В самой переносице города, застрял дирижабль. Никто не мог бы опознать его, или вспомнить имя этого священного воздушного Левиафана. Только ветер натягивал истлевшие от времени стропы обвивающие сигару тела этого серебристого монстра.
Городок по сути был не велик, он вмещал в себя не более тысячи домов в которых коротали свои моросящие будни, несколько тысяч доходяг, не имеющих ни желания, ни возможности отослать город от себя подалее, а самим жить в Мегаполисе. Мегаполис, на фресках в городке с дирижаблем был субъектом божественным. Носящим в себе великую тайну и громоздкую стекло-бетонную душу. Никто не посмел бы из бедняг поднять глаза на сияющий в восточном солнце титан архитектурной мысли, воплощённое могущество города.
Дирижабль мечтательно задрал свои хвостоподобные рули к небу, отвергшему его. Небо усмехалось и сыпалось всё той же непреходящей моросью. Сжималось небо подобно намоченной и выставленной на солнце свиной коже. Иногда горожане видели как небо хохочет, а солнце прыгая с ветки на ветку пьёт портвейн прячась в придорожных кустах. Болтливые слепые старухи говорили о скором извержении Дирижабля, о том, что внутри него зреет Имаго. А что такое это Имаго ведомо только старому полусумасшедшему кормчему отвинченному от корпуса дирижабля, и теперь с аппетитом пускающего слюни в местном музее.
Никто конечно не верил старухам, все посмеивались в воротники, да шагали себе в сторону фабрик. Фабрики тянули жилы труб прямо к горам и оттуда черпали Материю. А затем производили миллионы железнодорожных гвоздей, которые грузились на костяные дрезины и уходили куда-то на восток к божественному Мегаполису. Горожане чрезвычайно гордились своей продукцией и организовали даже ежегодный фестиваль Босого Гвоздя. На этом фестивале горожане методом жребия отбирали одного человека, который зубами отгрызал шляпку гвоздя и затем всю ночь голый бегал с босым гвоздём по площади и распевал древнюю Гвоздливую Песнь.
Голографический шрифт
Прорезает окно бестелесности
Мерцает мощёный забор
На распятом Гвозде угнездилась Икота хвощей
Гвоздящей тоской
Раскрою объятия
И ринусь во взмыленный
Пыльный отчаянием край
Где гвозди цветут
Обессиленной
Ржавой слюной
Где девы подобны поддонам
Ломящимся в истоме
Лихого Гвоздя!
О край Руды
Как жила твоя далека
Как краток мой
Смердящий век
В песне были ещё слова, но обязательным к пению был именно это фрагмент. Исполнялась песня на древнем гортанном наречии которое возникло из многочисленных горных схваток, подхваченных первыми поселенцами.
Проживал в городе инженер по имени Блокгауз, конечно с большой буквы, конечно же был он образован и служил на Фабрике Љ8. Там он слушал голос Материи и исполнял тайный инженерный обряд по слиянию Материи с Миром и созданием Руды. Все свои тридцать пять лет, Блокгауз посвятил Материи и Руде. Он наверняка даже в середине ночи смог сформулировать четыре постулата перерождения веществ забитые в его голову ещё в годы студенчества.
Первый: Материя есть кости бытия вскормленные иглами космических ежей.
Второй: Материя после беременности в зоне случки плюётся охрипшим светлячком.
Третий: Светлячок всегда явственно проявляет тошнотные колики в области груди и вскоре начинает искренне подпрыгивать изливая Кислотку.
Четвёртый: Кислотка есть неопрятная Руда, причеши её и припудри, а после дай погулять по штольням, к завтра она сделается доступнее портовой шлюхи. И гвоздь родится из неё легко.
И с этим сокровенным знанием Блокгауз ежедневно просыпался, а во сне видел все метаморфозы. Он был инженер от Создателя. И на фабрике получал руду наивысшего качества и именно по этому Фабрика Љ8 считалась ведущей и обзавелась даже собственной часовенкой Мегаполиса. В часовне служил Гражданин Краузе, приехавший из Мегаполиса и несущий слово стекла и бетона убогим жителям городка с Дирижаблем.
