История одного человека. Человека, который смог сокрушить мир
А
Кровь - не вода
Четверо княжичей размеренно, медленно, словно во время похоронной процессии, следовали по узкой витой лестнице княжеского дворца, поднимаясь к верхним ярусам. Их намерения были нечестивы, помыслы - дурны. В лице каждого проглядывалось особенное, отличное выражение. Впереди уверенно шел Лярва, старший брат, в лице которого властвовало поддельное хладнокровие. За ним неуверенными шагами ступал неродной сын Берверского князя, Скурат, темный взгляд которого изредка озаряли скверные мысли, ведомые только ему, а на губах возникала зловещая улыбка. Затем тяжелыми шагами следовал Отерпат. Казалось, будто каждая ступенька стоит ему неимоверных усилий, но избавить себя от этих мучений он не может. Последним поднимался самый младший княжич - Празелавит, в глазах которого виднелся лишь жуткий испуг. Никто из них тогда еще не догадывался, какую цену придется заплатить каждому, никто не предполагал, чем обернется зло потом.
Внезапно княжеский двор оглушил удар колокола, который сразу же в мгновение ока разнесся по всему необъятному Берверу, деревянному городу. Тревожный мощный крик угрожающе проносился над теремами, ни на секунду не изменяя своей прежней мрачной громогласности. Он, будто явился злом, первым его знамением, подтверждающим собственное могущество, убеждая в неотвратимом ужасе, который теперь уже неизбежно накроет город. Отдаленно предчувствуя эту угрозу, время отчего-то замерло, заставив задуматься людей; оно до последнего не теряло надежды на благополучие. Однако отныне отсчет пошел. Возвещающий удар заставил остановиться и четырех братьев.
- Похоронный звон? - опасливо прошептал Лярва и сам устрашился сказанного: в его глазах неистово полыхало пожарище великого страха.
Он поспешно взбежал по ступеням к выбоинам, из которых открывался вид на весь Бервер. Чуть поодаль от княжеского дворца, который стоял на возвышении, в беспорядке ютились деревянные терема с выстроенными к верхним ярусам палат резными лестницами. Словно намеренно, центральные палаты отделялись от остальной части города пышным садом и княжескими пристройками. Окружали город обвитые ходовыми площадками деревянные стены, которые старательно были выложены бревно к бревну. Со стороны создавалось ощущение, будто низвергнутый в пропасть Бервер вытягивал к небу княжеский дворец, благодаря которому он и держится над поверхностью земли. Но всегда отрешенно и одиноко, казалось, стояла колокольня, ближе к северным воротам. Башня звонаря располагалась на мертвой, черной земле, где нельзя было найти ни единой травинки. Несмотря на то, что прошли уже многие лета после осады Теревинфа, колокол продолжал оставаться в деревянном городе символом проклятья.
Лярва быстро окинул ошеломленных братьев испуганным взглядом, но сразу же вернулся к прежнему самообладанию. Он умолчал и о том, что колокол звонит сам собой, ведомый собственной волей. Для него это было знамение, знамение, которое нельзя воспринять иначе, как дурной знак. Но слишком желанна цель, невероятно соблазнительна мысль о могуществе. Очень многое поставлено на карту, поэтому ошибка одного из них по воле злополучного знамения - конец всем, а, главное, ему. Лярва свысока окинул братьев расчетливым взглядом и продолжил двигаться дальше по коридору. Они шли, и, казалось, стены сужали пространство, наполовину заполненное мраком. Наконец, показалась дверь опочивальни князя. Молодой княжич бесшумно ступал по дощатым настилам и в тайне от себя бессмысленно боялся, что когда-нибудь коридор преградит дверь отца. Однако расстояние отчаянно угрожающе сокращалось, и вот уже забрезжил сквозь щели лунный свет. Лярва остановился, княжичи тоже. Окруженные сумраком несколько секунд они стояли, закрыв глаза правой ладонью.
