Аркавин Сергей Генрихович. Вера Аркавина. Стихи

Вера Аркавина

Но вопреки всему живу

СТИХИ

Вера Аркавина
(23.03.1901, Харьков - 27.05.1979, Харьков)

Вера Яковлевна Аркавина уже при советской власти студенткой Харьковского института народного хозяйства вступила в РСДРП и с 1922 года вместе с мужем, меньшевиком Абрамом Левиным (1892-1938), подвергалась неоднократным репрессиям, была в первой партии политзаключенных на Соловках, прошла тюрьмы, ссылки, Карлаг. Муж был расстрелян в 1938 году. В 1957 году Вера Аркавина и Абрам Левин были реабилитированы. После освобождения Вера жила в родном Харькове, преподавала иностранные языки, занималась литературной деятельностью. Много раз приезжала в Карелию и даже снова побывала на Соловках, на этот раз туристкой...

Данный сборник включает практически все стихи Веры Аркавиной, которые мне удалось найти при разборе ее архива.

Сергей Аркавин, внук В.Я. Аркавиной
5.01.2018

Я клятву верности шепчу...

Дочь

Из стихов 37-го года

I Чему нет слов

Так просто: отобрали дочь.

Гудок. Свет фар автомобильных

Кричит, и беспощадна ночь,

И перед нею все бессильно.

В тот миг ты вся в моих руках

Горячим стоном трепетала.

Вот улица в скупых огнях,

Вот поворот - и все пропало.

Еще живет прощальной лаской

К щеке прильнувшая ладонь.

Засовов лязг. И черной краской

Мир перечеркнут и сметен.

Там все осталось: жизнь и дочь, -

Вдруг полоснет ножом: навеки...

Как мне осилить эту ночь,

Как это можно человеку?

Ты молча стынешь на пороге,

Темнеет на дверях печать.

Так было в снах: скрипели дроги,

В могилу увозили мать.

Да, у тебя теперь нет дома

И ты одна, совсем одна.

И у соседей чуть знакомых

Та ночь пройдет без слез и сна.

А завтра ты начнешь шагать

Совсем не детскою дорогой,

Шагать, не попадая в ногу,

И слишком многое скрывать.

Все просто - отобрали мать...

II Заклинание

Пойми, поверь и знай. Пока

Ты отнята, ты не со мною,

Все непосильно, как тоска,

И все отравлено тоскою.

Пойми, как трудно пульс ни бьется,

В ударе каждом слиты мы,

Пока в тоске не оборвется

Прибой стареющей волны.

Здесь горю не дано смириться,

Но боли велено молчать,

Здесь надо страшные страницы

В тупом отчаянии листать.

Но сердцу не дано не биться,

Пока ты в нем тревожной птицей

Кровавишь крылья об окно...

Ты слышишь, как стучит оно?

III Испания

(отступление от темы)

Быть там, где сестры Ибаррури,

Сдают в слезах за пядью пядь,

Где судьбы мира, не Астурий

Друзьям приходится решать.

Где чумный тлен стать хочет бурей -

Вот где бы надо нам стоять!

Испания, прости меня,

Что не сумела быть с тобою,

Ты вся на линии огня,

Я - за бессмысленной стеною.

Молчащий сам сдает оружье,

Уходит с линии огня.

А нам стоять бы надо грудью.

Испания, прости меня.

IV Возвращение к теме

Поймешь ли ты, что это значит,

Когда людей наотмашь бьют,

Когда твою простую суть,

Оклеветав, переиначат.

Ты знаешь ли, что это значит,

Когда не видится конца,

Когда молчат, когда не плачут,

Хоть все в тебе кричит? Когда

Ничто нельзя переиначить,

И ты теряешь вдруг себя.

Поймешь ли ты, что это значит,

Такой поймешь ли ты меня?

V Но вопреки всему живу...

Но вопреки всему живу,

Живу и чувствую, и знаю:

Уж тем одним, что правды жду,

Я силу правды утверждаю.

Жить, волю крепко сжав в кулак

(Лишь было бы чему сжиматься).

Жить просто: день за днем, но так,

Чтоб от себя не отрекаться.

Живому сердцу надо биться.

И верю: будет нам дано

И эту дочитать страницу

Спокойно, сдержанно, как то,

Что миновало и прошло,

Чтоб никогда не повториться.

Мы вновь глядим и вдаль, и вширь

Взыскательней, мудрей и зорче.

Так взором проникает в мир

Его преобразивший зодчий.

1937 - 1950-е

Зачем живу

Зачем живу? Чтоб чуять спад

Былых желаний, чувств и мыслей?

Не так ли глохнет водопад,

Бессильной струйкою провиснув?

Но он живет, чтоб не заглох

Родник средь мшелых пней забытый.

