Озеро с остывающей золотой серьгой,
над которым ни один закат не похож на другой...
Это озеро, что в утешение нам дано
как души и небес связующее звено...
Озеро, у которого можно не думать почти ни о чем, -
просто стоять и смотреть, как собака плывет за мячом.
15.09.2002
* * *
В городе Львове в пятидесятых
из витрины кондитерской Кот в Сапогах
кланялся публике. Дядьки усатого
всюду пока что висели портреты.
И за стеклянною черной каретой
(детское мое любопытство и страх)
через весь город тянулись процессии
на Лычаковское вдоль по Пекарской -
странной советско-церковною смесью.
В дядюшкиной квартире, просторной и барской,
я обитал, появившись на свет, -
мама моя в послевоенных условиях
мной разрешиться решила во Львове.
Этот роддом у Высокого Замка
гордое имя носил - ОХМАТДЕТ.
А это - уже не львовская рамка:
помню впервые себя в Лахденпохье,
в Карелии, куда служить отец мой был послан.
Помню немного, какие-то крохи...
Озеро. Остров. Отец мой на веслах.
Комнатка наша - "пять на четыре" -
в той коммунальной военной квартире.
И на шкафу - в кобуре пистолет.
Вот мы опять подъезжаем ко Львову,
станцию уже миновали Красне.
(Вижу, как выгнут наш поезд подковой.)
Дядюшка мамы - доктор Аркавин
(бланк: "Соматична дитяча лiкарня") -
на перроне стоит, поправляя пенсне.
Странно смотреть в отошедшие лица,
в летние сумерки и в зимние сны,
этих теней уже не сторониться,
по своей памяти медленно шествовать,
будто над временем временно шефствовать -
как с неба следить за проводкой блесны.
Жизнь протекала и все истончалась,
как полагается, - будто во сне.
Я уезжал из Львова, и на перроне вокзала
в последний раз видел своего дядю в пенсне.
Больше ни разу я не потрогал
неба пергаментный бланковый лист.
Явственно, до болевого порога
чувствовалось напряженье баллист,
since Nikolai Vasilyevitch Gogol
ceased to exist.
17.07.2002
* * *
Вот - ошейник моей собаки.
Когда мы гуляли, номерок позвякивал на кольце,
как колокольчик.
22.03.2002
* * *
России жребий высок.
В России вкусен квасок.
В России славно залечь
На 33 года на печь.
Россия - кабак-теремок,
Россия - "Примы" дымок.
И ежели с печки слезть,
То место подвигу есть.
Россия - разор-раздор,
За хатой гори забор,
Знамение трех комет,
7 нянек, ангелов, бед.
Россия - надмирный свет.
Россия - дровишек нет.
И просится на глаза
Мужская бабья слеза.
России отвесна стезя.
Россия - выстрел в висок.
Россия - жертва ферзя.
В России вкусен квасок.
29.04.2002
Тетенька библиотекарь
Гале Давыдовой
Тетенька, в ваших глазах фиолетовых
Плыть и не выплыть мне, пацану.
Тетенька, можно к вам в библиотеку?
Тетенька, мне б почитать про войну.
Тетенька, вы - как мечта "фотошопная",
Жизнь положил бы за вас я свою.
Я обращаюсь беззвучно к вам, шепотом:
Тетенька, хочете, я вам спою?
Тетенька, песни Егорушки Летова
Я вам готов исполнять вновь и вновь
Ради родных ваших глаз фиолетовых.
Тетенька, мне б почитать про любовь.
Тетенька, мне подрасти бы и - опаньки -
Я бы женился, конечно, на вас.
Не уезжайте, пожалуйста, тетенька,
Как же мне - без фиолетовых глаз?
2000
* * *
Ты далеко убежал, наш серебристый пуделек,
А ведь всегда держался рядом со мной.
Все твое хозяйство: миски, игрушки и поводок -
Поместилось в пластиковой сумке одной.
Я никогда не забуду твоих вишенок-глаз,
Как встречал ты меня и от счастья весь замирал.
Господи, на все Твоя воля и власть,
Сколько же людей и собак я уже потерял.
И последнюю нашу прогулку лучше не вспоминать,
Я знал, что она - последняя, а ты, к счастью, - нет.
И все равно я по утрам просыпаюсь чуть свет,
Как раньше, чтобы успеть с тобой погулять.
12.07.2002
* * *
А неба регистры отверсты
На выдох в созвездии Льва.
На музыку встречных оркестров
Так просто ложатся слова.
По слабости нашей минутной
Заступим чуть-чуть за черту.
Нас ветер вербует попутный,
Как пьяных матросов в порту.
И дальше с одной подорожной
Пойдем по земному пути.
И будет уже невозможно
Музыку свою обрести.
Утратим волшебные дверцы
И кода забудем слова...
А неба регистры отверсты
На выдох в созвездии Льва.
Апрель 2002
* * *
- Что, дорогая, сегодня на третье?
- Третья, любимый, тысяча лет.
