Мне переполняют сдерживаемая радость и гордость, потому что это правда. Всю свою жизнь я был худшим: самым нелепым, слабым и некрасивым. Мне пришлось смириться со всем этим, хотя я долго боролся с негодованием на свою судьбу и нет-нет да и обращался к Великой Матери, которая создала всех нас, с вопросом: "Ну почему именно я? В чём я так сильно провинился?" Но она мне ничего не ответила. Верно, она хотела, чтобы я сам нашёл ответы - так же, как и моя собственная мать. Мне это не удалось, как я ни пытался, но зато я нашёл кое-что другое - достоинства в самом себе, которых не видели остальные. Ну, а что ещё остаётся делать? Никто не может прожить, всю жизнь и вправду считая себя самым худшим в мире. Да, внешне я был никчёмен, но я многое умел внутри. Я знал и помнил то, чего не знали и не помнили все другие. Например, тот день, когда я родился.
Сейчас меня наполнило предчувствие чего-то большого и важного, и мне наконец-то показалось, что я отыскал смысл своей жизни и всех своих тягот. Тот день, когда она обнимет меня и скажет, что я действительно лучше всех, но она этого никогда не говорила, чтобы я не возгордился, в одно мгновение перечеркнёт все прежние годы. Я знаю, что счастье, которое я при этом испытаю, превысит все мои невзгоды в бессчётное количество раз. Но ради такой награды стоит потрудиться, верно?
И мне кажется, что только что я сделал первый шаг. Свой первый шаг на пути к тому прекрасному, что ожидает меня в конце.
Но она говорит:
- Нет, ты ничего не помнишь.
Я замираю.
- Правда помню, мама, - осторожно отвечаю я после долгого молчания. - Тот самый первый день, когда я появился на свет. И все последующие дни - в мельчайших подробностях. У меня отличная память! Лучше, чем у кого-либо. Хочешь, я докажу тебе? Я расскажу тебе всё, что помню о своём детстве. Ты удивишься!
Она молчит, отвернувшись от меня. И тогда я начинаю рассказывать.
- Эй! А ну открывай глаза!
...голос моей спасительницы, вырвавшей меня из толпы набросившихся на меня детей и готовых, казалось, растерзать меня в клочья, отнюдь не ласков и не нежен. Он не проливается целебным бальзамом на мои раны, а режет меня ещё сильнее - хорошо ещё, что не в тех местах, где у меня и без того всё болит после чужих побоев. И всё-таки... это первый голос, который я услышал после долгих лет молчания, когда я даже и не подозревал, что с кем-то можно разговаривать. Что кто-то может ко мне обратиться. Что меня вообще кто-то замечает.
...и это она меня спасла.
Поэтому я очень стараюсь выполнить её требование - а для начала, хотя бы понять, что она имеет в виду. К моему стыду, у меня ничего не получается.
- ...не могу, - приходится признаться мне.
В ответ раздаётся долгое молчание.
- Так ты что, не только калека, но ещё и слепой? - наконец, недоверчиво уточняет она. - Как такое может быть? Как ты умудрился выжить?
Я изо всех сил вслушиваюсь в её слова. Хотя их смысл для меня совершенно непонятен, однако благодаря сильнейшему внутреннему напряжению мне удаётся смутно догадаться, что она подразумевает. "Калека" означает, что я не похож на других, и то, что я почти не умею ходить. "Другие" - это те, кто набросились на меня. "Ходить" - это тот путь, который я проделал из дома до места кровавой расправы надо мной, которая здесь произошла. ...Вернее, чуть было не произошла.
Её голос звучит с пренебрежением, однако я так горд и доволен собой, что сумел понять смысл её вопросов, что совершенно этого не замечаю.
- Да, - радостно отвечаю я. - Да, всё именно так.
Я чувствую на себе её недоумевающий взгляд и начинаю сиять ещё сильнее. Как будто то солнце, которое я так мечтал найти, сейчас оказалось внутри меня, и меня затапливают волны его жара, ласкового и беспощадного одновременно.
- ...и чему тут радоваться? - спрашивает она.
Как ей объяснить? Как рассказать о том, что я только что проделал огромный путь, на который у меня уходили нескончаемые часы бесплодных усилий, упорного труда и поражений в борьбе со своим почти бездвижным телом? И пусть снаружи всё оказалось совсем не так, как я себе представлял, пусть меня чуть было не растерзали, однако я... я всё-таки сумел сделать это! И я даже понял её слова, хотя впервые в жизни услышал чей-то голос!
Вот только на то, чтобы облечь все свои переживания в понятную для кого-то другого речь, моих сил уже не хватает. Кроме того, мне кажется, что всё должно быть совершенно понятно и по моей улыбке. Вот поэтому, вместо того, чтобы говорить, я только радостно улыбаюсь.
- Ну ты и идиот.
В её голосе нет злости, одно только безграничное недоумение от того, что подобные мне вообще могут существовать под этим солнцем. Да, солнцем... Потому что, как бы ни было, оно всё-таки есть - я чувствую на лице его жаркие лучи. Они светят безжалостно, но могут быть и самыми ласковыми на свете. Уж кому, как не мне, знать об этом. Может быть, поэтому я и не бросаю свои попытки, несмотря на её резкие слова.
- Мне... мне было очень трудно сюда добраться.
Я всё-таки пытаюсь донести до неё суть своих переживаний, своей радости и своей небывалой победы. И как будто бы достигаю успеха: во всяком случае, она внимательно меня слушает и, кажется, делает попытки осмыслить мои слова.
- Я понимаю, о чём ты говоришь, - наконец, кивает она, и я начинаю ликовать. - Каждому из нас когда-то пришлось одолеть нелёгкий путь. Мне тоже. Но у нас уходило на это... ну не знаю, несколько часов. Но уж никак не долгие и долгие годы, как ты говоришь - на то, чтобы встать с постели, добраться до двери своего дома и выйти наружу.
С этими словами она разворачивается и собирается уйти.
Всю мою радость как рукой снимает - я понимаю, что если она сейчас меня покинет, то я так и останусь наедине со своей темнотой, своей болью и своим непониманием всего, что происходит в этом мире. Калека. Так вот, что это означает - когда другие делают что-то гораздо быстрее и лучше, чем ты, даже если ты стараешься изо всех сил.
- Подожди! - я делаю попытку нащупать хоть что-то в окружающем меня жарком мраке.
Она... какая она? Я не имею ни малейшего представления об этом, равно как и о том, что из себя представляю я сам. Я знаю только, что это "она".
Она и правда останавливается.
Раны мои вновь начинают болеть - на какое-то время охватившего меня ликования, вдохновения и напряжения хватило, чтобы я ничего не чувствовал, но тело, и без того уставшее, а теперь ещё и избитое, начинает брать своё. Знаю, что сейчас упаду. И что? После этого меня всё-таки разорвут на части?