А я - чтоб теплотой событий

Согреть друзей ушедших вздох...

Эпоха

Эпоха, как сырая глина,

(В том горькая ее беда!)

В ней каждый шаг неотвратимо

Оставит вмятину следа.

Цари, вожди, ассаргадоны,

Ее месившие конем,

Месили только глины тонны,

Не обжигая чувств огнем.

В жестокости своей ты льстива,

Ты можешь засосать на смерть,

Но отщипни кусочек глины,

Чтоб теплотой руки согреть,

И зазвенит, как песня, глина,

И не сумеет умереть!

Есть врезанный в ней отпечаток

Давно умолкнувшей струны,

След Прометеевой ступни,

Жар первых и неравных схваток

Всечеловечности и тьмы...

Из стихов 23-го года

Одиночка

(Внутренняя тюрьма)

Так день за днем, за годом год

Растёт кругом, стегает подлость.

Так жизнь пройдёт и смотришь -- вот

Твоя в борьбе увяла гордость.

Но силы есть, и я кричу:

Конец тяжелому удушью!

Я в век мучительный живу

Притупленного равнодушья.

Не хватит сил, не станет дум,

Кричать я буду ярым криком,

Глушить неправый гулкий шум.

За истинным гонюсь я ликом.

За тем, что спит, но что от сна,

Мне верится, опять проснется,

Ведь жизнь когда-нибудь взметнется

И под ударами хлыста.

Кричу призывным, ярым криком,

Пророчу новую зарю.

Россию с исступленным ликом

Я в крике слышу и люблю!

И ей -- мучительную гордость,

И ей крепчающую месть

Сквозь жизни оробелой подлость

Мне хочется в душе пронесть.

1923

Новогоднее

За круглым чокаюсь столом

Со всеми, кто уже не с нами,

Кто только ближе стал с годами.

И смерти нет: сожженный том

Не пеплом стынет, жжет огнем.

Из стихов 24-го года

Суздаль, политизолятор

Неделя сменяет неделю,

Встревоженно падают дни.

Широким размахом -- качели,

Кривые, как старые пни.

И ночи как будто темнее

И глуше суж;нный поток.

Но в возгласах слышу яснее

Все то же бурление вод.

Уже не потоком -- ручьями,

Клочками взволнованных дум

Осенними зреет ночами

Неясный, но крепнущий шум.

Каким разольется простором,

Раздольем, победы тоской?

Солдатки неслаженным хором

Надрывно кричали: "Домой!"

И дважды вскипающей пеной

Плевался сужённый поток.

Впервые июлем, изменой,

Вторично -- в спадании вод,

В октябрьском восстанье угрюмом...

И кто-то над рвущимся шумом

Сказал: "Непростительный ход!"

Все трудной измерено мерой,

Впервые ты стал одинок

И видел, как новую эру

Гнетущий туман обволок.

Впервые не слитый с толпою

Отринул толпу, не народ.

Стоял пред томительной тьмою.

И кровью был залит восход.

1924

Реквием

Был ветреный день. Комья рыжие стыли.

Рыдал растревоженный болью Шопен

Над прямоугольником свежей могилы,

Над вязкой неровностью глинистых стен.

Пусть нет у могилы сегодня лафета,

Но длится упорный и горестный бой.

Потомки безмолвно берут эстафету

И борется Тиль с непокорной слезой.

В тюрьме

(Из ненаписанного дневника)

Я дни люблю, когда стрижи

Крылом касаются сирени,

И облака уже с зари

Дают прохладу влажной тени.

Я дважды вижу проблеск дня

В окошке, схваченном решеткой. --

Сперва одним движением четким,

Затем средь влаги и огня.

В колодце узкого двора

Бреду извечно-скучным кругом.

Птиц легкокрылых детвора

Кругами чертит небеса,

Виска касается в испуге.

Здесь будешь прошлым жить, как тень,

Как отражение событий.

Но жарким, жизненным наитьем

Ты вновь осилишь этот день.

И будешь счастлив вопреки

Всему, что отняла неволя.

Ведь счастья нет, есть только воля

В потоке суженной реки.

А в промежутке был допрос

(Исчадье дней, исчадье ада),

Но раз ты жив и перенес,

То лучше вспоминать не надо!

Но даже там, в бесчасье ночи,

На грани "Придушу, скажи!",

Где все людское рвалось в клочья,

Мне снились клены и стрижи.

И забывая все от боли

(Чем били: каблуки, хлысты),

Я знала, что не сдашься ты,

И значит хватит сил и воли,

Чтоб не согнуться, все снести.

Твой образ я гнала в испуге,

Но чувств и мыслей кутерьма,

Сцепившись, бились в узком круге,

И круг выбрасывал тебя...

