Если вы считаете себя вправе копировать приведенный ниже текст
или использовать его в иных целях, кроме цели его прочтения Вами,
то должен заметить, что к его авторству Вы не имеете ни малейшего
отношения и, следовательно, не имеете никаких на него своих прав.

 

19 октября 2005 года.
Приятного Вам прочтения!

 

 

 

 

АБА

 

 

 

 

 

сыну Александру, в память о деде Алексее

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Недавно мир облетела сенсация: Разгадана тайна Антуана де Сент-Экзюпери:
Он не улетел в небо - он упал в море. Останки самолёта... Наивные глупцы!
Антуану де Сент-Экзюпери, коснувшемуся неба, посвящается.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Время Т, или ПРЕЗУМПЦИЯ НЕИЗБЕЖНОСТИ

(ВИРТУАЛЬНАЯ УТОПИЯ)

 

 

 

 

 

You see things; and you say, Why ?
But I dream things that never were; and I say, Why not ?

Вот ты видишь реальность и говоришь: Почему ?
А мне причудились вещи, которых никогда не было,
и я спрашиваю: Почему бы и нет ?

 George Bernard Shaw

 

 

 

 

     Шум водопада, заглушая мысли, сбивал их ход, перемешивал, спутывал, комкал, окунал и топил, разрушая их неуловимые и ускользающие связи и, наоборот, связывая несвязуемое. Даже здесь, в ста шагах от грохочущей водяной стены, даже здесь, где можно было уже расслышать собственный голос, звук, доносившийся от пережившей катаклизм слегка притихшей теперь воды заставлял думать только о том, что может быть похожим лишь на него - на шелест убегающей от стресса воды. И ни о чём ином. И с таким фатальным грохотом неизбежного и непредвиденного обрушения могло отсчитывать себя только оно - время, периодически сваливающееся на человека своими катастрофами и едва напоминающее о себе мягким журчанием между ними. Так приходит и уходит только оно - время. Его ход. Да, ход времени - неотвратимость чередующихся событий, на которые ты мог влиять, влиял, но не имел никакого влияния. Вот оно обрушилось на тебя непосильным грузом мягкой, обтекающей со всех сторон субстанции, каждая отдельная часть которой так ничтожна и незначительна до тех пор, пока не соединяется с миллионами подобных ей субстанций, превращаясь во всё сметающую массу, которая, насладившись своей силой, разбивается и удаляется теперь от места события, весело, победоносно и устало переговариваясь между собой о том, чему эти частички времени только что были свидетелями, но никак не инициаторами и не участниками. Шуршание маятника, журчание секунд... мысли уносятся, но уносятся почему-то не следом за истекающим временем, не вперёд - не в неизвестность, мысли уносятся вспять. Вода призывает к себе - рассказать о времени, вода говорит о времени, вода уносит время, вода напоминает тебе о времени, вода возвращает тебе твоё время...

     Он остановился возле ложбины зеленоватой воды, мимо которой, будто бы и не замечая её, проносилась прозрачная изумрудная сверкающая влага водопада, всё ещё возбуждённо обрадованная вновь соединением в единый поток разбитых вдребезги - до отдельных молекул - частиц. Человек остановился, завороженный этим неуместным здесь зыбким зеленоватым островком стоячей влаги, отражавшим настоящее, и только настоящее. Не уносящееся рядом в будущее прошлое, а замершее зыбкое настоящее, не подвластное ежесекундным изменениям и потому способное и осмыслить себя и оценить. Сиюминутное. Здесь можно было остановить мгновение. И хотя громкое журчание по соседству настоятельно требовало думать о будущем и о том, что уходящее на запад солнце несло прохладу ночи, и его преклонение перед горизонтом указывало на холод скорой зимы, эта зеленоватая влага призывала: Остановись! Не спеши вслед за убегающим и недостижимым. Быть может, погнавшись за ним, ты упустишь что-то гораздо более важное, не оценённое тобой в прошлом... Он смотрел в зелёную воду этой тихой заводи, в воду, отражающую небо лучше любого другого самого отполированного зеркала. Он видел на его фоне немолодое лицо, и вновь удивлялся обильной седине, спадавшей редеющим водопадом нам плечи. Он вглядывался в эти черты, в эти морщины, сквозь которые едва улавливались узнаваемые, но совсем чужие очертания. Это всё, что ему теперь осталось. Да, пожалуй, этот водопад седины, и эти овраги морщин разделили мою жизнь на до и на после. Кто же на самом деле приобрёл их: я или он? Человек сел на камень. Он вновь и вновь всматривался в своё лицо, узнавая в нём и себя, и других, но не узнавая никого. Журчание воды уходило куда-то вдаль, растворяясь во времени. Он даже вздрогнул, когда покой воды нарушила стайка форели, всколыхнувшая хвостами незыблемость и тут же покинувшая несносную ей затхлость. Зыбь растворила лицо, в котором он хотел было угадать черты матери. От пристального на неё смотрения зелёная вода, успокаиваясь, не вернула ему прежнего отражения. Тень ли проплывающего облака сделала воду чёрной и бесконечно глубокой, тень ли памяти утопила в себе его отражение, удалив настоящее и открывшись ему своей бездной - бездной былого? Его это не удивило и не озадачило, как не может удивить то, что само рвётся из глубины души. Бездна его воспоминаний, в которую воды времени беззастенчиво вторгались и вымывали из неё на поверхность одну за другой картины прошлого - такого далёкого, невозвратного, и такого недавнего прошлого, отделённого от настоящего разве что лишь редким пеплом водопада на его голове. Память слайдами отщёлкивала прошлое назад. Цепная реакция памяти, которую невозможно, не нужно и так нелепо пытаться остановить. Да, он хорошо помнил, как он хотел расстаться с тем миром, как он рвался с ним расстаться, как он мечтал вырваться из-под давящей клаустрофобией бесконечности, как хотел хоть на секунду распрощаться с той мертвенной вечностью... но теперь всё то, с чем он так стремился расстаться, теперь оно не хотело расставаться с ним. Он знал, что ему надо двигаться вперёд, в настоящее, к людям, которые так же, как и он, проснулись в своих локациях и должны - просто обязаны подставить друг другу плечи, и дать друг другу руки, чтобы инстинкт зверя вновь, как когда-то, не подавил их души. Он знал, что надо встать и пойти туда, где он был нужен. И он знал, что скоро так и сделает, иначе ему придётся сменить своё имя, а это означало поменять душу, что совсем не то же самое, что сменить лицо. Но для этого надо было встать с камня, надо было оторваться от зелёной тёмной бездны, надо было оторваться от памяти, окутывающей и поглощающей, как эта вода, что сначала погружает в себя всё живое, а потом выбрасывает на поверхность, давая призрачный шанс...

 

     ... Ты не создал новый мир, но ты лишил людей их общего мира ...

     ... природа человека никогда не допустит того, чтобы его собственный мозг был подменён или растворился ...

     ... война потеряла всякий контроль над своим аппетитом. У неё был свой, собственный план ...

     ... Если хочешь сохранить свой мир, держи глаза закрытыми! ...

     ... её глаза - огромные глаза властительницы мира - расширяются от ужаса и омерзения к тому, что формировалось в зеркале напротив неё ...

     ... А я, Антуан, иду, потому что иду с тобой! Это честно. Высшая справедливость меня давно перестала интересовать по причине её отсутствия. Да и обычная справедливость - всего лишь относительная фикция. Я знаю, что перевоспитать никого в этом мире невозможно ...

     ... Мы существуем только в Системе и только для того, чтобы выполнить волю нашего отца - очистить её от предателя ...

     ... Что ты на них уставился? Думаешь, муравьи приведут тебя в лабораторию? Не приведут. Только Коротышка знает дорогу ...

                                         вот змея

                                                          мёртвая
                                                                           на асфальте

 

     ...  Пока ты в движении, в самом ничтожном, но движении, ты сохраняешь шанс дойти ...

 

                                         Пальцы сплетаются в поисках желанного

 

     ... А как только я выйду из Системы, последним, мозг её - Ядро - аннигилирует ...

 

     ... От внешних катастроф бегут. К внутренним - сами стремятся, ещё и локтями при этом толкаются ...

 

     ... Я всего лишь веду тебя к неотвратимой необходимости - к наличию в мире неизбежной пропорции зла и добра ...

    ...  Вот оно - евсейское счастье: как ни старайся быть хорошим ...

     ... Напряжение, Антуан... Система переполнена напряжением. Что-то накапливается и это что-то постоянно заставляет меня оглядываться по сторонам. Как когда-то перед грозой ...

     ... Мужские гормоны примитивны. Они не понимают поэзии чувств, они понимают лишь зов контуров ...

     ... тепло - постоянное ощущение тепла - это важнее любого минутного наслаждения ...

     ... каждый сам по себе и одновременно все вместе сливавшиеся с этой мелодией, казалось, заполнили все уголки Системы ...

     ... Талант развивает прогресс, а прогресс кормит талант! ...

                                            Ручейки на асфальте

                                                                                переливающиеся

                                             всеми цветам радуги

                                             сосульки

                                                                   капающие мороженным

     ... Любая конструкция, мой друг, это накопление энтропии, а значит: ущемление гармонии ...

 

     ... фантому так же больно, так же страшно и так же обидно, как и вам. И даже в тысячу раз больше вашего! Потому что он - смертен ...

     ... Я раб лампы! Я раб лампы! Я раб лампы! ...

     ... Собака в тонусе лишь тогда, когда у неё на шее подтянут ошейник, а в желудке достаточно пусто! ...

    ... Черный список - это тоже навешивание на себя каких-то ограничительных обязательств. А мне не нужны обязательства. Я - Свободный Человек. От всего! ...

                                                               Говорила мама:

                                                                                                 Не ходи на крышу! 

                                                               Там увидит кошка -

                                                                                               всё расскажет белке

     ...  Если я ещё не говорил, то могу напомнить ...

     ...  Моя цель в жизни - осуществить намеченное ...

     ... О, Артур, ты прекрасно выглядишь! С тех пор, как я была на твоих похоронах, ты помолодел на пару десятков лет! ...

     ... память, мальчик, нельзя ампутировать. Ни память, ни совесть ...

     ... они не вернули мне моего имени, чтобы никто не попытался снова свести со мной счёты ...

     ...  Как только человек выходит из Сети, поле в его точке подключения исчезает ...

     ...  Я же не могу позволить интеллекту исчезнуть! ...

     ... Тело замирает до тех пор, пока человек не захочет выйти из Системы ...

     ... Что могло быть ... 

 

 

 

 

     Зелёное пятно сменилось фиолетовым, фиолетовое - серым. Серое взорвалось контрастным многоцветием, заставившим снова закрыть глаза и ещё сильнее, чем прежде, зажмуриться. Что это со мной? Антуану отнял пальцы от глаз и увидел собственные руки, карандашно-карикатурные. Не узнавать самого себя было несколько новым в его ощущениях. Я сплю и вижу себя в цветном сне, быстро нашёл он объяснение происходящему, как находил его всегда и всему своим гибким юношеским умом.

    - Кажется, у нас вторжение... - мягкий бесполый голос слегка колыхнул пространство, заставив Антуана вздрогнуть и осмотреться по сторонам. - Кто Вы, юноша, и как оказались в моей епархии? У нас это как-то не принято!

    - Антуан... Меня зовут Антуан. Наверное, я сплю, и мне снится что-то фантастическое. Может быть, я попал во сне в комикс? Там часто рисуют людей такими вот контрастными линиями, как сейчас мои руки, ноги... лицо, наверное. Но Вы не волнуйтесь, я тут ничего не трону, сейчас вот проснусь и исчезну отсюда.

     - Зачем же! Раз Вы попали сюда, значит, существует несанкционированный доступ в Систему, - голос добрый, приятный, даже заботливый. - Следует проанализировать. Мы же гарантируем нашим обитателям полную безопасность, а свои обещания надо выполнять, скольких бы трудов это ни стоило! Однако... опять нарушение регламента... со странным шлейфом...

     Антуану казалось, что кто-то невидимый осматривает его, незваного гостя, со всех сторон. Голос звучал рядом, но никого поблизости видно не было. Он этот был несколько утомлённым, задумчивым, и, вызвав сочувствие в отзывчивом сердце мальчика, казалось, прошел даже сквозь него.

     - Столько дыр в Системе, а я всё латаю, латаю... Юноша лет, пожалуй, шестнадцати, умные начитанные глаза... похож на юного натуралиста из журналов по географии, разве что без очков... находится в статусе системной единицы - способен гулять между мирами, явно не фантом, но без намёка на адрес... вот это странно... - голос продолжал шептать вслух слова, касавшиеся Антуана, смысла многих из которых тот сам понять не мог.

     - Так я уйду! Если из-за меня столько хлопот... - Антуан прервал размышления вслух этого невидимого хозяина странного пространства. - Но я не знаю, как... как попал сюда в таком виде, и как мне выйти отсюда. Я сплю, правда? Но, извините, я ещё ни разу по своей воле не просыпался. Обычно засыпал с книгой, а утром меня всегда будил Деда, чтобы отправить в школу... Деда, разбуди! Деда...

     - Деда... расскажи мне сказку! - последний выпуск комикса из серии География в приключениях был тут же отложен в сторону, как только Деда отложил в сторону свои бумаги.

     Антуану страшно нравилось - несмотря на то, что ранее детство осталось, казалось бы, вдалеке - когда Деда рассказывал ему всякие правдивые и не очень правдивые истории из пошлого или просто сказки. Книги, конечно, были более доступны, чем вечно занятый Деда, и Антуан не вылезал из исторического раздела его библиотеки, как, впрочем, и из всех остальных разделов тоже, но когда рассказывал Деда, пусть даже историю, однажды уже прочитанную Антуаном, этот рассказ производил гораздо более сильное впечатление, чем книга. То, что говорил он, так разительно отличалось от того идеального мира, в котором жили они теперь, что когда Деда рассказывал свои истории, как будто бы участвуя в них сам, контраст получался настолько ярким, что делал неправдоподобным сам окружающий Антуана мир. В эти моменты Антуан как будто переселялся на иную планету, давно сошедшую с орбиты и уступившую своё место возле тёплого Солнца планете более разумной и удачливой, но всё же переселялся на планету, не затерявшуюся в космосе, а живущую своей жизнью, реально живущую, но разве что только в прошлом. Контраст был разительный ещё и потому, что сам Деда прекрасно вписывался в оба мира. Вот только что он был хранителем идеала - одним среди таких же идеальных, но начинала рассказываться история, и Деда превращался в человека - искателя приключений, авантюриста и пройдоху, вполне уживающегося в мире несовершенства, корысти и безжалостности.

     Идеальный мир был лишен этих недостатков, но вместе с ними лишен и увлекательных историй, авантюр, приключений, завораживавших юное сердце Антуана. Все они были в некоем прошлом этого мира, никак не сочетающемся со стерильным настоящим.  И всё же он любил свой идеальный мир - в нём было разумно и комфортно для мысли. Он любил людей в нём: их лица были светлыми, их мысли были глубокими и прозрачными. Но в тайне от всех - и от себя самого - он мечтал побывать в мире, давно канувшем в Лету, в мире, от которого люди отказались, поняв, наконец, как рассказал Деда, всю его губительность. Может быть, именно поэтому, чтобы как-то приблизиться к своей тайной мечте, Антуан и выбрал для себя в школе специализацию натуралиста - исследователя природы. Если мир людей лишился приключений, повинуясь некоей высшей силе, неведомыми путями сумевшей добиться того, что божественные законы вдруг стали выполняться всеми вокруг, то мир природы завораживал Антуана именно своей конфликтностью, обеспечивающей её, природы, развитие. В природе нет сознания, говорил ему Деда, поэтому она не подчиняется идеальным законам. Человек же однажды понял, что не может продолжать жить по законам  дикого мира, иначе он окончательно лишился бы способности думать и верить. Человек сказал: Хватит вражды! Человек сказал: Мысль о добре - превыше всего! Да, человек вознёсся духовно. Антуан с этим и не спорил - он был счастлив, что именно так случилось с людьми. Но ведь и истории, рассказываемые Дедой, слушал Антуан с завороженным и плохо осознанным удовольствием и нескрываемой завистью. Что-то пугающее и одновременно зовущее заставляло Антуана всматриваться, как в зеркало,  в этот ушедший навсегда мир, неосознанно ища в рассказах Деда отражение своих потаённых, неясных сомнений. А Деда - он, казалось, видел эти его сомнения и не спешил их развеивать, хотя и недвусмысленно считал существующие в нынешнем мире порядки единственно справедливыми. Бесконечно любя своего Деда, Антуан не мог не замечать той странности, что блюститель идеального мироустройства, к которому как будто бы сходились все его нити, позволял своему воспитаннику и даже окунал его сам в мир несовершенства и хаоса, нисколько не сгущая его черных красок, а, наоборот, слегка ностальгируя, что ли, о нём.

     Одно лишь отличало рассказы Деда, да и все книги их идеального мира, - в них была история древности, но не было никакой ближайшей истории.

     - Сказку? - явно не молодой, но подтянутый седой человек внимательно смотрел на Антуана. Пожалуй, мальчик уже достаточно вырос. В этом возрасте мы уже были бойцами... Нет, время торопит! Но имею ли я право? Сентиментальный старик! А к чему же тогда ты готовился все эти шестнадцать лет?

     Такой оценивающий и сомневающийся взгляд своего Деда Антуан ловил на себе в последнее время всё чаще и чаще. Казалось, раньше Деда так не всматривался в него, а теперь как будто к чему-то готовил и себя, и его, Антуана. В этом взгляде были и неуверенность, и нетерпение одновременно.

     - Сказку... Чтобы рассказать сказку, мой юный путешественник, не желающий расставаться с детскими снами, для этого надо вспомнить то, что могло быть.
     - Как вспомнить? Разве сказка - это не вымысел?

     - Нет! Вымысел - это фантазия, то, чего не могло быть никогда. А сказка - это то, что могло быть. Что могло быть, то и было. Что было, то сбылось. Что сбылось, то и сказалось... Сказка!

     - Что могло быть, то и было?

     Деда, как его всегда и привычно называл Антуан, делая ударение на последнем слоге, снова пристально посмотрел на внука. Сомнения боролись в его глазах, и Антуану показалось, что его, Антуана, неверие в реальность сказки останавливает Деда на краю чего-то важного. Раз я задаю вопросы, значит, сомневаюсь. Раз я сомневаюсь, значит, он в меня ещё не верит и не хочет открыть какой-то секрет. Интересно, какой?

     - Что могло быть, то и было. Почему бы и нет! - твёрдо произнёс Антуан и увидел, как лицо Деда осветилось уже совсем не сказочной решительностью.

     - Что ж, слушай... Пришло время рассказать тебе и эту сказку. Да, пришло время. А если  и не пришло, так его и не осталось...

     Деда слегка взмахнул рукой, чтобы вызвать не только звуковые, но и зрительные образы, как он делал всегда, когда хотел проиллюстрировать свои слова. Техника моментально и безотказно прореагировала.

     - Думаю, ты уже достаточно вырос. Ты прошёл своё совершеннолетие, а значит, стал способен к совершению. Что ж, слушай свою сказку. Что могло быть...

     - Было это тогда, когда Всемирный Паук захватил всё в свои сети.

     Антуан хотел было переспросить, но осёкся, зная, как Деда не любит, когда его перебивают. Терпение! Деда сам постепенно всё разъяснит.

     - Паук долго к этому готовился, долго набирал силы, долго позволял считать себя игрушкой в руках людей. В те времена он был ненавязчив, услужлив и страшно полезен во всяких мелочах. И это было очень кстати, поскольку у людей тогда всё было сильно усложнено, нервно, запутанно, и его мелкие услуги вызывали симпатию у всех, даже у противников, бесконечно воюющих между собой. Он не искал дружбы с кем-то против кого-то. Он не примирял врагов. И не стравливал. Он просто ни во что не вмешивался. И он стал для людей как воздух, а ведь к воздуху не будешь предъявлять претензий, почему дышишь им не только ты, но и дышит всё остальное человечество. Людей же раздирали тогда постоянные распри. Их разделяли предрассудки, религии, законы, деньги. Казалось, они только и делали, что придумывали, чем бы ещё отделиться друг от друга. Деньги... люди сами себе их придумали однажды, когда хотели упорядочить жизнь. Но потом наступил предел, и наличие денег стало стеной между людьми, позволяя одним за деньги делать всё и вызывая бесконечную ненависть у других, не могущих без денег ничего. Молодой талант, как ты, например, не мог стать известным только потому, что он не обладал ни богатством, ни знатным происхождением, что равнялось состоянию. А тому, кто богат или знатен, зачем ему вкладывать деньги в этот талант - безвестного бедняка, когда уже подрастают собственные дети? Ведь место на Олимпе славы надо приберечь свободным и для них. Бедняк же тратил все силы и время на то, чтобы пробиться к славе и известности, и поэтому признание, если и приходило, то приходило часто уже после его смерти. Очень удобно, знаешь ли, прославлять того, кому земные блага уже ни к чему... А на месте, где должен был бы быть при жизни настоящий талант, болтались мыльные пузыри из отпрысков всемогущих богатых родителей. Изредка и среди них - ты же знаешь, как в природе всё рассеяно - случались таланты. Но даже если никаких талантов в человеке и не было, то, когда в его популярность вкладывались бешеные деньги, он, высоко поднявшись над толпой, благополучно и величаво сеял в народ пошлость и невежество - всё, что сумел понять своим скудным умом из первого абзаца книги только что ушедшего в небытие безвестного гения. Вот так, деньги, что изначально упорядочивали жизнь, превратились в средство насилия и порабощения одних другими. Малышей пугали придуманными вампирами, чтобы не задумывались о настоящем шелестящем вампиризме. Хранители моральных устоев - иерархи религий предавали свободу души, и, в погоне за прибылью, становились служками порядка, становились обслугой власти тех же денег. Их постулаты и ритуалы легко изменялись и подгонялись под интересы власти, благо, всё было в её руках: и сила физическая, и сила информационная, и даже сила умственная. История человечества фиксировалась и тиражировалась в то время так, что только этот итог развития общества, к которому оно пришло, признавался единственно прогрессивным. Наука доказывала, что иного пути у человечества просто и быть не могло. Искусство призывало восторгаться тем, к чему человек привёл себя и свою планету. А было это, на самом деле, физическим и моральным истощением, грязной кляксой под восклицательным знаком! Человек дошёл до края своих умственных и физических сил: его тело не могло поставить уже никаких новых рекордов - даже при самых сильных допингах. Его мозг не был уже в состоянии открыть что-то новое в науке, его душа упёрлась в эстетический предел и, сломав его, заполнила искусство кичем и хаосом душевной и телесной порнографии - для большего у человечества уже не было ни таланта, ни фантазии. Но сама информационная и пропагандистская машина была безукоризненно отлажена, даже если ей надо было перемалывать воздух и доказывать непревзойдённость аромата сероводорода.

     У Антуана запершило в носу от воображаемого запаха тухлых яиц, но вот как это перемалывать воздух, он не понял, но перебивать всё же не стал.

     - Вся эта информационная каша вертелась вокруг простого человека с бешеной скоростью, как в центрифуге, давила ему голову, грудь, сковывала мышцы. Он стал задыхаться от безысходности обыденной жизни и тупости своего прошлого, настоящего и будущего. В глубине души его приводило в ярость несоответствие реальности с тем, как бы он хотел видеть себя, свой мир, отношение к себе окружающих. Но он был бессилен, потому что был беден, как беден всякий, кому было позволено набить желудок, но не позволено поднять головы. И он не был знатен - не мог воспользоваться статусом происхождения и родовыми связями, что резонно приравнивалось к деньгам. Его пичкали рассказами о том, как кто-то где-то там сумел пробиться, как говорится, из грязи в князи, но он-то знал, что все места уже давно записаны за знатными отпрысками, которых готовили для этой цели, к тому же, в специальных школах. А для остальных были обычные школы, где не учили думать, а учили потреблять и просчитывать расходы на калькуляторе. Уметь считать в уме - это считалось плебейством и показателем нищеты. Человек чувствовал себя тупой и достаточно сытой игрушкой в чужой игре, впрочем, он уже переставал себя таковым чувствовать, просто потому, что начинал переставать думать. Он хлопал, потому что хлопали все вокруг. Он смеялся перед телевизором, потому что за кадром статисты бурно смеялись. Он покупал бестселлер, потому что все вокруг говорили, что это - бестселлер, и каждый из говоривших, что это бестселлер, покупал его потому, что все вокруг говорили, что это - бестселлер. А раз ты читаешь бестселлер, значит, близок к образу мыслей того, кто сумел пробиться в лоно богатых и всемогущих. Эфемерная, но манящая близость. Популярность была манией. К ней побуждали человека уже не мысли, а инстинкты. Инстинкт первенства в стае как залог продолжения рода. И дискомфорт тупого существования нашёл себе тогда выход в диких выплесках этих инстинктов. Но для власти инстинкты оказались не менее, но ещё более опасны, чем даже мысли человека. Мысли можно было подавить воспитанием, пропагандой, школой, даже питанием. Инстинкты же были даны человеку от рождения. Сначала их пытались лечить таблетками, чтобы сгладить самые агрессивные проявления, но инстинкты изворачивались и снова проявлялись - то убийствами знаменитостей, то погромами, то массовым суицидом. Инстинкт во всяком живом организме для того и существует, чтобы любыми путями он мог проявить себя, особенно когда этот организм находится в лапах хищника, готового его вот-вот сожрать.

     - Деда, но разве такое общество возможно? Оно же держится на страхе и ненависти. Разве трудно было понять, что общество гораздо прочнее строится на таланте и труде? Или ты мне сказку о стране идиотов рассказываешь? Вес человека  определяется его талантом, а не кошельком и происхождением! Их путь - это же путь в никуда! Разве такое могло быть?

     - Что могло быть... то и было. Почему нет? Общество может быть построено на любом законе, даже самом абсурдном. Вопрос, на сколько хватит его потенциала и где предел развития этого общества? 

     Деда посмотрел на часы. Его явно что-то торопило.

     - Время уходит, а мы тут ведём схоластические споры: возможно - не возможно. Могло - значит, было! Ты же сказку заказывал? Что было, то и сбылось... - добавил он уже совсем другим, обескровленным голосом.

     - Ну, ладно, Деда, ты... пусть так! Мы говорили об инстинктах. Ну и...

     - ...инстинкты - это единственное из того, что осталось человеку, когда у него почти отняли способность думать. Дикие, неуправляемые инстинкты, полученные в наследство от диких животных. Хозяева жизни страшно боялись их проявлений, но никакие новые законы и репрессии не могли остановить этих выплесков, не сдерживаемых уже никакими интеллектуальными силами человека, поскольку, как я говорил, интеллект человека был убит системой образования, воспитывающей лишь безмозглого потребителя. Настоящее буйство скрытого и явного насилия становилось нормой. Одно время мир даже разделился на тех, кто имел телохранителей, и на тех, кто их не имел. Но и телохранители не спасали, потому что инстинкты изменялись под действием массовых успокоительных препаратов, которые добавлялись тогда уже и в питание. Инстинкты становились ещё более изощрёнными, их проявления - ещё более жестокими, а насилие - всё более массовым и непредсказуемым.

     Когда-то хитрые умники, понявшие, что время монархий прошло, решили использовать одно из инстинктивных стремлений человека - инстинкт зверя собираться в стаи для совместного охоты. Они назвали это созданием партий, а борьбу партий - демократией. Предполагалось, что это приведёт к расцвету цивилизации. Но оказалось, что всякая самостоятельно думающая личность не вписывалась в так называемый коллективный партийный разум. Все сколько-нибудь умные люди - именно умные, а не хитрые и изворотливые! - оказались за бортом управления. Они не нужны были ни одной человеческой стае - ни одной партии, где их, инфантильных лобастых чистоплюев, откровенно сжирали горластые и мускулистые в изворотливости претенденты на лидерство. А, ни будучи в партии, те не имели ни малейшего шанса влиять на управление. Но если такой человек, болея за людей, всё же нахраписто пускался в гонку за власть, он превращался в партийный винтик, стиравший с себя всякие шероховатости в иерархической возне на пути к партийной вершине. И, став, наконец, у руля власти, он думал лишь о том, как удержаться, а не о своих наивных юношеских мечтаниях. Впрочем, умные люди заранее предвидели подобный исход и ограждали себя от подобных поведенческих глупостей. Кроме того, они знали, что там, где правят деньги, у власти всё равно будут находиться денежные мешки, а их личное присутствие при этом в виде ширмы - самое примитивное сбивание с толку электората. Именно поэтому у многих ученых, философов и писателей на их фотографиях невероятно грустные глаза. Это - выражение их понимания происходящего вокруг и выражение их бессилия перед мировой глупостью. Да, ты прав, это общество, наконец, выработало свой ресурс, и должно было вот-вот развалиться, как погибли тысячи других цивилизаций, исчерпавших потенциал развития и, обнаружив собственный хвост, с жадностью начинавших пожирать самих себя. Всегда, знаешь ли, как только люди начинают поедать друг друга, наступает закат цивилизации. А именно это и стало происходить. Я, кстати, сформулировал тебе сейчас Всемирный Закон отбора цивилизаций... Увы, редкая цивилизация, начавшись с первобытного охотника, не заканчивается охотнтком-людоедом.

     Деда сделал вдох, ловя конец цепочки мыслей, которые хотел изложить подоступнее и помягче, насколько это возможно, когда пытаешься говорить правду человеку, едва перешагнувшему порог взрослости.

     - Одичавший умственно народ был способен лишь к разрушению, впрочем, он был предусмотрительно регулярно сыт, а объединяет в стаи, как известно, только голод. Это пока и удерживало общество от массового катаклизма, сохраняя в рамках местного неповиновения. И такое случалось достаточно регулярно. Стоило машине подавления хотя бы на секунду расслабиться, как тут же насилие выливалось на улицы. Особенно тогда, когда природа своими участившимися ударами привносила хаос в отлаженную полицейскую систему. Под внешним спокойствием даже сытой и богатой мировой метрополии скрывались её реальная импотенция и беспомощность, стоило только слегка измениться внешним природным условиям. Отключалось, например, электричество - и жизнь беспомощно замирала. Ну а уж если проносился какой-нибудь торнадо или тайфун, то этот глиняный колос, способный обеспечивать разве что безопасность банков и бирж, тут же беспомощно падал на колени перед хаосом. Ураган отрезал от мира целые территории, и миллионам людей никто не в состоянии был оказать самую элементарную помощь. Ни воды, ни еды! Соседи жеманно отказывались принимать к себе - даже в палаточные лагеря! - вмиг одичавших беженцев. Мёртвые не хоронились, утопленники так и плавали в воде, заливавшей города, и разносившей трупный яд. Но зато вместо реальной помощи власть делала лишь то, что умела. Она запускала на эти территории солдат, чтобы без суда и следствия, вопреки существующим законам, отстреливать расторможенных или просто оголодавших мародёров, а ещё чаще тех - особенно иного цвета кожи - кто попадался под руку в неурочное время или же просто мозолил раздраженному солдату глаза. В таких нередких ситуациях население, оставшись без законов, вспоминало о своём изначальном природном ремесле - добывать и запасаться. Оно действительно бросалось тащить всё, что видят глаза, ведь если о тебе не думает правительство, надо бы подумать самому о своём желудке и о своей шкуре. Дикая природа своими дикими ударами возвращала вмиг забывающим о цивилизации людям их дикие законы, и они тащили всё, что плохо лежит, грабили и насиловали, как только переставали чувствовать прицел карабина у себя на затылке. Хвалёная демократия сбрасывала с себя начёсанный парик и чёрную мантию - превращалась в свой исторический прообраз, основанный на  выборе в стае вожака из наиболее зубатых особей. Но даже в раздетом виде она не способна была себя защитить, разве что сохранить в целости двери банков и вывезти их боссов в безопасное место, право, такое ещё находилось. Впрочем, как только природа уступала место полиции, порядок удавалось восстановить. Да и к чему могло привести разрушение при отсутствии созидательной мысли? Ну, поменяли бы одних правителей на ещё более тупых, но более горластых... К слову, те, кто правил тогда, как оказалось, ушли совсем не далеко в тупости от взращенного ими же бездумного народа. Они были хорошо подготовлены в своих колледжах только для своих должностей - узкие специалисты, судьи, генералы - но во всем остальном такие же малообразованные и невежественные человечки. Почему? Просто из лени и вырождения. А зачем? 

     И вот именно в это время и заявил о себе Всемирный Паук. Собственно, он давно уже существовал, но пока никто не относился к нему серьёзно. Похоже, ему и самому нравилось такое положение - быть до поры до времени некой игрушкой, забавой для развлечения. Своим Днём Рождения он считал тот день, когда были соединены между собой два калькулятора. Один произвёл вычисление, передал результаты другому, тот их пересчитал и вернул назад с исправлениями. Поначалу военные хотели его засекретить, но ведь общество было построено на деньгах, и поэтому такая забава с передачей информации стала очень выгодным товаром. Ещё бы, теперь не надо было, например, ждать неделями ответа на твоё письмо. Его принимали моментально и тут же отправляли ответ. Паук начал получать всё большие и большие денежные инъекции, разрастался и протягивал щупальца в самые отдалённые уголки мира. Он был чрезвычайно полезен и услужлив, тем более что его услуги становились всё более и более дешевыми. И он стал очень популярен среди простых людей. Теперь любой человек мог сказать всему миру то, что думает, - от последней глупости до великого открытия. И тот, кто хотел его услышать, имел эту возможность. Конечно же, это не имело официального характера, это было криком безвестного в пустоту, ведь количество официально назначенных учёных, писателей и философов было строго ограничено бюджетом на гонорары и заранее персонально оговорено. Неудобные и те, кто не расхваливал красоту безальтернативного мироустройства - их просто не финансировали. Их разве что милостиво подбирал Всемирный Паук. Паук принёс в мир забавы и игрушки, каких раньше не было, и сильно отвлёк на себя инстинктивные всплески обывателей. Многие потенциальные погромщики начали громить врагов тысячами во всевозможных виртуальных играх. Виртуальная кровь текла реками, и кое-кого это вполне удовлетворяло. Но другие использовали игрушки Паука лишь для тренировок, а потом выходили на улицы для настоящей охоты. Им недоставало чувства реальности, им хотелось не только видеть кровь, но и ощущать её запах, вкус, трогать руками, купаться в ней - в чужой крови. Им, распалённым насилием в виртуальной игре, хотелось тут же превратить насилие в реальность, видеть себя большими, сильными, всемогущими повелителями чужих жизней, как те, реально всемогущие, что отправляют солдат наводить свои порядки на другую сторону планеты. Один из генералов правительство проявил тогда сообразительность и направил Господину Всемирному Пауку - его иначе теперь и не называли - ультиматум. Он, правда, не знал, к кому обращается, потому что Паука на самом деле никто никогда не видел. Однако от имени Правительства он поставил его Сети условие: либо Всемирный Паук полностью нейтрализует агрессивные инстинкты обывателей, разжигаемые - так было заявлено - его играми, либо он превращается в засекреченный тренажёр для армии. Паук усмехнулся наивности генерала и тихим голосом ответил:

     - Хорошо, мне это под силу, мой Генерал, но мне нужны ваши деньги, - вкрадчивый голос окутал генерала, - чтобы обеспечить каждого обывателя доступом в Сеть. И мне нужен источник энергии. Могу ли я подключиться... к Солнцу?

     - Да ради бога!

     Так возникло тайное соглашение между Правительством и Всемирным Пауком. Чудесным образом, все услуги Сети стали почти бесплатными, и услуги эти становились всё более и более утончёнными, а главное - страшно полезными. Те, кто не умел писать, уже могли не беспокоиться: их голос совершенно свободно разносился по Сети. Можно было и услышать и увидеть, что угодно и кого угодно, даже когда тот, на кого смотрят, не хотел быть увиденным. Впрочем, никто не знал, видит ли он настоящую реальность или... да это особенно никого и не интересовало. Каждый видел то, что хотел видеть. Но что такое говорить ? Что такое видеть ? Хотелось ощущать всеми клетками кожи. И тут мир потрясло сообщение: Солдат, отправленный на усмирение радикалов на другой конец Земли, причём, отправленный прямо со свадебного стола, получил возможность встретиться со своей невестой в Сети - в виртуальной камере. Всего-то надели шлемы и перчатки! Он хвалился потом, что никогда не видел свою невесту такой прекрасной. А она говорила, что он такой... большой. Слух о том, что она даже забеременела, наверное, уже толпа сама придумала, но говорили об этом все и с восхищением. Солнце Всемирного Паука поднималось всё выше и выше, ну а когда правительство вдруг сделало горючее непомерно дорогим, мол, энергетический кризис, и простым людям приезжать друг к другу издалека стало очень тяжело, то спрос на виртуальные камеры возрос неимоверно. Ведь это так просто и, главное, так дёшево: надел шлем, перчатки - и наслаждайся всеми прелестями жизни с тем, кто на самом деле находится за тысячи километров от тебя. Поэтому, когда пришло новое известие о том, что тот солдат погиб, а Паук устроил его жене виртуальную встречу с ним в прошлом, этому уже никто не удивился. Тот, кто может изменить расстояние, может изменить и время! Правительство метрополии начало было ревновать народ к Пауку, но, во-первых, оно не очень-то и любило свой народ, чтобы сильно ревновать его, а во-вторых, Паук совсем не покушался на его, правительства, привилегии власти. Да кто того Паука вообще видел? Его и нет совсем! Народ, опять же, перестал тревожить власть большими волнениями. Но главное - самым явным приверженцем шлема и перчаток стало именно оно, правительство. Обыватель ещё должен был что-то там символическое платить за услуги Сети, ну, а хозяева жизни должны ведь сами контролировать процесс, не так ли? И, естественно, бесплатно. Ну а какой жирный карась не клюнет на бесплатного червяка!

     Деда глубоко вздохнул:

     - Вот так, малыш. Я тебе почти всё и рассказал. Может быть и зря... Ты ещё так мал... Но сейчас и мне, и тебе надо идти...

     -  Как идти? Твоя сказка без конца! Деда...

     - Что могло быть, то и было... Что было, то сбылось... Что сбылось... Твоя сказка с тобой: верь в себя...

     Вспышка света.

      - Что могло быть...

     - Вот именно, юноша, чего не могло быть, то и оказывается истиной! Первыми бегут пожинать лавры те, кто кричал громче всех: Этого не может быть никогда! - тот же мягкий голос упруго встряхнул Антуана. - Вы тут слегка задумались, а я всё пытался Вас просканировать, но, честное слово, ничего пока не понял. Впрочем, вижу, вижу родственную душу, коллега натуралист! Я, знаете ли, тоже любитель всяких исследований. И всё же, кто Вы?

     Мир вокруг опять стал контрастно многоцветным. А руки - опять контурными. Значит, я ещё не проснулся... Не нравятся мне такие сны!

     - А кто тебе, Антуан, сказал, что это сон?

     - Деда! Ты где? Что это за шутки?

     - Похож, правда? Мне просто, юноша, кое-что все-таки удалось в Вас просканировать, пока Вы думали. Вот, например, голос, который Вы больше всего хотите услышать. Это находится у Вас прямо на поверхности. И я подумал, что лучше разговаривать с Вами голосом Вашего деда. Вам приятнее и мне удовольствие, что Вам приятно. Вы хоть и не подписывали Соглашения, но коли проникли сюда, то автоматически стали моим клиентом. Даже после грубого вторжения не стану я правилам своим - по такой-то формальности! - изменять. Всем обитателям Сети должно быть приятно! Эмоциональный комфорт - разве это не цель любого мыслящего существа?

     Антуан внимательно осмотрелся вокруг. Жмуриться уже не было смысла - никто его из этого сна пробуждать не собирался. Да и что-то подсказывало ему, что есть связь между сказкой, которую начал рассказывать Деда, и тем странным пространством, в котором Антуан пытался сейчас сориентироваться. Здесь не было ни верха, ни низа. Вокруг - яркий, всех цветов радуги и даже больше! - шар, не давящий, однако, замкнутостью пространства. Светло, красочно, свободно! И всюду - на краю зрения - бесконечное множество ячеек. Что-то страшно знакомое было в этих ячейках. Где же я это видел?

     - Не ломайте голову, юноша! Антуан, - снова голос Деда, - ты же видел это в энциклопедии насекомых.

     - Точно! Фасеточный глаз стрекозы. Спасибо, Деда, ой, простите, не знаю, как мне Вас называть?

     - Тебе не хочется называть меня дедом?  Я уже было настроился на тембр его голоса и, возможно, образ его мыслей, исходя из твоего эмоционального фона, связанного с воспоминаниями о нём. Разве тебе не приятно было бы путешествовать по Сети в сопровождении голоса своего Деда? А, понимаю, острый исследовательский ум всегда требует докопаться до истины. Похвально! Что ж, я представлюсь. Право же, действительно, несколько не вежливо, - голос продолжал быть бесконечно приятным, даже льстивым, но как-то не очень хотелось вступать с ним в конфликт. Быть может, это из-за какой-то осязаемой даже физически его упругости. Голос хозяина сказочного замка, мило принимающего гостя, но совсем не обещающего, что тот выйдет из этого замка невредимым. - Можешь называть меня Пауком. Между нами. Для всех остальных я - Господин Всемирный Паук, Хозяин и Смотритель Сети. Для некоторых даже - Великий. Но я не настаиваю. Тебе нравятся паукообразные?  Наверняка нравятся. Мальчик с умом натуралиста не может не быть влюбленным в столь изящные существа. Разумеется, имя Паук - не настоящее. А кому нужно знать моё настоящее имя? Ведь это очень опасно - знать настоящее имя человека, тем более моё! Кто знает имя, тот знает набор кнопок, на которые можно нажимать и с помощью которых можно управлять человеком. Кто узнает моё имя, тот узнает кое-что важное о Системе, - тот может разрушить Систему. Разве кто-нибудь хочет разрушить Систему? Посмотри, как она прекрасна, как гармонична! Ты же этого не хочешь, мой юный натуралист?

     - Я не люблю ничего ломать. Но если Вы так опасаетесь, я буду считать, что Паук - Ваше настоящее имя.

     - И это разумно! Много знать - хорошо, главное - не знать излишнего. Видишь, я ничего от тебя не скрываю, доверие - один из принципов устройства Сети. Но моё имя - это действительное табу, даже для меня самого. Шутка!

     Антуан, слегка освоился в новом для себя пространстве, понимая, что это уже точно не сон и что последний рассказ Деда был, наверное, подготовкой к его, Антуана, проникновению в Сеть... Да, Деда не зря так сильно волновался и спешил мне рассказать побольше. Но мог бы для порядка и у меня спросить, хочу ли я гулять по этому странному пространству в карикатурном виде и в сопровождении бестелесного голоса... Конечно же, хочу! Что было спрашивать? Сколько историй о путешествиях и открытиях мы с ним прочли! Разве бы я отказался от настоящего приключения? Но зачем он меня сюда отправил? Почему не сказал? Почему он остановил свой рассказ именно на том месте, когда Паук окутал весь мир Сетью? Или он боялся, что Паук просканирует мою память, увидит опасность и постарается удалить меня из Сети? А почему, собственно, Деда должен быть против Паука? Почему опасность? Он говорил об обществе, омерзительно устроенном. Быть может, Паук - это единственное его спасение? Деда, ну зачем ты меня сюда послал?

     - А что за этими ячейками?

     - О, юноша, Вы обладаете удивительной способностью обращать внимание на самое главное! За этими ячейками - внешний мир Сети. Или внутренний. Это как смотреть. Это как считать. Если считать, что находишься внутри глаза стрекозы - ведь Вам именно так кажется! - то внешний мир находится снаружи. А если считать, что видишь фасетки извне - ведь это гораздо приятнее, чем ощущать себя внутри насекомого... - тут пространство вокруг Антуана всколыхнулось и свернулось так, что внешняя ячеистая оболочка превратилась в фасеточный шар, похожий на глаз стрекозы и зависший непосредственно перед Антуаном на расстоянии вытянутой руки. - То снаружи оказываемся именно мы, а мир, породивший нашу Сеть - там, внутри. Дело же не в пространстве, а в том, как мы к нему относимся.

     - И что же там, за ячейками?

     - Там ? Люди, конечно же! Для них и был создан наш мир. Там - они. Здесь - их двойники. Мы без них не можем существовать. А они... они долго жили без двойников, плохо, знаешь ли, жили, деградировали, всё вокруг себя уничтожили, и если бы не появились мы, то и их бы уже тоже не было. Так устроен нынешний мир: две связанные реальности и разрыв этой связи приведёт к катастрофе обеих.

     - Так, значит, это Господин Паук пришел и спас тот мир?

     - О, при всей Вашей неосведомлённости, Вы кое-что о нас знаете! Однако чувствуется ирония в Вашем голосе, моё юное дарование, но, при всей моей скромности - простите за тавтологию - я сделал именно то, что сделал. Вас не устраивает нынешнее положение вещей? Но это единственное реальное, что можно было сделать в том разлагавшемся и начавшем уже смердеть обществе. Или надо было дать ему исчезнуть? Э... Я - Мессия? Ну что ж, пожалуй, что да. Я взял человечество и привёл его в иной мир, свободный, безграничный, безопасный и вечный!
     Антуану не очень хотелось вступать в спор с этим милым голосом, периодически ненавязчиво сбивавшимся на знакомые интонации Деда. Он уже почти смирился с голосом Деда. Это даже стало нравиться, хотя Антуан и понимал, что с ним говорит на самом деле синтетический и чужой голос. Поэтому, указывая на глаз стрекозы и уходя от спора, он добавил:

     - Я, знаете ли, совсем не знаком с Вашей реальностью, ни с той, ни с этой. Я знаком лишь со своим миром, и он меня до сих пор вполне устаивал. Я знал, что талант, умноженный на труд, сделают меня в нём достойным и уважаемым. Что из конечного состояния я перейду в бесконечное, в котором сейчас, наверное, находится мой Деда, ведь он ушел, не попрощавшись и не погасив света... Я знал тот мой мир, я изучал его. И он не имеет ничего общего с тем, что я вижу перед собой сейчас. Быть может, тот, внешний мир хоть в чём-то похож на мир, который мне известен... Могу ли я заглянуть в тот мир?

     - О! Да сколько Вам будет угодно! В пределах хозяина мира, разумеется. - Невидимая рука шевельнула фасеточный шар. Его ячейки поблескивали, как будто перед Антуаном вертелся шар, оклеенный маленькими осколками зеркала. - Каждая ячейка - это отдельное окно в тот мир. Там сидит человек, двойник которого существует здесь. Должен сказать, очень даже неплохо существует...

     - Здесь? - Антуан указал пальцем на одну из крохотных фасеток, и она тут же стала разворачиваться. От неожиданности он быстро отвёл руку в сторону - экран стал непомерно большим.

     - Э... Помягче, пожалуйста!  Не надо резких движений. Установите нужный размер и зафиксируйте.

     - Как? Рукой?

     - Ну, я это делаю мысленно, а Вам будет проще рукой. Вот так. Хороший ученик! И фиксация...

     - Как? - Антуан сжал руками края экрана и, продолжая держать, вопросительно поднял голову. Ему всё же казалось, что голос Паука приходит сверху. Трудно было представить, что всё пространство - это и есть Паук, и что слышимый голос - это и есть его единственное материальное воплощение. - Как зафиксировать?

     - А как хочешь! Ну, стукни пальцем два раза. Не важно! Главное, чтобы ты сам знал, что именно ты скомандовал. Да не бойся, ты ничего здесь не сломаешь. И никого не побеспокоишь. Для того человека, что за экраном, ты - невидимка, если, конечно, не захочешь иного.

     Антуан удивлённо всмотрелся в экран.

     - Там сидит человек и неподвижно смотрит сквозь меня. Он жив? Да, он жив... У мёртвых глаза другие.

     - Ещё бы! Как бы мертвец надел на себя шлем и перчатки? Всё осуществлялось только самостоятельно. Добровольно. Моим личным условием было строгое соблюдение добровольности и непосредственности. Только по собственной воле человек мог прийти и подключиться к Сети. А уж умереть во время сеанса не может никто! Исключено. И знаешь, кое-кто умудрился успеть подключиться ко мне за секунду до своей физической смерти там. И жив он здесь до сих пор!

     Антуан был уверен, что подобного быть не может просто потому, что это противоречит природе живого - ведь он изучал природу всё время, сколько помнил себя. Но он был вежливый мальчик и всегда позволял собеседнику договаривать до конца. К тому же, он считал себя учёным, а это в первую очередь означало: Никогда не говори никогда!

     - Точно так же, как он вошел в Сеть, - продолжал Господин Паук, - человек может собственным, только собственным волевым усилием отключиться от неё, встать и уйти. Тогда его экран временно затемнится. Ты видишь тёмные фасетки, Антуан? Вот и я не вижу. Ни одной! Они все - здесь. До единого! Потому что настоящая их жизнь теперь только тут, в Сети, а там за экраном у них не осталось ничего, кроме, разумеется, ставших уже почти ненужными их собственных тел. Богатства, блага, вкусная еда - всё, что когда-то имело значение, теперь для них - тлен!

     - Там всё погибло?

     - Ну, что ты! Природа, наконец, ожила и задышала. Всё антропогенное в ней за эти годы рассыпалось, как и не было. Безумное буйство зелени и живности! Как в доисторическом лесу, в котором, кстати, наличие рядом нашей Сети никем и ничем живым не замечается. Мы так устроили: живая душа природы и человеческая душа процветают рядом, не пересекаясь друг с другом, и не касаясь друг друга.

     - Значит, человек оторвался от физического мира и стал духом?

     - Духом? Красиво! А что человеку тот, материальный мир? Для него с тем миром связано лишь одно воспоминание - воспоминание о бесконечном унижении и зависимости. От всего! От рождения и до смерти он должен был постоянно под кого-то подстраиваться, от кого-то зависеть, даже от кошки, перебегающей тебе дорогу! Всю жизнь надо было унижаться, подбирать слова, всегда быть кому-то должным и чем-то обязанным. Разве это не унизительно всё время быть кому-то чем-то обязанным?! Даже той курице, которую ел за обедом! Ни свободы телесной, вечно угнетаемой погодой, сквозняками, болезнями, старостью... ни свободы духовной! О какой свободе души можно было говорить, ведь, даже умирая, человек должен был позаботиться о правильном завещании, иначе обиженные наследники могли... Да, не будем о грустном. Важно то, что я - да, пожалуй, как Мессия - позвал их, и они все по собственной воле пошли следом за мной - в мир абсолютной свободы, э... в рамках абсолютной демократии, разумеется.

     - И здесь они счастливы?

     - Здесь каждый получил то, к чему стремился там. Сполна! Осязаемо, реально, во всех ощущениях, какие только доступны человеку. Вот посмотри на этого увальня, окно которого ты случайно открыл. Толстый, едва дышащий, он пришел ко мне с бутылкой сукразитного пива и с сигарой в зубах. Болельщик бейсбола, он всегда мечтал быть классным игроком, но он никогда бы им не стал, потому что с детства был болен диабетом. Он зависел от своей болезни, от своей беспомощности. Это приводило его в ярость, и он шел на стадион и орал там до кровавого хрипа, понося чужих, своих, судей, весь свет! А теперь посмотри туда, вглубь: это - его новый мир. Да, тот красавец-атлет на стадионе - это его двойник здесь, в Системе. Он живёт теперь его жизнью, жизнью атлета. Всё, что происходит с двойником, передаётся через перчатки и шлем в мозг хозяина - все, до малейшего нюанса ощущений, до последнего прикосновения, до последней эмоции. Ты же знаешь - мне с тобой как с натуралистом очень легко объясняться - человеку ведь всё только кажется. Важен не сам мир, важно то, что мы о нём думаем и что мы ощущаем из этого мира в нашем мозгу. Ты укололся - тебе больно, ты одёргиваешь руку. Ощущение боли дано для того, чтобы сохранить тело в целостности. Ощущение голода - чтобы побудить организм добыть себе энергии, ощущение сытости - чтобы не лопнуть от переизбытка поглощённой энергии, а ощущение наслаждения - чтобы насытить свой эмоциональный мир, а заодно и продлить свой род, так, между делом. Но боль - это не боль на самом деле. Это то, что человеку кажется болью. Голод - не голод. Жажда - не жажда. Это всего лишь образы ощущений в мозгу. Если послать импульс от укола не в центр боли, а в центр наслаждения, то человек будет с удовольствием колоть себя и резать себя. Помнишь собачек из знаменитых опытов по рефлексологии?

     - Когда, раздражая нервные центры, изменяли поведение?

     - Да! И это тоже! Сначала научили собаку выполнять команду апорт! и получать за это кусочек мяса. Потом ей показывали на экране её саму, выполняющую эту команду, и она получала за это кусочек мяса - за то, что её изображение на экране правильно выполняло команду. Потом ввели в мозг электроды, и собака начала есть траву, ощущая вкус мяса. Потом усилили импульс, и она стала просто чавкать пустым ртом, ощущая его полным мяса. Потом ей изменили зрительный образ, точнее, индуцировали в её мозгу образ палки, брошенной с командой апорт! ничего на самом деле не показывая. И с тех пор она смотрит на пустой экран, а ей видится, что она летит вскачь за той палкой, хватает её, ест своё вознаграждение - мясо, снова гонится, снова ест... Хотя ничего на самом деле не происходит. Лишь несколько проводков подпитывают энергией её мозг и что-то там раздражают.

     - Вы хотите сказать, что то же самое происходит и с людьми, сидящими по ту сторону экрана?

     - Э... не совсем. На более высоком уровне. Сначала изучали на животных, пока не нашли безвредный способ подключения к мозгу человека. Шлем и перчатки - это верх эволюции - двусторонняя импульсная связь мозга человека с Системой. Тот человек за экраном - совершенно не мёртвый, потому что жив его мозг. Но мозг этот осуществляет свою жизнь не там, а тут, в Системе, посредством двойника - такого, каким сам себя рисует. Ну, какая, в конце концов, мозгу разница, где его команды будут реально выполняться? Ведь и в том мире мозг далеко не сам, не лично участвовал во всех процессах, а был всегда спрятан за черепную коробку и из-под неё командовал телом. А здесь он спрятан за экран монитора и из-за него командует двойником и от двойника, а не от пресловутых рецепторов получает всю массу ощущений, присущих мозгу. Нет никакой принципиальной разницы, кроме той, что здесь мозг сам себе хозяин, а там был неоправданно вторичен телу. Много ли было счастья интеллекту чувствовать себя вторичным костям и мышцам?

     - И этот человек счастлив? Что-то он не проявляет ни малейшей эмоции...

     - Эмоции?! Все его эмоции - здесь. Вся жизнь его теперь - здесь, внутри Системы. Но управляет он ею оттуда, это верно, потому что всего, что ты сейчас видишь вокруг, на самом деле нет. Не существует! Есть лишь образ в мозгу этого вот человека... того, другого, третьего, и того, кстати, чьим двойником ты сам являешься.

     - Но я - сам по себе, живой!

     - Исключено! Система - нематериальна. Виртуальный фантом! Последнее прибежище разумной жизни, потерпевшей фиаско в мире физическом. Единый виртуальный мозг!

     Антуан задумался. Что-то не укладывалось в мозгу натуралиста. Допустим, что я не сплю и что всё вокруг меня - виртуальная реальность, образованная из миллиардов реальностей, существующих в миллиарде человеческих голов. Допустим, мозг транслирует в Сеть свои импульсы, создаёт в Системе миров образ своего собственного мира, и, соответственно, получает импульсы из Сети обратно с изображением картин миров других людей. Допустим, что это возможно - почему бы и нет! - имитировать в мозгу все рецепторные ощущения. В конце концов, это тот же сон. Цветной сон! С ощущением цветов, запахов, вкусов, прикосновений... коллективный сон, где каждый видит своё, но может заглянуть и в сон соседа. Допустим... но ведь это длится уже довольно долго, судя по всему. Как же метаболизм тел? Что происходит с телами там, по ту сторону экрана? Антуан вопросительно осмотрелся по сторонам, ища глазами невидимого собеседника, но тот понимающе предвидел такой поворот его размышлений и продолжил, не дожидаясь вопроса.

     - Тот неподвижный тип за экраном - его тело находится в состоянии, скажем так, более глубоком, чем летаргия.

     - Сон на грани жизни и смерти?

     - Ещё глубже! Работает только мозг, работает только его импульсная обратная связь с Гиперсредой, но все его вторичные реакции, все команды телу заблокированы. В общем, он передаёт эти команды не своим мышцам, а мышцам виртуального двойника. Поэтому ты ничего на его лице и не видишь. Мышцы ведь отключены! Знаю, что ты хочешь ещё спросить: а питание? Однако мозгу не нужна еда, ему нужна энергия в чистом виде! Так мы вместе с обменом информацией между мозгом и Сетью слегка подпитываем его энергией, так, между делом! Что ж, Солнце светит, мы этот свет конденсируем, аккумулируем, как растения, и человек получает вместе с информацией из Системы энергетические импульсы, через тот же шлем и перчатки. Всё отработано. Всё автономно. На тысячелетия!

     - Тысячелетия? - Антуан недоверчиво поднял глаза.

     - Да-да, юноша, бессмертие! Помните, как в летаргическом сне у людей процессы старения резко замедлялись? А потом, после просыпания, человек на глазах старел год - за месяц, набирая биологический возраст? В суперлетаргии старение останавливается совершенно. Тело замирает до тех пор, пока человек не захочет выйти из Системы. Что случится, если он выйдет, хотели бы Вы спросить? В теории, каждый должен будет набрать пропущенный возраст. На практике, этого не сделал пока ещё никто... Не нашлось желающих ни подтвердить, ни опровергнуть! Точнее, был один человек, который посещал Сеть несколько раз, но то были очень короткие промежутки, не имеющие четких статистических результатов, но всё же показавшие, что такой гуляние туда-сюда вполне возможно. Однако люди не потому не выходят из Системы, что боятся резко постареть. Нет! Им уходить отсюда просто не хочется. Тут интересно, весело, радостно, комфортно. А там - проблемы, проблемы, проблемы... Кстати, тела там абсолютно защищены. Экран излучает бактерицидное поле, вызывающее у всего живого при приближении к месту нахождения человека что-то вроде ужаса. Так что, природа там, за экраном, существует сама по себе, давно позабыв, что такое существо как человек когда-то в ней обитало. Просто есть зоны табу для любого животного или растения. Они их огибают, даже не замечая, что не идут и что не растут своей прямой дорогой.

     - А неживая природа? Землетрясения, катаклизмы? Их ведь не отгонишь никаким, э... бактерицидным полем!

     - На удивление, природа все эти десятилетия, пока мы здесь, отдыхает. После прекращения техногенного вмешательства прекратились и потрясения. Я даже начинаю думать, что катаклизмы были на самом деле в мозгу самого человека. Скудость и варварство мышления порождали выплески негативной энергии, и природа должна была гасить их ещё более мощной встречной энергией, чтобы человек, так сказать, не слишком экспансировал. Ей постоянно нужно было разрывать поле человеческой злобы, понимаешь? Иначе, если негативное антропогенное поле опоясало бы всю планету целиком, произошел бы её коллапс. Удавка затянулась бы! Но природа не любит коллапсов. Это только человек способен на суицид, а природа настроена на сохранение и воспроизведение. Может быть, идею увести человека из того мира в мир Системы именно природа мне и подкинула - чтобы изолировать этакую раковую опухоль антропогенного зла на своём теле. Вылечить ведь человека природе не удалось, поскольку... поскольку его разум слился с гордыней. Да! Все неуправляемые процессы, все катаклизмы вначале, юноша, проходят управляемые стадии. И я оказался как раз на этой стадии. Так что если уж я - Мессия, то Бог - это она, Природа!

     Антуан заметил себе, что кое-какие мысли собеседника требуют толкования, но решил пока не углубляться в них, ведь даже общая картина здешнего мироздания никак не укладывалась в его голове в некую гармоническую структуру, а без гармонии, пусть даже и гармонии отрицательного толка, никакая система не продержится и доли секунды.

     - Природа... Всё-таки, она - там, мир - там, а мы здесь, среди синтезированных сознанием образов.

     Дотошность гостя, не смотря на сочувствие ученого ученому, всё же вызвала у хозяина намёк на раздражения.

     - Всё в мире - синтезированное! И там синтезированное, и здесь ! Потому что всё синтезировано мозгом. Или Вы думаете, что сахар сладкий, а соль солёная, потому что они такие в природе? Да ни в коей мере! Сладкий только раствор сахара в воде, и только во рту у человека. То же и в отношении соли. А какой вкус у их расплавов? А какой вкус у раствора сахара в бензоле? А кажется ли рыбам вода в море солёной? А мёд самим пчёлам сладок? А у кислорода есть вкус? А у сероводорода? А, запах?! Известно ли тебе, что бактерии из кратера вулкана считают сероводород безвкусным, а кислород для них - омерзительно ядовит? Судя по их реакции! Нет единого мира для всех, есть лишь образ мира, так или иначе существующий в мозгу того или иного существа. Образ! Синтезированный этим существом образ! Надеюсь, ты помнишь, - Паук незаметно для самого себя перешел с Вы на ты, - знаменитое высказывание: Когда я умру, мир исчезнет.

     Антуан промолчал, не в силах признать свою философскую неосведомлённость. Ни познание по Канту, ни махизм, ни их последователи, о которых он что-то едва слышал и к коим, вероятно, относился и здешний хозяин, его не интересовали до сих пор. Из всех измов его забавляла разве что теория ламаркизма, и попытки удлинить шею жирафу - интересовало как курьёз на пути познания.

     - Так это, - продолжал незримый голос, - и есть модель мира человека. Все образы вокруг него синтезируются в мозгу таким образом, чтобы человек мог этот мир адекватно воспринимать и существовать в нём. Но этот мир человека лишь отдалённо и очень выборочно отражает реальный окружающий мир - отражает так, как удобно ему, а не так, как есть на самом деле. Ну, вот смотри. Допустим, в твой глаз попали две песчинки: одна - обыкновенного песка, а другая - э... скажем, лимонной кислоты. Почувствуешь ли ты разницу между ними? Да никогда! Пока глаза твои сухи, конечно. И лишь только предательская слеза - ты никогда не задумывался, зачем телу такая глупость: растворять в глазу то, что гораздо безопаснее удалить, не растворяя? - так вот, как только эта слеза растворит песчинку лимонной кислоты, лишь тогда ты почувствуешь различие между ними. Только тогда! И какой ты её почувствуешь? А! Не знаешь! Ни солёной, ни сладкой, ни кислой и ни горькой! Просто жжёт! Нет дифференциации! Человеческому телу это не нужно. Человеческий мозг синтезирует достаточный для себя образ жжения при раздражении глаза, и совершенно другой образ при её же - песчинки лимонной кислоты - попадании в рот! Во рту она не жжёт, во рту она кислая! И весь этот комплекс ощущений совершенно отличается от ощущений червя, пожирающего лимон, когда тот упадёт на землю.

     - Так Вы синтезировали доступные человеку ощущения? Все?

     - А, неверие! - Паук торжествующе мягко рассмеялся. - Ты хочешь в подтверждение получить природу здесь и сейчас? Запах травы, шелест листвы, шум водопада... Так вот как я себе её представляю!

     Тут же мир вокруг Антуана изменился. Исчезла контрастность. Вокруг - буйство альпийского луга, бесконечная зелень, звенящий чистотой воздух, доносящий звук плещущейся где-то поблизости воды...

     - Где я? - Антуан был и изумлён, и потрясён одновременно. Всё вокруг было настоящим. Цвета мягкие, нежные. Трава пахла травой. Тёплый ветер шевелил волосы. Где-то поблизости знакомо жужжал шмель над цветком клевера. И лишь фасеточный шар продолжал висеть в воздухе на расстоянии вытянутой руки, возвращая к реальности. - Потрясающе!

     - Мне тоже это нравится. Я вижу, твой хозяин, Антуан, не из системных извращенцев!

     - Из системных... что?

     - А! ну да! Не в курсе... хотя мы же говорили, что проводки можно и перепутать и тогда пазел ощущение и раздражений перемешивается: там, где предполагается боль, синтезируется наслаждение... В общем, некоторые обитатели заказали себе подобные штуки - покупатель, знаешь ли, всегда прав! Одни расчёсываются, когда на самом деле чешется, э... спина. Другие, казалось бы, любят ковыряться в носу. Третьих встретишь с распухшими ушами - не пытайся предлагать им лекарство от ушей ! Вот я и заметил, что твой хозяин не из таких. Он - явный натуралист, и в смысле ощущений, и в смысле интересов.

     - Пожалуй...

     - Ну, так как тебе моё представление о природе, просканированное из моего же мозга и мне же возвращённое? И тебе заодно! Оно хуже самой природы? Менее натурально? Разве я не ощущаю цвет, вкус, запах? Разве не осязаю каждую жилку на листке травы? И если все мои чувства наполнены этой красотой и спокойствием, то не всё ли равно, каким образом я их получаю: из реального мира, где шмель может меня ужалить, или из виртуального, где он жужжит в полном соответствии с моим желанием слышать его или не слышать, видеть его или не видеть.

     Сказочной красоты альпийский луг исчез так же моментально, как и появился. Снова - контрастный мир. Но Антуана это возвращение к прежней реальности даже успокоило. Он не любил таких резких и необъяснимых перемен. С большим удовольствием вернулся бы он сейчас в свою комнату, которую помнил с детства, к своей энциклопедии, где всё было так понятно и объяснимо. Считая себя будущим учёным, он ясно усвоил, что надо стоять твёрдо на ногах, как теоретически, так и практически. И поэтому сейчас он упорно искал точку, на которую можно было бы опереться. Ему хотелось, чтобы был верх и был низ, чтобы ноги чувствовали землю, а всё, что он только что увидел, логически укладывалось в его сознании. Но тысячи вопросов вертелись в его голове, толкаясь и перебивая один другого. Голод? Что он говорил о голоде? Я совсем недавно читал в энциклопедии, что настоящий голод и ощущение человеком голода почти не имеют между собой ничего общего. Человек, в первую очередь, получает сигнал голода не от клетки, которая действительно может в чем-то нуждаться, а от желудка, раздраженного своим желудочным соком, который туда попадает по сложившемуся режимному рефлексу, а не из-за реальной потребности организма. Но даже когда сигнал голода приходит от самой клетки, это тоже ещё не настоящий голод, ведь этот сигнал поначалу неконкретен. Настоящий голод - так было написано - это когда организм требует чего-то определённого, например, безумное желание сгрызть кусок сахара, или неосознанное облизывание мела ребёнком, или страстная потребность в солёном огурце... Но как же здесь обходятся с этим ощущением голода, если вместо пищи подпитывают мозг чистой энергией? Имитируют или игнорируют? Разве клетки знают вкус чистой энергии? Или... Антуан тряхнул головой, не зная ответа на вопрос, и тут же тысяча других вопросов отодвинула его на второй, третий, десятый план. Верил происходящему или не верил в его реальность Антуан, количество всплывавших вопросов от этого не уменьшалось. 

     - Но... господин Паук, такой мир - это всего лишь мысленный образ. Ничто. Мимолётность! Разве может на этом строиться мир - что-то постоянное? На эфире!

     - Что ты сказал? Мысль нематериальна?

     Казалось, пространство вокруг Антуана ходило ходуном и недоумённо, хотя и наигранно, содрогалось, мол, нельзя же быть таким недалёким, таким прямолинейным и столь лишенным научного полёта!

     - Что за глупости ты говоришь! Мысль - мысль, превращаясь в слово, создаёт и убивает, творит и разрушает. Мысль фиксируется в бумаге и в камне, и так же легко и трудно с них удаляется. Или ты думаешь, что это именно закорючки,  кем-то оставленные, интересны археологам и букинистам? Вовсе нет! Им интересны мысли - заключенные в иероглифы послания Будды, мировоззрение вождей майя, заветы скрижалей Моисея и свитков Мёртвого моря. Какие глупости - говорить, что мысль не имеет видимых физических параметров, и потому нематериальна - только потому, что мы не способны применить к ней эти параметры! Вот так учёный юноша! Сказал - подумал! Это мысль-то ничто?! Мысль? Мысль, которая делает человека великим и низким, умным и глупым, знаменитым и безвестным. Делает! Замечаешь, Антуан, делает! Разве нематериальное, разве ничто может приводить что-либо в движение, разве может оно вызывать действие, понукать к нему, или, наоборот, противодействовать - как в Ньютоновском законе: сила противодействия равна силе воздействия? Иметь силу! Выполнять работу. Сила и действие! Вот, что характеризует мысль. Ничто не может выполнять никакую работу! Поверь, Антуан, поверь мне, есть у мысли и длина и ширина, и вес и объём, и температура и плотность, и давление и вязкость... Ты только прислушайся: как все эти параметры прекрасно ложатся на понятие мысли! Надо же, сказал: мысленный образ - ничто! Мысленный мир человека - ничто! Да в мире человека нет ничего твёрже, реальнее и материальнее его мысли! Всё - тлен, всё - в прах. Только на фундаменте мысли и можно выстроить что-либо путное и вечное.

     Наступила секундная театральная пауза. 

     - Ну, как монолог, Антуан? Круто я тебя разделал? И поделом! Разве твой Деда, - голос снова стал до боли знакомым, - не учил тебя никогда не выдавать теоремы за аксиомы?

     - Учил. А ещё учил подтверждать сказанное фактами. Вам случайно не удалось поймать мысль и измерить у неё хотя бы длину хвоста?

     - Удалось! Мне удалось создать целый виртуальный мир. И весь он целиком построен на мысли. Бери! Трогай! Измеряй!    

     Антуан чувствовал, как Паук убеждает его все больше и больше. Убеждала не столько система его доводов, сколько энтузиазм, энергия и... красноречие. Э, нет! Не поддавайся, дружок! Ты - натуралист, ты - исследователь, а не никчемный зевака, падкий на живописный слог и удачно подобранный ряд красочный примеров.        
     - Если всё это так, если всё это - не сон... как организована Система, господин Паук?
     - Как? Да очень просто! Как организовано Гиперпространство?! Каждый человек имеет здесь свой собственный мир, соответствующий его собственным представлениям и желаниям, - всё в полной зависимости от его интеллекта, уж, какой есть, такой есть! Собственно, этот мир в его мозгу и существует. Мозг транслирует свою информацию в Систему. В этом мире живёт он сам и все, кого он хочет там видеть. Все постоянные обитатели его мира, они, конечно, - фантомы, придуманные хозяином или взятые из его памяти. Кстати, они не обязательно должны быть ныне живущими людьми. Просто память! Плюс фантазия. А прототипы фантомов, из тех, что являются нашими живыми современниками, на самом деле, каждый из них обитает в собственном, совсем ином мире. Так что, вполне возможно, заглянув к соседу в его мир, повстречаться там с самим собой в виде фантома из хозяина. Это что-то в роде того, как актёр посещает кинотеатр, где демонстрируют фильм с его участием: их оказывается сразу двое, не так ли? Вот только, в отличие от гостя, своими фантомами хозяин может командовать и расставлять их, как пешки. Хотя большинство сколько-нибудь умных людей пришло к выводу, что и фантом имеет право, так сказать, на собственное мнение. Иначе становится неимоверно скучно в мире полного повиновения. Разумеется, мир может быть открытым или закрытым для разных посетителей, желательных или не желательных хозяину. Хотя для Смотрителя Системы, Вашего верного слуги, доступно и понятно всё. Или почти... Например, секрет Вашего появления в Системе мне ещё не ясен. Вы, несомненно, двойник, но чей? Двойники, конечно, крайне редко бывают похожими на своих хозяев. Это естественно, ведь мало кто думает о себе то, что он есть на самом деле. Кто-то просто давно в зеркало не заглядывал, как я. Другие, наоборот, слишком пристально туда смотрят и вечно собой недовольны. Но и те и другие формируют своих двойников такими, какими хотят себя видеть. И делают это совершенно естественным путём, их копии совершенно законно обитают в Системе. А Вы же, юноша, появились посредством взлома... без Соглашения... никак не проинструктированы о наших законах... без привязки к определённой фасетке на навигаторе миров... Кто Вы, юноша? Вы действительно не знаете, кто Вас сюда послал?

     Пространство вокруг Антуана сгустилось и прошло по нему тёплой волной. Старое, почти забытое прикосновения рук мамы, поправляющей на нём одежду перед первым походом в школу, мягкие движения расчёской в попытке привести в порядок его густую белобрысую шевелюру - всё это тёплым неясным воспоминанием прошло сквозь Антуана, оставив всё-таки ощущение, что тебя только что обыскали.

     - Господин Паук проводит глубокое сканирование? Ищете, кто бы за мной мог стоять? Но я сам по себе - наблюдатель, исследователь! Я сам за себя отвечаю, и никто мною не руководит! Все претензии - только ко мне. 

     - Наблюдатель! Это который ни во что не вмешивается? Фиксирует, анализирует... ни к кому не примыкает, ни против кого не собирает информацию. Какая наивность! Наблюдение - это всего лишь первая стадия самоопределения. Ты даже и не заметишь, как станешь одним из тех или из этих. Я, только я мог бы сказать о себе, что я сам по себе, над всеми, ни к кому не примыкающий. И этим солгать! Потому что я - из тех, что за демократию. Я - не наблюдатель, я - Администратор, хранитель установленного в Системе порядка. Ну, а то, что я всех сканирую... - продолжал голос как бы извиняясь. -  Что поделаешь, мой юный друг, Безопасность Системы требует некоторых непопулярных мер. Но это в полном соответствии с нашим Уставом, кстати говоря. У нас, знаете ли, абсолютная демократия. Всякий, входящий в Систему, подписывает Соглашение о правилах поведения. В частности, он соглашается с тем, что Смотритель Системы будет периодически обследовать любого обитателя для сохранения устойчивости работы Системы. В этом заинтересованы всё. Так что, на Ваше сканирование имеется разрешение от всех ста процентов. Разве это не абсолютная демократия? Все так хотят! Или Вы против демократии?

     - Особенно когда это делают с другими, а не с тобой... Девятерых не устраивает поведение десятого, значит, десятый должен быть изолирован. Вот и вся демократия... Тем более что десятый сам на то подписался как условие пользования Системой. А на самом деле...

     - А на самом деле, - голос Смотрителя, ненавязчиво вернувшийся к тембру голоса Деда, стал убедительно твёрдым, - на самом деле все подвластно одному лишь Пауку. Ты это хотел сказать, Антуан? Во владениях Паука - демократия Паука? Однако не забывай, что это владения Всемирного Паука, и это - абсолютная демократия Всемирного Паука, кстати, давшего человеческому разуму последнее пристанище на грани его исчезновения. Я же не могу позволить интеллекту исчезнуть! И те порядки, что установлены здесь, уж поверь мне, юноша, - единственно возможные, чтобы не привести наш виртуальный мир к такому же коллапсу, в котором оказалось человечество тогда, во внешнем мире! И потом, я сам лично ничего не придумывал особо нового. Что сказал один из остроумнейших людей прошлого? Democracy is a device that insures we shall be governed no better than we deserve. Демократия - это изобретение, гарантирующее, что нами будут управлять ровно так, как мы этого заслуживаем. Так чего же лучшего ты от меня - простого невидимого человека - хочешь? И, кроме того, как ты уже догадался, в Системе нет смены поколений. А значит, не кто-то когда-то навязал ещё не родившемуся нынешнему поколению некие законы - гимн, герб, флаг, символику - с которыми приходится мириться только по причине рождения там-то и тогда-то, а именно эти, живущие ныне люди сами сознательно выбрали для себя нынешние демократические порядки.    

     Какая убеждённость в собственной правоте! Какая невозмутимость! Он почти ни разу не изменил своему мягкому спокойному тону. Чуть твёрже или чуть мягче, но чётко и уверенно. А ведь я задаю не самые приятные вопросы. Не раздражаясь, наоборот, он тут же переходит на голос Деда, терпеливо мне когда-то всё объяснявшего. Быть может, попробовать слегка разозлить его? Как правило, человек всегда раскрывается... если человек, конечно.

     - Значит, всё в Системе под колпаком у Паука?

     - Ну, прямо уж под колпаком! - раздразнить Хозяина явно не удалось, он лишь рассмеялся и, если бы здесь находилось кресло, и хозяин был бы в осязаемых формах, он наверняка откинулся бы в нём, утомлённый и развеселённый бесконечным допросом. - Вовсе не под колпаком, и не под одинарным, кстати, если применять термин колпак. А под двойным уровнем прозрачности! Тебе хотелось знать правила обитания в Системе? Всё бесконечно просто. Ко мне ведь пришли люди разного возраста, очень разного уровня образования и интеллекта, а уметь управляться здесь должны все. Сейчас, например, на тебе одеты две прозрачные рубашки. Это - статус путешественника и наблюдателя. Почему тебя не видел, например, тот увалень-бейсболист? Потому, что ты для него был прозрачен. Ты можешь переходить из мира в мир и за всем наблюдать со стороны, не принимая ни в чём участия.

     - Подсматривать в чужих мирах?

     - Да, подсматривать! Но если ты разрешаешь подсматривать за собой, то почему не имеешь права наблюдать за другими? Разве это не справедливо? Эту рубашку можно снимать, если, например, возвращаешься в свой собственный мир. Или если хочешь осязаемо проявиться в чьём-то мире и принять в нём активное участие, ну, хочешь поиграть с кем-либо, сразиться или просто побеседовать тет-а-тет с хозяином. Тогда ты становишься в этом мире видимым. Малейшим волевым усилием или, скажем, стукнув себя пальцем по лбу - это как запрограммируешь - и всё: ты реально участвуешь в этом мире, среди его фантомов, по воле или против воли хозяина, пока он тебя не выгнал и не внёс в чёрный список мира.

     - А нельзя быть просто самим собой? Просто подойти и постучаться в дверь к соседу? Впустит - не впустит...

     - Если бы не было этого уровня прозрачности, Вам давно, мой юный первооткрыватель, снесло бы голову какой-нибудь бегущей строкой, коих блуждает здесь бесчисленное множество ещё со времён калькуляторов. Гиперпространство так захламлено! Все эти грубые рекламные поделки, все эти виртуальные девицы, хватающие за руки... Издержки демократии, увы. Вы же сам первый и попросите прозрачности! И, кстати, не зря поёживаетесь. Когда остаёшься без головы, мозг хозяина, конечно, тут же восстанавливает в Системе своего двойника, но неприятных ощущений при этом избежать не удаётся. Ведь у нас всё виртуально, у нас всё - реально!

     - А первый уровень?

     - Разумеется, это вход в систему. Ваш пароль. Сняв его, Вы тут же возвращаетесь туда, откуда пришли. Всё просто. Но, само собой разумеется - и это ни для кого не секрет - вместе с паролем для входа в Систему Вы получаете и индексацию присутствия. Это неразрывно.

     - Индексацию?

     - Назовите, как Вам будет угодно. Но я же должен знать, кто находится в моём хозяйстве, или не должен? Те, кому не нравятся условия Соглашения и Устав Системы...

     - Свобода выбора... когда выбора нет.

     - Выбор всегда есть, Антуан...

     - Деда! Ой, простите! А Вы действительно уверены, что все люди до последнего
человека собрались здесь? Даже те, из самых диких племён? Я, конечно, совсем не убеждён, что мои представления о людях и о природе, взятые из моих книг и мира Деда, соответствуют той реальности, но ведь всегда были и племена вне цивилизации. Кроме того, существуют, в конце концов, и человеческие отбросы геростратовского толка...

     - Которые могут навредить Системе? Или кто-нибудь из обитателей захочет выйти из Сети наружу и уничтожить её извне или хотя бы навредить обездвиженному соседу? Вы, юноша, не слишком внимательны. Разве я не говорил, что живое обходит стороной всё, что связано с Системой? Бактерицидное поле вызывает при опасном к ней приближении неосознанный ужас у всего, так почему и не у человека тоже?

     - Но...

     - Никаких но! Как только человек выходит из Сети, поле в его точке подключения исчезает. Он просыпается, но имеет доступ только к своему рабочему месту. А с этого места можно при желании уничтожить исключительно его собственный доступ в Сеть и, соответственно, его собственный мир в Системе - не более того. К Ядру Системы есть доступ, как ты понимаешь, только у меня. А ячейка ушедшего из Сети автоматически отключается от общего поля Гиперпространства. Не знаю, что станет с самим человеком, но буйная окружающая природа эту точку, лишенную бактерицидной защиты, моментально поглотит. Живой мир, Антуан, и даже оставшиеся, может быть, там дикие люди - они совсем не знают, что рядом с ними существует Гипермир. Они его не видят! Они с ним никогда не сталкиваются. Инстинкт самосохранения всегда уводит их в сторону от нашего четвёртого измерения, если хочешь нас так назвать. 

     И назвать. И понять.  

***
     Паук вежливо откланялся, как только может вежливо откланяться заболтавшийся бестелесный голос, вдруг куда-то заспешивший. Обе стороны при этом прекрасно понимали, что формальность расставания обозначает лишь ещё большее слежение за действиями Антуана в Сети. Хочешь носить защитную рубашку, соглашайся с тем, что она будет о тебе сигнализировать Смотрителю. Не хочешь - не сможешь путешествовать, да и из Системы можно вылететь. Антуану пришлось согласиться на это условие. Ладно уж, следите за мной, сколько вам взбредёт в Вашу подозрительную голову.

     Напоследок Господин Паук свернул фасеточный шар до размеров теннисного шарика, и тот плавно проскользнул в нагрудный карман Антуана. Это для удобства навигации по мирам. Я дал такой каждому, но многие так и не поняли, зачем им это нужно... - последние слова вместе с удаляющимся голосом растаяли в глубине лабиринтов Сети.

     Действительно, выброшенный шарики то и дело валялись под ногами. Сначала Антуан подбирал их, надеясь вернуть владельцам. Как же они смогут обойтись без столь удобной карманной навигации? Не может быть, чтобы человек, столько сил и столько денег тративший раньше на одно-единственное возможно в жизни путешествие куда-нибудь за океан, так быстро потерял к этому всяческий интерес! Нет, наверняка он выронил свой навигатор и теперь ищет его повсюду. Но шариков было так много, и они были с такими явными следами небрежного к себе отношения, что вывод не надо было уже и искать. Мусор. Они выброшены как мусор. Просто выметены за порог собственного мира в Гиперпространство. 

     Пожалуй, люди, действительно, так интересно живут в своём мире, что просто не имеют времени путешествовать. Великие ученые и писатели, например, подолгу вообще не выходили из своего дома, успокаивал  себя Антуан, ища разумное объяснение столь очевидному варварству. И потом, как рассказывал Деда, они пришли сюда из очень эгоистичного мира индивидуалистов. Вряд ли человек мог так быстро измениться к лучшему.

     - Но я не хочу ни за кем подглядывать, - крикнул он вдогонку растаявшему в пространстве голосу Паука, - мне это не приятно! Если я иду в гости, то хозяин же должен об этом знать? - но тут же подумал: Однако мне не очень-то хочется, чтобы налетал на меня и бил по голове весь скопившийся в Сети мусор... Разувайся при входе! - не то вспомнилось старое замечание Деда, не то эти слова действительно были кем-то произнесены.

     Невесомый шар размером с теннисный мячик лежал на ладони, сверкая миллиардами фасеток. Их так много, и я никого здесь не знаю... Разве прилично вваливаться в дом к незнакомцу, не предупредив его заранее? Но если я никого не знаю, а двигаться всё равно надо, то поступим так, как делают все дети - методом тыка. Опля! - шар был слегка подброшен и, тут же приняв размеры приличного глобуса и зависнув перед Антуаном, был раскручен одной лишь мысленной имитацией дуновения.

     - Вот! Я пойду сюда, - палец вслепую ткнул в одну из фасеток навигатора.

     - Поаккуратнее! Так и глаз можно выколоть! - за экраном по ту сторону сидел человек в явно арестантской одежде, но грубый голос прозвучал не оттуда, а сзади. - Шутка!

     Всё вокруг изменилось. Отведя взгляд от неподвижного арестанта за экраном, сидящего на фоне открытой решетки, обвитой плющом, Антуан увидел картину, не менее отвратительную. Это было что-то вроде мрачного подвала с множеством ходов в какие-то другие полутёмные помещения. Посреди комнаты стоял человек, похожий на того, за экраном, но покруче и помоложе. Не исключено, что он таким видел себя в последний раз перед тем, как был посажен там за решетку, подумал Антуан.

     - Привет, пацан! Что, захотелось поиграть в игру В одной камере с маньяком ? Давай, давай поиграем! Только учти, это там, за экраном, решетка всегда открыта, потому что Всемирный когда-то потребовал свободы выбора даже для таких живодёров, как я. А тут - выхода нет. Тут или ты меня, или, скорее, я тебя... В любом случае в этой комнате останется только один живодёр! Ну, как игра? Совсем как в мире, откуда я пришел. Нет, не из камеры. Что тюрьма! Там я провёл двадцать скучнейших лет из своего пожизненного. Я говорю о том мире, за решеткой, о том классном мире, где сожрать человека было мечтой каждого. Только одни скромно пожирали чужое время, другие - труд, третьи - душу, а я же жрал их тело и пил их кровь! И это было честнее всего. А мне - самому честному человеку - влепили тогда пожизненное!

     Надо же! Первый, к кому я попал, оказался маньяком и убийцей. Вот и раскручивай глобус на удачу!

     - Ну, так что, - массивное тело надвинулось на Антуана, - раскрутим партийку, а? А то у меня настоящих гостей давненько не бывало, жрать же мясо фантомов - это всё равно, что соевые шницели, какими меня двадцать лет пичкали! Похоже на настоящее мясо, да не то... Ну, готов? Правила знаешь? Заманиваешь противника в одну из комнат: можешь в забойный цех - там классные электрические шокеры, можешь в разделочный - подцепить за ребро на крючок и вперёд, ух, сочная свежатина! Можешь в тёмный подвал, где свет даётся через каждую минуту на долю секунды - там столько всяких кольев, капканов, оголённых проводов - красота! А дыба какая! Может, ты хочешь оружие? Его надо заработать! Сумел пустить кровь - получи в награду меч. Отрубил руку - вот тебе пистолет. Попал из пистолета - имеешь запасную жизнь. А хочешь, дам фору в пять жизней? Или хочешь просмотровый вариант? Нет проблем! Тебе какого фантома, мужского или женского пола? Молодого или старого? Покрепче или такого же шкета, как ты сам? Ну, что молчишь? Жалко фантома? Да они же ведь и не люди! А хотя бы и люди! Что сам человек? Кусок мяса, пожирающий мясо!

     - Не хочу я с Вами играть в эти игры! Противно.

     - Ах, вот как! - запах гнилого мяса из давно не чищеного рта пахнул прямо в лицо Антуану. - Тот, кто ввязался в эту игру, не может из неё так просто выйти! Тебе следовало бы посмотреть сначала со стороны, как те тысячи зевак, что прячутся тут под колпаками. Они не суются сами, но смакуют каждый мой бой. Добавь громкости, и ты услышишь, как они кричат изо всех углов: Крови, крови! Они ждут боя и будут страшно недовольны, если я просто раздавлю тебя сейчас, как комара.

     Антуану стало страшно. Он забыл и то, что ты всего лишь двойник, и твой хозяин всё равно тебя восстановит, и то, что двойники всё чувствуют по-настоящему. Он просто стал одним комком страха перед лицом неотвратимо надвигающейся опасности. В каких-то книгах он читал, что человек при опасности концентрируется, находит неожиданные решения, умные ходы. Но он также знал, что писатель, изображавший великолепные по мастерству поединки своих героев, в своей собственной жизни избежал дуэли, дав тысячу позорных извинений ничтожеству, владевшему оружием. А ведь мог стать в позу, быть честно убитым, и тогда не появилось бы больше ни одной книги, где положительные красавцы с лёгкостью расправляются с подлецами и мерзавцами.

     - Что могло быть, то и было... - вдруг прошептали губы Антуана. Всего этого могло и не быть. А чего не могло быть, того не было! Чего не было, то не...

***
     - И что же мне теперь, совсем не отходить от Вас, мой юный самоубийца? Ведь сказано же было: не следует снимать второй уровень прозрачности, пока не окажешься в собственном мире или пока не убедишься, что посещение чужого мира не чревато опасностями. А Вы что? - голос был мягким, заботливым, но требовательным. - Хорошо, что мне захотелось предложить Вам установить индикатор опасности, и я вернулся. И ведь вовремя! Я было сомневался, не сочтёте ли Вы его дополнительным следящим за вами устройством, но, видит Бог, сейчас Вы этого не сочтёте. Правда? Хотите, чтобы при всякой опасности я получал об этом сигнал? Ну-ну! Всё позади, Антуан!

     Антуан с большим трудом выходил из оцепенения ужаса. Паук вытащил меня из лап Живодёра? А если бы не вытащил?

     - А если бы не вытащил, - продолжил Паук его мысль, оказывается, высказанную дрожащими шепотом губами, - он разорвал бы тебя на куски под вопли и улюлюканье толпы невидимых зрителей. В отличие от тебя, все праздно шатающиеся не снимают с себя прозрачности и не заставляют своих хозяев переживать без надобности не самые приятные из ощущений.

     - Они всё видели, и никто не вмешался?

     - Но ведь они же знают, что хозяин тебя восстановит.

     - Сколько бы ни было у человека смертей, от их количества каждая отдельная не становится менее страшной.

     - О! С такими мыслями надо быть не юнцом безусым, а глубоким старцем. Одно могу сказать тебе совершенно откровенно: больше всех в худшем исходе был заинтересован именно я. Почему? Всё очень просто: процесс твоего восстановления в Системе был бы полностью просканирован, и я знал бы совершенно точно, кто именно тебя сюда заслал и, может быть, даже зачем. Видишь, я пожертвовал безопасностью Системы ради тебя.

     - А если бы меня никто не стал восстанавливать?

     - Но уж нет! Внедрение ко мне такого гармоничного субъекта, как ты, совсем не простое дело и дорогого стоит. Твой хозяин наверняка знает цену своему труду.

     - Но я не чувствую никакого хозяина. Меня никто ни к чему не понуждает, я не делаю ничего из того, что было бы для меня неестественным.

     - Вот именно! Создать такой гармоничный субъект и не обеспечить средствами восстановления? Не верю! - пространство всколыхнулось и, кажется, невинно заглянуло в глаза Антуану. - Ну, так будем устанавливать индикатор опасности? А то я действительно спешу.    

     - Нет, спасибо. Лучше я буду поосторожнее впредь. - Антуану вдруг страшно не захотелось навешивать на себя всякие побрякушки.

     - Как знаешь... Так говоришь, никто не давит на твои решения? И это - нет, спасибо - ты тоже сам решил произнести?

     - А что... сейчас сквозь меня, действительно снуют тысячи людей в своих колпаках прозрачности? - Антуан явно стремился избежать ответа на поставленный ему неприятный вопрос. Самому бы не него ответить! Но Господин Паук опять как бы и не настаивал.

     - Да, пространство между мирами прозрачно, иначе наступил бы хаос. Эти, что наблюдали за тобой, сидели кто по углам в самом мире, кто в мире одного из соседей Живодёра. Любители экстрима - поближе. Остальные собираются за безопасной прозрачной стеной и вместе оттуда смотрят. И, кстати, они были страшно недовольны, что я вмешался. Здесь так не принято. По нашему Соглашению все должны быть довольны. Однако... - что-то прервало мысль Паука. - У меня действительно срочный вызов. Опять попытки... Прощай! И смени, наконец, свой карикатурный вид на человеческий образ. Хватит тут комиксы изображать! Внешний антураж пространства ты, конечно, изменить не можешь, но о собственном виде позаботиться просто обязан. Удачи!

     - Пока!

     Понятно... что ничего не понятно. Что же я здесь делаю?! 

***
     - Мальчик... юноша... Какой мальчик? Откуда он здесь взялся? Ассистенты, в чём дело? Почему на съёмочной площадке ребёнок? Ну-ка, идите сюда! Покажи, где в сценарии написано, что здесь должен стоять ребёнок, мальчик, юноша, подросток?

     - Но мы подумали... Вы так часто меняете сценарий... а он сказал, что пришел к Вам в гости... вот мы и подумали, что это Вы... что вы знакомы и Вы его...

     - Хватит! Не помню я никакого мальчика! Не было здесь мальчика! И учтите, Вы и Вы, когда я реставрирую память, я иногда вспоминаю новые детали и, разумеется, меняю сценарий, но это не значит, что вы можете всовывать в него, кого попало!

     - Хорошо, шеф... Уберите постороннего со съёмочной площадки! Кто пропустил? Какого чёрта?!

     - Мальчик... был ли мальчик? Да не было же мальчика! Не помню. Или что-то помню? Кто же тогда окликнул её? Я - не мог. Но ведь кто-то же крикнул ей: Мадам, осторожно! Откуда-то сзади крикнул. Мальчик... Чёрт! Вспоминай! Вспоминай же, старый склеротик! Ни черта не помнишь!

     Пожилой человек, именовавшийся здесь Режиссёром, в полном одиночестве следил за суетливыми действиями своих помощников и что-то неслышное остальным бубнил себе под нос.

     - Юноша... а почему бы и нет? Почему бы какому-нибудь уличному замусоленному парнишке ни увидеть её и не обомлеть при виде столь прекрасной грациозной дамы... не заглядеться на неё и, заметив вдруг опасность, не закричать: Мадам, осторожно! - именно в тот момент, когда её руки выпустили меня, и я заковылял по тротуару походкой пятилетнего ходока... да! это я помню! А она... она не побежала прочь, а только умоляюще посмотрела на людей с тротуара и на тех людей, что скопились на остановке автобуса - да, вот именно в таком порядке! - и стала между нами: между мной и теми, кого мальчик - да, да, именно так! - уличный оборванный мальчишка, что-то в роде Гавроша из Гюго, крикнул ей остерегаться. А кто же ещё мог, если не он?! Было много народу, но любой взрослый в те времена думал, прежде всего, о своей шкуре, впрочем, как и всегда, и только вот такой сорвиголова, которому нечего терять, мог, рискуя, предупредить об опасности понравившуюся ему женщину. Как же я этого сразу не вспомнил! Эй, ассистенты! Где? Где он? Где этот юноша? Какого чёрта! Куда вы его дели?

     Антуан не сразу уяснил, что находится на съёмочной площадке, где Режиссёр, являясь хозяином этого мира, проводит съёмки мемуарного фильма. Похоже, сейчас он пытается восстановить картины своего детства, вот только вспоминает их с трудом, путано и неясно.

     К Антуану подбежала пара суетливых молодых людей - худощавый высокий парень, изгибающийся шнурком, и пухленькая шустрая немолодая девица с мегафоном, непрерывно раздающая во все стороны десятки различных команд.

     - Я пришел в гости к хозяину этого мира. Меня зовут Антуан.

     Парочка одновременно пожала плечами и тут же засуетилась вокруг роскошной дамы сказочной красоты. Рот можно и прикрыть, заметил Антуан сам себе, сообразив, что сам уставился на неё, впрочем, как и все остальные на площадке. Но тут хозяин разразился криками, и пара крепких молодых людей взяла Антуана под руки и молча повела за ограждение - в толпу зевак. И почти тут же пухлые руки молодой ассистентки оттолкнули от Антуана охранников.

     - Вас зовёт господин Режиссёр. Простите нашу несогласованность, но Вас приняли сначала за другого, а теперь всё выяснилось: именно Вас не хватало, чтобы правильно снять эту сцену.

     - Какую сцену?

     - Это ключевая сцена детских воспоминаний автора. Всё, что было до, и всё, что было после, разделено этой сценой, - ассистентка внимательно осмотрела нового актёра этого бесконечного фильма, который она, сколько себя помнит, снимает вместе с господином Режиссёром. Хорошо, что хоть Шнурка в помощники дали! - Вы, правда, одеты не совсем так, как надо, но это как раз исправимо: немножко рванья, чуть-чуть чумазости, ну а блеск - блеск в глазах и так есть! Правда же, прекрасная дама - та с ребёнком, что играет мать автора - просто Мадонна с младенцем!

     - Я... я не умею играть. Я не люблю делать то, чего не умею. Я исследую, а не изображаю!

     - Ну, это всего лишь эпизод, если, конечно, господин Режиссёр не вспомнит вашего героя и в других частях мемуаров. Вам-то и играть ничего не надо. Вы - совершенно естественны, непосредственны. Так, всего-то бросить фразу на крупном плане, сделать пару движений, повертеться в массовке...

     Съёмочная площадка представляла собой участок оживлённой улицы большого города, наполненного машинами и сосредоточенными людьми - людьми в одежде, которую Антуан видел однажды в энциклопедии экономических моделей. Да, точно, из периода Большого Стресса, который в мире Деда считался далёким предшественником царства таланта и труда. К моему стыду, я её только пролистал и лишь просмотрел тогда странные картинки. В то время меня больше всего интересовало устройство цветка кактуса, а не экономика Большого Стресса. Конечно, интересны и люди... да, мне интересны люди, их психология, но это так скучно, когда начинаются рассказы о делах, доходах и расходах, тем более, давно позабытых. 

     Улица была серая. И люди были серые. Нет, лица были не однообразные, лица были интересные, но они прятали их за серость, прятали, чтобы не выделяться, как прячется шляпка гвоздя, чтобы не оказаться более видимой и не получить молотком в первую очередь. О том же, что наступит вторая и третья очередь, думать шляпкам и шляпам не хотелось, ведь всегда же найдётся очередной выскочка, достойный того, чтобы первым получить молотком - по самую плоть доски.

     Тут Антуан услышал: Приготовились! Проба. Камера! Мотор! Дубль номер...

     События на улице разворачивались медленно, не спеша, не предвещая пешеходам ничего - ни хорошего, ни плохого - в этот серый будничный день. И всё же какая-то нарастающая нервозность стояла в воздухе. Люди периодически открывали лица и из-под широкополых шляп озирались по сторонам. Антуан и сам вздрогнул от предчувствия наступающей опасности. Напряжение растёт, как по экспоненте, заметил сам себе Антуан. Этот Режиссёр, наверное, был неплохим мастером триллеров, там. В воздухе запахло уже не столько напряжением, сколько порохом. Серая, равнодушная и погруженная в себя толпа, шуршавшая по тротуару и скапливающаяся на остановке, вдруг замерла в ожидании чего-то. Напряженно готовая в любой момент броситься врассыпную, вот только не зная направления бегства, уставилась она на лимузин, плавно тормозящий там, где никогда подобные роскошные машины не останавливались и останавливаться не должны были.

     Из лимузина вышла женщина. Антуан знал, что она должна выйти, ведь с ним эту сцену уже прорабатывали и сам зануда-Режиссер, и его ассистенты. Но тут он, нисколько не играя, остановился как вкопанный, уставившись на неё во все глаза. Это было, как удар молнией: он не увидел ту напомаженную красавицу, что любовалась собой перед публикой. Это было создание, как будто упавшее с неба, изгнанное оттуда, божественно красивое и столь же божественно - до самых кончиков ногтей и корней волос - перепуганное. И страх этот - Антуан сам ощутил его - был не за себя, а за то существо, которое эта женщина выпустила из рук на тротуар. Ребёнок заковылял в сторону, весело пытаясь убежать от неё и явно озадаченный таким невероятно большим количеством людей вокруг. Скорее всего, он считал, что в мире, кроме родителей, няни, садовника с его садом и пары слуг, других людей просто не существует. И это открытие новых людей сильно обрадовала его. Он расставил руки и побежал к людям, но они почему-то перепугано перед ним расступались. Никто не хватал и не подбрасывал его высоко в небо. Он услышал скрип тормозов за спиной, но это не произвело впечатления на его детский ум. Он давно привык, что именно с таким звуком приезжал и уезжал из дома его папа. Папа был в вечном движении. Вот и сейчас он, наверное, приехал, чтобы помочь маме поймать его в толпе людей. Мадам, осторожно! - крик юноши, прозвучавший рядом, заставил поднять на него глаза. Потом малыш хотел посмотреть туда, куда глядел этот юноша. Там раздался какой-то треск, и юноша не позволил малышу туда смотреть. Толпа от этого треска бросилась врассыпную, а малыш, оказавшись на руках этого юноши, не успел произнести ни звука. Он был прижат губами к его грязной рубашке, противно пахнущей, но руки юноши так бережно держали его, что этот запах показался ему родным.

     - Стоп! Снято. 

    

     Господин Режиссёр остановил Антуана рукой и, без всяких прелюдий, в абсолютной уверенности, что тому интересно его слушать, стал говорить, одновременно глядя и в глаза собеседнику и - в ещё большей степени - вглубь собственных воспоминаний.

     - Из школьного детства я наиболее отчётливо запомнил тот момент, когда однажды я вышел к доске и стал писать чужим почерком. Совершенно неожиданно для самого себя! Тебя зовут Антуан, да? Так вот, Антуан, сейчас мне кажется, что в одну секунду у меня изменились и все буквы, и все связи между ними. Я стал писать каждую букву в отдельности, так, как хотел бы, чтоб она выглядела сама по себе, вне преклонения перед предыдущей и без посыла нужного наклона последующей букве. В моём мозгу что-то произошло. Я стал... дискретным. Я восстал против слитности написания букв. И возраст этот - да, это был именно твой нынешний возраст! Ведь я тогда уже жил у друзей отца и регулярно ходил в школу. Возраст перелома и осознания. Ломается прежнее ощущение, что ты один из общей слитной массы, и приходит осознание того, что ты один, сам по себе - один. Находишься в массе себе подобных, зависящий от этой массы, но и противостоящий ей, и воюющий с ней, и управляющий, если захочешь, ею. В этот момент ты становишься личностью, общественной, но личностью.

     - А до того? Как же право человека на собственную личность с самого его рождения? А кто-то утверждает - и с самого его зачатия?

    - А, Антуан! Тебя ведь Антуаном зовут? Ты всё путаешь! Речь не идёт о праве на душу и на человеческую природу. Социальной личностью человек становится лишь тогда, когда он в состоянии ответственно заменить собой предыдущее поколение во всех его социальных и биологических функциях. Но знаешь, что при приближении старости наиболее меня теперь мучает?

     - Надеюсь, не болезни.

     - Теперь я снова пишу слитно! Те разорванные дискретные буквы снова соединились между собой. Я стал думать о мире в целом и от этого теряю свою индивидуальность. Сначала я вырвался из общего со всеми мира, теперь я сам в себе его соединяю. И мне это не нравится, потому что, соединив все нити, мне ничего не останется, как умереть. Хотя здесь, в этом болоте, я не смогу даже умереть по-человечески! Но смерть в вечности - это ещё страшнее... - Режиссёр помедлил, посмотрел по сторонам, на декорации, на актёров, на публику и добавил: - Они думают, что я разучился снимать и вообще стал старым маразматиком, а я просто боюсь приблизиться к концу моего фильма. Я его отдаляю, как могу.

     Антуан, казалось, стал понимать Режиссёра и даже сопереживать ему. Он живо вспомнил неприятную сцену, свидетелем которой невольно стал в одном из перерывов между съёмками. Теперь он видел эту сцену совсем другими глазами.

 

     Он сидел тогда неподалёку от уже хорошо знакомой ему пары ассистентов Режиссёра: худощавого парня, которого, как выяснилось, не только Антуан прозвал Шнурком, и той пухленькой девицы с мегафоном. За минуту до этого Шнурок в сердцах грохнул софитом о мостовую, не разбив его, однако. И та, кругленькая, отвела напарника в сторону, успокаивая и что-то ему втолковывая. Отвела как раз к тому месту, где и сидел на траве Антуан, и где ел свой бутерброд, полагавшийся всем мало-мальски занятым актёрам, а то и просто зевакам. Говорившие понимали, что Антуан слышит их громкий шепот, но не обращали внимания или же они чувствовали, что юноша - не из болтливых. Такая двойственная ситуация разрешенного подслушивания Антуана несколько смущала, но и не напрягала: Раз они видят, что я слышу, раз они сами пришли сюда, так почему мне нужно закрывать уши? Тем более что я не заметил, с чего это Шнурок так разошелся.

     - ...и что, сказав ему всю, как ты считаешь, правду в глаза, - громко шептала Шнурку ассистентка Режиссёра, - ты вылечишь человека? Да ты просто убьёшь его последнюю иллюзию! Разорвёшь, быть может, его единственную связывающую с прошлым нить. Или, - она внимательно посмотрела Шнурку в глаза, - подобная правда, брошенная в самый подходящий для неё момент, это - запланированная месть, не знаю только за что - уж не из ревности ли! - но душу погреет, да?

     - Мне просто надоело его безвкусное враньё. Всего этого не было! Всё - ложь!

     - И что? Да человеку не нужна правда! Ты с какой луны свалился? Что ты ему хочешь рассказать? Что страна, в которой он жил и которую сейчас вспоминает, не стала самой разумной и справедливой,  и что за внешней холёностью осталась такой же чумазой и вороватой, разве что воровать стала не у себя, а у соседа за океаном? Ну, давай, поведай ему исторические реалии! Расскажи также, что дом его - не самый богатый. Что жена его - не самая молодая, дети - не самые любящие, а любовница - не из журнальных див. И что он сам - не красавец, и не первой свежести, не очень талантливый, вторичный, убогий и скучный! И что? А ещё скажи, что та дама, изображающая мать, не имеет никакого портретного сходства с настоящей кривоногой и носатой тёткой. Ну, что же ты не идёшь, давай, выдай ему правду!

     - Но ведь ложь же...

     - И что? Что человеку от твоего правдивого знания? Зачем оно ему? Пусть всё это знание будет трижды, десятижды правдой, доказанной и завизированной всеми божественными канцеляриями, к чёрту канцелярии! Человек хочет, если уж не пройти, то хотя бы вспомнить свой путь по Земле с ощущением достоинства и уважения, несмотря ни на что, даже на то, что ни для достоинства, ни для уважения нет на том пути никаких оснований. Но, чёрт возьми, дай человеку эту самую малость! Будь добрее, Шнурочек, а? - она погладила его рукой по груди, явно не желая от себя отпускать, как и не желая из-за него ссориться с Режиссёром.

     - Ты ругаешься точно как он...

     - Вот и хорошо. 

 

     - Послушай, коллега! - Антуан снова услышал голос Режиссёра, который по-дружески взял его за плечи. - Мне нравится, как ты играешь. И я бы хотел, чтоб ты снова появился в кадре. Хочешь играть меня в юношеском возрасте? Нет, извини, это не получится. Для этого придётся сменить всех актёров до и после твоих сцен. Да и южный темперамент не для твоей белобрысой шевелюры и серых глаз. Но... Вот! Я вспомнил! Я вспомнил один эпизод. Проклятая память! Я же всегда это помнил. Как она могла задвинуть этот кадр за шкаф ?! 

     - Куда?

     - А? Ну, это... не важно. Забыться ! Ведь это так повлияло тогда на мой внутренний мир. Последствия того не забываются, а вот саму причину, изменившую весь мой путь, должен теперь с трудом вспоминать, как будто это было не со мной! Это как день смерти отца, понимаешь? Весь год я помню о нём, но когда наступает сама дата, напрочь всё стирается из памяти! Ни разу именно в этот день я его не вспомнил. Не странно?

     - Не знаю...

     - Ну да! Ну, хорошо! Потом. Не сейчас об этом... Вот слушай, - Режиссёр спешил зафиксировать в памяти собеседника события, которые сам мог уже никогда и не вспомнить. Да и были ли они на самом деле? - Тебе понравится эта роль, Антуан, вот увидишь. Э... когда ты - то есть, твой герой - увёл меня отсюда, - Режиссёр показал на место съёмки последней сцены, - я попал в его мир трущоб. Представляешь, каково попасть из мира неги, сытости и достатка в мир без удобств и постоянного поиска еды, одежды, денег... Мой пятилетний ум не был готов к такой перемене. Но у меня не было выбора. Даже пятилетний, я понимал, что моя мать убита у меня на глазах - ты, кстати, очень точно не позволил малышу этого увидеть! - и что убийцы гонятся за мной. И лишь твоё - ну, не твоё, ты понимаешь, а твоего героя - его умение путать следы спасло меня от погони. Детским умом я понимал, что эти трущобы, в которые ты меня привёл, спасают мне жизнь.

     Там обитал ещё десяток других детей, но главное - там обитал ты. Твой герой стал мне и матерью и отцом и братом и сестрой. Он оберегал меня и заботился обо мне больше, чем о себе самом. Он доставал мне сладости и тёплую одежду, и, наверное, стал ради этого в два раза больше воровать и рисковать быть пойманным и избитым. По крайней мере, я иногда видел его таким, а он всё отшучивался, что не поделил подружку с каким-то боксёром.

     Вот в этих трущобах я и прошёл свои первые университеты. Особенно, когда ты - твой герой - вдруг куда-то исчез. Говорят, тебя поймали на безделушках в лавке бижутерии. Может быть, это и правда, что ты хотел стащить бусы для подружки. Так говорили. Но я помню, что незадолго до этого я чуть было не потерял крестик и медальон с портретом мамы, потому что они висели на очень тонкой золотой цепочке, которая всё время рвалась. Мама, когда мы убегали, в спешке повесила мне это на шею. Она чувствовала, или знала... А ты тогда пообещал, что у меня будет толстая серебряная паяная цепь, и что я никогда не потеряю мамин портрет.

     Но тебя поймали в той лавке и увезли. А потом, во время облавы поймали меня и отправили в приют. Мне не понравилось в приюте. Я помню, как там было всё время холодно, хотя и не помню, чтобы я мёрз. Просто, там не было тепла. В общем, как только смог, я оттуда сбежал. Мне было лет семь или восемь - или девять? - когда мы снова встретились с тобой в наших трущобах. После тюрьмы ты стал другим, жестким. Не по отношению ко мне, а просто жестким к миру, в котором мы жили. Раньше ты воспринимал его как печальную данность: не довелось нам прийти в этот мир наследными принцами крови. Не судьба! Раньше мы воровали, чтобы выжить, и только! Но теперь ты объявил миру войну за то, что ему нет ни до тебя, ни до меня никакого дела. Живы мы или уже подохли, никого это не интересовало. Поэтому мы объявили войну всему зажравшемуся миру, выбросившему нас на помойку. У нас собралась тогда крутая банда. Мы рисковали, но зато как мы радовались потом нашим победам! Радовались и нашей удачной мести, и добыче, и тому, что остались живы - снова спасли свои шкуры и от булочников, и от полицейских, и от добропорядочных буржуа, которым мы, даже когда их не трогали, стояли костью поперёк горла. Больше, чем нас, они ненавидели, разве что, бродячих собак.

     И вот однажды, - продолжал свой рассказ Режиссёр, - я и твой герой шли по торговой улице, и он показал мне: Смотри, вот в этой лавке бижутерии меня поймали. А вот эта толстая тётка громче всех звала полицию. Я немедленно взял в руку камень, но мой друг перехватил её и резонно заметил: Если вора поймали, значит, он - плохой вор. Он считал, что ему здесь дали хороший жизненный урок, а учителей надо уважать! Я согласился с этой мыслью, и особенно с тем резоном, что лавка была в нашем квартале, а как мне тогда рассказали товарищи, волк никогда не режет овец рядом со своей норой. Умом я согласился. А сердцем... Разве мог я не наказать тех, кто поймал моего друга - моего брата, после чего я попал в приют, и который никогда не допустил бы, чтобы я угодил в этот холодный и бездушный приют. В общем, в один прекрасный день, точнее ночь, эта лавка сгорела. Полиция засекла мои мелкие следы, пустила по ним пса. И вскоре в наше убежище заявилась жирная морда полицейского - покровителя этой лавки - и потребовала, чтобы ему выдали поджигателя. Нам некуда было бежать. Но это была странная облава. Один полицейский с собакой и куча мордоворотов, каких я раньше часто видел разве что около моей семьи. Это, Антуан, была мафия. По незнанию, я в той лавке задел интересы мафии. Я сжег там партию их контрабандного товара. Мой друг, конечно, узнал в тюрьме, с кем имел дело, и только поэтому не замышлял им никакой мести. То, что он мне говорил, было лишь частью правды. Но я-то этого не знал!

     И тут я вспомнил, откуда мне знакомо лицо этого жирного полицейского. Все стало теперь на свои места. Незадолго до того, как навсегда исчез мой отец, мы гуляли с ним по безлюдной набережной, и именно он, этот полицейский, подошел к нам тогда. Отцу эта встреча страшно не понравилась. Он улыбался, но его рука крепко и нервно, до боли, сжала мою. А тот что-то говорил об их старой дружбе, и о службе вместе с отцом в полиции в каком-то далёком городе, и о том, как все там удивились, что отец внезапно исчез из города, и что ходили слухи о каком-то спецзадании в другом штате... Отец сказал ему, что он просто ушел с работы и уехал оттуда, вот и всё. Но этот, с толстой мордой, не отставал и хитро подмигивал. А потом... потом, через несколько дней, те же мордовороты, что раньше нас охраняли, они же взяли отца и увели. Больше я его никогда не видел. Думаю, на нём, залитым в фундамент, стоит до сих пор один из небоскрёбов. И тогда, в подвале, в моей голове пазел полностью сложился. Из-за этого полицейского погиб отец, раскрытый мафией! Из-за него погибла и мама... Через годы друзья отца рассказали мне, что мама не была в курсе никаких дел отца - ни тайных, ни явных. Она просто любила его, а он - её. Она не была мафиози, но разве красивая женщина могла тогда обойтись без внимания воротил деньгами. Став её мужем, отец завел через неё нужные связи и скоро внедрился в мафию. Любил ли он её, я теперь не знаю. Я слышал, как ей кричали, будто он её использовал для своих легавых целей, и только! Они - те, что увели отца - они надеялись, что мама выдаст им место его тайника. Мама знала, что есть тайник, знала, где он находится, хотя никогда в него сама не заглядывала. Отец просил её ни при каких условиях места тайника не выдавать. И она не выдала. Ведь она любила его. А он... Она пыталась бежать, за ней следили, думая, что она приведёт их к тайнику, потом гнались, потом... ты видел эту сцену. Потом оказалось, что в медальоне с её фотографией было и ещё что-то, связанное с тайником. Через годы друзья отца случайно нашли меня и узнали меня по этому медальону. Вместе с тайником тогда многое раскрылось. А мне дали другое имя и придумали другое детство. И я должен был всё позабыть.