- Почему? - спрашиваю я, хватаясь за этот вопрос, как за последнюю соломинку надежды. Может, она возьмётся объяснять мне, и наш разговор продолжится. - Почему они на меня набросились? Потому что я... - я вспоминаю слова. - ...калека? И потому что я слепой?
- Нет, - пожимает плечами она. - Потому что они твои братья и сёстры.
К моему собственному удивлению, мне вполне понятно значение её слов. Не знаю, почему, но это так. Вот только что-то в моей голове не сходится, и на этот раз это я впадаю в долгое недоумение.
- Мои братья и сёстры?.. - наконец, переспрашиваю я.
- Ну да, - охотно кивает она. - Со мной было точно так же. Но я сумела поставить их на место. Теперь они прекрасно знают, кто здесь главный. - Она вскидывает голову и усмехается. - Пусть только попробуют меня обидеть.
На этот раз это она сияет, как солнце, довольная своей победой - я чувствую это, потому что сам всего несколько мгновений тому назад переживал подобное. Моя радость легко погасла... но мне бы не хотелось, чтобы с ней произошло подобное.
- Вот как... - бормочу я, действительно взволнованный её словами. - А как этого добиться? Как сделать, чтобы больше тебя никто не обижал?
- Как-как. Я же уже сказала. - Она вскидывает голову, отбросив назад волосы. То есть, я этого всего не вижу, но откуда-то перед моими незрячими глазами рождаются странные картины. - Стать самой сильной. Подчинить их при помощи своего могущества. Подавить авторитетом.
- Вот как, - повторяю я, незаметно приблизившись к ней ещё на несколько шагов. "Солнце", сияющее внутри неё, такое яркое и обжигающее, что для меня не составляет большого труда определить, в каком направлении двигаться. - А у меня это может получиться, как ты думаешь?..
- У тебя? - она с сомнением окидывает меня взглядом. Потом начинает обидно хихикать. - О да. Конечно.
Вот так я и понимаю, что слова не всегда несут тот смысл, который, казалось бы, в них заложен. Потому что в данном случае её "О да, конечно" означает "Да никогда в жизни!"
Ну и ладно. Не могу сказать, что мне очень этого хочется... "Подавить авторитетом". Единственное, чего мне хочется сейчас - это чтобы она не уходила и не оставляла меня наедине с темнотой и одиночеством, к которым я, конечно, привык, но...
- Подожди! - снова зову я её, кое-что вспомнив. Эта мысль действительно повергает меня в большое волнение: - Но почему же мама не защитила... - Мне очень хочется сказать "меня", но я даже не знаю, есть ли у меня мама вообще. И поэтому я заканчиваю - ...тебя? Когда братья и сёстры пытались тебя побить?..
- Мама? - переспрашивает она в изумлении. - Да ты что. С луны свалился, что ли. Мама первая учит: самое главное, чему ты должна научиться - это отстоять себя. Вмазать обидчику так, чтобы он уполз от тебя, скуля, и впредь обходил за тысячу шагов. Потому что с братьями и сёстрами - это всё так, мышиная возня. Конечно, иногда ты можешь убить сестру, или сестра убивает тебя. Но это ничто по сравнению с тем, что тебя ждёт в реальном мире. Вот поэтому ты должна стать в тысячу раз свирепее своего врага. Нет, в десять тысяч раз. Только так победишь. Впрочем, тебя-то всё это не касается.
Её голос становится чуть снисходительным.
- Сказать по правде, я даже не знаю, почему они на тебя набросились, - бормочет она, скорее, обращаясь к самой себе, нежели ко мне. - По ходу, просто не поняли, что ты вообще такое - "он" или "она". Но я-то сразу поняла. Я умнее всех.
"Солнце" внутри неё становится таким горячим и ослепительным, что меня продолжает обжигать его жаром, хотя вокруг становится ощутимо холоднее, и я откуда-то понимаю, в чём тут дело - просто день подошёл к концу. Солнце уходит, но завтра оно вернётся снова.
- Пошли! - приказывает она, положив руку мне на плечо. - Будешь вместе со мной, тогда тебя не тронут.
Я чувствую счастье, однако на этот раз даже оно не может перекрыть ощущений моего тела - уставшего, израненного, измождённого, израсходовавшего в тысячу раз больше сил, чем у него в действительности имелось... нет, в десять тысяч раз.
- Но... надо спать, - делаю попытку я. - Солнце зашло.
- Какое спать?! - изумляется она. - Солнце зашло - день только начинается!
...вот так оно всё и началось. Нет, конечно, это был не первый день моей жизни - потому что до этого, как я ей и рассказал, были долгие годы темноты и абсолютного одиночества... Меня оставили в самой маленькой и неказистой хижине, вдалеке от моих братьев и сестёр - впрочем, последнее было даже милосердным по отношению ко мне, потому что в противном случае я точно не дожил бы до того дня, когда она прохаживалась мимо, и по счастливому совпадению обратила на меня внимание. Что ж, быть непохожим на других - это не всегда несчастье. Скорее всего, на тебя накинется целая толпа желающих разорвать тебя на части, но при этом тебя может заметить кто-то единственный... кто сильнее этой толпы в десять тысяч раз.
С тех пор моя жизнь сильно изменилась. Мне пришлось привыкнуть ложиться спать на рассвете, а вставать с последними лучами солнца - и хотя я всё равно его не видел, это было для меня нелегко. Здесь нужно сказать, что только лишь смутное воспоминание о солнце смогло вывести меня обратно, заставило преодолеть эти несколько десятков шагов, которые я совершал так долго. Я всегда был незрячим, однако родился с воспоминанием о чём-то прекрасном - тепле солнца, шелесте листвы, волшебных звуках, наполняющих мир вокруг... Вначале я лишь погружался в него, пытаясь убежать от окружавших меня мрака, безмолвия и неподвижности, однако я делал это так часто, что в какой-то момент оно стало терять свою силу. Потому что, каким бы прекрасным воспоминание ни было, оно оставалось застывшим - в нём всегда царили одни и те звуки, одни и те же ощущения, и в мир, в который я попадал, не менялся. В тот раз, когда я впервые почувствовал, что больше не испытываю такого же облегчения, возвращаясь в своё воспоминание, как прежде, я впал в невероятную панику. Даже и сейчас мне страшно вспоминать о тех ужасных ночах - или днях - потому что тогда я их не разбирал, когда мне показалось, что мой единственный источник жизни покидает меня, оставляя наедине с вечной тьмой. Однако вслед за моментом отчаяния что-то словно бы подсказало мне, что там, снаружи, солнце тоже есть. И что, каким бы невероятным это ни казалось, однажды я смогу до него добраться.