Первым тишину прервал Лярва, который уверенно, с натиском толкнул дверь и быстро направился в опочивальню, сжимая рукоять меча на поясе. Спящего князя мгновенно окружили рослые фигуры сыновей. Грозные битвы прошлого не остались бесследными: сон его всегда был чутким, так, чтобы достойно ответить на внезапную опасность. Будто почувствовав неладное, князь встрепенулся, одновременно нащупывая меч. На обычном месте его не оказалось. Лярва понял, что нельзя больше медлить, и несколькими молниеносными движениями занес клинок над отцом и глубоко вонзил острие. Пораженный князь издал хриплый крик, пытаясь рассмотреть широко раскрытыми глазами своих палачей. Обеими руками он схватил и удерживал лезвие меча, притягивая к себе Лярву. Это повергло убийцу в неимоверный ужас: он видел грозные и одновременно удивленные глаза, в которых светился блеск луны, искривленные болью губы. Ему казалось, будто он смотрит в лицо смерти. Но неожиданно тело князя содрогнул еще один удар, который во второй раз буквально пригвоздил его.
Второй княжич вонзил свой меч. Руки его дрожали, грудь вздымалась от частого дыхания, на лице от напряжения явственно выступили скулы.
Первые сокрушительные удары стали началом, предупреждающим невероятную зверскую резню, ужас которой невозможно представить. Казалось, это не люди, а чудовища терзают желанную добычу. Опочивальня наполнялась смрадом коварства, смерть безумным стервятником металась в заточении стен, насыщаясь злобно пролитой кровью, которую не удастся смыть никогда. В лунном свете то и дело сверкал безжизненный металл, знаменующий власть гибельной неправды. Несмотря на то, что Празелавита и Отерпата обуревало смятение и трепет, находясь в полузабытье, они также приложили руку к страшному злодейству против отца. Княжичи отчаянно, с остервенением сеяли смерть. Ощущение реальности постепенно терялось, поэтому Берверский князь со временем будто перестал чувствовать боль, уже не противясь уготовленной заговорщиками участи. В последние минуты ему вспомнились вовсе не ратные подвиги и незабываемые битвы, без которых теперь он не мыслил жизни, а завладела им печаль по сыновьям. Жалость никогда не была ближним советником князя, но сейчас великая скорбь охватила властителя по тем, кто отравил собственную душу великим преступлением, связал судьбу с неправдой. За свою жизнь он успел привыкнуть к предательским войнам, заговорам за власть, но от собственных сыновей никак невозможно было ожидать такой подлости. Даже от нелюбимого Празелавита. И увидел перед глазами он далекое прошлое, когда новорожденным сыновьям приносил в дар обнаженные мечи, прибавляя слова: "Ничто не станет твоим, кроме того, чем завладеешь в сечи этим клинком". Его наречение по воле рока сбылось.
Через несколько минут глаза князя застыли, тело перестало сопротивляться. Но для братьев убийство, казалось, длилось целую вечность. Они медленно и неуверенно отступали от истерзанного отца, которого траурным серебром освещала луна. Несмотря на то, что темноте невозможно было разглядеть глубоких сквозных ран, кровавых потоков, от тела князя исходил дух смерти, безжизненный холод, отчего братьев преследовал еще больший ужас. Празелавит, отойдя от князя дальше всех, обезумевшими глазами смотрел на последствия своего жесткосердечия. Он держал меч на расстоянии вытянутой руки, будто отрекался от совершенного злодейства, и, ощущая слабость в пальцах, бросил оружие на деревянный пол. Внезапно в душах братьев послышалась печальная беззвучная мелодия, которая с течением времени усиливалась. Для каждого она звучала по-своему, но во всех присутствовало неощутимое общее начало. Такими песнями у племени берверцев было принято провожать умерших во время похоронной процессии. Протяжная песня ударяла по сердцу первыми звуками, а завершалась дрожащим почти воющим криком. Но поздно затеплился в их душах огонек сострадания.