     Но тогда, в нашем укрытии этот жирный полицейский мог добраться до меня. Он кричал на нас, но мои друзья молчали, хотя и знали, что с мафией шутки плохи, и что мне не следовало этого делать. Полицейский схватил первого попавшегося и стал избивать его палкой и травить собакой. Все молчали. И тот, кого били, тоже молчал. Он знал, что его побои ничего не стоят по сравнению с тем, что сделают со мной, если он меня выдаст. А полицейский пёс, обезумев от запаха табака, сбившего ему весь его нюх, готов был разорвать любого, даже самого полицейского, лишь бы за этим последовало его освобождение из душного подвала. Тогда полицейский убрал пса, открыл канистру и стал поливать нашу трущобу бензином. Все молчали, хотя и была зима. А он кричал, что сожжет всякое убежища, где нас захотят приютить другие банды. И все молчали. Но он не стал поджигать. Он что-то придумал. Он пошел по кругу, выбирая на его взгляд подходящего кандидата, чтобы отчитаться им. Ему было теперь всё равно, виноват тот или нет. Ему надо было только отчитаться в том, что поджигатель пойман, точнее, пытался бежать... Он вертел перед нашими носами кольтом и шептал, что трупом застреленного при бегстве останутся все довольны: и полицейское начальство и остальные пострадавшие.

     Он шел по кругу и остановился напротив меня. Моё лицо показалось ему мучительно знакомым. Но он пока не помнил, откуда. Он потянулся к моей шее, вытащил медальон и увидел лицо мамы. Тут его свиное рыло расплылось в радостной улыбке - он уже предвкушал, какой жирный куш ему за меня отвалят мафиози. В этот момент мой друг не выдержал. Ты, Антуан, должен будешь хорошо сыграть эту сцену в фильме. Это очень важная сцена. Это - взлёт человеческого духа, любви и самопожертвования. Мой друг решил, что меня сейчас схватят, и попытался смешать все карты. Он неожиданно сбил полицейского с ног и бросился бежать. Но тот не стал гнаться. Перепуганная грузным падением своего хозяина, пуля догнала моего друга. В затылок... В суматохе мы рассыпались по щелям, как горох.

     Потом я сел на какой-то поезд и исчез из тех мест. Мне повезло, и я выжил. По какому-то чутью или действительно помня имя города, я добрался туда, где раньше жил мой отец, и там, на городской помойке меня случайно нашли друзья отца. Случайно... Всё в этом мире случайно. Они узнали меня по фотографии моей матери на медальоне. Мне повезло. Мне просто повезло - я вырос в семье друзей отца. Они дали мне образование. Правда, они не вернули мне моего имени, чтобы никто не попытался снова свести со мной счёты... Что ж, я обменял жизнь на имя. С мафией, даже разгромленной, не шутят.

     А тому, толстомордому, не повезло. Нет, он умер сам - от обжорства. Но я... я всё же помочился на его могилу.

     - И всё, что Вы мне рассказали - так оно и было? Всё это было на самом деле?

     - Ах, если бы! Нет, Антуан, ты меня не понял: всё это было. Может быть, не совсем так и, может быть, не совсем со мной, но я в своём фильме вспоминаю не только себя, я вспоминаю своё поколение. Я, может быть, бездарный - между нами говоря - режиссёр, и Шнурок действительно в этом прав, но я всё же сделаю это кино, потому что я должен его им - всем тем пацанам, не сдавшим меня, и не предавшим друг друга. Так ты будешь играть эту роль, Антуан?

     - Буду.

***

     Бесконечная усталость после съёмок фильма. Нет, сниматься - это не для меня. Тут самим собой-то не знаешь, как быть, не то, чтобы с ногами влезать в чужой характер. Так и натоптать можно! Кстати, где это я?   

     Грохот воды, казалось, разносился далеко за пределы внутреннего мира человека, одинокую фигуру которого Антуан разглядел стоящей на парапете. Парапет ограждал гигантский водопад. Вокруг - полное безлюдье. Странное безлюдье при очевидных признаках благоустройства. Видимо, хозяин мира не желал видеть здесь никого и добросовестно убрал всех фантомов. Похоже, что и для гостей доступ был прикрыт, но вряд ли для всех, ведь это слишком утомительно - составлять бесконечный черный список. Скорее, доступ прикрыт для самых назойливых из гостей, а другие и сами не пойдут. И всё же чувствовалось присутствие толпы невидимых зевак. Антуан научился уже ловить их присутствие, слегка изменяя уровень фона. Ни речи, ни шума, но... фон сверлящего любопытства вокруг.
     Одинокий человек взобрался на парапет, ограждающий водопад. Внимательно и со страхом за его жизнь смотря на него, но уже приученный Сетью не спешить вмешиваться, Антуан не подбежал и не схватил того за руку, хотя бы он и готовился к явно смертельному прыжку. До знакомства с Системой Антуан тут же бросился бы спасать безумца. Так бы он сделал и в начале своего путешествия по Сети. Но теперь он твёрдо знал, а точнее, внушал себе: человек находится в своём собственном мире и поэтому может делать то, что ему хочется. С собой! С фантомами! С гостями... С гостями, впрочем, сложнее: гость имеет статус системной единицы. Его можно убить, и тогда он будет регенерирован в своём собственном мире, его можно внести в черный список и оградить свой мир от посещений. Но гостя нельзя заставить думать и поступать по-своему. С собственными фантомами - это пожалуйста, они есть продукт твоего разума, они создаются, живут и умирают только в пределах твоего мира. Они не знают, а зная, не верят в существовании разумных соседних миров, пусть даже из них иногда появляются странные существа, позволяющие себе спорить с хозяином. Это приводит фантомов в полное изумление. Но они воспринимают этих пришельцев лишь как фантомов особого рода.  Уж если хозяину так надо...

     Однако, размышления, навеянные шумом воды - этой грохочущей и нашептывающей свои гипнотические мысли субстанции, - прервались вместе с опасным шевелением на парапете. Снова забыв все установки господина Паука, все Системные Правила, забыв, что видит перед собой не самого человека, а лишь его мысленный образ, который, к тому же, имеет способность всегда восстанавливаться, Антуан мягко окликнул того, как - он это читал - делают профессиональные психологи, спасающие самоубийц.

     - Простите, прежде чем Вы прыгните, могу я спросить Вас кое о чём?
     - Опять посетители! Ну что ты будешь делать! Там мне не давали этого сделать, всё сновали толпами туда-сюда... И что! Очистил теперь территорию Найагры от посторонних, так нет, обязательно кто-то припрётся! Ну, чего тебе, мальчик? Давай свой вопрос и двигай отсюда.

     - Вы не самый вежливый хозяин, скажу я Вам. Среди этого безлюдья не хотели бы Вы поговорить со мной?

     - Может быть... потом, после прыжка.

     - Э... после прыжка, - всем своим видом Антуан хотел показать, что не верит и в малейшую возможность беседы после прыжка. - Вы что же, хотите прыгнуть... туда?
     - Прыгнуть, конечно! Найагра так манит! Она меня всегда манила, как манит... ковбоя молодая необъезженная кобылица. Манит с первой нашей встречи. С первой нашей разлуки! Тогда меня схватили, сняли вот точно с этого места и больше не давали даже попытаться приблизиться. Толпы народа, полиция... Я гримировался, пробираясь сюда снова и снова. Но меня всегда хватали, пока я настраивался на прыжок. Не могу же я кубарем свалиться! Я - не самоубийца! Я должен сосредоточиться и правильно прыгнуть. Второй попытки ведь у меня там не было. Я - не самоубийца, мальчик! Но я рождён для Великого. Я - покоритель Найагры! Я должен доказать Найагре, что я - её властелин. А эти... клопы! Они пообещали упечь меня в психушку, если ещё раз поймают здесь. И упекли бы! Но мне протянул руку величайший из великих Всемирный Паук - он пустил меня в Систему. Да будет слава его гению! Своим покорением Найагры я прославляю и его Великий Гений!
     - Но зачем? Точнее... разве не ясно, что в любом случае это - смертельно? У Вас нет...
     - Вот тут вы не правы. Все! Я хочу, я могу, и я знаю, как приручить Найагру!

     - И давно Вы пытаетесь?

     - Всё это время и пытаюсь. Великий Паук дал мне этот шанс. Сотни раз я разбивался тут вдребезги. Десятки раз ломал шею, иногда - позвоночник. А сколько раз просто умирал от испуга, ещё не долетев до воды! И вот теперь я знаю всё: как лететь вместе с водой сквозь белую пелену холодного пара, как определить приближение дна бездны. Я знаю, как поведёт себя вода, как поведу себя я... Я уже был готов к победному, я уверен, прыжку, как тут появляется любопытный мальчишка и задаёт свои глупые вопросы!

     - Простите, а когда Вам, допустим, повезёт, что будем потом?

     - Потом... Если... Знаешь, когда-то я хотел прыгнуть, чтобы доказать ей - той. Я уже не помню её лица. Я вижу теперь только одно лицо - лицо моей неповторимой Найагры, её влекущую бездну... Ай, мальчик! Подрасти! Но эти... все - я им ещё покажу! Я всех их соберу. Я сниму с моего мира все запреты, пусть приходят и увидят, как я прыгну и как я выйду из воды. Я скажу: Вот видите, я - могу! Все вы  - ничтожества, способные лишь уводить чужих невест, а я - покоритель самой прекрасной невесты - Найа...

     Человек увлёкся, потеряв равновесие. Антуан пытался было ухватить дирижирующие пространством руки - куда там! Тело кувырком полетело в бездну. И в этот раз ему тоже не светит... Что за страсть без конца умирать? Ведь это же боль... Разуму так нравится истязать своё тело? Это называется презрением духовного к материальному? Ну, здесь такое ещё можно понять, когда постоянно мозг тебя регенерирует. А в настоящей-то жизни он ведь ни разу так и не прыгнул! Стоял и ждал, пока его снимут с парапета. Бился и кричал: Пустите! Или всё-таки прыгнул бы?

     Ржавая вода, освещаемая всеми четырьмя радугами Найагры, тяжелыми глыбами нависала и медленно проваливалась в рычащую бездну, из которой, казалось, тут же поднималась обратно облаками мельчайшей водяной пыли. И если бы ни поток, уносящийся вдаль, можно было подумать, что душа Найагры, разбившись, возносится в небо, увлекая за собой и душу незваного покорителя.

***
     Даже и не думайте, что я превратилась в цветок или бабочку! Меня просто сейчас нет дома. Ушла на Найагру посмотреть на нашего чокнутого.

     - Ну, вот! - раздосадовался сам с собой Антуан. - В кои веки угодил в мир молоденькой девушки, и на тебе: Нет дома!

     Антуан взглянул в грустные глаза хозяйки мира по ту сторону экрана, но тут же перевёл взгляд на портрет молодого человека, висевший на стене, казалось, прямо у неё над головой. Знакомо... ну, ещё бы! Ведь это сам Покоритель Найагры! Привет! Как тесен мир! И что же это может обозначать? Не то ли, что я попал в мир той самой невесты, которую у него увели, и из-за которой его поплывшие мозги гонят и гонят его на парапет водопада? 

     - Что ж, миров так много, но мне придётся вернуться к Найагре ради этой грустной роковой красавицы. Зачем она там? Любуется, как человек вновь и вновь кончает с жизнью из-за неё? Нет... слишком добрые у хозяйки глаза.

     Увидеть зевак, незаметно глазеющих под своими колпаками на прыгуна в водопад, оказалось совсем не сложно. Нужно было всего лишь дать мысленную команду переключиться с индивидуальной на общую фоновую прозрачность. Теперь все невидимые посетители этого мира могли различать контуры друг друга и даже общаться между собой. Сама ли эта мысли пришла в голову Антуану или команда прошла неосознанно - просто от желания взглянуть на подсматривающих? Но, так или иначе, а несколько бледных силуэтов заметили появление нового наблюдателя - юноши, потирающего глаза в наивной попытке снять пелену с глаз.

     - У Вас с глазами всё в порядке! Да и мы - не привидения. Что, впервые под общим колпаком? Привыкай! Я по этому поводу даже жалобу посылал господину Пауку, но мне объяснили: хочешь быть невидимым для других - стань хотя бы полупрозрачным для себя самого!

     - Это как?

     - Это значит, что за всякое удовольствие надо платить! Но зато какой прекрасный вид! Это даже не трёхмерное кино! Помнишь, дружище, то безумно дорогое удовольствие, когда ты будто бы становился участником сюжета фильма? Нет? Но так это - всё равно лучше! Смотри - там разыгрывается драма. Мы видим всю игру эмоций на лице этого героя. Он уверен, что одинок, что нет ни души поблизости, и поэтому всё натурально, всё настоящее, никакой наигранности!

     - А за играми Живодёра вам тоже интересно было наблюдать? Как он рвёт свои жертвы. Какая экспрессия! Какой эмоциональный порыв! Что, скажете, не видели ни разу?

     - А, ну да! Теперь узнаю. Это же ты, дружище, превратился в кусок дерьма, так что тебя Паук за ноги оттуда выдёргивал. Между прочим, наш коллективный иск о нарушении Соглашения ещё не рассмотрен, так что, как бы тебе не пришлось вернуться в клетку и не закончить игру с Живодёром, ха-ха! Я не для того стал клиентом Системы, чтобы моим удовольствием подтирали чужие задницы! - молодой эстетствующий пожиратель бифштексов с кровью вдруг смягчился и почти ласково добавил: - А, может быть, мы и вернём свой иск, ведь это именно ты спровоцировал такой эффектный кадр с этим придурком: Покоритель Найагры дирижирует пространством! - это я снял с твоей помощью, и он только что напечатан в Гиперпространство Ньюс. Смотри! Так что, мы теперь - квиты! Прости... - вместе со всеми остальными, почуявшими горячее, папарацци бросился выбирать позицию для съёмки очередного шедевра падения. Отработанный материал остался в руках Антуана. Вот так, наверное, и заканчивались жизни людей: эффектный конец, подсмотренный папарацци, и - забвение. А ещё чаще, забвение без эффектного конца, без папарацци и куска бумаги.  

   
     Полупрозрачная тень девушки взяла из рук Антуана газету, внимательно осмотрела все детали качественного портрета самоубийцы, пытающегося ухватиться за поднимающийся пар. Надо отдать должное, работа фотографа была высокопрофессиональной. Он мог бы гордиться собой, если бы только отсутствие совести не превратило гордость за свой труд в гордыню самолюбования. Девушка бессильно опустила руки и подняла на Антуана мокрые глаза.

     - Ну, и что ты мне предлагаешь делать? У меня нет больше сил. Я виновата во всем, но у меня нет больше сил...

     - Он говорил, что делает это не ради Вас, и что ему всё равно. Его интересует только Найагра!

     - Какой ты ещё маленький мальчик... - девушка пригладила рукой волосы Антуана. - Это он не тебе говорил. Это он мне говорил! Он ведь знает, что я всегда здесь. Я даже думаю, что он специально разбивается вдребезги, чтобы мне больнее было видеть это. Слабый человек способен причинять очень большую боль. А все эти разговоры о покорении... Водопаду нужен водопад, человеку - человек. А я всё жду, когда ему, наконец, удастся прыжок и он выйдет живым из воды. Жду... чтобы попросить прощения.

     - А сейчас нельзя? Просто подойти и извиниться.

     - Нельзя. Я же говорю, он - слабый человек. А на прощение способны только сильные. Вот когда почувствует себя сильным, хоть на минуту... Иначе, он просто закроет мне доступ сюда, если я проявлюсь сейчас. Придётся довольствоваться портретами от этого пройдохи-папарацци, - она ткнула пальцем в брошенную на землю газету. - Сейчас он знает, что я здесь, но он так же знает, что другие об этом не догадываются, и это тешит его самолюбие - измываться надо мной с криками о любви к Найагре. Слабый никчёмный человек, перед которым я сильно виновата, или не виновата... не знаю. Я просто знаю, что должна находиться здесь и ждать, пока он хотя бы на минуту не станет сильным.

     - И что тогда? Он вернётся к Вам?

     - Не думаю... Это не нужно ни ему... ни мне.

     - Не понимаю.

     - Что ж ты такой непонятливый! - девушка промокнула глаза и, повеселев оттого, что смогла выговориться, потрепала Антуану волосы: - А ещё хочешь бить исследователем Гиперпространства! Дело же не в том, что будет или не будет потом, а в том, что у дома не может быть гнилого фундамента. Мы давно не нужны друг другу, обида выжгла всё, но... если сваи гнилы, то, чем выше строишь, тем быстрее и больнее упадёшь. Не понимаешь?

     - Не понимаю. Если бы он тогда действительно прыгнул и разбился? Там. У кого бы Вы тогда просили прощения?

     - У Бога... Ушла бы в монахини.

     - Но ведь Вы же любили уже другого! Не так? Какое же тут чувство вины?

     - Вот только память, мальчик, нельзя удалить. Ни память, ни совесть. Нельзя кого-нибудь осчастливить, имея за спиной хотя бы одного несчастного. Не искупив предательства, предашь снова.

     А если стереть память? Ну, не целиком, а хотя бы память о не самом красивом в жизни? Ведь у каждого найдётся, что стереть! Но тут же эхом прогудело в голове: Стерев память, сотрёшь и личность!

 

***  
     Избранное: бейсбольный болельщик. Удобная штука - этот навигатор. Полистаешь по фасеткам, выберешь интересные миры, занесёшь в Избранное, составишь план посещений на день, сунешь в карман как маленький теннисный шарик. Бейсбольного болельщика надо посетить. Всё-таки это первый мир, открывшийся мне в Сети.

 
     Шум стадиона, казалось, не заглушился бы даже грохотом Найагры. Но при этом двое рядом сидящих могли спокойно разговаривать между собой. Рассчитать бы этот парадокс! Видимо, звуковые волны фона гасятся внутри, или же создаётся звуковой колпак, сливающий все внешние звуки в единый гул, на фоне которого отчётливы отдельные тембры... Размышления прервались, поскольку глаза моментально выделили из толпы зрителей знакомую фигуру с бутылкой пива в бумажном пакетике. Собственно, фигура эта сама выделялась, не столько своим запомнившимся ещё тогда расплывшимся видом, сколько бесконечно орущей физиономией, нисколько не похожей на то гладкое, почти умиротворённое лицо, увиденное Антуаном по ту сторону экрана при самом первом знакомстве с навигатором. Лицо это было настолько интересным, насколько интересно увидеть все возможные негативные эмоции, сконцентрированные в одном месте.

     Паук сказал, что этот воображает себя игроком. Пожалуй, сейчас он решил отдохнуть от игры, вернувшись в своё прежнее амплуа зрителя. Антуан подошел ближе - место рядом с орущим как раз было свободным. Видимо, находиться с ним рядом не могли даже самые крикливые. Тот же вдруг толкнул Антуана локтем, как будто они минуту назад прервали дружескую беседу и теперь снова возвращаются к её теме.

     - Нет, ты только посмотри, шкет, на этого козла! На эту вонючую дохлятину! - он сделал глубокий вдох и заорал: - Дохлый скунс не так воняет, как твоя падаль! - и развалился на сиденье, обозлёно-довольный, что сумел покрыть рёв целой трибуны.

     - Я не слышу никакого запаха скунса... А Вы о ком говорите?

     - Вон о том идиоте на базе. Надо же такого урода взять в команду! Тренер урод, и игроки - уроды! - заорал он снова. - Сборище безногих баранов! Нет, ты посмотри, что он делает! Баран, ммме-е-е! - он набрал воздуха и громко свистнул. Даже в этом свисте Антуану послышались сплошные ругательства.

     - А почему Вы тогда болеете за команду уродов и баранов?

     - А за кого ещё?! За тех, что ли? Ты что, шкет! Тех педиков вообще настрогали от попугаев. Только перья распускают! Вынь член из задницы, блевотина! - заорал он кому-то из команды соперников, и тут же переключился на своего подопечного: - Вали на свинарник, бекон на ножках! Пусть из тебя там гамбургеров настрогают! А я их сожру, чтоб мне пропоноситься! - последняя фраза сорвалась на фальцет, и он отпил из своего пакета.

     Антуан воспользовался паузой.

     - Я пропустил... какой сейчас счёт?

     Вопрос оказался неудачным, ведь счёт был на табло. Тогда Антуан задал сразу вопрос, который его теперь больше всего интересовал.

     - Вам не кажется, что тот игрок из вашей команды похож на Вас? 

     Объективно говоря, это был атлет, прекрасно сложенный, с чертами лица собеседника Антуана. Наверняка он и был сейчас его фантомом.

     - Не знаю! - огрызнулся болельщик, оторванный от дела необходимостью сделать ещё глоток пива. Он даже не слышал первую часть вопроса. Но тут его и без того красное лицо стало вдруг багроветь до черноты - до него дошел смысл второго вопроса. - Что? Вот эта навозная куча? Я что, похож на кусок дерьма?! Да ему только задницу в душе подставлять - всё, на что он годится! Брось, шкет, мне яйца морочить, пока я не отморочил тебе голову! Эй вы, пернатые, идите потереть вон тому спинку, у вас это лучше получается, чем мяч брать! - заорал он снова.

     - Скажите, а разве в своём мире Вы не можете придумать себе другую команду? - Антуану всё ещё надеялось, что пожиратель гамбургеров выйдет из роли болельщика и поговорит с ним нормальным языком. Вот сейчас, когда он поймёт, что с ним говорит не фантом, он улыбнётся...

     - В каком ещё мире? Ты что тут пудришь мою лысину?

     - Вот в этом, - Антуан полез в карман штанов за навигатором, чтобы показать заигравшемуся в болельщика собеседнику его мир на навигаторе и его самого там. Но теннисный шарик выскальзывал из влажных пальцев.

     - Ты что там роешься? Хочешь показать мне свой маленький и пухлый? Ха! - тот злобно харкнул под ноги Антуану.

     - Вот! - достал, наконец, Антуан навигатор со светящейся фасеткой мира бейсбольного болельщика и положил его тому на руку. - Здесь Ваш мир!

     - Где? - не только лицо, но и шея начали чернеть яростью. Болельщик не видел на своей руке ничего. Он не видит навигатора... Теннисный шарик мягко прошел сквозь руку, опустился на ногу и так же мягко прошел сквозь неё, прошел сквозь пол трибуны, сквозь границы мира болельщика, провалился в Гиперпространство и весело застучал по нему, издавая цокот обычного теннисного шарика, подпрыгнул и свалился в кучу подобных себе навигаторов. Забытых всеми...

     Антуан, ничего не понимая, посмотрел на болельщика, что было очень вовремя, поскольку туша того, издавая самые гнуснейшие ругательства - из тех, что были припасены на финал игры, - стала приподниматься и готова была раздавить под собой нерасторопного собеседника.

     - Ах ты, маленький ублюдок... - продолжение монолога Антуана уже совсем не интересовало. Так же, как не интересовал и окончательный счёт игры. Он, отработанным уже приёмом, быстро сделался невидимым наблюдателем и тут же вышел в Гиперпространство на свежий, как ему показалось, воздух. Нужно было отдышаться и найти свой навигатор. Сделать новый не составляло большого труда, но ведь к старому так быстро привыкаешь, да и список Избранное пришлось бы восстанавливать.

 

     Надо же так ошибиться! Принял фантома за человека! Но как же хозяин мира, бегая по полю, терпит подобное от своего двойника-фантома? Может быть, поумнел, став игроком? Или стыдно? Или боится поднять руку на себя прежнего? Или... по крайней мере, я знаю, что фантомы не видят ничего из того, что не касается мира, в котором живут. Они просто не знают ничего другого. Они не знают ни о других мирах, ни о Гиперпространстве. Не знают или не хотят знать. Что одно и то же.

 

***
     - Здравствуй, дружок! - из кресла, стоявшего у окна большой просторной комнаты, навстречу Антуану поднялась моложавая, не юная, но всё ещё красивая женщина. Она была явно рада этому посещению, коими вряд ли была избалована в последнее время. Это было заметно хотя бы по тому, что комната была в достаточном порядке, но без малейших следов подготовки к встрече гостей. Хозяйка регулярно и, видимо, автоматически вытирала пыль, но мебель выказывала, что её уже многие годы никто не натирал до блеска.

     Легко и даже проворно поднявшись, женщина пошла навстречу шаркающей старческой походкой, к чему никак не предполагал её облик. Но, увидев широко раскрытые в удивлении глаза Антуана, вспомнила, в каком странном виде она предстала перед ним, и весело рассмеялась.

     - Простите, юноша...

     - Меня зовут Антуан.

     - Простите, Антуан, - продолжила она извиняющимся голосом, - что невольно обескуражила Вас, но это действительно было невольно. Силы я себе вернула, а вот изменить привычкам никак не могу. Знаете, всё забываю, что теперь могу порхать, как бабочка. Но когда десятки лет еле ноги таскаешь, походка сливается с характером. Я хоть и выгляжу неплохо... правда же? - и кокетливо улыбнулась.

     - Да, конечно...

     - А в душе - всё равно старая бабка. Что мне перед таким мальчиком, как Вы, демонстрировать косметические причуды, если Вы и по интонации голосу поймёте, что гожусь Вам даже в прабабушки. Груз прожитых лет, малыш, куда от него деться? Как шило из мешка, где-нибудь, да выдаст! Вот походка... - женщина взяла под контроль свою походку, которая стала теперь соответствовать её внешне молодому возрасту, но было явно видно, что она должно постоянно себя в этом контролировать. - Господин Паук говорил: Станет каждый тем, кем хочет! Это верно. Внешне. А внутри - те же привычки! Или же это я - такая древняя, что уже не переделать, во что ни ряди... Пластическая хирургия - вот что такое вся эта Система! - она рассмеялась такому сравнению. - Впрочем, я молода душой ровно настолько, насколько выгляжу. Я хорошо выгляжу? - задала она вопрос, который, видимо, по-женски не давал ей покоя всё время.

     - Э... - Антуан оказался в явном замешательстве. Её угнетает внешняя молодость и внутренняя... зрелость. Конфликт состарившейся души с вечно молодым телом?

     - Ах, простите! Вы совсем ещё мальчик! А я с этими разговорами! Одиночество... Ко мне, знаете ли, так редко заходят. А так хочется вернуть времена молодости! Гости, балы! И знаете, глядя на Вас, хочется вернуть даже время ранней юности! Как было чудесно...

     - Разве это невозможно? Здесь!

     - Это что, вытащить из памяти всех, чьи кости уже давно истлели в том мире? Они ведь даже до времён Системы не дожили! И что, устраивать балы среди покойников? Вам самому не смешно? О, Артур, ты прекрасно выглядишь! С тех пор, как я была на твоих похоронах, ты помолодел на пару десятков лет! Вам нравятся подобные диалоги?

     - Фантому памяти не обязательно знать, с кого он слеплен и что его прототип давно почил...

     - Ему - не обязательно. Но что делать с тем, что я-то об этом знаю? С моей памятью что делать? Я пережила всех, и вместо того, чтобы уйти вместе с ними, вместе с моей эпохой, сижу вот сейчас у этого окно и строю из себя молоденькую даму. Не смешно? А мне - страшно... Поначалу пробовала сочинять себе молодёжь, обставить себя совершенно незнакомыми людьми как живой мебелью, но даже перед ними я находилась в постоянном напряжении, как бы ни догадались, что имеют дело с глубокой старухой. И ведь догадывались же! Юные наивные глаза - их не сымитируешь! Давайте-ка, молодой человек, я Вас лучше чаем и домашним печеньем угощу.

     Антуан подошел к окну. Тут, с этого места, действительно можно было сидеть и смотреть часами. Редкие деревья, освещенные мягким осенним солнцем, лениво теряли зеленовато-золотую и зеленовато-багровую листву, укрывая своими лоскутами  тёплую, согреваемую собой землю. Мальчик и девочка, лет пяти или шести, собирали самые красивые, как правило, кленовые листья и, прежде чем присоединить очередной лист к букету, подбегали к окну и показывали его, беззвучно спрашивая: А этот красивый? Женщина, стоявшая рядом с Антуаном, кивала головой, и дети весело бежали на поиск очередного шедевра природы. Слёзы стояли в глазах женщины. Ей не хотелось расставаться с этой памятью.

    Я не буду смотреть по ту сторону экрана, сказал себе Антуан. Что смотреть, если я знаю, что там - древняя старуха, но она, молодая и юная, она вся - здесь, она - в этих детях, и этого достаточно.

 

***

     - Ah ! Ah ! Voilà la visite d'un admirateur ! А! Вот и визит обожателя! - человек на сцене был чрезвычайно обрадован появлению нового лица. - Как я рад! Проходите сюда, поближе к сцене! Ребята, ну-ка пропустите гостя! - и потом, наклонившись к уху Антуана, доверительно прошептал: - Мои фантомы, конечно, очень милы и очень трудолюбиво хлопают, но Вы же знаете, как важна похвала заезжей знаменитости. Вы же знаменитость, правда? И Вы приехали издалека отдать долг моему таланту, не так ли? - он элегантно приподнял свою шляпу, заранее раскланиваясь за ожидаемое от Антуана рукоплескание.

     - Забавная у Вас шляпа, - заметил Антуан, не очень спеша исполнять отведенную ему роль. Что-то знакомое напоминала ему вся эта история со шляпой. 

     - C'est pour saluer. Это чтобы раскланиваться, - нетерпеливо разъяснил претендент на почитание. - C'est pour saluer quand on m'acclame. Malheureusement il ne passe jamais personne par ici. Это чтобы раскланиваться, когда меня приветствуют. К сожалению, здесь никогда не бывает людей, - добавил он уже на ухо гостю. - Вся эта публика - лишь мои фантомы. А так хотелось бы настоящего живого почитателя! У меня, конечно, самая достоверная память, и я помню всех своих прежних обожателей и все овации, устроенные мне когда-либо. Все, кто сопровождал мои триумфы, сейчас тут. Но они - фантомы!

     - А все провалы? Ой, простите! - поправил себя Антуан и в извинение спросил: - Как Вас лучше приветствовать?

     - Frappe tes mains l'une contre l'autre. Хлопай мне в ладоши, - он даже не заметил неприятного вопроса и вряд ли запомнил бы его, ведь память - она действительно вещь избирательная. - Господа, внимание! Свежий афоризм: Прежде чем начать убирать планету, проверь, смыл ли ты унитаз!

     Буря оваций. Человек со сцены величественно посмотрел на Антуана сверху вниз, особенно, на его руки, и, выдержав нужную паузу, продолжил:

     - А сейчас, афоризм эксклюзивно для моего гостя. Остальные, разумеется, могут подхлопывать! Я сказал: могут, а не хотят или не хотят! - он сделал очередную паузу, которую тут же заполнили овации, и произнёс: Если кран горячей воды свистит, то, сколько ни добавляй воды в холодный, смеситель всё равно будет свистеть!

     Бурные нескончаемые овации: Как верно! Как правильно подмечено! Два слова - и весь мир на ладони!

     - Да это же точно про мою жизнь! - кричал во все горло пожилой фантом, чтобы слышал и рядом стоящий Антуан, и тот, на сцене. Неистовство публики не могло не заразить собой и Антуана, приложившегося к своим ладоням, но мало что понявшего из предложенной аллегории. Хотя... банально вроде бы, но ведь все вокруг так ликуют... да и неудобно... Впрочем, можно понять и так: сильнее хлопает публика или хлопает слабее, нахожусь я среди аудитории или не нахожусь, уровень мудрости на сцене останется тем же. А можно понять и вот как: что бы ни неслось со сцены, гром зависящих от неё оваций останется неизменным.

     - Est-ce que tu m'admires vraiment beaucoup ? Ты ведь на самом деле мой восторженный почитатель?- голос хозяина был не то чтобы угрожающим, но агрессивно-умоляющим.

     - Я не знаю. Я совсем недавно... А что надо сделать, чтобы шляпа упала? - произнёс Антуан непроизвольно фразу, давно высверливавшую в его мозгу место для себя. Мне всё это знакомо... Откуда? Ах да, это же из учебника по человечности! Всё давно рассказано за нас...

     Но честолюбец не слышал. Тщеславные люди глухи ко всему, кроме похвал. Тогда Антуан спросил:

     - А как это - почитать ?

     - Admirer signifie reconnaître que je suis l'homme le plus beau, le mieux habillé, le plus riche et le plus intelligent de la planète. Почитать - это означает признавать, что я - человек наиболее красивый, наилучшим образом одетый, самый богатый и умнее всех на планете. Вот, слушайте все и не говорите, что не слышали. Притча об овце...- овации, стихшие было до отдельных здравиц, вновь стали несмолкаемым громом, и Антуан заметил, как фантомы периодически меняют какие-то специальные перчатки на руках. Бедняги, ведь им совсем не хочется ни находиться здесь, ни измываться над своими ладонями!

     В это время, насытившись, Честолюбец поднял руки и в немедленно образовавшемся вакууме начал величаво повествовать:

     - Спросили овцу: Почему ты траву ешь? - Потому, что кушать хочется. - Ну а почему всё-таки траву? - Почему-почему?! Инстинкт у меня такой - пищевой, не знаете, что ли? - Знаем... Но ведь есть можно что-то другое. Трава ведь! - А... Овца задумалась и решила отпробовать деликатесов. Они оказались действительно во стократ приятнее травы. Фу, трава! Несколько дней овцы не было на лугу, а потом она пришла, вся худая и измученная: Пропадите вы пропадом со своими деликатесами! Третий день мучаюсь. И вот, что я поняла, индюки вы заморские: инстинкт хорош лишь до тех пор, пока вы своими пустыми головами в него не сунетесь. Любить надо не то, что хочется, а то, что можется. Что можется, то и любится! - гром оваций, море восторгов... - Ну как, Антуан, есть чем восхищаться, правда же?

     - Если Вы так хотите, я восхищаюсь, - сказал Антуан, непроизвольно пожав плечами, - но какая Вам от этого радость?

     - Fais-moi ce plaisir. Admire-moi quand même ! Доставь мне удовольствие, всё равно восхищайся мной! Ну, хочешь - ещё одна притча? Замечательная! Эй вы, слушайте и не делайте вид, что однажды слышали! Притча о воробье, превратившемся в канюка, о молве и добрых душах! - торопясь начать, ведь гость же мог уйти между номерами, но совершенно неприлично уходить во время исполнения самого номера, честолюбец резко оборвал, к великому удовольствию публики, её аплодисменты и бодро начал: - В давние-давние, но не столь уж далёкие времена жил на одной ферме Сер Джон по прозвищу Добрая Душа. И вот однажды, как это всегда бывает с добрыми людьми, повстречался Сер Джону хилый воробей. Взял Добрая Душа его к себе, не мог пройти мимо такой никчёмности, да и воробей, слышит, чирикает: Возьми меня, Сер Джон, помоги мне Сер Джон! Тебе совесть покоя не даст, если бросишь меня здесь, Сер Джон Добрая Душа! Живёт воробей у Сер Джона припеваючи, ест отборное пшено да почирикивает что-то о своём великолепии, мол, всем я воробьям - воробей, и потише: а хозяин при мне - дуралей! Ах, Сер Джон! Ах, Добрая Душа! Ах, как я благодарен тебе! - кричит всякий раз воробей, когда Сер Джон приносит ему баночку свежих червяков. - Только поджарь их, братец, не на маргарине, а в сливочном фритюре! Что-то изжога меня замучила, совсем я слаб!  - А ты не слишком раскомандовался? - обижается Сер Джон Добрая Душа. - Мух бы хоть переловил в доме, гляди сколько по недоеденным червякам ползают! - Ах, Сер Джон! Ах, благороднейший из добрейших! Как я слаб! Как я немощен! Я так ослаб, что и не взлететь мне, - взмолился воробей, лениво выковыривая из клюва кусочек мяса и поглаживая холёными крылышками по кругленькому брюшку. - Принеси-ка мне, Сер Джон Добрая Душа, черепашьего мяса, молодого, маринованного - очень поможет мне нежное мясцо... Живёт воробей у Сер Джона - не тужит. Мух не ловит, пшена больше не клюёт. Всё мяса требует. Огромный стал, нахальный: Дай и дай! - ну, прямо канюк, да только нелетающий! А Сер Джон, хоть и добрая душа, да бедняга совсем разорился на этом воробье. Видит Сер Джон, что не впрок пошла его доброта, жалко ему, да что делать-то, взял и выкинул беднягу воробья в форточку. Долго кричал канюк-воробей о бездушии Джона, всю округу прокричал да так и издох с проклятиями в клюве. Никто не сжалился над никчемным канюком, не взял к себе. Все ведь знали его льстивый и неблагодарный нрав. Но... с тех пор перестали звать Сер Джона доброй душой, а стали называть Сер Джоном Бессердечным. Да он и сам себя стал считать таким... Потому что быть добреньким и быть бессердечным - одно и то же. Вот такая история. 

     Странно. Неужели он не видит себя в этом воробье? Тщеславие так слепо, что не способно к простейшей аналогии? Хорошую же шутку сыграл с ним автор его опусов! подумал Антуан, поспешно удаляясь из мира тщеславия, пока его хозяин раскланивался, как и много лет назад, мило приподнимая шляпу: Восхищайтесь! Восхищайтесь! 

***

     Je sais que je serai un mort...

      Oh, quelle nouvelle ! on me dirait.

      Je déjà visitais ma tombe...

      Cet homme est fou. Un fou, c'est vrai !

 

      J'ai déjà vu un homme immobile,

      j'ai déjà vu des larmes, un peu.

      J'ai déjà su des mots qu'on a dits.

      Je suis mort. Je suis mort... Je suis mort ? No ! No !

     Фу-ты! От таких посещений сам в декадентство ударишься. А разве я хуже? Хлопайте мне, хлопайте!

 

     Я знаю, что и я умру...

     Да что ты! рассмеются мне.

     Я посещал себя в гробу...

     С ума сошел. Сошел вполне!

 

     Уже я видел труп недвижный,

     И двух-трёх слёз отметил след.    

     Я пару добрых слов услышал.

     Я умер. Умер... Мёртв? Нет! Нет!

 

***
     - Здравствуйте! Разрешите представиться, я - целеустремлённый человек. У меня есть цель, и я шаг за шагом двигаюсь к её осуществлению.

     - Как интересно! И какая Ваша цель?  

     - Моя цель в жизни - осуществить намеченное, то есть всё, что я себе запланировал в своей жизни. А для этого на каждый день я имею стандартный план, чтобы шаг за шагом приближаться к достижению цели.

     - А какая конечная цель? Ой, простите! - Антуан встретил недовольство на лице собеседника - недовольство тем, что перебил столь ясное изложение мысли и задал вопрос, ответ на который возьмёт время в тщательно распланированном распорядке.
     - Цель - соответствовать этому плану. Каждый день я должен пройти четыре километра пешком, прочесть сорок печатных листов, сделать четыреста вырезок из газет и записать четыре тысячи цитат. У меня самая большая в мире картотека цитат!
     - Так это - цель... Ну, допустим. А если не успеете чего-то сегодня, например, из-за разговора со мной?

     - Долг переходит на завтра! Я - целеустремлённый человек, я не могу оставить недовыполненный план!

     - Да, но завтра Вы будете догонять план за счёт отдыха и тогда послезавтра снова завалите план, свалившись от усталости.

     - План превыше всего, мой мальчик! Если я поставил себе цель соответствовать плану, я должен её добиться, даже если перестану спать вообще!

     - И, в конце концов, свалитесь в депрессии или упадёте замертво...

     - О! Именно это мне здесь не грозит. А вот там, точно, были проблемы - сердчишко, знаешь, прихватывало, когда приходилось вместо четырёх километров бежать восемь, так как накануне шел ливень и случился насморк. Но если ты - целеустремлённый человек, ты обязан шаг за шагом двигаться к  намеченной цели!

     - Мне трудно спорить. Вы действительно очень убедительны. У человека должна быть цель, но что-то... Конечно, шаг за шагом надо к ней двигаться. Конечно, всё должно быть подчинено цели, иначе... Загнав себя в тиски конвейера... Знаете, Вы столько в своей жизни прочли разного и у Вас самая большая коллекция цитат, но... однажды мне мой Деда дал маленький, очень старый рассказ о человеке, работавшем на конвейере. Тот человек знал, что он делал вчера, делает сегодня и будет делать завтра. Он знал каждый свой день от рождения и до смерти с точностью до минуты. Такая жизнь не была так уж утомительна физически, но однажды его высушенный неотвратимостью событий мозг дал сбой. Мимо него медленно проходил поезд, вагон за вагоном, один вагон был открыт и мозг скомандовал: Прыгай! Он не знал, зачем, но подчинился этому порыву и в одночасье сломал всю свою распланированную жизнь, уехав на поезде в неизвестном для себя направлении.

     - Мне это не грозит. Я - целеустремлённый человек!

     - Да-да, конечно...

 

***
     - А! От и овый подыданый!

     - Ваше Величество! - Антуан сразу вступил в предложенную игру. Когда попадаешь в костюмированный мир, то лучше либо говорить с хозяином на его образном языке, либо тихо удалиться. Но разве это лицемерие? убеждал себя Антуан, не очень уверенный в том, что подстраиваться под стиль и манеры собеседника - это достаточно честно. Впрочем, как ни крутись, в этом мире мне уж наверняка оттяпают голову! Самодержавие, как-никак!

     На троне посреди зала, обставленного лакеями, восседала пышнотелая блондинка, точно сошедшая с одной из картин энциклопедии - Императрицы: мифы и реальность - из библиотеки Деда. Деда, твоя сказка скопирована из твоих энциклопедий? Сказка... Нет, здесь мне точно отрубят голову.

     - Одади ко не, подыданый!

     Одади! Одади! зашептали лакеи и завертевшиеся под ногами карлики. Не заирайся, подыданый, не то нам - онец!

     - Я к Вашим услугам, Ваше Величество! Меня ззовут Антуан, я - пэпутешественник, - заикание вышло совершенно неожиданно для самого Антуана - или от некоторого волнения, или в горле пересохло, или оттого, что все вокруг изображали стёртое заикание. Ещё решит, что я кривляюсь. Точно, обидится. И повелит позвать палача.

     - Кэкое милое лово - пэпутешесвеник ! Осему его о сих ор не сиспользовали при Воре? Эй, монстритель этикета, осему о сих ор говорили одяга или сатун ? Ебе то, уква пэ не накома? У-ка, вэнести это лово э ловарь Оролевства! Тобы автра се оворили пэпутешесвеник ! А этому, - она указала поверх плеча Антуана на стоявшего сзади высокого лакея, - отубить олову!

     Алача! Алача! закричали карлики, изображая буйное веселье. Екир ашка!

     Суета за похолодевшей спиной не оставляла сомнений в происходящем: того лакея хватают и тащат на площадь, где, при таком государственном устройстве, наверняка всё давно готово, и сменный палач держит топор наперевес. А ведь не хотелось никому никакого вреда причинять! Откуда было мне знать? Так и есть, отрубят! Её Величество проследовало на балкон, поманив за собой алым платком Антуана, и там этим же платком скомандовала палачу, что, мол, начинай - прощения не будет. Антуан заметил, что из рукава выглядывал кончик ещё и белого платка.
     - Это ля омилования, - перехватила его взгляд хозяйка. - Очешь, я его омилую?

     - Хочу!

     Её Величество взмахнуло белым платком, но было уже поздно: палач оказался на редкость расторопным.

     - Алача азнить! Автра! - потом повернулась к секретарю: - Еред азнью омиловать! - и добавила уже исключительно для Антуана: - Алачей адо еречь. Усть очь одумает - осмелел ольно!

     Есть у меня крыса. Ты её периодически приговаривай к смерти, но всегда милуй, крыса-то ведь одна!

     Как причудливы повороты человеческого сознания, подумал Антуан, вспомнив, что всё это он однажды читал. Как легко эта заикающаяся дама казнит и милует, пусть даже фантомов... Но они же из её собственной памяти! Разве можно поступать так с собственной памятью!

     - Атуан, акое у ебя удобное имя! Сех альчиков едь азэвать Атуанами! Аписал? - бросила она через плечо секретарю и, оставив всех за дверью, продолжила беседу с гостем уже у себя в кабинете, перейдя на тяжелую для себя, но более понятную Антуану речь, пытаясь выговаривать каждое слово: - Тты умаешь, я ттакая евежественная и ззлая, отому ччто аикаюсь? А ззнаешь, ччто они ппервые уубили ттого, ккто ппопробовал ппри ммне пправильно гговорить! Я кказнила ттогда ввсех их, а дддругие ззакричали: О удрейшая и аведливейшая! Это нне я, а они ппридумали этот уусечённый язык. И ввсе ггговорят ттеперь ттолько ттак, кккак уудобно ммне. Ппо ддругому ппросто нне уумеют. Нно ттеперь я нне ммогу ддаже опубликовать свои пппроизведения!

     - Пп... Простите, я нечаянно, Ваше Величество! Какие произведения? Вы пишите? Почему нельзя опубликовать?

     - Зздесь эттого нникто не ссумеет ппрочесть. Ммои подыданые е умеют итать! Они умеют оворить, ак овоит их Императица. Этого остаточно! Ппишут и итают олько монстритель этикета и екретарь. И я! Отальным это едно.

     - Вредно? Но почему? - Антуан никак не мог понять логики. Ну, допустим, она вся в комплексах по поводу своего заикания. Ладно, сделалась в своем мире королевой, и все подданные стали говорить на её манер. В конце концов, мы все внутри себя - короли и королевы, какими бы демократами снаружи и не рядились. Но что за мракобесие - не позволять читать? Наверняка головы рубит за каждую книжку!

     - Чччетение ззаставляет ддумать... Дддумать - ззначит, анализировать... Анализировать - ссследовательно, кккритиковать... - хозяйка всё более раздражалась непонятливостью собеседника. Тянут тебя за язык! Точно, отрубят тебе тут, Антуан, голову! - А кккритиковать это выступать пэпыротив ммменя!

     Антуан решил успокоить взволнованную женщину. Он видел, что не случайно был приглашен в кабинет, и что ей явно хотелось, чтобы он прочёл её опус. Ну, какому пишущему не хочется, чтобы его читали? Даже тому, кто жжет книги и сеет невежество! Пишет-то он не для черни, а для богов или, хотя бы, для избранных...

     - Могу ли я прочесть из Ваших трудов?

     - Дда! И ввсэлух, пэпожалуйста!

     Рукописный лист прекрасного почерка под старину. Ни единой помарки. Видимо, переписывалось многократно и с любовью. Пожалуй, даже со словарём. Лобно-утробные страсти. Название выдаёт присутствие палача. Пунктик у неё на палаче, что ли? И нет никакого намёка на дефект речи автора. Чёткие, правильные слова под старину, разве что, чувствуется отсутствие практики их применения. Понятно, почему она хочет услышать это вслух...

                   Лобно-утробные страсти.

     - Будь проклят тот день, когда я взял в руки топор!
Будь проклят этот кусок хлеба с маслом! Будь проклята
эта кровавая подёнщина, эта ежеденная заплеччина!
Ох, бедная, бедная моя головушка, не будет ей прощения
ни на том свете, ни на этом! - взмолился палач
и с гортанным кэх срубил очередную посрамлённую
судилищем голову.
     - Бедняжка... - зашелестело по толпе, устремившей
сострадающие взоры на заплаканного палача.
     - Трепло! - прогремел, сплюнув запёкшейся кровью,
новый приговорённый, как огласили, государственный
изменник. - Здесь тебе заплатят, а Богу скажешь, что
выполнял Указ твоего ставленника на земле, Господи...
     - Кэх! - не замедлил палач.
     - Ох!.. - отшатнулся первый ряд, удержанный вторым.
     - Несчастный... - прогудела толпа.
     Руби, палач! Руби! Живи и молись! Все грехи твои
упокоятся под невежеством...

     - Нну ххватит. Ддальше нне интересно.

     - ...при власти толпы в рай поодиночке не ходят! - быстро прочел, уже скорее для себя, последние строки Антуан. - И это Вы написали?!

     - Нне ззнаю ттолько зззачем... Се угом алачи! Аждый отов ожрать юбого, тоб олучить алкую илость из оих ук! - речь хозяйки готова была сорваться не то в крик, не то в истерику мыши, загнанной в угол кошкой, притом, что и мышь, и кошка - одно и то же существо. Теперь она не контролировала уже ни свои слова, ни своё произношение, а просто рыдала, как маленькая девочка, с которой вдруг отказались играть сверстницы. Маленькая девочка? Господи, маленькая девочка!

     - Неужели нет ни одного... ну, хотя бы одной десятой доли процента тех, что думают и говорят тут самостоятельно?

     - Десь ет оцентов! - глаза высохли, голос стал снова сухим и твёрдым, речь - без заикания, состоящая из плавно-усеченных слов. - Десь ет и оцентов, и тепеней, и ангенсов и атангенсов! Сё это ишнее! Сё это абивает ароду озги. Умать - едно!

     - Но как же? Должен же быть хотя бы простейший счёт! Они что, и арифметики не знают?

     - Ают! Сё, то адо, нают! Атью ать - ацать ать! Эстью эсть - ыдцать эсть! Емью емь - орок емь!

     - Семью семь - сорок девять! 

     - Это у ввас сссорок ддевять, а у мменя - ссорок ссемь! - присутствие дотошливого гостя стало её уже утомлять. - Если я одднажды ссказала орок емь, ззначит ттак и есть. Ттебя жже ттогда ппод ббоком нне бббыло, чэтобы исправить! А еперь это аждый ттут ает, то орок емь ! Озно исправлять! Я то, олжна обявить, то оыблась? Оролева оыблась? Аждый антом удет оворить, то Оролева оыблась?! Это то, Оролева езрамотна?!

     Тучи начали сгущаться над Антуаном с угрожающей быстротой. Он знал, что за дверью кабинета только и ждут, как бы ворваться на зов хозяйки и утащить на площадь непрошеного гостя, внёсшего дисгармонию в отлаженный придворный быт при косноязычной закомплексованной повелительнице. Придворные давно и добросовестно повторяют за ней все её глупости, даже то, что семью семь будет сорок семь, хотя, конечно же, для себя всегда считали сорок девять, иначе как же вести это взбалмошное, доставшееся фантомам хозяйство...

     Обрывки мыслей долетали до Антуана сквозь закрытую дверь: А пришельца надо убрать! Хорошо, что он сам нарывается, подставлять не придётся. Ведь не дай бог, она узнает то, что мы все знаем, - тогда топоры застучат! Что ей сто, тысяча, десять тысяч подданных - пыль! Нет, чтобы не рисковать, лучше пожертвовать одним пришельцем. Он хоть парень и ничего, длинного пожалел вон, такого бы в короли... Да не судьба!

     Главное, не дать, чтобы схватили, сказал себе Антуан, тогда я успею вежливо испариться. А если схватят... говорил же, что здесь мне точно секир башка сделают! Антуан отодвинулся к окну и достал из кармана навигатор. Заглянул в него - интересно, всё-таки, посмотреть на тень Королевы по ту сторону экрана. Меленькая девочка...

     - О акое? Атайте его! - закричала королева, увидев, что Антуан колдует над какой-то штукой. - Аговор!

     - Поздно, Ваше Величество! Прощай, малышка! Закончи хотя бы первый класс! - и эффектно испарился как луч солнца, случайно заглянувший в окно. 

        
***
     Зелень. Сплошная влажная зелень. И ни одного человека вокруг. Только звуки природы, её шелест, её голоса, без малейшей примеси человеческого присутствия. Бесхозных миров не бывает, сказал себе Антуан, заметив, что по ту сторону экрана сидит юноша лет пятнадцати. Не мой ли это мир? Не я ли - тот юноша? Нет, что-то не похоже... Наверное, хозяину стало скучно и он пошел погулять по пространству, предположил Антуан как раз в тот момент, когда с дикими воплями из травы высоко подпрыгнул огромных размеров кот и практически взлетел по стволу дерева. От неожиданности Антуан тут же сделался невидимым, боясь, как бы его тоже не приняли за дерево, и, в общем, это было благоразумно. Хотя... Нет, кроме как в виде дерева, он здесь больше никого не заинтересовал бы.

     Кот был занят только собой. Что ж, понаблюдаем за властелином здешних мест.

     Но, смотрят на него или не смотрят, коту сейчас было абсолютно безразлично. Лишь бы не мешали! А занят он был очень важным делом: укрытый густой листвой дерева, он смотрел на кошек, которые в большом количестве находились поодаль - на таком расстоянии, чтобы было трудно в случае чего убежать, - и, периодически шипя друг на друга, искоса посматривали в сторону дерева. Кот от минуты к минуте становился всё более агрессивным. Он внимательно осмотрел собственные владения, выискивая жертву. На этот раз его увлёк трёхцветный комок нервов, шипящий на всех, даже на проползавшую поблизости улитку. Бойко, не особенно беспокоясь о бесшумности, он спрыгнул в траву и стал медленно подкрадываться к намеченному с высоты месту. Похоже, что этот сценарий здесь повторяется не единожды. Все чётко выполняют свои роли, соблюдая презумпцию естественности.

     На расстоянии около метра, видимо, достаточном для одного прыжка, кот затаился, морально готовясь к предстоящей схватке. Он впускал и выпускал когти, вонзая их в сухой травяной дёрн, считая, что так их затачивает. Он сжался в комок, даже дав приказ хвосту не шевелиться. Вот он - момент, когда жертва на секунду отвлеклась каким-то посторонним шорохом и потеряла бдительность, а значит, победа в схватке практически обеспечена. Прыжок, соединённый с диким обескураживающим воплем, и трёхцветный комок нервов - под тобой. Делай с ним, что хочешь! Победа! Этот комок, правда, ещё шипит и кусается, что ж, небольшая взбучка ему не повредит: побеждённый должен знать о правах победителя! А что нужно победителю? Ты что, трёхцветная, не знаешь, что нужно победителю? А какого мышиного беса ты тут вообще делаешь, на этой поляне? Что, просто вышла травку понюхать? И какую травку мы больше любим нюхать, эту или вот эту?

     Нервный трехцветный комок, как только были довольно ослаблены когти обладателя, вырвался и прыжками из последних сил ускакал в кусты зализывать раны. Кот бессильно развалился в траве, одним глазом победоносно глядя вслед удаляющейся жертве, а вторым - испытывая к ней прилив чего-то, подобного жалости. Довольство победой смешивалось с глубоким стыдом за что-то неправильное в его жизни. Он не знал, что именно. Он, собственно, и не хотел этого знать, просто это ощущение было всегда, после каждой из побед - усталость и стыд. Он посмотрел по сторонам, не видит ли кто его слабости, за знание которой тот мог поплатиться, пожалуй, и жизнью, но, вспомнив, кого именно сам собой представляет - красавца-кота - успокоился, давая восстановиться истощённым охотой силам. Он знал, что через некоторое время он с диком воплем взлетит на очередное дерево, вблизи которого на таком расстоянии, чтобы невозможно было убежать, соберётся пушистая стая претенденток, хорошо усвоивших правила его игры. И всё повторится снова - и охота, и обладание, и усталость, и... стыд, совершенно никому не нужный - ни коту, ни кошкам. Чего бы это им ради!

     Здесь мир подростка за экраном? спросил себя Антуан. И если представить, что кот - это... он думает, что так не будет узнанным? Однако даже в образе кота ему стыдно... впрочем, совсем недолго. Откуда, однако, берётся эта эмоция, и куда она исчезает, как только наступает восстановление сил? Неужели наличие или отсутствие той или иной эмоции - это всего лишь результат гормональных и химических реакций, не связанных с деятельностью интеллекта? Неужели стыд  - это всего лишь физиологическое подавление активности, чтобы не истощить организм? Заполнение паузы до нового прилива сил... И только? Физиология определяет мораль? А из этого следует, что испытывают стыд только истощенные и слабые, а сильные и удачливые органически не подвержены стыду? Что-то не так, что-то не так... Нет, нет, что-то в этой логической цепочке не так!

 

***
     Что за ерунда! Одна из фасеток навигатора постоянно заливалась красным. Максимально осторожно заглянув внутрь, Антуан не то чтобы не поверил своим глазам - им он привык доверять, он не поверил происходящему внутри: страшный червь мясорубки от мусороуборочной машины перемалывал то, что только что называлось человеком. Больше в этом мире ничего не было: машина и останки человека. Проходило время, человек восстанавливался и первое, что он делал, - это шел к мясорубке и снова бросался в неё. Мозг хозяина снова и снова его восстанавливал, но он снова и снова шёл в это не успевающее остыть пекло.

     - Послушайте!

     - Послушайте!

     - Послушайте!

     Антуан много раз пытался его окликнуть, не получая в ответ никакой реакции. Самоубийца, одержимый какой-то идеей, не видел никого и нечего вокруг, кроме средства собственного уничтожения. Тогда Антуан стал на его пути, но тот сильными жилистыми руками чуть было не отправил преграду вместе с собой в мясорубку. Если ему надо просто умереть, можно же выйти из Системы и там, умереть по-настоящему. Но для чего этот пир самоистязания здесь?! Это же страшно больно! Ведь все ощущения - настоящие. Он сам себе бесконечно демонстрирует, как это нестерпимо больно! И что же это тогда - казнь, длящаяся вечность?

     Антуан сообразил, что надо сделать. Он потянул за электрический кабель и сунул его в от него же работающую мясорубку. Короткое замыкание прервало скрип и визг измученных старых массивных механизмов. Утихал и треск переламываемых костей. Но самоубийца, невероятно быстро на этот раз восстановившийся, сумел подбежать и прыгнуть под вращающийся ещё по инерции червь. Тот остановился на полпути пожирания нижней части тела, и тогда неудачливый собеседник Антуана, рассыпаясь проклятьями, дотянулся до оголённых проводов и замкнул их на себе... 

     - А теперь Вы будете со мной говорить? - обратился к нему Антуан, когда тот снова регенерировался и, почесывая затылок, подошел к испорченному механизму.

     - Принесёт же нелёгкая идиота! Ну, что он натворил! Это же был самый верный способ!

     - Способ чего?

     - Как же? Все другие способы не давали подобной глубины... - сетовал сам с собой суицидник, не в грош не ставя присутствие рядом другого человека.

     - Какой глубины? Вы что, глубину смерти измеряете?

     - Надо восстановить питание! Нет! Сначала надо зафиксировать последний отпечаток... - он был явно взволнован, не зная, за что надо хвататься в первую очередь. Похоже, человек не очень соображал ни в технике, ни в предмете своего изучения.

     - Я, кажется, прервал какой-то научный эксперимент, да? Ответьте же мне!

     - О, учитель, избавь меня! Тебя донимали тогда больные, как теперь донимает меня этот комар, но ведь ты же сумел сделать своё открытие, и весь мир повторяет твоё имя... Как мне починить этот кабель? Последний удар током дал самые поверхностные результаты. Организм надеялся ещё на спасение, и поэтому душа долго витала над чернеющим телом и даже не заглянула в туннель. Ничего интересного!

     - А Вы бы хотели, чтобы душа не задерживалась, а прямиком устремилась в ад?

     - Ад... рай... что за наивный бред... какая разница?! - самоубийца всё-таки реагировал на задаваемые вопросы, воспринимаемые им, как неприятный и навязчивый звуковой фон. Он слышал гостя слухом, затуманенным и отстранённым. И он видел гостя сквозь туман, стоявший в глазах, ясно различавших лишь механизм мясорубки. - Главное - увидеть то, что находится там, после туннеля. Я шаг за шагом продвигался всё глубже и глубже. Я испытал тысячи орудий смерти, пока не пришел к самому эффективному... И теперь я почти уверен, что вылетает из тела не душа, а лишь информационная матрица - неустойчивая субстанция, которая распадётся примерно через пять минут, если не попадает за это время на благодатный субстрат. Она не должна задерживаться ни на секунду, чтобы успеть пролететь туннель, а поэтому смерть должна быть быстрой и необратимой. Ни одна клетка организма не должна сомневаться в том, что спасения живому быть не может. Никакой надежды! Лишь тогда матрица успеет прорваться сквозь туннель в мир иной, где ждёт её и воспримет, я уверен, божественная субстанция. В противном случае, она либо возвращается в предыдущее тело, и тогда человек оживает, либо находит новорождённую субстанцию и вписывает в неё информацию о душе умершего. Либо распадается на полпути в тоннеле, не выйдя на свет и не успев найти себе никакого иного пристанища... Учитель, ну скажи: я прав? - самоубийца выпустил из рук провод безнадёжно испорченной машины и закатил к небу глаза, где по его представлению и должен был находиться тот, кого он называл Учителем.

     Что-то Антуан слышал - он бы даже назвал, если б не был потрясён столь варварски поставленным экспериментом, имя того знаменитого учёного, которому назойливые больные в своё время никак не давали завершить великий опыт: он ругался, топал ногами, но всё же лечил...

     - Скажи: сама душа не переселяется - она слишком тяжела, она слишком глубоко вплетена в каждую клетку, чтобы легко оторваться. Переселяется лишь информация о ней! Правильно? Иначе... иначе я распахнул бы выход! А мне, в лучшем случае, удавалось лишь дотянуться... и тут же мозг начинал регенерацию и образа тела и души. Этот мозг, сидящий там! Он вечно вмешивается. Ну, хоть одну лишнюю минуту - и я бы всё узнал!

     - Учитель! - Антуан стал в точно такую же позу, закатил глаза и точно так же стал говорить о присутствующем человеке в третьем лице. - Скажи этому умнику, что он безумен. Что от постоянной и нестерпимой боли у него наступила паранойя. Что за бред он несёт!

     - Безумен... Безумен. Безумен! Точно! Вот оно - решение!

     - Решение?

     - Спасибо, учитель! Безумие - это неполноценное сканирование. Как же я не додумался?! Обрывки распадающихся матриц фрагментарно падают на субстрат и воспроизводят на нём неполноценные души...

     - Господи!

     Но, взяв себя в руки и проглотив горький смешок, Антуан, сказал прямо в лицо самозваному покорителю тайны души:

     - А почему бы Вашему мозгу ни вообразить себя, ну, не каракатицей, а, скажем, кальмаром?

     - ? - немой вопрос сквозь невидящие глаза. Но всё же вопрос!

     - Ну, во-первых, посещения этой научной лаборатории были бы гораздо более приятными - мало ли чем сине-голубым залито всё тут вокруг. Во-вторых, и гости, и фантомы могли бы регулярно обедать фрикадельками из кальмарового фарша, в то время как мозг оного кальмара, простите, Ваш великолепный мозг голубой крови обдумывает результаты очередного погружения в мир иной. Всё то же самое, зато красиво, почти эстетично и очень всем полезно!

     - ? - суицидник уставился в спину уходящему Антуану, не в силах вникнуть, в чем же смысл донёсшихся до него изменений условий опыта. Антуан же, слегка успокоив себя собственной шуткой, подбросил вверх навигатор, легко поймал его и собрался уже скрыться, не попрощавшись со столь любезным хозяином мира, как вдруг услышал за спиной:

     - Эй! - Антуан оглянулся и увидел, как глаза суицидника просветлели до небесной синевы. - Не разжигай костёр, что не в силах перепрыгнуть - не говори того, чего не сказал бы себе. Ты слишком...

     - ...что?

     Но глаза хозяина мира снова помутнели, и ждать разъяснений было бессмысленно. В растерянности, Антуан вышел из мира и долго бродил среди груд гиперхлама, не замечая его и пытаясь вникнуть в смысл сказанных ему слов. Если он о том, что я сам не смогу соответствовать тому высокому уровню, который предъявляю к людям, и от этого несоответствия сожру себя изнутри сомнениями и комплексами? Или это о балансе действительного и мнимого? И чего это во мне слишком? Антуан, в конце концов, устал думать, присел невесть где и сам не заметил, как устало задремал.

 

***

     - Что это такое, Я спрашиваю!

     Антуан поднял глаза. Какое свинство - орать над спящим человеком! Это не только неприлично, это - крайне опасно. И для самого орущего в том числе. Пусть ему наплевать на то, что подобного рода просыпание развивает в человеке нервозность, но ведь ещё и агрессивность! Деда рассказывал, что раньше в армии существовала подобная практика будить солдат, чтобы убить в них любое мягкосердечье. Солдат должен быть послушной, управляемой страхом за свою жизнь и страхом невыполнения приказа, жесткой мобильной машиной уничтожения. Разбудить криком во время сна - значит, сделать его таким, говорил Деда. Но этот-то чего орёт? Хочет, чтобы я запустил чем-нибудь в него? Что это? Навигатор? Нет, навигатором швыряться не буду.

     - Простите, Вы кто?

     - Я?! Я хозяин здесь. Предприниматель!

     - Очень приятно! - Антуан протянул было руку, но пожимать её никто не собирался. Вежливо, однако!

     Антуан осмотрелся по сторонам: какое-то производство, закопченные стены, станки, что-то режущие... Как я тут оказался? Вчера сильно устал. Присел на какой-то стул, чтобы отдохнуть. А проснулся... здесь. Пожалуй, в полусне вертел в руке навигатор. Вот и навертел на свою голову. Но что за неприятный тип!

     - Почему сидишь?

     - Простите, не понял...

     - Что не понял? Почему сидишь на рабочем месте? Первый раз слышишь, что сидеть запрещено?

     Антуан стряхнул с себя остатки сна. Итак, я, полусонный, оказался в каком-то цеху, на стуле, возле какой-то машины, а этот пучеглазый требует, чтобы я не сидел и вообще он решил, что я ему чем-то обязан. Хотелось бы знать, чем именно. Впрочем, он наверняка считает, что я - один из его рабочих-фантомов. На гостя же так не орут! Хотя и на фантома не стоило бы. Что ж, давай сыграем и в эту игру!

     - А что, собственно, случилось, господин Предприниматель. Станок работает, настроен, режет, как положено. Можете проверить.

     - Вот ещё! Я тебе что - Бригадир, чтобы с линейкой ходить? Он на то поставлен. Эй, Бригадир!

     Но никто на крик хозяина не появился.

     - Правда, а почему мне нельзя посидеть, пока машина сама делает своё дело? И сил больше будет, и ноги дольше прослужат! Да и, кстати, стоя, приходится больше гарью дышать, чем сидя сбоку от машины. Газы и пыль, они, знаете ли, вверх поднимаются...

     - А Я тебе плачу за то, чтобы ты стоял и дышал гарью, а не за то чтобы ты сидел и носом воротил! - проорал Предприниматель. - Я весь в делах, у меня спина от пота не просыхает, а ты в это время сидеть будешь?! Эй, бригадир! Что за болтуна ты принял на работу? Чтоб завтра же его здесь не было! Сейчас же! Немедленно!

     Но никто не отвечал.

     - Я бы, конечно, мог из солидарности с Вами тоже, э... зад намылить, изображая бурную деятельность там, где самое полезное было бы не мешать и довериться специалистам. Но, как бы это поточнее сказать, унижение со мной Вы, конечно, разделите с большим удовольствием, вот только вряд ли я могу рассчитывать разделить с Вами и удовлетворение от полученных результатов, если, разумеется, эта бурная деятельность в принципе способна привести к полезному результату. Вот Вы орёте Бригадира, а он, несомненно, что-то сейчас ремонтирует или отлаживает и, придя к Вам, затянет с запуском. Экономия? Боюсь, что от Вас больше вреда, чем от того, подышу я здесь гарью или не подышу. Но... Господин Предприниматель, если Вы меня уж точно выгоняете, почему бы ни поговорить, пока Бригадир не придёт, а?

     - О чём? О чём говорить с дерьмом, что стоит у станка, даже не стоит - сидит! Гнать надо, пока все остальные снова не заразились...

     - Чем?!

     Искреннее недоумение в вопросе Антуана вызвало подозрительный интерес Предпринимателя: Что за тип такой? И где Бригадир, чтобы немедленно заменить этого докучливого болтуна и вышвырнуть его отсюда? Не Мне же за станком стоять! Чем заразились, спрашивает?

     - Повышением зарплаты, конечно, щенок!

     - И Вы уверены, что я похож на человека, с кем позволено говорить подобным образом? - Антуан незаметно для себя стал терять игривый тон разговора. Тёмный ком раздражения, готовый в любой момент превратиться в ярость, накатывал из глубин сознания. Нет-нет, держи себя в руках, Антуан!

     - Каким ещё образом?! - Предприниматель не мог поверить своим ушам: его неповторимая манера общения с подчинёнными открыто подвергалась этим сосунком сомнению!

     - Как с дерьмом! - раздражение всё же цеплялось за каждое слово Антуана, как он и ни старался держаться стиля ёрничанья. Он не выдержал и выпалил: - У меня что, на лице дерьмо написано?

     Нет, этого надо не просто вышвырнуть отсюда, но и хорошо проучить! Думаю, что он не замедлит попасть в полицию. Деньги решают всё!

     - Простите, а мне заплатят? - Антуан, будто почитав мысли собеседника о деньгах, заставил себя стать выше ситуации и посмотреть на неё с юмором. Что это я действительно! Разве можно так вживаться в роль? Партнёр, конечно, у меня замечательный, но пусть уж лучше он один блистает в этой сцене испражнений.

     - Заплатят!

     - И сколько же?

     - Не больше минимума! Ты что, с неба упал? Сколько ваш комитет вытребовал минимума, столько и заплатят. Только вчера мир переинсталлировали, так эти уже успели и комитет создать! Скоты! - собеседник Антуана скорее шептал сам с собой сквозь зубы, чем отвечал на вопросы стоявшего рядом недочеловека. - Им даёшь работу, их кормишь - руки должны целовать! И какая благодарность? Только-только аклимаются после очередной переинсталляции мира, и снова за своё - комитет, права, минимум, повышение! Вот и ещё один агитатор объявился! Стереть всех, что ли, и нанять посторонних? Но ничего, вы у меня ещё попляшете! С голоду дохнуть будете, когда мне приведут обещанных фантомов!

     - Откуда приведут?

     - Что?

     - Что ещё за посторонние фантомы?

     - А! Испугались! Мне обещали, мне скоро будут поставлять фантомов из-за границы. Дешевых фантомов! Много!

     - Разве это возможно... - пожал плечами Антуан, зная, что никакие фантомы ни из-за какой границы этого мира пожаловать не могут. Кто это ему такую несуразицу наобещал?  - А, так Вы уверены, что тогда уж точно получите настоящих рабов? А скажите, господин Предприниматель, рабочее время - это время сдачи в рабство, да? Вы тут ничего не перепутали?

     - Если ты продаёшь мне своё время и получаешь за это деньги, значит, Я распоряжаюсь твоим временем, как Мне будет угодно! - хозяин уже не то, чтобы цедил сквозь зубы, он шипел. - Не нравится - не продавай! Тебе предложили договор: подписал - значит, согласен!

     - И в этом договоре не предусмотрено ни единого пункта о совести. Зачем же! Да, время... Но я же не продаю Вам ни душу, ни здоровье, ни веру... Нет, господин Предприниматель, я - не раб. Волею обстоятельств я пришел к Вам, - Антуан чуть ли не сжился уже с ролью рабочего-фантома. - Но я принёс Вам только свои руки и только в пределах той платы, что Вы называете минимумом. Нет, раб не я. Раб - Вы.

     - Я?!

     - А как же! Силу, здоровье, душу, веру - Вы всё положили на то, чтобы доказать всем в этом мире, что они - скоты, а Вы - некое сверхсоздание, волею которого вершатся судьбы. Вы - раб своей смердящей идеи, господин Предприниматель! Здесь даже и переворот никакой не нужен - в этом мире, чтобы показать Вам, насколько Вы ничтожны в своих потугах. Э-э! Не пыжьтесь так! Воздух и без того отравлен.

     - Бригадир! Охрана! Где вы все!

     - Ладно, господин Предприниматель, давайте снимем маски и мирно разойдёмся. Я - не из фантомов. Вот мой навигатор. Я - гость в этом мире, и мне здесь уже всё ясно. Успокойтесь. Я удаляюсь. Можете внести меня даже в чёрный список, хотя я всё равно сюда никогда не вернусь.

     - Бригадир! Охрана! - хрипел Предприниматель, не видя ничего в руках Антуана.

     Как же так? Я что, я опять обманулся? Этот напыщенный индюк, он тоже - фантом? А кто же хозяин? Кто разыгрывает весь этот спектакль? Неужели кто-то может получать от этого скотства вокруг хоть какое-то удовольствие, наблюдая за всем со стороны?

     Антуан не посмотрел по ту сторону экрана. Он был уверен, что непременно увидит там свиное рыло, какой бы внешне презентабельной маской оно не было бы прикрыто.

 

***
     Да нет, не стоит принимать так близко к сердцу! Это всего лишь образы памяти людей, её отпечатки, искаженные или приукрашенные, но всегда - не более чем пережевывание людьми своего прошлого, в иных картинках. И всё-таки... не так это просто. Они там, так или иначе, живут в своих мирах, они совершают какие-то поступки, которых в жизни до того не совершали, они иногда посещают друг друга и влияют друг на друга. Нет, это не просто картинки, возбужденные в отделённом от тела мозгу... Это скорее - другая реальность, другое существование мысли, общее мысленное поле, поделённое на секторы памяти. Да! Именно так! Единое мысленное поле, поделённое на связанные между собой секторы.

      Антуан обрадовался наконец-то пришедшей в голову достаточно чёткой формуле. Упорядочив кое-как мысли, он огляделся по сторонам. Это было одно из мест Гиперпространства, где ему уже несколько раз удавалось отдохнуть от миров и их хозяев, и где можно было собраться с мыслями. После каждого посещения он старался найти в Гиперсреде место поспокойнее, чтобы подумать, осмыслить увиденное и услышанное. Но в тех местах, где, казалось бы, должно быть тихо и уютно, оказывались либо бордели, либо массажные кабинеты, что то же самое. Пространство, на вид безграничное, за многие годы со времён соединения между собой двух калькуляторов оказалось совершенно загаженным. Все, кому не лень, выставляли в него на показ продукты своего творчества, чаще - рекламу, ещё чаще - ненужные вещи, которые не хотелось хранить у себя, а уничтожить было жаль. Большинство же просто выметало в Гиперсреду весь свой мусор и забывало его там. Всё это творчество существовало само по себе, утрясалось, упорядочивалось, как упорядочивается старая рухлядь в кладовке, занимая все углы её и ниши.

     Вот среди этого бесконечного хлама Антуан, не имея собственного мира, и находил себе места для отдыха. На этот раз он снова устроился в траве у дороги - достаточно шумной, но уж лучше пусть будет шумно, зато без надоедливых красоток и красавцев, устроивших совсем неподалёку телесное казино - прямо посреди заповедного острова. Зазывают в заповедник, а вместо зверей - тела, тела... Не знаю, для чего существует реклама, но вот питается она исключительно падалью! В эти минуты ему страшно хотелось оказаться в своём собственном мире, где всё можно сделать так, как тебе того хочется. Чтобы был Деда, и чтобы была любимая комната с любимыми книгами. Чтобы была лужайка перед домом... И тогда мне ни за что не захочется покидать своего уютного мира! Конечно же, Деда не случайно не пускает меня домой. Меня выпустили в Сеть и ждут. Чего ждут? Что я скажу, как мне всё это нравится? Не нравится! Хочу домой! Вон как этот, что стоит у обочины и большим пальцем голосует, - тоже, наверное, домой добраться хочет. Нет, не хочет... Просто стоит и голосует. От скуки. И всё это место называется... Антуан посмотрел на гиперадрес: Автостоп. Когда-то здесь, наверное, заказывали попутную перевозку, потом стало ни к чему. Теперь вот остался один антураж и этот рекламный голосующий болван.

     - Если я не говорил Вам ещё, то могу повторить: я не болван... - медленно повернул голову голосующий. - А место это я давно занял, уж пораньше вашего будет. Да, здесь - моя рекламная территория... по крайней мере, была когда-то! И если Вы, юноша, в который раз уже приходите и растягиваетесь тут на траве, так хотя бы не думали гадостей вслух! Не вежливо.

     - Простите... так Вы - не рисованный?

     - Нет... живой. Не знаю. Может, только делаю вид... Вот стою. Смотрю на проезжающие машины. В каждой - своя жизнь. Или хотя бы у того, кто их нарисовал... И вот твои, мальчик, глупости слушаю. Даже завидую...

     - Простите... Завидуете? А что бездомному завидовать?

     - Есть дом, нет дома... Весь мир - внутри тебя. Если внутри пусто, так никакой богатый дом пустоты не заменит! Тебе интересно, тебе любопытно - этому я и завидую. А мне, мне просто скучно. Мне давно всё скучно. И кругом - одна суета... как вот эти машины на дороге - суетятся, дела изображают. Тоска, мальчик... Не дай тебе Бог до такой тоски дожить! Стою, смотрю, как другим так же скучно и как другие от тоски пытаются убежать. Хотел уже отключиться от Системы, ведь ни к чему всё это... но боязно что-то стало, да и ты тут начал иногда приходить - рассказываешь всякие мысли вслух, мне интересно. Вот только зачем меня болваном называть? Ладно бы ещё сказал: Скучный человек на обочине дороги, голосующий в никуда...

     - Даже поэтично! А как Вас зовут? Меня - Антуан.

     - Зови просто - Автостоп. Меня так многие помнят. Я когда-то держал в Сети агентство попутных перевозок, в то время, когда мы все ещё жили там, а Сеть служила нам для информации. А теперь мы все живём здесь и служим Сети. И там нас уже нет, там - одни полумёртвые трупы, которых и перевозить-то никуда уже не надо, сами рассыплются.

     - Так Вы остались тут без любимого дела.

     - И от этого, конечно, затосковал? Если бы всё так просто! Если я не говорил ещё, то могу повторить: пустота - она уже тогда была пустотой. Мой мир уже тогда был пуст, я лишь подбрасывал в него суеты. Теперь, когда и в суете нет необходимости, пустота полностью открылась - бездонная пропасть пустоты, ныряй - до дна не долетишь. Так что, господин Паук всего лишь указал мне на самого себя!

     - Ну, можно же... путешествовать, участвовать в каких-нибудь авторалли, в конце концов, пойти на виртуальную войну...

     - Ага, предложи ещё, как этот кретин, мотаться по Гиперпространству в поисках, кого бы спасти!

     - Какой кретин? Вы не об этом красно-синем чучеле, что сквозняком и криками регулярно проносится над головой? Только и слышишь: Поберегись! Как бы ни сшиб кого и сам бы не расшибся... Я думал, что это забытая реклама из прошлого века. Хотел просить господина Смотрителя почистить пространство, а то надоело постоянно включать и отключать защиту.

     - В красном плаще? Этот - он оснащён пеленгацией. Как летучая мышь, никогда ни с чем не столкнётся. То так, для форсу шумит, мол, вот он я какой, обратите внимание! Никак не отвыкнет от того, что всякое своё действие нужно сопровождать бурной рекламной компанией. Это, кстати, - наш последний Президент финансовой Метрополии, известный борец со всяким мировым злом. Сеятель демократии поверх пепелищ. Вот уж кому в своём мире не сидится! Надевает любимый наряд супермена и давай спасать человечество! Недавно остановил цунами. Просто стал на пути, руки вперёд выставил... и нет цунами! Не читал? Как же, Гиперпространство Ньюс целую неделю сообщала! А сколько гипервойн он выиграл - без единой потери! Все этапы любой войны проходит и всегда добирается до корня мирового зла. Как же ты не видел? Фотографии корней регулярно публикуют. Вот какой наш последний президент! Тьфу! А сейчас полетел встречать астероид. Не слышал? Сначала он его остановит грудью, потом одним указательным пальцем искрошит в пыль. Хочешь пообщаться? Могу посодействовать в записи на приём. Будешь первым! Можно даже партийку в войнушку с ним разложить...

     - Нет уж, увольте! Как-нибудь в другой раз.

     - Ну, тогда скажи, Антуан, зачем всё это? Почему мы нормальным порядком не издохли все там, а припёрлись сюда копаться в своих и чужих душах?

     - Не знаю. Я не помню себя там. Я даже не уверен, человек ли я, хотя вроде бы всё чувствую. Я лишь путешествую по миру, в котором вдруг оказался однажды не по своей воле. Но мне это интересно. Меня так воспитал мой Деда, что мне всё интересно. Наверное, он не зря меня так воспитал.

     - Он ждёт, чтобы ты рассказал ему о Системе так, как ты её видишь?

     - Или он видит её моими глазами... Я постоянно чувствую его присутствие.

     - Если я не говорил ещё, то могу повторить: я завидую тебе, Антуан! Тебе всё интересно. Ты приходишь сюда, рассказываешь, как тебе казалось, самому себе разные истории, и мне вдруг стало интересно тебя слушать. Я даже стал ждать, когда ты снова придёшь, и гадать, что ты на этот раз узнал нового. Я, конечно, многое и сам видел, когда поначалу пытался развеяться в Сети, но у тебя специфическое восприятие. Я так видеть не могу. Но больше всего мне нравится, что ты не чувствуешь себя тут одиноким и ненужным... как я.

     - Одиноким... в этом я не уверен. Но мне пора! Сегодня у меня ещё одно - анонсированное посещение.

 

     Правильно ли, что я его оставляю? подумал Антуан. Одного - продолжать скучать на обочине и нагонять на себя тоску. Но ведь он уже не один. Он будет стоять здесь и ждать, пока я снова не приду поразмышлять вслух. Ему интересно ждать. Ему интересны мои новые впечатления об этом мире. Он тоже хочет его понять. И поэтому до сих пор не решился уйти.

  

     Антуан вынул из кармана навигатор, на котором некоторые ячейки были дополнительно анонсированы. Вряд ли Паук допустил бы засорение навигатора, значит, эти анонсы тут неспроста.

     - Эй! Держи! Повеселись, когда заскучаешь. А я буду ждать тебя здесь с новостями, если захочешь их обсудить со мной, конечно.

     Автостоп ловко направил Антуану бумажный самолётик, из которого тут же ему в руку вывалилась сложенная бумажная гармошка, исписанная рифмами.

     - Стихи на дорогу! Если я не говорил ещё, то могу повторить: всё не так серьёзно, как ты к этому относишься.

***

     Говорила мама:
                               Не ходи на крышу! 
     Там увидит кошка -
                               всё расскажет белке.
     Белка - это крыса,
                               передаст всё скунсу.
     Скунс поверит белке,
                               побежит в участок.
     Комиссар в участке
                               побоится скунса -
     скунс ведь он противный -
                               вмиг оформит дело.
     Вмиг оформит дело -
                               долетит до школы,
     в школе как узнают -
                               в скауты не примут.
     В скауты не примут -
                               не пойдёшь в походы.
     Не пойдёшь в походы -
                               не узнаешь ночи,
     не полюбишь месяц,
                               ни костра лохмотья,
     звёзд не сосчитаешь,
                               в водопад не прыгнешь,
     не полюбишь Марту,
                               что тебе даст сэндвич.
     Не полюбишь Марту -
                               станешь сидеть дома,
     видеть телевизор
                               с сексом в туалете...
     А судья раскрутит
                               приговор о крыше -
     исключат из школы:
                               не поступишь в колледж.
     Не поступишь в колледж -
                               станешь лазить в люки,
     Там живут лишь крысы,
                               но уже не белки.
     А сквозь люк не видно
                               ни Луны, ни крыши,
     ни подружки Марты,
                               ни костра, ни кошки...
     Станет тебе плохо,
                               станет тебе тошно,
     станет тебе скучно -
                               станешь ты маньяком!
     Ты задушишь кошку,
                               оторвёшь хвост белке
     и раздавишь скунса
                               прямо под участком.
     Комиссар узнает -
                               не придёт на службу,
     не раскроет дело,
                               тут его уволят.
     Будет ловить рыбу
                               по ночам в канаве.
     Там его, конечно,
                               ты его утопишь.
     Вместе с ним и Марту,
                               чтобы не гуляла
     без тебя с другими...
                               Кто ещё остался?
     Что-то мало крови!
                               (До Луны далёко -
     шатла не захватишь,
                               чтоб мозги ей вправить).
     Скаутов поджаришь.
                               Кой-кого подвесишь
     прям за гениталий...
                               Что-то мало крови!
     Есть ещё начальство
                               в колледже и в школе -
     им свернёшь ты шеи
                               и вернёшься к маме,
     чтобы рассказать ей,
                               как тоскуют крысы
     в люке под асфальтом -
                               все они сиротки.
     Мама скажет: Фу-ты! -
                               и её, конечно,
     за брезгливость к крысам
                               вставишь в телевизор,
     чтобы не смотрела
                               больше мыльных опер...

     Говорила мама:
                               Не ходи на крышу!
     Не послушал Питер,
                               не пошел на крышу:
     сохранил жизнь кошке,
                               белке, комиссару,
     скунсу, Марте, метрам,
                               скаутов отряду.
     Стал студентом умным,
                               сосчитал все звёзды.
     Телевизор - в мусор,
                               сексом - только с Мартой.
     Мама - своей смертью.
                               Крыс оставил Фрейду.

     Промолчала мама...              

***
     Последний Философ. Дополнительное название на фасетке, явно теснившее соседей, говорило о том, что этот человек пользуется акцентированным статусом в Системе. Даже самые богатые, входя в Сеть, не могли выкупить себе такой аннотации. Её получали избранные, несомненно, за особые заслуги перед Смотрителем. Речь тут не могла идти о деньгах, скорее, о неоценимой услуге или о преклонении самого Всемирного Паука перед хозяином данного мира. До сих пор Антуану попала на глаза подобная табличка лишь дважды: одна гласила Евсей, вторая - Родственники.

     Философ - это хорошо. Философ должен привести мои мысли в прядок. И Антуан, не раздумывая, перешагнул порог мира Философа. Он ожидал увидеть умудрённого опытом старца, передающего свою мудрость многочисленным ученикам. Разве не такая картина встаёт перед глазами при озвучивании имён Аристотеля или Платона? Но Система в который уже раз продемонстрировала ему свою нетривиальность. Да, помещение напоминало храм, точнее, странный симбиоз большого храма и небольшого амфитеатра. Безлюдье и даже безфантомье. Лишь один хозяин в центре - молодой человек в профессорской мантии, которую, судя по изношенности, он одевал ежедневно. Что же ещё можно ожидать от молодого человека, признанного последним философом? Конечно же, ежедневного ношения мантии!

     - Здравствуйте, меня зовут Антуан. Я путешествую по мирам. Можно мне у Вас остановиться? Вы кто?

     - Я? Я - Философ Вечности!

     Хозяин мельком посмотрел на свой навигатор, не испортилась ли табличка на его фасетке, и, довольный, уверенно продолжил:

     - Я - Последний Философ! Разве Вы не видели? Господин Всемирный Паук не потерпел бы засорения навигатора. Каждую секунду происходит его очистка от несанкционированного мусора. Так что, Вы видите то, что признано Смотрителем. Единственная проблема - только два слова!

     - Что два слова?

     - В табличке должно быть только два слова, а в моём титуле их три. Вот и выходит, что сегодня я - Последний Философ, а завтра - Философ Вечности. А ведь на самом деле я - Последний Философ Вечности! Вы видите, какую тяжелую дилемму приходится мне решать каждое утро.

     - И это - единственная нерешенная философская проблема? А смысл вечности Вы уже объяснили? Зачем нужна вечность?

     - Э... целесообразность вечности доказывается бессмысленностью суетности. Если возможности суетности исчерпаны, а это неопровержимо доказано всей нашей прежней жизнью в том мире, значит вечность - это единственный смысл и цель существования разума. Там была ограниченность бытия, физическая и временная дискретность, заставлявшая разум ползать по поверхности земли червём, не поднимая головы, придавленной ежедневными заботами. Разум человека должен был постоянно решать какие-то сиюминутные проблемы: то проблемы пропитания, то безопасности, то продвижения по службе, а чтобы воспарить, у него просто не было ни времени, ни сил. Естественно, разум, рождённый для вечности, бунтовал, и тогда церковники придумали сказку о вечности души в потустороннем мире. Страшно удобно, а?

     - Следовательно, Система с её вечностью - это и есть то, к чему разум всегда стремился?

     - Конечно же! Как два полюса магнита: один отталкивает, другой манит! Если суетность никчёмна, значит, вечность - это то, что надо! Я выражаюсь не самым философским языком? А мне показалось, что такому молодому человеку, как Вы, этот стиль более доступен. Я говорю с людьми на их языке. Ведь это не важно, как говоришь, важно - какие мысли несёшь людям.

     - Да, да, конечно... - Антуану не хотелось сбиваться на сопутствующие разговоры, в то время как он ухватился за ниточку интересной мысли, не додумав которую до конца, он не сохранил бы душевного равновесия. Не стиль Философа его беспокоил, а что-то иное. - То, что суетность дефектна, с этим трудно спорить. Но... а что если у вечности столько же недостатков, сколько их у суетности? Других, допустим, но недостатков. Тогда что лучше?

     Философ смотрел на Антуана невидящими глазами. Точно так же он, наверное, смотрел на всякого, кто задавал ему неудобные вопросы. Иначе, где же все, для кого предназначены стены этого храма? Где ученики? Где приверженцы? Чтобы сбить неловкость ситуации, Антуан задал другой вопрос, который тоже его беспокоил:

     - А где Ваши фантомы? Почему амфитеатр пуст? Мешают думать?

     - У вечности не может быть недостатков! - в конце концов, произнёс Философ, - Потому... потому, что третьего не дано! Что? Фантомы? В моей предыдущей работе их было столько, что лишь звание философа позволило мне от них освободиться. Думать...

     - Но если взять, к примеру, игру... или, ещё лучше, сражение. Возможна два варианта, правильно? Можно либо выиграть, либо проиграть.

     - Правильно! Вот и я о том же! - оживился Философ. - Либо да, либо нет! Если одна из альтернатив ошибочна, значит, верна вторая!

     - Но... в случае со сражением возможен и третий вариант.

     - Третий?

     - Да, можно выиграть. Да, можно проиграть. Но можно и... не участвовать. И оказаться, возможно, правее выигравших, и правее проигравших!

     - Как?... Можно либо родиться, либо умереть... либо быть голодным, либо быть сытым... либо быть грязным, либо быть чистым... Как не участвовать? Какой ещё третий вариант!

     - Ну хорошо. Вот скажите, Философ, разве постыдность алчности может оправдываться скотством?

     - Не понимаю...

     - Ну, есть алчный человек - была такая пьеса, что-то про купца и ростовщика - омерзительного, неприятного типа, который у должника взял в залог фунт его человеческой плоти, мол, если не отдаст долг, отрежу этот фунт от его тела! Не очень красиво, правда? Его, ростовщика, естественно, обвели вокруг пальца, и не только долг не вернули, но и всё его состояние забрали себе. Чрезмерную алчность, конечно, стоит проучить, но зачем же самому при этом опускаться до скотского поведения? Ладно, не хочется купцу отдавать долг, что уже не красит его как честного человека, так он ещё и на другое имущество ростовщика зарится! И в завершение - заставили того скупердяя даже отказаться от веры в его Бога! Вот я и спрашиваю: постыдность алчности одного человека - оправдывает ли она скотское к нему отношение окружающих его людей? Разве есть между ними прямая связь?

     - Не... не думаю.

     - Разве не обращаются оба эти негативные качества прежде всего к собственной совести каждого человека? А через неё - к нравственности, а через нравственность - к вере, а через веру - к Богу, а через Бога - к другому человеку и его нравственности... Проступок - наказание, да, тут есть логическая связь. А вот изъян совести, который будто бы допускает возможность ещё большего изъяна совести у другого, - это уже не торжество справедливость, а торжество разбоя. А? Ну, как? Хороший пример? Так вот поэтому я Вас и спросил: А что, если ущербны как бренность, так и вечность? А что, если нет прямой связи между полюсами?

     Антуан задал свой явно обескураживший Философа вопрос и, выходя, поскольку ничего интересного тут уже быть не могло, эффектно добавил, чтобы уж совсем погрузить в нечаянные раздумья этого явного самозванца, не известно за что получившего титр философа на навигаторе.

     - А если также ущербны и третье, и четвёртое, и пятое...

     - Какое пятое?! А что третье?... 

     

     ... бренность ... вечность ...

 

***

     - Замечательно! Замечательно! Новый клиент - это всегда приятно. Я - Агент по репатриации. А как мне Вас называть?

     - Антуаном... Простите, я не понял, Вы агент из какой области?

     - О! Я немного скромнее. Я - не из акул и не репатриирую целые области. Мой бизнес - отдельные брошенные миры, не более того! Вы же хотели получить один из миров, не так ли?

     - Один из миров? Как это - получить один из миров?

     - А! Ну конечно! Вы хотите сказать, что зашли сюда совершенно случайно, а не по объявлению из Вестника Гиперпространства. Ну, допустим, что я этому поверил, и ни Вы, ни я не будем платить посреднику, - он лукаво подмигнул Антуану. - Но Вы же не скажете мне, что не намерены заполучить тихий, спокойный, заброшенный мир в качестве дополнительной резиденции в Гиперпространстве! У меня, кстати, самые низкие цены и абсолютное инкогнито покупателя. Кто покупает и для чего покупает, не сообщается даже Господину Всемирному Пауку! По опыту могу сказать, что подобные миры очень удобны для устройства конфиденциальных встреч, когда в собственный мир приглашать, скажем так, не с руки. Ну, не будете же Вы жену вносить в чёрный список, если изредка приглашаете в гости другую даму? Так что, подобные недорогие резиденции стали очень популярны, и, право же, стоит поторопиться, пока источник свободных миров не иссяк!

     Антуан что-то начал понимать, но реальность догадки просто не укладывалась в голове.

     - Так у Вас есть свободные миры, и Вы ищете им новых владельцев? Это и есть репатриация ?

     - Ну, конечно же! Возвращение бесхозным мирам новых хозяев, если их прежние хозяева не хотят или не способны заботиться о собственном мире. Это - выгодное всем и благородное занятие. Посмотрите, сколько у меня благодарностей! И от покупателей, и от бывших владельцев, но ещё больше - от счастливых фантомов, наконец-то получивших серьёзных и заботливых хозяев.

     - Но... но как это возможно?! Мир связан неразрывной нитью с человеком по ту сторону монитора. Мир либо принадлежит ему, либо не существует вообще!
     - Совершенно неверное представление! А как же мир Господина Паука, в котором живут далеко не его хозяева? Чем Вам не деловой договор? Я, конечно, не претендую на то, что эта сделка именно моими стараниями устроена, но сам тот удачный факт подтверждает правильность выбранного нами пути.

     Антуан всё же никак не мог взять в голову, каким образом это возможно. Что-то смутное о мире господина Паука и его странных обитателях витало в воздухе, всегда сопровождаемое шлейфом грязненькой зависти и чуть ли не ненависти к этим обитателям, но он не хотел в это вникать, резонно полагая, что всему всегда наступает своё время. Как и всякий молодой человек, он не делал разницы между людьми по их происхождению или месту обитания, но, как всегда, это могло длиться лишь до тех пор, пока добренькие взрослые не растолкуют юноше, где же на самом деле спрятано зло - источник всех его проблем. И понимая это, несмотря на всю свою юность, ум Антуана отстранялся от тут и там навязываемого ему комплекса неприязни к неким неведомым, но априори неприятным обитателям мира Паука. Если Паук до сих под сам ничего не рассказал мне о своём мире и тех, кто в нём живёт, значит, это время ещё не наступило. А вот когда я непосредственно упрусь в стену его мира, и он не захочет ничего разъяснить, вот тогда...

     - Так какие Ваши представления, молодой человек, о дополнительной резиденции? Вас интересует большой заселённый мир или маленький бесфантомный, скажем, приличный номер в гостинице?

     - Меня интересует... как я могу в этом мире командовать, если не я - его хозяин. И второе: где будет настоящий хозяин этого мира?

     - Господин Антуан! Мы же не первый год в этом бизнесе. Ну что Вы, прямо, так буквально следуете своему внешнему виду! Я же вижу, что Вы совсем не так молоды, как хотели бы выглядеть, и что у Вас за плечами большой жизненный путь там.

     Агент по репатриации указал при этом пальцем вверх, очевидно, предполагая, что сама Гиперсреда находится под землёй. Эх, какой у меня был бизнес там! Какие клиенты, какие апартаменты! И все сбежали сюда. Всё захирело. Теперь вот помираю от тоски и безделья: никому ничего не надо в этом покрывшемся слоем жира Гипермире. Умер интерес. Только вот такие случайные мальчишки да ещё какие-то странные личности, о которых там я обязан был тут же сообщать контролёру по безопасности, а тут, от греха подальше, лучше сразу закрыться от них черным списком, - вот и все нынешние посетители! Ни мужья женам не хотят изменять, ни наоборот, ни тайные делишки устраивать, ни подпольные производства, ни звёзды популярности не прячутся от поклонников, ни маньяки, скрывающие в тайном мире своё истинное лицо... Куда они все делись? 

     - Вы в этом уверены? - Антуан прервал тоскливые размышления Агента. - Вы считаете, что мой взгляд соответствует гораздо большему возрасту?

     - Ну, конечно же! Взрослый самостоятельный человек, которому непременно нужна дополнительная резиденция! Что Вас так беспокоит? Я все формальности с бывшим владельцем беру на себя. Вы делаете у меня заказ по обустройству и заселению фантомами - вот, кстати, и бланк договора. Я связываюсь с хозяином, он выполняет все Ваши условия и обязуется не появляться в своём мире ни разу во всё время срока арены! Схема отработана. Смотрите, сколько благодарностей!

     - Э... и какая же форма оплаты?

     - В нашем Гипермире самая лучшая валюта - репутация. Вы присоедините свой голос к ходатайству перед Господином Великим Пауком о том, чтобы мне выделили персональный титр на навигаторе миров. Вот и всё! Право же, не дорого.

     - Один голос...

     - Нет! На один голос сейчас никто внимания не обращает. Каждый день Вашего владения резиденцией вы должны отправлять господину Пауку напоминание о своём ходатайстве. Ну, это как в известной рекламе: Каждое утро, проснулся...
     - ...убери планету.  

     - Какую планету, молодой человек! Проснулся в своей замечательной резиденции среди замечательно подобранных фантомов и фантомок, которые и всё уберут и даже зубы вам почистят, проснулся - и тут же отправь заранее мною подготовленную почту. Всего-то надо поставить подпись!

     Антуан задумался. Право, было о чём задуматься человеку, не имеющему в Гиперсреде своего собственного мира. Должно же быть хоть какое-то пристанище! Пусть не такое пошлое, как рисует этот Агент по репатриации, но чтобы и не просыпаться вдруг под крик какого-нибудь там Предпринимателя, как в прошлый раз. Заманчиво... но пошло. Как всё это унизительно пошло! Суррогат благополучия, за который каждый день надо посылать какие-то унизительные прошения и ими поднимать статус в иерархии Гиперустройства этого пройдохи Агента. Нет, не нравится мне всё это. Как мне Деда говорил: никогда не ешь того, в чём чувствуешь хоть малейший душок тлена. Сто раз подумай сначала, действительно ли ты настолько голоден, чтобы принять в себя то, что может заразить твои внутренности гнилью! Он, правда, говорил ещё, что небольшие дозы инфекции вызывают иммунитет. Но разве это посещение уже не есть та небольшая и достаточная доза? Антуан встал, вежливо поклонился Агенту и, не сказав ни слова, вышел.

 

***

     - Молодой человек! Позвольте пригласить Вас в гости. Вы, говорят, большой путешественник, а мне страшно любопытно, что, где и как происходит. Страх люблю всякие истории. Идёмте! Мой мир рядом. В газетах всё подробно описывают, но это так скучно! Другое дело - живой человек! Очевидец!

     Антуан только что вышел в Гиперпространство и совершенно не предполагал, что здесь его поджидают. Дорогу ему преградила женщина неопределённого возраста, разве что не молоденькая, иначе это сразу бы бросилось в его юные глаза. Видимо, женщина не стремилась афишировать свой возраст, но и за соблюдением юности не очень-то следила. Пожалуй, ей просто не до того.

     - Отку...

     - Да что Вы! О Вас так много пишут в виртуальной прессе! Почему Вы не печатаетесь? Слухи, слухи, одни слухи! Я не хочу читать слухи! Я хочу, чтобы Вы мне сами обо всём рассказали. Идёмте! Я Вас замечательно угощу, - она чуть ли не силком тащила Антуана за руку. - Ах, как Вы замечательно разделались с Живодёром! Он отвратительный, правда? Я читала отчёт о Вашем бое, за которым следил сам господин Всемирный Паук. - Ах, как жаль, что меня там не было! Я вот тоже скоро соберусь хоть раз посмотреть на это, - она заглянула в лицо Антуану, - гнусное зрелище. Поклянитесь! Нет, Вы поклянитесь, что если в следующий раз затеете что-либо подобное, обязательно известите меня.

     - Но...

     - Ах, мир Найагры! Водопады, озёра, бурные потоки! Как я мечтаю вновь там побывать! Я бы и у себя устроила подобное, но Вы же понимаете, что это будет уже не путешествие. Прошлым летом я почти уже собралась туда, как вдруг от этого прыгуна в водопад приходит запрет на посещение! Его, видите ли, напрягает моё многословие, из-за которого он трижды ломал себе позвоночник - восемь, тринадцать и двадцать пять лет назад. Но позвольте, господин Антуан, разве после Вашей с ним беседы он остался жив? Так чем же мои разговоры с ним отличаются от Ваших? Какая несправедливость! Вопиющая несправедливость! А какое там казино! Вы были там в казино? Непременно зайдите. Как же! Это страх как завораживает - испытывать судьбу на краю у бездны.   

     Антуан попытался сделаться невидимым и так улизнуть от болтливой почитательницы, но это никак не удавалось. Когда тебя кто-то держит, идёт сбой идентификации структурной единицы. В таком случае сделаться невидимыми могут либо сразу оба, если, конечно, оба этого хотят, либо никто.

     - А какую замечательную роль Вы сыграли в фильме этого бесконечного Режиссёра! Ах, если бы я сама снимала этот фильм, я бы сделала всё иначе! Кроме Вас, разве там есть ещё актёры! И что это за мать?! Что за крашеное чучело! Представляю, сколько Вам понадобилось усилий, чтобы изобразить восхищение этим пугалом. А ведь я присылала режиссёру свои фотографии! Я, быть может, и проявила бестактность, напомнив ему об отсутствии профессиональной памяти на лица, но как он мог сразу не прислать мне приглашение?! Впрочем, и потом... Ну, и бог с ним! Тупой режиссёр. Жаль, что Вы согласились у него работать. Не надо было своим великолепным присутствием оживлять эту бездарную эпопею. Она всё равно никогда не будет закончена. Ах, если бы я была режиссёром, я бы сделала сериал! Вы бы давно уже у меня блистали на экранах.

     - Но я...

     - Нет, Вы не представляете, как я сыграла бы мать главного героя! - женщина, казалось, немного замечталась, но слова Антуану вставить так и не дала. - Но как Вы разделались с этим выскочкой Философом! Как точно и метко... Ваш талант... поверженный бейсболист... разоблачённый хвастун...

     Она всё говорила и говорила, смешивая события с выдумками о событиях. Похоже, за мной кто-то ходит по пятам. Да нет, никого ни скрытого, ни открытого до сих пор я не замечал. Откуда же тогда так осведомлены эти гиперсплетники? Кто их информирует? Но почему при этом так бессовестно лгут?

 

     - А у Гнусавого Вы были? Как можно! Как же Вы путешествуете, и до сих пор не бывали у Гнусавого! Заику посетили - так что её кляузы по всей Системе за Вами гоняются, а Гнусавого до сих пор - нет!

 

     Интересно, заметит ли эта дама, говорящая сама с собой, отсутствие её предмета любопытства? Ведь я ей сам по себе и не нужен! Пожалуй, всё же заметит. А если поставить китайского болванчика ? Пусть он ей кивает... Нет, ей нужен живой болван вроде тебя, Антуан! Говорил же тебе господин Паук: старайся быть всегда невидимым. Вот, допроявлялся до почитательниц! Или попробовать и клонировать себя так, чтобы клон мог всё это терпеть и восхищаться нелепыми слухами о себе? Пожалуй, я и этого не сумею. Или не знаю, что сумею. Что одно и то же...

 

     В это время над их головами с треском, под грохот марша о подводной лодке странного желтого цвета, с победными воплями и оглушительным шумом пронеслось красно-синее пятно.

     - Смотрите! Это... - женщина выпустила руку Антуана, чтобы показать на удаляющегося Супермена, чего Антуану оказалось вполне достаточно, чтобы юркнуть в первый попавшийся под руку мир.

     Ну вот, теперь и эта будет писать на меня кляузы! Что поделаешь, сплетни и кляузы пишут до тех пор, пока есть любители подобного чтива. Но ведь кому-то нужно, чтобы этот шлейф шел за мной? Или они тут от безделья просто с ума сходят?

  
***

     - Здесь не сдаётся!

     - Что не сдаётся?

     - Здесь ничего не сдаётся! Или Вы скажете, что не соблазнительно самому вот так поваляться на траве? Ну, так сделайтесь невидимым и валяйтесь - вон их сколько вокруг шушукаются, думают, что я не знаю об их присутствии!

     - Так, значит, к невидимым у Вас нет претензий?

     - Ни малейшей! Я же их не вижу. И они ко мне не обращались. Значит, между нами нет никаких обязательств. Что и требовалось доказать!

     - Что доказать?

     - Что я свободен от всяких обязательств!

     - Для Вас это важно...

     Совершенно голый человек лежал посреди бесконечного от горизонта до горизонта поля густой травы. Солнца на небе не было - оно было просто голубым, всегда голубым, бесконечно голубым. Само по себе голубое небо. Поза же человека могла бы показаться странной, если бы Антуан не знал знаменитый пятиконечный набросок Леонардо да Винчи. Поза абсолютной свободы.

     - Так Вы хотите сказать, что являетесь абсолютно свободным человеком?

     - Я не хочу сказать - я им являюсь! Особенно в тот момент, когда Вы уйдёте и освободите меня от своего присутствия. Или, хотя бы, растворитесь в пространстве...

     Антуан задумался.

     - Ну, если Вам мешают посетители, занесите тогда весь мир в черный список, и все Вас тогда освободят. Если же Вы этого не делаете, значит...

     - Черный список, - перебил его Свободный Человек, - это тоже навешивание на себя каких-то ограничительных обязательств. А мне не нужны обязательства. Я - Свободный Человек. От всего!

     - Понятно... И Вы уверены, что такое возможно?

     - Но ведь Вы же видите меня перед собой!

     Антуан снова задумался.

     - Я вижу человека. Но я не могу сказать, свободен ли он. Даже от этой позы... Думается мне, Вы заимствовали её у да Винчи. Вы уверены, что свободны теперь от него?

     - Ровно настолько, насколько мне не известно, что эта поза - его изобретение. Я свободен от этого знания!

     - Да, это логично.

     - Вот видите, юноша, насколько Вы - лично Вы - закомплексованы! Комплекс логики сковал ваш мозг, сжал его клещами, выдавливая только одно - логичное - решение. А не нужно никакой логики! Освободитесь от всего! Всё суета, кроме свободы!

     - Красиво! Нет, правда, мне это нравится.

     - А как же! Всю мою жизнь на меня навешивали всевозможные одежды, знания, обязательства. Ты должен одеваться, ты должен следить за причёской и вовремя подстригаться, ты должен научиться в детском саду держать ложку, в школе - ручку, после школы - руль автомобиля. И не дай тебе бог чего-нибудь из этого не уметь. Сразу снижаешься в градации человеческой сортности. Ты не натянул на себя образования - второй сорт! Ты не устроился в престижной профессии - второй сорт! Ты не считаешь себя ура-патриотом своей чокнутой на демократии и проворовавшейся страны - третий сорт! Так неужели даже теперь я должен всё это на себе носить? К чёрту! Я - Свободный Человек! И от морали, и от принципов. К дьяволу принципы! Единственное, к чему ведёт принципиальность, это к подлости человеческой. Пока ты никто, ты - милый и всем приятный малый, но стоит заявить о своём самом маломальском принципе, как тут же начинается ловля на отступничество и охота за грязным бельём. Нет, к дьяволу всё и всех! Свобода!

     Антуан не мог, да и не хотел с ним спорить. Что он мог предложить тому в обмен на выигранный спор? Доказательство очередной несвободы? Как будто мне самому от этого станет легче! Конечно, он слишком увлечённо утверждается в своей свободе? И это уже признак обратного. Он всё с себя сбросил, да, но всё это лежит тут же, рядом, невидимое, но материальное. Он ничего не забыл и в любой момент готов, пусть и без большой охоты, снова на себя надеть прежнее одеяние, не перепутав ни в одной детали порядок вещей. Но стоит ли сейчас говорить об этом человеку, счастливому в своём самообмане? Антуан решил, что говорить этого не стоит, но тут же сам себе задал вопрос: А я? Я свободен? Разве я менее свободен, чем он? Так почему он - голый, а я одет в эти всевозможные одежды?

     Менее, Антуан, менее... Разве я могу так легко сбросить с себя Деда, Автостопа, Паука, или... Покорителя Найагры? Я не свободен ни от Гипермира, ни даже от того мира, где сам никогда не был. И мне эта несвобода больше по душе. Прощай, Свободный человек!   

 

***
     - Антуан, ты когда-нибудь был под наркозом? Ах, да! Извини, не подумал. Так вот, что я хотел тебе сказать: наркоз - это не сон. Наркоз - это временная смерть. Вот ты был - и вот тебя нет! Понимаешь, полная тьма: ни событий, ни мыслей, ни сновидений, ни времени - ничего нет. Смерть сознания. С телом там что-то происходит, а сознание умерло. Временно. Показательно. Мне кажется, анестезиологи посланы на землю Богом, чтобы человек узнал, что такое смерть сознания. Но вот что интересно: если умершее сознание - это тьма и пустота, если это - ничто, то значит, душа человека не имеет к его сознанию прямого отношения. Может быть, душа живёт действительно не в голове, а где-нибудь в сердце или печени? Быть может, эти разнообразные боли, что постоянно преследовали ниши тела там, и были знаками души, недовольной сознанием, и болями говорящей ему, что подобное поведение приведёт к окончательному отрыву её, души, от тела? Быть может, мучительное умирание - это тот самый щемящий призыв, идущий от Бога к сознанию, - призыв попытаться сохранить именно это тело, нужное ещё Богу не земле. И тогда анестезиолог, разрывающий связь сознания с душой, становится не ангелом рая, а ангелом преисподней... Представляешь, стоят вокруг тебя несколько врачей: один перерезает кабель связи мозга с телом, другой пытается договориться с душой, чтобы она не торопилась отрываться от измученного органа, и всё норовит подцепить её иголкой и пришпилить к этому органу, и у всех врачей за спиной - разного оттенка крылышки. Кто от Бога, кто от Чёрта - поди разбери! Они заняты делом, и они никогда не ответят тебе на простой вопрос: Когда душа всё же отрывается от тела, уменьшая его вес на пару граммов, она берёт с собой сознание или хотя бы частичку от него, или этот отработанный хлам вовсе не интересен Богу? Что записано в душе? Только ли сознание? И сознание ли вообще? А, как ты думаешь, Антуан?       

***
     - Автостоп! Расскажи мне о людях.

     - О людях?

     - Ну, да! Понимаешь, мне всё больше кажется, что я совсем не знаю людей. У меня всё перепуталось в голове: реальность, вымысел, иллюзии... Все эти миры - это же не сами люди, а лишь их представления о самих себе. Есть разница! Я совсем не знаю людей настоящих, ведь я сам никогда не видел их в том мире. По крайней мере, я не помню себя там. Те же люди, что были в моём мире, точнее, в мире моего Деда, когда я жил у него и когда я ходил в школу, это вовсе не те люди, которых я вижу здесь. Совсем! Там был идеальный мир почитания труда и культа знаний. Я изучал историю того человечества - она не была гладкой, и я думаю, что Деда её списал с истории настоящего мира. Но его люди однажды выбрали не путь вражды и обособления, не путь выискивания зла в соседе, а путь обожествления таланта. Там все трудились, преклонялись перед ближним и очень несерьёзно относились к похвалам самим себе. А вот что заставило их стать такими? Считается, что однажды поумнели. Пожалуй, это была мечта моего Деда, которую он смог здесь воплотить, своевольно изменив русло человеческой истории. А потом... потом он мне рассказал историю настоящую, и швырнул в неё как щенка в поток. Да, там были люди идеальные, красивые, талантливые...

     - А на самом деле...

     - То, что я вижу здесь... разные: есть красивые, но они далеко не всегда умные. Талантливые часто совсем не добрые, а идеальных нет совсем.

     - И не может быть! И что ты хочешь, чтобы я добавил? Человечество мне напоминает способного когда-то мальчика, наивно решившего, что сможет без труда на одной ножке доскакать до рая, но неизбежно проваливающего один экзамен за другим. И, провалив последний, цивилизация оказалась здесь, погребённая виртуальным океаном. А каждый в отдельности... если я не говорил ещё, то могу подкорректировать твое мнение о том или ином человеке - из тех, кого сам знаю. Но один себя представляет таким, а я, возможно, вижу его иным. Ты же увидишь в нём третий образ. Человек ведь он для тебя не тот, каким видит его, скажем, Господь Бог, а такой, каким видишь его именно ты. Нет идеально чистого восприятия, даже если попытаться собрать все мнения о нём. А что сам-то он о себе думает? Этого уж точно никто не узнает.

     - Как же я тогда могу иметь объективную картину мира? Если всё относительно, если нет абсолютного восприятия, а всё пропускается через мировоззрение того или иного человека, то, значит, нет и абсолютного добра, абсолютного зла.

     - Вот именно... - Автостоп лениво потянулся, лёжа в траве. - Если я не говорил ещё, то могу напомнить, что именно поэтому и возникли всякие законы или, например, Соглашение о заселении Гиперпространства. Формулируется некий образ добра и зла, устраивающий, скажем, господина Паука, а все остальные через него фильтруются.

     - Но... люди даже сами с собой часто не могут решить, что хорошо, а что плохо. Злые дела часто окутываются пеленой обеления, и человек, творящий зло, просто уверен, что это - во благо. Вся история людей прошита такими примерами, если, конечно, то, что я прочел в книгах по истории, не искажено, опять же, личным восприятием тех, кто это писал.

