Они возвращались из школы. Дорога подходила к концу. Разговор тоже.
- Последний раз говорю тебе, Шпагин: отстань от Пальчиковой!
- Да пошел ты... - пролепетал тот, дрожа от волнения.
Он видел, что Дубнов не хочет драки, но позади его шла компания, и тут вступали в силу уже другие соображения. Он должен был проучить этого лохача.
- Че ты сказал? Щас вместе пойдем. Вон, в ту калитку. Давай, давай, чего трусишь?
- Сам ты... - бессмысленно огрызнулся Егор и, тоскливо оглянувшись, последовал за Дубом в подворотню. Компания осталось снаружи.
Ждать им пришлось недолго: не прошло и минуты, как из калитки показался Дубнов, хмуро улыбнулся и подошел, потирая правую руку.
- Ну? - спросили его.
- Плачет... - буркнул Илья. - Зуб ему выбил. Не рассчитал...
- Нормально! Я ж говорил: давно надо было с ними потолковать.... - возбужденно замолотил самый сопливый из всех.
- Тебя не спросили, - бросил ему Илья пренебрежительно, помолчал, мотнул головой:
- Ну, пошли что ли, - и первый зашагал прочь. За ним двинулись остальные, слегка недовольные тем, что их лишили возможности поржать над избитым Егором.
А тот смотрел им вслед сквозь заборную щель и всхлипывал.
Он понял, что Дубнов специально уводит своих, чтобы дать ему возможность спокойно уйти, но никакой благодарности, конечно, не испытывал. Какая, к черту, благодарность! Он не испытывал ничего, кроме боли, ненависти и унижения.
Несмотря на робость, Шпагин был чрезвычайно, болезненно самолюбив, - гораздо больше, чем все эти придурки вместе взятые. Им-то ничего не стоило ежедневно получать по лицу. Но Егору было б легче получить пулю.
Более того: он бы с радостью заменил драки дуэлями насмерть, из чего можно заключить, что он все-таки не был трусом. Просто Егор не любил и не умел драться. А ненавидеть он умел - глубоко, по-взрослому.
Эта "взрослая" ненависть своей силой и размахом подчас пугала его самого. Поэтому Егор никогда не платил обидчикам - боялся самого себя.
Вот и сейчас, пробираясь окольными путями к своему дому, он не кнопку хотел подложить Дубнову, и не морду разбить. Нет. Он желал ему смерти, страшной и мучительной смерти и, разрываемый ненавистью этой, временами заглушающей даже само унижение, тихонько подвывал от злости к себе, зная, что никогда не отомстит.
Поднимаясь по лестнице, Егор вспомнил, что дома мать, и его ждет новое унижение - унижение жалостью. В голове Егора помутилось, и он со всей силы ударил кулаком по стене, сбив костяшки.
- Тварь! Сука! Тварь! Убью тебя...
Это продолжалось довольно долго. Наконец Шпагин опомнился и побрел домой.
Когда он вошел, мать всплеснула руками и плюхнулась на табуретку.
- Господи, что стряслось?
- Подрался.
- С кем?
Егор угрюмо молчал.
Из комнаты показался отец с неизменной "Роман-газетой" подмышкой.
- Что за шум, а драки нет?
- Драка как раз есть. Вот - полюбуйся!
- Только-то? - отец насмешливо вскинул брови. - Ерунда какая! Я в его возрасте почти каждую неделю таким красавцем гарцевал.
- "Гарцевал"! - мать начала было немного успокаиваться, но невозмутимость мужа заставила ее снова вспылить. - Ты глянь - у него ж зуб выбит!
- Да? - отец нахмурился и притянул Егора к себе, намереваясь заглянуть ему в рот. Егор недовольно дернулся. - Дела-а-а... Ну ладно. Кстати - он тоже в долгу не остался, - видишь - рука сбита. Крепко кому-то врезал. Врезал, а?
Егор помолчал и густо покраснел. Отец заметил это и усмехнулся.
