулись в носовую часть. Он пролез назад через орудия, торчавшие на наружную палубу. Его последняя задача заключалась в том, чтобы обойти корпус лодки снаружи и проверить согнутые трубки. Мне, чтобы не запутать провода ламп, предстояло выйти наружу тем же путем, которым вошел. Я взглянул на мои подводные часы.
   Через люк боевой рубки и над платформой с тридцатисемимиллиметровыми пушками океан казался огромным после ограниченного пространства внутреннего помещения подводной лодки.
   Я осторожно плыл вниз, держа обе лампы одной рукой, а когда оглянулся назад на махину лодки, меня внезапно охватило отвращение к ее таинственной форме. Джорджо все еще не появлялся. Планируя сквозь темную воду, я использовал только одну ногу, чтобы управлять. Лампы держал впереди себя, освещая путь.
   Дельфин: колени вместе.
   Находиться на дне океана в одиночестве ночью – ощущение не из приятных. Корпус лодки навис надо мной, и мне представилось, что он движется вместе с течением. Я опять открыл кран, чтобы выровнять давление, но теперь пустой баллон заполнился только наполовину. Время быстро иссякало. Где же Джорджо?
   Электрическая лампа освещала серый металл. Рыбы и какие-то мелкие ползающие существа появлялись из разодранного шва. Я оттолкнулся ногой и скользнул вперед мимо трех согнутых крышек люков правого борта. Три трубки на левом борту были закрыты. Я ступил на палубу. Над моей головой висели пучки водорослей и оборванных проводов. Опустив большие лампы в грязь, чтобы взглянуть на часы и на компас, я увидел на расстоянии нескольких дюймов от моей ноги плоский предмет прямоугольной формы. Ил взбаламутился, когда я его поднял. Это оказался большой, переплетенный в кожу вахтенный журнал. Именно то, что, согласно указаниям Лондона, нам больше всего требовалось. Я стал искать якорную цепь, которая должна находиться недалеко от кормовой части. Сунув журнал под костюм, я нагнулся, чтобы поднять лампы.
   Подошвы резиновых ласт Джорджо зависли на расстоянии всего лишь трех-четырех футов от ламп. Маска и загубник болтались на его груди. Один рукав резинового костюма оказался разорван в клочья, а вверх над ним поднималось тонкое серое облачко крови.
  
  
  
  
   Глава 28Лодка забирает одного
  
  
   Прежде чем мне стало совсем не хватать дыхания, я в последний раз выровнял давление в баллонах и оставил кран открытым. Больше предупреждений о недостатке воздуха не будет, но мне понадобятся обе руки. В этот момент обе лампы погасли, а еще через несколько секунд около меня упали оборвавшиеся провода.
   Это означало, что надо принимать быстрое решение. Я повернул голову Джорджо и сунул ему в рот загубник; он был без сознания, и трубка упала ему на грудь. Обхватив его рукой, я сильно оттолкнулся от дна ногой и потянул шнур на его костюме, чтобы сбросить свинцовые грузы, и сделал то же самое с моими. Наши головы поднялись на поверхность вместе. Ветер полоснул меня по лицу, как острая бритва. Плеск волн нарушал тишину, а прикосновение холода к моей голове и плечам внезапно дало мне почувствовать, насколько я замерз, несмотря на шерстяной свитер, надетый под костюмом. Я нащупал журнал. Только серьезная причина могла заставить их отключить лампы. Но вахтенный журнал у меня. А это стоило всего, чего угодно.
   Ручейки грязной белой пены срывались с волн; волны черной массой наваливались на нас, подбрасывая затем на гребни. Я повернул Джорджо на спину и поплыл к почти неразличимой береговой линии. Небо было ясным и звездным. Большая Медведица указывала мне направление надежнее, чем взгляд на берег с высоты случайной большой волны.
   – Атропа! – внезапно закричал Джорджо и сильно ударил меня по шее ребром ладони.
   Волна большая, чем предыдущая, накрыла нас, и Джорджо оторвался от меня. Он поплыл резко на юг, сделал пять или шесть гребков, затем ослаб внезапно и, когда я подплыл к нему, тонул без всякой попытки спастись.
   Я вытащил его с глубины в шесть футов и, когда мы снова оказались вместе, не знаю, кто был ближе к тому, чтобы утонуть. Мы тряслись и плевались, и наконец я снова обхватил его. Еще два раза он бил меня по голове, крича «Атропа! Атропа!» и извергая ругательства по-итальянски, которые я даже не пытался перевести. Его нападение на меня совершило чудо с его дыханием. Если бы он не наглотался своим открытым ртом такой массы морской воды, его дыхание, возможно, стало бы нормальным, но потеря крови делала его с каждым ярдом нашего продвижения все слабее.
   Верхушки волн разбрызгивались под резким ветром и проносились над нашими головами, непрерывно шипя. Мы были в Атлантике примерно полтора часа. Все части моего тела болели. В первый раз я стал сомневаться, что мы достигнем берега. Остановившись и крепко держа Джорджо, я попытался разглядеть лодку. Волны подбрасывали нас вверх и вниз, как на трамплине. Я окликнул Джорджо. Он повернул ко мне свое коричневое лицо с широко открытыми глазами и перекошенным ртом.
   – Атропа, – прошептал он слабо. – Она гасит звезды.
  
  
  
  
   Глава 29Мольба
  
  
   Голова Джорджо лежала на моей груди.
   – Благодатная Мария... – слабо стонал он, – Благодатная Мария... – Море плеснуло пену на его лицо, как из бутылки пива. – Господь с тобой... – Он захлебнулся, закашлялся и проглотил соленую воду. – С тобой. Благословенна ты в женах... – Джорджо погрузился в воду, – благословенен плод чрева твоего, – так, что я едва мог удерживать его голову на поверхности, – Иисус, Дева Мария, Богородица, молитесь за нас... – впереди темнел берег, – грешных сейчас и... – волны снова прервали его слова, – в час нашей кончины.
   Мы оба погрузились в воду. Я почувствовал под ногами дно, потерял его, снова встал на ноги. Волна швырнула нас на песок. Я поднялся с трудом, подхватил Джорджо под мышки и потащил его дюйм за дюймом на берег, пока он не оказался достаточно далеко от моря. Я был таким тяжелым! Джорджо был таким тяжелым! Я буквально засыпал, но, зная, что должен накачать воздух в эти наполненные водой легкие я перевернул его лицом вниз. Его зубной протез выпал в морскую пену. Все оказалось бесполезно. Совершенно бессмысленно.
  
  
  
  
   Глава 30Трудности с могилой
  
  
   Они все были дома и сидели в столовой, низко опустив головы глядя на пол и сконцентрировав все свое внимание на том, чтобы глубже дышать, болезненно наполняя легкие воздухом. Когда я вошел, никто не поднял головы. Чарли приготовила кофе и закутала их в одеяла, но проявила здравый смысл, ничего не сказав.
   – Джорджо на берегу, – с трудом выговорил я, вдыхая воздух после каждого слога.
   Старый рыбак медленно поднялся на ноги.
   – Я помогу тебе, – произнес он по-португальски.
   – Сначала выпей кофе. Джорджо некуда торопиться. Он умер, когда мы выбрались на берег.
   – Кто опрокинул лодку? – спросил через некоторое время Синглтон.
   – Это ты скажи мне, – ответил я.
   – Но нас опрокинул либо ты, либо Джорджо. – Я с трудом сдержался. Он добавил: – Я видел человека в костюме водолаза.
   – Ни Джорджо, ни я не поднимались на поверхность до того, как вы опрокинулись.
   Все молчали. Я вынул кожаную книжку из-под одежды. Ручеек воды потек на пол. «Журнал посещений», – было написано по-немецки на обложке. Я нашел журнал, где регистрировались посетители подводной лодки, а не вахтенный журнал. Эта книга никого не интересовала. Я швырнул ее через комнату.
   Мне понадобилось десять минут, чтобы обсушиться и переодеться. Я смешал в равных долях кофе и бренди, опрокинул себе в горло и велел, чтобы старик и Синглтон доставили с берега тело Джорджо, очистили его от грязи и положили на балкон. После этого я сел в машину.
  
  
  * * *
  
   Я сильно и непрерывно нажимал звонок, пока да Кунья полностью одетый не появился сам.
   – Я войду, – сказал я и вошел. Да Кунья не протестовал. – Один из моих друзей погиб.
   – Да что вы! – спокойно произнес да Кунья, но лампа, которую он держал в руке, слегка дрогнула.
   – Умер под водой, – уточнил я.
   – Утонул? – спросил да Кунья.
   – Не думаю, – пожал я плечами, – но меня устроило бы, чтобы в свидетельстве о смерти указали именно эту причину, чтобы мы его тихо похоронили.
   Да Кунья кивнул, но не пошевелился.
   – Вы просите, чтобы я как-то помог?
   – Сделайте все так, как я скажу.
   – Такая постановка вопроса не даст вам больших результатов.
   Его слова звучали так, будто говорил Доулиш.
   Я сказал:
   – У меня в кармане бумажный пакетик. В нем прядь волос сеньора Фернандеса Томаса. – Да Кунья не моргнул. – Когда в Лондоне они положат ее под микроскоп, то обнаружат, что черные волосы Ферни на самом деле крашеные рыжие. Рыжеватые волосы и голубые глаза настолько же типичны для англичан, насколько редко встречаются у португальцев. Приказы, которые я получу, могут коснуться и вас. Труп убитого принесет вам столько же неприятностей, сколько и мне. И я не думаю, что мистер Смит вам чем-нибудь поможет.
   – Вы правы, – кивнул он. – Я немедленно организую свидетельство о смерти. Вы хотите доставить это... его сюда?
   – А почему бы и нет? У вас имеется неиспользованная пустая могила.
   Да Кунья пошевелил губами и наконец согласился:
   – Хорошо.
  
  
  
  
   Глава 31От друга
  
  
   Я прибыл в Лондон с несколько опущенными крыльями. Джорджо убили под водой. Джо разорвало на куски. Я в обоих случаях находился всего в нескольких ярдах от случившегося. Не то чтобы я думал, что и то и другое неудавшиеся попытки прикончить меня, но дожить до пенсии большему числу агентов позволяет скорее осторожность, чем храбрость. Я решил сделать несколько запросов по моей частной сети, пусть даже в нарушение правил департамента.
   Ледяной ветер корежил Кромвел-роуд. На бешеной скорости промчался на мотоцикле «космонавт», стремившийся, по-видимому к самоубийству. Я зашел в один из отелей аэропорта западного Лондона. Он был весь в ситце и пыльных цветах. Я записался в регистрационной книге под именем Говарда Краске. Администратор попросил мой паспорт.
   – Я что, пересек границу? – спросил я.
   Он отвел меня в комнату на третьем этаже. В ней стоял древний газовый обогреватель со счетчиком, выглядевшим явно голодным. Я бросил в него несколько монет по одному франку. Мне нравились эти монеты. Газовый обогреватель издал слабое шипение. Надев сухие носки, я согрелся настолько, чтобы вернуться к жизни, и затем отправился к телефонной будке за углом.
   Я уже решил, что подожду несколько часов, прежде чем свяжусь с Доулишем, и набрал номер на Бейсуотер. Телефон издал звук местного вызова в Англии. Он прожужжал, щелкнул и промурлыкал. После двух-трех попыток наконец прозвонился.
   – Могу ли я поговорить с мистером Девенпортом? – спросил я. Это было мое первое доверенное лицо.
   – Этот телефон горячий, – ответил голос на другом конце, – а ты еще горячее. Уезжай из города. Отбой.
   Он не отличался многословием, но прослушивающиеся телефоны действуют на людей таким образом [20] .
   Я позвонил другому, тоже весьма осведомленному лицу. На сей раз я проявил большую осторожность, подождав, пока Остин Баттерворт заговорит первым. Он ответил и тогда я произнес:
   – Хэлло, Остин!
   – Узнаю голос старого друга.
   – Да, – сказал я прежде, чем он назвал мое имя.
   – У тебя неприятности? – спросил он.
   – Не знаю, Остин. Разве? – Я услышал, как он рассмеялся в ответ. – Не будем это обсуждать.
   Он знал кое-что о телефонах.
   – Как насчет «Ледса» через полчаса?
   – О'кей, – ответил я.
   «Ледс» – темно-коричневое кафе недалеко от Олд-Комптон-стрит. Чтобы войти в него, надо пробиться сквозь стенды с иностранными газетами и киножурналами. Внутри кафе напоминало «Бал искусств» в Челси. Я услышал, как кто-то говорил:
   – ...Спасибо за тот прекрасный прием. Был вечер. Я заказал:
   – Маленький черный.
   Голый череп Остина просвечивался сквозь редкие волосы из-за номера «Корьере делла серра».
   – Привет, Осси, – тихо поздоровался я.
   Он не поднял головы. Девушка за стойкой подала мне кофе. Я купил сигареты и спички. Она вручила мне сдачу; только после этого Осси пробурчал:
   – Привел хвост?
   – Конечно нет, – успокоил я.
   Как я мог забыть о мании, которой страдал Осси!
   Годы, проведенные им в тюрьме, оставили ему привычку скручивать сигареты тоньше спичек, манию преследования и пожизненное отвращение к каше.
   – Иди вглубь, чтобы я мог посмотреть, кто входит.
   Мы двинулись вглубь и сели за один из столиков со стеклянной столешницей.
   – Ты обошел дом пару раз, чтобы удостовериться?
   – Успокойся, Осси.
   – Надо придерживаться правил, – ворчал он. – Только дураки не придерживаются их, вот их и ловят.
   Я подумал, что забавно слышать это от Осси, который попадался по два раза в год.
   – Правила? Я не знал, что ты их так строго соблюдаешь.
   – Да, – настаивал Осси. – Правила. Надо знать, как поступать в любой ситуации, чтобы принимать меры еще до того, как тебя клюнет жареный петух.
   – Ты говоришь как главный экзаменатор в колледже. Каких правил, Осси?
   – Это зависит от обстоятельств. Но с тонущего корабля всегда надо прыгать с более высокой стороны. Это хорошее правило, и может тебе пригодиться.
   – Но я не собираюсь в ближайшее время оказаться на борту тонущего корабля.
   – Нет? – спросил Осси, наклонившись вперед. – Ну в этом я не вполне уверен, мой старый друг. – Он по-заговорщически подмигнул мне.
   – Что же ты слышал. Осси?
   Мне всегда верилось с трудом, что Осси, такой откровенный старый мошенник, умеет хранить тайны. Но он знал больше секретов, чем кто-либо другой в Лондоне [21] . Осси был архитипичным профессиональным ночным вором.
   Я заказал себе и ему еще по одной маленькой чашке черного кофе.
   – Что я слышал? – повторил Осси мой вопрос. – Понимаешь, повсюду только и говорят о тебе.
   – Где, например?
   – Ну, видишь ли, я не имею права раскрывать источник моей «входящей» информации, как они это называют в Ярде, но я могу, не опасаясь вызвать возражения, сказать, что для некоторых джентльменов ты – горячая картофелина.
   Он замолчал, и я не давил на него, так как он принадлежал к тем людям, которые не терпят, чтобы их торопили. Я ждал.
   – Мелкие людишки считают, что ты здорово мешаешь большой коммерческой шайке в деле, похожем на то, которым мы с тобой занимались в Цюрихе, – начал он. Важно знать, когда следует уклоняться и когда признавать правду. Я кивнул. Осси заерзал от удовольствия, поскольку оказался прав. – Ты выполняешь поручение правительства. Не имеет значения какое. Маленькое – проплыть сто ярдов вольным стилем в Уэмбли, или большое, о котором будут потом писать в учебнике истории... Ты должен знать, что у тебя прочные тылы.
   – Да, – произнес я с сомнением.
   – А если, подписав контракт в таком значительном мероприятии, что чувствуешь себя вправе поставить перед администрацией Бирмингема вопрос о смоге на ближайшие два года, ты вдруг видишь, что португальцы, подписавшие этот уже подшитый к делу контракт, собираются платить тебе деньгами монополии. Ты поступишь правильно, если откажешься от него.
   – Ты хочешь сказать, если эти деньги монополии будут из старой лодки?
   – Да, приятель, – кивнул Осси. – Люди, которые достают их из лодки для португальских убийц, внезапно становятся лишними свидетелями на свадьбе. Ты меня понимаешь? – Я понял его. Осси продолжал: – Мне не хотелось бы говорить о том, кто считает, что ты лишний, но я не стал бы искать его имя в большом телефонном справочнике, если бы не знал его инициалов.
   Утверждать, что мне понравилась такая ситуация, было бы равносильно тому, чтобы совершить самую большую ошибку века. Я понял, что мне надо очень быстро связаться с Доулишем, или мой отдел начнет искать мое фото в «Правде».
   Мне не очень понравилось, что Осси знает о ситуации больше, чем когда-либо говорили мне.
   Осси подтвердил то, что я подозревал. На этом этапе у меня все еще не было ничего, что я мог бы предъявить мистеру Смиту, но я знал, где найти это.
  
  
  * * *
  
   Я расстался с Осси и отправился вдоль Комптон и Брюер, через Секвилл-стрит к Пикадилли и завернул выпить в бар «Риц». Айвор Батчер сидел там. Он всегда был там.
   – Хай, приятель! – помахал он, увидев меня.
   Мы имели с ним дело, когда требовалось, но у одного из нас всегда при этом оставалось чувство, что другой, стоит тебе отвести на минуту глаза, стащит что-нибудь с твоего стола.
   Он подошел ко мне еще до того, как официант принял у меня заказ.
   – Пошли вниз, приятель, – пригласил он, – внизу спокойнее.
   Он говорил с легким акцентом, как у диктора на радио Люксембурга. Профессиональный инстинкт возобладал над личными эмоциями. Я спустился с ним в бар, где дал уговорить себя, чтобы меня угостили некоей смесью сладкого джина вместо шерри. В своем плаще с поднятым воротником этот парень выглядел как на картинке рекламы фирмы «Шеппертон-Б». Батчер держал одну руку в кармане, будто в любой момент мог сказать: «Отправляйтесь на небо, ребята!»
   Обычно он вызывал у меня веселое чувство, но сегодня мне было далеко не до смеха.
   Айвор Батчер выжал кусочек лимона в свой напиток, взял его за желтую кожуру, высосал середку и, улыбаясь, спросил:
   – Хорошо отдохнул в Португалии? – Он всегда пытался зацепить какую-нибудь информацию, которую мог бы потом сбыть.
   – Чему ты радуешься? Получил в наследство журнал Центральной регистратуры? – спросил я.
   – Вот было бы здорово! – рассмеялся он и сунул вишню в свой маленький рот. Этот прохиндей имел миловидное лицо рок-певца с артистической прядью, опускавшейся на лоб, и его длинные блестящие волосы, отброшенные назад, каскадом ниспадали на воротник. – Ты здорово выглядишь, – сказал он. Айвор Батчер был гениальным лжецом. Все свободное время он врал.
   Форма обращения друг к другу у работающих мужчин бывает разной: «сэр» или обозначение статуса между теми, кто не стремится к более близким отношениям; прозвище: для того чтобы скрыть симпатию или по крайней мере уважение; имя или фамилия для тех, кто считает себя все еще как бы в колледже. Только таких людей, как Айвор Батчер, зовут их полным именем.
   – Что ты делаешь сегодня вечером? Не хочешь съездить со мной в Беркшир? Я недавно купил себе небольшой домик за городом. Сыграем в гольф, а? Парочка хорошеньких девочек. Вернемся вовремя – к позднему шоу в Мюррей-клубе.
   – Ты здорово подрос с 1956 года, – заметил я, – здорово подрос! [22]
   – Да, – согласился он, – купил «Ягуар-Е» синего кембриджского цвета. Колеса со спицами, двигатель газовый.
   За соседним столиком сидели какие-то служащие с высокими воротничками, маленькими подбородками и чрезмерными манжетами. Они заказывали напитки со щедростью, которую дает твердый счет в банке, хвастались и обсуждали свою продукцию – нарезанный, стерилизованный и завернутый в целлофан хлеб. Они говорили о нем тихо и уважительно, так, будто изобрели средство от рака. Я потягивал коктейль и предложил из него вишню цвета герани Батчеру.
   – Спасибо большое. – Он взял вишню в рот, сосал ее и одновременно говорил: – Могу продать кусок военной секретной информации, которая, я думаю, представляет для тебя интерес.
   – Номер телефона Военного музея?
   – Брось, приятель! Это настоящая ценная информация.
   – Ладно, – произнес я вкрадчивым голосом.
   Он засмеялся громко, в один децибел, и победоносно посмотрел вокруг.
   – С тебя причитается.
   – Сначала скажи мне, о чем речь, – ответил я, – потом будем говорить о цене.
   – Мне позвонили с одной вечеринки в Мейденхеде. Этот парень настоящий «В и В» [23] высокого класса. Все эти «В и В» у меня на жалованье. Обо всем необычном, что замечают они, быстро сообщают мне, понял?
   – Понял.
   – Этот негодяй «сделал» один хороший министерский дом в Мейденхеде; когда он осматривал письменный стол, то нашел там кожаный настольный еженедельник. Зная, что я коллекционер, он переслал его мне за полцены. Я предлагаю тебе всего одну страницу оттуда.
   Я подозвал через плечо Айвора Батчера официанта, и меня позабавило, как он повернулся, будто ожидая, что мальчики из специального отдела собираются вытряхнуть его из плаща.
   – Один «Тио Пепе» и один такой же, как пьет этот джентльмен, с двумя кусочками лимона и не менее чем с тремя вишнями, – сделал я заказ.
   Айвор Батчер улыбнулся с облегчением и удивлением.
   Он сказал:
   – Минуточку...
   – Да?
   За соседним столиком один из служащих говорил: «Но большой, нарезанный кусками...»
   – Так что же ты думаешь? – Айвор Батчер повел во рту языком, чтобы собрать кусочки лимона и вишен.
   – Не думал я, что ты занялся черными делами.
   – Но ведь жить-то надо, приятель, правда?
   Он мог с таким же сознанием собственной правоты обобрать, улыбаясь, старого пенсионера.
   – Хочешь мое мнение? – спросил я.
   – Но ведь я еще не сказал, что на этой странице.
   – Но ты собираешься довериться мне, не так ли?
   – Ну, только первое и последнее слово.
   – О'кей. Раз, два, три!.. Давай!
   – Первое слово «Веневе», последнее – «ВООС(П)». Это, яду-маю, должно заставить тебя встать и запеть «Правь, Британия», приятель. – Он пососал свои зубы.
   – Я не знаю, что такое «Веневе».
   – ВНВ.
   – Что это?
   – Не дурачь меня, парень. Португальское подполье.
   – У нас на них нет даже досье. – Я сделал вид, что сосредоточенно думаю. – В США, в госдепартаменте, есть человек по имени Джерри Хоскин. Он может знать больше, мне кажется.
   – Но на этой странице указан твой департамент.
   – Не кричи на меня, – сказал я раздраженно, – я ведь этого не писал.
   – Хорошо. – Айвор Батчер несколько снизил тон. – Я только хотел просветить тебя.
   – Очень мило с твоей стороны, но меня это не интересует.
   Принесли выпивку. В стакане Айвора Батчера, осыпанном, как снегом, сахаром, лежали четыре большие вишни. На краю стакана висели две дольки лимона. Он засветился от радости.
   – Я не думал, что они принесут это, – вымолвил он с придыханием, и, по правде говоря, я тоже не думал.
   – Какого он размера?
   Он поднял на меня глаза и лишь с трудом вспомнил, о чем шла речь.
   – Какого размера? – повторил я вопрос.
   – Дневник? Вот такой. – Он показал пальцами размер примерно в четыре дюйма на пять.
   – А в толщину?
   – Полдюйма.
   – Боюсь, что это никого не заинтересует.
   – Послушай, я ведь продаю всего одну страницу.
   – Ты псих, – отрезал я.
   – Ну, так что ты мне предложишь?
   – Ничего. Я сказал тебе, что у нас нет такого досье, и у меня нет полномочий создавать его.
   Айвор Батчер раздавил вишни палочкой из коктейля, предварительно покрутив их в желтом напитке.
   – Принеси его ко мне около семи. У меня будет Диксон, эксперт по Португалии из министерства иностранных дел. Но я сразу предупреждаю тебя: шанс ничтожный, что они захотят получить это. Но даже если – да, то ты получишь из обычного ваучерного фонда, поэтому не жди, что тебе придется платить повышенный налог на сверхприбыль.
   Служащий за соседним столиком произнес:
   – Но хлеб ведь не роскошь!
   Мистер Смит, известный во всем мире министр кабинета, жил в Мейденхеде. Айвор Батчер либо надувал своего босса, либо меня пытались «подловить».
  
  
  * * *
  
   Когда я вернулся в отель, пластмассовые цветы поникли от дневной копоти, а администратор обрабатывал щеточкой свой зубной протез. Я вспомнил имя, которым назвался. «Краске», – сказал я.
   Он не глядя протянул назад руку и снял с крючка ключ от моей комнаты.
   – Вас ждет посетитель, – предупредил он с резким центрально-европейским акцентом. Он поднял щеточку, которой чистил протез, вверх. – В вашей комнате.
   Я наклонился так, что мое лицо почти коснулось его. Он был плохо побрит.
   – Вы всегда позволяете посторонним входить в комнаты ваших постояльцев? – спросил я.
   – Да, когда я думаю, что они вряд ли пожалуются в Ассоциацию владельцев отелей.
   Я взял свой ключ и начал подниматься по лестнице.
   – Да, – услышал я, как он повторил снова.
   Я поднялся на третий этаж. В моей комнате горел свет. Я выключил свет в холле, приложил ухо к двери и ничего не услышал, потом вставил ключ в замочную скважину и, быстро повернув его, распахнул дверь и вошел внутрь.
   Человек может всю жизнь стараться удостовериться, что за ним не следят, когда он входит в затемненную комнату, отвинчивать основание телефонного аппарата перед тем, как воспользоваться им, проверять проводку, прежде чем вести конфиденциальный разговор. Он может поступать так всю жизнь, и однажды выяснится, что так делать стоило. Однако в данном случае это было не так.
   Распростершись во всю длину на розовом териленовом покрывале, лежала туша Колокольчика. Лицо его закрывала большая грязная фетровая шляпа.
  
  
  
  
   Глава 32Для этой игры
  
  
   – Это я. – Слова раздались приглушенно из-под шляпы, которая закрывала лицо. Фраза закончилась грудным кашлем. Все фразы, которые произносил Колокольчик, сопровождались кашлем. Рука сдвинула с лица шляпу, и облако дыма как атомный гриб поднялось к потолку.
   Я оцепенел, чувствуя себя несколько глупо.
   – Послушай, что ты сделал с портье?
   – Я показал ему старый пропуск, который сохранился у меня со времени войны.
   Колокольчик поднялся и вынул из кармана полбутылки виски «Тичерс» и разлил в два пластмассовых стакана, стоявших на умывальнике.
   – Будь здоров! – поднял он один из них.
   – Спасибо, – ответил я.
   Из-за странной подвижности суставов пальцев он мог держать стакан и курить практически одновременно. Он кашлял, курил и пил в течение нескольких минут.
   – Удивлен, что я тебя нашел? – Он кашлянул. – Хотел схитрить? – Снова покашлял. – Нет, конечно, я знаю. Сегодня утром сообщили из Албуфейры. Просмотреть списки пассажиров, прибывших последними рейсами, не составило труда. Примерно год тому назад ты уже называл себя «Краске». – Он снова закашлялся. – Может быть, ты становишься староват для такой игры?
   – Все мы стареем, Колокольчик, – развел я руками.
   – Все. – Колокольчик кивнул, продолжая кашлять и выпивать. – Старик хочет видеть тебя завтра в десять часов утра, если ты сможешь, – сказал он.
   – Да, он всегда вежлив, надо отдать ему должное, – ответил я.
   – Он ничего – Доулиш. – Колокольчик налил нам еще по одной. – Да, и я должен тебе передать, что Джин ждет указаний. Может, ты позвонишь ей, когда выдастся минута. – Он взял свою шляпу и одним махом опрокинул в себя остатки виски. – Могу я чем-нибудь помочь тебе? – спросил он. – Я возвращаюсь в контору.
   – Да, – ответил я. – Надо организовать «перехват почты». – Я дал ему имя и адрес Айвора Батчера.
   – И телефона? – спросил Колокольчик.
   – Да, – ответил я и улыбнулся при этой мысли. – Давай прослушивать его телефон.
   – Ладно. До скорого, – откланялся он.
   Упаковывая свою сумку, я слышал, как он кашлял, спускаясь по скрипучим ступеням и выходя на улицу.
   До встречи с Доулишем в десять часов утра я надеялся еще кое-что выяснить.
  
  
  
  
   Глава 33Джин, когда я нашел ее
  
  
   Я вернулся в свою квартиру примерно в пять тридцать, приготовил себе кофе и разжег камин. Снаружи цепочки забрызганных грязью машин двигались на юг города сквозь дымку дизельных паров. Прогноз погоды предупреждал о возможном снегопаде, и, похоже, в «Новостях» в шесть утра этот прогноз не изменился.
   Я поставил ломберный столик в спальне, вытер пыль со своего аппарата «Никон», установил его на подставке, затем зарядил сверхчувствительной пленкой с высокой разрешающей способностью. Лампы-вспышки я направил вниз на рамку. Свет вольфрамовых ламп растекся по стенам. Я вышел из спальни и запер дверь.
   Я пил вторую чашку кофе, когда приехала Джин. Ее губы были холодными. Мы потерлись носами и приветствовали друг друга словами: «Становится холодно, да?» Потом я рассказал ей о предложении Айвора Батчера.
   – Купи это, – посоветовала Джин.
   Но мне не улыбалось поступать так. Проявить какой-либо интерес – означало бы обнаружить больше, чем мне хотелось.
   Джин назвала меня параноиком, но она еще не достаточно долго работала в нашей системе, чтобы у нее развилось шестое чувство, которое, как я полагал, наличествовало у меня.
   Остановив свой синий «ягуар» на противоположной стороне улицы, Айвор Батчер посидел в нем прежде, чем войти в парадное. Это выглядело очень профессионально. Я взял у него пальто и налил выпивку. Мы болтали, ожидая появления моего вымышленного специалиста из министерства иностранных дел примерно двадцать минут. Айвор Батчер держал дневник в запечатанном бумажном конверте.
   Когда напряжение несколько возросло, я спросил у него, можно ли мне взглянуть на дневник. Он протянул пакет через стол, и я, быстро вскрыв его, извлек тетрадь в кожаном переплете с золотым обрезом. Обложка была потертой, и дневник не выглядел очень новым. Айвор Батчер собирался открыть протестующе рот, но я крепко держал дневник закрытым, и он не открыл рта.
   Я вложил дневник назад в конверт.
   – Похоже, что все в порядке.
   Айвор Батчер кивнул. Я медленно повернул дневник, пропуская его между указательным и большим пальцами. Батчер не спускал глаз с конверта. Я встал, подошел к нему, закрыл надорванную верхушку и сунул конверт в карман его блестящего синтетического костюма. Он глупо улыбнулся.
   – Я позвоню этому типу из министерства иностранных дел, – предупредил я и пошел к отводной трубке в спальне.
   Выронить дневник из надорванного конверта ничего не стоило, как и заменить его предметом такого же размера и формы. К счастью, Айвор Батчер дал достаточно точные описания дневника, и я на всякий случай заготовил две подделки, которые с успехом его могли бы заменить.
   Я прикрепил дневник к столу, включил лампы и нажал затвор. Катушка слепо потащила пленку. Я повернул страницу и сфотографировал следующую. Теперь все зависело от того, сумеет ли Джин занять Айвора Батчера. Она, конечно, могла попросить его не подходить на расстояние, позволяющее услышать мой разговор с МИДом, но, если бы он вынул конверт из кармана и нашел вместо него шесть талонов на покупку мыла «Фейри» со скидкой в четыре пенса, мой фотопроцесс был бы скорее всего нарушен.
   К двенадцати сорока пяти последний отпечаток высох, а Айвор Батчер уже давно отбыл со своим дневником, возвращенным в его карман.
   Я отправился в спальню. Джин, сняв туфли, дремала перед гаснущим камином. Я склонился над спинкой большого кожаного кресла и поцеловал ее забавное опрокинутое лицо: Она сразу проснулась.
   – Ты храпела.
   – Я не храплю, – возразила она, глядя на мое отражение в зеркале.
   – И ты сказала мне, что я единственный мужчина в Лондоне, который может знать об этом.
   Джин провела своими длинными пальцами по волосам, высоко взбив их.
   – Как тебе нравится такая прическа?
   – Пусть лучше не будет никакой, – ответил я.
   Мы смотрели друг на друга в зеркале.
   – Ты страшно потолстел. Что ты собираешься с этим делать?
   – Ничего, – ответил я. – Давай...
   В этот момент раздался телефонный звонок. Джин засмеялась, и, хотя я некоторое время медлил, трубку все же пришлось поднять.
   – Возможно, это твой мистер Батчер, решивший снизить цену до девятисот, – улыбнулась Джин. – Бедный мистер Батчер!
   – Воры должны учиться плакать. – Я поднял трубку и услышал голос Элис, которая не сказала ни одного лишнего слова.
   – Мистер Доулиш просит вас приехать сюда немедленно. Произошло нечто важное.
   – О'кей, Элис.
  