- Что, золотая, сегодня по "метео"?
- Ах, метеорный все дождик, мой свет.
В сумерках века и тысячелетия
перемогается пьяненький Вакх
перешибанием обуха плетью,
бегом в мешках.
- Да, золотая, уж бьют наши скляночки,
Времени грядочки не прополоть.
Сядь-ка ко мне на колени, вакханочка, -
Что-то восстала проклятая плоть.
Все мы единым потоком охвачены,
будто бы в лодке одной рыбаки.
Время - река. Стоят даты, как бакены,
и непрерывно теченье реки.
- Нежная, чудная, жаркая ведьмочка,
В мире тобою я только согрет.
Только хватило еще бы нам времечка,
Слушать и слушать бы милый твой бред.
Все мы, приплывшие, поздние, ранние,
молча кручинимся под листопад
в жизни, идущей под вредным влиянием
знаков и чисел, знамений и дат.
2000-2002
* * *
Осень. Над озером - плавные птицы.
На набережной - пусто на выстрел.
Некуда больше теперь торопиться,
шаг я замедлил, а время убыстрил.
Еще под ногами чернеет на плитах
копоть от летом чадивших мангалов.
За одного битого дают двух небитых,
по крайней мере - двух не усталых.
Что-то сгорело дотла. Нет контакта.
Только к безлюдному озеру тянет.
Озеро - как мировая константа,
не обнадежит, но и не обманет.
Рыжий спаниель бежит по аллее,
над озером - дымка, будто бы выдох.
Есть ситуации повеселее,
но и из этой отыщется выход.
20.10.2002
* * *
На улице нашей - уже зимняя власть
как продолжение медленных метаморфоз.
На зиму хорошо в молчание впасть.
Осеннюю горечь слегка подсластит мороз.
Хлопает на ветру подмерзший ноябрьский флаг.
Траурность лип всего заметней зимой.
Истекает срок, подтверждающий тот непреложный факт,
что всему на свете срок имеется свой.
И всему на свете своя есть боль
и трудно выговариваемая горечь-сласть.
И осталось повторять про себя, как пароль:
на зиму хорошо в молчание впасть...
07.11.2002
Бабушка Вера
Бабка была революционеркой,
революцьонный держала свой шаг.
Сколько же их - гимназисток, курсисток
маршировало в ратях марксистских.
Ей Соловки стали первой примеркой,
далее - ссылки, за ними - Карлаг.
И, не имея особого дара
(видно, от бабки и мой скромный дар),
бабка стихи сочиняла на нарах, -
как говорится, держала удар.
Что ей хотелось вложить в свои строчки:
ужас текущий и призрачный свет,
лагерный хлеб свой, надежды мосточки?
(К этому времени расстрелян был дед,
а маме моей, то есть, бабкиной дочке,
было двенадцать от роду лет.)
И надоевшею горькой ириской
выплюнул бабку на волю Карлаг.
Воля была та с клеймом и подпиской,
но все-таки - воля. Стихи из ГУЛАГа
бабка перенесла на бумагу
и сунула папку в свой вечный рюкзак.
Вижу ее и теряющей силы,
и из темницы глядящей светло.
Как с рюкзачком по стране колесила
и как в тетрадочку заносила
все, что на бедную душу легло.
Вот она - гимназистка на снимке,
на паспарту - Соловьева стихи.
Мир еще видится в розовой дымке,
и как свои - ей чужие грехи.
Все впереди: революций химера,
мужа отсидки, утраченный дом,
небо белесое над Соловками
и лагеря, где спасалась стихами...
Вера Аркавина. Бабушка Вера.
Странница с вечным своим рюкзаком.
Может, однажды увижу на сайте
окна сторожки средь майских полей.
Будет на печке там чайничек греться,
шкафчика тихо поскрипывать дверца.
Те, кто заглянет туда, прочитайте
парочку строчек бабки моей.
12.08.2002
На правах руко-PC
Занятно порой на правах рукописи
сажать таинственных слов луковицы.
Что вырастет из них и вырастет ли?
И зазвучат ли слова, что на ветер давно выбросили?
Еще, устрашась жизни дикости и путаницы,
можно попытаться сгореть - на правах рукописи.
И кому-то на память останется, как зола в руках,
ваша неповторимая, не поведанная миру Залавруга.
Можно в электронном тире в мишени целиться
и стрелять по ним - как пришивать к железякам пуговицы.
Можно прилепиться к лопасти ветряной мельницы.
Можно написать признание в любви - на правах рукописи.
04.08.2002
Баскетболист
Памяти Владимира Дмитриева
Кто - упирался рогом
и видел в этом прок,
а ты играл - от Бога,
да Бог не уберег.
Из чертова "УАЗа"
не выплыл ты со дна.
И нету больше джаза,
и "баскету" - хана.
Осталось, как считалка,
как джазовый мотив:
подледная рыбалка,
твой Ивинский разлив.
И я со льда рыбачу -
как шлю тебе привет.
