Волк шел медленно и очень осторожно; лес постепенно редел, переходя в проґлесок, состоящий из редких чахлых деревьев, не дававших никакой тени. Он чувствовал, что кроме него здесь никого нет, но инстинкт многих поколений его предков заставлял прижиматься к земле, чутко прислушиваться к окружаюґщим звукам. Вокруг разноголосым хором стрекотали кузнечики, чуть справа от пролеска в ложбине возмущенно квакали лягушки - последнее время стояла удуґшающая жара, и воды в пруду оставалось все меньше. За холмом в селе вяло переругивались собаки. Привычные звуки, они не несли в себе опасности.
Выйдя из пролеска, волк подошел к дачному поселку, а это уже была территоґрия человека. Люди боялись и ненавидели его, всегда и везде старались причиґнить боль. Много раз они загоняли его в почти безвыходные ловушки, но ему везло, и он всегда уходил хотя израненный, но живой. В его теле до сих пор сиґдели дробинки, которые вызывали такой зуд, что он остервенело катался по земле, вырывая клочья шерсти острыми краями торчавших камней или сучьев. Злоґба и жадность - эти извечные спутники человека - были ему неведомы, страх, да, он испытывал его в минуты опасности, чтобы выжить. "Не знающий страха долго не живет" - изречения одного из полководцев древности волк не знал, но законы природы универсальны, все живущие на земле подвластны им, кроме чеґловека, который давно противопоставил себя как природе, так и богу.
Осоловелый от дневной жары, дачный поселок, огражденный высокой оцинкоґванной сеткой, застыл в сонном оцепенении. Волк знал одно место, где стекаюґщая в овраг вода прорыла небольшое углубление, заросшее травой и поэтому не замеченное охранниками. Достаточно прижаться к земле и можно незаметно под огромными лопухами переползти на запретную территорию.
Волк долго лежал на дне оврага, стараясь уловить среди привычных звуков сигнал тревоги. Ничего. С дальнего конца массива доносилась музыка, кто-то включил приемник на полную мощность.
Я часто время торопил,
Любил во все дела впрягаться,
Пускай я денег не скопил,
Мои года - мое богатство.
Музыка, пение давно стали для него привычными звуками, как стрекотание кузнечиков шли далекий лай собак, просто он не понимал, зачем так громко кричать, - ведь тем самым выдаешь себя врагам. Впрочем, логика двуногих суґществ всегда была выше его понимания.
Волк прополз под сеткой медленно, оглядываясь по сторонам и прижимаясь к земле, пересек дорогу и осторожно поднял голову. Поселок уже спал, лишь в неґскольких домах еще светились окна, иногда за ними мелькали силуэты людей. Он снова залег, напряженно вглядываясь в окружающую темноту и принюхиґваясь. Постепенно свет в окнах стал гаснуть, сначала в одном, потом в другом, наконец, потемнело последнее. Тогда он встал и пошел вправо вдоль дороги туґда, откуда доносился запах гниющих отходов. Правда, он еще не пал так низґко, чтобы рыться на свалке, но такие места всегда привлекали собак, особенно домашних. Перекормленные любящими хозяевами, одуревшие от безделья, их как магнитом тянуло в такие места, где они нередко становились чьей-то жертвой. Каждая бродячая собака мечтает обрести хозяина, а значит и надежду на жизнь, каждая домашняя - свободу, не понимая, что цена ее зачастую та же жизнь. Впрочем, в последнее время собак здорово потеснили люди, но волк этоґго еще не знал, как не знал и того, что перекормленных собак стало значительно меньше, а голодных людей значительно больше.
Пройдя сотню метров, волк замер на месте. Слева от видневшего невдалеке маленького сарайчика до него донеслось сонное бормотание кур. Не испытывая никакого удовольствия от будущего, возможно многочасового ожидания в наґдежде схватить потерявшую бдительность дворняжку, он снова почувствовал азарт охоты. Он прошел еще несколько десятков шагов, ноздри уловили знакоґмый запах. Обойдя вокруг сарая, потрогал лапой входную дверь, - заперто. Он снова обошел сарай и начал принюхиваться к задней стенке. Куры всполошиґлись, почуяв чужака. Волк замер на месте, стоял неподвижно и ждал, пока возґмущенные крики внутри сарая не стихли.