  
  
  
   Глава 34Зайят – это я
  
  
   Когда мы приехали на Шарлотт-стрит, шел мокрый снег с дождем. Мимо по почерневшей дороге пронесся какой-то мужчина, обдав нас брызгами. Мы поднялись в офис Доулиша на верхнем этаже. Похоже, что происходило нечто весьма волнующее.
   Доулиш был без пиджака.
   – Сними этот поднос с чаем со стула и садись, – предложил он, а Элис высунула голову из-за двери, потому что она не могла вспомнить, сколько кусков сахара мне нужно.
   – Ужасная ночь, – посетовал Доулиш, – мне жаль, что я впутал тебя в эту историю. Я пропустил свой бридж по вторникам впервые почти за два года.
   – Всем нам приходится чем-то жертвовать, – откликнулся я.
   – Да, когда наши хозяева приказывают, приходится прыгать, – развел руками Доулиш.
   – Понимаю, но я сегодня вечером ни во что играть не собирался.
   Джин стрельнула глазами в мою сторону.
   – План Страттона... Все твоя работа, – сказал Доулиш с насмешливой уверенностью. – Теперь нам дали распоряжение создать консультативный совет. – Он взглянул на бумаги, разложенные на столе, и прочел вслух: – «Консультативный совет плана Страттона», – поднял глаза и улыбнулся.
   – Хитроумное название, – съязвил я.
   – Да, – кивнул Доулиш с некоторым сомнением, но затем он погрузился в администрирование. В бюрократической игре он был мастак.
   – И не вздумай считать, что это пустяки. Совет назначит четыре специализированных комитета: по связи, по финансам, по подготовке кадров и управлению. Конечно, мы не можем претендовать на руководство всеми комитетами, поэтому мы сделаем следующее. Пусть люди из министерства загребут что-нибудь, что им захочется. Собственно говоря, мы назначим кое-кого и выдадим щедрые комплименты относительно их профессионализма. Смотри только не переборщи случайно с комплиментами; они и так уже начинают тебя подозревать в сарказме.
   – Нет, – взъерепенился я.
   – Да, – продолжал Доулиш. – Когда же они погрязнут по уши, ты предложишь пятый комитет: комитет по совместимости... для координации.
   – Очень ловко, – заметил я. – Это будет так же, как с отчетом Данди. Вы закончили тем, что стали его полностью контролировать. Я часто думал – как это вам удалось?
   – Помалкивай, старик, – подмигнул Доулиш. – Я хочу сделать то же самое, до того как они разберутся.
   – О'кей, – согласился я, – но когда все начнется?
   – Значит так. Ты будешь в совете и я, право, не знаю, кого, кроме тебя, можно предложить на пост председателя финансового комитета...
   – Да, слушаю внимательно. Между нами говоря, мы будем хорошо владеть ситуацией, но я имею в виду другое. Когда все это начнется?
   Доулиш заглянул в дневник на своем столе.
   – Назначено в четверг в пятнадцать тридцать, Стори-Гейт. По крайней мере для первого собрания.
   – Нет, послушайте. Я не могу болтаться здесь до следующего четверга. Ситуация в Албуфейре слишком быстро меняется.
   – Ах да, – хлопнул себя по лбу Доулиш, – я хотел с тобой об этом поговорить. – Доулиш подошел к автоматической картотеке, где хранились все необходимые ему данные. Он нервно перебирал кнопки управления. – Я хочу, чтобы ты закончил отчет об этом как можно скорее.
   Он продолжал стоять ко мне спиной. Я знал, что разговор должен состояться именно об этом и что спешка с планом Страттона всего лишь маскировка. Доулиш вернулся к столу и нажал кнопку внутренней связи. Элис ответила. Он спросил:
   – Кодовое название операции в Албуфейре?
   – "Алфоррека", – прозвучал из маленького громкоговорителя голос Элис.
   – Весьма эрудированно, – заметил я, обращаясь к Доулишу. Алфоррека – португальское название морского животного, которое у нас именуют «португальский кораблик».
   Доулиш улыбнулся и снова нажал кнопку, чтобы передать Элис то, что я сказал. Потом он повернулся ко мне.
   – Мы сворачиваем операцию «Алфоррека». Мне нужен твой отчет министру к утру. Специальное распоряжение правительства.
   – Не выйдет, – отрезал я.
   – Я что-то тебя не понимаю. – Доулиш глянул на меня поверх очков.
   – Оно еще не закончено. Мне нужно очень многое сделать.
   Доулиш демонстрировал явное раздражение.
   – Возможно. Но от тебя не требуется продолжения. Завершенность – это просто состояние ума.
   – Точно так же, как вмешательство на высоком уровне – тоже состояние ума. Я отправлюсь туда в свое личное время и проведу там свой отпуск.
   – Будь же благоразумным! – воззвал мой начальник, изобразив упрек. – Что не так?
   Я вынул из кармана пачку фотографий – двадцать три страницы из личного дневника мистера Смита. Большинство страниц заполняли неразборчивые записи, непререкаемое право занятых людей – плохой почерк; записи о встречах; аккуратные записи мелких доходов, подлежащих налогообложению. Ссылка на ВНВ касалась продажи каких-то неопределенных товаров. Упоминалось несколько счетов в швейцарских банках.
   На одной странице, однако, значилось нечто более определенное:
   «Скажи К., – писал он, – ПОСТРОЙКА ДОСТАВИТЬ ВСЕ СЕМЬ ОДИН ДОКУМЕНТЫ БАРОНЕССА ЗАЙЯТ РЫЧАГ».
   Стояла подпись: «Ксист».
   Я счел бы это бессмыслицей, если бы раньше не обратил внимание на слова «Моринг и Нил» на другой странице. Я попросил ребят разыскать коммерческий код «Моринг и Нил», пока сушил отпечатки. Теперь я сообщил об этом Доулишу.
   – Это означает «организация химических опытов», затем «товары должны быть поставлены», потом «цена семь тысяч сто фунтов» и «доставь документы». «Баронесса» – не что иное, как «Опасайтесь», и дальше «не упоминать». «Зайят» и «Ксист» – пустые слова для частного употребления. «Ксист» явно подпись Смита.
   Я подождал, пока Доулиш полностью осознал важность прочитанного. Он раскачивал своим кисетом для табака, как лассо.
   – Смит послал К. (вероятно, это Кондит) на семь тысяч фунтов лабораторного оборудования, – продолжал я, – думаю, что для экспериментов по таянию льда. «Документы» относятся к штемпелю для изготовления соверенов (ближе никакого кодового слова нет). «Зайят» – это я. Смит пишет, чтобы меня остерегались.
   – Догадываюсь, что он чувствует. – Доулиш торжественно снял очки, вытер лицо большим белым платком, снова надел очки и перечитал запись. – Элис, – позвал он наконец по внутренней связи, – зайди, пожалуйста, немедленно.
   Как заключил Доулиш, все это могло быть случайным совпадением. Но все совпадало в не очень хорошую сторону. Зачем Смиту финансировать лабораторию в таком отдаленном месте? Было бы гораздо менее подозрительно сделать это в Лондоне. Доулиш, кроме того, считал, что я несколько перегибаю, читая слово «документы» как «штемпель».
   Отдел Доулиша непосредственно подчинялся правительству.
   Вот почему старику так не хотелось вступать в конфликт с членом кабинета, очень могущественным членом кабинета.
   Наконец после четырех чашек растворимого кофе он откинулся на стуле и произнес:
   – Я уверен, что ты полностью ошибаешься. – Старик смотрел в угол потолка. – Уверен, – повторил он. Элис поймала мой взгляд. – И поэтому, – он сделал паузу, – из этических соображений следует продолжить расследование, чтобы защитить доброе имя Смита.
   Доулиш произнес это, обращаясь к потолку, и, когда он говорил, я покосился на Элис, и, знаете, у нее слегка приподнялись уголки рта в слабой улыбке.
   Я встал.
   – Не перебарщивай, – взволнованно замахал Доулиш рукой. – Я могу только на некоторое время оттянуть дела. – И вернулся к бумагам по плану Страттона. – Ты когда-нибудь перестараешься!
   Уходя, я слышал, как он ворчал о поручениях правительства. Мне показалось, что ему надоело беседовать с потолком.
  
  
  
  
   Глава 35Самое секретное место
  
  
   В подвале воздух подогревается и фильтруется. Два вооруженных полицейских в деревянной будке сфотографировали меня «Поляроидом» и подшили фотографии. Большие серые металлические кабины гудели от вибрации кондиционеров. Дальше у деревянных распахивающихся дверей находился еще один пост службы безопасности. Пожалуй, это было самое секретное место в мире. Я спросил мистера Касселя. Потребовалось некоторое время прежде, чем его нашли. Он приветствовал меня, расписался в журнале и провел внутрь святилища.
   По обе стороны от нас возвышались шкафы высотой в десять футов, и через каждые несколько шагов мы обходили лестницы на колесиках или офицеров Архивного управления, работавших с серьезными лицами.
   Потолок представлял собой сложное переплетение труб. В некоторых зияли маленькие отверстия, в других – более крупные; система пожарной безопасности была совершенной и всесторонней. Мы вошли в низкое помещение, похожее на машинописное бюро. Перед каждым работником стояла электрическая пишущая машинка, телефон с большим циферблатом вместо наборного диска и аппарат, похожий на каретку пишущей машинки.
   Каждый документ, поступающий из сети коммерческого шпионажа, перепечатывается людьми в этой комнате. Документ печатается на специальной ленте и на тепло– и водостойкой бумаге. Старший служащий, следящий за работой, сравнивает оригинал с изготовленной копией, ставит в углу печать, и оператор вставляет его в маленькую машинку, которая режет его на мелкие кусочки. Уничтожение оригинала защищает источник информации.
   Я видел, как один из печатающих остановился, взял телефонную трубку и поговорил по телефону. Начальник подошел к нему, и они вместе сличили копию с оригиналом. Оператор объяснил, что он поправил и почему не беспокоил начальника с другими документами. Эти «клерки» – высшие чины в службе разведки.
   Контролер захватил угол бумаги инструментом вроде щипцов, и они отправили оригинал в резательную машину. Оба – оператор и контролер – держали бумагу над резательной машиной и вместе заправляли ее туда. Никакой спешки. Спокойная рутинная работа.
   Офис Кевина Касселя представлял собой кабину со стеклянной стеной, куда пришлось подниматься по крутой деревянной лестнице. Оттуда виднелись груды сложенных документов. Там и тут возвышались кирпичные колонны, на которых висели ведра и огнетушители.
   – Привет, моряк! – приветствовал меня Кевин.
   – Слухи расползаются, – ответил я.
   – Да, – кивнул Кевин. – Правительство обещало нам, что мы будем первыми людьми, получающими информацию после колонки Уильяма Хики. Ты поправился, старый сукин сын! – Он указал мне на потертое зеленое гражданское кресло и улыбнулся выжидающе. Лунообразное лицо Кевина казалось слишком велико для его короткого, тщедушного тела, и оно увеличивалось еще длинным пробором. – Ты к нам являешься первый раз с тех пор, как Чарли Кавендиш... – Он не закончил фразу. Мы оба любили Чарли.
   Кевин молча поглядел на меня.
   – Кто-то подложил гранату под «фольксваген», как я слыхал.
   – Да, – ответил я. – Кто-то из группы Рутса.
   – Будь осторожен, – предупредил Кевин, – они могут обозлиться.
   – Они гнались за металлической канистрой, не за мной.
   – Это похоже на последние слова! Я все же стал бы на твоем месте носить сейчас бронежилет.
   Он сунул руку в свой зеленый твидовый пиджак, достал записную книжку и старую самопишущую ручку.
   – Ты не можешь сказать мне кое-что и сразу забыть об этом?
   В молчаливом согласии Кевин завернул ручку, закрыл записную книжку и положил ее назад.
   – Что ты хочешь теперь? – спросил он. – Уж не собираешься ли ты поставить прослушивающее устройство на Даунинг-стрит, 12 или направить снайперскую винтовку на пресс-галерею?
   – Нет, это будет в следующий раз. А пока я хочу... – Я замолчал.
   – Это позволит тебе чувствовать себя удобнее. – Он опустил сверху с потолка большую неоновую трубку. Она зависла над столом. С ее помощью глушился всякий микропередатчик. Вот почему, если удается, агенты всегда пользуются телефонами в общественных местах вблизи неоновых вывесок. Он включил лампу. Она несколько раз мигнула и осветила лицо Кевина холодным голубоватым светом.
   Кевину потребовалось всего несколько минут, чтобы достать нужный мне документ. Я просмотрел медицинские записи. Это было клиническое описание физического состояния: рост, вес, шрамы, особые приметы, родимые пятна, группа крови; рефлексы и описание одного за другим зубов и случаев обращения за медицинской помощью с одиннадцати лет.
   Я взял карточку.
   "СМИТ, Генри Дж. Б. Досье подлежит обновлению каждые шесть месяцев.
   Происхождение: Родился в 1900 г., белый кавказец, англичанин по национальности и по происхождению. Паспорт ООН; британский паспорт.
   Общие сведения: Итон (новый), Конная гвардия, игра на бирже. Женат на П.Ф. Гамильтон (см.), один ребенок.
   Недвижимость: Мейденхед. Олбани, Эйршир.
   Активы: Вестминстер-Грин-парк – девятнадцать тысяч четыре фунта стерлингов.
   Текущий счет - семьсот восемьдесят три фунта.
   Долевое участие: (см. Перечень 9).
   Увлечения: Садоводство. Коллекционирует первые издания книг по садоводству, снимки цветов (карликовое гранатовое дерево с алыми цветами названо его именем).
   Искусство. Имеет три Бонара, два Моне, пять Дега и пять Бретби.
   Давление: Рх – 139, Ух – 12, Гх – 980.
   Спорт: Стрельба шотландская – хорошие результаты. «Бентли-континенталь», мини-купе, аэропланы: «Цессна», «Скайнайт-320».
   Личное: Любовница (см. Гх (980). Трезвенник. Вегетарианец.
   Специальные сведения: Член общества «Канун», Нелл Гуин, под псевдонимом Мюррей. Имеет незначительный счет на имя Мюррея. Клуб «Белые путешественники».
   В гомосексуальных наклонностях не замечен. В сентябре 1952 года (вычеркнуто) отдел (вычеркнуто) спровоцировал попытку гомосексуального покушения, чтобы получить свидетельства. (См. Случай 1952 (832) Реакция отрицательная. Путешествия: Многочисленные (см. Ах 40).
   Фотографии аа (1424)77671".
  
  
  
  
   Глава 36Тайны тайн
  
  
   Кевин подошел к календарю «Кантри лайф», взглянул на него и повернулся прежде, чем ответить на мой вопрос.
   – Какой он? – повторил Кевин. – Трудно обрисовать в нескольких словах. Он стал членом общества «Все души» еще до тридцати лет. Это свидетельство того, что он не дурак. Говорят, что когда он принял участие в выборах... – Кевин помолчал. – Может быть, это неправда, но я все же скажу тебе. Кандидатов приглашают к Обеду, чтобы посмотреть, не закладывают ли они за воротник или пьют из наперстка. – Я кивнул. – Смиту подали вишневый пирог, чтобы видеть, как он освободится от косточек, но он обдурил всех, съев вишни вместе с косточками, и все. Не знаю, правда ли это, но характерно. Общество «Все души» входит в благотворительное общество Соунленда. Эти мальчики указывают правительству, что следует делать. По выходным дням все члены его и масса «бывших», которые прежде считались активными членами, собираются на большое совещание и уютную беседу. Они посвятили огромное количество времени и прошли дорогостоящее обучение ради того, чтобы устанавливать разницу между икрой из России и из Ирана. Доход Смита составляет около девяноста тысяч фунтов в год... – Я присвистнул. Кевин повторил, – девяносто тысяч фунтов в год. Налоги он платит только с части суммы, и, кроме того, он сидит в десяти или двенадцати советах, которым хочется иметь члена такого рода, со старыми связями. Большой вес Смита основан на том, что он может как оказывать влияние на дела как за границей, так и манипулировать ими здесь. Он в силах себе позволить загубить любую сделку, поддержав противоположную сторону. Он платил Германии и Италии за самолеты, танки и пушки, которые они отправляли в 1936 году Франко. Одновременно спокойно субсидировал лояльную сторону. Когда победил Франко, его вознаградили тем, что он получил долю акций испанских пивоваренных заводов и сталеплавильных предприятий. Когда в 1947 году он отправился в Испанию, в его честь в аэропорту выставили почетный караул из гвардейцев испанской армии. Смит был шокирован и попросил Франко никогда больше этого не повторять. В Южной Америке он всегда успевал вручить несколько тысяч очередному оппозиционному генералу. Принят Фиделем Кастро. Играет без риска.
   Зазвонил красный телефон.
   – Кассель. – Кевин ущипнул себя за нос. – Сложный чертеж? – Он снова сморщил переносицу. – Просто установи его нормально, покажи инженерам прежде, чем уничтожать оригинал. – Он снова выслушал то, что ему говорили. – Ну, покажи им ту часть, где не указано имя. – Он положил трубку и воскликнул возмущенно. – Черт-те что! Скоро станут у меня спрашивать разрешения пойти в туалет! О чем я говорил?
   – Я хотел спросить тебя о капиталовложениях в торговый флот. Не на этом ли он заработал свои первые капиталы? Попытайся вспомнить и скажи, мой «банковский менеджер», – попросил я.
   – Конечно, финансовая сторона; я всегда забываю, что ты специалист по деньгам.
   Кевин прикурил для нас сигареты и некоторое время занимался тем, что смахивал табачные крошки со своей нижней губы.
   – Государственное страхование транспортировки грузов во время войны. Ты знаешь об этом?
   – Британское правительство страховало все суда, направлявшиеся во время войны с грузами в Соединенное Королевство. Так? – спросил я.
   – Да, – кивнул Кевин, – заокеанские поставщики хотели получить деньги заранее, до того, как товары уходили с пристаней Сиднея или Галифакса; то, что происходило потом, – предмет частной договоренности между нами и Германией. – Он улыбнулся. – Как твой и мой страховой полис, страховка за доставку грузов в 1939 году состояла из шести пунктов. Там указывалось: «Все, кроме военных действий». Можно было застраховаться против нападения подводной лодки в Северной Атлантике, но статистики страховых обществ имели мало опыта, а податные чиновники склонялись к пессимизму. Итак, правительство Англии решило страховать самостоятельно. Владельцы торговых судов, поставлявших товары в Англию, застраховывались от потопления. Широкому кругу представителей индустрии торгового флота не потребовалось много времени, чтобы понять выгоду такой постановки вопроса. Кроме того, в этой отрасли в пространстве между Англией и Пиреем действовало несколько очень ловких ребят. Для того чтобы разбогатеть надо было только приобрести несколько ржавых, старых посудин, зарегистрировать их в Панаме, где страховалось все – экипаж, зарплата, морские расходы, и затем вытолкнуть их, чтобы они проковыляли конвоем через Северную Атлантику со скоростью шесть узлов, дымя достаточно сильно, чтобы привлечь любую подводную лодку в пределах досягаемости. Если судно доходило до Ливерпуля, вы становились богаты, если оно тонуло – еще богаче. – Кевин улыбнулся. – Вот так разбогател Смит.
   Зазвонил телефон.
   – Перезвоните, я занят, – отрезал Кевин и немедленно положил трубку. Он обратился к карточке.
   – Ты понял, что означает «давление»?
   – Ну, я не специалист, но мне кажется, что там перечислены человеческие слабости, такие, как пристрастие к спиртному, женщинам или стремление попасть в центральный комитет партии тори.
   – Правильно, – сказал Кевин.
   – Я знаю, например, что «Мх» относятся к сексу.
   – Осложнения, связанные с женщинами, – поправил Кевин.
   – Как это элегантно выражено, – заметил я.
   – Но все же, если ты работаешь у нас, наводит на циничные предположения. – Кевин улыбнулся при этой мысли.
   Я прочел дальше на карточке «Гх».
   – Осложнения, связанные с последствиями незаконных действий, – ответил Кевин, как выстрелил.
   – Означает ли это, что он привлекался в этой связи к судебной ответственности? – спросил я.
   – Боже мой, нет! – воскликнул удивленно Кевин. – Он никогда не привлекался к суду. Нет, если речь шла бы о чем-то, что стало известно метам [24] , карточка выглядела бы совершенно иначе. Это бы была карточка с буквой "Ю".
   – Не надо подробностей, – успокоил его я. – А что означает «Ух»?
   – Подкуп государственных служащих, – объяснил Кевин.
   – Снова не привлекался?
   – Нет. Я же сказал. Тогда на карточке была бы буква "Ю", если это стало бы достоянием гласности. Если бы ему предъявили обвинение в даче взятки государственному чиновнику, стояла бы пометка «Ую».
   – А «Рх» что значит? – спросил я.
   – Нелегальная торговля, – сказал Кевин.
   Теперь я начал понимать систему и нашел нужный мне пункт.
  
  
  
  
   Глава 37Два прочтения
  
  
   После того как Джин показала мне замечания по плану Страттона и я бросил их в корзину для ненужных бумаг, разорвав предварительно на мелкие клочки, которые упали, как хлопья снега, после того как мы снова просмотрели отчет и она отпечатала его, я вернулся к мыслям о Смите. Два вопроса, связанные с ним, оставались все еще неясными. Я позвонил Кевину, немного помялся и сказал:
   – Дело, которое мы обсуждали утром...
   – Да, – отозвался Кевин.
   – Военная служба? – спросил я.
   – А, – закряхтело в трубке, – его мамаша поступила очень здорово. Он был слишком молод для первого призыва и слишком стар для второго.
   – О'кей. Второй вопрос: почему его карточка оказалась так быстро на твоем столе?
   – Очень просто, старик, – ответил Кевин. – В это утро он посылал за твоей!
   – Это здорово! – воскликнул я и услышал, как Кевин, кладя трубку, хихикнул. Он мог просто обманывать меня, подумал я. В хранилище этих досье не было карточек ни на одного сотрудника нашей конторы. Но я не смеялся.
  
  
  
  
   Глава 38Лик римского императора
  
  
   Дворецкий провел меня по длинным, застеленным мягким покрытием коридорам. Люди в красных мантиях и тугих лосинах спокойно взирали с потемневших полотен в покрытых лаком рамах.
   Мистер Смит сидел за огромным столом, отполированным, как сапог гвардейца.
   Изящные часы XVIII века с хрупкими вставками маркетри нарушали тишину, и огонь, игравший в старинном камине, пробегал розовыми пальцами по лепному потолку.
   Тень от большой лампы на столе Смита падала на кипы бумаг и подшивки газет. Виднелась только его макушка. Он не дал мне возможности испытать неловкость от того, что я врываюсь в его частную жизнь. Дворецкий указал мне на гостеприимное кресло стиля «Шератон».
   Смит пробежал пальцами по открытой кожаной папке и нацарапал что-то золотым пером на полях одной из машинописных страниц. Он перевернул станицу, ногтем загнул ее и закрыл папку.
   – Курите. – В его голосе не возникло и следа тревоги.
   Он подтолкнул прямо через стол тыльной стороной руки большую коробку, надел на свою ручку колпачок и засунул ее в карман жилета взял смятую сигарету, сунул ее в рот, поправил, не выпуская из руки, а потом выбросил в пепельницу со сдержанным раздражением, стряхнув высыпавшиеся из разорванной бумаги табачные крошки своими длинными розовыми ногтями, и смахнул пепел со своего жилета.
   – Вы хотели меня видеть? – спросил он.
   Я извлек смятую голубую пачку сигарет «Голуаз», прикурил одну из них спичкой «Сван» и подтолкнул сгоревшую спичку к пепельнице, позволив траектории ее полета пройти над бумагами Смита. Он аккуратно поднял спичку и бросил в пепельницу. Я затянулся крепким табаком.
   – Нет, – произнес я, стараясь, чтобы в моем голосе не звучала заинтересованность, – не очень.
   – Вы сдержанны – это хорошо.
   Он достал маленькую смятую карточку из картотеки, поднес ее к свету и спокойно прочел мелко написанный на ней мой послужной список в разведке.
   – Я не знаю, о чем вы говорите.
   – Хорошо, хорошо, – сказал Смит совсем не обескураженным тоном. – В вашей карточке отмечено: «Имеет склонность вести дела сверх необходимости, из любопытства». Следует обратить внимание, что любопытство – опасный порок для агента.
   – Вы хотели мне это сообщить? Что любопытство опасно?
   – Не опасно. – Смит нагнулся, чтобы извлечь новую жертву из своей сигаретницы слоновой кости.
   Свет на мгновение упал ему на лицо – жесткое, твердое лицо. В электрическом свете оно смотрелось как бесстрастные лики римских императоров в Британском музее. Губы, брови и волосы на его висках казались одинаково бесцветными. Он поднял глаза.
   – Это смертельно. – Выбрав белую сигарету, он взял ее в свои бесцветные губы и закурил. – Во время войны солдат, если они не подчиняются даже незначительному приказу, расстреливают, – заявил Смит своим твердым голосом.
   – Возможно, их расстреливают, но этого не следовало бы делать.
   – О, не следовало бы!
   – "Международное право", Оппенгейм, шестое издание: «Выполнять следует только законные приказы».
   Получив не тот ответ, которого ждал, Смит покраснел от гнева.
   – Вы требуете, чтобы расследование в Португалии было продолжено. Правительство отдало распоряжение прекратить его. Во-первых, мы никогда бы не санкционировали подобную операцию. Ваш отказ – это дерзость, и, если вы не измените своего отношения, я буду рекомендовать применить к вам самые суровые дисциплинарные меры.
   Он произнес личное местоимение с подчеркнутой вежливостью.
   – Шпион не принадлежит никому, мистер, – спокойно заметил я, – ему только платят жалованье. Я работаю на правительство, поскольку считаю, что это хорошо для страны, для ее граждан, но это не означает, что меня может использовать как раба эгоцентричный миллионер. Более того, – подчеркнул я, – не стоит говорить мне о «смертельной опасности», потому что в этих делах я окончил аспирантуру.
   Смит мигнул и откинулся на своем стуле стиля Людовика XIV.
   – Так, – выдавил он наконец. – Значит, так. Вы считаете, что обладаете таким же могуществом, как член кабинета министров?
   Он переставил на столе предметы своего письменного прибора.
   – Власть что яичница, – усмехнулся я, – как бы вы не делили ее, кому-то все равно достанется большая часть.
   – Вы думаете, – Смит наклонился вперед, – раз у меня контрольный пакет акций в компаниях, которые заняты производством реактивных двигателей и атомного оружия, это лишает меня слова в деле управления моей страной? – Он протянул руку в предостерегающем жесте. – Нет, теперь моя очередь прочитать вам лекцию. Вы – шпион. Я не берусь опровергать мотивы, по которым вы стали им, но вы считаете себя вправе опровергать мотивы, которыми руководствуюсь я как промышленник. Вы утверждаете, что работаете на правительство. Но что такое правительство, о котором вы говорите? Вы что, считаете, если какая-то политическая партия в результате выборов приходит к власти и начинает управлять страной, все разведывательные службы распускаются и создаются новые? Нет, вы так не думаете. Вы полагаете, что работаете для страны, для ее процветания, для ее мощи, ее влияния, для повышения ее уровня жизни, для ее системы здравоохранения, для высокой занятости рабочей силы. Вы работаете, чтобы поддержать все это и улучшить, точно так же, как это делает производитель автомобилей – промышленник. Если, например, я могу продать лишние пятнадцать тысяч автомобилей в будущем году, мой долг сделать это.
   Вы можете сказать, что мой долг улучшить благосостояние каждого англичанина. Вот почему и ваш долг поступать в этих делах так, как скажу я. Приказы поступают к вам по законным каналам, и все, кто стоит над вами, понимают это. Если для того, чтобы я мог продать мои пятнадцать тысяч автомобилей, мне потребуется ваша помощь, вы окажете ее мне...
   Он помолчал минуту прежде, чем добавить:
   – Окажете, не задавая вопросов. Ваша работа – продолжение моей! Ваша работа в том, чтобы обеспечить успех мой любой ценой. С помощью взяток, воровства и даже убийства. Люди, подобные вам, находятся в темном, подсознательном углу мозга нации. Вы делаете свое дело, которое быстро забывается. То, о чем говорил я, это реалии нашего мира. Ни одному историку не предъявляют счет за злодеяния, совершенные в мире. Ни один автор медицинской энциклопедии не несет ответственности за болезни, которые он описывает. И так же с вами. Вы – нуль. Вы не более чем чернила, которыми пишется история.
   – Я кочегар на государственном корабле? – спросил я смиренно.
   Смит холодно улыбнулся.
   – Вы стоите меньше реального иностранного контракта, а здесь сидите и разглагольствуете об этике, как будто вас наняли принимать этические решения. Вы в этой системе – ничто. Вы завершите ваше задание, как вам приказано. Не больше и не меньше. Вам соответственно заплатят. Обсуждать тут нечего.
   Он снова откинулся на спинку стула. Стул скрипнул под его тяжестью. Его костлявая рука нащупала шелковый шнурок за занавеской.
   Вместе с ключами и шестипенсовыми монетами для оплаты стоянки автомобиля я нащупал в кармане гладкую полированную поверхность. Мои пальцы сомкнулись на ней в тот момент, когда дворецкий открыл большие облицованные панелями двери.
   – Проводите джентльмена, Лейкер, – приказал Смит.
   Я не сделал никакого движения, кроме того, что поднял блестящий предмет – кусок серебристого металла – над его столом из красного дерева. Смит смотрел озадаченно и зачарованно. Металлический предмет ударился о поверхность стола.
   – Что это означает? – спросил Смит.
   – Это подарок от человека, у которого есть все, – ответил я, наблюдая за выражением его лица. – Это штемпель для изготовления золотых соверенов.
   Углом глаза я наблюдал за дворецким, прислушивавшимся к каждому слову. Возможно, он составлял план своих мемуаров для воскресных газет.
   Смит провел языком по пересохшим губам, как голодный питон.
   – Подождите внизу, Лейкер, – сказал он, – я позвоню еще раз.
   Дворецкий вышел, чтобы заняться своей записной книжкой. Смит заговорил снова:
   – Какое отношение это имеет ко мне?
   – Сейчас объясню, – ответил я, закуривая еще одну «Голуаз», пока Смит суетливо перебирал предметы на своем столе. На этот раз он оставил погасшую спичку там, куда я ее бросил.
   – Я знаю об оборудовании для добычи вольфрама, которое регулярно поставляет Индия. И должен заметить, что индусы довольно неквалифицированные люди. Они получили уже тонны этого оборудования, хотя на всем полуострове Индостан нет никакого вольфрама. Вряд ли их можно винить за то, что они стараются перепродать оборудование кому-то подальше на север.
   Сигарета Смита неподвижно лежала в пепельнице и постепенно превращалась в пепел.
   – В Чунцине есть люди, готовые приобрести этого оборудования столько, сколько Индия пришлет. Конечно, если компания во главе с членом британского парламента продавала бы стратегическое сырье красному Китаю, возник бы скандал, и Америка внесла бы ее в «черный список», но при такой неразберихе в Индии все обычно обходится благополучно.
   Я помолчал. Часы тикали как механическое сердце.
   – С точки зрения движения золота здесь нет никакого надувательства. Вы просто строите предположения, – пожал плечами Смит.
   Я подумал о дневнике, который доверенное лицо Смита Батчер предоставил в мое распоряжение, и о том, как это упрощало мои дальнейшие предположения.
   – Я просто предполагаю, – согласился я.
   – Хорошо, – кивнул Смит, несколько сбавляя тон и переходя к делу.
   – Сколько?
   – Я пришел не шантажировать вас, – возразил я. – Мне необходимо продолжить мою работу кочегара, и чтобы никто не мешал, когда я вожусь у топки. Я не преследую вас и не заинтересован делать что-то помимо моей работы. Но хочу, чтобы вы запомнили: я несу ответственность за это расследование, не мой босс и никто другой в департаменте. Я буду нести ответственность за то, что произойдет с вами – плохое или хорошее. Теперь звоните и вызывайте Лейкера. Я ухожу прежде, чем меня стошнит на ваш роскошный казанский ковер.
  
