Аврорин Евгений. Артамон Матвеев или российскому народу

Поэма

Артамон Матвеев или российскому народу.

Глава 1

Когда в прозрачное окно востока,

Поднявшись из глубин в минуту срока,

Глядит на землю утренний рассвет,

Оставив золоченый зари след,

Среди заснеженных пустых пространств,

Среди типичных мёртвых постоянств

Поденно человек, поправший власть

Зовет момент, где рок принудил пасть.

Земля пустых озёр, земля забвенья,

В которой тайный храм стоит смиренья,

Куда холодной плетью, как сечённых,

Ведут рабы законов заключённых;

В подобном Березове казнократ

Познает горесть истинных утрат.

Но горче и суровей бьёт мечом -

Будь хоть престола, века ты бичом -

Безжалостный льденистый рок-тиран,

Не бог, не дьявол -царь, властитель стран.

Однажды он сослал по долгу мщенья

Иль из-за страха нового сужденья

Сослал России батьку добродея,

Что видел в молодости, как кровь рдела

При точке ружий и при ковке лат,

Представив, как глумится супостат

Над матерью, семьёй; как кровь в строю

Вскипала в бранном яростном бою;

Как слово точное, разя остро,

Иль верно заостренное перо

Блажь шепчут да хранят покой в народе,

Иначе пушки с порохом на взводе.

Почтенный Артамон, Борея пленник,

А ранее державы русской крестник,

Живёт в лачуге бренной и гниющей,

Подобной дням, годам его грядущим.

В таком же мире только в подземельи

Сидит, о ком в люду благоговели,

Анафемой во власти вспоминали,

Кому за truth лишь хлеб да воду дали.

(От сказа я немного отступлю,

Историку дать вольности люблю,

Люблю подметить струны тонкие -

Ведь у прогресса шаги робкие).

Народ к нововведеньям не стремится,

Отцовских старых догм всё же боится.

Богатый сложный полноценный мир,

Звучат в котором редко орды лир,

Возвысят импульсивность, сила страсть,

Кому чужой и свой покой не в сласть.

Отвлеклись, бросил рассуждений семя,

Развить которые ещё не время.

В избе дырявой, сумрачной, сырой,

Куда зима заносит ветра вой,

Как будто волк свирепый да голодный.

В избе изгнанник здесь живет безродный,

Но как бывает странно, не чужда

Святая Русь - отняли без суда

Коварные мошенники плуты.

Другие бы, заслышав злые рты,

Озлобились на многое в свету,

И главное на Родину свою.

Но коль живешь достойно и по чести,

Не сломят разные от жизни вести,

А память светлая цвести продолжит,

Она ведь правду в мир вернуть возможет,

Лишь дайте время, чтоб наветов эхо

Затихло, как интриг бесстыдных дело.

Теперь, я думаю, начну рассказ,

Не буду более томить всех вас.

Однажды летом вечером в туман,

Не жертвуют где люди фимиам,

Сидит наш добрый дядька за столом,

Глядит в окошко с треснутым стеклом.

Прохожий не скупись, увидев взор,

Скажи ты смело - ссыльного разор,

То участь повседневная его,

Но кто ж увидит: ярость, удальство

Покой б предвечный лечащий нашли,

Когда бы тело скрыл покров земли.

"В чертог, о Господи, как дань, прими

Слезинки искренние Ты мои,

Что сердце горестное исторгает.

Сыновья доля в старости вещает

Отцу любому: будятся деянья -

И пусть томим я ныне порицаньем,

С которым обвенчался до покрова,

Отец небесный, под защиту крова

Всевечной чуткой милости Твоей

Возьми родного сына иль верней

От темных взоров дел убереги

И счастие найти благоволи;

Дай шанс, Всевышний, сына сохранить

И в ратях жизни (ему) с честью послужить.

Но стой, кого заметил в окне я,

Кому лачуга надобна моя?

Пускай то вестник добрых новостей,

Хотя не жду я странников, гостей.

Со стуком в дверь заходит господин

Причём не здешних мест простолюдин:

На вид посол державы англосакской,

Гражданин ще?гольский земли бунтарской

(с присущим явно им лицом снобистским).

Почтение воздав поклоном низким,

На русском просит позволения

За стол присесть (заметь явление:

Посольского приказа дворянин,

Который потерял влиянье, чин

К себе служилых иноземцев тянет

Хотя, как срезанный цветок, он вянет).

"Приветствую хозяин добродушный,

В былом двух стран доверенный поручный.

Пушниной в водах северных торгуя,

Нечаянно я мысль поймал другую;

In bourgeois clubs звучали прения:

Нещадно ваше заточение.

В Архангельске случайно я узнал,

В тюрьму какую вас король послал.

Тогда команде предложил я дело:

Обратить взоры на восток - плыть смело

К добыче новой, к дальним берегам,

Но страх обуял всех попасть к врагам

Любого морехода, - в льдах морских, -

Когда помочь невмочь в руках мужских

Ни лом и ни кирка. Но вдруг на счастье

Зефир решил средь нас принять участье.

Спустя три дня веденные от порта

Попутным ветром храбрая когорта

По северным морям неслась на бриге".

"Противно мне смотреть в глаза к барыге, -

Артамон думал в мыслях у себя, -

Не со стихиями влекла борьба

Плыть в столь суровые края,

Влекли меха российского зверья;

И чем-то интересен я, как личность"

"В твоих словах высокая ритмичность,

Компании московской, верно, clerk.

Когда меня боярский круг низверг,

Представлен был суровый к нам надзор.

И вот с тех пор, как я познал разор,

Не мог представить - в северных морях

Куда боялся даже плыть варяг,

Я встречу Гордов люд, веселый, бравый.

А впрочем, noble, дай ответ мне здравый:

Как смог проникнуть ты в мою темницу,

Какое дело перешло границу?"

Заморский гость не стал узлы вязать

И без спесивости решил сказать:

"С тех пор как king Давид придумал деньги,

Без них не могут создаваться вехи;

Посольские сраженья упростились,

А шахматные игры появились.

Притом народам стало легче жить,

Коль найден меч, способный враз разить

Зазрение всесильное людское,

Поэтому монетный звон- мирское.

Любое дело, будь вдосыть златых,

С большим размахом в чреде дней простых

Осуществится. Полно, расскажи

Как за руку поймали, опиши

Какой по чести нанесли урон".

В течение всей речи Артамон

Бренчанье слышал острого клинка,

Как будто крепко нервная рука

В эфес вцепилась по привычке давней.

А взор посла заметно своенравный:

Блестят глаза высокомерной тенью,

Взирая братом под чужою сенью.

Нахмурившись слегка, герой привстал

Назад, вперед по дому зашагал;

Спустя минуту, темп не уменьшая,

Рассказ повел былое пробуждая.

"Походы долгие к народу близость,

Хранящему природную решимость,

Доверчивость и, важно, верность роду

Развили чу в российскую угоду.