Край одной из досок прогнил и еле держался на ржавом гвозде. Он просунул нос в щель между досками и напряг мускулы шеи. Доска противно заскрипела, он рванул ее на себя. Вторую доску он вырвал мощным рывком передней лапы. Куры истерически закудахтали, беспорядочно хлопая крыльями, но теперь волк не обращал на шум никакого внимания.
Мужчины умирают от сердечной недостаточности, цирроза печени, от бедноґсти, потому что уже не могут прокормить семью, а значит и чувствовать себя мужчиной, от богатства, потому что вместе с ним приходит жадность, а она съедает человека намного быстрее чем ржавчина железо. К такому открытию пришел один белорусский психиатр. Заметку о его, надо сказать, неординарных выводах, Марина прочитала в какой-то газете, но когда еле сводишь концы с концами, информация о проблемах современных нуворишей воспринимается, мягко говоря, неадекватно. Женщины умирают, когда их перестают любить. Так думала Марина, сидя в своем любимом кресле, положив вытянутые ноги на мягґкий пуф. Ее решимость не пить медленно, но неуклонно испарялась. По мере того как отступала первая волна усталости, когда не хотелось пошевелить не только рукой, но даже пальцем и в голову лезли всякие непрошенные мысли, она начинала понимать, что бороться глупо и безнадежно, - все равно, если не сейчас, то через несколько минут она сдастся. Пойдет на кухню и нальет свой первый стакан вина. В средине недели, когда, на следующее утро надо было вставать рано на работу, Марина могла надеяться на успех. Но не сегодня. Пятница - конец рабочей недели, - и это обрекало ее на поражение.
Более двадцати лет Марина прожила с мужем и свекровью. Муж был старше ее на двенадцать лет и свою красавицу жену боготворил. Конечно, за эти гоґды всякое бывало в супружеской жизни, но ни размолвки, ни мелкие ссоры ниґкогда не заслоняли для них главного: их любви, их сына. Марина закрыла глаза, слезы, перемазанные тушью для ресниц, текли по ее щекам. Некоторые из них попадали в стакан, расцвечивая янтарную жидкость темными кругами, в каждом из которых ей виделось их счастливое прошлое, в которое так хотелось вернуться. Она еще крепче зажмурила глаза.
Свекровь делала всю работу по дому. Ее сын так долго не женился и она так устала ждать, что когда это случилось, готова была принять любую женщину. Однако, нужно отдать должное и Марине. У нее оказался покладистый харакґтер, она даже не пыталась вмешиваться в домашние дела. Но самое удивительґное, по мнению свекрови, было то, что Марина любила, а она в этом быстро убедилась, ее растяпу сына. Не красавец, добрая душа, разменявший уже третий десяток, наивно веривший во все то, чему его учили сначала в детском садике, затем в школе и, наконец, в институте, он говорил то, что думал, что уже само по себе считалось странным, умел выслушать не только начальство, но и подґчиненных и если у него складывалось свое мнение по какому-либо вопросу, умел его отстаивать. При всем своем упорстве и несговорчивости в профессиоґнальных делах, он тонко чувствовал юмор, любил хороший коньяк, с удовольґствием участвовал во всех компаниях, собираемых по поводу и без повода, но никогда не путал развлечения и работу и не ставил одно в зависимости от другого. Теоретически социалистическая система стремилась к воспитанию сообщесґтва именно таких людей, но создав, тут же их отвергала. Вопреки расхожему мнению, таких людей в нашем обществе было не так уж и мало и в нравственґном плане именно они не давали ему скатиться к скотскому состоянию, достаґточно вспомнить академиков Лихачева или Сахарова, но в практическом плаґне их влияние на экономику и политику равнялось нулю. Являясь идеалом обґщества, они в то же время были его изгоями. Впрочем это скорее закономерно, любая партия, находясь у власти, особенно такое длительное время, не имея конґкурентов, превращается в помойку, аккумулирующую все нечистоты общества. На то и помойка, другого не дано.
Свекровь, зная прекрасную и, как утверждают философы, лучшую половину человечества, долго не могла понять, почему Марина, учитывая количество претендентов и, главное, их возможности, вышла замуж за ее Мишу. В этом она была не одинока, родители Марины тоже долго не соглашались с выбором дочери: ее красоту они считали тем товаром, который может обеспечить в будущем всей им безбедное существование.