Как тускло брезжил нам рассвет,

Как густ был теплый привкус крови.

Всем существом кричала: "Нет!",

И в крике "Нет!" рождались зори.

Я знала, что еще живу,

Борясь за лучшего бессмертье,

Что верю, чувствую, дышу,

Люблю -- и значит, нету смерти!

И значит, я опять снесу,

Чтоб ночи длились как столетья

У самой смерти на весу,

Забыв страданий междометья.

Пурга

Ах, сколько отдано пурге

Упорных сил в час возвращенья!

Мир в белом полыхал огне,

И вихрей ранило смятенье.

Но пробивались мы упрямо,

Тараня вихри головой.

Мы шли, ползли, мы рвалась прямо

В извечное, как жизнь, "домой".

Дошли, рванули резко дверь,

Вдохнув тепло жилья и жизни,

Да так мы шли - сквозь гнев потерь,

Сквозь толщу бед - к своей Отчизне.

Судьбе

Хоть призрачную дай удачу,

Как отблеск в глубине ручья,

Чтоб стих не захлебнулся плачем,

И немотой небытия...

* * *

Теперь бесцельно мне гадать,

Была ль когда-нибудь поэтом.

Но верится, не канет в Лету

Секирой скошенная рать.

Строку не приравнять к мечу,

Стихам не стать живой водою.

Я клятву верности шепчу

Погибшим не на поле боя...

1960-е

И нот нарастающий вал...

Снега

I Largo

Листа огромного тревожна белизна.

Чем станет он? И сами мы не знаем.

Хоть спит снегов глубоких тишина,

Встревожен мир грачиным гулким граем.

В прожилках синевы раскинулась зима,

И сердцем к ней припав, мы жадно ей внимаем...

То Бах расстилает органную фугу,

Лиловые тучи нависли в басах.

Неспешно проходят по сонному лугу,

Печатая шаг, зимних фуг голоса.

Вновь падают хлопья, и нет им преграды.

Так входят в нас первые такты сонат.

(Как Баху немного и многого надо.)

И мудростью полон густой снегопад.

Откинута шляпа. Безмолвствуют шири,

И жизни дыханье затихло в снегах.

Но многообразно молчание мира,

И зиму все слушает, слушает Бах...

II Allegro

Запляшут снежинки, кружась в исступленье,

И скрипок томленье возносится ввысь,

И люди шагают сквозь шквал в наступленье,

И грозной метелью безумствует Лист.

Метель наметает над мертвым сугробы,

Но судьбы живут и не сдаться им в плен,

И скорбь их сильнее неистовства злобы,

И траурным маршем рыдает Шопен.

III Andante maestroso

Нет фонарей. Застыло все в смятенье,

Затихло все. Мир слушает, не спит,

Но это жизнь - не горечь пораженья,

Нет, это жизнь, что побеждать велит.

И мужеством очистясь, вдохновенье

В нас "Ленинградскою симфонией" звучит.

Как непривычно нам в консерваторском зале.

И растворяются и стены, и душа.

Ах, сколько вечностей в том зале не играли,

Но льется свет и музыка слышна.

И мир заполнен рокотом рояля

И вешним гулом ладожского льда.

Лед Ладоги бугрится и трещит,

И сорвана молчания печать,

И тают льды, и это счастье - жить,

И счастье - очищаясь, побеждать.

IV Final

Как снег весом в предчувствии конца!

Он щедр, но мокр, капелью легкой тает.

И сын в трагедии погибшего отца

Вдруг силы к зрелости своей черпает.

И ветры звоном талых льдин звучат.

И в легкой дымке голубеют дали,

И легче нам становится дышать

Щемящим воздухом проталин.

Пусть миру непривычно отдыхать,

Пусть все еще кружат в недобром вихре,

Летят снега, метели не утихли,

В нас все настойчивей рождаются, звучат

Грядущего космические ритмы.

Лист. "Грезы любви N3"

Я терпкую чашу любви не испил,

Горела рубином она.

И падали звуки шуршанием крыл

И влагой ненастного дня.

Ночь что-то шептала, шумела листва

И ветра порыв заглушал

И трепет сердец, и смятение сна,

И нот нарастающий вал.

Томлюсь, но я в песне сказать не могу,

Как ширятся чувства во мне,

Как терпкое трудное слово "люблю"

Взрастает и зреет во мгле.

Но трепет и боль не собрать мне в букет,

И Зибель над ним не споет.

Я даже не знаю, как каждый поэт,

Чем кончу свой звонкий полет.

Хоть эхо на песню не дрогнет в ответ,

Несется и крепнет она,

В ней тесно сплетаются радость и бред,

И мудрый восторг бытия.

