- Сказку? - государь взъерошил волосы наследника. День выдался тяжелый, вечер предстоял еще хуже, но сын важнее государственных забот. А те, кто думает по-другому, могут провалиться в тартарары. Царь встретился взглядом с женой, лукаво улыбнулся:
- Опять он на печи сидит! - мать в сердцах швырнула дрова на пол. - Да за что ж мне на старости лет такое наказанье! Старшие - сыновья как сыновья, а этот...
Я вздохнул. Снова-здорово. Ну кто ж виноват, что я такой уродился - ни одно дело в руки не дается. Старшие давно прозвали 'дурачком', отчаявшись научить хоть чему-то путному. Дрова рубить - так топор то и дело вырывался из рук, норовя вместо полена прилететь по ноге. Пахать - поглядеть на то, какие загогулины выписывает в моих руках соха, сбегалась вся деревня. Не только поглядеть - посмеяться тоже, как без этого. Вот разве что ложки да игрушки мне удавались - братья потом их на ярмарке продавали. Да сказки умел рассказывать - вечно ребятишки сбегались послушать.
- Не сердись, матушка. Видишь, младшие сказку попросили.
- Сказку... А ты и рад - лишь бы с печи не слезать. Сходи хоть за водой, обормот.
Я снова вздохнул - стоило лишь подумать о том, что сейчас придется плестись на лютом морозе к речке, и сразу стало не по себе. А потом еще тащиться обратно с тяжеленными ведрами, а вода будет выплескиваться на штаны, обжигающими струйками стекать в валенки... И деваться некуда - когда мать в таком настроении, перечить себе дороже.
Прорубь обросла широченным ледяным валиком. Я покрутился вокруг так и этак, чуть было не утопил ведро, потом сам едва не плюхнулся в реку. Наконец, справился с первым ведром, аккуратно пристроил его на лед, принялся за второе. И тут же подпрыгнул от грохота за спиной. Выругался, на чем свет стоит проклиная собственную неуклюжесть, обернулся и остолбенел - на льду в растекающейся луже билась здоровенная щука.
- Вот дома-то обрадуются, - восхитился я вслух. - Знатная уха выйдет.
И лишился дара речи, услышав:
- Пожалей, Емелюшка! Отпусти...
- Эт-т-то кто?
- Я, щука. Не губи...
Вот развелось шутничков! Я завертел головой - но вокруг простиралось ровная снежная гладь - не больно-то спрячешься. Неужели чудо? Или просто я спятил окончательно и бесповоротно? Но как ни крути - отправить эту рыбу в котел, а потом ощущать себя людоедом... Я осторожно спустил щуку в прорубь, чувствуя себя круглым дураком и каждую секунду ожидая глумливого хохота за спиной. Рыбина плеснула хвостом:
- Спасибо. Должок за мной - все твои желания выполнять буду.
Желания? Знать бы еще про те желания. Все вроде как у людей: сыт, одет-обут. Есть, конечно, что попросить - так ведь вслух не скажешь, на смех поднимут.
- Ну так что ты хочешь, Емеля?
А, будь что будет, скажу. Ну, посмеется - впервой что ли? Помочь-то все равно больше некому. Когда-то давно дедок, живший в нашей деревне, собирал ребятню, доставал огромную книгу и читал - выдумка то была или нет, не знаю - про дальние страны, про людей в них живущих, про истории, с ними приключившиеся. И с тех пор была у меня несбыточная мечта:
- Читать хочу научиться, - выпалил я, и замер, ожидая заливистого хохота. Как когда-то смеялась матушка, услышав.
- Читать? - странно, но в голосе щуки не было насмешки - лишь безмерное удивление. Я ведь озолотить тебя могу. Книги - дело хорошее, но сыт ими не будешь. А у вас из всего хозяйства - курей десяток, да лошаденка. Хорошо ли ты подумал, Емеля?
- Подумал. С детства мечта у меня, а помочь некому. Братья только о деньгах и говорят - глядишь, когда и заработают, сколько им хочется. Мне и так хватает.
- Странный ты... Денег-то где на книги возьмешь? Дорогие ведь они.
Деньги? Когда дед тот умер, в доме у него целый сундук книг нашли. Непростой, видать, был старикан. Мужики книги на растопку хотели пустить - все равно читать никто не умел - да я отстоял. Волок потом этот тяжеленный сундук через всю деревню, под насмешки да ядовитые поношения матушки - мол, все дети как дети, а этот опять невесть что домой приволок, место только в избе занимает. И с тех пор частенько разглядывал страницы, покрытые причудливой вязью, стараясь хотя бы по редким картинкам догадаться, о чем же история.