Три года назад умер муж Марины, сердечный приступ: незадолго до этого умерла свекровь. Сын вырос, окончил институт, женился. Возникла проблема, где молодым жить. Марина долго не сопротивлялась и разменяла их трехкомґнатную квартиру в "сталинке" на две однокомнатные. Жизнь раскололась: до и после. "До" было все, "после" ничего. Так уж случилось, что к этому времени и общество окончательно разделилось на две неравные части. Тех, кого обокґрали оказалось значительно больше, Марина, естественно, была среди них. Сбеґрежения пропали, мизерной зарплаты, которую еще и платили нерегулярно, едва хватало на самое необходимое. Не очень утешало, что их большинство. Если поґпал под трамвай, то тебе глубоко наплевать, что с тобой там оказался и сосед.
Марина допила стакан. Схлынула только внешняя волна усталости, та основґная, которая накапливается не днями и даже не неделями, оставалась, и Мариґна знала, что от нее так просто не избавишься. Разве только... Нет, вопрос о втором стакане исключался. Если она его выпьет, то не сдвинется с места и, уж конечно, никуда не поедет. А ей надо ехать, обязательно. Месяц тому назад она купила два десятка цыплят и поселила их на даче в старом сарайчике, коґторый давно пустовал. Раньше на даче, впрочем, как и дома, хозяйничала свеґкровь. Выросшая и прожившая большую часть своей жизни на асфальте, к земґле Марина относилась равнодушно. Глядя на натруженные руки и обветренные лица крестьян на Привозе она испытывала к ним двойственное чувство: нечто среднее между неприятием и жалостью, скорее жалость, потому что в глубине души она понимала, что именно благодаря таким людям они имеют на столе все, что им необходимо, а руки ее при этом остаются нежными и гладкими, паґхнут не въевшимся навозом, а хорошим кремом. Возможно, так продолжалось бы всегда, но времена изменились. Теперь походы на Привоз, кстати, значительно более редкие, зачастую оканчивались не материальным, а познавательным реґзультатом и превращались в изнурительное метание от одного прилавка к друґгому в тщетной надежде купить подешевле. Да, и физиономии перекупщиков, постепенно вытеснивших настоящих продавцов своего товара, мягко говоря, не вызывали симпатии, а от липких оценивающих взглядов, насколько можно теґбя обмануть, обвесить, она не могла избавиться еще несколько дней. Усиливаюґщаяся нужда дала толчок к пробуждению нравственности, ростки которой стаґновились все больше и сильнее. Речь шла не о той, расхожей, которую деклариґруют ежечасно и ежедневно с экранов телевизоров высокопоставленные воры и их лакеи, а глубинной, заставляющей человека, если он еще оставался такоґвым, задуматься о смысле своего существования: кто я? зачем живу? что я могу сделать хотя бы для себя? Это и заставило ее в один из погожих весенних дней, неожиданно для самой себя, купить эти маленькие хрупкие существа, за жизнь которых она в одночасье почувствовала огромную ответственность.
Электричка уходила через полтора часа, нужно было еще собраться, да и до вокзала добираться около сорока минут. Еду для цыплят Марина приготовила заранее; правда, теперь их стало меньше. Пока она разбиралась, чем их корґмить и как за ними ухаживать, почти половина сдохла. Осталось двенадцать, но ели они каждый за троих.
К вечеру небо затянули тучи, изредка накрапывал дождь. Марина прошла через ворота, поздоровалась с охранником. Их садовый массив был небольшим, немногим более сотни участков и когда-то считался в глазах горожан элитным. Его обнесли высоким сетчатым забором, двое охранников постоянно дежурили у ворот, но Марина никогда не видела, что бы хоть кто-либо из них обходил территорию. Зато пили они часто и много, благо, домашнее вино делали если не все, то многие дачники. Марина сама пила вино, сделанное еще мужем, верґнее допивала, и это ее очень беспокоило. Никого не встретив по дороге, Мариґна подошла к своему участку. Дом утопал в зелени и цветах. Внутри дома быґло прохладно, и она сразу растопила камин. Сухие дрова разгорелись мгновенно. Свет Марина не включала, и по стенам комнаты заплясали причудливые тени. Муж сам строил дом и, несмотря на то, что по мнению собственной матеґри был растяпой, внутренняя отделка радовала глаз. И сейчас в мерцающем свеґте пламени камина, комната казалась особенно уютной, хотя, кроме старого дивана, двух кресел, небольшого самодельного столика и старого черно-белого телевизора также на самодельной подставке и нескольких литографий на стене, в ней ничего не было.