- Но ты же должна понимать! - оправдывался я впоследствии, пытаясь преувеличить свои заслуги в её глазах. Ну и в своих собственных тоже. - Я даже не знал, где дверь! Я не знал, что такое "дверь", и что она вообще существует! Никто не подсказал мне, в каком направлении идти, и не сказал, что "выйти" куда-то в принципе возможно!
- Ой, ну я не знаю, - фыркала она. - Я, конечно, никогда не была слепой, но, по-моему, всё это такие вещи, которые ты прекрасно знаешь изнутри заранее. Без каких-либо слов и наставлений. Ты знаешь это всегда.
Поразмыслив, я, как правило, со вздохом соглашался с её правотой. И с тем, что я, увы, действительно жалок.
Но, как бы ни было, в один прекрасный день, после тысячи дней, наполненных бесплодными попытками отыскать в темноте хоть что-то, я всё-таки выбрался наружу. И я отыскал солнце - которое, впрочем, потерял сразу же после этого.
Но на этот раз это оказалось не настолько страшно - "солнце" светило внутри моей подруги, когда она рассказывала о своих достижениях и подвигах, о том, как все её боятся и уважают, о том, какой свирепой воительницей она будет, и как однажды возглавит наше племя.
Так, постепенно, шаг за шагом, я узнавал о том, что за мир царит снаружи той маленькой бедной хижины, в которой моя мать оставила меня в одиночестве, слепого и почти бездвижного. В тот день моей первой и безумной вылазки наружу я настолько перерасходовал силы своего и без того слабого тела, что после этого мне оставалось только лежать в постели - почти столько же времени, сколько и до этого. Но кое-что всё-таки изменилось. Потому что теперь каждый вечер - вернее, каждое утро, потому что моё "утро" было "вечером" для неё - она заглядывала в мою жалкую лачугу, чтобы похвалиться своими достижениями и рассказать мне что-то новое.
Я почти не мог шевелиться от боли и не желавших заживать ран - хотя она и делала что-то, чтобы вылечить меня, побили меня в тот раз действительно очень сильно - однако тем сильнее стала охватившая меня жажда знаний. Я жадно впитывал каждое её слово и порой успевал понять, что она скажет, ещё до того, как она произносила первый звук. Я хотел узнать о мире всё - как он устроен, какие законы в нём царят, что надлежит делать каждому существу - и что им нравится делать.
Как оказалось, мир был устроен не очень хорошо... с моей точки зрения.
С её - всё было совершенно нормально.
Во главе племени стояла предводительница - самая сильная и самая опытная женщина, которая убила больше всего врагов из других народов. С этими самыми врагами моя подруга пока что не сталкивалась, потому что, хотя она и была старше меня, однако ненамного, и отправляться вместе с другими ей пока что не позволяли. Однако она старательно тренировалась и с упоением ждала этого дня своей первой настоящей битвы - наверное, так же, как я ждал того момента, когда впервые смогу покинуть пределы своей хижины и почувствовать солнце.
- Абсолютно всё в твоей жизни - всё, чем ты будешь и можешь стать, определяется в момент твоего рождения, - подчёркивала она. - Сколько еды ты будешь получать, в каком доме ты будешь жить, как к тебе будут относиться другие члены племени, насколько красивого мужчину ты сможешь привести к себе в дом. Всё это зависит от статуса твоей матери, и ни от чего иного.
- Вот как, - отзывался я. - А что же делать... если тебе не повезло?
- Не повезло так не повезло, - пожимала плечами она. - Значит, жди следующей жизни, в которой родишься кем-то иным. Короче говоря, зачем ты задаёшь мне такие странные вопросы? Мне не интересно думать обо всём об этом. В моей жизни всё хорошо. Мне повезло, и у моей матери высокий статус.
Однажды я всё же решился задать ей вопрос, который напрашивался очень давно.
- А... у моей? - пробормотал я. - Должно быть, очень низкий?
Однако, к моему удивлению, она ответила:
- Да нет, средний. Не то чтобы очень высокий, но бывает и куда хуже. Твои сёстры кланяются моим всего два раза, это немного. Некоторые обязаны лечь на землю всем телом и не поднимать головы до тех пор, пока мы не пройдём.
Значит, в моём случае дело было не в моей матери, а во мне. Из того, что она мне рассказала, следовало, что матери часто заняты охотой, и поэтому им некогда присматривать за своими детьми, так что эту функцию часто берут на себя старшие сёстры.
- На самом деле, не факт, что я тогда так удачно спасла тебя от расправы, - замечала моя подруга. - Потому что если бы твои сёстры не прибили тебя насмерть, то, в конце концов, всё бы между вами устаканилось, и вы бы начали нормально общаться. Так всегда и бывает. К тому же, ты вообще мальчик, у тебя бы не было с ними конкуренции.
Поверить в подобные слова мне было и сложно, и обидно. Нанесённые ими раны отправили меня обратно в постель на долгие месяцы, они продолжали болеть, и хотя в то время я ещё не знал о том, что такое шрамы, я чувствовал, что следы этих ран останутся вместе со мной даже после того, как они заживут окончательно. Так оно впоследствии и случилось.
- Как это возможно? - проворчал, не удержавшись, я однажды. - "Нормально общаться" с теми, кто ранил тебя так сильно, просто позабыть об этом? У тебя не начинает всё заново болеть при одной только мысли о том, кто тебя ударил? Тебя ведь твои сёстры тоже однажды побили, ты говорила?
Она хохотнула.
- Ну, я-то потрепала их не меньше, - заявила она. - В долгу не осталась, так что чего обижаться. Послушай меня, вот если бы ты от всей души вмазал им в ответ, то сейчас бы у тебя не было этих проблем... Хотя я всё время забываю о том, что ты мальчик. Разговариваю с тобой, как с девчонкой.
Примерно так и проходили наши ночи.
По мере того, как мои раны медленно, но всё-таки заживали, моя подруга всё больше загоралась идеей снова вытащить меня наружу. Ей очень хотелось "показать" мне луну - пусть я не мог её увидеть, однако я рассказывал ей о своих ощущениях от солнца, и она полагала, что я сумею почувствовать луну так же.
- Я терпеть не могу солнце, - морщилась она. - Конечно, это не значит, что я совсем не могу его выдерживать, однако оно такое... шпарит и шпарит безостановочно. Никуда от него не скроешься, и оно светит над тобой, не спрашивая ни о чём. Хочешь ты этого, не хочешь. Другое дело луна. Луну я очень люблю. Она загадочная, безмолвная, ничего тебе не навязывает и раскрывает многие тайны. О том, как... - Её голос внезапно осёкся. - ...под светом солнца и на глазах у всех творились омерзительные преступления, которые позже назвали подвигами. И все согласились с этим.
Что-то в её голосе заставило меня отложить в сторону возмущённые возражения, которые уже вертелись у меня на языке в ответ на её резкие слова о солнце.
Впервые я не знал, что сказать в ответ - не потому, что не понял смысла её слов, а как раз наоборот, потому, что понял их.