- Чего краснеешь-то? Думаешь - ругать буду? Хвалить буду. Молодец. Иди, умойся. А зуб... Галя, у тебя же есть какой-то знакомый, мы все его зубами... Пальцев, что ли... У него еще дочь в одном классе с нашим...
- Пальчиков. Правда! Чего это я сижу...
Мать бросилась к телефону.
- Не надо! - прокричал из ванной Егор.
- Надо, надо, помолчи лучше. Твое дело - умываться. Да перекись там, на полке, рядом с одеколоном. Да не разлей его, смотри! Вонища от этого "Экипажа", кто его только купил...
Отец углубился в чтение.
Вечером Егор долго не мог заснуть. Лежа в темноте, он прокручивал в голове этот поганый день и ругался шепотом такими словами, которые раньше не решался произносить даже в мыслях. А когда думал о Пальчиковой, то кривился от отвращения.
В соседней комнате отец, слушавший, как ворочается в кровати сын, вздохнул и проговорил вполголоса:
- Он, пожалуй, впервые узнал, как это бывает противно - вспоминать. Слышишь, Галя?
Но жена уже спала.
За стеной бестолково бренчало пианино.
Утром Егор встал с той же тошнотворной ненавистью к Дубнову, только отвращение к Ирке сменилось равнодушием, а чувство унижения - какой-то смутной гадливостью. Попив наскоро чаю и отказавшись от завтрака, он поплелся в школу дальней дорогой и в прескверном расположении духа.
Как встретит его класс?
Егор был готов ко всему.
Но в школе, против всех ожиданий, на него не только не показывали пальцем - вообще никто внимания не обратил. Может быть - не знали, может (что вернее всего) просто не считали вчерашнее происшествие чем-то достойным внимания. Даже дубновская кодла не трогала его. Егор благополучно отсидел все уроки и вернулся домой тем же путем, что и утром.
Приходилось делать порядочный круг, зато не надо было идти мимо той подворотни.
Так он и ходил все последующие годы, вплоть до десятого класса.
За обедом Егор впервые за этот день улыбнулся, вечером - рассмеялся, а на следующий день проснулся с высокой температурой.
- Грипп, - констатировала вызванная на дом врачиха. Она выписала рецепт и протянула его взволнованной маме. - Вот... Кормите его этими порошками, пока ему не надоест болеть. Удачно ты заболел, братец! - обратилась она к Егору. - Повезет - дней десять проваляешься, как раз до Нового года. А там и каникулы... Сачкуй. Да вы, по-моему, все сейчас валяетесь. Столько вызовов...
Она, по-видимому, очень устала - эта женщина.
Антигриппин в самом деле был дрянью, и Егору надоело болеть уже на второй день, но травиться пришлось целый месяц. За это время он от нечего делать начал читать.
Болезнь день за днем отступала, и вместе с ней постепенно выдыхалось и воспоминание о том ужасном дне. Впрочем, Егор уже и не считал его таким.
Просто плохой день, каких (как теперь понимал Шпагин), будет много в жизни.
И это знание, как не странно, успокаивало Егора. Но иногда он вдруг начинал мучиться по-прежнему. Что ни говори, а этот случай оставался пока единственной крупной гадостью. И чем ближе было выздоровление, а с ним - и необходимость идти в школу, тем чаще мусолил Егор все ту же мысль: "Как меня встретят там?"
Школа встретила его новой влюбленностью в лице Анечки Колгановой - рыжеватой и зеленоглазой новенькой, сидевшей на месте Ильи Дубнова.
Родители Ильи переехали в другой район и не забыли прихватить с собой своего дегенерата.
Когда Егор узнал об этом, то широко улыбнулся, сверкнув вставным зубом, - ярко белым на фоне других зубов, от природы желтоватых.
Годом позже Егору поставили постоянный - тоже белый. А еще через год Егор закурил, и вставной зуб начал постепенно желтеть, сливаясь с настоящими.