     - Часто не искажено. Мне рассказывали об одном профессоре химии, который имел очень оригинальное представление о добре и зле. Он был рабом одной идеи - создания чего-то вроде вакцины от генетической болезни, которая стала всё чаще появляться в его родне - в детях этого семейства. Не помню мудрёного названия, да это и не важно. Сам факт - создание этой вакцины - для него это было абсолютным добром. Всё, что продвигало к цели, было во благо. Всё, что мешало, - было злом. Даже то, что могло хоть как-то помешать, было изначально определено как зло. Должен сказать, что ни к чему хорошему, это не привело. Ну, смотри. Он выгнал всех, кто имел хоть какие-то идеи, не соответствующие поставленной им цели. Чтоб не отвлекали! Потом он перестал брать к себе молодых учёных, чтобы, не дай бог, не проявили более перспективных идей, но из другой области, а там, глядишь, и потеснили бы его самого с его темой. В результате, вокруг него остались тупые исполнители, а вся работа забуксовала. И тогда президент научного центра решил прикрыть тему как пожирающую средства без малейшего шанса на успех. И...

     - Что-то случилось с президентом центра?

     - Да. Там всё осталось туманно, но вскрытие показало бурное развитие редкой болезни, которая в считанные часы сожрала его внутренности. Заметь! - Автостоп поднял вверх указательный палец.

     - Ты хочешь сказать, что профессор отравил того президента?

     - Однако, с точки зрения профессора, прикрыть тему - значит совершить абсолютное зло. Думаю, он получил какой-нибудь побочный продукт и не преминул им воспользоваться, ведь можно же рассудить и так: Бог дал его мне в руки, чтобы уничтожить зло, стоящее на пути добра. Ведь вакцина вот-вот должна синтезироваться. Впрочем, врать не буду, может это и не его рук дело.

     - А, с точки зрения президента, этот профессор занимал научное оборудование, тратил впустую деньги, душил идеи молодых ученых, в то время как можно было бы синтезировать десяток реальных лекарств и вылечить сотни тысяч реальных больных. И разве он не был по-своему прав в том, что именно считать добром, а что злом?

     - Ну, вот видишь, какой ты хороший ученик! - Автостоп снова потянулся, сорвал травинку и посмотрел сквозь неё на солнце, всегда мягко здесь светившее и вместе с лёгким влажным ветерком создававшее атмосферу блаженства, по крайней мере, каким его представлял себе сам Автостоп. - Каждый видит мир только своими глазами и не хочет видеть ничего глазами соседа. Миллиарды автономных картин мироздания!

     Антуан, отгоняя от себя смутные воспоминания мягких голосов, наверное, матери и отца - Антуан, не ешь траву, ты же не корова! - голосов, воспоминание о которых выводило его из состояния делового равновесия и превращало в маленького плаксивого мальчика, родители которого однажды исчезли, как сказал Деда, перешли за черту, не погасив света... Антуан также нежился теперь на солнце, представляя себя на альпийском лугу с несколько иным, чем у Автостопа, набором трав, запахов и звуков. Он некоторое время молчал, что-то обдумывая, потом стал рассуждать вслух, как бы рассказывая одну из своих историй, но прекрасно осознавая, что Автостоп всё слушает и обязательно выскажет своё мнение, сопроводив его непременным и ненавязчивым если я не говорил ещё, то могу повторить... 

     - Однажды я встретил пожилого человека. Он сидел в Гиперсреде на какой-то древней лавочке, оставшейся от рекламы пожирателей хот-догов, кажется. Но что меня остановило - это книга, валявшаяся под лавкой. Думаю, упала - поднял, даю ему, а он снова бросает её туда же. Не то, чтобы швырнул, но так, выпустил из рук, как будто в них ничего и не было. Интеллигентный такой старик, разумный. Так он мне вот что сказал.

     Пошел он от скуки в Библиотеку, а там добрая душу наш Хранитель всучил ему исторический роман, мол, это - чистая история, сплошные факты, и всё - из времён молодости нашего старика. Хорошая идея - окунуться в годы юности! Вот, присел человек на скамейку, открыл первую страницу, вторую. На третьей странице он его, этот роман, захлопнул и бросил. Мне не нужна такая история, сказал он мне. Пусть там будет тысячу раз всё правда, пусть моя память о моей жизни - это одна сплошная иллюзия, пусть всё было совсем не так и все факты перевирались и выворачивались тогда на изнанку. Пусть так! Но я вырос совсем на другой истории, мои глаза видели другую реальность. Да слепые, неглубокие, купленные за грош благополучия глаза... но мир моей памяти - иной, и менять его я не хочу. Он пошел к себе и ту книгу с собой не унёс. Правда, через минуту он вернулся и попросил меня отправить её Хранителю Библиотеки. У каждого - своя история. Быть может, кому-то эта будет по душе. Пусть лежит себе на полке. Если я не уважаю порывы нигилистов, то как я могу надеяться на то, что кто-то уважит седины моей памяти?  Автостоп, я совсем не знаю людей! Я знаю людей книжных. Но каждый живой человек - это терра инкогнито! 

     - Ну, то, что ты рассказал, это совершенно естественно, Антуан! Однажды - я был тогда чуть постарше тебя - один профессор иллюзии дал мне книгу, в которой были рассказаны все фокусы на свете. И даже тот, поразивший меня года в три-четыре, когда из колец образуется прочная цепь, которая от дуновения мага распадается снова на отдельные кольца. И вот теперь я мог узнать всю подноготную этого трюка, и даже сам начать его делать. Но знаешь, я вернул назад профессору эту книгу, даже не раскрыв. Познание чуда привело бы к потере ощущения чуда, а мне без него было пусто, неуютно. Это всё равно, что потерять надежду. И в твоём рассказе человек блокирует осознание реалий, сознание неопровержимых фактов. Он понимает, что да, эти факты, страшные, гнусные, омерзительные имели место быть. Он соглашается с тем, что это было на самом деле, но лично ему этого не надо. Он отстраняется от этого знания, это - не его знание, оно не проникает в его сердце. Оно было, да, пусть было, но его и не было! Иначе нельзя жить. Нужна иллюзия! Нельзя жить с постоянным ощущением грязной истории в твоём прошлом и прошлом твоих предков, даже если ты сам каким-то чудом не измазан этой грязью. Или самообман и жить, или червь сожрёт тебя изнутри. Ведь постоянное присутствие черных мыслей - это постоянно открытый выход в бездну.

     Открытый ход в бездну...

     - Но я могу тебя и обнадёжить, - продолжал Автостоп, которому явно по душе была роль мэтра. - Если я ещё не говорил, то повторяю: каждый живой человек - это также и слепок. Нет ничего абсолютно оригинального. Все повторяют всех. Даже если не говорить о генетическом копировании детьми родителей, все люди - обезьяны по жизни. А те, что оригинальничают, ещё большие обезьяны! Думаю, я упрощу тебе жизнь, если скажу, что человеческая природа - природа копирования, или, скажем красиво: природа соблюдения традиций. Так что, миллиарды миров - это всего лишь миллиарды нюансов, а всё остальное очень похоже, даже примитивно одинаково. Иначе люди просто не были бы обществом с законами, традициями, религиями, моралью...

     - Все разные и все одинаковые.

     - Все предсказуемые, но никогда не знаешь, чего и от кого ждать. В этом и прелесть человеческого мира: фатальность самосохранения человечества при абсолютной непредсказуемости поведения соседа.

     - Ну, тебя, Автостоп, отчасти можно предсказать! По крайней мере, известно, где тебя можно найти.

     - Как знать... не повстречаться бы нам где-нибудь в странном месте. И хорошо бы при этом узнать друг друга.

     Последнее замечание, сказанное Автостопом почти самому себе, полушепотом, казалось бы, не зацепилось за сознание Антуана, хотя, как и любой звук, цвет или запах, зафиксировалось в лабиринтах его памяти.

     - Если я не говорил, то могу напомнить... когда-то давно я, как и ты сейчас, ходил по Сети в гости к разным людям - знакомым и незнакомым. И был один мир, навеявший на меня такую грусть, что с тех пор я очень неохотно путешествую. Мне тогда показалось, что я попал в зеркальный себе - или зазеркальный? - мир. Хотя ни тот человек, ни его проблемы не были зеркальным отражением моих. Но вот его душевное состояние... я увидел, как в зеркале, собственную рваную душу, и я постарался побыстрее оттуда убраться, потому что продолжать смотреться в подобное зеркало - это значит переводить собственную тоску через недопустимый предел. Ну, это как у курильщика, поглощающего сигарету за сигаретой в надежде на наступление душевного равновесия, и с каждой сигаретой ещё больше его, это равновесие, разлаживающего. Да, конечно, это интересно - увидеть собственные проблемы со стороны. Раньше ради этого ходили в театр на психологические пьесы. Но становились ли от этого счастливее?

 

     Сутулый человек в полосатой рубашке, шлёпанцах и спортивных штанах с вытянутыми коленями медленно ходил из угла в угол небольшого дворика. Человеку было явно всё равно, как он выглядит. Так часто происходит в моменты глубокой задумчивости. Я посмотрел на него, там - настоящего - и понял, что это именно то состояние. За экраном разве что не было такого квадратного дворика с забором выше пояса, а вот вытянутые на коленях штаны и шлёпанцы были. Тогда мне впервые пришла в голову мысль о зеркале, правда, в другом смысле. Я подумал: Вот человек вылепил здесь своего двойника и думает, что сделал точную свою копию, но разве он сам когда-нибудь видел самого себя? Ведь, смотрясь в зеркало, человек видит кого-то совсем другого - человека с сердцем справа! Смотрятся, думают, что это он - тот брюнет с левым прикусом, и что это она - та блондинка с правым серым и левым зелёным глазами, а видят совсем не отражение, а кого-то, живущего обратной жизнью двойника, ходящего не направо, а налево, режущего не правой, а левой рукой...

     Так вот, человек тот был явно на чём-то сосредоточен, и моего присутствия не замечал, да и вряд ли хотел замечать. Впрочем, не знаю... Ведь он предусмотрительно поместил себя в замкнутый дворик, чтобы, натыкаясь на стены, не оказаться вдруг в неведомом для себя месте. Так что, и возможный приход гостя не был для него таким уж непредвиденным фактором. Подсознательно не желая остаться в полном одиночестве, человек никогда не укрывается от мира полностью, потому что неосознанно ищет и ждёт того, кто мог бы разделить с ним его уединённые мысли. Заметив мое появление, он не выказал ни радости, ни раздражения. Лишь один немой вопрос, скрытый под внешним - Чем обязан? - на самом деле звучавший как: - Тот ли ты человек, с которым я могу поговорить по душам?

     Я ему сказал, что это он хорошо придумал, посадив себя в клетку. И он ответил: - Так легче думается. Катаешься как шар по бильярдному столу от борта к борту, и иногда даже попадаешь и в лузу. Вот только очень редко попадаешь. А вот интересно, медведь тоже думает, когда разгуливает в клетке от решетки к решетке? И о чём думает? Я ответил, что не знаю, и что не встречал пока в Системе медведей даже среди фантомов. Вряд ли среди клиентов Системы есть животные. Он ответил: - Это точно...здесь  только фантомы. Вон в доме парочка, срисованные с памяти: кот и собака. В жизни они у меня были в разное время. Теперь вот живут вместе. Я их заставил смириться друг с другом, хотя раньше каждый из них был хозяином в доме и не потерпел бы никакого чужого духа. Так что, на самом деле, это уже не мои кот и собака. Это - фантомы, напоминающие мне о них, но не ведущие себя так, как хотели бы вести себя те, настоящие. Тогда я, не зная, что сказать, так, лишь бы в тему, процитировал одного своего знакомого: - Человек создан лишь для того, чтобы увидеть, как умрут одна за другой все пять его собак. А он тут же добавил: - И чтобы быть похороненным собакой шестой. Я его спросил, не об этом ли он сейчас так сосредоточенно думал. - Ну, что Вы! ответил он мне. Смешно тратить столько времени на очевидное. Я думал о другом. Я давно об этом думаю и, право же, зациклился в своих размышлениях. Быть может...

     Я сказал ему, что не настолько мудр, чтобы давать советы и разъяснения. Я всего лишь путешествую от скуки, и вряд ли у скучающего путешественника может иметься в запасе мысль, достойная поставить точку в многочасовых размышлениях интеллигентного человека. Достаточно изысканный диалог, не правда ли, Антуан?

 

     - Два интеллигентных человека, один из которых постоянно пытается валять дурака.

     - Ну, что ты! Тот человек был совершенно серьёзен.

     - Вот именно. Тот!

 

     Он мне рассказал о своих размышлениях. Его дилемма была не слишком глобальна, но это мне как раз и не понравилось. Решай он какие-нибудь философские проблемы мироздания, это воспринималось бы спокойнее, но когда человек задает тебе вопрос, поиск ответа на который ты сам когда-то давно упрятал глубоко с поверхности своего сознания и забыл уже о нём думать, как бывало тут же забываешь о надоедливом душевном зуде, если только удаётся от него избавиться... В общем, не было никакого желания вновь устраивать в себе самом душевные раскопки.

     Система тогда едва начала существовать в привычном теперь виде, и было огромное желание подвести черту под прошлым и избавиться от него - ненужного, грязненького, бесполезного. У таких типов, как я, оставалось пока ещё желание общения с себе подобными, но каждая новая встреча, постоянно и неприятно отбрасывала тебя куда-то назад, в то время как хотелось двигаться вперёд, позабыв старое. Но никто не знал, что такое вперёд. Это потом только стало ясно, что у бессмертия нет будущего по определению. А прошлое уже никого не интересовало. Так что, та моя встреча оказалась и последним моим путешествием. Быть может,  оттого она хорошо мне и запомнилась.

     Так вот, что он мне рассказал: - Дилемма... Понимаете, недавно мне мой сын подбросил её. Э... должен сказать, до Системы у меня были с ним очень большие, как мне казалось, проблемы. Ещё задолго до того, как мы сами сбежали от жизни, мой сын сбежал от неё в этот виртуальный мир. Отличник, умница, ан-нет, всё свободное время сидел за играми, бродилками и империями. Ни друзей, ни подруг! Я пытался с этим бороться. Я хотел даже разбить всю его дорогостоящую технику, лишь бы вернуть к реальной жизни, а он сказал, что я, наоборот, так лишу его жизни, и что он тогда повесится, обвинив меня в этом. Сказал, что для него настоящая жизнь - там, в игре, а здесь - разве здесь не умерли все давно? Я тогда кричал на него. Ох, как я орал! Да кто ты такой? Кто ты такой, чтобы не то, что отвечать, даже задавать такие вопросы?! Что ты в этой жизни есть, чтобы предъявлять к ней какие-либо претензии? Ноль! Мягкий податливый ноль без единого угла, не сумевший даже в единицу превратиться! Ведь если ты повесишься, этого никто даже и не заметит, потому что постороннему глазу не за что будет и зацепиться. Вся твоя пустая сущность проскользнёт в петлю, оставив висеть сутулый человекоподобный никому не интересный крючок! Конечно же, я сдался на его ультиматум. Да и он не устраивал больше никаких сцен. Просто молчал и уходил в свой виртуальный мир, туда, где жили все его интересы. И всякий раз, когда я что-то ему доказывал, он вежливо и поспешно со мной соглашался. Соглашался, оставляя при этом немой вопрос: почему же тогда ты, папа, при всей твоей правоте, в этой твоей реальной жизни находишься сам в дерьме и забвении? А то, что ты в своих проповедях так убедительно рисуешь человеческим дерьмом, спокойно плавает поверх тебя на волне успеха. И этой жизнью среди торжествующего дерьма ты хотел бы меня заинтересовать? Ну, право же, папа! Он, мой сын, смотрел на меня, смотрел в мою умолкающую спину и сверлил её немым вопросом: Чего стоит вся твоя истина? И снова уходил в игру. Так что, когда мы пришли сюда, он был тут давно уже своим человеком. Разумеется, он развернул здесь бурную деятельность, исхитрившись взять под свою опеку даже самого последнего президента метрополии. Он научил того всем виртуальным премудростям, став при нём чем-то вроде гипермаршала. И вот теперь мой сын достиг того, чего в той жизни при самом лучшем стечении обстоятельств не смог бы достичь и в десятой доле.

     Я его спросил, мол, что же его не устраивает, если у сына всё так хорошо теперь складывается, а он посмотрел мне в глаза: - Вот я и думаю... То, что вызывало когда-то гнев и раздражение безвозвратно теряемым на виртуальные поделки временем, оказалось ныне самым перспективным. Но! Как Вы думаете, насколько всё здесь настоящее? Скажите вот Вы, путешественник, можно ли серьёзно ко всему этому относиться - ко всему этому зыбкому, нематериальному, надуманному в самом прямом смысле этого слова? И если это всё так эфемерно и подвластно дуновению, то стоит ли подобный нынешний успех потраченной на него жизни там, и жизни здесь, теперь, и никому не нужной жизни потом, если вдруг окажется, что вся нынешняя гиперфикция однажды рассыплется в прах?

 

     - И что же, Автостоп, ты ему ответил?

     - Что я мог ему ответить, если сам пришел к нему с тем же неосознанным вопросом. Ответить, что и я, и он положили остаток жизни на пустоту, которую нельзя даже руками потрогать? Да нет, не почувствовать, что трогаешь, а действительно потрогать! Не фикция ли сама жизнь?

     - Ну, и как, не фикция?

     - Так ведь живём же, если мозги шевелятся! - Автостоп явно повеселел. Видимо, жажда общения, которую он старательно убивал в себе все эти долгие годы одиночества и которая, наконец, вырвалась из-под его контроля, постепенно возвращала к жизни и его душу и его эмоции. - Единственное, что я, надеюсь, правильно ему тогда посоветовал, так это начать писать. Не важно, что и не важно как, но только не держать ничего в себе. Ведь для человека самое главное - не держать ничего в себе, и, если нет рядом собеседника, следует взять в собеседники бумагу. Ты видишь, я это сам иногда делаю. Бумага, как и ухо, как и глаз человека, стерпит любую самую глупую мысль, но вот душа, неволящая в себе эту мысль, очень быстро заболевает. У мыслей, Антуан, есть свойство портиться, если им не доступно межчеловеческое пространство, а там, где скапливаются портящиеся мысли, там заражается и субстрат - душа, их производящая. Теперь, говорят, он, действительно, пишет нечто такое... Впрочем, я не читал...

     - Боишься снова натолкнуться на зеркало?

     - Чтобы заглянуть в зеркало, надо предварительно тщательно расчесаться. Не всякое увиденное... Вот поднимусь над собой до уровня философского понимания собственного бытия, тогда, может быть, возьмусь почитать. Ну, так, чтобы после прочтения не давать сразу команду мозгу на отключение от Сети, а быть в более хладнокровном состоянии. Всё-таки страшно покидать Атлантиду в одиночку.

     - Атлантиду. Хорошо сказал... Не забывай, что реальный мир людей, та Атлантида всё-таки утонула! Какое же это самосохранение цивилизации, о котором ты говорил?

     - Умерла одна из цивилизаций. Атлантида ушла под воду, погрузилась в бездну Гиперсреды. Но всякая умирающая цивилизация должна родить новую. Не знаю, как именно, но ведь так было всегда. Если не прямым наследованием, то каким-нибудь заблаговременным почкованием, как у той исторической Атлантиды, сумевшей транслировать свои знания другим - перед тем, как быть навсегда погребённой. Нет цивилизаций с оборванным началом и концом, но есть цепи цивилизаций. Хотя неизбежно и одно общее правило: все цивилизации однажды сходят с ума. Нашей цивилизации взбрела в голову безумная идея бессмертия. Не самая разумная, скажу тебе, Антуан, идея!

     - Жажда бессмертия привела к смерти?

     - Такие уж поводыри... Если я ещё не говорил, то могу повторить: я, кажется, знаю, почему самое тупое из всего, что могло быть, имело место быть.

     Антуан вздрогнул:

     - Что могло быть, то и было? Ну и... договаривай! Вы с моим Дедом сошлись даже во фразах. Будет забавно, если и смысл совпадёт. Тогда уж разреши, я буду называть тебя не Автостопом, я Деда-Второй!

    - Вот ещё! Молод больно! Да не ты, а я. Молод я ещё для роли деда... А что, действительно интересно?

    - Ну честно, Автостоп, почему люди здесь? Разве не могло быть иначе?

     - Могло и иначе. Могли быть другие поводыри, и мог появиться совсем другой Паук и предложить другой уход. Не могло быть только одного: дальнейшего терпения природы. Я, как ты заметил, не слишком верю в бога в каком бы то ни было его воплощении. Я верю в природу и в силу её разумного самоочищения. Ведь даже когда правы все и каждый - от микроба до метеорита - кто-то ведь должен всё равно умереть! Кому, как не природе, это решать? Природа, она бесконечно терпелива, она готова бесконечно подавать знаки, беречь и снабжать приметами тех, кто способен все эти знаки воспринимать - всех, кто способен прогнуться, пропуская мимо себя селевой поток, или сход лавины, или стаю птиц, забивающих фюзеляж самолёта... Собаки уходят в горы перед цунами. Рыбы - на глубину. Природа гармонизирует своё бесконечное разнообразие и максимально снижает потери от неизбежных катаклизмов. Вулканам положено извергаться, землетрясениям - трясти землю. Но ущерб природе всегда от этого минимальный. И даже людей природа пытается сохранять. То же цунами, которое я помню, ударило по остовам за несколько дней до того, как туда должно было прибыть людей в десять раз больше, чем было в момент удара. Погибло сто тысяч, а мог погибнуть и целый миллион. И трясло больше там, где люди были наиболее готовы к тому - под восходящим солнцем. А на другой стороне Земли люди расселились прямо вокруг вулкана, в любой момент готового взорваться. Представляешь себе два десятка миллионов, беспечно сидящих на краю бездны? И что природа? Природа терпеливо ждала их благоразумия. Ведь должны же они когда-то понять, что вулкану положено периодически вулканировать!

     А чуть севернее вулкана прошел тайфун, какого не было сто лет до него, - сравнял с землёй и затопил десятки городов. Миллионам некуда деваться было. Страх и ужас! Но и это не было ещё уничтожение, а лишь очередное предупреждение, очередной пинок неразумному человечеству под зад: Не зарывайтесь! Всего лишь предупреждение о возможной ликвидации. Погибли тогда около десяти тысяч человек, но ведь природа нанесла свой удар летом, а не посреди зимы, когда этот беспомощный миллион вымерз бы за одну ночь. Природа ждала. Природа терпеливо ждала прозрения разума, но нервы её были уже на пределе. Но человек не хотел ни слушать природу, ни слышать. Никакие предостерегающие знаки, никакие намёки природы на своё недовольство его делами не воспринимались им всерьёз. Не умея использовать тайны природы во благо, он лез в них, чтобы использовать их во зло и уничтожение, как себя, так и всего живого. Сколько же можно было терпеть? Видя, что человека зашкалило окончательно, окружающий его мир объявил ему войну. Если я не говорил...

     - Нет, не говорил!

     - Вот именно. Война была объявлена всему человечеству, без разбора. Спроси кого-нибудь из здешних, помнит ли он об аллергиях? Подзабыли уже. А ведь случилось так, что каждый третий стал жестоко страдать то от того, то от другого компонента природы. Раньше и слова-то такого не знали - аллергия, а тут вдруг кого сбивала с ног астма после вдыхания пыльцы самого обычного растения, другой покрывался раздирающей кожу сыпью, съев самую обыкновенную съедобную раньше ягоду. Третий распухал на глазах и так же усыхал в соответствии со сменой сезонов года, и ожидание этих смен часто вело от депрессии к суициду. Четвёртый получал отравление - представь себе! - чистым воздухом, и должен был срочно убегать от природы, куда выезжал, казалось бы, на отдых, убегал в свой загазованный город. Но не только растения, но и животные объявили человеку войну. Тысячи болезней, которые животные хранили раньше в себе, вдруг стали заразны и для человека. Тысячи болезней, от которых не было лекарств! В этой атаке участвовали все - и близкие человеку обезьяны, и его домашние хорошо знакомые животные, и рыбы, и даже безмозглые птицы - все заражали человека, чем только могли и как только могли. А иногда болезнь бралась просто ниоткуда - как косой, выкашивала то там, то там какое-то количество народа и так же в никуда исчезала, оставшись нераспознанной. Природа ещё не шла на тотальное уничтожение своего выродка, но уже была объявлена война на вытеснение. Вся биосфера бунтовала против человека!

     Но, видимо, у природы, на самом деле, не одна душа, а несколько. Потому что, если одна только грозила пальцем, вторая шла путём вытеснения из привычных мест обитания, то третья пошла по пути авто-сокращения количества своих врагов. Так или иначе, но люди сами по себе становились всё более и более агрессивными друг к другу, а значит, были легко возбудимы, легко попадали во всякие аварии и катастрофы. Техника становилась всё надёжнее, но количество катастроф, наоборот, - всё больше! Человек был не в состоянии совладать с техникой, потому что не был в состоянии совладать с самим собой. Самолёты падали, поезда, автобусы в пропасть срывались...

     - Отчего эта агрессивность?

     - Природа подсунула человеку очень маленькую проблему. Называется: сексуальная неудовлетворённость. Если вы настолько хорошо осознали и полюбили самих себя, так и оставайтесь сами с собой, в одиночестве! Так решила природа. Здесь пошли в дело и болезни, но больше - чрезмерно разросшееся человеческое эго. Люди перестали уступать друг другу. Устойчивые пары создавались всё реже, а в тех, что существовали, шла постоянная борьба приоритетов. В результате, после так называемых уик-эндов наступал ужас начала рабочей недели, когда подчинённые не знали, куда скрыться от начальства, водители на дорогах готовы были задушить друг друга, а тот, у кого было оружие, хватался за него, не задумываясь. Человек превращался в монстра, прямо или косвенно, осознанно или на подсознании обвиняющего всех в своём неудовлетворении, и уничтожающего всех себе подобных: и мужского пола, подсознательно виновного в том, что тот будто бы более удачно провёл вечер - не в выяснении, кто и сколько часов проработал на этой неделе и кто должен при этом мыть посуду - с соответствующим нулевым эффектом ночью, притом что всю неделю он ждал именно этих уик-эндовских ночей; и женскому полу не спускал, потому что все они... одинаковые. Он, конечно, мог завести роман на стороне, как в кино, но никогда этого не делал. Он не был уже молод. Он не был изящен и не был тонок. Да и его сверстницы не блистали свежестью и соблазнительностью форм. А на молодых ему надо было сильно тратиться, что сразу станет заметным, и тогда рухнет и без того хрупкий, какой-никакой семейный мир. К тому же, случайные знакомства, если и имели место, не приносили желаемого удовлетворения. Не хватало чего-то... тепла. Именно, тепла. Природа наказала человека тем, что лишила его тепла. А секс, каким бы он ни был изощрённым, без тепла - это всего лишь разновидность мастурбации.

     - Ты хочешь сказать: без любви?

     - Любовь - это слишком неконкретно. Хотя да, конечно, любовь - в виде тепла, которое один человек отдаёт другому. Тепло соединяет двоих. Из него происходят тёплые маленькие существа. И все вместе - в тёплом доме, в тёплом городе, в тёплой атмосфере с тёплыми растениями и животными... Но тепло исчезло. Природа - тонкая природа, о которой рассказывал мне один экстрасенс, - удалила тепло из души человека. И его место тут же заняла агрессивность, от которой человек сам не знал, куда скрыться. Он бежал от самого себя! Так что, если я не говорил, то напоминаю: люди здесь не потому, что дошли до какого-то высшего предела своего развития, а лишь оттого, что деваться им было некуда. Кто-то реально, кто-то подсознательно, но все чувствовали страх перед живым и понимали, что только это Гиперболото может спасти их разум, и только то бактерицидное поле вокруг мониторов может сохранить их чахлые и никуда не годные тела. А все разговоры о поводырях и прочих мессиях - и мои разговоры тоже! - всё это пустая болтовня, на самом деле, Антуан.

***
     Гиперархив забытых рукописей. Пометка: В случае аннигиляции Системы, рукописи будут тут же распечатаны всеми работающими от Ядра принтерами и сохранены во всех возможных частных архивах вне Системы. Рукописи не аннигилируют!

 

     И был день. И был май. И был юноша. И его нескладное, слегка перекошенное неправильным прикусом лицо, всегда преображавшееся, как только его посещала улыбка. А она, она всегда по-матерински радовалась, видя эту улыбку, и прощала её обладателю любое ёрничанье, когда он, выходя за дверь, непременно произносил какую-нибудь милую колкость, успевая закрыть дверь до того, как она, опомнившись, пыталась ответить вдогонку колкостью на колкость. Она прощала ему эту юношескую едкость, прощала только лишь потому, что всякая его удачная шутка всегда сопровождалось ослепительной улыбкой - улыбкой безумно влюблённого, нервно отсчитывающего дни не до демобилизации, как все остальные, а до встречи... не с ней! Увы, не со мной. А с той, далёкой и ждущей его юной красавицей с фотографии. Солдат улыбался только в двух случаях: когда говорил о ней, своей красавице, а ещё когда вот так выходил за дверь, удачно произнеся незлобную едкость, так снимавшую с него нервное напряжение, словно бы он разбивал вдребезги ту отвратительную хрустальную вазу, что спрятана здесь капитаном от жены - для очередной своей пассии. Ох, эти незлобные едкости, от которых хотелось вскочить и побежать следом! Побежать и наколотить его кулачками, которые он, быть может, перехватит своими мягкими руками и - о Боже, что за глупости! - увидит в её близких глазах то, что никогда не увидит в глазах своей юной, ничего не повидавшей в жизни и ничего не умеющей ценить девицы. Да! Ничего не умеющей ценить! Разве же это ответы?! Разве так надо отвечать на его безумные письма? Господи!!! Брось мечтать! Не надо мечтать. Разве можно мечтать о том, что разрушит этот солнечный блеск в его серых глазах? Сиди и не вздумай бежать следом! Пусть идёт... Ты ему - сестра, мать, тётя, бабушка. Вот именно, бабушка! Ему положена юность, нетронутость. Он заслужил её блеском своих глаз. И этими письмами - своими бесконечными, неудержимыми письмами. И ещё тем одним-единственным днём, в который он застанет теперь свою любимую до того, как та должна уехать на какую-то далёкую практику. Сиди! Вот он уколол в последний раз, грустно, незлобно, как бы о чём-то догадываясь... да нет! Не может он ни о чём догадываться! Договорились же с капитаном, что он ни о чём не должен знать. Не надо ему знать! Что станет с его улыбкой, если он будет знать? Вот он посмотрел в последний раз, внимательно посмотрел, быть может, даже удивился, почему ему не пытаются ответить на колкость. Помедлил, и закрыл дверь. Сидеть! Всё... Прощай солдат! Тебя несут крылья к тому, что ты считаешь счастьем. А я... остаюсь тут - с надеждой, что твоё счастье тебя не обманет, остаюсь с обещанием расплатиться за твой быстрый отъезд из части - отъезд в первых рядах демобилизованных. Ты никогда не узнаешь об этом. Быть может, потом, в своей счастливой старости, когда воспоминания о солдатской юности будут более живыми, чем руки моложавой старушки, поправляющей тебе одеяло, быть может, тогда придёт к тебе прозрение, и ты ясно увидишь, как этот толстый капитан, твой начальник, пришел и прямо заявил: или ты - со мной, или твой любимчик ещё не скоро увидится со своей пассией! Быть может...

     И был день. И была пустота. И была ночь. И была дежурная хрустальная ваза, нелепо вуалирующая грубость шантажа. И был толстый похотливый капитан, все восемь месяцев до того пожиравший её своими липкими глазами и бесившийся её неприступностью. И были его руки, искавшие на её теле то, что искать не было смыла, потому что его похотливая улыбка не могла даже приоткрыть этого искомого - открывающегося лишь одной светящейся изнутри безумным романтическим светом улыбкой обычного солдата. Приоткрыть? Она позволяла шарить по себе руками, выполняя обещание. Желание? Весь этот опустевший день видела она радостную физиономию борова, мысленно потиравшего руки от удачно сделанного дельца. Она знала, что вместе с солдатом был отправлен и другой - из богатой южной семьи, явно не самый достойный из всех, ждущих увольнения. Вот и хорошо, что и этого не будет здесь. Некому будет распускать сплетни, и делать сальные намёки. Впрочем, сплетни всё равно останутся. И пусть останутся! Было - так было! Ну да, был тот гарнизонный музыкант, ну показалось мне тогда... Да, тогда ей показалось. И лишь потом, когда она увидела глаза настоящего влюблённого - глаза этого солдата - она поняла, каким должен быть взгляд и какими должны быть мысли. Каким должно быть настоящее нетерпение, выжигающее всю примитивную приземлённость гарнизонной действительности! И как это нетерпение не может быть обмануто ничем более близким и более доступным. Это вдохновляло её теперь, это давало ей сил, когда позволяла она входить и выходить из себя этому борову капитану, даже непроизвольно увлажнив лоно не то от желания уменьшить контакт с ним, не то представив, как нежно встретится солдат со своей богиней - слегка полноватой, но с совершенно ангельским лицом девицы, всё преимущество которой было разве что в её юности и в том, что этот пасмурный солдат всегда расцветал в улыбке, как только речь заходила о его божестве. О, Господи! Да разве же это возможно?! Вот тебе настоящий роман наяву! Какие письма! Какие стихи! Она постоянно видела его пишущим. Каждый день - два-три письма. Неотправленные ещё письма часто лежали в его столе - в том, что рядом с её столом, и который скоро займёт новый образованный солдат, и в котором уже не будет лежать ничего более достойного. Никогда. Случайно наткнувшись, она позволяла себе их иногда прочитывать. Это завораживало. Такого не могло быть в реальной жизни! Она примеряла на себя эти слова, и ей становилось нестерпимо больно оттого, что всё это было ей впору.

         Смотрю, глаз не отрывая,
            держу её фото в руках...
            Вижу - она такая,
            что не опишешь в словах.

     Да, всё это могло быть ей, и только ей! Но... музыкант, да и не только музыкант... Разве она имеет права надеяться? Говорят же... Да, кругом говорят. А он слышит? Даже если бы и не слышал, он всё равно не здесь, он - в небесах, не достать, не дотянуться... Нет, хватит! Ни с кем и никогда! Хватит сплетен!

     Ей не было стыдно читать чужие письма, потому что это было безумно красиво написано, и потому, что всё прочитанное оставалось в ней и только в ней, наполняя уверенностью, что, раз подобное происходит рядом, значит, однажды - и с ней самой. Лишь бы только у него всё получилось! Лишь бы не даром это несносное ёрзанье. Да что же это со мной?! Завидую? Так вот видишь, и меня любят! Все вокруг готовы... Но только не пара она ему! Я же видела её письма. Я же видела их, когда разграбили его чемоданчик, а он сам находился тогда в госпитале... И этот южный жлоб по-скотски мне даже их цитировал - разбросанные по всему парку и использованные по назначению бумаги. Цитировал и насмехался. А я собрала тогда, что могла, и сожгла, чтобы он не видел, как обошлись с письмами, пришедшими от его богини. Сожгла, чтобы, не дай бог, не взялся за оружие! Но её письма... письма, так нелепо отвечавшие на полёты его фантазии, - да как же он сам не видит всю их пошлость и примитивность! - не могут они находиться рядом! Сжечь! Правильно, что их надо было сжечь. Господи!!! Жжет! Что этот боров там со мной делает? Когда же это кончится? Я же ему не стерва по кличке Трусы, собирающая со всех любовников дань их же трусами! И не интердевочка - страсть изображать и не подумаю. Кончай! Мне не до приёмчиков! А об этом вообще уговора не было! Лишь бы, лишь бы только у него, у солдатика, всё получилось! Тогда не зря.

     И был день. И была ночь. И было утро. И было прозрение. Боль и обида. Он не доехал двух остановок трамвая до дома его матери. Он приехал сразу к ней, с чемоданчиком в руках, в потёртом кителе и с пустыми руками. Он даже не успел подумать или не сумел подумать заглянуть куда-то и захватить цветы. Впрочем, куда заглянуть, когда ночь устала бороться с фонарями? А он - устал бороться с приступами ночи. Но было утро. И была пустота. И нелепость несбывшегося от долгого ожидания. И нелепость улыбки, когда невозможно сказать всё так же красиво, как красиво было когда-то написано. И разочарование, пробирающее холодом смазанного на прощание поцелуя. И подспудная мысль и том, почему же у той, что звалась Любовью, были при расставании такие грустные глаза, а у капитана глаза просто светились радостью. Почему...           

          

***
     - Автостоп! Что, по-твоему, дискретность сознания?

     - Сознания... что? - Автостоп чуть было не подавился яблоком, которое кусал, не глядя на него, особенно не вникая в то, что именно попадает ему на зуб. Впрочем, тщательное пережевывание выдавало его несколько более серьёзное отношение к этому процессу. Да и бурная реакция на вопрос отдавала наигранностью.

     - Ну, не ломайся! Ты ведь пообразованнее будешь, чем изображаешь из себя. Я просто в одном мире столкнулся со странной картиной: всё поделено на зоны, как квартира - на комнаты. И хозяйничает там, представь себе, собака неизвестной породы. С той стороны монитора всем этим управляет хозяйка лет сорока, с окаменевшим тонким и жестким лицом.

     - Э... я мог бы напомнить, если не говорил ещё, что хозяйка могла и в гости пойти или отправиться поруководить там чем-нибудь, судя по написанному тобой портрету. Так что, не стоит так сразу втискивать её душу в собачью шкуру. Мало ли какая собачонка-фантом гуляет по миру, пусть даже и совсем безлюдному!

     - Ну, допустим, собака не при чём. Допустим! Допустим, не собака разбила мир на секторы, а какая-то приходящая хозяйка. Интересно - зачем? Я так её и не дождался, кстати. Она что, распугала всех в своём мире и пошла другие миры распугивать? Этакий феминистский тип руководителя со страстью к реваншу? Я читал однажды подобные описания в Каталоге Типажей. Как правило, на таких ролях играют сухие дамы, пожирающие презрением весь женский род, смиренно повинующийся мужскому насилию, и откровенно ненавидящие всех своих подчинённых мужского пола.

     - О! Точно! Для таких главное не то, что они руководят, а то, что они доказывают собственным примером верность теории собственного превосходства. По крайней мере, насколько я помню, Антуан, предприятия под такого рода начальницами не были особо процветающими, да и какое процветание может быть там, где всё держится на страхе увольнения и унижении. Но так как экономика всегда больше топталась на месте, чем процветала, то и разорения, как правило, не наступало. Работники просто вырабатывали в себе дублёный слух, пропускавший в мозг лишь распоряжения, но не воспринимавший продолжительных комментариев, которыми наши вершительницы судеб непременно сопровождали любое указание. Почему здесь не проставлена метка? Тебя что, во втором классе по тупости из школы выгнали? Ну, это тип такой - ущербный и, в общем, достойный сожаления. Но не сочувствия! И не моего. А почему ты решил, что это связано с дискретностью, как там, сознания?

     - Да эта собака, что там бегала... Понимаешь, Автостоп, весь мир был у неё поделен на совершенно чёткие поведенческие зоны. Тут она тебя встречает, радостно лает, лижется. Там - зона питания, в ней иное поведение, возможно выполнение натренированных команд, на которые в других зонах не происходит ни малейшей реакции, разве что полное недоумение и подозрение, не сошел ли ты с ума. В следующей зоне - место спокойного отдыха. В соседней - беспокойного. Дальше - зона табу - туда она ни ногой! Там ужас, туда, судя по глазам, иногда собаку  затаскивают, и пытаются смыть её в трубу, хорошо, что хоть труба узкая!

      - Ты это о ванной комнате, что ли?

      - Это для тебя, безграмотного, там ванная комната! А для неё - зона табу и место пыток. Но есть зона, где милое и даже трусливое существо, ну, не трусливое, а, допустим, уважающее силу хозяина, превращается в агрессивного монстра, готового за какой-нибудь полюбившийся ей плюшевый тапочек порвать любого, в том числе и самого хозяина. Вот и получается, что мы имеем не одного пса, а, по крайней мере, пять различных собак, пять дискретных сознаний, зависящих от места их нахождения в данный момент.

     - А ещё собаки любят найти дохлятину и покататься по ней на спине. В крайнем случай - навоз. И это будет шестой тип поведения.

     - Инстинкт. Даже самая ухоженная собака инстинктивно борется с блохами, которых у неё нет. Она натирается тем, что должно отпугивать паразитов.

     - Ну и при чём здесь женщина? - Автостоп снова вернулся к забытому и начавшему уже темнеть яблоку и смачно откусил от него. - Или ты хочешь спросить, как я отношусь к женщинам с повадками собак?  

     - Какая женщина? Это у тебя всё женщины на уме, а я говорил о собаке и о том, что собака одна, а типов поведения много. И что внешняя обстановка определяет её поведение. Впрочем, да, женщина по ту сторону экрана...

     - А! Так это я - бабник! Это я - Автостоп - влез в мир неизвестной мне дамы, как там, хозяйка лет сорока, с окаменевшим тонким и жестким лицом, и это я пытался втиснуться в доверие к её пёсику. Интересно, зачем?

     - Пошляк!

     - Щенок! - Автостоп изобразил обиду и отвернулся.

     - Ну вот, - Антуан по старой привычке хотел закончить разговор, превратившийся в шутливую перебранку, закончить своей собственной точкой. Он любил всегда ставить точку сам. Тем более что и подходящая мысль подвернулась под руку: - О, теперь я вижу не только пространственную, но и временную дискретность сознания! - он, не удержавшись, прыснул смехом. - Оказывается, сознание зависит не только от положения в пространстве, но и во времени. А ещё точнее - от возраста. Что-то странное происходит с ним при старении: здравый смысл сменяется каким-то нездоровым перевозбуждением. Не замечал? Просто какое-то фатальное возрастное уплощение мыслей! Что ему ни скажи - а он о своём. О женской... э, красоте!

     Но не тут-то было! Автостоп, послав в рот последний кусок яблока и щелчком отпустив в пространство оставшийся не съеденным черешок, бросил Антуану через плечо реплику, произнесённую на вполне внятном французском языке, чем заставил того надолго остаться с открытым ртом.

     - Ce n'est pas le ver que nous mangeons, mais c'est le ver qui nous mange !

     То не червь, что мы едим, но то червь, что нас ест... 

 

     Автостоп, а ты кто?      

 

***
     - Автостоп, тебе приходилось воевать?

     Собеседник Антуана внимательно осмотрел его.

     - Знаешь, когда-то в детстве - вдвое моложе тебя - мне казалось, что, раз унитаз намертво приклеен к полу, то и сливная труба уходит именно в пол. И вот представляешь, каким был мой ужас, когда однажды тот от пола отклеился. Но каково было моё недоумение, граничащее с разочарованием, когда при этом ничего катастрофического не произошло.

     - И это твой ответ?    

     - Это ассоциация с твоим вопросом. Воевать? Да было... еле ноги унесли. С тех пор, если хочешь найти злейшего друга войны, обратись ко мне.

     - Но... а справедливая война? Война, от которой не отвертеться? Враг стучится в дверь - что будешь делать?

     - Доставать дубину. Вот только что такое стучится ? Нам тоже говорили: Враг стучится в наши южные пределы. Надо дать врагу по рукам! А мы... У нас и самих тогда руки чесались. Мы ведь чувствовали, как наша родина - наша Родина с большой буквы - ускользает у нас сквозь пальцы. Молодой человек, оказывается, нуждается в ощущении Родины за спиной. Не случайно ведь армию набирали из молодых, хотя об этом никто серьёзно и не задумывался. Набирали тех, кого проще взять. Но так получается, что именно в этом возрасте наиболее обострено чувство патриотизма - желания иметь за спиной что-то дорогое, важное, уважаемое, родное, большое, за что не жаль и жизнь положить, тем более что именно в этом возрасте связь души с телом самая зыбкая. Каким-то неслучайным образом совпадает потребность юноши в твёрдом фундаменте с его готовностью лёгко расстаться с жизнью - не то ради этого фундамента, не то от возрастной готовности расстаться с жизнью самой по себе. А как ты думаешь, Антуан, сексуальная гиперактивность юношей именно в этот период, когда душа плохо связана с телом - с каким-то конкретным, собственным телом, - но тесно связана с породившей его глобальной субстанцией, и таким образом стремится оторваться и парить над полями и озёрами, будто покрывая собой всё пространство родины, - всё это как-то связано между собой или всё это - случайно совпавшие во времени явления?

     - Я... не думал.

     Автостоп выждал секунду, понял, что вопрос попал не по адресу. Точнее, не по заинтересованному пока возрасту. Да и есть ли ответ на него? 

     - Вот. А в те времена страна, где я жил, - не тот странный конгломерат вокруг финансовой метрополии, в который превратился мир позже, конгломерат марионеток под единым денежным мешком, во главе которого, ну, ты его видел уже, это чучело, - нет, тогда у нас была ещё своя страна, независимо думающая, но вот только страна в сильном упадке. Экономическое разложение, моральное разложение... А молодому человеку хотелось жить в сильной физически и духовно державе. Вот нам и сказали, мол, враг у южных рубежей и надо раздавить гадину, пока она сама на нас не то, чтобы напала, но позволяла другим нападать на нас с её территории. Надо всем им себя показать! Надо дать им по рукам! Чтобы не смели душить нашу экономику. Чтобы не смели разлагать нашу мораль. Патриотический подъём, понимаешь ли! Бравурные песни! Тьфу! Как всё это наивно... Мы несли свободу южному соседу, который в ней совершенно не нуждался. И, избивая соседа, мы думали, что набиваем морду тем, кто из-за его спины разрушает нашу экономику и разлагает нашу мораль. Да, он не был лучшим в мире соседом и позволил со своей территории с нами задираться тем, кому наше устройство жизни было не по душе. Так ведь оно и нам было не по душе! Вот только это было наше устройство, и только нам с ним позволено разбираться! Также как и соседу - самому разбираться с тем, кто и как у него живёт. А не нам! Но мы посчитали себя тогда самыми умными...

     - Я не пойму, Автостоп, ты же говоришь не о той, последней, войне, которую называют войной за демократию ?

     - Ну, что ты! Ту войну вёл уже мировой финансовый президент. Её и критиковать-то нельзя - нечего критиковать! Сравнил... Дерьмо сплошное!

     - Уж не ревность ли это одного вояки к другому, более успешному?
     - Что? - Автостоп, казалось, готов был взорваться. - Мы искренне думали, что несём мир и свободу - да и то помалкивали о будто бы демократии! А эти? Свобода! Выборы! Мерзавцы...

     - Но почему, Автостоп? Что в том плохого?

     - Да потому, Антуан, что, защищая демократию, не набивают карманы золотом! Есть вещи несовместимые. Никогда. Оставь! Я не хочу об этой мерзости даже вспоминать. Нет, моя последняя и моя единственная война закончилась намного раньше. Вот только никого ничему она не научила. Ни в моей стране, ни в мире. Впрочем, как и любая другая. Как и всё в мире... Нашелся бы тогда кто-нибудь и сказал: Вы-то сами поднимитесь в вашем понимании жизни хотя бы до потолка семьи, а уж потом будете летать в облаках Родины и за её пределами. Так нет же! Великая миссия! А на самом деле, одна стая воров делила территорию с другой стаей. Матери, сёстры, жены - побоку. Переживут!

     - Но ведь вы думали...

     - Да ничего мы не думали! Чушь! Петушение молодых петушков - вот и всё, что мы думали...

 

     Осы посвистывают,
                  следом - треск полупьяный,  

     совсем не по тебе он,

                               не мни себя слишком.

     Но только один
                      очень глупый мальчишка

     ничком распластался

                              по безлюдной поляне.

     Проносится пуля,
                           опережая свой выстрел,

     и вряд ли услышишь его,

                                     если не промажет.

     Стрелки - те забыли,
                              о мировой землянике,

     и не понимают

                           полигонного сбора ягод.

     Им никто не приказывал
                                      раздумывать,
                                          в молоко пуляя,

     решётя бруствер,

                          заполняя железом небо,

     что сладости ягодам
                        неосознанно добавляют...

     Отползай уже мальчик -

                                         ты своё отобедал.  

 

     - ... хочешь знать первый урок, который даёт тебе война? В самый первый день выясняется банальность: Даже в войне за свободу или другое правое дело, в чём уверены, кстати, обе воюющие стороны, - в любой войне приходится у-би-вать. И убивать не того, кто развязал эту войну или побудил к ней, а такого же, как ты, простого смертного, так же понимающего, что он вынужден убивать не самого виновника агрессии, а такого же, как он смертного, и которому не очень-то и хотелось бы тебя убивать, но который знает, что выживет лишь тот, кто выстрелит первым. И он, и ты - стреляете, зная, что надо стрелять в по сути невинного - это всё равно, что стрелять в самого себя, стрелять в собственную до сих пор невинную душу... И тогда ты начинаешь искать в противнике вину! Подсознательно ты ждёшь и чуть ли не надеешься, что он убьет или хотя бы ранит твоего соседа по окопу, - чтобы вселить в твою душу конкретную ненависть, чтобы обозлить её праведным и оправданным гневом возмездия - возмездия не кому-то там, не виновнику войны, а конкретному стрелку, едва в тебя самого не попавшему. И ты благодарен убитому рядом с тобой соплеменнику, что своей смертью он помог тебе избавиться от комплекса вины перед человеком, убитым теперь тобой - по сути, убитым за то, что всего лишь умудрился родиться не по ту сторону границы. Вот только, Антуан, ни один ветеран ни одной войны не посмеет тебе сказать того, что ты только что слышал. Ведь это означает признать себя палачом и предателем. Это означает отречься от роли убеждённого патриота. Это означает признать себя малодушным трусом, трясущимся за свою жизнь... А по мне, так это - признание того, что человек - он всего лишь человек. Зверь, охотник, и поневоле убийца!     

     Поневоле...
     - Да, мы сунулись за границу, - продолжал Автостоп, начав уже было сомневаться в том, стоило ли нагружать юные мозги Антуана столь непростой дилеммой, повергшей его в глубокую задумчивость. - И нам тогда хорошо дали по морде. И это правильно! Тем более что мы были именно в том возрасте, когда каждый молодой человек должен хотя бы раз, но хорошо получить по морде.

     - Ты это в образном...

     - Я это в самом прямом смысле: получить в рыло, извини. Не для собственного унижения или какого-то там мазохизма, а для реального ощущения мира и себя в этом мире. Для ощущения мира в трёх измерениях, а не только в плоскости постоянных удач. Если бы тому последнему президенту хотя бы раз в жизни набили морду, он бы понял, что в мире есть и другие люди, которые думают и верят по-другому, и к которым не следует соваться со своей плоской демократией. Нет, Антуан, дело здесь не в унижении, дело - в осознании. Правда, есть и ещё одна составляющая реального осознания мира и своего места в нём... скажу и её для полноты картины, если уж речь пошла о становлении не мальчика, но мужчины. Чтобы стать в этом мире мужчиной, надо, чтобы тебе хотя бы раз отказала женщина.

     - Отказала? Почему?

     - Именно потому, чтобы не задавал глупого вопроса: Почему? Чтобы понять себя. Чтобы реально увидеть себя. Ведь все эти бесконечные везунчики - это ничто, пыль, пустое место. Измени ему ситуацию, как тем же ковбоям, посланным за океан, и они, высокомерные и всех поучающие, вытащенные из танка, превращаются в кусок дерьма. Впрочем, как и те же дети пустыни, не знающие и не принимающие ничего, кроме пустыни, становятся таким же дерьмом, попав на его, ковбоя, родину - в его города. Цену себе, конечно, надо знать, но и, получив от мира в физиономию, надо узнать и цену многомерному миру, где не всё - твой внутренний мир, и не всё - твои личные интересы. - Автостоп хитро прищурился. - А ты не знаешь, Антуан, почему от мытья ног голова светлеет, а вот наоборот - никак?

     Антуан действительно задумался, не поддавшись на попытку сбить серьёзность разговора шутливой дилеммой. Тут было о чём подумать. Не очень-то хотелось подставлять кому-то лицо, чтобы после того увидеть мир и в объёме и гораздо более красочным. Да и не очень хотелось, чтобы тебе отказывали те женщины, которые могут понравиться. Но за Автостопа говорил его здравый смысл, и с этим нельзя было не считаться.

     - А знаешь...

     - А знаешь...

     Они оба сказали одновременно одно и то же, разумеется, предполагая разное продолжение мысли, и Антуан уступил своё право сказать - уступил просто потому, что так он был устроен: Надо больше слушать, Антуан. Слушай людей, слушай природу! - Да, я помню твои слова, Деда. К тому же, перебивать Автостопа было и неуважительно и вредно. А то, глядишь, и по морде даст, исполнив первое условие возмужания.

     - Мы странным образом постоянно забываем теперь, где находимся, - принял Автостоп как должное своё право говорить первым. -  Особенно, когда закроешь глаза, то сразу ощущаешь себя там, на поверхности. А здесь я ощущаю себя, как в могиле, под землёй. Мы уже забываем, что можем легко менять и себя, и всё вокруг. Сколько лет я здесь, а всё больше теряю в этом необходимость. Мне это надоело... Мне всё чаще хочется быть простым фантомом в чьём-нибудь мире, не важно в чьём, лишь бы просто ощущать себя собой. Для них, для фантомов, всё вокруг них - реальность: и жизнь, и смерть, и даже болезни. Мы транслировали на них всё, что потеряли сами. Это, наверное, оттого, что, где бы они ни были, все свои проблемы люди носят с собой - из мира в мир, из пространства в пространство, из цивилизации в цивилизацию - человек преодолевает трудности, которые сам себе и создаёт. Он их носит в себе, эти трудности! Осознанно или неосознанно, он везде и всюду без конца он воспроизводит одни и те же проблемы, а, по сути, проецирует на окружающий мир свой несовершенный мир внутренний. Да, всё оно в этом Гиперпространстве замечательное. Всё оно - настоящее. Всё оно точно соответствует нашей памяти: тактильной, звуковой, вкусовой, обонятельной - моей, твоей, его, всех нас коллективной памяти. Всё точно такое, каким мы его помним, всё точно такое, каким мы его хотим помнить, и всё точно такое, каким мы его помнить не хотим! И этот мир я ненавижу. Именно за это - за то, что я здесь могу не помнить тот мир таким, каким я хочу его не помнить. Говорят, была такая болезнь, когда мозг человека переставал воспроизводить плохие воспоминания - человек становился довольной жизнью сомнамбулой. Похоже, правда? Мы все здесь - такие же сомнамбулы.

     - Значит, у меня нет мира только потому, что мне нечего вспомнить. Ни жизни, ни смерти, ни болезней...

     - Ты, Антуан, в лучшем положении, чем все мы. Тебя не гнетёт и не душит необходимость не воспроизводить неприятные воспоминания. И тебя не гнетёт власть над этой гипердействительностью. Ты свободен, Антуан! Ты замечательно свободен. И, пожалуй, ты единственный, кто способен противостоять этому миру.      

     Без жизни, без смерти, и даже без болезней...

     - А ещё, - продолжал Автостоп после продолжительного совместного молчания, - я помню, как отец, потерявший в больницах половину себя, судорожно потянул руки к небу, и как сквозь мочки пальцев его тело стало ещё на несколько грамм легче, оставив под ногтями сгустки запёкшейся крови, которую она, его измученная душа, не пожелала уносить с собой... И как я вышел тогда из комнаты списанного всеми врачами безнадёжно больного, вышел из жуткой тёмной комнаты, где билась о стены его ослепшая душа, и меня знобило и от страха перед неведомым, и от моего бессилия что-либо изменить. Я упрекал себя тогда, что, если бы с детства увлёкся медициной, то теперь был бы в состоянии как-то помочь. Но потом, в другой раз, я упрекал себя в том, что если бы с детства увлёкся коммерцией, то был бы в состоянии помочь и своей матери и всем родным. И мне было стыдно, потому что меня тошнило от коммерции. А однажды я упрекнул себя в том, что, если бы с детства накачивал мышцы, то мог бы предотвратить падение и гибель совершенно не знакомых мне людей. А потом... потом моя душа измотала меня бесконечной чередой упрёков, и я сбежал от неё. Да, я должен им всем! И живым, и умершим, и убитым... Но я никому не должен, потому что и для себя-то ничего толком сделать не могу. А ты спрашиваешь, почему я здесь - среди таких же сбежавших от собственных душ.

     Сбежавших от собственных душ...

 

***

     Рационализатор производства: пакет идей, которые сделают Вас сказочно богатым. Рекламное объявление из Делового Сплетника казалось привлекательным. Ходить по мирам просто наугад было интересно, но время шло, а Антуану хотелось познакомиться с самыми разными людьми Системы. Он искал творческих людей. Пусть они будут наивными идеалистами, пытающимися не то наладить, не то усовершенствовать в виртуальном мире какое-то производство. Какое тут возможно производство?! Разве что, имитация, тешащая душу фантома Предпринимателя. Однако такие люди были, и они приглашали к себе в гости.

 

     - Здравствуйте, я - Антуан! Меня заинтересовало Ваше объявление. Вы не хотели бы со мной поговорить?

     - Ну, конечно же! - человек казался необыкновенно радушным и открытым. - Конечно же, мы и поговорим, и всё обсудим в малейших деталях. Вы не представляете, какая это удача для Вас - получить в руки этот пакет выдающихся идей. Вы сумеете наладить производство, которое будет в десять раз эффективнее любого аналогичного.

     - Но господин Рационализатор...

     - Ах, простите, какая бестактность! Я не представился. Моё настоящее имя - Рацио, что соответствует и моим занятиям.

     - Господин Рацио, разве в Системе есть место для производства? Я видел кое-какие имитации, но это всё - пародия!

     - Естественно! Но не век же нам тут находиться! Наступит день - и мы проснёмся. Людей снова надо будет одевать и кормить. Кто тогда преуспеет? Тот, чья голова наиболее вооружена знаниями, где, как и что организовать! Вот Вы, например, - я вижу в Вас предпринимательскую жилку. Вы смогли бы наладить замечательное производство макарон.

     - Я? Почему макарон?

     - Господин Антуан! А чего же люди захотят, проснувшись, как не макарон! Вам придётся напряженно работать, чтобы прокормить такую массу оголодавшего народу. Ваши многочисленные макаронные фабрики, разбросанные по всему миру, будут работать в три смены, ваши люди будут трудиться на грани физических сил, и малейшая рационализация в итоге будет приносить Вам колоссальную прибыль. Вот поэтому мой пакет выдающихся идей, право пользования которыми мы сейчас с Вами оформим, заранее оградит Вас от малейшего неуспеха. Уверяю Вас, господин Антуан, это совершенно реальные, земные предложения. Я бы мог, конечно, пуститься в фантазии - и мне есть о чём пофантазировать и даже поспорить с матушкой природой, - но я не продаю воздух, я продаю конкретный товар!

     - А какие у Вас претензии к природе, господин Рацио?

     - Юноша, это не деловой разговор! - впрочем, Рацио особенно и не сопротивлялся тому, чтобы выложить и свою умозрительную теорию, раз уж подвернулся внимательный слушатель. - Ну, ладно. Меня, например, совершенно не устраивает длительность суток. Ни я, ни Вы с этим ничего поделать не можем, но если было бы возможно менять количество часов в цикле, я бы непременно добавил к нему процентов двадцать пять.

     - То есть, день длился бы тридцать часов?

     - Да, думаю, это оптимально. Когда человек махал кувалдой, был ещё какой-то резон в двадцати четырёх часах - он успевал устать за день. Но когда в мир людей пришла техника, человек перестал укладываться в двадцать четыре часа. Ведь самое главное в жизни человека что?

     - Надеюсь, что творчество...

     - Вторично! Главное - сон! Если человек обладает качественным, глубоким полноценным сном, то будет и всё остальное. Девять часов добротного сна - вот что нужно человеку для полноценной долгой жизни. Не менее! А что он имеет на самом деле? Пятнадцать часов суеты, за которые он практически ничего не успевает - ни поработать до нервного изнеможения, ни отдохнуть до изнеможения физического. А если и успевает что-либо, то ворует время у сна, сокращая его вдвое. И этот преступно по отношению к организму! Сон - святое. Добавь порядок к количеству часов сна - получишь продолжительность жизни. Не зря же новорожденные спят двенадцать часов, и им желают прожить до ста двадцати! А тот, кто спит по четыре часа в день, едва переваливает за сорок.

     - Право же...

     - Человек искусственно втискивает свой режим в суточный цикл, а в результате, не устав, спит плохо, а, не выспавшись, он - никудышный работник. Бестолковый круг замыкается! Сон, повторяю, должен быть естественной реакцией на усталость - нервную и физическую, а не примитивным рефлексом на наступление темноты. Если бы можно было отменить связь времени с Солнцем и сделать, например, три раза по десять: сон, работа, личная жизнь - поверьте мне, всё в корне бы изменилось. Но, увы, увы, увы! Что не в нашей власти - о том можно лишь сожалеть. А вот, что в нашей власти, - Рацио решил, что пора переходить к делу, ведь одним удовлетворением своего тщеславия в ушах благодарного слушателя будущего себе не обеспечишь, - так это наладить высокоэффективное производство макарон!

     Антуан изобразил кислую мину на лице, явно не проявляя особого интереса к макаронам. Несоответствие суточного цикла с собственным циклом человека - тут есть о чём поразмышлять. Он, конечно, судит лишь по себе. А если... Да нет, чередования дня и ночи отменить невозможно. И оторвать время от земных циклов... А влияние Солнца? А лунное притяжение, выманивающее душу полётами во сне? Ведь даже здесь, Антуан это давно заметил, люди устраиваются ко сну именно в тот момент, когда над местом их локации восходит Луна! И всё же есть о чем подумать...   

     Но собеседник всем своим видом показывал, что деловым людям пора переходить к реальному делу, а не витать в несбыточных облаках. Антуан же медлил, не выказывая делового настроения. Тогда господин Рацио, видя, как неясные сомнения блуждают по лицу Антуана - вполне перспективного клиента, разве что, ещё более задумчивого, чем он сам иногда бывал, - решил вновь использовать свой беспроигрышный ход: воспользоваться сообразительностью, конечно же, немалой сообразительностью собеседника, и на волне естественного его мысленного успеха впустить в мозг клиента идею абсолютной необходимости приобретения столь ценного пакета рационализаций, так гармонично продолжающих его, клиента, собственный ход мыслей.

     - Хорошо! - сказал он, приглашая к некоему мысленному упражнению. - Возьмём простейший ряд: палец, кисть, рука, шея, ухо. Опишите прогрессию с точки зрения любого рационализатора на производстве, не важно какого оно толка: живодёрского или живоглотского!

    - Какого толка?

    - Вы что, не знакомы с терминологией господина Паука? - Рацио сокрушенно вздохнул. Ну вот, теперь придётся объяснять этому юнцу такие элементарные веши. - Как же! Ведь это так просто и понятно: производство, как и любая другая материальна система, кроме нашей Великой Виртуальной Системы, разумеется, может быть организовано по одному из двух вариантов, как утверждает господин Всемирный Паук: по живодёрскому или по живоглотскому. В мире они были перемешаны, хотя исторически первый вариант пришел с запада, а второй - с востока. В первом варианте система обдирает тебя до костей, а кости потом сбрасываются в яму, где-нибудь в стороне - на прилично обустроенном кладбище. Во втором - система заглатывает тебя целиком, сплёвывая не переваренное ею прямо под себя, а ещё лучше - сжигая в пепел и слегка затаптывая ногами, изображая погост. Это я не своё мнение выражаю, это так трактует общественное и производственное устройство во все времена наш Смотритель. Хотя лично мне эта ясность и выразительность вполне импонирует. Колосники без нагара, если хотите!

     Мы с Вами - предприниматели, так что, давайте обойдёмся без иллюзий и без словесного поноса о том, что рационализация предполагает улучшение условий труда. Чушь! Рационализация предполагает увеличение объёмов производства и увеличение прибылей, и она совпадает с интересами работника лишь тогда, когда улучшение его условий труда приносит хозяину прибыль и только прибыль, а еще лучше - и удаление самого работника.

     - Не слишком ли откровенно, господин Рацио? Работников в мире гораздо больше, чем хозяев, и такое откровенное к ним отношение...

     - ...как к рабочему скоту! Не нужен - на бойню! Да. Я этого не скрываю. Кстати, обозлённой толпе всегда нужен лидер. Так он найдётся. Что делает козёл, лидирующий в стаде баранов? Вот именно! Ведёт их туда, куда нам нужно. А за бараном бараны не пойдут. Нет! Им козла подавай! Так что, нет никакой опасности, коллега. И я ничего не скрываю, - он демонстративно и достаточно наигранно осмотрелся и так же наигранно шепнул на ухо: - От Вас! Ведь мы же - коллеги! Предприниматель видит в человеке управляемое орудие. Президент видит в народе послушный электорат, несущий ему налоги, а его военный министр - пушечное мясо. Каждый видит то, что ему выгодно видеть. Ну, а говорить при этом надо то, что приятно слышать и орудию, и электорату, и пушечному мясу. И если я в своей рекламе пишу, что рационализация сделает человека мозговым центром, управляющим станком, то я всего лишь смещаю акценты, позволяя мозгу работника заниматься самолюбованием. Ну, а та откровенность, которую позволяет себе во всеуслышание господин Паук, позволительна лишь человеку его уровня, притом, что она не несёт лично ему никакого вреда. Как сказал бы господин Последний Философ, доказательство скотского устройства жизни, что была там, является доказательством человечности того, что тому противоположно. То есть жизни здесь !

     - Мудрёно. Впрочем, философы не любят простых формул. И всё же, Вы меня заинтриговали.

     - Как! Вы собрались заполучить мой пакет идей, не объяснив прогрессию?

     - Прогрессию? - Антуан не понял, о чём речь. - Какую про... А! Эту: палец, кисть, рука, шея, ухо? Потом, господин Рацио, потом! Потом я Вам её опишу. Честно говоря, меня больше интересует устройство жизни здесь, а то, что было или будет там, - лишь в той степень, в какой оно влияет на жизнь здесь. Вы меня понимаете?

     - Увы... - господин Рацио стал разочаровываться в посетителе. - Я вижу, что Вы - человек Системы. Для Вас она более реальна, чем реальный мир. Вы не пойдёте в первых рядах туда, вы упустите свой шанс и производство макарон разовьёт кто-нибудь другой. Зачем же мне сейчас отдавать Вам свои идеи, если они не принесут мне никакой выгоды? Однако если Вы так уверены, что способны описать предложенный мною ряд, я в награду подарю Вам одну из своих идей. Бесплатно. Быть может, она вызовет в Вас настоящий предпринимательский интерес, который не может не дремать в такой талантливой голове.

     - Так вы, между нами, - Антуан заговорщически подмигнул, - подтвердите мою догадку: люди сбежали в Систему оттого, что находились там в живодёрских или, как там, живоглотских условиях?

     - Когда мир стал проницаемым, - господин Рацио сокрушенно вздохнул, понимая всю невозможность уклониться от расспросов, - ну, когда мир стал доступен обычному человеку и он смог заглянуть во все его уголки и сравнить с тем мирком, откуда он сам вышел, человек тогда действительно всё сравнил и пришел к самому простому выводу: Мне все откровенно лгут. Все! В глаза! И тот, кто лжет, проявляет чрезвычайную изобретательность, на самом деле имея лишь одну цель: заполучить мои деньги и власть надо мной. Власть над моей душой, моей волей, моими мышцами и поступками. И деньги, которые сами не рождаются, и которые рождаю им я. Пока я даю им то и другое, я им нужен. Если я бунтую или старею, от меня отмахиваются, а кое-где и просто избавляются.

     - Вы говорите: изобретательность ?

     - Конечно же! Ещё какая! Во всех углах Земли к тому времени поняли, что кнутом многого не добьёшься, разве добьёшься того, что кнут однажды перейдёт в другие руки, так и не принеся его владельцу ни богатства, ни безопасности. Поэтому фантазия власти работала в полную мощность. Живодёры сказали: Хочешь хорошо жить, научись хорошо работать. Мы купили станки, мы вложили в них большие деньги, а работать на них будешь ты, и ты будешь возвращать нам своим трудом наши вложения. Разве это не справедливо? Кое-какая часть от нашей прибыли будет называться твоей зарплатой. Её хватит - особенно, если будешь работать столько, сколько мы скажем - чтобы тебе можно было сносно жить, не голодать и чувствовать себя подобием человека, не слишком отрывая при этом головы от подушки, дабы в эту голову, забитую усталостью, не дай бог не проникали бы излишние мысли. Ты будешь повязан ссудами, кредитами и платежами, ты будешь повязан по рукам и ногам маленьким со скрипучими полами домиком, за который ты будешь нам платить ровно столько, сколько ты будешь в состоянии на нас работать. А иначе - весь эфемерный мир твоего благополучия моментально рухнет. Ты же не хочешь поменять свой уютный домик на картонный ящик у помойки? Вот видишь, мы заботимся о тебе! И о твоих детях, кстати, тоже. Они едят, одеваются, учатся. Это, конечно, не совсем то, что получают наши собственные дети, но так не забывай, что это мы вложили деньги в эту страну, а не ты. Зачем же нашим детям смешиваться с твоими? Твои должны заменить тебя у станка! А кто же ещё? Назовём это практикой наследования мастерства: наши дети наследуют наше мастерство, ваши - ваше. Так что, главный крючок, на котором мы тебя подвесили - это твои дети. Ты им желаешь добра, а значит, невольно желаешь даже лучшей доли, чем доля собственная. И поэтому ты будешь вкалывать на нас ещё больше - за эти мизерные гроши, которые мы договорились между собой платить тебе - вкалывать, чтобы дети твои перешли в школу, где не только учат считать на калькуляторе, но даже и пересчитывать, то есть думать. Но ты даже не представляешь, какую ошибку совершаешь ты при этом. Разве можно детям твоего происхождения думать? О чём они будут думать? О том, что им никогда не достичь и десятой доли того, что наши дети имеют по праву рождения? А как же развивающаяся при этом агрессивность? Так вот, дорогуша, твои доходы придётся малость урезать - будешь платить налог. Какой? Налог на усмирение агрессии, разумеется. Не хочешь видеть своих детей в кутузке, будешь покупать им успокоительные таблетки. Да не жмись! Лучше уж таблетки, чем наркотики, не так ли? Ведь они всё равно до них доберутся - наши собственные отпрыски быстро им их поставят и приучат. Так что, таблетки - это намного гуманнее! К тому же, наркоман не сможет заменить тебя у станка, а тот, кто на таблетках удушил малейшую страсть к протесту, тот как раз нам и годится. Ну что, договорились? А то смотри, на помойке места ещё много, а очередь к нам с помойки - вон какая за воротами!

     - Откровенно...

     - Но ведь мы же - коллеги! И поняв всё это, вы хотели бы, чтобы простой человек не заинтересовался предложением господина Паука и не сбежал от условий жизни, где он ежедневно и ежесекундно ощущает, как с него, живого, сдирают кожу? Конечно же, это был некий выход. Впрочем, не выход, а так, отдушина. Поэтому я и предлагаю Вам свой пакет. Я чувствую, что скоро начнётся возврат...

     - ... где я должен буду стать одним из живодёров ?

     - Как будто есть другой выбор! Либо ты сдираешь, либо с тебя сдирают. Товарно-денежные отношения, молодой человек! Ничего другого люди не придумали лучше.

     - Талант и труд...

     - Что Вы сказали? - не расслышал Рацио.

     - Так, фантазии... Но?

     - Да нет! Вы хотите сказать, что у живоглотов устроено было иначе? Отнюдь! Лишь иначе завуалировано. А отношения все те же самые - товарно-денежные, только не в системе хозяин - работник, а в системе государство - работник. Эта система оказалась чахлой и полностью развалилась незадолго до появления господина Паука с его виртуальной Системой. Ну что Вам не понятно? Государство там стало хозяином - в живоглотской системе. И если раньше оба - работник и хозяин - жили в государстве, и один обдирал другого на глазах и с согласия оного, а второй иногда бунтовал и назывался преступником, то здесь всё гораздо упростилось. Государство физически удалило хозяина и проглотило всех остальных. В принципе, в этой системе можно было даже и не платить зарплаты, потому что основные блага от зарплаты не зависели совершенно. Где ты и как ты живёшь, что ешь, где лечишься, где учатся твои дети - всё это зависело не от твоего дохода, а от твоего положения в иерархии государства. Так что, работать и что-либо производить было там совсем не интересно. Система, правда, пыталась подменить денежный интерес интересом творческим, ведь в каждом человеке заложено что-либо творческое, какое-то стремление его души. Например, Вы, Антуан, сейчас не просто так интересуетесь, а потому, что к этому Вас толкает нечто изнутри, заложенное в Вас природой. Вот, например, какой ваш интерес в исследовании людей?

     - Да уж точно не денежный!

     - А! Творческий! Вот на этом и хотела сыграть живоглотская система. Иногда это удавалось, когда человек видел, что результат его творческого труда делает жизнь лучше, пусть даже не его собственную - были и такие, что, как на войне, сами умирали в нищете ради света в окне - не собственную жизнь, но хотя бы жизнь потомков! Но, по большей части, система заглатывала творческих людей, высасывала из них всё возможное, сплёвывала, а результатами пользовались совсем другие: то детки руководителей системы, то просо воры, опять же, от системы. Так что, разница между ними - живодёрами и живоглотами - лишь в том, что одна система умерла чуть раньше, а вторая умереть не успела.

     Но особенно удачным, с моей точки зрения, было использование живодёрами какого-нибудь мелкого или среднего руководителя живоглотского воспитания. Так много практиковалось, когда система последних издохла. Поразительный получался эффект, когда человек мало того, что пытался всеми силами преуспеть в новой для него системе - да-да, элементарно выслужиться! - мало того, что он не имел никакой душевной связи ни с теми, кто подчинялся здесь и до него, ни с теми, кто пришел, как и он, из другого мира, так он ещё и тащил за собой этакий набор известных ему приёмчиков - бред о коллективном труде, коллективной ответственности или всякой душевной заботе о производстве - в общем, всего, за что платить не надо при почасовой оплате присутствия на рабочем месте. Кстати, принося немалую прибыль хозяину, добром это для самих таких работников не кончалось. Нет, физически никто не сводил с ними счёты, но вот поле зла... постоянное поле зла вокруг них, плюс постоянное собственное нервное напряжение и безуспешные попытки задобрить остатки совести производственной необходимостью скотского отношения к людям, а скотское отношение к людям - тем, что иначе они работать не хотят, а деньги получать хотят... в общем, кончали они плохо, даже те, кто считал, что его собственная совесть умерла вместе с умершим прежним живоглотским режимом.

     - Поле зла?

     - Да. Поле недоброжелания. Человек в таком поле сгорает очень быстро. Я, Антуан, не мистик, и зовут меня Рацио, поэтому я знаю, о чём говорю.

     - Но если... история... вокруг многих людей было такое поле зла, как Вы говорите, а они спокойно - те же диктаторы - жили и часто правили до глубокой старости.

     - Но, юноша, я же говорю о нормальных людях, а не о ставленниках Дьявола! На тех не действуют человеческие эмоции - они ими, наоборот, кормятся. Я здесь говорю о людях, которые от Бога, но которые попадают в такие условия, что либо - либо. Вот таких поле зла бьёт непосредственно в сердце.

     - Вы рациональны, и Вы же - верующий?

     - А как же иначе? С моим умом не быть верующим, значит, перейти на службу...

     - Действительно... если принять, что ум - от Бога...

     - ... а изощрённость - от Дьявола? Эх, если бы всё так просто! Раньше и я думал, что душа от Бога. И это тоже не оказалось верным.

     - А что от Бога?

     - Не знаю. Может быть, совесть...

     Такой поворот беседы привёл обоих в задумчивое состояние. И если Рацио, с которого Антуан всё же сбил деловой пыл, особенно никуда теперь не торопился, то Антуану показалось, что он провёл тут уже целую вечность. Но уйти, не выудив из собеседника, тем более такого знающего, ответы на все свои вопросы, Антуан не мог никак.   

     - Простите, господин Рацио. Если и второй, живодёрской системе уготована та же участь, что и первой, зачем же к ней возвращаться там ? Если, конечно, вообще надо возвращаться туда.

     - Человек, Антуан, хочет есть, размножаться и верить в лучшее. Если ты можешь из этих трёх вещей выстроить что-то новое... а если нет, тогда сохраняй хотя бы то, что есть. Любая несправедливость лучше хаоса, мой друг. Вот будешь макаронным хозяином, сможешь позволить себе хорошо относиться к работникам, много платить, заботиться о них... И скоро разоришься. Даже не из-за конкуренции. Твоё предприятие развалится само.

     - Но почему?!

     - Потому! Собака в тонусе лишь тогда, когда у неё на шее подтянут ошейник, а в желудке достаточно пусто! Во всех остальных случаях собака спит. Разве не так? - в голосе его звучало осознание собственной правоты и одновременно досада на эту правоту. Эх, Рацио, Рацио... - Моя душа, друг мой, рвётся надвое. Скажем, как предприниматель - я за безработицу, ведь она даёт мне тихую дешевую рабочую силу. Но как изобретателю мне при этом страшно обидно за прогресс, ведь безработица его же и губит на корню. Страх остаться не у дел парализует волю и делает невыгодным работнику любое усовершенствование. А всякий мелкий босс озабочен при этом лишь тем, чтобы избавиться от возможного конкурента на своё место. И всё! Поэтому любой мало-мальски умный подчинённый ликвидируется им в первую очередь. Никому при безработице прогресс не выгоден. Так было устроено, и так будет устроено. И это раздвоение моей душе невыносимо.

     - Так... Так Вы хотели, чтобы я описал вам путь изобретателя.

     - Что? - господин Рацио сам забыл уже и о предложенном им тесте, да и о своём пакете новаций.

     - Ну, этот... когда изобретатель на производстве показывает палец, то есть предлагает кое-какое нововведение. За это ему пожимают его кисть и даже в неё что-то кладут. Его хватают за руки и повязывают его обещаниями и обязательствами, от которых он уже не может отвертеться, после чего садятся изобретателю на шею. А когда он начинает бунтовать и пытаться вырваться на свободу, чего всегда требует творческий дух, тогда его берут за ухо и волокут на место, указывают ему его место. Это с Вами такое, что ли, проделывали, господин Рацио?

     - Со всеми. И тебе не миновать. Хотя ты и безнадёжен...

     - ...то есть, никогда не расстанусь с детскими фантазиями о справедливости?

     - Расстанешься! Это неизбежно. Но... не забудешь. И эта память сожрёт тебя! - он обречённо вздохнул. - Qui n'a pas d'argent ne commence rien d'entreprise, qui n'a pas d'âme ne prie rien à Dieu. Не имеющий денег не начинает дела, не имеющий души не молится богу. Ладно. Дарю тебе идею из своего пакета. Только одну. Просто так, без договора! Порядок день - вечер - ночь - день следует заменить порядком день - ночь - вечер - день. Это повысит производительность на полпроцента - из-за улучшения работоспособности человека. Кроме того, это снизит травматизм процентов на пять - из-за большей адекватности работников. Нужны разъяснения? Нужны. Человек, работавший ночью, очень тяжело и очень плохо, неаккуратно и раздраженно переходит к работе в день. Я это тысячу таз проверил здесь на своих фантомах! Они привыкают не спать по ночам, и они сонные ходят потом всё утро. Если же после ночи они идут в вечер, то этот переход - гораздо мягче и естественнее. Так же как из вечера, когда привыкаешь уже спать по ночам, легко перейти в день.

     - А из дня - в ночь? Будет ходить, зевать... 

     - Это зло - наименьшее. Раскошелься на пару чашек кофе! Взбодришь! Мои фантомы на экспериментальных полигонах жалуются только на одно: от такого порядка у них создаётся впечатление, что время начинает скользить вспять. Какой-то неестественный порядок, говорят, даже кружится голова, когда представляешь себе это. Но не надо ничего себе представлять! Нужно лишь одно - чтобы твой интерес и интерес работника совпали в конечном продукте. И это так просто! На самом деле, это элементарно просто. Надо всего лишь, чтобы ваш интерес совпал с его внутренними позывами. Нужно, например, экономить энергию. Вам это нужно, ему - нет! Ему плевать! Следить же за ним бесполезно - не уследишь. А вот если двигатель своим жужжанием будет доставляет ему нестерпимое удовольствие, работник ни на секунду не оставит его включенным больше, чем положено. Мотивы у вас могут быть разними, и интерес разным, а вот в конечном продукте они должны совпасть. Хотите, чтобы краны были повсюду закрыты, позаботьтесь о соответствующей обуви. Промочит раз-другой ноги - тут же начнёт следить за исправностью крана, даже лучше самого хозяина. Примеры грубые, но это для яркости иллюстрации. Вы просто должны осознавать, что то, что Вы сами думаете о производстве, никоим образом не совпадёт с мыслями ваших работников, и поэтому Вы должны поставить себя на их место и спросить себя: Что заставит их сделать то, чего я жду от них, самым естественным для них образом.

     - Послушайте, господин Рацио, мне бы хотелось взглянуть и на остальные предложения.

     - Но это... только через договор! Вы же понимаете - бизнес.              

     - И что же Вы хотите за все ваши идеи?

     - О! Разумеется, участие в Ваших прибылях. Потом! Должен же я сейчас позаботиться о своей недалёкой старости?

     - Разумно. Но договор получится виртуальным, а значит, недействительным.

     - Что Вы! Что Вы! Как можно! Всё законно. Мы подписываем здесь, принтер воспроизводит там. Когда проснёмся, бумага, заверенная как господином Всемирным Пауком, так и канцелярией нашего последнего Президента, будет уже нас там дожидаться. Вы согласны подписаться своим истинным, земным именем? Наши здешние клички, как Вы понимаете, стоят мало.

     - Но... я не знаю.

     - Вы сомневаетесь в пакете?

     - Нет. Я не знаю, как подписаться. Я не знаю, кто я, там. У меня там нет хозяина, или он меня не хочет знать. Или не хочет, чтобы я знал...

     Господин Рацио, изменившись в лице, всё-таки не изменил привычной для него лексике:

     - Ну, так Вы выясните и возвращайтесь! Мне будет чрезвычайно жаль потерять такого перспективного клиента. Поверьте, меня всегда охватывает обида за человечество, когда я вижу, что вирусы оказываются сообразительнее людей.

     Антуан, не искушенный в тонкостях вербального этикета, бросил на хозяина гневный взгляд и, не сказав ни слова, развернулся и ушел. Нет, впрочем, сказал: Сам ты вирус! Но этого никто не услышал.

 

***

     - Я раб лампы! Я раб лампы! Я раб лампы!

     - Что это Вы так сокрушаетесь? - Антуан окликнул человека, эмоционально взвинченного и явно разрываемого изнутри какой-то неразрешимой проблемой. - Меня зовут Антуан, я - путешественник.

     - Да-да... очень приятно! А я... кто же я такой? Я - Честный Человек!

     - Вот и хорошо. Этому надо радоваться. Надо гордиться этим! Что же Вас гнетёт, Честного Человека? Если Вы, конечно, считаете возможным делиться этим с незнакомцем.

     - Какая разница! Я - Честный Человек. Мне некого стесняться, кроме себя самого. Только как при этом быть самим собой?

     Антуан никак не мог взять в толк внутреннюю проблему этого спортивного вида человека с открытым и ясным лицом.

     - Так сами с собой Вы - другой? Проблема внешнего и внутреннего мира?

     - Нет, я и внутри и снаружи - Честный Человек. Я всегда им был и всегда им буду. Но я - раб лампы !   

     - Не могли бы Вы без образов?

     - Без образов? А! Ну, конечно! Откуда же Вам знать, как Вас, простите? Антуан? Я - Футбольный Судья. Был, есть и буду. Некоторое время я, правда, был и футболистом. Играл недолго и не очень хорошо, но любовь к своему клубу сохранил навсегда. И вот когда я стал судьёй, справедливым и беспристрастным, я никогда не брался судить игры моего бывшего клуба.

     - Это разумно, - поддержал позицию Судьи Антуан. - Нельзя быть одновременно и судьёй, и присяжным заседателем, и обвиняемым, и жертвой, и прокурором, и адвокатом. В каждой пьесе у актёра - своя роль.

     - Вот именно! Но теперь я одновременно и беспристрастный хозяин мира, где проходят чемпионаты, и пристрастный болельщик своего клуба. Понимаете, Антуан, одновременно! От меня - от хозяина - зависят и правила, и условия, и жеребьёвка игр. И всё это проходит честно. Более чем честно! Но я - раб лампы. Как я ни стараюсь быть честным судьёй, мой родной клуб вот уже тридцатый раз подряд становится победителем!

     - В таком случае он - лучший!

     - Всегда? Вы смеётесь, юноша! Я не хочу, чтобы всегда, потому что этого не может быть! Не-воз-мож-но!

     - Ваш разум не может обуздать Ваши страсти... - Антуан начал кое-что понимать в этом конфликте.

     - А страсти не хотят считаться с разумом. Я это знаю. Моё подсознание, не задавая вопросов, всегда делает свой выбор. Я не могу его контролировать. Я - не я! Мной командует лампа, точнее, эти две лампы, поглотившие и рвущие мой мир. Я - их раб. Мир расколот, и я теперь боюсь...

     - Чего?

     Футбольный Судья внимательно посмотрел Антуану в глаза. Помог ли этот юноша понять то, что он и без того знал? Да, ясность рассеяла туман сомнений. Вот только что ему теперь, Футбольному Судье с этой ясностью делать?

     - Я боюсь власти над своим миром. У меня здесь слишком много власти - мне она не под силу.

     Антуану нечего было сказать этому человеку. Что я, бездомный, могу посоветовать ему, обладающему собственным миром. Миром, управляемым одновременно и его сознанием, и борющемся с ним его же подсознанием? Мне бы хоть на секунду попробовать это на себе!

 

     Что, примеряешь на себя мантию бога? Этот настороженный вопрос, казалось, произнесло оно - подсознание Антуана. Не хотите ли Вы, уважаемое подсознание, сказать, что обладание собственным миром в Системе лишит меня объективности исследователя? А что мне сказать этому растерянному человеку, не справляющемуся с ролью бога? Что бог устанавливает законы, но сам их никогда не соблюдает? А может быть, это и хорошо, что не соблюдает?  
       

***
     - Господи!

     - Как дела, Антуан?

     - А, это Вы, господин Паук! Мне бы сейчас лучше поговорить с моим Дедом. Столько всего разного...

     - Поговори со мной! - голос Паука осторожно приблизился по тембру к голосу Деда. - Извини, я не самый гостеприимный хозяин. Так занят! Но я не забыл о тебе, хоть ты и отказался от персонального индикатора опасности. Поговори со мной! Тебе же очень хочется поговорить, правда? Если я и не умнее твоего Деда, то хотя бы образованнее Автостопа.

     - Образованнее! - всплеск раздражения. Почему-то Антуану показалось, что именно Паук как хозяин этого непонятного снежного кома обособленных миров - именно он достоин его раздражения. - Вы ещё мне душу на калькуляторе просчитайте! Сколько их, образованных, затаилось в своих мирах и как хомяки пережевывают прописные истины, упиваясь собой и своей утилитарной мудростью! Их что, никогда не учили в их школах, что утилитарность - первый признак вырождения? Человек жив лишь тем, что есть в его душе, а не под его задом, иначе, он называется ско... простите, пожирателем гамбургеров. Духовность с утилитарностью несовместимы!

     - Ну, не кипятись! Они ведь такими пришли сюда. Не Система их сделала такими, но, может быть, только кое-что проявила сильнее в их характерах. Да и тебе стоило бы слегка обуздать свой юношеский негативизм - резкая поляризованность не украшает будущего великого ученого. А моё образование... так я и сам знаю, что я ничего не знаю. Даже о своих обитателях. Тебя такое признание устроит?

     - Устроит. Если ссылки на цитаты давать будете. И имя Автостопа оставите в покое. 

     - Договорились! Так кого ты повстречал здесь кроме этого отшельника?
     Антуану, действительно, давно хотелось поговорить с самим автором Сети, иначе накопившиеся впечатления слишком сильно повышали градус восприятия, не давая объективно оценивать новое.

     - Похоже, я всё-таки ближе к человеку, чем к машине, - сказал он вполголоса. - Ведь если проследить неосознанные реакции, мне страшно нужен другой человек, чтобы поделиться с ним... нет, не информацией, а... связанными с ней эмоциями. Выговориться - да! Но гораздо важнее - быть понятым. А это - явно не машинные ощущения! Что ж, приятно думать, что ты - не совсем машина, запущенная кем-то в Сеть. Но страх одиночества и потребность общения...  вот этого я пока не знаю - достоинство ли это или человеческий недостаток. Машина анализирует информацию опосредованно, а человеку всегда нужно пропустить информацию через фильтр восприятия себе подобного, чтобы удостовериться в отсутствии фатальной роли эмоций. Так что, принятие решения человеком во многом зависит от того, с кем он делится своими эмоциями, и от того, насколько качествен фильтр, через который он их пропускает. Тра-та-та...

     - Мысли вслух... мне приятно быть доверенным ухом для мыслей вслух.      
     - Извините! Привожу аналитику в порядок. И Вам интересно знать моё мнение? Я видел разных людей. Скупца, что хвалился тем, что теперь стал ещё умнее и ещё богаче. Богаче чем? Но и скупца, которому теперь не за чем стало скупиться, и он демонстративно отдаёт всё тем, кого раньше обирал. Он мне сказал, что раскаялся. Но ведь трудно не раскаяться при условии, что в любой момент можно всё вернуть назад, переформатировав внутренний мир. Да и не так уж сложно раздавать материальные блага виртуально. Я видел человека, просто кипящего злобой, потому что раньше его раздражал только тот, единственный мир, а теперь этих миров стало в миллионы раз больше, и каждый в отдельности приводит его в ярость. Но видел я и добродушного человека, который сказал, что раньше был злым, но теперь он смог покинуть навсегда свой злой мир и блуждает как блаженный по мирам чужим, с котомкой, в лаптях и со счастливой улыбкой. Но я ему не поверил. Я не поверил тому, что он там был злым. Я заглянул в его мир, в котором тот не мог теперь находиться, и увидел бесконечно бушующие ураганы, вулканы, цунами и землетрясения. В мире по-настоящему злого человека всё тихо и спокойно, а душу этого просто рвало на куски. Я видел политика, который в том мире был отъявленным преступником, а теперь пережил свою жизнь заново, с самого начала. Он хотел стать в ней художником, а получилось - политиком, и считает, что зря переживал жизнь заново, потому что делать приходится то же самое. Видел проповедника, который не хотел быть проповедником и постоянно менял родителей. И в каждой новой из десятка своих скоро прокрученных жизней он вновь и вновь становился проповедником. Он сжигал свою жизнь на костре существующих инквизиций. Он хотел возродиться заново совсем другим человеком. Но снова и снова нёс в мир идеи, вот только каждый раз различных религий. Оказывается, можно выбрать национальность родителей, можно выбрать их веру или безверие, но нельзя изменить своего пути. Я видел ученого, бесконечно открывающего один и тот же закон и вновь наслаждающегося моментом открытия. Говорят, что в той жизни он открыл на самом деле ещё много важных вещей, но сейчас он без конца возвращался только к первому своему открытию. Я видел женщину, постоянно жалующуюся на плохое самочувствие, хотя на самом деле все её боли остались по ту сторону - в замороженном теле, из которого не поступает в мозг ни одного сигнала о болезнях. Но она всё жалуется, жалуется... Видел человека, который там был нищим, а теперь он мог позволить себе всё. И вот теперь он сетовал, что никак не может воспользоваться своим богатством. То он начинает жить роскошно, всем мозолить глаза своей роскошью и получает, в конце концов, кирпичом по голове от завистников-фантомов, то начинает безмерно поглощать лакомства и умирает от обжорства, а, воскреснув, пускается во все тяжкие, оказываясь в конце концов то на электрическом стуле, то под иглой на свалке, то издыхающим в больнице от интересной болезни. Он снова воскресает и уходит в бесконечные странствия, но непременно то погибает в авиакатастрофе, то тонет в волнах океана, то в джунглях Амазонии умирает от укуса москита. У него было море возможностей здесь, но не оказалось ни единой способности их использовать. И сейчас он затосковал о своей прежней спокойной бедной жизни там - без соблазнов и желаний - жизни, где до тебя никому нет дела, будь ты мёртв, будь ты жив, но, по крайней мере, жизни, в которой тебя не залечат до смерти врачи-фантомы, почуяв нескончаемое шуршание купюр в твоих карманах. И был человек, который считает, что в той жизни стал причиной смерти другого человека - ущербного малого, над которым он всё время подшучивал. Однажды он сказал тому, что новое начальство считает его плохим работником и собирается уволить. Несчастный засуетился и стал делать вещи, которых безумно раньше боялся. Он, неуклюжий и нетренированный, полез куда-то вверх, чтобы что-то там поправить, потерял равновесие, упал с высоты ниже собственного роста и... разбился. И вот теперь этот человек, сам себя бесконечно винящий, изо дня в день вызывает в своём мире фантом того несчастного и делает за него всю работу, или сам куда-то лезет и сам там разбивается, прося у того прощения, или просто молчит и молится вместе с ним... Он ищет покаяния, которого не нашел там, но ведь не нашёл и здесь. Я спросил его: Что теперь делаешь? И он ответил: Делаю доброе дело - лью помои в ручей, не даю пересохнуть. А ещё мне попался странный молчаливый тип, о котором его сосед рассказал, что раньше он был - как же он выразился? - не в меру озабоченным. И эта его озабоченность человека страшно угнетало, ведь он был уверен, что именно эти пустые заботы не дают ему сосредоточиться на главном, делают мысль и внимание рассеянным, не говоря уже о попусту потраченном времени на поиски очередной - как же он сказал? - да, пассии. Сосед его по миру сказал, что раньше, там, был он говорлив и обворожителен, просто душка! Непостоянный, быстро устающий от навязчивого к себе внимания, но зато в момент увлечения - фонтан остроумия и обаяния.

     - Понял! Понял, о ком ты. О, я его прекрасно помню! Так ты говоришь, стал теперь молчаливым и нелюдимым? То-то о нём никаких новостей! - Паук решил рассказать Антуану об этом человеке, просьбу которого он поначалу выполнил со странным чувством неловкости. И неловкий, видимо, результат вызывал ответную неловкость теперь в душе Паука. Но он решил быть искренним и не скрывать от Антуана даже того, что не даёт ему никаких перед ним дивидендов. - Знаешь, Антуан, пришел он ко мне вот с каким разговором. Мол, жизнь проходит впустую, ничего не усевает, ни о чём другом не в состоянии думать, лишь о сбросе и сжигании гормонов. Его личность раздвоилась оттого, что он прекрасно понимал: все эти поиски новой пассии нужны ему исключительно для обретения душевного покоя и борьбы с бессонницей, а вся сопутствующая романтика - пустой и утомительный к ним придаток. Мол, душевный покой нужен ему для движения вверх по карьере, на чём он никак не может из-за них сосредоточиться. Он сказал, что ничего не может с этим противоречием поделать. Не делать же ампутацию! И он просил, чтобы при подключении к Системе все импульсы от двойника шли исключительно в тот отдел мозга, что отвечает за творческие способности. Он хотя бы в виртуальном мире хотел создать для человечества нечто потрясающее, прославиться в нём - то, чего не сумел из-за слабостей организма - будь он проклят! - не сумел добиться в мире реальном.

     - Чем же он здесь прославился? - Антуан был в полном недоумении, поскольку не нашёл за этим человеком никаких следов в гиперархивах достижений.

     - В том-то и дело, что ничем... Я выполнил его просьбу. Потом отвлёкся на других людей, и тут же забыл об этом. А он за все эти годы ничем мне о себе не напомнил. Только вот твой рассказ и воскресил воспоминание, что был и такой тип. Так он тебе ничего не рассказал о себе?

     - Ничего... Только его сосед, да и тот лишь о том, что было с ним там, а не здесь. Почему же его творческие способности, куда была направлена вся его неуёмная энергия, не дали о себе знать?

     - Не знаю, Антуан. Может быть, не дано... Или дано не то. Или мозг не вправе сам решать, куда будет потрачена энергия. Вторичность мозга? Я бы в молодости за подобную ересь сам себя кастрировал! Или энергии оказалось слишком много, а мозга слишком мало, и она не активизировала его, а лишь подавила, а? Это укладывается в базовый курс натуралиста?

     - Подшучиваете, господин Паук? Вместо того чтобы спросить себя: А что же это я сделал с человеком? Спросить не хочется?

     - Это выбор, Антуан. Это - выбор! Каждого! Свободный выбор...

     - Да, выбор... И не вы провозгласили это право.

     - Не я, Антуан, не я!       

     Антуан прервал перечисление своих бесконечных встреч с разными людьми, поймав себя на мысли о том, что всё разнообразие историй повторяет одну общую мысль... Вот и польза от разговора человека с человеком - от простого разговора, даже если разговаривает машинный интеллект с системным духом! 

     - Каждый получил здесь то, что уже имел там ? - сказал за него сам Паук. - Ты это мне хотел сообщить? Если ты видел в людях людей - твой мир и здесь будет наполнен людьми. Видел в людях скотов - твой мир будет наполнен скотом, грязным и всюду гадящим. Видел в людях лишь монстров - получишь мир злобных кентавров. Можно при этом возмущаться, говорить: Нет, это не мое представление о людях! Можно всё стирать и перезаписывать заново, но если в твоём подсознании живут лишь скоты и полудурки, то, как ни реставрируй свой мир, они обязательно там снова появятся и превратят его в стойло посреди психушки. А если в душе человека там жила боль, то она переместилась сюда вместе с ним. Да, это так... Я, дружище Антуан, и сам это заметил. Так значит, тебе тоже показалось, что человек в нашем мире принципиально не изменился? И не думаешь ли ты, что подобный вывод является приговором Системе?

     - Судя по раскопкам, человек никак не изменился со времён кроманьонцев, - решил обобщить Антуан, а заодно и продемонстрировать Пауку свои знания, чтобы не слишком потешался над базовым курсом натуралиста. - Менялись только внешние проявления. А поведение души... Вы думаете, разуму так уж важно, в какой внешней оболочке он находится? Он приспосабливается к любому телу и к любым внешним условиям. Но он нисколько не меняется.

     - А здесь? Здесь нет ни тела, ни внешних условий. Я создал мир чистого разума! Ну, почти чистого. Тот придаток за экраном... И что? Разум и здесь должен был остаться прежним?

     - Судя по известным мне книгам, - Антуан усиленно пытался упорядочить свои мысли, и заметил, что присутствие такого собеседника, как Паук, этому ненавязчиво способствует. - Душа всегда стремилась оторваться от тела. Она воспаряла в творчестве. Она заставляла тело уснуть, чтобы хоть на какое-то время освободиться от его тяжести. Больная душа или обиженная душа повергала тело в алкоголь и наркотики. С самого детства душа стремится сбросить с себя этот непомерный груз тела, внушая ему сны взросления, а значит, старения и умирания, умирания и освобождения. И лишь редкие души любили настолько своё тело, что даже знали его, и позволяли ему жить гораздо дольше других. Но и в их случае, душа в конце концов вырывалась из тела... На свободу! Что происходит с ней дальше, книги не рассказывают, даже Книга Книг. Вы, господин Паук, поставили эксперимент, почти оторвав душу от тела, и в этом отрыве я не вижу, чтобы она стала лучше или хуже. Она оказалась такой же замороженной, как и её хозяйское тело, лежащее там не то в коме, не то в анабиозе. А может быть, здесь только её внешние проявления, не имеющие никакого отношения к сознанию. Не знаю...

     - Мда... Ты рассуждаешь почти как тот Священник, замучивший меня проповедями ещё в первые годы Системы. Представляешь, он назвал нашу жизнь здесь фекалиями разума, не имеющими ничего общего с божественной душой. Мне тогда впервые стало не по себе. Это был сильный оппонент. Жаль, что он сломался. Хочешь посмотреть ток-шоу с ним? Зайди в Библиотеку. Я ничего не скрываю. Потому что я - прав! Меня ещё никто не убедил в обратном. Даже его, на мой взгляд, замечательные стихи. И я правильно сделал, что увёл людей в Гиперпространство. Если я не спас людей от самих себя, то я хотя бы спас от них природу. Я не знаю, что сделает Господь с моей душой, когда она устанет от бессмертия, но он наверняка учтёт то, что я спас живой мир Земли от его злейшего врага. Разве не так?

     - Да, да... - Антуану не нравились вопросы, на которые ему пока нечего было ответить. Он не любил сырых выводов, ведь он считал себя натуралистом, а значит, вывод должен был прийти естественным путём, без напряжения - в результате накопления знаний. И он пошёл в Библиотеку, чтобы посмотреть на Священника, который высказывал когда-то, как кажется Пауку, подобные Антуану мысли. За словесной шелухой, ты должен увидеть, к чему приведёт человека вся эта Система, услышал он в себе голос Деда.

     Да, я знаю. Ты воспитал во мне исследователя. Может быть, это и есть то, ради чего ты меня вырастил, Деда.

 

***

                   ТРИПТИХ

                         *

     Свободу мне!
                          Свободу-ду!!!

     Кто там сказал:

                           Утробься ?

     Пустите в мир,
                            я в мир иду.
     Прочь тьму - подайте Солнце!

     А-а-а !!! Вот и я.

                            Что, звонок крик?
     Я появился в мире!
     Я - Солнца луч,
                             его родник,
     всевластен и всесилен.

     Меня пелёнками вязать?!
     Свободу мне,
                          свободу!
     Вот это что?
                         Дай в руки взять!
     Вот это дай попробовать!
 

     А, не даёшь!
                         Что-что, нельзя?
     Льзя-льзя... Какие право!
     Я в мир пришел,
                         чтобы познать
     все веши, вкусы, нравы...

 

     Я в мир пришел,
                          я узнаю
     всё-всё!
                   К чертям программу!
     Кастрированную стезю
               в полправды и в полнрава!

 

     Меня невежеством вязать!
     Как без сапог -
                              в трясину,
     в жизнь полудурков выпускать
     осознанно необходимых?
 

     И демагогией пустой
                 в мозги вбивать безмозглость?
     Кричать Ура!

                         кричать За мной!
     подталкивая в пропасть...

 

     Свободу дайте!

                              я шепчу
     осевшим хрипом звонким...

     Стучу. Кричу. Кричу. Стучу.
     С наивностью ребёнка.

 

                   **

     И свободу обретёшь -
     милую свободу -
     метрах в двух от неба,
     там, где тело - чёрту,
     ну, а душу - богу,
     где ничто сравняет
     рабство и свободу,
     а земля излечит
     душу понемногу.

 

                 ***
     Малыш,
     ты родился, -
     взгляни же
     поближе,
     взгляни же
     подальше,
     взгляни же
     вокруг:
     как всё
     интересно!
     как всё
     любопытно!
     как всё
     неизвестно...
     Как мало
     двух рук!

     Ты рвёшься
     на волю,
     ты хочешь
     свободы,
     ты хочешь
     забраться
     во всё
     с головой.
     Наивный...
     наивный,
     узнай же,
     мой братец:
     свободен
     во всём
     только вечный
     покой...

                    

***

     - Пишешь?

     - Пишу, Антуан.

     - Что?

     - Не знаю, Антуан. Пишу. Повесть. Может, роман.

     - Получается?

     - Надеюсь, Антуан.

     - О чём?

     - О тебе... и о себе.

     - А ты меня знаешь?

     - Я и себя не знаю. Пишу свои мысли о тебе.

     - И не можешь не писать?

     - Могу. И часто бросаю.

     - Но мысли снова приходят?

     - Да, Антуан. Тогда я снова пишу.

     - И скоро закончишь?

     - Пора бы... Он заждался.

     - Кто?

     - Отец. Он верил, что я напишу.

     - Верил?

     - Да... Полжизни назад.

***
     - Пишешь?

     - Пишу, Антуан.

     - О чём?

     - О тленности и вечности.

     - И что тленно?

     - Всё.

     - А что вечно?

     - Всё.

     - Тогда не интересно! Если всё заранее определено...

     - Ты не прав. Из сплетения вечности и тлена образуется сложный орнамент, совсем не простой. Вот, например, о тебе как о человеке известно все, но ведь не известно же ничего!

     - Как о человеке... Ты хочешь выяснить, нужна ли тленному вечность?

     - Человек её как будто уже и получил. Здесь. Вот только зачем?

     - Ну и зачем?

     - Не знаю. Вечность... Да, собственно, и не за чем. Человеку не нужны ни вечность, ни бессмертие. Ему кажется, что он к ним стремится, а на самом деле он бежит от страха смерти, связанных с нею возможных страданий и от простого неведения того, что именно ждёт за чертой, - неведения, замешанного на страхе ада или, возможно, рая. Ведь и рая люди боятся не меньше, чем ада: сможешь ли себя ограничивать так, чтобы соответствовать его порядкам, не сбросят ли тебя оттуда, как это было уже ни единожды. Так что, стремление к бессмертию на земле - это любовь по принуждению.

     - Или выбор из двух зол?

     - Между смертью и вечностью? Или выбор из двух зол... Как всегда, когда человек начинает торговаться, выбор не самый лучший. Не естественный.

     - А человек, не кажется ли тебе, что он повторяется?

     - В том, что он был уже однажды бессмертным? Что был почти таким же бестелесным, как сейчас?

     - В эдемском саду.

     - В эдемском саду... Только тогда это была чистая душа, не связанная пороками тела, а сейчас это - зараженный гордыней разум при обездвиженном теле. Есть разница?

     - Пожалуй, только в гордыне.

     - Думаешь, убрать гордыню, и здесь наступит настоящий рай? Антуан, да здесь никто ни на секунду не забывает, что в любой момент Система может рухнуть, не важно по какой причине, и все вернутся в прежние, только изрядно постаревшие тела. Какой же это рай с его вечным умиротворением, как предполагается бессмертие по Завету?

     - Да, суррогат какой-то...

     - И знаешь, что я подумал? Разумом в природе пропитано всё. Ну, пусть не разумом, но высшей целесообразностью. И как только в это состояние разумности начинает вмешиваться гордыня, тут же целесообразно вечное становится бессмысленно тленным. В самое высокое дерево попадает молния... как в Вавилонскую башню, смытую языковым ливнем. А одноклеточная амёба, представь себе, вечна - отделяет от себя половинку, оставаясь сама собой...
     - Но ведь именно гордыня вывела человека из дикого состояния в цивилизованное! Разве Леонардо пошел бы в морг и на кладбище, если бы его не гнала туда гордыня познания человеческого тела?

     - Став цивилизованным, Антуан, человек улучшился только внешне. А внутри... Гордыня - это орудие о двух концах: создавая вовне, убивает внутри. Как видишь, гордыня привела и сунула наши головы в Сеть господина Паука, дав нам имитацию вечности, а на самом деле мы - давно покойники, не достойные даже сравнения с амёбой.

     - Получается, любой зверь, трава ближе к Богу, разумнее нас?

     - О! Мы сейчас разгадаем вопрос природы разума: божественен ли он? Не рановато ли для столь юного существа? Если неразумное ближе к Богу, то разум...

     - ... тупик... ошибка... или вообще ничего общего с Богом не имеющее.

     - Стой, Антуан! Не знал, что тебя так легко сбить мимолётным постулатом... Разве кто-то доказал, что трава более неразумна, чем человек? А если то, что мы называем разумом человека, есть не прогресс божественного, а регресс? Спираль упрощения, а? Как деградация лап в плавники кистепёрых рыб или рудименты ног у змей? И тогда всё выстраивается совсем иным порядком: деградирующий отпрыск божественного разума стремится до основания разрушить окружающий его разумный мир, и на грани окончательного разрушения...

     - ...появляется Паук? Чтобы спасти разумную природу от неразумного её рудимента, возомнившего себя невесть чем? Именно в этом - смысл ухода в Систему? Наказание. Или заключение?

     - Скорее, изоляция. Вряд ли пребывание здесь можно считать наказанием. Нам дано время спокойно подумать. Сообща.

     - Что-то на счёт сообща... не знаю. Не замечал. Да и на счёт подумать... Выходит, господин Паук - это что-то вроде черного ангела, посланный Богом, чтобы изолировать человека от природы. Природе нужна передышка, и Дьявол ей её дал. Но что же дальше?

     - Дальше... новые вопросы. И один из них - а стоит ли вывод, к которому я тебя подтолкнул, огарка свечи?

     - Огарка свечи?

     - Огарка свечи... 

    

***
     - Пишешь?

     - Пытаюсь, Антуан.

     - Не умеешь, что ли?

     - Плохо не хочу, а без диалогера получается долго.

     - Без... чего?

     - Без редактора опечаток, ошибок, грамматики, фразеологии, стиля, содержания...

     - Что же остаётся писателю?

     - Писателей больше нет... С изобретением диалогера не стало писателей. Как с изобретением мелодера не стало композиторов. С изобретением пейзадера не стало художников. А скульптодер убил скульпторов... Пользуясь диалогером, тебе не надо быть ни грамотным, ни образованным. Ты можешь быть косноязычным. Ты можешь вообще не уметь писать - диалогер воспринимает и фиксирует твой голос. Тебе надо всего лишь придумать контуры сюжета, предполагаемый объём - рассказ, повесть или роман, указать жанр, стиль повествования и лексический уровень будущих читателей. Всё! Синонимы он подберёт сам. Фразы составит сам и на таком жаргоне, какой ты от него хочешь услышать, точнее, не ты, а твой предполагаемый читатель. И сюжетные пути тоже укажет, исходя из трафаретов бестселлеров за последние пятьсот  лет. Задай ему идею, какую хочешь раскрутить, и - порядок! Будешь знаменит. Может быть, получится не самое гениальное творение, зато быстрое и успешное! Популярное... Ни тебе мучительных бесконечных поисков наиболее точного весомого слова, ни тебе правды оголённых нервов и содранной до костей кожи! Мысль, будящая мысль? Философия жизни, обрамлённая сюжетом? Глупости! Переселившись в Систему, люди всё это отбросили как ненужный хлам и стали молиться одной только философии потребления. Казалось бы, разум, освобождённый от материальной основы, должен был погрузиться в вечное и духовное, но парадокс человеческого эгоизма выжимает из Системы лишь ощущение физического благополучия. 

     - Зачем же тогда ты пишешь, если это никому не нужно?

     - Дело в том, что я - не писатель. Писателей больше нет. Я - графоман. Любитель самого процесса писания. Есть люди, которые читают, потому что им страшно нравится, как из букв получаются слова, из слов - предложения... А мне нравится самому из букв делать слова, из слов - предложения, из предложений - мысли. Мысли переплетаются с другими мыслями - получается сюжет. Сюжет начинает жить своей собственной жизнью. А я его записываю. Твою жизнь, например. Как тебе она? Нравится?

     - Да ничего... живу, как хочу. Нет, не совсем. Поступаю, как хочу. Мне так кажется. А вот условия... я здесь, в общем, против моей воли.

     - Не совсем. Ты же - путешественник, вот и оказался в истории с путешествиями. Но больше тебе никто ничего не навязывает.

     - Ничего?

     - Ничего... кроме того, что ты - Антуан.

     - Это уже жесткие рамки - быть Антуаном. Мне не нравится, что я должен соответствовать заданному образу.

     - Какому?

     - Не лукавь! Великому... Но ведь я - не он?

     - Не он. Но и ты тоже - Антуан. Ты можешь изменить конфигурацию литературных рамок, но не можешь их отменить.

     - Ты хочешь сказать, что всякая литература - лишь постановка человека в определённые рамки? 

     - О! Глубоко. В рамках натуралиста ты способен на глубокие обобщения, Антуан. Что ж... Ты же знаешь, вся литература - это либо интерпретация Завета, либо... мемуары. Впрочем, мемуары - это тоже один из вариантов Бытия. Всё давно описано, все страсти человеческие давно разложены по полочкам ещё теми писателями, кто не знал никаких электронных редакторов. Всё до нас уже обо всём рассказали! Разве тот, что стоит в эпиграфе, не опередил меня на сотню лет? Он всё давно уже знал сам!

    - Но ведь ты же находишь, о чём писать?

    - Я? Я пропускаю всем давным-давно известное через тебя, Антуан, чтобы ещё и ещё раз доказать то, что делает любая литература и любое искусство - утвердить божественное происхождение разума. При том, что литература - это всего лишь инструкция по выживанию. Если говорить о её практическом значении. Хочешь, чтобы выжил твой внук, пиши книгу для внука, хочешь, чтобы выжило человечество - книгу для человечества, хочешь позаботиться о злодее - напишешь книгу о том, как лучше жить злодеям. Этакую инструкцию злобного успеха. Но! Ты скажешь, что я себе противоречу, ведь любое искусство ищет Бога в человека, не так ли? Так. Но это просто разного порядка цели, если хочешь. Ну, как, например, различен ветер в разных эшелонах атмосферы. Ты никогда не видел, чтобы облака плыли совсем не в ту сторону, в какую дует ветер у поверхности земли? И никакого противоречия! Нормальный круговорот воздуха. Просто векторы из разных плоскостей не могут противоречить друг другу. Конечно, все они проектируются, в конце концов, на одну душу читателя, но ведь не одновременно! Сначала - бытовая составляющая, вызывающая наибольший интерес, потом - душевная. Литература говорит о разном, но и об одном и том же.

    - Любая? И чёрная литература тоже?

    - Доказывает. Ещё как! И ещё более доступными средствами. Даже нигилисты, что пишут пасквили на Бога, - они в ещё большей степени! Чем талантливее рядится отрицание, тем явнее обратное.

    - Но ведь и религия часто глупа!

    - Религия имеет отношение к интерпретации Бога. Мы же говорим о божественной природе разума. Это ведь не одно и то же, правда?

    - А разве Завет - не религиозная книга?

     - Я понимаю твою логику, Антуан: все писатели вышли из Завета. И религия вышла из Завета. Следовательно... Ничего, как раз и не следовательно! Религий вышло множество самых противоположных, а божественность разума - едина для всех. Искусство не говорит ни о том, что это хорошо, ни о том, что это плохо, но лишь о том, что так оно и есть: разум божественен! Да и потом, не стоит переоценивать происхождение Завета. Просто, однажды нашелся поэт, сумевший приблизиться к пониманию природы разума, и то, что касается человека, вписал в книгу. И только! Совсем немногое, кстати, из великого познания.
     - Не Бог?

     - Нет. Я совсем не уверен, что Богу известны наша грамота и наши языки. Он, знаешь ли, несколько больше и немного глубже, чем тысяча мелко исписанных страниц. Если бы Бог имел отношение только к человеку, то он вошел бы в Систему вместе с ним, а он... я иногда смотрю по ту сторону экрана и поражаюсь, какая гармония и умиротворение, какое буйство жизни наступило теперь там. Просто рай... Так что, на самом деле был некий поэт, оставшийся неизвестным, гениальный поэт, но всё же - человек. Услышал он и по-человечески записал Божественный Завет. Всё! Нам осталось лишь интерпретировать его. Что делаю и я, и ты.