  
  
  
   Глава 39В кабинете
  
  
   Когда во вторник утром я приехал на Шарлотт-стрит, Элис сидела за пультом, попивая кофе и изучая выкройки для вязания. Увидев меня, она поманила пальцем, и я пошел за ней в кабинет, который недавно предоставил ей Доулиш. Он был до потолка забит директивными бумагами, официальными газетами, справочниками «Кто есть кто» и ящичками картотек с вырезками. Она села за маленький столик, который использовала в качестве письменного. Я помог ей убрать двухфунтовый пакет сахара, электрический чайник, два перевязанных шнурком и запечатанных пакета с секретными бумагами и банку из-под растворимого кофе с дыркой наверху, куда посетители конторы опускали деньги – свой взнос на покупку чая. Она перевернула страницу подшивки.
   – Ты пил кофе? – спросила Элис.
   – Да, – ответил я.
   – "Алфоррека"продолжается, – сообщила Элис, – официально. Сверху пришло распоряжение.
   – О, хорошо, – сказал я.
   – Не пытайся обдурить меня своим «О, хорошо». Я знаю, чем ты занимался.
   – Закуришь? – спросил я и предложил ей сигарету «Голуаз».
   – Нет, – восстала Элис, – и не хочу, чтобы ты тоже распускал в этой комнате отвратительный дым.
   – О'кей, Элис, – кивнул я и убрал сигареты в карман.
   – От этого французского табака запах остается на несколько дней, – поморщилась Элис.
   – Да, – согласился я, – действительно.
   – Вот и все, – улыбнулась она.
   Казалось странным, что Элис пригласила меня в свой кабинет впервые только для того, чтобы сообщить эту новость. Я поднялся. Она произнесла:
   – Постарайся сделать несколько удивленный вид, когда Доулиш сообщит тебе об этом. Бедняга не знает тебя так, как я.
   – Спасибо, Элис.
   – Не благодари меня. Я просто хочу, чтобы он сохранил свои возвышенные иллюзии, вот и все.
   – Да, но все равно спасибо.
   Я повернулся, чтобы уйти, но Элис снова окликнула меня.
   – Еще одно дело. Дженнифер, – сказала она.
   – Дженнифер? – повторил я тупо, мысленно перебирая все известные мне кодовые имена.
   – Дженнифер из кассового отдела; она выходит замуж.
   Я не испытал ни чувства вины, ни ревности.
   – Я даже не знаю, о ком ты говоришь, – уставился я на нее.
   – Мы включили тебя в список. С тебя два фунта, – раздраженно произнесла Элис, – на подарок.
   В офисе я увидел Джин, которая все же начесала волосы, тридцать писем, ожидавших подписи, и массу вырезок, с которыми надо было ознакомиться: американский государственный департамент, отчеты отдела контрразведки и обороны, а также розовые листы писчей бумаги с переводами из «Ред флэг», «Пиплз дейли» и информационных материалов МВД. Я сложил всю пачку в портфель.
   Опасность, что пойдет снег, все еще сохранялась, и тяжелые серые облака висели на небе как фальшивый потолок. Контролеры облизывали свои карандаши, а полицейские с большими связками ключей отпирали дверцы машин, которые перестаивали время парковки, и оставляли на ветровом стекле уведомление о штрафе.
   Я заглянул в офис Доулиша. Он вбивал в стену гвоздики.
   – Привет, что ты скажешь об этом? – спросил он, показав на репродукцию в раме, изображавшую «Железного герцога» на толстом коне, одной рукой приподнимавшего в приветствии шляпу и другой рукой размахивавшего мечом.
   Под изображением, на изящной медной табличке, было начертано:
   «Надо пережить все ужасы войны и хитросплетения мирских дел, только тогда поймете: вы не знаете, что причиняете своими действиями».
   – Очень красиво, – сказал я.
   – Подарок от сына. Он очень любит цитировать Веллингтона. Каждый год в годовщину битвы при Ватерлоо мы устраиваем небольшой прием, и у всех гостей должны быть наготове анекдот или цитата.
   – Да, я делаю то же самое: произношу цитату, когда натягиваю мои веллингтоновские сапоги.
   Доулиш посмотрел на меня прищурившись. Чтобы снять напряжение, я предложил ему сигарету.
   – Ты собираешься продолжать операцию «Алфоррека»?
   – Хочу выяснить, почему Смит послал Гэрри Кондиту лабораторного оборудования на семь тысяч фунтов в захолустье Португалии.
   – Ты считаешь, что это даст всему объяснение? – спросил Доулиш.
   Он стукнул молотком по руке.
   – Не знаю, – ответил я, – может, смогу рассказать вам кое-что после того, как поговорю с человеком, который обследовал контейнер. Я считаю, что взрывчатку заложили в мою машину скорее для уничтожения контейнера, чем для того, чтобы убить водителя.
   Доулиш кивнул.
   – Удачной тебе поездки в Кардифф, – бросил он, продолжая вбивать гвозди.
   – Не ударьте себя по пальцу и не уроните молоток на ногу.
   Он снова кивнул и продолжал колотить молотком.
  
  
  * * *
  
   В тот момент, когда поезд прополз мимо Паддингтона, я склонился над залитой подливками скатертью. Закопченные домишки стояли, прижавшись друг к другу тесно, как клавиатура концертино. Серое белье развевалось на ветру. За Ледброук-Гроув маленькие садики задыхались от подпиравших их груд строительного мусора, искореженное железо и ржавая проволока напоминали о разрушенных зданиях.
   – Суп, – произнес официант и поставил передо мной чашку с отбитыми краями.
   Девица, сидевшая через проход, разрисовывала лицо с помощью косметики в три основные цвета. Я написал в кроссворде слово «севрюга». В результате двадцать три по вертикали получалось «мате». Ключ для два по горизонтали был «простое решение» – «систрум». Я знал, что последние четыре буквы давали «трум».
   Я заплыл уже далеко в глубокое море, балансируя на тонкой доске. Мне удалось блокировать Смита по крайней мере на данное время, но добился этого дорогой ценой, ценой приобретения врага в лице очень важной персоны. Так нельзя поступать часто, не рискуя вызвать неприятные последствия. Пожалуй, так не следовало поступать даже однажды, слишком велик риск. Написав «нострум» вместо «систрум», я начал приближаться к решению.
   Здесь наверху снег собрался в светло-серые кучи в углах коричневых полей. Коровы обнюхивали эти снежные пуховики и сбивались в лощины, где голые и черные деревья казались вытравленными линиями и были усыпаны пятнами сбившихся в стаи птиц.
   Я перечеркнул слово «севрюга» и написал «жеребец». Это дало мне «маке» вместо «мате».
   Колеса вагона застучали на стыке, и моя теплая куриная ножка подверглась концентрическим колебаниям в жидкой подливке. Я подумал: «А сколько людей в Албуфейре связано со Смитом»? Кто украл фотографии и кому их переправили? Почему Ферни, или как его там, на мотоцикле с двухтактным двигателем возникал повсюду?"
   Блондинка с раскрашенным лицом теперь покрывала розовым ацетатным лаком свои ногти. Едкий запах поразил мои вкусовые железы; я жевал в этот момент цыпленка – но это было лучше, чем просто безвкусная еда. Я надеялся, что меня ждет машина.
  
  
  * * *
  
   После городской ратуши движение в Кардиффе стало плотным, как уэльский гренок с сыром.
   Часы пробили пять тридцать, когда мы повернули на А469. Поросшая вереском местность выглядела унылой; дул сильный ветер. В сумерках «наш человек в Кардиффе» поднял палец и указал на развалины замка Керфилли, мимо которых мы проезжали. Под темным небом каменные дома подмигивали желтыми огоньками сквозь кружева занавесок. Магазины оказались прочно закрыты с обеда. У меня кончились спички.
   Человек из Кардиффа проговорил ироническим кельтским дискантом:
   – Я думал, что вы, лондонцы, можете позволить себе иметь зажигалки.
   – А я думал, что вы, в Кардиффе, могли бы иметь в машинах обогреватели.
   Я подул на свои руки и получил прищуренный насмешливый взгляд из-под усыпанного пятнами котелка.
   Уэльсцы – гурманы на пиршестве словесных «шпилек».
   За руинами замка низкорослые деревья сгибались под порывами ветра.
   Мы съехали с дороги. Под нами оседала рыхлая почва, и из-под колес раздавался треск льда, напоминавший треск яичной скорлупы. Радиоантенна машины свистела от ветра.
   Лысый человек в свитере с круглым отвернутым воротником открыл дверь небольшого каменного дома. Внутри холодный зеленоватый свет масляной лампы рисовал круги на столе и на потолке. Сквозняк заставлял пламя вспыхивать, а закопченный котелок с кипящей водой шипел на огне, и, почти тотчас же, как мы уселись, большие чашки сладкого крепкого чая уже грела ладони наших рук. Я прикурил сигарету от щепки, вынутой из огня.
   Наш человек из Кардиффа быстро допил горячий чай, натянул грязные бумажные перчатки и надел котелок.
   – Я, пожалуй, двинусь, – сказал он. Я не хотел вовсе показывать, что доволен этим, однако он добавил: – Здесь, в Гламоргане, быстро чувствуют, когда ваше присутствие становится нежелательным. – Я ухмыльнулся, а он продолжал: – Позвоните, когда будет нужно, чтобы за вами заехали. Заказать вам номер в «Эйнджел»? Там американское телевидение и бар. Будете себя чувствовать, будто вы все еще в Лондоне.
   Своими певучими голосами они обсуждали проблемы моего устройства, и наконец хозяин предложил, чтобы я остался у него переночевать.
   – Могу просто предложить вам кров. Ничего особенного.
   Я согласился и смотрел, как маленький неотапливаемый автомобиль скатывался вниз по неровной дороге, направляясь назад в Кардифф.
   Мы спокойно сидели перед огнем, делали тосты, и Глинн время от времени вставал, чтобы прикрыть заднюю дверь, накачать насосом воды в чайник или приготовить что-нибудь для свиней. Наконец он закурил старую грязную трубку и спросил:
   – Ты получил мой отчет? Молодая леди очень беспокоилась о том, чтобы он не попал не по адресу.
   Человек в свитере получал небольшое жалованье от нашей конторы и еще меньше от министерства внутренних дел, работая в лаборатории судебной медицины в Кардиффе.
   – Очень хороший отчет, – похвалил я, – но вот решил приехать к вам, так как мне очень мало известно об этих опасных зельях.
   – А, хорошо. Я знаю о них все.
   Он действительно знал все.
  
  
  
  
   Глава 40Грамм героина
  
  
   – Я расскажу тебе все о наркотиках, – сказал Глинн, – как я рассказываю молодежи, которая приходит работать в лабораторию. Имеется три вида опасных наркотиков. Первый – кустарник кока, из которого приготовляют кокаин.
   – Кокаин ведь не представляет особой проблемы, – спросил я, – да?
   – Никогда не думай так. Все зависит от того, где ты находишься. В одном только Перу около полутора миллионов кокаинистов. В Южной Америке еще со времен, когда инки применяли его в виде подбадривающих таблеток, он входит как составная часть в рацион питания. Вы можете вдыхать его в слизистую оболочку. Бедняки принимают его потому, что он заглушает чувство голода, и потому, что это единственный способ, который дает им возможность выносить адски тяжелый труд в условиях, значительно худших, чем те, в которых живут мои поросята. Они жуют его в смеси с золой. Ты прав, конечно, с европейской точки зрения это наименьшая проблема. Второй – то, что мы называем каннабис.
   – Гашиш, – уточнил я.
   – Гашиш на Ближнем Востоке, кайф в Марокко, банг в Кении. Его называют и индийской коноплей, марихуаной.
   Я перебил его.
   – Это все одно и то же?
   – Грубо говоря, да. Его легко выращивать, цветы и листья используют для сигарет, а сок сушат, и он превращается в пластины, которые затем курят в трубке. Это гашиш.
   – Где он растет? – спросил я.
   – Почти повсюду. Есть некоторые торговые пути из Иордании к Югу от Синайя через Негев в Египет. Есть еще путь и Сирии в Шарм-эль-Шейк в северной части Синайского полуострова через Саудовскую Аравию. И есть морской путь из Тира в Газу...
   – О'кей, – кивнул я, – понял. А теперь про опий.
   – Ну, это третий наркотик. Его история отличается от других.
   – Расскажи мне про опий.
   Котелок пел уже пять минут, и Глинн привернул фитиль масляной лампы, уменьшив его так, чтобы было только достаточно света для приготовления чая. Я завладел вилкой для тостов из гнутой проволоки и, поставил тарелочку с валлийским маслом ближе к огню, чтобы оно размякло.
   Снаружи ветер стонал, стуча в маленькие окна.
   – Опий, – сказал Глинн, согревая чайник, – основной продукт спекуляции наркотиками. Его трудно выращивать, поэтому за ним охотятся. Он растет повсюду до пятьдесят шестой параллели. Восточный или обычный мак не представляет интереса для торговцев наркотиками, только PSL (Papavar somniferum linnaeus) дает настоящий опий. Его сеют в мае, чтобы собрать урожай в августе, и в августе, чтобы собрать в апреле.
   – Это как красить Четвертый мост? – заметил я.
   – Да, как круглогодичная работа, – согласился Глинн. – Чтобы получить его... тебя это интересует?
   – Конечно.
   – До того как семена созреют, зеленые коробочки надрезают и в них вставляют небольшие соломинки. Примерно через десять – пятнадцать часов появляется белая жидкость (латекс). Она затвердевает и становится коричневой. В тот вечер, когда они делают это, аромат можно почувствовать на расстоянии нескольких километров.
   – Существуют различные сорта мака?
   – Да, от пурпурно-черного до белого, но я не знаю, какой лучше. – Глинн приготовил чай, а я сделал себе к нему толстый тост.
   – А почему министерство внутренних дел проводит испытания образцов?
   – О, я понимаю, что ты имеешь в виду. Анализ позволяет установить, откуда пришла партия. Но это редко бывает нужно. Как правило, опий поступает в упаковке с торговыми знаками и даже надписями «Остерегайтесь подделки». Ты должен это знать.
   – Да, я видел такие пакеты, – признался я, – но где он выращивается? Ты не сказал.
   – Чианграй в Северном Сиаме, говорят, самый крупный центр, но я не могу утверждать, правда ли это. Мы считаем, что большие плантации есть в районе Юньнань, в Куанге. Американцы утверждают, что китайское правительство поддерживает эти поставки, чтобы подорвать моральный дух в США. Однако тенденция направлять опий туда будет существовать в любом случае, потому что там можно получить самую высокую цену. Учти, я говорю о незаконном выращивании. Югославия, Греция, Япония и Болгария выращивают его законно, так же, как Индия, Турция и Россия. Англия в год производит законно сорок пять килограммов.
   – И перерабатывает тоже?
   – О да, – кивнул Глинн. – Латекс, который получают из мака PSL не очень хорош. Его надо еще превратить в основу морфия, а затем переработать в диактилморфин, который представляет собой то, что вы называете «героин», или «эйч», или, как в некоторых кругах говорят, «снег».
   – Процесс требует много места?
   – Прежде всего, сушка, – объяснил Глинн. – Именно в этом заключается проблема. В сырье очень много уксусной кислоты, от которой надо избавиться. Если вы начнете выливать ее в обычную канализационную сеть, можно сразу привлечь внимание. Ты знаешь, что такое уксусная кислота?
   – Да, в моем супермаркете ее продают как уксус.
   – Су-пер-мар-кет. – Глинн произнес отдельно каждый слог. – Да, они делают это в Лондоне.
   Мы проговорили всю тихую валлийскую ночь, поглощая бутерброды, которые запивали крепким чаем с козьим молоком, и закончили беседу, когда красная заря выползла над горизонтом. Глинн дремал в кресле с большими подлокотниками, я же никак не мог закончить решение кроссворда.
   Осторожно подняв засов, я вышел наружу, в сырой валлийский туман.
   Вдали голые ветки деревьев перечеркивали линию горизонта, как трещины в куске льда.
   Сгрудившиеся вокруг холмов, местами покрытых снегом, большие стаи грачей шумели и трепыхали крыльями, пока мое появление не заставило их взмыть во влажном воздухе, и их черные крылья осветились ярко-розовым светом.
   Я обдумывал свой разговор с Глинном, а мои ботинки обрастали тяжелой оправой из жирной глины.
   Итак, зеленая канистра хранила следы твердого морфия. Теперь я понимал, почему в мою машину заложили столько взрывчатки. Кто-то был больше заинтересован в том, чтобы уничтожить вещественные доказательства, чем в том, чтобы убить водителя. Откуда этот наркотик, сколько его, кто перевозил его, куда? Мое расследование в Албуфейре продвинулось не дальше, чем кроссворд, где я написал «скворец» вместо «жеребец». Ключ к девятнадцати по вертикали был – «ярко-красный». Я вписал «Балас» – красный рубин.
   "Ярко-красный, подумал я; может, стоило написать «Томас», ведь у него ярко-рыжая, почти красная шевелюра, которую он красил. Зачем он делает это? Гэрри Кондит сказал, что он воевал в Испании. Знает ли Гэрри правду и, если знает, расскажет ли мне? Поразительно, как мало людей говорили мне правду.
   Сражался в Испании, подумал я. Интересно, сколько англичан сражались в Испании? В министерстве внутренних дел имеется список всех англичан, которые там воевали. Я попрошу Джин ознакомиться с ним.
  
  
  
  
   Глава 41Дело продвигается
  
  
   Джин встретила меня на вокзале Паддингтон. Она все еще водила старый «рилей» Доулиша.
   – Чем ты так угодила Доулишу, что он доверяет тебе эту свою гордость и радость?
   – У тебя дурное направление мыслей. – Она по-девчоночьи улыбнулась мне.
   – Я не шучу. Как ты сумела сделать так, что он доверил тебе машину? Он обычно посылает швейцара присмотреть, когда я ставлю свою машину рядом с его, и уж тем более не доверяет мне сесть в ней за руль.
   – Хорошо. Я открою тебе тайну, – хихикнула Джин. – Я говорю ему по поводу этой машины комплименты. Ты, вероятно, не слыхал, но среди цивилизованных людей комплименты – предмет общего увлечения. Попробуй как-нибудь.
   – У моих комплиментов слишком большая тенденция в известном направлении. В конце концов я окажусь выброшенным за борт.
   – А ты попробуй слегка притормаживать прежде, чем менять направление.
   – Ты выиграла, – признал я. Она всегда выигрывала.
  
  
  * * *
  
   Морское министерство находится рядом с «театром Уайтхолл» [25] , где платят деньги за исполнение фарса.
   Полицейский отметил автомобиль Доулиша и позволил нам проехать через Уайтхолл во двор и встать между автомобилями сотрудников. Гладкие черные кузова их машин блестели, будто натертые воском, и отражали все вокруг, как зеркала. Над входом висел старый фонарь, и медные детали дверей были начищены до невообразимого блеска. Внутри электрический свет разливался сквозь искусственные пластмассовые угольки. Швейцар в обшитом галунами сюртуке указал мне путь мимо статуи Нельсона в полный рост, который стоял в нише и смотрел оттуда своими двумя слепыми каменными глазами.
   Кинопроектор и экран располагались в комнате наверху. Один из наших людей с Шарлотт-стрит устанавливал пленки и включал и выключал проектор. Когда мы приехали, там находилось еще три старших офицера, и все мы поздоровались за руку после того, как матросу в дверях разрешили впустить нас.
   Первые минуты мне показались забавными. Там крутился этот Виктор из Швейцарского отдела, в длинных шортах, из-под которых виднелись его эластичные нижние трусы, подтягивающие животик. Но серьезная часть была выполнена хорошо.
   ...Старый черный «форд» прокладывал путь по неровной португальской булыжной мостовой. Он остановился, и оттуда вылез пожилой мужчина. Я узнал да Кунью. Высокая тонкая фигура сделала несколько шагов и исчезла в черной пасти церковного входа.
   Другой снимок. Тот же мужчина, несколько ближе, движется по экрану. Он повернулся лицом к камере. Золотые очки сверкнули на солнце. Наш фотограф, по-видимому, сказал ему, что он закрывает вид. Да Кунья несколько прибавил шаг и исчез из кадра.
   Пятнадцать минут мы смотрели пленку с да Куньей. С тем самым высокомерным сухопарым человеком, передавшим мне завернутый в коричневую бумагу сверток очень давно ночью.
   Без предупреждения экран побелел, а катушка с пленкой издала вздох облегчения.
   Три морских офицера поднялись, но Джин попросила подождать немного и взглянуть на кое-что еще.
   Это был старый, мятый снимок. Группа морских и армейских офицеров сидела, сложив руки и держа головы прямо. Джин сказала:
   – Снимок сделан в Портсмуте в 1938 году. Капитан третьего ранга Эндрюс выбрал его для нас. – Я кивнул Эндрюсу через темную комнату. Джин продолжала: – Капитан третьего ранга Эндрюс третий слева в первом ряду. В конце первого ряда германский морской офицер – лейтенант Кнобель.
   – Да, – подтвердил я.
   Оператор поменял кадр. На пластиковом экране возникла часть того же снимка, но увеличенная и очень светлая: большое близкое изображение молодого немецкого моряка. Оператор проектора подошел к экрану с маркировочным карандашом и нарисовал на лице лейтенанта Кнобеля очки, потом чуть-чуть изменил линию прически и подрисовал большие темные глазные впадины.
   – О'кей, – сказал я. С экрана смотрел молодой да Кунья.
  
  
  
  
   Глава 42Оборотень
  
  
   «Офицер морского флота обвиняется в серьезных преступлениях».
   «Оружие против товарищей».
   «Обвинение в предательстве».
   Вырезки из газет 1945 года, которые Джин сфотокопировала для меня, лежали на пыльном столе библиотеки морского министерства. Даты на вырезках помогли мне найти серую папку, которую я искал, папку под соответствующим номером. Страницы были скреплены тремя большими, в форме звездочек зажимами и пронумерованы, чтобы ни одна из них не потерялась [26] .
   Из обычного конверта выпали карточки, листы папиросной бумаги и отчеты. Наконец вот главное:
   "Бернард Томас Петерсон.
   Рыжеволосый, цвет кожи – светлый; веснушки.
   Глаза: светло-голубые, рост пять футов шесть дюймов, вес девять стоунов и десять фунтов. Вежливый. Возбудимый.
   Особая примета: шрам справа над ушной раковиной.
   Образован".
   Это и был таинственный Ферни Томас. Во время поисков в документах о гражданской войне в Испании Джин натолкнулась на имя, удивительно похожее на Ферни Томаса, – Берни Томас, или иначе Бернард Томас Петерсон.
   Итак, Ферни оказался специалистом по нырянию, офицером-перебежчиком из английского флота. Я вспомнил о мотоцикле с двухтактным двигателем, на котором Джорджо совершил ночную прогулку, опрокидывание лодки «водолазом» и слова Джорджо, когда он держался за меня, о том, что звезды меркнут.
   Мои руки посерели от пыли. Я взял кусочек мыла из смятой консервной банки, вымыл руки и вытер их о маленькое жесткое полотенце, которое держали специально для посетителей библиотеки морского министерства.
   – Не забудьте ваш паспорт, – окликнул меня кто-то, – без него вы не выйдете из здания.
  
  
  
  
   Глава 43Сквозь лабиринт догадок
  
  
   Проснуться под солнцем Албуфейры – это равносильно тому, как родиться заново. Я лежал в «ничейной стране» полусна, укутавшись в одеяло, со страхом думая о том, что надо выходить под прицельный огонь полного пробуждения.
   Звуки города проникали в мое сознание: звон и бряцание увешанных колокольчиками уздечек; топот копыт; грохот высоких колес по булыжникам; визг грузовых машин, поднимавшихся вверх и тормозивших при этом; плеск воды, вытекавшей на берег из переполненных труб, и пронзительные вопли кошек, обменивавшихся ударами и клочьями шерсти.
   Я закурил «Голуаз», вылез из-под одеяла и опустил ноги в дневной свет. С берега ветер доносил певучие звуки людской речи. Рыбаки тянули сети с уловом сардин. Слышались хриплые крики чаек, набрасывавшихся на выброшенное на берег серебро рыб.
   Я вышел на балкон. Каменный пол под ногами был раскален, а на серых деревянных стульях сидели, греясь на солнце, кошки, похожие на будд.
   В расстегнутом спереди халатике Чарли варила в кухне кофе и жарила тосты. Я с удовольствием могу вам сообщить, что приготовление кофе занимало обе ее руки.
   Она стояла у окна против света, и я впервые начал осознавать то, что понимал каждый мужчина в округе с тех пор, как она приехала: Чарли имела рост пять футов десять дюймов, и каждый дюйм ее тела был нежным и соблазнительным.
   Смерть Джо и Джорджо несколько замедлила наши подводные операции. Синглтон каждый день нырял к затонувшей лодке и продолжал поиски, но я давно уже решил, что разгадка тайны находится на берегу.
   После завтрака Синглтон сообщил, что ему нужно поехать в Лиссабон, чтобы зарядить баллоны сжатым воздухом, и спросил, сколько времени он может оставаться там. Я взглянул на Чарли, а она – на меня.
   – Можешь провести там два-три дня.
   Парень обрадовался.
   Я прошел вдоль берега, пытаясь разобраться в фактах, которые оказались у меня в руках. Сейчас, оглянувшись назад, я считаю, что располагал достаточной информацией, чтобы прийти к определенным выводам. Но в то время еще не знал точно, что именно хочу понять. Я просто позволил моему чувству вести меня сквозь лабиринт догадок в определенном направлении.
   Мне было ясно, что Смит в той или иной мере, законно или незаконно, связан с этим городом, Ферни – водолаз, а Джорджо убили под водой. В канистре, извлеченной из подводной лодки, хранился героин, и кто-то недавно опустошил ее (иначе как могла оказаться внутри надпись шариковой ручкой). Смит послал семь тысяч сто фунтов лабораторного оборудования Гэрри Кондиту. (Кондит начинается на "К", но так начинается и настоящее имя да Куньи – Кнобель.)
   Имели ли Смит какое-либо отношение к смерти Джо или Джорджо? Хотел ли да Кунья, чтобы Смит действительно получил штемпель для изготовления соверенов, когда он передал его мне, и почему он придумал мифического погибшего моряка и приготовил могилу? Все дороги вели к Смиту, и больше всего мне хотелось понять, что руководило им, независимо от того, сколько времени потребуется, чтобы выяснить это.
   Я встретил на главной площади Чарли. Старые дома отражали красными глазницами окон лучи заката. Два-три кафе – дома с открытой для публики передней комнатой – распахнули свои двери. Окрашенные в светло-зеленый цвет стены украшали картинки из календарей, а сломанные стулья были прислонены к стенам, чтобы они не падали. Вечером приходила молодежь и включала музыкальный ящик. Маленький человечек в замшевом пиджаке наливал напитки в крошечные стаканчики из больших медицинских бутылей без этикеток, которые стояли под прилавком. За его спиной виднелись покрытые пылью зеленые бутылки с газированной и фруктовой водой.
   Темнело, и звуки пластинки, которая крутилась в музыкальном ящике, разрывали мягкую тишину ночи.
   Вперемежку с рок-музыкой время от времени исполнялись португальские народные песни – фадо. Мелодии бразильских джунглей, переложенные для лиссабонских трущоб, на мавританской земле звучали поразительно уместно.
   Я потягивал бренди и жевал острую закуску – сушеного тунца, тягучего как резина.
   – "Мадронья", – пояснил человек за стойкой, указывая на мой стакан. Это вино делается из ягод мадроньи, которые растут в горах. – Хорошо? – спросил он, произнеся единственное английское слово, которое знал.
   – "Мадонья", – сказал я, и он засмеялся. Я произнес португальскую шутку – «мадонья» означает «ужасно».
   Мой желудок сжался от глотка напитка, как от страха. Сквозь шум Чарли спросила:
   – Ты говоришь по-португальски?
   – Немного, – ответил я.
   – Ax ты, старый хитрющий негодяй! – закричала она своим звонким голосом. – Значит, ты понимал каждое слово, которое я произносила в течение этих недель!
   – Нет, – успокоил я ее. – Мои знания языка весьма поверхностны.
   Но ее трудно было обмануть.
   Мы пошли обедать в «Джул-бар», где собралось полно людей, которых объединяли ставки для игры в футбол «тото-бол», а на семнадцатидюймовом экране телевизора рекламировались секреты «Тайда» и «Алка-Зельцера».
   Наш стол накрыли скатертью, на нем лежали приборы и стояла фляга вина. Обед получился простым, вино пьянящим, и к одиннадцати вечера я захотел спать, но Чарли предложила поплавать.
   Вода оказалась холодной, и лунный свет кромсал ее монотонность, как кремовая отделка на черном бархатном платье. Белокурые волосы Чарли светились в лунных лучах, а тело фосфоресцировало в прозрачной черной воде. Она подплыла ко мне и притворилась, что у нее судорога. Я сгреб ее в объятия, что, впрочем, и собирался сделать. Ее кожа была теплой, рот соленым, а прозрачный светлый бренди гулял в моей голове.
   Как близок путь к спальне! Как трудно стаскивать мокрый купальник!
   Она оказалась умелой и изобретательной любовницей. А потом мы разговаривали с нежной откровенностью, свойственной новым любовникам.
   Ее низкий голос звучал рядом; вместе с одеждой она отбросила свою манеру поддразнивать.
   – Женщина всегда хочет, чтобы любовь длилась вечно, – заметила Чарли. – Почему мы так глупы, что не можем довольствоваться тем, что есть сегодня?
   – Любовь – это просто состояние ума, – процитировал я Доулиша, улыбаясь про себя в темноте.
   В голосе Чарли прозвучала нотка тревоги.
   – Нет, она что-то большое...
   Я дал ей зажженную сигарету.
   – Это попытка смертных остановить бесконечность.
   Она затянулась, и красный отблеск на мгновение осветил ее лицо.
   – Иногда двое видят друг друга только одно мгновение, может быть, из движущегося поезда, и возникает некое совпадение, – рассуждала Чарли. – Это не секс, не любовь, а какое-то четвертое магическое измерение жизни. Ты никогда не встречал того человека раньше, и никогда больше не увидишь, и не собираешься попытаться найти его, потому что это не имеет значения. Но понимание и глубина чувства между этими двумя становится на одно мгновение реальностью.
   – Мой отец дал мне в свое время два совета, – сказал я, – не надо садиться на плохо выезженную лошадь, потерявшую чувствительность нижней части рта, и спать с женщиной, которая ведет дневник. Ты начинаешь изрекать слова, как пишущая дневник. Мне пора, пожалуй, исчезать. – Но при этом я не пошевелился.
   – Я хотела бы знать только одно, – произнесла Чарли. Часы на церковной башне пробили час, и на балконе внезапно раздались кошачьи вопли. – Почему тебя все же так интересует эта подводная лодка? – Я, вероятно, сразу проснулся, так как она добавила: – Не говори, если это большой секрет и мне не полагается знать. – Я не ответил. – Что ты пытаешься выяснить? Почему остаешься здесь после того, как погибли два человека? Ты, так же, как и я, знаешь, что в лодке ничего нет. Что тебя интересует? Мне хотелось бы думать, что я, но знаю, что это не так.
   – Ты говоришь так, будто у тебя есть какая-то теория, – усмехнулся я. – Что же ты думаешь?
   – Я думаю, что ты изучаешь самого себя. – Она подождала ответа, но я промолчал. – Так?
   – У людей, с которыми я работаю, есть один непреложный закон: правда меняется обратно пропорционально положению человека, к которому она относится. Я собираюсь нарушить этот закон.
   – Ты должен действовать обязательно один? – спросила Чарли.
   – Послушай, – пожал я плечами, – каждый человек в конечном счете всегда один. Он рождается один, умирает один, все – один. Заниматься любовью – лишь способ притворяться, что мы не одиноки. Но каждый из нас все равно один, И по существу в любви даже еще более одинок, поэтому и страдает от массы вопросов и несовпадений, теснящихся в его черепной коробке.
   Вы пробираетесь во мраке по лабиринту Хэмптон-Корт вместе с тысячью людей, которые указывают вам разные направления. Но вы продолжаете пробираться: чиркаете спичками, пожимаете в приветствии чьи-то руки, и время от времени на ваших коленях оказывается грязь. Ты одна, и я один. Просто постарайся привыкнуть к этому, или будешь потом говорить людям, что твой муж тебя не понимает.
   – Я ведь все еще не замужем, – сказала Чарли, – а в тот день, когда я выйду замуж, многих сделаю несчастными.
   – Не дразни, – усмехнулся я, – за скольких мужчин ты собираешься выходить замуж?
   Она больно ткнула меня в бок и попыталась вызвать мою ревность, начав говорить о Гэрри Кондите.
   – У Гэрри консервная фабрика, – заметила Чарли. Она зажгла сигареты и передала одну из них мне. – Он ею очень гордится, говорит, что практически построил ее сам.
   Я хмыкнул. Мы покурили. Море, которое стало причиной того, что произошло, злобно колотилось о берег, как бы чувствуя себя виноватым.
   – А что консервирует Гэрри Кондит на своей консервной фабрике? – спросил я.
   – В зависимости от сезона и спроса – тунца, сардины, сардинки... Так действуют все консервные фабрики, постоянно меняя свою специализацию. По-моему Гэрри занимается также маринованием овощей.
   – Да? – спросил я.
   – О да, – ответила Чарли. – Когда мы проезжали мимо его фабрики сегодня вечером, оттуда шел сильнейший запах уксуса. Я просто была поражена.
   ...Чтобы избавиться от товара, нужно извлечь огромное количество уксусной кислоты... произвести химические работы...
   Я задумался на минуту и заторопился.
   – Одевайся, Чарли. Давай взглянем на лабораторию Гэрри Кондита прямо сейчас.
   Ей не очень хотелось идти, но мы все же отправились.
  