- Хорошо, - наконец, проговорил я некоторое время спустя. - Мы обязательно сходим с тобой полюбоваться на луну.
Хотя я с самого начала понимал, что не смогу испытать к луне таких же чувств, как к солнцу. Это было что-то такое, что заложено в меня изнутри с самого начала. Что-то, что ты знаешь без всяких слов. Как она и сказала.
В тот день спалось мне плохо. И я видел очень странный сон. Впервые мой сон был не темнотой, наполненной разнообразными звуками и ощущениями - впервые я видел настоящие картины, тогда для меня совершенно непостижимые. Однако впоследствии, долгое время спустя, когда я узнал о мире много нового, а догадался об ещё большем, те образы стали для меня более понятны.
И теперь я могу описать их.
Я видел башню, окна её были очень красивы - они состояли из цветных осколков, складывавшихся в загадочные узоры. Когда заходившее солнце светило в них, то вся комната поочередно окрашивалась в разные цвета. В этой комнате был кто-то, выглядевший для меня совершенно непостижимо - я и по сей день не могу отыскать слов, которые бы описали его внешность. Но, во всяком случае, выглядел он совершенно отлично от нас, хотя в чём-то и можно было найти определённое сходство.
Например, в глазах. Глаза были почти такими же, и я видел в них печаль. Когда последние лучи заходящего солнца покинули башню, над ней распростёрлось звёздное небо и взошёл серебряный диск луны. Однако луна смотрела на башню холодно, и бледный свет её лучей не заставлял цветные осколки в стёклах сиять, создавая множество причудливых картин, от которых обитателю башни становилось веселее на душе.
Сейчас, когда солнце ушло, он сидел в самом центре в темноте, опустив голову на руки и предаваясь своей скорби. Окно было распахнуто, однако он видел снаружи лишь непроглядный мрак.
Позже я узнал, что это был Бог.
- Не надо его так называть, - говорит моя мать.
В голосе её звучат сдерживаемые презрение и отвращение.
Я пугаюсь. Увлекшись своими воспоминаниями и возможностью произвести на неё впечатление, я совсем забылся, и из головы у меня вылетело, что в нашем племени иная вера. А чужеземные Боги совсем не в чести.
- Я... я всего лишь использую то слово, которое у нас употребляется, - оправдываюсь я. - Я не имею в виду, что в нём есть что-то особенное... то есть... что он сильный... вернее... что он хороший...
Я окончательно сбиваюсь и замолкаю.
Моё неумение и нежелание солгать даже в малейшей малости когда-нибудь обернётся для меня серьёзными неприятностями - так любит стращать меня моя лучшая подруга.
- Но я не могу иначе! - обычно кричу в запале жаркого спора с ней я. - Да, я знаю, что ты не любишь солнце, но оно именно такое! Абсолютная честность - оно или светит, или нет! Другого не дано!
- А кто тебе сказал, что та "правда", которую, как ты говоришь, воплощает собой солнце - это и есть всамделишная правда, правильная для всех? - холодно прищуривается она.
Как бы ни было, сейчас мне и правда стоило бы помолчать. Но я не могу. Потому что... как я могу сказать, что он - тот Бог, которого я видел - не особенный, когда он очень отличается от нас? Как я могу сказать, что он не сильный, если он действительно сильнее? Единственное, чего я о нём действительно не знаю - так это хороший ли он. Но что означает - быть "хорошим"? В нашем племени верят, что Великая Мать, которая создала нас всех, покровительствует нам потому, что в нас течёт её кровь, а, значит, мы хороши от рождения. Просто потому, что родились похожими на неё. В чужеземных племенах считают, что Богов много, они разные и вознаграждают за правильные поступки. То есть, ты хороший, если поступил правильно.
- Ты ничего не понимаешь. Совершенно ничего, - ледяным голосом говорит моя мать. В её голосе сквозит... нет, не разочарование, а нечто даже похуже - я выгляжу в её глазах настолько безнадёжным, что даже и пытаться объяснить мне что-то бесполезно.
Но почему, мама?! Почему? Ведь я же старюсь... я много размышляю. Я пытаюсь увидеть мир глазами многих существ, которые мыслят по-разному, я не держусь упрямо за что-то единственное, хотя бы даже иногда в споре и выглядел непрошибаемым, как... как дерево. Но в действительности это не так.
- Ведь ты же не запрещала мне... видеть сны. - Это звучит так нелепо, что я сразу же понимаю глупость своих слов и сам. Есть такие вещи, которые не может запретить даже самый могущественный Бог на свете. Поэтому я поспешно поправляюсь: - ...не запрещала мне узнавать о верованиях других народов! Это только они воюют друг с другом, требуя, что все остальные смотрели на Богов точно так же, как они сами!
Это было правдой. В нашем племени презирали чужие племена, а также их преклонение перед Богами, однако никогда не отрицали существование этих самых Богов и не запрещали что-либо о них узнавать. Это не было ни тайной, ни табу. Вот только никто не испытывал к ним ни малейшего интереса. Думаю, что не ошибусь, если скажу, что за долгие, долгие годы я был первым и единственным, кого эта тема настолько взволновала. Но могло ли быть иначе? Я был слепым... Этот увиденный мною сон был первым, что облекло мой прежде совершенно тёмный мир в цвета, краски и образы.
В то утро - вернее, в тот вечер, когда я проснулся с воспоминанием о нём, я был так взбудоражен, что не мог ни есть, ни пить. Я даже пытался вставать с постели и ходить по комнате, потому что иначе просто не выдержал бы переполнявшего меня волнения. Как оказалось впоследствии, это отложило нашу с подругой прогулку под луной на новый неопределённый срок, потому что весь мой прогресс в выздоровлении тут же был потерян. Но в те времена я ещё совершенно не умел себя сдерживать. Лишь всё то, что обрушилось на меня после того, как я впервые покинул свой дом по-настоящему, приучило меня ждать, терпеть и держать свои чувства в себе.
А тогда я мечтал только о том, чтобы поскорее пришла моя подруга. Я жаждал поделиться с ней случившимся со мной чудом! Но, как назло, именно в эти ночи она была занята подготовкой к своей первой битве, так что к тому времени, когда она всё-таки решила ко мне заглянуть, я был уже совершенно измождён ночами бесплодных ожиданий.
Вдобавок ко всему, мой сбивчивый рассказ - когда мне всё-таки кое-как удалось донести до неё суть увиденного - не произвёл на неё ни малейшего впечатления.