Прелюд Рахманинова

Сперва твое письмо в разбеге смелых строк.

Они звучат, как жизнь - всем трепетом столетья.

А вслед за тем Шопен - развенчанность и бог,

И снова льется Григ в весенних междометьях.

Но вдруг в басах отчаянье и тьма,

И цепко держат их суровые аккорды.

А в дискантах рождается весна,

И устремляется по музыкальной хорде.

Так проясняя все, как зрелость или след

Тех чувств, которым вдруг найдешь названье,

Прелюд вошел в меня судьбою и призваньем

И завершением столетий, трудных лет

Давно задуманного начинанья....

Менуэт Гайдна

Как вздох, скольженье менуэта

По тихому простору зал.

Он был игрой свечей и света,

Он в теплых отблесках мерцал.

Плыл мимолетности признаньем,

Не шелест шелка - шелест крыл.

Он плыл как звука оправданье,

На грани всех его мерил.

Он плыл на широте дыханья,

Где невозможна немота.

И побеждала умиранье

Смычка и сердца теплота.

Он плыл как звука утвержденье,

Бесплотный как его распад.

Как первый трепет вдохновенья

И яблонь светлый снегопад

Чюрленис

Промчался дождь и оживил асфальт,

В нем вспыхнул мир тяжелой бронзой гривы.

А в хор басов ворвался детский альт,

Как нить луча, как прядь весенней ивы.

Промчался дождь. Кленовый желтый лист

Прилип к асфальту бронтозавра лапой.

А дождь устал, он медленнее капал.

И дверь открыл неспешно органист.

Чюрлениса играет органист,

Гудят басы, они дымятся в хоре.

Лишь детский альт, неповторимо чист,

Все рвется вдаль, тесно ему в притворе.

Багрянец листьев липнет к витражам

Синкопами старинной партитуры,

Леса и дни задумчивы и хмуры,

Туман и дождь все бродят по полям.

Ребенка голос вырвался в просторы,

Шар одуванчика, как елочный, застыл.

Ребенок знает: это - целый мир

Сиянья, хрупкости, мгновенности и горя,

И тянется к цветку порывом слабых сил.

А там внизу бормочет сонно море

И солнце пятнами разорванных монист

Скользит в глубин раскрывшиеся створы.

Судьбы и вечности мерцает вещий лист.

Чюрлениса играет органист.

1960-е

* * *

Лебяжьей плавностью Сен-Санса

Плывет к нам на пуантах смерть.

Но лебедью дано запеть,

Чтоб в горле ширилось пространство,

А кленов гаснущая медь

Нас жгла как символ постоянства,

Как право даже в смерти петь.

Дни листопада зазвучали...

Туман весенний

Он влажен был, глушил, как вата,

Во все вникал, едва дышал.

Он жил недоброй жизнью ската

И путал дни, и свет скрывал.

Но солнце крепло, прорываясь

И золотя его пласты.

Горбами в небо упираясь,

Всплывали радугой мосты.

И ощущалась легкость дали

За ставшей призрачной стеной.

И почки жадно набухали,

И пахло влагой и весной.

Тут стало ясно и школенку,

Что ходит в самый первый класс:

Вот выйдет из лесу Аленка

Из дремных сказок возвратясь.

Туманы станут паутинкой,

Смахнет их детская рука,

Подкрасит небо легкой синькой,

И зацветут в нем облака.

И свету вдруг не станет краю,

Теплу упругому - конца,

И галок говорливых стая

Замитингует у крыльца,

Напустит нам таких туманов,

Что с толку сбитые скворцы

В своих скворечниках застанут

Жильцов из галочьей родни.

Порядок в мире водворяя,

Скворцы прогонят их. Тогда,

Почуяв приближенье мая,

Проснется ива у пруда.

Уйдут до осени туманы.

Сияньем полные сады

Метельное осыплют пламя

У свежевспаханной гряды.

И мы почувствуем, что сами

Надраены до белизны...

Буйство сирени

Неуемное буйство сирени

Щедро выплеснуто на перрон.

И шмели, тяжелея от лени,

Сонно пробуют свой баритон.

Унесут это буйство в кошелках,

Тесно втиснут на рынке их в ряд,

Будто им этой ночью не щелкал

Соловьиными трелями сад.

А потом разбредутся букеты,

Присмирев, по чужим этажам,

Чтобы окна, как строки поэтов,

Их раздаривали зеркалам.

И сплетением влаги и света

Тяжесть гроздьев войдет в наши сны.

Цвет сирени -- преддверие лета

И душистая гибель весны.

Март 1966

Цветенье лип

Проснуться. В тишину войти

Огромных лип, где в капле каждой

Подобья солнц отражены

И смягчены румянцем влажным.