Каждое утро ровно в семь тридцать все сотрудники Фабрики Љ8 приходили на молебен и слушали проповедь о том как черви зданий грызут небо над Мегаполисом и в весеннем ветре сминается запах весны. О том как люди зеркальными колоннами движутся в паутине. Как саранча погибает в дыму автострад и как смеётся в судорогах прокажённый центр.
Все эти притчи и слова рождали в головах горожан диковинные видения о рае похожем на Мегаполис. Что тысячи солнц зажигаются в ночи и бросают свой заражённый зеленоватый свет на все предметы от чего необъяснимая гниль проказы подкатывает к душе и сливается с ней в токсичный зародыш Метрополии вытесняя провинциальные цветы. И от этого процесса в человеке всё делается уравновешенным и глобальным. С этим умиротворением рабочие шли в цеха и трудились над источающими пар станками.
Также и инженер Блокгауз каждое утро слушал проповеди и вместе со всеми пел псалмы о скорейшем возврате к Метрополии. Но в голове его роились сомнения и греховность их природы была очевидна. Однажды Блокгауз принял восьминедельный пост, но мысли никуда не делись, а даже наоборот обросли более детальными подробностями.
И однажды Блокгауз пришёл в часовню после работы. Увидев его Гражданин Краузе расплылся в кошачьей улыбке и стал расспрашивать инженера о фабричных делах. Но Блокгауз вежливо намекнул на то, что дело его чрезвычайно щекотливо и настоял на приватности разговора.
- О чём вы уважаемый господин Блокгауз, я никогда не выдам тайну исповеди ибо это отдалит меня от Мегаполиса на двести лиг! - сразу же оборвал Краузе - Вы смело можете обсудить со мной детали своего дела и я, как пастырь приведу Вас к должному разрешению ситуации.
- Не подумайте, что я безумен, Гражданин, но меня посещают странные мысли о Мегаполисе. Мне кажется, что смешение души с проказой это нечто напоминающее рождение Руды, и ещё мне кажется, что я мог бы синтезировать весь этот процесс в лабораторных условиях.
Но более всего меня беспокоит Дирижабль. Как ни странно, но старухи мне кажется судачат о нём не с проста. Однажды возвращаясь домой я видел, что в дирижабле шевелилось нечто разбрасывая сквозь натянувшуюся обшивку сверкающие ртутной безмятежностью капельки. Это происходило в течении двадцати минут, а затем все собаки бросились кататься во ртути и сделались совершенно непотребны, а через пару мгновений и вовсе стали жирными сиамскими котами.
По мере своего рассказа глазам инженера представали странные перемещения в лице и причёске Гражданина Краузе. Волосы у того становились дыбом, а рот то и дело съезжал набок, то причмокивая, то скалясь белыми зубами. Пушистый розовый воротник его куртки начинал сверкать. С массивной золотой пряжки отпали таинственные магические литеры D&G. Гладкая кожа вокруг ногтей начинала топорщиться заусенцами, а кутикулы нарастали до половины ногтя. В конце повествования Гражданин Краузе вскочил, но четырёх дюймовые шпильки его каблуков подломились и с сакральной надписи Prada осыпалось несколько блестящих страз. Но в конце концов Краузе всё же взял себя в руки и осипшим голосом спросил:
- Это всё?
- Что с Вами?! Неужели рассказ мой столь удручающе свидетельствует о моей чудовищной греховности?! Я готов перенести любую епитимью! - и Блокгауз склонил голову.
-Вы кому либо ещё говорили об этом происшествии? Не припоминаете ли? - лицо Краузе выражало тотальную сосредоточенность и ещё какое-то неопределимое чувство.
- Нет я никому не говорил об этом уважаемый Гражданин Краузе! Я клянусь вам Гнилым Сердцем Метрополии, что ни одна душа об этом не знает, если только, кто-то не видел того же, что и я.
- Хорошо. Тогда сделайте вот что, отправьтесь к телу Дирижабля и зачерпните Сок Метрополии, а затем выпейте его, выпейте без остатка и вы проникните в тайны, о которых даже не подозревали.