Когда же стал гостей встречать с чужбины,

Когда в том были помыслы невинны,

Я, слушав, видел, словно наяву

Дворцы, мануфактуры и канву

Наивного созданья лучшей жизни.

Когда ж читать я стал чужие мысли

В писаниях свободных внецерковных,

И хоть я был человек мыслей ровных

Без светлых верных вспышек просветленья,

Мне вверило однажды озаренье

Известие о скорых переменах.

Коль варвары, любители на аренах,

Грабители империи энейской,

Захватчики великих стен ромейских,

Которые бесчинства совершали,

Латинскую культуру переняли,

Нежданными наследниками став,

Коль так, то мы, все почести воздав,

Учителей могли бы приглашать,

Чтоб в детях просветленность развивать.

Европа, запад, разобщенный край,

Инакомыслия, новаторств рай

В грядущем, кем бы ни были вы нам,

Врагом иль другом, по твоим стопам

Должна пошагивать святая Русь,

Чтоб не навеяла большую грусть

Судьба земли. Для всех путь действ таков:

Учиться у врагов, коль он толков,

Пренебрегать презрительно не стоит,

Иначе рок к ловушке дверь откроет;

Друзьям умело цену нужно знать,

Но властью нельзя воля отбирать.

Я чувствовал раскаты перемен,

И чтобы вол седой в бессущий тлен

Еще столетие не вел кибитку,

Авось позвав извозчиком иль в свиту,

Задумал изменения вокруг,

Начав с семьи и с собственных же слуг.

Однажды над Москвой нависла буря,

Порывистая по своей натуре,

Как будто с дна реки Перун восстал,

Грозя расправой, людям спать не дал.

А мне Господь даровал сон спокойный,

Он словно был покровом защищенный.

Тогда мне виделся юнец святой,

Кто вверил предреченное судьбой

Грядущее Отчизны и народа:

Коль там державу держит воевода

Дворянского нарышкинского рода,

Напишут перлы яростную оду,

Которую не смогут сжечь века,

Хотя края обуглятся слегка

(Ведь лист в пылу сражений истлевает).

Иначе будущее предвещает

Забвенною Тартарией остаться

И бремени прошедшего отдаться.

Благословением считая сны,

Навеянные с умыслом в те дни,

Решился возвести Петра на трон

Того, кто меньше испытал урон

От времени, устоев старины.

К несчастью только царские старшины

Боясь дворцового меча царя,

Разящего по слову визиря,

Больному волу отдали престол.

Под руки Федор на него взошел,

А на меня облава началась.

Средь знати дикость кривды развелась,

Мол, в доме своем нечисть вызываю

И сына чернокнижью обучаю,

А также слух прошел среди дворян,

Заустой правдой вскоре ставший прям,

Что в доме я сокровища имел,

Которые никто и не узрел.

Кому-то говоря о них однажды,

Терзаемый непраздно винной жаждой,

Имел ввиду я library и сына,

Моих деяний кой бы был вершина".

На этом наш герой закончил речь,

А слезы на глазах, готовясь течь,

Блестели зримо так, что гость приезжий

Решил усмирить голос свой небрежный.

Ему знакомо, как де кадит кривда

Так, что в руках маклаков щит-эгида.

Бывает все же, что глубина чувств

Слышна в тиши ручьем исты из уст.

Тогда питаешь уважение,

То есть сердечное веление.

Так и Артамон - батька наш вселил

Почтение, как старец truth не скрыл.

"Ну полно, мир наш полон всяких грез,

Я ж новость светлую тебе привез

Твой опыт, связи ценит Альбион

Затем на подданство зовет наш трон,

Чтоб быть советником восточных дел;

И, коль твой сын пристрастен и умел,

Образование получит там

И жизнь безбедную построит сам".

Однако Артамон все ж не воспрял,

Туман проблемных мыслей вдруг объял.

"Корабль на якоре в большой воде

Боясь застрять в ночах беззвездных, в льде,

Он станет ожидать одну неделю.

Поэтому-то требовать я смелю

Решение обдуманно принять,

И в случае жизнь резко поменять.

Я ж ныне собираюсь уходить,

Вдали отсюда нужно мне побыть.

Мне трудно видеть твой печальный взгляд,

Он для сознанья действует, как яд.

Почтился гость и вышел быстрым шагом,

Овеяв мысли нежащим дурманом.

"Давая клятву, он исполнит ли,

Ведь кодекс сильных в Англии ввели

Законом знатных к знатным, ущемляя

Людское благородство, разрешая

Бесстыдства амальгаму не скрывать,

Во всеуслышание освещать.

И все ж пускай туманный брит обманет

И нас на милость чью-нибудь оставит,

Зато я дам шанс сыну утвердиться

И в северной могиле не забыться.

За что оставил Господи меня,

В каком грехе повинен твой слуга,

Которому злой рок принять велел

Предательский крест, курбского удел".

Шесть долгих дней в мучительных раздумьях

(Не знаю, как он спасся от безумья),

Не знал покой ни денно и ни нощно,

Без сил отправился наш батька в рощу,

В последний раз чтоб с матерью проститься

И за отступничество извиниться.

Уйдя подальше в поле от людей,

Он думать стал о сущности вещей,

Что нужно человеку в этом мире,

Зачем стручки колос в святом эфире?

Колышемся мы также на ветру

Красиво, но бесцельно наяву,

Коль вскоре высший смысл претерпит крах,

Когда внутри мир колоса, как прах.

Так стоит ли идти к высокой цели,

Когда все помыслы так подурнели,

Предательством прокладывать дорогу

Ту, что , к несчастью, неугодна богу.

Бродили мысли, Артамон бродил,

У берега Печоры волк завыл,

О голоде округу извещая.

Хотя герой наш, страх не ощущая,

Увещеванью смерти так поддался,

Что волку на съеденье он б отдался,

Но вдруг о сыне память промелькнула,

И мудрость материнская кольнула:

Несчастья настигают иногда,

Однако человеком будь всегда.

Из ножен кортик быстро вынимает

В прыжке свой взор на волка устремляет.

Так нынче завязался бой смертельный,

Но бой не жертвы-хищника, а дельный,

Бой стойкости и слабости душевной.

Пусть ржавый был клинок, однако верный

В руках немолодого Артамона;

Не спасся зверь от точного урона,

Рассек кинжал холодный волчий бок,

Но хищник злобный не был сломлен с ног

В порыве яром прыгнул на героя.

На этом б разрешился исход боя ,

Коль наземь свален Артамон наш был,

Однако вдруг от боли волк завыл,

Отпрянув от испуганного тела,

Его предчувствие уйти велело.

Бесшумно три стрелы вонзились в бок,

Из-за железа хищник занемог,

Заковылял кровавыми шашками

И начал спотыкаться там местами.

Спустя минуту наземь зверь упал,

Вдохнув предсмертно, больше не дышал.

Стрелял из лука метко паренёк.