Где в искре каждой зрелость дня

Заключена и обогрета

Медлительным скольженьем лета,

Дремотным дуновеньем сна.

А запах лип? Глаза закрою:

Он - как медовая река

За густотой не видно дна...

Весь мир за трепетной стеною

В тугом настоянном покое

И в сонном колыханье дня...

Да, так кончается война,

Мир возвращается к покою.

Осень

Еще не тронута дождями

Лесов осенних тишина.

И ясными сквозными днями

Как улей - до летка полна.

Вновь тухнет бронза и багрянец,

По капле каплет кровь осин.

И сходит, как с событий глянец,

Предсмертьем наведенный грим.

Но побеждающим бессмертьем

Полны спокойные леса.

И четкие уходят ветви,

Переплетаясь, в небеса.

Всей ширью распахнулись дали

И внятно говорит простор.

Дни листопада зазвучали

Вопросом, брошенным в упор.

Снегопад

В густой тревожный снегопад

Душа тоскует, ей не спится.

Обрывки снов, как снег, летят,

Но не слипаются ресницы.

А может быть, нам счастье снится

И павших горестный возврат...

И жизни опалят страницы,

Распахнутые наугад.

В густой и мокрый снегопад

Молчат иззябшие синицы

И окон проруби молчат...

Сверкнув, твои мелькают спицы,

Мелькают дни, за рядом ряд.

В сугробы снов плывет кровать.

Вздохнув, уснули половицы

И начинает мир дремать

Прозрачным сном хрустальной птицы.

Зимний рассвет

С рассветом скрежещет бульдозер,

Тасует, как карты, сугробы,

Смирение комкает улиц

И ровность дыхания рвет.

Он кажется мне гильотиной,

Он все отсечет переулки.

Над площадью странно пустынной

Молчание ночи убьет.

И кто-то проложит дорожку

На склоне вскипевшего вала.

И черною пулей в изложье

Прочертит свой путь пешеход.

Так рвется сквозь нить партитуры

В свинцовое небо сопрано,

Но многоголосая фуга

Сопрано в собратья берет.

И ей отзовутся трамваи

И сонные скрипы полозьев,

И красное зимнее солнце

Над городом снова взойдет.

Мы жили в городе одном...

Первая любовь

Влюбиться. Маленьким мальчишкой.

Сумбурно, горько и смешно,

Мучительной любовью книжной,

Где все укрыто и умно.

И расцветать - прорывом в будни,

И угасать, познав: то плоть.

Что может быть ее безумней

И невозможней побороть?

Влюбиться. Маленьким мальчишкой.

И ветру распахнуть окно.

Забарабанит дождь по книжкам

И смоет все, что в них умно...

А через век в забытых списках

Следить ненужный ряд имен,

Чтоб где-то к окончанью близко

Застыть на имени твоем.

И чувствовать себя мальчишкой,

Влюбленным горько и смешно

В кого? В названье, в строчку списка,

В неповторимое ничто.

1932

* * *

Ночь грохотала за окном,

Неслись во мраке поезда.

Но меркла в мареве звезда

И рельсы тяжелели сном.

Да, только с двух и до пяти

Мир был наполнен тишиной.

Молчали стрелки и пути

На темной станции ночной.

И сгрудившись, как овцы в тьме,

Чтоб гуще шерстью обрасти,

Вагоны замирали в сне,

Чтоб снова грохотать с пяти.

Ты каждой ночью был влюблен

И знал: за тридевять земель

Ее колышет теплый сон

И звезд туманная капель.

И только с двух и до пяти

Ты каждой ночью забывал,

Что трудные ее пути

Своей судьбою не связал.

Вероятно, до 1941

* * *

Ты в детстве меришь километром

Разлук недолгих расстоянье

До первой станции приметной

С душистым и лесным названьем.

А в юности глотаешь слезы,

Боясь и мучаясь признаньем,

И первая реальность прозы -

Как судорога мирозданья.

В закатный час, в миг расставанья

Ты вновь беспомощен, как в детстве.

Все сковано твоим молчаньем,

Все накрепко стоит на месте.

И где та станция с названьем

Душистым, как мечта о лесе...

Вероятно, до 1941

Тебя с годами не забыть

Тебя с годами не забыть.

Что день -- ты ближе и дороже.

Я знаю: нам бы жить и жить,

Чтоб стать к себе и жизни строже.

С годами, помудрев, понять,

Как легкость мне чужда забвенья,

Что в жизнь мою войдёшь опять,

Как входит в образ вдохновенье.

Знать: где-то есть второе "я"

В ином, улучшенном изданьи.

И пусть всю жизнь прождать тебя,

Но дни считать и ждать свиданья.

Тебя с годами не забыть,

Ты с каждым часом мне дороже.