- Ладно, - голос рыбы был задумчив - или это мне лишь казалось? - Многая знания - много печали... Но поймешь ты это нескоро. Будь по-твоему, читай сколько душеньке угодно. Да, если еще что захочешь - вслух скажи, я сделаю. Только чтобы полюбила тебя какая девица сделать не смогу. И убивать никого не стану - хотя не похож ты на того, кто такое попросит. Спасибо, Емелюшка...
- Эй, - запоздало удивился я. - А как ты разговариваешь-то?
В ответ раздался негромкий смешок:
-Есть такое слово - телепатия. Книжки почитай, узнаешь.
Всплеск - и тишина. Я немного постоял, глядя в мигом успокоившуюся воду, и снова начла прилаживаться к проруби. Чудо-не чудо, а воду домой принести надо, а то матушка окончательно взъярится.
Дома я никому не рассказал о странной щуке. Сперва потому, что сам не был уверен - не примерещилось ли. Потом... потом оказалось не до того. За странными значками на книжных листах открылся целый мир - и куда до него было нашей деревеньке! Я отрывался от чтения только когда в доме гасили лучину и темнота не давала разглядеть ни строчки.
-Да что это такое - опять он в книжку пялится! - матушка снова была не в духе. Вчера братья уехали на ярмарку, и мать волновалось, кабы не приключилось чего. - Сходил бы хоть за дровами, все бы толк от тебя был.
Я пожал плечами, и начал собираться. Впряг в сани лошаденку, прихватил топор. Спрятал под тулуп книжку - пока туда, да обратно еду, глядишь и прочитаю что. Лошадка у нас смирная, дорогу знает - трусит себе и трусит.
Март выдался по-зимнему холодным, и пока я добирался до леса, продрог основательно. Вылез из саней, неловко разогнулся, подпрыгнул пару раз, хлопая себя по бокам. Подумал вслух:
-Эх, печку бы сюда!
И почти не удивился, когда из-за поворота лесной дороги выбралась печь и остановилась рядом с санями.
- Щука, твоя работа?
- Да, - прозвучало в голове. - Ты ведь, почитай за месяц и не попросил ничего.
- Ну, спасибо. А дров нарубишь?
Топор взмыл в воздух и занялся ближайшим деревом. Я довольно улыбнулся, взгромоздился на печь. Пригревшись, раскрыл книгу. Дрова тем временем проворно складывались в сани.
- Хватит! - сказал я наконец.
Печь важно двинулась к дому. Лошадка послушно потрусила следом.
- Да что же это делается, люди добрые, - голос матери был слышен еще на околице. - Ни с того, ни с сего печка угол избы выломала, да уехала куда-то. Как зиму-то теперь доживать?
Вокруг покосившегося штакетника вились взбудораженные соседи. Я слез с печки, озадаченно уставился на развороченную избу. Хорошо хоть, крыша не обрушилась.
Соседи, онемев, вытаращились на меня.
- Твоя работа? - матушка ничуть не удивилась. Дочитался? Это ж в какой-такой книжке написано, как печку из дома выволочь? А о том, как теперь избу топить, ты подумал, ирод этакий? А как теперь в той избе жить?
Я помотал головой. Нет, ну кто бы мог подумать...
- А надо было - раздался в голове знакомый голос. - А то книжки читать научился, а думать за тебя кто будет?
- Ладно, понял. Сделай как было, милая.
Печь стремительно въехала на то место, где стояла отроду. Бревна споро начали складываться обратно. Не прошло и полминуты, как изба снова стояла, как будто ничего и не было.
- Еле соседей разогнала. - Мать устало опустилась на лавку. - Что же мне с тобой, непутевым делать? Думала, женю по осени - образумишься... да кто ж после такого за тебя, остолопа, пойдет? Теперь, считай, до смерти твоей поминать будут, как Емеля на печи приехал.
Я пожал плечами. Жениться вовсе ни к чему, а соседи... ну что соседи - почешут языками и перестанут.
Кто ж мог знать, что через месяц пересуды дойдут до царя, и тот затребует 'колдуна' пред свои очи?
- Ну что, Емеля? Неужто не перевелись в тридевятом царстве колдуны? - Голос царя был строгим, но в глазах плясали смешинки. - Расскажи-ка, с чего вдруг печки по улицам разъезжать стали?