Подбежав быстро к сваленному с ног,

Подняться Артамону он помог.

"Спасибо, - то наш батька рек

И сразу же спасителя обнял,

Притом потока слез он не унял,-

Отступничество, слабости былые,

Моя высоко поднятая выя,

Боролись с добродетелью внутри,

Но нынче прегрешений алтари

Заброшены во имя чистоты,

Душевной лёгкости и простоты".

"А вера как ж вернулась ли к тебе

Иль верность, закрепленная в божбе?"

Слова ошеломили Артамона,

И тень обиды пробудилась снова.

Отпрянув от спасителя младого

И вперив взгляд в глаза его сурово,

Узнал он ангела-дитя из сна,

Который движет словно сатана.

"За что таким терзаниям предал,

За что обманом жизнь мою попрал?-

Взмолился Артамон, припав к земле, -

Ох, с чем же всуе я борюсь во мгле?"

"При жизни звали Дмитрий по-мирски,

Всевышнему не надобно крови,

Как дани алой древнему божку;

Твои стенанья не текли в ярку

К какой-нибудь реке в угоду Богу."

Внимал наш батька, затаив тревогу.

"Твое намерение благородно

К тому грядущая эпоха сродна,

Но дух твой должен быть подстать идеи,

Чтоб в строящейся красочной аллеи,

Мощение дороги не застыло

(В создателе влеченье не остыло).

Достойнейший стратег, твой дух силен,

Народною любовью награжден

Достойно, раз предателя ярмо

Отнюдь же пересилить не смогло,

Желание простое высшей доли.

К чему клоню, сейчас в тюрьме, в неволи,

Недолго вам осталось куковать,

Велят однажды вас из ссылки звать.

В последующем выбирай свой путь:

Под гнетом дней бесследно в воду кануть,

Иль быть предтечей одовой эпохи,

Но кровь прольешь в ужасной суматохе.

В злославный день убийства моего -

Провидцами небес предвещено -

Окрасится кремлевский камень внови

В багряный цвет великосветской крови,

Порфироносное дитя и мечь

Впервые поведут друг с другом речь.

Спасешь его, страна преобразится,

Дружина княжеская возродится,

В кой латники заслугами гордятся

И вместе к процветанию стремятся".

Упал он ниц и голову склонил,

Все чувства дух его соединил:

Раскаяние, злобу на себя,

Уничиженье также, не грубя,

Противу гордости - смирение.

Он ждал от ангела прощение

За слабость духа, за стремление

Упасть нещадно в искушение.

Ответ дает святой мальчишка наш:

"Твои напасти не простая блажь,

Поэтому небесный свод лобзает,

Уставшего молящего прощает".

Наш ангел, появившись незаметно,

Видением в туман пропал бесследно.

Не ведаю, как долго наш герой

Свои колени испещрял землей.

Воспрянув чувством, слыша только звук

Травинок с ветром шепчущих вокруг,

Поднял главу, глазами огляделся,

Заметил он: уже закат зарделся,

Спаситель, туша волка испарились,

Хотя следы от крови сохранились.

Наш батька спешно ринулся домой,

Где сын чуть не остался сиротой.

Надеждой преисполненный вбежал,

Кровинку ро?дную к груди прижал.

На утро, не исчезнув в темной бездне,

Манерно Артамон отвесил вести

В согласии уверенному гостю,

И тот, сокрыв в тайниках чувство злости,

Ушел навечно молча за крыльцо,

Коль видел он не узника лицо

Прошли года и имя Артамон

В Москве не слышалось со всех сторон,

Но доброй памятью жило в народе;

Придворные жалели в неком роде,

Поэтому его веленьем царским

(На деле покровительством боярским)

В Мезень сослали, где все то же море,

Природа бродит все в таком ж уборе,

Зато его тюрьма к столице ближе,

Мороз ночами волком выл все ж тише.

Бытует мнение среди людей:

Мужчины и умнее, и главней,

В семье во всяком деле муж - глава,

Но то - простонародная молва.

Ищите женский след в мужских поступках,

В борьбе, в войне, в отметинах, в зарубках,

Ищите с кем он пьяный без вина,

И знайте, шея у главы - жена.

По воле властной царских приближенных

В чреде интрижек невооруженных

Женой вдовца на троне Марфа стала,

Она в беседах сдержанность являла,

Приверженность к родительским советам;

Жила по целомудренным заветам.

Царь Федор заворожен ею был

И чувством к ней до гроба не постыл.

Так он навет клеветников забыл,

Засим по просьбе женушки решил

Открыть темницу крестному ее,

Вернул пожитки вотчины жилье,

Но до особого веления

Сказал жить в малом поселении.

Глава 2

О муза Дельф, одна из птичек певчих,

Хранитель дел, эпох прошедших, вещих,

Тебе песнь эллинскую посвящаю,

Признанье, благодарность изъявляю.

Твой храм разрушен, а источник высох,

Тебя не встретишь в солнцезарных высях,

Но где-то притаившись средь людей,

Как будто голосящий соловей,

Которого услышит и приветит

Не всякий бренный смертный в этом свете,

Ты свято-чтимый эпос воспеваешь,

Для будущих деяний наставляешь;

Ты, словом оклеветанная злым,

Хладна к увещеваниям чужим,

Прослыла музой у пиитов, старцев,

Но только не у властьимущих братцев.

О Клио, в чудотворный идеал

Тягчайший для людей материал

Слепила. Ныне годы, жизнь да вехи,

Баталии, народы, судьбы, неги

Переплелися ниточкой атласной

С несокрушимой правдой беспристрастной.

Кто по слепому чувству неприязни,

По собственным мотивам иль боязни

Истории величье попирает,

Тот виденья грядущего лишает

Пускай себя, но корень зла крепчает,

А время древо, как вода, питает,

И сладкий яд адамового плода

Лишает будущности часть народа.

Но полно, как поэт Эллады встарь,

Благодарить богиню и алтарь.

Заждался Артамон в местечке Лух,

В том доме, где пока свет не потух

В идиллии семейной за столом,

Вкушая хлеб под дружеским крылом.

Он мать отца семейства спас однажды:

Она, изнеможенная от жажды,

Измученная бредом да и жаром,

Послала сына в город за отваром.

Два дня спустя вернулся с немцем важным,

Спасавший жизнь особам царским княжим.

Случайно иль подстроив все удачно

Всевышнею рукою однозначно

Его встречает Артамон в аптеке.

Дрожанье рук, обветренные веки,

Неясность речи, бледное лицо,

В ладонях темное серебрецо

Настигшее несчастье выдавали

И у прохожих чувства пробуждали,

Но жатва и семейные дела

Иль разум, мол, от пьянства худоба

Убогости тех милостынь причина,

В потоке каплей каменная мина

Проносится, минуя бедняка,

Но может и случиться, что слегка

Покосятся глаза. Бывает лист

Потоком хладным тем несомый вниз,

Свернувшись лодочкой несет монетку,

Но благостную ангельскую вестку

Снесет красивый маленький янтарь.