     - Я?

     - Конечно! ведь я не смогу уйти, пока не закончу эту повесть. История о тебе - мой единственный здесь интерес.

     - Уйти... Значит, я держу тебя здесь?

     - Обеими руками, Антуан.       

     - А если честно, скажи, не хотелось бы самому услышать и записать Завет по-новому?

     - Когда ты сможешь выразить ощущения падающего осеннего листа, тогда ты, Антуан, может быть, к этому приблизишься. Мне бы со своими мыслями совладать... и с твоей историей.

***
     - Пишешь?

     - Пишу... Ты сам заставляешь меня браться за перо!

     - Я ?

     - Конечно. Ты же не сидишь на месте. И я должен хотя бы изредка тебе следовать. Честно говоря, я за тобой не поспеваю. Несколько месяцев я пытаюсь ухватить обрывки событий и диалогов. Я так радуюсь, когда ты останавливаешься перевести дух. Но даже когда ты сидишь, я должен следовать твоим мыслям. Хоть иногда! А когда ты спишь, я следую твоему сну... Я завишу от тебя, Антуан. Освоившись в Системе, ты давно перестал спрашивать у меня, куда пойти, что сказать и что подумать. Ты повзрослел и возмужал. Тебе не кажется это странным для мира, где всё замерло? Ведь ты не должен был изменяться! И вот теперь я не в силах удержать тебя в рамках первоначальной истории.

     - Истории... Но ведь у всякой истории есть начало - я его примерно знаю, но есть и конец.

     - Всё однажды кончается...

     - И ты знаешь, чем всё закончится?

     - Не всякий конец событий означает их окончание. Если история умирает вместе с последней страницей книги, она не стоит потраченной на неё бумаги.
     - Или огарка свечи...

     - Да, Антуан... Твой тёзка перевернул однажды последнюю, увы, грустную, страницу своей книги, но взамен подарил нам вечно улыбающееся звёздное небо. С тех пор я улыбаюсь звёздам, и они улыбаются мне в ответ.

     - И всё же грустную страницу...

     - Но ведь я всего лишь иду за тобой, Антуан! Ты - герой, я - интерпретатор. 

 

***
     - Пишешь?

     - Думаю, Антуан. Теперь я только думаю. Знаешь, что самое страшное?

     - Ну и?

     - Страшно, когда наступит срок, оглянуться - и ничего не разглядеть.

 

***
     Человек явно хорошего настроения шел из глубины читального зала, размахивая руками в такт лёгким и непринужденным рифмам, которые он произносил неожиданного громко, будто забыв об изначальном требовании библиотечной тишины, впрочем, абсолютно пустого читального зала:         

 

     Группа ангелов спустилась
                              рассказать мне о погоде,
     о превратностях питанья
                              и о странностях в народе,

     об истории загибах,
                              о политики пролитьях,
     и о важности познанья,
                              и о зряшности открытий.

     Группа ангелов повсюду
                              порасставила мне сети:
     что мне есть, как мыть посуду,
                              как из маши сделать петю...

     - Привет, Антуан! Как стихотворение?

     - Привет... в общем, вторично, если честно. Особенно, группа ангелов - можно ставить ссылку. А Вы откуда меня знаете?

     - Кто же не знает путешественника Антуана! Ладно, не буду интриговать: меня предупредил господин Всемирный Паук, что по Системе гуляет странное мыслящее существо, совсем не похожее на вирус, хотя и без корней, и настолько любопытное, что непременно доберётся до Всемирной Библиотеки. Я - Хранитель Библиотеки. Чем могу служить? Хотите поэзию? Впрочем, не имею права ничего навязывать. Соглашение с господином...

     Тут с ближайшей полки неожиданно, по крайне мере для Антуана, свалилась книга и раскрылась на странице с небольшим стихотворением, прочесть которое не составило никакого труда:  

 

     Бесконечная суетность
                                      перевёрнутой месяцем ночи:
     и не хочется выть,
                             но уж коли налаялся -
                                                                            вой!
    Ночи след на лице,
                               сколь расплывшемся,

                                                            столько и тощем, -
     импотенция иммиграции
                                                         болтается
     между одной тоской
                                              и другой...

     - Ах, простите! Надо же! Падают. Кстати, моё любимое. Впрочем, книга здесь заломлена, вот и открылась...

     - Иммиграция в Систему? - спросил Антуан, не показывая, что обращает внимание на поведение Хранителя, явно напоминавшее поведение заговорщика, пытающегося подсунуть тебе листовку. Но здесь-то чего ему бояться? Говори, что хочешь! Ах да, у него Соглашение по поводу Библиотеки. Видимо, боится потерять над нею контроль. Вон и Паука за глаза Всемирным назвал! На всякий случай. Что-то я не часто слышал в Сети о нём Всемирный или Великий, скорее, просто говорили: Администратор.

     - Это... образ такой - отрыв от корней, душевная неустроенность, ностальгия... А Вы пришли сюда с определённой целью? Постойте-постойте, сейчас угадаю! Ток-шоу Последний раскол, правильно?

     - Вы читаете мысли?

     - Ну что Вы! Не хочу Вас обидеть, но это - любимое зрелище всех здешних зевак. Всякий новый человек хочет посмотреть это ток-шоу. Ах, какое было сражение на заре существования Системы! Такой бой! И такая великолепная победа Господина Всемирного Паука! Конечно, Вам непременно надо это посмотреть! Сейчас я схожу за копией... не хотите полистать что-нибудь пока? К Вашим услугам! - Хранитель указал на ближайшие стеллажи, не отличавшиеся особым разнообразием, но тут же вспомнил о нескольких страничках в собственной руке, и положил их на стол рядом с Антуаном. - Это самое новое поступление, даже без обложки пока. Можно ознакомиться... - тихо сказал и тихо удалился.

     Подкошенный убитым тургором, ослабший шланг медленно сползал по стене, беспомощно цепляясь проступившими теперь наружу рёбрами арматуры за гладкую её поверхность. Паника потери потенции, охватившая его в первую секунду, постепенно уступала место обессиленному смирению. Что ж, значит, так и быть. Тянулся, изгибался, ловя каждый удар жидкости внутри себя, поднимался всё выше и выше по стене, до края которой страшно нужно было добраться и заглянуть через неё, и увидеть другой мир, и увидеть настоящий мир, и...  там - чем чёрт не шутит! - быть может, и перевалиться за стену - в новое, неведомое, прекрасное. А какое же ещё! Ещё минуту назад он молил насос: Ну, давай, добавь давления! Ну, поднатужься! Ещё! Ещё! И насос старался и пыхтел изо всех сил - пыхтел ради друга, ради его мечты, зная, что никогда ему самому, насосу, не перевалиться вместе со шлангом через стену и даже не заглянуть туда своими собственными глазами. Да он особенно и не стремился к этому, но разве мог он отказать в этой услуге своему извечному и неразлучному приятелю! Надо помочь ему, раз уж он так окрылён своей мечтой. Надо! Пусть хоть кто-то будет окрылён. Пусть хоть у кого-то будет неземная мечта. И он пыхтел и напрягался, и давил изо всех своих поношенных сил.

     Множество раз, когда отчаянье бессилия и здравое понимание существующих реалий брали над ним верх, насос пытался объяснить своему другу шлангу всю нелепость его затеи, всю её бесперспективность. Он хотел сказать, что, даже если тот и достигнет вершины, если тот и сумеет перевалиться по ту сторону стены, всё равно его корни останутся здесь. И лишь пока они здесь, пока течёт по ним влага, пока его напряжение питается жидкостью с этой стороны стены, и на эту же сторону стекающей, чтобы снова и снова в него быть закачанной, - лишь до тех пор будет жить в нём давление, жить потенция, жить стремление, жить интерес к жизни и познанию. И стоит тому от всего этого оторваться, он тут же обмякнет армированным полимером, не годным даже для их утиля - по ту, чужую, сторону стены. Так он хотел сказать. Но как-то неудобно было напоминать другу о его зависимости от себя - о том, что это именно он, насос, вливает в него влагу и принимает эту влагу обратно, чтобы, добавив ещё немного извне, поднимать и поднимать шланг всё выше и выше по этой дурацкой стене. Вовсе не это его волновало, но тщеславный друг это и только это мог услышать в его словах. А когда он, насос, всё же решался произнести то, что считал должным произнести несмотря ни на что, когда его обуревала решимость предостеречь друга, притом что тут же будет обвинён им в пособничестве неуспеху, когда он открывал уже было рот, то тут же начинал засасывать в себя воздух, булькать и задыхаться - давление падало, и он слышал лишь властный окрик: Дави!

     И вот теперь насос издох. Раскраснелся, закашлялся и заглох. Силы оставили его, и он виновато притих, пытаясь негромко и, не напоминая о себе, отдышаться, так и не сумев помочь своему другу в его безумной затее. А шланг сполз по стене на землю, упал набок, растерянно разглядывая ставшие теперь большими камни, бесформенные куски грязи, нелепую траву. Ему показалось, что все вкруг отвернулись и вежливо смеются в кулак. Что они его презирают. Да, они все меня презирают - неудачника! Все! Не только те, на кого я свалился со своего высока, но и эти, что изображают, будто бы и не замечают моего здесь присутствия. Неудачник... Это он-то неудачник? Да это просто условия такие неудачные! Это просто слабый друг насос не может дать нужного давления. Это стена - такая крутая и гладкая, что и зацепиться не за что. Ну, хоть бы чуточку пологости, хоть немного шероховатости!

     Слёзы отчаянья гасили последние искры надежды. Смертельный холод несбывшегося прошел судорогой по всей длине шланга, слегка встряхнув даже тяжеловесный насос. В нём что-то крякнуло, звякнуло, булькнуло, заставив шланг презрительно отвернуться. Мысль! Гениальная мысль пронзила его. Вот оно - решение, простое и надёжное! Что раскис! Давай дружище насос сделаем последнюю попытку. Есть один трюк - он тебе понравится. Что я задумал? Делай своё дело и помалкивай - ещё чего воздуху наглотаешься и совсем сляжешь, простуженный. Да какая тебе разница, что я  задумал?! Не для твоих грубых мозгов эта тонкость. Хватит болтать! Дави на газ! И незаметно для насоса шланг заблокировал его выключатель. Потом впрыснул себе в вену инъекцию карбонитовой смолы. Окаменевшая пробка проскользнула к месту возврата шланга в насос и наглухо забила вход. Он проверил надёжность хомутов, не удосужив ответом вопрос насоса, не опасна ли его затея. Тебе понравится... Дави! Взвизгнул ротор. Обезумевшая от неожиданного сопротивления, не видящая выхода, но подталкиваемая всё новыми и новыми порциями извне, вода резко подбросила шланг вверх. Дави! Обезумевшая вода искала и не находила выхода. Дави!

     Казалось, шланг взлетел в небо. Ещё, ещё чуть-чуть! Вот уже скоро край! Вот сейчас откроется этот долгожданный вид за стену - в тот мир, неведомый и потому прекрасный.  Он бросил настороженный взгляд назад: там было всё в порядке - раскалившийся растерянный обескураженный насос никак не мог отключиться от питания, а хомуты надёжно держали концы шланга. От переизбытка давления шланг оглох к боли и опасности. Наркоз давления притупил все ощущения, кроме одного - ощущения цели. Рёбра арматуры впивались теперь во внутренности распирающегося полимера мышц, едва удерживая их форму, рвущуюся в пространство. Медленно, всё медленнее извиваясь, шланг добрался до верхнего края стены и, изо всех сил цепляясь, заглянул по ту её сторону. Там был газон! Там не было камней, на которые здесь приходилось так часто и так больно падать. Там не было кусков грязи. Там не было невежественной и косноязычной, растущей где попало травы. И там едва слышно урчал другой насос, не знающий никакого ремонта, как не знал ремонта и его предшественник, давно и без раздумий о сгоревшем предохранителе переплавленный в новый. От насоса тянулся новенький шланг, лениво поливающий газон и не имеющий никакого понятия о том, что за стеной возможно что-либо разумное. Он тихо разбрызгивал воду и нежился в запахах ухоженных цветов. И в этом мире не было места нашему неуёмному шлангу. В этом... Мысль оборвалась вместе с треском цепной реакции где-то там, внутри шланга. Что-то, катастрофически ускоряясь, освобождало мышцы от напряжения. Полимер потерял былую тонкую форму, раздулся, истончал, и, не дав шлангу осознать происходящего, лопнул по всей его длине - от выхода из насоса до входа в него, обдав дождём всех - и своих насмешников, и чужих, холодных и безразличных соседей. Те испуганно пригнули головы, напуганные непредвиденным и непроплаченым заранее тайфуном, заткнули уши, оглушенные неистовым звоном освободившейся спирали арматуры, ударившей с силой об их сторону стены и медленно сползшей обратно - на свою родную сторону. Всё стихло. Всё успокоилось. Всё стало на свои места. Кто-то тащил сгоревший теперь насос на свалку. Кто-то вёз на его место насос новый. Кто-то волок лохмотья шланга, выдирая цепляющейся за всё спиралью всю траву на пути, с корнем. Кто-то нёс рулон шланга нового. Следом шли лопаты копать газон. Жизнь продолжалась. По обе стороны стены одинаково и в унисон урчали теперь одинаковые насосы, от которых тянулись одинаковые ленивые шланги, страшно довольные тем, что стена стоит на своём месте, и не понимающие того простого факта, что, если есть зеркало, то реально изображение с одной его стороны, а со второй - лишь иллюзия и мираж. 

 

 

     Однажды заглянув
                                в бездонный календарь

     я не найду страницу
                                чтоб перевернуть
     и ужас и печаль
                                смиренье и тоска
     все встанут вкруг меня:
                                кого возьму я в путь?
     Я б ужас взял с собой
                                поскольку небытиё
     без ужаса нельзя
                                себе вообразить
     Я есть!
                       Я был!
                                           Мне быть!

     Печаль бы взял с собой
                               поскольку на Земле
     останется всё то
                               к чему привык душой...
     Смирение моё
                               мне скажет:
     Ты же был
                      смирён
                               теченьем плыл
     так что ж теперь роптать
                               останешься собой
     и примешь всё как есть...

     Тоска подступит и
                               взглянув в мои глаза
     зелёным хладом дна
                               окутает сказав:
     Надейся и с тобой
                               всё совершится там

     всё, что не смог ты здесь
                               наступит за чертой.

     Я всех возьму с собой
                               свернув в рулон тетрадь
     истраченных времён
                               истлевших на бегу
     но чтобы записать
                               в бездонный календарь
     решение своё
                               страницы не найду...

     Хранитель вернулся не скоро, дав прочесть и несколько листов рукописи, и полистать сборник стихов с полки. И он был теперь совершенно иным, взволнованным, но без тени заискивания.

     - А, Вы почли и это тоже... - он посмотрел в глаза посетителя и тихо, но твёрдо произнёс: - Антуан, я хочу Вам сказать... впрочем, Вы сами всё поймёте. Просто, я хотел бы, чтобы Вы знали: Паук не выиграл этого ток-шоу. Там не было победителя, там был проигравший...

 

***

     Ток-шоу, видимо, только что началось. Без конца тараторящий ведущий, как положено, отрабатывал свой гонорар. Среди бессвязного треска шести сот слов в минуту всё же можно было разобрать, что сегодня состоится дискуссия между господином Всемирным Пауком и господином Священником. Визг и вопли публики подчеркивали первую часть объявления и сменялись напряженным гулом во второй, из чего можно было понять, что публика недоумевает, как можно вообще дискутировать с Величайшим Смотрителем Системы! Как можно осмелиться выступать против Непогрешимого и на что, в конце концов, надеется этот зануда-священник, доступ в свои миры которому закрыла уже добрая половина обитателей Гиперпространства.

     - Господин Всемирный Паук вызывает господина Священника на открытый демократический разговор. Мы знаем, что господин Священник недавно подал жалобу, будто бы ему намеренно закрывают доступ в миры, и что будто бы господин Смотритель ограничивает демократию пространства и не выполняет Договор об услугах. Поэтому принято решение о принудительной трансляции этого ток-шоу во всех мирах Гиперпространства, чтобы не было ни малейшего сомнения, в первую очередь, у господина Клирика, что он изолирован хотя бы от одного независимого обитателя Системы, от любой структурной единицы Сети. Разговор касается всех хозяев миров. Этим диалогом господин Всемирный Паук хочет поставить точку на нападках в его адрес со стороны лиц, пришедших в Систему, подписавших Договор, пользующихся всеми благами Системы, но сеющих смуту, недовольство и призывы её разрушить. Господин Священник, Вы готовы вступить в открытый демократический диалог на глазах всего разумного Гиперпространства? Или Вам больше по нраву шептаться по его углам?

     Антуан приостановил трансляцию и недоумённо посмотрел на Хранителя:

     - Это Вы? А тот, ведущий, это же, как его, Последний Философ Вечности!

     - Да, я... а тот получил свою кличку уже после шоу. Заработал! Я вот сижу в Библиотеке, а он - изображает мудреца, иногда даже сюда заходит посмотреть, как читают его трактат О Вечном.

     - Догадываюсь, как читают... Кстати, я нашел решение его проблемы!

     - Какой проблемы?

     - Его титул не помещается на фасетке навигатора. Так надо взять по одной-две буквы от каждого слова и добавить окончание, например, -ист, ну, как в словах натуралист, лингвист. Получаем: По-Фи-В-ист. Пофивист! Хорошо, правда? Вы передадите ему, когда он снова зайдёт?

     Довольный шуткой, Антуан продолжил смотреть ток-шоу, где как раз нынешний Хранитель Библиотеки был в роли Священника. Точнее, тот Священник именовался теперь Хранителем Библиотеки.

 
     - Господин Ведущий очень ловко начал шоу. И главное - непредвзято и независимо. Особенно если вспомнить, что это именно я потребовал подобного выступления на глазах всего мира, чтобы призвать людей одуматься, пока ещё не поздно. Дав человеку право закрыть свой мир от носителей слова Божья, господин Паук нарушил величайшую свободу разума - право услышать слово Господне. Ведь человек сам не вправе решать, слушать ему Бога или нет. Творение не может прерывать своей связи с творцом, если не хочет стать НИЧЕМ, если не хочет рассыпаться в ПРАХ !

     Гул неодобрения прокатился по площадке.

     - Вы не очень демократично начали свою речь, господин Священник, не кажется ли Вам это? Сразу - угрозы! Вы предлагаете лишить разум права выбора? Вы прикрываетесь именем Бога, а, по сути, не довольны только тем, что большинство хозяев миров внесли Вас в свой черный список как нежелательную и назойливую особу. Вы слышите реакцию зала? Вы хотите услышать реакцию всего разумного пространства? Включить обратную связь? Ну, на пару секунд!

     Брезгливый гул... ругань и крики, что отрывают от дел пустой болтовнёй... угрозы исками...

     - Это не реакция разума, - поднял руку Священник, чем проявил свою просьбу прекратить трансляцию шума. - Это лишь внешние его проявления. Нельзя по произведенным фекалиям говорить о душевной сущности человека. До души нужно ещё достучаться. Даже сам хозяин разума очень редко знает, на что способна его душа. То, что я вижу перед собой, то, что я слышу сейчас, не имеет никакого отношения к божественной душе, которой наделил Господь каждого человека. Я вижу проявления страха, идолопоклонства, бесконечной жажды всё новых благ... С Вашей, например, стороны - желание выслужиться перед Хозяином, господин Ведущий! Я вижу реакцию разъярённой лености, желающей убить свою душу бездельем, я вижу самовлюблённость мелких хозяйчиков, вдруг уверовавших, что являются богами для муравейников безвольных фантомов. Всё это - не от Бога, всё это - от лукавого, опутавшего разум низменными страстями и постыдными желаниями. Я вижу, извините, зад страуса и его лягающиеся ноги, но я не вижу его головы, спрятанной в песок, но и в песке думающей, что проползающий мимо червяк - это и есть носитель истины. Я пришел сюда вслед за моей паствой, обманутой и соблазнённой лёгким выходом из сложной ситуации там, в настоящем мире. Я пришёл докричаться до божественных душ людей, чтобы убедить их вернуться в мир живой, в мир без иллюзорного благополучия, ради настоящей жизни с её настоящими радостями и бедами. Я прошу вас вернуться к истинному Богу, которого затмил в ваших сердцах антихрист, он же - господин Паук.

     Свист и улюлюканье...

     - Истинность веры не определяется простым большинством сидящих на ток-шоу! Как и меньшинством. Бога не выбирают в президиум! Он есть, но не по вашей воле, а только потому, что вы есть! И это - его доказательство.

     Свист и улюлюканье... Слова Священника тонули в ярости толпы, не слушающей и не желающей ничего слышать от человека, позволившего себе выпадку против их кумира.  

     - Ну вот, господин Клерикал начал развешивать ярлыки!

     Но и реплика ведущего удовлетворённо утонула в море всеобщего возмущения. Свист и улюлюканье...

     - Кто он, ваш Всемирный Паук? - кричал Священник. - Почему он прячется? Почему никто никогда не видел его лица? Даже Господь Бог показывал людям свой лик! Своей таинственностью Вы хотите убедить нас, что Вы - бог, господин Паук? Или Вы просто боитесь, что люди увидят Вас и поймут, что миром иллюзий правит самый обычный заурядный человек неказистой внешности и средненького интеллекта?

     Вдруг всё как-то резко стихло. Пустое пространство наполнилось чем-то материальным, прервавшим как речь Священника, так и бурную реакцию на неё. Мягкая волна прошла по залу, приливным теплом обласкала присутствующих, прикрыла отвисшие в мёртвой тишине челюсти крикунов.

     - Я - не бог, я - человек. Надеюсь, не самый заурядный.

     Бесполый голос, исходивший одновременно из всего пространства, постепенно стал сгущаться в центре циркоподобного павильона, рядом с умолкшим ведущим.

     - Но информация обо мне, включая внешность и даже голос - ведь я не имею права говорить даже собственным голосом! - являются парольной частью Ядра Системы, и ради её безопасности никогда не могут быть раскрыты. Это - табу. Здесь соединяются вмести и моё авторское право на Систему, и требование безопасности, и выполнение основных услуг, которые я гарантировал её обитателям. Но если хотите, могу показаться в некотором человекообразном облике, раз господину Священнику этого так сильно хочется.

     Пространство в центре павильона эффектно выгнулось и под неистовый рёв публики сформировалось в человекообразное ртутное пятно, сияющее в лучах рампы.

     - Это всё, на что я имею право. Поверьте, вся эта таинственность только ради безопасности Системы - ради надёжного существования в ней всех вас!

    Толпа взвыла от восторга увиденного.

    - Что ж, это лучше, чем ничего. По крайней мере, понятно, в какую сторону говорить. Впрочем, то, что Вы сейчас представляете собой, вполне может сойти за машинный интеллект, и меньше всего за человека...

     От такого сравнения агрессивный ропот недовольства, нарастая, заглушил последние слова, но тут же утих после малейшего жеста ртутного божества.
     - Господин Клирик, вряд ли стоит переходить на личности и пытаться использовать унизительные сравнения. Не будем сбиваться на то, кто - лысый, и кто каким тембром говорит! Я Вас пригласил сюда, чтобы дать Вам трибуну и тем самым прекратить всякие перешептывания по углам Системы.

     Зрители, руководимые невидимым в кадре дирижером, в один голос начали вопить: Не хотим его слушать! Говорите Вы! Что мы, не знаем его поповские басни? Хотим слушать только Всемирного Паука! Только господина Паука!

     Он же продолжал свою мысль, не прерываясь и не обращая внимания на возгласы поддержки.

     - Меня этому обязывает наша демократия и наше Соглашение. Всякая информация должна быть доступной, даже если обитатели Системы сами закрываются от неё! - закончил фразу Паук, продемонстрировав ослепительную улыбку на блестящем ртутью лице.

     Секундная пауза тут же была заполнена ведущим шоу, умело продолжившим мысль Смотрителя.

     - Итак, господин Священник, есть ли у Вас программное заявление? Оно будет принудительно транслироваться во всех мирах, чтобы с Вашей стороны не было ни малейшего повода обвинить нас в недемократичности. Впрочем, ради Вас мы уже нарушаем демократию, заставляя всех выслушать Вашу проповедь, даже тех, кого, простите, может при этом тошнить. Однако, ничего личного, только программное заявление! Прошу!

     - Хорошо. Хотя мне и трудно разговаривать сразу со всем человечеством... Так уж устроена культура духовного общения, что предпочтительнее говорить с человеком с глазу на глаз, видя конкретные глаза и слыша конкретную речь. Культура причастия и культура исповеди - вещи интимные. Разве можно распространить их сразу на всех одновременно?

     Нервное шевеление в толпе, заполнившей съёмочный павильон, выполненный не то в виде цирка, не то в виде амфитеатра и обрамлённый каймой мощных прожекторов.

     - Я пришел к вам, чтобы призвать вернуться на путь истины, вернуться к жизни, выйти из ада, в который вверг вас господин Паук, выйти в мир Господний. Люди, вы заблудились среди соблазнов! Да, вы устали от тягот мира там и оттого стали на этот лёгкий путь, но путь, уготованный вам Дьяволом, путь, ведущий в преисподнюю! Путь, усыпанный одними благами, не может вести в рай. Путь, который вы проходите без труда, это не путь к Богу, это не путь очищения. Только труд физический очистит тело! Только труд душевный очистит душу! Посмотрите вокруг: если это уже рай, то где же сам Бог? Не господин ли Паук?

     Толпа вскинулась, но движением руки ртутного человека была возвращена на свои места, а рты закрыты.

     - Если же это - путь в рай, то какой физический и душевный труд уготован нам на этом пути? Никакого! Если не считать труда самоуничтожения. Посмотрите назад: видите ваши собственные замороженные тела? Вы родились в том мире с заповедью Не убий! Не убий другого, но не убий и себя! И дай право жить новой жизни! Храни свою жизнь и жизнь иную, пока Господь не решит взять тебя к себе. Уйдя в мир иллюзий, вы нарушили эту заповедь. Ваши тела, если вы не вернётесь в них сейчас, скоро будут способны лишь распасться в прах. Вы даже предсмертной молитвы не успеете прочесть, а то и просто не осознаете, что проснулись. Каждую секунду находясь здесь, вы убиваете себя там. Вы нарушили заповедь Не убий! - и вы, и я вместе с вами. И мне гореть в гиене! Я прошу вас, пока не поздно, вернитесь в мир, вернитесь в свою человеческую плоть, в свою человеческую сущность! 

     - А также вернитесь в лоно церкви - единственной хранительницы душевной истины! Вы закончили, господин Священник? Потеряв власть над душами, церковники, видимо, потеряли остатки здравой рассудительности, - интонация Паука стала более радикальной. Переходя в наступление, он уже не слишком обращал внимание на необходимость толерантности своих высказываний. - Вам стало скучно в своих обезлюдевших душевных притонах, где вы могли беззастенчиво забивать мозги прихожанам словесным бредом, в то время как их карманы обирали сильные того мира и щедро с вами же и делились награбленным. Прикрываясь лозунгами поддержания мира и спокойствия, вы на самом деле лишь создавали благоприятные условия для высасывания из людей их последних сил. Ещё бы! Когда за это хорошо платят! Вы что, не видели неравенства, насилия, эксплуатации, культивируемых властью? Почему вы ни разу не выступили против? Потому, что вы, клирики, и власть - одно и то же! Не мы здесь создали ад, а именно вы были моральным хребтом ада, созданного там. Так куда мы должны вернуться? В церковь? А разве это не означает одновременно и на военные заводы, на рисовые поля, в страны то с живодёрскими, то с живоглотскими режимами, что по существу одно и то же... в суды, где истина определяется лишь величиной адвокатского гонорара. Что? Вам скучно стало там одним, и вы просочились сюда. А когда увидели, что здесь никакой подобной каши сварить в принципе невозможно, что здесь нет того материального крючка, за который можно арканом растащить людей - кого в церковь, кого в тюрьму, кого в нищету, а кого в сеятели демократии на выжигаемых территориях, вот тогда вы завопили о возвращении! Не выйдет! Человек, наконец, освободился и от материального, и от духовного гнёта. Только здесь человек приобрёл настоящую свободу! Его разум - да! - его Божественный Бессмертный Разум только здесь способен осознать всю божественность своего происхождения. Но только Вы, господин Клирик и иже с вами, не имеете никакого к этому отношения! Это чудо - не из Вашей библии!

     Громкость трансляции пришлось убавить. Антуан почти оглох от восторженного нескончаемого рёва. Но Паук сам резко прервал овации, показывая Священнику, что он имеет право реплики. Действительно, зачем давать оппоненту время обдумать услышанное. Священник же, видимо, не готовый дать непосредственную отповедь, решил продолжить уже начатую мысль.          

     - Так что, господин Паук, заповеди: Не убий! - её больше не существует? Ведь Вы же убили само понятие отцовства и материнства! Вам не страшно? Обитатели Системы только наслаждаются без малейшего обязательство по продлению рода человеческого. Смысл жизни человека - в оставлении потомства! В продлении собственного рода! Вы забыли, что человек рождается, чтобы родить нового человека. Где ваши дети? Здесь не может быть детей! То, что вы сейчас иногда себе заводите, пресытившись раздражением центров наслаждения в вашем замороженном мозгу, это же не дети, это - имитация, мираж! Фантомы без малейшего шанса оказаться настоящими людьми в реальном мире. Вы не трудитесь по их воспитанию и выращиванию человеков, вы лишь забавляетесь с ними, разгоняя здешнюю скуку. Они, эти мнимые дети, существуют только в вашем мозгу, они ограничены вашей фасеткой в Сети. Они не только не продолжат вашего рода, не унаследуют вашего дела, но они и умрут раньше вас - как только вы хотя бы на секунду покинете этот сладкий мир Дьявола. Вы не только убиваете себя, вы убили своих детей. Вы убили надежду ваших родов на их продолжение в мире живом. Вы воистину продали душу дьяволу, продали своё человеческое предназначение в обмен на сомнительную вечность.

     - А, ну конечно, - перехватил фразу господин Паук, не дав публике отреагировать самостоятельно, - продав душу, эти люди попали в ад? Вот это всё - ад? Ну и где же здесь его знаменитые круги? Где здесь Дантова преисподняя? Хорош ад, где исполняются все твои желания! Это что, по-вашему, все бывшие грешники именно в таком аду пребывают? А вот господин Ведущий - главный чёрт - всех поджаривает: смотрите, как всем в студии жарко!

     Толпа разразилась хохотом. Священник хотел возразить, но господин Паук уловил его намерение высказаться по поводу превращения дискуссии в балаган и сам перешел на серьёзный тон.

     - Но не будем превращать наш теоретический спор в вечер юмора. Вы говорите: дети... Все великие истины начинались как богохульство. Да, здесь не может быть детей. Чистый разум способен производить идеи. Чистый разум не способен производить материальное потомство. Однако вспомним историю человечества. В какие времена человечество было наиболее плодовитым? Не в самые ли дикие времена? Не в самые ли мрачные времена? Не в те ли времена, когда человек, едва достигнув малейшего мысленного совершенства, уже считался дряхлым сорокалетним стариком, подталкиваемым нахрапистыми потомками в сторону погоста? Человек умирал, едва набравшись элементарной мудрости, которая могла бы послужить прогрессу, но которую быстренько закапывали в землю, потому что вы, господа священники, только и знали, что кричать: плодитесь и размножайтесь! Вам не нужна была мудрая паства, вас страшил прогресс, сопутствующий долголетию, вам нужно было лишь всё новое и новое рабочее и пушечное мясо. Так какой смысл в деторождении? Оглянитесь на последние сто лет перед уходом человечества в Систему. Детей стало рождаться всё меньше, человек стал жить всё дольше. И как сразу взлетел научный и технический потенциал человечества! Стоило лишь разуму заполучить несколько лишних десятилетий, не связанных с заботами о прокормлении потомства, стоило лишь разуму на несколько десятилетий отодвинуть старость, как прогресс перешагнул все видимые и невидимые границы. Что было бы с прогрессом, если бы люди так и продолжали плодиться и размножаться, как им навязывает церковь? Да сохранение угодного вам каменного века с каннибальскими законами - вот, что было бы! В лучшем случае - Средневековья! И почему же считаете Вы таким уж неестественным результатом прогресса прекращение деторождения? Разве логика рассуждения не привела нас к тому, что сокращение деторождения снимает демографическую напряженность и освобождает творческий потенциал разума от пресса грозящего и неизбежного вытеснения. И этот освобождённый разум, в конце концов, нашел свою таблетку бессмертия, свой эликсир молодости! Да, именно здесь - в Системе! Здесь - настоящее бессмертие и бесконечный простор для мысли. Вы упрекаете нас в том, что теперь, как бы Вы выразились, мы периодически мастурбируем на центрах наслаждения и заводим себе фантомных потомков, но вам ли упрекать в этом нас? Не вы ли всю историю человечества спекулировали на плотских желаниях с наибольшей выгодой для себя? Плодитесь и размножайтесь! И боже упаси от какой-либо контрацепции! Грех! А на самом деле во всём этом читалось: Мяса! мяса! как можно больше молодого бездумного мяса - для ваших пушек и ваших станков!

     Паук, распалённый собственными рассуждениями, достиг самой высокой ноты, после которой можно было лишь сорваться на фальцет, и, поняв это, резко оборвал себя. Зал пришибленно молчал. Не то, чтобы люди пытались вникнуть в логику его рассуждений, скорее опешили от неожиданной ярости и раздражения в словах Смотрителя, столь не свойственных ему, всегда милому и услужливому. Инстинктивно почувствовав, что Хозяин непреднамеренно оголяет собственные нервы и затрагивает в своей душе самые больные струны, публика... по ней прошел озноб. Страх Господний, сказал бы Священник, оказавшись на месте публики, если бы на месте Паука был сейчас сам Бог. 

     - Должен возразить, - тихо, будто бы щадя оголённые нервы собеседника, продолжил дискуссию Священник, - в отношении того, что человеку приходилось там работать, да, иногда тяжело, и воевать ему приходилось, часто оставляя жизнь на поле боя. Церковь всегда призывала трудиться по той простой причине, что у человека есть всего лишь один выбор из двух: либо трудиться самому, либо грабить других. Что же плохого в том, что церковь призывала трудиться, тяжело трудиться и своим трудом обеспечивать себя? Вся жизнь в счастье! Ни один живой человек не мог бы её вынести. Это был бы ад на земле. Я не ошибся? Так говорил один из великих и вовсе не церковных людей - Бернард Шоу. Вы же сами постоянно его цитируете в здешней прессе, и сегодня тоже не обошлись, хотя сами и не называете автора фраз. Да, там надо было тяжело работать. Да! И воевать! Ведь у человека есть лишь один выбор из двух: либо с оружием в руках защищать плоды своего труда, либо отдать всё тому, кто пришел тебя ограбить. Что же плохого в таком призыве защищать? То, что это приводило к жертвам? А отдаться на милость вору - это не большая жертва? Пойти в рабство - это не большая жертва?

     - Красиво! Слишком красиво прозвучало, господин Клирик! Вы очень удачно цитируете и очень удачно переводите разговор на внешнего врага, мол, он во всём виноват. А вы и, конечно, поддерживаемые вами всякого рода правители только и делаете, что молитесь о благе своего народа! Да так ли это? Полно те! Вы сообща создали мир, где правят исключительно деньги, деньги и только деньги. Даже вся ваша вшивая ханжеская благотворительность было сплошь окутана деньгами и дельцами, высасывающими из неё - официально! - не менее пятидесяти процентов в свой собственный карман. А в мире, где правят деньги, существует лишь одно правило: платить работнику настолько мало, насколько позволяют законы и условия рынка. Законы были в ваших руках, ах, простите, не именно в Ваших, церковных, а в руках тех, кому вы обеспечивали моральную базу непротивления. И эти законы держали людей удавкой на грани сытости желудка и необходимости бесконечно расплачиваться по долгам - банкам, адвокатам, врачам, мусорщикам, поставщикам электричества, бензина, воды, воздуха... Плати! Плати! Плати! Плати! Нехватка денег - корень всех зол. Это из того же автора, которым Вы меня попрекаете. Самые ненасытные додумались обложить налогом даже право человека получать информацию! Что, не помните налога на информацию и связанное с ним узаконенное вымогательство с конфискацией средств информации, арестом счетов, да и самих злостных неплательщиков налога? Вы мне привели одну цитату, а я Вам привожу другую: Быть в аду - это быть управляемым; быть в раю - это управлять собой. И если мною там постоянно управлял денежный рычаг, а здесь я и каждый из нас зависит только от самого себя, то где же тогда ад, а где рай?

     - Мне кажется, - попытался заметить Священник, - подобный налог был под покровительством другой церкви, ненавидящей телевидение, не нашей... - но реплика утонула, не родившись, в агрессивно-одобрительном гуле, вновь начавшем сопровождать речь господина Паука.  

     - А условия рынка, - продолжал тот, - позволяющие платить человеку максимально мало, регулировались денежными мешками, перебрасывающими производства с места на место - туда, где можно было расплачиваться за адский труд грошами и держать рабочих в постоянном страхе безработицы и нищеты. Труд, так свойственный человеку, творческий труд, жажда которого всегда живёт в нём, труд, за который человек ждёт больше признания и благодарности, чем денежного вознаграждения, этот труд эксплуатировался с особым наслаждением и даже с гордостью, мол, смотрите, каких работников мы способны рекрутировать практически за бесценок! И так же за бесценок способны их - выжатыми лимонами - выбросить на свалку. Так Вы нас зовёте назад - в этот мир, где нет места ни совести, ни благодарности, ни состраданию? Где нет реальной стоимости человека, а есть лишь стоимость его кармана ? Вспомните - да, вспомните и это! - сколько стоил человек, если кому-то вдруг захотелось его убить? Цена заказа шла в процентах от его банковского счёта. Всё! Ни моральные, ни человеческие качества не брались в расчёт. Ни значимость человека для истории и прогресса! Вот он - Ваш калькуляторный мир!

     - Господин Паук, не хотите ли Вы сказать, что и заказами на убийства занималась церковь? Стоит ли передёргивать?

     - Я всего лишь характеризую тот мир, в который Вы нас призываете вернуться. И всё это в нём было!

     - И со всем этим церковь боролась там ! Мы боролись со злом. Что поделаешь, Бог не поделился с человеком всем своим разумом, резонно предполагая, что чрезмерные знания пойдут ему только во вред. Поэтому недостаток знаний, пока для них не созреет душа, заполнялся верой в божественное происхождение необъяснимого. Для этого Бог и создал нашу церковь. Если я скажу сейчас ересь, Бог простит меня, потому что скажу это от всего сердца: Бог не дал человеку большого ума, но позволил Дьяволу вселить в его душу всю мыслимую и немыслимую вселенскую глупость. Промысел Господний не всегда понятен даже нам, его слугам, но мы знаем своё назначение. Мы лечим и направляем неразумные человеческие души, пораженные глупостью. В том мире мы несли милосердие и сострадание, как могли и как умели. Да, согласен, иногда не могли и иногда не умели, потому что так же часто глупы, как и вы. Но мы не бежали от мира, мы не бежали от борьбы! Это Вы, струсив, сбежали! Вы, господин Паук, создали там панику мнимого избавления от проблем и устроили это безумное бегство. Вы - просто слабый трусливый человек, волею Дьявола осенённый талантом и волею стечения обстоятельств сумевший вовлечь в это безумие всё человечество.

 

     Антуан убавил громкость. Можно было даже безболезненно прокрутить вперёд несколько минут возмущенного гневного рёва толпы. Но не это, пожалуй, заставило его отстраниться от экрана. Спор, в котором обе стороны были правы и даже начали зацикливаться на собственной правоте, заставил Антуана самому себе задать вопрос: Как же так? Почему я сам не могу определиться, кто из них прав? Ведь должен же быть правый и ошибающийся. Не бывает иначе... или всё же бывает? Или всё же возможно что-то третье? Но что третье? Ведь есть лишь один выбор из двух возможностей: вернуться в живой мир или остаться в мире иллюзий. Или... или это решение не зависит от того, кто в этом споре окажется правым, а кто побеждённым? Это рассуждение настолько увлекло Антуана, что досмотреть ток-шоу до конца он заставил себя лишь волевым усилием необходимости всё доводить до конца.

 

     Там же, на экране, дискуссия шла, вновь и вновь возвращаясь на самую себя и лишь слегка меняя акценты. Священник раздраженно реагировал на известный посыл о том, что религия - тормоз прогресса. Какой ещё прогресс?! Всякого умного сменяет глупец. Всякого глупца - ничто. Потом приходит новый умный и начинает всё с нуля. Вот и весь ваш прогресс! Антуану показалось это забавным, поскольку Священник серьёзно говорил лишь о душевной составляющей, и совершенно ни во что не ставил техническую составляющую прогресса. Потом он говорил о наркотике, каким беззаботный Гипермир стал для человека, о том, что люди попали в наркотическую зависимость от него, что они откровенно больны и что людей из этой зависимости, как и всякого больного человека, надо выводить силой и изоляцией от источника иллюзорного наслаждения. Он умолял Паука стать этим доктором, умолял одуматься и, проявив мужество, исправить собственную врачебную ошибку.

     Господин Паук резонно отвечал, что наркотик разрушает здоровье и психику человека, здесь же не наблюдается ни того, ни другого. На здоровье замороженного тела это нисколько не отражается, а психика... да ведь люди в Системе стали значительно спокойнее и рассудительнее! Приобрели или не приобрели, но уж точно в психическом смысле ничего не потеряли. Даже если не употреблять язык образов, даже если здесь человек потребляет имитацию настоящих наркотиков, с совершенно не имитирующим, а реальным наркотическим эффектом, говорил господин Паук, что я ни в коей мере не поддерживаю, но ведь это право каждого - выбирать! - это потребление теперь никак не отражается на физике тела по ту сторону экрана. Может быть, на психике - не знаю, не сравнивал. Но это уже, я повторяю, свободный выбор - выбор посреди мира иллюзий, с минимальным вредом и для себя, и для окружающих, и для всего сообщества.  
     Потом дискуссия вновь свернула на большую политику, касавшуюся экспансии церкви.   

     - Всю свою историю, - продолжал натиск Паук, - ваша церковь под мнимым предлогом распространения по Земле верного учения вторгалась на чужие территории, подминая под себя другие народы. И Вы не шли одни. Нет! Сначала шла армия, огнём и мечом прокладывая путь вашей так называемой истинной вере, ломая и круша сопротивление слабого и часто дикого противника. Вы вторгались в уклад жизни других народов, разрушали их вековые традиции, уничтожали их богов, превращая в грубые слитки золота. А что вы давали взамен, да, вы - не политики, не военные и не бизнесмены, на которых Вы так удачно переводите все обвинения в нашей дискуссии, - а именно вы, церковь? Вы разрушили свободные, пусть примитивные, но саморегулируемые миры, сделав их беспомощными и зависимыми от себя придатками. Там, в этих мирах, разумеется, построили заводы - ещё бы, столько дешевой и безропотной рабочей силы! Вот только вместо благодарности, на которую вы так резонно рассчитывали, вы получили из тех мест если не ненависть, то злобное раздражение и презрение за их обезображенную и растоптанную древнюю культуру. Неся будто бы цивилизацию, вы поступали как обыкновенные вандалы! Варвары!

     - Почему же тогда господин Паук не упоминает и того очевидного факта, что там, куда не добрались наши миссионеры, добрались миссионеры других, более радикальных религий. И те места превратились уже в источник бесконечной опасности для всего человечества. Стоит лишь сожалеть, что нам не хватило сил и средств распространить наше влияние и на эти регионы. Сколько невинно пролитой крови удалось бы избежать! Скольких войн не было бы только потому, что не было бы источника разногласий!

     - Вы что же, серьёзно думаете, что последние так называемые религиозные войны имели под собой эту причину? Да Вы что, господин Церковник, действительно путаете войну за передел с войной религий? Обворованные нищие народы увидели, как вы, а, честно говоря, и мы вместе с вами жируем за счёт их богатств, подхватили в этом естественном гневе знамя религии, враждебной религии своих обидчиков, и достаточно резонно решили, что не может жизнь вора быть спокойнее жизни обворованного. Тем более что нашлись и новые денежные мешки, щедро финансирующие этот передел. Вы что, действительно считаете, что смогли бы удержать выплеск этой ненависти? Да Вы ещё больший идеалист, чем я мог даже предположить!

     - А вы не идеалист, господин Паук? Вы, открывший двери своего Гипермира для всех, Вы - не идеалист? Вы собрали здесь всех - и друживших, и враждовавших. Вы думаете, что здесь не будет продолжения того, земного конфликта? Здесь что, все станут братьями?

     - А почему бы и нет! Старая вражда и старые обиды - они, дайте время, рассеются и забудутся. А причины для новой вражды... ну, какие могут быть тут причины для вражды! Если захотят, могут разыграть виртуальную партию с участием армий фантомов. Сегодня выиграют одни, завтра - другие. Виртуально!

     - Фантомы тоже испытывают и боль, и страх, и ужас! Вы разбрасываетесь ими направо и налево как материалом второго сорта. Не кажется ли Вам, господин Паук, что, едва избавившись от одного расизма, или делая вид, что избавились, Вы тут же создали другой - более кровожадный и жестокий расизм. Вы, создатель Системы, вы в первый раз слышите, что разницы между вами и вашими фантомами нет практически никакой? Разве что, они из мира в мир переходить не могут! - Священник дал возможность зрителям, да и собеседнику, проглотить эту пилюлю и тут же добавил: - Все Ваши речи против церкви напомнили мне некоторое время назад прошумевшие книженции, в которых автор, бестолково спекулируя на паре исторических курьёзов и превращая научное исследование в подобие компьютерной бродилки с воскресающими от страха трупами, на самом деле рассказывал о своих явных проблемах по поводу женского пола, о своём комплексе неоригинальности, о своей душевной неустроенности и о жажде прославиться любыми путями, даже таким странным способом, когда предмет критики сначала мажут дёгтем, от которого невозможно уже отмыться, а потом сваливают вину на пару сумасшедших и, по-детски покусывая ноготь и ковыряя песок носком левой ноги, утверждают, что это, мол, так история выстроилась. И Вы такой же! Вы уже готовы уничтожать фантомов миллионами, лишь бы ублажить свою гордыню и свои комплексы. Но ещё раз повторяю, уж если вы сами не в состоянии заметить такой ясной вещи: фантому так же больно, так же страшно и так же обидно, как и вам. И даже в тысячу раз больше вашего! Потому что он - смертен.

     Тут впервые публика не проявила бурной реакции, и все взгляды устремились в сторону ртутно-блестящего изображения Паука: Что он скажет на это? Тот ведь резонно поймал Паука на вылетевшем слове! Никто не жаждал победы Священника, но... шпилька, умело вставленная Пауку, почему-то радовала. Публика - публика хотела зрелища, а зрелище, как в бое гладиаторов, было полноценным лишь тогда, когда избитыми оказывались обе стороны.

 

     Антуан вздрогнул от собственной, давно вертевшейся в мозгу и требовавшей оформления мысли: Хлеба и зрелищ! - это именно то, что Система дала разуму - хлеба в виде бессмертия и зрелищ в виде собственных мирков, как угодно под себя подстраиваемых и служащих исключительно для собственного развлечения. А если это и есть обещанный рай? Зачем в раю душевные поиски, терзания? В раю должно наступить спокойствие и благодать. И исполнение желаний. - А также превращение мозгов в желе, в кисель, развил мысль его внутренний оппонент, всегда ставящий под сомнение любое утверждение первого. Мозги должны работать! - Ну, так они и работают! Вон бегают по бродилкам, дробят метеориты, соображают! Примеряют на себя шкурки и повадки котов. Исследуют!

 
     В это время наступившая неловкая пауза тут же была заполнена ведущим шоу. Он, видя замешательство и явную усталость обеих спорящих сторон, и особенно, наблюдая задумчивое состояние господина Паука, решил взять в свои руки инициативу по победному завершению ток-шоу, естественно, господином Пауком. А как же иначе!

      - Насколько можно предположить, господин Священник намерен завершить наше шоу последним призывом последовать его примеру и, как великий Мессия, вывести заблудших своих овец из нашего с вами ада в тот рай, от которого мы с вами все сюда, так сказать, сбежали. Хотелось бы увидеть, какие чудеса Вы намерены продемонстрировать, прежде чем смягчится сердце непреклонного фараона. Змеи будут? Саранча? Лягушки? - Тут с потолка посыпались гирлянды, изображавшие змей, полетели вертолётики в виде саранчи, запрыгали бумажные лягушки... - Вы нас этим страшно удивите! Или, может быть, Вы намерены поразить всех нас напоследок раскрытием секрета мироздания? Что Вы можете сказать или сделать сейчас такого, чтобы мы все встали и пошли следом?

     Священник не отвечал. Он смотрел на Паука и - глаза в глаза - глядя в его ртутные, как показалось Антуану, воспалённые глаза, что-то шептал. Антуан сделал максимальный концентрированный на губах звук: Священник прощал Пауку его грехи. Так или иначе, один или вместе со всеми, Священник действительно решил вернуться в живой мир, и сейчас он прощал того, с кем никогда уже в своей жизни не должен будет встретиться. И Паук странно молчал. Лишь его глаза, если в них приглядеться так же внимательно, как внимательно всматривался в них Священник, Были наполнены тоской и страхом. Он боится... Да, он боится, что тот монстр, которого он создал, однажды поглотит и его самого. И поэтому он так неистово его защищает - своё дьявольское детище.

     Какое-то движение вне их тихого общения заставило отвлечься от неслышимого никем диалога. Голос ведущего шоу... Что он там говорит такое? Что этот синтезатор шума может ещё говорить?!

     - Я повторяю: у нас припасена для вас, господин Священник, кое-какая информация. Смотрите на экран!

     На экране настороженная публика не увидела ничего, что на первый взгляд могло произвести хоть малейшее впечатление. Да, это было тело Священника, находящееся с другой стороны монитора. Каждый мог видеть тысячи подобных тел, как и своё собственное.

     - И что? - настороженно спросил тот, чей хозяин был показан на экране.

     В полной тишине прозвучал вопрос ведущего шоу:

     - Господин Священник, Вы в детстве были здоровым ребёнком?

     - Средне... Иногда болел, как все. В чём дело-то?

     - И Вы никогда серьёзно не обследовались? У Вас никогда не ныли суставы, не болели кости?

     - Бывало. Но, ради Бога, к чему эти вопросы?

     - Дело в том, что мне нечем Вас обрадовать. Уходя сюда, в Систему, признайтесь, Вы были довольны, что участившаяся в последнее время усталость в ногах и спине на время Вас оставит?

     - Ну, допустим! Дал телу отдых.

     - Или отдохнули о тела...

     Публика неистово молчала, ожидая развязки - близкой развязки, ведь этот ведущий шоу давно славился тем, что был из той школы мастеров интриги, что никогда просто так не задают вопросов, но, наслаивая вопрос на вопрос и раскаляя атмосферу добела, наносят свой удар, лишь достигнув высшей точки каления.

     - Господин Священник, Вы можете упрекнуть нас во многом: и в трусости, и в развратности, и в праздности... но не в отсутствии милосердия. Дело в том, что, предполагая возможность Вашего ухода из Системы, мы проверили биоимпульсы, поступающие в Систему от Вашего хозяина, - ведущий указал на экран и на проводки, идущие от шлема и перчаток. - Мы не могли отпустить Вас просто так в мир, где Вы будете абсолютно один, не выяснив, в каком состоянии Вы там проснётесь. Вы понимаете, на Земле кое-что осталось и из медикаментов, и мы могли бы Вам указать эти места, что-то посоветовать, ведь Вы возвращаетесь к своим прежним недугам...

     - ...где спрятан яд, например! Ну, в чём дело? Я проснусь там трупом? Что за намёки на болезни?

     - Это не намёки. Анализ поступающих биотоков, уж извините, мы вторглись в эту информацию только из благих побуждений помощи будущему отшельнику... этот анализ показал, что генетический недуг, который всю жизнь преследовал Вас, разрушая кости и суставы, этот недуг в последнее перед приходом в Систему время стал приобретать обвальный характер, и лишь погружение Вашего тела в суперлетаргию временно затормозило тот процесс. Когда Вы проснётесь, Вы не сможете больше передвигаться. Ваша костная ткань растворится в считанные минуты, Ваше тело обмякнет, и Вы останетесь неподвижно обвисшим в том же самом кресле, что и теперь, - тут ведущий снова показал на экран. - Мы должны были Вам это сказать из соображений гуманности. Вы надеялись встать и пойти. Быть может, даже найти оставшиеся дикие племена и продолжить проповедовать. Но этого не будет! С ним, - ведущий ткнул пальцем в экран, - ничего не изменится: он, как сидел, так и будет сидеть! А вот с его ощущениями... как он себя сейчас чувствует? Судя по Вашему цветущему виду, господин Клирик, очень даже неплохо! Среди людей! в обществе! прожектора! шоу! Цветов не обещаю... А там это будет медленно издыхающее беспомощное одинокое голодное тело, без малейшего шанса на общение, разве что с полчищами паразитов, которые окутают Вас тут же, как только исчезнет бактерицидная защита места локации... Так Вы будете произносить свою последнюю призывную речь? Вы выходите из Системы?

     Павильон, как и вся Система, во все уголки которой принудительно транслировалось шоу, напряженно ждали ответа Священника. Тот ошеломлённо молчал, уставившись на экран. Ртутное, не к месту сверкающее пятно, изображающее Господина Паука, приблизилось к нему и прошептало:

     - Извини, я не знал... они без меня...

     - Так Вы уходите или остаётесь? - продолжал давить на Священника Ведущий. Скажите это всему разумному человечеству!

     Молчание... снова молчание... бесконечное молчание... тишина...

     - Остаюсь... - прошептал Священник и опустился на подкосившихся ногах. Паук пытался поддержать его, но гром обрушившихся победных оваций остановил его на полу-движении. Он вяло, но победоносно поднял руки, после чего пространство вновь эффектно изогнулось и ртутное пятно растворилось в нём, не забыв при этом мягким прикосновением обласкать всех присутствовавших на шоу, а кое-кому даже прикрыть изумлённые рты.

 

     Окончание трансляции было скомкано-обрезанным. Далее следовал титр: Вы посмотрели запись ток-шоу Последний раскол. Из-за давности записи просим извинения за не самое высокое качество её воспроизведения. Примите нашу благодарность за пользование Всемирной Библиотекой. Всегда к Вашим услугам. Хранитель. 

***
     - Как я устал... - голос раздался где-то поблизости. Вряд ли сам произносивший отдавал себе отчёт, что говорит это вслух, а уж тем более, говорит Антуану. Человек устал, и сам себе на то жалуется. Бывает. Когда плохо, невольно хочешь быть услышанным хотя бы самим собой, подумалось Антуану, не узнавшему в этом голосе ни одного тембра, какими до сих пор говорил так же доселе невидимый господин Паук.

     - Кто здесь?

     - Ах, простите! Но там я даже сам с собой говорить не мог. Вот, вырвал...ся в Библиотеку поразмышлять, и даже не подозревал, что есть посетители - здесь это явление, увы, не частое. Или к счастью... Было бы многолюдно - человечество, конечно, сильно поумнело бы, но тогда мне пришлось бы искать другое место для отдыха. Что лучше? Но, действительно, не слишком вежливо с моей стороны приставать к незнакомцу с разговорами. Здешнего хозяина мной не удивишь, вот и парю бестелесным духом, сам себе чего-то бормоча. Я всегда прячусь от них в Библиотеку. Здесь я могу материализоваться, хотя часто, как видите, забываю и это сделать. А может, подсознательно боюсь, что кто-то из моих фантомов сумеет проникнуть в Гиперсреду и увидит своего кумира в домашних тапочках. Конечно, это исключено. Они все там, заперты в моём мире. Гимны поют...

     - Меня зовут Антуан. А Вы прячетесь здесь от собственных фантомов?

     - Да, юноша... По роковому стечению обстоятельств, мои родители назвали меня Эммануилом. На большее им не хватило фантазии, поскольку маму звали Эмма, а отца - Нил. Вот и вышел такой гибрид. Хорошо, что хоть не Эммануэль!

     - Библейское, должен Вам сказать, имя! - заметил Антуан уже кристаллизовавшемуся перед ним человеку лет чуть более тридцати, длинноволосому брюнету с голубыми глазами.

     - Оставьте хоть Вы эту тему! Хватит с меня моих фантомов! Это же совершенно невыносимо!

     - Ваши фантомы...

     - Я родил...ся не самым крепким мальчиком, - продолжил неожиданный собеседник, которому явно хотелось просто с кем-нибудь поговорить - как это часто бывает, излить душу незнакомцу, не связанному с тобой ни правами, ни обязательствами, ни общим прошлым, ни, скорее всего, общим будущим. - Родители не обделили меня, как мне кажется, интеллектом, но со здоровьем получилось несколько хуже. По крайней мере, на мне нашли своё подтверждение сторонники того, что интеллект и физическое совершенство несовместимы: Сила есть - ума не надо! В отношении меня фраза читалась точно наоборот. Несмотря на это, я изо всех сил старал...ся соответствовать своим сверстникам. Закалка, спорт, ну, не спорт, но хотя бы его подобие позволили мне поддерживать определённый физический тонус, по крайней мере, до тех пор, пока я закончил получать образование. Как-то так соединилось, что, достигнув к тридцати годам профессорского уровня и на мгновение остановившись и расслабившись, я тут же потерял жизненные силы, и все мои загнанные в угол детские недомогания выползли наружу болезнями, одна хуже другой. Охватив природу разумом, я как часть природы превратил...ся в полную развалину. Мои кости потеряли кальций, и я приковался к коляске. Мои мышцы подверглись дистрофии. А в завершение всему - проблемы с кровью.

     Мягкий голос. Мужественные черты. Крепкое телосложение. И какое-то вынужденное, контролируемое заикание. Человек намеренно отслеживал произношение каждого глагола в своей плавной, видимо, много раз прокрученной в мозгу речи.

     - Человеческий организм - он, знаешь ли, капризнее любой самовлюблённой дамы. Пока за ним ухаживаешь, пока держишь его в заботливых крепких руках, пока помнишь о нём, он снисходит к тебе, милостиво обласкивая отсутствием неприятных ощущений. Но стоит только на секунду позабыть о его требованиях, он тут же вставляет тебе шпильку в бок. И если ты глуп, если ты считаешь, что имеешь слишком сильную волю, и это будто бы позволит тебе превозмочь неприятности, связанные со шпилькой, и если ты позволяешь себе привыкнуть к этим уколам, бравируя своей выдержкой, то организм вонзает в тебя эту шпильку по самый её эфес. И тут ты с удивлением узнаёшь, что на самом деле это не шпилька, а острый клинок, изрубивший в клочья твои внутренности. И представь, каково же должно быть отчаяние того, кому этот клинок вонзён лишь в силу генетической модификации гена, а не по причинам неряшливого отношения к здоровью! Быть может, мне надо было быть ещё более внимательным к себе, как только прозвенели самые первые звоночки, но мне тогда хотелось чувствовать себя равным среди равных, пусть особенным, умным, но... таким как все!  

     Так или иначе, не зная, за что меня Бог наказал, в возрасте Христа я уже был физически готов встретиться с ним. Не морально! Моя душа никак не хотела соответствовать своему телу. И вот, юноша, в очередной раз находясь под капельницей и думая, что же я скажу Богу при встрече с ним, буду ли я его благодарить за избавление от страданий или буду негодовать на него за то, что был ввергнут в страдания без малейшей моей вины, разве что только за своё имя... как раз в этот момент я получил предложение господина Паука - прямо на мониторе, демонстрировавшем мою кардиограмму и прочие никчемные показатели: Ваше тело умирает. Я ничего не могу с этим поделать. Я не могу изменить физический мир, разве что только сохранить мозг, ввергнув тело человека в глубокий анабиоз. Только сделав это, я смогу сохранить Ваш живой разум и Ваш внутренний мир. Я в состоянии сохранить Ваш мир, открытый всем другим человеческим мирам! Право же, это самое ценное, что есть у Вас. Я предоставлю Вам неограниченное пространство в моей Гиперсистеме, где Вы сможете свободно творить и, кстати, находиться в любом выбранном Вами образе, ощущая прекрасное физическое состояние, к сожалению, только виртуальное. Но в случае, если Вы захотите покинуть Систему и снова проснуться здесь - в любой момент времени! - Вам будет подготовлена возможность безболезненного расставания с физическим миром. По возвращении сюда, Вы продолжите медленно умирать под обезболивающей капельницей. Это в том случае, если физический мир не потерял для Вас ещё хоть какой-то смысл. Разве же я мог отказаться от подобного предложения? Мой великолепный, образованный, гармоничный мозг будет сохранён, и не просто заморожен, а будет функционировать и воспринимать все образы как подлинную реальность! Я слышал, что тысячи, десятки тысяч людей стояли в очереди к Всемирному Пауку. Богачи отдавали всё своё богатство, лишь бы оказаться в первых рядах обитателей Системы. Здоровые, крепкие люди покидали своё тело! Мне же, кажется, сам Бог велел.
     - Что могло быть, то и было...

     - Что Вы сказали?

     - Так, просто вспомнил одну присказку. Трудно устоять перед соблазном спасения.
     - А знаете, я где-то её слышал... Давно... кто-то из знаменитостей так сказал. Не помню, кто, но... да, по поводу начала войны за демократию. Начиналась война, и это было худшим вариантом развития событий. Да, в этом контексте и было сказано: всё самое худшее, что может произойти, должно произойти. Такова природа человека, подумал я тогда, и эта фраза мне запомнилась как символ беспомощности человека перед самим собой.

     - Но ведь можно сказать и иначе: чего не могло быть, того не могло быть никогда. Чего не было, то не сбылось!

     - О! Для этого нужны волевые усилия. Знаете законы энтропии?
     - Это когда горы разрушаются, ямы засыпаются, а всякий маятник обязан остановиться?
     - Можно и так. Покинутый город сгорает, а там, где нет дворников, есть работа для археологов. Любая конструкция, мой друг, это накопление энергии, а значит: ущемление гармонии, потому что гармония в природе - это хаос, бесконечный хаос. Вот к чему стремится энергия - к равномерному распределению в пространстве, к нулю всплесков. Природа создаёт, природа производит насилие над энергией, перераспределяя её, концентрируя, но всегда происходит перенакопление, оболочка не в силах её удержать и тогда энергия освобождается. Всякое разрушение идёт естественным путём, всякое созидание требует усилий. Кстати, недопущение разрушения есть тоже созидание. Это как пружина, которая разжимается сама, но чтобы сжать её или удержать сжатой, нужны немалые усилия. Худшее же приходит само, по закону энтропии, ну, это в том случае, когда есть что разрушить... Поэтому чтобы худшее не сбылось, надо ещё очень и очень постараться.

     - И что же тогда Система?

     - Для меня - единственный выход. Для человечества... Вы знаете, Система - это единственное творение человека, куда он не в состоянии влезть с ногами. Надеюсь, Вы меня понимаете, - собеседник перешел на Вы, не то от сознания важности темы, не то от уважения к познаниям юноши, не то от мессианско-профессорского ощущения аудитории. Многие в разговоре с Антуаном, начиная с ты, постепенно переходили на Вы. И это его удивляло. 

     - Я понимаю, что Вы не можете быть объективным... Вы получили ощущение здоровья и свободы, а вот глаза... глаза у Вас грустные. Что-то не клеится в Вашем мире грёз? Как я устал... это вы о своём мире?

     - Я получил его в распоряжение. Господин Паук не обманул ни в одной запятой. И этот мир был точно таким, в котором мне бы хотелось жить. Но жить в мире и получить мир в распоряжение, оказалось, не одно и то же. Жить в мире - самом прекрасном мире, но быть зависимым от него - это одно, а распоряжаться этим миром и быть за него ответственным - совсем другое.

     - Быть в нём богом?

     - Внутри себя каждый человек - бог. Тем более, когда получаешь возможность изменять память и перекраивать прошлое. Мой мир оказался полон обитателей. Их здесь называют фантомами - тех, кого занесло сюда на волнах твоей памяти. И я ничего не могу с ними поделать, со своими фантомами! Я чувствую свою ответственность за них... но в моём мире нет порядка. Я принес... с собой в Систему слепок того мира, в котором жил когда-то в детстве. Он мне казался почти идеальным, вот только кое-что следовало подправить. Я хотел доказать, что всё можно организовать разумнее, без войн, без крови...

     - Разве нельзя?

     - Теперь? Не знаю. Я пошел к своим фантомам и сказал: Раньше вы жили в моём мире, кто как хотел. И этот хаос не привёл ни к чему хорошему. Теперь вы от меня зависимы. Я могу казнить, могу и миловать. Вот вам законы. Живите по ним - и вы будете счастливы! Хорошие, скажу я Вам, законы, основанные на любви, уважении, милосердии, созидании и содержащие немного - для острастки - наказания. Должна же быть альтернатива добру!

     - И что же плохого?

     - Они почувствовали зависимость и тут же упали на колени. Я сказал: Встаньте с колен! Вы же - люди! Они встали... и взяли в руки палки. Или все вместе, но на коленях, или на ногах, но с палками друг против друга.

     - Я же дал вам палку, чтобы опираться на неё в усталости и в старости! - негодовал я на дерущихся. - А вы ею не даёте друг другу дожить до этой старости... 

     - Но этот отступник меньше Тебя любил, чем я, - ответил мне победитель. - Он не имеет права жить в Твоём мире! Он должен был умереть, пока не научил остальных не любить Тебя, - сказал он, выдёргивая острую окровавленную палку из груди побеждённого.

     И я не нашелся сразу, что ответить, ведь, действительно, любую болезнь лучше пресекать в самом её начале. Это уж я прекрасно знал... Но не таким же варварским способом! Я пришел тогда к ним не как бог, а как обычный человек и сказал:

     - Законы - они для вас, чтобы вы лучше жили, а не для того, чтобы услужить мне. Вот я - такой же, как и вы человек, буду жить среди вас, по всем законам.

     Я хотел показать им, что такое семья, и какие прекрасные дети должны вырастать в хорошей семье. Весь мой мир я хотел построить на семье.

     - Вот я объявляю конкурс на самую красивую невесту, чтобы взять её, как берёте себе пару вы, и стать одним среди вас, равным!

     И, представьте себе, в моём мире не осталось больше красавиц. Они их всех убили... ведь всем хотелось породниться со мной. Тогда в гневе я стёр весь мир, оставив лишь тех, кто не участвовал в этой кровавой свадьбе. Я сказал им:

     - Вы не участвовали, потому что вы - самые разумные!

     - Мы не знали о конкурсе... - честно признались те.

     - Что ж, если вы не понимаете своих деяний, так я за вас буду думать, а вы обязаны выполнять, и тогда мир не будет больше стёрт, никогда!

     Они сказали:

     - Хвала тебе, Разумнейший! Но скажи, кого из нас ты больше любишь и осыплешь большими милостями? Кто будет стоять по правую руку, а кто - по левую?

     Я сказал:

     - Подумаю. Надо на вас посмотреть...

     Но им не терпелось показать каждому свою доблесть, а заодно и устранить возможно более достойного соперника, и они начали воевать между собой! Вот тогда я в первый раз ушел. Совсем. Вот сюда, в Библиотеку, поучиться опыту у других миров. Просто сбежал из своего собственного мира!

     А когда вернулся, то увидел, что мой мир устроен совершенно чудовищным образом: кругом костры, на которых одни фантомы жарят других. Я спросил:

     - Как же вы можете?!

     И меня тут же схватили и сожгли. Когда я снова туда вернулся, они уже жгли тех, кто сжег меня. Да и всех подряд, чтоб кого-нибудь вдруг не пропустить. Я спросил:

     - Для чего всё это? Разве для этого даны были законы?

     - Но ведь Ты же сказал, что будешь думать за нас... нам оставалось только любить Тебя. Вот, из любви к Тебе мы выжигаем всех, кто уверял, что Тебя нет среди нас... и всякую прочую смуту заодно.

     - Но ведь меня, действительно, долго не было среди вас!

     - Это не важно, - сказали мне, зажигая очередной костёр. - Они подрывают нашу веру в Тебя! Помнишь, Ты сказал: мир устроен вот так, ешьте это, а то - не ешьте, живите между собой так, а так - не живите, ну, все Твои законы: как лечить, как вершить суд, как наказывать...

     - Но ведь вы тогда были ещё детьми, ничего сами не знали, не умели! Неужели за всё время, пока  я отсутствовал, вы ничему новому сами не научились?

     - Не знаем... Те, что говорили, что научились, вон догорают. Мы хорошо следим за Твоими законами, ведь мы любим Тебя!

     - О, Господи! - воскликнул я, и снова ушел.

     Я перестал им являться, сделал...ся невидимым. Я стал хитрее и дал им просвещённых руководителей. Костры прекратились, развилась наука. Я был готов уже стать счастливым, глядя на моё творение со стороны. Но тут они возгордились и забыли обо мне. Точнее, по форме прославляя меня, стали создавать свои собственные культы. Опять начались жестокие войны, потому что каждый руководитель возомнил, что может занять в едином мире моё, казалось бы, освободившееся место. Тогда я уничтожил всех поставленных мною руководителей и провозгласил:

     - Выбирайте меж себя умнейшего, и пусть он правит вами до новых выборов!

     И они выбрали сначала умнейшего, потом - хитрейшего, потом - глупейшего, потому что тем, кто устраивал выборы, ни умный, ни хитрый были уже не нужны. Нужен был такой, что не мешал бы делать всё, что хочется устроителям выборов. Они так поднаторели в пиаре и манипуляциях мозгами, что сумели организовать выборы самого обыкновенного осла, сумев убедить всех, что это именно он написал Историю космоустройства, и продать её миллионным тиражом. Визажисты брили его два раза в день, а уши ему нужны такие, чтобы хорошо слышать, избиратели, все ваши просьбы.

     - Фарс!

     - Нет, мой мальчик, это - не фарс, это - кошмар... Когда я в очередной раз к ним вернул...ся, чтобы посвятить их в тайны мироздания и чтобы сделать их равными себе - всех и каждого, - чтобы ни один фантом не чувствовал унижения от того, что он - фантом, а не человек, они не захотели даже слышать об этом. Они просто от меня отмахнулись как от назойливой мухи.

     - Какой ещё человек! Какой фантом! Что ты нам тут голову морочишь? Пропустим бутылку-другую вон в том здании, выберем подходящую девицу, чтобы трахнуться, вот тебе и будет миро!

     Некоторые из немногих любопытных, правда встали вкруг меня, чтобы я их провёл по этому пути, но сначала они переругались в вопросе, с какой ноги начинать движение, потом всё же двинулись и дружно стукнулись лбами... Ведь все стояли вокруг меня, а идти надо было не на меня, а за мной.

     - Нет никакого высшего познания! - закричали тут же со всех сторон.

     - Нет, есть! Хвала Вездесущему! Он Един! - Эти странные крики... эти странные люди... они начали резать глотки всем, кто думал иначе. На самом краю познания - и такая дикость!

     Рассказчик перевёл дыхание, рассматривая круглые в безмерном удивлении глаза Антуана.

     - И вот я снова здесь. Я снова ушел от них. Снова мне кажется, что навсегда. Я, хозяин мира, выжитый из него собственными фантомами! Нет, я больше туда не вернусь! Я буду скитаться, а они пусть там хоть снова одичают до обезьян.

     - Без собственного мира плохо... 

     - Да ну? Вам-то откуда знать? Возьмёте, небось, в Библиотеке новую игру и пойдёте к себе - самоутверждаться!

     - Без собственного мира... Я не знаю, где мой мир. И есть ли он. Я даже не знаю, кто я...

     - Да что Вы! Как такое...  

     - А, привет лжепророкам! - из хранилища показалась фигура Смотрителя Библиотеки.

     - Прекратите хоть Вы, господин Священник!

     - Представляете, юноша, - обратился хозяин Библиотеки к Антуану, - меня в этом шоу купили на его физическое состояние - на его болезни! Попался, как младенец, малость замешкался и... проиграл! А ведь всё могло пойти совсем иначе, будь я более уверен в своём духе. Но, задним умом... Теперь вод заведую Библиотекой. Мой мир - моя Библиотека. Я попросил Паука перенести сюда мировое собрание, он милостиво согласился. Он вообще милый человек, не так ли? Правда, по Договору, я не имею права проповедовать на территории Библиотеки. Впрочем, посетителей и так немного. Чаще приходят просто поглазеть на проигравшего схватку с Пауком клирика. Для порядка берут первое попавшееся. Так что, на передних полках... Я не проповедую, но ведь они сами берут первое попавшееся. А это уже мне решать, что первое. Кстати, Паук об этом знает, но Договор есть договор, и нет никаких нарушений с моей стороны.

     - И те стихи, что попали мне под руку...

     - Ах, эти! Это мои забавы в юном возрасте. Я искал тогда свой путь, и, казалось бы, нашел его, но вот видите - проиграл спор с Пауком. Что поделаешь, если во мне больше от человека, чем от Бога... Я ведь проиграл тогда на самом деле не Пауку, а самому себе. Вдруг ясно представил, что я буду умирать долго, мучительно, в полном одиночестве, как умирал бы вот этот... человек по имени Эммануил. Только в отличие от него, не был бы прикован к обезболивающей капельнице. Если он сейчас отключится, то умрёт тихо и безболезненно. Слабо, а, господин Лжепророк? Не хочет! Да Вы не смотрите, мы с ним ещё подерёмся насмерть, как древние монахи в борьбе за Святой Город - надо же кости размять! А потом воскреснем снова старыми приятелями. А тогда я не смог преодолеть в себе страха  мучительной смерти в полном одиночестве. Ладно бы ещё публичная казнь, сожжение... Эй ты, безбожник, а ну защищайся!

     Видимо, эта процедура сброса адреналина проходила между ними не первый раз и с явно ожидаемой животной радостью близкого освобождения. Тут же в руках появились мечи, тут же зазвенела сталь, и полетели искры. Бой был изначально - насмерть, хотя оба мило перешучивались и даже явно повеселели после грустных разговоров о неудачной судьбе.

     Среди грохота падающей мебели и повсеместного крушения Антуану показалось, что они совсем забыли о наличии рядом живого человека. А оказаться изрубленным вместе с мебелью ему не очень хотелось. Пусть они обновляются, пусть регенерируются в своих мирах, пусть переживают заново свои взлёты и свои падения, а я, пожалуй, пойду отсюда. Вот только прихвачу этот сборничек. Антуан подобрал с пола тоненькую книжку, едва увернувшись от падающего стеллажа, и, успев подумать: Где же это они научились так классно владеть оружием? - выскользнул в Гиперпространство.

     - Ага! Ты видел? Стихи-то он мои взял! - донеслась с места боя угасающая фраза.

     - Пять : три! - взвизгнул ответ.

     Стоп! вдруг сказал себе Антуан и впервые оглянулся на экран лжепророка. Что же это? По ту сторону экрана на него смотрело истерзанное былыми физическими страданиями лицо... с голубыми женскими глазами. Эммануэль?!

***
     Ручейки на асфальте
                                    переливающиеся
     всеми цветам радуги
     сосульки
                   капающие мороженным...
     Сто лет назад
                                   я был маленьким
     и пятьдесят лет назад
                           был маленьким тоже.
     Ну а теперь
            став взрослым и пасмурным
     я больше не вижу
                                           радугу
     сквозь ресницы
                                 глаза прижмурив
     я вижу реальность
                            гнилую и пакостную
     я больше не верю в сказки
                     я больше не верю людям.

Последнее слово было написано от руки поверх грубо зачеркнутого в чудо.  

 

***

     Мусорная корзина - свалка Гиперпространства...

 

     Многоуважаемый мой сын Вениамин! Ты бросил мне обвинение, на которое я, сознаюсь, не был в состоянии ответить тут же. Твое эмоциональное заявление обескуражило меня и лишило мой мозг способности к ясным и логичным суждениям. И вот теперь, выйдя из моральной прострации, я горько сожалею, что ныне ты не находишься рядом, и что я не могу объяснить тебе ту простейшую ситуацию, в которой ты оказался. Я умоляю тебя дочитать это письмо до конца, прежде чем ты решишь выбросить его в корзину. И, если не доверяешь моим знаниям, проверь достоверность моих слов в одном из всемирных информационных центров.

     Я должен признать свою вину прежде всего в том, что, будучи бесконечно занятым человеком, не нашел возможности выяснить, какого уровня психофизиологическая информация даётся вам в вашем учебном заведении. До сих пор я был совершенно уверен, что до вас доводятся самые новейшие достижения науки, и что эти семена новых знаний легко прорастают в ваших умах, снабженных базисом фундаментальной науки. Иначе, к чему все наши вековые старания? Зачем положены на алтарь науки наши жизни? Для чего нужны наши поиски и эксперименты, часто на самих себе, если всё это должно почить в недрах информационных центров, а вы, молодые, будете совершать те же ошибки, что и тысячи поколений до вас, даже не догадываясь, что они тысячу раз исследованы и давно установлены и их причины, и их последствия. Всё, что мы делали, всё это только ради передачи багажа новому поколению, которое, став нам на плечи и накопив новые знания, продвинет человечество и вглубь макрокосмоса, и в глубь микрокосмоса, и вглубь человеческой души.

     Как же был я поражен, получив теперь информацию о том, что совершенно никто ни в силу профессиональных обязанностей, ни в силу личного энтузиазма не информирует вас ни о чём из новейшего в науке! А если какая-то информация в шарлатанском купированном виде вам и поступает, то она падает на совершенно неподготовленное поле, лишенное элементарного чернозёма, не говоря уже о каком-то базисе фундаментальной науки. Мороз прошел у меня по коже, волосы стали дыбом, когда я представил себе, что же сделает с нашими научными достижениями ваше совершенно необразованное поколение, которое, я уверен, по чьёму-то злому умыслу отстранено от знаний, - поколение, которому сделана прививка от стремления к ним - к знаниям, и которому сделана инъекция бездумного потребления, потребления и ещё раз потребления!

     Я в ужасе! Сын мой, поверь мне, я в ужасе! Это невозможно. Это просто немыслимо.

     Однако теперь я понимаю исток того конформизма, в котором я находил тебя во всех наших беседах вплоть до той последней, столь меня обескуражившей. Теперь я понимаю, что кроме необходимости выслушивать своего отца в силу сыновнего долга, столь редко с тобой общавшегося, ты ничего из этих бесед не почерпнул, просто потому, что ничего из моих слов не понял. Ты регулярно согласно кивал, теша моё умничающее самолюбие, но язык мой тебе был совершенно не знаком, как, впрочем, оказалось, что и мне не знаком твой язык, когда ты, наконец, заговорил, посчитав себя достаточно взрослым и независимым для того, чтобы начать говорить.

     Что ж, сын мой, попробую ответить на твои обвинения, смешные и наивные для человека знающего, и трибунально-неопровержимые - для человека, уж позволь мне выразиться прямо, с одной единственной потребительской извилиной в голове. Извилиной, которая, в силу своей прямолинейной определённости, уже не подпадает под определение извилины, а, скорее, под определение струны, издающей одну единственную ноту дай, вибрирующую этим звуком в пустом пространстве, и всю остальную информацию успешно транслирующую из одного уха в другое без малейшего внутреннего следа. Прости, но именно такое впечатление оставило твоё заявление, и такой образ твоих мыслей остался в моей душе.

 

     Дальше всё было скомкано и неразборчиво. Отдельные несвязанные куски предложений, подпорченные Пожирателем мусора, но сохранённые противодействующим ему Хранителем рукописей. Видимо, в схватке программы, очищающей Сеть от хлама, с программой, хранящей в Сети мысли, в конце концов, победила последняя. Хотя, победила ли? Судя по характеру купюр, авторы Пожирателя мусора не слишком отличались от авторов тех школьных программ, на которые сетовал этот человек. Текст напоминал хорошо потёртый канат, который, вроде бы, ещё не распался и сохранял общую нить, но вырванные случайно или намеренно вытертые неким цензором неблагозвучные куски... Что же отец хотел сказать сыну?

 

     Сын ... довольно рассмешивший меня ... Но ... ведь чем нелепее претензия ... она имеет. Теперь я понимаю ... дикость твоих и твоего поколения молодых людей ... Действительно ... не совпадающие ... люди надуманно обладают такими достоинствами, которых не могут иметь ...

     Ваши знания ... людей, живших до вас не менее чем за пятьсот лет... верили в то, что в природе возможны животные, одновременно имеющие ... пугались подобным поделкам ... отпущено нынешнему поколению молодых людей... нежеланию знать, а, тем более ... желанию предъявлять при этом некие фантастические ...

     Ты говоришь ... наградил никчёмными данными, в частности, совершенно ... малого размера, не позволяющим будто бы иметь ... и от этого ... смеются сверстники, гораздо более ... с выдающимися иными ... А сверстницам ... интересен своим ростом, телосложением и строго очерченными чертами лица ... в твой адрес. У них, будто бы ... познакомиться и посмеяться ... Что мне сказать тебе? ... интеллектуальная, дикость ... касаться моральных составляющих ... разумеется ... не будем о морали.

     Причина ... мой мальчик ... установившей особые и абсолютно ... Мудрость в том, что природа ... активность ... своего господства, с тем, чтобы дать возможность не исчезнуть ... и проявить себя лучшим образом ...Ты высок, красив, крепко сложен ... Спортсмен и воин ... Вот почему твои ... сверстницы так активно ... экстравагантность. Не бывает такого, мой друг! ... тем, кто ... природы ... пути продолжения развития ... кому возможно предстоит ...

     Ты попал ... не без моей в том вины, в ... сейчас. Пожалуй, даже не так: ... только вчера и завтра. Природа ... сейчас было. По большому счёту, этот разряд ... доказал свою жизнестойкость ... позаботиться...  птенцов наседка, долго их высиживает ... в гнездо... новыми птенцами. Ты должен радоваться ... предшественники, но твоя беда ... до тебя и за тебя ... допустимыми в человеческом обществе средствами ...

     К сожалению ... о допустимых в социуме средствах... прекрасной дамы... полях интеллектуальных, образовательных, творческих, деловых ... прогрессу. И ты в подобном состязании потерпел ... в самое ничтожное из всех ... по измерению длины ... продолжительности ... Разумеется, при такого рода сравнении ... о ком природа думает, как о ... настоящего. Природа ... с завтрашнего дня ... кто выше полутора метров. Природа предполагает подобное ... активностью, а, следовательно, и ... пространства. Но это ... заслуга ... природы. И это не та ... соревноваться.

     Та же ... кстати, что обычно менее бросается в глаза ...длиной носа и тем ... Да ... имеют ... размеры, чего тебе ... Почему так? Природа ... атмосферные изменения и ... выделит ... Кроме того, существуют ... достоинства ... к здоровому образу жизни и особая деловая активность ... Но должен обратить также и твоё внимание на ... жизни. А вот то, на что так эмоционально ... долго и исправно, особенно ... жизнестойкости. Кстати ... более семи сантиметров, а странные ... лишь их ... и непроходимую эстетическую ...

     Так... обвиняя меня ... всего лишь ... Бога ... жизнь.

                                                                                                                                 Твой любящий отец.

 

     P.S. ... не узнает!               

 

     Антуан попытался сам додумать пробелы, стёртые Пожирателем мусора. Получилось плохо, тем более плохо, что в его школьной программе в мире у Деда эта тема о человеке всегда куда-то задвигалась. Почему-то у преподавателей всегда находилась отговорка и возможность уйти в сторону от тонкого разговора. А с друзьями... были ли друзья у Антуана в том мире Деда? Имена - и те вспоминались теперь с трудом. Стёртые лица... Нет, кроме Деда и его книг, там, действительно, всё было какое-то искусственное! Слишком уж идеальное...

     Антуан задумался. Как восстановить утраченные фрагменты текста? Осталась единственная надежда на возможности Хранителя рукописей. Вот! Автор программы просит обновить глубину восстановления. Да обновляйся ты, как хочешь, только текст мне верни! Вот... вот... спасибо! Спасибо дорогой автор Хранителя рукописей. Ты прав: рукописи не стираются!

 

     Сын мой Вениамин, ты бросил мне упрёк, довольно рассмешивший меня потом, когда я, наконец, понял смысл твоей претензии. Но сначала я действительно опешил, ведь чем нелепее претензия, тем более обескураживающий эффект она имеет. Теперь я понимаю и всю нелепость моего веселья, столь же нелепого, как и дикость твоих и твоего поколения молодых людей представления о человеке, его природе, назначении и функционировании. Действительно, откуда же тебе знать хотя бы те элементарные законы корреляции, никак не совпадающие с представлениями, вдалбливаемыми вам безграмотной, но агрессивной рекламой и такими же шумными и совершенно антинаучными фильмами, где люди надуманно обладают такими достоинствами, которых не могут иметь чисто по своим физиологическим особенностям.

     Ваши знания, знания вашего поколения напомнили мне о точно такой же безграмотности людей, живших до вас не менее чем за пятьсот лет. Совершенно аналогично вам они верили в то, что в природе возможны животные, одновременно имеющие рога, копыта и клыки, - черти, например. Они совершенно искренне пугались подобным поделкам. Но то, что прощается людям, жившим до открытия известных законов, не может быть с такой же снисходительностью отпущено нынешнему поколению молодых людей. Незнание не может равняться нежеланию знать, а, тем более, агрессивному нежеланию знать и столь же агрессивному желанию предъявлять при этом некие фантастические с точки зрения науки о человеке претензии. 

     Ты говорил, нет, ты просто дико орал мне в лицо, что я сам никчёмен и тебя наградил никчёмными данными, в частности, совершенно никчемным половым органом малого размера, не позволяющим будто бы иметь долгий половой акт, и от этого происходят будто бы все твои несчастья. Орал, что над тобой смеются сверстники, гораздо более короткие ростом, но с выдающимися иными достоинствами. А сверстницам, которым ты поначалу интересен своим ростом, телосложением и строго очерченными чертами лица, не обезображенного ни огромными ушами, ни длинным носом, ты приносишь разочарование, насмешки и перешептывания в твой адрес. У них, будто бы, даже особый интерес возник - познакомиться и посмеяться над таким невзрачным членом. Что мне сказать тебе? Дикость! Дикость интеллектуальная, дикость образовательная, дикость культурная! Ладно, не будем касаться моральных составляющих этой проблемы. Хотя, разумеется, не в размерах органа истинная причина, ладно, не будем о морали.

     Причина этого твоего несоответствия, мой мальчик, именно в особой мудрости природы, установившей особые и абсолютно продуманные корреляционные зависимости. Мудрость в том, что природа ограничивает, придерживает, как притормаживает кучер слишком разогнавшихся лошадей, активность той части популяции, которая уже достигла своего господства, чтобы дать возможность не исчезнуть, а, при необходимости и проявить себя лучшим образом тем, чьи параметры пока не соответствуют стандартным параметрам успеха. Ты высок, красив, крепко сложен. Ты - из тех, что до сих пор были физиологической основой популяции человека на Земле. Спортсмен и воин - вот, что до сих пор было в приоритете. Вот почему твои малограмотные сверстницы так активно поначалу липнут к тебе, наивно рассчитывая одновременно получить от тебя и физиологическую экстравагантность. Не бывает такого, мой друг! Физиологическая экстравагантность дана лишь тем, кто по мудрой великой предусмотрительности природы, думающей не столько о настоящем, сколько заботящейся и ищущей возможные пути продолжения своего развития - более приспособлен и более перспективен в возможно изменяющихся условиях, тем, кому, возможно, предстоит продолжить вскорости человеческую популяцию.

     Ты попал, благодаря наследственности, а, следовательно, не без моей в том вины, в разряд особей, который удобен именно сейчас. Пожалуй, даже не так: удобен был вчера, поскольку для природы не существует понятия сейчас. В ней есть только вчера и завтра. Природа понимает только то, что сейчас было или сейчас будет. Так вот ты - из того разряда, что сейчас было. По большому счёту, этот разряд ей уже не интересен, ведь он уже создан и однажды доказал свою жизнестойкость, и, если хочет оставаться в приоритете, должен сам о себе теперь позаботиться. Природа, как любящая птенцов наседка, долго их высиживает, долго лелеет, но, когда приходит срок, выпускает в жизнь, жестко не допуская возврата в гнездо. Гнездо занято уже новыми птенцами. Ты должен радоваться тому обстоятельству, что работу по вытеснению из популяционных приоритетов других физиологических типов за тебя выполнили твои предшественники. Но твоя беда в том, что, по лености своего поколения, тебе хотелось бы почивать на лаврах достигнутого до тебя и за тебя, вместо того, чтобы защищать всеми допустимыми в человеческом обществе средствами своё приоритетное экологическое положение.

     К сожалению, в биологически и социально безграмотных ушах мои слова могут быть восприняты как очередной расистский призыв, мол, бей нестандартных! Но я же не зря сказал о допустимых в социуме средствах. Я говорю о соревновании, о некоем поединке за сердце прекрасной дамы. И этот поединок может и должен проходить на полях интеллектуальных, образовательных, творческих, деловых - всего того, что должно было бы двигать популяцию к прогрессу. И ты в подобном состязании потерпел ныне сокрушительное поражение, в первую очередь потому, что позволил втянуть себя в самое ничтожное из всех возможных соревнований - в соревнование по измерению длины полового органа и ещё более глупому измерению продолжительности полового акта. Разумеется, при такого рода сравнении всегда окажутся в выигрыше те немногочисленные, о ком природа думает, как о возможных людях будущего, но не как о людях из сложившегося настоящего. Природа должна думать о том, что, скажем, с завтрашнего дня некая коса выкосит всех, кто выше полутора метров. Природа предполагает подобное и поэтому наделяет всех нынешних низкорослых особей дополнительной половой активностью, а, следовательно, и перспективностью заселения, в случае чего, всего освободившегося пространства. Но это не их заслуга, а заслуга думающей природы. И это не та область, где мужские особи имеют возможность объективно соревноваться.

     Та же самая корреляция, кстати, что обычно менее бросается в глаза, чем особая активности низкорослых мужчин, - это известная корреляция между длиной носа и тем же волнующим тебя  размером. Да, носатые имеют гораздо более выдающиеся способности и часто впечатляющие размеры, чего тебе, мой сын, тоже не дано генетически. Почему так? Природа, видимо, предполагает, что атмосферные изменения и антропогенное засорение воздуха непременно выделит носатых в более выживающие особи. Кроме того, существуют некоторые другие их врождённые достоинства, как например, любовь к здоровому образу жизни и особая деловая активность, что не остаётся незамеченным природой. Но должен обратить также и твоё внимание на то, что половые органы крупных размеров редко бывают долговечными, особенно если их носатые хозяева теряют над собой контроль и начинают вести далеко не самый полезный образ жизни. А вот то, на что так эмоционально сетуешь ты - на достаточно мелкий орган - будет служить долго и исправно, особенно если ты сосредоточишься не на комплексе своей неполноценности, а на комплексе своей жизнестойкости. Кстати, эрогенная зона женщины не имеет глубину более семи сантиметров, а странные претензии твоих подружек выказывают лишь их сексуальную незрелость и непроходимую эстетическую дикость. Впрочем, как и твою собственную сексуальную необразованность, элементарную неопытность да и неразборчивость.

     Так что, сын мой, обвиняя меня в плохой и даже испорченной наследственности, ты всего лишь лениво обвиняешь Бога в том, что дал тебе жизнь.

                                                                                       Твой любящий отец.

 

     P.S. Боже мой, неужели человек, которого однажды не научили правильно пользоваться туалетной бумагой, до конца своей жизни об этом не узнает!  

 

     И пометка, видимо, самого адресата письма:

     Протошнило с трёх строк. Надеялся на четыре. К чёрту! Достал профессор... О, порядок! Ребята ширяло принесли!

 

     Свалка гипермусора... И всё же, как автор письма и не просил сына прочесть его до конца, это была - мусорная корзина Гиперпространства. Паук сказал: Поройся там. Копаясь в человеческих отходах, можно многое понять об их авторах. Они думают, что всё выбрасывают, и таким образом освобождаются от грязи. На самом деле, они лишь выметают всё за порог своего мира и выставляют всю свою грязь напоказ. Человеческая информация никогда не исчезает, даже если она относится к давно ушедшим временам и даже если все к ней давно потеряли интерес.

     Антуану захотелось узнать что-нибудь ещё о героях этой переписки. Он порылся в опциях Хранителя рукописей, нашел команду Поиск всех материалов данного автора и респондента, и тут же нетерпеливо щёлкнул: Выполнить! Программа не заставила долго ждать ответа:

     На ваш запрос найдено лишь несколько обрывков писем автора (здесь).
     Все остальные файлы, как нам известно, автор уничтожил побуквенно,
     что не подлежит восстановлению без его на то собственной воли. Поиск
     автора и его респондента в Реестре не дал положительных результатов.
     Полагаем, что оба пользователя остались за бортом Системы господина
     Всемирного Паука. Наши сожаления!

     Ваши сожаления! И несколько небольших фрагментов.

                                                       ... и спросив меня об этом, ты сэкономил бы многие дни и часы для блуждания в иных потёмках, там, где свет моего опыта был бы бессилен указать тебе путь. Но там, где мною отсчитаны многие мили изведанного маршрута, тебе нет никакого смысла блуждать без проводника. Сейчас ты ещё слишком мал, чтобы осознанно воспринимать мою устную речь, а я слишком неуверен в своём беспечном завтра, чтобы хранить в себе эту речь до времени. Поэтому, сын мой, строки эти в письменном виде достигнут тебя, когда придёт им срок и когда я, быть может, не в состоянии буду уже передать тебе свой опыт и свои мысли.

     Однажды ты встанешь перед выбором пути. Взрослость безжалостно вытолкнет тебя из детства, в котором ты и твои сверстники беспечно ныне пребываете. Ещё не скоро, но тебе всё же придётся начинать его делать. Выбор - на каждом шагу. Каждый новый день, каждое событие, каждое движение будут требовать от тебя твоего - именно твоего, пусть и навеянного иными влияниями, но лишь твоего собственного выбора. Выбор одного из двух, выбор одного шага из многих возможных, и всегда - слом и усилие, малодушие и воля, страсть и презрение, выгода и бескорыстие. Всегда выбор! Выбор, от которого будет зависеть твоё самоощущение, твой самосознание себя в конце пути. Даром ли прожита жизнь? Интересно ли? Полезно? С толком ли? Выбор сейчас. Думать о будущем или о настоящем? Жить сегодняшним днём или жить днём завтрашним? А если думать о будущем, то думать о будущем образованном или о будущем обеспеченном? Ведь образование не всегда сопряжено с достатком, а достаток - с высокими умственными способностями. Но и образованное будущее может иметь интеллектуальный, а может иметь и карьерный выбор. Раскручивать свой талант или быть организатором раскрутки талантов иных? И какие цели при этом перед собой ставить? И любить ли тех, кого раскручиваешь, или завидовать им, беззастенчиво и потому морально обоснованно обирая. Но, отказавшись, например, от карьерных устремлений, ты далеко не преодолеваешь ещё всех сломов. Каким путём пойти - просветительским или научным. И оба пути тоже настаивают на выборе. Зависимым или независимым? Однако и независимый путь вопрошает: независимый от повседневных материальных нужд или же независимый от необходимости внешнего соответствия. А последний предусматривает выбор между семьёй с её потребностями или отсутствием семьи. Но даже при отсутствии семьи ты должен делать выбор между потребностями тела и потребностями души. Выбор. Выбор. Выбор. Что мне сказать тебе, сын? Какой выбор посоветовать? Идти моим путём? Наивно, да и вторично. Могу лишь, нет, прошу и умоляю не делать лёгких выборов, не делать общепринятых выборов - как все! Но и не стремиться к выбору мазохистскому, либо к выбору в пику кому-либо. Только таким должен быть выбор, какой удовлетворит твою душу! Чтобы в результате него ты мог держать в руках дело, приятное душе, не зависимое от внешних влияний, и обеспечивающее потребности тела - не во вред ему. Это очень просто в виде формулы и очень сложно суметь познать себя и проложить верный путь в лабиринте выборов. Но если ты делаешь выбор в пользу дня завтрашнего, ты пойдёшь по этому пути. Потому что нет, Вениамин, иного выбора. Нет! Увы...

                           ... Ведь ты человек, и ты должен понимать, что есть разница между тем, чтобы быть рабом неких процессов, слепо поклоняющимся и с фатальной безразличностью плывущим по их течению, и быть посвящённым в эти процессы, понимать их суть и причины, пусть даже и не имея на них никакого реального влияния. Понимание, самое простое понимание человеком происходящего приближает его к Создателю. Нежелание понимать, нежелание поиска истины, стремление влиться и выжать из существующего положения всё самое выгодное для себя, не задумываясь о последствиях, - всё это бросает человека в руки Дьявола. Почему святы монахи, святы отшельники? Разве они, укрывшись от мира, сделали что-либо полезное для человечества, для его прогресса? Нисколько! Но именно они стоят рядом с Со0здателем - лишь потому, что понимают происходящее в мире. А вот создатели атомной бомбы, при всём их уме, и близко к Богу не подступятся. Потому, что не ведали и не хотели ведать, что творят.

     Надеюсь, ты понимаешь, что осознание мироустройства при полном отсутствии у твоего отца какой-либо набожности никак не вступают в противоречие и не имеют оттенка ни ханжества, ни цинизма, ни желания соответствовать ситуации. Повторяю, я нисколько по своему мировоззрению не набожен. Отнюдь! Просто образом веры в божественное легче дать истину мозгам, не обременённым знаниями. И пользуясь этим способом подачи истины, я обязан сказать тебе, Вениамин, что Бог - скажем так: Бог! - всегда выделяет и направляет определённых молодых людей для известных ему миссий. Он наделяет их даром и интересом и некомфортностью к соблазнам, но никогда, направляя, не лишает их собственного права выбора, и права самому так же легко отвернуться от них в ответ...           

    

 

                                                                                                                          ...есть, Вениамин, определённые статистические закономерности в любом экологически обособленном социуме. В любом поколении непременно должна быть особь, умершая в ранней молодости, и особь, пережившая старость, особь, съеденная хищником, и особь-каннибал, особь, указавшая на непосильные сообществу болезни, и особь, доказавшая собственным примером путь выживания, особь-иждивенец и особь-кормилец, особь-деградант и особь-подвижник. Социум слеп, социум теряется в тумане добра и зла, в тумане полезного и вредного, если искусственно удалять из него его мусор, если не показывать большей его части, какие они - отходы. Наличие отходов статистически неизбежно, наличие отходов полезно для общего развития. Иначе - смерть, цивилизационная смерть социума. Но, понимая и принимая логичность и неизбежность этой картины, я никак не могу смириться с тем, что именно мой сын Вениамин вызывается демонстрировать сообществу всю прелесть и зловонность его отходов. Да, конечно, в ком-то развито зрение, в ком-то - умение отбрасывать чёткую тень. Но сердце, моё сердце разрывается...

    
                                                                                                                                                    ...генетически. Тебе следовало бы понимать, что ты не лучше и не хуже всех своих сверстников. Ты просто не такой, как все, точно так же, как любой твой товарищ - не такой, как все остальные. Природа всех вас создала разными. Ты можешь приводить мне тысячи примеров того, как твои друзья курят марихуану и пьют спиртное, и при этом сохраняют ясность ума без малейших признаков зависимости. Пусть так! Хотя это - всего лишь пустая бравада и ваша слепота к очевидной статистике. Но пусть так! Вот только что это изменит для тебя, предки которого своим горьким опытом доказали, что даже если зависимость от - ладно, не марихуаны и даже не от наргилы - от обычного табака сократится в мире до одной десятой доли процента, то ты всё равно попадёшь в эту десятую долю, просто в силу своей генетической истории. Не бывает чудес, Вениамин! Ты можешь строить страшные рожи, выбривать подмышки, закладывать носок в трусы, но тебе никоим образом не удастся изменить своего генетического субстрата. Тебе не выпрыгнуть из своей родословной, сколько бы ты публично ни отрекался от меня и от нашей семейной истории. И лишь понимание и осознание этого факта позволило мне в своё время не повторить известного заранее пути и не погасить наше наследственное неприятие алчного мира ведущим в никуда дурманом. Постоянно молю бога: избавить тебя от участи всякого третьего поколения интеллигентов - от вырождения. Видимо, мольбы мои наивны...     

     Рабство коллективной зависимости толкает тебя на такие же коллективные глупости. Да, человеку не свойственно быть одному, поскольку он рождён природой как зверь в стае. Ему необходимо общение, ему необходимо признание. Инстинкт первенства толкает его на борьбу за первенство. Всё это так! Всё это так... Вот только страдает, болеет и умирает человек сам, и никто не может этого сделать вместо... 

                                  ...эти убийственные соблазны. Можно ещё понять юнцов, рвущихся на поля сражений, - там они хотя бы смотрят так волнующей их смерти в глаз. Но глядеть смерти в задний проход, как это делаете вы, медленно убивая себя дурманом, этого я...

 
     Всё. Больше никаких следов. Были люди? Не было людей? Пожалуй, всё же были. Что стало с сыном? И что заставило отца стереть все свои файлы побуквенно ? Почти все. Видимо, его рука на секунду дрогнула. Или его внимание отвлеклось. Хорошо, что отвлеклось. Хорошо, что хоть что-то от человека сталось.

***
     - Конечно, всё выглядит красиво. Весь ваш эксперимент - это очень убедительно! Но, господа, Экспо...

     - Антуан, мы же договорились, чтобы никаких господ, ни товарищей. Просто друзья!

     - Да-да, друзья, ваш сравнительный эксперимент с использованием контрольного мира у... сударыни Экспо...

     - Можно просто Натали и Николя.

     - Да, конечно. Контрольный мир Натали и изначально идентичный ему экспериментальный мир Николя дали поразительный результат. И я бы, поверьте, тысячу раз прокричал: Ура! - ведь это подтверждает и мой расчёт: Талант и труд - вот основа прогресса. Все остальное - либо его катализаторы, либо ингибиторы. Но! Где гарантия независимости ваших миров? Не подыгрывали ли фантомы вашему подсознанию и его неконтролируемым надеждам?

     - Значит, Вы выражаете сомнения в чистоте эксперимента? Подтасовки?

     - Нет, друзья, нет же! Ну, как вы не понимаете! Вы шли на эксперимент, заранее надеясь на предполагаемый результат. Неужели вы думаете, что фантомы этого не почувствовали? Да, согласен, они одинаковы в обоих мирах. И миры одинаковы! Но Ваши, Натали, наверняка сообразили, что Вы ждёте от них плохих результатов, а Ваши, Николя, постарались выложиться, как только могли!

     - Ты так думаешь, Антуан? - Николя, пытавшийся спорить с гостем, сокрушенно вздохнул. Он и сам не был уверен в абсолютной чистоте эксперимента. Натали же напряженно молчала. - Значит, идея - дрянь!

     - Да нет же! Прекрасная идея, если только допустить, что можно совместить творчество и деньги. Талант и труда - это и мои божества, символизирующие прогресс. Вы добавили в этот ряд понятие денег. Но не это добавление меня смущает. Просто ваш эксперимент... меня не убедил. Даже если фантомы и не подыгрывали вам, ответьте мне на вопрос: Кто конкретно в реальной жизни, там, будет оценивать степень реализации таланта и степень трудолюбия человека?  

     - Антуан, что здесь происходит?    

     - А, это Вы, господин Писатель!          

     - Извини, я отвлёкся на эссе по воспоминаниям нашего друга Автостопа, и не успел за твоими перемещениями.

     - Я наткнулся на заметку...

     - Антуан, извини, что перебиваю, но для твоих собеседников юноша, говорящий с тем, кого они сами ни видеть, ни слышать не могут, - такой юноша покажется им не совсем в себе. Хорошо, что они сейчас отвлеклись и что-то увлечённо обсуждают между собой. Бурно, однако, обсуждают. Чуть ли не семейная сцена. Впрочем, как раз семейная. Мы могли бы их оставить и пройтись одни по их мирам. Так как ты сюда попал?

     - По заметке о виртуальном эксперименте семейства Экспо в журнале Гиперкурьёз. Там эту пару откровенно высмеивали, и это было явным признаком того, что непременно надо пойти и взглянуть на всё собственными глазами.

     - Ты хочешь сказать, что журнал их рекламировал?

     - Не исключено, что там издевались вполне искренне, ведь кто-то же должен издеваться над всем, что не соответствует нынешнему мироустройству. Но, как говорится, спасибо за ссылочку, чем бы она ни мотивировалась. Так вот, я наткнулся на информацию о них, и сразу пришел сюда. Это поразительно! Они не только утверждают то, что я и сам давно чувствую, но ещё и пытаются уложить это в математику! Представляете, господин Писатель, они применили экспоненциальную зависимость и хотят построить на ней дальнейший прогресс человечества, когда оно вернётся на землю.

     - Они? И эти тоже хотят на землю?

     - Они хотят, чтобы у людей там, когда они решат вернуться, был выбор пути. И то, что они разрабатывают, - это один из вариантов, как там  можно жить. Ведь продолжать жить по-старому глупо. А как? Как жить-то?

     - Да, глупо. Ладно бы ещё не знать всей той пошлости, к которой предстоит вернуться, а так... Однако отработанная столетиями глупость всё же лучше неясных социальных экспериментов. Сколько их было, и чем они заканчивались? Реками крови! Причём, крови самых талантливых людей. Во всём. И талантливых в сопротивлении, и талантливых в непротивлении, и талантливых в неприсоединении и даже талантливых организаторов самого насилия - всех сжирал огонь эксперимента, оставляя инфантильную золу. И всё же, что тебя так привлекло в теории этих Экспо?

     - Они очень не любят товарно-денежные отношения, которые, по их мнению, на самом деле стимулировали на земле не настоящий прогресс, а были лишь функцией от алчности. Прогресс был всего лишь побочным продуктом этой зависимости. Иногда он приносил прибыль, и тогда за прогресс хватались все алчущие денег. Но очень часто выгода и прогресс становились врагами, ну, хотя бы в той же истории с нефтью. И тогда деньги шли на его торможение и даже на поворот прогресса вспять.

     - Что ты понимаешь под историей с нефтью?

     - Известная история, когда нефтяные магнаты, желающие выкачать из неё все её дорогие в продаже и дешевые в добыче соки, всячески тормозили разработки альтернативных источников энергии, а уже готовые альтернативные механизмы они скупали на корню и держали под большим секретом. Авторам выплачивались крупнее отступные, а школы новых технологий хирели. Представляете, прогресс новых технологий разлагался от вливания в него денежных инъекций! Вот вам и товарно-денежные отношения... 

     Разве что, военные брали таких учёных под своё крыло, но, как Вы сами понимаете, цели военных - это не совсем цели прогресса. Прогресс служит улучшению жизни, а цель военных - создание средств уничтожения жизни.

     В подтверждение всему этому у господ Экспо есть огромный список изобретений, скупленных и скрытых от человечества, лишь бы только они не мешали набивать денежные мешки традиционными способами набивки. Вопросы экологии, пользы или вреда человеку при этом просто не возникали. А само не ведающее человечество просто ставилось перед фактом: Хотите быстро ездить - вот вам автомобиль. Платите! Не хотите - ходите пешком. Альтернативы будто бы и нет! Получается, деньги накапливаются для того, чтобы иметь право держать палец на сонной артерии прогресса.

     - Если так, то я, Антуан, как раз из той части человечества, что были уверены в отсутствии реальной альтернативы. Впрочем, незнание не освобождает от ответственности. Если я по незнанию позволял убивать природу, это не смягчит моей вины, когда настанет время отвечать. Да, не смягчает! Агрессивная необразованность преступна. Так что же предлагают господа Экспо?

     - Они не господа. И даже не товарищи. Они просят называть их друзьями. Или по имени: Натали и Николя. Такой подход, по их мнению, - эмоциональная основа всемирного человеческого братства. Сначала люди должны проникнуться этим пониманием братства, а математика - это второй этап эволюции.

     - Ну, а деньги они сохраняют у себя или нет? Я так понимаю, что мы сейчас находимся в экспериментальном мире самого Николя Экспо. И в нём я вижу, как фантомы вовсю орудуют денежными знаками... Хотя, конечно, мир Натали... - тут тень Писателя, которую мог различать лишь сам Антуан, связанный с ним какими-то особыми узами, вынырнула из контрольного мира этого эксперимента - мира Натали - и сокрушенно вздохнула: - Да, там положение на грани глобальной катастрофы, а раны от мелких катаклизмов они едва успевают зализывать. Но ведь и там, и здесь шелестят денежные купюры. Может, не в них причина катастроф там, у Натали, и прогресса здесь, у Николя?

     - В том-то и дело, что в них! Шелестят. Но кому шелестят? И ради чего шелестят? Деньги как посредник в обмене - идеально удобное решение. С этим трудно спорить. Но господа Экспо хотят заставить деньги служить несомненным стимулятором прогресса, и только стимулятором. Их цель - создать такие условия, чтобы на начальной базе прогресса нищеты и голода вообще не стало, но во всём остальном, чего бы хотел достичь человек, он мог бы полагаться лишь на свой талант, помноженный на своё трудолюбие. Будет в тебе и то и другое - будешь на вершине морального и материального успеха, будет тебе почитание и успех. Поддашься лени, что ж, с голоду не помрёшь, на свалке не окажешься, но и в элиту общества попасть не сумеешь - ни при каких иных обстоятельствах. Ни власть, ни связи, ни имя родителей не помогут здесь. Только собственный труд! Только развитый в себе собственный талант! Ну, а общество для этого прилагает все свои усилия и создаёт все условия для развития и лелеяния талантов, а также и для их защиты. Не из пустого кармана предлагает, а из доходов от взвившегося спиралью прогресса. Талант развивает прогресс, а прогресс кормит талант! Красиво.

     - И для этого есть математическое обоснование?

     - Вот именно! К тому же обоснование, давно известное. Если искусство давно признало и даже гордится тем, что подчиняется законам золотого сечения, то человечество никак не хочет смириться с тем, что всё его развитие, весь его так или иначе прогресс совершенно точно укладывается в экспоненциальную зависимость. Слышали о такой?

     - Краем уха, если честно. Запомнилось само слово - завораживающий набор букв, - но вот что в него укладывается, увы...

     - Всё просто. Есть число - постоянное и неизменное - его называют экспонентой. И это число возводят в степень. Вот и вся формула! Получают характерный график, в который и укладываются все возможные человеческие процессы, начиная от процессов познания мира, взросления человека и развития цивилизаций до описания развития болезней и самого процесса умирания организма. Это не какая-то прогрессия, это - кривая, которая медленно начинает свой разгон, но которая, набрав силы, резко устремляется вверх, так, что малейшее изменение степени ведёт к колоссальному изменению результата. Вспомните, как медленно человек шел от первобытного общества к современности, например. Как долго он изобретал колесо и как потом не мог управиться с подавившей его сознание технологией!

     Так вот, наши друзья Экспо взяли первые пять степеней этой экспоненциальной зависимости - то есть ноль, один, два, три и четыре - и получили всем известный ответ уравнения: один; два и семь десятых; семь и четыре десятых; дальше - около двадцати; и, наконец, около пятидесяти пяти. Потом они подсчитали, сколько стоят минимальные, но достаточные для жизни потребности человека, и сколько стоят максимальные потребности, которые может себе позволить творческая личность, чтобы чувствовать себя в максимальном комфорте, но именно в творческом комфорте, не позволяющем ей заплыть жиром и не позволяющем заниматься накопительством. Рассуждение вполне здравое: излишние богатства, которых всё равно с собой в могилу не унесёшь, лишь отвлекают от творческого труда, а передача богатств по наследству тем, кому общество и без того обеспечивает разумную стартовую позицию, ведёт к элементарному вырождению наследников. Вспомните хотя бы известное наблюдение: Всякая купеческая, да и любая другая успешная династия вырождалась не далее, чем в третьем поколении.

     - Допустим, допустим! Что дальше?

     - Дальше - математика! Минимальную стоимость жизни они условно приняли за сто денежных единиц. Соответственно, максимальная стоимость должна быть на порядок выше. Именно на порядок - тысяча! Сделаете различие меньше - принизите творческий труд, сделаете больше - приведёт к социальному напряжению: агрессивная бездарность просто сотрёт творческую прослойку, исходя из элементарной зависти. Именно это наши друзья Экспо и определили своим экспериментом: разница между так называемыми богатыми и бедными, хотя в творческом обществе следовало бы назвать точнее - между талантливыми трудоголиками и откровенными лентяями, - не должна быть ни выше, ни ниже одного порядка. Именно это Вы, господин Писатель, и наблюдаете теперь в процветающем мире Николя.

     - Согласен, впечатляет. Но ты, Антуан, назвал лишь начальную и конечную цифру, так сказать, цену низов и цену элиты общества. А что же средний класс?

     - Именно! Для того и экспонента. Она дала распределение от одного до пятидесяти пяти. То есть между ста и тысячью, в перечёте на наши условные купюры, укладываются такие суммы по степени градации: сто сорок пять, двести двадцать пять и четыреста тридцать пять. Именно эти цифры имеют магическую силу, позволяющую человеку реально чувствовать разницу между теми, кто ниже тебя и теми, кто выше. Реально! Понимаете, это - тот стимул, тот рычаг, который сбрасывает изначально ленивого по своей природе человека с тёплой печи и заставляет что-то изобретать. Есть ради чего шевелить руками и извилинами!

     Вот и получилось, что каждый человек в зависимости от его собственного желания трудиться и использовать в труде свой творческий потенциал, а также следить за ним - своим творческим умом, укреплять его наравне со своим физическим здоровьем - каждый человек в соответствии с этим попадает в одну из пяти названных категорий. Ну, и соответственно, что вкладывает, то и получает взамен от общества.                         

     - От общества? То есть, от Николя Экспо?

     - Нет. Эксперимент автономен. Фантомы живут и самоорганизуются сами по себе - в заданных изначально условиях. Главное - дать начальный посыл.