Вместе с ним желтело и воспоминание, уже слегка подзатерявшееся среди прочего дерьма. Только в те известные всем ночи, когда муть душевная поднимается на поверхность и заставляет заново переживать все глупости и нелепости, Егор возвращался к тому давнему происшествию. Но это не мешало ему потом благополучно засыпать, а поутру - плотно завтракать.
Шли годы. Шпагин поступил в институт, женился, у него родился сын - Егор Егорыч... Да и сам Шпагин незаметно превращался в Егора Викторовича...
Однажды по дороге в институт, в самый час пик увидел он в троллейбусе человека, смутно знакомого.
Шпагин долго присматривался к нему, силясь вспомнить, кто это. Лишь когда тот нерешительно кивнул, Егор наконец понял и, рассеянно ответив на приветствие, отвернулся к окну.
"А ведь он когда-то набил мне морду..." - подумал Шпагин равнодушно, и раньше, чем добрался до института, забыл об этом.
Это была его предпоследняя встреча с Ильей. Последняя произошла на вокзале - неизменном месте всех случайных столкновений.
Шпагин к тому времени успел развестись, похоронить отца, уехать в другой город и забыть лицо своей матери...
И вот как-то, получив телеграмму о ее болезни, купил билет и через трое суток стоял на перроне уже не родного 'ского вокзала...
- Шпагин! - рявкнули за спиной.
Егор обернулся и просиял, сразу узнав в окликавшем его человеке Дубнова.
- Илья! Ты как здесь?
- Да вот, с выводком на курорт намылился.
Он указал на невысокую хрупкую брюнетку, стоявшую неподалеку в обществе дорожных сумок и маленькой девочки. Женщина кивнула и улыбнулась.
- А жена что - лютеранка некоторым образом?
- Чего? - не понял Дубнов.
- Да так... Пустяки.
- А-а-а... Ну, а ты как живешь? Рассказывай!
- Да как... Работаю. Мать заболела - приехал вот.
- Понятно... Женат?
- Был. Развелся. Сын есть.
- Сын - это да! А я вот сплоховал, как видишь... Как звать?
- Егор.
- Егор Егорыч, значит? Нормально! Сколько?
- Семь лет уже. В школу пойдет.
- Ну-ну... А ты уж следи за ним там, а то тоже зуб вышибут, как я тебе тогда, помнишь?
- Помню! Иркин папаша мне вставлял.
Они засмеялись.
- Из-за Пальчиковой все, дуры... А ты знаешь... - заговорил вдруг Илья заговорщицким полушепотом. - Она мне и не нравилась вовсе - дылда блондинистая. Совсем не мой вкус. Просто... Самая красивая девка в классе... Надо было марку держать - я ж у вас главшпаном был. Да и тебя - отличника - проучить хотелось... А ты обиделся тогда, ух, - и обиделся! Избить хотел?
- Убить хотел...- произнес Шпагин смущенно.
- Ну, хочешь - сейчас в морду дай! Давай-давай, чего трусишь?
- Да пошел ты... - рассмеялся Шпагин.
Затараторил динамик. Дубнов прислушался и сказал:
- О, я и в правду пошел. Давай телефон скорей.
Они обменялись телефонами, причем каждый заменил в своем по одной цифре - ведь они все-таки не были друзьями... Но, поскольку у них и в мыслях не было созваниваться, обман не раскрылся.
У обоих осталось светлое воспоминание об этой встрече - встрече двух бывших врагов, окунувшихся в детство на шумном и грязном вокзале. Воспоминание, впрочем, было недолгим.
И лишь раз после этого Шпагин вспоминал Дубнова, причем вспоминал почти с прежней ненавистью, от которой, казалось, не осталось и следа.
Это случилось, когда его внук пришел из школы избитый. Но потом выяснилось, что тот сам был виноват в случившемся, и Шпагин успокоился.
Вскоре после этого пальчиковский зуб у Шпагина выпал, и вместе с ним исчезло воспоминание.