Наш батька слушал каждую деталь

И, добрым словом полелеяв парня,

Позвал слуг, чтобы сделать указанья.

Наш батька в теплом домике сидит,

Стол скатертью узорчатой накрыт,

На ней хлеба, похлебка, пироги

А также твороги, что так сладки.

"Я вижу снова удивленный взор, -

Старушка завязала разговор, -

Который озирается вокруг,

Как в день, когда вступил в порог наш друг.

Персидские ковры, фарфор в шкафу,

За стенкой зело в красном уголку

Стоят в киотах старые иконы,

Что ценит здесь семья, как царь короны

Чужих тронов, но главное в избе

Голань, но не такая, как везде:

В мороз она не только тело греет,

Из ней ушедшей родной жизнью веет.

Мой муж-кузнец, согретый ныне богом

В обители под звездным небосводом,

Искусный мастер сильный и матерый,

В общении со всеми был веселый,

Поденно он устал кормить дровами

Пыхтящую горь-сажными парами

Голанку нашу, что не грела толком,

От старости служила малым проком.

Поэтому построил домик крытый

Ни глиной, ни соломой не обшитый

И вечером иль может часик ночью

Соприкоснулся с деланьем воочью

Домашнего простого очага,

Что в доме бережет и копит благо.

Крестьянской кладкой многогранным камнем,

Однако сажным красным мощным парнем

Была построена простая печь

На что муж резал мне такую речь:

"Устройством незатейная она,

В домашнем пламени безрадостна,

Посему завтра молотом разрушу,

Дырявый домик обошью снаружи,

Чтоб печь идейно с мыслью возвести,

И за семью покойство обрести."

Он камень белый начал шлифовать,

Чтоб форму кирпича ему придать.

В теченье месяца он строил печи

Конструкций необычных, но замечу,

Разрушил все, коль слабы были в топке."

Ее перебил вскоре батька робко

"Подсолнух тонко чувствует лучи

Полуденного солнца, коль в ночи

Тепло в восточном крае он встречает

И вечером на запад провожает,

А жар печной, подсолнуху подобно,

Как сравнивать, не видится возможно."

"Однако человек умом обхватит

Все кладези природы и направит

Все силы, чтобы подражать натуре.

Умнейшие не тратят время всуе,

В пути встречая преткновенья камень

(Снедать начнет души горячий пламень).

Мой муж, положив в сумку пищу, воду,

Отправился в немецкую свободу,

Где на слуху народ ученый жил

И новые причуды там хранил.

Не буду утруждать рассказом длинным,

Коль сути нет в подробностях глубинных.

Пусть мужа в начинаньи поддержала,

Но на затею изредка роптала.

Хозяйство наше вскоре оскудело,

Умолкла кузница, загнулось дело.

Минули месяцы, поездки к немцам,

К особенным слободним иноземцам ,

Сформировали новый взгляд на мир,

Витийством раскрывавшийся всем в пир.

Взяв циркуль и угольник в свою руку

Он выучил черчения науку,

Оттуда он приборы привозил,

Работу чью немного объяснил.

Изящно русский опыт прежних дней

Соединился с толикой идей.

Когда на землю хмурень вновь ступил

И вновь посыл холодных дней явил,

В дому стояла новая голань,

Тепло дарящая и в ночь, и в рань,

Сполна насытившись одним поленом.

Об очаге был слух подхвачен ветром

И стал народ от мала до велика,

Будь то холоп несчастный, будь барыга,

С прошением съезжаться к нам во двор

(Не был закрыт у нас ворот затвор).

Ступив на жизненную тронь сырым,

Мой муж кузнечным делом и печным

Спустя года пенязи накопил,

Которыми богатство сколотил;

Притом за жизнь бедняк не обнищал,

Богатым властолюбье потрепал,

Да вот спешил, работал неустанно,

Почем и слег в бессилии нежданно.

Смогла б возможно извести я хворь,

Но силы ей давал унынья вой.

Напомнил некий ветр неосторожно,

Что наша самобытность будто ложна.

Проклятые словечки немцев всплыли,

Которыми без умысла разили,

Мол, мир российский игом оскверненный,

Достоин лишь навек остаться черным;

Слыхал и как презрены купола,

Как летопись премудрая хилА.

Занятно, благородная душа,

Словами, что не стоят и гроша,

Поруганная, не бредет в сторонку;

Однажды все припомнив спозаранку,

Глумящихся желает приструнить,

Но не побоем - чудом удивить,

Внутри, чтоб совесть возмутилась сильно

И краску разлила б за речь обильно.

Мой муж хозяйский день переиначил

И крупное чертить ночами начал.

Я знаю, что то был царю дворец,

Шикарный и блистательный венец

Искусности ручной, культуры русской.

И вот, работая с двойной нагрузкой,

Его таинственная хворь сломила

И лишь на смертном одре отпустила."

Тяжелый нынче выдался денек

Для матери, которой невдомек

Что в избу приглашенье черта злого,

Ушедшего и горького былого,

В легчайшей каре обошлось бы всем

Слезами, в остальном я буду нем.

"В груди мое сердечко сжалось больно,

Но более от долгой жизни сколько

От памяти о звездной той ночи,

Когда от страха стать вдовой внутри

Все сжалось. С придыханьем на коленях

Взывала к Богу и святым в моленьях,

За сына, мужа, кров благодарила,

За счастье, жизнь, спасибо говорила

И просьбу со слезами изъявляла,

Не стала чтоб для мужа одеялом

Пушистая земля. Проходит время

Уже ночная мгла к утру хирела,

Как вдруг глаза у мужа приоткрылись,

Слова не как в бреду, а прояснились.

Он сына попросил меня позвать,

Чтоб волю-откровение вещать.

"Мой ангел, проводник, в молчаньи ждет,

Когда прощание произойдет

Живого духа и больного тела;

Жалею, что покину вас несмело.

Сынок, росточек, ро?дный, неокрепший,

Наш яростный мирок в долгах погрязший,

Ворами и купцами не оскуделый,

Возможет дух сломить пока незрелый,

Посем к труду мужскому приобщись,

Рази смельством, рожона сторонись,

И не боись великих знаний мира:

У рыцарей мечи, поэтов лира, -

А ты же инструмент готовь другой,

Который вместе с силою мужской

Найти помогут счастье и покой."

Затем с натугой руку поднимает,

Меня изнеможенно подзывает.

"Прости, зайчонок, пред тобой повинен,

Что был в своих стремлениях наивен.

Не все дается людям обуздать,

Хотя в попытке скрыта благодать.

Когда расстанутся душа и плоть

Обреку вас ценить во всем ломоть,

Поэтому послушай нежильца:

На людях не показывай лица,

В котором скорбь, несчастия видны,

Ты будь горда: колени не клони,

Для сына каждый сажень сбереги,

Чтоб ни земли купцам, ворам, ни зги,

Приборы инструменты не жалей

И прошлое в сердечке не лелей.