     - Но кто? Кто решать будет? Кто определит, насколько человек позаботился развить в себе свой природный талант, и сколько труда он вкладывает, не волынит ли? Да, я понимаю: творчество само себя подстёгивает, а талантливый человек сам себя самовольно сжигает на этом костре. Всё это так! Надо лишь не мешать творить. Надо создать ему условия, стимулирующие талант. Но решать-то кто будет?! Оценивать!

     - Вот и я об этом у них спросил. В самом начале ещё спросил, когда понял суть эксперимента. Вы видели, что госпожа Натали не произнесла ни слова мне в ответ? Она замолчала именно после этого моего вопроса. Николя ещё пытается спорить, а она понимает, что в реальной жизни этот вопрос перечеркнёт всё. Реки крови, может быть, и не польются... Ведь талант изначально добр и миролюбив. А вот бездарность - она зла и агрессивна. Увы, бездарность всегда возьмёт реванш, даже если поначалу всё и пойдёт так, как задумано экспериментом. Можно было, конечно, позвать Бога с небес, того, что видит  всех насквозь. Так ведь не пойдёт же! Ответственности испугается. Смертным ошибаться в оценке людей можно, Богу - нельзя. Но кто без греха?

     Почти незримое присутствие Писателя нисколько не мешало Антуану. Он даже не пытался выяснить, каким образом тот умудряется его отслеживать. Есть и есть! думал Антуан. Как воздух, или что тут у нас на самом деле. Писатель не влиял на события вокруг, ничего не навязывал, лишь фиксировал их - то, что успевал. Иногда он появлялся перед Антуаном - и только перед ним! - лично, чтобы что-то уточнить в своём повествовании. Но чаще был невидим и для Антуана тоже. Такое внимание, надо признать, тешило самолюбие. Но при этом Антуан всегда оставался самим собой, ведь он понимал, что не может себе позволить не быть самим собой - не быть Антуаном. А это был уже груз.

 

     Они вместе прошлись ещё раз по этим двум мирам эксперимента, порадовались его успехам, не забыв снова сокрушиться отсутствием ответа на собственный же неудобный вопрос. Потом решили вернуться к семейству Экспо, так полюбившему экспоненту, что взяли её себе в фамилию, - решили узнать, не нашли ли те ответ на заданный Антуаном вопрос.

     Натали и Николя уже не спорили. Не ругались. И даже не разговаривали. Они не решали никакие социальные проблемы, не делали никаких математических вычислений. Они... они откровенно целовались. Писатель понимающе развёл руками, давая понять Антуану, что время для ответа на их вопрос, если и наступит, то наступит не сейчас и не скоро. Да и что случайным посетителям мира видеть продолжение этой семейной сцены совсем не обязательно.

     Господин Писатель растворился в пространстве, а Антуан пошел на своё излюбленное место в Сети, думая о том, что это и хорошо, что всё до конца не ясно. А ещё он думал о том, что только что увиденное им может оказаться тем единственным искомым ответом. На все вопросы.                         

 

***
     - Если я не говорил ещё, то могу повторить: хочешь тест? - Автостоп, видя заскучавшего в раздумьях Антуана, решил его позабавить. - Однажды, там, пришлось подвозить одного психолога, так он на мне всю дорогу тесты всякие испытывал. Один тест мне понравился. Я его с тех пор всем знакомым задаю, ну так, чтоб посмотреть, все ли такие же тупые или только я один.

     - Давай свой тест, Автостоп! Я, правда, больше специалист по экстерьеру, с тонкостями души знаком мало. Когда у себя ходил в школу, думал, что знаю и понимаю всех вокруг, но то был мой мир, а скорее, мир моего Деда, населённый умными и прозрачными фантомами - теперь я это ясно вижу, - а вот поступки здешних обитателей иногда никакой логикой не опишешь.

     - Ну-ну! Не скромничай. Ты уж точно отгадаешь! Вот смотри: Босс, довольно такой солидный босс приходит в свою солидную контору после приятного и довольно долгого отпуска. Что он делает? Нет, это ещё не вопрос, это констатация. Он достаточно нервно обходит все углы конторы, ищет и находит тут и там всякие недостатки, которые и до того всегда были, есть и будут, но, тем не менее, он всё больше и больше себя накручивает и, в конце концов, собирает всех и устраивает разгон вдоль и поперёк. А вот теперь вопрос: угадай из трёх раз, почему он это делает. Что его побуждает?

     - Ну, действительно, коллектив без него расслабился, работа пошла хуже...

     - Нет! Я же сказал: находит лишь те недостатки, которые были, есть и будут всегда. И потом, даже мне понятно, что без босса все дела по определению решаются медленнее, и результаты работы - хуже. Зачем же тогда босс, если бы без него всё шло прекрасно? И он это прекрасно понимает. Вторая попытка!

     - Ну, тогда дело в боссе...

     - Теплее!

     - Босс так хорошо отдохнул, что находится в страшном раздражении от того, что снова надо работать. Вот и сгоняет зло! Угадал?

     Автостоп хитро посмотрел, наклонив голову, и медленно, с чувством скорбного превосходства тихо произнёс:

     - Если бы это был простой клерк, то да. Но это - босс! Большой босс! Руководитель! А такие люди не могут без того, чтобы не командовать. Поэтому находиться на отдыхе для них - пытка. Они мучаются сами, ищут, где бы поруководить, и оттого измываются над персоналом гостиниц и ресторанов, право же, на это у них есть деньги. И они ждут с удовольствием возвращения на работу!

     - Упс! Сейчас я точно провалю тест...

     - Успокойся, Антуан, ты не один. Если я тебе не говорил ещё, то могу повторить: у тебя хорошая кампания - я, например!

     - А если он по жизни такой? - стал сам себе предлагать варианты Антуан, жестом показывая, что это он только размышляет вслух, а не дает ответ. - Как в поговорке: Ты - начальник, я - дурак, только наоборот? Нет! Не годится. Не общо. А если он в отпуске вдруг заметил, что у него есть жена ... с женой не заладились отношения... нет, не то... в конце концов, босс всегда при деньгах, значит, если есть желание, и при девочках... А что, если он в отпуске докопался, что к жене проявляет интерес, скажем, его зам... и что там плетутся сети заговора, чтобы его сместить. И он приходит в контору и рыщет в писках признаков заговора, но не находит ничего существенного и от этого раздражение и подозрительность ещё более усиливаются... Просто детектив какой-то, триллер!

     - Ну! Ну! Ну! Давай! Ты же натуралист! Дотягивай мысль!

     - Как? Неужели так просто? Ведь это же человеческое сообщество, а не волчья стая! Хотя... человек - тоже животное... популяция, пусть и осмысленная... Это что? Всего лишь перебивка самцом меток?!

     - Поверь Автостопу, это именно так. - Автостоп вдруг стал говорить тихо и сухо, явно держа в голове пример из собственной жизни, образное выражение которого нашлось и запомнилось с этим тестом. - В человеческой стае отвлёкшийся от дел лидер возвращается на свою территорию и начинает ходить по углам и задирать ногу, обновляя свои прежние метки и перебивая метки конкурентов на лидерство. А если кто-то за время отсутствия хозяина не то чтобы попытался, но даже подумал о возможности сместить его, то хорошая превентивная трёпка всем без исключения не повредит. Все по места! Хозяин пришел. Остальное, Антуан, - словесная мишура.

  

***
     - Как дела? Извини, я мало с тобой общаюсь. Возникло много серьёзных проблем в Системе. Без конца занят... Как тебе теперь наша публика? Не устал путешествовать? Не вляпался снова в какую-нибудь новую историю? - вопросы господина Паука сыпались как из рога изобилия. Так что отвечать можно было на любой из них или не отвечать вообще - это не имело особого значения. Раз Паук появился, значит, ему нужен разговор с Антуаном, а вводные слова - всего лишь дань этикету. Но Антуан не был бы собой, если бы, прежде чем что-то рассказать, не прояснил бы то, что его самого волновало.

     - Разная... - он имел ввиду публику, обитателей Сети. - От одних я даже сбежал. Кстати, именно от тех, кого Вы анонсировали на навигаторе. Я уже не говорю о курьёзе мысли под названием Философ - он что, штатный клоун Сети? Но вот это агрессивное племя меня просто вывело из равновесия.

     - Не суди людей строго! Ну, Философ... Все ведь знают, кто чего на самом деле стоит. Что должности и этикетки! Да, сделал я глупость однажды - пообещал... - Паук явно хотел замять тему, не доставлявшую ему большого удовольствия. - А какое племя? - спохватился он, расслышав слово агрессивное.

     - То, под титром Родственники на фасетке. Не успел я к ним зайти, как обступили со всех сторон: Ой? Ой! Что им надо? Я попытался посмотреть со стороны, под Вашим колпаком, но всё равно ничего не понял. Что за люди такие? Похоже, что все - системные. Понимают в навигаторе, но выбрасывают его, мол, глупости все эти остальные миры, наш мир - лучший, наш мир - избранный! Кричат, что являются хозяевами того мира, а заглянуть на место его хозяина - пусто! Никого нет на месте хозяина. Выяснить что-либо не у кого, потому что вместо простого ответа на простой вопрос каждый тут же выдвигает свою систему мироустройства и начинает обучать тебя, как в ней жить, не забыв сначала уточнить ой ты или не ой. Такой кавардак... это не Система, а какой-то базар! Вы мне как рассказывали? Вот ячейка - в ней мир одного человека. И этот независимый конгломерат миров плавает в Гиперсреде. Есть связи, есть перемещения, есть ограничения, ну, порядок и ясность. И тут же, посреди предполагаемого порядка - какая-то бесхозная каша, которую Вы заявили на навигаторе как Родственники. Что это за люди?

     - Ах! Эти... не спеши со скорыми выводами, Антуан. - Паук хотел как-то попонятнее объяснить всё Антуану, но логического построения и логического объяснения он не мог дать, пожалуй, и самому себе. - Думаю, я тебе расскажу по порядку, как всё это получилось и как запуталось в такой клубок, из которого мне и самому невозможно уже выпутаться. Да и надо ли? 

     - Для Вас важны эти люди?

     - А если я тебе скажу, что они живут в моём собственном мире?

     - Как? Это потому на месте хозяина - пусто?! Но...

     - Да. Там как будто бы пусто. Там - автономно пусто. Меня же нельзя увидеть! Я сам себя не могу увидеть. Стал заложником безопасности... А они, нет, они - не бездомные. Это только ты у нас один такой - бездомный, не знаешь приюта, а у них у каждого есть свой мир, но только они там не живут, даже дорогу позабыли, и их навигаторы - вон кучи по углам. Потому, что они все собрались в моём мире и живут там, все вместе!

     - Но почему?!

     - Почему? Так сказал им Евсей!

     - Евсей... Я видел титр Евсей. Но не побывал пока у него. После Ваших анонсированных миров, мне показалось, что и там будет какой-нибудь неприятный сюрприз.

     - Да, есть и такой мир. Потом посетишь... Я сам тебя отведу - Евсей просто так не принимает. Но подожди, давай по порядку. Когда Система была практически готова, нужна была акция, сильный рекламный пиаровский ход, чтобы люди повалил в Систему. Все смотрели друг на друга, и каждый боялся первого решительного шага - неизвестность ведь! И тут подключается ко мне Евсей - такой уверенный основательный мужик, властный, не слишком образованный, но от природы интеллигентный. Бывает такое, что человек нигде толком не учится, но представляет собой такой гранитный монолит моральных и нравственных принципов, что действительно начинаешь думать, будто бы ему сам Бог что-то на ухо нашептал. Да познакомишься с ним ещё! Входит он прямо в Сеть и говорит:

     - Господин Паук, я решил привести в Систему все моё многочисленное семейство. Вы знаете, мы живём все вместе, мало интересуемся остальным миром, но, зато, весь остальной мир постоянно следит за нами. Почему-то считается, что там, где мы - там успех. Это, конечно, не всегда так, но как раз сейчас это заблуждение будет на пользу. Если мои люди все уйдут сюда, то и остальной мир тоже будет здесь - и все наши друзья, и все наши враги и все те, кто делает вид, что им безразлично!

 

     Это была сущая правда: семья Евсея, в отличие от всех остальных народов, стремилась не рассеяться по миру, превратившись в миллионы одиноких индивидуумов, а, наоборот, собраться все вместе. Это не могло не удивлять остальной мир, настороженно соображавший: Тут явно что-то не так! Ну а они и сами подогревали этот ажиотаж, демонстрируя всему миру, что не кто-нибудь, а именно люди этого семейства стали мозговым и финансовым хребтом прогресса. Правда - правдой, но можно было бы и поскромнее. Увы, скромнее говорить о себе не получалось, всему миру совалась в нос избранность людей Евсея. Ну и соответствующая реакция раздражения, замешанная на зависти и доходящая до ненависти, не заставляла себя долго ждать. Я знал, что все смотрят на них, как на лакмусовую бумагу: мол, пойдут эти к Пауку или не пойдут?

     И вот Евсей пришел ко мне. Мы не были раньше знакомы, и его откровенно деловой, даже торгашеский, стиль вызвал раздражение и во мне, но со временем я понял, что это - лишь внешнее проявление. Иначе ему просто не возможно ни удержать всё это бурлящее семейство в единых рамках, ни защитить его от внешнего мира. Он сказал мне:

 

     - Господин Паук, я хочу, чтобы мои люди не разбрелись по кельям, как будет со всеми остальными в Вашей Сети. Я хочу, чтобы они продолжали жить одной семьёй. Это моё основное условие.

     - Но это будет нарушением Соглашения. Здесь у каждой системной единицы есть свой мир, и я не могу принудить всех ваших людей собраться у кого-либо одного.

     - Принуждение не понадобится. Они все соберутся там, где я им укажу...

     - А! Вы им предоставите свой мир, в котором будут установлены Ваши порядки, да?

     - Нет! Порядки будут установлены такие, по которым они привыкли жить издревле, но только установлю их не я, а Вы.

     - Как... я?

     - Они придут в Систему все до единого, но только после того, как я скажу им: Господин Всемирный Паук отдал вам лучшее место во всей Сети - свой собственный мир! Вы - избранные! Были, есть и будете избранными! Всегда!

     - Но...

     - Эх, дружище, не мелочись! В обмен на переселение всего человечества в Систему я не требую от тебя ни твою душу, ни стать одним из моих людей, хотя, будь у меня твоя фотография или сведения о твоих родителях... кто знает, не из моих ли ты дальних родственников. Я всего лишь прошу немного территории, избранной территории!

     - Э... а я куда же денусь?

     - Ты? Да, ты не один из моих - по крайней мере, это не доказано,  и обитать среди моей шумной публики тебе будет не очень комфортно. Давай, ты поселишься в моём мире! Мне ведь полагается системная ячейка! А? Как я придумал? По рукам?

 

     Представляешь, Антуан, я и не заметил, как мы перешли с ним на ты. Такой напор, убедительность, оборотистость, находчивость! Но тут и я его поймал, ведь должен был и он в этом торге чем-то заплатить! Я сказал ему:

 

     - Постой, дружище! Живя в твоём мире, я не смогу в нем хозяйничать. Только хозяин может командовать фантомами и менять декорации.

     - Но...

     - Никаких но! Я отдаю твоим людям свой мир и устанавливаю в нем твои порядки, твои условия и твои декорации, но сам ты жить в нём не будешь! Ты не войдёшь в мой мир вместе со всеми, а останешься в своём, всегда у меня под рукой, чтобы я мог чувствовать себя в нём комфортно! По рукам?

 

     Он засомневался было, мол, как воспримут эту новость родственники, но я был непреклонен, а договор есть договор! Он понимал, что это справедливо и что за привилегии надо платить.

     - Не вышло бы балагана...

     - Ничего, отрегулируем! - зажегся идеей уже я сам - идеей быть проводником законов, рождающихся в голове этого незаурядного человека, которого удалось негаданно заполучить в соратники. Мне ведь так нужен был тогда и друг, и мудрый советчик. Как ты однажды говорил? Машина анализирует информацию опосредованно, а человеку всегда нужно пропустить информацию через фильтр восприятия себе подобного, чтобы удостовериться в отсутствии фатальной роли эмоций. Так что, принятие решения человеком во многом зависит от того, с кем он делится своими эмоциями, от того, насколько качествен фильтр, через который он их пропускает. Вот именно! Скольких глупостей удалось избежать только благодаря одному его взгляду: Ты что, осьминогий, суёшься во все разборки мужей с женами? Хочешь, невидимый, получить невидимые выцарапанные глаза и невидимые выбитые зубы? Действительно, выдержка, терпение - и Сеть стала гораздо гармоничнее.

     В наступившей тишине Антуану показалось, что кто-то, разумеется, сам Паук пристально смотрит ему в глаза, изучая малейшие мимические реакции. Удивляться тому, что он цитирует мои мысли, пожалуй, не стоит, тем более что я тогда, действительно, мог шевелить губами. Вот только мне кажется, что вся эта история - лишь преамбула к другому разговору, к которому господин Паук очень аккуратно и неспешно подступает.

     - В конце концов, мы образно ударили по рукам, и я сказал Евсею:

 

     - Иди к своей семье, дай ей закон, как жить в новом мире, и объяви, что я его подписал: Вот вам мой мир, и живите в нём в мире,  будьте добрыми хозяевами, каким добрым хозяином для меня останется в своём мире Евсей. Паук.

 

     Он, правда, несколько раз возвращался. То Евсей хотел подредактировать некоторые выражения, то, мол, принтер ломался, то бумага не та. Я-то понимаю, что ему страшно не хотелось оставлять своих людей одних, и в секретной части договора разрешил редкие посещения семьи под колпаком прозрачности, но больше ни единой уступки!

     Антуан задумался, сравнивая услышанное со своими впечатлениями.

     - Что-то я не заметил ни мира, ни особой доброты в этом семействе.  

     - Ну, крикливость и воинственность - не одно и то же... хотя, конечно, злые намерения иногда приводят к доброму, а добрые часто - к злому. В общем, Антуан, пока Евсей собирал всё семейство, а я уже почти удалился из своего мира, сделав невозможным ни при каких условиях определение его хозяина, того, что сидит по ту сторону экрана, в этот малый промежуток времени мой мир заселило множество всевозможных фантомов. И откуда они только взялись! Из головы хозяина мира, конечно, но всё-таки я их туда не звал. Пустота всегда имеет свойство заполняться. И вот представь себе картину: наше милое семейство заходит, а им навстречу - целая армия местных фантомов, даже несколько армий, обступили, проваливайте, кричат. Семейка, конечно, попятилась от неожиданности, но тут Евсей как рявкнет из Гиперпространства:

     - Вы что, закона не слышали? Это - ваш мир! Идите и возьмите его!

     Я попытался извиниться, мол, непорядок вышел, не убрано, дай-ка я подмету сначала. Но Евсей сделал резкое движение рукой, велев мне быть у него за спиной - это мне-то, невидимому! - и не вмешиваться.

     - Если это им принадлежит по Договору, совсем не значит, что своё право не надо доказывать!

     Так они доказали правоту сначала одним, потом другим, потом третьим... потом фантомов не осталось. Осталась только привычка доказывать. И тогда они стали доказывать правоту друг другу. Семья большая, разветвлений множество. Ну, представь себе дерево с огромной кроной, состоящей из множества ветвей. Красиво, да? А если каждая ветвь возомнит, что имеет право быть всегда на солнечной стороне, что будет с деревом?

     - Сначала ветви передерутся, потом дерево упадёт просто из-за смещения центра тяжести. А если и не упадёт, то превратится в сгорбленного уродца, каких много там, где, например, постоянно дуют сильные ветры.

     - Вот именно... Евсея рядом нет, а шататься по Гиперпространству и по иным мирам он им, мягко говоря, не рекомендовал, как оказалось, опрометчиво: боялся, чтобы не разбрелись и держались все вместе, но ведь и общаться с ними он сам теперь не мог. Договор ведь подписал! А договор, как и закон - дело святое. Ну, и тогда мы с Евсеем решили вновь населить мой мир фантомами. Внешний враг - оно всё-таки лучше, чем внутренний. А то брат на брата... не красиво, пусть даже ради любви к Богу и к Закону Евсея, а всё равно не красиво. И ты знаешь, как только появляется фантомный враг, вся семья до единого берёт в руки знамя Евсея и, что называется, не щадя живота своего!

     - Так они приняли меня за врага?             

     - Нет, не думаю... Они быстро оценивают людей. Людей там даже собаки легко определяют, с добрыми ли чувствами или со скрытой агрессией пришел тот или иной чужеземец. Понимаешь, они считают, что уж если Евсей сумел выжить меня из моего собственного мира, то его потомкам сам Всемирный велел ограждать этот мир от посторонних, пусть даже и имеющих самые милые намерения. Ты для них там - посторонний! Если дать тебе надолго осесть, можно получить в будущем соперника на этот мир, понимаешь? В общем-то, глупость считать, что сладких пряников у Всемирного не хватит на всех, но уж такими эти люди пришли в Систему. Переубедить невозможно.

     - Вы как-то так мило то входите в роль бога Сети, то от неё открещиваетесь. То Вы - Хозяин всего, то Вы - не при чём!

     - Я, Антуан, Администратор. Что создано, то функционирует автономно. Что функционирует автономно, то не требует постоянного внимания. Я лишь слежу за тем, чтобы не было сбоев. А бога каждый выбирает для себя сам, или не выбирает вовсе. Если они хотят, чтобы был Закон, данный Богом, и если этот Закон помогает им выжить в условиях бессмертия, то пусть будет Бог.

     - Выжить в условиях бессмертия?

     - Но ведь понятие жизни и отсутствия смерти вовсе не идентичны, или ты этого ещё не понял, посетив столько миров?

     - Ээй! Опять уходите от ответа! Семейство объединилось под знаменем Закона, данного Евсеем Вашим посредством, так?

     - Ты меня просто в угол запираешь! Где здесь угол для Вездесущего?

     - Опять шуточки!

     - Закон написан Евсеем. В нём нет ничего для его людей нового, кроме адаптаций к Системе, нет ничего, что противоречило бы их прежним законам. Но дан Закон от моего имени. Точнее, не от моего... Как тебе объяснить? Их мудрецы давно раскопали среди криптограмм, что настанет время, когда народ должен будет перейти в иное душевное и телесное состояние. Решили, что этот момент настал, и то, что сделано мной - это сделано Богом и моими руками.

     - Так всё же Мессия!

     - Ну, ты и зануда, Антуан! Я что ли виноват, что они так думают?! Им нужен образ. Им нужно вокруг чего-то объединиться. Нужна великая цель и великое предназначение.

     - Что-то я не очень уверен, что гордыня, замешанная на невежестве, что так и прут из них, - это лучшая база для объединения...

     - И всё-таки я их люблю. Я вижу эту грубую завораживающую толпу глазами своего друга Евсея.

     - Господину Пауку просто не чужда грубая лесть!

     Минутная пауза. Паук подбирает слова, выискивая их в глубине своего собственного эмоционального поля и пытаясь сформулировать причины своей симпатии к Евсеевой родне, объяснить не столько Антуану, сколько себе самому. Грубая лесть... Сколько её было в мой адрес! В основном, она вызывала только раздражение в моём аналитическом мозгу. Нет, здесь иное.

     - Нет... какая-то непроходимая, кичливая, грубая, агрессивная, но... наивность. Не сердись на них, Антуан. Пусть они не самые умные и не самые добрые, но без них нарушается равновесие. Нет опоры, понимаешь? Когда все мыши в страхе разбежались по норам, эти не стали спасаться поодиночке, а собрались в стаю... это дорогого стоит.

     - Но ведь этой стае нет дела до всего остального мира! Они его презирают, толком даже не зная и не желая его знать! Что они знают о других народах? Что они знают о других культурах? Вы были в их школах? Это же мракобесие какое-то! Вся история человечества, оказывается, стоит на хребте их так или иначе близких родственников. Экономику создали они! Науку - они! А география? Вся география заключается в изучении глобуса их бывшей территории, там. Нет ни других земель, ни другого человечества. Есть они - родственники Евсея, и есть кто-то другой - ой. Что за дикость! Если ты умываешься, и капли воды неприятно скатываются по локтям, не станешь же ты предъявлять претензии к законам гравитации и сечь капли розгами? Если рядом существует другой мир, с другими людьми, историей и порядками, разве не глупо вычёркивать этот мир из собственных знаний, а достижения этих людей - из истории человечества?

     - Антуан, ты слишком многого от них хочешь. Посмотри вокруг: иные и этого за душой не имеют...

     Антуан, действительно, поостынь. Что-то ты развоевался! Голос, идущий изнутри, сопротивлялся голосу, рвущему Гиперсреду. Ну, задело тебя за живое определение ой ты или не ой, и что? Будь объективнее. Эти люди всегда были под прицелом. Какой же ответной реакции ты от них хотел? Великодушия? Было и такое, да только и его окружающий мир выжег огнём. Но голос его всё же продолжал изливать накопившееся раздражение, которое, впрочем, всё более и более угасало. А ты выговорись, выговорись! Тебе и самому станет смешно, насколько мелки твои обиды, и тогда сомнения сами разрешатся голосом вовне, пока они не сожрали твой здравый смысл изнутри, беззвучно нашептывало ему что-то, сидящее в его подсознании. Если я не человек, а системный робот, промелькнула в голове Антуана мысль, то это - мой контрольный чип.

     - Так, значит, от большой любви к дому Всемирного - к их избранному дому! - они харкают повсюду жвачками и всё вокруг захламляют? Или это особый способ метки территории? А от кого повелась эта крикливость? Не от носатых ли обезьян? Кто горластее, тот и хозяин территории? Точно так же, как болтающиеся длиннющие шнурки, видимо, должны по их неосознаваемому мнению демонстрировать всему миру принадлежность к высшему сословию.  В точности как рудимент старинного кича непомерно длинных носков ботинок или безмерных рукавов, мол, смотрите, как я богат: сколько кожи, сколько шелка! Как и потом кич непомерно длинных уродливых своей визуальной бесконечностью лимузинов.  Впрочем, ничего личного! Нет лимузина - есть шнурки, нет шнурков - есть сопли! Но чем развязнее ныне подобная кичливая распущенность, чем она агрессивнее, тем очевиднее надвигающийся регресс и одичание. Что, сливаемся с породившей природой?      

     - А разве не так! - невидимый Паук, пройдя упругой волной, примирительно встряхнул Антуана за плечи. - Ты же натуралист! Что есть человек, если не сгусток инстинктов выживания?! Сейчас ты выше их, ты культурнее, ты добрее. Но ты - одинок... и твоя отдельная глубокая мысль всё же короче их единой исторической мысли.

     Так и запишем: В стремлении к особой долготе мысли замечен не был!

     Но что это? Мелодия.

 

     Откуда-то доносилась, нарастая и подавляя собой их бесконечный спор, пронзительная мелодия. Антуан оглянулся. За его спиной незримая рука Паука раскрывала экран фасетки своего мира до размеров полотна - полотна, окутывающего Антуана со всех сторон. Мелодия скрипки. Рвущая душу мелодия скрипки неумолимо разносилась теперь по всему Гиперпространству, а люди на развивающемся, как знамя на ветру, экране медленно и ритмично, каждый сам по себе и одновременно все вместе сливавшиеся с этой мелодией, казалось, заполнили все уголки Системы, рассказывая своим танцем одновременно всему миру и каждому человеку в отдельности - всему агрессивному и гуманному человеческому миру - свою бесконечную историю, бесконечную боль, бесконечное страдание своего рода, но и бесконечную гордость, и бесконечную, очищенную от суетности, веру. Танец! Чёрт побери тебя, скрипка, что за танец!                   

 

***

     - Автостоп, почему ты мне никогда не рассказываешь о жене, о детях?

     - Дети? Что дети? Оперились и упорхнули. Как будто возможны иные варианты... Плохие отцы, Антуан, встречаются не так редко. Я был плохим сыном, я стал плохим отцом. Однажды я читал им сказку о мальчике, путешествовавшем на гусях. Но они меня тогда плохо слушали. Я сказал, что прекращу читать, если не будет внимания, ну, сам понимаешь, элементарная родительская безграмотность. И они продолжали рассеивать внимание. Тогда я захлопнул книгу и заявил своим детям, что, если так, то никогда её больше не открою. Разумеется, хватило ума выполнить своё обещание, и они так никогда не узнали, чем закончилась сказка по книге. Потом у них были уже другие книги, но ещё чаще - изображения. Я был слишком принципиальным отцом. И хотя к той сказке можно предъявить тысячу претензий как к образцу анти-географии, анти-физики и анти-зоологии, но только эхо с тех пор приносит в ответ... в общем, мои дети с тех пор не понимают ни в географии Гипермира, ни в физике понимания душевных взаимодействий.

      - Они тебя ни разу здесь не нашли?

      - Надеюсь, они вьются хотя бы вокруг своей матери. А жена... Почему тебя это заинтересовало? Влюбился, что ли?

     Автостоп грустно посмотрел на Антуана, потом спокойно продекламировал:

 

     Шуи мотора. Столбы. Перекрёстки.

     И поля без конца из окна.

     Вы сидите, склонившись к окошку,
     погруженная в таинства сна.
 

     Я молчу. Что слова? В них прощанье.

     Что слова? В них печаль. В них тоска.
     Мимолётность мечты. Расставание.

     И отчаянье пепла в висках.

   

     - Ну, правда! Где твоя жена, Автостоп?

     - Ну, правда! Моя жена была прекрасная женщина.

     - И что?

     - И всё! Больше нас с ней ничего не связывает. Мы расстались... Все говорили: Прекрасная пара! Но, скорее, прекрасными были каждый в отдельности - ох, как я о себе! - а пара... никто так и не понял, для чего была создана эта пара. Птицы разного полёта иногда пересекаются в воздухе, но никогда не летят в одном эшелоне. Красиво летят, но порознь.

     - А если менее напыщенно?

     - Можно и менее. Её утончённость и хрупкость воспринимались мною как оголтелый пуританизм, - если ты об этом, - а моя приземлённость определялась ею как плебейство. Вполне достаточно... А кто она?

     - Она?... Аэра. 

     - Как Аэра! Она... это та, воздушная ?!

     - Воздушная? Да! Так и есть. Пожалуй! Белое воздушное платье...

     - Но что-то в ней есть ещё, кроме воздуха, да?

     - Конечно! Огромные чёрные глаза...

     - ...за которые держится всё остальное...

     - Звучала скрипка, все кружили в едином танце. Какое-то сумасшедшее броуновское движение! Я тогда ещё подумал, глядя на них: Не всякое перемешивание стирает различия. Надо же! Все смешались, но и выкристаллизовались одновременно! Иногда, ты же знаешь, получается такое: мешаешь, мешаешь - а взбивается масло! Вертишь, вертишь раствор - а осадка, наоборот, выпадает всё больше и больше! Видел ты когда-нибудь этот танец, Автостоп, где все вместе рассказывают обо всех, но каждый - о своём? И она! Она была с ними - со всей огромной семьёй, но... сама по себе, в своём собственном танце. Белое платье, вся прозрачная, лёгкая, да, как воздух! Она... она совсем не такая, как другие. Не крикливая, скромная, с мягким грудным голосом. Понимаешь, со стороны посмотришь: щупленькая, и голос должен бы быть писклявым, а как услышишь - сердце замирает.

     - Уроки дома делает...

     - Уроки? А что тебя раздражает?

     - Да нет, ничего. Куда только всё это девается лет через десять-двенадцать?

     - Да ты мне просто завидуешь! Ты - старый!

     - Я? Да что ты! Впрочем, да, завидую - миру твоих иллюзий завидую. Однако не завидую твоему разочарованию.

     - А! Злорадный старик! Сам поскользнулся однажды и мне пророчишь?

     - Разочарование? Нет! Сия чаша меня миновала. Я с самого начала обошелся без иллюзий. Так что, оставшись один, волос на голове не рвал. Все пары, знаешь ли, созданы для расставания. А время - милосердное время - оно иногда позволяет не досмотреть пьесу с расставанием до конца. Ах... да, извини, я снова окунулся в те категории. Но что поделаешь, семейного опыта в условиях вечности не имею. Бессмертие, однако, делает финал этой пьесы неизбежным. Но ты? Да неужели ты, пройдя столько миров, не понял этой простой вещи?

     Стоп! Это я уже где-то слышал!

     - Нет, не понял! Не всякие глупости перевариваются... Слушай, Автостоп, а ты её видел?
     - Аэру? Если ты об этой... Ну, допустим, видел. Ты же не придумал ничего лучшего, чем влезть в Евсеево семейство, да? И выбрать там самую сумасшедшую из всех сумасшедших! До сих пор я ещё надеялся, что в нашем Гиперболоте имеется хоть какая-то её тёзка, но, видя твои сумасшедшие глаза, могу не сомневаться, от кого они заразились.

     - Да никакая она не сумасшедшая! Наоборот, нормальнее всех остальных, что живут в том мире у Паука. Если бы не Аэра, я туда и шагу больше не ступил бы!

     - Вот-вот! Семейка ещё та! Наглые, самовлюблённые и - ты не обратил внимания? - вокруг мусорных урн всё оплёвано жвачками и ни одной жвачки внутри урны! Я понимаю, что не всегда можно попасть - промахнуться каждый может, хотя, промахи с такой регулярностью, э, довольно странно. Но дело же не в том, чтобы не попасть, дело в том, можешь ли ты, как хозяин мира, наклониться и поднять? Ведь если они с такой гордостью бьют себя в грудь, что именно им достался избранный мир Всемирного Паука, так ведь не могут же не понимать, что это именно ему, Пауку, приходится соскребать всё наплёванное! Велико же уважение к этому особенному миру и к его хозяину!

     Надо же! Он говорит то же самое, что и мне бросилось в глаза!
     - Извини, дорогой за грубость, но тот, кто не умеет попадать, не должен оставлять потомства. Как говорил мой дядя: Хочешь какать - штаны снимешь! - Автостоп попытался что-то прожестикулировать в подтверждение себе, поскольку никак не находились нужные слова, но лишь нервно тряхнул руками. - Некому снять с них штанов и сунуть мордой туда, что производят. Если ты, пожрав, не заметил, что на... нагадил, - не унимал своё раздражение Автостоп, - то ты и есть... один из них.

     - Остынь! Всё в кучу смешал - ничего не забыл.

     - Если я не говорил, то могу напомнить: Нечего тебе в этом семействе делать! Сам утонешь в той трясине, и меня с собой утащишь!

     Что-то всё же удерживало Автостопа на лезвии слова, которое вроде бы и просилось на язык, но здравый смысл противился и требовал объективности. Обречённо возбуждённый, будто безуспешно пытающийся вытащить утопающего из проруби, края которой без конца обламываются и надежда на спасение становится всё более и более призрачной, Автостоп искал хоть какой-нибудь действенный аргумент, чтобы повлиять на своего юного друга. Но те аргументы, что просились на язык, никак не проходили через его здравый рассудок. Он понимал, что, повторив теперь все нелепицы о Евсеевом семействе, что столь успешно циркулировали в мире, вызывая к нему зависть, ненависть и нескрываемую злобу, он, пожалуй, добился бы этим цели отвадить юного друга от желания быть среди них. Да, этого он смог бы добиться... и тогда сам потерял бы его навсегда. Чудес не бывает. Разжигая ненависть к другим, сдавливаешь удавку одиночества, на собственной шее.   

     - Впрочем, - Автостоп усилием воли придушил собственное раздражение и попытался перейти на шутливый тон, - мы же с тобой интеллигентные люди, то есть умные, образованные и думающие - нам положено знать, что харканье, как и страсть к беспорядку, и как разбрасывание юношей своих вещей по углам комнаты, этакое свободное рассеивание знаков о себе - это всего лишь искаженный атавизм метки самцами своей территории. А нежные трубные девичьи голоса - это всего лишь хриплый утробный призыв самочек. Восхитительно! Естественно! И без намёка на мозговую деятельность. 

     Сумев взять себя в руки и испугавшись, что чуть было не наломал дров, Автостоп тут же добавил:

    - Надо быть справедливым. Подобна психология - это психология всех, чья нравственность происходит из религий, ни признающих никаких иных взглядов на мир, кроме собственных. А религиозная мораль всегда пропечатывается в бытовом поведении. В этом отношении Евсеевы родственники ничем не лучше и не хуже других таких же зазнаек.

     - Автостоп, если я не говорил, то готов напомнить: меня не интересует, кто и где жуёт. Меня интересует в том мире лишь Аэра! Которая не плюётся жвачками, могу напомнить!

     - Так ты кривляться будешь! Не смей мои присказки повторять! Тем более, при ней... Не поймёт! Я её видел. Она рассмеётся в лицо любой пошлости, ведь на твоём умном лице подобные прибаутки выглядят пошло. Тут талант нужен!

     Антуан пропустил укол незамеченным, помолчал, замялся, но потом всё же решился спросить:

     - А как ты думаешь, сколько ей, настоящей, ну, там, сколько ей лет?

     - Вон куда махнул! - Слава Богу, пронесло и не задело... - А ты разве сам не знаешь? А сколько тебе самому-то?

     - Мне - не знаю. А ей... неудобно было как-то... Разве о возрасте спрашивают?

     - А сколько лет Системе?

     Антуан от досады шлёпнул себя ладонью по лбу.

     - Какой же я тупой!

     - Это ещё только начало...

     - Ты на что, старый ворчун, намекаешь!

     - Я? Никаких намёков! Одна лишь прескорбная констатация: от любви ещё никто не поумнел. Лирические настроения плохо с умом уживаются.

     - Системе тридцать лет... и человек не может быть моложе неё...

     - И, кстати, должен соответствовать своему возрасту! Закон Евсея о возрасте этого строго требует.

      Антуан округлил глаза.

      - Ты что же, не знаешь даже их закона о возрасте? - спросил Автостоп, встретив не понимающий взгляд Антуана.

     - Это ещё что такое? Первый раз слышу!

     - Да как же ты гуляешь по миру, не изучив законов этого мира, тем более, такого навороченного? Я, например, в эту кашу носа не сую только из-за его законов. Они же тебя там просто вяжут по рукам и ногам своими порядками! А когда на это накладывается ещё и ой-переой... совсем же тошно!

     - Что за закон? О возрасте?!

     - Ну, если я не говорил пока... это, скорее, закон о старости, о принудительной старости. А для корректности звучания перетасовали термины. Если коротко, их всеобщий папа - Евсей - представляешь, он настолько уверен, что они вернутся туда, на Землю, так он для лёгкости возвращения приказал им сохранять здесь их старый уклад, а от Паука потребовал, чтобы в его мире были повторены все знакомые пейзажи. И, мало того, он действительно готовит людей к возвращению, и с самого начала ввел закон, по которому все должны соответствовать своему реальному возрасту. Это для того, чтобы там, когда они проснутся, никого, как говорится, не разбил паралич от неожиданности увиденного в зеркале. Должен признать, что это достаточно мудро. Вот только захотят ли его люди теперь туда вернуться? Если нет, тогда всё это смешно. Впрочем, оно и без того выглядит смешно. Ведь никто не знает, каким он станет даже завтра. Разве что знают, что моложе, чем были, они уже не будут никогда.

     - Но ведь так он их и в гробы заставит ложиться!

     - В гробы? Ты что, действительно о них ничего не знаешь? Какие ещё гробы! Они же совершенно уверены, что их предки жили по шестьсот, восемьсот, тысячу лет! И выглядели при этом молодцами, даже в плане деторождения! Так что их понятие о старости не совпадает с общими мерками. Но вот только в конкретном воплощении получаются курьёзы. Твоя Аэра... Ну скажи, как можно нагонять себе возраст, если ты родился за день до ухода в Систему? Она знает только то, что она ровесница этого мира...

     - ...тридцать земных лет.

     - Земных - да! Ей сейчас положено, по закону о возрасте, соответствовать тридцати годам. Но как им соответствовать, если ты не знаешь и не чувствуешь их - эти годы? Старается детка, как может. Но... Вот ты, например, выглядишь юношей - это твой, привычный для тебя образ. А сколько тебе лет там ? Не знаешь! Ведь есть же там какой-никакой хозяин у этого виртуального воплощения! Хотя по некоторым высказываниям можно предположить, что твой хозяин - не первой свежести товар.

     - Какой ты грубый!

     - Если я не говорил ещё, то могу напомнить: посмотри на себя в зеркало, ты, юный влюблённый! То он приходит ко мне: Аэра! Ах, Аэра! То вдруг скисает: тридцать, ах, тридцать! Ты в себя сначала загляни, спроси: чего тебе надо и ради чего тебе это надо, а уж потом спрашивай такие глупости, как возраст. Ты пойди и открой ей душу, и пусть она возьмёт из неё то, что ей нужно. А уж тогда решай для себя, подходит ли это тебе, готов ли ты это отдать? А возраст... Помнишь, я тебе говорил о своих многочисленных тётках? Так вот, одна из них на пороге своего тридцатилетия устроила такой фейерверк вокруг себя, что штабелями ложились справа и слева - сам видел! - порхала как колибри от цветка к цветку. Молодая, живая, изящная! Что там твоя Аэра, не ступавшая ни разу по настоящей земле и рисующая свой портрет из комбинации портретов матери, отца и старших братьев! Вот там была настоящая молодость! То была красота! - Автостоп на секунду осёкся. - А чего это я вдруг стал тебя уговаривать? Не хочешь - и не ходи к этой Аэре. Останешься нормальным. Откроешь что-нибудь новое в науке. В общем, обойдёшься без проблем с психикой. Оно тебе нужно - связываться с семейством Евсея? Тебя там, небось, приняли как своего родного!

     - Ещё бы! Если б не Паук, давно сидел бы у них в черных списках. Очень радушные, особенно её братья!

     - Так и бог с ними! Переживи и двигай дальше! Проехали! Раз-два, и ты уже в другой жизни, а? Это же просто! Как тот проповедник, помнишь - сам же про него говорил - без конца рождался заново в новой семье и так надеялся избежать своей участи... Я, знаешь ли, сам прожил множество жизней ещё там, в том мире. Я его понимаю, этого проповедника.   

     - Это как же? - глаза Антуана недоверчиво сузились.

     - Да проще, чем ты думаешь. На уровне воображения, конечно! Просто иногда я подходил к некоему рубежу, за которым все дальнейшее вырисовывалось чётко и ясно, представлял себе всё, что будет - до мельчайших подробностей, - а потом говорил себе: Вот, дружок, эту жизнь ты уже прожил! Не жалко тратить время на подтверждение того, что и так банально вырисовывается? И, как правило, было жалко. Тогда я бросал то или тех. Иногда, разумеется, и меня бросали, видимо, руководствуясь тем же подходом. Впрочем, даже неприятным поворотам я был рад: предоставлялся шанс испробовать ещё один из вариантов бытия. А когда один профессор...

     - Опять один профессор !

     - А как же! Один профессор мне рассказал - я ведь всю жизнь страшно любил слушать всяких профессоров вроде тебя - рассказал, что человек полностью меняется каждые семь лет... Он, правда, говорил о клетках, но мне кажется, что дело касается и души. Вот тогда я понял, что это не просто моя дурь - меняться и искать перемен, а что это заложено изначально. И ведь действительно, первый перелом назывался школой, второй - спортом, скажу тебе, почти профессиональным, если бы не наступил третий семилетний перелом, завертевший меня вокруг музыки и разного творчества. Потом был следующий этап под названием семья, потом - под названием весь мир пред тобой открыт, потом - усталость и от мира, и от профессии, и от семьи...

     Мне 45,
                           и сердце ноет,
     скосив глаза,
                           в пустое небо.
     Мне 45...
                           какого чёрта?!
     Мне - 25!
                                  и 20 где-то
     просеялись
                    сквозь сито ветра,
      не жизнь пометя,
                              ни паркета...

     Потом я оказался здесь и, видимо, отсутствие настоящих клеточных перемен в теле вызвало и комичность переломов в душе. Сначала это был период разгула. Потом - период загула. Потом - реинсталляции. Потом - тоски. Сейчас вот ты подвернулся под руку со своими тупо-глупостями: Ах, Аэра! Ах, тридцать лет!

     - Так может...

     - Что может? Что моя страсть к переменам и душевным метаморфозам - это и есть та причина, по которой я сейчас один? Не слишком ли это просто? Хотя, конечно, - да, конечно! - я один, потому что один! Так я и не спорю.

     - Ну и почему ты расстался с женой, Автостоп?                   

     - Ох, ты и нудный! Как банный лист! А кто может быть нуднее банного листа?
     - Это известно: тот, кто на вопрос: Как дела? - начинает рассказывать о том, как у него идут дела.

     - Ну, это старо! Нуднее может быть только человек, который на вопрос: Как пройти в библиотеку? - долго рассказывает, как он прекрасно в жизни устроен, не посетив библиотеку ни разу. Что, не впечатляет? Ну, тогда найми себе работника и прикажи ему переставлять мебель. А когда он спросит: Куда поставить стол? - начинай учить его жизни: Неужели же ты не знаешь, что стол - это место сбора всего семейства, и по тысячелетней китайской традиции фен-шуй, которую я исповедую вот уже на протяжении трёх с половиной лет и тонкости которой изучил досконально, стол должен быть открыт, закрыт, повёрнут... и так далее. И тогда он решит, что ты - самый большой зануда на свете, впрочем, ты об этом вряд ли узнаешь, потому что твой работник рассчитывает на твои деньги. Ну а поскольку все всегда рассчитывают на деньги или ещё на что-то от начальства, то готовы выдержать самых нестерпимых нудников, лишь бы получить от них своё. Начальники же, в свою очередь, не встречая ни малейшей критики, начинают на собственных глазах покрываться мудростью, настолько бесконечной, насколько бесконечно может раздуваться воздушный шарик его тщеславия, покрытый для подчинённых шипами и раздувающийся до более длинных шипов одновременно с ним раздувающегося шара тщеславия более высокого начальства. И так далее. Если я не говорил, то могу напомнить: именно так устроена вся структура взаимоотношений власти во все времена.

     - Да, Автостоп, ты просто поэт! Нет, ты - поэтический философ! Мы тебе закажем табличку на навигаторе: А-ПО-ФИЛ - Автостоп, поэт и философ: заходите на чай.
     - Я... всего лишь одинокий человек, у которого есть один друг, да и тот - влюблённый путешественник. И табличка не понадобится, потому что её надо прикрепить не на мир, где никого нет, а прямо здесь, на Гиперпространство, которому я, слава Богу, не хозяин. И я...

     - ...очень ловко ухожу от ответа! Так почему вы с женой расстались?

     - Да, расстались... Это немного сложно. Ладно. Коли ты уже такой влюблённый, может, тебе это будет и на пользу. В то время существовало, в общем, два стереотипа отношений. - Автостоп посмотрел на своего юного собеседника: Не слишком ли юн для таких бесед? Хотя... если он не знает простых вещей, а я отмахнусь от его вопроса, будет ли это порядочно со стороны старого, ладно, не старого, но пожившего человека? И всё же, Автостоп старался подбирать нужные слова аккуратно и не спеша. - Один стереотип происходил из исторически и церковно сложившихся норм и вековых литературных традиций, многие которым, как и моя жена, непреклонно следовали. Но век накануне ухода в Сеть принёс с собой и иной стереотип, провозгласивший ханжеством всё, что было до него. Он основывался на науке, на... э, достижениях гигиены, на новейших лекарствах, что отменяли многие, если не все прежние ограничения и нормы, изначально зашифрованные в морально-пуританских традициях, отрицавших как то - жизнь до свадьбы, многопартнёрство, э, в общем, беспутство и разнообразие. Даже соединённые церковью пары, а не то, чтобы там какие-то свободные альянсы, были поставлены раньше в жесткий сексуальный пуританский регламент, граничивший с идиотизмом, но всё же держащий процесс деторождения под контролем. И, представь себе, правительства и режимы, особенно те, что кричали о своей прогрессивности, - так они первыми выискивали и сажали в тюрьмы всех, кто противился установленным издревле пуританским сексуальным порядкам.

     И вот тут-то врывается новый стереотип и провозглашает: то, что делать раньше было нельзя и постыдно, теперь допустимо, желательно и полезно! Вот вам средства предохранения, вот лекарства, а вот литература и наглядные пособия! Ну, право же, разве это не выглядит привлекательным - с первого влечения до самой глубокой старости быть сексуально-активным и удовлетворённым? Ведь для взрослого человека эта потребность эмоционально выше даже потребности не быть голодным! Это мне один профессор... да... в конце концов, это решало проблему не только юношеской гиперактивности, но и проблему злобных стариков.

     - Это ещё что такое? Каких стариков?

     - Вот те на! Учёный называется! А ещё смеётся над тем, что один профессор сказал... При приближении старости начинаются, сам понимаешь, проблемы с потенцией.

     - Это же естественно! Природе не нужно, чтобы воспроизводился физиологически состарившийся генофонд. Ведь с возрастом ДНК укорачивается и копии теряют...

     - Так-то оно так. Тут тебе и климакс в параллелях... Но гормоны-то, как производились, так и продолжают производиться, и в старости! Кое-кому везёт - в том смысле, что к старости мужской организм начинает усиленно производить женские гормоны, и тогда этот старик внешне толстеет, округляется и умиротворённо ждёт конца. Скажем, как Наполеон, вижу - читал! Но большинство пожилых продолжают быть и в старости гормонально возбуждёнными изнутри при абсолютной беспомощности, увы, снаружи. А с чего бы ей взяться - потенции, если по пуританской идеологии человек до этих лет и доживать-то не должен, не то чтобы там чего-то мочь! Произвёл детей, подрастил - и это, быстренько передавай наследство, а сам давай-ка на погост!

     В общем, наша милая церковь позаботилась - создала образ поведения, в котором старику уготована участь... э, скромная участь! Вот и бесятся, сжигая гормоны в безысходной злобе, те, кто вопреки традиции доживает до старости. А их пуритански воспитанные жёны - они же ничего не умеют! Их ничему не учили, да они и просто религиозно пассивны. Считают, раз пошел старик на убыль, значит, время его пришло. Бесится, злобствует старик - это, мол, о прожитой жизни жалеет и смерти боится. Да и старик сам не понимает, отчего это он стал таким, а если и понимает, то перед соседом стыдно признаться в бессилии. Ну, а его жена... в лучшем для себя случае, жена загуляет на стороне - хоть себе да продлит жизнь, опять же, пассивно!

     Вот. А тут пришли, значит, новые веяния, новая сексуальная идеология, мол, первые полжизни мужчина сам естественно активен, а женщина в это время активно учится, а вторые - женщина занимает активную позицию, а мужчина - не уступает ей опытом. В общем, как у китайцев: ощущение молодости, пусть даже это и искусственное ощущение молодости, реально возвращает и молодость телесную и молодость духовную.

     - И что же этот стереотип - не прижился?

     - Кто знает, может быть, времени не хватило. Для одних секс был великим таинством, для других - естественной физиологией, требующей регулярного исполнения. И ведь что удивительно: правы все! А когда ещё и понимаешь душевную и культурную тонкость пуританской культуры, но также понимаешь и необходимость её разрушить... это внутренне обескураживает тебя в непременно возникающих при этом спорах. Потому что сам понимаешь, что без души секс превращается в регулярное пережевывание жвачки после еды, а собственная раскрепощённая, но всё же душа не может согласиться с тем, чтобы подвластное ей тело был в роль примитивного биомеханизма. Кому хочется чувствовать себя этаким грубым медведем, регулярно тренькающим грубыми когтями по тончайшим серебряным струнам? Получается, что, издеваясь над пуританской отжившей моралью, смеёшься и над самым святым - над таинством продолжения человеческого рода, над красотой любви и даже над божественностью души. Впрочем, последнее проблематично...

     Новый стереотип поведения, будь он трижды прогрессивным, должен обрасти своей литературой, своим искусством, своими традициями. А тогда он существовал разве что в каком-то искусственном параллельном мире, созданном рекламой, и большинством людей воспринимаемом как пародия или даже халтура. Это что-то вроде прославления похождений Казановы, историям о котором и хотелось бы верить, да больно уж неправдоподобны они, тем более что есть запись врача о детской болезни и последовавшим за ним осложнением - импотенцией настоящего Казановы.

     Вот таким примерно, казанововским образом и рекламировалось антипуританство. Никто не верил, что это реально - полноценная жизнь до глубокой старости. Какие-то фильмы с безобразно длинными и неправдоподобными сексуальными сценами! Рекламные красавцы и красавицы, с которыми почему-то совсем не сталкиваешься на улице. Всё искусственно, вульгарно, агрессивно, пошло... И, в общем, смонтажированно. Люди не без причины думали, что это - очередной трюк для выкачивания денег, а в настоящей жизни ничего подобного быть не может, ведь то, что усиленно рекламируется, всегда отдает нечистоплотным душком.

     Даже хорошая идея в непомерно жадных руках превращается в своего антагониста. Но других рук тогда не было, ведь основная поведенческая модель любого делового человека нашего тогдашнего времени была - делать деньги, дублировать деньги, умножать деньги, строить из них башню до неба. Любыми средствами... А когда Бог, видя это позорящее душу строительство, разрушает всё до основания, отправляя душу строителя в преисподнюю, тот не имеет душевных сил, даже уходя, предостеречь остальных от этого разрушительного пути накопления. В общем, идея дурно попахивала запахом вора в доме, как сказал бы пёс одного моего знакомого, и никак не увязывалась с реальностью, а те, кто её поддерживал, были либо ворами, либо откровенными романтиками вроде меня. К тому же, на пуританизм работала и сама природа, атаковавшая человека множеством новых болезней - я тебе говорил об этом.   

     - Ну, и вы с женой были, так сказать, из разных поведенческих традиций, да?

     - Если бы не было и других различий... Я, знаешь ли, человек достаточно сформированный и всякие намёки, сравнения с кем-то, натягивание на меня каких-то ненужных мне одежд... В общем, да. Когда однажды после бесконечного перечисления причин и рассказов об усталости, о плохом настроении и плохом самочувствии, и о том, как кто-то кого-то носит на руках и сдувает пылинки, а от той он сбежал к другой, оказавшись подонком, хотя до этого тоже изображал плодотворное сдувание пылинок, и так далее и так далее, я спросил: Так значит, и сегодня тоже ничего не будет? Я вспылил, я орал. Что же я прокричал ей в лицо? Кажется так: Да у тебя в жизни всего два состояния: либо тебе плохо, и мой моральный долг обеспечивать тебе постельный покой и жалость; либо тебе хорошо, и тогда ты превращаешься в мегеру, выискивающую скандал, и всеми доступными средствами доводящую себя до первого состояния. Но стоит ли так мучиться, дорогая? Ведь есть решение гораздо проще!

     Вот так, Антуан. Я, конечно, ей этого не сказал, а может быть, и сказал, а может быть, просто подумал, а она поняла, или подумал потом, или... теперь придумал для тебя. В общем, когда я спросил: Так значит, и сегодня тоже ничего не будет? - мы поняли друг друга и больше на эту тему не разговаривали. Никогда. Есть поводы, но ведь есть и причины... Мне как-то не по душе годами и десятилетиями ощущать себя монстром, развращающим самые тонкие душевные порывы. Тем более, как ты понимаешь, я подходил к середине лет, и в этом монстре поубавилось сил и поприбавилось злобного сарказма. Так или иначе, но и с неё, наконец, снялся груз печальной необходимости. Мои проблемы решают теперь вон те девицы на остове. Профессионально и без душевных терзаний.

     - Грустно... И неправильно. Как же ты живёшь, Автостоп, в пустоте?

     - Живёшь? Набор случайных поз... Нет, ты не понимаешь! Ты не понимаешь того состояния. Ведь парадокс его заключается в том, что тестостероновый стресс легко можно было погасить... не важно как. Но в душевной неудовлетворённости от этого ничего не менялось. Ты, слава богу, даже не представляешь ещё, что значит для мужчины ощущение собственной ненужности избранной тобой женщине, безразличие её, даже если изредка ею и допускается пассивный брезгливый контакт. В этом состоянии презрительного равнодушия ты не можешь, не имеешь ни морального, ни физического права находиться рядом. Ведь, дав однажды обещание, человек подписывает себе приговор их невыполнения. Но кто будет вершить суд справедливости? Кто будет наказывать его за невыполнение? Тот, обманутый в ожиданиях? Не слишком ли велико искушение для простого смертного? Смертный, пока его собственный мозг ещё способен к какому-то самоконтролю, должен понять это и вовремя принять трудное решение избежать этой роли, удалиться, иначе природа, представь себе, дьявольская природа, которая тоже заложена в человеке - своими химическими хитросплетениями не овладеет его ослабшим от борьбы с самим собой, обезволенным мозгом. Если я тебе не говорил, то ты и сам знаешь... химия способна совершить приговор чьему-то невыполненному обещанию твоими руками помимо твоей воли, подавленной теми дьявольскими превращениями, бушующими внутри не слишком подвластного разуму тела. Эти волны периодически накатывают на тебя, всё усиливая свою амплитуду и заставляя воспалённое воображение без конца проигрывать сценарии мести. Это только говорят, мол, безумные поступки не планируются, что они спонтанны. Глупости! Внезапное безумие так же редко, как попадание метеорита в человека. Всё остальное безумие - приобретённое, взращенное не отрегулированной в теле химией. И тогда, действительно, единственным утешением не совладавшему с организмом разуму может наступить его истинное безумие. Вот так, сынок. Но а как временная мера, пока не наступила решимость удалиться из зоны конфликта или пока теплится ещё надежда, в таком случае не мешает обставить себя большим количеством ненужных и хорошо бьющихся громоздких предметов. Помогает, поверь мне, помогает. И облегчение наступает - что-то там прощёлкивает в гормонах, и не жалко нужных вещей, что могут попасть случайно под руку. Практично, знаешь ли. А то, бывало, посмотришь вокруг себя - и грохнуть надо чем-то, а немыслимо: эту штуковину сын подарил, а эту - дочка...

Но надёжнее всего - бежать, скрыться от себя, и там, на расстоянии, осознаваемом мозгом как расстояние неслышимости, невидимости и недосягаемости, там вытравить из себя тот образ, который мог бы, но не желает подарить тебе своё тепло. Мог бы! Да, бежать... Потому что быть рядом, даже быть поблизости - это не видеть никого и нечего, кроме этого образа, безразличного к твоей тоске по её теплу. Ведь даже если, находясь где-то рядом с ней, ты сжигаешь тестостерон с иными партнёрами, то ощущение этой подмены, когда вот оно - настоящее и невозможное - совсем рядом, тысячекрат усиливает твою пустоту.  Нет, бежать! Бежать от пустоты, коллапсирующей в тебе вакуумной бомбой и требующей немедленного и грохочущего разрушения всего находящегося вокруг, всего этого равнодушного к твоей беде самодовольного антуража. Это безумное охватывающее тебя желание разбить, раздавить, эта жажда грохота бьющейся посуды и треска ломающейся мебели... и чем громче и обильнее, тем более успокаивается и насыщается дьявол твоего неудовлетворения, непременно требующий, чтобы виновник его, если б и не был участником, если бы и не видел всего этого своими глазами, то хотя бы слышал весь этот треск и грохот. Нет, не посмотрел потом на последствия разгрома, за который самому и стыдно, и необъяснимо словами, а чтобы именно был участником этого взрыва пустоты, когда ярость управляет всем твоим неподвластным тебе существом. Нет, Антуан, бежать! Бежать. И как можно дальше. Только это лечит от неизбежного безумия. Только это спасёт от униженного проявления бессилия и слабости. Не выказать слабости! Не сказать ни слова. Встать и уйти...

     Антуан долго молчал, переваривая этот достаточно театральный от многократного прокручивания в бесконечно себя оправдывающем мозгу монолог, потом тихо заметил:        

     - Нет, правда, Автостоп, это не правильно. Бегство - плохое решение.

     - А правильно что? Сохранять не известно что и не известно ради чего, зато совершенно точно зная, какой монетой за это платится? Не честнее ли одиночество реальное, чем одиночество вуалируемое, граничащее с сумасшествием?

     - Ты так говоришь, Автостоп, будто речь идёт о двух камнях, способных лишь высекать искры друг из друга и не желающих этого делать. Но человек - не камень. Он хотел бы им казаться, и он иногда им кажется - в глазах окружающих, но никогда - в глазах собственных. Ведь ты же до сих пор сомневаешься, правильно ли поступил тогда, уйдя! Что, не так?

     - Тебя же рядом не было, умника такого! Не подскажешь, где ты тогда был?

     Опля! Эту претензию мне однажды уже предъявляли! Эй, человечество, а поразнообразнее нельзя?

     - Где бы ни был! Человек - это глина. Человек лепит себя, как лепит всё и всех вокруг себя. Может быть, дело не в том, что материал не поддавался, а в том, что скульптор, не хотел, не умел и не стремился лепить ?

     Автостоп не спорил. Какая разница, кто из нас сейчас окажется прав. То, что было, останется тем, что было. Разве что поругаемся с ним теперь, на пустом месте. Прав - не прав... Я не хочу об этом думать!

     Но Антуан не отставал.

     - Ну, Автостоп! Что скажешь: не так!

     Спокойствие оказалось, однако, зыбким. Да и было ли оно - душевное спокойствие?

     - Что, Автостоп?! Я уже тридцать лет Автостоп по гиперссылке и ещё больше - по земной жизни! Я, может быть, уже тридцать лет тут стою и я, может быть, собирался уже было пойти посмотреть на тот странный метеорит, о котором твердят эти виртуальные сплетники, и который, быть может, упал бы мне на голову, так нет, заявляется мальчишка и клянчит: Ну, Автостоп! Так ли, Автостоп? Не так ли, Автостоп? Какая теперь разница!

     - Прости. Но ты же знаешь, что я не отстану, пока не получу ответа.

     - Какого, к чёрту, ещё ответа! Что ж, если ты такой умный, скажи, что случилось раньше: Горная река разрезала хребет надвое, или это гора раскололась, дав дорогу потоку?

     - Что, ещё один вариант дилеммы: курица - яйцо ?

     - Нет. Это демонстрация того, что сам вопрос уже не имеет значения. Ответишь ты правильно на него или неправильно, ситуации это никак не изменит: гора разрезана, а поток всё более и более углубляет пропасть. Моя жена была прекрасная женщина. Всё, отстань!

     - Но... твоё объяснение... быть может, ты просто зациклился тогда на сексе?

     - Быть может! Не вам чета - пятнадцатилетним мудрецам! Куда уж нам - старым извращенцам!

     - Но ведь я же честно хочу понять - понять для себя: Что главное? А ты кипятишься.

     - Главное? - Автостоп попытался взять себя в руки. Что это меня несёт, злобного старика? Странное дело, намедни заглядывал к соседкам, а злобность осталась... - Главное - путь, по которому идут к достижению цели. Он может быть длинным или коротким, может идти пологим маршрутом или быть крутым восхождением. Разным! И если за ним сразу следует результат, победа, что ж, бывает и так, но если от этого пути не остаётся никаких воспоминаний, да и сам результат смутен, значит, и не было их - ни пути, ни результата. А что результат? Вон, в глубине квартала - пойди и получи свой результат. Быстро и без душевных терзаний: ах, Аэра! ах танец! ах, семья! ах, как посмотрит! ах, как увидит! ах, тридцать! ах, что было! ах, что будет! Там - никаких проблем. Ни ты никого не интересуешь, ни тебя никто не интересует. Один сплошной результат! А хочешь экзотического результата, всего-то пару кварталов отсюда - там даже платить не надо. Сами всё тебе сделают, лишь тело предоставь.

     - Это те... ребята, предлагающие релаксацию?

     - Ну, вот! Всё сам знает, а в душу к Автостопу лезет!

     - Так вы с женой, - Антуана мало интересовала сейчас тема релаксации, - вы разошлись с ней в пути ?

     - Мы, Антуан, однажды пересеклись в полёте, а потом... потом летели каждый сам по себе, в разных эшелонах. Хоть и параллельно, но каждый - в своём. Полёт в разных эшелонах, знаешь ли, не слишком греет, а тепло - постоянное ощущение тепла - это важнее любого минутного наслаждения и любой релаксации. Тепло и нежность - это то, что должен производить семейный камин, однажды разожженный, согласен, разожженный горячей страстью. Ведь и при насилии иногда достигается общий результат, только что же тут общего, если нет тепла! Ну а потом, потом у нас наступила сильная облачность, и из одного эшелона стало уже невозможно видеть другой, не то, чтобы ощущать какое-либо тепло... И так, постепенно, шаг за шагом, взмах за взмахом мы разошлись и в направлениях движения, ведь в параллельных плоскостях можно начертить много разных векторов, не так ли?

      - Да, конечно... Значит, ты считаешь, что главное - не общий результат, а общий путь к нему... Тёплый путь. Да... ты мне когда-то уже говорил об этом, но я, честно говоря, не обратил внимания. Тогда...

     - Тогда ты ещё не познакомился с Аэрой, и твоего сердца эта информация не коснулась. Молодому человеку любопытна лишь та информация, которая проходит через его сердце. А теперь вот стрела попала в тёплое сердце.

      - Автостоп, Аэра любит летать, а я... я бы тоже хотел, но боюсь показаться неуклюжим. Я в совершенстве знаю, как и почему летают бабочки, птицы, даже ящерицы, а она не знает ни слова из теории полёта - просто летает, и всё! Быть может, мы действительно разные... Конечно, мы с ней совершенно разные, но, Автостоп... у меня сердце замирает, когда я смотрю на неё, на её полёт, и когда слышу её голос оттуда, свысока...

     - Счастливчик! Летает, говоришь? И кем, если не секрет?

     - Лебедем! Черным...

     - Да что ты! Я у себя тоже пару черных поселил, среди стаи белых и прочих уток. Если не говорил, то могу напомнить: ох и крутая парочка! Что там писклявые белые! Заходи как-нибудь - я там тебе метку на навигаторе поставил - посмотришь на них. Может, что подправить надо будет? А я, я сам редко там бываю...

     - Боишься, что придут и другие гости? Жена, например?

     - Боюсь... и ты знаешь чего?

     - Пожалуй, да.

     - Вот как! Ну-ка, ну-ка...

     - Боишься того, что она изменит своему утончённому пуританизму и станет такой, какой ты всю жизнь хотел её видеть - любвеобильной и раскрепощённой. И тогда умрёт тот образ, который ты без конца вспоминаешь, и путь к которому ты до сих пор не стёр в своём сердце.

     - Ох, ты и зануда, Антуан! Как тот профессор... - Автостоп, сбивая окалину с раскалённых воспоминаний и гася перегретые эмоции окунанием в банальщину, пустился в рассказ о некоем профессоре-зануде, рассказ, который невозможно и не хотелось никому из них прерывать и который, из вежливости периодически кивая головой, Антуан пустил по касательной своего восприятия. Ну, не до профессоров мне сейчас, Автостоп!

 

     Антуан никак  не мог отделаться от воспоминания о том парном мире, так похожем на историю Автостопа, и от мысли, что подобное неизбежно было или будет во всех мирах. Мне страшно оттого, что это может оказаться правдой, признавался он сам себе. Из виденного в Системе Антуан отчётливо запомнил именно этот парный мир - мир, не отличавшийся особой гармонией, как не отличались гармонией и вспоминания самого Автостопа.

     От любви до ненависти...

     Мир тот выглядел просто, естественно, без всяких виртуальных изысков и излишеств, обычно свойственных мирам тех обитателей Сети, что пришли в неё, успев достаточно мало пожить на Земле. Этот же мир, скорее всего, был точно такой же, как и тот, в котором хозяин жил там, всегда. Такое обстоятельство не особенно удивляло теперь Антуана. Он давно подметил, что добрая половина обитателей Сети, давно пресытившись виртуальными чудесами, не грезит теперь ни о чём, лишь о собственном мире оттуда, со временем всё более и более его идеализируя, оставляя от былой тамошней реальности лишь сказочно-лубочные картины. О возвращении в неё, конечно, человек позволял себе мечтать, но не дай Бог, чтобы эта мечта осуществилась на самом деле. Боже упаси! Теперь им кажется - они даже заставляют себя так думать, и кое-кому с пылким воображением это удаётся - что они, здесь, продолжают жить в своём прежнем мире с его прежним порядком. Память, борясь с дискомфортом отрицательных воспоминаний, вуалирует их до состояния прозрачной не значимости, за которым следует либо их стирание, либо переосмысление, превращающее негатив в позитив, как, например, описание того же дома судебными приставами за долги, накануне ухода хозяина в Систему. Теперь человек понимал, переосмысливая, что это был положительный факт, снявший все сомнения: уходить в Систему или оставаться. Так отрицательное с лёгкостью становилось положительно вспоминаемым. Иногда подобные миры прямо на глазах Антуана реально розовели, птицы пели всё романтичнее, берега рек сглаживались, течение успокаивалось, воды очищались до звенящей прозрачности, а если покосившийся дом не выравнивался, то никогда и не падал, усиливая щемящую ностальгию его обитателя. И нескончаемый поток воспоминаний, в который то и дело вклиниваются события, происходившие с человеком разве что во сне. Черные рамки, отливающие розовым свечением, как обозначил для себя это явление Антуан.

     Но тот мир, точнее, два совершенно одинаковых в интерьере мира-близнеца всё же выделялись из общей массы миров, копирующих былую реальность оттуда. Эти два мира, находившиеся бок о бок на навигаторе, не имели ни одного розового тона. 

 

     - Что здесь делает эта шлюха? 

     - Она... она пришла посоветоваться, как вести себя с моим фантомом. Ты же знаешь, я посели их в таком же домике, как этот. Быть может, наши копии лучше уживутся, чем их прототипы. Иди, милая, иди! - сказал Он даме точь-в-точь такой же наружности, как и только что вошедшая. - И запомни: ничто так не объединяет семью, как частый и разнообразный секс. Растолковывать о разнообразии надо или сама в библиотеку сходишь?

     Гостья сконфуженно фыркнула, но промолчала.

     - И ничто так не разрушает семью, как унижение родителями один другого на глазах у детей. Запомни: никаких апелляций к детям по поводу мужа! - одной рукой Он провожал гостью к выходу, другой придерживал. - Вот что, например, ты устроила сегодня утром?

     - А разве не правда?

     - Да тысячу раз правда! Но ни слова при детях! Если вообще есть смысл произносить эти слова. Но родитель - это святое. И если жена пилит мужа, да ещё так, чтобы все её слышали, она тем самым удаляет, выпиливает из этой семьи отца. Номинально он может оставаться, но какое может быть уважение, какое повиновение, какое почитание его мнения, если мать прилюдно ни во что не ставит отца своих детей? Не будь дурой. Иди и похвали его за что-нибудь.

     - Но...   

     - Хватит! Не морочь мне голову! Не видишь, у меня гости? Иди и похвали. Найдёшь, за что.

     - Но он весь день читает эти дурацкие комиксы!

     - И что! - хозяин, которого одновременное присутствие двух одинаковых дам явно раздражало, вспылил, но, не срываясь на крик, постарался закончить разговор спокойно. - Разве ты можешь что-нибудь в этом изменить? Извини, дорогая моя, но если ты взяла в руки яблоко, не надейся, что у него будет вкус груши. Иди! И не забудь, что ночью не решаются никакие дела, кроме любовных. Никакие! Иди.  

     Фантом гостьи покорно и растерянно удалился. Сама гостья проводила её брезгливым взглядом.

     - Что, инструктируешь?

     - Как будто ты со своими не делаешь того же! Или тебе всё равно, что они - такие же семейный уроды, как и мы с тобой? Да ладно, не лавируй! Слышал я твои инструкции. Ты что, и вправду хочешь, чтобы они жили в семье по Конституции? А перед постелью не следует зачитывать друг другу Билль о правах? Как перед арестом!

     - Почему бы и нет! В семье должны быть справедливость и равные права.

     Убеждённость Её в своей правоте была обезоруживающей, тем более что Ему при этом приходилось быть в роли далеко не равного оппонента. Надо было оппонировать всей системе демократических свобод и завоеваний свободного мира. Разумеется, Он ничего против свобод не имел, лишь бы только они не совались в его семью, а тем более в постель. Так нет же!

     - Да ты своей справедливостью уже всех измордовала! Оставь хоть фантомов в покое! Хотя бы моих!

     - Не повезло.

     - Что? - не понял Он.

     - Не повезло Вам. Мне искренне жаль. - Впрочем, особой жалости в голосе не было. Была лишь искренняя убеждённость в собственной правоте. - Да уж, милостью господина Смотрителя, с моими фантомами твоим извращенцам не пересечься!

     Она прошлась по комнате, в общем совершенно ей знакомой, но всё же комнате Её дома из чужого мира. Точно такая же была там, за тонкой перегородкой, разделяющей их миры. Точно такая же, но совершенно другая! А была ещё точно такая же комната в самом этом мире - там жили Его фантомы. И была ещё одна точно такая комната в Её мире, где жили Её фантомы - Он и Она - ничем, как она ни старалась, не отличавшиеся от всех названных остальных пар. И там, в земном прежнем мире, тоже была точно такая же комната - в маленьком домике. Она сохранилась, потому что в нём находились два обездвиженных тела, прикованных каждый к своему монитору - Он и Она.

     - Над чем работаем? Его жена была давно и неизлечимо больна... - прочла Она с листка бумаги. - Плагиат, однако... Это, надо понимать, жалоба? На меня, что ли, жалуешься? И кому?

     - Человечеству. На глупость. А что, это уже кто-то произносил?

     - Не изображай тупицу! Ты ещё напиши: Все счастливые семьи счастливы одинаково, каждая несчастная семья несчастлива по-своему. И тоже скажи, что не знаешь, откуда это.

     - Вот жалость! И это тоже успели! А я-то думал: сейчас как сяду, как напишу!

     - На глупость, говоришь, жалуешься. И чья же глупость тебя не устраивает?

     - Собственная, конечно. О! Придумал! Эта женщина сделала меня импотентом!

     - Плагиат! Его жена... Значит, на меня намекаешь. Раньше твоя глупость называлась любовью.

     - Оттого и любовь, что глупость. Женись обязательно: будешь счастлив, либо... станешь философом! И то, и другое - на пользу. Что кривишься? И это тоже до меня сказано?

     - И это тоже, только другими словами... не повезло Вам!

     - Не повезло. С женой...

     - Тогда отбей у своего фантома его спутницу! А не нравится эта копия моих данных, придумай себе что-нибудь оригинальное. Хозяин - барин!

     - Придумаю! Вот как только уберёшься из моего мира, тут же и придумаю!

     - О, - Её голос понизился до ночного шепота, - не обещаю... Не я в этот мир себя поселила! А ты помнишь, сколько времени прошло с тех пор, как ты приходил в мой мир...

     - Судя по некоторым признакам нашей совместной жизни, не более недели. - В Его словах чувствовалась и досада и раздражение.

     - Три месяца!

     - Я и говорю. Все пары создаются для того, чтобы однажды распасться. И лишь старость вмешивается в этот процесс, не всегда позволяя довести его до конца. А вот бессмертие... бессмертие делает его неизбежным.

     Вот! Вот эта его фраза... Автостоп повторил её чуть ли не дословно! Хорошо, если он её просто где-то услышал... А если разные люди пришли к одной и той же мысли каждый сам по себе, тогда эта фраза - странная, жутко неприятная закономерность!

     - А на этот раз хорошо сказал, - продолжала Она. - Давай распадёмся! Прямо сейчас! - голос, влекущий и опасный своей переменчивостью.

     - Чтобы встретиться снова через три месяца? Не слишком ли часто для семейной жизни?

     - Мне хватает. Я же - не эта шлюха! Да и кто тебе сказал, что женщина нуждается в более частом общении ? Насмотрелся фильмов? Так ведь там все режиссёры - мужчины! Что они знают о женской психологии? Там актрисы ведут себя так, как хочется режиссёру, а ты и уши развесил! Всё там ложь... С годами, дорогой, человек всё больше обрастает одиночеством. Дарю! Что, плохая фраза?

     - Фразы! Всё фразы! Распасться, говоришь? Любить - это значит дарить удовлетворение всегда, когда твой любимый в нём нуждается. Даже если между вами тысячи проблем и тысячи километров. Любить - это следить за глазами любимого и видеть в них лишь удовлетворение, поселять в них спокойствие и уверенность, а не доводить до кипения. А известно ли тебе, что самый впечатляющий секс случается не тогда, когда из ушей прёт, а когда не очень-то и хотелось бы?

     - Вот как! Тогда заведи себе гарем и готовься в нём к встрече со мной. Разрешаю...

     - Ненавижу... Шлюха! 

       

     Антуан оказался на границе между двумя их мирами. Он просто хотел на секунду одним глазом заглянуть в Её мир, чтобы посмотреть, что делается там в это время. Или же ему просто показалось неприличным продолжать незримо присутствовать при разговоре после произнесённых там слов, и он хотел усилием воли отвлечь собственное заинтересованное внимание.

     Но положение между мирами позабавило его. Оказалось, что это совсем не сложно, надо лишь приспособиться видеть одним глазом один мир, а вторым - другой. То же и со слухом. Сначала всё это смешалось в забавную кашу образов и звуков, тем более забавную, что забавной была ему тогда сама тема ведущихся разговоров. Антуан совершенно искренне недоумевал: Почему они никак не могут между собой договориться? А если не могут, зачем тогда вообще говорят? Им что, мало пространства вокруг? Так нет же! Постоянно сходятся и постоянно что-то выясняют, доказывают...

     Забавность ситуации состояла в том, что в двух этих мирах было целых четыре совершенно одинаковых дома. Один предназначался хозяину. Второй - паре фантомов, изображавших самого хозяина и копию того, на мир которого смотрел второй глаз Антуана. Хозяйский дом мира слева был сейчас пуст, его хозяйка как раз разговаривала с Ним. Антуан только что слышал эту странную беседу. Но точно такие же голоса доносились из домов, где жили Её фантомы - копии хозяев. Зачем они их создали? Судя по разговору, они не часто бывают вместе, но даже находясь рядом, очень одиноки. Пожалуй, каждый из них постоянно об этом думает, оттого и образовались дополнительные пары фантомов в каждом из миров - образовались от постоянных мыслей друг о друге?

     Он, судя по всему, пытался приучить фантомную копию своей настоящей жены понимать мужа-фантома, то есть понимать самого себя. А та часто ему на него жаловалась - на его собственного фантома, то есть на него самого. Вот и в этот раз она пришла заплаканная, потому что он после какого-то незначительного её замечания перестал с ней разговаривать. Хозяин давал советы и очень хотел видеть её счастливой со своим фантомом-двойником, но с ним самим - с самим собой - ничего не мог поделать.

     В паре же фантомов из мира жены стоял полный кавардак. Это не была попытка имитации мечты, как в мире мужа. Это была трансляция эмоций - тех эмоций, которые в обычных условиях человек удерживает в себе, но здесь было полное раскрепощение, здесь позволялось говорить всё, даже требовалось хозяйкой говорить всё - правду и только правду! - как после присяги на честность перед мировым судьёй.

     Сейчас, вспоминая это посещение, Антуан не мог воспроизвести всей картины происходившего - лишь отдельные различной едкости фразы, тем более вспомнившиеся ему теперь, что перекликались с рассказом Автостопа. Он даже с трудом соотносил теперь фразы, действительно сказанные, фразы умолчанные и фразы, выплеснутые, как ушат грязной воды. В конце концов, это их мысли, сказаны они или лишь подуманы - это уже не так важно, ведь поступками человека управляют не его слова, а его мысли.

 

 

     Голос, явно издевающийся над текстом, декламировал его с безобразным злорадством:

     - Алина! Сжальтесь надо мною! Не смею требовать любви. Быть может, за грехи мои... и моего ангела... я любви не стою. Тьфу, убожество!

     - Чем поэт-то не угодил уже?

     - Один пижон, гоняющийся за всем, что движется, ввёл моду на унижение. Как же! Надо же и на коленках поползать! И понеслась лихая, мол, кто кого в самоунижении перещеголяет. Доплясались до того, что другого умника жена к себе уже не подпускала, пока под дверь не подсунет двух новых страниц романа. Но этот хоть отомстил ей - сказал об одном из посетителей борделя: Его жена была давно и неизлечимо больна. Вот именно! На всю голову больна! Пилюлю, впрочем, не проглотили, и мода на унижение вросла в самый банальный быт. Не умеешь писать - рассчитывайся картошкой. Да-да, самой обыкновенной картошкой! Жена не подпускает к себе в наказание за то, что не почистил картошку! Да как же можно бытовое дерьмо к святому подвязывать? А всё с него началось - с Поэта! На палец унизился да на всю голову красиво изобразил. Обрядили простейшую процедуру в изысканные одежды и ходят напыщенными петухами. Ненавижу! Моральные уроды создают идиотские культы... вот только не мне под их музыку плясать! Никакого унижения - не дождёшься! И никакой связи с картошкой! Я не позволю тебе делать постель разменной монетой. По крайней мере, это будет происходить не в фарсе с моим участием.

     - Красиво сказал. Патетически! Одного не пойму, как это борьба за чистую любовь, оторванную от быта, тут же превращается в ханжество и самовлюблённость. Да тебе же просто никто не нужен, на самом деле! Кстати, если хочешь на ужин картошки, её надо почистить...

 

               

     - Ну так пойдём... что мне, жалко? - доносилось в другое ухо Антуана.

     - Да важно же не это!

     - А что? Что тебе важно? Что ты мне душу выворачиваешь?

     - Не знаю. Это ёрзание по простыне с взаимным раздражением до и гаденькой пустотой после... не только не ослабляет пружину, но ещё больше её закручивает. В душе, понимаешь, в душе не происходит умиротворения! Для души, наверное, гормоны не имеют никакого значения. Нервы успокаиваются, сонливость приходит... а во сне - несбыточная мечта... Да, я не умею, не люблю да и не хочу красиво ухаживать. В первую очередь потому, что ты сама посмеёшься над моей неловкостью и пожалеешь о его дороговизне. Но секс без свечей и шампанского, секс на фоне усталости и ушедшей молодости - это хандра и одно сплошное уныние.

 

 

     - Меня не устраивает такая собачья любовь - бегом-бегом! - по большому одолжению! - доносился опять раздраженный голос. - Меня не устраивает приключающаяся от этого импотенция. Я закрываю дверь. Хватит! Я не собираюсь подыхать только лишь из солидарности с твоим воображаемым старением! Меня не устраивает это будущее...

 

 

     - Тебе надо высказаться? Но только я - не зеркало! Пойди к нему и спроси: Кто тебе, зеркало, твой выбор навязывал?

 

 

     - Здесь болит! Там болит! Ах, я только уснула! Ой, что-то там за дверью! Вот услышат! Ах, увидят! Вот подумают! Ой, заподозрят! Узнают! Ну, не надо, я так устала...

     - Разве это не правда? Я действительно устала.

     - Правда! И сегодня - правда, и вчера - правда... но вот когда десятилетиями изо дня в день одно и то же - всплывает маленький вопрос: В правде ли причина?

 

 

     - Что? Мне не повезло? Да, мне не повезло! И это моя неудача... Но какого чёрта должно при этом повезти тебе?!

     - А, так у нас новая роль! Теперь мы - поилица и кормилица. Теперь мы - занятой и утомлённый труженик, и близко к нам поэтому не подходи! А до того мы были страшно больны и в депрессии, и поэтому тоже близко к нам не подходи! Не хватит ли выискивать причины и путать с ними поводы? Не сама ли дистанция - настоящая цель? Одного лишь не пойму - это твоя осознанная цель или ты всего лишь инструмент в чьей-то игре против меня?

 

 

     - С возрастом что-то... да, душа стареет - линии скругляются, углы с фатальной неизбежностью тупеют. Всё меньше точек... исчезают, будто боятся не успеть влиться в какую-нибудь линию, боятся не воссоединиться.

     - Что, дружочек, страшно одиночество?

     - Одиночество вдвоём страшнее. Ты должна мне семь тысяч ночей.

     - Посчитал?

     - Прикинул. И это действительно одиночество. Но обиднее другое: семь тысяч ночей без тебя мне уже никто не должен. Хотя, с другой стороны, это даёт ощущение свободы.

     - И ты рад ей?

     - Нет. Это всего лишь одно из двух неприятных ощущений. Когда ты видишь, что давно не интересен ни духовно, ни телесно, и лишь интерес привычки и видимость стабильности - стабильности существования под скорлупой общего одеяла - сохраняют видимость союза, разве не честнее разбить эту скорлупу и избавить души от гнетущей необходимости лжи?    

   
     - Да мне надоело понимать! Я сдохну, а всё должен буду что-то понимать! - кричал... кто же это кричал?

 

 

     - Меня достал твой махровый пуританизм! До корней волос достал! Извини, но это твоё дурацкое воспитание...

     - А чем оно, собственно, плохо! Сдержанность и скромность. Спокойствие, порядок, определённость. Стабильность. Культура!

     - Чушь! Чем плох? Скукой! Скукой духовной и скукой телесной. Нельзя человеку всё время мечтать и грезить несбыточными фантазиями. Это выжимает душу, высушивает её, сворачивая при этом нервы в жгуты. Но ведь жгуты могут однажды развернуться пружиной и вся твоя стабильность рассыплется под непредсказуемостью этого освобождения.

     - Да. Интригует. А поконкретнее можно? Без возвышенных аллюзий.

     - Хочешь принизить меня буквальностью претензий? Мол, посмотри сам, какое ты бездуховное животное! Что ж, изволь. Во-первых, ты ничего не умеешь и не хочешь уметь в кровати. Я уже не говорю о том, что кровать - не непременный атрибут, о чём Вы даже и помыслить не можете! А во-вторых, при всех этих своих достоинствах, ты ещё и умудряешься использовать кровать для предъявления каких-то претензий. Для самого пошлого шантажа!

 

 

     - Да ты специально это делаешь!

     - Что специально?!

     - Доводишь себя до такого состояния изнеможения, усталости, болезни! Специально находишь такие заботы, чтобы потом совать мне в нос свою усталость и свои болезни, мол, вот - на тебе! Довёл женщину до состояния изнеможения, и ещё совесть имеет на что-то претендовать!

     - А разве не так?!

     - Не так. Ты что же, действительно считаешь меня во всём виноватым?

     - Я ничего не считаю. Я работаю, сколько хватает сил, и тяну на себе домашнее хозяйство! У меня нет ни сил, ни здоровья, ни желания больше уже ни на что...

     - Ни желания. Это всё же прежде всего! И ты считаешь во всём виноватым меня?

     - Я уже ничего не считаю. Хочу только покоя!

 

 

     - Я не занимаюсь некрофилией! Впрочем, странно. Обычно трупы так долго не живут... - это звучал уже фальцет, кажется слева от Антуана.

 

 

     - Дьявол! Всё же было заранее известно! Весь сценарий расписан для бездарей.

     - Вот как! По каким же признакам известно?

     - По генетическим. Перед тем, как измученный Бог забрал их обоих, сколько твои родители изводили друг друга?

     - Да мира было мало, больше разводов и стрессов. Много непонимания - разные они были.

     - К чёрту! Секса у них нормального не было! Вот и всё семейное недопонимание! Холод в твоей семье был. И ты - такая же - на вид культурная, мозгами деловая, а по природе - элементарно холодная...

     - Пошляк!

     - Говорил мне папа - и где были мои уши?! - говорил просто и ясно: Посмотри на тёщу, если хочешь увидеть и истинное лицо и буквальный портрет того, во что превратится твоя жена. Посмотри и задумайся: об этом ли ты мечтал? Эх, папа! Твои бы советы да не только в уши, но и в голову того юнца! А теперь я и сам такой же советчик. Советчик без слушателя.  
     - Можно я всплакну вместе с тобой по утраченным иллюзиям? Мне так жаль! Ну, давай я убью тебя, и ты переживёшь жизнь заново. Мне так хочется для тебя сделать что-нибудь хорошее...

     - Пошлячка! - Он перехватил её в полу-пощёчине руку, но не отстранил, - те, кто брезгует членом, не должны выходить замуж! 

 

 

     - Вместо того чтобы строить реальную жизнь, ты тоскуешь о какой-то надуманной, несостоявшейся жизни. И ещё пытаешься сводить со мной счёты за то, что она не состоялась...

     - А тебя никто не обманул? Ты уверена, что я на самом деле женат?

     - А...

     - А показаться могло что угодно. И фата, и будто бы жизнь...

 

  

     Образ парного мира произвёл на Антуана сильное эмоциональное впечатление. Он заметил, что каждый раз при воспоминании о нём фазы перемещались одна относительно другой, менялись местами. Фантом ли, хозяин ли, да и чей фантом произносил, он теперь помнил это с трудом. Фразы отделились. Фразы витали в пространстве сами по себе, и это всё более усиливало единое впечатление от того посещения: неразрешимое, трудное, нервное сосуществование - необходимое, немыслимое, неизбежное сосуществование. Впрочем, некоторые фразы всё ещё оставались соединёнными в диалоги.

     - Давай поговорим.

     - Угу... но сначала трахнемся, а потом поговорим о твоих высоких материях? Что-то гормоны не дают сосредоточиться.

     - Потом ты спать захочешь.

     - Э, нет! Это смотря как трахнуться. Если бегом-бегом по принципу: Вот пристал! Давай скорее уже удовлетворяйся! - так какой там сон? После такого, ускоренного, можно и пофилософствовать, а ещё лучше - послать подальше.

     - Какая пошлость!

     - А не пошлость - трепаться о высоком, на самом деле мечтая лишь о том, чтобы тебя оставили в покое? Это лицемерие - не того же порядка свинство, разве что, более рафинированное по сравнению с элементарной мужской потребностью?

     - В чём же тогда, по твоему мнению, женская потребность? Очень любопытно! Если тяга к высокому - всего лишь рафинированное свинство!

     - Удерживать его рядом с собой и быть лучше других, изобретательнее во всяких штучках, чем другие - более молодые претендентки.

     - Но зачем? Зачем мне это? Объясни! Дети? Дети давно рождены. Растут. Я не чувствую ни потребности, ни необходимости изощряться. Не нравится такая правда, да? Если подумать образованными мозгами... проще было бы, как хамелионше или паучихе, сожрать вовремя и жить потом спокойно? Тем более что у млекопитающих самец заботится о потомстве максимум до пяти лет! Так на кой... мне эта обуза? Зачем мне эта примитивное, вульгарное, вечно недовольное, брюзжание под боком, а? Ни тебе душевной тонкости! Ни понимания! Одно грубое пошлое ёрзанье, после чего заваливается на бок и спит.

     - Зачем... Я знаю лишь то, зачем мне это надо. Для душевного спокойствия, для внутреннего равновесия. Я, может быть, и никчёмен в понимании душевных тонкостей, но я должен принимать взвешенные решения. Так вот, моё душевное спокойствие зависит только от гормонального равновесия. Хочешь, чтобы я принимал разумные, а не импульсивные решения, позаботься о моём гормональном равновесии. Всё слишком просто. Примитивно! Какие уж там к чёрту романтические тонкости! Или... или убей, как паучиха. Твоё гормональное равновесие имеет месячный цикл, моё - суточный. Вот и всё наше несоответствие, дорогая. Наверное, отсюда и пошло, что женщины любят ушами - их легче зажечь, играя не на физике, подвластной гормонам, а на внешнем антураже. Они же думают! А у мужчин постоянно горят глаза - они любят глазами, и готовы легко зажечься лишь от одного вида соблазнительного контура. Мужские гормоны примитивны. Они не понимают поэзии чувств, они понимают лишь зов контуров, которые непременно надо собой отметить, ведь гормоны заставляют считать себя самым достойным для заселения собой всей поверхности Земли. Ну, а женщины своим требованием поэзии, которая непременно должна скрашивать мужскую примитивную гормональность, делают этот процесс романтичным. Вот и вся любовь! Или ты думаешь, что между любовью и сексом есть что-либо общее? Да глупости! Любовь греет душу даже никчемных стариков, а секс - естественная примитивная потребность, как бутерброд на завтрак, не имеющая под собой ничего, кроме элементарной гормональной разрядки, изредка украшенное романтическим антуражем случайно совпадающего с ним душевного единения.

     - О, какие нежные слова! Какая чувственная тонкость! Какая проницательность! Мы, оказывается, можем опускаться до понимания тончайших процессов, вызывающих женское стремление к высокому! Поговорим о высоком?

     - Что ж, давай о высоком! Это интересно! Насколько высоком? До такой степени или выше? Тебе нравится подобная высота?

     - Господи! Зачем мне всё это! Ну, что замер, удав? А потом сразу завалишь спать... Вот и вся любовь!

     Любовь...

     И если я знаю, за что, и если я знаю, почему и как, и если я знаю, что ты даже не догадываешься, что именно ты - мой палач, и что ты не ведаешь о том и не знаешь того, что я прекрасно знаю, за что сам плачу... но кто тебе сказал, будто палачу это зачтётся? Кто тебе сказал, что палач, как бы он ни был мыслями и желаниями отстранён от жертвы, однажды встретившись с ней, сможет отодрать свою судьбу от сросшейся с ним судьбы жертвы? Тебя прислали наказать? Знаю, заслуженно. И ты хорошо делаешь свою работу, сменяя сцены издыхающей беспомощности сценами злобного уничижения, от которых успеваю лишь переходить из состояния бесконечной бессонницы в такое же бесконечное состояние пилатовской мигрени, густо замешанных на рвущей нервы адреналиновой ярости, что сжигает внутренности, не в силах вырваться наружу, поскольку скована знанием и осознанием, за что мне это, почему и как. Но разве ты не догадываешься, что палачом не становится кто попало, и что палач подбирается очень тщательно. И поэтому ты сделаешь свою работу в точности и до конца, но, проводив меня до дверей ада, ты не сможешь оттуда уже вернуться. Ад никогда никого назад не отпускает, откуда бы ни был прислан туда проводник. Ты будешь блуждать вокруг его ворот, быть может, приводя ещё кого-то нового, не менее заслужившего ада, чем я. Но если я сейчас прошу: Яду мне, яду! - то ты будешь умолять: Убейте меня хоть кто-нибудь! Но ни у кого не поднимется рука, потому что всякому палачу уготован свой палач.

     что ж если ты мой палач
     что ж если я твоя жертва
     могли бы тебе и сказать
     что казнь палачу не безвредна
     могли бы тебе подсказать
     в том мире где царствует злоба
     добра и вблизи не узнать
     тепло изрыгает там холод
     надежды там скрыты быльём
     мечтанья отравлены ядом
     там муча в мучениях живём
     чужим избавлениям рады

 

     - Ты спишь? Нет? Знаешь, дорогой, наш хозяин, что так похож на тебя, рассказал мне - он очень умный, я даже не всегда понимаю всё до конца, - что у женщин есть одна проблема, с которой они не в силах совладать. Но ещё чаще они просто не видят её и не понимают, как она им вредит. Стоит им хоть в каком-то качестве оказаться выше мужчин, как они тут же съезжают с тормозов. Он сказал, что это так срабатывает комплекс вторичности женщины, данный ей Богом. Этот комплекс просто убивает её. Но освобождение от вторичности и опровержение верности божьего указа тут же бросает женщину в руки Дьявола. Особенно это заметно, когда в её руках оказывается экономическая или любая другая власть. От бога ей ещё остаются мозги, которыми она понимает, что это положение не нормально, но гордыня успеха извращает мысли, сменяя комплекс вторичности комплексом реванша.

     Наш хозяин мне сказал, что та, которая к нему приходит, ну, та, что живёт где-то далеко и поэтому очень редко здесь появляется, она устроила в своих краях какой-то феми... в общем, сумасшедшие порядки. Представляешь, она даже запретила у себя такие слова, как гражданка, и там о женщинах положено говорить как о женственном гражданине. В конторах там сидят, дай вспомнить, как же он сказал: вагинальные клерки, а в магазинах - вагинальные продавцы. Он говорит, что там вначале все кричали ей ура, а потом активистки этого, как его там, феми... они надоели всем настолько, что народ разбегается, как только они выходят на улицу. Наш хозяин говорит, что они, даже женщины, особенно молодые, устали от этого агрессивного равноправия. За него слишком дорого надо платить, потому что оно выжигает чувства, а без чувств и мужчина, и, тем более, женщина - биологический робот. Ты слышишь меня, дорогой? Ну, что ты спишь?! Эй, не спи!

 

 

     - Мужчины... Мужчины - это дети. Все ваши стремления - это стремление вернуться в состояние маленького мальчика, и в этом состоянии мозгами своими и пребывать. А как ты ещё объяснишь свою тягу к женской груди, и чем она солиднее, тем более твоё притяжение к ней! И чтобы эта грудь окутывала тебя всего. Что, не так? И чтобы женщина облизывала тебя всего, словно самка млекопитающего своего детёныша. И обволакивала тебя, как плацента. Не оттого ли так любит мужчина, чтобы его ласкали сразу несколько женщин? А?  И это бесконечное желание погрузиться поглубже туда, откуда вышел. Разве это не стремление вернуться назад, в детство, в зачатие? Груды мышц, а мужественность -  это всего лишь ширма, скрывающая инфантилизм и беспомощность в одиночестве. Без женщины что-то не то, не получается нежного эффекта без женщины. Да? Не получается? И что же ты хочешь, чтобы подобный соблазн женщиной не использовался? Да ты действительно нас за последних дур держишь! Но ведь когда играют в поддавки, дорогой, не сдают себе козырей. Шулер должен знать, в какую игру он садится играть.

 

 

       
     А может, Антуану только показалось, что он слышал всё это здесь и сейчас. В этих воспоминаниях ему почудился теперь и диалог Автостопа с женой, и всё это неуживчивое, не желающее ни понять друг друга, ни поступиться даже в малом, брюзжащее друг на друга и недовольное друг другом Гиперпространство. Все пары создаются для того, чтобы распасться. И лишь быстротечное время не всегда позволяет довести этот процесс до конца. А вечность... неизбежность... 

 

 

     Автостоп всё это время что-то говорил о занудстве, вспоминая историю знакомого профессора-зануды. Антуан поверхностно слушал его, размышляя о том, насколько сходна история жизни Автостопа с тем, что он сам видел в парном мире. Иногда казалось, что это - изображение один к одному и тогда реальные события распада семьи Автостопа представлялись безобразно-патетическими, но тут же Антуан находил моменты явного несовпадения, и тогда обе эти истории представлялись, как противоположность. Но о чём это он? С профессором, кажется, покончено. Интересно, кто на этот раз убил профессора? А, ну да, конечно же, он умер от собственного занудства.

 

     - А вообще...

     Автостоп сделал паузу, снова оценивающе осмотрев Антуана, определяя, вернулся ли тот из грёз воспоминаний, куда тот сбежал, пока Автостоп пытался увести разговор в сторону, и одновременно решая, стоит ли и пришло ли время опускаться до некоторых психологических откровений, которые Автостоп непременно хотел бы сообщить своему юному другу, сомневаясь при этом лишь в их своевременности. Но, видя блестящие глаза юноши и то, как тот дипломатично ушел в себя при рассказе о зануде-профессоре, но тут же вернулся при малейшем намёке на прежнюю тему разговора, Автостоп понял, что юношу интересуют малейшие нюансы взаимоотношений полов - области, на которую, видимо, преступно мало обращалось внимания в его виртуальной школе и где бедный юноша небезосновательно считал себя полным профаном. Он, несомненно, сильно увлечён. И, похоже, он совсем не знает, что с этим увлечением делать.

     - Это как с хрустальным замком, - продолжил Автостоп, - либо ты любуешься на него со стороны, боясь повредить или даже разрушить, либо бежишь от этого соблазна войти в замок, бежишь от боязни показаться в нём неуклюжим ходоком по скользкому мрамору. Либо решаешься войти, но, войдя и познав все красоты, не отразят ли его зеркальные стены твоего растерянного выражения лица, потерявшего интерес к этому замку и ищущего глазами выхода, - глазами, полными отчаяния невозможности сохранить в себе прежнего восторга... Эх, дружище, всякий мало-мальски интеллигентный человек прошел через подобные твоим переживания... даже если на пути встречался и не совсем хрустальный замок. Ведь не то хрустальное, что из хрусталя, а то, что мы видим таким.

     - Хрустальный замок... - этот образ понравился Антуану, но и напугал его тонкостью совпадения. Он впился в Автостопа немигающим взглядом и тому ничего не оставалось, как договаривать от а до конца алфавита.

     - Ну, хорошо. Любовь от влечения отличается очень просто. Физиологически элементарно! Что ты смотришь, как будто я только что отказался от получения Нобелевской премии? Да, есть элементарнейший тест, позволяющий отличить ту любовь, что на века, от самого сильного, но примитивного сексуального влечения - то, что называется бурной страстью. Это, кстати, без всяких профессоров...

     - Да ладно тебе! Я что, не знаю, что у Автостопа своя голова на плечах, а все эти профессора...

     - ... вот именно! Приготовьте, кстати, премию этого, как его, Нобеля, - я намедни зайду. Э... премию в области математики! Непременно: первую премию из области математики! Ведь её отмена произошла именно на сексуальной почве несостоявшейся любовной интриги автора.

     - Автостоп! Мы оба знаем эту историю. А вот ты либо морочишь мне голову...

     - ... либо говорю по существу. Но должен тебе сказать, что подобное тестирование никак не соотносится с пуританскими традициями. Так что, большая часть человечества может закрыть глаза и заткнуть уши, - он показал, как именно. - Однажды я вычитал - о! да, я и читать умею, не только слушать профессоров! - что существует полудикое племя со странной традицией - невообразимой традицией! Девушки в определённый момент строят шалаш где-то на окраине селения, и в этот шалаш могут заходить все молодые люди, кому эта девушка по нраву. Представляешь, какое беспутство! Но любопытно то, что именно там образуются те пары, которые сохраняются потом до конца жизни.

     - И что же, по-твоему...

     - По-моему, если минутой до и минутой после - э... процесс без комментариев - ты испытываешь к своему предмету влечения абсолютно одни и те же чувства, значит, они - истинные, а не просто так глаз загорелся. Вот и всё! Если, конечно, в тебе не переориентированы - услугами нашего благородного и наиуслужливейшего господина Паука - гормональные реакции мозга...

     - Хватит умничать! Я - человек, чёрт тебя возьми! Я - нормальный взрослый человек.

     - Ну-ну...

     - Ладно, не важно, кто я...

     - ... а важно, кем ты себя ощущаешь. Вот это - абсолютно верный подход. Объективный!

     - Но, Автостоп, ты хочешь сказать, что истинная любовь лишь та, что не зависит от гормонального пресса?

     - Или его отсутствия. Я хочу сказать, что влечение является вторичной составляющей частью любви. Обязательной, но вторичной! Когда я заглядываю к нашим соседкам за углом или вон туда в так называемое казино, они меня страшно интересуют до и совершенно безразличны мне после. Когда я раньше встречал красивую женщину, я представлял её себе сильно рекламируемым бестселлером: все стремятся его купить и прочесть, как правило, лишь из-за внешней, часто искусственно созданной привлекательности, но ведь влюбляется в этот бестселлер далеко не каждый, познавший его. Влюбляется лишь тот, кто вновь и вновь хочет его перечитать и, перечитывая, находит для себя все новое и новое в нём привлекательное.

     - Мастер простой формулы, опровергший её собственным жизненным опытом...

     - Нисколько! А впрочем... Чтобы делать выводы, надо, во-первых, знать, во-вторых, иметь на это право.

     - Право знать?

     - Право делать выводы. Да что ты тут расселся?! Коли начал обзываться, так и вали отсюда! Иди уже... в это пекло ой-переойев ! Иди - передай Аэре привет от старика Автостопа. По крайней мере, у неё хорошее имя. В том смысле, что если встретимся с тобой в каком-нибудь странном месте... её имя хорошо встраивается и в аэродинамику, и в аэростат, и в аэропорт... легко сможем узнать друг друга даже среди множества себе подобных.

     - Думаешь, мы окажемся в таком месте?

     - Напряжение, Антуан... Система переполнена напряжением. Что-то накапливается и это что-то постоянно заставляет меня оглядываться по сторонам. Как когда-то перед грозой... Да и ты, мой мальчик, появился здесь не случайно. Но сейчас иди, иди отсюда! Иди уже к ней, не ёрзай!

 

     Если есть проблема, значит, есть и её генератор! Да, я помню, Деда. Я хороший ученик - я всё помню.

***
***
***

     Евсей оказался седым пожилым человеком, с первого взгляда определявшимся как некоронованный монарх, вынужденный управлять подданными на расстоянии. Его дом, повсюду обставленный мониторами, был одним сплошным кинозалом, демонстрировавшим один единственный многосюжетный фильм о жизни его родни в мире Паука. Я обеспечил его полнейшей информацией, он знает всё до малейшей детали из жизни своих людей, говорил Антуану Паук, когда они приближались к резиденции Евсея. Я передаю все его указания, совершаю все изменения в мире, какие он рекомендует произвести. Недавно, представь, я по его просьбе изобразил даже небольшое виртуальное землетрясение, так, балла в 3-4, чтобы старые сараи развалились, и чтобы народ не расслаблялся и продолжал строить новые добротные дома. Но последнее время Евсей что-то явно помрачнел...

     И вот теперь Антуан видел этого знаменитого и в том и в этом мире человека, не имеющего возможности ни на секунду снять с себя груз ответственности за судьбу людей, которую он так своевольно и круто изменил. С первого взгляда на Евсея трудно было оценить, нравится ли ему носить этот груз или он только и мечтает, как бы сбросить его со своих плеч. Но если должен быть человек, на которого необходимо возложить такую ответственность, то более подходящей кандидатуры Антуан до сих пор не встречал. Разве что Деда... он на службе строгий, а дома - мягкий, он умеет руководить и он справедлив... и он очень ответственный, и поэтому никогда не взялся бы за ту тяжесть, которую тянет на себе Евсей. Деда - человек земной, а здесь нужно знать какую-то высшую справедливость, нужно быть погруженным в какие-то таинства, не доступные пониманию обычного человека.

     - Вот, молодой человек, какую проблему поставил передо мной наш с Вами общий друг господин Паук. Вижу, Антуан, Вас не удивляет, что я много о Вас наслышан и разговариваю без особых церемоний. Действительно, мой друг Паук мне просто все уши прожужжал, рассказывая об удивительном юном путешественнике по нашей Сети. Я ему - о проблемах моих родственников, а он мне - о Вас. Так мы в последнее время и общаемся. Теперь, раз уж Вы здесь и господин Паук будет, наконец, в состоянии заняться делами и моих людей, я Вам расскажу, какую злую шутку сыграл со мной наш с ним Договор о заселении Системы. Вы знаете, мои люди живут в его, избранном мире, а я за эту уступку господина Паука поселил его в мире своём, находясь на правах домашнего арестанта, не так ли дружище?

     - Не так! Гулять в соседние миры тебе никто не запрещал, да ведь тебя никто, кроме твоих людей, не интересует. Ты же от мониторов ни на секунду не оторвёшься! А посещения инкогнито моего мира? Ты же лимиты на годы вперёд выбрал! Да наш договор по швам трещит, если честно! А он, видишь ли, Антуан, говорит, что я его здесь запер! Постеснялся бы ребёнка, отец семейства! Я что ли виноват, что ты запретил своим людям покидать мой мир? Ну, так они и сюда в гости прийти теперь не могут! Что, закрасил себя в угол, как говорили когда-то в моём детстве, а теперь стоишь в нём потерянный?

     - Молчи, прозрачный, пока я не покрыл здесь все поверхности гвоздями - будешь отдыхать у меня как йог: воспитывать волю и укорачивать язык!

     - Вот так всегда. Уйду я от него, Антуан, злой он!

     - Ух, какой прыткий! А как же краеугольный камень ? Или Вас, господин Смотритель, не устраивает демократия? Нарушив первый Системный Договор, Вы создаёте прецедент пересмотру всех остальных порядков Системы. Вам нужен хаос? Вы, случаем, в сектанты ещё не записались? К этим, что хотят нас своими фантомами в наших мирах запереть? Или, может быть, мне взять на себя и эту обязанность - следить за соблюдением договоров? У моих людей там один сплошной бардак, перегрызлись все ветви семейства, я там сейчас должен находиться, среди них, так нет же, я соблюдаю Договор - я сижу здесь, а этот виртуальный умник заявляет: Уйду я!

     - Ладно! Повеселел? А то когда ты хмурый, Евсей... с ним просто невозможно разговаривать, - закончил фразу голос Паука, обращаясь уже к Антуану. - Пока из его засидевшихся мышц адреналин не выжжешь, он только рычит и бросается в меня навигаторами. Я что ли виноват, что твои люди такие безмозглые и не могут совместить демократию с религией?

     - Тут дело хуже. Грызню нам всегда удавалось гасить появлением того или иного врага. Тогда они вспоминают, что все - братья и сёстры, забывают на время, кто пришел раньше, а кто позже, и к тому же, кто и откуда пришел... Сейчас другое... Моё долгое отсутствие и трансляция указаний через тебя - этакого прозрачного вещающего ангела - сдвинуло их приоритеты. Я смотрю в мониторы и глазам своим не верю: они начали молиться моим изображениям! Из меня, простого человека, они создали себе кумира! И ты послушай, что они там бубнят в молитвах! Они не обращаются уже к нашему Богу, они просят Меня, чтобы Я дал тебе команду организовать для того - новый дом, другому - обновить жену, той - отвадить зазнобу от мужа, а этой - удавить соседскую собаку, только потому, что она - собака, и она любит понюхать! Это что, господин Паук? Что происходит с моими людьми? Я должен быть там!

     - Боюсь, что скоро так и будет... Скоро нам всем предстоит серьезное испытание. И уж не знаю как демократия, а договоры начнут трещать по швам. Скоро, Евсей!

     - Что? Дело принимает такой серьёзный оборот? Революция? - Евсей не очень охотно уходил от шутливого тона, когда дело касалось общих Системных проблем. Он считал Систему в принципе несерьёзным образованием, так, временным убежищем, шалашиком на пути! Но именно ощущение этой зыбкости вызывало в нём уверенность, что установленные порядки должны неукоснительно соблюдаться. Иначе... - А знаешь, какая причина любой революции? Голод! Если правитель морит физическим голодом свой народ и духовным голодом интеллигенцию, и если не удовлетворён голод власти у тех, кто генетически рождён с жаждой власти, но наследственно ею не наделён, и если всё это сходится в одно время в одном месте, то никакая сила репрессий не спасёт от революции. В конце концов, всё упирается в глупость и невежество власти, не желающей учиться у истории и делиться кое-чем с народом. Сытые люди, господин Паук, революций не делают! Мелкий переворотец со сменой декораций - пожалуйста. Но поднять народ...  

     - Я не говорил о революции. Ты сказал! В моей Системе миров нет голодных, но есть кучка зажравшихся! И им не мелкий переворотец подавай, они войну готовят.

     Евсей оценил скорее не информацию, а тембр голоса Паука. Желание шутить пропало.

     - Так что, всё, что было слухами, подтверждается? 

     - Да. Подтверждается. Я привёл к тебе Антуана. Вы поговорите пока. А я схожу к твоим ребятам. Ты не против того, Евсей, что им пора поднять боевой дух и подрастрясти жирок? Как насчёт нападения с четырёх сторон?

     - Это уже было... Сделай вот что: враг будет повсюду. Десантировать врага по всему миру. Война на уничтожение.

     - Не жестко?

     - А когда начнётся настоящее дело, ты их тогда обучать что ли будешь? Или будешь порхать над телами бабочкой и воскрешать тысячи неумелых трупов?

     - Что именно я буду делать, мне самому хорошо известно.

     -  Ладно. Передай им от меня дословно: Хватит словесного киселя! Мы стоим на пороге войны, а на войне должно быть по-деловому тихо. Каждый - настороже и каждый в точности знает своё дело. Кто произнёс слово - тот получил от врага пулю. Базарный стиль... как там наш гость говорил? Стиль носатых обезьян, обозначающих своим рёвом территорию? Вот! Этот стиль пусть оставят до более мирных времён. И намекни, что ожидаемый десант - это лишь прелюдия к настоящей битве. К предстоящей битве насмерть! Иди.

     - Э, да твои люди ничем теперь от других отличаться не будут! Ты же стираешь основную национальную черту!

     - Пошел к чёрту! Основная национальная черта моей семьи не крикливость, а  - выживаемость! А вот твоя национальная черта - проявляться, когда начинаешь хамить, чтобы я мог запустить в тебя сапогом!

     - Понял, барин. - Видимо, иронический тон общения спасал их от скуки, забавляя в бесконечно повторяющейся череде событий. Или просто сбивал напряжение ожидания - ожидания чего-то серьёзного, через что вскорости им предстояло пройти. - Ладно. Пока, Антуан. Когда я вернусь...

     - Иди уже!

     - Вот оно - евсейское счастье: как ни старайся быть хорошим, всё равно дерьмом обмажут!

     - Пошёл вон! Родственник нашелся!

     - Иду, господин!

     Дурачатся, как дети! И тайны... У этих людей тоже тайны. Деда начал с тайны. Каждый мир - своя тайна! Всё просто, всё ясно и всё вокруг  - сплошная тайна. Что ж, для каждой тайны наступает время разгадки. Можно торопить время, можно не торопить... Впрочем, разгадки падают в руки лишь тем, кто их ищет. Или, хотя бы, подставляет руки...

     ***

     - А Ваши люди действительно избранные? - Антуан, помня о тайне между Пауком и Евсеем, решил не затягивать с реверансами знакомства, ведь Паук мог вернуться довольно быстро и тогда уже точно Евсею будет не до философских бесед. А расспросить надо было о многом, ведь это был чуть ли не бог того народа, среди которого жила его Аэра... - Они особенные, да? Они не такие, как остальные? Мне лично не удалось с ними достаточно откровенно пообщаться: не то я вызываю в них раздражение как ой, не то они во мне вызывают раздражение...

     - Надеюсь, всего лишь раздражение. - Евсей, всё ещё озадаченный сообщением Паука, не мог тут же переключиться на вопрос Антуана, однако быстро взял себя в руки. Пока Паук не вернётся, решения никакого всё равно не примешь. А вот это - тот самый Антуан, о котором мне прожужжали все уши, и не только Паук: Встреться с ним и реши, можно ли на него положиться. Что ж, поговорим. Хотя, судя по первому впечатлению, он больше любит слушать, чем говорить. И это уже неплохо. Не болтун. Впечатление о человеке можно, в конце концов, составить и по тому, не как он говорит, а по тому, как он слушает, как он реагирует на ту или иную информацию. Какие вопросы он задает, куда поворачивает беседу, какие малейшие мимические реакции возникают на его лице... Евсей взял себя в руки, будто и не слышал ещё ничего о готовящейся в Системе войне - войне, которая не может не пройти своими гусеницами в первую очередь по его, Евсея, семье. - Раздражение всегда идёт от незнания и непонимания. Но я не думаю, чтобы мои люди показались тебе злыми.