- Пфэ, - фыркнула она. - Да я скажу тебе, кого ты увидел в своём сне. Это же был Бог. Другие народы поклоняются Богам, кто-то больше, кто-то меньше. Некоторые считают их милостивыми, другие - карающими. Кто-то даже пытался взбунтоваться и пойти против Богов - правда, ничем хорошим это ни для одного из них не заканчивалось, ха-ха. Но объединяет их одно: все они уверены, что Боги - высшее из высшего. Что нет никого, могущественнее их. Однако мы знаем, что всё на свете создала Великая Мать. В том числе другие племена и этих Богов, перед которыми они раболепствуют. Так что хотя я, наверное, не смогу убить Бога, даже если стану самой сильной в мире, я знаю, что в действительности в нём нет ничего особенного. И не так уж и сильно он от меня отличается.
Я молчал, переваривая услышанное. Всё же я никак не желал смириться с тем, что мой сон не представлял из себя ничего особенного, хотя, судя по её словам, увиденный "Бог" не имел никакого отношения ни ко мне, ни к моему народу. Несмотря на то, что я провёл с мыслями о нём всего несколько дней, эти дни были настолько насыщены глубокими переживаниями, что теперь мне было жаль с ним расставаться.
Однако я подумал, что, раз уж так, то мне следует вместо этого предаваться размышлениям о Великой Матери, которая меня создала, и которая покровительствовала моему народу.
- А Великая Мать? - робко спросил я. - Я смогу когда-нибудь её увидеть вот так, во сне? Как... она выглядит? Ты когда-нибудь её видела? Она похожа на... Бога из моего сна? Как ты думаешь?
- Разумеется, нет! - фыркнула моя подруга. - Она никак не выглядит! Она есть - всё сущее, дурак. Почему тебе обязательно нужно, чтобы что-то как-то выглядело? Какое это вообще имеет значение?
Но это имело значение. Для того, кто провёл всю жизнь, окружённый мраком и голосами, и лишь от других знал о том, что мир вокруг имеет какие-то иные формы, то, как что-то выглядит по-настоящему, было важнее всего на свете!
Но в разговорах и спорах со мной моя подруга частенько забывала о том, кто я - о том, что я незрячий, о том, что я не девчонка, а мальчик. Она сама говорила мне об этом.
Так прошло ещё много дней, и однажды я почувствовал, что моих сил вновь хватает, чтобы дойти до двери. И даже на большее - хотя, отрезвлённый прошлым опытом, я уже чуть-чуть думал о том, чтобы не расходовать то немногое, что у меня было, сверх меры.
Как-то раз моя подруга пришла ко мне в чрезвычайном воодушевлении - наверное, в таком же, или даже большем, в каком был я, увидев свой первый в жизни наполненный цветами сон. С самого же первого мгновения я почувствовал, что что-то в ней неуловимо изменилось. Она была окружена новыми запахами... и не сказать, что они были для меня приятными. Но сама она была в невероятном восторге.
Как оказалось, в предыдущую ночь произошло то, чего она так ждала всё это время и к чему, не жалея сил, готовилась - её первая настоящая битва.
- Я убила не одного! А троих! В первый раз - сразу троих! Мне никто ничего не сказал, однако я видела изумление в их глазах! И я совершенно не боялась! Переживала, что нет-нет да и струшу в какой-то момент, но этого не произошло! Я была как бушующее пламя, как настоящий ураган, сметающий всё со своего пути!
"Солнце" внутри неё сияло в тот час так ярко, что мне казалось, я расплавлюсь. Однако впервые этот обжигающий жар не был мне приятен. Пока она рассказывала мне всё новые и новые подробности битвы, сияя от восторга, я торопливо искал в себе причины, почему я не мог заставить себя порадоваться вместе с ней. Почему меня наполняли только странная обида и горечь. И, наконец, я их нашёл.
- Я думал, что ты дождёшься меня! Дождёшься, пока я окончательно оправлюсь от ран! - не удержался и выпалил я, перебив поток её красноречивых описаний. - И это почти произошло! Все последние ночи я ждал тебя, чтобы сообщить об этом! Но ты не пришла и вместо этого отправилась на битву без меня!
В первое мгновение она так остолбенела, услышав мои слова, что даже не рассердилась, хотя я погасил сияние её "солнца" одним невидимым ударом руки. А я прекрасно знал, как неприятно и больно это бывает.
Однако радоваться её спокойствию мне пришлось недолго.
- Что-о-о-о?! - вскипела она уже через несколько мгновений. - Да ты вообще соображаешь, что говоришь?! Я должна была дождаться тебя, чтобы отправиться на свою первую битву?! Я?! Тебя??? Я уж не говорю о том, что никто никого в принципе не может дожидаться - день первой битвы установлен заранее, он просчитан по свету звёзд и утверждён советом племени! Перед тем, как он наступает, проходят сотни церемоний! И всё это нужно было отодвинуть только из-за твоего желания?! Да ты спятил! Но главное даже не это! Главное - это то, кто ты такой! Ну-ка вспоминай, кто ты такой! Вспоминай, я тебе говорю!
Я мысленно застонал, чувствуя себя так, как будто на меня обрушивались грады ударов. Почти так же, как в тот день, когда мои братья и сёстры пытались меня убить... Только на этот раз в чём-то это было даже ещё больнее.
- Я знаю, - пробормотал я, раскаиваясь. - Я калека и слепой, я непригоден для битвы...
- Да нет! - рассвирепела моя подруга ещё больше. - Не в этом дело! А в том, что ты мужчина! Какая битва?! Мужчины не участвуют в битвах, что за бред!
- Вот как? - Кажется, она уже что-то об этом говорила, но я, верное, прослушал, больше увлечённый её рассказами о церемониях, чужих народах и их Богах. - А что можно делать мужчине? Что я смогу делать... когда поправлюсь и смогу выходить из дома?
Она надолго замолчала и, по-видимому, задумалась. Когда она подала голос снова, гнев её, казалось, несколько поутих.
- Ну... сидеть дома и ожидать, пока женщине захочется его увидеть, - наконец, проворчала она. - Не знаю там... болтать с другими мужчинами. Придумывать, что бы такого увлекательного рассказать своей женщине, чтобы продолжать быть ей интересным.
В общем-то, именно этим я и занимался, за исключением разговоров с другими мужчинами, которых я не знал. Значит, я был хорошим мужчиной. Подумав об этом, я испытал воодушевление.
- Ладно, - вздохнул я и улыбнулся. - Тогда... ты поможешь мне выйти из дома? Погуляешь со мной?
Предыдущая битва была прошлой ночью, и она успела после неё отдохнуть и восстановить силы, так что я мог рассчитывать на то, что теперь её время будет посвящено мне.
Конечно, я всё ещё был немного обижен на то, что такое важное событие в её жизни произошло без меня, однако, раз так требовалось...
- Ладно, - буркнула моя подруга. - Так уж и быть.
Она подошла ко мне, и я за неё уцепился. Кожа её, однако, была в чём-то липком, и, удивившись, я спросил её об этом.
- Это - кровь убитых мной врагов! - с гордостью ответила она. - Не буду мыться так долго, как только смогу! Хочу всегда помнить об этом!