Мой черт любви изящность не попрал,

И вам одним в своем веку отдал."

Как видите, храня поныне верность,

С людьми забыв чрезмерную манерность,

Смогла наказы мужа я исполнить,

За это Бог дал счастье нам восполнить.

По жизни уберегшись от чертей

И опрометчивых тупых затей,

Мой сын в затишье возмужал, окреп,

Однажды взявшись за косу и серп

Наполним житницы своим пшеном,

Потом в застольях с хлебом и вином

Привлек крестьян работать на полях,

Заветам следуя, погряз в делах;

Фасаду дома статность возвратил,

Забытое хозяйство возродил.

Пора, столь долгий разговор оставлю,

От томных мыслей, Артамон, избавлю,

Ведь стынет стол. Мы прошлое простим,

Почившего в сонм мертвых возвратим."

Наш добрый дядька и его сынок,

Которым посочувствовал злой рок,

Остались жить в семействе добром оном,

И жизнь в местечке Богом береженом

Текла, как воды в поле средь степи,

Да только в час, когда ночь шепчет спи,

Являлся образ мальчика-пророка,

Молчащий постоянно и без вздоха.

Однова весть по землям пронеслась,

А ей во след тревога раздалась

Из уст многострадального народа.

Занятно, внемлем мы словам юрода,

Вещавшего с куском сырого мяса,

Готовы делать амулет из вяза,

Приметам доверяем неустанно,

Хотя боимся Бога, как ни странно.

И более всего меня чарует,

Не меньше чем историю волнует

Трепещем как за здравие царя,

Кто от посягновений дикаря

Сумеет защитить, кто добрым словом

Согреет страждущих под царским кровом.

Пускай шесть лет правленья я б прославил

Почивши рано Федор-царь оставил

Без царского приемника державу.

Бояре, предаваясь злому нраву,

И светлые князья из двух домов

В борьбе будили тысячи громов

В борьбе за власть, за трон, почет их роду,

Обидам и стяжательствам в угоду.

Окольничий, постельничий в Кремле

Увидели в нарышкинском Петре

Спасителя России и себе.

Воздвигнуть Иоанна - трон гурьбе,

Которая бессильного под руки

Таскала б к трону, говоря без шутки.

Лихой язык смутьянам не дал власть,

Как и ко мщению питавших страсть

С поддержкой отрок венценосцем стал,

Казалось рок Россию миновал,

Однако как богатая река,

Что путь берет у горного ключа,

Летя сквозь камни, падая с вершин,

Лишь только через множество аршин

Река становится большой богатой,

И как реке, чтоб матушке быть статной,

Пройти придется множество препон,

А ныне некий высший эшелон,

Где коршун милославский воспылал

И лишь из клетки вылететь желал,

Готовился расправу учинить,

А трон вновь кровью алой окропить.

Тем временем в поселок Лух с письмом

Гонец летел на друге вороном,

Которого почти что загубил,

Когда в сторонку дальнюю прибыл.

Наш батька, позабыв спокойный сон,

Морально думой был изнеможен:

Кто мальчик тот, чертенок, сатана,

Галюник утомленного отца

Иль то сынок божественной природы.

Что будет с царством завтра, через годы,

А коль к заутрене начнется смута,

Изопьет ль воду сын мой из сосуда,

Куда заведомо мои враги

Подсыплют ядовитые ростки

Гонца семья приветливо встречает,

Уставшего с дороги приглашает

И жажду утолить, кваску испив,

И голод приглушить, хлеба вкусив.

Радушие посланник не отверг,

Но прежде глянув на крылечко вверх,

Он вспомнил обязательство свое.

Гонец из сумки вытащил письмо,

Поднял его на уровень крыльца

И отдал в руки старца-мудреца.

"Достопочтенный, родный Артамон,

Поверить сложно мне, что явь не сон,

В Москву разрешено вернуться вам

Назло клеветникам и всем врагам.

Пора уж сбросить рясу пилигрима,

Беречь отчизну-мать в палатах Рима.

Все листья лавра вашего венка

Вернули, и для юного Петра

Вы регентом назначены судьбой,

Однако, чу, грядет смертельный бой

За жизнь ребенка, самобытность царства.

Пусть тихо здесь, и все вкушают яства,

Но ночью шепот слышу в сих стенах,

Поэтому молю, хоть в зипунах,

Вы с сыном возвращайтесь к нам скорее,

Коль в царстве нет людины вас мудрее,

Кто б смог в палатах страсти усмирить,

И злобных дел предтечи погубить."

В сторонке стоя, взглянем на чтеца:

На нервную дрожь рук, игру лица.

От устали душевной Артамон,

Шатнувшись на пол, пал почивши в сон.

К нему все близкие скорей прильнули

На спину Артамона развернули.

Глава семейства лезвием клинка,

Касающимся губ, ноздрей слегка,

Наличие дыхания проверил,

Тем самым страх всеобщий он умерил.

Заходит солнце за закат багровый,

Всю землю застилает сумрак новый,

И вновь во свет выходит чертовщина,

А в избах загорается лучина.

С заходом солнца здесь в местечке Лух

Вороний гул забеспокоил слух,

И стало небо звездное рябей,

Так стая чернокрылых голубей,

Кружась воронкой у избы одной

Иль сев на ветвь березки неживой,

Обратив взор к постели Артамона,

Глаголя непотребную речь, она,

Так стая предвещала человеку,

А может поколению и веку

Беду кровавой смерти, чей палач

Прославлен как неистовый силач,

Чьи меч, рука людине жизнь загубят,

Чугуны ноги колоса разрубят.

Тем временем герой наш спал спокойно

Пока несносный ворон беспардонно

Попасть не вздумал через раму в дом,

Стекло в окне минуя, напролом.

От стука резкого привольный сон

Был сорван с глаз. Проснувшись, Артамон

Опешен из-за пробужденья был.

Очам миг следующее явил:

Лежал он на кровати в полумраке,

А мать семейства, стоя в метре, в шаге,

Лучину догоревшую меняла.

Она его неспящим увидала

К кровати тихим шагом подступила

Присела рядом и заговорила.

"Не дергайтесь, вас сшибло с ног письмо,

Опасность не несущее само.

Хоть не в части у нас в тайниках рыться,

Простите, что уняла любопытство."

Герой на локоть молча приподнялся,

Спросить у матушки чего-то взялся,

Но чуйкой верной угадав вопрос,

Она коснулась роковых волос,

Своею дланью нежно потрепав.

"Ваш сын достойным отроком растет,

И в будущем он дивно расцветет,

Но ныне он во власти сновиденья

Коль, ваше ожидая пробужденье,

Молитвы Богу слезно возносил,

О вашем шатком здравии просил.