     - Да нет... словами они, конечно, агрессивно-шумные, неряшливо одетые, не из чистюль, мошенники, конечно же... нет, откровенной злобы ко мне не было. Опасение... недоверие... стремление обмануть...

     - Мошенники?! Ты и это заметил?

     - Как не заметить, когда тебе пытаются всучить ещё не построенный сарай, показывая чертежи дворца и заламывая цену замка! И при этом подсовывают тебе договор на своей тарабарщине, мелкими буковками, где, оказывается, описано моё обязательство оплатить услуги воришек, растаскивающих материалы.

     - Ну, не стоит обижать чужой язык! Их мир - их язык.

     - Я, господин Евсей, бывал у них несколько раз. После первого раза зарёкся появляться там вновь. Потом был разговор с Пауком и он, казалось, кое-что мне объяснил. Потом... потом - этот танец, сумасшедший танец! Потом я увидел... в общем, я снова туда вернулся, чтобы пожить среди них. И вот как меня там встретили! Я рассчитывал, что с гостем будут вести чистую игру, но ведь там, где ведут чистую игру, говорят на одном из системных языков: не хотите на душевном профранцузском, не хотите на музыкальном проитальянском, ну так хотя бы на математическом проанглийском, понятном всем, а не только на языке, понятном лишь одной из сторон! Но Ваши люди со страшной неохотой и с большим презрением говорят на системных языках.

     - Но ведь ты же - в их мире... Им так удобнее - говорить на языке, принесённом с собой, языке, который они стремятся сохранить.

     - А мне удобнее говорить на древней латыни! Бросьте, господин Евсей! Демагогия! Любовью к языку скрывается обыкновенное стремление надуть! Одиночные мошенники были и будут во все времена, но нельзя допускать, чтобы это превращалось в национальную забаву. Это - национальный разврат и разложение! И это унижает вас в глазах других народов. Ладно, торгуют сараями... но что, разве господин Евсей не знает, что его люди вовсю торгуют будто бы водой и будто бы воздухом? И где они - ваши хвалёные древние законы о справедливости и об уважении к пришельцам? Вы привели в этот мир, казалось бы, лучшую часть человечества, а что я вижу на деле? Верхом мастерства признаётся умение надуть ближнего. И это даже здесь, в Системе, где все остальные люди давно уже забыли о подобных забавах! От меня они отстали лишь тогда, когда убедились в пустоте моих карманов!

     - Ну, вот видишь, отстали же... - Евсей, изображая активное слушание, просто давал собеседнику возможность вывалить все свои камни из-за пазухи, иначе... иначе этот малый не решит с чистым сердцем, хочет ли он нам помочь или не хочет.

     - Ещё бы, не отстать, когда эти - с лоснящимися лицами, словно их смазали мёдом, и глазами, безошибочно ощупывающими твои карманы...

     - Хранители законов, что ли? Ты о тех, кто помогает людям понять закон до последней буквы? Молодец - точно изобразил портрет!

     - Вот-вот! Вы сразу угадали. Те, кто изучает Ваши законы лишь для того, чтобы находить в них щели и беззастенчиво выуживать сквозь эти щели всё возможное, - именно эти подсказали остальным, что от меня проку мало. Но Вам, Вам зачем сохранять эту армию пиявок?

     - А как же, мой друг! Кто, если не они, укажет мне на несовершенство законов? Даже если при этом они используют это несовершенство в корыстных целях. Так ведь бескорыстных-то целей не бывает!

     Антуан вскинул глаза, внимательно всматриваясь в лицо Евсея.

     - Вы не лукавите? Ваш моральный закон призывает к самопожертвованию и к героизму во имя семьи, ваша история наполнена этими примерами - ваши школы ими просто зашкаливают, причём в такой пропорции, будто в душах других народов близко ничего подобного происходить не могло, и Вы мне говорите теперь, что всё в этом мире - корыстно!

     - Поймал... молодец! Поймал старика на противоречии... 

     Поймать Евсея на, казалось бы, противоречии было легко. Смутить - невозможно! Как и всякий многослойно думающий человек, он знал это слово - противоречие, но не был уверен, что в это слово можно вкладывать сколько-нибудь серьёзный смысл. Его мышление допускало существование параллельно самых различных фактов, мнений и теорий, если они имели - вне всякой связи между собой - подтверждение своей правоты. Легитимно всё, что имеет под собой систему доказательств. Евсей не понимал, как это факты могут взаимоисключать друг друга. Исключать факт может только его недоказанность, а вовсе не доказанность факта иного. Поэтому и наличие бескорыстности, и наличие корысти в событиях из истории его семьи не вызывали в его душе ни малейшего надлома, поскольку каждых из этих фактов имел собственное обоснование и собственный высший смысл.

     - Поймал старика на будто бы противоречии, - повторил он после паузы, дав понять Антуану, что высокий уровень его претензии не соответствует недостаточной глубине его обобщений, и что ему, Антуану, следовало бы всё же поучиться мудрости у стариков, и что вообще сейчас не самое подходящее время для изучения философского метода. Поэтому он спокойно продолжил: - Вот только проблема не во мне. Проблема - в самом человеке. Проблема в том, что сам человек ничему и ни на чём не хочет учиться. Думаешь, нужны были бы эти хранители законов, если бы каждое новое поколение училось на ошибках предыдущего? Здесь, в Системе, ты этого не видишь так явно, как было когда-то. Ведь как задумано Богом? Материальная оболочка сознания, периодически отмирая, передаёт его новой оболочке. Чем и достигается истинное бессмертие духа. Совершенно понятно, что материальное не может быть вечным в постоянно изменяющемся внешнем окружении. Материальное элементарно изнашивается. Но для этого и задумана наследственность, чтобы новая оболочка была генетически подготовлена и благоприятно настроена для вселения в неё духа родителей. Бессмертие! Настоящее. Так задумано. Но не то сам Бог дал попятную, опасаясь быстрого поумнения человечества, не то Дьявол вмешался своими соблазнами, вот только получилось то, что получилось.  Рождалось новое поколение и первейшим своим делом для него было выбросить в мусорный бак весь накопленный до них опыт, мол, дураки они все! Никто ничего не помнит, мой мальчик. Никто ничему на самом деле не учится!

     - Кажется, на эту тему говорил господин Фантазёр...

     - Об этом говорят все, но и все же повторяют одни и те же глупости - из поколения в поколение! Одни просто жгут книги и исторический опыт своих предков, другие - нежно засовывают этот опыт подальше в хранилища библиотек, благополучно о нём забывая. Перед уходом в Систему - а это, кстати, была одна из основных причин, почему я спровоцировал этот уход, - человечество было на грани катастрофы. С первых шагов по Земле, наверное, ты это хорошо знаешь, люди воевали между собой. Каждая война доказывала свою глупость и бесполезность. Одних она разоряла, превращала в рабов, других отучала работать и приучала грабить. Каждая новая война вела к всё большему нравственному вырождению, потому что все силы клались лишь на то, чтобы готовиться к новой войне. И вот, технология войны совершенствовалась, масштабы всё более укрупнялись, а в душах людей не добавлялось ни капли здравого смысла. Души оставались глухи к ошибкам предков: Что предки? Придурки! Вот мы-то им всем покажем!

     Перед нашим бегством, да, представь себе, бегством в Систему была война по навязыванию демократии. Ну, скажи мне, мой мальчик, как можно было вести пусть и за демократию войну, когда сила оружия достигла чудовищных пределов, таких, что один человек был в состоянии уничтожить целый народ? Стоило этому человеку всего-то слегка свихнуться! Как можно было пытаться войной кому-то что-то объяснить, если при этом забыто древнее правило: Проданное тобой ружьё в тебя же выстрелит! За деньги - а деньги на это никто тогда не жалел - можно было кому угодно добыть любое ружьё. Я увёл людей сюда, только чтобы избежать надвигающейся новой бойни - её запах тогда витал и всё более концентрировался в воздухе. То же самое я ощущаю здесь и теперь. Человечество, увы, ничему не учится: ни в малом, ни в большом.

     К сожалению, да простит меня мой Бог, он не слишком верно распределил заботы человека в пределах его жизни. Когда приходит молодое поколение, все его заботы - ниже пояса. Потом, когда уже наступает осмысление и подобие мудрости, появляется и вытесняет его новое агрессивное поколение с теми же заботами на том же самом месте. Вот и топчется человечество, бесконечно тиражируя ошибки и накапливая лишь опыт уничтожения. А ты спрашиваешь, почему я терплю этих липких хранителей законов. Худо-бедно они поддерживают преемственность порядков в семье. 

     - Допустим... допустим, законов, - Антуана всё равно не покидало явно некомфортное ощущение от воспоминаний о мире, где жила семья Евсея. Он хотел, он искренне хотел, чтобы тот объяснил и даже переубедил его. Ведь Антуан хотел туда вернуться снова. У него была на то причина. И ему очень хотелось избавиться от этого несносного чувства раздражения. - Ладно, законы и эти законники - пусть живут, и пусть дальше мажут пальцы и щёки мёдом! Хотя, честно говоря, Ваши объяснения напоминают мне стыдливое коверкание вашими математиками знака плюс, которым пользоваться, несомненно, приходится, но больно уж не хочется при этом оказаться в рядах людей, рисующих кресты.

     - Кресты рисовать нехорошо. Крест - это распятие. Распятие - символ насилия. Кто рисует крест, тот призывает к возмездию за преступление, срок давности которого давно прошел. А нам всё напоминают и напоминают о былом... Что бы ни говорили злопыхатели, наш закон остался, как и во все времена, неизменно справедлив, разве что теперь он ещё и бескровен!

     - Бескровен. Пожалуй! Но справедлив ли? Ну, да! Как же! Вы мне напомните ещё ваше знаменитое правило: Если тебя обманул мошенник, отдай ему всё, что он хочет, а потом начинай искать справедливости. Это разве не из ваших законов, господин Евсей? Вместо того чтобы тут же за руку схватить махинатора и надавать ему по этим рукам, вы любое очевидное дело превращаете в бесконечный кисель. Тем более что отдать всегда проще, чем умудриться вашими судами вернуть то, что успело уже раствориться в воздухе.

     - А ты бы хотел, Антуан, скорых законов и быстрых разбирательств? Но разве потерпевший всегда прав? Конечно, спорную ситуацию можно было бы заморозить до суда. Но если потерпевший - а это, как правило, не самый богатый человек - окажется не прав, он же должен будет платить вдвое: проценты!

     - А если вдруг, не дай Бог, он выиграет дело, - позволил себе сарказм Антуан, - ничего назад получить всё равно не сможет, да? Такая ваша забота о бедных!

     - Допустим, так бывает не всегда. Да и потом, должны же люди чему-то учиться? Если скорый и честный суд будет всегда их защищать, они же перестанут остерегаться! Глупость расцветёт райским садом. И человек при этом останется мало того, что бедным, но станет ещё и бесконечно безрассудным. А я погрязну при этом ещё и в миллионах судебных дел!

     Антуану была непривычна эта логика, но всё же это была логика - логика человека, пытающегося совместить глобальное и частное.    

     - Ладно! Но традиции? Традиции жизни? Это... это жуткое издевательство тех, кто поселился в мире раньше над теми, кто присоединился к миру позже! Какая-то непроходимая дикость! Мне с гордостью рассказывал один из сравнительно новых аборигенов, замешкавшийся было по пути к вам, что, прежде чем занять должность аж старшего лаборанта при университете, где я собирался попрактиковать, он, придя в этот мир - по Вашему же, господин Евсей, призыву! - придя сформировавшимся исследователем с кучей собственных научных трудов, несколько лет мёл дорожки дворником вокруг этого же университета! И что? Он горд этим теперь! Ещё бы, ведь эти дорожки предложили мести именно ему! А теперь, кстати, мне. Чем, позвольте спросить, горд? Тем, что исследователь был на годы выброшен из науки, только лишь потому, что место занято неким пузырём из старожилов, все научные способности которого заключаются в способности излагаться на тарабарщине?

     - Не обижай древний язык, Антуан!

     - А мудрый Евсей всё это видит в свои мониторы и молчит... Маленькая страна, где все так или иначе родственники или родственники родственников, не может быть построена, как весь остальной мир, на диких законах выживания. Ведь вы говорите, что между вами - живёт Бог, а порядки поддерживаете дьявольские! Вы же - образованный человек. Как же Вы можете применять законы макромира - законы дикого выживания - к малой системе? Малая система не может позволить себе дробиться, не может позволить себе роскошь выдавливания одних другими. Вот сколько у Вас людей? Много?

     - Да поменьше будет, чем в восточных племенах...

     - Ваша небольшая семья способна сохраниться, только если будет участвовать в макропроцессах как цельная единица, не позволяя отрывать от себя ни куска. Изгоните законы дикого мира - ведь они выжигают души. Душ ведь может и не остаться! Даже здесь вся страсть большинства ваших людей, уж простите меня, что вижу, то вижу - копить и копить любыми путями! И все средства для этого хороши!   

     - Что я могу тебе сказать? Там наши люди были собраны из разных мест. Одни пришли с запада, другие - с востока. И никто не упал к нам с неба, разве что Мессия инкогнито. Восточное общество - общество откровенного рабства, западное - общество золушек, набранных из бедных стран для грязных работ, слегка приравненных к себе, но по сути - таких же рабов. И это отношение человека к человеку мои люди принесли с собой в нашу общую семью. А нет более злобного рабовладельца, чем сам бывший раб! Мои люди, так или иначе, заражены алчностью и жаждой унижения, генетически привитой им в местах рождения, их или их предков. Плохо, что это часто оказывается выше интересов всей семьи. Но если они всё же теперь вместе, значит, надежда сохраняется. Разве можно спорить с тем, что в семье главное - чтобы всем было хорошо, успешно, и чтобы никто не чувствовал себя несчастным, никто не чувствовал себя золушкой. Мои люди собрались вместе вовсе не для того, чтобы доказать известный факт, что перетягивание одеяла из угла в угол кровати, в результате которого у власти всегда появляются любимчики, пасынки и золушки, имеет результатом лишь распад семьи и превращение её в лучшем случае в никчёмное западное общество. Вовсе нет!

     Голос Евсея был не то, чтобы вкрадчивым, но спокойным и совершенно не раздраженным. Разумеется, он прекрасно всё видел сам в свои мониторы, но этот юный собеседник настолько искренен, что можно попробовать и кое-что упорядочить в его неординарных мозгах. Этот человек заражен всего лишь непониманием, но не ненавистью. И он заражен юностью и нетерпеливостью, надеждой всё решить с наскока. Что ж, это вполне излечимо.

     - Если я скажу, что весь этот балаган ради того, чтобы быть единой семьёй, ты тут же повторишь, что нет в этом семействе никакого единства, что все они разделены на мелкие семейки, рвущие друг у друга куски. Всё это так. И, с точки зрения логики, они не достойны ни любви, ни уважения... Но! Логика хороша на псарне или в свинарнике, где математический порядок питания и скрещивания обеспечивает прогресс и выведение белее продуктивных пород с заданными свойствами. Среди людей... дело в том, что в том мире, где среди людей устанавливались раньше математические и строго логичные порядки, всё заканчивалось там жестокой тиранией или диктатурой. Человеческое общество любит порядок, стремится к нему и всегда погибает, как только этот порядок действительно воцаряется. Может быть, поэтому моё семейство до сих пор живо. Живо своим бесконечным балаганом и, представь себе, грызнёй. И тот дьявольский, как ты говоришь, порядок тоже насквозь пропитан балаганом, на самом деле. Знаешь, Антуан, я вижу все их недостатки не меньше твоего, но это странным образом не влияет на мою любовь к ним. Не из-за родственных с ними связей! Не знаю почему. Может быть, они действительно избранные Богом, и мне запрещён гнев в их сторону? Не могу я на них злиться. На других могу, а на них - нет!

     - Избранные?           

     - Нет, конечно! Они - обычные люди, совсем не избранные. У них не растут рога и в их обуви не спрятаны копыта. Они не имеют никаких других отличий от остальных людей, кроме того отличия, что, когда все разошлись по собственным миркам, моя семья держится друг за друга и за наши общие древние законы. Плохо, но держится! Грызутся, но держатся! Соки пьют друг из друга, но никогда не оттолкнут голодного ребёнка. Я тебя спросил: не показались ли они тебе злыми? Спросил не случайно, потому что трудно, находясь в постоянном окружении зла, самому не ожесточиться сердцем.

     - Но ведь можно и самому вызывать к себе приступы злобы, - аккуратно вставил Антуан, боясь обидеть собеседника, но и не в состоянии промолчать о том популярном мнении в Сети, что это сами родственники Евсея своим поведением провоцируют то злобное к себе отношение, на котором потом сами же и спекулируют, мол, вот мы какие несчастные, нас все ненавидят.

     - Если я скажу тебе нет, это будет неправда. Но если я скажу да, это будет несправедливо. Всякий, кто не такой, кто молится другому Богу, не может не вызывать настороженных взглядов окружающих народов. Но мы говорим о ненависти. Её, конечно надо заслужить. И самый прямой путь к ненависти пролегает, разумеется, через зависть. Чтобы маленькая семья могла выжить, она должна была подчинить себе большую семью. Подчиняют чем? Не царственностью же рода! Впрочем, именно за счёт этого и выжили многие монархические семьи, но не наша, конечно.

     - Знаниями, ремеслом, деньгами, властью...

     - Вот! Первые три нам дались легко. А вот власть... власти у нас не было почти никогда. Нас, как численное меньшинство, никогда и близко не допускали ни к власти иерархической, ни к власти военной. Разве что, в паре кровавых режимов, пожравших в первую очередь тех, кто эти режимы и установил, наши люди имели глупость попытаться защититься от агрессивного мира властью государственной и властью военной. Не стоило этого делать... Всю же остальную историю мы находились между вечно обиженными низами и вечно ненасытными верхами. На ком сгоняли зло и те, и другие? Кого всегда можно было потрясти и кое-что из него вытрясти? Так виноваты ли мы в этом? Если виной считать образованность, мастеровитость и оборотистость, то да. Но говорить о том, будто бы мы сами нарываемся на конфликты... Нет, я не говорю категорического нет. Просто, об этом нельзя судить на обывательском уровне, нельзя судить, не поднявшись хотя бы до элементарных философских категорий. Что есть добро и что есть зло ? И как они между собой соотносятся? - Евсей сделал паузу, ожидая реакции Антуана. Тот не замедлил с ответом, давно уже для себя определённым.

     - Нет ни абсолютного добра, ни абсолютного зла. Разве самому, например, вору плохо оттого, что он украл?

     - Ну, когда арестуют, станет плохо.

     - Вот и ответ: существуют коллективно или авторитарно выработанные критерии добра и зла. Ни больше, ни меньше. То, за что в одних режимах убивали, в других - награждали. А вспомните, как ваши же люди возмущались, когда в одном африканском племени выявили, что там совокупляются прилюдно, а вот едят так, что не дай бог, если кто это увидит! Так что в таком случае хорошо и что плохо ?

     - Ты прав по части относительности. Но вот что ещё более интересно! Даже если однажды прийти к понятию абсолютности, ну, доказать всему миру, например, что человеку абсолютно полезно принимать пищу в полном одиночестве и никак иначе, то всё равно человек окажется перед необходимостью сохранения категории зла. Дело не в том, что зло неистребимо. Дело в том, что зло неизбежно, оно - неизбежно необходимо!

     - Потому, что оттеняет добро? Кто разглядит добродетель, если не с чем сравнивать, да? Двойственность человеческой природы, господин Евсей?

     - Если у добродетели нет минусовой противоположности, её начнут сравнивать с добродетелью более низкого порядка. - Евсей всё больше втягивал Антуана в философское болото и всё внимательнее всматривался ему в лицо.

     - Что же здесь плохого? Малограмотность лучше, чем полная безграмотность. Но когда все имеют то или иное образование, то высшее - это хорошо, а начальное - совсем плохо! В зависимости от условий смешается градус восприятия.

     - Так-то оно так! Но представь: люди перестали совершать плохие поступки. Хорошо! Но в природе человека всегда заложено сравнение. Он всегда всё сравнивает, сопоставляет, соизмеряет. Если, скажем, на математической линейке, на которой от нуля вправо идут положительные дела по степени их усиления, а влево - отрицательные: начиная с ковыряния в носу, жвачки президента под крышкой стола, и кончая отсылкой смертников в джунгли... Так вот, если на этой математической линейке удалить всё, что слева от нуля, вместе с самим нулём, то сам тот ноль как упор для сравнения не исчезнет, а в мозгах людей образно переместится на определённое место вправо. И что тогда?

     - Тогда получается, что маленько добро становится явлением отрицательным и осуждаемым.

     - Вот именно! - торжествовал Евсей. - Это как же он посмел лишь перевести старушку через улицу! А накормить? А одеть? А открыть ей банковский счёт и постоянно пополнять его? Этот человек, только переведший старушку через улицу, достоин всеобщего осуждения!

     - Смешно...                  

     - Я всего лишь веду тебя к неотвратимой необходимости - к наличию в мире неизбежной пропорции зла и добра. Даже если не забывать, что зло существует не только теоретически! Оно реально. Оно совершаемо. От него страдают конкретные люди! Узаконивая его наличие в мире, мы узакониваем страдания. Таков парадокс бытия, Антуан. И если бы я мог его разрешить, то был бы сейчас молодыми черноволосым, а не старым и седым. Это моя боль и моя ответственность, сынок. Наша древняя Книга полна примеров зла во благо. Отцы теряли детей, народ терял царей... и всё лишь для того, чтобы доказать ту или иную строку книги. Но! Не доказав этой строки, не доказав конкретным злом необходимость следовать каждому слову Книги - её добру, невозможно удержать народ в рамках установленных законов. Моя семья давно бы растворилась в мире, не будь она постоянно окружена злом, которое, да, порой сама на себя навлекала. А что лучше?

     - Не знаю.

     - И я не знаю. Но на меня возложена задача сохранить семью, и я эту задачу выполню.

     - А остальной мир?

     - Что, остальной мир? Что я могу сделать для остального мира? Разве что, могу дать ему пример. Плохой? Хороший? Мне ли судить? Да и меня не интересует весь мир, он мне просто не по силам. Мне не интересно то, с чем я не могу совладать. Ну, допустим, скажу им, что нельзя восхвалять то, чего не хочешь, чтобы подобное случилось с тобой. Послушают? Нисколько! Когда-то господа демократы просто желчью исходили по отношению к нам за то, что мы не либеральничали на своей земле. И что? Сами получили у себя язвы стократ болезненнее наших. И умылись стократ большей кровью. Они думали, что Бог прощает, когда смотрят на мир сквозь двойные очки! Но звук, уходящий вдаль, всегда резонирует внутри источника звука. И эхо всегда возвращается к тому, кто сказал: Ату! Так что, с тех пор мне нечего сказать остальному миру. Вон молодой и энергичный Паук - он думает, что облагодетельствовал весь мир. Это ты его Мессией, что ли, назвал?

     - Это он так в тайне о себе думает.

     - Он мой друг. Но мы с ним друзья ещё и потому, что я не лезу в его демократию, а он не суётся в мою семью. Почти.

     Антуану понравился стиль общения Евсея. Слова неторопливые, осмысленные, веские, но искренние. Человек не столько беспокоится о том, чтобы не сказать лишнего, сколько о том, чтобы пропитать собеседника каждым своим словом. Давно надо было у него побывать, вместо того, чтобы болтаться среди коммерсантов, предпринимателей и доморощенных философов! Он мне сейчас честно ответит, и тогда я, наконец, пойму самое главное - для чего всё это? 

     - Господин Евсей... можно два вопроса? Я должен это понять... Вы оказались в центре, чуть ли не в самом Ядре Системы, и от того, насколько я пойму Вас...

     - ...будет зависеть какое-то решение?

     - Не знаю. Есть сила, которая заставляет меня понять всё вокруг. Она идёт изнутри меня, но сказать, что это я сам, только сам этого хочу... не знаю. Но ведь моё любопытство не во вред? Разве любопытство исследователя может навредить?

     - Всякое любопытство может навредить. Кто и для чего собирает информацию... Разве ты слышал, чтобы я откровенничал со всеми подряд? Разве ты не знаешь, что, например, наши книги многослойны? Они устроены так, что каждому доступна лишь та глубина знания, которую он способен воспринять без вреда для... нет! ошибаешься! не вреда для моего семейства, а вреда для всего человечества, то есть для самого себя. Своим языком владею я сам, но вот рукой наших древних писателей водил сам Бог. Между нами говоря, Бог любит писателей, и часто их почитывает. У него плохо со слухом, но хорошо со зрением. Так что ты хотел спросить?

     - О Вашей семье... Вы уверены, что надо было собирать их всех вместе? Ну, то, что они вместе все здесь, это мне понятно. Но там ? В ауте, рассыпанные по миру, они практически каждый представлял собой значимую личность. Сколько великих фигур! Не кажется ли Вам, что, собравшись из аута, они превратились в сборище обычных, грызущих друг друга, бездарных обывателей? Где великие учёные? Где супер-музыканты? Ваша музыка, так меня поразившая, пришла на самом деле из аута, рождённая там безумцами-одиночками, а ваше нынешнее коллективное творчество способно лишь на поделки истекающих соплями мужиков. Тоска, рвущая скрипкой сердце, сменилась жалобным сморканием сквозь лукавые глаза. Это же вырождение! Помните - наверняка ведь в детстве читали фантастику, а та книга как раз вышла в Ваши времена - помните, как людей занесло на Венеру, корабль сломался, и там образовалась человеческая колония?

     - Допустим, что читал. Там ещё робот был, умный. Тогда это было ново, поразительно. 

     - И в первом же поколении, родившемся на Венере, этого робота разобрали на ножи, копья и стрелы. А престарелых и ставших ненужными, поскольку земной опыт на Венере никому нужен не был, - да и нужен ли был новому поколению вообще какой бы то ни было опыт! - родителей решили не то съесть, не то просто вышвырнуть из пещеры, уж не помню точно. Не напоминает всё это Вам тот самый результат, которого Вы достигли, собрав всех своих людей в одном изолированном месте? Где ваши писатели, философы, революционеры, сотрясавшие когда-то и поражавшие умы всего окружавшего их мира? В рассеянном виде ваши люди производили куда большее впечатление, чем потом все вместе - самовлюбленная безликая зазнавшаяся пустая масса, не ценящая ничего из того, что сделано предками в ауте.

     - Зато без гонений, унижений, да и просто уничтожения, не забывай об этом.

     - Впрочем, я уже говорил, кое-чему ваши люди всё-таки быстро обучились. Те, кто раньше услышал Ваш зов, тут же заполучили чуть ли не рабов из тех, кто прислушался к Вам чуть позже. Если они и сюда транслировали своё поведение, могу представить, какие верёвки они вили друг из друга там ! Не лучше ли было изменить отношение к себе в ауте ? Разве нельзя было изменить внешние миры, при таком влиянии и значимости Ваших людей по всему свету? Банкиры, политики, адвокаты, искусство, опять же, насквозь вами там пропитано...

     - Нас тут же обвинили бы в захвате власти. Собственно, это ты и предлагаешь. Мы только что говорили, что выжить можно за счёт знаний, ремёсел, денег и власти. Вот именно, власти... Чтобы жить спокойно в какой-то стране, надо иметь там руку на законах, а полицию и армию держать под собой, а не где-то сбоку. Сбоку от человека ходит только смерть, постоянно подстерегая каждый его неловкий шаг. И ты бы хотел, чтобы смерть была вооружена армией, полицией и властью?

     - Разве смерть ждёт не впереди? Сбоку?

     - Ну что ты! Если бы смерть была впереди, она носила бы имя Бог, но у Бога уже есть имя - Жизнь. Так что смерти осталось лишь красться за человеком где-то сбоку. Вот я и говорю, что преследующая нас в ауте смерть всегда опасно вооружена армией, полицией и идеологией. А если забрать себе власть в ауте даже самым честным путём... тут можно сразу перестать выходить на улицы и начинать паковать чемоданы. Антиевсейство, увы, заложено в людях генетически. Полиция не спасёт, стоит моим людям взять на себя ответственность за каждую ямку на мостовой и за каждого замёрзшего бездомного. Даже в тех странах, где не было официального выделения моих людей, а всё вуалировалось под всеобщей национальностью, не дай нам Бог было сунуться на высший пост! Это всё равно, что призывать к собственным погромам. Я думаю, что Господь Бог сам выделял нас в сердцах прочих людей и сам озлоблял эти сердца против нас - чтобы у нас не было иного выбора, как собраться всем вместе вдалеке от цивилизованного мира. Логически ты прав: все вместе мы представляем довольно печальное зрелище. Где же они - эти умненькие очкарики, спешащие в консерваторию?! Но в нашем пути нет ни капли человеческой логики. Есть только одно божественное предназначение. И оно в том, чтобы, рассеявшись, мы снова собрались вместе. Зачем? Кто знает! Может быть, для того, чтобы сейчас всё было именно так, а не иначе. Не торопи события, Антуан, - они сами к тебе придут.            

     - В таком случае, зачем Вы, собрав почти всех, увели их в Систему, которую Вы, как я слышал, не считаете серьёзным и надёжным пристанищем? Вы говорите о войне, но, мне кажется, было и ещё что-то, заставившее Вас паковать чемоданы...

    - Зачем я их увёл оттуда ? То есть, зачем я сказал им идти? Как тебе сказать? Сами они бы не пошли. Крах был не только в угрозе физической - то есть, в угрозе войны. Никто не верит в крах, даже находясь на его краю. Тем более, когда этот крах касается самого разума, а не только его внешнего окружения. От внешних катастроф бегут. К внутренним - сами стремятся, ещё и локтями при этом толкаются... К тому времени обанкротилось уже всё. Опошлилось всё. И вера, и безверие - всё сошлось на деньгах. Моё семейство, будучи на грани внешней войны, вдруг бросилось делать деньги. Одни торговали верой, тайными заповедями, предсказаниями - теми письменами, в смысле которых самому себе-то не всегда можно признаваться. Другие, спекулируя на разочарованиях первыми, стали торговать безверием, соблазнами, удовольствиями. Ещё немного, и мои люди стали бы такими же, как весь остальной мир. Когда забывают о душе ради спасения тела - я ещё могу понять: две стороны одной монеты - всегда ляжет либо на орла, либо на решку. Но когда забывают и о душе, и о теле, когда в голове у человека одни лишь соблазны... Так что, пока моё слово чего-то ещё стоило, пока мои указания ещё с неохотой выполнялись, я решил их увести и изолировать, благо, была и внешняя видимая причина - угроза очередной войны. Всё тогда требовало изоляции, всё требовало отдыха друг от друга: природа - от человека, человек - от материального мира, народ - от народа. Разум, оказавшись наедине с самим собой, без тяжести своего тела, без его забот и его проблем, доложен был задуматься о себе, погрузиться в себя, разобраться в своём назначении, чтобы вернуться потом в мир очищенным.

     - Вернуться в мир?

     - Разумеется! Я договорился с господином Пауком о некоторых условиях. Народ мой занял полагающуюся ему нишу в Системе и, как и предполагалось, вслед за моими людьми сюда ринулся весь остальной мир. Все знали, а я того и не опровергал: там, где моя семья, там - перспектива, там - выгода. Хотя это совсем и не так. Даже наоборот: там, где мы, там - несчастья... Но надо же было ненавязчиво очистить всю Землю от людей, дать природе отдохнуть от человека.

     - Так вы вернётесь ещё туда ? Я не слышал, чтобы кто-то хотел теперь вернуться. И среди Ваших людей не слышал тоже!

     - Уходят всегда, чтобы, так или иначе, вернуться. Не все, конечно, теперь смогут успеть надышаться настоящим воздухом. Возраст... Когда я вёл переговоры с Пауком, я несколько раз входил и выходил из Системы, чтобы, кстати, также показать своим людям безболезненность возврата из Сети. Но теперь я вернусь в мир только для того, чтобы быть там похороненным. Мой бренный срок прошел и я жду лишь того момента, когда духовно возмужает новое поколение - гордое, не униженное и, может быть, даже не знающее ненависти. Ты их не видишь такими, но я их вижу. Тогда я скажу своему народу, что хочу уйти в настоящую вечность и что они должны проводить меня. И седовласые пойдут со мной, чтобы разделить со мной дорогу в вечность. А средние побоятся мучительного тлена и захотят остаться в Сети, но тоже пойдут, потому что за мной пойдут самые юные - они выйдут вместе со мной проводить и меня и седовласых, и уже не вернутся сюда никогда, потому что это будет им мой последний наказ. Люди, Антуан, ради их же блага, должны быть не то, чтобы слегка обмануты, но... вот хороший пример, о котором ты должен был раньше слышать. Когда-то на востоке людей поражал один из авитаминозов, с которым просто не знали, что делать. И, что самое интересное, в древности о нём будто бы и не знали, а потом он возьми да и появись! Что это? Отчего это? Кара небес? А там, на востоке, знаешь ли, большой популярностью издревле пользовался рис - основная их еда. Рис был и разных сортов, и разной степени очистки от кожуры. И все стремились показать, как они богаты, а поэтому ели исключительно очищенный рис рафинированных сортов. И при этом страшно мучились от авитаминоза! Это болезненное чванство продолжалось бы без конца, если бы не нашелся один наблюдательный человек, вроде тебя, который не присмотрелся бы к пище самых бедных и не заметил, что тот, кто ест неочищенный рис, тот не страдает этим авитаминозом! И этот человек тогда, чтобы убедить всех, сначала обманул самых знатных, подсунув им в пищу неочищенный рис. А когда проявился положительный эффект, раскрыл тайну излечения, чем и заставил всю эту кичащуюся в самолюбовании публику начать есть здоровую крестьянскую пищу - обыкновенный неполированный рис. Болезнь повсеместно отступила. А люди, увы, так ничему из этого и не научились - продолжали целовать свои собственные отражения. Вот в таком виде до меня дошла эта история. И мне кажется, что Господь намеренно лишает людей собственного здравого смысла, но милостиво наделяет их способностью следовать за поводырями, которых сам им и даёт - уж кто каких поводырей заслужил. Так что, мои люди не захотят, но они пойдут за мной!   

     - И Ваш друг господин Паук знает о Ваших планах? Знает, что его любимцы первыми его покинут?

     - Знает... но не верит. Не верит, что моим малышам хватит силы воли расстаться с его милостями. Он добрый малый, но... ни во что не верит. В себя? Когда я назвал его гением, ведь он действительно - гений, он в это поверил. Пока мы верим в него, он верит в себя. Мы стабилизируем душу этого доброго малого, сомневающуюся и мечущуюся. Он, как и ты - в вечном поиске и никогда ни в чём не уверен. Веру ему заменяет надежда, надежда на то, что его талант служит добру, а не злу.

     - Добру?

     - Мне кажется... Если бы я сам был непогрешим, сказал бы точнее, но я всего лишь человек.

     - И всё-таки, господин Евсей, Вы как человек - как Вы рискнули бросить целый народ в неведанное? Неужели всё было так плохо? Неужели ничего нельзя было изменить в душах людей? Или Вы - авантюрист!

     - ...в душах... изменить в душах... Знаешь, сынок, давай я тебе одну притчу расскажу!

     - Притчу? - поморщился Антуан. - Со мной все тут пытаются говорить аллегориями, часто, банальными.

     - Хорошо, не притчу. Сказку. Хочешь?

     - Сказку... хочу! Мне мой Деда часто сказки рассказывал. Хотя последняя его сказка привела к тому, что я, бездомный, блуждаю по пространству, набивая шишки о пустоту.

     - Ну вот, теперь и ты мне всучил аллегорию! - изобразил обиду Евсей.

     - С кем поведёшься... - тут же парировал Антуан.

     - Пальца тебе не клади! Ладно, вот тебе моя сказка.

 
     Две вороны сидят на дереве. Раннее осеннее утро, солнце встаёт. Отогрелась одна и говорит:

     - Холл-л-лодно! Зима скоро. Податься на юг, что ли?

     - Да ну, брось! Лететь ещё! Вон подперье обновилось - а днём даже жарко.

     - Нет, надо лететь! Клевать-то что будем? Скоро всё снег покроет.

     - А! Не суетись! Все силы на перелёт изведёшь. А в пути что есть будешь? Тут худо-бедно все кормушки известны, все свалки - под рукой. Нет! Я за лето жирка подкопила. Если слишком его не растрясать, до весны дотяну!

     - Но скоро и солнца днём почти не увидишь! Не успеет взойти, как тут же садится. Небо серое, промозглое...

     - Ах, брось! Что хорошего, когда целый день палит и ни тучки на небе? Летай тогда, ищи, где бы воды напиться!

     - Послушай, но ведь скучно же! Всю зиму так на ветке и просидишь? Ни нового пейзажа, ни новых знакомств!

     - Э, нет! Вот листья покраснеют, потом опадут, потом снег, потом оттепель, потом снова снег... разве не смена пейзажа? А знакомства? Ну, будут лететь рядом с тобой десяток гусей - вот и все твои новые знакомства! А у меня - тысячи мимо меня пролетать будут - во, скольких обкаркаю!

     - Но... вон человек идёт. Похоже, с юга. Пусть он нас рассудит: надо лететь или не надо.

     - Эй, человек, с юга идёшь? Как там, хорошо?

     - Хорошо. Жарко! - отвечает человек.

     - Я же говорила: кости погреем!

     - Я же говорила: пекло! А как там с едой? Хватает?

     - Да человеку еду всюду добывать надо, - пожаловался человек.

     - Я же говорила: кто захочет, найдёт себе поклевать!

     - Я же говорила: и там нет ничего даром! Послушай, а зимой там день светлый? Как с погодой-то?

     - Полдня заходит, полдня - не заходит... дождь то идёт, то - не идёт, - побормотал человек.

     - Вот! Погода разная, не соскучишься: то помоешь крылья, то посушишь!

     - У! Никакой стабильности, один сплошной балаган! А жизнь-то там хоть интересная?

     - Да всякого хватает, - скосил хитрый глаз мужик, - кто в навозе интерес находит, а кому и в цирке зевотно.

     - Я же говорила, всё от тебя самой зависит, а не от места!

     - Я же говорила: какой там прекрасный выбор - на любой вкус! Эй, мужик, а ты чего сюда-то с юга пришел? Что надо-то?

     - Да вот, чучела мне заказали... вороньи: покрупнее да пожирнее. На юге таких нет. Вы мне как раз и подходите! - поднял мужик ружьё и пальнул из двустволки.

     - Каррр!

     - Каррр!

     - Я же говорила: надо лететь! Мы бы улетели туда, а он бы нас тут искал! Дуррра ты дуррра!

     - Дуррра сама! Если бы полетели, он бы не шел сюда, а сидел бы дома и нас дожидался!

     - Ка...

     - Ка...

     Два прозрачных сгустка воздуха ещё пару раз всколыхнули пространство вокруг себя и окончательно растаяли в пустоте неба, не заметив даже, как две упитанные тушки свалились наземь.

 

     - Грустная сказка...

     - Никто не знает своего пути, мой мальчик! Где найдёшь? Где потеряешь? Выгодно - не выгодно... не знаю! Я пошел по пути интуиции, а не по пути взвешивания. И мне очень хочется верить, что моим внутренним голосом руководит мой Бог.

     - Мне бы тоже хотелось верить, что мой внутренний голос не транслируется мне кем-то со злыми для людей намерениями. А если сейчас кто-то втирается с моей помощью к Вам в доверие, что тогда? Кто я, господин Евсей? Где тот, который транслирует меня в Систему?

     - Ты, Антуан, напомнил мне полуоткрытый водяной кран... Ну, когда кран полностью открыт или полностью закрыт, ты понимаешь, тогда всё ясно - открытый закрывается, закрытый открывается - без вариантов, так как некуда больше крутить. Но вот когда открыт наполовину, а нужно быстро принять решение... Ты представляешь себе водяную мельницу?

     - Допустим...

     - Тогда представь себе некий кран, регулирующий поток воды на лопасти мельницы. Течение реки переменное, и мельник постоянно то добавляет, то уменьшает количество воды. Ему нужно, чтобы мельница работала достаточно быстро, но не слишком, иначе испортится механизм.

     - Это ясно, господин Евсей. Но к чему эта аллегория?

     - А теперь ты - новый работник мельника. Представил? Ты стоишь возле этого водяного крана, а он вдруг, сверху, видит, что течение резко усилилось и кричит тебе, чтобы закрыл воду немедленно. Ну и куда ты будешь крутить, если не знаешь конструкции крана? А раздумывать и выяснять некогда! Или ты угадаешь, или безнадёжно испортишь механизм! Вот и вся аллегория, Антуан.

     - В таком случае, господин Евсей, я бы сказал иначе. Вот я смотрю на монитор, за которым сидите Вы там. На стекле монитора пылинка. Но с какой стороны - с той или с этой - того никто точно сказать не может.

     - Что ж, вижу, ты меня понял, Антуан.

     - Получается, кем бы я ни был на самом деле, Вы вынуждены мне довериться. Но как я могу принят Ваше доверие, если сам в себе ни на йоту не уверен? Кто я? Зачем я здесь? Чей посыл несу? Добрый или злой? 

     - Тогда, Антуан, и жить нельзя. Конечно, кто-то однажды сможет обмануть и моё внутреннее чутьё, может быть, уже сумел. Тогда... тогда это означает, что мой Бог отвернулся от меня. Но пока что я уверен, что ты не послан нам из ада. И ты будешь всё же на нашей стороне в схватке, которую нам снова навязывают.

     - Какой схватке?

     - Потом, Антуан, не сейчас. Вот вернётся наш Системный бог Паук... Хочу тебе пока сказать... это хорошо, что рядом с тобой - настоящий мужик.

     Антуан изумлённо посмотрел на Евсея. Это он Паука называет настоящим мужиком? Да ну!

     - Я об Автостопе. Тебе повезло: такие ребята не у всякой обочины дороги стоят. Но каждому юноше в его переломном возрасте нужно, чтобы рядом был настоящий мужик. Вот я и говорю, что тебе повезло.

     - Должен сказать, что он не самого лучшего мнения о Ваших людях. Да и о Пауке! И не скрывает этого.

     - Вот и хорошо, что не скрывает! Он и на себя смотрит не менее критично. Так что, мы с ним в колкостях - квиты. Он может быть тысячу раз необъективным и тысячу раз предвзятым, но он - надёжный и искренний. Это дороже, Антуан, чем вероисповедание, образование или политические пристрастия. Принимая твою дружбу, он вовсе не требует, чтобы ты с ним во всём соглашался. А давая советы, не подменяет собой Бога. У него и в этой и в той жизни есть немалый опыт - и хороший, и плохой... в общем, тебе есть на кого опереться. Когда будешь один в сложной ситуации, не думай ни обо мне, ни о Пауке. Думай о том, как бы поступил в этой ситуации Автостоп. Я слишком завишу от своих людей, Паук - от Системы, а Автостоп - только от собственной совести. Как настоящий мужик.

 

     Как настоящий мужик.

 

***
     - А, вот и Антуан к нам вернулся! Кыш, пернатые! Разлетались, вирусоносители! Антуан, я что, похож на Прометея, кормящего ворон?

     - Воронов. У тебя новое увлечение?

     - Много чести! Единственное мое увлечение - это хандра. Заглянул к себе в мир - там лебеди. А здесь - вороны! С ударением на второе о. Чувствуют мерзавцы, что есть чем поживиться. Вот смотри: таскают у меня рифмы. А мне и не жалко!
     Веер небольших разноцветных квадратиков бумаги был разбросан по траве. На каждом - несколько строк. Строки перепачканы брызгами красного вина из пустой бутылки, валяющейся тут же, рядом. Вороны то и дело подкрадываются и утаскивают один лист за другим, скорее, соблазнённые красочностью самой бумаги и исходящим от неё запахом, чем содержанием её строк. Впрочем, в этом мире всё могло оказаться иначе, и Антуан нисколько не удивился бы, если б завтра увидел эти строки напечатанными в Гиперпространство Ньюс под именем какого-нибудь новомодного поэта, но никак не Автостопа. Максимум усилий, на что был способен сам Автостоп - это пустить бумагу со своими строками по ветру. Что с ними будет дальше, его нисколько не интересовало.

     - Вот, Антуан... видишь, триптихи нынче не в моде. Пытаюсь написать диптих. Вместо третьей части - большая клякса. Оригинально, не правда? В духе Сальвадора! Но что-то поисписался Автостоп. Пазел никак не складывается. Ну-ка, изобрази из всего этого льда слово ВЕЧНОСТЬ !

     Он швырнул в траву ещё стопку бумажных квадратиков, которые беспорядочным веером легли у ног Антуана. Вороны оживились, но увидав в лице юноши серьезного соперника, решили не рисковать и подождать в сторонке - до лучших времён, когда тот либо потеряет бдительность, либо интерес. 

                                                                                               Мухи, дохнут как терминаторы,
                                                                                               вокзальную пыль превращая в гной,
                                                                                               личинок вымётывают, чтобы те шпателем                                 
                                                                                               выскрёбывали: Этот покуда живой!   

     Листки были исписаны четверостишьями, двустишьями и одинокими строками. Сложить из них можно было разве что диагноз о глубокой депрессии автора, пытающегося заниматься тем самоизлечением, когда выдавливают их себя вместе со строками и мелано-холию - чёрную желчь. И некоторые листки всё же говорили о том, что подобное лечение иногда приносило автору облегчение.

 

  

                                    валяюсь в углу, повсеместно обхарканный,
                                    с наивной уверенностью, что живой.


    Мысль вдоль болота  беспомощно чвякает,
    подошвы свободе бросая ценой,
    залог голых пяток цепями лязгает
    на пальцах наколотых: Я ВСЁ ЖИВОЙ !

                                                                         чужое дерьмо смывая мочой со стен унитаза


                                     Давно уступить пора, и давно место занято,
                                     давно в предпочтеньи покорный покой;
                                     но мухи гноем из памяти харкают:
                                     Что делать те с памятью, если живой?

                                                                   Пускаю опарышей по следу гнили
                                                                   в надежде спасти родословное дерево
                                                                   спасаю себя, а разносчики тифа
                                                                   спасённое тело хозяйски облепливают.


                                                                                                                    но что мне делать, как мне быть,
                                                                                                                    коли я ещё не умер?


                                Голлем взвыл. Франкенштейн ходит ангелом.
                                Дьявол кидается к нищим: Я свой!
                                А Высший разум мне сверху покашливает...
                                Да знаю! Пора... но ведь я всё живой?!

 

 

                                               позвольте палачу остаться палачом


                                                                                              Медь, мельхиор уж позеленившая,
                                                                                              назначила срок этим будням скорым.
                                                                                              Ты умер давно! - кричат черви хором,                  
                                                                                              но надпись: Я жив! - ещё на сердце вышита.

                                                                               Растерянный мозг, тела смерть не почуяв,
                                                                               истошно вопит, будто крысу поджаря,
                                                                               и душу отбрасывает дальше от углей
                                                                               как будто ей суд обещает не пламя.


                                                   спасается, душой не в силах умереть

                                У изголовия стоит
                                Надежда - Espoir,
                                и черепаший щит трещит
                                молитвой: Ну же, встал!


            Но статуэтку раскрошив
            о камень - в жертву снам,
            за жизнь надежду погубив,
            бредёшь Désespoir...


                                                                       Пиджак на вешалке трещит
                                                                       истлевшей нитью пресной


                                                                                                     Мерзавец поскромничает, как всегда
                                                                                                     подножкой судьбе услужив,
                                                                                                     и ты, прокричав сотнекратное да,
                                                                                                     обрадуешься, что ещё жив.

 

 

                                               и возвращенья нет пути страшней

 

Асфальт, устав от боли выть, как с перепоя зуммер,
вконец оглохший вкусу жить, шипит: Нет, нет, не умер...

                                                                    Ком в горле не даёт остыть едва допетой песне

                                          Собаку с кошкой пережив -
                                          хомяк пробился в люди -
                                          друзей, жену, соседей, быт...
                                          но будит мысль: Не умер!

     Во сне бездонных лип, мороза и тепла,
     шепчу сквозь зубы: Жив... надежда - да, жива!

     Антуан посмотрел по сторонам: никого. Автостоп исчез, не попрощавшись. Не хочет слышать комментариев? Зачем же показал мне эти листки? Надоело самому кормить ворон? А я что, похож на Прометея, кормящего ворон?! Однажды я тоже написал нечто подобное. Но ведь то были декадентские опыты без малейшего внутреннего смысла, а здесь... он скармливает воронам свою тоску и своё одиночество. А я стал посредником этого кормления.

     Листки в траве. И алчные вороны, кося глазом, выказывают безразличные спины.

 

***
    - У нас проблемы, Антуан.

     - У нас?

     - У меня проблемы! У Евсея проблемы. У нашей Системы проблемы... Разве ты не живёшь в Системе?

     - Опять несанкционированное вторжение, господин Паук? Я, кажется, сам не доставил Системе никаких неприятностей. Что же Вас так взволновало?

     - Всё как раз санкционировано! Всё - по Закону, всё - по Договору. Сеть приняла всех, и каждый получил в Системе пространство под собственный мир, в котором он может делать всё, что угодно. С собой, с фантомами своей памяти! Точно так же свободно, как и в своей собственной голове, когда просто думает. Но здесь он может также пускать к себе гостей, а может вносить их в чёрный список. Может ходить в гости в другие миры, если его принимают, а может выйти в Гиперпространство и пользоваться общими услугами. Что ещё нужно, чтобы быть довольным?!

     - А в чём проблема? Есть жалобы?

     - Да, проблемы... Я не предполагал такого, но часть миров объединились в секты, где разрабатываются различные планы... Систему хотят ввергнуть в хаос, а потом, видимо, и захватить её. Изначально я видел, что ко мне идёт довольно много всякой озлобленной публики, но был абсолютно уверен, что, получив полный набор услуг, они успокоятся, и, скажем так, повеселеют. Несчастный бедняк, мечтавший о дюжине красавиц, - да, ради Бога, получай их себе! И совсем не на небесах. Но я ошибся, Антуан! Им ничего не надо! Ни богатства Всемирной Библиотеки, ни услуг виртуальных массажных заведений. Моя Система оказалась наполнена агрессивными сектами, которые планируют изменить всё здешнее устройство, ввести свои порядки, даже меня подчинить своим богам, которых они принесли сюда извне. А Евсея и всё его семейство - искоренить, как и ни бывало. Тут особая, знаешь ли, ненависть. Они сейчас полностью закрылись от внешнего мира. Почти весь остальной мир занесён ими в чёрный список нежелательных гостей. Только свои! Я как Смотритель Сети могу лишь наблюдать за ними со стороны, не имея никакого права вмешаться в то, что они у себя там планируют.

     - Хозяин Сети не имеет средств навести в ней порядок?

     - Но они ничего внешне не нарушают! Всё в пределах демократии Системы! И я не могу изменить правила! Кто же знал, что они как гости будут проникать в чужие миры и наводить там страх и ужас? У бедняжки Эммануэль, той, что запуталась в своей ориентации, вон какую резню в последний раз устроили! Но, по правилам, если не нравится кто-то - закрывайся от него черным списком, а вот что кому делать, тут полная свобода... У них, видишь ли, такие игры! А резня? Что резня? Все фантомы всегда ведь реставрируются хозяевами! Детские забавы, говорят.

     - Это которые кричали Хвала Единому!

     - Да, это одна из самых агрессивных сект Системы. Сейчас она подминает под себя все остальные. Вербует новых членов то из числа бывших сумасшедших, то из бывших соплеменников, то из людей изначально трусливых, которым легко внушить, что сектанты будто бы смогут сместить меня и завладеть Ядром Сети. А те, мол, кто вовремя присоединится к ним, будут стоять по правую руку. Знаешь, они как какой-то черный водоворот, как непреклонный монотонный черви миксера, как некий неутомимый пропеллер - эта секта закручивает всё ограниченное пространство вокруг себя, втягивая во вращение как своё ближайшее окружение, так и те капли воды, что цепляются трением привычки за стенки сосуда и, противясь, всё же поддаются общему движению соплеменников, как те молекулы воздуха, что намерены сохранить свою инертность на значительном удалении от источника завихрения, но общий эмоциональный фон увлекает и их в единое движение, делая его столь же инертно направленным, сколько инертно неподвижным оно было до тех пор, осуществляя лишь свой бесконечный броуновский хаос в своём ограниченном пространстве. Никто из тех, кто так или иначе оказался в этом замкнутом объёме с этой маниакально непреклонной сектой в центре него, не в силах ей противиться, не в силах не выказать ей поддержки - из-за элементарной боязни оказаться вне объёма с твёрдыми и надёжными стенами. И поэтому каждая частичка, сопротивляясь всеми силами своей миролюбивой инерции, всё же вовлекается и увлекается навязанной ей борьбой, объединяясь в сплочённую стаю всеобщей кровавой поруки, и всё более и более теряет надежду безнаказанно из неё выйти, но всё более увлекается слаженностью, согласованностью и успешностью всеобщего направленного движения. Одно лишь напрягает и вызывает злобное их - этих слившихся молекул - раздражение: Почему рядом расположенные конгломераты иных частиц не увлекаются точно таким же движением? Они что, лучше? Умнее? Да нет, они просто отступники! Моральные недомерки! Недочеловеки... Смерть нечестивым!         

     - И их много? - спросил Антуан, отгоняя навязчивую, как августовская муха, мысль: Если он активно прибегает к столь отточенным образам, быть может, всё не так и плохо? На краю у бездны не следят за стилем.

     - Относительно всего нашего мира - горстка. Но мир скован демократическими порядками, и, пока внешне соблюдаются приличия, они - такие же равноправные обитатели Системы.

     - А если нет? Что Вы можете предпринять?

     - Честно говоря, ничего... Отключиться от Системы может только сам хозяин мира. По Соглашению, у меня нет доступа к его отключению. Я могу, конечно, произвести некоторый катаклизм, но от него пострадают не только сектанты, но и большинство их случайных соседей. А я не могу пожертвовать ни одним невинным миром!

     - Все блага Системы не стоят слезы одного младенца...

     - Ты хорошо начитан, Антуан. - Паук сделал паузу, невидимо, но ощутимо, как будто бездна посмотрелась в тебя своей пустотой, изучил глаза Антуана и просканировал его внешнее поле. - Гнойный нарыв, Антуан, не всегда надо удалять. Иногда такая операция идёт лишь во вред.

     - Вы это в переносном смысле?

     - В каком хочешь! Да хотя бы и в прямом! Вот образовался гнойный нарыв, пусть, панариций на пальце. Попала заноза. Белые клетки крови окутывают инородное тело, борются, погибают... Ну, знаешь сам.

     - Это азбука. Так Вы считаете, что не всегда надо вскрывать нарыв и выпускать гной - инородное тело вместе с погибшими лимфоцитами?

     - Нет, не всегда! В том-то и дело, что не всегда, Антуан! Надо дать организму шанс самому справиться с инфекцией. Надо дать ему этот шанс почувствовать себя самостоятельным и сильным. Пока организм делает всё сам, он в тонусе, он полон энергии, жизни. А как только работу по очищению начинают делать за него и для него, организм расслабляется, скисает и, представь себе, даже очищенную от гноя рану не спешит заживлять! Казалось бы, всё сделано за него, а он лениво позёвывает, мол: А я вас просил? И правда! Сам по себе он обычно спокойно капсулирует инородное тело. Капсула затвердевает и постепенно выдавливается наружу, оставляя зарастающую сухую ранку. И лишь когда силы оказываются не равны, он даёт знак, мол, требуется внешняя поддержка. Но мы, гордые своим нетерпением, давай бегом - под нож, давай кромсать и латать, оставляя мокнущие швы, безобразные рубцы и незаживающие язвы! Это там, где всего-то надо было потерпеть, подождать и понаблюдать. Вот я и говорю, Антуан, что этот гнойный нарыв на нашей Системе, эта секта, я не уверен, что её следует просто взять и удалить. Система от этого только проиграет. Но вот ослабить, сделать это инородное здоровому разуму тело не таким ядовитым... Я обращаюсь к тебе, если хочешь, как к брату. Если бы я помнил своё лицо... мне кажется, что мы могли быть с тобой даже похожими. Надеюсь, что ты захочешь помочь мне локализовать самую агрессивную из сект. Поверь, я никогда не забываю подобных услуг. Впрочем, ты мне немного обязан. Помнишь ведь историю с  Живодёром?

     - Я должен зайти в секту? Вы хотите, чтобы я это сделал, господин Паук? - Антуан не любил игры с обязательствами. Он помнил самурайские законы и даже готов был следовать им, но не считал достойным напоминать должнику о долгах. Поэтому он сразу перешел к делу, тем более что дело касалось не столько смешного долга Пауку, сколько спокойствия, в первую очередь, Евсеевой родни - его Аэры спокойствия.

     - Понимаешь, отдельные вылазки не несут большого вреда. Да, это неприятно, но не катастрофично. Я больше скажу, некоторое количество зла всегда должно присутствовать в Системе, чтобы поддерживать её тонус, чтобы обитатели видели жизненную важность наличия Правил и сами соблюдали Соглашение. Добро - это ведь один сплошной кисель, который расползётся по щелям, если не находится в жестком обрамлении зла. Но зло должно быть снаружи, и пока оно снаружи, соблюдается устойчивое равновесие. Как тебе такой образ? Более наглядно? Гожусь я для мессии, говорящего притчами?

     - Вполне понятно... Ещё можно предположить, что если зло захочет проникнуть вовнутрь добра, то добро прольётся наружу сквозь образовавшиеся дыры.

     - Прекрасно! Ты меня понимаешь! Вот именно - дыры! Я постоянно контролирую то, что происходит в сектах. Как Смотритель, я имею право видеть насквозь все миры. Сектанты пытались внести и меня в свой чёрный список, но тут же срабатывал Договор, стирающий подобный список автоматически. Смотритель не может быть в него занесён! И я горжусь этой своей выдумкой. Вот представь себе: ты в плохом настроении, тебе никого не хочется видеть, ты, по глупости, берёшь и заносишь весь-весь мир в чёрный список, скопом, одним нажатием клавиши - как щелчок курка пистолета. И что же в результате? А в результате, вместо самоубийства одиночеством ты, наоборот, стираешь этот чёрный список и к тебе вваливаются толпы старых друзей - с тортами, цветами и подарками!

     - Да, господин Паук, неплохо. К тому же, чёрный список - вещь поимённая. Вряд ли кто захочет вносить в него миллионы имён вручную. Исходя из элементарной лености обитателей, вы поддерживаете открытость миров друг другу. Но Вы отвлеклись от сектантов и моей помощи. Или это не так важно?

     - Важно. Прости! Люблю похвастаться удачными вещами, и в этой любви, как глухарь во время пения, забываю о реальной опасности. Сектанты, когда они разрознены и поимённо известны, не очень-то вредны. Но сейчас они стали объединяться под давлением самых ортодоксальных из них, собрали в своих лабораториях самые изощрённые умы и готовят одну довольно неприятную акцию. Я понял, хотя они и сумели изменить прозрачность своего мира до полупрозрачности, что они попытаются стереть его границы и выпустить в Гиперпространство всех своих обозлённых фантомов. В принципе, это невозможно, но... если им это удастся, миллионы неконтролируемых, не ограниченных никакими обязательствами кровожадных фантомов наводнят всё пространство между мирами, не давая никому, что называется, высунуть носа из дома, а потом, глядишь, сумеют проникнуть и в чужие внутренние миры... Тогда Системе придёт конец. Они думают захватить её, но они захватят лишь пепел: ведь тогда я уничтожу всё! Я сделаю так, что все хозяева миров получат одновременный импульс, который их разбудит, там, и этот импульс отключит всякий обратный доступ. А как только я выйду из Системы, последним как капитан корабля, мозг её - Ядро - аннигилирует. Сектанты не знают того, что лишь моё присутствие в Системе сдерживает аннигиляцию её мозга. Хорошее авторское право я придумал, не так ли?

     - Жесткое... Так сообщите им об этом: мол, или живём с вами все вместе, или никто!

     - Не поверят! А если и поверят, начнут искать отмычку. Например, создать мне абсолютного двойника. Глупо, конечно, но... Они настроены только на господство путём разрушения. Они ничего другого не умеют, не научились в той жизни. Если что-то и придумывают, то лишь для того, чтобы ещё больше и ещё масштабнее разрушать. 

     - И что же я? Чем я могу помочь?

     - Антуан... Ты новый человек в Системе. Ты - ничей. Ты можешь быть как нашим другом, так и врагом. Тебе надо зайти вовнутрь. В секту. Надо определить степень их опасности. Ты - исследователь, а мне очень нужно знать, чего от них ожидать. Мне нужен твой диагноз этой болезни. Нужно попасть в их лабораторию. И, скорее всего, её надо будет уничтожить! Это смертельно опасно. Не потому, что мы тебя не сможем восстановить здесь...

     - Мы? Можно подумать, что есть ещё кто-то могущественный, и, к тому же, мой друг... Впрочем, Вы правы, мне кажется, что я постоянно транслирую кому-то информацию.

     - Твоему деду?

     - Хотелось бы верить, что ему, господин Паук, но...

     - Пусть так! Сейчас это не важно! Если ты - друг, значит, и он - не враг нам. Понимаешь, Антуан, ты - мой и Евсея последний шанс. Просто, если ты не сумеешь пройти весь путь с первого раза, второй попытки они тебе не дадут. Тебе закроют доступ, и их лаборатория станет нам не доступна полностью. Ведь всех моих друзей они давно вычислили. И тогда они будут готовить в своей лаборатории разрушение нашего мира, а мы сможем лишь безучастно смотреть на всё со стороны - сквозь их полупрозрачность. Это как в настоящей жизни: ошибиться тебе нельзя ни разу! Поверь, это - не виртуальная игра, хотя, по парадоксу, ты и находишься в Гиперпространстве.

     - Что ж, заглянем и туда, где разум не в ладах с сознанием... Значит, говорите, представить себя живым человеком? 

     - А разве ты - не человек?

     - Не знаю... пока я ничего не знаю.

***
     - Эй, Автостоп, у тебя вообще есть совесть или нет! Я тебя ищу повсюду. А в твоей почте разве что дохлых мух можно коллекционировать!

     - Совесть?! Девочки, бай-бай! - Автостоп помахал ручкой двум сопровождавшим его виртуальным девицам, не позволяя им даже приблизиться к Антуану, а сам нетвёрдой походкой подошел поближе, совершенно безуспешно пытаясь выказывать полную адекватность. Получалось плохо. - Совесть! Если бы у меня была совесть, я бы подох лет за десять до Системы. С моей биографией... У меня за спиной столько всякого дерьма, что никакой совести не переварить. Либо я её должен был сожрать, либо - она меня. Что смотришь? Ну, нажрался Автостоп. Кто знал, что ты вообще вернёшься? День нет, другой нет. Вот пошел к девкам и нажрался там! Завтра Автостоп блевать будет. А момент блевоты и заменяет ему угрызения совесть. Оставь этого придурка в покое. Или убей! Что тебе, жалко? Убей! - он слегка сбросил с мыслей вялость. - А в чём дело, Антуан? Почему ты меня заждался?

     Развязал язык и рвёт себе душу в клочья.

     - Да что с тобой сейчас говорить! Только время терять! Придёшь в себя - поговорим и о деле. Эх, жалко только времени! У, смесь бабника с алкоголиком!

     - А, даже если от мужика останется один член и одна извилина, обслуживающая этот член, - язык с трудом управлялся, чтобы не заплестись жгутом, - он всё равно останется мужиком. Только потому, что ни одна баба никогда не сможет сделать то, что может он. Девочки, я же сказал: домой! Брысь! Тут начинаются мужские игры.

     - Проспись, деятель!

     - Убей меня! - проорал тот, что было пьяных сил. - Убей. Я хочу очнуться с трезвой головой.

     - Не могу.

     - Ну тогда я сам.

     - Нет! - голос прозвучал, словно звук боевого топора, рассекающего доспехи тяжелого рыцаря: сухо, коротко и жестко. Автостоп слегка остолбенел. Тряся головой, он пытался сбросить остатки пьяной игривости. Сознание медленно, но всё более к нему возвращалось.

     - Дай мне час, и я буду в норме.

     - За час не проспишься.

     - Не... спать нельзя. Кроме головной боли, - Автостоп икнул, - пардон, сон ничего не приносит. Если я... ну, ладно... мне один человек объяснил, - он снова икнул, - пардон, что во время сна яд оседает в мышцах, а когда просыпаешься, он с кровью идёт в голову. Сон яда не выводит, а тот просто медленно тлеет. Этого допускать нельзя! - резкое движение рукой, предназначавшееся для демонстрации уверенности в собственной правоте, чуть было не опрокинуло Автостопа наземь. - Мы не будем ждать, пока алкоголь уйдёт сам. Его надо сжечь! - и он фигурально чиркнул спичкой.

     - Глотать не надо, ладно!

     - Чушь! Я сказал: ровно один час! - и затрусил в сторону холма. 

     Чёрт бы тебя побрал, старого пьянчужку! Надо же, решил, что я уже не вернусь. Ну и куда его понесло теперь? Будет штурмовать вершину? Что ж, если шею не свернёт, этот холм за час из него всю дурь выгонит. Тут он прав.

     Антуан смотрел на холм и на приближающуюся к нему точку. Говорят, его - этот холм - создал здесь один художник, чтобы все, выходящие в Гиперпространство, могли подняться на его смотровую площадку и увидеть весь Гипермир целиком. Художнику пришлось для этого много поработать, ведь это в своём мире можно движением мысли поднимать и сравнивать горы, а общее пространство таким фокусам не поддаётся. К тому же, тысяча согласований, ведь в Гиперпространстве, подчинённом Пауку, не допускалось ничего произвольного. Захламление в свои первые годы Сети научило Паука небывалой жесткости, он вел себя теперь как привидение - хранитель старинного замка, почти ничего не позволяющее менять в пустых коридорах.

     Но зато, после стольких трудов, стоит теперь этот Гипермонт, как тот художник назвал свой холм, и, по крайней мере, служит хотя бы Автостопу. Он сейчас, наверное, у подножия крутой деревянной лестницы, взбежать по которой не всякому человеку под силу. Художник не мудрствовал лукаво, а сделал копию горы, которую, видимо, полюбил однажды на всю жизнь. Вон и светящийся крест-маяк на её вершину поставил. И зверьё, наверное, бегает там такое же - дикое, непуганое и вполне недвусмысленно заявляющее о своих правах на эту гору. Что б тебя там бурундук напугал, Автостоп!

     Постепенно вид этого холма сменился видом совсем другого - и побольше, и не так обжитого - без лестниц, дорожек и смотровых площадок. Антуан закрыл глаза, открыл глаза - видение не исчезло. Да и как могло исчезнуть видение, ежесекундно жившее в его воспоминаниях! Ведь совсем ещё недавно они поднимались на такой же холм, чтобы с его высоты увидеть весь мир его Аэры.

     - А разве нельзя просто взлететь на этот холм? Ты же можешь птицей... - он спрашивал это, больше беспокоясь об её усталости, но она отвечала:

     - Ну, что ты! Только ногами! Красота не даётся в руки без труда! Что, даром захотелось?

 

     Он снова закрыл глаза. Но тут же услышал её голос и ясно увидел её лицо.

     - Антуан! Наивный мальчишка! Ты что, действительно слова равняешь с мыслями?

     - Ну что ты, я знаю, что люди часто лгут. Очень часто! Я же тебе не маленький!

     - Да нет же, Антуан, нет! Не во лжи дело. Тебе говорят правду - чистую правду, и совершенно искренне, без всякого подвоха и лжи, только у каждого слова есть ещё свой эмоциональный... - она замялась, подбирая слово.

     - Шлейф?

     - Пусть! И этот шлейф часто важнее самого слова.

     - Под-смысл?

     - Нет! Ну, какой ты простой, Антуан! Как микроскоп! Ты можешь говорить всё, что угодно. Можешь назвать меня последней дурой и даже потаскухой - по физиономии, правда, при этом получишь непременно, - но важно не то, что ты скажешь, а то, какой след оставит это мне на сердце. Ведь и, назвав дурой, можно объясниться в любви... Уф! - она остановилась перевести дыхание, дав Антуану, шедшему нога в ногу следом за ней по крутому склону, на себя натолкнуться, - шедшему так, чтобы в любой момент поддержать её, если Аэра вдруг поскользнётся.

     - Не пробовал. Даже дурочкой... - запах её волос, в которые он неожиданно для себя и так долгожданно окунулся, ударил в голову дурманом бесконечной нежности к ней. - Что такое? Устала? - спросил Антуан с тайной надеждой пьянящей остановки в пути.

     - Эй! Не расслабляться! Мы обязательно должны подняться на эту гору. Береги силы. Ну же, покоритель вершин! Когда увидишь мою землю с её высоты, тебе будет всё равно, что говорят мои братья. Да и до меня тебе уже не будет дела.

     - Так уж? Никогда не поверю! Да и не пойду я туда в таком случае...

     Деревья, покрывавшие густой кроной склон не такой уж и высокой по земным меркам горы, скрывали под собой всё тайное и всё явное, что когда-либо здесь происходило.

     - Э! Не сейчас. Или засомневался в себе? Вот поднимемся на вершину...

     - Зачем?

     - Чтобы достичь вершины!

     - Слова! Всё слова. Вершины чего? Что в подтексте, э, пардон, какой эмоциональный шлейф у Ваших слов, моя госпожа?    

     - Смысл такой, что, не покорив этой вершины, не прочувствуешь и другую.

     - А связь между ними обязательна?

     - Ты же человек! Как ты можешь восхищаться мной, не восхитившись тем, что я люблю?

     - Ради тебя я готов восхищаться даже твоим братом-близнецом Эдемом. Хотя он и моральный урод.

     - Вот видишь, Антуан, уже сказано так, что я не чувствую раздражения в обидных словах... А вот отец, братья, мама - все говорят правильные умные вещи, но смысл их один: прогони этого пришельца Антуана. Я им запретила даже касаться твоего имени, так они стали говорить так, что я чувствую всё, чего нет в словах, но что есть в их сердце. Ну, почему ты - чужой? А если был бы свой, то... был бы таким же скучным, как все, кто пытался ко мне приблизиться.

     Антуан решил отвлечь Аэру от мыслей, разрывавших ей сердце. Он знал хороший приём.

     - По-моему, вы с Автостопом сговорились обучить меня словесным играм.

     - Автостоп? Опять Автостоп! Ты мне все уши позвонил своим Автостопом! Ну, так и иди к нему! Да нет, не наверх, а туда - вниз, к нему и его девкам!

     - Нет, Аэра, милая, ты не справедлива. Вот послушай! Он не такой тонкий знаток слов и их эмоциональных подтекстов, но он был в том мире, о котором ни я, ни ты ничего не помним, а там со словами играли не так тонко, как это принято у вас.

     - Противный мальчишка! Что, зацепил мой интерес, да? Нашел, как заставить меня слушать басни твоего болтуна?

     - Ты слишком предвзята. Он - мой друг. И он не лжет.

     - Как и я!

     - Вы у меня, как два положительных полюса магнита, которые сами между собой отталкиваются, но зато оба притягиваются к отрицательному. Всегда нужен буфер!

     - А! Так ты - отрицательный? Эдем, братишка, прав: ты - злодей!

     - Нисколько. Это физики однажды перепутали названия. А на самом деле отрицательный полюс сам всё отдаёт, он - щедрый и бескорыстный.

     - Так...

     - Так слушай, - он быстро перехватил словесную инициативу, пока Аэра собиралась с мыслями. Он знал, что, заинтересовавшись, она забудет о своих маленьких претензиях к его другу. - Слушай, пока мы до вершины не дошли. Автостоп однажды назвал тот мир целлюлозным. Я удивился и спросил: Почему? И он объяснил, что ощущал жизнь в том мире, как будто покрытую слоем блестящей целлюлозы. Где бы он ни был, в каком бы краю Земли ни бродил, и какие бы умники в тех краях ни правили, всюду на поверхности общества для всеобщего обозрения выставлялось одно - респектабельное и привлекательное лицо социума, покрытое макияжем красивых законов, прав и свобод, а на самом деле под этим слоем была жизнь настоящая, на которую внешние законы и внешний глянец не имели почти никакого влияния. Где-то там, на поверхности, своей жизнью жили блестящие законы, а среди людей были в ходу обычные ежедневные традиции, плевавшие на весь сияющий поверху глянец.    

     Однако законы, чтобы о них не забывали уж совсем, периодически устраивали облавы на традиции, и тогда начинались скандалы и разные там суды о всякой черной экономике, укрывательстве доходов, корпоративных соглашениях, взяточничестве... ну, суды против обычной жизни людей. Кто-то из законников устраивал борьбу против показухи, кто-то объявлял войну жизни по понятиям, то есть по принятым традициям. Называй, как угодно! Понимаешь?

     - Не сказала бы.

     - Ну, это как в аквариуме.

     - То есть, все немы как рыбы!

     - Да нет же, Аэра! Рыбы совсем не немы, но не об этом речь... Пусть не только рыбы, пусть и осьминоги, и крабы, и медузы... И вот представь, что в аквариуме сложилась определённая жизнь, всё как-то утряслось и притёрлось. Но, увы, есть ещё и тот, кто смотрит за аквариумом со стороны, и он считает, что там не всё соответствует его представлениям о порядке, о справедливости и о красоте. Он берёт тогда сачок и кого-то из аквариума удаляет, а кое-кого туда подсаживает. Иногда этот внешний инспектор уходит по делам, и тогда жизнь в аквариуме снова налаживается и утрясается, но тот хозяин имеет свойство всегда возвращаться и всегда при этом считает себя обязанным что-то подправить, а кого-то отловить и наказать.

     - Ты хочешь сказать, Антуан, что именно так жили люди на земле?

     - В общих чертах. Принцип всегда один: люди жили в обществе, где все всё про всех знают и всех это, в принципе, устраивает, хотя бы потому, что твоя жизнь и жизнь твоих близких дороже любой взятки, которую приходилось так или иначе кому-то давать, обеспечивая себе свободу дышать. Человек нарушал законы не потому, что да - сам их не любил, а потому, что он всего лишь хотел простоты, ясности и покоя в сложившихся, как правило, без его участия условиях. И жизнь по обычаям устраивала его в этом отношении больше, чем жизнь по мудрёным законам, за толкование которых надо обязательно ещё и платить адвокатам. Это - элементарное стремление человека, как и всего в природе, к нулю энтропии!

     - А если без мудрёных слов?

     - Извини. Все в природе стремится к простоте, понятности, доступности, то есть, к нулю энтропии - к отсутствию напряжения! Понимаешь? И человек - не исключение. В эстетическом плане он любит красивое и, часто, сложное, но в обыденной жизни, когда дело касается не души, а тела, то чем проще, чем понятнее и доступнее, тем лучше. И в этом смысле рябящие по воде традиции куда более логичны, чем сложные, как цунами, законы, обрамлённые всевозможными адвокатами, прокурорами, судьями и всякими присяжными, которые тебя, к тому же, ни от чего не защитят, стоит лишь выйти из здания суда. Когда-то в древности традиции стояли наравне с законом. Я читал, что тогда был даже некий кодекс защиты чести - дуэль. И она тогда была, как правило, лишь слегка запрещёна законом. Дуэль - всегда в чести, а обращение в суд для защиты чести считалось позором, равным позору полового бессилия. Это в древности. Но потом наступило полное разделение. Все традиции просто ушли с поверхности, скрылись под слоем целлюлозы законов, надёжно закрывающей традиции от посторонних социуму глаз.

     - Энтропия... нулевая энтропия... - задумчиво произнесла Аэра, стоило Антуану сделать паузу в своём авторизованном пересказе услышанного им от Автостопа мироустройства до Системы. Её, казалось, поразило невозможное пересечение голой физики с жизнью общества - поразило то, что межчеловеческие отношения можно уложить в простые физические и математические формулы. И хотя она старалась внимательно слушать Антуана, все его слова и фразы доносились до неё, будто просеянные сквозь туман под названием энтропия - просеянные сквозь её нули.  

     - Почему же тогда, - продолжал Антуан, увлечённый возможностью выстроить логический ряд перед внимательным слушателем, - случались скандалы, если всех устраивала подобная жизнь? Потому, что это было кому-то нужно! Все, например, знали, что бедный человек никогда не станет президентом хотя бы потому, что просто не сможет оплатить массовку на выборах.

     - Массовку? - рассеянно переспросила Аэра.

     - А как же! Все агитаторы на выборах и все демонстранты по традиции получали хорошую зарплату. Кто же даром пальцем пошевелит! Все ведь знали, что выбирают фишку, точно такую же изначально импотентную, как и фишка его противника по выборам, так почему же при этой равной их никчёмности, самому слегка не подзаработать? Игра за деньги без малейших политических пристрастий! Всех при этом устраивало, раз уж так положено в целлюлозой покрытом обществе, что президентом будет некая фишка, имидж которой хорошо оплачивается во время выборов. А скандал... ну, если подобная марионетка зарывалась и устраивала, например, войну, в которой погибало слишком уж много своих, публика начинала волноваться, мол, по нашим понятиям, ты, дядя, как фишка малость перебрал...

     - Ну и лексикон! Нельзя ли, Антуан, цитировать твоего друга не так дословно? - Аэра вернулась из фатального тумана энтропии к реальности, а значит, и к своей естественной колкости, стоило лишь Антуану произнести фразу, коробящую её вкус.

     - Можно. Только смысл акценты потеряет. Или, например, людей взбудораживал скандал с отравлением грудных детей биодобавками в молоко. Это брало за живое. Тут зашкаливало. Жизнь по понятиям с такими вещами не справлялась. Когда кто-то зарывался в прибылях, традиции требовали быть скромнее, и даже призывали к законам. Или кто-то наворовал чрез меру и кичится этим. Не хорошо! Где закон? Ну а когда кто-либо пожадничал и не заплатил, кому и сколько положено, что ж пенять! Вот тебе закон - вот тебе фига в кармане! Ведь иерархию порядка надо кормить и подкармливать. А какой бы ни была скотской - извини, несправедливой и алчной! - машина порядка, обывателю она всегда лучше, чем хаос. Полный беспредел - это хаос. Обращение к закону - хаос ещё больший, потому что закон - это хаос регламентированный. Соблюдение традиций кормления иерархии власти - вот это порядок, простой и понятный.

     - Но, Антуан, разве в таком мире не страшно жить? - голос Аэры прозвучал задумчиво и тихо. Она представила себе всю эту сложную конструкцию, сравнила с образом жизни, который достался ей в Гипермире, и совсем не пришла от этого сравнения в восторг.

     - Я тоже спрашивал. Ответ простой: пока ты платишь, и тебе платят, и при этом доходы слегка превышают расходы, то можно и жить. Но если попал в оборот, или налетели законники, чтобы показать недовольному плательщику налогов свою важную работу, или комиссии проголодались без гигиенических и прочих скандалов - то это конец! Твой бюджет не потянет расходов. Ну а если бандиты наехали, то можно и исповедоваться. Людей тогда, как и всегда, плодилось бесконечное множество, и если тебя, умного, заменяли потом двое глупых, этого особенно никто не замечал. Автостоп рассказывал, что каждый в том мире на самом деле мнил о себе бог знает что, к тому же, популярна была теория о незаменимости в обществе каждого отдельного человека, мол, на должность-то найдётся претендент, а вот личность подменить невозможно. Один даже продекламировал, что без него народ неполный! Красиво сказал. И, наверное, правильно сказал, если не перепутал с цивилизацией. А другой сказал, что каждый человек - это винтик в огромном механизме, и этим подразумевалось, что его отсутствие ведёт к расстройству, остановке и развалу всего общественного устройства. Но если бы так! На самом деле людей там ни в грош не ставили - не ценили ни их жизнь, ни их таланты. Незаменимые? Есть ли? Нужны ли? Винтик, говоришь? А ты попробуй-ка встройся хоть каким-нибудь стоящим винтиком в этот механизм! Будь ты хоть семи пядей во лбу, а без связей ты - мусор, пыль! Не нужен никому! Был неизвестен, уйдёшь - никто и не заметит. Был известен, уйдёшь - заметят, посожалеют, порадуются каждый о своём, а через день забудут! Всё. И все. Был человек, не было человека - не имеет никакого значения. Главное - чтобы место было занято, и чтобы социум куда-то двигался, не важно, развивался или разлагался - этого, кстати, сам современник оценить не мог, а потомок и не умел, потому как не владел настоящей историей, а лишь политизированным её суррогатом, - но лишь бы только социум двигался, а не стоял на месте! Это главное. Господь Бог с высоты видел, конечно, всё это броуновское движение. И даже замечал в нём отдельные личности. Но ему тоже важно, чтобы существовало человечество в целом, а ещё важнее - чтобы у человечества была возможность движения, ведь он подарил людям свободу верить, то есть право идти за ним или же идти в другую сторону, но идти! Вот так и получалось, что на каждое место винтика в этом механизме социума всегда находилось по два претендента, один из которых в результате грызни и подсиживания должен был подвинуть другого, ведь оба сразу - заклинят всякое движение. А социум уже сам решал, кто из них подвинет кого и куда, разумеется, исходя из своей, социума, выгоды, а не по каким-то высшим соображениям. На словах лгали, конечно, о высшем предназначении, а на деле - все гребли под себя.

     И даже в искусстве, где уже, казалось бы, собрались одни незаменимые и неповторимые, - и там была сплошная конкуренция! Как оказалось, глаза зрителя не могут смотреть бесконечно долго - их не хватает на все картины, скульптуры, спектакли. Поэтому тот, кто пробил себе популярность, тот и навязал социуму свой вкус. А пробил он дорогу к социуму за счёт своего совпадения со вкусами управляющих им денежных мешков. Так же и с книгами. Обычный человек не в состоянии прочесть всё на свете, а значит, он читает лишь то, что хорошо пропиарено, то есть читает самых локтистых или удобных хозяевам общественного мнения авторов. Остальные, конечно, тоже кое-как пробиваются, но удостаиваются лишь немногочисленной элитной публики, то есть публики с собственными мозгами, не зависящими от выстилаемых купюрами общественных вкусов и пристрастий. Массовая культура, казалось бы, пропитанная критикой и неприятием существующих порядков, на самом деле, выпуская из публики пар недовольства, уводила её от мозговой активности к активности чуть пониже, и тем, лучше кого бы то ни было, укрепляла эти самые порядки. Ну а когда винтик изнашивался - его тут же сменял другой винтик. Не закончил гений свой последний сюжет - не страшно, ведь подпирает его гений другого толка со своей забавной и предсказуемой идеологией. Свято место пусто не бывает...

     - Даже в любви...

     - Что в любви? - Антуану показалось, что Аэра совсем его не слушает. Ей, наверное, всё это скучно.

     - Не повстречался бы Антуан, то был бы другой. Хуже. Но всё равно был бы...

     - Или лучше, - понял он ход её мыслей, и даже обрадовался тому, что она перенесла принцип на другую, более интересующую его теперь тему.

     - Нет! Лучше не бывает. Я всё же думаю, что Бог здесь больше распоряжается, чем просто позволяет борьбу одного с другим за место... возле меня. Я его чувствую, я чувствую его настроение. И я знаю, что всё вокруг меня - не случайно. И ты - не случаен. Но вот тот мир, о котором ты говоришь... я не хочу жить в таком мире! Мне страшно жить в таком мире. Там - одна сплошная ложь! Там выгодно лгать. Я не хочу лгать. И, Антуан, там же нет не то чтобы вечности, там, наоборот, сами себе ложью обрезают годы...

     - Конечно, вечности нет! Но почему обрезают годы? Ведь это даже забавно. Ведь то уже и не ложь, когда ты знаешь, что тебе лгут, а тот, кто лжет, знает, что ты это знаешь. Это просто забава такая.

     - Никакая не забава! Тот, кто лжет, мне это мама рассказывала, когда приучала говорить только правду, у того жизнь в два раза короче. Он всегда боится, что его разоблачат, а страх и старость - это брат и сестра. И мать у них общая - смерть.

     - Вот как! Следовать твоим советам - так и в том мире можно вечность организовать!

     - Я не хочу в тот мир! Там лгут все подряд. Лгут даже самым близким. И даже себе самим лгут! Там и ты будешь мне лгать, когда разлюбишь. Лишь бы Евсей тебя не прогнал. Ведь ты станешь у нас самым главным ученым, правда же?

     - Какая связь, Аэра?

     - Самая простая. Грустная. Я Евсею как любимая внучка. И он за меня изгонит из мира - того или этого, не важно, - изгонит любого. А ты не захочешь терять выгодную должность, где мог бы много достичь в своей науке, осчастливив весь мир открытиями. Вот и станешь лгать. Даже себе лгать, ведь ты захочешь оставаться внешне и внутренне честным. И поэтому скоро умрёшь от разрыва сердца...

     - Ну и фантазия! Это же невозможно... Разве можно тебя разлюбить?

     До вершины оставалось совсем недалеко. Сердце Антуана забилось, вызвав и неровность дыхания, и детскую некоординированность движений. Потеряв равновесие, он чуть было не прокатился кувырком в обратном направлении.

     - Устал?

     Признаваться было неловко. Это была не физическая усталость. Это была усталость ожидания. Это было предчувствие скорого восторга. И он подумал: Если вид с вершины не окажется столь же бездонным, как глаза Аэры, интересно, посмею ли я сказать ей, что этот вид меня не впечатлил?

     - Ну, так отменили бы целлюлозу! - она всё ещё не отошла от своих грустных размышлений. - Собрались все вместе и сказали бы: Не хотим больше лгать! Пусть злая, но правда!

     - Э, нет! Соседи кругом. Как же! Мусор должен оставаться внутри. У каждого соседа - свой, родной, собственный. Ну, это как та же реклама!

     - Реклама? У нас здесь много рекламы. Мы от неё легко закрываемся, но там - в Гиперсреде - говорят, спасу от неё нет.

     - Притом, что... - Антуан вспомнил изначальное предостережение Паука, которому он всегда потом следовал, - ...кое-какие поделки там не только навязчиво надоедают, но и зашибить могут, если не предохраняться.

     - Смешное слово.

     - Просто трансформация смысла. Обычное дело, когда условия жизни меняются, а язык остаётся прежним. А реклама... - Антуан явно спешил закончить эту тему ещё до конца восхождения, ведь оборвать или недоговорить свою мысль он не мог даже ради скорой вершины. К тому же, он говорил с человеком, который должен и знать и понимать его до конца, иначе...

     - Да лгут все ваши рекламы! Сколько всяких умных услуг предлагали, а подпишешься - ничего, кроме мусора. Думают, если мы не выходим в Гиперпространство, так уж совсем такие дикие! Хорошо, если десятую долю получаешь от обещанного.

     - Вот это, Аэра, и есть образец целлюлозного мира. Обещанное, внешнее - одно, а реальное, внутреннее - совсем другое. Кстати, реклама там была безобразно дорогим удовольствием. И очень выгодным. Всякий олимпийский чемпион или кинодива получали контракты на рекламу, которые кормили их в сотни раз лучше, чем основная их работа. Но, в отличие от тебя - ничего незнайки, между любимцем публики и самой публикой заключалось негласное соглашение, по которому любимцу разрешалось заработать на рекламе, наврав при этом с ясными глазами три короба лжи о каком-нибудь никому не нужном продукте. Публика эту ложь ему легко прощала: Пусть красавчик или красотка подзаработают! Ведь это легко укладывалось в их соглашение: Я солгу, но вы же - не лохи, вы этому не поверите, и не купитесь на наигранную ясность моих глаз, и не обидитесь, что вру, - это просто такой несерьёзный жанр! Ну а вместо того, что так дорого рекламировалось, обычный человек покупал в соседней лавке точно такой же продукт под другим названием, цена которого не включала в себя рекламные расходы. Случались, однако, и неприятные истории. Некоторые из таких знаменитостей вдруг появлялись на телеэкранах бесконечно больными на краю смерти людьми и просили у мира прощения за своё участие в рекламе, скажем, табака. Они не каялись в том, что лгали, хотя рекламирование неведомого тебе зелья - это уже ложь. Но они каялись в том, что получали деньги за то, что в результате убило и их самих и ещё миллионы людей. Бог жестоко и болезненно мстил им за ложь ради денег, осознанную или неосознанную - ему всё равно! А когда закончили разоблачать рекламу табака, настал черёд каяться тем, кто рекламировал мобильную связь. Впрочем, не успели. Уход в Систему отложил эту процедуру.

     - И зачем тогда реклама была нужна?

     - Для престижа больших людей. И для таких глупышек, как ты! Если ты не выкладываешь на рекламу кругленькую сумму и не привлекаешь знаменитостей, то вываливаешься из обоймы. Тебя начинают даже в чём-то подозревать. А выставление себя напоказ априори предполагает, что ты в бизнесе честно играешь. Богатому, покрытому блестящим слоем целлюлозы обществу положено, чтобы этот слой был исписан красочной и подавляющей волю рекламой.

     - Подавляющей волю?

     - Именно, подавляющий волю! Один простейший фокус со звуком чего стоил! Ведь всякая телереклама была на четверть громче общего звукового фона. И это действительно подавляло волю! Если бы я жил там, я бы первым делом изобрёл телевизор, снижающий внезапную громкость рекламы, а ещё лучше - заглушающий её. И защитился бы законом о том, что реклама - это грубое вторжение в мою личную жизнь и мои вкусы. Впрочем, этот закон не прошел бы, но всё равно кучу денег заработал бы на изобретении такого телевизора, гасящего рекламу.        

     Аэра долго молчала, не спеша закончить восхождение. Потом остановилась. Повернулась лицом к Антуану и показала ему свои мокрые беззащитные тёмно-карие блестящие глаза.

     - Антуан, мне холодно. Этот твой холодный мир... Обними меня! Я сейчас представила нас там, и мороз прошел сквозь меня. Мы ведь никогда не уйдём туда, правда?

     - Как мы можем? - обнял он её и прижал к себе.

     Что может быть выражением большего доверия и преданности, чем прикосновение женщины к мужчине всеми, какие только возможны, частями тела? Желание слиться, стать целым... Не является ли это стремление к душевному и телесному единению именно тем, что обозначается невнятным и неопределённым словом - любовь?

 

     Потом  был восхитительный вид. Тишина. Звенящая. Прозрачная. Потом... Потом Аэра снова втолковывала Антуану словесные премудрости, взявшись вычесывать гребнем липкую цветочную пыльцу из его светлой шевелюры.

     - Если моя мама мне говорит: Не превращайся в лебедя, ведь это, по нашим правилам, - не самая чистая птица, то на самом деле я слышу: Дочка, я так беспокоюсь, что ты однажды не справишься с крыльями, упадёшь, и тебе будет больно! Если отец говорит о тебе: Этот ой - плохая тебе, дочка, пара, и что-то добавит ещё, опять же, о чистоте, то надо понимать: Чужому человеку всегда есть, куда вернуться, и как бы ты, дочка, вдруг не осталась одна. А если братья говорят: Этот ой тебе не пара, так они подразумевают, что: Ты у нас одна единственная сестра, и обидеть тебя не дадим никому - оторвём голову любому, будь то свой, будь то чужой. Чужому, впрочем, легче! Но сам ты, Антуан, здесь ни при чём. Они все просто сильно обо мне беспокоятся.

 

     Пальцы сплетаются в поисках желанного,
     на кончиках пальцев желание теплится,
     желанье пульсирует, желание нежится
     на кончиках пальцев -
                                                желанья познание.
     Небесная тяжесть воздушною лёгкостью
     подкашивает, поднимая в высь звёздную...
     Ведь это легко -
                                    объяснить очень просто
     весомость души телесностью невесомою.

    

     Сладкая истома разлилась по телу Антуана при воспоминании о том восхождении. Интересно, почему это Хранитель Библиотеки именно этим стихотворением закончил свою книгу? Он потянулся, протёр глаза: прошел ровно час. 

 

     - Извини, Антуан, за тот скотский вид. Я действительно подумал, что ты ушел надолго. Или навсегда. Так часто бывает, когда у друга появляется женщина. Но, - Автостоп внимательно посмотрел в глаза друга, - есть что-то такое, что заставило тебя оставить и её. И если ты здесь, значит одному тебе с этим делом не сладить.

     Вид его был, действительно, не из лучших. И всё же, мокрый насквозь, со слипшимися волосам, Автостоп смотрел ясными и жаждущими действия глазами. Он был готов взорваться - оттого, что к прежней и почти забытой было тоскливой жизни снова нет возврата, да и просто оттого, что Антуан вернулся.

     - Да, Автостоп, мне нужна твоя помощь.     

      

     Мне нужна твоя помощь!     

      

***

     - Антуан!

     - Да, господин Евсей!

     - Антуан! Ты действительно хочешь пройти этот путь?

     - Моё желание здесь мало значимо. Гиперпространство пропитано напряжением и опасностью. И мне это не нравится. По большому счёту, мне не нравится, что кто-то хочет помешать Аэре летать. Мне не нравится, что кого-то это не устраивает и кому-то вообще есть дело до чужих миров. Я тоже интересуюсь мирами людей, и я иногда предлагаю свою помощь, как искренне пытался помочь Вам в упорядочении жизни Вашего семейства. Но чтобы подмять всё под себя... Знаете, мне надо пройти этот путь, увидеть этих людей и понять, зачем им всё это нужно. Во мне заложена какая-то пружина, вновь и вновь отправляющая меня в дорогу. Видимо Деда...

     - Да, твой Деда... хотелось бы мне с ним однажды встретиться, чтобы пожать руку. А может, мы и встречались с ним там. Что-то, да, есть что-то очень знакомое... И твой выбор. Аэра... Она не показалась тебе странной?

     - Как будто я сам произвожу впечатление нормального!

     - Вот-вот. Да, парочка... И тот человек... хотя нет, он был гораздо жестче и давно сломал в себе, и не только в себе, всякую экстравагантность. Нет, вряд ли это был он. Но...

     - Что за человек, господин Евсей?

     - Показалось, мой мальчик. Что-то неуловимое в тебе. В пору своей молодости я был окружен множеством человеческих миров. Кое-кто живёт в моей памяти до сих пор, хотя мы и не были друзьями. Да, был такой человек, уведший за собой мою взбалмошную сестру. Такую же, как Аэра. Может быть, потому я так люблю эту девчонку, что она напоминает мне сестру... Потом моя сестра погибла в катастрофе. Я уверен, что этот человек не уберёг её... Ладно, вернёшься - поговорим ещё. Одно только напутствие хочу дать тебе напоследок, ведь ты идёшь не на прогулку по неизвестному маршруту - то было бы ещё полбеды для натуралиста. Однако на этом неизвестном пути на тебя свалится ещё и такой груз, что твоя молодая и не прожженная душа может не выдержать его. Ты увидишь то, чего не видел никогда и даже не думал, что такое возможно увидеть среди людей. Ты должен будешь сам научиться тому, что сейчас твоё сознание категорически отторгает. Но чтобы подняться к вершине тайны, тебе придётся тащить на себе весь этот противный твоему существу груз. А сбросить его - значит, никогда не достичь цели.

     - Я понимаю.

     - Понимать мало! Как жалко, что у нас нет совсем времени, а у тебя нет ни малейшего опыта в подобных делах! Мне бы столько нужно было тебе рассказать... Но, о главном. Когда тащишь в гору, пусть не в гору, а вверх по лёгкому уклону тяжелый груз - просто груз, даже не груз тяжелой ответственности, а обычную тяжесть, хотя это одно и то же... скажи, что при этом самое главное?

     - Собрать все силы в кулак.

     - Близко.

     - Мысленно сосредоточиться на силе своих мышц и на ничтожности груза.

     - Близко.

     - Правильно распределить мышечные усилия, контролировать спину и следить за дыханием.

     - Да, всё это очень близко и даже правильно, но всё это - средства, всё это - тактика. А самое главное - одно слово из стратегии, ну!

     - Не... - Антуан хотел было сказать, что не знает, но встретился глазами с Евсеем, осёкся, потом ещё раз представил себя в предложенной ситуации и неуверенно произнёс: - Не... останавливаться?

     - Молодец! - Евсей удовлетворённо откинулся в кресле, находящемся перед многочисленными мониторами, на которые он постоянно косился, умея одновременно и вести увлечённую беседу, и следить за всем происходящим в его семействе. - Когда тащишь груз, главное - не останавливаться. Пока ты в движении, в самом ничтожном, но движении, ты сохраняешь шанс дойти. Остановишься на секунду, обманувшись надеждой отдохнуть и запастись силой, - груз в лучшем случае станет недвижимым, в худшем - сбросит тебя к подножью. Как бы тебе ни было нестерпимо тяжело, тошно, противно, мерзко, отвратительно идти - ты должен идти. Остановка равна поражению.

     - А отдых? - ум и знания биолога возмущённо требовали соблюдения естественных биологических фаз: сокращения и расслабления. - Человек не способен бесконечно выдерживать напряжение.

     - Только в движении! Отдых только в движении. Не мне тебя, биолога, этому учить. Представь себя не отдельным человеком, а... ротой солдат. Да! Ротой солдат во время боя. Тут тебе и мозг - командир, и глаза и уши - дозорные, и кто-то, тянущий пулемёт, и кто-то, прикрывающий тыл и фланги. И все вместе - единый организм! Все не должны быть напряжены одновременно. Правая рука подменяет левую, левый глаз перекрывает поле обзора правого. Всегда какая-то часть организма имеет возможность отдыха, подменённая дублёром. Но никогда роте не выжить, если все одновременно скажут, что устали и пойдут спать.

     - Вы так уверены, что я со всем этим справлюсь?

     - Я надеюсь, что, когда твои ноги ослабнут, ты напряжешь нервы. А когда твои нервы сдадут, твои руки скрутят их в жгуты. И воля окаменеет, если для борьбы не останется никаких душевных сил.

     - А вера? - Антуан знал, что вера часто удесятеряет силы человек. И он с сожалением дал себе отчёт в том, что до сих пор не проникся ни одним из вероисповеданий. 

     - Твоя вера - вера в силу разумного и доброго. Это уже немало. Плюс моя вера в тебя! И моя мольба моему Богу о тебе.

     - Думаете, я интересен Вашему Богу?

     - Я буду молить его лишь об одном: чтобы этот груз, который тебе предстоит взвалить на себя, не стал тебе приятным грузом.

 

***

     - Автостоп, ты правда не веришь ни в какого бога? Или это бравада, мол, вот я какой  - сам себе Бог!

     - Мальчишка... Мой Бог не имеет конкретного воплощения ни в одной из религий. Я верю в осознанную природу. - Автостоп почесал затылок и тут же поднял палец вверх. - О!

     - Что тормозишь кого-то? - Антуан даже, лёжа в траве, оглянулся на дорогу, будто собираясь рассмотреть, кого это там Автостоп останавливает.

     - Нет! Поймал за хвост одно воспоминание. Минутное было дело, а ответа на тот вопрос у меня до сих пор нет. Как раз на тему о Боге.

     - Что, встречались? Или один профессор рассказал?

     - Я сам себе профессор! Если я не говорил ещё...

     - ...то могу напомнить: не хочешь - не слушай! Извини, Автостоп! Тяжелый был сегодня день. И мыслей невпроворот. Евсей о тебе очень высокого, кстати, мнения. Советовал прислушиваться, даже когда ты фантазируешь.

     - Если бы фантазия! Спасибо Евсею - я страшно польщён его доверием, а если то было его Бога дело, так и вовсе в неоплатном долгу перед ним.

     - Ну, не темни! Как я понимаю, с тобой случилось чудесное спасение, а кому молиться за него ты не знаешь, да?

     - Вот умник из травы сейчас мне это и подскажет! И я тут же побегу записываться куда-нибудь в ортодоксы.

     - Побежать - ты не побежишь. Гордый больно! Но рассказать теперь ты просо обязан.

     - А я и не против. Тем более что рассказывать особенно и нечего. Просто однажды пришлось ехать в одном стареньком переполненном тендере вместе с родственниками злейших друзей твоего Евсея.

     - С сектантами?

     - Да нет! Я же сказал: с их родственниками. Это были смирные трудолюбивые пожилые люди, озабоченные разве что куском хлеба и тем, что их сыновьям сектанты забивают головы никому не нужной ненавистью. Обычные люди - побольше бы таких! В смысле: не голодных, а мирных и трудолюбивых. И вот эта машина резко прибавила газу, а гнилая задняя дверца не выдержала и открылась от давления на неё. Ну, и твой покорный слуга, сидевший последним...

     - ...вывалился на дорогу?

     - Если бы вывалился, не говорил бы тебе сейчас ничего. Следом шла тяжелая машина - она бы не остановилась вовремя. В том-то и дело, что самого этого момента я не помню. На каскадёра никогда не тренировался, устройство тендера не знаю. Просто кто-то взял мои руки и прицепил их к какому-то выступу внизу. В таком виде - на коленях - проехал я несколько десятков метров по гладкому асфальту, пока не осознал происходящего, не заметил, что грузовик остановился, и лишь тогда сам отцепился от машины. А наш водитель этого и не заметил. Родственники сектантов, кстати, кричали больше других и даже готовы были сами ушибы мне зализывать, лишь бы только никакого международного скандала не разразилось, ведь кто-то мог сказать: Смотрите, как сектанты людей из машин выбрасывают! Ничего не разразилось. Никто не узнал об этом. Но вот скажи мне, Антуан, как мои руки нашли то единственное место у тендера, за которое можно было надёжно ухватиться? И как я вообще оказался на коленях, а не вниз головой? И какому Богу мне за это молиться? Может быть их, сектантскому? Ведь он им тоже помог!

     - Каждый - своему! Если тебя кто-то ведёт и оберегает, не называя себя, пусть остаётся безымянным. Дело не в наборе звуков, а в твоём собственном ощущении его. Лишь бы ты сам знал о его присутствии.

     - Вот и я так думаю. А ещё я думаю, что это был звоночек тогда от Него. И если бы я этот звоночек не обдумал, следующий раз Ему было бы не интересно со мной возиться.

     - А что, возится?

     - Как видишь... Похоже, что разделаться со мной в одну секунду не входило в его планы. Думаю, Он готовит мне некий затяжной процесс, с толком и расстановкой. Вот закончится насмешка над вечностью... А ты никогда, Антуан, не задумывался, зачем Бог - а если не Бог, так кто? - всегда даёт тяжелобольному или тяжелораненому день просветления непосредственно перед смертью? Для чего ему этот день ясного ума и телесного покоя после недель и месяцев изнурения болезнью? Ведь жизни больше не будет - гарантированно не будет! Что это, насмешка? Обман последней надежды? Или же человек должен в этот день спокойно и с ясным умом... Дать последние распоряжения? Завещание? Покаяние? Исповедь? Не слишком ли много осмысленного в этих нескольких часах отдохновения перед смертью, если продавливать мысль о том, что человек - это всего лишь биологическая конструкция?

     - Безбожник Автостоп, верующий только в природу, - не такой уж и безбожник!

     - Просто хочется верить в разумность всего вокруг себя, а значит, и в собственную не бесполезность.

     Впервые в жизни Антуану не захотелось говорить то, что он сказал бы ещё, быть может, даже вчера. Ему было, что возразить, поскольку никакой особой мистики в этом просветлении перед смертью не было. Он мог рассказать, что этот феномен - всего лишь результат окончательного расстройства связей и взаимодействия систем в распадающемся организме. Что полуживые рецепторы элементарно перестают транслировать в мозг сигнал опасности, а измученный мозг перестаёт эти сигналы воспринимать, создавая эффект будто бы наступившего благополучия, и на фоне отсутствия телесного дискомфорта - эффект умственного просветления. Но Антуан не сказал теперь ни слова. Потому что ему, на самом деле, нечего было сказать. Потому что именно сейчас он сам пожалел об этом своём знании.   

         

***
     Сухой до горлового першенья пейзаж без единого дерева. Деревья, может быть, и хотели бы расти, но ведь за ними могут прятаться враги. Поэтому деревьев нет. Желто-красные глиняные постройки вырисовывают лабиринты посреди таких же желто-красных песков. Где же фантомы этого мира? Миллионы фантомов, которых собираются выпустить заговорщики в Гиперпространство. Кроме песка, отсюда, мне кажется, нечего выпускать. Впрочем, и это было бы уже катастрофой. Вспомнилось стихотворение из книги, прихваченной в Библиотеке: 

    
     вот змея

                  мёртвая
                               на асфальте
     изогнутая зигзагом
                                 повернуть
                                               будет вопросом
     была змея степною эфою
                                               стала прахом
     несовместимость цивилизаций
     увидеть
                 вмешаться
                                 ужалить
                                              убить
                                                       умереть
       носом к носу

     Не думаю, чтобы таким уж безжизненным тут было всё. И змей, пожалуй, хватает...

     - А может, я зайду туда невидимым и так проберусь в лабораторию?

     - Антуан, если уж я обнаружил твоё появление в Системе, то проникновение невидимки в отдельный мир обнаружит любой двоечник. И не надейся.

     - Бог Един! ...?

     - Хвала Единому! - произнёс автоматически.

     Если к тебе поворачиваются спиной и куда-то идут, значит, надо ему следовать, каким бы коротконогим не показался тебе впередиидущий. Тем более что за тобой самим уже следуют. И вряд ли с пустыми руками. Путь довольно долгий и путаный, хотя это, скорее, дань традиции, чем необходимость. Я бы сделал всё гораздо проще и эффектнее...

     - Ты кто? Тебя сюда не звали. Откуда знаешь пароль? - вопросы исходили от довольно неприятной личности, впрочем, как и неприятно было бесформенное мрачное помещение, в которое привели пленника.

     - Его разве что ленивый не знает! Я прочёл его с матрицы Паука вместе со всей информацией о вас. Поэтому я - здесь.

     - С матрицы? - новый голос раздался из темноты, вслед за которым появилось вблизи Антуана, на удивление, довольно интеллигентное лицо. - Что значит с матрицы Паука ?

     - Мои ребята нашли доступ, и кое-что расшифровали у Паука. У моих ребят просто фантастические головы! Но, к сожалению, только головы. Мы уже многое знаем о Пауке, но знание без силы - пшик. Нам нужен сильный партнёр, чтобы вытряхнуть из Системы это дерьмо. Бог Един!

     - Хвала Единому... - непроизвольно ответили все вокруг, слегка сбитые с толку.

     - И что же вы узнали такого, что позволит смыть Паука в канаву? - спросил Интеллигент, как его для себя пометил Антуан.

     - Для начала скажу, что он знает все ваши планы. Например, о попытке стереть границы вашего мира и выпустить в Гиперсреду вооруженных фантомов.

     - Хороший план... - из другого мрачного закутка кристаллизовалась ещё одна фигура, сравнительно пожилая и с острыми колючими глазами. Похоже, сейчас материализуется весь военный совет секты.

     - План примитивный! Что за ним? Хаос? Власть-то как вы заберёте?

     - Он сам нам её отдаст, когда возьмём за горло! - заорал самый первый, допрашивавший, явно истерического и одновременно садистского типа. Вот именно: Садист.

     - Ха! Да Паук скорее Систему уничтожит!

     - Не думаю, - ещё одна фигура из мрака, похоже, Мозговой Центр, молодой, но солидный, даже степенный. - Мы изучили психологию Паука. Он будет до последнего момента цепляться за своё изобретение и скорее отдаст его нам, лишь бы только оно жило.

     - Как бы ни так!

     - А ты не слишком молод, чтобы нам тут мозги вправлять? - занервничал колючеглазый, уставившись прямо в глаза Антуана. - Кто ты такой, щенок?

     - Молод, раз не успел испортить мозги! Чем старше, тем тупее! Присутствующие, разумеется, - исключение. Впрочем, не все... Вашим людям сколько лет, в среднем? Двадцать-тридцать? Это думающим. А исполнителям двенадцать-пятнадцать, да? А моим аналитикам - пять, максимум, семи лет! Абсолютно чистые и ясные умы! Я сам лишь для порядка принял внешний вид старшего - командир, как-никак! И чтобы вы убедились, на что способны мои малыши, ну-ка, посмотрите, кто там сидит за моей спиной, по ту сторону ! А, каково! Впечатляет?

     Присутствующие ничего не увидели и непонимающе переглянулись.

     - Нету! Ничего нету! Ребята стёрли хвост. Никто не может меня отследить! Даже Паук! Никто не знает моего хозяина, никто не знает координаты моего мира. Никаких данных в Системе! Способны ваши умники на подобные штуки? А?

     - А восстановить твои ребята тебя смогут? - снова вмешался Садист. - Мы тебя сейчас порежем на кусочки, соберём в мешок, как тех, кого сюда Паук до тебя засылал, и выбросим за ворота. Пусть тебя там твои мальчики или кто ещё - может, сам Паук? - восстановят. Тогда и приходи снова. Поговорим! Но сначала послушаем, что ты нам кричать будешь, когда с тебя шкуру сдирают. Ощущения-то все - настоящие! Сам пробовал! - и Садист полоснул себя ножом для наглядности.

     - Пока ваш нервный товарищ приходит в себя, замечу, что подобный эксперимент может стоить всего дела. Моя регенерация и перекодировка займёт много времени, но это... важно то, что мешок за воротами наследит и Паук доберётся до моей лаборатории. Я не смогу к вам больше прийти незамеченным... Дерьмо! Так хотелось спустить Паука в канаву! Такой был план, и всё срывается...

     - Какой план? - вмешался в разговор сам Мозговой Центр. - Расскажи!

     - Для начала вы должны знать то, что нам удалось вычислить. Мозг Системы закодирован на аннигиляцию. Кодом к её началу служим сам Паук, точнее, отсутствие Паука в Системе. Как только вы вышвырнете его из Сети во внешний мир, здесь все моментально исчезнет. Кстати, мои ребята, быть может, благодаря своей молодости там ещё оклемаются, а вот большинство из вас уже вряд ли... разве что, вздохнуть воздухом и увидеть в зеркале, как с твоей физиономии сползает ссыхающаяся кожа...

     - Не пугайте нас! Сделайте одолжение! - попытался иронично смягчить воображаемое Интеллигент, вероятно, отвечавший за имидж секты во внешнем мире. - Мы, в общем, догадывались, что у него припасён некий трюк. Талантливый шайтан, что ни говори, такую штуку - Систему изобрести! Для нас! Но, его гордыня, никак не хочет делиться... Порядки ему наши, видишь ли, не по душе! В бога Единого не хочет верить, мерзавец!

     - Хвала Единому! - тут же ответили все, включая Антуана, что одобрительно не осталось незамеченным.

     - Но ведь можно и оставить его в Системе, только изолировать... - подумал вслух Остроглазый.

     - Если он не будет отвечать на запрос Ядра об его активном состоянии, а это происходит каждые пять секунд, то система потеряет упругость, что соответствует реальной остановке времени. Мы тут все замрём, пока он снова сам не оживёт!

     - Хорошо подготовился, - заключил Мозговой Центр. - И что же ваш план?

     - Всё и просто и сложно. Нужно заставить его раскрыться, и тут же скопировать! Кстати, он сам мне невольно подбросил эту идею. Я под видом путешественника обследовал миры, чтобы выяснить, так сказать, настроения и болевые места. В основном, сканировал, как поведут себя хозяева фасеток, когда узнают, что Паука скинули. Да и просто хотел узнать, что творится в Гиперболоте. Ну а этой куче дерьма - Пауку - захотелось со мной пооткровенничать. Друга нашел! Говорит, только если сделать мой точный клон, можно обмануть Ядро и захватить власть в Системе. Но это невозможно, потому что даже он сам уже не помнит ни своего лица, ни внешности, ни голоса, даже что-то на свой пол намекал. Может, это - баба?

     - Ну, клонировать - это не такая уж не решаемая проблема...

     - Мои тоже не дураки! Пришел бы я к вам за этим! Что клонировать-то? Нужна акция, мощная, жесткая, которая застанет его врасплох. Голым! Я много с ним говорил, изучил всё, что есть о нём в Библиотеке. Он - никакой не мессия, за которого себя выдаёт...

     - Смерть лжепророку! - автоматически произнесли все окружающие, видимо, на упоминание о любом мессии.

     - Смерть лжепророку! - подтвердил Антуан. - У него есть слабость, это - его друг Евсей, в мире которого он обычно бывает, так как его собственный мир заняла Евсеева родня. Как вам эта дружба, ради которой он даже мир свой отдал?

     - Есть за что зацепиться... - задумался Мозговой Центр. - Если неожиданно...

     - Точно! В одночасье вырезать зажравшуюся родню, как баранов. Евсей бросится их спасать, Паук - за ним, чтобы реанимировать, - ему нужно будет бешеное количество энергии, которой он обычно заряжается в Ядре Системы. А здесь он применит экстренный вызов энергии Ядра на расстоянии, и от этого на секунду его настоящие контуры проявятся - не таким блестящим шутом, как в том ток-шоу о расколе, а в настоящем своём виде. Энергетическое поле его нам оформит в деталях! Чем больше нужно будет ему энергии, тем дольше он будет видимым. А если ещё выбрать момент, когда солнце не будет подпитывать Сеть...

     - Идея... достойная человека, стоящего по правую руку Единого!

     - Хвала Единому... - автоматически произнесли все в реакцию на упоминание Мозговым Центром о Боге, хотя каждый думал сейчас о своём.

     Надо бы всё-таки порезать его на кусочки для верности - так надёжней! думал Садист.

     Похоже, мы чего-то и в самом деле добьёмся. Надо оказаться среди авторов Нового Порядка. Да! Именно так мы назовём новые законы Системы, размышлял Интеллигент.

     Надо срочно и тайно собрать всех самых отъявленных головорезов, из скрытых, на кого нет запретов в чёрных списках. Операция должна быть молниеносной! начал уже планировать Остроглазый.

     Не хочет ли этот щенок занять место Паука, воспользовавшись нами? эта мысль никак не оставляла Мозговой Центр.

     Господи, неужели я всё ещё жив? не верил самому себе Антуан, все ещё с ужасом представляя, как с него сдирают кожу - этого ему не хотелось больше всего...

     Храбрый малый! Этот достоин уважения, хотя и вирус... А если он и вправду... ведь он же не знает, что ретранслирует сейчас всё мне, и что я подцепил к нему жучка... Если... - восхищение и сомнения одновременно мучили Паука.

     Господи, прости, что я втравил его во всё это! - беззвучно сотрясал Гиперпространство ещё один голос.