  
  
  
   Глава 44На фабрике грез
  
  
   Мы оставили старый «ситроен» на дороге и часть пути прошли пешком. Наши ноги вязли в красноватой почве, когда мы обходили низкое здание. Свет горел только в дальней его части, и в ночи громко раздавалось клокотание воды, стекавшей по дренажной трубе. Стену над нами украшали гортензии, а из окна слышалась резкая мелодия фадо.
   Осторожно заглянув в окно над подоконником, я увидел грязную комнату с длинными рядами машин, уходившими во мрак. Поток горячего воздуха поступал из вентиляторов. Они воспринимались как странная роскошь в этой субтропической ночи.
   Ближе ко мне возле окна мягко стучал вакуумный насос. Гэрри Кондит ходил по комнате в испачканной желтым белой рубашке. Запах уксуса казался просто невыносимым.
   Я почувствовал руку Чарли на спине; она выглянула из-за моего плеча, и я услышал, как она сглотнула, чтобы не закашляться от паров уксусной кислоты.
   Гэрри Кондит подошел к маленькому электрическому пульверизатору и включил его. Шум мотора почти перекрыл граммофон. Гэрри усилил звук. К шуму добавилась мелодия фадо.
   Экспериментами по таянию льда тут и не пахло. Мы наблюдали за работой маленькой фабрики по переработке морфия: пульверизатор, вакуумный насос, сушка – все для преобразования морфия в героин, которым затем заполнялись консервные банки якобы с сардинами для экспорта.
   «Гэрри Кондит, – подумал я. – „Кондуит“ – трубопровод или канал для переправки товара». Я оперся о подоконник открытого окна, поднял пистолет и аккуратно прицелился. «Смит-и-вессон» отдал мне в руку, и в комнате раздался выстрел. Граммофонная пластинка разлетелась на тысячу острых черных кусочков.
   – Выключи насос и пульверизатор, Гэрри, или это сделаю я. – Некоторое время Гэрри Кондит смотрел растерянно, затем сделал то, что я приказал. Тишина опустилась, как ватное одеяло. – Теперь подойди спокойно к двери и открой ее.
   – Но я...
   – И не произноси ни слова, – приказал я. – То, что ты убил динамитом Джо, я не забыл.
   Гэрри повернулся ко мне, собираясь что-то объяснить, но передумал. Я дал пистолет Чарли, и она обошла здание и встала у двери. Я тем временем продолжал:
   – Оставайся там, где стоишь, Гэрри, и я не буду расстреливать твое дорогое оборудование...
   Гэрри Кондит старался выиграть время, ожидая, когда я отойду от окна, но, когда Чарли приложила дуло 38-го калибра к пуговице на его животе, он понял, что его перехитрили. Чарли заставила его отойти на нужное расстояние. Я присоединился к ней, закрыл за собой дверь и запер ее на задвижку.
   Мы, все трое, стояли молча, пока Гэрри Кондит не произнес:
   – Добро пожаловать на мою фабрику грез, поклонники! – Мы ничего не ответили. – Значит ты все же легавый? – усмехнулся Гэрри.
   – Ты хочешь сказать, что еще сомневался, когда взорвал мою машину и убил Джорджо возле подводной лодки?
   – Ты все не так понял, Эйс! – воскликнул Гэрри.
   Он казался более загорелым, чем обычно, и кожа там, где он носил часы, белела как браслет. Его лысый лоб, изборожденный морщинами, напоминал стиральную доску, и он облизывал губы большим розовым языком.
   – Объяснять бессмысленно, – продолжал он, – я думал, что ты хороший парень, и не имел против тебя дурных намерений. Когда наступит зима, ты узнаешь, какие деревья вечнозеленые.
   – Это будет длинная, трудная зима, Гэрри, – произнес я.
   Он взглянул на меня и слегка усмехнулся.
   – Чего ты кричишь, будто между нами не восемнадцать дюймов, а все тридцать футов?
   Он был спокоен, как змея в июне.
   – Как ты впутался в эту аферу? – поинтересовался я.
   – Можно мне сесть? – спросил он. Я кивнул, но взял у Чарли пистолет и держал его взведенным. – У всех у нас бывают проблемы, Эйс. – Гэрри тяжело опустился на стул. – И проблемы подчиняются законам перспективы; они при ближайшем рассмотрении кажутся большими.
   Я бросил ему сигареты и коробок спичек. Он снова потянул время, закуривая.
   – Не беспокойся, Гэрри, что расскажешь мне больше, чем я уже знаю, а знаю я очень много.
   – Например?
   – Мне известно, что меня заставили суетиться по поводу подделки в этом Диснейленде. Я установил, что рыжеволосый англичанин, который участвовал в гражданской войне в Испании (у нас есть досье на всех них), и есть тот черноволосый человек, который прячется от солнца, боясь, что у него выступят чисто английские веснушки. – Я помолчал, прежде чем добавил: – Как я понимаю, этот Ферни Томас вполне мог знать все о затонувшей подводной лодке серии "U". Например, что она полна героина.
   – Да, полна «снега», – подтвердил Гэрри. Он кивнул и внезапно быстро заговорил. – Эта зеленая канистра была просто набита героином, который туда запихали нацисты. Ферни Томас принес ее ко мне и спросил, знаю ли я кого-нибудь, кто бы им заинтересовался. Он сказал, что канистра стоит очень больших денег. Я не мог упустить такой случай. У моего приятеля Лео Уильямс-Коэна как раз возникли затруднения с налогами, и, похоже, ему грозило загреметь на порядочный срок. На героине я бы заработал достаточно, чтобы заплатить его налоги и откупить его от тюремного заключения. И тогда мы с Ферни решили вложить деньги в эту фабрику, которую собирались закрыть.
   – Парень из Бруклина спасает португальскую рыбную фабрику с американским ноу-хау и парой килограммов диактилморфина. Здорово у тебя получается!
   – Сходи-ка лучше домой, – бросил Гэрри, – и посмотри, сколько кто-то перевел на твой банковский счет.
   – Спасибо, – поклонился я. – Но нет, Гэрри, серебро уже подсчитано.
   Гэрри Кондит держал сигарету, которую я ему дал, и тихонько размахивал ею в воздухе. Его первоначальная нервная вспышка прошла, и теперь он говорил медленнее и осмотрительнее.
   – Послушай, в течение следующих пяти лет правительство легализует импорт наркотиков. Я точно знаю. Тогда им займутся люди из большого бизнеса. Появятся изящные упаковки и цветная реклама в журнале «Лайф». Две хорошенькие модели будут говорить: «Я не знала, что курение может доставлять такое удовольствие, пока не попалась на крючок!»
   – Но речь идет, Гэрри, о настоящем времени, – оборвал я его, – и люди, нарушающие закон и зарабатывающие таким образом деньги, могут быть неправильно поняты.
   – Ты такой умный, парень! – Гэрри покачал головой. – О'кей, я делал это ради денег, получил их и истратил. Тебе ведь известно, как это бывает с деньгами.
   – Нет, не известно. А как?
   – Так же, как с ураном, но только в десять раз опаснее. Они исчезают, как твоя молодость, или, напротив, количество их увеличивается так же быстро, как число твоих врагов.
   – А у тебя их довольно, – вставил я.
   – Да, мне потребовалось много времени и таланта, чтобы нажить врагов.
   – И Ферни Томас один из них?
   Гэрри усмехнулся.
   – Я знаю его слишком хорошо, чтобы считать другом.
   Видя, что ему хочется рассказать о Томасе, я подождал, пока он, забавляясь сигаретой, потянет еще время.
   – Ты считаешь, что Ферни заслуживает того, чтобы им заниматься всерьез, да? Молодой морской офицер-герой переходит к противнику... Чушь все это! Вы, государственные люди, не можете понять многого. Вот что действительно странно.
   Он бросил мне назад сигареты, чтобы я их поймал. Но старого пса нельзя научить новым фокусам. Я держал свой пистолет направленным на рубашку Гэрри. Сигареты ударились о него и рассыпались по полу. Гэрри сделал движение, чтобы их поднять, но, заметив, что ствол пистолета подвинулся на часть дюйма, передумал и снова опустился на стул. Мы посмотрели друг на друга; я покачал головой, и Гэрри улыбнулся.
   – Больше никаких выходок – побегов или подвохов, – пообещал он.
   – Расскажи, как сделать так, чтобы государственные люди перестали ломать голову по поводу Томаса.
   – Он просто обиженный, – сказал Гэрри Кондит. – Его девиз: «Что бы ни было – я против». Из-за вывоза товара каждую неделю мы не дошли в драке до нокдауна только потому, что я такой сговорчивый. Он засовывает старую двадцатидолларовую купюру в канистру почему? Да если кто-нибудь захочет увильнуть, он легко докажет, что ему это поручили. Томас крепкий орешек.
   Я кивнул. А подумал, что двадцать долларов в кармане рубашки Гэрри Кондита – слишком примитивно.
   – Все против тебя, Гэрри, а ты ведь в глубине души такой славный парень. – И я улыбнулся. Вспомнил о Джо, но улыбнулся Гэрри Кондиту.
   – Обтекаемый, круглый снаружи, значит, слабый внутри, – ухмыльнулся Гэрри. Он показал на сигарету, упавшую возле его ноги. Я кивнул, он поднял ее и прикурил от своего окурка. – Этот человек не мученик, не идеалист и не интеллектуал. Он думает своими мускулами. Люди, подобные ему, рано доводят себя до могилы, организуя рискованные забастовки или, напротив, разгоняя политические митинги. На войне они получают кресты Виктории, или им выносит приговор военный трибунал. Иногда происходит и то и другое. Ферни утверждает, что в тот момент, когда он был пойман, его представили к награждению Почетным крестом – орденом «За безупречную службу». Видишь, как я и говорил тебе, – никакого секса, никаких выпивок или политики, буквально обреченный мученик и, может быть, лучший подводник в Европе.
   – Теперь возможно, – кивнул я, – но до того недавнего рокового случая на дне океана он был вторым.
   Лицо Гэрри Кондита напряглось, как сжатый кулак.
   – Ферни никогда не сделал бы этого. Я не люблю его, но, поверь мне, он не мог совершить хладнокровного убийства.
   – Хорошо, оставим это на некоторое время. Скажи мне, какую роль играет да Кунья. И прежде чем ты начнешь, учти, что я не легавый; указания, которые я получил, не предусматривают того, чтобы сдать тебя. Я здесь, чтобы получить информацию; сообщи факты и можешь, насколько это зависит от меня, слинять.
   – Слинять? – подскочила Чарли. – Ты что, не понимаешь, каким грязным делом занимается этот человек?
   Она стала топтать оборудование, как участник движения луддитов, сбросила на пол некоторые приборы. Раздался звон бьющегося стекла и раздавливаемых банок.
   Я молчал.
   – Конечно, все понимает, дорогая, – сказал Гарри, – он просто слишком сообразителен, чтобы упоминать об этом, пока не получит нужную ему информацию.
   Чарли замерла, посмотрела на меня и села.
   – Прости! – тихо произнесла она.
   – Я не шучу, Гэрри. Я помешаю твоему пребыванию в Европе, но дам тебе возможность смыться отсюда, – повторил я.
   – Я буду говорить, – кивнул он. – Что ты хочешь узнать?
   – Кто такой да Кунья?
   – Молодой человек, ты, право, выбираешь самых неинтересных. Да Кунья. Здесь о нем много чего думают. Он утверждает, что является агентом ВНВ в этом районе и что после революции станет здесь губернатором.
   – Но ты ему не веришь?
   – Один фашистский негодяй, с моей точки зрения, не лучше другого.
   – Что ты имеешь в виду?
   – Я платил ему триста долларов в месяц через банк Нью-Йорка в обмен на обещание, что новое правительство не будет здесь ничего слишком вынюхивать.
   – Подстраховка?
   – Да, именно. Я мог позволить себе подкинуть ему немного деньжат на всякий случай. Мне это выгодно, понимаешь?
   – Не надо так горько сожалеть, Гэрри.
   Он закрыл свое мягкое, коричневое лицо большой волосатой рукой, а его глаза и нос выглядывали между пальцами, и он улыбался невеселой улыбкой.
   – А Ферни? Каковы его отношения с да Куньей?
   – Нормальные. Ничего особенного. Просто нормальные.
   – Случалось ли тебе входить в комнату и слышать обрывки разговора между ними, которые не предназначались для тебя? Например, разговора на научные темы?
   – Очень много раз. Но никогда ничего особенно важного.
   – Ну, все, – отрезал я, – давай вести игру по-твоему. Ты воображаешь, что водишь меня за нос, но я могу все переиграть по-своему, и тогда будет достаточно оснований, чтобы передать тебя полицейским Лагоса.
   – Например? – спросил Гэрри, но голос его стал хриплым.
   – Я скажу тебе, Гэрри. Если у нас не получится джентльменского соглашения, я согрею десертную ложку воды с лактозой и заставлю тебя принять десятипроцентную дозу вон того, что находится в пульверизаторе.
   – Только попробуй, – занервничал он.
   – Не путай меня с этими паршивыми типами, говорящими с акцентом, которые изображают полицейских на экранах нашего английского телевидения, Гэрри. Я сделаю это.
   Последовала короткая напряженная тишина.
   – Я не наркоман, – прохрипел Гэрри. Его загар побледнел. – Десятипроцентная доза меня просто убьет.
   Он крепко стиснул кулаки.
   – Ты опухнешь несколько, но останешься жив, потом получишь вторую дозу еще до того, как я передам тебя полицейским. Затем чуть-чуть передохнешь, но через неделю я навещу тебя снова. Ты заговоришь, Гэрри, поверь мне. Просто взгляни на это, как на торговую сделку, тем более что она не будет облагаться налогом.
   Голова Гэрри наклонилась вперед. Он слегка покачался на своем стуле, будто пытался проснуться утром и не обнаружить моего присутствия.
   Когда он вновь заговорил, это была невыразительная, монотонная речь, как у диктора, сообщающего прогноз, в который он сам не верит.
   – Ферни работал на да Кунью. Ферни его очень уважает. Даже после того, как у нас стало достаточно денег, столько, что можно было не тревожиться, Ферни продолжал называть его «сэром». У Ферни связи по всему миру, и его все любят. Понимаю, тебе трудно поверить, но это так. Ферни стоило только пожелать чего-то шепотом, как просьба тотчас же выполнялась. Ферни организовывал поставки морфия, а я перерабатывал его и организовывал продажу.
   – Как доставлялся морфий?
   – На кораблях. Один раз в месяц. Корабль не останавливался. Только эксперт-водолаз мог знать это. Мы выходили в море на лодке, и тогда Ферни, используя свое водолазное снаряжение, подплывал под корпус идущего корабля и снимал контейнер, прикрепленный магнитными зажимами к днищу киля.
   Мы перерабатывали сырье и запечатывали его в консервные банки. После этого Ферни договаривался о доставке товара на корабль, идущий в нужном направлении. Я уведомлял моих партнеров в Нью-Йорке. Они предоставляли судну время пройти таможню, а затем, пока оно стояло еще у причала на набережной, туда спускался водолаз и снимал героин. Ну, как я веду себя?
   – Хорошо, – сказал я. – Теперь твоя лодка. Ферни пользовался ею?
   – Конечно. Он ведь гораздо более опытный моряк, чем я смогу даже когда-нибудь стать. Он брал ее, когда хотел. Я злился, только когда ее брал да Кунья. Я не доверял бы этому старику, если бы он был даже адмиралом на флоте Краута.
   – Они всегда тратили одинаковое количество горючего?
   – Да, – кивнул Гэрри, – я проверял из любопытства. Они ходили вдоль берега около двенадцати миль, немного ближе, немного меньше.
   – Расскажи мне поподробнее о да Кунье, – потребовал я.
   – Да Кунья разъезжает в своем старом «форде» 1935 года так, будто в «тандерберде». Воображает, что он в городе хозяин. Думает, что если он закрывает глаза, то наступает ночь. Когда он посылает Томаса за моей лодкой, это выглядит так, будто он делает мне одолжение. Да Кунья хитрый тип. Однажды я прихожу сюда, а он нагружает себе полную корзину сардин.
   «Я застал тебя, похоже, на месте преступления!» – сказал я, улыбаясь, будто в шутку. «Лучше быть красным от смущения, чем черным от злобы, мистер Кондит», – ответил он. «К кому это относится?» – спросил я. «Ко мне. Поскольку я – единственный, кто имеет значение», – заявил он и отбыл вместе с сардинами. Он в тесных отношениях с местной церковью, и на прошлой неделе сюда съехалась шайка магнатов бизнеса из Мадрида. Что бы он ни собирался сделать для Португалии, в его планы, конечно, не входит повышение средней зарплаты выше четырех долларов в неделю. – Гэрри Кондит поднял голову и спросил: – Ты правда позволишь мне смыться? Ты не шутишь? Потому что, если я задаром раскрыл рот...
   – Нет, можешь выговориться. Сейчас все зависит от меня.
   – О лодке и обо всем? – спросил Гэрри Кондит.
   – О лодке и обо всем, – подтвердил я.
   – Я готов поклясться, что ВНВ, которую возглавляет да Кунья, – местное отделение организации «Молодая Европа». Ты знаешь, о чем я говорю?
   – Продолжай.
   – Это сеть фашистских организаций по всей Европе, от Рабата до Нарвика. Оасовцы во Франции, MAC – в Бельгии. Что касается этих ребят в Португалии, то нынешний социалистический режим – это то же самое.
   – Чем ты можешь доказать?
   – Ничем, приятель. Мне бы самому хотелось иметь доказательства. Моя мечта вывести его на чистую воду.
   – Похоже, что ты опоздал.
   – Фашисты падут; исторически это часть классовой борьбы.
   – Классовая борьба? Забавно слышать такое от тебя! Ты представитель наркобизнеса и главного их союза...
   – Да, по оборудованию для производства наркотиков, – согласился Гэрри, – я главный.
   Его глаза встретились с моими. Я решился сблефовать.
   – А англичанин, который приезжал? – спросил я мягко, почти ласково. – Не забудь рассказать о нем, Гэрри.
   – Приятель Ферни, – тут же отозвался Кондит, – славный малыш, с большим чувством юмора.
   – Его имя?
   – Айвор Батчер, – сказал Гэрри. – С большим чувством юмора.
   – Большое чувство юмора, – произнес я в раздумье. Теперь все сходится. Айвор Батчер знал Ферни. Вестник? Курьер? Может быть, Смит указывал Ферни, что он должен делать? Или что-то другое? Если так, то почему? Я оглядел погруженную в темноту фабрику: покрытые маслом машины, груды банок. – Гэрри, мне нужно, чтобы Ферни Томас приехал сюда. Вызови его и можешь уходить.
   – Ты и сам способен вызвать его так же легко, как я, – пожал он плечами. – Не обязательно тыкать меня лицом в грязь.
   Он подошел к раковине и вымыл руки странным португальским пятнистым мылом, которое напоминало сыр рокфор, высушил их, надел наручные часы и повернулся к нам лицом.
   – Ты уже исполнил свою геройскую роль, приятель. Теперь я ухожу отсюда, будешь ты стрелять или нет.
   – Ты так думаешь? – усмехнулся я, но не предпринял ничего, когда он подошел к стулу, взял свой кашемировый кардиган и двинулся между машинами к двери. Я спрятал пистолет в карман пиджака, и он успокоился.
   Но именно тогда раздался выстрел, который как пиранья среди стаи золотых рыбок пролетел и отдался эхом в грудах пустых консервных банок.
   Чарли выудила пистолет из своей сумочки и выстрелила в Гэрри Кондита. Я увидел, как он повернулся и упал вперед на пресс-машину. Пистолет выстрелил еще раз. Пуля с треском ударилась о машину и отлетела в темноту. Волоски на тыльной стороне моей руки ощутили тепло. Я стиснул дуло, чтобы вырвать оружие у Чарли, но оно оказалось еще горячим, и, обжегшись, я с грохотом уронил пистолет, обхватил Чарли рукой и крепко держал ее.
   Гэрри Кондит высунул голову из-за машины и спросил:
   – Где эта полоумная достала пушку?
   Я взглянул на старый итальянский автоматический револьвер «Виктория-76», упавший на пол.
   – Судя по его виду, из рождественской хлопушки. Теперь давай исчезай, пока я не передумал.
   Чарли завопила и стала бить меня кулачками по застегнутому кителю.
   – Не отпускай его! Он убил твоего друга! – снова и снова кричала она. Потом остановилась, чтобы набрать воздуха. – Ты просто не человек, – спокойно заявила она.
   Я крепко держал ее, пока Гэрри Кондит уходил, прихрамывая и придерживая свою руку другой большой красной рукой.
   Я усадил Чарли. В конце концов она высморкалась в мой носовой платок и рассказала мне, что работает на федеральное бюро по наркотикам в Вашингтоне и что я только все ей испортил. Сидя в фантастическом доме Гэрри Кондита, она плакала сейчас о нарушенном духе товарищества.
   – Значит, ты знала, что запах уксуса – это признак уксусной кислоты, которая выделяется при переработке морфия? Почему ты не сказала мне правду?
   Она снова высморкалась.
   – Потому что хороший работник не позволяет себе мешать другому, представляющему агентство, борющееся с правонарушениями, выполнять то, что предусмотрено законом, – изрекла она, сморкаясь.
   И тут мы услышали, как Гэрри Кондит завел машину.
   – Он взял нашу машину, – ахнула Чарли, – нам придется остаться здесь. – Она начала хихикать.
  
  
  * * *
  
   До Албуфейры было немногим более трех километров. Мы прошли вдоль края большой плантации, засаженной инжирными деревьями, и ощутили запах зрелых оливок. После первого километра Чарли сняла туфли, а после второго остановилась, чтобы отдышаться. В пятидесятый раз она сказала:
   – Ты дал ему уйти. Я должна позвонить в полицию.
   – Послушай, – вскипел я наконец, – не знаю, чему вас учат в министерстве финансов [27] , но если думаешь, что твой престиж там зависит от того, наденешь ли железные наручники на Гэрри Кондита, то ты очень наивна. Пусть отправляется и сеет панику среди своих друзей. Если он окажется на краю света, ты сможешь быть там через день, а позвонить туда – в течение часа.
   Это строго продуманный бизнес. И только потому, что я размахиваю старым трофейным пистолетом, ты вовсе не должна сорваться с цепи. Ты могла ведь ранить его!
   Это последнее замечание привело Чарли в ярость. Я в ее глазах выглядел не лучше, чем Гэрри Кондит, а что касается того, что она могла его ранить, то, если бы не я, она убила бы его и хорошо бы сделала.
   Трудно удержаться от зависти к этим собакам-ищейкам, которые отыскивают наркотики. Правительства всего мира так стараются доказать, что они не виноваты, что, не задавая глупых вопросов об огнестрельном оружии, они постараются просто схватить вас за локоть, когда вы будете стрелять. Я не мог позволить себе такой роскоши, как воспоминание о том, что стремление Гэрри Кондита устранить вещественное доказательство практически убило Джо Макинтоша. Мое положение было не из приятных. Я не мог допустить, чтобы Чарли позвонила в полицию и привлекла внимание к нашему делу. По крайней мере до тех пор, пока я не дождусь Синглтона, не сверну наше оборудование и не исчезну. Я стал прислушиваться и понял, что Чарли меня о чем-то спросила.
   – Ммм, – промычал я, делая вид, что обдумываю ее вопрос.
   – Это так запутанно, да? – уточнила Чарли.
   – Запутанно, – ответил я, – конечно, запутанно. Ты влезаешь в промышленный шпионаж, а потом жалуешься, что все запутанно!
   – Что ты имеешь в виду? – удивилась Чарли. – Я не имею отношения к промышленному шпионажу.
   – Разве? Производство наркотиков – промышленность с оборотом во много миллионов долларов. Половина доходов ее идет на то, чтобы зарабатывать прибыль, а другая – на то, чтобы запутать тебя. – В ответ – тишина. – Либо тем, либо другим способом, – добавил я.
   – Но все же что означает твоя последняя шутка?
   – Означает, что власти бывают замешаны различным образом – путем взяток, кодов, камуфляжа, фальшивых информаторов или даже путем давления, причем такого мощного, что закон будет изменен в пользу его нарушителя. Но самым сложным является старомодная ложь, которую преподносят рубахи-парни вроде Гэрри Кондита.
   – Как, разве многое из того, что он говорил, – неправда? – Она остановилась посреди дороги и снова надела туфли.
   – Да, – кивнул я, – но как любая первоклассная ложь она служит надежным фундаментом для правды, как маргарин с двенадцатью с половиной процентами масла.
   – Что же из сказанного им правда? – спросила Чарли.
   – Пусть это объяснят тебе твои умники из министерства финансов. Я скажу только, что он не оставил у нас сомнений по поводу того, как следует продолжать расследование, если мы хотим вести его на сто процентов в интересах Гэрри Кондита.
   – Да, – послушно сказала Чарли и сжала мою руку. Мне хотелось бы выслушать последнее замечание более внимательно.
  
  
  
  
   Глава 45Мужчина и мальчик
  
  
   Со стороны Гэрри Кондита было чертовски мило оставить машину перед домом номер 12 на Прака-Мигель-Бомбарда. Под стеклоочистителем торчал белый конверт с запиской от него. Чарли пошутила, что это все равно, как если бы мы получали уведомление о штрафе за парковку.
   "Простите, что увел тачку, но когда приходится сматываться, то сматываешься. Я не верил, что ты поступишь со мной честно, как обещал, но, как я уже говорил, когда настанет зима, мы узнаем, какие деревья – вечнозеленые. Эл Уонтент (Гэрри Кондит явно избегал называть Ферни по имени) мечется, как ошпаренная кошка. Ты сказал, что там я могу это взять, но я брать не буду, однако могу поспорить на штанишки Чарли, что Эл захочет это взять. («Это» могло означать только моторную лодку.)
   Я не сказал тебе, что Эл располагает самой лучшей во все времена сетью для шантажа, и я знаю, что говорю. Если тебе известно название «Белый список», то ты поймешь, что я не шучу.
   Последи за тем, что я не забираю, и твое расследование будет завершено, да еще как!
   Твой на миллионы лет Гэрри".
   Синглтона я не ожидал из Лиссабона раньше, чем через двадцать четыре часа. Приходилось рассчитывать только на себя. Я пошел в комнату Чарли и подковырнул доску пола одним из кухонных ножей.
   – Что ты делаешь? – спросила Чарли.
   Я попросил ее помолчать и приготовить крепкого чая. Я чувствовал себя очень усталым от всего, что произошло.
   Из-под доски в полу я извлек маленький радиопередатчик, с помощью которого Джо связывался с Лондоном, включил его, выдвинул антенну и набрал позывные курьера [28] . Я установил ручку на двадцать три минуты после условленного часа (как требовалось согласно нашей договоренности с командованием Британского флота в Гибралтаре) и затем убрал прибор.
   Чарли принесла чай. Я сказал ей, что направил сообщение в Лондон и она теперь свободна предпринимать любые действия по поводу изготовления наркотиков. Я также предупредил ее, что согласно официальному акту о секретности всякое упоминание об операции, которой мы занимаемся в Албуфейре, является подсудным, и, если будут какие-нибудь основания подозревать ее в неосторожности, ее служба в федеральном бюро по вопросам наркотиков делает ее подлежащей суду, как агента иностранной державы. Я поблагодарил ее за чай и поцеловал многообещающе и не очень по-братски.
   – Ты должна доставить меня к лодке Гэрри Кондита. – Устал как собака, – посетовал я.
  