Наедине с отцом, в чудеса веря,

(Почему слезы сдерживал, как зверя)

За жизненную мудрость вас хвалил

И душу в откровениях излил;

Благодарил, что вы его отец,

При жизни личный возложив венец.

Однако вскоре усталь победила

И сына вашего ко сну склонила.

Столь громкие признания заслуг

Зело пленили не девичий слух."

От счастья Артамон слез не сдержал,

К подушке ручеёчек побежал.

Настала чувственная тишина

(И гул не доносился из окна),

Да только быстро все переменилось ,

В молчании мысль громом раскатилась

"Мой добрый гость, запутана эпоха,

Колеблются мораль, устои Бога

Наш долг хранителя исконной веры

В народе стал, как гул внутри пещеры.

На западе мы варварское племя,

Что не взрастит талантливое семя.

Пускай ответит кто-то без жеманства

Куда бредет затерянное царство?"

"Сожительство с погодою суровой

Привило склонность, будто лес дубовый,

Иль, как медведь, зверь бурый, засыпать,

Когда бездействует дружина, рать,

Когда умельцы собственного дела

В порывах низких пресыщают тело, -

Иначе ищут пропитание, -

И мысль, коснея, не в искании

Великой правды веры, бытия,

Но мы, как дочери и сыновья,

Изменчивой красивейшей природы,

Возможем воздвигать повсюду оды

Подобно ей легко непринужденно,

Посему веру я храню поденно

В медведя тихо спящего в берлоге,

Но ныне перемены на пороге,

Которые встречает Русь, по сути,

Не зная самобытного пути.

Что делать? - вопрошал частенько я,

И время, и историю хуля?,

Искать его - нет толку в той затее,

Коль нет для новоявленной идеи

Сподвижников, пришельцев из народа,

Но близок час из собственного грота

Весною выползут деловики,

Ораторы, умельцы, знатоки,

Они поверив в собственные силы,

Внутри внемля? душевные посылы,

Помогут царству глубоко дышать,

Отчизну примутся обогащать

Идеями трудом. Что их сподвигнет?

Что в скором будущем они воздвигнут?

Какой-то ненавистный супостат

Ответит щедро толикой цитат,

Мол, алчба и корысть сподвигнут их,

Вот все пиитство в начинаньях сих

(Плетут те множество раздор-сетей).

На деле страх за будущность детей

И чувство долга пред страной великой,

И трепет наш к анналам недвуликий -

Вот истинная движимая сила.

Небесная десница им сулила

Опорой стать народа и царя,

Чужим на запад верность не даря,

А цель их жизни возвести колосс,

Коль прежде возведенный мхом зарос

И встарь низвергнут был в пучину вод,

Иначе сей дружинный смелый род,

Коль на ногах стоит колосс двуглавый,

В грядущем окропит монумент славой,

Как и заменит ноги исполину

Уральским чугуном заместо глины

Дружина смелых доблестных людей,

Проснувшись, биться станет тем верней,

Когда признают мысль титаны царства

О том, что мы достойны кушать яства

Поставленные в честь других народов,

И, чтоб на поле было много всходов,

Необходимо за народ сражаться

Заместо, чтоб на людях наживаться."

Ну что ж, оставим ноч, покинем Лух,

В Москву вернувшись, где интриг жив дух.

Гнев рода Милославского поспел

В сокрытых залах заговор назрел.

Вооружившись правдой вредоносной,

Укрывшись за изжившей мыслью косной,

Стрельцов науськивали бунтовать,

Целуя крест, клялись в свой срок отдать

Монеты причитавшиеся им,

Скрывая в тайниках, что мы не зрим.

Глава 3

Во все века приспевшая эпоха,

Окропив люд святой водой истока,

Давала поколению задачу,

Родив героя вместе с тем в придачу,

Кому по силам станется решить,

Кто сердце, дух способен возложить

На жертвенный алтарь во имя всех.

Сей Данко, не беря на душу грех,

Заискиваний светских сторонится,

На происки чужие лишь язвится,

С интеллигентом он не пьет вино,

Прогорклым коли кажется оно.

Он божий раб, как и слуга народа,

А не пастух, хлыстающий у брода,

Ведущий по единоличной воле

Людей, как стадо с незавидной долей.

Наш батька Артамон и сын Андрей,

С ветрами соревнуясь, кто быстрей,

По-молодецки ринулись в Москву

Тушить пожара зримого канву.

Долг службы честью крашен. Им навстречу,

Обжегшихся чугуном да картечью,

Когорта удальцов-стрельцов брела

И вести об опасности несла

Их тропы были сведены судьбой

(Неотвратимы встречи ведь порой).

Стрельцы, выказывая свой почет,

Сняв шапки. вместе кланялись вперед.

Не заставляя Артамона ждать,

Мудрец-старшина начал речь держать:

"В Москве я, стоя дома на пороге,

Молился, чтоб случайно на дороге

Мы с вами, батенька, не разминулись,

Чтоб тщетно мы обратно не вернулись,

Лихие веянья гуляют нынче.

Стрельцы, которые моложе, прытче

Проказу бунтов где-то подхватили,

Средь старших с умыслом распространили.

На вашу жизнь, наш дядька, покусились,

И саблю на царя поднять грозились,

Мол, дед помазан волею людей,

А внук веленьем бунтовских вождей

Плясать под дудку станет, как слуга,

Убьет иначе дерзкая рука.

Поэтому за красною стеной,

Куда сошелся всех дорог сувой

Вас мученическая ждет юдоль.

Советик нерадивый дать позволь:

Спасай ты сына, лошадей пришпорь

И прочь несись неторною тропой."

Герой, дослушав речь, поднял главу,

Ощутил, смежив очи, наяву

Прикосновенье ангела с небес

Что тешил нежно. В то же время лес

Листвою крон шушукался, шептался,

И глас среди деревьев расстилался.

Они свидетели войны и жизни

Взирают на тропу людскую к тризне.

Покуда нас природа завлекла,

Речь батьки с толком на ветрах текла:

"Спасибо братцы за заботу вашу,

В попытке уберечь меня от блажи.

Предвещено задолго перепутье,

Но выбор мой в конец услышьте судьи,

Я бунт разоружу и жизнь свою

Отдам во имя мальчика в бою,

Чтоб мне на старости лет очи впредь

Бед больших не могли в Отчизне зреть,

А сына, братцы, я уберегу,

Не дам и шанса подступить врагу."

На подступах к столице на холме,

Не думая в дороге о ярме,

Коня наш батька просит замереть

Коль сей чудесный миг он может впредь

И не застать. В убранстве гордом встав,

Шатры и стены к небесам задрав,

Москва встречает статно пилигримов,

Она лелеет, нежит побратимов

И страждущих под кровом бережет;

Врагов ж ужОм встречает наперед.

Монастыри, высокие церквушки,

Низинные смиренные избушки,

Какой неоднозначный колорит

Трагедию и набожность таит.

По всей столице белые столпы

Возносят к небу руки и мольбы.

Чудесный град, народная краса,

И золотом блестит ее коса.

