В скверике, поблизости старинного дома сидели на лавочке две старушки, рассуждавшие о таких глубинах человеческого естества и с такой мужской твердолобостью, что я вынужден назвать их стариками - только в мужской стати некстати содержится предрасположенность к высокой болтовне. ( А погода была-а-а - деньзги!!!)
Итак, две старушки, хотя они и были стариками, вдохновенно беседовали, изредка отвлекаясь на ответные приветствия мимохожим соседям.
--И вы здравствуйте, -- кивала головой Глафира Ильинична и с ухмылочкой обращалась к Степаниде Михайловне, сидевшей по левую сторону. - Видите, как прошествовал! - проводила она взглядом еще молодого мужчину, только что вышедшего из парадного. - Щеголя из себя строит! А штанины разно наплоены!
--Вы очень внимательны к мелочам...
--Чушь извергаете, дорогуша! Внимательность? Ну уж нет, быть внимательной значит себя забывать! Помилуйте, я только впитываю, а не внимаю... впитательна я...
--Какие тонкости! - вздыхала Степанида Михайловна, не переставая работать спицами.
--А что это вы вяжете который день?
--Свитер зятьку.
--И это говорит теща??? - с негодованием всплескнула ладонями собеседница.
--Именно: теща! У него на собачью шерсть аллергия. Отказать мне в подарке не посмеет, а я буду требовать, чтоб носил; да еще и дочку на него науськивать стану, дескать, мамаша старалась, носи, родненький, не обижай родительницу! Пока все выяснится - недуг его доконает...
Они весело расхохотались.
Мимо них в парадное вошел неопределимых лет человек с порожней клеткой в руке.
--Непостижимо, -- ахнула Глафира Ильинична, -- опять с пустой! А ведь спозаранку птиц нес... Продает он их, или что? И как добывает?
Степанида Михайловна поправила сползшие очки, выдохнула протяжное "Да-а-а-а..." и снова взялась за спицы.
Сколько помнили себя старушки, каждое утро видели они загадочного Птицелова. Вечером он выходил из дома с пустой клеткой, погодя возвращался с птицами. Утром происходило обратное: шел куда-то с птицами, в парадном скрывался без них. Обсуждение этого феноменального процесса очень занимало старушек, иногда даже до зуда в подмышках.
--В моем возрасте приходится сожалеть о самом возрасте. Я просыпаюсь юной Джульеттой, а зеркало показывает меня старой развалиной. Это так несправедливо! Нетленный дух и бренное тело! - вот главная ошибка природы. Сознание должно стариться вместе с телом, тогда бы и смерть оказалась совершенно продуманной и не вызывающей никаких вопросов! Фотографию и зеркала надо запретить, ведь не человек "имеет возраст", но возраст имеет человека!
--Вы будто ратуете за старческий маразм или склероз...
--Это болезни... Я говорила о другом!.. - Глафира Ильинична пустилась размышлять.
Ее слушательница оставила вязание, откинулась назад и закурила папиросу, с каким-то удовольствием закрыв глаза. Выпуская синеватый дымок, она сквозь щелочку век смотрела через его пелену, провожая в небо, и вновь сморгивала видимый мир. Докурила, тайком погасила огонек о скамейку и ловко, щелчком пальцев, выкинула окурок на клумбу. Из недалека приближалось очистительное движение метлы дворника, едва заметного в клубах поднятой им пыли. Его взгляд за много лет так приноровился замечать сор, что окурок, брошенный Степанидой Михайловной, был обречен не долго нежиться в сени цветов.
--Уже нагадили! - свирепо зашипел дворник, с брезгливостью салонной дамы подняв мертвую папиросу.
Клумба была его любимым детищем и гордостью всех околоточных домов.
--Ваша правда, -- пробормотала Степанида Михайловна, -- человек нынче только на пакости горазд.
--Эх, -- горько проронил дворник и, покрутив казацкий ус, сказал старушкам:-- Вы бы, барышни, того... приглядывали за порядком. У меня на все про все - два глаза, не поспеваю уследить...