  
  * * *
  
   Чарли привела шлюпку с мастерством, достойным дочери адмирала. Чтобы не рисковать оставить мокрые следы на палубе, я вскарабкался на нее в носках, Чарли развернула шлюпку и стала грести назад к бухте. Я смотрел на вершину утеса и молился, чтобы Ферни Томас не появился, пока она не пересечет по тропинке поле. Затем я перешел через мостик и влез в большой рундук под одной из пустых коек. Он немного напоминал гроб, но я просунул под крышку карандаш, чтобы туда проникало немного воздуха, хотя этого оказалось все же не достаточно, чтобы рассеять запах дегтя и нафталина.
   Что-то глухо ударилось о борт лодки. Это выглядело не очень по-моряцки, и я усомнился, что такой шум произвел Ферни Томас. Может, Гэрри Кондит заманил меня в ловушку? Я испытал страх при мысли, что мой ящик может на самом деле превратиться в гроб.
   Женский голос – я узнал жену Ферни – проговорил что-то по-португальски; шлюпка отчаливала.
   «Держи веревку!»...
   «Возьми портфель!»... «В лодке вода, весло соскользнуло в море!»...
   Разговор продолжался так, как он обычно ведется, если в лодке женщина. Я услышал, как Ферни быстро по-португальски сказал ей, чтобы она поторопилась. Успокаивающим, но приказным тоном. Я понял, почему он так немногословен. Его португальский имел сильный английский акцент.
   Последовали всплески, толчки, и затем раздался третий голос, значительно более высокий, чем голос Ферни, который до сих пор звучал реже всех. Казалось, что они карабкаются на борт целую вечность. Затем я услышал голос женщины, на этот раз на некотором расстоянии. Она возвращалась в шлюпке на берег. Потом раздался щелчок, будто кто-то зажег маленькую лампочку над щитком управления.
   Когда я держал лицо горизонтально, прижав ухо к холодной стенке рундука, в узкую щель мой глаз мог видеть верхнюю часть туловища человека за рулем, Ферни в профиль – яйцеобразная голова с черными усами, свисавшими надо ртом. На голове у него была черная фетровая крестьянская шляпа. Якорь поднялся как занавес, и двигатели забили в барабаны, знаменуя, что начался последний акт представления в Албуфейре.
   Ферни прибавил обороты, и я почувствовал, как под корпусом плещется вода. Свет над головой делал его глазницы черными, как пиратская повязка. Его руки двигались по щитку управления выразительно и мягко. Он следил за бимсами, компасом, счетчиками оборотов. Таким Ферни я никогда раньше не видел. Ферни – на море. Ферни – моряк.
   Со своего места за рулем он не видел часы. Каждые несколько минут он окликал мальчика, которого взял с собой.
   – Сколько времени?
   И мальчик отвечал.
   Он подвинул рукоятку дросселей максимально, и двигатель набрал три тысячи оборотов в минуту; корпус лодки начал колотить по воде, как пневматическая дрель.
   Когда лодка легла на нужный курс, Ферни сказал мальчику, чтобы тот держал руль прямо. Потом щелкнул замок портфеля. Я прижался ухом плотнее к щели в рундуке и приподнял крышку на два дюйма. Мальчик смотрел в темноту, Ферни скрючился на полу над шасси радиоприемника, вставляя туда маленькие лампочки. Затем он спустился по лестнице в салон и вернулся с черным кабелем от двадцатичетырехвольтового источника тока, к которому присоединил радиоприемник.
   Ферни крикнул:
   – Левый на борт. Курс – двести сорок градусов.
   Мальчик, которого он привел с собой на борт, оказался Аугусто, тот самый, который достал мне клочок его волос.
   Аугусто сидел на высоком стуле, как ребенок во время чаепития, крепко держа в своих маленьких руках руль. Ферни говорил по-португальски о «сильном американце на железнодорожной станции». Кажется, он задал какой-то вопрос, и Аугусто ответил, что «сильный американец» (так местные называли Гэрри Кондита) привез корзину с сардинами на станцию, чтобы отправить ее утренним поездом в Лиссабон.
   Раздался щелчок, и Аугусто осветило отраженным светом, когда Томас направил луч большого прожектора на волны.
   Серебро дождя и капельки брызг ударили по светящемуся нимбу вокруг головы Аугусто. Лодка натолкнулась на мертвую зыбь, и на палубу хлынул поток воды.
   Маленький приемник разогрелся и начал издавать писк на высокой ноте, как плохо отрегулированный телевизор. Томас появился снова; он держал руки на приемнике.
   – Двести сорок пять градусов! – прокричал он сквозь шум.
   Я почувствовал, как лодка завибрировала и прибавила скорость. Через некоторое время скорость выровнялась. Рука Томаса попала в поле моего зрения, и я увидел, что он регулирует радиоприемник. Поступавший сигнал усилился.
   – Двести пятьдесят градусов, – уточнил Томас.
   В своем возбуждении он перешел на португальский, на португальскую ругань, требуя, чтобы Аугусто прибавил ход. Аугусто ответил, что он выжимает максимум возможного, и в доказательство нажимал на рычаг газа своими детскими руками.
   Внезапно из радиоприемника появился звук, напоминающий мотив «Полета шмеля», исполняемого в ускоренном темпе на флейте. Томас резко поставил приемник и исчез из моего поля зрения. Голова Аугусто на мгновение осветилась лунным лучом и в следующие мгновения снова стала темным силуэтом на фоне ярко вздымающейся волны.
   Томас прочесывал океан в поисках чего-то, среди ревущей стихии. Он искал металлический контейнер.
   Звуки флейты, передававшие с большой скоростью сигналы Морзе, прекратились, и вместо них снова стал звучать ровный свист. Затем раздался треск, и некоторое время я не мог понять, откуда он исходит. Трудно было представить себе, что бывший английский офицер-моряк хлещет себя по лицу в припадке неистового гнева и возбуждения.
   – Опоздали! – кричал он, обращаясь к Аугусто. – Опоздали! Опоздали! Опоздали! Он снова опустился на дно!
   Ферни вырвал руль у Аугусто и злобно повернул его. Лодка накренилась, лишившись на некоторое время управления, лопасти завертелись, пытаясь удержать ее на плаву, палуба перекосилась и нагнулась к воде.
   Для моего появления этот момент был крайне неудачным. Я упал вперед, вытянувшись на палубе, а мои колени оставались зажатыми в рундуке. Я ударился лицом о койку у правого борта, моя рука подвернулась, и я услыхал, как мой «смит-и-вессон» выскользнул и с грохотом свалился в салон.
   – Выровняй! – услышал я крик Ферни, и палуба выровнялась.
   – Вставай! – скомандовал он.
   Все выглядело как в школьном рассказе о пиратах. Я не очень хотел подниматься на ноги, ожидая, что меня нокаутируют. С другой стороны, если я буду продолжать лежать, то могу получить удар в зубы.
   – Я не собираюсь драться с тобой, Ферни, – вяло произнес я.
   – А я собираюсь тебя убить, – ответил он не как убийца, а как префект, приговаривающий кого-то к порке.
   – Ты совершаешь ошибку, – предупредил я, но это прозвучало беспомощно и бесполезно.
   Если человек запутан в противозаконном деле так глубоко, как Ферни, в нем собирается воедино презрение и горечь, гнев, месть, и все это вскипает как лава, выливаясь в готовность совершить насилие.
   Аугусто держал лодку ровно. Он слегка отодвинулся. Ферни смотрел на меня через мостик. Он медленно приближался, удерживая равновесие. Глаза его смотрели прямо в мои, оценивая меня и стараясь угадать, что я предприму. Мы находились друг от друга на расстоянии вытянутой руки, когда он начал поднимать свои руки медленно, несколько выше груди. Я подметил очень незначительный поворот его плеч. Это показало мне, что нужно делать.
   Боксеры, прежде чем нанести удар, принимают определенную стойку, выставляя слегка вперед одну руку и одну ногу. Борцы дзюдо стоят ровно. Ферни оказался боксером-левшой.
   Морская волна перекрыла лодку, попала в луч света и превратила палубу в скользкий каток. Я высвободил левую руку и выставил ее вперед для защиты, прикрывая грудь от его твердого как камень приближающегося правого кулака.
   По его глазам я понял, что он ждет моего нападения, и решил коротко ударить меня слева. Мое тело было неприкрыто. Пальцы мои сомкнулись на его запястье, которое приблизилось ко мне, а левой ногой я ударил его по колену. Ферни схватил мое выдвинутое вперед левое колено, чтобы опрокинуть меня на пол. Он выбрал правильный контрвыпад, но действовал медленно, слишком медленно. Еще до того, как я потянул его за рукав налево чуть больше, чем на дюйм, он потерял равновесие. Человек, потерявший равновесие, не думает ни о чем, кроме того, как его восстановить; он утрачивает агрессивность. Ферни начал падать. Моя левая рука потащила его и продолжала тащить, а я повернулся, чтобы поднять правую руку. Мне удалось завершить поворот, и правая рука захватила его руку. Я услышал около своего уха резкий вдох. Аугусто повернул к нам лицо. Его глаза расширились как сигнальные огни.
   Даже в такой момент Ферни не позволил боли руководить им. Он нанес удар. Радиоприемник медленно проехал по палубе и тихо соскользнул за борт. Мелькнула вспышка, когда кабель от батареек замкнулся, и раздался стук, когда приемник ударился о борт. При меньшей скорости приемник, может быть, удалось бы еще выловить за конец, когда мы втягивали кабель.
   Он был крепкий орешек, этот Ферни. Он отлетел и сел на пол, потирая руку, которую я почти что сломал, и сказал:
   – Знаешь, я мог бы просто вышвырнуть тебя за борт, и никто не стал бы задавать никаких вопросов.
   – Конечно. Но есть шанс, что, пока ты будешь пытаться сделать это, я сверну тебе шею.
   – Электрический кабель обмотался вокруг винта, – сообщил Аугусто.
   Я столкнул Ферни вниз в каюту. Он оказался слишком стар для такого рода поединков и, кроме того, сильно потрясен.
   Я велел Аугусто править назад в Албуфейру, используя только двигатель правого борта.
   Предстояло медленное движение, и ветер дул навстречу восходящему солнцу. Наш плавучий «кадиллак» не соответствовал такой погоде. Я поискал свой пистолет, но он исчез. Я спустился к Томасу.
   – У меня португальский паспорт, – сказал Томас.
   – Когда ты будешь в Таррафале [29] , я думаю, тебе захочется, иметь совсем другой.
   – Я уже отбыл свой срок в тюрьме и не хочу попасть в английское гестапо до конца моей жизни.
   – Тебе не придется долго ждать конца, – заметил я. – Если ты занимаешься перевозкой наркотиков, то должен быть готов к тому, что привлечешь внимание. Странно жаловаться потом.
   – Побереги свои выдумки для ответа, который будешь писать. Тебя не интересуют наркотики.
   – Нет? Тогда что же меня интересует?
   – Тебя интересует «Белый список» – предмет, который я чуть не выловил из океана несколько минут тому назад.
   – Правильно, – подтвердил я.
   – Он потерян. Потерян навсегда. Ты никогда не достанешь его.
   – Но ты ведь знаешь его содержание?
   Лицо Томаса стало серым. Он испугался и пережил этот испуг нелегко.
   – Да, я видел его, – согласился он, – но помню мало.
   – Давай я помогу тебе освежить память – назову одно имя, которое есть в этом списке. – Я назвал Смита. Томас не возразил. – Человек, которого ты и твой друг Батчер решили шантажировать, – выпалил я.
   – Ты знаешь про Батчера? – воскликнул Томас. – Оставь его покое. Он просто славный малый, который пытается мне помочь. Он ни в чем не виноват.
   – Не виноват? – спросил я.
   Но я не успокоил его. Я сел и выглядел расслабленным, как часы Дали.
   Ферни подергал свои усы, помолчал и потом произнес:
   – Я был единственным, кто остался живым с этой подводной лодки. Сначала я думал...
   – Послушай, Ферни, я редко перебиваю людей, когда они говорят, особенно когда они придумывают запутанную ложь. Иногда ложь бывает интереснее правды. Но для тебя я сделаю исключение. Давай говори правду, или я выброшу тебя за борт.
   – Очень хорошо, – согласился он покорно. – С чего начать?
   – Забудь все свои сказки о мертвых матросах, которых прибило к берегу со штемпелями для изготовления соверенов, и о рытье могил в качестве доказательства. Забудь и все глупости о своей карьере на подводной лодке серии "U", если только ты не знаешь, почему она потонула.
   – Нет, – покачал головой Ферни. – Этого я не знаю.
   – Может быть, твой друг да Кунья сознательно открыл клапаны прежде, чем уплыть на берег с «Белым списком?»
   – Нет, он никогда бы не сделал этого. Он человек большого чувства чести.
   – Конечно. Вы все такие: Кондит и да Кунья. Честная шайка убийц. Послушай, Петерсон, – я впервые назвал его английским именем, – ты просто пытаешься соскочить с движущегося эскалатора. Но за мной стоит еще один агент, а за ним – следующий. Я очень мягкий человек по сравнению с некоторыми «иеху», которые будут преследовать тебя повсюду в мире, куда бы ты ни отправился. Все, что хотят люди из Уайтхолла, это симпатичные маленькие досье, на которых было бы написано на первой странице: «Закрыто», чтобы спокойно сдать их в архив. Попытайся проявить немного здравого смысла и я напишу справку о том, как ты содействовал мне. Ты даже не представляешь себе, какую пользу может принести такая записочка.
   – Что ты хочешь узнать? – спросил он.
   – Я не знаю, что пропало, пока ты мне не расскажешь. Если есть какие-либо мелочи, о которых ты не хочешь мне говорить опусти их.
   – Очень хитро, – усмехнулся Томас, – пробелы скажут тебе больше, чем то, что между ними.
   – Конечно, – согласился я, – я ведь генеральный прокурор, путешествующий инкогнито с японским магнитофоном под моим тупеем. Или ты немного параноик?
   Ферни глотнул из большого стакана виски, которое я ему налил, и начал.
   – Ты помнишь гражданскую войну в Испании? Помнишь кадры хроники? Мертвые лошади, раненые дети. – Он снял с губы крошку табака. – Я был напуган. Страшно напуган. Такие, как ты, не понимают этого, да?
   Он хотел, чтобы я ответил.
   – Пока ты не расскажешь мне, я не пойму. У меня слабое воображение. – Он продолжал смотреть в пространство и курить. – Речь идет о той самой испанской гражданской войне, героем которой, по словам Гэрри Кондита, ты был?
   Ферни Томас кивнул. На какое-то время мне показалось, что он готов улыбнуться.
   – Да, я в ней участвовал. Случается так, что ты так чего-то испугаешься, что хочешь, чтобы оно скорее произошло. Я был из тех, кто хотел поскорее столкнуться с тем, что меня потрясло. Все добровольцы пошли сражаться на стороне правительства, а вот я, просто чтобы быть не как все, отправился воевать на стороне Франко. Они направили меня в итальянское соединение. Я попал к генералу Куэйпо де Ллано, в его вторую дивизию при падении Малаги. Кондит думает, что я защищал Малагу. Ему нравилось так считать, и я его никогда не разочаровывал.
   – А тебе это не нравилось?
   – Да. Я полеживал на берегу и наблюдал, как крейсеры «Канарис», «Алмиранте», «Червера» и «Балеарес» бомбили Малагу. Это было похоже на маневры: удар, облачко дыма и затем через пару часов они уходили от побережья на обед. Очень мило. Красивые чистые корабли. Симпатичный безликий бой. Вы не видите, во что стреляете. Никто не пытается нанести вам удар. Джентльменская война. Когда мы вошли в Малагу... ну, тебе приходилось видеть город после бомбежки?
   – Кому не приходилось в наши дни? – произнес я.
   – Верно, – кивнул Томас. – Я помню... – Но он замолчал. Похоже, что мы выталкиваем эти воспоминания из стеклянного шара. – Я помню, – продолжил он, – тогда я в последний раз видел свою матушку. Мне дали увольнение по семейным обстоятельствам, потому что наш дом разбомбили. Мой старик умер от ран, а мать жила на кухне, где потолок был перетянут брезентом. Она не хотела ехать в реабилитационный центр из-за «тех счастливых дней, которые она пережила в этом доме». «Счастливые времена»! – воскликнул он и покачал головой. – Они жили в трущобе, и она работала до полусмерти. Но все время говорила что ее мужа увезли в больницу в "настоящей карете «Скорой помощи», а не в одной из этих повозок «Американского Красного Креста», да в "настоящей карете «Скорой помощи». Вот такой была Малага. Трупы, распухшие туши мертвых лошадей и запах кирпичной пыли и канализации.
   Я увидел, что воспоминания о разрушениях в Малаге и Лондоне странным образом смешались, и он не мог их различить. Я вспомнил, что, когда его арестовали, он все время говорил, что «это та же самая война». Я вспомнил об этом.
   – Вернувшись, я присоединился к британскому фашистскому движению. Я лично встречался с Мосли. Его во многом неправильно понимают. Это энергичный и честный человек. Все действительно маккиавеллиевские участники британского фронта единства уже за много лет видели, что приближалась война, и они все окопались в консервативной партии. Половина тех, кто отдает тебе приказы в Уайтхолле и выступает с громкими антинацистскими речами, разрывалась от огорчения, что у них не оказалось в Германии больших прекрасных заводов, изготовляющих оружие. Но мы были простодушными идеалистами. Позднее война и особенно пакт Молотова – Риббентропа поменяли наши взгляды. Я перестал стараться что-либо понять. Я пошел телеграфистом на флот, а затем получил офицерский чин...
   – Это было трудно? – спросил я.
   – Нет, – сказал Томас, – каждый, кто курил трубку, имел пижаму и читал книжки издательства «Пингвин» о Поле Нэше, сразу отбирался как подходящий офицерский материал.
   – Нет, я о трудностях из-за того, что ты занимался политикой.
   – Если бы они не брали людей разных политических взглядов, у них бы не набралось достаточного количества новобранцев даже для экипажа одной шлюпки. Только те англичане, кто побывал в Испании, знали, как вести современную войну.
   – Да, ты, пожалуй, прав, – согласился я.
   – Я отправился на корабль «Принц Артур» и через четыре месяца стал морским офицером. На небольшом судне вы проводите много времени с одними и теми же людьми, узнаете все – каждую гайку и каждый болт на корабле и все об экипаже. Когда корабль тонет – это хуже, чем развод после счастливого брака. Ты теряешь дом, свои личные вещи, твои друзья или мертвы, или ранены, либо пропали без вести. У тебя не остается ничего.
   Пережив это во второй раз, я в течение двенадцати дней слонялся по лондонским пивным в надежде встретить хоть одно знакомое лицо и решил тогда, что не могу пройти через это еще раз.
   Я завербовался добровольцем на подводную лодку. Подумал, если утонет подводная лодка, я останусь в ней, вместе со всеми. Однако не добравшись ни до одной подводной лодки, я оказался в Шотландии, где меня стали обучать водолазному делу.
   Томас попросил сигарету. Закурив ее, он спросил:
   – Тебя не интересует, как проходило обучение водолазов?
   – Расскажи то, что ты считаешь интересным.
   – Ты забавный ублюдок!
   – Полегче! – повысил я голос.
   – Я получил задание направлять отчеты в учебную часть. В тот четверг на меня повалились неприятности: менеджер банка охотился за мной из-за паршивых двенадцати фунтов. На Большой Северной дороге в машине забарахлили свечи – ты помнишь, как во время войны не хватало запчастей, – и эта жирная свинья, хозяин гаража, где я остановился, вымогал бензин для двух дубин с короткими бостонскими стрижками, которые тащились на грузовике, полном банок с консервированными фруктами. Я болтался вокруг, покуривая, но он заявил мне, что я должен быть благодарен, если он даст мне хоть одну из его драгоценных свечей. «Я считаю, что все идет вам – тупицам из армии», – сказал он, будто мы жили на какой-то доход с земли. «Да, – сказал ему я, – когда мы вернемся, здесь будет, вероятно, серьезная война. Вы здесь только слушаете радио и вяжете носки!» И тогда эти двое разозлились, и через некоторое время он бросил мне, что не хочет денег за свечу. Я ушел, но помню каждую минуту.
   С этих пор я начал бояться в воде глубины. Я хорошо себя чувствовал, погружаясь при дневном свете или неглубоко, но я не мог работать с мыслью, что подо мной темная глубина, которая может просто поглотить тебя... – Ферни крикнул Аугусто чтобы проверить, не забыл ли тот следить за температурой двигателя. Аугусто ответил, что не забыл. – Ты не знаешь, что значит находиться на маленькой подводной лодке. – Томас просто констатировал факт.
   – Представь себе, что ты пересекаешь Северное море в капоте двигателя, прижатый к нему. На тебе водолазный костюм, значительно более нелепый и ненадежный, чем современные. Ты втиснут в пространство, значительно менее, чем телефонная будка, или протискиваешься через залитый водой отсек, у двери которого есть мерзкая привычка ломаться, и тогда оказываешься запертым в плотно закрытом гробу. Но тебе может повезти. Крышка люка окажется не прижата или не запаяна, и тогда ты выберешься в океан, пройдешь по верху маленькой подводной лодки – она не шире доски и по мере твоего передвижения становится уже и уже. Заостренный нос, на котором ты наконец начинаешь балансировать, с громким металлическим треском колотится о большую противолодочную сеть, простирающуюся во всех направлениях, которые тебе видны. Звенья сети по размеру как колесо штурвала, и ты держишься за одно, чтобы успокоить, остановить себя, так как ты вертишься при этом, как режущий инструмент. Все это время шкипер поддерживает мотор в рабочем режиме так, что нос лодки продолжает подталкивать сеть. Она трется и скрипит, и поток свежей воды может выбросить буй, или из-за дождя становится еще темнее. Твой металлический башмак скользит на тугом канате, где ты стоишь. – Томас потер руку и передернулся. – У меня повторялся кошмар: я соскальзывал с палубы и падал на морское дно. – Он снова вздрогнул. – Так, конечно, и случилось. Я схватился за сеть, когда подводная лодка накренилась. Двигатель заглох и вышел из строя. Я оказался один в океане, висящим на сети. – Томас потер свой лоб и глотнул виски. Я налил ему еще. Он не произнес ничего, пока я не спросил:
   – И что же ты сделал?
   – Я полез по сети как по лестнице, ступенька за ступенькой. – Белые руки Томаса стиснули край одеяла. – Я держался на верхушке сети, пока утром не пришла германская лодка, чтобы проверить ее. Они мне потом сказали, что им пришлось буквально отрывать мои пальцы от металла, чтобы втащить меня в лодку. Я единственный с нашей подводной лодки остался в живых. Они накормили меня, и я проспал в местных морских казармах сутки. Немецкий язык я знал только на школьном уровне, но этого оказалось достаточно, чтобы объясниться. На следующий день меня накормили обедом в столовой для германских офицеров и дали несколько лишних рюмок в честь того, что я остался жив. В нормальных условиях меня бы отправили в лагерь для военнопленных, и этим все бы кончилось, но один из офицеров вечером за ужином сообщил: «Два тела застряли под винтом у левого борта большого крейсера. Мы хотели поднять их, но в радиусе ста миль здесь нет ни одного водолазного соединения». Он сказал, что нет иного выбора, как запустить винты. Он надеялся, что я понял. Конечно, ни один моряк не обрадовался бы такому поручению. – Томас шмыгнул носом и покрутил свое виски в стакане. – Я сказал, что, если они отдадут мне мое снаряжение и перезарядят баллон с кислородом, я подниму их в одно мгновение. Все в столовой выразили восхищение духом товарищества, который я проявил, тем, что я достану тела своих друзей для торжественных похорон, которые германский флот сочтет за честь устроить им. – Томас взглянул на меня. Я не улыбался. – Легко быть циником сейчас и рассматривать это как обычную работу по подъему чего-то со дна, но в то время пропаганда побуждала нас всех действовать подобно героям британских фильмов, ты понимаешь, что я имею в виду?
   – Не очень, – пожал я плечами.
   – Как бы то ни было, но двое германских офицеров-подводников решили сопровождать меня и объявили, что будут использовать фотоаппарат. Я не очень в этом разбирался, а они не пытались что-то объяснить. Они были такими же профессионалами, как ты, и знали, что такое добывать информацию.
   – Да, – сказал я, – собирать информацию – это то же самое, что собирать сливки с кислого молока. Если ты станешь выжимать миткалевый мешок слишком сильно – все пропало.
   – Верно, так оно и случилось; они собирали свою информацию крупица за крупицей, а пока я жил в их офицерской казарме, у меня был денщик и хорошая еда, и они говорили, чтобы я не торопился, и, может быть, я захочу убедиться, нет ли поблизости еще тел. Потом они устроили пышные похороны с массой пустых слов о товарищах-моряках, которые бросают вызов морской пучине, и все такое. Меня послали в Куксхафен, в отделение для военнопленных.
   Там еда была отвратительная и со мной обращались как с заключенным. Однажды вечером, когда я чувствовал себя хуже некуда, один из немецких офицеров, с которым я встречался в Норвегии, посетил меня вместе с человеком по имени Лавлесс.
   – Грэм Лавлесс? – спросил я. Это был племянник Смита.
   – Да, – кивнул Томас. – Я заметил им, что я являюсь членом Британского союза фашистов. Они пообещали, если я вступлю в Легион Святого Георгия (который потом стал называться Британским свободным корпусом), то могут устроить так, чтобы я жил вместе с германскими морскими офицерами.
   Они заверили, что ко мне будут обращаться только за тем, чтобы использовать подводное снаряжение для спасения жизни или имущества от нашего общего врага – моря.
   Томас посмотрел на меня и пожал плечами.
   – И ты клюнул на это.
   – Да, клюнул.
   – И тогда ты встретился с Джорджо Оливеттини?
   Томас не попался в ловушку, он вошел в нее медленно и сознательно. Он взглянул на меня и сказал:
   – Да, я скоро встретил его. Он тебе говорил?
   Я попробовал простую ложь.
   – Сам догадался, встретив тебя на подводной лодке в ту ночь, когда погиб Джорджо.
   – Значит, это был ты! – воскликнул Томас. – Да, я иногда плаваю ночью ради удовольствия.
   Я знал, что он лжет. Конечно, той ночью он занимался своим делом, связанным с поставками героина, но я ему даже не намекнул на это. Встал и налил нам обоим. Виски помогло Томасу расслабиться. Наконец он сказал:
   – Это была мероу [30] . – Я предложил ему лед из холодильника. – Это была мероу, – повторил он опять. – Я положил в его стакан кубик льда и второй – в мой. – Это была мероу. – Он закричал так громко, как только мог. – Это была мероу, слышишь!
   – О'кей, – согласился я.
   – Они разрывают на куски. Огромные рыбы мероу размером со свинью, у них зубы как бритвы. Они внушают ужас. У этих берегов их тысячи, некоторые достигают восьми футов в длину. Как правило, они живут в скалах, но эти жили в трещинах раздавленного корпуса, подводной лодки. – Я вспомнил глубокие порезы на теле Джорджо. Может, он не лгал. Томас начал говорить быстро: – Когда я впервые встретился с ним, он был лейтенантом. Вермахт не очень высоко оценивал итальянские вооруженные силы, но эти водолазы имели иную репутацию. К каждому их слову прислушивались все. Выглядело все действительно забавно. Джорджо принадлежал к тем, кто понимал, какой фарс вся эта проклятая война. Мы оба воевали по обе стороны. Он имел германскую медаль и американскую медаль.
   – Не знал этого.
   – Да, я присутствовал при его награждении германским орденом Орла со звездой «За заслуги». – Ферни поднял свой стакан с виски и глотнул из него. – Он был потрясающим ныряльщиком. – Томас выпил еще немного. – Убить его! Я не мог его убить. Ты представляешь себе человека на трапеции, который столкнул бы с проволоки другого канатоходца, представляешь?
   – Расскажи мне, что было непосредственно перед Днем Победы? – спросил я.
   – Ты ведь знаешь мое настоящее имя, значит, ты читал о военном трибунале.
   – Это не дает достаточно ясного представления.
   – Лавлесс считался у немцев большим человеком, – продолжал Томас. – Говорили, если немцы победят, они сделают Лавлесса премьер-министром Англии. Когда Лавлесс заявил, что все конечно, я знал, что это так. Идея уехать в Ганновер принадлежит ему. Я хотел отправиться дальше на юг, к сектору, где наступали американцы, но Лавлесс сказал, что в Ганновере нам больше не надо будет ни о чем беспокоиться. Там находился архивный отдел вермахта, и он получил разрешение ознакомиться с некоторыми документами.
   – Он отправился в архивный отдел и сфотографировал «Белый список», – прервал я его рассказ, ожидая, что Томас объяснит дальнейшее.
   – По размеру и форме он как книга в твердом сером переплете. Там имена британских нацистов и их адреса. Они расположены в алфавитном порядке. Между разделами – чистые страницы, разлинованные розовыми полосками, для различных дополнений. Каждое имя принадлежало человеку, который стал бы активно содействовать немцам, если бы они вторглись в Англию.
   – Лавлесс считал, что с этими людьми немцам лучше всего договориться о том, чтобы сдаться.
   – Ты, кажется, не следишь за тем, что я говорю. – Томас посмотрел на меня укоризненно. – Лавлесс ни гроша не дал бы за немцев и за победу, которую они хотели одержать.
   Снаружи дул пятибалльный ветер, и в теплой, хорошо освещенной каюте легко было думать о том, что мы снова в 1945 году.
   Томас налил себе еще выпить и крикнул Аугусто, чтобы тот снизил обороты, сказав мне при этом, что мы просто зря тратим горючее. Мы согласились, что Аугусто умный мальчишка и что португальцы – прирожденные моряки. Томас великодушно похвалил лодку Гэрри Кондита и продолжал.
   – Лавлесс сфотографировал «Белый список» (он так и назывался, в противовес «Черному списку») и закопал снимки в саду, в той части Ганновера, которая подвергалась самой жестокой бомбардировке. Некоторое время нас содержали в немецкой тюрьме. Там все время горел свет, днем и ночью, все было белого цвета, облицовочная плитка сверкала, как вставные зубы, и двери хлопали, вызывая эхо, перекатывавшееся как удар грома. Постоянно гремели ключи, которые носили охранники. Время от времени глазок в двери приоткрывался, и психиатр или врач следили за нами, описывая наши действия и причины того или иного поступка. Они думали, что все, кроме них, идиоты.
   Кроме дурацкого глазка узники редко видели иные признаки жизни. Однако изредка я слышал голос Лавлесса, который задавал охране какой-нибудь пустой вопрос, чтобы дать мне знать, что он все еще там. Наконец мне представилась возможность с ним коротко поговорить, когда командование британского морского флота прислало двух полицейских, чтобы сопровождать нас назад в Англию.
   Лавлесс имел чин капитана третьего ранга, что произвело на них большое впечатление, и мы получили на пароме в Харидже каюты. Лавлесс заявил, что намерен выступать в качестве свидетеля и обнародовать имя каждого англичанина, который числился в списке.
   – Это принесло бы ему популярность, – заметил я.
   – Нет, они не хотели этого ни за что. Ему сказали, если он тихо признается в том, что виноват по пяти пунктам обвинения, с ним договорятся.
   – То есть предложили заключить сделку?
   – Правильно, – кивнул Томас, – ему пообещали: если он признает себя виновным, его приговорят к смерти, но приговор не будет приведен в исполнение.
   – Почему он этому поверил?
   – Вот об этом и я его спросил. Я считаю для себя делом чести никогда никому не доверять. – Он сказал это не шутя. Я поверил. – После приговора, – продолжал Томас, – председатель трибунала подписывает смертный приговор, ставит печать, и он передается заключенному. Но перед тем, как приговор бывает приведен в исполнение, его изучает офицер-контролер, который должен подтвердить его соответствие закону. Знакомясь с делом, он обязан убедиться, что все правильно и что не допущено никаких нарушений. Как вам известно, военный трибунал – это не гражданский суд. Большинство его членов никогда не получали юридического образования и даже никогда не видели судебного процесса. Это просто бойня.
   – К счастью, я не могу подтвердить сведения, которые ты получил из первых рук, – сказал я, – но продолжай про сделку.
   – Один из моментов, которые проверяет офицер, – вопрос о вменяемости приговоренного. Согласно разделу 4 Акта о невменяемости от 1890 года, все, что требуется офицеру, – это свидетельство мирового судьи и два медицинских сертификата, чтобы отменить протокол, утвердивший приговор, и направить заключенного в гражданскую психиатрическую больницу. По инструкциям морского министерства после одного месяца пребывания там его увольняют с военной службы.
   – И Лавлесс поверил, что с ним будет так, если он признает себя виновным?
   – Да. Видишь ли, кто-то принес ему ежедневные медицинские отчеты о его состоянии и позволил их сжечь. Ему пообещали составить новые, чтобы показать симптомы психических нарушений.
   – Ты не просил, чтобы и тебя так же обследовали? – спросил я.
   – Нет, – сказал Томас, – офицер, который готовил мои показания для суда, упомянул «Белый список», но я сделал вид, что не знаю, о чем идет речь.
   – Лавлесса судили до тебя? – спросил я.
   – Да, Он признал себя виновным, был приговорен и вернулся в камеру. Меня еще не вызывали давать показания, но слушания начинались на следующий день. Потом эта ночь, ночь первого дня моего суда„. В ту ночь все и случилось.
   – Что случилось? – спросил я.
   Томас вытер руки носовым платком с дюжиной заштопанных дырок, допил свой стакан, откинулся на подушку, будто для того, чтобы вздремнуть. Я подошел ближе и склонился над ним.
   – Что же случилось? – спросил я снова.
   Глаза Томаса были закрыты. Он зажмурился то ли от боли в руке, то ли от воспоминаний. Потом быстро сказал:
   – Я услышал, как Лавлесс завизжал. Он кричал: «Берни, помоги, помоги мне!» Затем раздались шаги, грохот сапог охранников, когда они бежали, и я услышал низкий голос, который, я думаю, принадлежал капеллану. Я не мог различить слов, которые он говорил. Потом снова раздался голос Грэма. Он кричал на более высокой ноте, и голос его выделялся среди других голосов. "Они собираются меня повесить, Берни, – кричал он и затем прокричал снова: «Помоги мне!» Раздался скрежет ключей, дверь хлопнула, и все стихло.
   – Ты крикнул ему что-нибудь в ответ? – спросил я.
   – Нет. – Томас опустил голову. – Я думаю, что должен был сделать это, каждый день моей последующей жизни. Но что я мог сказать? «Я говорил тебе!», или «Держись, я иду за тобой!», или «Все к лучшему!», что мне было прокричать ему в ответ?
   – Правильно, – рассудил я. – Ты не мог сказать ему много, они все равно бы его повесили.
   Не знаю почему, но я поверил, что все это – правда.
  