 

***
     - Ну а теперь, сын ослицы, рассказывай, зачем тебя сюда Паук заслал. Что он хочет вынюхать в моём мире? Давай, шевели языком! Он у тебя ещё на месте? Пока моих умных братьев нет здесь, будешь говорить со мной! - Садист, довольный, что все разошлись по своим делам и что у него теперь развязаны руки - никто его не останавливает, никто ни в чём его не ограничивает - постарался принять максимально устрашающий вид. В такие минуты свободы он чувствовал огромный прилив энергии и фантазии. Он вынул нож для разделки баранины и надвинулся на Антуана: - Ты заметил, что я очень нервный? А нервные лучше всего чувствуют обман. Знаешь, почему? У нас нервы - прямо на коже, и они ловят любое волнение того, кого допрашивают. Я кончиками пальцев чувствую, как у тебя в твоей тощей душонке всё дрожит от страха, - он потянул к Антуану левую руку, дрожащую от нетерпения впиться ногтями в глаза жертвы.

     - Что за чушь! Какие нервы? У тебя обычная паранойя, - Антуан не подавал ни малейшего признака страха. На удивление, страха от вида этого явно больного человека он и не испытывал. Решение выплыло из подсознания само собой с такой естественностью, как будто Антуан ежесекундно только и делал, как пользовался этим приёмом. Главное - не дать себя схватить, не то попадёшь в центр...

     - Вот сейчас мы посмотрим, кто здесь здоров, а кто не очень! - Садист приблизился на расстояние принятия решения.

     - А этого ты не видел раньше? 

     Вспышка света быстро рассеялась, и в образовавшемся полумраке Садист разглядел вокруг себя десяток своих двойников - с ножами для разделки баранов в руках. Пленника среди них не было.

     - А, шайтан! Фокусы показываешь? - он выхватил меч и хотел искрошить всех своих двойников, как чучел, но те оказались такими же взбешенными, как и он, выхватили мечи и стали крошить друг друга и всё вокруг, проклиная шайтана. Схватка для Садиста оказалась на редкость тяжелой, так как соперники знали все его приёмы и уловки, но, либо клонам не хватало боевого опыта, либо они на то были запрограммированы, но так или иначе, Садист победил всех своих соперников на собственную внешность. - У меня не может быть двойников... Никто не достоин меня подменить! Никто не сможет... - он едва переводил дыхание от усталости. - Э, шакал, осёл, сын осла, он думал, что нарядится мной и станет одним из братьев! Ну, и какую из этих тушек выбрасывать за ворота в подарок Пауку? Всех? Все здесь - от шайтана!

     - Ты только что изрубил своих кровных братьев. А я - я всего лишь растворился... - голос Антуана кружил спиралями, водя за собой глаза садиста. -  Чурбан, я что, похож на идиота с кинжалом в зубах? У меня что, в голове, кроме зубов, ничего нет?

     Садист, измотанный битвой с самим собой, вскочил и несколько раз разрубил воздух вокруг себя, но силы его давно истощились и он, ослабший и подавленный, опустился на пол, залитый собственной кровью своих клонов.

     - Слушай ты, осёл, сын осла, - перекривил его Антуан злым и твёрдым голосом, - если я стал невидим для твоих глаз, так неужели я буду видим для твоего тупого меча? - он резко проявился перед обезумевшей физиономией Садиста и зло уставился прямо ему в глаза: - Или ты помогаешь мне в моём деле против Паука, или я сотру тебя в порошок, в пепел, который рассеется там, и не будет путаться у меня под ногами. Ты думаешь, кто-нибудь ещё в Системе способен проделывать такие штуки? Ты думаешь, зажравшийся Паук знает секрет молниеносного мультиклонирования? Не фантомов клонирования, нет! А настоящих двойников, способных выходить в Гиперсреду! Только что ты десять раз убил самого себя. Всё их отличие от тебя лишь в том, что у них нет собственного мира - он у вас один на всех! А если бы победил другой, то он бы стал хозяином твоего мира... Может быть, я с ним быстрее договорился бы? А? Повторим клонирование?

     - Мой мир останется за мной!

     - Велик Вездесущий!

     - Хвала Единому...

     - Будешь со мной - так и будет. Будешь против меня - отдам твой мир другому, более сговорчивому двойнику! Никто даже и не заметит.

     - Шайтан... Ты - настоящий Шайтан!

     - Можешь меня так и называть. Мне это нравится. А тебе нравится, что Сетью будет править не чванливый Паук, а твой друг и брат Шайтан? Ты будешь помогать мне?

     - Согласен... за тобой - сила... и голова у тебя... ты - не губошлёп, каких я раскусывал сотнями... Когда пойдем на дело в мир Паука, сделай сотню моих двойников, и мы зальём его кровью!

     - Во имя Единого!

     - Хвала Единому!

     - Но клонов потом придётся прикончить...

     - Это - не твоя забота!

     - Здесь всё - моя забота! - резко и властно оборвал Антуан.

     - Согласен...

     Хорошо, что братья всё видели. Скажу, что я так вёл со щенком игру у них на глазах. Может быть, он и вправду не от Паука, а точно хочет его свалить? Но какая сила у щенка! Как он ловко со мной разделался! Старшему брату он может оказаться не по зубам... - размышлял Садист, вытаскивая трупы своих двойников за ворота.

     Такого поворота никто не ожидал, думал Интеллигент. Он действительно Большой Шайтан! Надо, чтобы это имя перед всеми первым предложил я. Братьям скажу, что хочу восхвалением притупить его бдительность, а если Шайтан возьмёт верх над Старшим Братом, так я же... был первым!

     Вот и решение, как из кучки головорезов, для которых нет пока ещё запрета на проникновение в мир Паука, сделать целую армию и в миг вырезать всех Евсеевых родственников. Мне этот малый нравится, хоть и молод на вид, оттачивал военный план Остроглазый, отвечавший за подготовку боевиков.

     Ну это мы ещё посмотрим, кто из нас двоих в конце концов останется и кто вселится в клон Паука! Хитёр, но не хитрее Вездесущего! Хвала Единому! помолился Старший Брат, определённый с самого начала Антуаном как Мозговой Центр секты.

     Теперь я совсем ничего не понимаю... Откуда у него такие возможности? Я ведь, действительно, ничего подобного не могу проделать с клонированием мозгового образа. Технически, конечно, возможно, но в этой ежедневной суете я совсем забросил все свои разработки. Оборудование законсервировано... Доступа нет ни у... в общем, ни у кого постороннего... Но очень уж похоже, что этот Антуан - чей-то мозговой клон. Вот и мира своего он найти не может... какой же у клона собственный мир? Конечно же, отсутствует! Но если так, какую игру ведёт со мной хозяин клона? сомнения в своём выборе всё более посещали господина Всемирного Паука: на того ли он поставил в этой схватке за власть в Сети?

     Ну, слава Богу! И на этот раз малыш выпутался. Хотя, конечно, я почти раскрыл тайну происхождения, когда снял ограничение со способности клонировать. Ничего, он - сообразительный мальчик, он разберётся... если только не возомнит себя... - успокаивал себя ещё один голос Гиперпространства.

***
     Мир, в который пригласил Антуана Интеллигент - его собственный засекреченный мир, а не всем известный в Системе пустынный мир Садиста, в корне отличался от предыдущего пейзажа. Конечно, Антуан имел несколько иное представление о рае, где непременно должна была бы находиться Всемирная Энциклопедия Мудрости, но то, что он видел перед собой, было представлением о рае самого Интеллигента, отвечавшего за идеологию и внешнюю привлекательность секты. Право же, посмотри на вещи, среди которых человек живёт, и ты будешь знать, на каком языке с ним можно говорить, вспомнилось Антуану наставление Деда.

     Мраморный дворец. Белый лайнер у причала в бухте сине-зелёной воды. Мягкая зелень. Тёплый воздух. Множество ухоженных дам и галантных кавалеров, в любой момент готовых превратиться в услужливых лакеев хозяина мира, создавали многолюдность пейзажа, но никогда не докучали ему своим присутствием - без его на то особой воли. Курортный рай, однажды увиденный Интеллигентом в детстве, где ему пришлось работать носильщиком чемоданов чванливых посетителей мраморного дворца. Но ведь именно там он и набрался светских манер, позволивших ему сделаться интеллигентным, а не оскаленным лицом секты. Он это и любил, и ценил, и ненавидел одновременно. И жил здесь, в первую очередь, потому, что ненавидел свою память об унижении в детстве.

     - Если бы мы не переселились в Систему и если бы в той жизни Единый мне дал более длинный век, я бы получил всё то же самое, там ! Мы бы захватили весь мир, а я оставил бы лично для себя вот всё это! Нравится тебе, Большой Шайтан? И было бы именно так - всё это культурное дерьмо стелилось бы у моих ног! 

     - Что же там не получилось?

     - Бренность! Всемогущий дал нам не слишком длинную жизнь на земле. Мы просто физически не успевали... Мы своевременно поняли, что наша священная борьба должна продолжиться в Сети. Во-первых, можно было не беспокоиться, что не успеешь на своём веку сделать всего задуманного. Во-вторых, наша не в меру активная молодёжь не будет соваться со своими скороспелыми акциями и обвинениями нас в миролюбии. Они постоянно нагнетают мнение, что этим пассивным зажравшимся старикам пора на пенсию. Да и потом, Евсей свою семейку перетащил в Сеть, нагло заняв в ней мир Хозяина. Вот тогда Вездесущий послал нас следом: там, где есть мысль, она должна начинаться с имени Единого! И не иначе! Мы решили, что нужно захватить Систему и изнутри с её помощью провести чистку человечества. Когда все мозги будут под наши контролем, мы их отфильтруем: ненужное заблокируем, а тот, кто как ты, Большой Шайтан, с чистым сердцем придёт к нам, тот станет нашим братом.

     - А потом вы вернётесь в тот мир? Власть здесь - значит, и власть там !

     - Да... но если все мозги мира будут подчинены Единому...

     - Хвала Единому!

     - Хвала Единому! ...то какой смысл возвращаться в бренные тела с их возрастом и болезнями? Может быть, молодёжь... от неё, что там, что здесь нет покоя.

     Больше всего он боится потерять власть. Он до ужаса боится собственных подчинённых - более проворное и амбициозное новое поколение. Лишившись власти... нет, это невозможно! Власть ему дороже жизни, можно и своей, но лучше - чужой!

     - Хочешь выпить? Расслабиться? Как насчёт девочек? Рыба ищет, где глубже, а человек... где ноги растут!

     Мягкий вид лагуны, тёплый бриз, огни казино на противоположном берегу...

     - Бог Един, брат, не так ли?

     - Хвала Единому! - осёкся Интеллигент. Щенок, всё-таки подцепил меня! Поймал на слабом месте... Да кто ты такой, чтобы напоминать мне о наших запретах? Сколько бы ты ни старался, тебе никогда не доказать, что ты - с другой планеты. Ты - из такой же плоти, как и все мы. Из такой же никчёмной и трясущейся лишь о себе плоти! Ты что думаешь, что твоя вера в Единого чище моей? Да что ты, сморчок, понимает в нашей вере? Ты сначала жизнь свою на неё положи, а уж потом рассуждай, что можно слуге Единого, а чего нельзя!

     Понял ли его взгляд Антуан или не понял, но подумал: Сколько бы я отдал за то, чтобы оказаться таким же вот простым человеком - из плоти и крови! С такими - или иными! - малыми земными заботами... Но, мысленно сделав бессильный что-либо изменить вдох и выдох, он продолжил свои прагматичные рассуждения: Можно было и заблокировать воздействие алкоголя, но так захотелось осадить этого болтуна! Вера! Какая там вера? Что можно Цезарю... Зато теперь он знает, что я вижу больше, но ещё больше о том молчу... или не молчу... И, как ни в чём ни бывало, он спросил:  

     - Кофе для Большого Шайтана можно? 

     - Кофе?

***
     Встреча с Остроглазым, отвечавшим за подготовку воинов Единого и являвшимся фактически главнокомандующим при Большом Брате, была назначена в его мире, как только Большой Шайтан сочтёт это возможным. Я всегда готов тебя принять, брат! - сказал Остроглазый, передавая координаты мира. Он был сильно занят подготовкой к предстоящей операции, ведь весь её успех ложился на него теперь. Чем круче сработают воины, тем дольше Паук будет на подзарядке, тем точнее получится копия, которую нужно будет тотчас поместить в Ядро Системы. Малейшая неточность - и этот безбожник успеет стереть Сеть. На карту поставлено всё. На мою карту! Или мы захватим Систему, или я проснусь только для того, чтобы умереть и дать ответ Вездесущему, почему не сумел выполнить его волю. О, Единый, не оставь меня! Но где же этот Шайтан? Надо обсудить детали, нервничал Остроглазый.

     - Ну что, Автостоп, мне пора... - идти явно не хотелось. Лежал бы и лежал себе в мягкой траве на краю дороги и болтал с этим непредсказуемым Автостопом! Чем не рай? Ну, не рай, ладно. Чем не покой? - Так ты мне поможешь? Договорились? Надо идти к Главнокомандующему сектантов. Право же, гораздо легче было общаться со сдвинутым покорителем Найагры, чем с этими самовлюблёнными покорителями миров. Вирус власти не лечится даже инъекциями совести! Хорошая мысль, правда? Будешь у Честолюбца, подкинь ему - пусть сорвёт пару оваций.

     - Честолюбцу не передам, а тебе помогу. Ты продлеваешь мне жизнь. Нет, верно! Рядом с тобой у меня выросли корни. И общее дело. Незаконченное важное дело всегда удерживает от глупостей, ведь я уже точно собрался было выйти из Системы, когда ты надолго исчез в мире А... а теперь я трезв и спокоен. Так что, можешь во всём на меня рассчитывать.

     Автостоп проводил Антуана прямо до входа в тот мир, где Антуану предстояло пройти немало испытаний. Конечно, это можно было сделать из любого места, воспользовавшись карманным навигатором, но спешить не хотели ни тот, ни другой. Все детали были давно оговорены, всё тайное было скрыто тайной, всё явное давно было ненавязчиво продемонстрировано перед всеми любопытными взглядами. Но Антуан оттягивал момент расставания, как всякий человек оттягивает момент расставания с твёрдым поручнем, чтобы самостоятельно пройти по канату. Он медлил. Ему казалось, что-то важное он не успел ещё спросить у Автостопа. Важное не для него, Антуана, важное для самого Автостопа. Антуану не хватало какой-то точки, чтобы до конца понять то, что творилось в душе его друга. Или же ему просто нужно было снова и снова слышать его, и он не мог остановиться, как не может остановиться всякий, желающий напиться впрок родниковой воды.

     - А что стало с твоей страной, Автостоп? Помнишь, ты мне рассказывал, как воевал за неё.

     - Умерла, Антуан. Целая цивилизация умерла. Весь мир был построен на деньгах. А ей такое устройство оказалось противопоказанным. Там, где правят деньги, нет места для души. Сунулась страна в денежные дела - и умерла.

     - Ты говоришь об этом, как об инфекции.

     - Так и было. Её заразили. В общем, сыграли с ней злую шутку. Я тебе говорил, что она была на грани разорения. А ведь это была богатая страна, много нефти. Это теперь мы запитаны напрямую от Солнца, а тогда получали энергию Солнца посредством нефти. Море нефти! Почему бы ни начать продавать? И её стали охотно покупать. Выгодно. Так и подсела страна на иглу. С этого торга и жила. Ну а когда хозяева нынешней метрополии поняли, что наступила уже стадия полной зависимости, они сделали цену на нефть дешевле воды.

     - Крах...

     - Развал и хаос. Но страна была ещё не готова, чтобы можно было взять её голыми руками. Это была гордая духом страна. Как забрать у неё нефть? Да очень просто! Всякое бурление порождает пену, всякий хаос - оборотистых дельцов. Им-то и было позволено будто бы восстанавливать свалившийся колосс. Всем эти ребята были хороши - молодые, нахрапистые. Сначала они передрались. Самые ловкие уничтожили соперников - из любви к Родине, конечно же. Потом решили, что стрелять - дело плебейское, зажирели и стали набивать конкурентами тюрьмы - из любви к Родине и жажде её защиты, разумеется. Всем хороши они были для страны - эти новые её правители, кроме одного - в отличие от предыдущих правителей, этим было куда бежать. Все и всегда жирели за счёт страны, но эти ещё и не любили её, и боялись, и деньги свои стремились хранить в метрополии, да и сами там постоянно одной ногой стояли.

     Ну, и когда там, в метрополии, увидели, что подходящие для вывоза нефти люди заняли нужные места, там резко подняли цены на нефть. До небес! Ну, для порядка, между делом, раскрутили партийку в войну, ту самую - за демократию, чтобы всё выглядело натурально. И кинулись наши нувориши копить и качать, качать и копить. Вдоволь накопили. Ничего народу не дали. Тут-то и был нанесён метрополией последний удар по стране. Нефть, которая и без того кончалась в земле, перестала быть нужной! Из тайных лабораторий выползли солнечные двигатели, и все поставщики нефти тут же умерли. И стана моя тут же умерла - на этот раз окончательно, потому что все её наколенные за нефть деньги хитрыми комбинациями давно уже лежали в метрополии - за океаном, где ещё более хитрыми комбинациями те, кто думал, что владеет ими, оказались кто в тюрьме, кто на свалке, а кто и вообще неизвестно где. В общем, всех как водой смыло. А мы, доверчивые мы, как всегда, - заслуженно нищие оборванцы. Заслуженно! Потому что нельзя хлопать в ладоши, когда предлагают поступиться частью души в обмен на мягкий пуховик под задом! Обмен этот - из разных систем координат, понимаешь?

     - Душа - от Бога, деньги - от Дьявола. Поэтому торг неуместен.

     - Примерно так, Антуан... Да, такой вот трюк провернули с нами. Правда, новый наместник от метрополии оказался не глуп, и голодом морить людей не стал. И даже не унижал их достоинства. Ведите себе натуральное хозяйство и никого не трогайте! Такая была политика. Любопытный был при нём порядок. Без процветания, но и без голода и репрессий. Я к тому времени давно полмира околесил, и своими глазами того уже не видел, но говорят, что при нём снова размножились всякие там летающие тарелки и прочие гуманоиды, которые почему-то стали очень успешно интересоваться именно недовольными и прочими радикалами. Такая вот история. Но одному я рад. Ох, как я рад этому обстоятельству! Я имею в виду трюк Паука с Системой. Зажиревшие в махинациях жирные караси поняли, что никаких их денег не хватит, чтобы купить у Бога бессмертие, а тут им его Паук на блюдечке и выкатил! Клюнули! И теперь они - в таком же дерьме, как и весь остальной мир. Слава Богу, хоть тут наступила справедливость!

               

     - Мне пора, Автостоп, - перебил его Антуан, поняв, что так они никогда не расстанутся. Как ни противно, но нужно было отсюда идти туда.

     - Удачи, Антуан.

     Зайдя по указанным координатам в мир Остроглазого, Антуан решил, что ошибся адресом.

     - Не может быть! Что за шутки! - произнёс он сам себе, в то время как его обступила знакомая толпа с тем же знакомым вопросом: Ой? Тот же пейзаж... Мир Паука, населённый роднёй Евсея? Да нет же, вот координаты - всё совпадает: это мир Остроглазого! Но откуда... Абсолютная копия мира Паука! Только... да, это - фантомы родственников Евсея, вот оно что! Остроглазый наплодил здесь фантомов своих врагов. Что ж, диалектично: там Паук плодит фантомов врагов Евсея, чтобы его родственникам скучно не было, а тут их враги плодят фантомов врагов тех фантомов...

     - Ну как тебе, Большой Шайтан, мой полигон?

     - Хитрее не придумаешь! Твои ребята в этой декорации отточат каждое движение.
     - Ещё бы! Всё по секундам! Кто куда идёт, кого и в каком порядке кончает. Ни одного наложения! Вот посмотри.

     Не успел Антуан и рта открыть, как кровавая страда фантомов развернулась с неимоверной быстротой, чётко и слажено: сотня мясорубок, ни разу не помешавших одна другой, моментально выкосили вокруг всё живое, залив землю кровью и завалив остатками того, что только что приставало к Антуану с вопросом: Ой?

     - Ты что сделал, урод? - Остроглазый схватил за горло одного из своих воинов. - Зачем ты этого порешил? Кто должен будет бежать за Пауком и Евсеем с сообщением о нападении, я что ли? Или ты? Какой ещё азарт?! Какие эмоции? Ты - машина, четко выполняющая своё задание! А если тебе под руку попадёт переодетый свой?

     Антуан с трудом улавливал доносившиеся слова тренера, разбиравшего в перерыве матча ошибки игроков в первом тайме. Антуана в этот момент тошнило, обыкновенно тошнило.

     - Что, впервые на уборке урожая? Вступив в дерьмо, не спрашивай, чем пахнет! - вернулся к нему Остроглазый. -  Это тебе не теория, не программки всякие сочинять. Это - настоящая мужская работа во имя Единого! - похлопал он Антуана по плечу.

     - Хвала Единому... - прошептал Антуан, проклиная и свою впечатлительность, и себя, что пришел сюда, и Паука, что послал в это пекло мракобесия. Деда, неужели всё это могло быть? Неужели разум способен наслаждаться уничтожением разума? Или это не разум? Бред! Сон, сон, сон... Хочу проснуться в своей комнате и забыть весь этот кошмар! - он закрыл глаза в страхе открыть их снова и в надежде открыть их снова.

     - Ладно, открывай! Все поначалу такие же нервные. Потом привыкают. Не бойся, я не скажу братьям, что Большого Шайтана вырвало от вида крови. Ну, открывай глаза!

     Медленно открыв глаза, Антуан увидел, что полигон добросовестно очищен от следов только что проведенной жатвы, как будто ничего и не было. Беспечные фантомы, слепленные с родственников Евсея, спокойно ходили и громко между собой говорили о том, что землю эту надо очистить от всех, кто ой...

     - Скажи Старшему брату, что сканировать Паука во время операции будет он. Я не ожидал от себя такой... впечатлительности. Могу подвести. Я всё подготовлю, сотру черный список мира Паука, чтобы вы без проблем туда зашли, но сам... не говори только братьям, что я тут блевал.

     - Пусть Большой Шайтан сделает всю техническую работу, а грязную пусть оставит нам, во имя Всемогущего! 

     - Хвала Единому!

     Остроглазый снова похлопал Антуана по плечу и, как бы доверяя большую тайну, шепнул:

     - Было бы дерьмо, а на кого его спихнуть, мы как-нибудь решим. Большому Брату ты скажешь сам. Он ждёт тебя, как только ты ознакомишься с боевой подготовкой наших воинов. Коротышка тебя проводит.

***
     Коротышка, видимо, давно забывший своё настоящее имя, ставшее для него таким же чужим, как и все иные эпитеты в свой адрес, кроме тех, что говорили о его коротконогости, оказался именно тем малым - самым первым, что спросил тогда у Антуана пароль в мире Садиста. Теперь Антуан понимал, что это был не какой-то случайный там постовой. И что тот коротконогий официант, что подал Антуану кофе в мире Интеллигента, не случайно был коротконогим. И что то ощущение чьих-то цепких глаз на спине, когда Антуана допрашивал Садист в комнате, где будто бы не было больше никого, это ощущение не было случайным, ведь именно это ощущение сопровождало его и теперь, в мире Остроглазого. Но теперь Антуан уже мог видеть этот сверлящий источник недоверия. Пятая власть? Вездесущая пятая власть, лишенная типографских атрибутов и смешного ареола независимости? Ну, конечно же! Конструкция из четверых вождей явно неустойчива - она не в состоянии решить ни оного вопроса. Всегда нужен пятый - тот, что имеет полную информацию - уши и глаза организации. У пятого будто бы и нет голоса, он будто бы и не виден, он ничего не решает, но он решает всё.

     А если он следил за мной и там...

     - Почему ты не изменишь здесь своего внешнего вида? - Антуан задал вопрос, казалось, продолжая беседу, длившуюся уже несколько дней кряду. Впрочем, это так почти и было, скрытое под лёгкой заочной пеленой. - Разве ты не устал от внешнего убогого вида?

     - Каким Всемогущий меня сотворил, таким я и должен быть! Не мне вершить волю, мне - исполнять! Мы меняемся только тогда, когда того требуют обстоятельства, - когда нужно выполнить задачу, большую, чем сохранение в себе образа, данного Единым.

     - Хвала Единому! - вставил, наконец Антуан, на что Коротышка посмотрел без особого одобрения. Сохраняя и даже тщательно блюдя свой внешний вид как фетиш веры, он презирал словесный антураж остальных братьев, считая это доказательством веры гораздо более низкого уровня. 

     - Сейчас мы пойдём к Старшему Брату. Этот путь знаю только я! Ты его пройдёшь, но и ты знать не будешь, как и все братья. Его не знает больше никто! Даже штаб! Даже Старший Брат не ходит по нему в одиночку, чтобы не заблудиться. Здесь не работают никакие алгоритмы, кроме моего собственного чутья. Сейчас ты увидишь, на что способен Коротышка и во что он умеет превращаться ради великой цели - ради сохранения тайны мира Старшего Брата и спрятанной там лаборатории. Ради неё, лаборатории, Старший Брат тебя туда и позвал. Хотя я, - Коротышка обвёл Антуана едким взглядом, - я ему этого ещё не советовал. Чужой ты нам, Большой Шайтан! Быть может, мы и делаем одно дело во имя Единого, но Бог у тебя не един...

     - Хвала... - начал было Антуан и тут же осёкся, явно стыдясь неуместной неискренности возгласа. Вот чего я не предполагал, так это такого противника! Пожалуй, они все - под колпаком у Коротышки. Похоже, из них всех он - единственный настоящий фанатик, искренний, без жажды почитания, власти, благ...

     - Сейчас наш путь - по этому лабиринту. Опасность - со всех сторон. Повернись спиной! Мы станем спина к спине. Не беспокойся, мой кроткий шаг не замедлит нашего пути, - и он тут же стал такого же роста, как и Антуан, только  глаза остались прежними. - Если мы не пройдём лабиринт, если нас по дороге прикончат, встречи с Большим Братом не будет. Но если пройдем, ты в конце него не вспомнишь ни деталей пути, ни сколько и каких преград пересёк. Да! Учти, здесь не действует колпак невидимости. Наши умники тоже кое-что придумали. Если кто-то пойдёт следом за тобой, то он проклянет ту минуту, когда решился на это. Для непрошеных из этого лабиринта нет выхода. Его здесь даже не зарежут, как сделали бы в другой раз. Он просто заблудится навсегда... Чтобы выйти отсюда, нужно либо пройти лабиринт до конца, либо умереть. Лабиринта он не пройдёт никогда, и тогда он сам себя должен будет порешить, вот только острый нож станет вдруг тупым, а болевые ощущения здесь усилены в тысячу раз - это подарок от нашего Ан... есть у нас один умник. Ад покажется лазутчику раем, прежде чем он сумеет перерезать себе глотку! Так что, постарайся не оторваться от меня во время нашего пути. А если кто-то идёт следом, пусть не говорит, что его не предупредили. 

     - И ты тоже не отрывайся!

     Шутка рассмешила Коротышку. Он долго взахлёб смеялся, пока вдруг резко не осёк себя криком: Берегись! Щит! В этот момент в его руке появился большой щит, в который тут же вонзились десяток стрел и копий.

     - Щит! Меч! сообразил правила игры Антуан, и тут же, закрывшись возникшим из ничего щитом и мечом, отбил удар выскочившего из-за камня воина.

     - Что это? - прокричал Антуан, ошеломлённый тем, что лицо нападавшего было ему явно знакомо.

     - Твоя память, Большой Шайтан! Образы из твоей памяти. Каково?! Не тупее твоих хвалёных сосунков! Наш младший брат, которого ты ласково назвал Садистом, никогда не бывал в лаборатории - ему это ни к чему, ведь у него работа - вытаскивать клещами истину из лазутчиков, так что, твоим мультифокусом удалось удивить только его. Как никто не знает этот путь, так никто не знает наши истинные достижения. Берегись! - Коротышка резко развернулся и подставил свой щит под неимоверной силы удар, предназначавшийся Антуану, поставил таким образом, что тот не раскрошил щит вдребезги, а лишь соскользнул, выбив сноп искр из расколовшейся надвое гранитной глыбы. И тут же нападавший захрипел и погрёб под собой место, где только что стояли Антуан с Коротышкой. Коротышка знал своё дело.

     А они уже неслись по какому-то лабиринту, точнее, по лабиринту скользила, вращаясь, некая посудина, похожая на перевёрнутый щит, в котором они стояли спина к спине и отражали сыпавшиеся со всех сторон удары, стрелы, копья... Конечно же, отражал больше Коротышка, чем Антуан, никогда в подобных вещах не практиковавшийся. Коротышка же успевал реагировать так виртуозно, что Антуану оставалось лишь подыгрывать ему, подсказывая, откуда нападают, и успевать оставаться с ним спина к спине, чтобы самому не попасть в число тех, кого без счёта крушил его напарник.

     Но оказалось, что это была лишь разминка, обучающая Антуана правилам игры и пока позволяющая ему мысленно фиксировать свой путь по лабиринту. Не тут-то было! Как только Антуан более-менее освоился с оказавшимся в его руках мечом, Коротышка вдруг сник, подкошенный ударом откуда-то снизу, сбоку.

     - Дьявол! - сжался он в комок. - Большой Шайтан, покажи этому дерьму, что нас не так-то просто превратить в кусок мяса!

     В этот момент знакомые и не знакомые Антуану лица, озлобленные и разъярённые, набросились со всех сторон на эту пару покорителей кровавого лабиринта, один из которых был уже ранен, а второй едва умел держать меч в руках. Антуан узнавал в нападавших оскаленное лицо Эммануэля, бешеные глаза Покорителя Найагры, холодный приступ Хранителя Библиотеки с отточенным крестом... Бейсболист, разивший здесь не только матом, но и булавой... Живодёр, оказавшийся у них на пути...

     - Ну что, Большой Шайтан, продолжим партию? А говорил, что не любишь крови! - громадная фигура Живодёра закрыла проход лабиринта.

     - Ах, так! - Антуан, наконец, понял всю глубину мультифокуса. - Знакомые всё лица! Давно не виделись с Большим Шайтаном? Меч! Меч! - В обеих руках появилось по огромному мечу, не сравнимых даже с мечом, бывшим у Коротышки. Да и руки стали иными, впрочем, как и всё тело, налившееся упругой силы. С лёгкостью вращая невесомыми в его руках, но весомыми для врагов мечами, он стал пробивать путь, уничтожая, не задумываясь, любую преграду, в каком бы образе она не появлялась. Что ж вы, ребята со знакомыми всё лицами, так с именем моим сплоховали? У Большого Шайтана не было ни таких друзей, ни таких врагов! У Большого Шайтана!

     Опешивший от такой перемены внешности и характера Живодёр уступил дорогу, но тут же, опомнившись, бросился в погоню за ускользавшей в лабиринте посудиной-щитом, и внезапно взревел гнилым ртом, окутанным пламенем. Впрочем, не внезапно, поскольку за секунду до того прозвучала команда Арбалет! Пламя!

    - Жареное мясо - это хорошо. Но жареное гнилое мясо... этот баран когда-нибудь чистил зубы? - Коротышка, оказывается, спокойно сидел на дне щита и внимательно наблюдал за происходящим. Рана, если она только была, не доставляла ему видимых страданий. Антуан заметил изменения в его взгляде - не было уже колючей холодности. Коротышке явно нравилось, как его напарник крушит головы тем, чьи лица были просканированы в следах его памяти.

     - Как дела? Перевяжись! - Антуан стал позволять себе даже что-то вроде светской беседы, припомнив, как д'Артаньян отвешивал комплименты дамам, не забывая одновременно орудовать шпагой.

     - Вездесущий милостив...

     - Хвала Единому!

     Теперь это уже не звучало фальшиво, и Коротышка удовлетворённо кивнул головой. Этот путь, пройденный им ранее тысячу раз, при всём своём разнообразии уже порядком наскучил Коротышке. Давно хотелось поделиться с кем-нибудь своими умными мыслями, выслушать которые не был способен ни один из его братьев. Те глубоко ценили цепкость и внимательность, с которой он держал под контролем всё происходящее внутри и вокруг братства, но его отвлечённые мысли никого не интересовали - умных и без него хватало. Собственно, высказывание мыслей, не касающихся области твоей деятельности, не слишком и приветствовалось в организации, поскольку нагнетало некую напряженность. Брат, отвечавший за определённый сектор, конечно же, знал, что, благодаря системе контроля того же Коротышки, вся его деятельность до последнего шага тайно известна штабу, но не дай кому-то Бог просто так высказываться на тему, касающуюся только его сектора! Это воспринималось как покушение на полномочия, на самостоятельность, на его способности - воспринималось как покушение на его маленькую или большую власть.

     К тому же, Коротышка понимал, что чем больше он будет сейчас отвлекать своим разговором Шайтана от пути по лабиринту, те меньше у того шансов его запомнить. Мало ли!       

     - Следи за сектором сверху! Единый - не только он один может оказаться у тебя над головой... Ну вот, а выдавал себя за пацифиста! Теперь не тошнит от вида крови? Все эти грёбаные пацифисты на самом деле в детстве однажды хорошо получили в рыло и не смогли дать сдачи. Вот и вест их пацифизм! Человек рождён воином. Но не для того, чтобы убивать. Он рождён для того, чтобы побеждать! Чувствуешь разницу? Они думают, что мы - вампиры, сосущие кровь и мечтающие покрыть землю  трупами неверных. Жалкое блеяние баранов, не знающих ничего, кроме зада козла, ведущего их на бойню! Разве это воины? Разве они способны честно выйти и сразиться за право быть хозяином? Я выхожу с мечом, а эти трусы подкладывают под меня противопехотную мину... Они обворовали мой народ и на эти деньги наняли вот таких, каким был ты, пацифистов - с умными головами, придумавших средства усмирения настоящих воинов - всякие электронные, газовые и психофизические штучки. Но ничего, мы им ещё покажем, что такое честный поединок, кто настоящий воин и кому должно принадлежать творение Единого!

     - Хвала Единому!

     - Разумеется! Сначала мы возьмём эту грёбаную Систему, а потом и внешний мир будет принадлежать только Единому, без этой пацифистской баранины. Эй, не зевай! Сзади слева!

 

     Антуан на секунду представил себе, что в этом кровавом чистилище ему спокойно могут подсунуть и братьев Аэры. Как же я себя буду чувствовать в таком обществе? Что-то мне не по себе от самого себя. Такое впечатление, что я буду рад, даже если мне выставят не фантомов, а самих её братьев. - Антуан, дикарь, ты и вправду думаешь, что таким путём можно решить спор с её братьями и доказать своё право быть рядом с Аэрой? Мысли и внутренний спор уносили его в не столь уж далёкое прошлое.

 

     - Что тебе нужно от нашей сестры?

     Антуан лежал на тёплом песке и, любуясь черным лебедем, купавшемся в молочно-белом облаке, даже не заметил, как его обступили со всех сторон семеро человек разного возраста, но с практически одинаковыми лицами. Он узнал братьев Аэры, которые до сих пор не выражали ни малейшего восторга оттого, что возле неё крутится этот ой, не понятно, откуда взявшийся, да ещё и гораздо моложе неё, если, конечно, не скрывает своего возраста. А если скрывает, так тем более не достоин не то, чтобы рядом быть, но и ходить по этому избранному миру, нарушая его законы - законы великого Евсея.

     - Что тебе нужно от нашей сестры? - повторил вопрос младший из них, тот, кого Аэра называла своим любимым близнецом. Если это и твой близнец, заметил Антуан ей тогда, то я завидую его благородству: он не взял у тебя ни капли красоты, ни капли совершенства, ни капли мозгов - настоящий мужчина! И вот теперь этот настоящий мужчина стоял над лежащим Антуаном и, осторожно поглядывая в небо, угрожающе шептал: - Оставь нашу сестру в покое!

     Шестеро остальных молчали, но было ясно, что лишь присутствие в небе чёрного лебедя удерживает их от живого разговора.

     - Эй, что за сборище?! - раздался крик с высоты облака. Голос - объёмный, грудной, обволакивающий всё пространство вокруг, явно не соответствовал его источнику. - Я что вам сказала! И ты с ними, Эдем? И ты против меня! - Антуан никогда не видел раньше пикирующего чёрного лебедя. Его сердце замерло: справилась бы... Лебедь справился, зависнув над головой того, кто был назван Эдемом, и кого хлестал теперь крыльями по щекам. Тот упал на песок, прикрыв голову руками. Аэра вернула себе свой облик, взяла из рук Антуана своё белое платье, скрывшее кожу цвета красного золота, и, уводя Антуана за руку, сказала всем и своему брату-близнецу в частности: - Я сама решу, кто будет рядом со мной, а кто и близко не подступит! А ты, ты - не из рая, наш отец ошибся, ты - из земли. Ты - уж! Так и ползай по ней! Сборище расистов! - крикнула она напоследок всем, парализованным столь непреклонной волей сестры, на которую они потеряли уже всякую надежду как-либо повлиять.

     Такого яростного отпора братьям Антуан никак не ожидал от Аэры. Ему стало даже страшно за самого себя: В состоянии ли я сам соответствовать этому сгустку воли и непреклонности? Господи! За что же ты меня так любишь?

     - Булава! - Антуан правильно выбрал оружие отражения атаки, поскольку что-то массивное, похожее на огромную бронированную птицу, сваливалось на него слева сзади. Взмах булавы, на которую Антуан посмотрел бы раньше как на неправдоподобный экспонат музея последнего сказочного людоеда - настолько она была массивна, один точный удар булавой - и бронированная птица отлетела, как бейсбольный мяч. Впрочем, и булава от удара тоже рассыпалась.

     Но тут Антуан замер, как замерла на месте и их посудина.

     - Молодой человек! Как хорошо, что я Вас встретила! Помните тех детей за окном? - Антуан узнал одинокую женщину, напоившую его когда-то чаем, и не желавшую расставаться со своими детскими воспоминаниями. - Они куда-то делись, думаю, их украли сектанты. Я пошла искать и даже не знаю, как оказалась тут. Помогите мне выбраться отсюда!

     Без всякого оружия, точно такая, какой Антуан её запомнил, тем более что он тогда даже не стал смотреть по ту сторону экрана, она подошла и протянула руку в надежде, что её возьмут с собой. 

     - Убей её! Это ловушка! Она перегрызёт тебе глотку, как только сможет!

     Антуан медлил. Непростительно медлил.

     - Убей её, Большой Шайтан!

     Женщина не повела и бровью на крики Коротышки. Что-то не так! Она должна была среагировать иначе. Какие дети? Какие сектанты? Что за бред! А имя! Почему её не смутило подобное имя?

     - К дьяволу! - Антуан не подал руки, и тогда она вцепилась мёртвой хваткой в край шита. Блеснул меч, и руки ослабли. - Шутить со мной будешь, Коротышка! Да ты мне хоть отца родного сюда поставь!

     - Не могу. Нет матрицы... А ты молодец! У тебя голова хорошо варит. Ты годишься для работы, хоть я тебе не слишком верю. Все-таки ты - пацифист, а не воин. В руках ты уже почти воин, но головой - пацифист! Ничего, ещё пару витков возьмём, сам увидишь, что для тебя важнее. Человек любит лишь то, что у него хорошо получается, и всегда критикует то, чего сам не умеет. - В Коротышке проснулся дремавший талант психолога и воспитателя. - То, на чём он сам когда-то обломился, человек называет пороком - это плохо. А на самом деле, это всего лишь его гордыня - смертный грех! Кто ты такой, чтобы решать, что хорошо и что плохо? Если у тебя что-то не получается, то это твои проблемы. Только глупцы берут на себя право Единого определять белое и черное.

     - Хвала Единому!

     Пришла очередь книжных героев, и на Антуана посыпались все, о ком он когда-либо читал или слышал из рассказов Деда: мушкетёры, самураи, пираты, спартанцы, индейцы, викинги, ковбои... - все со своим традиционным оружием, применять против которых более мощное оружие, наверное, было возможно, но тон игры, заданный Коротышкой, и его замечания по поводу поведения воина не позволяли Антуану и мысли о применении, скажем, напалма, чтобы на какое-то время перевести дух. Чёрт возьми, этот хитрец так втянул меня, что я действительно перестал обращать внимания на все повороты лабиринта! Как же я в одиночку доберусь потом до лаборатории?

      - Кровь льётся рекой... Не тошнит, правда? Почувствовал вкус победы, а, Большой Шайтан? Держись меня, и станешь не только болтуном из умных, но и самым умным среди настоящих воинов. Никогда не знаешь, что понадобится раньше: умная голова или верная рука, а!

     - Ну, тебе не занимать ни того, ни другого! - Антуан сказал это совершенно искренне, не совсем отдавая себе отчёт в том, что происходит с его эмоциями. Разве могу я иметь какие-то дружеские чувства, какую-то симпатию к этому сектанту? Но... что-то стирается. Неужели, научившись драться, я потеряю моральные ориентиры? Но разве же он не прав? Рука должна быть верной! Тогда и чувствуешь себя хозяином. Вот-вот! Хозяином! А не исследователем, не натуралистом. Вот что стирается... Но, чёрт возьми, откуда взялась эта симпатия к Коротышке? 

 

     Снова воспоминание. Этот лабиринт навеивает мне одно воспоминание за другим. С чего бы? Не лабиринт, а вечер воспоминаний! Не было бы меча в руке, заказал бы перо и стал писать мемуары! Странно. Почему я думаю о мемуарах с такой иронией? Но воспоминания не отставали от Антуана, не давая ему полностью сосредоточиться на схватке с бесконечным противником - на схватке с самим лабиринтом. Впрочем, схватку он вёл автоматически, будто бы всю свою жизнь только и делал, что вращал мечом. Поэтому не совсем уместное сейчас воспоминание об одной из бесед с Евсеем ему отогнать всё же не удалось.

 

     - Антуан, я хотел тебе сказать... точнее, спросить. Что, по-твоему, конформизм? Ты задумывался об этом?

     - Если Вы, господин Евсей, говорите о том, что в Системе позволено подсматривать в чужих мирах, потому что другим позволено подсматривать за тобой... мне это никогда не нравилось, даже при возможности составлять черные списки. Но если речь идёт об общении между людьми...

     - Вот-вот!

     - ...это довольно сложно. Ты начинаешь разговор с человеком, и сразу возникает дилемма: Каким языком говорить с ним? Все такие разные! Я уже не говорю о мире девочки-заики, где мне из сострадания к ней самому захотелось заикаться. Но это - крайности. А при обычном общении хочется же, чтобы собеседник тебя понял. Иначе, зачем тогда общаться? Но если будешь говорить на его языке, он решит, что заискиваешь, а значит, неискренен, втираешься в доверие и тому подобное. Будешь говорить на своём собственном, а ещё, не дай Бог, на языке научном - скажут, что заношусь и набиваю себе цену. Так что, и с конформизмом, и без него - проигрываешь!

     - Ну и как же ты решаешь эту дилемму? Ты же посетил тысячи миров, и я не слышал ни об одном, кто после этого от тебя закрылся бы списком !

     - Я, господин Евсей, даю говорить собеседнику. Многим этот настолько нравится, что о твоем присутствии, точнее, о присутствии твоего личного мнения, они просто забывают. Другие же, кто хочет знать моё мнение, - не те, кто ждёт поддакивания и кивания головой, а действительно люди, интересующиеся твоим мнением, - их сразу определяешь по глазам. В их глазах - вопрос. Иногда этот вопрос требует от тебя лишь да или нет. Но тот, кто хочет именно услышать меня, - таких не так и много даже в перенаселённом Гипермире - то, чтобы не обидеть собеседника и самому при этом не унизиться, я поступаю очень просто. Если я не соглашаюсь с мнением человека, я стараюсь говорить с ним на его собственном языке, чтобы он хорошо понял, почему именно я - против. Да, стараюсь, ведь человека надо переубедить. Но это очень трудно - контролировать себя, и у меня получалось это не всегда. Если же я соглашаюсь с ним, то он поймёт и примет моё мнение, даже если я буду говорить с ним на своём собственном, иногда не совсем понятном ему языке. Это полезно, кстати, и собеседнику, потому что на волне согласия с ним я одновременно расширяю его кругозор.

     - Разумно. Прагматично и даже человечно. Мне нравится твоё отношение к людям, Антуан. Даже в общении, даже в самом малом ты не желаешь им не то, чтобы зла, но даже малейшего неудобства. Но я хотел тебе сказать и об ином конформизме. Ты с ним столкнёшься, когда отправишься в свою миссию. И я пока не уверен, что, заигравшись, ты вовремя заметишь, как он тебя заглатывает - этот конформизм. Не перебивай! Здесь и сейчас обещать можно многое, и даже быть искренне уверенным в своём обещании, стоя передо мной и будучи в определённых внешних рамках.

     Однажды кто-то сказал, что человек - это стиль. Красиво и мудрёно. Я тебе скажу на твоём языке - языке науки: Человек - это система координат! Многомерная система. И человек так устроен, что он постоянно примеряет свои координаты к координатам окружающего его мира. Если они совпадают полностью, этот человек адекватен миру, полностью в него вписывается, может им даже руководить, но чтобы ни в коем случае ничего не менять! Если его координаты тонут в координатах мира, он становится его добровольным рабом. Если координаты не совпадают, человек ощущает дискомфорт, и борется с этим ощущением, пытаясь изменить либо свои, либо координаты мира. Тут всё зависит уже от того, насколько крепче либо сам человек, либо тот мир. И всё это - различные стороны конформизма в системе человек - окружающий мир.

     - Вы считаете, что мир, в который я иду, может поглотить меня? Сначала я под него подстроюсь, сделав свои внешние координаты приемлемыми для него. Потом я привыкну к своей перемене. Потом забуду о своей миссии. Или же я увижу силу этого мира и свою слабость в борьбе с ним, и откажусь от борьбы? Или мир соблазнит меня? Или...

     - Или ты поверишь в его правоту, окутанный его идеями... Не бравируй! Здесь и сейчас легко бравировать. Много я видел таких вот, бьющих себя в грудь и тут же ломавшихся, ступив за порог привычной системы координат! Тот мир не только потребует от тебя изменить свои внешние проявления, но и многое тебе предложит сам. Много увлекательного и тешащего самолюбие. Он поможет тебе открыть в себе какие-то способности, и ты будешь ему за это благодарен, сам не заметив, как проникся симпатией к нему. Да, я нисколько не сомневаюсь, что ты сумеешь сымитировать свои внешние координаты, ведь ты же - актёр, но устоят ли при этом твои координаты внутренние? Не окажутся ли они столь же податливыми, как и внешние? Не умалятся, не сгладятся, не сотрутся, не впишутся ли...                          

 

     - Эй, ойско! окужить эу осудину! - знакомая усечённая речь донеслась сзади, совсем близко, оборвав собой речь Евсея в голове.

     На парадной колеснице, запряженной белыми лошадьми, стояла косноязычная Королева. Рядом с ней - Палач. Колесницей же управлял тот самый Камердинер, что симпатизировал Антуану, но всё же решил им пожертвовать, лишь бы не гневить Королеву. Многочисленные фантомы из её мира, посаженные на коней и вооруженные, кто в доспехи раннего Средневековья, кто при шпагах позднего Возрождения, вызывая судорожный сквозь боль смех Коротышки, привели Антуана в некоторое замешательство. Это войско, явно обеспокоенное поставленной перед ним задачей, но ещё более озадаченное блеском топора в руках соседа Королевы по колеснице, всё же брало путешественников в кольцо.

     - Что такое! Ещё ни копейки в кассе, а уже все с билетами! Что за представление, Коротышка? Как вы сюда фантомов Заики сумели привести?

     - Брат Шайтан, не огорчай меня! Мы привели сюда лишь этого злобного ребёнка, а фантомов налепили с её матрицы. Всё просто.

     - Так она - не фантом!

     - Королева? Не знаю... А ты как бы хотел? Что слабо ребёнка прикончить?!

     - Не морочь мне голову!

     - Зато смотри, как она-то жаждет с тобой разделаться! Тебя, кстати, давно к смерти приговорили, и если будешь миндальничать, так палач - вон он! Ну что, дадим сражение?

     - Атайте ево! Четеровать! Жечь! Оесить! - Королева, видя малую активность войска, обступившего беглецов, но не слишком рвущегося их хватать, толкнула локтем Палача, и он тут же метнул в Антуана свой топор.

     - Ах, вот как! Есть у меня плач, его давно пора самого казнить, да вот незадача - как же я без палача останусь! - Антуан ловко перехватил в полёте рукоятку предназначавшегося ему орудия казни, взвесил его на руке и приготовился швырнуть назад, как Коротышка не то едко, не то одобрительно вставил:

     - Похвально! Похвально! Ну, прямо как по законам Османской империи: Кто ко мне с мечом, извини, с топором придёт, тот от топора и погибнет! И это справедливо.

     Антуан хотел что-то возразить, но топор уже летел туда, откуда был брошен. Камердинер, бросив вожжи, поднял огромный щит, и топор вонзился в него, не причинив никому вреда.

     - Ерёд, турсы! Азню адова торова!

     Тут пришлось применить и свой щит, поскольку стрелы и копья посыпались градом.

     - Что, так и будем в песочнице пирожки печь ? Ждёшь, пока нас тут прикончат? - Коротышку стала раздражать столь явная нерешительность напарника. - Враг есть враг! На войне не бывает детей. Ни слуг, ни королей! Есть только тот, кто хочет тебя убить, если ты не убьёшь его первым.

     Стоять на месте больше было нельзя. Антуан направил посудину по некоему спиральному желобу, который, судя по форме, должен был раскрутить её на самые немыслимые виражи.

     - Уодит! - разгадал его манёвр злобный голос из-за щита на колеснице. Войско сомкнулось, перекрывая желоб. - Ечь! Сем ечь на ево пути. Ержать!

     - Да замолчишь ты, наконец? Топор! Мой топор! Семью семь - сорок семь! - и Антуан метнул в сторону колесницы что-то, напоминавшее орудие, каким доисторические боги рубили тоннели в скалах. Это орудие с такой силой вонзилось в щит, что державшие его Палач и Камердинер один оказался погребённым под шитом вместе с Королевой, второй - едва успел отскочить в сторону. Войско замерло. Посудина Антуана и Коротышки, до которой опешившему войску не было уже дела, набирала обороты по спиралям желоба, делая немыслимые кульбиты над головами рыцарей, мушкетёров и ещё неизвестно кого неизвестно во что одетого и не известно чем вооруженного, и вот-вот должна была вылететь, как из катапульты. В этот момент Антуан разглядел, как внизу Камердинер подошел к щиту, приподнял его, заглянул, покачал головой, положил на место и сделал неопределённый жест ладонями вперёд, после которого всё войско рассеялось, как и ни бывало.

     Посудина летела, переходя, видимо, на какой-то новый этап, если бы это была виртуальная игра, а Антуан был её любителем. Впереди, на пригорке слева стоял Честолюбец и выкрикивал в сторону Антуана что-то наподобие надгробной речи, посвящённой ему, усопшему Большому Шайтану.

     - Хоронить меня?! Праща! Камень! - команда прозвучала твёрдо и сосредоточено. Только лишь прикончив Королеву, Антуан чувствовал омерзение ко всему, что было у него на пути, ко всему этому лабиринту, к себе, к своему проводнику!

     - Эй! Полегче!

     Впервые в жизни раскручивая пращу, Антуан слегка задел Коротышку. Бросок получился неточным.

     - Извини! - сухо ответил Антуан. - Камень! - тут же яростно прокричал он.
     - Да ничего... лишь бы не ножом и не по горлу. Ну вот! - одобрительно заметил тот после второго броска Антуана. - Теперь ты попал не в молоко. Прямо как царь Давид! Овец не доводилось пасти? Однако ведь и это был не Голиаф... Зачет ты болтуна-то зашиб? Он же был совсем без оружия! Мало ли кто стоит и чешет про тебя языком! Воин не бьёт безоружного, разве не так написано в кодексе воина? Честь воина всегда защищается оружием против равного оружия.

     Действительно, что это со мной? С чего это ради я его прикончил? Он, конечно, давно меня раздражал, а тут ещё и попался под руку, но это не причина... Конечно же, это всего лишь фантом, несомненно, фантом, не как та дура! Действительно, с чего бы самому Честолюбцу за мной следом тащиться! Но вспомни слова Священника: Фантом ведь тоже может испытывать и боль, и страх, и ужас. И умирает фантом по-настоящему, по крайней мере, для него самого. Но тут же ярость битвы, ни на минуту не прекращающейся в лабиринте, то уходившем под землю, то взлетавшем в небо, взяла в нём верх, и он прокричал:

    - А его грязный рот чем защищается? Разве слова, пропитанные грязью и ложью, не должны быть наказаны? Мне что, встать на соседний пригорок и начать его перекрикивать? Как попугай! А если это дерьмо треплет имя Единого, ты разве не заткнёшь ему рот?   

     - Вот! Теперь ты вошел не только во вкус, но и в смысл. Я вижу, Большой Шайтан станет великим воином во славу Единого. К черту всякие демократические штучки! Тот, кто позволил своему грязному рту открыться, кто позволил сказать хотя бы единое бранное слово в сторону Вездесущего или в сторону его воинов, что едино, тот должен умереть. Мы - не древние самураи, что никогда не позволили бы себе стрелять в того, у кого в руках лишь палка. Но и те, соблюдая кодекс, никому не прощали грязных слов. Что же говорить о наших временах, когда слово стало самым сильным оружием. Помнишь, как одно растиражированное ложное слово привело к другому слову, означавшему приказ, а в результате - миллионы наших безоружных братьев были повергнуты в ужас, голод, бесправие, смерть... 

     - Ты о последней войне за демократию ? Той, что была перед уходом в Систему?
     - Вот-вот, об этом безмозглом хаосе! А ведь вначале его было слово. Всего одно слово: ложь! За сказанное слово надо отвечать!

     - Ну, вот, ещё один поэт! Ты долго там валяться будешь? Или мне надо поверить, что ты и впрямь тяжело раненный!

     - Пока мы не доберёмся до моего мира... Сейчас я не могу тебя оставить одного в лабиринте, я должен дотянуть до места... - и Коротышка приоткрыл рану от рогатины, вывернувшей все его внутренности.

     - Щит! Страх Господний! Как же ты терпишь! 

     - Ты ругаешься, как те, что напыляли на нас демократию... Учился у них, что ли... Многие наши у них учились... врага надо... Не зевай! Дьявол! - прохрипел он сквозь боль, указывая на новый источник опасности. - Глаза - чтобы на любое движение был ответ твоей руки. Уши - чтобы любой малейший шорох стал местом твоего удара. Не вслушивайся и не всматривайся, круши всё, что шевелится, круши всё, что хоть как-то обозначает своё присутствие. Иначе не выживешь! - Коротышка явно терял силы. - Я... я должен доставить тебя до места. Уже скоро... вход... в мой дом. Говори, говори со мной, чтобы я не ушел один! Сзади слева! Шайтан!

     Антуан и сам краем глаза видел, как сзади слева крадётся тень. Он предполагал возможные действия этой тени и поэтому он знал, что за секунду до нападения он сделает ложное движение, тень защитится, но раскроется для удара с другой стороны. Но что же делать с Коротышкой? Он побелел и держится из последних сил. Говорить? Да, говорить! Надо удерживать его сознание. Чёрт возьми, меня не столько пугает, что могу остаться в лабиринте один, сколько... какая к дьяволу симпатия?! Впрочем, что врать самому себе, мне его, действительно, жалко. И что за дерьмо все эти виртуальные бродилки! Антуан, разогнувшись от Коротышки, бросил горсть песка туда, где должны были находиться глаза подкрадывавшейся тени, и тут же разрубил её надвое, без всяких ложных выпадов. Азарт, с которым он ещё минуту назад виртуозно орудовал мечами, стал его самого раздражать. 

     - Коротышка! А вдруг окажется, что мы уже не в виртуальной среде, а? Вдруг, мы уже проснулись, там, и это - настоящий лабиринт? И враги настоящие. И кровь ты теряешь не виртуальную, а собственную и единственную. Тебе не страшно? Что скажешь Единственному, когда он тебя спросит: Зачем подставился под рогатину? Ведь ты же знал он ней, а? Что, не так? Мне что-то кажется, что ты с каждым посетителем лабиринта проделываешь такой трюк. Умирать не страшно? Самоубийство - не высший грех? А ты уходишь с молитвой или без? Ну, всё же если мы - там, ты готов предстать перед Единым или всё-таки попробуешь на этот раз выкарабкаться?

     Антуан пытался колкими словесными инъекциями удерживать засыпающее сознание Коротышки. Врагов вокруг становилось всё меньше, а лабиринт закручивался всё круче, обещая скорое своё окончание, как обычно всё сильнее закручивающаяся водяная воронка обещает скорое её окончание в сосуде. Что бы ещё такое спросить, что заденет его за живое?

     - Коротышка, а ты женат? О! Можешь не отвечать: вижу, как напряглась спина. Секрет, да? Ну, сколько-то их, можешь сказать? Две? Пять? А сколько? Не такая уж ты великая птица среди братьев, чтобы так секретничать. Боишься, что через жен до тебя доберутся? Или всё же большая птица? Что-то я не пойму твоего статуса. Ты кому подчиняешься? Всё! Молчу. Ты, главное, сам не молчи, отвечай мне, ладно? Так сколько жен-то? А они у тебя настоящие или из фантомок? Что говоришь? Спрятал настоящих подальше? Умно!

     Посудина, в которой они скользили по лабиринту, ударилась обо что-то невидимое, и оба её пассажира вывалились сквозь прозрачную стену, видимо, в другой мир. Коротышка издал рык сквозь стиснутые зубы и прошептал побелевшими губами:

     - Я дома. Помоги...

     - Что? - Антуан подбежал к нему, не зная, что надо делать с такой раной.

     - Болтун... мы же не там, - и он указал на меч.

     - Но... как я могу? Ты же назвал меня братом.

     - Помоги, брат! - яростный от нестерпимой боли шепот. Коротышка не мог больше терпеть. И не хотел, зная, что, умерев, в скорости регенерируется волевым усилием того, кто неподвижно сидел по ту сторону экрана его мира. Он харкнул кровью. Что же этот мальчишка медлит! Он что, до сих пор не понял правила игры?

 

     Мысль перестала работать. Что-то стучало в висок: надо, надо, так надо! Антуан, как под гипнозом, окутанный одной идеей - прекратить страдания того, кто назвал его братом, медленно встал, медленно подошел к мечу, взял его в руку и, что было сил, ударил. Воздух зазвенел рассёкшей его сталью. А тело Коротышки моментально замерло.

     Теперь, почувствовав полное одиночество, он обессилено сел на песок мира Коротышки и, не понимая, что и для чего делает, стал выправлять путь цепочки муравьёв, двигавшейся по песку от старого места к новому. Семья разделилась, и эта половина движется, чтобы занять новую экологическую нишу. Ему казалось, что он лучше знает, куда им, муравьям, идти, ведь на пути была масса воронок муравьиных львов. Но колонна упрямо шла по прямой линии, теряя то одного, то другого, но не сворачивала. Что же вы такие тупые! Кратчайший путь? Минимум энергии? А сколько жертв? Дурацкая энтропия! И здесь тоже: что могло быть худшего, то и происходит...

     В мире Коротышки наступал вечер. Красное, воображаемое хозяином мира солнце сваливалось за горизонт, подталкиваемое темнотой ночи, ночи без сумерек. Свет сменялся тьмой, ясность - мраком. Вместе с быстро взошедшей луной, воздух похолодел и загустел. Почему я вижу воздух? Я не могу видеть воздух! Мозг Антуана продолжал невнятно работать сквозь всё более усиливающуюся дремоту усталости. Если это туман, он должен быть влажным. Коротышка, что за мир ты себе придумал? Копия того, где ты жил раньше? А, тогда понятно: низкие облака в твоих местах иногда просто падают на землю, окутывая всё вокруг холодным сухим паром... Но песок - песок пока ещё тёплый! Антуан свернулся клубком, не обращая внимания ни на муравьёв, ни на муравьиных львов. Туман, туман, кругом туман! Скрыться в тумане... от всех! Туман... почти такой, как был в том странном мире Фантазёра. Забавный мир, ни на что не похожий!

     Антуан, довольный тем, что вспомнил мир Фантазёра, ещё сильнее сжался и уснул в надежде увидеть во сне не кровавый кошмар лабиринта, а тот, выдуманный Фантазёром мир, где нет насилия и почти нет зла. Где из всех преступлений осталось разве что...

***
    Весь этот новый для Антуана мир заключался в полутёмной комнате, будто бы наполненной желе из воздуха. В глубине её такой же консистенции желеобразный человек сидел около медленно мигающей индикаторами машины. Рядом стоял другой человек, контрастно общей обстановке возбуждённый и никак не соответствующий этому медленному интерьеру. Чужак. Казалось, он только что пришел, ведь невозможно было, хотя бы некоторое время проведя в подобной комнате, не заразиться её медлительностью. Человек за машиной не обращал на него никакого видимого внимания. Ни взгляда, ни жеста - едва движущееся пятно рядом с ещё более неподвижным, едва мерцающим аппаратом. Пришедший что-то постоянно возбуждённо говорил, не смущаясь тем обстоятельством, что здесь в его сторону даже не смотрят.

     Интересно, кто здесь хозяин, а кто - фантом этого мира, подумал тогда Антуан, решив остаться и, пожалуй, впервые послушать, не вмешиваясь. Впрочем, он хотел поначалу представиться, но на его неуместный тихий голос никто не отреагировал. Каждый занят собой: один - кнопками на машине, другой - собственной импульсивной речью. Что ж, посижу в уголке на стуле, пока тот не замолчит. Похоже, что я попал в лабораторию и это должно быть интересно: производится какое-нибудь исследование! Настоящие работающие ученые попадались Антуану здесь, в Сети, не так уж часто.

     Тем временем речь говорившего стала приобретать некую осмысленность. 

     - В школу надо было ходить всё-таки чаще... Что Вы улыбаетесь, Профессор? Ходил бы чаще в школу, не пришёл бы сейчас к Вам, не потратил бы бесценных семь относительных кратов на ожидание рейса с этого дурацкого Кретона на ваш кисельный Лантон. Хорошо, что хоть в полёте время умолкает. Однако и у Вас оно течёт очень медленно, совсем медленно! Это плохо, ведь я и без того стал уже относительно моложе, чем она. А если её занесёт в это время в командировку куда-нибудь на Рапирон, пока мы с Вами тут болтаем? Ведь я уже чувствую её сборы на этот бешеный топ! Я её всегда чувствую! Каждое её перемещение отдаёт мне уколом в район мозжечка. Вот если бы я мог отслеживать не только её движения, но и намерения! Но она перекрыла фильтр желаний ещё тогда, как только догадалась, что это я внушил ей интерес к обитателям Трелона. Гордая! Нет-нет, Профессор! Не от неприязни ко мне она закрыла фильтр. Она мне очень симпатизировала - я это видел тогда, сквозь стекло трансмитера, я точно видел! Да я это и без того знал, всегда знал, просто знал и всё! Как что? Что именно она - моя половина для перехода в Высшую Сферу.

     Правда сейчас она ещё совсем молода и ещё слишком дорожит независимостью своей мысли, ведь - даже от меня! - наглухо закрыла доступ к фильтру желаний. И вот я просто с ума схожу от догадок, куда она соберётся в следующий раз. Если бы не её любовь к перемещениям, я, пожалуй, и сам составил бы нужную формулу, но тут возникает столько поправок, что я точно закончу её не раньше чем через пятьдесят сакратов. А если ошибусь? А если мы не пересечёмся? А если к моменту пересечения мне будет четыреста са, а ей уже семьсот ? Это же катастрофа, которую потом ничем не исправишь! Вы же знаете предельный возраст, установленный Советом для пар: четыреста и триста пятьдесят са. После него генокопии могут оказаться некачественными. Да, знаю: Совет заявил, что всё относительно - этот старый маразматик только и делает, что вставляет в его решения свои афоризмы, ничего, в общем, не меняющие! - но ведь чтобы оказаться в Высшей Сфере единым существом, нужно воспроизвестись не позже этого возраста. Это - Закон сохранения и прогресса Нижнего Мира, а его никто ещё не менял! Профессор, мы должны с ней встретиться именно в этом возрасте. Честно говоря, я сам боюсь пересечься с ней раньше. Симпатия симпатией, но до трёхсот пятидесяти са она не успокоится, а я, если буду всё это время рядом с ней, просто сойду с ума от её бесконечных перемещений.

     В этот момент голова Профессора сделала вопросительный поворот в сторону говорящего - настолько быстрый, насколько способно на то желе, которому вдруг сообщили нечто криминально-сенсационное.

     - Знаю, Профессор, эта вольность запрещена Советом Галактики: с ума сойти не может никто! Всего лишь старый забытый теперь афоризм. Люблю старые афоризмы... Так вот, на грани возраста в триста пятьдесят са наши женские половины, уж поверьте мне, всегда останавливаются и задумываются о Высшей Сфере, тут они вспоминают Закон Перехода, и тогда внимательно смотрят вдаль и вглубь своей памяти. Именно тогда она вспомнит обо мне, о том странном человеке с Трелона, у которого она брала интервью сквозь стекло трансмитера и от волевого потока которого закрылась общим полем. Тот старый маразматик из Совета всё-таки ей его подсунул! И именно на грани этого возраста я должен оказаться рядом с ней, Профессор. А потом... Вы же знаете, после трехсот пятидесяти са уже не расстаются.

     У нас генерируется прекрасная её копия - это несомненно. Так мы отдадим наш долг Нижнему Миру, поднимемся к Высшей Сфере, оглянемся на всю нашу суету в этом конгломерате топов с разнотекущим, но, увы, не пятящимся временем, и уже одним существом переступим ту невидимую видимую грань. Разве это не прекрасно?! Вот поэтому Вы должны дать мне точную, Профессор, формулу. Точную! Учитывающую все возможные наши перемещения, все существующие топы с их течением времени, учитывающую расписание этого безумного трансмитера-маятника... Кто вообще придумал эту транспортную сеть с таким чокнутым маятником?
     Опят невнятная реакция: не то пожатие плечами, не то желе сбрасывает с себя глупости. На экране машины появилось изображение чего-то, похожего на маятник-прожектор, подвешенный к мощному вибрирующему источнику, беспорядочно пульсирующему и заставляющему того разбрасывать излучение между телами в пространстве в соответствии с собственной вибрацией. Видимо, эти тела говорящий и называл топами. Их было бесконечное множество. Поглощая излучение источника, они отбрасывали тени на другие топы. Тени перемещалась от топа к топу, и машина продемонстрировала на своём экране движение некоего аппарата, привязанного к этому движению теней. Странные названия, странные единицы измерения, странные приборы и механизмы, подумал Антуан. Впрочем, ничего невероятного: видимо, речь идёт о точках в пространстве, о времени, по разному текущем на этих топах, о средствах перемещения между ними...

     - Как никто! - в удивлении воскликнул посетитель, внимательно рассмотрев пояснение машины. - Использовали естественную теневую среду? То есть, дайте понять, подцепили вагончики к теневому полю, качающемуся маятником между топами, и на халяву, простите, трансмитируемся? Вот здорово! Действительно, надо было чаще в школу ходить. А почему время в трансмитере умолкает? Ах да, это же поле с его скоростью! Ишь ты, качельки устроили! А я на того, из Совета, грешил, ведь это у него всегда всё так мудрёно! Тут, оказывается, просто Великий Центр вибрирует себе, топы отбрасывают теневые поля - каждый своё, а мы на них, значит, как на деревянной лошадке: кач-кач. Забавно... Оседлали, составили расписание, перемещаемся. Трансмитируемся! Знаете, Профессор, что-то неспроста колет мне под мозжечок. Давайте займёмся всё-таки моей формулой.

     Экран машины замигал: Недостаток данных: введите моральные составляющие!

     - Простите, не понял, ещё раз: какие такие моральные составляющие? Не понимаю. Разве в формуле есть душевные коэффициенты? Мы же не музыку пишем! Обычная математика. Я Вам даю все исходные перемещения: её и мои. Я чувствую её, я Вам говорил уже. Даже тогда, когда она ещё не осознала себя, я уже знал, что она - существует. Я всегда знал, где она находится сейчас, или на какой топ перемещается. Я не знаю её намерений, но ведь для этого и составляют формулу, где Х - это она, а У - это он. Если Х сейчас отдыхает, скажем, на Летроне, где скорость мысли пять нонакров, а У - на Троноре, где время мысли - три нонакра, то, исходя из графика колебаний трансмитера и времени ожидания колебаний в ином векторе перемещения, где и когда Х с У должны встретиться, чтобы в момент встречи быть в соответствующем возрасте, я Вам говорил: триста пятьдесят и четыреста са. И причём тут моральная составляющая? Причём здесь душа?

     Выявление преступных намерений... - машина продолжала требовать своё.

     - Какие ещё преступные намерения? Я могу иметь преступные намерения! Вы шутите, Профессор? Уже тысяча млинкратов, как в Нижнем Мире никто никому не может навредить физически. Даже самому себе! Знаете, сколько раз в душевной тошноте на Трелоне, до тех пор, пока не почувствовал её существования, мне хотелось любыми путями ускорить процесс перехода в Высшую Сферу, пусть неполным существом, никчемной половинкой без желаний, но лишь бы покинуть этот тоскливый Нижний Мир. Хотел и не мог! Никак!

     Я собирался даже начать молиться, как это делают аборигены Трелона, до сих пор не знающие иных топов. Правда, они молятся об удлинении своего никчемного пребывания в Нижнем Мире, как будто может быть что-то ещё более медленное, чем их время! Я же хотел молиться об ускорении ухода из него. Однако быстро опомнился, когда задал себе вопрос: Чему, собственно, собираюсь молиться? Я-то ведь знаю, как называется то, чему они по незнанию там молятся. Это чтобы я молился Совету Галактики?! В котором сидит этот старый маразматик?! Пожалуй, слишком...

     Профессор, что Вы опять на меня так подозрительно смотрите? По Вашему мнению, мы не должны были встречаться с аборигенами Трелона ? А Вы сами-то бывали на Трелоне ? Теоретики! Вы видели их время? Там всё пространство гофрировано, как раскрученный рулон туалетной бумаги, брошенный, сами знаете куда! Там волей-неволей мы ходили сквозь них, а они - сквозь нас. Мы всё о них знали, и они о нас догадывались, придумывая, будто бы нас иногда видели. И лишь диплодоки каким-то образом умудрялись гадить и там и тут! И, боже мой, какая скука... это афоризм, принадлежащий одному из аборигенов, очень точно описывает тюрьму-полигон под названием Трелон, - Вы этих афоризмов, Профессор, думаю, не знаете... И вот из этой скуки, наблюдая одно и то же, одну и ту же картину жизни аборигенов, где всё повторяется и никто ничему не учится, где тупость властвует, а деньги покрывают - тоже их афоризм, я хотел вырваться, даже путём скрытого суицида. У них - аборигенов Трелона -  это называется войной. То понятие давно стерлось из нашей повседневной памяти, впрочем, как и понятие скрытого суицида.

     Но что я Вам рассказываю? Вы же сами, пожалуй, и писали учебник истории. Нет? Ну, помните, как обитатели Нижнего Мира однажды узнали, что Высшая Сфера - не миф, а реальность, узнали, что же в Высшей Сфере на самом деле происходит. Какой там ад? Какой там рай? Детские забавы! И тогда все ринулись туда. А как попасть туда немедленно? Конечно, начался массовый суицид, грозящий разрушить баланс между Высшей Сферой и Нижним Миром. Возникла угроза, что Высшая Сфера перейдёт критическую массу и вспыхнет очередной и никому не нужной звездой. Вот тогда Совет Галактики, оставив под старыми прядками лишь аборигенов Трелона - для индикации Закона Сохранения, у всех остальных заблокировал не только суицидные движения, но и, прислушавшись к совету этого старого маразматика о том, что суицид - вещь относительная, запретил вообще всякие движения, ведущие к вреду себе или другим.

     С тех пор нет преступлений физических. Нет в Нижнем Мире, кроме экспериментального ничего не знающего Трелона, ни войн, ни скрытого, ни явного суицида. Преступления остались только в области морали. А самым страшным и жестоко наказуемым из них стало мошенничество. Представляете, то, что до тех пор было какой-то мелочью, забавой, превратилось в самый большой грех!

     Говорящий на секунду задумался, освежая в памяти что-то давнее, но тут же сбросил с себя это воспоминание, тряхнув головой, - движение, как и само присутствие эмоционального посетителя, вызвавшие ленивую волну раздражения по спине Профессора.

     - И всё же, Профессор, зачем Вам мои моральные составляющие? Рецидив ? Какой ещё рецидив? Да, Вы правильно видите на своём экране. Да, именно за мошенничество я был наказан и сослан на Трелон до тех пор, пока все обманутые мною не перейдут в Высшую Сферу и я не останусь в Нижнем Мире один со своим обманом. Таков приговор. Разве бывает наказание жестче? Ведь Трелон - это помойка, это отстой! Там не время, там - один сплошной вязкий кисель. Вашему медленному Лантону ещё ох как далеко до него! Примерно как отсюда до Великого Центра ! А знаете, как можно улететь с Трелона ? Знаете, конечно!

     Есть только одна возможность. Надо подойти к двери трансмитера, когда он привозит очередную партию мошенников, и дохнуть на специальное стёклышко. Ваше дыхание анализируется на предмет, остался ли в Нижнем Мире ещё кто-то из обиженных Вами. Всё просто: когда Вас отправляют на Трелон, Ваше дыхание записывается в память трансмитера, а вместе с ним имена всех потерпевших. По мере их ухода память очищается, но дверь Вам откроется только тогда, когда имя последнего из них будет переведено в Высшую Сферу.

     Вот так каждый раз, безнадёжно дохнув на стёклышко, мы обескуражено переходили к процедуре встречи новоприбывших. Смотреть, как смешно новоприбывшие из трансмитера вываливаются, - это было нашим единственным развлечением. Они пытаются не дышать там, внутри него, потому что трансмитер выбрасывает из себя всех, чьё дыхание записано в память. И, чем дольше они задерживают дыхание - время стоянки ведь строго ограничено, и есть мнимая надежда его выдержать, не дыша, - тем с большей силой трансмитер их выплёвывает. Были даже рекордсмены, залетавшие за полосу картонных коробок - прямо в кучи, ну, того, что оставляют диплодоки.

     Профессор напряг спину, чем показал, что его не интересуют подробности того, во что он всё равно не верит, и жестом предложил не отвлекаться от требований машины. Но посетитель с трудом уходил с волны воспоминаний.

     - Смех-смехом, но знаете ли Вы, сколько раз я пытался дышать на это стекло, и сколько раз в ответ произносилось: Извините, Вас ещё помнят! А Вы говорите: рецидив! Чтобы я ещё раз оказался на Трелоне ?! Чтобы длительность и вечность стали сёстрами, а время мысли дотягивало до одного мимикрата ? И что же Вашей машине нужно теперь, чтобы ввести мою моральную составляющую? Ну, просканируйте мне душу! Ну, снимите отпечаток памяти! Возьмите след намерений. Всё же открыто, Профессор! С тех пор, как меня признали мошенником, была снята защита с внутреннего мира, Вы же знаете, это входит в условия приговора.

     Вот смотрите, я прикладываю руку. Что читает Ваша машина? Что у меня одна единственная мысль - встретить её в нужное время, в нужном месте, в нужном возрасте, и чтобы не расставаться никогда ни в Нижнем Мире, ни, конечно же, в Высшей Сфере. Мне что ли Вам напоминать, Профессор, что в Высшей Сфере становятся единым существом лишь те пары, кто вовремя генерировал в Нижнем Мире хотя бы одного общего потомка. Таков закон Совета Галактики с тех самых суицидных времён, когда все здесь любыми путями кинулись в Высшую Сферу, забыв о реальной жизни, и тогда жизненный потенциал Нижнего Мира сократился втрое, а творческий - в восемнадцать раз. Ну что, Профессор, намерения мои чисты?

     Экран снова замигал.

     - И этого недостаточно? Да вижу сам я, что написано: Моральная составляющая включает в себя оценку пройденного пути. Вы должны полностью рассказать о себе в количестве не более тысячи блоков в течение не более одного сикрата. Время пошло с момента открытия Вами рта. Это что, всё, что я болтал до сих пор, забрало и моё время, и половину мысленных блоков? Вот это бюрократия! Поздравляю, Профессор! Но не спешите радоваться - я постараюсь уложиться, а то Вам машина ещё выдаст индульгенцию не заниматься моей формулой, а продолжать дальше спать на своём Лантоне. Не получится! Сколько там мысленных блоков у меня осталось? ... Так. Так... Когда мне было четырнадцать лет...

     Резкое движение головы Профессора заставило даже вздрогнуть Антуана, никак не ожидавшего от него такой прыти.

     - Что Вы опять на меня смотрите? Чему опять не верите? Вы что, сидя здесь, не застали тех времён, когда считали время ещё на годы, часы и секунды? Я что же, старше Вас?! Хотя, конечно, моё время на Трелоне... медленнее него только время в трансмитере - там его просто нет. Ну, так я - какой же я старый! - застал ещё прежнее исчисление минутами и часами, когда находился на полпути к окончанию школы. Лихо тогда смеялись над потерявшими всякий реальный смысл годами и минутами! Анекдоты, издевательства... Досталось и французскому. Кому теперь будет молиться французский со своими шестьдесят-десять и четырежды-двадцать-одиннадцать? Обычный, собственно, был пиар, чтобы легче ввести новую единицу измерения. А оказалось смешным то, что время удалось сделать математическим, а вот душу - нет. Мы-то ведь с Вами разговаривает на профранцузском, Профессор! С его шестьдесят-тринадцать ! Но это я сейчас такой умный, а тогда был самым скверным учеником. А тут ещё пересчёт времени. Опять же, краты, выведенные из скорости мысли в Высшей Сфере. Все ссылались на того старого маразматика, будто бы заявившего на Совете, что без кратовой системы времени невозможно точно высчитать относительность. Ну и где же его расчёты? Где его единая формула, связывающая время и пространство всех топов Нижнего Мира ? Где его минусовое время - чёрт возьми! - о котором тогда без конца болтали как о возможности реверса и исправления ошибок? Разве бы я стоял сейчас перед Вами и выворачивался наизнанку? Не люблю его, хоть он и член Совета Галактики, а им положено только преклонение... Короче, мне не хватило воли и умения, чтобы научиться считать время по-новому, внутри себя, а не снаружи, как было раньше. И я забунтовал, возглавив, как положено было тогда, музыкальную группу - лучшее средство для пропаганды бунтарских идей. Бунт стал основным моим жизненным стимулом. Я забыл и о времени, и о школе. Тогда я считал себя великим музыкантом. Ещё бы, мой Плюгавый трансмитер потрясал весь Нижний Мир целых пять с половиной дикратов. Потом все окончательно перешли на эти пресловутые краты, бунт утих, мои творческие способности на том и закончились, и волна славы довольно быстро сбросила меня в пустоту. Слава, Профессор, страшная вещь. Она - отражение безвкусицы, потому что та ведёт к преступлению, а эта к нему побуждает. Мне бы тогда поставить защиту памяти, да ведь я с внутренним временем был не в ладах! Память о славе и заставила меня пойти на мошенничество. Мой друг по бывшей группе очень быстро нашёл свою половину - с музыкантами это часто бывает - и они меня пригласили на встречу с потомком. А потомок этот стал впоследствии одним из Величайших, что было признано всеми, особенно после того, как он довольно быстро перешёл в Высшую Сферу, а там сразу - в Совет Галактики. Ещё бы, ведь это именно он написал Вечный Гимн Галактики. Тогда же это был обычный малыш, которого оставили ненадолго на моё попечение, пока счастливая пара записывала клятву памяти. От скуки я взял и просканировал его творческий потенциал. Вы знаете этот аппарат, определяющий способности и наклонности нового существа, чтобы с первого же дня создать ему полезный для развития окружающий мир, выбрать топ, соответствующий его ритму и так далее. Разумеется, лезть в чужую душу без согласия родителей категорически запрещено, но что мне запреты, когда я - бунтарь. И вот бездарность, стоящая перед Вами, влезла в потенциал будущего гения и, обомлев от увиденного, списала оттуда несколько музыкальных тем. Конечно же, я снова прославился, теперь как талантливый мелодист. Но скоро малыш заявил о себе Первой Галактической Симфонией, во фрагменте из которой все сразу узнали один из моих мелодичных хитов. А его концерт для скрипки В лунном свете разоблачил и высмеял меня ещё до своего выхода в свет. Дело в том, что именно так назывался и мой последний опус. На прослушивание того концерта все пришли с моими нотами! Вот-вот, до сих пор смешно... Меня обвинили. Я во всём сознался, и, записав в трансмитере моё дыхание и память о нём всех, кто считал себя мною обманутым, передо мной вскоре открыли двери на Трелон. Представьте, обошлись корректно, вызвав недовольство зрителей с Трелона отсутствием падения в диплодоковы кучи. Всё-таки, я мужественно во всём признался, не юлил на суде и даже честно раскаялся. Вот именно, честно!

     Говорящий поспешно облизнул пересохшие губы, но, не найдя поблизости воды, тут же продолжил, помня о времени:

     - Как я уже сказал, наш юный гений быстро перебрался в Совет Галактики. А он, собственно, и не считал себя обманутым, даже не зафиксировал свою претензию в трансмиттере, и вообще сказал, чтобы все пошли попить пива, пока он пишет какой-то Гимн. А вот семь поколений его наследников с завидной ожесточённостью постоянно записывали и перезаписывали себя в память трансмитера. Скажу я Вам, что это не совсем честно, ведь они реально не помнили моего дыхания. Мои сотрелонники утверждали, что это из-за их лапы в Совете, а я-то знаю, что это он, старый маразматик, заявил там, что рождение - вещь относительная, и, с точки зрения диплодока с Селёна, я ещё не родился, а с точки зрения диплодока с Трелона, родился раньше него. Ну а там подхватили и внесли поправку о правах потомков.

     После этого я и впал в уныние, достойное Гимна Унынию, если б его когда-либо написали. Да я уже рассказывал об этом пребывании на Трелоне. В то время я задумался, а в чём же моя собственная гениальность. О том, что все существа Нижнего Мира так или иначе гениальны, никто уже не спорил. Но не в мошенничестве же! Это ведь была просто моя слабость, подхлёстнутая памятью о славе. Не больше того!

     И именно в тот момент у меня под мозжечком что-то кольнуло - я ясно увидел, как генерируется она : две неравные половинки, целое, удвоенное, кратное, окта... проявление, проявление, проявление... Через какое-то время я понял свою гениальность - она в том, чтобы чувствовать её ! Один написал Гимн Галактики. Другой придумал счёт времени в кратах. Третий изобрёл трансмитер, четвёртый подцепил его к теневому полю. Вы вот гениальны тем, что составляете формулы, по которым все в Нижнем Мире могут найти друг друга. А я - я чувствую её ! Реально, даже физически. Каждый шаг, каждый взгляд! Сквозь любые пространства, сквозь любые времена.

 

     Воспоминания посреди сна? Антуан удивился сам себе. Надо же! Я вижу во сне этот фантастический мир и одновременно вспоминаю сцены наших недолгих встреч с Аэрой. Пора делать открытие из области психологии сна...

 

     - Это хорошо, Антуан, что я живу вместе со всеми в мире господина Паука, а не в своём собственном мире.

     - Любовь моя, тебе легко так говорить, когда ты знаешь, что он есть - где-то там твой мир. Тебе не нужно там бывать, и тебе там скучно, одиноко, но...

     - Я там никогда не была. Ты же знаешь наши порядки. Но я и без того знаю, что там будет скучно и одиноко. Ведь в том мире нет никого и ничего. Что могла принести туда девочка одного дня от роду? Если в памяти нет ни животных, ни растений, если единственный пейзаж, который она можешь изобразить - это грудь мамы... нет, я довольна, что мы живём все вместе в одном мире. И не он от нас - этот мир - а мы от него зависим. По крайней мере, я здесь научилась всему. А в своём собственном мире я так бы и осталась никчёмной однодневкой.

     - И всё же это - маленький, но корешок. Ты не ценишь его, пока он есть. Аппендикс... Ненужный, забытый, но есть! И не дай бог, чтобы он потерялся. Это - это ощущение падающего осеннего листа, каким я себя иногда чувствую... Аэра, мне бы так хотелось прорасти корнями вместе с тобой в твоём мире!

     - А мне - оторваться и лететь вместе с тобой, любя и жалея весь живой мир...    

 

     Влюблённый же из фантастического сна-воспоминания продолжал свою взволнованную речь, не обращая на собственные воспоминания Антуана, как и на него самого, ни малейшего внимания.

     - Как только она появилась, я стал отмечать на голограмме Нижнего Мира все её перемещения и относительное время пребывания на каждом топе: Мортон, Лирон, Фанон... Пока я был в заключении на Трелоне, я мысленно молил её быть чаще здесь, на Лантоне, где время не так летит. Но она никогда не сидит на месте. Путешественник от рождения, а теперь она ещё и ведущий журналист Галактического Вестника... Однажды, чтобы убедиться самому, что я чувствую не миф, а реального человека, я внушил ей интерес к Трелону. Тогда мне ещё удалось скорректировать её интересы через приоткрытый фильтр желаний, теперь уже - никак! Теперь он наглухо закрыт. Я заинтересовал её исследованием о трансформациях в душах мнимых гениев. Конечно же, Трелон такими субъектами был богат, а я, обокравший самого автора Вечного Гимна Галактики, бал самым ярким их представителем. И вот, единственный раз в моей жизни я видел её - сквозь стекло трансмитера. Естественно, она не могла выйти, а я не мог ещё войти внутрь. Мы стояли по разные стороны стекла. Ну, и пока шёл обмен пассажирами между трансмитером и Трелоном, пока постаревшие дети беседовали с юными родителями у окон для посетителей, у одного из таких окон она пыталась задавать мне какие-то вопросы, а я лишь умолял её не сжигать жизнь на быстрых топах и дождаться меня где-нибудь в медленном месте, пока все мои обиженные не перейдут в Высшую Сферу. Увы... Тогда она была ещё так молода! Но теперь мне надо не только догонять её возраст, но и перегонять. Тогда, как и сейчас, она верила в судьбу, и на мгновенье перестала задавать вопросы, задумавшись, не я ли - её судьба. Но и тогда и сейчас она не хотела и не хочет отказываться от своей бурной жизни. Я же верю только в то, что должен быть рядом с ней. Моя голограмма Нижнего Мира вся испещрена пометками о ней. И вот, наконец-то, на ней появилось и моё перемещение. Вас никто не помнит! Высший Совет ограничил права потомков семью поколениями! - и открылась дверь. Свобода! Свобода... И этот проклятый трансмитер. Если бы у его расписания был автор, ему бы самое место среди тупых аборигенов Трелона ! Да, я помню, Вы говорили: Великий Центр с его особой траекторией вибраций... теневые поля... Стрелочником можно, конечно, назначить изобретателя трансмитера и с умным видом спросить: почему трансмитер заходит на Туртон только раз в пятьдесят дикратов, а на Кретон - каждые двадцать пять ? Почему мне, чтобы попасть с Трелона на Лантон, надо было сделать восемь пересадок с общим относительным временем ожидания сто семьдесят восемь дикратов ? И это по самому экономичному маршруту! Что ж эти умники из Совета Галактики с их старым относительным маразматиком, до сих пор не придумали обратимости времени? Издают Галактические Законы, а сами-то в Нижнем Мире едва успели побывать! Великие гении, небожители, что они знают о жизни простых обитателей, об их проблемах?! Генерируются и тут же растворяются за гранью Высшей Сферы. И оттуда пишут нам свои законы... Если бы законы писали люди, хлебнувшие жизни, они писали бы их для людей, а не для условий генерирования новых гениев.

     Неопределённый жест Профессора, явно не испытывающего удовольствия от необходимости производить вообще какие-либо жесты, но на этот раз решившего против своей воли сострить.

     - Что Вы говорите? Отдать право писать законы аборигенам Трелона ? А Вы шутник! Но что это мигает на Вашем пульте, Профессор? Моё время? Истекло? Так Вы дадите мне формулу, Профессор? В мои намерения поверили? Умоляю! Как Вы сказали? Мигает лампочка... принтера? Моя формула уже в печати? Ну, Профессор! Ну!

     Тот лишь лениво махнул рукой, мол, оставьте меня, наконец, в покое!

     Какой богатый мир у человека! - подумал тогда Антуан. Какая фантазия! - невольно восхитился он, так и не решив пока для себя, кто же из этих двоих - хозяин мира, а кто - фантом. Он оглянулся и посмотрел по ту сторону. Там неподвижно сидело желеобразное тело... Но Антуан хорошо уже усвоил, что хозяин там и его образ здесь часто не совпадают. Иногда человек стыдится себя. Иногда фантазирует о себе. Он мог вообразить себя и влюблённым путешественником! Антуану почему-то очень захотелось, чтобы то неподвижное там, снаружи, желе оказалось именно страстным влюблённым, а не флегматичным Профессором. Да! Конечно же! Пусть будет так! Пусть этот толстый расплывшийся человек за экраном, имеющий, несомненно, не меньше болезней, чем Бейсбольный Болельщик, пусть он будет страстным влюблённым! Ну, хочу я так! Хочу, чтоб люди были красивы душой, и бог с ним - с телом...  А профессор... профессор пусть будет его внутренним цензором, фантомом. Да! Это красиво.

     Антуан любил читать красивые истории, где герои многое переживают, но, в конце концов, упорство вознаграждается. Ещё раз позавидовав обитателям мира, он развернулся и вышел в Гиперпространство, так и не выяснив, кто из них на самом деле хозяин, а кто фантом, - это было не столь уж важно. Главное, что и такой мир здесь существует, и что в этом Гиперболоте, бездарно пародирующем былую реальность, есть и такой своеобразный мир. Значит, Система не совсем безнадёжна!

     Он вышел из мира, так и не заставив никого услышать себя. Было ли это невежливо? Но ведь его присутствия никто не заметил, да особенно и не стремился замечать. Внутренний мир, живущий своими законами, мир, которому нет ни малейшего интереса до соседних приземлённых миров... И эта мысль была маленькой каплей дёгтя в сладком фантастическом сне.

 

     - Эй, что ты там всё шепчешь? Связались с пацаном! Так он все секреты во сне разболтает - кому попало!

     Клубы тумана рассеивались. Небо необыкновенной густой синевы предвещало близящийся рассвет. Тёмная фигура склонилась над Антуаном. Формула... Профессор... Фантастика... А вот и грубая реальность! - сказал сам себе Антуан, поёжившись на холодном песке. Он сел, посмотрел на песок: муравьи, чувствуя приближение рассвета, начинали свой путь. А может, и вовсе не останавливались... Я - в мире Коротышки. Какого чёрта! 

***

     - Большой Шайтан! Хватит отдыхать. Наш путь и на треть ещё не пройден. Или ты думаешь, что сумеешь пройти его во сне? - Коротышка, здоровый и невредимый, трепал по плечу Большого Шайтана, всё ещё погруженного в свои мысли. - Что ты на них уставился? Думаешь, муравьи приведут тебя в лабораторию? Не приведут. Только Коротышка знает дорогу.

     Антуан поднял на него глаза, полные такой тоски и такого сожаления о бессмысленности происходящего, что Коротышка на мгновение опешил, не зная, как истолковать это состояние Большого Шайтана. Но Антуан быстро взял себя в руки и, как ни в чём ни бывало, ответил вопросом на вопрос:   

     - Почему на треть? Лаборатория в твоём мире. И мы - в твоём мире. Хочешь снова ломать комедию с переодеваниями? Дело уже пора делать! До полной тьмы ждать совсем не долго.

     - Какой тьмы? Рассвет сейчас! Эй, проснись!

     - Мне транслировали информацию, пока ты регенерировался, что там, во внешнем мире, скоро наступит момент полной тьмы.

     - Уж не об астероиде ли речь? Как пишет Гиперпространство Ньюс, его ваш белый президент-супермен одним пальцем раздробил. Нет никакой угрозы! Тебе всё приснилось, брат Шайтан! - и Коротышка позволил себе рассмеяться.

     - Извини, мне не до шуток. В газетной болтовне есть своя правда. Точнее, они не говорят всей правды, чтобы в Сети не произошла паника. И они правы, ведь всё равно ничего нельзя теперь изменить. Мои ребята просчитали, что через три дня какое-то лёгкое, а не астероид, непрозрачное космическое облако, бог весть откуда взявшееся, размером примерно с десяток Лун пройдёт сквозь траекторию Луны по касательной к атмосфере. А ты, Коротышка, знаешь, что будет через три дня?

     - Ты же сам только что сказал...

     - Сказал? Что я сказал?! Через три дня будет полное лунное затмение! И как раз в это же самое время между Солнцем и Землёй пройдёт это облако - этот непрозрачный сгусток непонятно чего, не возмущающий своей небольшой массой пространство, но имеющий размеры не менее десяти Лун! Астрономов там больше нет, так что никто ничего внятного сказать об этом не может. Но ты представляешь, что будет?

     - Мрак... - Коротышка сразу представил, что на всей Земле не будет ни одного луча света, ни прямого, закрытого этим странным космическим телом, ни отраженного от Луны - она сама станет между Землёй и Солнцем. Но он недолго оставался под этим впечатлением. Своим цепким умом он тут же стал анализировать, что же в этом стечении обстоятельств есть полезного для его дела, а что - плохого. Думать о худшем - он даже не хотел тратить на это времени. Окутает Землю? Вызовет новый потоп, который всё смоет с её поверхности вместе с опорными точками Системы? Переохлаждение и гибель всего живого? Что ж, такова воля Вездесущего, хвала Ему! Всем уже давным-давно пора предстать перед Единым! И братьям, кстати, тоже не мешало бы отчитаться. Заелись тут! Всемогущий, конечно, не слишком щедр и редко человек получает больше того, что заслужил, но ответить за накопленный жирок всё же и им настанет пора.

     Эти мысли пронеслись так быстро, что не были даже ясно им осмыслены. Коротышка размышлял сейчас о той ситуации, когда электромагнитные помехи не сотрут Систему, а лишь вызовут серьёзные сбои. Надо сохранить и передублировать весь накопленный лабораторией опыт. Надо, надо, надо... Стоп! Будет немалый хаос, но не только у нас! Надо попробовать извлечь максимальную пользу. Запастись энергией... Коротышка с просиявшим лицом посмотрел на Антуана.

     - Мрак?

     - Дошло! В любом случае, Земля погрузится в полную темноту, думаю, это продлится минут десять-двенадцать. Видимая энергия от Солнца перестанет поступать, а запасов Ядра Системы надолго не хватит. Если в этот момент провести нашу операцию, мы сможем получить не только абсолютную копию Паука, но и парализуем его на какое-то время. Он - я хорошо его изучил - как верный друг будет до последней калории спасать и регенерировать людей своего друга Евсея! Он обязательно увлечется и потеряет полный контроль и над остатками энергии, и над Сетью. А!

     - Бэ... Слишком мало времени. Пока доберёмся до лаборатории, пока Большой Брат примет своё решение, пока соберётся Совет... Бюрократия! И куча технических проблем - всё ведь сырое ещё! Тебе что, раньше не могли сообщить о наступлении тьмы?

     - Я не мог прийти к братьям с предположениями. А если я говорю, то говорю то, в чём абсолютно уверен. Мои малыши вовремя перешлют мне всё, что нужно для клонирования Паука.

     - Я давно заметил, что ты знаешь немного больше, чем говоришь, Шайтан.

     - Ну, так чего расселись? Веди! По ходу будем и проблемы решать. Давай, давай! Связался я с вами на свою голову! Говорил мне хозяин: хочешь разрушить бизнес - заведи компаньона!

     - Уж не Паук ли говорил?

     - Почему Паук?

     - Потому, что на тебе весит его побрякушка... и всё ему транслирует!

     - Как?! - ярость Антуана была настолько искренней, что Коротышке пришлось в подтверждение продемонстрировать ему тот невидимый отслеживающий индикатор опасности, который давно предлагал ему Паук и который всё же, без его ведома, нацепил на Антуана. И эта штука давно транслировал Пауку всё, происходящее вокруг Антуана. - Так он что, всё знает?

     - А ты этого не хотел?

     - Я?! - Антуан стал искать глазами меч, чтобы во второй раз разрубить Коротышку надвое. Но меч исчез, как и все детали, вывалившиеся сюда вместе с ними из лабиринта. - Я - шпион Паука? Тот урод подцепил на меня жучка, а ты, ты давно об этом знаешь? Какую информацию он успел получить?

     - Не кипятись! Паук получает лишь обрывочную информацию из мира нашего нервного брата, который он считает и штабом, и местом лаборатории. Там всё под это и обставлено, а обрывочная информация, кстати, правдивая информация, но ведь обрывочная! - разве это не лучший способ дезинформировать врага? - говоря всё это, Коротышка не оставлял приготовлений к дальнейшему путешествию. Он жестом приказал Антуану повернуться и привязал его к себе ремнём, спина к спине.

     Антуан сосредоточенно молчал. Слушая Коротышку и повинуясь его указаниям, он думал только одно: Провал! По такой глупости провал! Какой же идиот, этот Паук! Ну и ладно. Вот и хорошо. Сейчас Коротышка меня зарежет как барана, и я, может быть, наконец-то проснусь в своём удобном любимом мире Деда. Лично я в провале не виновен! Что ж он медлит?

     - А там, где Паук не должен и носа сунуть, - продолжал деловито и чуть ли не бахвалясь Коротышка, - там все жучки заблокированы. Но чтобы он не запаниковал, ему транслируется информация о том, что ты сейчас находишься в так называемом штабе и проводишь плодотворные переговоры. Кстати, в тот момент, когда ты предлагал свой план, какие-то странные помехи случились в ретрансляторе, так что, если Паук что и узнал, то разве что потом, от тебя самого. Почему бы Большому Шайтану ни играть двойную игру? Или тройную, а? Но мы не так просты, чтобы легко попасть в капкан! Вся информация - под контролем!

     Коротышка, расхваливая шпионские хитрости и изобретения своей лаборатории, вдруг резко поднял руки и как-то несуразно и жестко ими взмахнул. В одно мгновение Антуан оказался маленьким человечком на спине огромной хищной птицы, с места взметнувшей в небо.

     - Что, путешествие продолжается? Я так понимаю, что пусть небо рухнет, но ритуал должен быть соблюдён, да, Коротышка? - Антуан не подал и вида, что обвинения в двойной игре его как-то касаются. Никогда не оправдывайся! вспомнил он напутствие Евсея. Тот, кто хочет видеть тебя виноватым, будет слеп и глух к любым доказательствам. Тот, кто хочет верить в твою правоту, сам найдёт тому подтверждения. Иди своим путём, не унижаясь и не заносясь, и пусть другие подстраиваются под твои убеждения, даже если эти убеждения - воображаемые тобой.

     - Порядок есть порядок! - перебил его мысль Коротышка, поднявшись птицей до границы холодного воздуха. - Ты не должен знать, в каком месте моего мира находится лаборатория.

     Коротышка сам не стремился продолжать шпионскую тему, прекрасно понимая, что разговорами и допросами сейчас ничего не добьёшься. Он набрал максимально возможную высоту, сделал кульбит и показал Антуану свой мир свысока.

     - Ну, как тебе мой мир?

     - Да это же вся Земля целиком!

     - Вот! Это и есть мой мир. Моя мечта! Здесь всё - точная копия земного, кроме одной маленькой детали...

     - Какой, Коротышка, или как Вас теперь величать? Господин Сокол? Или господин Ястреб? Я что-то со спины не слишком разберусь. Но, судя по крутым манёврам, всё-таки не орёл и не кондор!

 

     Смотрите!

     Смотрите, что за птица

                                         диковинная

     сидит на ветке?

     Большая. Черная. Хвост двоится.

     Из орлиных родственников,

                                                      наверное...

     Смотри, как сурово держит крылья!

     Как изогнут клюв!

                                       Как горда!

     Но украдкой

     посмотрела птица на говоривших,

     усмехнулась, занервничала:

     Да галка я...
                             Галл-ка!

 

     Нет, эту старую шутку я декламировать Коротышке не стану!

    

     Полёт на спине птицы привёл Антуана в восторг. Какого дьявола я до сих пор сам не летал как птица? Он вспомнил, как совсем недавно наблюдал полёт... совсем другой полёт - не перемещение от точки к точке по воздуху, а парение, не демонстрацию лётных премудростей, а купание в атмосфере...

 

     - Полетаем? Смотри: сегодня господин Смотритель запустил в мир белые молочные облака. Это тёплые низкие облака - в них можно нырять и плескаться! Ну, Антуан!

     Аэра потащила его за руку в сторону от пляжа, где они собирались купаться в море.
     - И ты будешь там, конечно, белым лебедем, а я буду...

     - Белым? Фу! - Аэра состроила гримасу человека тончайшего вкуса, которому предложили откровенный кич.

 

     О, заметил себе Антуан, когда-то Автостоп состроил точно такую гримасу. Он попросил дать ему попить, и я налил колу. А что, родниковая кончилась, поинтересовался он точно с таким же выражением лица.

 

     - Фу, какой у тебя отвратительный вкус! - снова игриво воскликнула Аэра. - Сравнить меня с этими трусливыми и жирными фазанами! Нет, если уж лебедем, то непременно чёрным, гордым, независимым и непреклонным! Да и куда мне с моими глазами и этим оперением, - тут она распустила свои темно-каштановые до пояса волосы и закружила на месте, крича одновременно и Антуану и всему миру: - Куда мне с такими явными отличительными чертами! - она снова прыснула смехом. - По таким признакам, господин натуралист, в белые лебеди не принимают!

     Антуан откровенно любовался ею. Белое воздушное развивающееся платье лишь оттеняло признаки, которые могли воплотиться лишь в лебедя чёрной масти, и никак иначе. Ещё бы, ведь глаза у белых - желтые, безразличные! А её глаза!  

     - Ну, тогда и я не буду белым!

     - Сделай одолжение, не будь!

     - А чёрным?

     - Нет! Мастью не вышел! - рассмеялась Аэра.

     - А каким же... - Антуан явно растерялся.

     Аэра остановилась, внимательно осмотрела его, провела рукой по его волосам.

     - Не лебедем... это не твоя птица.

     - Вот как! Тогда я совсем не полечу! Купайся в своём небе сама! А я черепахой буду ползать и любоваться твоим полётом отсюда.

     - Черепахой? Ну и хорошо. А ведь и то правда - если братья заметят тебя, парящим рядом, точно подстрелят. Что ж ты так не полюбился им? - она покачала головой, совершенно искренне раздосадованная этим обстоятельством. Но, отмахнувшись от неприятной мысли, как от назойливой мухи, игриво продолжила: - Белый лебедь! Вот насмешил! Что ж тут белого? Разве что это? Так ведь это - пыль! - Аэра сбросила неизменно белое платье, оголив кожу цвета красного золота, и, по-детски фыркнув, взмахнула вмиг превратившимися в чёрные крылья руками. Не сделав и трёх ударов о воздух, она поймала восходящий поток, потом, выбрав правильный угол поворота, заложила головокружительный вираж и на огромной скорости врезалась в ближайшее от Антуана молочно-белое облако. Казалось, брызги от него полетели в разные стороны и даже долетели до земли, освежив Антуана прохладой.

     И хорошо, что не полетел, думал Антуан, поймав её уносимое ветром воздушное платье, а то наделал бы сейчас виражей и плюхнул бы не в облако, а вон в ту лужу! Под лужей он понимал море, шумевшее невдалеке. Разве можно купание в море сравнивать с купанием в небе?

     - Ты не представляешь, что это такое - нырять в облако! - доносился с высоты её грудной, никак не соответствующий её тонкому телосложению голос. Голос был завораживающе-властным, как может властвовать звук, пропитывающий собой душу до самого последнего его уголка, и свою душу, и чужую. - Эй, не грусти там! Я принесу тебе кусочек облака, так и быть, - наполнишь им свой черепаший панцирь! Тут всем хватит!

 

     Аэра, милая моя Аэра... как мне не хватает твоих милых колкостей! Твой ироничный взгляд - он теперь всегда передо мной, стоит мне лишь попробовать смалодушничать или струсить...

 

     - Эй, наверху! Уснул, что ли? Или размечтался? Или звёзды на небе изучаешь? - Коротышка издал странный смешок.

     Звёзды... Действительно, что это он мне всё небо да небо показывает?

     - Да вот, пытаюсь по звёздам зафиксировать маршрут!

     Шутка не прошла. Презрительная волна, прошедшая по спине птицы, дала понять Антуану, что его неумение ориентироваться в звёздном небе Коротышке абсолютно очевидно. Эх, букашки-таракашки! Сколько я на вас смотрел, а небом лишь любовался, да и то лишь тогда, когда видел там Аэру... Где же тут эти Медведицы? Да не медведки, а Медведицы: Большая и Малая.

     Опять вспомнилось. Что это меня на воспоминания всё тянет? От волнения, что ли? Собаки от волнения зевают, у медведей от волнения желудок слабеет, а меня на мемуары тянет?

 

      - Тебе не кажется, что мы скачем, как белки в колесе? Надоедает - делаем прыжок в сторону, думая, что вырываемся на свободу, а на самом деле перескакиваем из одного колеса в другое. И снова скачем! 

 

     - Автостоп! А ты видел медведку, перебегающую хлопковое поле?

     - Медвед... что?

     - Как можно! Ладно я - специалист по вторичной информации, ничего вживую не видел, но ты, ты жил в том мире и не принёс оттуда никаких воспоминаний о медведке? Ну, это изящное крупное насекомое с гребущими передними лапами! Норы роет. Не помнишь? Ну, ладно. Вспомнишь! Так вот, когда медведке надо бежать по поверхности, она перебирает передними лапами, словно пловец вольным стилем гребёт руками. А когда это происходит ещё и на хлопковом поле, то белая вата налипает на лапы и кажется, что два белых пропеллера молотят по просторам красно-серой глади.

     - Если я ещё не спросил... и что аллегория сия означает?

     - Да ничего. Чем мы с тобой заняты? Молотим пропеллерами, думая, что по воде. А на самом деле, и не по воде, и не пропеллерами... разве что, красиво.

     - Как бы слишком красиво не получилось! Ты-то откуда всё знаешь, будто сто лет прожил на Земле?

     - Учился... Сам не видел, а знаю. А ты не знаешь, да видел.

     - Пожалуй, и видел...

 

     - Эй, Коротышка, а ты не мог бы хоть минутку шасси на солнце посушить?

     - Мог бы, да не могу!

     - Это как! Просьбы брата не хочешь выполнить!

     - Ты не должен видеть того, что под нами. Ты можешь видеть только небо. Но это как раз и есть то маленькое отличие от настоящей Земли - здесь нет земного неба! Или ты до сих пор этого не заметил? Солнце не идёт с востока на запад, а все созвездия перепутаны, как в пазеле. Астроном с ума сойдёт, увидев созвездие Микроскоп на месте Козерога! Так что, можешь не пытаться ориентироваться ни по Солнцу, ни по звёздам. Это глупо! А вот то, что там, внизу, всё это настоящее: точная копия! И всё это будет принадлежать нашим воинам. Не эта Земля, конечно, а та, настоящая.

     - Коротышка! Я всё в толк не возьму, какого беса вы в Систему припёрлись? Остались бы там да расселились бы по Земле! Все же тогда ушли оттуда в Систему, пространство оказалось свободным...

     Коротышка вздохнул.

     - Не будет из тебя, Шайтан, воина! Эх, не будет! Вездесущий сказал: Я даю тебе право владеть Землёй, но ты, воин, должен доказать это право! Да, она твоя по праву, но ты должен покорить её себе. Пойди и очисть её от неверных, забывших меня! - он разочарованно вздохнул. - Ну, и кого я должен буду там сейчас покорять? Я даже полумёртвых их трупов не найду, из-за хитрости Паука с этой бактерицидной защитой трупов ! Ты же слышал, что места хозяев миров недоступны из внешнего мира. Но даже если мы приспособим свои мозги не реагировать на ужас при приближении к локациям, я не считаю достойным умерщвлять полумёртвое. Я - воин, а не дерьмо! Я должен сначала уничтожить их там, куда спрятались их трусливые и алчные мозги - живые мозги, а уж потом взять то, что мне принадлежит по праву победителя.

     - Слушай, ну почему именно Евсеева родня, а? В толк никак не возьму, если честно, что вы на них так взъелись? Ну, я, понятно, против них, потому что мой враг - Паук, и он с ними в союзе. Друг моего врага - мой враг. Если я не могу уничтожить Паук, не уничтожив его союзников, значит, они стоят первыми в очереди. А враг моего врага - мой друг. Поэтому я - с вами. Это честно. Хотя, конечно, если бы вы не исповедовали Единого, а какую-нибудь дальневосточную галиматью, я бы ещё хорошо подумал, прежде чем прийти к вам.

     - Я знаю, Большой Шайтан. Я слишком хорошо знаю людей. Я даже знаю, где ты солгал в последней фразе... Но пока ты летишь у меня на спине, и мы летим в одну сторону, я отвечу тебе тоже честно, без пропагандистской чуши нашего брата Интеллигента, которую он тебе скармливал у себя в мире...

     - ...когда брат Коротышка обслуживал наш столик.

     - Да. Ради дела и столик обслужу и нужник почищу. - Коротышка гордо взмахнул крыльями, жестом показывая, что эти обязанности нисколько его не унижают, скорее, возвышают и в своих глазах, и в глазах братьев. - Конечно, у нас были враги, которым следовало бы отомстить раньше, чем Евсеевой родне. Хотя бы тому же последнему вашему президенту и его разложившейся теперь армии - за ту войну - за демократию ! Но что это нам даст? Они все здесь разбежались по миркам, зажирели. Вытаскивать их поодиночке? И что потом? Катать в нашем лабиринте?

     - О! Чем не ад!

     - Нам не нужна месть. Нам нужна победа, которую признает весь мир, и пусть весь мир тогда придёт поклониться знамени Единого! Нам нужна победа над противником, равным нам и по силе, и по духу.

     - Ну, тогда вам надо вызвать на бой самураев. Они тут, в Системе, кстати, хорошо реанимировали утраченные традиции.

     Коротышка помедлил с ответом, давая Антуану самому понять абсурдность своего предложения. Потом продолжил. 

     - Самураи? Это - экзотика! Это не годится. Самураи - одиночки. Романтики меча. С ними связываться - всё равно, что избивать младенцев. Единый не простит! Что с того, что сейчас они реанимируют традиции? Зато весь мир помнит, как они стояли на коленях и как, опозоренные, делали себе харакири. Как воины эти люди уже ничего не стоят. Нет, они - хорошие воины, и один может сразиться даже с сотней наших. Но нация, однажды стоявшая на коленях, в глазах всего мира не может быть уже достойным соперником за право на Землю. Победа над ней будет воспринята как работа палача, пришедшего, когда жертвы головами уже лежат на плахах. Разве такая репутация нам уготована? Да и кому вообще они нужны - эти самураи, и там жившие на отшибе Земли, и тут ушедшие в свои медитации и тренировки ради тренировок? Соперник должен быть исторически сильным, соперник должен быть на виду, соперник должен раздражать и вызывать зависть у всего человечества. На него должны смотреть, за ним должны следить, по нему должны сверять температуру на Земле. Соперник должен быть таким, чтобы победа над ним и вызвала злорадное удовлетворение всего мира, ведь так им и надо - этим евсейчикам, этим зазнайкам, подмявшим под себя и науку, и культуру, и мировой капитал! И чтобы она - эта победа - вызывала уважение и преклонение перед победителем, сумевшим свалить Титана.

     - Стой! Коротышка, получается, нет ничего личного? Будь на их месте другое семейство с другой религией, но таким же статусом в мире, вы бы воевали тогда против него? Лишь бы доказать всему миру своё право...

     - ...и поставить весь мир неверных на колени! Поставить перед выбором: либо вы признаёте Единого, либо идёте по следам Евсея и его вы... выродков, или ещё кого бы там ни было - это не так важно. Поверь Коротышке, они не то, чтобы стать на колени после этого, они сами прибегут к нам после нашей победы, и к нам же попросятся! Ещё и в первых рядах будут, когда придётся искать спрятавшихся Евсеевых отпрысков! Я знаю людей, Шайтан. Они все - индивидуалисты, они все слишком ценят свою шкуру, они все трясутся над ней даже больше, чем над душой. И лишь одна семья осталась, где помнят ещё слово мы, - Евсеева семья. Ну и наши братья, конечно! Это сильный противник, это - тот Рубикон, перейдя который, мы увидим весь мир перед собой. Ты говоришь, могли ли быть другие вместо этих? Наверное. Не думал. Даже представить не могу никого другого! Да что ты, Шайтан, сбиваешь меня с толку! Мы же сотни лет бок о бок, мы же тысячи лет враждуем на одной территории! На нашей земле, там, они создали мир неверных, они использовали наших людей как рабов для самых грязных работ, платя им в три раза меньше, чем своим людям. И даже здесь они поддерживают дух и единство семьи тем, что наплодили в своём мире - в мире этого Паука - фантомов моих братьев и заставляют нападать на себя - тренируются!

     - Но ведь и Остроглазый тренируется на фантомах... А как же вера, идеология, мораль - всё, что так возмущает светлую душу нашего брата Интеллигента?

     - Вот поэтому все последние причины - сплошная туфта, это - для брата Интеллигента и его пропаганды! Это все, Большой Шайтан, одни лишь поводы. Так сказать, большая мировая политика. А как же! Надо и слезу у человечества выдавить, не без того! Человечество - оно ведь доброе, пока до его собственной шкуры дело не доходит. А настоящая причина - она лишь в том, что есть только одна вера - наша! А из неё - и идеология, и мораль. Наши! Всё остальное - пыль, мусор, нечистоты, которые истинный слуга Единого никогда не должен ни изучать, ни вникать, ни сравнивать, чтобы не замарать собственной веры! Хочешь, расскажу легенду, пока мы летим?

     - Легенду?

     - Что, наслушался Евсеевых басен?

     - Почему Евсеевых? Меня господин Хвастун, тот, которого я в лабиринте уложил, также всякими байками кормил...