Марина вышла в коридор, подняла брошенные у входной двери сумки, проґшла в маленькую кухоньку. Разгрузив сумки, она взяла кулек с кормом, вышла из дома и прошла в конец участка, где стоял сарай. Куры уже спали, на скрип двери ответили недовольным бормотаньем. Марина рассылала корм.
- Завтра поедите, мои хорошие.
Старое дачное кресло-качалка стояло на открытой веранде, там, где она его оставила в прошлые выходные, значит никто из непрошенных гостей не прихоґдил. Несмотря на забор и видимость охраны, дачи периодически чистили. Вымеґтали все сделанное из цветных металлов: тазы, кастрюли, ложки, провод. У коґго на окнах не было решеток, залазили в дома. После особенно наглых нашеґствий поднимался скандал, кого-то из охранников увольняли, оставшиеся пеґреставали ненадолго пьянствовать, во всяком случае открыто. Наиболее настырґные пострадавшие требовали возмещения убытков, грозились подать в суд. На кого? Охранники не несли материальной ответственности. Несколько лет назад правление кооператива пыталось внести такой пункт в договор, но охранники послали их подальше, выдвинув, в свою очередь, встречные требования: в два раза повысить им зарплату, создать на паях денежный фонд для компенсации ущерба, приобрести сторожевых собак и поставить их на довольствие. Правлеґние подсчитало, прослезилось, однако вынесло вопрос на общее собрание. Как обычно, явилось едва четверть владельцев участков. Выступавшие переругались между собой и после очередной, неизвестно какой по счету попытке проголосоґвали за мудрое решение: "Продолжить работу над договором". После окончаґния собрания, когда отдельные группки дачевладельцев продолжали дискуссию, один из них философски заметил: "Все воруют, если в стране бардак, то чего же вы хотите".
- Действительно, - поддержал его другой, - если, например, на улице зима, вы же не будете возмущаться, что у вас в огороде не растет редиска.
Эта, еще более философская сентенция, окончательно отрезвила спорщиков. Повесив головы они молча разошлись по своим участкам. Вполне возможно, что именно в такие минуты до некоторых, наконец, дошла суть нашей бездарной, в смысле, базарной экономики.
В соседнем селе, в полутора километров от дачного массива насчитывалось менее двухсот дворов и три пункта по приему металлолома, не считая крытых машин, приезжавших периодически, обычно уже в сумерках, в определенные места на окраине села. После очередной жалобы председателя садового коопераґтива, сельский голова ему объяснил:
- Вы, что думаете, я не пытался их закрыть. В район ездил, в область не один раз. Мне сказали: "Не суйся, если не хочешь неприятностей". Там многие в доґле, а ниточки ведут в Киев. Миллионы тонн металлолома ежегодно уходит на судах из Одессы и Ильичевска за бугор. Неужели вы думаете, что таким как мы позволят поломать такое выгодное дело. У нас в селе курочат все, что можно, за немецкую автоматическую линию для дойки коров мы еще не расплатились полностью, и что? Нет линии. У вас черный металл еще не берут? Ничего, гоґтовьтесь, скоро начнут. Вы там его много натаскали в свое время. На каждом участке и уголок и трубы. Так что прошу вас по-хорошему, не морочьте мне голову. Мы сейчас пробиваем разрешение на создание отряда самообороны с гладкоствольным оружием.
- Спасение утопающих дело рук самих утопающих.
- Вот, вот.
Марина посидела несколько минут в кресле на веранде, становилось зябко, и она вернулась в дом.
- Я это заслужила, - сказала она сама себе, прошла в кухню, достала из шкафґчика начатую бутылку вина. Можно было спуститься в погреб и взять более холодное, но она махнула рукой, сойдет и так.