Я вздохнул, и выложил все, как на духу. Царь рассмеялся:
- Ну, потешил, парень! Горазд сказки сказывать. А еще знаешь?
Не поверил. Конечно - я бы и сам не поверил, расскажи кто такое.
- Знаю, государь - поклонился я.
- Так рассказывай. Хотя, погоди. - Царь обернулся к служанке. - Кликни-ка Машу, пускай послушает.
Царевна Марья вошла - и я напрочь забыл, о чем собирался рассказывать. Огромные серые глаза, коса толщиной в руку, походка плывущей лебедушки... Голос царя прозвучал словно издалека.
- Вот теперь рассказывай.
Я помедлил, отгоняя наваждение, и начал:
- Жил-был в Великом Новгороде купец...
Вернуться в деревню царь не позволил:
- Славные сказки у тебя, Емеля. Поживи-ка при дворе, потешь старика. Горницу тебе покажут, есть-пить дадут, коли надо чего будет - скажешь... вон, хоть Прасковье, горничной твоей она будет. Да, есть во дворце книжный чертог - там можешь читать, сколько душеньке угодно. И вот еще, - царь протянул увесистый мешочек. Это тебе награда за труды, да за беспокойство.
Я низко поклонился:
-Спасибо за доброту, царь-батюшка. Только мне ведь много не надо. Нельзя ли матушке награду твою передать?
- Отчего ж нельзя? Передадут. Странный ты, Емеля.
- Какой уж есть, государь.
-Ладно. Маша, проследи, чтобы гостя обиходили, как должно.
Царевна поднялась, жестом подозвала служанку и обернулась ко мне:
- Пойдем. Горницу твою покажу.
- Государыня, - смутился я окончательно. - Пристало ли тебе за мужиком ходить?
Марья улыбнулась:
- Батюшка говорит: нет стыда в том, чтобы гостю услужить. А я добавлю: плох тот царь, что от народа, который его кормит, открещиваться станет.
Я прожил в царском тереме до осени. Со временем неловкость прошла. Когда рядом не было бояр, царь становился веселым стариканом, падким до чудесных историй. А царевна... я не сразу понял, почему при одном ее появлении начинаю улыбаться во весь рот, и теряю дар речи, стоит ей со мной заговорить. А когда понял - перепугался до полусмерти и запросился домой, но царь не позволил. Нравились ему мои сказки. Да и царевна частенько приходила послушать. Или заглядывала в книжный чертог, где я проводил все свободное время. Марья всегда была приветлива, в разговорах время летело незаметно, и готов был прозакладывать душу, лишь бы это не кончалось. Но ничего не бывает вечным.
- Емельян Иванович, - Прасковья немилосердно толкала в плечо. - Проснись, Емельян Иванович! Марья-царевна тебя зовет!
Я разлепил непослушные веки
- Что случилось? Посреди ночи?
- Беда у нас. Царь-батюшка помер.
- Как помер? - вскочил я. - Вечером же здоров был!
- Был, - всхлипнула Прасковья. - А ночью удар случился. Нету больше государя нашего. Царевна плачет, тебя просит, страшно ей.
- А девушки где? А вельможи?
- Тело прибирают. Похороны готовят. Гонцов рассылают, чтобы всех собрать, кого надо. Потом Марью на царство венчать будут - тоже, говорят, дел невпроворот.
Маша с порога кинулась мне на шею:
- Емелюшка! Худо мне, посиди рядышком. Один ты живой во всем этом дворце проклятущем! остальные не люди - куклы. Заходят, вроде сочувствую, слова какие-то правильные говорят - а у самих одно на уме - кто теперь царицей молодой крутить будет. - Она зарыдала. - Ведь вечером весел был, а ночью худо стало... за лекарем послали - то и добежать не успел.
Я бережно обнял ее за плечи. Наверное, Марья вцепилась бы сейчас в любого, с кем не была связана дворцовыми церемониями. Негоже царице высказывать слабость перед подданными - но я был всего лишь гостем ее отца, деревенщиной, умеющим складно сказывать. Утром его можно будет попросить вон из дворца и забыть.
- Емелюшка... Ну почему так всегда получается: только тогда ценить начинаем, когда вернуть нельзя? Я ведь не попрощалась даже с ним. Прибежала, а он уже...
