"Лампочку хочешь?", - ты смотришь на меня с внимательным сочувствием, - "Бери, я знаю, где есть еще ... Она еще теплая. Слипшиеся волосы и темные коридоры. Вчера объявили зябкость, но весна обещает быть ознобной. Я осторожно, двумя пальцами, беру лампочку, так чтобы не прикоснуться к закопченному изнутри стеклу. Ты не отрываешь взгляда. Я вглядываюсь внутрь и вижу, что она уже умерла..."Бежим", - говоришь ты - "сейчас настанет час", и мы несемся спотыкаясь о чьи то руки... Эхо шагов угрожающе глумится по пятам, поедая сладкими лужицами наши следы... Я теряю тебя, теряю.. ты выскальзываешь во вне моего пространства, втягиваешься чужой параллелью... И только по-детски обиженно: "Как же ты можешь меня упустить, я ведь подарил тебе лампочку".

Чужая лестница... каждая ступенька так и норовит ущипнуть тебя за пятку. Ты невольно подхихикиваешь - щекотно. Перила выскальзывают из под пальцев, а незнакомые двери угрожающе молчат тебе навстречу. Ты смотришь на потолок - здесь нет ни одной лампочки. Только голые торчащие во все стороны провода. "Простите, вы не знаете, как пройти до пятого этажа", - это ты спрашиваешь у случайно приоткрытой форточки на лестничном пролете... "А вы через клетки, через клетки" - нехорошо улыбаясь, скрипит она в ответ, и ты понимаешь, что что-то тут не то, но вежливо благодаришь и продолжаешь идти.

У нее были длинные черные волосы, изломанная улыбка и тонкие пальцы. Она пела высоким голосом и засыпала под голубой, когда на стенах расползались в созвездия домашние светлячки. А потом она пошла гулять... только вот забыла ключи, и никак не вернется... Если долго долго идти то обязательно придешь домой - и дело не в том, что земля круглая, а все дороги ведут к дому... просто ведь если очень долго долго долго идти, ты побываешь везде...А везде это и Африка, и река Амазонка, и берега - последней надежды, первой встречи и слоновой кости, и улица Артема, скверик с голубями, песочница, пустыня Гоби, окраины Тегерана и, конечно же, среди них обязательно будет твой дом.

Не плачь, пожалуйста, когда тебя будут убивать. Я знаю это больно, да и просто обидно, это очень обидно, когда тебя убивают. Но ты не обижайся на них. Они не со зла. Просто они не умеют по другому... Их не научили. Каждый делает лишь то, что умеет - поливает цветы, или красит заборы, продает билетики в метро, улыбается на входе... а есть те, которые убивают. Разве цветок обижается на того кто его поливает или забор на того кто его красит... Так стоит ли обижаться на тех кто пришли тебя убивать. Они ведь не умеют по другому.

Он понял, только когда его вывели из машины... Упал на землю и стал биться в истерике, выкрикивать какие то бессвязные слова, хвататься пальцами за траву... Им так и не удалось его поднять. Протащив его по земле, метров так 50 они выстреляли - сначала невпопад, а потом в голову."Как он визжал", - усмехнулся один другому, - "может быть это было началом его нового стихотворения."

"И не устал ты решать свою геометрию" - ты треплешь меня по голове, как провинившегося сынишку и смотришь так, что хочется забыть обо всем - сжечь учебник, порвать тетрадку, разгрызть пополам этот недоеденный карандаш. Но разве ты не понимаешь, - главная проблема Лобачевского это возможность встречи тех, кому встретиться не суждено. Победить Эвклида, это все равно что взять власть над судьбою... А ты почему то обижаешься, и перед тем как последний раз хлопнуть входной дверью, пишешь на кухонной стене красной гуашью - "А кого ты еще не встретил?".

Похоронное бюро. Подвешенный в галстук клерк, покачиваясь на дверной петли, бурно здоровается, окатывая тебя теплой слюной. "Спасибо что выбрали нас. Это так трогательно, так неожиданно, так..." и он захлебывается в булькающем экстазе. Мы предлагаем вам наибольший в городе ассортимент в любом виде и состояние вещества - первобытное погребение в осенней листве или вместе со свежеубитым буйволом, так хоронили своих вождей питекантропы с острова Явы, в глиняных сосудах, соломенных корзинках, саркофагах египетских, скифских каменных пирамидах, индийских кострах... У нас полный ассортимент! А если вы готовы раскошелиться у нас есть особая сделка, только для вас и по сезонной скидке..." Он приближается, покачиваясь, и плюет мне в ухо - "Мы хороним заживо". А я вижу только твое хрупкое тело, тонкие пальцы, изломанную улыбку... "Давайте особую", - говорю я, и тот в галстуке обнимает меня за плечо, подхихикивает в зрачки и ведет за стол.

В руках обгоревшая школьная тетрадка в клеточку. На столе свечка. Я подношу ее к огню, она загорается, я смотрю секунду и задуваю огонь. И снова, и снова.... Постепенно тетрадка тает... "Рукописи не горят", - вспоминаю я, - "Пускай. Но горят домашние задания". На последней странице две горизонтально прочерченные прямые. На одной, той, что внизу, я, кажется, куда то бегу, спотыкаюсь на прямом месте, перепрыгиваю через клетку... на другой ты - укоризненно смотришь вниз, пока и к тебе не подбирается огонь.

Лампочку хочешь? - ты смотришь на меня с внимательным сочувствием. Я осторожно, двумя пальцами, беру ее так чтобы не коснутся закопченного изнутри стекла, подношу поближе к глазам, вглядываюсь внутрь и откусываю кусок, потом еще один... Во рту, словно песок, приглушенно хрустят еще теплые осколки, а по подбородку стекает кровь.