И не стучит твой мячик
уж три десятка лет.
Мы с самого начала
попали в этот плен.
Нам музыкой звучало:
Алсиндор, Чемберлен...
И время - ветром в спину,
и век другой пришел,
но так же неотрывно
смотрю я баскетбол:
броски, проходы, скидки
и на щитах бои.
Мячи летят в "калитки"* -
почти что, как твои...
1991-2002
___________________________________ * - выражение не баскетбольное, но так говорил Володя
* * *
Ты растворилась в дымке
прелестно голубой,
мосты и фотоснимки
сжигая за собой.
И нет тебе печали,
да и не знаешь ты -
как долго не сгорали
сожженные мосты.
14.08.2002
* * *
Все постигается - позже или раньше,
как будто снимается с дверей засов.
И осязаем ледок тончайший,
и зримы ночные гримасы настенных часов.
И тысячу раз заученные уроки
не перестают поражать своей новизной.
И, кувыркаясь во встречном потоке,
совершает ангел прыжок затяжной.
В стакане воды отбушевало цунами,
сиротливо висит связка ключей, как вещдок.
Сосед наверху меряет квартиру шагами,
и все не тает вышеупомянутый ледок.
Ни в сопредельном, ни в тридевятом царстве
не отыщутся несуществующие адреса.
Сходят неудачники с полосы препятствий,
и рушится штурмовая лестница в небеса.
Осеннее солнце по-прежнему сбивает с толку
готовящуюся к зимовке лесную тварь.
И хочется порой рвануть в самоволку -
транзитом через июнь в январь.
25.09.2002
* * *
Мы не откажемся от рифм,
От классиков могильных плит.
Нам эти классы разграфил
Предупредительный Евклид.
На этом кладбище простом -
Родных и близких наших прах.
Мы обретем ли их потом
Там, в неевклидовых мирах?
Впадая в предосенний транс,
На мрамор лист уронит клен.
Каких еще бежать пространств?
Каких уже не ждать времен?
Каких не пожалеть прикрас?
В какой искать дорогу храм?..
Смятенье высеченных фраз
Читают пальцы по складам.
И многое - уже не нам.
Мы не взлетим, не воспарим.
Нам не откроется сезам.
Мы не откажемся от рифм.
И лишь на гибельном краю,
Взглянув в невидимый проем,
Прозреем слепоту свою.
И рифмы к ней не подберем.
23.07.2002
Паула
Милая Паула, небо лоскутное...
Милая Паула, сиюминутная
жизнь - продолженье урока вчерашнего.
Кто мы: солдатики войска потешного,
Поезда ли пассажиры неспешного?
В зрячести нашей не много ли зряшного?
Паула, Паула, милая странница.
Что за окошком? - Случайная станция.
Странно легки в полосе отчуждения
Эти дремотные полумгновения.
Эта привидевшаяся улица,
Милая Паула, явно не сбудется.
... Люди, желчью налитые,
топчут пожни сентября,
будто Брейгеля слепые,
потеряв поводыря.
В тусклой рощице осенней,
вдруг нечаянно прозрев,
что вы ищете под сенью
растопыренных дерев?
- Мы идем по пепелищам
за слепым поводырем.
То обрящем, что не ищем.
То, что ищем, не найдем.
Мы слепы по теореме,
поводырь наш мудр, как крот.
Мы - буравящие время
вседержители пустот...
18.08.2002
Два поражения
1
Повернулось - как медленным воротом,
Просвистелось - почти наугад.
И под парусом, ветром распоротым,
Одиссея печалится брат.
На регату всемирной усталости
Шли суда на Мессинский пролив, -
Там, где с моря цвета побежалости
Набегают на солнечный шкив.
Время пятится, полнится, нижется,
Отдавая пространство взамен.
Уши залиты воском, но слышится
Это вечное пенье сирен.
И, оплакана вволю клепсидрами,
Пересохла времен полуось.
И уже безнадежно проиграно
Это время, пошедшее вкось.
Спят гребцы, непомерной усталости
Не забыв, ни на гран не избыв.
Море цвета цветов побежалости
Полотном набегает на шкив.
Обращеньем времен не утешенный,
Обретет богоравный старик
Из-под ног уходящий, по-прежнему
Ненадежный, как плот, материк.
И певцы ястребино-незрячие
Не забудут, побороты сном,
Ни вулканы в истоме зачатия,
Ни горячую кровь гекатомб.
2
Договоры до срока расторгнуты,
На руках: не очко - перебор.
Карты нашей судьбы передернуты.
Передернуть осталось затвор.
Мы идем, не взывая о помощи,
Ни к кому не идем на поклон.
Различите ли голос мой, тонущий
В общем пении наших колонн?
На снегу, грязно-розово тающем,
С вами рядом чуток постою.
И запомнюсь бойцом, догоняющим
Забубенную роту свою.
И в секунды прессуется прошлое,
На губах окисляется медь.
И уже не успеть "Чур, не прожито!"
Прокричать, простонать, прохрипеть.