УВЕРТЮРА ЖИЗНИ
Повествование в лучших традициях ренессанса в терцинах
(перевод из Пауля Бартеля Беннета Густава Августа Бэра)


Где путь я начал, трудно отгадать,
Сперва он не был освещен лучами, 
Без памяти сей мир нам не познать.

Недели шли, сменялись дни ночами, 
Я помню ярко детский пансион, 
Сперва все было словно в мелодраме.

Сейчас тот день, как полумрачный сон. 
Зимой - тоска, но ласки солнца - летом, 
И космея цвела, и зеленел газон.

Был маскарад, и не один при этом.
Я никаких забот тогда не знал,
Все было залито лучистым ясным светом.

При виде раны я тогда молчал,
Как и потом, и в том рождалась воля,
Важнейшее из всех земных начал.

Я разыграл тогда две первых роли, -
Уже тогда я был анахорет,
И своенравен был в изрядной доле.

Те несколько не очень ярких лет
Я пропускаю, их удел - забвенье,
Но посвящу последнему терцет.

В столь юном возрасте безгрешны увлеченья.
Двух мотыльков безгрешная игра
Нам принесла в итоге огорченье.

Тот пансион, куда я шел с утра
Мне указал дальнейшую дорогу,
И всем туземцам старого двора.

Со стороны одной все было чин по чину,
Настали гимназические годы,
С другой, имел я веские причины

Из года в год лелеять дух свободы.
Казенный дух всегда я презирал,
И развивал в себе свою  породу.

Свою красотку здесь я потерял, - 
Она ушла, своей судьбе покорна;
О ней остался только мадригал.

Тогда моя стезя была просторна,
Из той поры остался дым костров,
Он - знак свободомыслия бесспорно.

Увы, мой путь известен и не нов,
Но он известен только корифеям.
Я выбирал его, основу из основ,

Как лимузин, метаясь по фривеям.
Мне сферой близкой стал бульвар,
Я шлю привет его галантереям.

К бульвару примыкала сфера чар
Песка и солнца знойной литорали,
Те годы были как в пустыне Тар,

С тех пор таких давно уже не знали,
По-южному роскошно-жарких лет,
С тех пор такие годы миновали.

Эпохи той заметен в жизни след,
Легенды слышал я в дыханьи бриза,
В речах филистеров - один лишь только бред.

Разыскивая рощи парадиза,
Я в лодке шел по глади мутных вод,
Я не читал тогда Хайяма и Хафиза,

Поскольку ближе был мне Геродот, 
И влек меня простор морей и прерий,
Над ними ясен был небесный свод.

С тех пор я стал во всем искать феерий,
К себе привлек я Феба и Камен
У рубежа непознанных империй.

Пришел период резких перемен,
Когда пиратство было позабыто,
И судно испытало легкий крен,

Но тем не менее, Камен и Граций свита
Жила в моей обители всегда,
Прибыв из Рима, из Афин и с Крита.

Я посещал чужие города,
Я изучал язык конкистадоров, 
Меня влекла вольготная среда.

Эпоха грёз, восторгов, алчных взоров.
Познания чудес и высших сфер,
Парад жантильных школьниц и фланёров,

Игра и блеск финансовых афер,
Поверхностные в танцах бальных ласки,
Дюма, Гольдони, Гофман и Мольер,

Полотен собственных чарующие краски,
Слились в  одно, и баркентина шла 
От берегов бесплодных - к дивной сказке.

Стезя иная рядом пролегла,
Стезя всех тех, чьи грубы были нравы,
И дурью жизнь пронизана была.

Свои привычки и свои забавы,
Свои углы, свой церемониал,
Имели те, чей быт, как смрад отравы.

Их жизнь со стороны я наблюдал,
Вальяжно полируя тротуары,
Мне нужен был бразильский карнавал.

Там, где царили лишь одни кошмары,
Туда не нужно было мне совсем,
Кошмаров предо мной бессильны чары.

Последний год лицея сладок всем,
Его все ждут, свободы ожидая,
Один создать пытается гарем,

Другой - одеться, гонор не скрывая,
Стремится третий в прессу и в эфир,
Четвертый околдован солнцем мая.

Но заблуждались все, не зная мир,
Считая школу монастырским делом,
Свободы относителен кумир.

Ведь если осмотреть этапы в целом,
То был лицей свободы воплощеньем,
За черным - белое, и черное - за белым.

Кольцо к кольцу несет в себе сеченье.
Но вот фестоны новой цитадели,
Куда теперь несет меня теченье.

Наука тяжкая, туман миражной цели,
Леса и скалы, воды и вокзалы,
Холсты и кисть, сонеты и газели.

Был год поэзии, составлены анналы,
За ним последовал год антикварной прессы,
Мелькали старые газеты и журналы,

Но все ушло, все отгремели мессы.