Когда с отцом сровнялся верный сын,

Пройдя совместно множество кручин,

Он не посмел молчанье осквернить,

Неподобающий вопрос спросить.

Прохладный ветер батьку обступил

И сдержанно все дланью торопил.

Но не поддался, к сыну обратясь,

Он стал глаголить дум и мыслей вязь.

"Сынок, впери свой взор на город тот,

В веках сформировавшийся оплот

Души российской: страждущей и бравой,

Разноречивой, иногда лукавой,

Мы в действиях сумбурными бываем

И праведно к пороку подступаем.

Души горячность, буйный нрав людей

Сплелися в веренице многих дней

С невзрачной тишиною очага.

И той покорности былой слуга

Не в силах больше сдерживать пожар,

Мы можем принимать от чертей дар:

Греху приоткрываемся душой, -

Но суть да правда нации большой

Оперлись на героев старины,

Что смотрят с лучезарной вышины.

Дотоле памятуем мы о них,

Поют витии о деяньях сих

В эпоху беспокойства и тревог.

Не даст соврать свидетель вечный, Бог,

Народ откинет личные мотивы ,

Объединившись, соберет все силы,

Чтоб тяжкий ад, наношенный войной,

Вернуть в Тартарары все той ж тропой.

Герои воскрешаются стократ:

Мужчина в вехах - стойкий Коловрат,

А женщина, как Ольга роковая,

Иначе - Ярославна волевая.

Без пира, без торжеств, какой-то встречи

Они двенадцатого дня под вечер

В уставшую столицу прибывают

И скрывшись, дверцы на ночь закрывают

На следующий день с утра пораньше

Молва одна, предшествующей краше,

По бревнам деревянным пронеслась

И средь народа быстро разнеслась:

Опальный батька, бередимый странник,

С недавних пор зовется как избранник,

Артамон пред царицею предстал,

Чей взгляд ни в коем виде не скрывал

Всей радости события того,

Что Бог позволил встретить ей его.

Вплоть до четырнадцатого числа

В корабль, где больше одного весла,

Наш батька неустанно звал людей,

Торговцев, духовенство и князей.

К кому-то он наведывался сам

В особенности к пожилым мужам,

Кого-то Артамон встречал как гостя

(Бывало смердов и без доли злости).

По хватке старой взором привлекал,

Нуждавшихся заботой обласкал.

Четырнадцатого числа под вечер

Герой с царицей говорил за встречей

О прениях придворных да поступках,

Как все повисло ныне на поруках.

"Опасно, вы деянием недавним

Невозвеличенного делом славным

Так отрока возвысили пристрастно,

Что дни быстрей сгущаются ненастно.

Служилые да свита при дворе

Не шибко верят вашей всей семье,

Коль думают, что род потеснил род,

И вновь взошла предвзятость наперед.

Однако ради правды подчеркну,

Смутьянов, как и раньше в старину,

Так и поныне люди в жизни терпят.

Поэтому не жаждут раболепья

Пред тою царедворческой гурьбой,

Какая б подняла на грешный бой,

Прельстив словами некую толпу.

А стоит ль на безвестную тропу

Сворачивать насильно всему царству,

Хотя не отдана корона барству,

Земля, хозяйство, быт не увядают,

И тройка лошадей не издыхает,

И той ль гурьбе всем стоит доверять,

Какая делом не смогла снискать

Любовь Отчизны и всего народа.

Потомок славного в дни оны рода,

Отвергнутый царями и судьбой,

Болтун в кругах, гордящийся собой,

Заметно долго был лишен почета,

Поэтому озлобившись от взлета

Людей талантливых, хотя незнатных,

Теперь поденно ждет лучей закатных,

Когда эпохи светлые почины

Погибнут от немеркнущей причины:

Былых порядков нашей старины.

Стрельцы - Отчизны славные сыны!

Покорствуя лишь гордости своей,

Хованский хочет силою скорей

Иль прытью, самодурству что подстать,

Обидчиков негласных покарать.

Ему чужой и свой покой не всласть,

Да только грех над ним возымел власть."

Бродить продолжив по двору Кремля,

Словам друг друга в полутьме внемля,

В сопровождении чете навстречу

Шел Петр. Лицом и телом, я отмечу,

Он в десять лет был рослым пареньком

С открытым взглядом, но в душе с рубцом:

Все детство он участник сказки злой,

Где дядьки разные, разя стрелой,

Стреляли в сердце матери родной,

С невзгодами оставленной одной.

Мальчишка восприимчивый пускай

Не стал озлобленным, замкнувшись в край,

Но жизнь расстила в нем одно пристрастье:

Бесстрашно принимать во всем участье.

С улыбкой доброй Артамон сказал,

Когда к чете царевич подступал:

"Наш русский Александр, великий царь,

Ретивый и бесстрашный государь."

На что нежданно Петр задал вопрос

(Птенец недетских мыслей или грез).

"Что значит, дядя, править всей Отчизной?"

Ответ тот зная, батька махал присным,

Мол, следуйте за мной. Пройдя немного,

Герой привел до кузницы порога,

Откуда даж в вечерний час закатный

Тянуло жаром, стук звучал раскатный.

По дружески Петра за руку взяв,

Вошел в распахнутую дверь, сказав:

"Цари подобно кузнецу тому,

Куют людской металл в огне, в дыму,

Историей, отцами раскаленный,

Подобно огненной печи черненной;

Когда металлу форма придана,

Предстанет в людях мысли глубина,

Цари горячность делом охлаждают,

В дальнейшем жизнь их разум заостряет.

Для ратников твоих все те клинки,

Когда в Отчизну вломятся враги,

На разных важных поприщах юдоли

В победу вклад внесут на ратном поле."

С небес злаченая звезда востока

Нескрытая глядит в минуту срока

На двух гонцов, несущихся в полках

С печальной горькой вестью на устах.

"Царевича Ивана задушили,

Нарышкины - предатели убили."

Вздымались там безудержно гласа,

Тревожа порицаньем небеса.

В порыве, что присущ бывает зверю,

Слова бесспорно облачая верой,

Стрельцы за ружия бралися смело,

Чтоб им под звук картечного обстрела

Своих обидчиков из списка душ

Окунуть в прорве ярко-красных луж.

Звенел набатный колокол мятежный,

Был слышим барабанный бой поспешный,

И несся вал неукротимой смуты.

Скрепив со смертью побратимов узы,

Не в срок велели запереть врата,

Шагнула в Кремль стрелецкая пята.

Разнузданные в колокол звонили,

В стенах Кремля людей боярских били,

Без спешки продвигаясь ко дворцу

И чувствуя свободы полноту.

Тем временем в покоях у царицы

Готовый Артамон своей десницей

Наказы слугам в спешке раздавал,

Чрез них людей дворцовых созывал.

Уговорив мать выйти на крыльцо,

Осветив пред стрельцами то лицо,

Которое назвали умерщвленным,

Та свита, братья вышли к обозленным.