  
  
  
   Глава 46Отдать осталось еще немного
  
  
   Томас и я долго сидели, глядя друг на друга. Потом я наконец бросил будто случайно:
   – Итак, выйдя из тюрьмы, ты отправился в пригород Ганновера и купил лопату.
   – Мне понадобилось бы что-нибудь большее, чем лопата, – усмехнулся Томас. – Когда я вернулся туда и отправился к дому, где Лавлесс закопал «Белый список», на том месте стоял двенадцатиэтажный дом с квартирами для рабочих.
   – И как же ты достал его?
   – Ты заставляешь меня смеяться, – сказал Томас; я с трудом мог в это поверить. – Неужели ты до сих пор не понимаешь, что нас обучал человек, который умнее нас с тобой обоих вместе взятых?
   – Продолжай, – сказал я.
   – Только один человек имеет сейчас доступ к «Белому списку», к единственному оставшемуся экземпляру. Он пережил много, чтобы добыть его, и еще больше, чтобы спрятать его там, где найти может только он один. – Томас умолк. После долгого молчания он произнес: – Бумаги находятся внутри немецкого морского метеорологического буя [31] на дне моря. Чтобы извлечь буй, надо иметь радиоответчик, который «вызвал» бы его на поверхность, передав ему соответствующий радиосигнал.
   – Это то, что ты только что пытался сделать?
   – Нет, устройство, которое дал мне да Кунья, приспособлено только для того, чтобы «слушать». Мы слышали, как буй поднимается на поверхность, точно так же, как сеньор да Кунья слушал его и радовался этому каждый вечер. Он дал мне «слушающее» устройство. – Голос Томаса стал очень спокойным. – Он снова меня обманул. – Он резко поднял голову. – Буй теперь снова на дне океана!
   Я кивнул.
   – Расскажи мне о Смите, – попросил я.
   – Смит только один из списка; да Кунья заставлял очень многих людей, чьи имена числятся в «Белом списке», посылать ему деньги или подарки.
   – Но ты скоро понял это и посоветовал Смиту организовать поставки морфия так, чтобы твое сотрудничество с Кондитом процветало.
   – Об этом, я думаю, нетрудно догадаться, – согласился Томас.
   Я спросил:
   – А что делал да Кунья с деньгами? – Ответа не последовало. – Он финансировал движение «Молодая Европа»? Все эти деньги шли современным фашистским группировкам?
   Томас закрыл глаза.
   – Да, – сказал он. – Я все еще правоверный.
   – И на то, чтобы финансировать его опыты в лаборатории по таянию льда?
   – Как у многих великих людей, – развел руками Томас, – у сеньора да Куньи есть детская слабость. Его машина для таяния льда – одна из них.
   Глаза Томаса все еще были закрыты.
   Сквозь шум моря мы услышали голос Аугусто из рулевой рубки.
   Мы приближались к берегу.
   – Я поднимусь наверх, – сказал Томас.
   В тот же момент по корпусу лодки будто ударили молотком.
   – Кусок какого-то выброшенного обломка, – предположил Ферни.
   Аугусто снизил обороты, и скорость сократилась вдвое. Снова раздался удар, и вслед за ним, немедленно, третий. Аугусто закашлялся и затем соскользнул с лестницы в каюту. Когда он сполз на пол, тело его стало мягким. Мой костюм пропитался кровью. Кровью Аугусто.
   Томас и я стояли неподвижно, решая, что же могло произойти?
   Я подумал о несчастном случае, но у Томаса оказались более практические соображения.
   – Это Гэрри Кондит, – пришел он к выводу.
   Лодка медленно подплыла к берегу.
   – Где? – спросил я.
   – Он стреляет с верхушки утеса, – определил Томас.
   Последовало еще два удара, и теперь, прислушавшись, я различил вдалеке щелчок винтовки. Пол стал скользким от крови мальчика.
   Томас выглядел спокойным, как камамбер. Он заметил:
   – Если мы поднимемся в рулевую рубку, он нас подстрелит. Если останемся здесь, лодка наткнется на утес у Тритоса и мы утонем.
   Лодка накренилась под набежавшей волной.
   – А можно подняться к рулевой рубке, не проходя по палубе?
   – Это слишком долго при таком море. Надо предпринять что-то быстро.
   Без Аугусто у руля фанерная лодка болталась и уходила в море. Я представил себе, как она ударится о скалы и в одно мгновение превратится в щепки. Аугусто захватил зубами сигнальный флажок, чтобы не кричать со своим простреленным легким.
   Томас пронес через каюту маленький холодильник и поднял его наверх на четыре шага. Я не представлял себе, как он смог его поднять. Втолкнув его с грохотом в рулевую рубку, Томас следом влез на мостик, пользуясь холодильником как щитом. И тут же я услышал резкий звук, отдавшийся эхом, когда одна из пуль Гэрри Кондита отскочила от металла. Томас теперь лежал во всю длину на палубе, держа рукой нижнюю часть рулевого колеса. Он потянул его, и лодка среагировала. Через отверстие я видел скалы. Они торчали очень близко, и после каждой большой волны вода стекала с острых зубцов как фантастическое чудовище, ожидающее своей добычи.
   Лодка шла теперь правильно. Я позвал Томаса, чтобы он вернулся. Он провизжал:
   – Ты что, хочешь вертеться в кровавом круге?
   Он остался там, где был. Снова раздался звук удара по металлу. Дверца холодильника открылась, и бутылка с кока-колой, лед и копченая лососина сползли в каюту.
   Как только мы отплыли на достаточное расстояние, Томас засунул в руль скамеечку для ног и пополз обратно, но было поздно. Изменение курса, которое дало лодке передышку, приговорило его к смерти. Холодильник больше не защищал его. Гэрри Кондит посылал пулю за пулей, но при цейсовском четырехкратном прицеле хватило и одной.
  
  
  
  
   Глава 47Отступление
  
  
   Дюжина стреляных гильз на верхушке скалы – единственный след, который оставил Гэрри Кондит к тому времени, когда мы поставили лодку на якорь. Ветер перегнал облака, барометр сильно упал, и рыбаки работали над сетями, расстеленными на берегу как огромные выброшенные нейлоновые чулки.
   Я пошел вверх по берегу, чтобы вызвать Чарли. Аугусто нуждался в помощи врача. Когда я достиг верхних ступеней и взглянул вниз, он все еще лежал в лодке с закрытыми глазами, без сознания, и крепко сжимал руку Ферни Томаса.
   Чарли я нашел в кафе с двумя полицейскими в штатском из ПИДЕ [32] . Она отнесла смерть Ферни Томаса к своему успеху и внесла сообщение о ней в отчет о расследовании дела о наркотиках. Она сделала это достаточно гладко, так, чтобы не впутать меня.
   После того, что рассказал мне Ферни, очень много разрозненных нитей начало соединяться воедино. Конечно, не все, но ожидать такого уж слишком. У непредсказуемых людей всегда бывают какие-то необъяснимые поступки, но мотивы этих поступков начали все же вырисовываться. Я, например, знал теперь, что мы найдем в доме да Куньи, но все же пошел туда.
   Мебель была укрыта, и мои шаги отдавались эхом среди опустошенных полок. Несколько больших светильников сверкали при дневном свете, как горящие брызги крови.
   Я поднялся наверх в поисках комнаты, которая, я знал, должна была там быть. Мне пришлось сломать замок, чтобы войти туда. Тяжелая дубовая дверь открылась со скрипом.
   Я оказался в длинной комнате, выкрашенной в белый цвет. Флюоресцентные лампы висели над скамьями, и там сохранилось еще очень много оборудования, указывающего на то, что это была хорошо оснащенная лаборатория, а не устроенная где-то наскоро аптека, подобная той, которую Гэрри Кондит соорудил в отдаленном углу своей фабрики. Это была большая исследовательская лаборатория с воздушным кондиционированием вроде тех, которые фармацевтические компании строят вместо того, чтобы платить подоходный налог. Я прошел вдоль скамеек, осмотрел счетчики, лабораторные трубки для испытаний и электровибраторы. Я осмотрел также аппаратуру для подачи тепла и света и сложный набор термометров для измерения проводимости жидкостей. Я не нашел только сеньора Мануэля Гамбеты до Росарио да Куньи, поскольку он давно отбыл.
  
  
  * * *
  
   Клив Синглтон вернулся из Лиссабона как раз вовремя: мне осталось ему сказать, чтобы он собрал вещи и отправлялся назад.
   И я объявил ему, что он должен выполнить самую важную задачу – вернуть водолазное снаряжение в Лондон. Если с ним что-нибудь произойдет, это обойдется мне в такую кругленькую сумму, что мы даже не можем себе представить. Чарли нравилась ее работа – расследование по делу о наркотиках, и Клив Синглтон был более чем когда-либо ее преданным рабом.
   Я позвонил в Лондон по открытой линии и посоветовал им последить за Айвором Батчером, используя для этой цели Колокольчика. Мне ответили, что он не очень подходит для роли хвоста, но я настаивал, ибо всем нам следует учиться.
   – А если Батчер попробует уехать из страны? – спросили в Лондоне.
   – Задержите его по какому-нибудь обвинению, – ответил я терпеливо.
   – А по какому? – спросили меня.
   – Ну, попробуйте Закон о нарушении правил уличного движения, – раздраженно бросил я и положил трубку.
  
  
  
  
   Глава 48Вечеринка у Айвора Батчера
  
  
   Я вышел из самолета в лондонском аэропорту и наблюдал за тем, как дождь лил со сверкающего навеса. С плоскостей самолетов обрушивались маленькие Ниагарские водопады, а стюардесса, стоя на земле, зажимала рукой воротник, подставляя лицо под проливной дождь. Джин ждала меня в зале с большим портфелем.
   Так началась эта тяжелая неделя: предстояло первое заседание совета Страттона. Все происходило как обычно на первом заседании. Люди просили разъяснений и требовали записей, которые оказались давно утеряны. Доулиш и я образовали хорошую команду. Я превращал значительные возражения в незначительные, а Доулиш специализировался на том, чтобы иронизировать по породу этих незначительных возражений. Насколько я убедился, образование этих объединенных комитетов шло довольно успешно, но я видел также, что О'Брайен может создать нам трудности. Он настаивал на различной процедурной ерунде, по поводу чего Доулиш начинал волноваться, или раздражаться, или и то и другое.
   Однако Доулиш постарался проявить сдержанность и дал О'Брайену выговориться, затем, помолчав некоторое время, произнес загадочное «Да?», словно не был уверен, что О'Брайен полностью высказался, и снова изложил свою точку зрения, тщательно подбирая выражения, будто он разговаривал с ребёнком. Доулиш скорее разорвал бы свои штаны, чем нарушил неопределенность.
   Должен признаться, что наблюдать за тем, как он это делал, доставляло большое удовольствие.
  
  
  * * *
  
   В мое отсутствие на Шарлотт-стрит наняли нового сотрудника Бернарда, высокого, красивого, молодого человека, носившего шерстяные рубашки, посещавшего кинофильмы с титрами и склонного употреблять одно длинное слово там, где следовало бы применить восемь коротких. Я поручил ему проверку всех акций Смита. Смит имел законный штат, который занимался его компаниями, входившими в холдинговые, или холдинговыми компаниями других компаний. Выполнение этой задачи и отнимало много времени.
   В четверг утром Айвор Батчер позвонил мне. Он воспользовался одним из наших внешних телефонов, зарегистрированных как принадлежащие детективному агентству. Джин сказала, что я встречусь с ним по адресу СУ-7 в восемь тридцать вечера.
   Я был занят весь день. В семь тридцать закончил дела и запер блок хранения материалов, содержащий большую часть секретной информации, которая имелась в нашем здании. Без этого наша картотека осталась бы бессмысленным собранием номеров улиц, названий дорог, фотографий и сведений.
   Я составил поверхностный доклад о положении в Албуфейре, написал, что досье «Алфоррека» закрыто, и положил его Доулишу для ратификации. Он поместил в маленьком прямоугольнике в углу свою подпись, не сделав никаких замечаний, и передал его Элис, но при том продолжал смотреть мне в глаза.
   Дом номер тридцать семь на Литл-Шартон-Мьюс представлял собой лабиринт каменных построек в той части Кенсингтона, где получение в качестве жилья гаража отмечается посадкой куста роз в крашеной бочке.
   Снаружи два человека в коротких пальто из верблюжьей шерсти разливали виски в стаканы из походной фляжки. Я тихонько постучал медным молоточком в дверь, и мне ее открыл человек в резиновой маске гориллы.
   – Тусовка – направо, пьянка – прямо. – От него пахло алжирским вином.
   В помещении была толкучка. Гости – мужчины в корпоративных галстуках и девицы в бархатных перчатках до подмышек.
   Кто-то за моей спиной произносил слова вроде «квазигуманист» и «эмпирический», и человек, державший свою кружку с пивом двумя руками, говорил: «...Так вот, понимает ли меня Пикассо?»
   Я дошел до большого стола в конце комнаты. За ним стоял человек с шарфом, заправленным под рубашку с открытым воротником.
   – Имеется только джин, тоник и... – Он яростно потряс бутылкой шерри. – Шерри. – Потом поднял ее, посмотрел на свет и снова сказал: – Шерри.
   Девица с длинным мундштуком из слоновой кости произнесла:
   – Но мне нравится мое тело больше, чем твое.
   Я взял напиток и прошел через коридор в маленькую кухоньку. Девица, с размазанной тушью, ела сардины прямо из консервной банки и всхлипывала. Я повернулся, чтобы выйти. Девица, которой нравилось ее тело, говорила об автоматическом дросселе.
   Я не видел нигде Айвора Батчера. Наверху царила такая же толчея. Только в маленькой комнатке в конце коридора сидели три молодых человека в джинсах и толстых свитерах. На узком голубом экране телевизора демонстрировалось какое-то искаженное изображение, из граммофона раздавались звуки нежной музыки.
   Молодые люди медленно повернули ко мне головы. Один из них снял темные очки.
   – Ты стоишь здесь, папаша, как кадр по другому каналу!
   – Простите, ребята.
   Я закрыл дверь комнаты, где в спертом воздухе ощущался запах дыма от матросского табака. Наконец внизу я нашел Айвора Батчера. В центре толкотни полдюжины парочек танцевали очень медленно, будто опасаясь разрезать свои платья алмазными кольцами. Довольно нетвердо держась на ногах, Айвор Батчер танцевал с низенькой толстой девицей с зелеными глазами в коротком вечернем платье.
   – Рад видеть тебя, приятель! – пробормотал он. – Шикарная вечеринка!
   – Потрясная! – кивнул я.
   Он раздулся от гордости, и я решил, что гипербола исчерпала свои функции как средство общения.
   После танца Айвор Батчер хотел поговорить со мной. Он нетвердыми шагами направился к моей машине. Человек в маске гориллы держал за плечи девушку, которая демонстративно делала вид, что ей плохо.
  
  
  
  
   Глава 49И снова...
  
  
   – Знаешь что? – спросил Айвор Батчер, когда сел в машину и беспокойно осмотрелся вокруг.
   Я указал на вторую кнопку слева. Он нажал ее, и стеклоочистители заработали. Звук механизма стеклоочистителей искажает магнитофонную запись.
   – В чем дело? – спросил я.
   – За мной следят.
   – Да что ты!
   – Совершенно точно. До сегодняшнего дня я сомневался. Потом позвонил тебе.
   – Я не знаю, зачем ты звонил мне, что я могу поделать? Все зашло слишком далеко, чтобы можно было вмешиваться.
   – Слишком далеко? – спросил Айвор Батчер. – Что зашло слишком далеко?
   – Откуда я знаю? – произнес я таким тоном, будто уже и так наговорил слишком много.
   – Ты имеешь в виду португальское дело? Испанскую команду и все это?
   – А ты что думаешь? Ты влез в довольно серьезную историю. Разве Смит не может тебе помочь?
   – Он говорит, что не может. Что же теперь будет?
   Я похлопал его по плечу.
   – Понимаешь, я могу нажить целую кучу неприятностей даже от того, что общался с тобой.
   Айвор Батчер произнес «да» примерно двенадцать раз различным тоном. После паузы, которую я счел достаточной, я заметил:
   – Ты дал нам ложную информацию, вот дело и дошло до критической точки. Теперь речь идет о государственной измене.
   Айвор Батчер повторил слово «измена» несколько раз, меняя интонацию от утвердительной до вопросительной, снижая голос до самого низкого ключа и поднимая каждый раз выше на октаву.
   – Ты хочешь сказать, что меня могут расстрелять?
   – Нет, – сказал я. – Это ведь все же Англия. Мы такого не делаем. Нет. Тебя повесят.
   – Нет. – Голос Айвора Батчера прозвучал отдаленным эхом, и он, потеряв сознание, тяжело привалился к дверце машины.
   Человек в маске гориллы оставил свою приятельницу и спросил, не может ли он чем-либо помочь.
   – Моему другу плохо. Это все жара да шум. И выпил лишнего. Пожалуй, хорошо бы стакан воды! – попросил я.
   Человеку с головой гориллы долго пришлось проталкиваться к кухне. Тем временем Айвор Батчер тряхнул головой и напряженно задышал.
   – Извини, – промямлил он. – Ты думаешь, наверное, что я ужасный осел.
   – Да ладно. Представляю, как ты себя чувствуешь. – Я действительно это представлял.
   – Ты хороший парень, право, – произнес он. – Может, мне следует выступить с заявлением, как ты думаешь? Смит практически ничего не платил мне за то, что я делал. Я ведь всего лишь мелкая сошка.
   Я признал, что с моей точки зрения, сделать такое заявление – разумная мысль. Человек с головой гориллы вернулся с банкой воды.
   – В кухне не осталось стаканов, – объяснил он низким голосом и протянул воду Айвору Батчеру, который дрожащим, испуганным голосом промолвил:
   – Вот один из них, – и снова потерял сознание.
   – А что эта девица, с расплывшейся тушью, все еще на кухне? – спросил я.
   – Да, – ответил человек-горилла. – Она говорит, что Элвис Пресли – приземистый. – Голос его опять прозвучал гулко, как эхо.
   – Почему бы тебе не пойти и не переубедить ее? – предложил я. – Не надо больше продолжать слежку.
   – Очень хорошо, сэр, – вытянулся он.
   – И, Колокольчик. Сними эту маску. Твой голос звучит из-за нее, как эхо.
  
  
  
  
   Глава 50Некто, под названием «OSTRA» не имеет номера
  
  
   Если, выходя из сложной ситуации, вы бросили значительную часть своего личного имущества, вам могут остро понадобиться некоторые оставленные вами предметы, такие, как, например, флоуриметр, срок действия которого рассчитан на восемь месяцев. Не посылайте за этими вещами, потому что именно так мы обнаружили да Кунью.
   Я попросил у Элис скоросшиватель и написал на обложке «OSTRA». В этот скоросшиватель я поместил все заверенные экземпляры корреспонденции Айвора Батчера. Я добавил шесть листов писчей бумаги, содержащих его признание, закрыл папку и запер в верхний ящик своего стола. Пока на этой папке не имелось никакого номера. Это был мой личный специальный вклад в дело национальной безопасности. Я взглянул на карту. Железнодорожный вагон Форда с лабораторным оборудованием да Куньи должен был пересечь границу Испании возле Бадахоса.
   Этим вечером Доулиш пригласил меня к себе выпить. Он был так занят, организуя административные дела, связанные с советом Страттона, что виделись мы очень мало. Я знал, что О'Брайен продолжал создавать нам трудности. Будучи холостяком, О'Брайен двадцать четыре часа в сутки проводил на лестнице, которая вела в бар на нижнем этаже Клуба путешественников. То, что он не доедал из пищи, компенсировалось влиянием, которое ему удавалось набрать за это время. О'Брайен пытался сделать так, чтоб люди из министерства иностранных дел были представлены во всех подкомитетах исполнительной власти. Доулиш сообщил, что на собрании, которое я пропущу, он позволит себе назначить меня председателем подкомитета подготовки кадров. Я сказал ему, что буду, возможно, отсутствовать в течение нескольких дней. Доулиш ответил, что он предусмотрел такой вариант. Громко высморкавшись, он слегка улыбнулся из-за своего большого носового платка.
   – Я сумею убедить собрание, а ты делегируешь мне свой голос. Все будет в порядке.
   – Большое спасибо, сэр, – сказал я и выпил за его успех.
   Доулиш вышел из-за стола и стоял у газового огня, который шипел и вспыхивал, как всегда после пяти часов вечера.
   – Вы советовались с научным советником правительства по поводу молекулярной теории таяния льда? – спросил я.
   Доулиш театрально вздохнул.
   – Неужели ты никогда не сдашься? – воскликнул он. – Невозможно восстановить молекулы путем превращения льда в воду. – Мы глядели друг на друга около минуты. – Ладно, мой мальчик, я спрошу его, – сдался он, закрыл глаза, выпил свой кларет и обессиленно прислонился к стене.
   – Сегодня звонил Кейтли (Кейтли – связной офицер из Скотланд-Ярда). Этого Батчера нельзя задержать для допроса, если только не выдвинуть против него обвинений, – заметил он.
   – Я выясню все в ближайшие дни, – пообещал я. – Он не станет жаловаться. Он хочет, чтобы его арестовали.
   – Я испытываю некоторый нажим по поводу «Алфореки», – сообщил Доулиш.
   – Послушайте, – взмолился я, – я не просил вас держать дверь открытой, но не захлопывайте ее теперь, когда мною пройдена половина пути.
   Доулиш извлек еще один платок с ловкостью фокусника на чайном приеме.
   – Поосторожнее, смотри не прищеми мне пальцы. Ты хороший мальчик, я знаю, что у тебя тысяча причин не бросать этого дела, но не забывай, что человек, падая с Эмпайр-Стейт-Билдинг, кричал тому, кто был на первом этаже: «Пока все хорошо!» – Доулиш весело улыбнулся.
   – Спасибо вам за эти слова, сэр. Это – одобрение.
   Доулиш подошел к столику с напитками. Он говорил, не оборачиваясь, через плечо:
   – Есть некоторые вещи, по которым я знаю, что должен действовать. Пока я рад, что могу этого не делать. Но если ты окажешься не прав, я разорву тебя на куски, и каждый, кто попытается защитить тебя, будет разорван вместе с тобой.
   – Не нальете ли вы мне еще? – спросил я.
   – Хорошо, что тебе нравится коктейль «Тио Пеле», – ответил Доулиш несколько невпопад. Он думал, что я собираюсь отправиться на родину шерри.
  
  
  
  
   Глава 51Где я засветился
  
  
   Коричневая пахотная земля Кастилии окаймляет Мадрид, как оборка на капоре. Северная часть каменной короны распадается, чтобы образовать развилку четырех дорог, где среди булыжных мостовых живут тысячи рабочих. Вдоль улиц между розовато-коричневыми зданиями разгуливают только фалангисты в голубых рубашках. Облаченные в форменные мундиры с белоснежной портупеей без пиджаков, полицейские регулируют движение, открывают путь смело рвущимся вперед синим двухэтажным автобусам, в то время как желающему пройти крестьянину преграждает дорогу плотная шеренга солдат. Крестьяне стоят подолгу, приковав взгляд к длинной мостовой, по которой должна идти процессия, никак не появляющаяся.
   Кафе «Ла-Вега» – светлый храм «Эспрессо», отделанного нержавеющей сталью. Чашки дребезжат, машины издают шипящие звуки, а высокие каблуки постукивают по мраморному полу.
   Чета пожилых американцев спорит о пастеризованном молоке, а кот Феликс счастливо путешествует по экрану телевизора в городе, где посмотреть телевизор означает «выйти в свет».
   Напротив супермаркета через улицу непрерывно вспыхивает красноватый неоновый свет, и реклама шерри балансирует наверху над линией горизонта.
   Сидя у двери, откуда мог видеть улицу, я потягивал сладкий шоколадный напиток, которым так славится Мадрид, и наблюдал, как лысый человек начищает пару двухцветных башмаков.
   Будка чистильщика была обита медными гвоздями с большими шляпками; внутри красовались фотографии кинозвезд. Старик ловко поворачивался среди бутылок, банок, щеток и тряпок, наводя последний лоск на носы ботинок. Сверху над двухцветными ботинками протянулась большая рука с бумажными купюрами.
   Молодой военный в серой невыразительной форме, обвешанный оружием, постучал по блюдцу, чтобы привлечь внимание чистильщика. Высокие черные сапоги потребовали долгой и тщательной обработки. Пробило половина третьего. Я взглянул на меню и забеспокоился: что же могло случиться? В этой стране легко что-то случается.
   Чистильщик согнулся у моих ног. Он поместил внутрь ботинок кусочки бумаги, чтобы сапожная вакса не попала на мои носки. После того как он закончил чистку, один кусочек бумаги остался в ботинке. Я мог заорать или начать стучать по блюдцу, как это делают испанцы, мог также вытащить бумажку и выбросить ее, но я пошел в туалет и прочел то, что на ней написано. Там значилось: «На перекрестке Калле-де-Атока и Пасео-дель-Прадо в восемь десять».
   Когда я вернулся за мой столик, офицер и человек в двухцветных туфлях уже ушли.
   Ветер свистел на Пасео-дель-Прадо, и ночь внезапно стала холодной, как это бывает в переменчивом мадридском климате. Новый «шевроле» надвигался на меня как Судный день. Вся его отделка и сигнальные фары сверкали хромом и эмалью, разбросанные по его кузову, как клюква в соусе. Я опустился на розовое сиденье, автомобиль двинулся с места, и мы зашуршали по направлению к реке.
   Кошки сидели, будто засунув руки в карманы, и нагло оглядывались вслед лучам фар. Водитель припарковал машину с тщательной осторожностью и выключил свет. Он открыл для меня железную калитку и провел к входу на первый этаж. В узком прямоугольнике окна высвечивался силуэт человека, рассматривавшего в бинокль кафе на противоположной стороне улицы и припарковавшийся рядом автомобиль. Он передвинулся несколько в сторону.
   Через улицу в маленькой таверне на мраморных столиках стояли стаканы с вином, пол, затоптанный грязными ботинками, усеивала скорлупа креветок. Люди в башмаках орали, курили, пили вино и снова кричали.
   Я приложил к глазам мягкую резиновую оправу бинокля, настроенного на дверь соседнего кафе. Железный переплет делил окно на прямоугольники. Передо мной открылась ясно и хорошо освещенная сцена. «Шевроле» не случайно припарковался так осторожно. Линз, прожекторов, противотуманных фонарей, в общем различных оптических приспособлений у автомобиля, было больше, чем в глазу у мухи.
   Я понял, что одна из фар излучала инфракрасные лучи и продолжала оставаться включенной. С помощью инфракрасного бинокля я мог наблюдать, как два человека извлекали из багажника рядом стоящей машины у кафе какие-то научные приборы. Голос сказал мне на ухо:
   – Они почти закончили. Занимаются этим уже целый час. – Это говорил Стюарт, один из офицеров морской разведки.
   – Но они не устанавливают оборудование, – заметил я.
   Комната не подходила для хорошей лаборатории. Я подвинулся, чтобы другой человек мог продолжать наблюдение.
   – Что же нам следует делать, сэр? – спросил Стюарт.
   – Кому принадлежит этот дом? – спросил я.
   – Мы поселили здесь одного из шоферов посольства, с тех пор как... – Он кивком указал на дом, где сейчас находилась лаборатория да Куньи.
   – Может быть, у него есть жена, которая сварила бы нам кофе? – спросил я.
   – Конечно, – ответил Стюарт.
   – Ты, пожалуй, организуй это, – попросил я, – мне кажется, что нам придется ждать довольно долго.
   Человек, часто путешествующий, готов к временным неудобствам. Хороший костюм ему случается использовать в качестве одеяла, его постель складывается до размеров зонтика, а для хранения пары мягких шлепанцев вполне достаточно кармана пальто. У меня все это тоже имелось, но в багаже в отеле.
   Стюарт и я по очереди наблюдали в бинокль, а шофер посольства объезжал дом вокруг, чтобы посмотреть, что происходит сзади. Я не знаю, что он стал бы делать, если бы они вышли с черного хода, но факт тот, что он был там.
   В три тридцать утра или, как я говорю, ночи Стюарт разбудил меня.
   – Теперь снаружи припарковался маленький грузовичок, – сообщил он.
   Когда я подошел к биноклю, они вытаскивали флюориметр.
   – У тебя есть винтовка? – спросил я у Стюарта.
   – Нет, сэр, – ответил он.
   Я не ожидал, что да Кунья переправит свое лабораторное оборудование еще куда-то. Теперь я надеялся, что он появится.
   Грузовичок заметно осел под погруженной в него тяжестью, трое мужчин заперли двери офиса на висячий замок. Грузовичок двинулся вперед, мы поехали следом. До аэропорта было недалеко.
  