Я баюкал ее на руках, точно ребенка, пока рыдания не сменились тихими всхлипываниям. Царевна так и уснула, прижавшись к моему плечу, уставшая от слез и горя. Я бережно отнес ее в спальню, вернулся к себе, собрал немудреные пожитки. Зашел к царю попрощаться. Бояре и слуги ушли, сделав все, что нужно. Покоившееся на ложе тело в пышных одеяниях совсем не походило на того человека, что смеялся вчера над очередной побасенкой.
- Прощай государь, - низко поклонился я. - Спасибо тебе за доброту. И за дочку твою... по гроб жизни теперь за тебя молиться буду. Присмотри там за ней... Мужа бы хорошего, чтобы за ним - как за стеной каменной. И чтобы государство в руках удержал.
Всякий знает, что умершие родители продолжают оберегать своих детей. Потому что родительская любовь, в отличие от всего остального, вечна. Даже когда мы не хотим этого замечать...
Дома все стало по-другому. Построили новую избу. Хозяйство на лад пошло.
Старший брат женился, и начал жить своей семьей. Мать готова была пылинки сдувать с вернувшегося 'кормильца', и уж подавно не собиралась гонять меня с печки. Казалось, живи да радуйся, а я готов был завыть с тоски. Однажды вечером пошел к речке, сел на бережку.
-Щука, покажись. Поговорить не с кем.
Из воды показалась голова:
- Здравствуй, Емеля. Тяжко тебе?
- Тяжко. Знаю, что ничем не поможешь. Сам виноват, нечего было на царскую дочку заглядываться. Просто поговори со мной, ладно?
- Ладно. Что-то ты ничего у меня не просишь, парень.
-А ничего и не надо. Ступай себе с богом. Больше, чем сделано, уже не выйдет. Спасибо.
- Странный ты, Емеля.
Я невесело улыбнулся:
-И ты туда же. Какой уж есть.
В свой черед очень сменилась зимой. Время ползло размеренно и однообразно. До тех пор пока перед нашей избой не остановилась богатая карета. Я понял, что творится что-то неладное, только услышав, как охнула матушка. Выглянул в горницу, и оторопел: посреди избы стояла Марья.
- Ты? - ничего умнее в голову не пришло.
Она смущенно улыбнулась:
- Я, Емелюшка. Проведать приехала.
Мать суетилась, собирала на стол, а я не видел ничего, кроме серых бездонных глаз.
- Как ты?
Она пожала плечами:
- Живу. Привыкаю царствовать. Батюшки не хватает.
- Знаю. Замуж тебе надо. Неужто ни один царевич не сватается?
- Сватаются, как не свататься, - Марья махнула рукой. - Да только им не я, корона нужна.
- Господи, дураки какие! - не выдержал я. - Кому та корона сдалась!
-Так уж и никому? - прищурилась царевна. - А сам примерить не хочешь?
На пару минут я лишился дара речи. С трудом отдышавшись, выговорил:
-Смеешься? Не подходит корове черкасское седло. Куда мужику корона?
- Не смеюсь, Емеля. Спрашиваю. Ума у тебя больше, чем у любого царевича, что свататься приезжали. А то что ты этой короны не хочешь - тем лучше. Будешь о стане думать, а не о власти. Ну, а я помогу, чем смогу.
- Нет, - отрезал я - Не нужна мне корона. Ничего мне не нужно, кроме..., - я осекся.
Маша лучезарно улыбнулась:
- Кроме? Так чего же ты хочешь, Емеля?
- Да ничего мне не надо, кроме тебя! - заорал я. - Хватит издеваться!
Царица улыбнулась еще шире.
-Дурак ты, Емеля! Неужели так ничего и не понял?
Серые глаза сияли. Не смея поверить, я медленно шагнул, осторожно склонился к ее губам. За спиной мать выронила крынку. Но этого уже никто не услышал.
Государь Емельян Иванович устало стащил с головы корону. День выдался тяжелый, вечер предстоял еще хуже - иноземные послы могли уморить кого угодно. Царь плюхнулся в кресло:
-Пропади оно все пропадом! Отрекусь и уеду в деревню, коров пасти.
Марья засмеялась:
- Перебьешься. Кто править-то станет, Ваня, что ли?
-Да хоть бы и Ваня, - хмыкнул Емеля. - Парень не по годам смышлен.
'Не по годам смышленый' мальчишка, забрался на колени к отцу:
- Батюшка, расскажи сказку.
- Сказку? - Царь встретился глазами с женой, лукаво улыбнулся: - Ну, слушай сказку...