Они кокетливо-пискляво задрожали смешком.
--Не беспокойтесь, -- твердо сказала Степанида Михайловна, -- никто больше не посмеет!
--Бог-то вам в уста, -- кивнул дворник и помелся дальше.
Глафира Ильинична мечтательно и с надрывом вздохнула.
--Я у внука фломастер стащила...
--Что?
--Хочу лифт разрисовать. На меня никто не подумает... Есть в старости свои преимущества, -- и хлопнула себя по коленке,-- определенно есть!
Из окна третьего этажа зазвучало нестройное бряканье пианино.
--Васька Жмыхов засел за упражнения, -- Глафира Ильинична произнесла это утверждение в духе скрытой тавтологии: "знаю, потому что ведаю".
Звуки прервались.
--Опять сфальшивил, сорванец!
--Почему вы решили? - удивилась Степанида Михайловна.
--Вы наблюдали за мной, я это знаю... Задачка с одним неизвестным...
--И это неизвестное...
--Клетка... верно? Если вас волнует судьба птиц...
--К черту ваших птичек! - возмутилась Степанида Михайловна непонятливостью "Папагено". - Важно: зачем вы их ловите... или покупаете... и куда деваете???
Птицелов почему-то перешел на таинственный шепот.
--Я ловлю их, чтобы дарить им волю.
--Что?
--Какая глупость! Зачем ловить, а потом выпускать?
--Неужели это так трудно понять? - недоуменно спросил он.
--Вы слышали, -- повернулась к соседке Степанида Михайловна; она превратилась в воплощенный сарказм, -- это потрясающе!
Глафира Ильинична подмигнула ей:
--Да, утопические крики утопающей логики... А без вашего участия птички невольны, потому что свободны?
--Вообразите себе, -- теперь он кричал, -- насколько полнее ощущаешь свободу, хоть раз испытав ее утрату! Все, все кажется после этого мелким, незначащим и таким... таким пустым, наносным, что... что... Вот!
Рты старушек захлопнулись; лица обеих были мимически обезображены досадой.
"Папагено" они нарочно не замечали. Он улыбнулся им совсем без злобы, понимающе и даже с большой симпатией. Резко развернулся кругом и, напевая известную арию, пританцовывая удалился, услышав от одной едкий выпад вдогонку: "У вас корявая походка, Птицелов! Вам необходимо сделать педикюр!"
Старушенции молчали, украдкой обмениваясь взглядами-вспышками. В озера четырех их глаз обрушилась одна тяжелая мысль с отрезанными крыльями: "Боже! Как неинтересно узнавать правду!" Была у них тайна, наполнявшая жизнь смыслом, и вдруг лопнула оболочка существования, и хлынули в сознание абсурд и тошнотворная, всепожирающая тоска, что пострашней смерти. Они словно бы переступили межевую "точку жизни", за которой сама жизнь превращается в механический постулат: "Как будто живу, потому что еще не умер действительно".
Но! Если внешние обстоятельства скупы на события - человек берется фантазировать.
Бог весть! Может статься, все происходящее с нами - только наши мечты...
--Я вам завидую, Глафира Ильинична!
--Не нахожу причин, но лестно...
--Вы меня видите "со стороны"! Для вас я - наглядное представление! Вы свидетельница меня самой!
--Это так важно?
--Мне кажется, я поняла "нашего Птицелова"!
--Выходит, я тоже должна вам завидовать, потому что не поняла его совсем!
--Плюньте на меня!
--С удовольствием! Тьфу...
--Зависть к вам растет! Польза постороннего - как говорится - на лицо! Факт считаю доказанным на опыте...
--А зачем было мне плевать?
--Сама бы я не смогла - на себя...
--Не понимаю... Зря я это сделала, только в горле пересохло... Не понимаю!..
Глафира Ильинична задумалась на секунду.
--Ах, если бы сейчас взорвать наш дом - откроется превосходнейшая картина заката в зеркале сонной реки!..