Подбросив дров в камин, Марина сняла джинсы, с удовольствием погладила ноги. Немного полноватые, но лодыжки все еще оставались узкими и стройныґми и могли свести с ума не одного мужчину при условии, что тот умел не только смотреть, но и видеть. Упруго шагая, она несколько раз прошлась по полу мимо камина. Волна теплого воздуха обдала обнаженные ноги, проникая вверх под трусики, тело мимоволи напряглось в ожидании. Марина вздохнула, плюхнуґлась на диван, поджала под себя ноги, немного поерзала, устраиваясь поудобґнее, откинулась на спинку и сделала несколько глотков прямо из горлышка.
- Все равно никто не видит, - хихикнула она.
Всем снятся сны, правда разные. В нашей стране их можно разбить по сослоґвиям. Продажным чиновникам, коррумпированным политикам и просто ворам, как правило, снится будущее. Вилла на Канарах или Испании, полуобнаженґные красотки, а в лакеях графья или, в крайнем случае баронеты. После таких снов они со счастливой улыбкой делятся с нами. "Экономика стабилизируется", - с умным видом говорят одни. "Экономическое развитие характеризуется стаґбильным ростом, - вторят им другие". Завтра украинский народ станет жить еще лучше, - раздается разноголосый, но очень слаженный хор лакеев. И все счастґливы, кроме этого самого украинского народа. Но кто на него будет обращать внимание, разве что перед выборами. Сокращается он ежегодно на сколько-то сот тысяч человек, и пусть себе. О чем тут говорить. Иногда, правда, снится и СИЗО, но реже, значительно реже. Да и стоит ли пугаться, ведь вокруг все свои, и "гарант", и генеральный прокурор, и милиция. Свои хлопцы в доску, если надо не подведут. Украла женщина кусок колбасы у соседа, чтобы накорґмить четверых голодных детей. Кстати, факт зафиксирован телевидением. И, ужас, и две буханки хлеба вдобавок. На страже закона, покушение на священґную частную собственность. Ни в жисть не простят. И не простили. Четыре гоґда отсидела в колонии общего режима. А дети? Что дети, нечего без надобґности рожать. Это принципиальность, как и учит нас "гарант".
Новый уголовный кодекс давно надо было принять. Старый совсем не годится. В нем, хоть и теоретически, перед законом все равны. Конечно, среди равных есть равнее, но опять же, вдруг найдется журналист, какой-либо Гонгадзе, коґторый спросит, а почему собственно? И не просто у соседа на кухне, а на всю Европу. Отвечать же что-то надо. Конечно, для таких случаев есть Потебеньки, а если этот самый Гонгадзе дурак и не унимается. Отстреливать надо, а это хлопоты и риск, конечно, остается. Но у нас для таких дел хлопцы имеются, дубы, все как надо сделают. Опять же в этой Европе всякие организации, коґмитеты имеются, чтобы они быстрее окочурились. Начнут вопросы задавать, делегации засылать и, о ужас, транш зарубят. А красти шо? От таких мыслей можно в психушку попасть, а не на Канары. В общем, одни хлопоты, А, с друґгой стороны, чтобы стройными рядами... Лозунгов побольше о народе и демоґкратии. Быстрее все это надо делать, чтобы никто и тявкнуть не успел. Могут же американцы бройлеров за шестьдесят дней выращивать, а мы чем хуже? Поэтому и кодекс надо менять. Украл кошелек в трамвае, наши в нем не ездят, мерседес не влазит, или велосипед у соседа, опять же наши на велосипедах..., в тюрьму. Здесь двух мнений быть не может, по всей строгости, каленым желеґзом выжжем наследие тоталитарного режима. А если "прихватизировал" банк, завод, или миллион зеленых в кармане случайно, по забывчивости, все мы люґди, остался, тут с плеча рубить не надо, поспешишь, народ насмешишь. Недаґром, когда Петросян говорит, что по Чубайсу тюрьма плачет, вся страна смеґется. Этим горлопанам легко кричать. Ну пересажаем, а дальше что? Кто нас учить жить будет. Значит в Верховную Раду, там таких много. А если очень много "прихватизировал", да еще и партию свою создал, неважно какую, карґманную, диванную или клозетную, в правительство такого,
Законодательно все это надо закрепить, чтобы никакой самодеятельности. Инаґче откуда же элита возьмется. А если ее не будет, кто главного "пахана" подґпирать будет. Страшно подумать, рухнет наша демократия и незалежность.