Я замер, снова испытав то же самое странное неприятное ощущение, что и в начале нашего разговора. Должно быть, дело было в том, что для меня кровь ассоциировалась с другим... Я помнил, что после тех побоев моё тело тоже было в крови, и всё то время, пока она не засохла и не отвалилась вместе с корками от моих ран, я испытывал чудовищные боли и страдания. Неужели если кровь на твоём теле - чужая, а не твоя собственная, ощущения могут быть иными?
Тем не менее, на этот раз я поостерёгся задавать слишком много вопросов и, преодолев неприязненные ощущения, позволил ей до меня дотронуться и помочь мне выйти из хижины.
Снаружи всё ещё светило солнце. Был поздний вечер - а для моей подруги самое раннее утро, и она проснулась так рано только потому, что была слишком воодушевлена, и ей не терпелось рассказать мне о битве. Что ж, это было мне понятно.
Привычная темнота впереди как будто бы стала раздвигаться... Потянуло лёгким ветерком, запахом нагревшейся за день травы, жаром камней. Я услышал шорох листвы и раздававшиеся вдалеке голоса проснувшихся членов племени. Солнечные лучи коснулись моего лица.
Я остановился на пороге хижины, опьянённый воздухом и солнцем. На мгновение мне стало так хорошо, что всё как будто кануло куда-то - и эта кровь, на моём и её теле, и эти боли и страдания, которые я испытывал долгие месяцы, темнота и затхлость моей хижины, без сомнения, самой худшей во всём селении, несмотря на то, что моя мать, по словам подруги, была не самого низкого статуса. Всё получило оправдание - единственного прикосновения солнечных лучей оказалось для этого достаточно.
Вот тогда-то я и понял в первый раз, что все страдания, рано или поздно, оправдываются. Не то чтобы потом я об этом позабыл. Но... всякий раз после "награды" ко мне приходило что-то новое, другие трудности и тяготы, менявшие мой мир и заставлявшие меня полностью погрузиться в водоворот новых ощущений.
Моя подруга замерла неподалёку от меня и тоже вдохнула воздух, пропитанный сиянием солнечных лучей и шелестом листвы.
- Эй, ты готов? - спросила она, устав ждать, и толкнула меня в бок. - Сейчас познакомишься со своей матерью.
Я застыл.
Конечно, я ждал этого и думал об этом... наверное. Но прямо сейчас? Моя мать тоже была здесь? Видела меня?!
Я вновь почувствовал слабость в ногах. Но отступать и прятаться было поздно... я чувствовал чьё-то приближение. Кто-то встал напротив меня и обвёл меня долгим, оценивающим взглядом. Я весь дрожал - казалось, сейчас последние, совсем не жаркие солнечные лучи испепелят меня, и я полечу по воздуху крохотными крупицами пепла.
Наконец, эти последние лучи скрылись где-то за горизонтом и верхушками деревьев, которых я не видел. Потянуло прохладой.
Раздался голос.
- Какой же он... жалкий. Кто бы мог подумать.
В этом голосе отнюдь не было ни презрения, ни отвращения, ни разочарования. Он был совершенно спокойным, немного задумчивым. Удивленным.
И это был совершенно чужой для меня голос. Я ничего не почувствовал, услышав его - ни боли, ни радости, ни испуга. Как такое могло быть? Может быть, это была не моя мать, а кто-то другой, подошедший, чтобы посмотреть на меня?
Но моя подруга спросила:
- Скажи, Холодный Ветер, как назовёшь его? А то мне надоело звать его только "ты" да "он", это уже неинтересно!
Холодный Ветер? Женщина, стоявшая напротив меня, задумалась.
- Ну... Я даже не знаю. Ты общалась с ним больше моего, какие у него есть особенности? Что он делает чаще всего?
Моя подруга рассмеялась.
- Лежит в постели, что ещё он может делать? Всё время. Всегда.
- Значит, ничего не делает, - подвела итог моя мать. - В таком случае он Бездельник. Так его и зовут.
Я ошарашенно молчал.
- Лиловое Облако, - позвала, тем временем, моя мать кого-то. - Иди сюда, поздоровайся со своим братом Бездельником.
К нам подошёл кто-то ещё. Он рассматривал меня так же долго, и всё это время мне казалось, что я стою под проливным дождём - хотя в то время я даже не знал, что такое дождь. Раздавшийся, в конце концов, голос был ленивым и вальяжным.
- Но ведь это же он должен мне кланяться, правда, мама? - уточнил он. - Если что, то ко мне сегодня придёт Стремительный Удар! Она пообещала!
Его последних слов я не понял, однако женщина напротив меня, казалось, вновь задумалась. В такие моменты, как сейчас - и как тогда, когда на меня набросилась толпа моих братьев и сестёр - что-то внутри меня менялось, и, несмотря на боль, а, может быть, благодаря ей, а начинал чувствовать всё происходящее вокруг меня настолько хорошо, что мне не требовались никакие глаза, чтобы понимать, что делают находящиеся рядом со мной существа. Вот и сейчас. Я, казалось, всей кожей ощущал выжидающий, загадочный взгляд, который моя мать устремила на кого-то.
Однако сразу после этого она ответила, и в её голосе не было ни малейшего сомнения:
- Разумеется, это он должен тебе кланяться. Покажите мне здесь хоть кого-то, кому он кланяться не должен.
С этими словами она хмыкнула и ушла, больше не бросив на меня ни единого взгляда.
А я остался. Прежде моя подруга уже неоднократно говорила мне о том, что я должен буду кланяться более высокостоящим членам племени, так что я был к этому готов. И всё же... что-то внутри меня взбунтовалось, когда я поступил так, как она меня учила - опустился на колени и медленно наклонил голову к земле. Мой брат, впрочем, воспринял это как должное и не обратил на меня особого внимания.
- А почему он так странно выглядит? - полюбопытствовал он. - Он родился с какой-то болезнью, да? Поэтому он и жил всё время в этом месте?
- Я-то откуда знаю! - голос моей подруги, раздавшийся рядом со мной, вернул меня в чувство. Мне показалось, что мой привычный мир, неожиданно рухнувший куда-то в темноту, ещё более непроглядную, чем та, что окружала меня всегда, возвращается. Словно я снова смог сделать глоток воздуха. - Я в дела чужой семьи не лезу! До тех пор, пока я не стала предводительницей племени, это меня не касается!
Голос её звучал раздражённо и даже зло.
- И вообще, Лиловое Облако, что-то я не заметила, чтобы ты сам поклонился мне, как подобает! - продолжила она. - А ну давай! Пять раз! И только попробуй схалтурить и не коснуться земли по-настоящему!
Лиловое Облако неподалёку от меня вздохнул и принялся покорно исполнять предписанное. Я почувствовал себя лучше, и в какой-то момент даже испытал сострадание к моему брату, которому пришлось вставать на колени, а потом подниматься целых пять раз.