  
  * * *
  
   Когда заря окрасила усталое чело ночи, маленький самолет «Цессна» повернул свой нос на юго-запад и спокойно зажужжал, направляясь к горизонту.
   «Цессна» – я вспомнил карточки Смита в его досье; это наверняка «Цессна».
   Мы наблюдали с шоссе, поскольку ни в одном из чартерных самолетов не оказалось пилота. Стюарт колотил по запертой на висячий замок двери офиса и проклинал их, но это не приблизило нас к оборудованию да Куньи, которое находилось теперь на высоте в три тысячи футов и продолжало набирать высоту. Было семь двадцать две утра пятнадцатого декабря.
  
  
  
  
   Глава 52С этим я вижу лучше
  
  
   – Знаешь, который час?
   Толстый лысеющий человек загородил мне дорогу.
   – Отойди, папаша, – громко произнес я, – мне некогда любезничать.
   Стюарт последовал за мной в пустой гулкий холл.
   – Буди посла, – приказал я, – у меня специальные полномочия от правительства, и я хочу видеть его немедленно, а это значит не через полчаса.
   – Как мне сказать, кто его спрашивает, сэр? – спросил человек в халате агрессивно, но неуверенно.
   На клочке от конверта я написал: «ВООС(П)» и слова «Дорога каждая минута». Когда он понес это наверх, я крикнул ему вслед:
   – И стащите одеяло с вашего офицера радиосвязи. Он тоже должен быть у радиопередатчика через три минуты.
   Мое обращение с сотрудниками посольства в Мадриде причиняло Стюарту просто физические страдания. Вид его превосходительства в халате также доставил ему слишком большие переживания.
   Гибралтар ответил на наш радиовызов с похвальной быстротой. Я быстро заговорил в микрофон.
   Гибралтар находился явно под впечатлением всей моей истории «плаща и кинжала».
   – Я направлю офицера к радарной установке, – предложил старший офицер.
   – Нет, – возразил я, – нельзя позволить сейчас замену. Направьте всегдашнего оператора.
   Они несколько обиделись, но связали меня с капралом, который работал на радарной установке.
   Я дал некоторое время, чтобы мысль эта улеглась у них в голове, и затем сказал:
   – Я направлю радарный луч с самолета и пошлю реактивные истребители на каждый аэродром Иберийского полуострова, пока не найду его.
   Посол вытер кофе со своих усов и взволнованно произнес:
   – Это, однако, придется, знаете ли, как-то объяснить.
   – Я уверен, что вы сумеете это прекрасно сделать, – вежливо ответил я.
   – Поймал! Поймал! – вырвался голос из громкоговорителя. Оператор радара выделил одну голубую точку из созвездия других.
   – Откуда ты знаешь, что это именно он? – спросил я.
   – Я готов поспорить, сэр. Это один из больших одномоторных самолетов. С размахом крыла немного менее сорока футов (я, конечно, так и предполагал). Это не коммерческий и не чартерный рейс.
   – Ты хочешь сказать, что он на прямом пути между двумя аэропортами?
   – Определенно, сэр. Он, как мы говорим, занимается каботажем. Он привязан к курсу...
   – Ты считаешь, что там автопилот? А эта твоя точка не большой самолет?
   – Нет, сэр. Сейчас даже маленькие одноместные самолеты бывают снабжены автопилотом.
   – Что, по-твоему, он собирается делать?
   – Ну, как я говорил, он, вероятно, «каботирует». И будет продолжать делать это, пока не достигнет побережья и пока не увидит Малагу. Потом пилот выберет новый курс, используя направление ветра и скорость в зависимости от того, насколько он отойдет от первоначального курса. У него, по-видимому, нет навигационных приборов.
   – Он пересечет побережье у Малаги?
   – Немного восточнее.
   – Может, вы подключите к линии капитана авиаполка, капрал?
   В голосе капрала прозвучала нотка удовлетворения, когда он ответил:
   – Да, сэр. – Похоже, ему было приятно передавать распоряжение капитану полка.
   – Следите, пожалуйста, за этим самолетом внимательно, капитан. – Я произнес это как можно более хладнокровно, но при этом даже сквозь эфир почувствовал в его голосе некоторое сомнение, когда он сказал:
   – Мы будем над территориальными водами Испании. Если сэр Хьюберт считает, что это возможно...
   – Он считает, – заверил я. – Пусть это будут скоростные истребители с радарными перехватами [33] . Сможете?
   – Ну, я не знаю. Видите ли, мой регламент запрещает...
   – Я хочу, чтобы эти самолеты были над побережьем к тому времени, когда туда прилетит «Цессна». Организуйте радиосвязь так, чтобы я мог разговаривать с самолетами и одновременно поддерживать контакт с радарной установкой.
   Посол слегка улыбнулся мне и поднял брови в молчаливом одобрении и как бы предлагая поддержку. Я покачал головой.
   Я и посол стояли, глядя друг на друга, и ждали, выполнит ли мое распоряжение капитан полка, пока я не повел бровью.
   Наконец я услышал гудение голосов. Затем снова наступила тишина.
   «Задача 58 – установить цель. Настоящее положение Джулиет пять ноль ноль два, на уровне полета 120, головной – 190, предполагаемая скорость точка три ноль. Поднимитесь к вектору 040 и придерживайтесь уровня полета 150; перехват 100 миль...»
   Мы слушали, как реактивные истребители опережали «Цессну». Затем поступил сигнал: «контакт».
   «Роджер, держи его в поле зрения», – раздался голос контролера.
   Пилот прочел мне регистрационный номер, и он совпал с номером самолета, который взлетел с мадридского аэропорта: самолет Смита.
   Было девять ноль пять утра.
   Как только самолет идентифицировали, истребитель вернулся на аэродром северного фронта. Радар продолжал «вести» «Цессну». Я велел капитану авиаполка направить скоростной самолет в Мадрид, чтобы захватить меня и отвезти туда, где приземлится «Цессна». Тем временем посол предложил мне позавтракать.
  
  
  
  
   Глава 53Длинная рука
  
  
   Подобно кобре на смятом одеяле Марракеш лежит свернувшейся спиралью в тени Атласских гор.
   В конце декабря курортный сезон в полном разгаре. Печени разрушаются в барах больших белых отелей, а конечности ломаются на лыжных склонах Среднего Атласа. Призыв к молитвам рикошетом отдается вниз по извилистым аллеям, дрожит, пробиваясь сквозь апельсиновые и лимонные деревья, и вырывается наружу через плотные пальмовые плантации, разросшиеся вокруг пыльного огражденного стенами города. Переплетенная как рогожа листва над головой пропускает солнечные лучи, которые падают на землю крапинами не больше апельсиновых косточек и превращают сухую грязь в поразительно ослепительные рисунки. Жирные почки потрескивают в ароматном кедровом дыму костров. Светлокожие берберы, красновато-коричневые люди из Феца, отливающие в синеву, и черно-эмалевые – из Тимбукту и еще пяти далеких южных племен толпятся на узких оживленных улицах.
   Раздвигая текущую толпу, белый «лендровер» с надписью на дверце «Полиция» остановился под окнами отеля.
   Не успел слуга объявить: «К вам джентльмен», – как, бесцеремонно оттолкнув его короткой арабской фразой, трое вошли в комнату. Двое в хаки, белых остроконечных шлемах и крагах с офицерскими поясными ремнями и портупеями, третий – в белом штатском костюме. Красная мягкая феска, сдвинутая набок, оттеняла его худое коричневое лицо с резкими чертами и висящими ухоженными усами. Длинный нос втиснулся клином между маленькими глазками.
   Он постукивал себя по носу тростью с серебряным набалдашником и напоминал некий выдуманный персонаж с центрального телевидения.
   – Бей из национальной безопасности, – произнес он, – позвольте мне приветствовать вас в нашей прекрасной стране. Апельсины на деревьях созрели, финики мягки, а снег на горных склонах хрустящий и крепкий. Мы надеемся, что вы пробудете здесь достаточно долго, чтобы оценить прелести нашей природы.
   – Да, – кивнул я, наблюдая за двумя полицейскими. Один отодвинул сетку, закрывавшую окно от мух, и плюнул на улицу. Другой перелистал мои бумаги, лежавшие на столе.
   – Вы ведете расследование. Следовательно, вы гость моего департамента. Все, что пожелаете, мы устроим. Я надеюсь, что ваше пребывание у нас будет длительным и приятным.
   – Я знаю, что такое капитализм, – сказал я. – Работать, работать и работать!
   – Капиталистическая система – это то, ради сохранения чего мы работаем, – отчеканил Бей.
   Один из полицейских осматривал платяной шкаф, а другой начищал свой сапог носовым платком. Над нами прожужжал самолет «МИГ-17» марокканского воздушного флота.
   – Да, – сказал я.
   – Мы очень заинтересованы в задержании преступника, если расследование касается наркотиков.
   – Я вас понимаю.
   – Вы намерены произвести аресты здесь, в Марракеше?
   – Не думаю, но здесь есть люди, которые могут мне помочь в моем расследовании.
   – Ах, эти знаменитые слова сотрудников Скотланд-Ярда: «смогут содействовать при допросах», – выговорил на ломаном английском Бей. Он снова повторил эту фразу для практики, а затем, перестав крутить свою трость, придвинулся ко мне и, понизив голос, предупредил:
   – Прежде чем вы произведете арест, что, я надеюсь, не произойдет, вы сообщите мне. Возможно, это не будет разрешено.
   – Обязательно скажу вам, – кивнул я, – но я на службе у Всемирной организации здравоохранения при ООН. Там очень огорчатся, если вы не дадите разрешения.
   Бей выглядел расстроенным.
   – Так, – протянул он. – Мы проконсультируемся еще раз.
   – О'кей, – не стал возражать я.
   – Я привез вашего коллегу с железнодорожной станции, – заявил Бей. – Вашего коллегу – Остина Баттерворта.
   Бей крикнул что-то по-арабски, и один из полицейских вынул пистолет. Тогда Бей заорал еще громче, применив пару весьма смачных англосаксонских ругательств. С виноватым выражением лица полицейский спрятал пистолет и пошел вниз, чтобы привести из «лендровера» Осси.
   – Ваш друг – специалист про расследованию дел, связанных с наркотиками?
   – Да.
   – Мне кажется знакомым его лицо, лицо вашего друга.
   Осси появился на пороге в гигантской, сохранившейся со времен войны партизанской куртке, панаме и штанах с отворотами в тридцать дюймов.
   – Ну, тогда я оставлю вас ради встречи. – Маленькие глазки Бея сверлили то меня, то Осси.
   – Аллах да будет с вами! – вежливо раскланялся я.
   – Прощайте, молодой человек. – Бей выдавил улыбку из-под своих печальных усов.
   «Лендровер» мягко покатил прочь вверх по узкой улице.
  
  
  
  
   Глава 54Окно на патио в интерьере с Осси
  
  
   В этой стране чудес, как заметил Бей, дни просто летели, пока я занимался приготовлениями, наблюдал и рассчитывал.
   На рынке мы ели жареные почки, обертывая их в мягкий хлеб и глотая дым, ходили в кафе пить сладкий чай и прятались в задних комнатах, чтобы выпить пива «Сторк», не оскорбляя чувства правоверных. Осси набрасывал план дома местного стиля, а я делился с ним своими скудными познаниями относительно простейшего радио.
   На третий день я нанес визит господину Кнобелю.
   Он был не таким веселым хулиганом, как Гэрри Кондит, или мрачным фанатиком, как Ферни Томас. Здесь мы имели дело с умом особого склада, когда невозможно предугадать, какой сюрприз тебя ожидает.
   Кнобель (настоящее имя да Куньи) жил в старом городе на улице шириной в пять футов. В белой стене темнела вырубленная дверь. Внутри двора литые железные ворота бросали тени, рисуя картины на горячих плитах. Маленькая желтая птичка где-то высоко на дереве пела коротенькие песенки о том, как бы хорошо улететь из золотой клетки. «Золотая клетка, – подумал я. – Западня для узника, у которого все есть».
   Да Кунья сидел на красивом старинном ковре и читал мадридскую газету «Гойя де Лунес». Другие ковры завешивали стены, а за ними сверкали сложными арабскими письменами яркие изразцы. Тут и там лежали кожаные подушки, и через темный дверной проем виднелось в конце коридора едва различимое зеленое патио; изящные листья, когда бриз играл ими под лучами горячего солнца, сверкали как серебряные мечи.
   Да Кунья сидел посреди комнаты. Он выглядел иначе – несколько полнее, что ли. Нет, он вовсе не поправился, просто стал другим.
   Когда я встречался с ним раньше, он старался выглядеть как стройный аскетичный португальский аристократ. Теперь же перестал притворяться.
   – "Расследование"– говорится в вашем письме. – Его голос был громким и уверенным. – Расследование чего?
   – Дела о производстве наркотиков в Албуфейре, – спокойно уточнил я.
   Он хрипло рассмеялся, продемонстрировав множество золотых зубов.
   – Вот оно что! – Его глаза двигались за толстыми стеклами как пузырьки в шампанском.
   – Я собираюсь привлечь вас к ответственности за это.
   – Ты не посмеешь.
   Наступила моя очередь рассмеяться.
   – Это звучит как громкое последнее слово.
   Он пожал плечами.
   – Я знаю, что меня невозможно с этим связать.
   Через плечо да Куньи я смотрел за окно в патио. Желтая птичка пела. Над краем плоской крыши появилась нога. Она медленно раскачивалась из стороны в сторону в поисках опоры.
   – Я же помогал вам. Сказал ВНВ, чтобы они связались с вами. Дал вам штемпель для изготовления соверенов. Я же дал его вам!
   – По совету Смита? – спросил я.
   Да Кунья поежился.
   – Этот дурак только все испортил. Он никогда не давал мне действовать самостоятельно, вечно вмешивался.
   – Вы правы, – согласился я. – Не сочтете за дерзость, если я попрошу у вас чашку кофе?
   Я просто очень люблю кофе.
   Да Кунья немедленно распорядился подать кофе.
   – У меня здесь очень могущественные друзья, – предупредил он.
   – Вы имеет в виду Бея? – спросил я.
   Мальчик-слуга внес большую медную чашу и украшенный орнаментом кувшин. Он поставил чашу у моих ног и стал поливать воду мне на руки – мусульманский обычай омовения перед трапезой. Чтобы слуга не обернулся слишком быстро к да Кунье, я медленно и тщательно вымыл руки. Фигура, которую я видел на крыше, теперь повисла на карнизе, держась за него обеими руками.
   – Бей приходил ко мне несколько дней тому назад. – Я старался не глядеть в окно. Ноги приблизились на несколько дюймов. – Но я сообщил ему, что работаю по поручению Всемирной организации здравоохранения. Очень немногие правительства будут препятствовать деятельности этой организации.
   Ноги поискали и наконец нашли решетку окна.
   – Да? – Да Кунья поднял на меня глаза.
   Огромная, сохранившаяся со времени войны куртка трепыхалась на ветру.
   – Да, – повторил я. Как они могли не увидеть Осси?
   – Здоровье – это очень важно. – Да Кунья улыбнулся.
   Я закончил мытье рук в тот момент, когда Осси исчез. Мальчик перешел с медной чашей к хозяину.
   – Вы очень умный человек, – польстил я да Кунье, – и не могли не знать, что происходит в Албуфейре. – Да Кунья кивнул. – Что вы думаете о Гэрри Кондите и Фернандесе Томасе?
   Да Кунья отцепил золотую цепочку очков от своего уха и извлек их из своих бесцветных волос.
   – Гэрри Кондит. Это – каламбур. «Кондуит» означает на вашем языке слово «канал», не так ли? – Я кивнул. – Хитрый, несколько переоценивающий себя в физическом смысле. Природный шарм в несколько нагловатой естественной манере.
   – Его бизнес?
   – Занимался им весьма аккуратно, – сразу ответил да Кунья. Потом, помолчав, добавил: – Он подчинялся основным правилам, которые, как мне думается, приняты в мире наркобизнеса.
   – Правда? – Я сделал вид, что удивлен. – А что это за правила?
   – Страны ведут двуличную игру в отношении наркотиков, – сказал он. – Незначительные полицейские силы арестовывают покупателей наркотиков и тех, кто вывозит их из страны. Правила гласят: никогда не продавай в той стране, где купил, никогда не перерабатывай в той стране, где продаешь, и никогда не продавай в стране, гражданином которой ты являешься.
   – А его личные качества?
   – Он прокисший идеалист, – поморщился да Кунья. – Быть идеалистом, значит, родиться не в Америке. Люди, подобные Кондиту, проходят по жизни, действуя как преступники, но при этом внушают себе, что их преследуют за их идеалы.
   – Ну, а Томас?
   Да Кунья улыбнулся.
   – У меня искушение сказать, что люди, подобные Томасу, проходят по жизни, поступая как идеалисты, но оказываются преследуемыми как преступники. Но это не совсем правда. Томас являлся одной из единиц силы нации. Все, чего он добивался, исходило от окружения, в котором он находился. Он не был ни хорошим, ни плохим. Все его неудачи происходили от того, что в споре он всегда прислушивался и к другой стороне. На мой взгляд, это не очень большой грех. – Я согласился с ним. – А теперь вам хочется знать, почему я не предпринял ничего, чтобы удержать этих двоих и приостановить их отвратительную торговлю. Из-за этого вы преследовали меня, вернее мое лабораторное оборудование. – Я кивнул. – Оно прибыло так быстро и привлекло по пути так мало внимания.
   Есть старая испанская пословица: «Для отступающего врага сделай золотой мост!» – Я поклонился. – Мне пришлось пойти на риск, но... – он пожал плечами, – без оборудования я, так или иначе, не смог бы работать. Что вам, в конце концов, нужно – «Белый список»?
   – Я, право, не могу сказать с уверенностью, – ответил я и, помолчав, добавил: – Вы как ученый знаете, что, начиная эксперимент с целью определить коэффициент расширения, вы кончаете тем, что пытаетесь править миром.
   – Некоторые из нас предпочитают коэффициент расширения, – заметил да Кунья.
   – Лондон всегда очень интересовался вашими работами в области таяния льда. – Глаза да Куньи расширились, но он промолчал. – Таяние льда... Вот. – Я развернул сообщение из Лондона. – Я послал им фотографию вашей лаборатории. В этом сообщении говорится... тра-та-та... а, вот: "Когда молекулярное строение воды образует правильные шаблоны, мы получаем лед, точно так же, как правильные кусочки из молекул льда могут, восстанавливаясь, превращаться снова в воду мгновенно, не проходя через лабораторный процесс таяния.
   Поскольку в настоящее время СССР и США имеют большие флоты подводных лодок, несущих управляемые снаряды, и ни та, ни другая страна пока не могут разряжать эти снаряды даже под тонким слоем льда, преимущества метода образования отверстий во льду (технически известных как «полыньи») очевидны и разнообразны. Работы профессора Кнобеля представляют жизненный интерес для положения свободного мира в Арктике".
   Я сложил бумагу и убрал ее в бумажник, всячески стараясь, чтобы он не увидел написанного.
   – Вы очень быстро приходите к главному. – Да Кунья широко улыбнулся самодовольной улыбкой и добавил: – Военные аспекты этого проекта меня совершенно не интересуют. Все, чего я хочу, – это чтобы меня оставили в покое. Художник может скрыться в отдаленной части мира и рисовать, почему же я не могу исчезнуть в отдаленной части мира и продолжать мои исследования?
   – Могу себе представить, что подобное заявляет владелец фабрики выбрасывающихся ножей!
   Слуга подал пирожные с начинкой из сладкого миндаля. Он поднес их нам, и мы с удовольствием приступили к их уничтожению. Я думал о том, как выполнить следующую часть дела. При этом я следил за отступлением Осси.
   Да Кунья наклонился ко мне.
   – Это не представляет никакого военного значения, и никогда не представляло, – сказал он.
   – Мне известно, – возразил я, – что в 1940 году существовал план заморозить небольшую часть Ла-Манша, чтобы германская армия могла по ней достичь острова.
   – Этот план не имел существенного значения, – заметил да Кунья.
   – Я находился на другой стороне Ла-Манша, и мне хотелось, чтобы он оставался незамороженным, – ответил я.
   – Я хочу сказать, что план был невыполним. Теоретически все правильно, но практически трудности оказались непреодолимыми. Однако к 1945 году я проделал достаточно исследовательской работы, чтобы совершить прорыв в фундаментальной науке. – Да Кунья жевал миндальное пирожное.
   – Но в 1945 году это уже не имело смысла. Армия распалась, и предпринимать что-либо было поздно. Оставалось только ждать.
   – Ждать чего? – спросил я.
   – Возрождения среднего класса. – Он слишком расслабился и теперь подкалывал меня. – Вы проделали длинный путь, чтобы встретиться со мной. Я высоко ценю ваш подвиг. Мне дали понять, что вы занимаете высокий пост в государственной службе вашей страны. Прибыли ли вы, чтобы предложить мне что-либо хорошее или пригрозить плохим, это не меняет тех комплиментов, которые вы мне адресовали. Я дам вам совет, который вы должны передать вашему правительству: не разрушайте средний класс!
   Я подумал о том, как я буду передавать это пожелание правительству моей страны, и представил себе, что вхожу к Доулишу и говорю: «Мы не должны уничтожать средний класс!»
   Я посмотрел на да Кунью и сказал:
   – Да.
   Он быстро продолжал:
   – Союзники разрушили средний класс в Германии после войны. – Я понял, что он говорит о Первой мировой войне. – Вторжение в одно мгновение уничтожило сбережения и толкнуло представителей среднего класса к нацистам. Куда им было еще идти? План Дауэса предоставлял Германии заем в двести миллионов долларов, но это пошло не на помощь среднему классу, людям, которых в 1940 году вы посадили в самолеты «Спитфайер». Десять миллионов пошли Круппу, а другие двенадцать – Тиссену, то есть Гитлеру. Промышленники и финансисты процветали, а средний класс исчез в этой политической мясорубке.
   Теперь мы возрождаемся. Новая Европа – это Европа среднего класса, которой будут руководить люди со вкусом, не выскочки из тредюнионов и не террористы, будоражащие чернь; люди, обладающие культурой, воспитанием и вкусом.
   Что-то за моей спиной приковало взгляд да Куньи. Я не смел обернуться. Его острые костлявые пальцы сжали мою руку, слова выскакивали как плевки:
   – Ты назвал меня фашистом...
   – Нет, – возразил я нервно, – ничего подобного я не говорил.
   Он не стал ждать моего ответа.
   – Может быть, я и есть фашист. «Молодая Европа» – фашистская организация, тогда я горд тоже называться фашистом!
   Мальчик-слуга топтался у двери. Как он вырос! Я в первый раз заметил, что это – более шести футов смазанных жиром мускулов.
   – Взять его! – закричал да Кунья. Он дернул меня за руку, и его ловкое движение заставило меня потерять равновесие.
   – Забери его в погреб, – крикнул он, – дай ему шесть ударов плетью. Я покажу этим вороватым реакционерам – друзьям еврея Кондита, что я понимаю под дисциплиной!
   Его рот кипел злобной пеной.
   – Такой человек, как вы, никогда не бросит в тюрьму посланца, – мягко произнес я. Да Кунья вытянулся, приняв царственную позу. – Я отвезу ваше послание моему правительству, – выдавил я.
   Он посмотрел сквозь меня. Это длилось одно мгновение или чуть больше. Затем медленно притянул меня к себе и прошипел в лицо:
   – Только потому, что посланец, ты останешься жив.
   Теперь он говорил немного спокойнее.
   Я поймал взгляд мальчика-слуги. Тот слегка повел плечами. Его жест я воспринял, как то, что он пожал плечами.
   – Я передам ваши слова Англии, – громко заявил я, будто произнес слова из «Сна в летнюю ночь».
   Мы с да Куньей торжественно пожали друг другу руки, словно один из нас собирался вступить в капсулу космического корабля. Он сказал:
   – Можете вы показать мне послание вашего офиса в Лондоне?
   – По поводу молекулярного восстановления частиц воды. Боюсь, что нет, я ведь не принес его с собой.
   – Допустим, – кивнул он. – А как звучала последняя фраза?
   – Я помню ее. Она звучала так: «Работа профессора Кнобеля представляет жизненный интерес для положения свободного мира в Арктике».
   – Когда вы достигнете моего возраста, такая пища для собственного "я"иногда означает для человека очень много, – растроганно произнес да Кунья.
   – Я понимаю, – сказал я. Но это было некоторым преуменьшением.
  
  
  
  
   Глава 55Праздник лжи
  
  
   – Великолепно! – воскликнул Осси. – Просто восхитительно!
   И это было правдой. Пончики с джемом в буфете на железнодорожной станции Марракеша – лучшие из тех, которые мне когда-либо приходилось пробовать.
   – Достал? – спросил я.
   – Да, – улыбнулся Осси и положил брезентовый пакет на стол.
   – Все прошло как во сне. Точно, как ты сказал. Слабенький. Людей, которые делают такие паршивые сейфы, следует просто сажать.
   – Ты отправил сообщение?
   – Я передал: «Первая фаза завершена. Приступаем ко второй. Точка. Устранение Бейкера». Они прислали подтверждение. – Осси снова расплылся в улыбке. – Ты думаешь, когда они перехватят сообщение, то решат, что Бейкер – это Бей?
   – Если только он не еще больший остолоп, чем я думаю. Я использовал простой код, одинарный. Не представлял, как сделать, чтобы ему совсем облегчить задачу.
   Осси снова хихикнул. Он беспричинно невзлюбил Бея, и ему нравилось, что тот начнет прятаться от несуществующего убийцы.
   – А как прошло у тебя? – спросил Осси. – Ты посматриваешь на часы. За тобой следили, нет?
   – Нет. Поезд должен прийти через пять минут, – сказал я. Было два пятьдесят пять дня.
   – От того, что ты будешь смотреть на часы, он быстрее не придет. Расскажи мне о своем разговоре со старым мошенником. И съешь пончик. Ты уверен, что за тобой не следили?
   – За мной никто не следил.
   Я взял еще один пончик и рассказал Осси о разговоре с да Куньей.
   – Не может быть! – несколько раз перебивал меня он.
   – Если ты будешь говорить «не может быть» каждый раз, когда я рассказываю что-то неправдоподобное, лучше иди и прополощи горло или оставайся с больным.
   – Ты самый лучший лгун, какого я только знаю! – воскликнул Осси с восхищением. – Значит, старый негодяй действительно связан с английскими фашистами?
   – С английскими фашистами, с французскими фашистами, с бельгийскими и даже с германскими.
   – Значит, у немцев они тоже есть, – задумчиво произнес Осси, будто он не рылся последние четверть века своими, похожими на свиные сосиски, пальцами в секретных документах.
   – Ты здорово придумал историю с посланием из Лондона. Мне очень понравилось. А что на самом деле написали из Лондона?
   Я дал ему телеграмму от Доулиша.
   «Кнобель тчк нацист тчк мистификатор тчк открытия по замерзанию воды невосстановимы тчк повторяю: невосстановимы и совершенно не заслуживают доверия повторяю: совершенно тчк Доулиш».
   Длинный зеленый современный поезд вполз на станцию. Я помог Осси погрузить наш багаж.
   Человек с лицом как наполовину съеденная плитка шоколада «Аэро» потребовал денег за то, чтобы показать нам места в почти пустом вагоне. В ответ на мой отказ он научил меня нескольким новым арабским глаголам. Поезд вышел с уютной маленькой станции Марракеш.
   – Вот бы мне хотелось взглянуть на лицо этого Бея, – усмехнулся Осси.
   – Вот чего я как раз стараюсь избежать, – остудил его я, открывая брезентовую сумку. Мы оба посмотрели на маленький радиоприемник, с помощью которого можно связываться с прибором на морском дне.
  
  
  
  
   Глава 56Глубинный сигнал
  
  
   Длинные гибкие лопасти рассекали воздух над нашей головой. Я похлопал пилота по руке.
   – Еще один обзор, и мы вернемся на корабль, а завтра попробуем снова.
   Мы резко снизились над бурным морем, и я наблюдал, как поток воздуха от движения лопастей срезал верхушки волн.
   – О'кей, шеф, – крикнул я через плечо.
   Старшина Эдвардс с военного британского корабля «Вернон» высунулся из дверцы и рассматривал поверхность океана.
   – Немного назад! – прокричал Эдвардс. Это была обычная шутка штурманов, но сейчас пилот послушно повернул вертолет в обратном направлении.
   «Всего лишь плавучий кусок дерева», – сообщил голос по связи.
   Мы передвинулись на следующий квадрат участка поисков. В двенадцати милях с правого борта я видел побережье Португалии у мыса Санта-Мария. По серой морской воде пробегали черные вены, когда вода освещалась огнями. – Уже слишком темно, – сказал я, и Осси выключил свое радио. Кабина осветилась зеленым светом приборного щитка.
   Прошло два с половиной дня, и наши усилия увенчались успехом. Долгие часы «Давай немного назад» над покрытыми пеной кусками грузов, смытых с кораблей, и скольжения, чтобы ближе взглянуть на стаи мелких рыбешек.
   И вот наконец, когда мы установили контакт, сверхдлинноволновый радиоприемник на коленях у Осси, тот самый, который он украл из сейфа да Куньи, издал ответный сигнал «бип-бип!». Пилот удерживал вертолет на месте. Гребни волн были от нас на расстоянии нескольких дюймов.
   «Бип, бип!» – передавался нам сигнал. Осси кричал по внутренней связи, а я стиснул закрытую резиной руку ныряльщика и пытался заставить его еще раз за тридцать секунд выполнить инструкцию. Эдвардс погладил меня по руке и одними губами произнес:
   – Все будет о'кей, сэр.
   Затем, как царь демонов в пантомиме, старшина исчез. Скрестив руки, опустив вниз лицо, он с плеском вошел в воду. Только теперь я увидел цель, за которой он нырял. Серебристый металлический предмет, плававший среди волн, просвечивал то там, то тут сквозь зеленую растительность.
   Старшина Эдвардс в течение десяти минут обмотал вокруг него проволоку. Оператор лебедки поднял металлический цилиндр вверх и затем с плеском и брызгами втащил его в кабину вертолета.
   Доулиш сделал свое дело. Когда вертолет вернулся на корабль, там нас ждали, и все было готово. Даже порция рома для еще мокрого старшины Эдвардса. Я с цилиндром разместился в дневной каюте капитана. У входа стоял матрос-часовой, и даже капитан, только постучавшись, прежде чем войти, мог спросить, не требуется ли мне еще что-нибудь.
   Два болта пришлось срезать, что следовало ожидать после того, как они пробыли под водой более десяти лет. Открылась панель из легкого сплава, и я увидел небольшое пространство, где помещались регуляторы барометра, термометра, гидрометра и моторов.
   Эти цилиндры выбрасывались в океан германскими судами и самолетами во время Второй мировой войны. Каждые двенадцать часов они всплывали на поверхность и передавали радиосообщение, содержавшее метеоданные – показатели с находившихся внутри приборов. Таким образом германская метеослужба подготавливала прогнозы, предупреждая суда и самолеты о погодных условиях при выполнении опасных заданий. Но этот цилиндр имел особую послевоенную миссию. Да Кунья, или Кнобель (имя, под которым он числился на подводной лодке "U"), приказал наполнить его личными предметами.
   Каждые двенадцать часов этот металлический цилиндр всплывал, и его «голос» сообщал да Кунье, что он все еще «жив и здоров».
   Ферни Томас пытался удержать его на поверхности и не дать погрузиться снова на дно моря. Гэрри Кондит знал, что его лодка проходила по двенадцать миль каждый раз, когда да Кунья совершал свои поездки. «Вдоль берега», – решил он, потому что считал себя единственным, у кого были свидания в море.
   Я проник туда, где когда-то находились приборы, и обнаружил тонкую металлическую банку с нацистским орлом и яркой красной восковой печатью.
   Прежде чем открыть ее, я послал за кофейником и сандвичами. Похоже, что предстояла долгая работа.
  