Нормальным людям чаще снится прошлое. Ласковое солнце, теплое море. Мягґкий песок. Начало сентября, уже вторую неделю стоит прекрасная погода. Они лежат на пляже в Отраде. По небу плывут редкие бело-розовые облачка. Разґноголосый приглушенный шум слышится как бы издалека, накладываюсь на шум прибоя, он обволакивает, и только доносящиеся с разных сторон звонґкие голоса детей мешают закрыть глаза и погрузиться в сладостную дремоту.
Марина перевернулась на спину, Миша лежал тихо. "Может заснул", - подуґмала она. Хотелось снять бюстгальтер и грудью ощутить теплые солнечные лучи. Миша так любил их ласкать, особенно раньше. В последнее время их отношения изменились. В худшую сторону. И не потому, что любовь постепенно угасла, переходя в привычку. Конечно той страсти уже не было, но им уже не двадцать лет. В жизнь вошли страх и неуверенность в завтрашнем дне, Распаґлась не только страна, дезинтеграция общества нарастала, все больше людей оказывались ненужными. Если бы этими людьми были лентяи, карьеристы или приспособленцы, - процесс можно было объяснить и принять, хотя, конечно, люґбого человека жалко: в расцвете сил оказаться изгоем. Ей вспомнились традиґционные кухонные разговоры вдвоем и с друзьями. Как они радовались, что наступит время профессионалов, каждый будет сам определять, как ему жить и даже жалели эту комсомольско-капеэсесовскую шайку бездельников. Наивные люди. Все оказалось до точности наоборот.
- Миша, - она тронула мужа за плечо.
Он приподнял голову от полотенца и повернулся к ней.
- Да?
- Пойдем купаться.
- Сейчас, подожди пару минут. - Миша сел, посмотрел на жену и улыбнулся. - Хорошо выглядишь. - И, как бы угадав ее мысли, погладил соски под туго наґтянутой материей. - Выпустить бы их погулять.
- Ты что, вокруг люди.
Последнее время они избегали разговоров о работе, но сейчас Марина не удержалась.
- Как там дела?
- Где? - хотя Миша прекрасно понял, о чем идет речь.
- Что говорит Сердюк?
- А что он может сказать? Сейчас каждый сам за себя. Появилась возможность делать деньги - и он их делает. Все остальное ему по барабану.
- Опять сокращения?
- Ходят слухи.
- Нельзя же сократить главного специалиста.
- Можно, если ликвидировать все направление исследований. Того, что мы в последние годы наработали, хватит ему на всю оставшуюся жизнь, еще детям и внукам останется.
- Но это ваша общая интеллектуальная собственность.
- А ты попробуй докажи, если собственностью у нас считается не то, что созґдал, а что украл. В этом он не оригинален. Хватит голубушка, о скорбном. Сегодня воскресенье, - и мы идем купаться.
Этой ночью они любили друг друга страстно, до исступления, как будто заґранее предчувствовали, что завтра в два часа тридцать пять минут ей позвоґнят на работу и равнодушным голосом сообщат: "У вашего мужа случился инґфаркт, его отвезли в десятую клиническую больницу".
Проснулась Марина внезапно и вначале не поняла, что случилось. В открыґтое окно заглядывала полная луна. "Опять стерва спать не дает", - сонно подуґмала она и хотела снова закрыть глаза, когда в окно влетел истошный многоґголосый куриный вопль. Сон исчез мгновенно. Марина вскочила с дивана, пуґстая бутылка полетела на пол. Схватив металлический прут, которым она обычно мешала дрова в камине, хлопнула дверью и понеслась к сараю. Страха она не чувствовала, было лишь желание защитить эти хрупкие комочки живой плоґти.
У сарая никого не было, дверь закрыта. Марина отбросила задвижку и расґпахнула дверь. Одна за другой, истошно кудахтая, над ее головой пролетели две курицы. Она удивилась, когда они научились летать. Потом она увидела третью, которая неслась прямо не нее и начала протягивать руку навстречу, надеясь поймать, но внезапно ее парализовало ужасом. Чуть выше силуэта куґрицы горели два страшных желтых глаза, а еще дальше виднелись контуры чего-то огромного и темного. Она почувствовала сильный толчок в плечо, ее подбросило вверх и, уже теряя сознание, Марина упала на мягкую землю.