Потом он ушёл, и мы с моей подругой вновь остались одни. Я вспомнил, что у меня в голове был целый ворох вопросов к ней... не знал даже, с чего начать.
- Почему ты назвала... - я попытался было сказать "мою мать", но у меня не вышло. - Почему ты назвала её "Холодный Ветер"? - наконец, вспомнил я то, что поразило меня самым первым.
- Потому что это её имя, что же ещё, - хмыкнула подруга.
- Имя?
- Да. Самое важное, что у тебя есть. И самый дорогой подарок от твоей матери, который она делает, когда понимает, что ты из себя представляешь на самом деле. Вот и у тебя оно теперь тоже есть. Бездельник.
В голосе её появились какие-то странные нотки. Казалось, она тоже была в не слишком большом восторге от того, что всё обернулось именно так, и не до конца могла в это поверить.
Снова услышав это слово, я ощутил себя так, как будто меня проткнули чем-то острым - и куда-то очень глубоко. В те времена я ещё ничего толком не знал насчёт имён и их значения, однако мне было так больно и так горько, как, наверное, никогда прежде - и, пожалуй, никогда впредь.
Эта боль заставила меня накинуться на подругу.
- Почему же ты не могла сказать ей что-нибудь другое?! - обиженно воскликнул я. - Не то, что я лежу в постели целыми днями?!
- А разве я сказала неправду? - фыркнула она. - Это на самом деле не так?
- Да, но...
- Вот и молчи! - разъярённо рявкнула она. - Вспомни, что сам мне говорил, любитель правды! Солнце или светит, или нет! Другого не дано!
С этими словами она метнулась прочь - с таким видом, как будто это она была смертельно оскорблена. А вовсе не я.
А я? Что мне оставалось делать? Либо возвратиться обратно в свою комнату и свою темноту, либо смириться с болью, унижением и "Бездельником", чтобы продолжать следовать за ней. Я выбрал второе.
- Подожди! - я с трудом сумел отыскать и догнать её. - А у тебя? У тебя же тоже должно быть имя, если всё так, как ты говоришь?
Она остановилась, и я почувствовал, что её ярость начинает утихать. Словно сквозь тёмную тучу, закрывшую собой всё небо, вдруг проглядывает солнце... сначала несмело, однако потом всё ярче и ярче окрашивая чёрные края в сияющий золотой цвет.
- Разумеется, есть! - со сдерживаемым удовольствием ответила она.
Я задержал дыхание.
- И... какое же?
Солнце полыхнуло... и ослепило меня тысячью лучей, засверкавших одновременно.
- Непокорная!
Я тоже остановился, чувствуя на своём лице глупую улыбку. Что ж. Это имя действительно очень ей подходило. Должно быть, мать любила её и хорошо понимала её суть.
Какое-то время мы молча шли бок о бок, позабыв о прежних разногласиях. Ночь овевала нас прохладным ветром, доносила множество разных голосов. В этот момент мне вспомнился второй из вопросов, который мне хотелось задать.
- Ты же говорила, что кланяются тому, кто обладает более высоким статусом, а статус зависит от того, какое место в племени занимает твоя мать? А как это определяется между членами одной семьи? Если при рождении у них один и тот же статус, то, получается, его всё же можно как-то повысить?
- Можно, - кивнула моя подруга. - Естественно, его можно повысить, участвуя в сражениях, совершая подвиги, побеждая как можно больше врагов, участвуя в делах племени, внимая голосу Великой Матери, рассчитывая, согласно звёздам, лучшее время для проведения обрядов... да много ещё как. Способов полно. То есть, всё это, разумеется, только для женщин.
- А для мужчин? Как я могу повысить свой статус? Что для этого требуется? - мысль о том, что я могу как-то улучшить своё положение, привела меня в волнение.
- Что для этого требуется? - Она передёрнула плечами. - Да, в общем-то, немногое. Быть красивым.
Это было новое для меня слово, и прежде я его никогда не слышал.
- А... как это? Быть красивым?
Как и всегда, когда я узнавал о мире что-то новое, меня охватила неуёмная жажда всё понять и разобраться во всех деталях. Поэтому я никак не мог позволить какому-то слову остаться для меня пустым. Мне непременно требовалось наполнить его... звуками и ощущениями, цветами, впечатлениями - в общем, отделить его от массы звучащих вокруг голосов, сделать его осязаемым. Так... чтобы я как будто бы мог к нему прикоснуться, произнося его - мысленно или вслух.
- Как я объясню незрячему что значит быть красивым? - проворчала моя подруга. - Это значит - нравиться всем женщинам. Ну и мужчинам тоже, но только они об этом никогда не скажут. Разве что если будут пытаться подлизаться тебе в друзья.
Это объяснение дало мне мало, однако как добиться от неё другого, я не знал.
Тогда я решил пойти другим путём.
- А я... я красивый?
Ответом мне было долгое молчание.
- Ты уверен, что нужно действительно всегда говорить правду? - наконец, хмуро спросила она.
В этот момент я понял, что она права. Что иногда правду действительно лучше скрыть. Вот только не всегда это может получиться - даже если ты пытаешься это сделать.
Мы снова медленно пошли вперёд. Я продвигался маленькими шажками по неизведанной, не изученной мною земле и чувствовал на своём лице вкус и цвет луны - холодный и горький, словно пепел догоревшего солнца.
- Это не её настоящее имя, ты ведь знаешь? - спрашивает моя мать.
Голос у неё совершенно ровный, и понять, какой именно подтекст она вкладывает в эти слова, невозможно.
Я вздрагиваю. Какое-то время колеблюсь, однако потом прихожу к выводу, что скрывать от неё хоть что-либо бесполезно - она всё равно всё знает. Не знаю, так ли это в отношении других членов племени, но уж я-то, со всеми моими мыслями и чувствами, уж точно для неё как прозрачный. Так что тайну моей подруги я невольно выдал ещё до этого - уже когда просто явился сюда на порог. Если это, конечно, было тайной.
- Ну да, знаю, - признаюсь я. - Она сама сказала мне позже... Что это, "говорящее" имя, которое предают огласке - в действительности лишь прозвище. Есть и другое имя, "тайное". Оно гораздо важнее и значительнее, и смысл его понять далеко не так просто. Его не раскрывают никому, но даже если это по какой-то случайности произойдёт, то никто не сможет понять, что за ним стоит. Потому что ключом к истинному значению тайного имени владеет лишь тот, кто им нарекал. То есть, мать.
- Сана, - сказала она. - Это моё тайное имя.
Я опешил. Только что она несколько часов внушала мне, как значительно это "тайное" имя, как его следует оберегать от любых ушей и не произносить лишний раз даже мысленно - не то что вслух. Травила байки, рассказывая о тех идиотах, которые забыли это правило и заплатили ужасающую цену за свою болтливость и неосторожность. И вот теперь, когда я преисполнился ощущения величия от этой несказуемой тайны, она взяла и вот так, невзначай, как будто говорила о самых будничных вещах, сказала своё имя мне!