Забытье княжичей нарушил тревожный удар у северных ворот: с башни сорвался городской колокол. К звонарной площади начали сбегаться обеспокоенные люди. Сокрушительный звук отрезвил братьев страхом: они сочли, что ярость разгневанных богом явилась им, тем, кто восстал против власти своего отца, совершив тяжкое преступление. Отчего-то каждый почувствовал себя преследуемым, поэтому нужно было бежать, не было времени на раздумья и сомнения. Княжичи мгновенно метнулись к дверям, Отерпат схватил за руку Празелавита, который так и не пришел в себя. Высокие искривленные тени проносились по бревенчатым стенам дворца, частые шаги зашуршали по ступеням, от светящихся пятен и темных сгустков растекшимся по княжескому терему рябило в глазах. Братья, потомки благородных кровей, как подлые убийцы, бежали из родного дома. Спустившись на нижний ярус, переводя дух, они стояли под резными сводами, подпираемыми массивными столбами, неподалеку от лестницы, которая в эту ночь по приказу Скурата не охранялась, как и весь княжеский терем. Прежние ощущения абсолютно покинули их, поэтому теперь от ночного кровопролития чувствовалось только состояние азарта боя: о себе говорила варагская кровь.
Лярва стоял ближе всего к лестнице, в противоположной стороне от других княжичей, оперевшись на меч.
- Отныне все кончено, - жестко произнес он. - Мы исполнили свой замысел. И никто не смеет судить княжеских сыновей.
- Братья, что же мы сотворили! - взмолился Празелавит. К нему так и не пришло спокойствие. - Сегодня подняли руку на родного отца, завтра никто не поглядит и поступит так же с нами, - словно в ненужный довесок прибавило его самолюбие.
У Скурата подобное поведение брата вызвало невообразимый гнев. Он не желал больше мучиться угрызениями совести и совершенно не понимал "слабости" младшего княжича.
- Да не скули ты, как дворовая собачонка! - взревел в ярости он. - Неужели ты считаешь себя непричастным к случившемуся? Мы сами выбрали это бремя, умышленно! - сказал он, разводя руки. - Все уже свершилось и время не повернуть. Празелавит, ты княжеский сын, у тебя нет права на горестные стенания!
Наступило молчание. Каждый чувствовал, что завершающая точка ночной трагедии еще не поставлена. Ощущение приближения чего-то неизведанного не столько пугало братьев, сколько угнетало и отягощало. Раньше между княжичами и их заветными желаниями, в которых они всегда боялись признаться, стоял отец, но теперь эти мечтания могли сбыться. Властитель Бервера видел в сыновьях воителей, но никак не приемников на княжеском троне, который он долгие лета так старательно укреплял, переступая через жертвы и слабости. Да и удел правления в Теревинфе достался непросто: пришлось поступиться жизнью брата. Хотя заговор и был подготовлен приближенными князя Теревинфа, это не снимало с Берверского управителя колоссальный груз вины. Сначала он мучился совершенным убийством, но затем, в облегчение греха убедил себя в том, что основная часть вины лежит на предателях-советниках, которые и подтолкнули его на преступление. Но правда не может обманываться. Тогда он даже и не предполагал, как быстро вернется зло содеянного.
Отчего-то в верности княжичей он был совершенно уверен, хотя некоторых награждал нелюбовью, клеймил презрением. Особенно не жаловал князь Празелавита, которого считал недостойным престола из-за слабого характера и податливости. Быть может, в этом и был оправданный расчет: земли Варагии нередко подвергались набегам с моря дальних воинственных народов, которые только и жили этими грабежами. Чтобы держать великокняжеский престол, приходилось бороться не только с захватчиками, но и подавлять волнения среди народа в Нижних Зенях, и иногда очень жестоко. Подобную политику осуждал Отерпат. Князь готов бы признать его главным претендентом на великое правление, но постепенно разочаровывался и в нем. Безусловно, доблестью, честью, достоинством Отерпат обладал, но рискованно вверять правление тому, чьи глаза порой застилает великодушие. Твердой и властной руки он не имел. Но разве мог властитель Варагии догадываться, что самый достойный сын проявит свою волю так варварски, через убийство отца. Большие надежды князь возлагал на Лярву, который во многом поддерживал и сопутствовал ему. Однако это была опасная ставка: отец выбрал ему тяжелый путь, но честолюбивый сын, усыпляя его бдительность, стремился совершенно иной, узкой стезей, с которой легко сойти и сгинуть в пропасти безвозвратно. Поддержать его был готов Скурат, сын того самого князя Теревинфа. Времена подлости и коварства научили Берверского князя с опаской относиться к людям, с которыми его свела судьба. По сути дела, он признал Скурата названым сыном, чтобы овладеть престолом в Теревинфе, ведь после смерти брата, его законным преемником должен был стать именно Скурат. Неродной сын, конечно, не поверил в оправдания князя, и долгие годы точил в своем сердце клинок мести.