И для тебя дано мне жить,

Честней, взволнованней и строже.

1948

Отцовство

Моему мужу

Воскресла ли горечь отцовства

В кончины глухие минуты

И шорох далекого детства

Тревожный, зовущий и смутный?

Фигурка поменьше гнома

В сдавленном горле улиц.

Красное пыльное солнце,

Как глаз умирающих чудищ?

... Ты ходил с ребенком от окна к окну

Он увидеть хотел "еще одно солнце".

И в руках твоих отходили ко сну

Твой ребенок и знойное солнце.

Ребенок был так пронзительно мал,

Он звенел звоном трав, он не был человеком,

Он забавной пичужкой по миру шагал

В ярко красном как солнце берете.

Ты боялся: не сможет малыш прорасти

Сквозь пушистость-пичужность, прямо в плоть человека.

Но не он, это ты смят и сброшен с пути

Не попав ни в варяги, ни в греки.

...Когда наливаются окна

Янтарной прозрачностью соты

И дышат медовые ульи

На улицы в вьюжном безлюдье,

Твое ощущаю отцовство,

Как повесть, что прервана грубо

И плачет извечное детство,

К тебе протянувшее губы.

Вероятно, до 1941

Мы жили в городе одном

Вы мне приснились первый раз

Живым, доверчивым и близким.

И начинался день запиской,

Что с Вами встретимся сейчас.

Спешила, чтоб застать Вас дома,

По улицам знакомым шла,

Знакомым по обрывкам сна,

По чувству верности знакомым.

Во сне нам суждено молчать,

Но помнится, мы говорили,

Как будто вновь, за пядью пядь

Пласты столетий ворошили.

Тогда от счастья и тепла

Слеза скатилась, и дышали

Бессмертьем тихие поля

И скрытые туманом дали...

Но рассвело. При теплом свете

Растаял золотой туман

На вымокшем в росе берете

Листок сиял, как талисман.

А запах моря и сосны

В ладонях терпкий след оставил.

Так возвращаются из яви

Чтоб явью наполнялись сны.

Вероятно, до 1941

Аллея лип едва намечена...

Из путевой тетради

На развилке дорог

Не возвращайся тем путем,

Которым прошагал однажды,

В нем боль неутоленной жажды,

Под пеплом тлеет он огнем.

Не возвращайся тем путем,

Где в юности шагал с друзьями,

Он их заполнен голосами,

Он ими властно озарен.

Не возвращайся тем путем,

Которым вместе шла с любимым:

Откажут выдержка и силы,

Займется сердце вдруг огнем

И горечью невыносимой.

Не возвращайся тем путем...

1960-е

Подмосковье

Здесь холод медлил спозаранку,

Нырял во мрак еловых лап.

Мелькали сонно полустанки,

К ним луч сбегал, как легкий трап.

Но вдруг в березах засверкало,

Заискрилось и расцвело

Щебечущее покрывало,

Животворящее тепло.

И лес стоял суров, всеведущ,

Дремуч, как первобытный сказ,

Замшелой тайною прибежищ

Оленьих с поволокой глаз.

В нем не бродили с тетивою

И в нем не ставили силки.

За счастье быть самим собою

Платили трудной прямотою,

Суровой правдою строки.

1940-50-е

Первый полет (Александровская слобода)

Аллея лип едва намечена,

Ей часто главы отсекали,

А стены белые исчерчены

Веками мстительной печали.

И здесь однажды с башни белой -

Так теплятся над тьмою свечи -

Безвестный дьяк рванулся смело

Судьбе неведомой навстречу.

И тень крыла его упала

На двор, где, затаив дыханье,

Толпа сквозь рабский страх взывала

К свершению его дерзанья.

Над белой пролетел стеною

(Как это человеку мало!)

Царь стукнул жезлом, как клюкою,

И что-то в нем возликовало...

Но в уши шепот вполз змеиный:

"Отскнись, то грех, то искус ада!"

Царь в страхе падал ниц с повинной,

Лобзая пыльные оклады.

Молился он о ниспосланьи

Ему великого покоя.

Во искупление дерзанья

Он многих покарал изгнаньем,

А дьявола-дьяка - дыбою.

Но башня белая сквозная

Готова в небо взмыть в полете,

Твердит в веках не угасая,

О дерзком замысле пилота.

1960-е

Карагайле (На отрогах Алатау)

Здесь ель вонзалась в небо пикой,

Сползали c гор, как тьма, леса.

Мир непонятный и двуликий

И в ярких звездах небеса.

Здесь, в колыбели Семиречья

Мир человечий невесом.

Казалось, судьбы человечьи

Здесь к вечности шли на поклон.

И серебром серели бурки,

Хоть календарь твердил: "июль",

Но вдруг рассвет огромной губкой

Умыл весь мир и тьму спугнул.