- Но... почему? - потрясённо спросил я, когда ко мне возвратился дар речи. - Почему ты сказала мне это сейчас?..
Я был абсолютно уверен, что это та тайна, которую она унесёт с собой в могилу, и даже и помыслить не мог о том, чтобы спросить её об этом хоть когда-либо! После всего, что она мне поведала!
Однако, видимо, что-то в моём вопросе было не так. Или я что-то не так понял. Потому что ещё прежде, чем она что-то произнесла, я почувствовал, как мою комнату начинают заволакивать багровые тучи её гнева.
- А потому что меня все эти правила не касаются! - рявкнула она. - Я ничего не боюсь! Я смелее всех в этом племени! Идиот!
Я испуганно отполз на пару шагов назад. Что ж, это было мне понятно, вот только почему она так сильно рассердилась?.. Неужели она думала, что я когда-либо считал её трусливой?
- Конечно... Сана. - Я не был уверен, что поступаю верно, и мне было непросто преодолеть этот барьер - что-то внутри меня, с первых слов проникшееся её рассказом, не решалось сделать это. Произнести чужое имя вслух, даже если она сама сказала, что ничего не боится. Однако ей это, похоже, понравилось... Во всяком случае, я почувствовал, что багровые тучи начинают светлеть и рассеиваться, и мне даже почудилось, что она закрыла от удовольствия глаза. Впрочем, вполне возможно, что последнее я лишь придумал. Как бы ни было, но я чувствовал, что всё ещё не расплатился до конца за свою не вполне понятную мне самому ошибку, и тогда я применил самый безотказный метод: - Может... расскажешь мне про свою последнюю битву?
Она любила делать это больше всего на свете. А вот я - сам не знаю, почему - совсем не любил про это слушать. Может быть, мне было каждый раз настолько невыносимо обидно оттого, что я не мог её сопровождать. Хотя что бы я стал делать на поле боя, я не знал и сам. Бросаться на врага и, расправившись с ним, с удовольствием купаться в его крови?..
Я не мог себе этого представить, хотя она утверждала, что это самое большое удовольствие, которое только бывает.
Хотя нет, в глубине души, я, конечно, уже знал, что именно хочу сделать, и тогда. Но прошло ещё долгое время перед тем, как я по-настоящему осознал своё странное желание.
Все эти долгие месяцы я понемногу исследовал окружавший меня мир. И это было тяжёлое время. Раны мои затянулись, но я так и остался слабым, уж не говоря о том, что слепым - меня хватало лишь на недолгий путь, да и то в сопровождении Саны, а потом я чувствовал ужасающую усталость и мог лишь добраться до своей постели и, рухнув в неё, проспать сутки. Тем самым более чем оправдывая данное мне прозвище.
Впрочем, даже не это было самым трудным. Пользуясь высоким положением Саны в племени, я не знал никаких преград - однако всё это было так лишь до тех пор, пока она выходила на прогулку вместе со мной, что происходило далеко не всегда. Более того, с течением времени это случалось всё реже и реже: в одни ночи она тренировалась до последнего пота, мечтая превзойти всех на поле боя, а в другие - участвовала в битвах или отдыхала от них. Всё остальное время я был предоставлен себе и мог выбирать: либо сидеть в темноте и одиночестве, либо выбираться из дома и бродить по деревне в такой же темноте и ещё большем одиночестве. Потому что по-настоящему одиноким ты чувствуешь себя не тогда, когда ты один, а когда ты находишься рядом с другими, кто не одинок и счастлив. И кому нет до тебя никакого дела.
Больше никто не набрасывался на меня с кулаками, как в тот самый первый день, когда я решился выйти наружу. Быть может, это Сана запугала их, а, быть может, мои братья и сёстры просто выросли и переключились каждый на своё. Сёстры - на подготовки к настоящим битвам, братья - на то, что положено делать хорошему мужчине. То есть, на ожидание встреч с женщинами и попытки им понравиться.
Иногда я слышал обрывки их разговоров. Иногда - даже жадно в них вслушивался, испытывая странную горечь и тоску. Мне хотелось подойти поближе, расспросить их подробнее, что-то странное начинало волноваться внутри меня... Но в эти моменты в моей голове звучало тяжёлое слово: "Никогда". Оно обрушивалось на меня, словно огромный камень, и я глубоко вздыхал, пригибая голову к земле под тяжестью своей ноши. Этого "никогда", которое перечеркнуло мою жизнь в самом юном возрасте, отделив меня от всех остальных мужчин племени, которые с насмешкой и иногда лёгкой жалостью глядели на меня со своего счастливого берега.
Мне не требовались глаза, чтобы понимать, как на меня смотрели женщины. Вернее, как они на меня не смотрели, когда я становился перед ними на колени и судорожно кланялся, вспоминая, как Сана учила меня отличать статус по исходившим от них ароматам, и судорожно боясь ошибиться. Даже на пустое место и то, должно быть, глядели с большим интересом.
Из обрывков разговоров, которые от меня, в общем-то, никто не скрывал, я знал, что выгляжу странно. Что я уродлив. Увы, значение этого слова не осталось для меня тайной - те чувства, которые окружающие существа испытывали, произнося его, оказались для меня лучшим рассказчиком. Спросить у Саны, в чём именно заключается моё уродство, я не решался. Боялся. Однако вместе с постижением смысла этого слова и всей заключённой в нём горечи мне отчаянно захотелось стать красивым. Пусть даже я по-прежнему не знал, что это в действительности означает. Могло ли что-то сделать меня красивым?
Это был единственный вопрос, который я так никогда и не задал Сане. Который оставался моей личной тайной, наполнявшей меня жгучим стыдом - почему я так стыдился именно этого, я не знал. Но для меня легче было двести раз склонить голову, стоя на коленях в грязи и пыли, чем признаться, что я мечтаю вернуть себе красоту, которой у меня никогда не существовало.
...с тех пор прошло немало времени. Но сейчас я впервые рассказываю об этом вслух - и это по-прежнему для меня нелегко. Я даже не ожидал, что сделаю это признание. Но вот, оно вырывается из моей груди... И я застываю в ожидании вердикта матери.
Как я уже говорил, для неё нет во мне ничего тайного.
И уж конечно, она лучше, чем кто-либо, знала об этих моих мыслях.
Однако знать, что кто-то знает, и произнести свою тайну вслух - это разные вещи.
А, может быть, я просто надеюсь, что сейчас произойдёт чудо - и она скажет, что такое волшебное средство существует. Взмахнёт рукой - и я стану прекрасен.
![[]](/img/a/astradanskaja_m/kogdajaotkrojuglaza/d434f11e70729271987d5d693276cb85.jpg)