Пролежала без сознания она, наверное, не очень долго, потому что, когда пришла в себя, куры все еще носились по участку. Сердце у нее бешено колотилось, одежда пропиталась влагой от липкого пота, который стекал между лоґпатками, хотя вся она дрожала от холода и страха.
С трудом поднявшись, Марина бросилась к дому, ноги не повиновались ей, дважды она падала, пока не ощутила под руками знакомую дверь. Захлопнув ее, забыв закрыть на засов, она без сил опустилась на пол. Немного успокоиґлась. Теперь ее отделяли от опасности родные стены. Марина доползла до диґвана. Закутавшись в плед, все еще дрожа, она начала согреваться. Шок проґшел, но страх оставался. Потом она заснула.
Когда внезапно распахнулась дверь сарая и на пороге выросла фигура челоґвека, волк замер. Годы, которые он прожил будучи то охотником, то дичью, выработали у него мгновенную реакцию. Назад в отверстие в задней стенке саґрая путь отрезан, можно получить выстрел в спину, в руках у человека он заґметил какой-то длинный предмет, и он ринулся вперед. Уже сбив человека с ног, по легкости удара он понял, что это была женщина. Жизнь приучила его, что бояться нужно мужчин, они, как правило, говорят мало и сразу хватаются за оружие. Свидетели тому - многочисленные раны на его теле. Женщины мноґго кричали, ругались, когда заставали его за воровством, но никогда не приґчиняли вреда. Поэтому, выбежав за пределы участка и перескочив дорогу, он не побежал к дыре под забором, а залег в траве прислушиваясь. Ничто не наґрушало тишину. Цыпленок уже затих, его тощие лапы безвольно свисали из пасти. Голод становился нестерпимым и он, разорвав тушку, быстро проглотил ее. Молодые косточки не оказали никакого сопротивления его мощным клыкам. Голод отступил, он знал, что ненадолго, но опыт говорил ему, что возвращаться опасно.
Логово было пустым и холодным. В былые времена его поджидала самка, если они не охотились вместе. Он закрыл глаза, и ему почудилось рядом мягкое поґдатливое тело. Он вздохнул и положил морду на передние лапы. В сознании всплыла жестокая холодная зима, когда выпало много снега и к жилищам люґдей подходить было опасно, а зайцы попадались слишком редко. Его подруга превратилась в скелет и почти не вставала. Молодые волчата требовали еды. Каждую ночь он выходил на охоту, хотя чувствовал, что силы покидают и его. Иногда ему удавалось добыть куропатку или зайца, но волчата были ненасытґны. Однажды на окраине леса он наткнулся на замерзший труп лошади. Он знал: надо спешить, всем не хватит. С трудом оторвав кусок с несколькими ребрами, поволок его в нору. Сам есть не стал, нужно как можно быстрее вернуться с волчатами. Отдав мясо подруге, он приказал волчатам бежать с ним. Все в леґсу в эту суровую зиму голодали, и он понимал: к рассвету от лошади ничего не останется. Когда они прибежали на место, пиршество было в разгаре. Приґшли все, кто еще уцелел в этом лесу. Не успели они присоединиться, как гряґнули выстрелы. Их били почти в упор. Перепуганные волчата заметались и поґгибли сразу. Ему удалось уйти. Наверное, он был единственным, кто спасся из этой бойни. Израненный, он дополз до логова. Волчица смотрела, как он с труґдом передвигая лапы, вполз в нору. За ним никого не было. Он отвернулся и она все поняла. Потом она зализала ему раны и до утра выла. Звуки были тихими, порой они прерывались и становились похожими на всхлипывание. Он лежал молча, влажными глазами глядя в пустоту ночи. Боли от ран он не чувґствовал.
Через несколько дней потеплело, снег растаял. Охотиться стало легче. В одну из ночей он поймал бродячую собаку, которая по глупости убежала слишком далеко от жилья. Когда с добычей вернулся в логово, волчицы там не было.
С тех пор он жил один.