Давайте взглянем на людей как зритель:

Едва ль для них найдется искупитель,

Вручили коли им судейство смерти

(Лихое да шальное уж поверьте).

Вторя идее о защите царства,

Ругая власть в стеснении их братства,

Им чуждо пониманье дум глубоких

Не ведают предтечей, смут убогих,

Но ярость, неприкаянная в них,

Устами голосящая в одних,

В других стрельцах искримая во взгляде,

Не детище истоков алых в аде,

Лишь зеркало бездонных чувств души,

Которыми исполнены мужи.

От чувств в них истый русский дух ожил,

Потомок бравый богатырских сил.

Завидя столь бунтующий народ,

Наш батька, переживший сто невзгод,

Не дрогнул. Будучи подхвачен думой,

Вселяющей надежду, не угрюмой,

Он в воду ручья будто бы глядел:

"Пускай пиит найдется, кто б воспел

Такую силу да такую волю,

Что жертвуется ратному лишь полю,

Пускай найдется царь с железной властью,

Обуреваемый к России страстью,

Сумеет силу, волю те воззвать,

Чтоб Родине на благо обуздать."

При виде малолетних братьев здравых

На площади когорта стрельцов бравых

Притихла при раскрытии обмана.

Оьтчаявшись иль с иль с веяньем дурмана,

Подставив лестницу к стенам крыльца,

С оружием поднялись два стрельца.

И к юношам те были так близки,

Что острые холодные клинки,

Заранее упрятанные в ножны,

Грозили минимум рубцом на коже.

Владыка, чтобы уберечь детей,

Пресечь пути для вспыльчивых идей,

Встал рядом с братьями, разя глаголом:

"Постойте, следующие крамолам,

В сей день был предан смерти сын Ивана,

Святой Димитрий. Колотая рана

Толь в час игры, толь от руки убийцы

Подвела царство к смуте, как к блуднице.

Теперь же вы случайно впопыхах

Грозите тут небытием в веках."

Однако голос не возымел силы,

Стрельцы вблизи царевича спросили,

Он тот ль царевич юный Иоанн,

Врагами не задуман ль тут обман,

И кто ль желает со свету изжить.

Стрельцам покорно, не посмев дерзить,

Ответствовал Иван: "в семье и в доме,

В застолье, на прогулке или в дреме

Никто не хочет извести меня

Пред вами, Господом в том честен я."

Смятение восставших поразило,

А бравость и уверенность убило.

Науськиватели пускай кричали,

Толпу словами бранью поджигали,

Однако всуе напрягался вой,

Отсель молчал и был недвижим рой.

Бояре попытались с ними сладить,

Чтоб мирно, как хозяин, их спровадить

Но были к толкам их стрельцы глухи,

Выслушивая доводы-грехи;

Пока с крыльца наш батька не спустился

И словом метким не вооружился.

"Вы ратники священного престола,

Защитники от распрей, произвола,

Вы первые в строю на поле брани,

Смиряли бунты, стачивая грани,

О подвигах в люду молва бытует,

Почем вас Родина-земля любует.

Неужто ли все старые заслуги

В миг сгинули, когда вы взяли в руки

Оружье, бросившись стяжать судьбу

Без думы о крови чужой на лбу."

Стрельцы в оцепенении стояли

И от событий недоумевали.

Так и задумаешься ненароком,

Что споря о кумирах или с Богом

Писатели поэты неправы,

Когда был Я поставлен выше Вы,

И станет некому сказать постой,

Когда подорван личностей (прадедов) устой.

Один герой выходит из толпы,

Дабы прервать бездействие гурьбы;

Но прежде он решает обернуться,

С товарищами чтоб переглянуться:

Смиренно кто-то ниц главу склонил,

Другой. храм будто некий осквернил,

Был оторопью сильной обездвижен,

И где-то вдалеке Хованский виден,

Который тщетно знаками велел

Прейти кровавой распри злой предел.

Смельчак вновь к батьке обращает взор,

Прося не гневаться за сей позор,

И бить челом у трона госуда?рю,

Чтоб спесь сдавить цепями хлебодару,

Который жалование их прячет,

Веля не для военных нужд батрачить.

Поклоном мировую огласив,

У бунта не осталось перспектив.

Осиротевшие стрельцы смирились

И тихо восвояси устремились,

А батька к братьям нашим возвратился.

На том бы с веком этот бунт простился,

Коль б не нашелся во дворце подлец,

Завидевший, что бунту днесь конец,

Начальника решивший разыграть,

Блеснув вдогонку парочкой тирад.

Предстал глава Стрелецкого приказа:

"Рать доблести, а нонче вы проказа

На теле нашего родного царства,

Вернитесь же туда, где ваша паства,

Иначе шапки полетят с голов,

И взвизгнет металлический засов."

Глумливого начальника злой тон

Рассек скалой божественный закон,

За что и был разнузданной толпой

На копья сброшен. Был ли кончен бой?

Нет, ненависть нельзя пресытить кровью,

Растекшейся у трупа изголовья.

И вновь былая ярость взяла верх,

Которая поставила навек

Москве клеймо безжалостной столицы,

Подобной кровожадной дьяволице,

Коль в тот же час смельчак нашелся некий,

Дитя обманов, дитя без опеки,

Петра схвативший под руки в пылу,

Возможным обращением в золу

Грозя в тот миг мечтаньям Артамона.

Однако в центре оного притона

Стояла личность, сильная душой,

Одним ударом батька, как грозой,

Остервенелому внезапно вмазал,

И, выхватив ребенка обязал,

Царице скрыться с братьями в палате.

Спустя мгновение в придворной рати

Простыл царицы след. А батька наш,

Толпою схваченный, вошедшей в раж,

На пики сброшен был мешком с крыльца

За то, что поднял руку на стрельца.

Заключение

И снова север, холод, мерзлота,

Где также обитает красота;

Художник кисточкой своей по полю

Прошелся, словно по мольберту вволю:

В ложбинке дымка белая плывет,

По берегу ее ковер цветет,

Разлитый красным по седой земле,

Зеленый мох на сером валуне,

Глядят местами белые бутоны,

Детишки тундры без защит патроны.

На босу ногу дядька Артамон,

Кто жизни в суматохе был лишен,

К Печоре неторопко подступает,

Где Дмитрия-мальчишку примечает.

Пускай отсель истлеет его тело,

Однако беспокойство не прозрело;

Своей улыбкой доброй наш святой

Дарует батьке чаемый покой,

И за плечо того обняв, как брата,

Исчезли в вечности в лучах заката.

Оставить комментарий © Copyright Аврорин Евгений (eugenio.tsav@gmail.com) Размещен: 04/03/2022, изменен: 04/03/2022. 70k. Статистика. Поэма: Поэзия Скачать FB2		Ваша оценка:

Аврорин Евгений : другие произведения.

Артамон Матвеев или российскому народу