И горы "баловались трубкой",

Жилья проснулся смутный гул.

И верилось, что все людское

Значительно. Сияла ширь.

Теплело. Молоко парное

Туман долине подносил.

Желтел на блюде жирный сыр,

Отары плыли облаками,

В пиалах дня дрожала синь.

А вечность, скованная льдами,

Спускалась с крутизны вершин,

Звеня и серебрясь ручьями.

1960-е

Кондопога

Храм плыл над темью вод озерных,

Чуть хмурясь думой на ветру.

Он, как бессмертье, был бесспорным,

Придясь на редкость "ко двору".

И тут хотелось слово "зодчий"

С заглавной буквы написать,

Глядеть, взволнованно молчать

И этот край, как дом свой отчий,

До спазмы в горле ощущать.

1960-е

И свечи до зари горят...

Не плачь, Офелия!

Не плачь, Офелия, прошу,

Прошу, Офелия, не плачь!

Жестокость Гамлета прощу -

Не он твой бич и твой палач.

Тебя, как нежность, он прогнал,

В сраженье нежность не нужна:

Уже в нем властвует металл,

Месть тетивой напряжена.

Не плачь, ему невмоготу,

Когда ты горечью полна.

Поэт, влюбленный в прямоту,

Он весь отзывчив, как струна.

Не плачь, Офелия, не плачь,

Пока на свете Гамлет есть,

Пока его святая месть -

Нечистой совести палач.

Не плачь, Офелия, не плачь!

Золушкин башмачок

На холодной сияет ступени

Оброненный тобой башмачок,

Синевою пронизаны тени,

Невесом новогодний снежок.

Он как блестки ложится на краску,

Сонно дышит под снегом земля.

И нечаянной детскою сказкой

Сказка зимних созвездий легла.

На холодной сияет ступени

Оброненный тобой башмачок,

Шепчут сизые темные ели,

Что еще отзвенел один год.

И конечно бы Золушке надо

В этот год, как другим подрасти.,

А не все танцевать до упаду,

До росы, до грозы, до зари.

Нет, напутали что-то вы, ели, -

Не хватало б тогда на земле

Башмачка на морозной ступени

И сияния пряжки во мгле.

Я хочу, чтобы так, без притворства

Этой сказке доверилась ты,

А в двенадцать с нелегким упорством

Возвратилась бы в жизнь из мечты.

А потом целый день бы роняла

То улыбку, то нож, то слезу,

И мелодия танца и бала

Расцветала, искрясь на снегу.

Пусть лежит на холодной ступени

Оброненный тобой башмачок

И сияет. Пусть шепчутся тени,

Пусть метет новогодний снежок.

1960-е

Введение к поэме "Пушкин"

I Марат

Марат волновался.

Шарлоттой Корде

Дремали предместья.

Преддверием мести

Был взгляд Робеспьера

И окрик Дантона:

"Ублюдок, убийца!"

Терпел он без стона,

Когда вырывался

Из яростной гущи

Его стерегущих

Творцов Карманьолы.

Себя сознавал он

бессильно бегущим,

бредущим в потемках

потомком бездомья.

Он цепко цеплялся

за "браво" предместий,

твердя: "Я единственный

стражник на страже..."

Ползли, извиваясь,

неясные вести,

гоня к гильотине

людские отары....

Жиронда погибла,

Дантон - обличен,

Но выблевок этот

Из клуба Дантона

Шел в гору,

предместьям давал уже тон.

Неверный последыш

Творцов Карманьолы.

Алхимик, твердящий узор пентаграммы,

уверен: из пепла возникнет алмаз.

Но он был мудрее, его амальгамой

Противник был смят и раздавлен, как гад.

Как часто друзья и подкупны, и глупы,

И видят вокруг лишь житейскую малость...

И зуд, обостренный истерикой слуха,

Терзал его тело, вытравливал жалость...

Но если б не нож,

Занесенный Корде,

Но если б не эта кровавая ванна,

Все было б как прежде,

Не стать ему Ланном,

Ни малым капралом на сером коне.

II Будри

А брат его мирно дремал над Соссюром

И мыслил: Данзас неприметлив и скуден,

Но что-то в них есть всех (назвать это кругом?),

Что странно роднит их налетом культуры.

Вот в Дельвиге есть теплота по-славянски

широкой, слегка беззаботной натуры,

хоть где-то он рос в захолустье балтийском

и в детстве не пели ему трубадуры.

А Пущин - он прям и в сужденьях, и в дружбе,

Такие вот гибнут так часто в России,

Талантливо гибнут, но гибнут без нужды,

Как издавна гибнут на свете Мессии.

А Пушкин?..