Как бы там ни было, на каждом из братьев осталась печать греха и невозможно рассудить по справедливости степень вины. Одно оставалось неоспоримым: княжичи были отравлены ядом убийства.
- Братья, - воззвал Лярва, - мы будем кривить душой и лгать себе, если скажем, что на наших руках нет отцовской крови. - Последние слова явно были лишними. - Но, клянусь Сварогом, в этом не только вина княжичей. Если посмотреть хоть чуточку здравомыслящим взглядом, то выяснится, что не мы одни окованы преступлением. А как же придворные советники, воеводы? - Лярва явно говорил искренне. - Да что там, недобрый слушок уже прошел среди народа, а не только горожан. Но никто не посмел возразить этой несправедливости.
Действительно, положение в княжеском дворце и за его пределами было непростым. Удивительно, как Берверский владыка все это время, не видя, постепенно окружал себя предателями. Хотя следует отдать должное и тем, кто тонко и искусно плел против него заговор. Ближние советники, верхушка политической элиты в убийстве князя видели возможность значимого улучшения собственного положения в городе. На великокняжеский престол Варагии рассчитывать, естественно, не приходилось. Они, конечно, не надеялись, что молодым княжичам удастся удержаться на троне властителей. Заговор должен был посеять смуту и неразбериху. Тогда каждый из советников имел возможность завладеть княжеской властью или, на худой конец, нельзя отказываться от возможности учреждения соборного правления, ведь никто не захочет увидеть князя в лице сыновей-убийц. Народ тоже не был сильной опорой Берверского управленца: во-первых, его репутации после захвата Теревинфа, во-вторых, чрезмерная жесткость в подавлении восстаний и, в-третьих, бесконечные набеги "летящих" отрядов со стороны земель бесконечного холода, которые так и не удалось пресечь.
- Собственноручно князя убили мы, - проревел доселе молчаливый Отерпат. - А подлые прислужники готовы принять любую правду, которая не навредит им. Сегодня они поддерживают заговор княжичей, а завтра, как только почувствуют страх за свою жалкую душонку, покончат с нами. Неужели ты не видишь, что весь двор заврался? Они с такой же легкостью обвинят нас, как ты их сейчас. Это заколдованный круг, из которого, думаю, нам уже не удастся выбраться.
На минуту на лице Лярвы можно было заметить выражение гнева, но при последних словах его губы скривились в недоброй усмешки: неужели Отерпат считает брата таким простаком; он уже давно позаботился о том, кто займет место повинного; только бы не упредить этот момент раньше положенного срока.
- Не ты ли собираешься покончить с этим произволом? - спокойным тоном, но озлобленно произнес Лярва. - У княжеского сына еще нет таких полномочий. Или уже успел наделить себя властью в Бервере? Не запамятовал ли ты, что удел правление передается по старшинству.
Эти слова буквально пронзили Отерпата: как его брат только мог помыслить подобное. Весь вид разъяренного княжича выражал недоумение и крайнее изумление сказанной неправдой. Искривленное лицо его одновременно сосредоточило в себе отпечаток омерзения, презрения и оскорбленности.
- Так вот в чем корень нашего злодейства. - Отерпат начал постепенно приближаться к старшему брату. - Лярва, так это ты повел нас на грех, ради того, чтобы овладеть поручами великого князя. - Он усмехнулся произнесенным словам. - Так вот в чем дело. Глупцы, он нашел нашему предательству совершенно иное применение, о котором мы даже и не подозревали.
- Да как ты смеешь! - вскричал Лярва, приблизившись к брату на несколько шагов. - Ах ты подлый глуздырь, вздумал очернить мое имя? - Он чувствовал, что ситуации выходит из-под контроля, однако из последних сил попытался исправить положения, все же держа руку на мече. - Опомнитесь! Да каждый из вас имел собственные замыслы насчет этой смерти и не важно, какой причиной вы прикрывались. Одумайся, Отерпат, ты же жаждешь власти в Нижних Зенях. Не знаю, какую бессмысленную причину ты этому выдумал, но главное факт остается фактом. Да каждый из нас преследовал свои цели. А теперь ты хочешь так просто во всем осудить меня? Упоминая советников, я лишь хотел показать, что ни нас одних княжеская кровь...