С этим советом Блокгауз и ушёл из часовни оставив задумавшегося Краузе в одиночестве. Блокгауз долго бродил по мощёным гвоздями улочкам городка и в голову ему пришла странная мысль. Он внезапно осознал, что город его не имеет имени и никто не знает, либо не помнит его, как и имени Дирижабля. Все знают, первых поселенцах, о Материи, о Руде, чтут Мегаполис, а свой городок никто не называет. От происходящей в голове инженера бури дыхание его пресеклось и он присел на мостовую. Мысли колотили друг друга молотками, а те что были ближе к периферии лупили по костям черепа, Блокгаузу казалось, что вот-вот голова его расколется и из неё посыплются на землю серебряные и золотые паучки-мысли с маленькими молотками и станут озорно носиться по мостовой мозжа друг другу тонкие тела. Догадка созревшая внутри этого хаоса словно нашатырь с джином вызывало кристаллизацию мыслительного процесса.
Имаго - это канал в Метрополию, все горожане попадут туда ещё при жизни и будут счастливы в великом равновесии стекла и бетона! Они сделаются подобными серьёзности асфальта их муторные тяготы чувств опадут сухой, безобразной корой, а привычное заменится Шаблоном! Всё это случится, непременно случится!
И Блокгауз побежал, бежал он с одержимостью гепарда гонящего антилопу. Он нёсся к Дирижаблю, веря, что тот подарит ему верховное зерно знания. Бег инженера приобретал какой-то стихийный характер, он уже не бежал он рвал пространство то и дело превращаясь в бур. Время изгибалось и растягивалось в струны ревущие неимоверную какофонию цилиндрической формы.
Блокгауз всем телом налетел на пузырь Дирижабля и почувствовал, что внутри колышется мягкая тёплая субстанция, а брезент корпуса покрыт дымящимися зловонными струпьями химической гангрены. Блокгауз слышал о такой болезни материалов, но видел её впервые. За его спиной на площади разворачивалось действо двести тридцать второго карнавала. Босой Гвоздь уже сверкал в руках бегущего и от первых слов песни Дирижабль носящий в себе Сок Метрополии содрогнулся и каркасы его издали предродовой стон. Песня набирала обороты и сливалась в унисон с муками прорастающего незримого Нечто. И в самом напряжённом месте песни, когда голос поющего начал срываться Дирижабль лопнул и изверг из своего нутра тонны пахнущей миндалём ртути. Блокгауз отчаянно стал цепляться за воздух молотя руками по блестящей поверхности остаточного пространства, но в конце концов пошёл ко дну. В зловонной металлической жиже он ощутил тепло и веяние разложения. Жидкость всасывалась в кожу и причиняла невыносимую боль, загоняемого в мышцы расслоившегося стекла. В сознание инженера кто-то вероломно колотился и через пару секунд Блокгауз ощутил внутри себя что-то новое. Глаза его наполнились зеленоватой пеленой, в уши кто-то напихал стекловаты, которая клочьями свисала на плечи и колола кожу на шее.
Ничего не осталось в бурлящей серебристой субстанции. Сознание Блокгауза плыло теперь свободно, и с диким рёвом в него ворвался точёный голос машины:
ПЛАН ЗАСТРОЙКИ МОСКВЫ. СЕКТОР 14 ДИРЕКТИВА ГОРОДСКОЙ АДМИНИСТРАЦИИ. ПРИСВОИТЬ АНЕКСИРОВАННОМУ СЕКТОРУ СТАТУС ПРИГОРОДА. ПРОЛОЖИТЬ ВЕТКУ МЕТРО ДО СТАНЦИИ ГВОЗДЕВО. ДЛЯ СТРОИТЕЛЬСТВА ВЕТКИ ИСПОЛЬЗОВАТЬ МАТЕРИАЛЫ ИЗ ШПАЛОВО (СЕКТОР 13), РЕЛЬСИНО (СЕКТОР 15), И СЕКТОРА 14 (ГВОЗДЕВО). АКТ НА ЗАСТРОЙКУ ПОДПИСАН 25.09.10. НАСЕЛЕНИЕ СЕКТОРА 14 (ГВОЗДЕВО) ПОДВЕРГНУТЬ УРБАНИЗОВАННОЙ АССИМИЛЯЦИИ...
Над ртутным морем виднелась только верхушка самой высокой яблони городка, на с неё на токсичном ветру срывались последние красноватые листочки и с шипением поглощались хромом бытия.