Он дремлет, обзор не докончив питомцев,

Но зная, что есть ограниченность в споре

меж светом и тьмою, луною и солнцем

И в строгом учете лицейских достоинств.

Халат был расстегнут и кисти висели.

И эта небрежность к себе дополняла

Его необычность. Так звук ритурнели

Вдруг выявит властно истасканность бала.

Пушкин

Мне слышно над тихою Мойкой

Падение мокрого снега.

И Пушкин стоит запушенный

На темном, как горе, мосту...

Мальчишкою в Царском когда-то

Стремительным, тонким, безвестным,

Ладонью поймал он снежинку,

Вгляделся и диво воспел...

А не было б этого дива,

Щемящего скрипа полозьев,

И снегом залепленных окон,

И он бы безвестно прожил.

Мы путали б "пушки" и "Пушкин"

И путались в предках-вояках,

И в смутных годах самозванства,

И в русской дремучей беде...

Как густо над темною Мойкой

Падение звездных снежинок,

Как быстро они умирают

На смуглой горячей руке

Домик в Пятигорске

Дом небольшой. Заглохший сад.

Террасы ветхие ступени.

Тревожно в комнату глядят

Сосредоточенные ели.

Тепло свечи колышет тьму.

Перо неслышное трепещет,

Тень Демона мерцает веще,

И тесно темному крылу.

А свечи до зари горят,

Все золотится мягким светом.

Дыханье льдов, ущелий ад

Становятся в строку поэта...

Свет окон озаряет сад,

Бегут в бессмертие ступени.

Тревожные трепещут тени

И свечи до зари горят...

1960-е

Нина Чавчавадзе

Не затихает боль горенья,

Все пламенней накал огня.

Любовь, как горечь вдохновенья,

Как дар, не каждому дана.

Сильней, чем жарких уст лобзанье,

Чем двух сердец согласный стук,

Чем страстной девочки испуг

Пред жгучей тайной обладанья.

Горячий жест скорбящих рук,

Обнявших камень изваянья...

1958-62

Снег Андерсена

Снег Андерсена, добрый снег!

Ты с каждым годом гуще, гуще,

Метешь пургой в тайге и пуще,

Готовя сам себе ночлег.

Снег Андерсена, щедрый снег!

Весь мир окутан сонной сказкой

И тишина белым бела...

Кай мчится вихрем на салазках,

Спят сосны, словно терема.

Несутся сани без опаски,

А Герда плачет у окна...

Кай мчит сквозь кручи льда и снега,

Вновь распаляясь на лету.

Он мчит по путаному следу,

По гулко скованному льду.

Летит, как вихрь в свою беду,

И падает на землю небо...

Но Герда слышит сквозь пургу

Любви извечное: "Иду!"

Пусть светится твое окно,

Мохнатое от льда и снега,

И черным вихрем стынет небо,

Кружась, как тьмы веретено.

Но за бушующей метелью

Сверкнет нам рыжий свет окна

И вспыхнет вдруг над темной елью.

Огромных звезд голубизна.

И ляжет лиловатый след

На припушенный снегом наст,

Он призрачен, как счастье Герд,

Тревожно полюбивших нас.

Содержание

Я клятву верности шепчу...

Дочь. Из стихов 37 года

Зачем живу

Эпоха

Из стихов 23-го года. Одиночка

Новогоднее

Из стихов 23-го года. Суздаль

Реквием

ВЫ тюрьме

Пурга

Судьбе

И нот нарастающий вал...

Снега

Лист. "Грезы любви N3"

Прелюд Рахманинова

Менуэт Гайдна

Чюрленис

"Лебяжьей плавностью Сен-Санса..."

Дни листопада зазвучали...

Туман весенний

Буйство сирени

Цветенье лип

Осень

Снегопад

Мы жили в городе одном...

Первая любовь

"Ночь грохотала за окном..."

"Ты в детстве меришь километром..."

Тебя с годами не забыть

Отцовство

Мы жили в городе одном

Аллея лип едва намечена...

Из путевой тетради

На развилке дорог

Подмосковье

Первый полет (Александровская слобода)

Карагайле (На отрогах Алатау)

Кондопога

И свечи до зари горят...

Не плачь, Офелия!.."

Золушкин башмачок

Введение к поэме "Пушкин"

I Марат

II Будри

Пушкин

Домик в Пятигорске

Нина Чавчавадзе

Снег Андерсена

Оставить комментарий © Copyright Аркавин Сергей Генрихович (dfdx@yandex.ru) Размещен: 12/06/2020, изменен: 12/06/2020. 55k. Статистика. Статья: Поэзия Книги стихов Скачать FB2		Ваша оценка:

Аркавин Сергей Генрихович : другие произведения.

Вера Аркавина. Стихи