  
  
  
   Глава 57Письма, затерявшиеся на почте
  
  
   "Рождество, 1940 г.
   Дорогой барон!
   Какой удивительный сюрприз – получить Ваше письмо! Оно шло до нас почти девять недель. Вас, вероятно, интересует, каковы настроения здесь, в Англии.
   Вы не узнали бы № 20 теперь, и я не могу вспомнить такого Рождества. Сады превратились в свалки хлама. В пяти домах живут польские офицеры, которые все время кричат и поют.
   Джеральд в Камеруне ведет переговоры с французами, а Билли служит на флоте и сейчас Бог знает где. Из прислуги у нас остались только повар и Джанет. Мы устроились «лагерем» в кабинете и золотой комнате, которая так нравилась Вам. В Лондоне совсем не бываем. Бензин трудно достать, а поезда затемнены и набиты битком. Ходят разговоры, что скоро закроют рестораны.
   Не сомневаемся, что Карл хорошо проводит время в Париже. Как мы ему завидуем! Будете писать ему, передайте мой привет.
   Мы согласны с Вами по поводу этой ужасной войны. Правительство наше совершенно растерялось под давлением лейбористов, а сэр Б. абсолютно уверен, что эти крикуны в сговоре с большевиками. Но папа утверждает, что в следующем месяце они заставят замолчать «Дейли уоркер».
   Согласна с вами, если бы нам удалось встретиться и обсудить все проблемы, мы могли бы помочь нашим странам в эту годину смертельных испытаний.
   Я уверена, что это не так уж невозможно, как Вам кажется. Лорд К. в феврале отправляется в США, и Мириам едет с ним. Так не могли бы Вы под каким-либо предлогом приехать в Лиссабон? Вы ведь всегда умели найти повод, чтобы навестить бабушку в Гудвиде.
   Кстати, как она поживает? Вы знаете, что Сирил все еще в Цюрихе, адрес у него прежний. Полагаю, он был бы рад повидать Вас снова. Господи, как много времени прошло!
   Конечно, Гельмут может пользоваться домом в Ницце, у агента в деревне есть ключи. Надеюсь, что дом не разрушен, но сейчас трудно сказать что-нибудь определенное. То, как ведут себя в последнее время французы, за пределами понимания.
   Пожалуйста, напишите нам поскорее. Известие о том, что все вы здоровы и по-прежнему думаете о нас, принесло бы нам глоток свежего воздуха и хоть чуть-чуть скрасило бы нашу измотанную, унылую жизнь!
   Ваш искренний друг Бесс".
   ~~
   "Воскресенье, 26 января, 1941 г.
   Дорогой Вальтер!
   Я прошу тебя сжечь это сразу после того, как только прочтешь. Скажи К.И.Ф., что он должен поставлять с фабрики в Лионе все, что ты попросишь. Напомни ему, что жалованье последние десять месяцев ему платило не французское Сопротивление. Я хочу, чтобы трубы как можно скорее задымили снова, или я продам предприятие.
   Не заинтересуются ли люди из вермахта приобретением завода? Если хочешь, я назначу тебя посредником на обычных условиях. Уверен, фабрика в свободной зоне Виши может оказаться полезной в свете «Списка узаконенной торговли с противником».
   Я думаю, что обыватели здесь начинают понимать, куда дует ветер, и шумная бравада поутихла. Запомни мои слова, если ваши ребята действительно вступят в конфликт с Советами, мы, англичане, не станем долго раздумывать, как следует поступить.
   Наш завод в Латвии после того, как его прибрали к рукам большевики, пропал, и я могу только радоваться, что планы по Буковине не осуществились.
   Теперь создаю «Мозговой трест» (как они это называют) из моих единомышленников, и, когда страна наконец опомнится, мы сможем что-нибудь предпринять.
   Ты прав относительно окружения Рузвельта; после того как он благополучно засел на третий срок, его приспешники станут разжигать злобную истерию среди здешних социалистов. Однако, как тебе известно, Рузвельт – это еще не вся Америка. И если твои люди не совершат какой-нибудь глупости (например, бросят бомбу на Нью-Йорк), только незначительное число американцев захочет взять в руки оружие при условии, что им придется отказаться от банковского счета!
   Сожги это письмо!
   Твой Генри".
  
  
  
  
   Глава 58Быстро собрать все воедино
  
  
   Может, они не типичны для тех писем, которые я извлек из цилиндра? Я разложил их на столе. Некоторые были написаны на бумаге с выгравированным именем автора, другие – на листах, вырванных из тетрадей. Что же между ними общего?
   Я вытряхнул маленькую коробочку с кристаллами силекагеля, которые помогали сохранить документы сухими, и перелистал книжку с именами и адресами, грубо напечатанными на желтых страницах. «Можно ли считать, что эти бумаги относятся к величайшим сокровищам мира?» – подумал я и решил, что нельзя. Но тогда кто же такой да Кунья? Он выглядел больше чем просто маленькая точка. Да Кунья, который сидел и читал мне лекцию о святости среднего класса.
   Когда нацистская Германия распадалась, крупные «шишки» постарались ухватить кое-что на память, кое-что, что они знали и любили, вроде денег.
   Некоторые любили большие картины, и они тащили полотна старых мастеров, другим нравились маленькие картинки, и они присваивали коллекции марок, кто-то обожал роскошь, и они набивали карманы золотом, некоторым хотелось «красивой жизни», и они предпочитали героин. Но у одного был особенно развит вкус к власти. Он взял эти письма.
   Когда вермахт напряженно следил сквозь туман за положением по ту сторону Ла-Манша, появился приказ сформировать английское марионеточное правительство. Германским дипломатам поручили вступить в контакт с возможными сторонниками, используя по возможности индивидуальный подход. И, таким образом, серьезные очаровательные личные письма достигали серьезных очаровательных людей, которые не возражали стать членами парламента при поддерживаемом нацистами национал-социалистическом правительстве. Временно, пока Лондон не будет готов, ему предстояло обосноваться на островах в Ла-Манше.
   Когда наступила зима, эти письма пронумеровали, зарегистрировали и спрятали. Их извлекли на свет Божий в конце следующего лета, и подобные письма были еще направлены серьезным милым бессарабам, украинцам и литовцам. Потом они пылились, пока однажды в 1945 году один человек не сообразил, что такого рода письма от влиятельных людей могут облегчить его жизнь в этом враждебном мире.
   Капитан фрегата Кнобель, офицер германского флота и ученый, взял пакет с письмами, свою канистру с героином и поднялся на борт подводной лодки XXI серии "U"в Куксхафене. Да Кунья знал все о метеорологических буях. Он запечатал свои сокровища, предназначенные для шантажа, в буй и поставил водонепроницаемую печать. В районе Албуфейры он приказал командиру выбросить буй, а сам отправился на берег в резиновой лодке. Командир подводной лодки вскоре потерял и свое судно, и свою собственную жизнь, потому что его сложный корабль пошел ко дну со всем экипажем.
   Что произошло? Этого, пожалуй, никто никогда не узнает. Очень мало подводных лодок типа XXI серии "U"спускалось под воду. Когда пришли союзники, большинство из них еще находилось в полузавершенном виде на стапелях Северной Германии. Насколько мне известно, нигде в мире не существует ни одной целой лодки XXI серии "U", если не считать дна Атлантического океана около Албуфейры.
   Томас понимал, если пренебречь плавающими вокруг разлагающимися трупами, то с подводной лодки, предназначенной для бегства высокопоставленных нацистов, можно получить ценную добычу. На что рассчитывал Томас, мы уже не узнаем никогда. Но, подняв со дна моря канистры с героином (это был популярный способ перевозки нацистских сокровищ), он знал, что ему потребуется помощь для того, чтобы распорядиться наркотиком. Он не мог подыскать более подходящего помощника, чем Гэрри Кондит. Фраза в дневнике Смита: «Скажи К» (Кнобелю) заставила меня подумать, что Гэрри Кондит – ученый.
   Томас никогда не утрачивал уважения к да Кунье. Он замирал, если тот приближался, и отвечал ему кратко, односложно, в манере, принятой на германском флоте.
   Как и все немцы, да Кунья смог научиться говорить по-португальски без акцента. Трудно сказать, что знал Томас о буе, но ему стало известно достаточно, чтобы шантажировать по крайней мере одного человека, чье имя фигурировало в списках Смита.
   Хотя Томас каждые шесть месяцев отправлялся с да Куньей проверять цилиндр, до нашего совместного путешествия он никогда не делал попытки извлечь его с морского дна. Томас получил от да Куньи только радиоприемник, а мы украли у него радиопередатчик, с помощью которого цилиндр можно было вызвать с морского дна, а не только получать каждые двенадцать часов сигнал от него. Томас бросился, чтобы достать цилиндр, когда ему стало известно, что да Кунья сбежал (как и предвидел Гэрри Кондит).
   Почему да Кунья держал документы на морском дне? Он был шантажист. Смита он «убедил» оборудовать ему исследовательскую лабораторию и что меня следует отозвать из Албуфейры. Скольких еще людей «убеждали» совершать различные поступки?
   Я взял досье с названием «OSTRA». Устрица, лежащая на дне моря с жемчужиной внутри, – вот что представлял собой цилиндр да Куньи. Я добавил туда письма, которые извлек из буя. Они образовали небольшую горку на блестящем письменном столе Доулиша.
   – Вот и все, – презрительно фыркнул Доулиш.
   – Да, – пожал я плечами. – Я думаю, что большинство этих людей ссужали время от времени деньгами движение «Молодая Европа».
   – Весело! – улыбнулся Доулиш. – Я знал, что ты справишься.
   – Конечно, – кивнул я, – особенно когда вы хотели отменить всю операцию. – Доулиш взглянул на меня поверх очков, что могло означать крайнее раздражение. – Более того, вы знали, что девушка работает на американское бюро по вопросам наркотиков, и не предупредили меня.
   – Да, – произнес Доулиш мягко, – но она служащая очень незначительного ранга. И к тому же я не хотел способствовать установлению связей внутри группы.
   Минуты две-три мы смотрели друг на друга несколько смущенно.
   – Социальных связей?
   – Конечно, – согласился Доулиш. Он вычистил содержимое своей трубки с помощью перочинного ножа.
   – Когда будет арестован Смит? – спросил я.
   – Арестован? Какой странный вопрос. Почему он должен быть арестован? – уставился на меня Доулиш.
   – Потому что он краеугольный камень международного фашистского движения, собирающегося свергнуть демократическое правительство, – терпеливо констатировал я.
   – Ты, конечно, не воображаешь, что можно отправить в тюрьму каждого, кто соответствует этому понятию. Где нашлось бы столько места для них? Кроме того, боннское правительство осталось бы без государственного аппарата. – Он сардонически улыбнулся и похлопал по пачке бумаг на столе. – Наши друзья приносят гораздо больше пользы там, где они находятся, пока знают, что английское правительство имеет эту небольшую пачку бумаг в хранилище Кевина Касселя.
   Он открыл ящик стола и извлек еще значительно большую пачку документов, сложенных в папку. На ней стояло: "Движение «Молодая Европа», написанное бисерным почерком Элис. Это свидетельствовало о долгих месяцах работы, о которой Доулиш никогда мне не говорил.
   – Ты не понимал своей роли, мой мальчик, – чопорно добавил он. – Мы не ждали от тебя какого-то открытия. Просто мы знали, что ты заставишь их совершить какую-нибудь неосторожность.
  
  
  
  
   Послесловие
  
  
   Во вторник я отвез все материалы к Кевину Касселю в его Центральную регистратуру. Он расписался, официально оформил поступление документов и пожелал мне веселого Рождества.
   – Ну, пост позади! – сказал я. Но почему он всегда улыбается?
   Я поехал назад через Рипли. Старая леди засовывала вату в витрину своего магазина, чтобы написать потом «С Рождеством!». Снаружи мужчина лопатой расчищал дорожку к двери.
   – Теперь ты имеешь полное представление о завершенной работе, – такими словами встретил меня Доулиш и завел провокационный разговор о том, как хорошо лежать и загорать на солнце.
   От моего имени он провел заседание подкомитета по структурной подготовке и нанес мастерский удар О'Брайену в борьбе за контроль над консультативным советом Страттона. Доулиш ухитрился включить в этот подкомитет всех членов совета Страттона за исключением О'Брайена, что исключало присутствие последнего на всех собраниях.
   Готовый к новым сражениям Доулиш сидел в своем засаленном кожаном кресле и пускал облака дыма в герцога Веллингтона. При этом он утверждал, что успех – это состояние ума.
   Бернард распространился по всему моему кабинету, но постарался совершенно не заниматься моими бумагами. Тринадцатисантиметровая линза и фотоаппарат «Никон» оказались перепачканы абрикосовым джемом, а мой секретарь выполнял половину всех машинописных работ в здании. Несмотря на горячие протесты, я выпихнул Бернарда и его скоросшиватели с двадцатью карточками, и ему пришлось расположиться где-то еще. Уходя, он бросил:
   – И я должен тебе двухфунтовый пакет сахара.
   – Воровать сахар – уголовное преступление, – проворчал я. – Неужели тебя не научили хорошим манерам в Кембридже?
   – Единственное, чему я научился в Кембридже, – ответил Бернард, – это надевать пятнадцатидюймовые штаны, не снимая кроссовок.
   Элис принесла мне немного сахара.
   В пятницу я повез Чарли делать покупки к Рождеству в Вест-Энд. Он приобрела своему отцу подписку на журнал «Плейбой», а я отправил Бею итонский галстук, все же мы оба, пусть каждый по-своему, боролись с государственной системой. Чарли попыталась пошутить на мой счет по поводу теории таяния льда, в которую я поверил, но я не прореагировал.
   – Твой старик ведь адмирал, не правда ли? – спросил я.
   – Да, фантазер.
   – Ладно. – Я хотел бы поговорить с ним о водолазном снаряжении. Лиссабон потерял часть его, а оно, видишь ли, числится за мной. От меня требуют, чтобы я заплатил за это двести пятьдесят фунтов.
   – Поедем ко мне, – пригласила она, – я подумаю, что можно сделать.
   – Ты поможешь? – спросил я.
   – Утешу, – ответила она. – Утешу.
  
  
  
  
   Приложения
  
  
  
   1. ПРОСЛУШИВАНИЕ ТЕЛЕФОНОВ
  
   Когда вы разговариваете по телефону, это равносильно тому, что вы кричите с крыши. Огромное количество телефонных номеров в Англии прослушивается. В США перехват телефонных разговоров – целая отрасль промышленности.
   1 Прослушивать на всякий случай означает подключиться к главному почтамту, то есть поменять провода на пульте таким образом, что телефон вашей «жертвы» будет вызывать ваш номер одновременно с тем номером, который набирается. Вы должны только слушать или записывать. Замечание: если вам нужно узнать, по какому номеру звонили, потребуется еще регистратор набора, чтобы подсчитывать цифры.
   2 Установка прослушивания. Возьмите ваши приборы для прослушивания (коробку, комплект ручных инструментов и «крокодилы» – скрепки) на конечную телефонную станцию, «попробуйте» провода влажным пальцем, чтобы отыскать нужный. Замечание: друг на главном почтамте может назвать вам «пары» и подсказать, на каком расстоянии от «жертвы» их можно обнаружить. Это несколько облегчит вашу задачу.
   3 Прослушать только один разговор можно свободно с наружной зеленой «коробки», но сначала ознакомьтесь с формой, которую носят офицеры связи.
   4 Прослушивается ли ваш телефон? Прерывается ли ваш разговор чаще обычного, когда вы звоните по определенному номеру? Пусть вас не вводит в заблуждение обычная давнишняя неисправность, которой грешат все линии главного почтамта.) Замечали ли вы, что четкость и ясность усиливаются после нескольких минут разговора? Это объясняется тем, что прослушивающий небрежно положил трубку. Мораль: не говорите по телефону ничего конфиденциального, но если это все же необходимо, поговорите некоторое время на отвлеченные темы, может, подслушивающий отключится.
  
   2. ОСТИН БАТТЕРВОРТ (ОССИ)
  
   В ноябре 1938 года ДСТ, которая является французской МИ-5, захотела открыть сейф английского производства в одном из посольств в Париже. Специальный отдел доставил Осси из Паркхэрста и привез его туда.
   «Если только черт поможет!» – сказал недоверчиво Осси и взялся за дело. Он отлично поладил с ДСТ, и они держали его почти четыре месяца. Ценность Осси заключалась в том, что он хорошо знал английские сейфы, которые имелись в ряде посольств в Париже. Сейчас, конечно, каждое посольство, если оно в своем уме, пользуется только сейфами, изготовленными в их собственной стране. Однако раньше, до войны, Осси заработал себе серьезную французскую медаль, только некий бюрократ в министерстве внутренних дел воспрепятствовал этому награждению.
   Человек очень добросовестный. Осси часто арендовал в Лондоне офис, регистрировал свою фирму в палате, чтобы иметь возможность списаться и задать вопросы о сейфе, который он намеревался вскрыть. Один или два раза он даже купил и установил у себя ту же модель, чтобы попрактиковаться. Может быть, сегодня это не такая уж редкость, но в тридцатые годы это было подлинно научным преступлением.
   В апреле 1939 года ДСТ снова воспользовалась услугами Осси. На сей раз, не уведомив Лондон, что они собираются делать (и правильно поступили, потому что министерство внутренних дел не захотело бы вмешиваться, поскольку действия оставались за пределами их узкого понимания). Они отправили Осси пожить в Берлине, предоставив ему большой открытый счет и квартиру в шикарном доме на площади Баварии. Все, что требовалось от Осси, это изучать литературу о производителях сейфов. Иногда они посещали демонстрационные залы, чтобы осмотреть подлинные изделия.
   Когда началась война, Париж и Лондон сражались за Осси, и он провел военные годы, путешествуя по миру и вскрывая сейфы для различных разведывательных служб союзников.
   Весь этот опыт означал, что Осси завоевал много важных друзей «против нитки», как говорят в разведке, то есть стал как бы связующим звеном между различными организациями.
   Обычно такие люди исчезают, когда в них пропадает нужда. Но влияние Осси стало значительным, и, благодаря своим друзьям, он пережил роковые для разведчиков годы – 1945 – 1948.
   После войны Осси несколько раз снова попадал в тюрьму, хотя министерство иностранных дел каждый раз направляло на процессы «ручных» председателей суда, чтобы они рассказали о его заслугах в иронически называемом ими «сопротивлении».
   В послевоенные годы Осси стал в разведке специалистом по документам. Обычные преступления были теперь не для него; он стал доставать из сейфов секретные документы.
   Индустрия документов процветала. Он мог «сделать» авиационный завод для югославского посольства или югославское посольство для авиационного завода. Осси не имел фаворитов среди клиентов. «Это было бы несправедливо», – заметил он однажды. Теперь Осси мог достаточно хорошо читать на более чем двенадцати языках. Это гарантировало, что он не достанет не те документы. Он освоил также фотографию на вечерних курсах Л. СС.
  
   3. ОПЕРАЦИЯ «БЕРНАРД»
  
   Идея начать выпускать поддельные банкноты (пять, десять, двадцать и пятьдесят фунтов), чтобы пошатнуть доверие к английской валюте, говорят, была инспирирована сбрасыванием английскими самолетами над нацистской Германией фальшивых купонов на приобретение одежды и продовольствия.
   Первоначальный план (сбрасывать деньги с самолетов «Люфтваффе») получил название «Операция Андреас», но позднее его переименовали в операцию «Бернард». Она предусматривала использование этих денег для финансирования секретных операций. Банкноты, изготавливавшиеся в концентрационном лагере Ораниенбаум (Специальный отдел 19) предназначались:
   1) для закупки оружия у балканских партизан (делая их, таким образом, менее опасными);
   2) для финансирования венгерской службы радиоперехвата;
   3) для приобретения информации о местонахождении Муссолини (для организации спасательных операций);
   4) для оплаты Цицерона (триста тысяч фунтов стерлингов);
   5) для поставки подарков арабским шейхам.
   На последней стадии войны центр производства перевели в Эбензее и в подземную фабрику недалеко от деревни Редл-Ципф (между Зальцбургом и Линцем). Молодой лейтенант СС, перевозивший банкноты (и, как говорят, также некоторые печатные формы) попал в тяжелую ситуацию, когда у него сломался один из грузовиков. Действуя согласно приказу, он выбросил ящик с грузом в реку Траун и передал сломанный грузовик вермахту. Вскоре сломался и второй грузовик. Его бросили.
   Когда английская валюта поплыла по реке Траун к озеру Траунзее, американцы, которые к этому времени оккупировали район, заинтересовались вторым грузовиком. В нем оказался двадцать один миллион прекрасно подделанных фунтов. Посчитали, что оставшиеся грузовики были отправлены на германскую исследовательскую морскую станцию (управляемые ракеты проходили испытания на этом озере). Берега озера очень крутые, обследовать его опасно из-за большого количества топляка, скопившегося примерно в ста футах под поверхностью. Ныряльщики не рисковали спускаться под него.
   В марте 1946 года поблизости обнаружили два тела, которые доставили на базу морской станции. В августе 1950 года еще одна смерть, снова бывшего сотрудника морской исследовательской станции.
   Многие считали, что обстоятельства этих смертей указывают на то, что штемпели спрятаны в горах над станцией, а не под водой. По слухам, попытки поисков совершали якобы русские. Однако никаких доказательств, подтверждавших это, не существует.
   В 1953 году «Ридерс дайджест» профинансировал расследование, а в 1959-м немецкий журнал – другое. Последний утверждает, что в озере найдены штемпели, банкноты и секретные записи. Все спрятано так, чтобы можно было легко найти. Операцией «Бернард» руководила СД, в ней участвовали служба безопасности СС и один из отделов службы разведки, что вызвало большую зависть в других разведывательных подразделениях нацистов. Всех волновал столь экстравагантный доступ к таким большим финансам.
  
   4. «ОЛТЕРРА»
  
   «Олтерра» – танкер водоизмещением четыре тысячи девятьсот тонн, который затонул на мелководье в Алжирском заливе, оставив свою верхнюю часть над ватерлинией. Итальянское правительство предложило поднять его и продать за умеренную цену Испанскому правительству.
   Итальянские ныряльщики проделали в корпусе отверстие ниже уровня воды и превратили танкер в секретную базу для маленьких человеко-торпед, которых итальянцы называли «свиньями». Они доставлялись в разобранном виде вместе с новыми трубами и бойлерами для «Олтерры». Гавань Гибралтара находилась напротив, через пролив.
  
   5. КУРЬЕР
  
   Во время Второй мировой войны на германском флоте появился оригинальный прибор, позволявший полуобученному оператору посылать высокоскоростные сигналы, которые читались и расшифровывались только с помощью специального записывающего устройства. Обыкновенное человеческое ухо не могло их воспринимать.
   Эти сообщения регистрировались фотоспособом в Неймюнстере (Гольштейн). Английский флот очень хотел захватить хотя бы одно такое устройство. После войны был разработан усовершенствованный вариант прибора.
  
   6. ЛЕЙТЕНАНТ ПЕТЕРСОН Б. Т.
  
   Материалы военного трибунала
   На заглавном листе стояло: «Военный трибунал», затем следовал список участников. Далее шел отчет следственной комиссии, которая репатриировала этого офицера из Германии. Среди документов имелось письмо, излагавшее обстоятельства дела (отчет о необходимости военного трибунала). Затем был список свидетелей, ордер (основание) на проведение суда, заявления обвиняемого и пачка оригиналов стенографических записей, сделанных карандашом.
   «Предательски поддерживал связь с противником (Германией)... предательски поставлял разведывательные данные противнику... предательски сообщал противнику информацию».
   Разница между всеми этими определениями была для меня слишком тонкой. Я продолжал читать:
   "Будучи военнопленным, он добровольно помогал противнику, вступив и работая в организации, управляемой врагом и известной, как «Британский свободный корпус»... он не сообщил о своем аресте центральному ведомству организации, которая обеспечивала ему получение выплат, согласно «Правилам выплаты компенсации морякам, ст. 1085».
   Белые незаполненные листы в досье перечеркнули по диагонали синими чернильными полосами, чтобы туда никто не мог внести какие-либо дополнения.
   Пока я читал, передо мной воочию предстала вся картина.
   Первая зима после войны. Зал заседаний с кухонными столами, покрытыми матросскими одеялами. Старшие офицеры в мундирах с сияющими пуговицами; обвиняемый, одетый в новую форму; Бернард Томас Петерсон, доброволец, офицер запаса, взят в плен немцами во время атаки, предпринятой человеко-торпедами у побережья Норвегии в 1943 году. Прокурор вызывает первого свидетеля – лейтенанта Джеймса, который в качестве представителя специального следственного отдела тридцатого корпуса арестовал Петерсона в Ганновере восьмого мая (День Победы). Лейтенант Джеймс говорил, что ордер, выданный штабом Монтгомери шестого мая, позволил легально использовать немецкий транспорт. Действуя в соответствии с информацией, полученной по телефону, лейтенант Джеймс и два сержанта отправились по адресу в предместье Ганновера и нашли там Петерсона. У Петерсона был при себе немецкий паспорт и военное удостоверение на имя Герберта Пютца и двести немецких марок (рейхсмарок). Их представили суду. В чемоданах, найденных в комнате, где Петерсона арестовали, обнаружили еще девятнадцать тысяч пятьсот шестьдесят восемь рейхсмарок, черное пальто, 9-мм автомат системы «Бергманн МР-18» с патронами. Лейтенант Джеймс заявил, что все вещи могут быть представлены суду. Адвокат заметил, что скорее всего это не понадобится, но все должно быть готово для представления.
   После ареста офицером было установлено, что у Петерсона под мышкой вытатуирована группа крови, и его взяли под строгий арест по подозрению в участии в нелегальной организации СС.
   Лейтенант продолжал: «В соседнем гараже найден большой „мерседес“ с регистрационным номером военно-морского ведомства. В баке и в гараже оказалось сто восемь литров бензина. Автомобиль, который явился объектом специального посещения, передан германскому командованию, согласно законам военного суда Шлезвиг-Гольштейна. Этот свод законов может быть также представлен военному трибуналу».
   Лейтенант Джеймс сообщал, что единственные слова Петерсона, когда его арестовывали как члена СС, были: «Битва началась в Севилье в 1936 году, и она еще не закончена» или что-то в этом роде. Лейтенант Джеймс отметил, что, несмотря на то, что Петерсон прекрасно владел английским, он считал себя не кем иным, как представителем германских вооруженных сил. Он встречал многих немецких солдат, которые жили и работали в Англии и, как следствие этого, хорошо говорили по-английски.
   Я перелистал выцветшие листы досье. После того как попал в плен к немцам, Петерсон встречался с двумя членами Легиона Святого Георгия (позднее переименованного в Британский свободный корпус). В основном, это были англичане или ирландцы, состоявшие до войны в Британском союзе фашистов. Многие из них страдали, как теперь говорят, некоторыми нарушениями и считали, что Англия скоро проявит здравый смысл и присоединится к оккупированной Германией Европе в «крестовом походе» против России.
   Далее приводился стенографический отчет:
   "Прокурор. Вы никогда не произносили предательских слов?
   Петерсон. Напротив, Англию очень любили. Имя Нельсона упоминалось все время, как и имена всех героев Англии.
   Прокурор. Вы считали, что руководители Англии намеренно направляют ее по неправильному пути?
   Петерсон. Да, сэр.
   Прокурор. Даже вопреки тому, что этих руководителей избрали свободным голосованием?
   Петерсон. Да.
   Прокурор. Голосованием, которое ваши германские хозяева никогда не считали возможным ввести в Германии или в одной из небольших побежденных стран?
   Петерсон. Франция вовсе не маленькая страна.
   Прокурор. Больше вопросов нет".
   Защита испросила разрешения предоставить в качестве свидетельств подробности выполнения Петерсоном задачи, возложенной на него в Норвегии. Просьбу отклонили. Он признал, что вступил в Британский свободный корпус и отправился в учебный центр в Хильдесхайме.
   В записи стояло:
   "Прокурор. И что вы носили в это время?
   Петерсон. Форму Британского свободного корпуса.
   Прокурор. Я хочу напомнить вам, что вы носили форму нацистской СС, форму, которую члены этого суда имеют основание вспоминать с отвращением и ненавистью.
   Петерсон. Я был...
   Прокурор. Форму, на которой в качестве символа на фуражке изображался череп со скрещенными костями, не так ли?
   Петерсон. Да, но на рукаве мы носили повязку, символизирующую трехцветный английский флаг.
   Прокурор. Иными словами, вы хотели служить одновременно двум господам, выгадывать, где лучше – и там, и там. Вы хотели быть на стороне победителей – гауптштурмфюрером СС и лейтенантом Британского Королевского флота!
   Петерсон. Нет, конечно нет.
   Прокурор. Суд, безусловно, составит собственное мнение. Я вернусь к этому вопросу позднее".
   Значительная часть судебного процесса посвящалась техническим сведениям, которые Петерсон предоставил в распоряжение германского флота. Водолазы и человеко-торпеды появились у германского флота очень поздно.
   Впервые германский флот увидел «лягушачий стиль» во время демонстрации в Олимпийском плавательном бассейне в Берлине весной 1943 года. После взятия в плен Петерсон был «просвечен» и затем поселился в многоквартирном доме, принадлежавшем в Берлине военно-морскому флоту Германии. Там он встретил Лавлесса, Джона Эмери и Джойса (Хау-Хау), «но они считали себя немцами», в то время как «мы были лояльными англичанами, которые хотели превратить наших сограждан в союзников Германии». Лавлесс уговорил Петерсона поступить на службу к немцам в качестве инструктора-ныряльщика. Он довольно быстро согласился и оказался в Хейлигенсхафене в восточной части Кильского залива в Балтике, где в 1944 году формировались первые силы Союза "К" («Клейнкамфмиттель-Фербанд») – «Отряды с легким вооружением»; Петерсон перевел для них британский устав для коммандос и другие учебные пособия, учил их произносить английские ругательства с безупречной тщательностью, чтобы с помощью этого отвлекать внимание охраны. К тому времени он уже носил германскую морскую форму, и, поскольку силы "К"помогли перейти границы и установить хорошие отношения, новички воспринимали его как немецкого морского офицера.
   "Прокурор. Я спрашиваю вас: к тому времени вы стали германским морским офицером?
   Петерсон. Нет.
   Прокурор. Вы носили форму германского морского офицера. Вчера вы сказали, что германский флот «полагался на вас». Я повторяю вопрос: полагался на вас в обучении сил "К"? Вы говорили так или нет?
   Петерсон. Да, но...
   Прокурор. Итак, вы говорили это. Вы получали жалованье как офицер британского флота, то есть вы знали, что это жалованье накапливается для вас?
   Петерсон. Да.
   Прокурор. Более того, это жалованье не было просто жалованьем лейтенанта британского флота, но включало также надбавки за возможность несчастного случая под водой и за технический характер этой службы.
   Петерсон. (Не отвечает.)
   Прокурор. Так или нет?
   Петерсон. По-видимому.
   Прокурор. За те же технические знания, которые вы предоставляли вашим германским хозяевам и которые они так хотели получить. Знания, которые они, «полагаясь на вас», получали?
   Петерсон. Да.
   Прокурор. Как называется гражданин, который предоставляет противнику существенную помощь с определенной целью – с целью свергнуть свое собственное законное правительство?
   Петерсон. (Не слышно.)
   Прокурор. Отвечайте, господин гауптштурмфюрер Пютц, или я должен называть вас лейтенант Петерсон?
   Петерсон. Я думаю, предатель.
   Прокурор. Правильно, младший лейтенант запаса Британского Королевского флота Бернард Томас Петерсон. Это называется: сознательная измена". Я перелистал сопровождающие документы: удостоверение, подлинник приговора за подписью председателя суда, письмо офицера-контролера, подтверждающее правильность его вынесения.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"