Старший княжич не договорил: его оборвал спокойный голос.
- Лярва прав. Думаю, сейчас вообще не время делить отцовские земли и решать судьбу придворных советников. Тело князя еще не остыло, а мы уже начинаем братские междоусобицы. Главное, нужно держаться вместе, нельзя разбредаться, иначе и впрямь мы погибнем волей такого же заговора. Необходимо действовать так, чтобы воеводам и в голову не пришло обвинить нас. - Скурат перешел в сторону Лярвы, ближе к брату. - По сути дела, он прав: пожалуй, нет в Бервере человека, который косвенно не был бы причастным к смерти отца.
Однако Отерпат не собирался усмирять свое возмущение.
- У меня нет уверенности, что завтра подобное не случится со мной, - озлобленно почти прошипел он.
- Ты сам решился на это! - возражая, воскликнул Лярва. - Я не понимаю, зачем ты пытаешься искать виноватых. Мы сами пошли на риск, и, думаю, не бессмысленно. Какую правду ты хочешь найти? О том, что должно произойти после, нужно было заботиться раньше. - Лярва чуть ли не напирал на брата, хотя за плечо его и удерживал Скурат. - Теперь уже нет времени, нет возможности вернуть все на прежние места. Никогда больше князь не выйдет из своих палат, - говорил он, указывая на лестницу, ведущую с верхних ярусов. - Он мертв! Отныне его нет! Остались только мы, и жизнь наша теперь только в единстве.
Лярва продолжал свою речь, но Отерпат уже не слышал ничего, весь мир рухнул: с верхних ступенек деревянной лестницы, опираясь на поручни, медленно спускался убитый князь. Опять в душе зазвучала оглашаемая ударами городского колокола похоронная песня, заставляя изнывать сердце от груза совершенного отцеубийства. Князь словно снова вернулся в мир живых, чтобы осудить фальшивые слова Лярвы, чтобы посмотреть в глаза сыновьям, которые предали свою кровь, кровь варагских правителей. Празелавит и Отерпат стояли замершими статуями, глядя на израненного отца: первый - испуганно трепеща, второй - искренне раскаиваясь. Не опуская головы, окидывая застывшим взором сыновей, князь тяжело преодолевал ступени, которые давались ему ценой неимоверных усилий. Скурат пошатнулся от Лярвы, стоящего у подножия лестницы.
- Да что с вами происходит? - недоумевал он. И словно для того, чтобы дать ответ, его плеча коснулись сзади. Он обернулся и в тот же миг молниеносно отпрянул назад, но цепкая рука мертвой хваткой удерживала его. Несколько секунд, пока Лярва не мог освободиться из сковывающих тисков, он видел лицо князя, которое в полутьме казалось еще более устрашающим, чем прежде. Теперь оно выражало озлобленность, жажду мести, гневный упрек. Но больше всего старшего княжича поразило, что в глазах его не было места всепрощающей отцовской милости. Только стальной холод и проклятье. Внезапно тело князя поразил удар, который заставил его упасть: Скурат вонзил меч в спину отца. Четверо княжичей отлетели от поверженного Берверского властителя, как от грозного обжигающего пламени, как от самого главного страха своей жизни, перед которым невозможно устоять.
Непокорная душа князя, закаленная потрясениями и великими битвами, до последнего не желала расставаться с телом. Он стоял до конца. Подобное тоже нельзя было воспринимать никак иначе как немилость богов. Даже в свои последние минуты Берверский правитель не желал пасть к ногам своих палачей: он медленно подступал к скамье, придвинутой к стене у подножия лестницы. Теперь братья могли отчетливо рассмотреть мертвого отца, сидящего подле них. Лохмотья нательной рубахи, пропитанной кровью, потеряли свою белизну и побагровели. Ладони тоже покрылись красными разводами. Голова князя была опущена, но глаза по-прежнему гневно исподлобья взирали на сыновей, поблескивая от случайного света.