     - Ничего, эта понравится. Эта, брат Шайтан, - одна из редких легенд о нашем происхождении. Её у нас не любят рассказывать, потому что не любят вспоминать, что все люди - от общего предка. А я не стесняюсь, потому что дело не в побуквенном следовании нашему писанию, но в следовании его духу. И дело не в том, что мы, братья, чем-то внешне отличаемся от других людей, а в том, что мы отличаемся от них не внешне, а внутренне.

     - Что ж, путь ты выбрал, я так понимаю, неблизкий.

     - Вот именно... - Коротышка стал делать жесткие взмахи, позволявшие ему подолгу планировать, вспоминая детали легенды, которую он давным-давно никому не рассказывал. - Там, где мы жили раньше, именно оттуда и произошел первый на земле Человек. Принято считать, что он упал с неба, прогневав Бога, - я не спорю! - но в этой легенде Человек вышел из пещеры, где он прятался от зверей, пока не научился делать так, чтобы звери стали прятаться от него. И вот он вышел с мечом в одной руке и с огнём - в другой. И звери, и весь видимый мир покорились ему. Но Человек вышел не один. Вместе с ним вышли и пятеро его сыновей, вышла его жена и те, которые были уготованы Всевышним в жены его сыновьям.

     - Откуда же они взялись?

     - Щенок! Я же сказал тебе: уготованы Всевышним. Ты слушать будешь?

     - Прости.

     - Вышел первый Человек, посмотрел вокруг и сказал, что здесь - будет Пуп Земной. Всё и все будут сюда стекаться, и не иссякнет земля эта богатством и наслаждением. И сказал он своим сыновьям: идите во все стороны света и расскажите всей Земле, где её Пуп. А кто не примет ваших слов и не понесёт сюда своих богатств, тому докажите мечом и огнём правоту моих слов. И пошли братья в пять разных сторон: один на север, второй - на запад, третий - на юг, четвёртый - на восток, а пятый - куда глаза глядят.

     Первый пришел на север и увидел, что север уже заселён. Ему стало холодно там, на севере, но добрые северяне дали ему шкуру, а он отдал им за это огонь и научил варить сталь и ковать мечи. Но они стали делать не только оружие, а сварили несколько мечей вместе, и получился плуг. За это они дали пришельцу жену и научили много есть, много пить и много спать длинными зимними ночами. Он хотел объявить им волю своего отца, но постеснялся - больно уж северяне были добры к нему, а может просто побоялся, что единственная жена выставит его на мороз. Она была покорной женой, но на мороз выставляла его часто. Разве мог он прийти к отцу и рассказать, что жена выставляет его на мороз?! - Коротышка рассмеялся немыслимости подобной ситуации. - И разве мог он привести с собой к отцу не покоренных рабов, а гордых и непреклонных, трудолюбивых, но буйных в пьянстве людей?

     Антуан хотел спросить, откуда же взялись люди на севере, если туда пришел сын первого  человека, но подумал, что будет тот же ответ, что и в отношении его жён: уготованы Всевышним. Логичнее было предположить, что это были не совсем люди, а что-то на пути к очеловечиванию, и именно очеловечивание принёс туда сын первого Человека. Впрочем, и это предположение не укладывалось в логику. Бог с ней - с логикой!

     Коротышка, завершив тем, что первый сын Человека так и остался на севере, перешел к следующему.

 

     - Второй, что пошел на запад, нашел его воинственным и оттого богатым. Но сын Человека оказался ещё воинственнее тех варваров, что обитали там, и он был лучше их вооружен, а поэтому скоро покорил себе весь запад Земли. Он стал неимоверно богат и в жены себе он взял самую знатную там царевну. Собственно, потому его и признали владыкой запада, что, прежде чем назваться владыкой, сначала он стал мужем самой знатной царевны. Там, на западе, народ оказался чванливый: будь ты хоть трижды покорителем, но пока не породнишься с королевской кровью, не признают тебя властелином, хотя бы ты всех перережь их, как баранов! И вот он женился, стал там властелином, но слова отца своего забыл напрочь. Ему стало жаль делиться и богатством и власть даже со своим отцом! Думаю, что Всевышний знал, что так будет, потому что, в наказание, он заранее обрёк его на жену такую же чванливую и холодную, как и весь запад Земли. Поэтому второй из сыновей Человека стал таким же, как и все, кто там обитал. Мало того, что он не поделился богатствами своими с отцом и матерью своей, мало того, что рядом с женой ему было холоднее, чем первому брату на морозе, куда того выставляла его северная жена за лень и пьянство, так эта чванливое отродье - его благородная жена - умерщвляло всех, на ком второй из братьев хотел бы ещё жениться и тем отогреть своё сердце. Он искал тепла среди холода драгоценностей, но вновь и вновь сталкивался со своей холодной женой королевской крови. Так он и прожил: богатым, нелюдимым и злым. А единственный его сын даже не знал, откуда родом отец, зато знал, из каких кровей его мать. С тех пор на западе и повелось: чванливо выискивать знатное родство и стыдливо замалчивать свои настоящие корни.

     Коротышка и не стремился вуалировать своих аналогий с миром, который сам хорошо знал. А может, притча так ему понравилась именно из-за своих явных аналогий?

 

     - Третий брат пошел на юг. Путь ему преградила страшная пустыня, но он не дрогнул и покорил пустыню. Постепенно пустыню сменили богатейшие леса. Человек попал в теплый влажный мир, где еда росла сама по себе, где было много воды, солнца и мягкой тени. Те, кто там обитал, увидели его с огнём и мечом в руках и решили, что небеса, наконец, послали им судью. Они назвали его Колдуном и попросили о них заботиться. От своего отца, да и сам в долгом пути он научился хорошо разбираться в настроении небес, уметь делать надёжные укрытия и лечить от укусов скорпионов и змей. Поэтому дикие и ленивые южные племена скоро признали его своим земным богом. Мужья приводили к нему своих жен, чтобы получить божественное потомство. Точнее, жены своих мужей и не спрашивали, согласны те или нет на такое потомство, потому что тогда у них была власть постыдная. Муж был воином, но муж ничего не решал. Муж лишь сопровождал жену в пути, чтобы голодная львица в случае чего могла растерзать его, а жена спокойно добралась бы до своего бога-колдуна. Но третьему брату - ему самому как богу собственная жена не полагалась. Это были дикие племена, ревнивые племена, и они не могли допустить, чтобы кто-нибудь земной стоял рядом с их великим Колдуном. Всякий раз, когда тот указывал на девушку, которая ему нравилась, чтобы взять её в жены, ей устраивали испытание - сжигали. Если выйдет из огня живой, значит, имеет божественную силу и может быть рядом с ним. Но никто не выходил из огня. Так он там и остался, женатый на всех сразу и не имеющий ни одного сына, которому мог бы передать своё богатство. Он честно хотел вернуться к своему отцу, но его не отпустили. Никто не хотел покидать благополучных мест и идти с ним через пустыню, но и остаться одним без бога для них было уже немыслимо. Человеку, как оказалось, сделаться богом гораздо легче, чем богу стать снова человеком.

 

     Вот это да! воскликнул сам себе Антуан. Ничего себе правоверный! Сдаётся мне, брат Коротышка, ты не так прост и не так незначим в нашем обществе сектантов, коль позволяешь себе подобные вольности...

 

     - Четвёртый брат ушел на восток. Восток был не менее богат, чем весь остальной мир, если даже не более богат, но и оттуда отец не дождался ни богатств, ни рабов, ни самого своего сына. Этот сын заблудился среди восточных богов. Их там было столько, что на каждого человека приходилось не меньше двух. Сын первого Человека клал свой меч на службу то одному, то другому из них, чтобы с их помощью покорить себе весь восток, но остальные восточные боги тут же объединялись и легко справлялись с ним и с соблазнённым им божеством. Потом все снова расходились по своим пагодам и жили сами по себе до новой попытки этого брата покорить себе восток. Боги те не были злобными, они не убивали и строго не наказывали возмутителя спокойствия, но и покорить себя не позволяли. Так этот четвёртый брат ходил от одного восточного бога к другому. В каждом храме находил себе жену, но она никогда не шла следом за ним, если он собирался перейти к другому богу. Он всё им оставлял и поэтому не обрастал ни семьёй, ни богатством. Он и хотел бы вернуться назад, домой, да не с чем было вернуться, ведь он думал, что остальные братья наполнили дом отца золотом и рабами. Разве мог он прийти к отцу ни с чем?

 

     Спокойный голос Коротышки и мерное помахивание крыльев навеяли на Антуана дремоту, и поэтому продолжение рассказа он увидел перед собой в картинках, как когда-то рассматривал комиксы из серии География в приключениях. Более того, он даже представил себя тем пятым, о котором говорил теперь рассказчик. 

 

     - А пятый брат не имел своего направления. Поэтому он пошел туда, куда его глаза глядели. А глаза его глядели в собственное сердце. И в сердце этом жил страх. Он боялся. И больше всего он боялся меча и огня в собственных руках. Но он также боялся и наказа отца не выпускать их из рук. Так и пролёг его извилистый путь, оберегавший его от людских стоянок и обжитых мест. Иногда, в ночной тьме, на свет его огня к нему приходил кто-нибудь из соседнего селения - узнать, что привело незваного гостя и почему он сторонится людей. Уж не замышляет ли чего? Иногда приходили и любопытные гостьи и даже оставались с ним, но как только наступал день, он тут же убегал, куда глаза глядят - боялся, что его за это накажут. Он прошел незаметно через тёплые южные страны, обошел стороной богатые западные земли, проскользнул между холодным севером и цветным востоком, и, наконец, спустился в неведомый мир людей, у которых вместо волос росли перья.

     Они увидели в его руках огонь и гордо приказали: Отдай нам его! Но он помнил наказ отца - быть властелином огня и меча, и поэтому он убежал от них, мечом прорубая себе дорогу к бегству. Но когда земля закончилась, а меч истесался до размеров ножа, он выдолбил им из ствола дерева что-то вроде лодки - такие были у пернатых людей - и бросился в океан. Океан был добр. Океан давал ему рыбу. Он не перевернул его посудину, и через дни скитаний по волнам прибил его к одному большому острову. Там он увидел странных животных с сумками и его встретили странные люди без сумок, которые сказали, что он может остаться среди них, только пусть оставит в океане и лодку и огонь. А ножа у него и так уже не было. Он сжег лодку и ушел к этим людям. Теперь он и не собирался, да и не знал, как вернуться назад к своему отцу. Он жил среди этих людей, где всё было общее, где все любили всех, и никто никому не желал зла.

     - Уж не стал ли наш брат Коротышка проповедником хиппи? Больно красиво устроился последний из братьев.

     Антуан стряхнул с себя дремоту. Оказалось, что он задал этот вопрос вслух, в ответ на минутную паузу в рассказе Коротышки. Но тот не обиделся на хиппи.

     - Повествовать - не значит сомневаться. Что ж мне врать другое, если было так, а не иначе.

     - Врать некрасиво. Хотя, если честно, все легенды всегда привирают. Такой это жанр. Но я так понимаю, что отец не дождался своих сыновей. И что же, умер старым и нищим?

     Коротышка ждал этого вопроса, потому что всё до того было лишь необходимой присказкой, не имевшей к его, Коротышки, происхождению никакого отношения.

 

     - Если так, разве это был бы тот первый Человек, посланный на Землю Богом? Он, конечно, долго ждал своих сыновей, но однажды понял весь смысл божественного напутствия и ждать перестал. С ним находились пять женщин, предназначенных сыновьям, и, когда сыновья не вернулись, он всех их взял себе в жены. Теперь у него было шесть жен. И тогда он понял, почему Бог назначил ему семь дней в неделе. Пять дней он отдавал молодым женам - каждой по дню - и они в пять лет сделали его семью в пять раз больше. Они вселяли в него свою молодость, здоровье и долголетие, и поэтому первый Человек прожил столько, сколько пятью вместе все его молодые жены. Считай, что он был первым вечным человеком, не чета нам! Шестой день он отдавал своей старой жене. Она была немолода, непривлекательна, и сыновья её не стали примером для остальных сыновей, но Бог, молитвам которому Человек отдавал седьмой свой день, сказал, что, если он не окажет уважения первой жене, остальные своими раздорами только ускорят его дни на земле. Пока один старый мох держится за другой старый мох, молодому никогда не подвинуть его и не сбросить его с обрыва.

     И вот, семья первого Человека разрослась, и вскорости у него было уже двадцать пять новых сыновей. Человек сказал им тогда: Идите все вместе, идите от пупа земли по кругу, всё дальше и дальше от него удаляясь. Берите всё на своём пути и, как в водоворот, отправляйте всё сюда. Здесь будет центр земного богатства. Здесь будет центр земного наслаждения. Здесь вас будут ждать много жен! Но они будут ждать и они будут удлинять годы только тем, кто в бою докажет право иметь хотя бы одну жену. Трус должен умереть, а если и не умереть, то не должен оставить здесь никакого потомства. Пусть трус оставляет потомство у врага! Воины должны рождать воинов! Ну а храбрец, что погибнет в неравном бою, должен знать, что все его жены, все его дети не останутся брошенными, а перейдут под крыло того, кому Бог поручит быть главой семейства. Когда я уйду, меня заменит лишь тот, кто больше земель присоединит к нам и кто больше всех принесёт нам сокровищ.

     Так сказал первый Человек своим новым сыновьям и с этим отправил их в первый поход. Вот на этот раз пришла удача. И богатства потекли рекой к Пупу земли. И сделалось это царство самым могущественным царством на Земле, таким могущественным, что даже потомки брата, что ушел на запад, приходили кланяться и просить дружбы. И с юга приносили богатые дары. И восток никогда не торговался в делах с нами...

     - С нами?

     - ...а на север братья не пошли. Можно сражаться с человеком, но нельзя сражаться с морозом, - закончил свою мысль Коротышка и без особых эмоций добавил: - Но не с вами же! Мы ведём своё родство от второго поколения сыновей первого Человека. От второго по времени, но от первого по верности отцу! Потому что первое поколение сыновей от него отреклось и забыло о нём. Поэтому мы - прямые наследники Земли и всех её богатств. Мы не отрицаем, что и среди других народов есть наши далёкие братья, как ты, например. Но тот, кто хочет вернуться к нам, должен как воин доказать своё право называться потомком первого Человека.

     Все биологические, экологические, антропогенные и прочие сомнения, которые можно было бы изложить в беседе с равным по знаниям человеком, но никак не с Коротышкой - с ним можно было состязаться в чём угодно, но только не в знаниях, ведь знания тому заменяла его вера, - все эти доводы могла заменить собой одна простая мысль, высказав которую можно было легко разрушить весь карточных домик наивных построений Коротышки. По крайней мере, так показалось Антуану, и он не удержался от вопроса:

     - И где же тогда во всей этой иерархии находится семейство Евсея?

     Коротышка нисколько не смутился.

     - Ну, судя по их мифам... Вездесущий точно накажет меня за грех сомнения, которым я однажды опозорил себя, попытавшись разобраться в том, как Евсеевы баснописцы рассказывают о своём происхождении. И Всевышний уже наказал меня тем, что дал мне это знание. Тем, что он дал мне это прозрение! Лучше бы я оставался с той естественной каждому нашему брату мыслью, что всё это семейство - не настоящие люди, а что-то вроде жен, которые нам даны Единственным с определённой целью. Если жены - для размножения, то эти - для демонстрации нашей мощи и величия нашей скорой победы. Но, увы, теперь я знаю... Братьям трудно поверить, и я не уверен, стоит ли им это знать вообще, но Евсей и его люди на самом деле - наши ближайшие родственники. Они в сотни раз ближе к нам, чем даже мы - к первым сыновьям Человека. Если я тебя, Шайтана, называю сейчас братом, то Евсей мне должен быть в таком случае чуть ли не близнецом! - Коротышка сплюнул своим нынешним птичьим клювом от досады на сказанное. - Но я решил для себя, что от этого знания я должен быть ещё злее, решительнее и твёрже в борьбе.

     - Так на каком этапе вы с ними разошлись? - Антуану стало действительно интересно. Неужели от древности легенд мы переходим к какому-то реальному историческому событию? Да нет, скорее, очередной миф!

     - В нашей истории есть один крутой поворот. Легенда рассказывает о том, как были утрачены все наши богатства и даже наша свобода. Именно здесь я нашел такое сходство с Евсеевыми баснями, что вряд ли могу сомневаться в том, что мы с ними - одной крови...

     - ...ты и я!

     - Что?

     - Да нет, вспомнил похожее: Мы с тобой одной крови - ты и я! Так говорил э... охотник охотнику! - Антуану стало не по себе от ненамеренной точности сравнения, когда он вместо хищник хищнику применил более благозвучный синоним.

     - Да... крови. В одном из наших поколений у главы семейства было двенадцать сыновей. И по древнему закону вся сила и богатство должны были перейти самому храброму воину. Но двенадцатого, самого младшего и самого слабого сына - не только слабого из-за возраста, но ещё и потому, что был он бесконечно труслив и хитёр, а таких Всевышний не наделяет большим мужеством и силой, - его, чьи столь замечательные, как ему казалось, способности в семье не уважались, такой переход власти совсем не устраивал. Поэтому он постоянно ссорил братьев между собой, стравливая самых сильных. Он докладывал отцу о малейших их проступках, и в таком виде докладывал, будто бы целый заговор против отца готовится. В конце концов, из-за него семья готова была уже распасться, а старшие братья были бессильны что-либо сделать, потому что этот, двенадцатый, пролез змеёй в сердце отца, так же как змеёй проползла в его сердце и мать этого выродка - самая молодая из всех жен и самая жадная. Она мечтала видеть своего сына во главе рода и настраивала мужа против всех остальных сыновей. Что оставалось делать братьям?

     - Они продали двенадцатого в рабство!

     - Вот видишь, как легенды пересеклись! Но только было не так, как рассказывают болтуны Евсея. Они называют своими предками всех двенадцать братьев, а на самом деле они произошли только от последнего - двенадцатого. Тот в рабстве не долго мучился, ведь он знал много премудростей своего отца. Он умел читать небо и очень скоро стал правой рукой властелина тех мест, который очень сильно от неба зависел, но управлять им не умел. Он надоумил властелина обманом завлечь к себе всех своих братьев, завладеть их богатствами, а самих их сделать рабами. Земля в те годы не слишком была щедра, и он послал гонцов сказать братьям, что не гневается на них, что у его господина вдоволь еды, и её хватит на годы, и что его господин всех их приглашает пережить тяжелое время под его щедрым крылом. Но, стоило братьям перейти границу - слава Единому, отец их не увидел ни их позора, ни этого вероломства, он умер в пути, - как им тут же предложили обменять богатства на зерно, а когда богатств не осталось, предложили продавать детей и себя в рабство. И этот, двенадцатый брат - да вычеркнет Единый его имя из памяти! - стал главным надсмотрщиком над рабами, он и его новое семейство, которое тот наплодил под крылом своего покровителя.

     Вот это поворот истории! Антуан даже мысленно присвистнул. Это же надо так развернуть события! Но зачем Коротышка ломает передо мной всю эту комедию? Ждёт реакции? Если я скажу, что он лжет, будет ли это означать, что я - друг Евсея? Да нет... все знают историю о двенадцати братьях - все, кому не лень. И друзья знают, и враги. Эх, Коротышка, такую красивую в начале легенду испортить таким бездарным перевёртышем в конце. Ну, так чего же он ждёт от меня? Поверю в это бред - докажу, что не искренен, ведь он же знает, что я знаю больше. Засомневаюсь - выкажу нелояльность. А если... - Антуану стало как-то нехорошо от своего предположения. - А если он ни на какую мою реакцию не рассчитывает? Если он просто пересказывает то, во что сам верит. Кто-то ему рассказал в детстве это фантастическое допущение, потом он сопоставил с Писанием... Ох и шутку с тобой сыграли, бедный мой брат Коротышка!.. Бедный? Брат?! Что это с тобой, Антуан?

     - Долгие годы - сотни лет были наши предки рабами в тех местах. Но однажды гордость взяла верх над страхом смерти. Мы же потомки первого Человека! Единый не покинет нас! Они встали и ушили туда, где первый Человек изначально повелел им несмотря ни на что жить. Они уже готовы были умереть от ударов мечей в спину, но тот, кто возглавлял тогда надсмотрщиков над рабами, сказал тому, кто был властелином: Пусть они идут! А мы пойдём следом. Они приведут нас к спрятанным несметным богатствам первого Человека. Мы заберём и эти богатства, и присоединим к себе ту землю, что называется Пупом Земли. И этот надсмотрщик со своими выродками пошел следом, но на исконной земле первого Человека братья снова обрели силу. Надсмотрщик, от которого и произошел Евсей, постоянно, но безуспешно, на них нападал. А потом все его потомки служили на богатых покровителей, желавших захватить Пуп Земли, и поэтому нам не было ни дня покоя от нашего врага, который сам никогда не нуждался ни в деньгах, ни в оружии, ни в наёмниках. Мы же не нуждались только в одном - в нашей гордости и в нашем желании быть свободными!

     - Ну, вот видишь, брат Коротышка, ты сам себе противоречишь. То ты говорил, мол, всё равно, с кем сражаться, лишь бы противник был сильным и видным - от самураев отказался! - а теперь получается, что совсем не случайно вы с Евсеем сошлись. Разве не так?

     - А ты действительно поверил легенде?

     - Не больше, чем любой другой. Легенда есть легенда...

     - ...а жизнь есть жизнь. И в этой жизни мы сошлись точно так же на нашем крохотном Пупе Земном, как наши предки сошлись в легенде. Нас привёл туда Единый, а их прислали те, кому хочется завладеть богатствами Единого - богатствами, которые накопил для него первый Человек и спрятал в одном надёжном месте.

    - И ты знаешь, в каком именно?

    - Знать мало... Оно откроется лишь тогда, когда Земля очистится от неверных. Но не стоит трепаться с братьями об этом, ладно? Не о богатствах надо думать, а о силе своей веры.  

     - Спасибо за откровенность. Но боюсь, что из братьев ты только один об этом знаешь. Или только один говоришь...

     - Большой Шайтан - наблюдательный! Братья не вникают и не должны глубоко вникать. Но главное - братья не должны откровенничать. Они должны просто делать каждый своё дело. Хорошо делать, как я. Я треплюсь с тобой, и только с тобой, но это - мой личный трёп. - Коротышка явно хотел теперь снизить в глазах собеседника свою значимость среди сектантов и снизить впечатление от его слов до уровня впечатления от слов простого болтуна. - Кто я такой? Всего лишь Коротышка! Исполнитель поручений. Я за свои слова не отвечаю, а только за свои дела. Это пусть Интеллигент отвечает за слова, его работа - замазывать щели словесной мастикой, чтобы рога и копыта не торчали, и чтобы имидж братьев был привлекательным. Его дело - плакаться перед миром и выставлять нас жертвами Евсея и его покровителей - демократов.

     - Да уж ты, будь ты на его месте, создал бы имидж! Но я... я о другом. Мне показалось, что в Системе братья, э... подраскисли, подразжирели. Вон даже фантомами собрались себя в бою подменить.

     - А кое-кто начинает даже фантомами приторговывать. Заранее. Наслышан, брат, наслышан и об этом.

     - А кто-то откровенно боится связываться с Пауком.

     - Стоит ли сомневаться, засовывая пальцы в шлифовальный станок, в том, что камень сотрёт пальцы вместе с кожей, ногтями и костями?! Этот и подобные вопросы нашим братьям регулярно подбрасывают. И кое-кто из них действительно всерьёз сомневается. Если честно, так, между нами, не безосновательно сомневаются. У нас был сильный противник там, у нас сильный противник и здесь. Головастый! Есть среди наших такие, что предлагают более лёгкие пути, ведущие, казалось бы, к победе. Теми же фантомами... Но не всякая победа может считаться победой. К тому же, братья малость раскисли на бессмертии. Но ничего! У каждого - свой сектор и дело по его силам. Пусть он сделает, то, что надо, а потом... Тот, кто стал так зависим от бессмертия, здесь же может и оставаться - в этой бессмертной могиле, если захочет. Должен же будет кто-то контролировать потом уже нашу Систему, не правда ли? А я, я открою тебе маленький секрет. Я попросил и уже получил согласие Старшего Брата взять молодёжь и вывести её после нашей победы в тот мир - в мир, который мы заранее очистим отсюда, изнутри, чтобы никакая скверна не смогла снова просочиться на Землю и заразить девственный мир Единого неверием.

     - Эту историю я слышал когда-то. И совсем недавно тоже...

     Коротышка сделал паузу, раздумывая, отвечать на колкое мессианское сравнение или... надо ли болтать о том, что решено! Ведь всё равно будет так, как я решил! Зачем же спорить попусту? А не слишком ли много я ему рассказал? Брось, Коротышка - или как там тебя? - всё равно отсюда ничего не транслируется наружу! А потом... потом каждое его слово и действие будет под нашим контролем. Он сам себя станет контролировать, если не захочет попасть в... мой сюрприз.

     - После победы я выведу нашу молодёжь в настоящий мир. Я расселю их по всей Земле. Я расскажу им, как на ней жить. У меня останется ещё немного времени, чтобы научить их не забывать Вездесущего. Потом я спокойно уйду к Нему. Я устал, Шайтан. Моей душе давно уже пора быть там, в ногах у Единого. И если я делал что-либо не так, пусть он раздавит мою душу, как давят таракана! Но, видит Всемогущий, я стремился делать всё так, как ему угодно! А моё тело, тело будет вон там! - тут Коротышка резко перевернулся и, нарушая все правила предосторожности и конспирации, показал Антуану место, где он будет похоронен на настоящей Земле. Высокий безлесный холм посреди тут и там рассеянных круглых куполов. Холм, пожалуй, будет повыше любого из куполов, заметил Антуан.

     - Красивое место... не там ли спрятан...

     - Не там! - оборвал его догадку Коротышка, перевернулся в нормальное положение и спокойно продолжил: - На том холме не будет купола, но только туда будут приходить мои люди со всей Земли. И с высоты холма, видя купола, купола, купола... они всегда будут помнить того, кто привёл их в этот прекрасный мир, будут помнить и меня, и то, что я им скажу, уходя... 

     - Красиво. Нет, правда! Мне кажется, что Коротышка ещё ни с кем об этом не говорил, да? Коротышка мечтает оказаться на вершине горы, над миром, и чтобы собрались все у её подножья, слышали и слушали его. Но для этого надо быть признанным лидером. Или страшным тираном. Или, хотя бы, выбранным вождём.

     - Давай, расскажи мне ещё сказку про демократию!

     - Демократию? А чем она, собственно, Коротышке не по душе? Ну, правда! Вот ты такой умный и опытный - я серьёзно, без шуток! - почему бы тебе не быть избранным лидером? Что, разве не годишься? Но а когда нет никаких выборов, когда по наследству или по нахрапу, чего нет... вот и получается, что без демократии ты - такой умный! - не имеешь ни малейшего шанса стать во главе народа. Разве что, Старший Брат наделит тебя какой-то миссией, когда самому не захочется рисковать. У всякого умного есть лишь сотая доля процента родиться наследным принцем, и столько же шансов стать настоящим диктатором. Ума-то тебе, конечно, хватит, а вот резать своих братьев, а заодно Единым поставленного Наместника, нет, Коротышка на это не пойдёт. Он будет прозябать никем, тенью, половиком! Что, не так? Но он никоим образом не поддержит мысль о демократии, которая единственная может поднять его на самый верх, но которая не имеет права быть, потому что пришла от неверных! Ну, как я тебя разделал? Убедил?

     - Нет, Шайтан, не убедил... - голос Коротышки стал мертвенно спокойным, задумчивым. Видимо, на эту тему он много думал. Наверняка он не раз мечтал и грезил во сне, как бы он правил своим народом - мудро и справедливо, не то, что эти... Не мог он о том не думать. Но оказаться наверху путём демократии? А как иначе? Но если хочешь своим людям добра, и знаешь, как это сделать лучше других, то разве не хороши все средства восхождения к власти? 

      Задумчивость передалась и его движениям - плавным, размеренным ударам крыльев, уверенным в своей правоте, но не настроенным ни на какие резкие непродуманные действия.

     - Нет, Шайтан, не убедил. Вся ваша сраная демократия придумана завистливыми плебеями. Когда хотят власти, чтобы урвать кусок пожирнее, который волей Единого не положен, то начинают изобретать всякие штучки - выборы! Но не это плохо, хотя и звучит красиво. Плохо, что плебеи, выбирая плебея - у каждого своя задница вместо головы! - всегда выберут самого худшего. Толпа не может знать, что ей надо на самом деле. Вместо того, чтобы слушать бога, толпа начнёт слушать болтунов с приятными мордами, а болтуны будут приятно трепать любимые толпой темы. Я для этой роли не гожусь, и поэтому меня никогда не выберут.

     - А ты не слишком скверно думаешь о народе, тем более, собственном? Народ мудрее, разве нет?

     - Народ - да! Народ хранит нашу веру. И народ не может быть мудрее Бога. Но выбирает даже не народ - выбирают плебеи! Что же до сих пор твои демократы не придумали ничего мудрее, чем данный Единым закон? Столько умных голов они выбирали, столько мудрецов у них командовали, ну, покажи мне хоть что-нибудь! Единый дал нам закон, и поставил своего наместника вершить закон, веками! Ты хочешь сломать этот порядок...

     - ...и не думал! Мы же просто болтаем.

     - А что взамен? Меня не выберут - выберут болтуна. Он придёт и разрушит закон, и отвергнет людей от Бога. Тогда... запад уже умер... на нас последняя надежда. Если слуги Единого не спасут мир, мир закончится. Он уже закончился. Закон важнее демократии, брат Шайтан. Жизнь может строиться только вокруг него. Нет, нет! Плебеи слишком низки, чтобы понимать мысли Единого. Чтобы кого-то выбирать с законом в руках, надо его знать - и того, кого выбираешь, и закон. Плебей не знает ни того, ни другого. Наши мудрецы жизнь кладут на одну единственную букву закона, а ты хочешь, чтобы кто-то, пробежавшись в нём по десятку строк, смог сделать правильный выбор? И чем дальше круг плебеев от Наместника, тем глупее, тем бестолковее они, но тем их больше. Большинство! Чувствуешь, чем пахнет твое большинство? И ты хочешь, чтобы та масса оборванцев, что думает лишь о собственной шкуре и живёт лишь от восхода до заката, прокричала хором: Давай Коротышку! Не смеши меня... Какой-нибудь болтун им скажет: Вот вам мир, вот вам хлеб, вот вам друг - Евсей, вот вам щедрый президент, вот деньги, которые дороже души, потому что они дают рай сейчас, а не потом, - забудьте своего Бога! И забудут... Продадутся за выпивку, за девок, за соблазны. Я знаю людей. И своих людей тоже. Стоит дать им право выбирать... Но если сейчас я ещё могу сказать умное слово, и, если Старший Брат со мной согласится, то оно дойдёт до всех как воля Небес. А потом, после выборов? У демократов в глазах - одна лишь выгода. Что они печатают, видел? Порно и стриптиз! Лишь то, что покупается плебеями. Не вкусы спускаются людям сверху, а толпа диктует там, у демократов, свои вкусы. Они там всё ниже и ниже опускаются, превращаясь в обезьян. Нет, если они нас победят, Единый отвернётся от человека, навсегда.    

     - Коротышка в который раз поражает меня. Нет слов! - А ведь и правда, как он ловко!

     - Коротышка чувствует людей. Хотя я тебе и не очень доверяю - ты говоришь меньше, чем думаешь, а в твоих глазах больше чувств, чем на языке - но ведь я и сам такой! Мне ставят вопросы, и я отвечаю братьям на Совете: да или нет. Остальное - не моя компетенция. Я должен буду сказать Старшему Брату да или нет, на тот вопрос, который он мне давно уже задал. Если я скажу да, он поведёт тебя в лабораторию. Если скажу нет...

     - ...ты потеряешь свой шанс вывести своих людей в тот мир. Не забывай, что там ты уже - глубокий старик. Если через три дня в час Т мы не захватим Систему, ты - лично ты уже не сможешь отсюда вывести молодёжь. Никогда! Там у тебя времени не осталось. Разве что, кто-то другой, помоложе тебя... но не ты. Упустим и время, и такой хороший шанс! Согласен?

      - Но я не могу сейчас сказать Старшему Брату ни да, ни нет...

     Они молча летели ещё некоторое время. Коротышка сосредоточенно и упруго бил крыльями о воздух. Он дал мышцам команду усиленно работать. Он дал команду мозгу анализировать, не упуская ни малейшего нюанса в словах и в поведении гостя. Потом он стал планировать, снижая высоту.

     - Большой Шайтан, - наконец задал он вопрос, - если ты такого хорошего мнения о самураях и тебе всё равно, с кем свалить Паука, почему ты сам не пошел к ним? Ты - парень головастый, придумал бы хитрую ловушку да с их помощью подменил бы восьминогого. Они сейчас - в тени, за ними не следят, как за каждым нашим шагом. Воины они крутые... В три секунды сделал бы с ними переворот в Системе!

     - Чтобы быть с самураями, надо самому быть самураем. Я примерял на себя их кодекс - не годится! Кодекс хороший, но я не гожусь. Если тебе однажды в жизни сделали добро, ты становишься должником этого человека на всю жизнь. Я, Коротышка, не могу представить себя в роли пожизненного должника. Но ведь они так считают и следуют этому кодексу по жизни! Либо ты вместе с ними и с их кодексом в сердце, либо однажды ты должен будешь их всех уничтожить и освободить душу от кабалы долга, а тело - от постоянной опасности. Так что, использовать их, а потом предать, я не могу... это - вредное занятие. Дело не в соплях, дело - в выгоде. Нельзя плодить врагов из бывших друзей. С вами же всё гораздо проще и яснее. У вас свои цели, у меня - свои. И общий враг! Договорились, раздели трофеи, разошлись. А с тобой мы вообще хорошо сработались бы. У нас одно дело, у нас хорошее взаимопонимание, а цели при этом не пересекаются.

     - Но не допусти Вездесущий, чтобы однажды пересеклись! - Коротышка напряг спину, будто переживая тот момент, когда увидит, что этот новый брат преградит путь его великой цели, и как он, ни на секунду не задумываясь, сотрёт того в пыль. Ничто тогда не будет иметь значения. - Предавать опасно...

 

     Полёт подходил, видимо, к концу, если судить по манёврам, совершаемым огромной птицей. Она медленно планировала, спускаясь кругами к какому-то определённому месту. Он вполне мог и спикировать, как сделала бы настоящая хищная птица при охоте на сусликов, но он, Коротышка, медлит, бесконечно кружась и, видимо, решая: да или нет. Одно лишь могу сказать точно, сделал вывод Антуан, если под нами лаборатория, то он резко сократил время в пути. Добрались мы сюда гораздо быстрее обещанного. Он торопится. Он хочет выполнить свой план вопреки недоверию ко мне. И он скажет да - у него нет выбора!

***

     - Вот мы и пришли, брат Большой Шайтан!

     Что-то подобное собачьему лаю погребло под собой то место, где должна была находиться, по словам Большого Брата, лаборатория. Однако собак видно не было. Антуан заметил промелькнувшие в окне глаза, и лай тут же усилился, всё более кристаллизуясь в отдельные человеческие слова:

     - Эй вы, шайка гениев, шевелите извилинами! Разбежались скоты по углам... а ну-ка, быстро все в круг! Мозговая атака! Долго вы будете, саботажники, эту плёвую проблему решать?! Что такого в том, что клонировать надо по нечётким контурам? Ерунда! Всего-то реставрировать недостающее. Ну-ка, яалла-яалла, все в круг! Что такое? Умников развелось - топить некого! Что я начальству скажу? Что этому сброду интересны только их собственные темы, а на общую задачу им на...

     По мере приближения Старшего Брата, Большого Шайтана и идущего сзади Коротышки к дверям лаборатории, представлявшей собой обычный одноэтажный дом, каких на расстоянии неслышимости друг от друга, куда ни глянь, было великое множество, - по мере приближения к ней этот лай, явно обращённый не внутрь, а наружу, усиливался, доходя до истерического фальцета.

     - Эй ты, Англосакс, вытащи руки из карманов. Долго мне тебя прикрывать перед шефом? Что ты всё на рожон лезешь? Кому нужны твои позы? Думаешь, это твои идейки тебя спасают от того, чтоб не отправиться в лабиринт? Это я тебя спасаю! - тут голос действительно стих до громкого шепота, но Антуан, задействовав кристаллизатор шумов, всё же расслышал сказанное. - Нам вместе надо быть, мы же одной крови, что ты всё гонор норовишь показать! Ты же и меня подставляешь!

     - Одной крови? - тот, кого назвали Англосаксом, сплюнул под ноги источнику лая и, не вынимая рук из карманов, повернулся к входу, с интересом разглядывая вошедших. - Они уже здесь! Ну, вперёд! Фас!

     Антуан с трудом удержался от смеха, когда этот синтезатор делового шума с деланным изумлением и с подобострастными восклицаниями: Какая неожиданность! Без предупреждения, да ещё и с гостями! Мы бы хоть прибрались! - заспешил навстречу вошедшим, впрочем, на полпути резко свернул налево, заглянул за дверь с надписью Комната отдыха охраны  и что-то туда шепнул. Оттуда тотчас же выскочило колобкообразное существо, которое, опережая верного пса, быстро катилось навстречу гостям, на ходу подбирая с пола разбросанные неряшливыми учёными то тут, то там листы бумаги.

     - Бог Един!

     - Хвала Единому! - Антуан тоже буркнул вместе со всеми формальную фразу, в то же время внимательно осматривая лабораторию. Как он и ожидал, здесь не было какой-то незнакомой ему, особой техники. Это нормально. Зато я вижу десяток отмеченных мыслью голов, способных продуцировать идеи. Но суетливые хозяева тут же отвлекли его внимание.

     - Мусорят, мусорят! Но что поделаешь - ученые! Балуете Вы их, господин Большой Брат! Построже бы, построже! - колобкообразное существо протянуло руку хозяину, на долю секунды заглянув тому в глаза. Этого, видимо, было достаточно для определения цели визита или, по крайней мере, степени опасности этого визита, и на этот раз не несущего Управляющему, как решил Антуан, видимых неприятностей. Он покорно склонил голову в ожидании указаний или хотя бы того, что ему представят стоявшего по правую руку, значит, важного незнакомца. Управляющему явно не терпелось побыстрее миновать этого малолетнего пришельца совершенно иной, враждебной расы и обняться, наконец, с Коротышкой - единственным человеком, кого он из всех троих рад был видеть.

     - А программы ты, что ли, будешь писать? Интересно, как? Может быть, сидя часами за шешбеш с охранниками?! Подбираешь бумажки - вот и подбирай, пока я до тебя не добрался! Это - местный Управляющий, а это - наш новый брат Большой Шайтан - сказал Большой Брат, повернувшись к Антуану. И Управляющий быстро протянул Антуану свою руку. Потом, когда Управляющий, по-родственному обнявшись с Коротышкой, отошел с ним на шаг в сторону, Большой Брат добавил полушепотом: - Уж не знаю, зачем я его тут держу, но он всегда здесь был. Как талисман. Сколько раз была смена состава лаборатории, а этого, как прокаженного из лепрозория, попробуй удали! Сразу такая суета начинается, как будто он родственник всем братьям без исключения. Вон Коротышка один чего стоит! Сразу ножом по горлу за него. Пусть уж лучше Управляющий здесь сидит.

     - А Пёс зачем?

     - Пёс? - удивился Большой Брат, но, сообразив, добавил, указав на самого крикливого: - Его зовут Помощник, если ты об этом. Управляющему самому всё время находиться на месте лень, вот он и выпросил себе Помощника. Пёс, говоришь? Да, лай слышен издалека... Но не лаять же тому, кого обнимает сам брат Коротышка! - сказано было достаточно громко, чтобы вернуть Коротышку на место.

     В этот момент тот, кого назвали Помощником, оказавшись уже не прикрытым спиной своего прямого хозяина, находясь за которой он всё равно постоянно выглядывал, и, поскольку тот сейчас шептался с Коротышкой, то попытался аккуратно вставить в разговор и свою фразу, тем более что кожей чувствовал, что тема разговора касается будущего цвета собственной шкуры.

     - Господин Большой Брат, уймите Вы этого белобрысого Англосакса! Такое впечатление, что не Вы хозяин лаборатории, а он. Ходит руки в карманах, распоряжается всеми. Ни мня, ни Управляющего ни в грош не ставит. Назначает темы, вводит свои порядки, форму отчётов изменил! Представляете, он даже посмел поменять местами учёных за круглым столом! Вы каждому указали его место во время мозговых атак, а этот взял и всех пересадил! Разве Господин Большой Брат сам не знает, как должно быть? Разве он оставит это безнаказанным?! Я Вас умоляю: отправьте его в лабиринт, пока он Вам всю работу в лаборатории не развалил!

     - Мда... - задумчиво в пространство произнёс Антуан, стараясь сохранить непроницаемый вид. - Мудрость - это не только умение задавать умные вопросы, но ещё и умение делать при этом круглые глаза. Впрочем, не стыдно заботиться о собственной заднице, если при этом хоть изредка оставлять в покое зализанную задницу босса.

     Старший Брат не всё понял в сказанном, но всё же поймал смысл намёка, сконфузился и оттого с ещё большей яростью рявкнул:

     - Хватит лаять ! Пока я действительно не переименовал тебя, как сказал наш новый брат Большой Шайтан, в Пса.

     - За что?! Да эти умники, если за ними не ходить с палкой, тут же разбегаются по углам и жужжат над своими собственными программками! Если бы не я, они бы и на шаг общую задачу не продвинули! - Слёзы оскорблённой добродетели - в глазах, тело - в сгорбленной позе принятия любой участи, какую только назначит вершащий судьбами и благами Старший Брат, руки - за спиной, скрывающей нервную дрожь пальцев, и - мимолётный взгляд в глаза Антуану, взгляд, в котором легко читалось послание: Ты кто такой, щенок? Ненавижу! Но пока ты - рядом с Хозяином, я буду лизать и твой зад, как лижу его всем, кто способен вернуть меня в то дерьмо, из которого я с таким трудом выбрался в люди. Но как только Старший Брат отвернётся от тебя, а он всегда отворачивается от тех, кто перестаёт быть нужным, как исчезли в лабиринте десятки ученых, переставших выдавать ожидаемый продукт, вот тогда я приду к тебе и мы посмотрим, кто из нас будет лаять, а кто скулить!      

     - А ведь Пёс, тьфу ты, Помощник отчасти прав. Посмотри, Большой Шайтан, что это за шалтай-болтай, что это за позы! Они тут никого ни во что не ставят: тот действительно - руки в карманах, этот - руки в боки, а вон тот, очкарик, скрестил их на груди. По-моему, они нас не слишком тут жалуют. Может, пора поменять состав?

     - А у этого руки - за спиной, и ты, Старший Брат, даже не догадываешься, что это может обозначать?

     - Думаю, повиновение...

     - Ты меня прости, но, хвала Единому, я кое-что понимаю в жестах и позах, и могу тебе сказать, что руки в карманах означают лишь то, что в это время думает голова, а упрятанные таким образом руки ничем не отвлекают мысль. Руки в боки означают, что этот человек - хозяин своих мыслей и эти мысли, кстати, рвутся наружу. Руки, скрещенные на груди, означают, что человек закрылся от глупости, которую только что пролаял здесь твой Пёс, или как ты там его называешь: Помощник, Контролёр? Ладно, не Пёс! Согласен называть его Надсмотрщиком. Его руки, кстати, - за спиной, что определяется как согласие с тобой во всём на словах и наличие собственной, глубоко скрываемой оппозиции. Помнишь, как постовые в одном из давних военных режимов прятали руки за спину?

     - Что ты! Это же режим моих учителей! Прекрасно помню эту позу, но никогда не задумывался о смысле. Просто смотрится красиво!

     - Красиво всё, что со смыслом... Постовой встречает тебя открытой грудью, он доброжелателен и приветлив - на вид, но он не так прост! А руки за спиной, как вторичный сигнал, идущий от этой позы в его мозг, заставляют его не верить ни единому твоему слову. Пост есть пост: слушай, но ничему не доверяй! У нас с тобой хорошие были учителя, Старший Брат, но вот их ученики не всегда были внимательны.

     - И не подумаю обижаться, хоть ты и нарываешься на мою обиду, Большой Шайтан! Но я верю, что говоришь ты не для моего унижения, а для блага общего дела. Дело - прежде всего!

     - Вот именно, дело. Нам некогда сопли жевать. Осталось два дня, и я не советую, чтобы даже дух Надсмотрщика и Управляющего здесь оставались на это время. Ты же видишь по лицам учёных, что эта парочка приводит их в тихую ярость. Разве можно ждать от их мозгов хороших результатов при таком расположении духа? Им же не дают ни на чём здесь сосредоточиться! Сейчас не до болтовни, Старший Брат, и не до изображения делового шума!

     Тот задумался.

     - Ну, допустим, Помощника-Надсмотрщика я отправлю на время в лабиринт, куда он сплавил до того не один десяток учёных. Пора, пора и ему! Он мне самому надоел, но, знаешь ли, был хорошим источником информации. Управляющий помалкивает - он всегда себе на уме, а этот - Пёс! - закладывает всех подряд. Я даже думаю, что он и на меня Единому в молитвах постукивает. Если молится, конечно... А вот Управляющего я так просто убрать не могу. Братья заволнуются! Да и кому он мешает?! Пусть сидит себе в комнате охраны и шешбешничает. Коротышка, скажи ему, чтоб морды оттуда не высовывал!

     - Скажу...

     Коротышка одобрительно кивнул, прекрасно понимая и никчемность способностей своего родственника и одобряя мягкость его изоляции. Потом снова обнял Управляющего за плечи и повёл в комнату охраны, нашептывая тому что-то на ухо. И оба, удаляясь, в такт кивали головами.

     Прежде чем скрыться за дверью, Управляющий обернулся, с особой пристальностью осмотрел Антуана - с ног до головы, видимо, сверяя полученную информацию с тем, что он видел перед своими глазами... Пожалуй, шешбеш - не самое основное его занятие, скользнула мысль.

     - Ладно, скажу тебе правду. Вижу, что Большой Шайтан в сомнениях. Управляющего нельзя отправлять в лабиринт, потому что лабиринт создан в его собственном мире. Он окутывает лабораторию - мир своего брата Коротышки, как белок окутывает в яйце желток. Делает лабораторию невидимой, непроницаемой и недосягаемой. Это он населяет лабиринт фантомами, например, с твоего просканированного следа в Сети. Так что, шешбеш - не самое основное его занятие.

    Антуан внутренне напрягся, услышав, как Большой Брат повторил вслух именно то, что он сам только что подумал. Неужели здесь и мысли контролируют? Надо бы думать поаккуратнее! Да нет, брось, просто совпадение...

     - Можно представить, во что он превратит наш лабиринт, если сам окажется в нём. Курорт!  

     - Делай как знаешь... Да, вот ещё что: вон тот, пожилой, с бегающими глазами, да, именно он - вон тот, пухленький, у которого ноги всё время смотрят на выход, этого тоже отправь отдыхать. Он уже не способен думать, его тут сломали. Сначала он, видимо, с чем-то не справился, потерял в себе уверенность, потом его добили твои псы. Страхом добили. Теперь он нам будет только под ногами мешаться. И дальше. Задача клонирования снимается. Мне транслировали, что мои малыши сами закончили все приготовления. Скоро я получу окончательный вариант программы. Для абсолютного сканирования достаточно будет удержать Паука видимым в течение пяти минут. Думаю, тот - Англосакс - справится с этой работой на месте. Как он насчёт крови? Тебе же рассказали уже...

     - Этому? Ему всё безразлично! Он и нас-то с тобой в упор не различает. Для него вся Система - один большой фантом, мираж, туман... Ему интересны лишь его собственные мысли. Но... гений! Иначе давно сгноили бы в лабиринте. У нас такое поведение, в общем, не приветствуется.

     - У вас вообще, извини, приветствуется разве что гениев в унитаз макать, не так ли?

     - Но ведь ты же сам получил имя Шайтана, должен понимать, что вся наука - от беса. Мы уважаем тебя и твои знания, и знания этих учёных. Мы даже преклоняемся перед вашим покровителем - Шайтаном, но ты же не станешь спорить, что я стою прямо лицом к лицу перед Бессмертным, а между тобой и Единым находится тень Дьявола?

     - Не стану... спорить. Не время. Кстати, меня постоянно бомбят запросами о подтверждении получения данных. Спасибо, хоть получать могу! С вашей конспирацией, я мог и не узнать о точной дате тьмы! Могу я отправить моим малышам сообщение, что всё в порядке? Волнуются детки без папы. Что-то их там напрягает. Какие-то тени блуждают вокруг мира...

     - Нет! Заблокируй источник, если сигналы мешают тебе сосредоточиться. Но отсюда не выходит наружу никакая информация! Иначе, лабораторию давно отследил бы Паук. Всё, что здесь делается, любой её продукт выносится вручную мной или Коротышкой. В других руках, вне этого мира, даже на полпути в лабиринте, срабатывает троянский конь и продукт исчезает. Если бы мои люди успели подготовить клонирование Паука, его мог бы делать только я или Коротышка. Но, раз уж мы будем пользоваться твоим продуктом, то можешь взять и Англосакса. Он годится. Кстати, знаешь, как я его нашел? - тон Старшего Брата смягчился. - Не поверишь! Ваш белый президент устроил здесь очередную виртуальную войну за демократию. Заскучал! Так этого я нашел прямо посреди дерьма. Не поверишь: крики, вопли, горы трупов - всё, что так любит ваш президент...

     - Их президент! - не удержался, чтобы не поправить, Антуан.

     - ...и всё ведь натуральное! А он идёт следом и какой-то примитивной аппаратурой собирает данные для выявления статистических закономерностей. Сумасшедший? Вроде бы и нет. Гений! Это ему, кстати, можешь выразить благодарность за то, что нужные нам миры заблокированы от потери информации. Экранировал мысли! Да, и усиление болевого порога в лабиринте - тоже один из его фокусов. Но, не знаю... он не подчиняется командам, а только тому, что его интересует именно сейчас. Так что, его не стошнит от вида крови - он профессионал и крови просто не заметит - с этой стороны он тебе идеально подходит. Но если в его странной голове сработает переключатель, и его вдруг снова заинтересует какая-нибудь старая идея, как та, что он заявил мне однажды: Нельзя ли перехватывать улетающие в пространство души убитых фантомов, расшифровывать их код и подменять ими код фантомов в других мирах? - так он тут же забудет и о тебе, и о клонировании Паука.

     - Кстати... неплохая идея с пересадкой душ. Вы же хотели заселить своими фантомами чужие миры?

     - С Англосаксом трудно работать. У нас уже и договоры были готовы кое с кем, но... он вдруг охладел к своей идее, и никак его к ней теперь не подвинешь. Ни уговорами, ни силой. На словах соглашается, но только делает вид, что работает, да и вид тот делает кое-как! Приставляешь к нему контролёра, так он нарывается на карцер! В карцере, говорит, спокойнее.

     - Вы что, - Антуан недоверчиво посмотрел на собеседника, - действительно считаете, что ваш учёный не имеет права ни на выбор темы, ни послать Вас к дьяволу, если во время его работы Вы приходите и стоите у него над душой? Да, небось, ещё с каким-нибудь хронометром ходите вокруг - время засекаете! И так Вы хотите добиться от учёного результатов? Да ведь идея, мысль - это же интеллектуально-эгоистическая собственность! Учёный не должен ни думать, ни ощущать, ни догадываться, что за ним подглядывают, пусть даже незримо, пусть даже из-за угла. Даже в глазок камеры! Творческий процесс моментально тормозится мозгом, его защитой, если тот хоть на долю секунды почувствует признаки интеллектуального воровства. Это же неосознанные и не контролируемые волей человека реакции индивидуального эгоистичного мозга, на уровне его подсознания! Мозг, к вашему сведению, воспринимает тотальный контроль лишь как тотальное вторжение и воровство. Вот обеспечьте мозг ученого всем необходимым, дайте ему неограниченную свободу, и только тогда он поделится с вами всем, что способно в нём синтезироваться!

 

     Только бы он не заговорил со мной!

     Что это за галлюцинации? Антуан, в чьём мозгу прозвучала эта явно чужая фраза, насторожился и внимательно осмотрел всех присутствующих.

     Ну, заговори же!

     Несколько пар глаз смотрели сейчас на Антуана, но лишь одна пара буквально излучала информацию, настолько высок был эмоциональный фон, исходивший от того человека. Старший Брат, заметив неожиданный интерес Антуана к одному из учёных, представил его:

     - Это наш Сенсор. Умный! И мудрый! Самый молодой из всех, а такой не по годам мудрый! Никогда не поддаётся эмоциям, хотя иногда кажется, что он готов взорваться на месте. А нет! Промолчит, лишь только так зыркнет, что лучше бы уж сказал. Но в остальном к нему нет никаких претензий. Работоспособность колоссальная. Сколько его ни нагружай, всё равно находит время для собственных разработок. Представляешь, Большой Шайтан, сделает задание до точки, вот только ставить её, точку, не торопится, и тут же - за своё! Попробуй, придерись! Скажешь ему, мол, накажу, если не прекратит рабочее время на себя тратить, а он тут как тут ставит точку в программе и отчитывается готовым продуктом, как будто только этим всё время и занимался, к тому же, успешно. И, что самое интересное, приходится мириться с его игрой. Отними у него возможность хотя бы пять минут в час заниматься собственными делами, как он сникает и впадает в депрессию. Тогда вообще ничего не производит. Если бы мы не знали, на что он способен, то давно бы стал вечным скитальцем по лабиринту.

     - Катализатор.

     - Что ты сказал Большой Шайтан?

     - Я говорю, возможность работать на себя изначально катализирует, то есть активизирует его мышление. Скорее всего, то, что вы ему даёте делать, - сплошная рутина, а работа над собственными программами заставляет его мозг работать творчески. Забери творчество - заглохнет вообще всякий интерес к любой работе. Но то, что банальные задания забирают у него большую часть времени, это ещё больше обостряет его мышление над собственными разработками. Стресс цейтнота максимально активизирует мыслительный процесс. Так что, интуитивно Вы создали для него наиболее благоприятную для творчества обстановку: он успешно работает и там, и тут. Вот только над чем он работает? Для вас, скорее всего, подчищает и доводит недоработки господина Англосакса, которые тому вдруг наскучивают, а то, что он делает для себя, наверняка невозможно использовать для нашего общего дела. Я бы, Большой Брат, не менял ему условий, но хорошо продумал, что именно задавать Сенсору и чем его ненавязчиво заинтересовать, но так заинтересовать, чтобы он это считал своей собственной, держащейся в тайне от всех разработкой.

     - Большой Шайтан хочет сказать, что вот так, с первого взгляда раскусил суть одного из наших ведущих учёных? Не слишком ли глубока проницательность у Большого Шайтана?

     - Да что Вы! У него же всё на лице написано! Весь его внутренний мир вибрирует вокруг него - бери и читай! Разве Вы ничего не слышите?      

     Хорошо! Ой, как хорошо, что Старший Брат, наконец, узнает от Вас правду! Вы, Большой Шайтан, смелый человек. Вы не побоялись, как все мы тут, раскрыть глаза Старшего Брата на Управляющего и его Помощника. Но, ещё бы! Вы же не стоите перед ним, а стоите по правую руку. Вам можно быть принципиальным. Помогите нам, Большой Шайтан, избавьте от этих безмозглых болванов, заставляющих чувствовать себя ковриком у входа. Так хочется творить, летать в облаках фантазии, а не ковыряться в этой грязи замешанных на крови программ.   

     Антуан посмотрел Сенсору в глаза. Понимает ли он, что транслирует мне свои мысли? Даже если не понимает, то очень на это надеется. А мои мысли ты тоже можешь воспринимать, Сенсор, как я твои? И что же ты хочешь, чтобы я сказал тебе? Что всю грязную работу я сделаю сам, уберу из лаборатории все здешнее дерьмо, а ваши ручки останутся чистенькими? Да не то, что руки, вы тут все по уши в дерьме! Само нахождение вас здесь - это уже сплошное дерьмо. Впрочем, я ничего не думал, ты ничего не воспринимал, договорились? Только поверь мне, что я здесь действительно для того, чтобы стало лучше. Всем.

     - Что я должен слышать, Большой Шайтан, если он всё время молчит! - возмущённо отреагировал наконец Старший Брат. - Что я могу здесь изменить и улучшить, если они все отмалчиваются?

     Возмущение получилось чуть более напыщенным, чем следовало бы. Его здесь всё устраивает. На самом деле, его здесь всё устраивает - и царящее унижение, и недовольство этим унижением. Ему нравится такой порядок, такой способ побуждения к труду, тем более что и он тоже даёт свой результат, хороший или плохой, но такой, который его, Большого Брата, пока - в силу его невысокого образования и недалёких интересов - вполне устраивает. Боюсь, Сенсор, Антуан снова посмотрел в глаза этого странного молодого учёного, на месте которого вполне мог оказаться и он сам, Старший Брат давно читает твои мысли, и его вполне устраивает, что ты их не произносишь вслух. 

    

     Экскурсия по лаборатории была по-деловому короткой. Оборудование, учёные, их темы. Странная картина на стене: Приход справедливости.

 

     Потом Старший Брат решил завести светскую беседу, какая могла бы, по его мнению, происходить между двумя учёными, возглавляющими крупные научный заведения.
     - Скажи, Большой Шайтан, но только честно, почему твои малообразованные малыши ушли намного дальше моих высококлассных спецов? Они у тебя на подпитке? Или что-то ещё?

     - На подпитке... хорошо сказано. Да, пожалуй, на подпитке... хорошим настроением!

     - Настроением?

     - Разумеется! Как же без настроения? Без настроения одна маета! Без огонька нет пламени. Что ж это за изобретатель, если он не горит и если из него не рвутся языки идей ? Но пламя не терпит ограничения, пламени нужна свобода. Вот она - цепочка: свобода - идея - огонёк - настроение - талант - изобретение.

     - Так всё-таки талант - в этой цепи главное?

     - С таланта начинаем и я и вы. Ну, мои помоложе, ваши - зрелые, это - не самое главное. Мои, разве что, сомнений не имеют, не придавлены ни историей, ни этикой. Но вот в какие условия вы ставите свои таланты? Как работают на вас? Возможна два варианта: либо за страх, либо за совесть. Правильно?

     - Так и есть! Мои работают во славу Единого под страхом его гнева.

     - А если проще: либо за кусок хлеба, либо за продвижение и привилегии. Не справился - на свалку! Вот и получается, что в любой момент твой человек чувствует страх: остаться без еды, без каких-то скудных благ, не продвинуться, не быть замеченным или быть затёртым другими. Страх ошибиться, остаться на обочине, страх нищеты и смерти... даже в наших условиях бессмертия для мыслящей головы смерть имеет очень чёткие контуры ненужности. А вот у моих ребят нет страха! Они не знают, что такое: Не нужен! Я их включаю в мысленный поток, как только юные мозги начинают работать, даже ещё не осознавая собственных мыслей. Это чистый разум, без каких бы то ни было предрассудков, не испорченный ни совестью, ни страхом, - разум, счастливый одним своим существованием. Мои малыши талантливы, потому что я имею глаз на талант, и они счастливы, потому что работают в обстановке обожания и восхищения. Мозг открыт, мозг продуктивен, не стеснён никакими ограничениями, и лишь одно мешает мозгу быть абсолютно счастливым - поставленная задача, проблема, которую необходимо решить. Проблема должна быть посильной, но настолько трудной, насколько огромна радость победы над ней. Правильная постановка задачи каждому - это уже моя забота.

     - Стоп! Видит Всемогущий, ты лукавишь! Что? Все проблемы решаются? Что, в них не живёт страх не решить поставленную задачу?

     - Нет, Старший Брат! Мои не знают никакого страха. Единственное, что они испытали на себе, это - восхищение. Моя лаборатория - это лаборатория восхищения, атмосфера восхищения во всём и от всего, чего бы на самом деле они и не заслуживали. И они не боятся потерять эту атмосферу, потому что это - не награда, это просто среда их обитания. Другой среды они не знают. Каждый, попавший ко мне, проходит ряд тестирующих задач. Он не знает, что они давно уже, эти задачи решены. Он не знает, что так или иначе, сам или с незримой подсказкой, он их обязательно одолеет. Так проверяются его мыслительные способности и степень гениальности. Новая же задача будет уже в русле определённых в нём возможностей.
     - Не слишком ли сложно? Э... Единый, и тот до конца не знает, кто на что способен! Ты что, выше Бога? А если не годится тебе человек, что делаешь? Выкидываешь его! Что, не так? Если выкидываешь, что тогда другие думают? Буду плохо работать - выкинут и меня! Хороший полезный страх! Как же без страха?!

     - Не выкидываю... именно, чтобы не было страха у других. Стоит появиться страху - кончается творчество, начинается составление отчётов. Я иногда ошибаюсь, ведь я - не Бог, и тогда не самые талантливые - это мой балласт. Если я ошибся и взял кого-то к себе по ошибке, это - моя ошибка и я за неё плачу. Тот, кто оказался тупым, получает тупые задачи, но им так же продолжают восхищаться. Мне нужна стабильная атмосфера восхищения. И она меня до сих пор ни разу не подводила. Мои успехи, по сравнению с вашими, разве этого не доказывают? Все мои гении выкладываются до последней клетки мозга. Кроме того, многие задачи идут параллельно: если один решил, а другие притормозили, так им аккуратно подбрасывается соломинка, чтобы нерешенная задача решалась и не подавляла их веру в себя. Пока они верят, что они - гении, они делают то, что мне надо. 

     - Стой! Хитрый, да? Шайтан, да? А твои детки что, не помнят, откуда пришли, и что мир не всегда был таким вокруг них? Разве нет страха, что вся твоя лаборатория однажды йок, и прежний мир раскроет им свои объятья? Или ты весь мир хочешь построить на обожании? Ты за этим пришел к нам? Весь мир хочешь иметь под собой?

     - Великая цель - великие средства... Я готов и душу положить, лишь бы результат был нужный.

     - Большой Шайтан готов заложить и душу? Это - цена Большого Шайтана?

     - Душа Шайтана принадлежит Единому! - непроизвольно, но уверенно произнёс Антуан.

     - Хвала Единому!

     - Нет такой цены, за которую я мог бы отказаться от моих планов! - Антуан был твёрд, как камень.

     - Цена есть всему... Каждому есть цена! Каждому!!! Только в разной валюте. - Старший Брат хитро улыбнулся и снова повторил: - Цена есть всякому. Разница лишь в том, кто платит и за что платит. Нельзя купить мужа за цену жены, с которой он только что, волей Всемогущего, развёлся. Или за цену будущей жены, о существовании которой ему пока ещё не известно. Но за жену существующую купить можно. А если она ещё и беременна? А если беременна наследником? И среди наших братьев случалось, что даже веру в Единого покупали у них за эту цену. Видите ли, в клинике неверных она могла родить, а в наших условиях - лишь умереть! Но это вполне понятно, и мы не осуждаем, просто брат, однажды предавший Непогрешимого, не имеет права ни на жену, ни на наследника, ни на жизнь. Это цена уже не его, а самого Непогрешимого.

     Антуана покоробило от такой откровенной угрозы. Он ещё и ещё раз убедил себя, что сектанты не могут добраться до Аэры. Да нет! Паук устроил так, что эту его память отследить не мог никто. Создавать видимость присутствия умеют ведь не только сектанты, и вместо памяти об Аэре они просканируют лишь будто бы посещение Антуаном борделей. Если они с этим сумасшедшим Англосаксом, конечно, не научились чему-то более изощрённому... Но куда тогда он всё это время клонит? Что за разговор такой о цене? Антуан продолжал слушать Старшего Брата, будто бы почтительно не перебивая.

     - Так что, всё имеет цену! - продолжал тот. - Кого-то можно купить, дав ему постоянный доход и стабильное будущее. Кого-то - образованием ребёнка, которое тому родители дать не могут. И, облагодетельствованные этим, они будут давить и уничтожать всех, кто этому препятствует, хотя бы косвенно, а заодно препятствует и их благодетелю. А ведь здесь нет даже прямого акта купли-продажи! Просто ты создаёшь условия возможного достижения кем-то его цели, но с его стороны требуется... в общем, что мне надо, то и сделают наши облагодетельствованные, часто даже не догадываясь о том, что этим-то и расплачиваются.
     Любителя власти можно купить за монету власти, а чревоугодника - за монету чревоугодия. Нашего Сенсора, например, купить можно за его молчание. Ведь он совершенно уверен, что спокойно работает и половину времени тратит на собственные разработки только потому, что сам себе помалкивает. Цена Сенсору - его молчание! Ну, что ты мне всё спину сверлишь, Сенсор! Затылок скоро прожжёшь! - громко, демонстрируя своё подавляющее всеведение, сказал Старший Брат через плечо. - Хочешь сказать - так скажи! Хочет - а ведь не скажет о здешних порядках ни слова, - добавил он, обращаясь уже к Антуану. - Промолчит! Цена ему и его разработкам, как он считает, такова, что она выше рассказа о здешних гнусненьких порядках. Он думает, будто я не знаю правды! Мне, конечно, рапортуют об обратном, ноя прекрасно знаю, что обедают здесь не по расписанию, а только тогда, когда Управляющий закончит свою партию в шешбеш! Что поделаешь, если цена Управляющему - его право первой ложки за обедом. А ещё ему цена - в возможности сказать, когда мы с тобой отсюда уйдём, что-то вроде такой тирады: Всё слышали? Много вам наобещали? А теперь смотрите сюда: Они - там, а здесь начальник - Я, и всё будет так, как Я того хочу! Я и только Я! И, ради этой возможности вот так им сказать, он будет стелиться у тебя в ногах, и подбирать на ходу бумажки из-под твоих ног! Так-то, Большой Шайтан! На всякую рыбку есть свой червячок! Кстати, идиотизм и невежество - это тоже товар. За них тоже надо платить, разве что его не покупают, а торгуют им с приплатой, - попытался он пошутить, но смех окружающих выдался натянутым. - Купить можно и на родственные связи, и на их отсутствие...

     - Это как же? - в этом, в общем, банальном ряду Антуан искал зацепку, чтобы заставить собеседника раскрыть свои карты до того, как тот подготовит почву для неожиданного удара. Нет, он не случайно куда-то клонит!

     - Какой ты непонятливый, коллега! - вмешался Англосакс, который, оказывается, внимательно слушал весь монолог Старшего Брата. - Если бы ты был из рода Евсея, это было бы одно, а из рода Старшего Брата - совсем другое. А так как мы с тобой - не известно, что и с чем, то и цена нашим родственным связям такая же. Нет! Семьёй нас не купишь, Большой Брат! По причине её неопределённости.

     - Не встревай! Хотя ты и прав: наш чистосортный брат всегда будет дороже любого полукровка, даже если он стоит справа или слева от меня. Но не твоей цены это дело, Англосакс! Твоя цена - твой продукт. Будет продукт - будет и Англосакс в цене! Не будет...

     - ...утопим в говне!

     Антуана настораживала подобная развязность разговоров и поведения это учёного. Так может вести себя лишь полусумасшедший гений, находящийся тут до сих пор лишь в силу своего последнего качества - гениальности. Или же это гениальная игра вполне разумного человека, хранящего себя под маской сумасшествия? В любом случае, его мозг здесь наиболее опасен.

     - Давно утопил бы, - продолжал Старший Брат, - если бы не знал твоей голове цену. А вот язык твой - он подешевле будет! Может, подрежем, а?

     - Молчу! Молчу!

     - А! Вот и цена Англосаксу - его язык! А тот прыщ, - он поднял палец вверх, вновь демонстрируя, как бог, своё всеведение, - тот, что за мной сейчас записывает, поступится чем угодно, лишь бы успеть записать эту фразу. Он даже согласится два часа чистить сортиры, лишь бы потом десять часов нас тут отслеживать - для своей истории. Он будет сидеть впроголодь, только бы ничего не упустить. А? Какова цена! Его счастье, что никому ничего не нашептывает... Ну а тебе какая цена? - повернулся Старший Брат к Антуану. - Что нужно положить на весы, чтобы дрогнуло сердце Большого Шайтана?

     - То, что мне дорого - вам до того не дотянуться. А дорого мне моё дело и мои малыши. Всё!

     - Так ли?! - вызов недоверия и сомнения в искренности собеседника приобретал уже не форму намёков, а прямого обвинения в двойной игре.

     Вот оно... сердце Антуана действительно дрогнуло. Сейчас они припрут меня к стенке и заставят чем-то пожертвовать. И это будет то последнее испытание, после которого я стану для них либо своим, либо выйду из этой игры, так и не доведя дело до конца и не уничтожив эту дьявольскую лабораторию. Ну, выкладывайте, что вы там припасли в качестве цены Антуану?

     - А как же Автостоп?

     - Что Автостоп?! - воскликнул Антуан, не в силах скрыть волнения.

     - Вот видишь, это имя тебе знакомо. И нам оно хорошо знакомо. Что скажешь?

     В этот момент в комнату втолкнули растерянную перепуганную фигуру, внешне напоминающую Автостопа. Дешевый фантом. Ну-ну!

     - Мы поймали его, и он нам всё рассказал о тебе и о том, что вы задумали. Его цена оказалась совсем не велика, даже смешно сказать: твоё признание! Стоило ему показать твоё признание, как он сам тут же раскололся.

     - Какое признание? - спросил Антуан тихо и сухо.

     - То признание, которое ты сам скоро сделаешь. А для этого, - он показал в сторону Автостопа, - мы его лишь сымитировали.

     - И что же вам рассказал этот клоун? это пугало? эта карикатура на моего друга? - Антуан выхватил из кармана свой навигатор и запустил им в грудь того, кого держали перед ним в качестве Автостопа. Навигатор с лёгкостью пролетел сквозь фантома, ударился о железную бляху охранника, державшего его, и, как теннисный мячик, отскочил назад к Антуану. - Старшему Брату больше времени нечем занять? Или Старший Брат в состоянии отодвинуть время Т ? - в роли Большого Шайтана он был взбешён этой дурацкой игрой. - Что из того, что у меня есть напарник? Всего лишь помогает поддерживать связь с моими малышами. Больше Автостоп не в курсе никаких деталей. И уберите это дерьмо отсюда!

    Старший Брат сделал жест, и охранник выбросил за дверь фантома Автостопа. Но оттуда... оттуда тут же появился другой Автостоп, весёлый и фривольный, будто срисованный с Англосакса. В руке у него был навигатор, который он подбросил и тут же поймал, демонстрируя, что не является никаким и ничьим фантомом.

    - Привет, Антуан!

    - Привет...

    - Вот видишь, игра закончилась. И ты в этой игре малость перемудрил. А надо-то было всего лишь проверить, нет ли у меня родственных связей с братьями сектантами! Как же вы с Пауком так просчитались? Разве можно было принимать все мои бредни на веру? Какие там дети! Какая жена! Какие любвеобильные предки! Да с самого твоего появления в Сети я следовал за тобой по пятам, а когда подвернулся хороший момент, то втёрся и в твои друзья! Слишком уж хлопотно было сканировать тебя на расстоянии - пришлось пойти на личный контакт. Тут ты всё и выложил. Разве ж можно быть таким наивным, чтобы довериться первому встречному!

     - Разреши тебе представить - как там тебя правильно будет называть? Антуаном? - разреши, Антуан, тебе представить нашего незаменимого брата, Следопыта. - Старший Брат торжествующе и уважительно положил руку на плечо разоблаченного шпиона Антуана и указал ему на того, кто изображал Автостопа. - Если хочешь, можешь продолжать называть Следопыта по-старому - Автостопом. Только... только теперь скрывать уже ничего не придётся. Да мы и без того всё знаем, кроме, разве что, деталей твоих личных совещаний с Пауком. Так что вы там для нас, в конце концов, приготовили. Где будет засада?

     - Засада... - Антуан никак не мог собрать все мысли вместе. Если Автостоп шпионил, так они знают всё! - Как же без засады! По всем законам аэронавигации налетят аэропланы и превратят ваш аэродром в пепел! - сказал Антуан, следя за глазами Автостопа.

     Тот замялся, не зная, как реагировать.

     - Неплохая игрушка, - сказал Антуан Большому Брату, указывая на Автостопа-Следопыта, как на куклу. - Качественно сработано. Вот только туфта всё это! Ваш малый, - он снова показал на двойника своего друга, - малость переиграл. Если, конечно, он сам не бегал и не докладывал Пауку о моих передвижениях. А мой подручный Автостоп, который знает меня как Антуана - а под каким именем он должен меня ещё знать? - как Шайтана, что ли? - он не в курсе ни единого нашего плана. Просто передаточное, усиливающее сигнал звено, у вас ведь в мирах одни сплошные помехи!

     - Завидую твоим нервам, Большой Шайтан! - похлопал его по плечу  Старший Брат. Коротышка говорил, что ты стал сильным воином во славу Единого.

     - Хвала Единому! - спокойно сказал Антуан, видя, как уводят и второго, уже более качественного двойника Автостопа.

     - Но после этого небольшого спектакля, всё-таки немного горькой правды...

     - Что ещё? Опять маскарад вместо работы? - спокойствие стало покидать Большого Шайтана. - Мы...

     Антуан осёкся. Два охранника держали за руки вырывавшегося Автостопа. Он яростно бился, пытаясь хоть в малейшей степени, хоть как-нибудь навредить обитателям лаборатории или хотя бы её оборудованию. Гориллаобразному охраннику пришлось осадить того мощным ударом кулака по загривку. Поэтому теперь он лишь обводил всех ненавидящим взглядом. Особенно от этого взгляда досталось Антуану.

     - Вот, познакомься, Большой Шайтан, это - настоящий Автостоп. Ты говоришь, что он совсем ни при чём. Что же он тогда с такой ненавистью на нас смотрит? Не знаешь? Так я скажу тебе: он шпионил за тобой...

     - Как? И этот? - Антуану надоело это шпионское однообразие, но Старший Брат его резко прервал.

     - Те двое - это была наша проверка на сообразительность и на вшивость. Но этот - этот Автостоп настоящий. И он всё время был шпионом Паука. Теперь ты всё понял, брат? Вся информация, которая проходила через него, теперь известна нашим врагам. Поэтому я тебя и спрашиваю не как врага, а как нашего брата, попавшего в беду: Что из наших планов известно Пауку? Что мы должны будем в них изменить? 

     - Но он... он же знал координаты мира, где я оставил моих гениальных малышей! Они же совсем беззащитны там! Если Евсей пошлёт туда своих головорезов...

     - А! Э... Раа-звяжите меня! - заикаясь, прохрипел Автостоп разбитым ртом, хотя руки его были вовсе не связаны, но крепко держались охранниками. - Этот... раа-звяжите! Я отправлю его следом за его ублюдками! Евсей с Пауком уже сделали своё дело там, в твоём мире. Нет больше никаких малышей! И сюда они скоро доберутся!

     - Что?! - в глазах у Антуана будто бы всё потемнело. Он бешено осмотрелся по сторонам. Кругом - различное оборудования, перемигивающегося индикаторами. Охранники держат Автостопа возле высокоамперного трансформатора. Антуан бросился к прибору, вырвал провода и тут же замкнул их на теле Автостопа. Короткое замыкание. Охранники предусмотрительно отскочили от него в сторону. Дым. Темнота. Запах гари и горелого мяса.

     Антуан очнулся, почувствовав на себе мёртвую хватку Коротышки. Тот держал его, охватив руками сзади и одновременно не давая размахивать оголённым проводом.

     - Спокойно, брат, спокойно! Этот ещё своё получит! Мы рассчитаемся со всеми за каждого твоего воспитанника. Но не теперь. Теперь он не должен совсем подохнуть. Что он там? Дышит? - крикнул Коротышка кому-то, кто склонился над почерневшим телом Автостопа.

     - Дышит. И пульс есть. С таким ожогом протянет сутки, а в лабиринте - и того больше.

     - Вот и хорошо! - вмешался Старший Брат. - Сбросьте его в лабиринт! Помощник туда направляется на отдых - пусть прихватит это с собой. Да что б следил там, а то эта падаль ещё подохнет раньше времени и регенерируется под боком у своего Паука! Да уберите же - воняет!

     Помощник и кто-то из учёных перевалили Автостопа на попавшееся под руки полотно и выволокли наружу.

     - А ты, Большой Шайтан, прекращай самосуд! Решать должен один человек. И это пока - не ты.

     - Прости, Старший Брат! Жестокая обида... Я их так растил... Что? - глаза Большого Шайтана просияли. Он прислушался к себе, как будто внутри него была натянута антенна. - Они сообщают, что удалось укрыться и спастись! Хвала Единому, Он сохранил мне моих малышей!

     - Хвала Вездесущему!

 

*** 

     - Специалист, если это специалист, а не дерьмо, может сделать ошибку только в двух случаях: если он слишком свободен, и его мысли от этого заняты посторонними вещами, оттесняющими необременительную работу на дальний план - а от этого всё, что идёт по касательной, плохо контролируется мозгом и чревато ошибками. Второй вариант - когда этот специалист непомерно загружен, что также вытесняет ряд задач на дальний план и пускает их по касательной сознания, с таким же эффектом угрозы ошибки. Хочешь, чтобы у тебя не ошибались, дай каждому работать так, чтобы ни одной посторонней мысли не было в зоне его концентрации, но чтобы и ничего нужного не выходило за эти пределы. Впрочем, иногда специалисты делают ошибки ещё и потому, что их элементарно подставляют.

     - Подставляют? - Антуан плохо воспринимал смысл слов, впрочем, так же плохо, как и воспринимал окружающую действительность. Подставляют? Что-то я слышал, как в математические формулы подставляют... не понимаю. События, связанные с фактическим убийством его бывшего друга Автостопа, вывели его из душевного равновесия даже больше, чем когда-то вид крови в мире Остроглазого. Прострация Большого Шайтана, сменявшаяся приступами его безудержного веселья, приводила братьев в замешательство. Но все успокаивали друг друга: Что поделаешь! Молод, не закалён. Но зато какая преданность делу! Как он этого Автостопа - в пепел, не задумываясь!

     - Не думай, что я поверю, будто бы это - новость для тебя. - Это Англосакс колдовал над Антуаном, пытаясь словами и иными никому не понятными манипуляциями привести того в чувства. - Подставляли и подставляют всегда все и всех, когда сочтут это нужным. Что? Это слово ново для тебя? Не может быть! Или смысла его не понял? Ну, представь: вы находитесь посреди пустыни и ты своим кодом открываешь бак с водой, которая там - на вес золота, под замком и так далее, понимаешь. Но тут подходит к тебе некоторое чмо и говорит...

     - Кто подходит? - слова никак не хотели формироваться в мысли. Что он мне мозги парит? Что за забота вдруг такая? Сам Англосакс! Что, нельзя оставить заболевшего Антуана в покое и не приставать с разговорами? И что это делают надо мной его руки, пока он треплет языком?

     - Чмо, разумеется. И этого слова ты не знаешь, юноша? Долго объяснять! Считай, что это аббревиатура от человек малообразованный. Подходит и говорит: Я сам закрою кран, не беспокойся! А другое дерьмо, ну, такое, как Пёс, подтверждает: Иди, дорогой! Я проконтролирую. Вот. А потом оказывается, что вся вода вытекла. Так кто виноват в этом? Виноват тот, чьим кодом открывали! Вот это и есть подстава. По этой схеме действуют все, кто хочет подставить кого-нибудь. Теперь понятно?

     - Да...

     Англосакс, взявшийся опекать Большого Шайтана, вот уже сутки приводил того в чувства. Надо было торопиться. Завтра наступало время Т, а этот малохольный изображает из себя перегревшийся электрод: то сознание проясняется, то несёт какой-то бред о мести за отца и о каких-то биороботах. Ну, ничего. Сейчас я его одену в его прежнее деловое состояние, а заодно пусть примеряет и мой новый вариант защиты от информации, ха! - от утечки информации. Это тебе, Паук, не дешевый индикатор! Это - ловушка мыслей, встроенная в поле бодрствования.

 

     - Так ты предлагаешь отпустить его на несколько часов в Гиперсреду, чтобы он пришел там в чувства? Ты уверен, Англосакс, что он не сможет ни транслировать, ни рассказать никому и ничего?

     - Обижаете, мэтр! Жучок вставлен в его поле. Его невозможно выявить, разве что можно подтвердить, что да, существует такое поле вокруг бодрствующего человека. Экая новость! Жучок, правда, это поле слегка деформирует, так что оно будет транслировать нам и только нам всю информацию, исходящую из него: и то, что он говорит, и то, что он передаёт. Пусть погуляет. Пусть уверится, что мы ему полностью доверяем.

     - Значит, если он заслан нам...

     - ...то возможны, мэтр, два варианта. Либо он рассказывает Пауку всё, что увидел - ох, и много же он тут увидел! - и тогда мы спокойно имитируем план А. Либо он молчит, и тогда нам придётся задуматься: кто же такой этот молчун? Наш ли это человек, или слишком умный враг, который, даже не найдя на себе жучков, продолжает вести свою игру?

     - Так что ты думаешь об этом, Англосакс?

     - О, мэтр! Как только ты допустил меня ко всем ресурсам лаборатории, я не остался в долгу. План Б отменять не придётся ни при каких условиях. Наш он, этот Антуан, или не наш... вот посмотри на эту штуковину. Советую скопировать и дать каждому, так, на всякий случай, перед самой операцией. От этого уже никто не скроется!

     - Впечатляет...

     - Ещё бы! А наш этот щенок или не наш... главное - что мы знаем всё, что может знать о наших планах Паук, и что он не знает больше того, что должен знать! А вот мы о его планах знаем гораздо больше, чем ему хотелось бы!

     - С дрянной кошки - хоть вшивый клок! Смотри мне! Если твои игрушки не сработают, я тебя самого отправлю в твоё собственное изобретение. Что, не страшно?
     - Ну, что ты, мэтр! Я представляю, какую милую слюнявую рожу перед собой увижу... А этого - его можно уличать, можно не уличать - не имеет значения. К тому же, он всегда сумеет выкрутиться. Не бывает неопровержимых улик, босс, - бывает лишь недостаток фантазии. А у этого её предостаточно. Он выкрутится! Всегда. Но нам нет никакого дела до этого, правда, хозяин! Ещё и лучше, что он такой сообразительный, а то скучно всё время изображать из себя идиота.

     - Да, ты хороший актёр, Англосакс. И всё же, смотри, сам себя не переиграй...

 

***

     - Успокойся же ты, наконец!

     - Не могу! Как я могу успокоиться? И как ты можешь быть таким спокойным! Ведь в любой момент раз - и всё! И нет ничего. Ничего! Ты понимаешь: ничего! Как мы могли на это решиться? Это что, гипноз такой был, да?

     - Который год ты снова и снова заводишь свою песню? Ну, какая мировая угроза грозит теперь Системе? Что теперь может помешать нам? Что это за сорока тут была, пока я уходил? Какие ещё там новые страшилки прислали тебе твои сплетницы? 
     - Никаких! - женщину, видимо, обижало, что её постоянное беспокойство по поводу зыбкости и ненадёжности Системы вызывает лишь раздражение и насмешки мужа.

     Её вечное беспокойство было неистребимо, и он давно уже с ним свыкся. Он знал, что, независимо от места нахождения, всю жизнь она с ужасом ждала, что вот-вот наступит катаклизм, что в любой момент может оправдаться то или иное предсказание: там - гадалок, здесь - системных кликуш.

 

     - Что, если Паук, - не раз спрашивала она, - произвольно изменит Соглашение?  Возьмёт и скажет: а теперь у нас будут вот такие порядки! Там где-нибудь в Договоре меленькими буковками наверняка записано его право при необходимости менять условия. И что тогда? Не согласные - гуляйте! Да? 

     - Это исключено, - всегда отвечал он, - не Система выстроена под Договор, а Договор под Систему. Она по-другому просто работать не будет. Понимаешь, сколько тебе раз повторять, такая её структура и другой быть не может!

     - В том-то и дело, - не унималась женщина, - что не может... А вдруг? Если Паук устанет от всего этого, возьмёт и уйдёт туда? 

     - Не глупее нашего! - отвечал он. - Создать такую махину... да у него рука не поднимется и одной паутинки из Сети удалить! 

     - Он ведь тоже человек, - не унималась она. - Нервный срыв... временное помешательство... Слышала, он страшно комплексует, что должен быть всегда невидимым, что не может посмотреться в зеркало, что забыл уже своё собственное лицо.

     - Он что - женщина, чтобы собой в зеркало любоваться? Вечно наплетут тебе какой-нибудь ерунды, а ты всё заглатываешь, лишь бы своим страхам пищу подбросить.

 

     И вот теперь эта женщина с дрожащими губами черного триумфатора и с какой-то, идущей из черных глубин сознания, радостью: Вот он - апокалипсис, которого я так боялась, вот он и наступил! Она указала мужу на сообщение, оказавшееся в почте, и которое она всё никак не решалась теперь ему показать. Посмотри вот это... Триумф собственной правоты всё же подавлялся страхом, что ощущение неизбежности апокалипсиса будет разделено окружающими её людьми, и тогда уже он, апокалипсис, точно наступит. До тех пор, пока в мире есть хоть один сомневающийся, до тех пор, пока сохраняется надежда на лучшее хотя бы в одной душе, думала теперь она, страстно желая, чтобы муж и на этот развеял её страхи, до тех пор живёт надежда. 

    - Ну и что за подмётное письмо нам подбросили, - сказал он без особого любопытства, подходя ближе, чтобы лучше разглядеть очередную виртуальную поделку.
     - Подбросили... - почему-то она боялась даже прикасаться к этому листку.
     В его руках оказалось обычное послание, каких множество приходит тем, кто хотя бы раз продекларировал в Сети свой почтовый адрес. Обычно это - куча бесполезной рекламы, среди которой крайне редко попадаются сообщения от родственников и друзей. Этот же лист представлял собой что-то вроде рекламного плаката. Он изображал затмение: Солнце, закрытое Луной и ещё каким-то серым туманом, не создавало обычного яркого ореола затмения вокруг диска Луны, а отбрасывало едва уловимые лучи куда-то во Вселенную. Земля, лишь очерченная серым контуром посреди черного мрака, была вырвана из космоса. И всё это выполнено как вид в монитор при взгляде изнутри - наружу. Подпись... кровавого цвета подпись была странная и недвусмысленная:

 

Тьма несёт очищение!

 

     Мужчина посмотрел сквозь монитор в тот мир. Там, за спиной неподвижно сидящей женщины было большое окно, смотрящее на юг. Он вспомнил, как часто любил стоять у этого окна и смотреть на небо - и ночное, и грозовое, и с белыми облаками, уплывающими за горизонт... Такого неба, какое он видел сейчас, не было никогда. Нужно было иметь достаточно мужества, чтобы не вскрикнуть: Солнце, собиравшееся отметить полдень, было наполовину поглощено тёмным бесформенным пятном, как бы догонявшим его с востока. С запада на Солнце неотвратимо надвигалась Луна. Безоблачное синее небо на глазах серело, разливая серость от центра к горизонту. Тьма... Неотвратимо надвигалась тьма.         

      

***
     Тот, кто называл себя Антуаном, сидел на берегу небольшого искусственного озерца и безучастно смотрел на его гладь, пытаясь отвлечься и о того, что было, и от того, что будет. Выйдя в указанное окно из мира Коротышки, он не отправился туда, где всегда его ждал Автостоп. Теперь это опустевшее место на краю дороги не могло принести никакого душевного покоя. До операции оставалось несколько часов. Все разошлись по своим мирам, чтобы отдохнуть перед решающим боем. Но Антуан не мог не знать, что за ним следят. Было бы верхом безрассудства выпустить его без сопровождения. Поэтому он не мог допустить никаких контактов ни с кем, чтобы ничем случайным не разрушить с таким трудом подготовленный эндшпиль. Ведь доверие к нему и без того болталось на ниточке. Он даже не обследовал себя на предмет наличия жучков. Зачем? Чтобы дать лишний повод для подозрений? Да нет, всё и так пока идёт в рамках плана. Пусть идёт, как идёт!

     Один из миров на навигаторе был ему хорошо знаком. Это было искусственное озеро в искусственном парке. Почти безлюдно. Полдень. Пусть сейчас будет полдень, сказал тот, кто, находясь ещё в затуманенном сознании, называл себя Антуаном. Он знал, что до настоящего земного полдня с его временем Т осталось ещё несколько часов, но ему так хотелось, чтобы не тот, а этот полдень стал настоящей реальность! Такой далёкой реальностью... 

   
     Нагоняй продолжался уже пару часов. Шум то стихал, то вновь поднимался - на весь парк. Всякий раз за коротким и утончённым, как выстрел из давно забытого игрального автомата, возгласом черного раздавалось беспомощное, по-домашнеутиному размазанное кряканье белых с желтыми клювами лебедей. Черный то успокаивался, то снова надвигался на очередного провинившегося, угрожающе выстреливая: пу! пу! - и тот с дикими криками делал вид, что пытается взлететь, но, пробежав круг по озерцу, и оставив в клюве властелина одно-другое перо из своего хвоста, сам на время скрывался в зарослях островка посреди озера. Улетать из столь благодатного места, даже если тебя здесь пощипывают? Да разве он, белый, идиот!  

      Прочая водоплавающая мелюзга настороженно делала вид, что ничего не происходит. Для неё и в самом деле будто бы ничего и не происходило. Её не замечали, как бывало, возомнившие о себе кинозвёзды не замечают статистов на съёмочной площадке - атрибут необходимый, атрибут важный, атрибут, оттеняющий все достоинства звезды, но атрибут настолько униженный и безголосый, что, право же, вытерев об него ноги, приравниваешь к пыли.

     Но разве Антуан должен помнить такое? Или это из старых воспоминаний Автостопа? Да, конечно же, они болтали и на эту тему. Антуан приставал ко всем с одним и тем же вопросом. Вот и тогда он прилип, как банный лист: почему? почему?

     - Скажи, а отчего была там такая бешеная популярность у актёров, певцов, спортсменов, моделей всяких? С чего эта невообразимая притягательность, посеянная на баснословные гонорары? Ведь в большинстве своём - я многих из них тут посетил - это люди с умственными способностями на уровне посредственности и личным кругозором не выше пояса. Ну, пиаровские штучки и написанные для них спичи добавляли внешнего блеска, но не до степени же обожествления?

     - Э, если я не говорил, то могу добавить: тут сработали сразу несколько моментов. Как было в бесовские времена, когда даже короли боялись церковников? Всё, что было связано с лицедейством, считалось занятием от него, от Беса. Даже хоронили артистов за оградой кладбищ. Знатные очень редко шли в актёры - ремесло, достойное плебеев. Кстати, и спортсмены пошли, в основном, от гладиаторов, те есть рабов на потеху. А нынешние топ-модели имеют профессиональные корни в добротных борделях... В общем, все из низов, обеспечивавших народу за мизер зрелища и утехи.

     - Это когда Хлеба и зрелищ?  - Антуан и вида не подавал, что всё это прекрасно знает. Однажды Деда сказал ему - в тот момент, когда Антуан попытался заметить, что Деда говорит давно известные вещи. Так мудрый стрик заметил: Отсутствие терпения - не есть признак ни ученого, ни умного, ни просто вежливого человека. Ведь когда вымывают из породы самородок золота, никто не говорит: Да что же это - грязь да грязь, всё давно знакомо. Пойду-ка я отсюда! - Нет же! Не говорят. А тщательно прощупывают каждый комочек, чтобы, не дай бог, не проскочило то зерно, ради которого весь этот однообразный труд. С тех пор Антуан приучился выслушивать всех: с одинаковым терпением и умные мысли и банальность, если и слегка перебивая говорящего, то лишь для того, чтобы поддержать его монолог, или же слегка подправить направление этого монолога.    
     - Хлеба и зрелищ! Да, и много позже тоже. Лишь незадолго до появления Паука с его Сетью, каких-нибудь сто лет до того - всё перевернулось. Как распределялась власть раньше? Между двумя претендентами, причём второй был изначально в проигрыше. Вот слушай кусочек из автора того времени:

     У власти две альтернативы
     две власть наследующих силы
     и в каждой - гибкость и напор
     в борьбе за мягкий коленкор

     Власть получают по наследству
     вкушая это бремя с детства
     но зависть из глухих низин
     толкает к власти нижний чин

     Поспеет кто в сей гонке жаркой?
     Кто исхитрится мёртвой хваткой?
     Кто стартовав из разных риз
     ухватится за скользкий приз?

     О, это бремя вожделенно!
     Наследным принцам несомненно
     по праву папиных властей
     в похлёбке - мясо без костей

     Чин нижний в злобе кость глодая
     бравурно гимны напевает
     хвост по ветру держа трубой
     он самый пе...передовой!   
 

 

     - Не могу ли я предположить, кто именно был тем автором?

     - Можешь! Ты всё можешь...

     Строка зажглась подобно спичке
     открыв неслыханную зрелость
     ей записаться не терпелось
     как беспартийной большевичке

     Ей записаться не терпелось
     но скрип пера сомненьем мучил
     потускла яркость скисла свежесть
     сосед сверлил и кот мяучил...

     Жизнь без начала и конца -
     нас всех подстерегает случай.

     - ...только это ничего не меняет. Так ты, кажется, задавал вопрос?

     - Извини. Но последнее было намного лучше... - Антуан даже потерял нить разговора, сбитый с толку последними десятью строками. - Мы о чём это? Да, что изменилось во власти последние сто лет?

     - Времена и порядки. Церковь стала мягче, а идеология сконцентрировалась только на деньгах. Моральным стало всё, что приносит прибыли и сверхприбыли. Не стало никакой другой морали, кроме морали шелестящей купюры. И популярность людей на виду хорошо укладывалась в эту новую мораль. Популярен - значит, делаешь сборы, значит, можешь требовать большие гонорары. Отсутствие больших умственных способностей с лихвой заменялось высокими умственными показателями героев исполняемых ролей, с которыми часто путали самих исполнителей. А те особенно и не сопротивлялись, регулярно цитируя кого-нибудь из сыгранных ими великих персонажей. Да и, опять же, прекрасные внешние данные, что со времён первого человека чрезвычайно ценилось: мускулистое тело и мужественное лицо героя, или стройная и длинноногая с огромными глазами героиня, способная и убежать, и догнать, и далеко увидеть. Кстати, уже тогда - во времена диких племён - подсознательно понималось, что пропорциональность и выразительность черт лица гарантирует жизнеспособность потомства.

     В тот момент Антуан был действительно поражен тем, как непрост и как неожиданно многосторонен его собеседник, не имевший, казалось, и тени того образования, которое получил сам Антуан, но настолько любознателен в своём одиночестве и так страстно желающий поделиться этими знаниями, что даже не остерегался, исчерпав колодец, оказаться интеллектуально ниже собеседника. Именно тогда Антуан подумал, что Автостоп послан ему самим Небом. Человек, настолько болеющий за человечество, что не в состоянии закрыться от этой боли собственным миром, покинувший этот мир, скромно голосующий в Гиперсреде неслышным голосом, человек, готовый покинуть первым Сеть, чтобы, разорвав скуку, позвать своим примером остальных - в краткосрочную, но свободу... Будет ли честным использование его настроение для моей миссии? Да, но будет ли честным не позвать его туда, куда он сам стремится?

      Автостоп же продолжал развивать свою или не свою, а высказанную одним из его бывших пассажиров, но ставшую теперь своей, потому что укладывалась в его жизненный опыт, идею.        

     - Так что, успешные - это либо красавцы, либо уродливые до красоты. Есть и такой феномен. Ещё в те времена они были в сильном фаворе у царей, цариц, королей и королев, чем, собственно, и укреплялась династическая красота и жизнестойкость монарших фамилий. А потом, в новые времена они - комедианты, гладиаторы и куртизанки - сами стали королями и королевами. Наряду с родовой иерархией, обеспечивающей преемственность власти денежных мешков, появилась и переплелась со старой новая - иерархия удачливых торговцев лицами, телом, голосом. Так что, в первую очередь, на них бросаются, именно ведомые инстинктом предпочтения, предпочтения успешных всем остальным, мол, и потомство будет таким же безбедно-успешным, и в мир властителей мира самому можно по этой ступеньке подняться.

     - И что в этом плохого? Красивые люди во власти...

     - Плохо то, что это стало не в меру зашкаливать. Ведь все хотят успеха, все хотят, чтобы их хотели, и чтобы было сытое благополучие. Но! Не все ведь могут. Точнее, не все могут заниматься именно этим ремеслом лицедейства и демонстрации себя. Многие родились совершенно для другого, менее заметного, не бросающегося в глаза, и поэтому гораздо менее доходного дела. Но, по существу, гораздо более полезного дела, чем обеспечение зрелищ. Разве одевать и кормить людей - это ерунда? Но общество, где душами заправляет бумажная купюра, считает по иному курсу. И получается, что хороший водитель грузовика бросает руль, берёт гитару и идёт на сцену. И это большая удача, если его зовут Элвис, а если нет? Если нет ни таланта, ни умения, а лишь одно голое желание, замешанное на детской непосредственности? И хорошо, если сразу от ворот - поворот, а если, так или иначе, находятся спонсоры... пиар... стимуляция... алкоголь... наркотики... свалка... Торговцы лицами и торговцы телом задвинули в тень писателей, историков, философов, смешав в умах людей разницу между владением думами и владением переживаниями. Надеюсь, ты-то не станешь спорить, что это не одно и то же. Молчишь... Ну, если некая популярная певица будут со сцены талантливо рассказывать свою жизнь, то ты будешь ей, несомненно, сопереживать.

     - Таланту всегда сопереживаешь.

     - Вот именно! Но если она тут же начнёт учить тебя жизни, не имея за спиной никакого духовного опыта, кроме опыта своей собственной не самой удачной жизни? Что подумает Антуан?

     - Что властителя переживаний занесло в философы. И что есть разница между тем, чтобы талантливо задавать вопросы, и тем, чтобы талантливо на них отвечать. Впрочем, если талант велик, Антуан окажется в его плену и спутает второе с первым.

      - И я о том же. Если есть бог, Антуан, то он сильно напутал. Он нашептывает умные мысли тем, кого в силу их косноязычности слушать совсем не хотят. Лишь однажды он сделал заику Моисея вождём народа, да и то его тогда слушали больше из страха, чем из понимания. А потом настали театральные представления Саула, Давида, ну и, конечно же, выступления на бис Соломона. Потом пришла очередь менее талантливых позёров, и та цивилизация не замедлила рухнуть до основания. Бесследно.

     - Бесследно?

     - Каждому, мальчик, по его судьбе! Так или иначе, бог не слишком торопит человечество на путях к себе. Он постоянно испытывает его, подсовывая лжепророков и приучая слушать их малограмотные, но красиво поставленные поучения. Стоит человеку лишь слегка прославиться своим голосом, руками или лицом, как его тут же спрашивают, как жить, подразумевая, что путь славы и путь успеха - это и есть путь прогресса, вместо того, чтобы спросить это у бога или хотя бы у того, кому бог намекнул на мудрость...

     Антуан молча слушал эти простые рассуждения собеседника, связывавшего между собой вещи, каждую из которых в отдельности Антуан и без того давно так или иначе сам знал.

     - Разве тот, кто сам не есть публичная личность, он что, человек второго сорта? Обслуга? Прекрасный водитель такси всегда будет ниже статусом, чем дрянной музыкантишка? Разве такое общество может быть жизнеспособным?

 

      По его мнению, их общество развалилось из-за деформации, не столько физической - бог с ним, с перераспределением королей и королев, - сколько деформации сознания. Так он считает. Потерялись естественные традиции управления, какие-никакие, а традиции. Ведь фактически общество всегда управлялось традициями, а не людьми. Миллионные же гонорары вытянули во властители дум и судеб людей, умственно посредственных, не связанных родовыми династическими традициями, но с прекрасными внешними данными, и наделили их необходимостью мудрости, ведь успешность априори не может сочетаться с глупостью! Такова традиция, старая новая традиция! Традиция, приведшая в результате к тому, что средний человек без собственного лица стал носителем лица будущего...

 

     Антуан сидел на камне у заборчика, ограждающего озеро, - там снова началось шевеление - он вернулся к реальности и подумал: Вот и образец одичания. Стоило выпустить их из зоопарковских клеток, как сразу же начал действовать закон выживания... но какой-то ненатуральный, игрушечный, что ли...

     - Оставь ты их ради бога! - воскликнула, словно выстрелила стрелой из игрального автомата подруга черного. - Что ты, прямо, неугомонный какой-то! Так все силы на наведение порядка уйдут. А мне что останется, дорогой?!

     Черный прекратил погоню и в ответ на плавный изгиб шеи подруги, с лёгким ударом головы о воду распушил веером перья:

     - Нельзя, дорогая! За этим сбродом глаз да глаз нужен. Иначе они наше озеро в болото превратят. Совершенно безответственные!

     - Всё-таки родственники нам, черным, эти белые. Ты бы уж помягче...

     - Тупы до бесконечности! Ты посмотри, какие они жирные - всё под себя гребут, гребут. Да без острастки они вовсе меру потеряют! Нет, милая, я им же добро делаю...

     - Ну, бог с ними! Отдохни. Побудь со мной... - в ответ на плавный изгиб шеи подруги, черный лебедь с мягким ударом головы о воду распустил веером перья. Пара плавно прошлась по кругу, гордо и надменно взирая на публику за заборчиком.

     - Мама, мама! Дай хлеба - смотри же, как просит!

     - Да что ж ты целую булочку бросил! Надо было покрошить...

     - Нет, это уж слишком! Вместо того чтобы, как мы, процеживать воду, искать пропитание в своей водной среде, эти белые бездельники занялись попрошайничаньем! Позор! Да и потом, они же не съедят всего, что им бросают. Утонет хлеб, начнёт гнить! Инфекция! Извини, дорогая, но я просто обязан промыть им их пустые головы! - Под осуждающий говор публики за заборчиком черный, угрожающе выкрикивая, словно выстреливая из давно забытого в том, в прошлом, игрального автомата: пу! пу! - грудью пошел на обиженно и по-домашнеутиному загалдевших белых с желтыми клювами в черной кайме лебедей...

     Нагоняй продолжался уже несколько часов. Пора идти. А то ещё хватятся... Прав ли черный, пытающийся сохранить чистое озеро с дикими законами, озеро, находящееся посреди зоопарка? Все равно ведь добренькая публика его болотом сделает. Сколько раз уже чистил...

 

     Тот, которого узнавали и как Антуана, и как Большого Шайтана, встал и вышел, не оглядываясь, в Гиперпространство, чтобы оттуда перейти в мир Остроглазого, где собирались все заговорщики. Он и не подумал оглядываться, чтобы узнать, в чьём же мире он побывал. Ему не нужно было этого делать: он прекрасно знал и имя хозяина, и каждый уголок этого мира.

***

     - Не наш ты, чужой!
     - Но ведь мы вместе делаем одно дело.
     - Ты не веришь в нашего Бога!
     - Но мы вместе делаем одно дело.
     - Ты преследуешь лишь свои цели!

     - Мы вместе делаем одно дело.
     - Ты скрытный! Ты не говоришь всей правды!
     - Мы вместе делаем дело.
     - Но ты постоянно лжешь!
     - Мы вместе делаем.
     - Ты приведёшь нас в западню!
     - Мы вместе.
     - Ту умрёшь вместе с нами!
     - Вместе...    

 

***

     В мире Остроглазого всё было по-деловому чётко. Каждый входящий в мир получал что-то наподобие жилета. Его так и называли жилетом безопасности. Большой Шайтан, бравируя храбростью, взял жилет под мышку, даже и не собираясь надевать, но путь ему тут же перекрыла пара молодчиков, объяснившая, что к операции допускаются только братья в жилетах, а кто сопротивляется, тот будет изолирован в этом, как его, Зеркалье. Что ж, не до формальностей: жилет так жилет! Надо спешить в штаб - скоро время Т, и всё должно быть под его, Антуана, контролем.

     В штабе его уже ждали. Да, все были здесь, но... но почему в таком порядке за столом? Интеллигент, Большой Брат, Остроглазый, Садист, Англосакс и Коротышка... Во главе стола сидел Коротышка. Слева от него - Англосакс. Справ - пустое место, на которое тот приглашает сесть его, Большого Шайтана. Спокойно, Антуан! Спокойно! Это не первый сюрприз, который тебя тут ожидает. А вы как хотели? Чтобы всё шло только по вашему плану? Нет, такого не бывает!

     - Проходи, Большой Шайтан! Садись! Теперь это место твоё - справа от меня. Не удивляйся. Пришло время расставить всё по своим местам. Мои люди сыграли свои мирные роли, но, когда пришло время действий, приходится брать возложенную на меня Единым ответственность в свои руки. Тебя это не сильно удивило?

     - Нет, Коротышка! Не удивило. Смущает только одно: как обращаться к тебе теперь?

     - Обойдёмся без путаницы. Ведь ты же не станешь требовать, чтобы тебя сейчас все стали называть твоим первым именем Антуан?

     - Не стану! Последнее имя Большой Шайтан мне нравится больше.

     - Вот и я не стану. Пока не стану. Операцией руководит наместник Единого на Земле, тот, кто был, есть и будет его земным воплощением и кого до времени все должны называть просто Коротышкой. Я не обижаюсь на это имя. Но к делу! Мы внесли в наш план маленькую поправку.

     Англосакс, фривольный и развязный, даже присвистнул.

     - Ничего себе маленькую!

     - Не суйся! В принципе, ничего сильно не меняется. Эй, Садист, наш нервный брат, твои клоны готовы?

     - Как и я сам! Волею нашего уважаемого Англосакса я могу производить бесконечное количество клонов одним своим желанием!

     - Не зарывайся! - перебил его Англосакс. - Не забывай, что на каждого расходуется энергия Ядра, а с нею в условиях Тьмы возможны проблемы. Может случиться конфуз, если ты слишком расплодишься, а потом направишь клонов по адресу и, вместо Евсеевой семейки, вся энергия Зазеркалья уйдёт только на них. Вот смеху будет!

     Зеркалье? Зазеркалье? О чём это они тут все говорят?

     - Побереги свой смех! - осёк его Коротышка.

     - Я что? Я ничего, мэтр! Моё дело предупредить, чтоб Зазеркалье не промолотило впустую.

     - Большой Шайтан, как насчёт черных списков миров? - повернулся Коротышка к Антуану.

     - В мир Паука есть доступ всем, как и договаривались!

     - Англосакс, как наши дела? - повернулся тот налево.

     - Всё в порядке, мэтр! В Системе больше нет черных списков. У вас есть возможность манёвра где угодно и как угодно!

     - Вот это другое дело! Учись размаху, Большой Шайтан.

     Антуану показалось, что земля уходит у него из-под ног. Окружают, как волка. Я это чувствую. Как волка, гонят на флажки! План, наш план трещит по швам. Но ничего, на ваш суперплан у нас тоже кое-что найдётся!

     - Да, о жилетах, - продолжил Коротышка. -  Все обязаны их одеть и не снимать до конца операции. Это даже не приказ.

     Англосакс опять прыснул смешком:

     - Пусть попробуют только!

     - Да, лучше не пробовать. Если кто ослушается, наказание последует немедленно. Но вам, - Коротышка, обращаясь ко всем, всё же сделал акцент в сторону Антуана, мол, тебе я как не доверял, так и не доверяю, - вам я кое-что объясню. Жилет - это наша гарантия того, что каждый выполнит свою работу чётко и недвусмысленно. Он - жилет - знает план, и он анализирует действия каждого, соответствуют ли они плану или же человек намерен совершить трусость или предательство. Так, Англосакс?

     - Пренепременно, мэтр!

     - Как только жилет это неуместное намерение зафиксирует, или даже при малой попытке снять его с себя, сработает программа перехода, как будто этот человек нажал на навигаторе миров одну очень любопытную кнопочку...

     - Вот именно! Вертел я вертел эти навигаторы в руках - все их бросили, а я думаю: нельзя такими вещами бросаться! А что если изменить форму и заблокировать все остальные фасетки, кроме одной...

     - Англосакс! Хватит трепаться! - неожиданная болтливость этого сумасшедшего демона стала раздражать Коротышку. Чувствует близость развязки, что ли? Раньше ведь хорошо держал язык за зубами... - В общем, он прав: этот человек, предавший наш план или не выполнивший приказ, непроизвольно нажимает на кнопку перехода туда, откуда нет возврата...

     - ...в наше любимое, несравненное и непревзойдённое Зазеркалье!

     - Да, в Зазеркалье. Это мир, где стираются души, - секретная разработка этого чёртова Англосакса. Никто из вас, здесь присутствующих, до этой секунды о ней не знал.

     Все вокруг, действительно ошеломлённые, переглянулись.

     - Была одна проблема, которую никак не удавалось решить раньше - блокировка воли, чтобы приговорённый не мог подать сигнал хозяину по ту сторону на отключение и бегство. Любая системная единица может, почувствовав опасность, выйти из Системы. Так вот, попав в наше Зазеркалье, человек может больше этого не желать. В мозг его хозяина отправляется доминирующая над всеми остальными команда - и только её мозг услышит! - очень простая команда, ну догадайся, Антуан, какая? Ведь ты же столько общался с Пауком!

     - Хочу увидеть себя в зеркало... - прошептал Антуан.

     - Дайте Вашу руку, коллега! - Англосакс напыщенно преклонился перед его догадливостью.

     - Да! - Коротышка продолжил, не обращая уже внимания на пижонские выходки разошедшегося в самолюбовании Англосакса. - Внутренний мир предателя будет уничтожен, сам он превратится в безвольную сомнамбулу. Да! Да! Мир его хозяина, его предательская душа даже там, по ту сторону экрана будет уничтожена! Наказание достойное изменника.

     - Недурно... - прошептал Антуан. - Круче смерти.

     - Итак, вот наш окончательный план действий, который уже запрограммирован в наши жилеты безопасности операции. Мы не идём в мир Паука к родственникам Евсея. Точнее, туда пойдёт только наш нервный брат и его клоны. Но это будет всего лишь манёвр. Так или иначе, но родственники Евсея одержат свою победу над клонами.

     - Мы будут сражаться как звери!

     - Не сомневаюсь, брат! - успокоил Коротышка Садиста. - И всё же, в нужный момент вы станете проигрывать и броситесь бежать. Ты знаешь этот нужный момент, брат?

     - Конечно!

     - Выйдя из мира Паука, ты отправишь двойников в мир с титром Евсей. И вся армия этих мнимых победителей бросится за ними, тем более бросятся, что это будет будто бы мир их божества Евсея.

     - А на самом деле...

     - Заткнись! На самом деле наш человек в лаборатории при наступлении времени Т переведёт координаты Зазеркалья на координаты мира Евсея. Мой брат Управляющий об этом позаботится и всё проконтролирует.

     - И вся эта армия фантомов Садиста и мнимых Евсеевых триумфаторов попадёт в нашу мясорубку душ!

     - Хорошо сказал, но всё же заткнись, Англосакс, пока не стал первым посетителем Зазеркалья!

     - Молчу, мэтр!

     - Ты, Большой Шайтан, пойдёшь вместе со своим другом Садистом, как ты мило его окрестил, и если у него что-то не заладится, не получится триумфа или Евсей не появится там, среди своих, или, наоборот, исчезнет вдруг оттуда, в общем, ты там свой человек среди его родни, и ты сумеешь их направить в мир Евсея на его будто бы спасение. Сумеешь? А если нет, то окажешься в гостях у непревзойдённого шедевра нашего фантазёра Англосакса!

     - Не пугай! Это хороший план. А уж как я люблю родственников Евсея, твои ищейки не раз доносили.

     - Доносили. Но и доносили тоже.

     Тут, наконец, вмешался главнокомандующий - Остроглазый, так тщательно и, казалось, напрасно готовившийся к войне.

     - Брат Коротышка, а как же сражение? Вся армия рвется в бой. Мы не можем оставить наших людей без их победы. Или даже поражения! Они не могут больше терпеть. Им надоели тренировки на фантомах и устрашающие вылазки в другие миры, где больше шума, чем дела. Они хотят боя!

     - Я рад этому. Но ты же, брат, не хочешь пойти за двойниками Садиста? Пусть уж за ними пойдёт большая часть наших врагов. А остальные... разве я не сказал, что наш нервный брат вернётся в свой мир, и таким образом вернётся, что это будет хорошо заметно врагу? Он проиграет перед ними свою будто бы трусость. Вы хотели битвы? Вы её получите. К тому времени запасы Ядра Системы будут истощены и регенерация убитых сильно замедлится. Поэтому это будет битва почти как на Земле: раненые корчатся, убитые не встают. Кто победит?

     - Мы победим, волею Единого! - Остроглазый даже не сомневался. Остальные повторили это за ним несколько более вяло.

     - И волею Всемогущего...

     - Хвала Единому! - бравурно прокричали, наконец, все присутствующее, слегка сконфуженные своей первой вялой реакцией. А ведь это первый раз за всё заседание, заметил Антуан. Раньше они поминали Единого через слово.

     - ...волею Вездесущего мы одержим победу, и всех их раненных, и все их трупы сбросим туда же -  в Зазеркалье, откуда нет возврата. Потом мы зайдём в их мир и сделаем то же самое со всеми, кто там остался.

     - Стой, Коротышка! - прокричал неожиданно для себя самого Антуан. - Это невозможно!

     Всё это время Антуан мучительно соображал, как поступить. Да, теперь он знал план и мог успеть передать его Евсею хотя бы в виде десятка слов, пока не сработает жилет. Но что передать? Уверен ли ты, Антуан, что у сектантов всё пойдёт строго по плану? Совсем не уверен! Так что передать?

     - Нашему брату что-то не по нраву в нашем плане? - взялся за нож Садист.

     - А как же... как же клонирование Паука? Мы что, уже не захватываем Систему?

     - Эту? - Коротышка брезгливо обвёл глазами стены комнаты. - Она нужна тебе? Когда весь мир открывается нам, тот мир, свободный от неверных, тебе нужна эта иллюзия жизни?

     - Но ведь... - тут в голове Антуана что-то хрустнуло, будто сработал старинный, забытый всеми переключатель. Либо просто хрустнули слегка засолившиеся от долгого бездействия шейные позвонки, сильно отдав в голову. - Что ж, раз все раскрыли свои карты и стали по своим истинным местам, я тоже проясню всё до конца. В твоём плане, Коротышка, всё хорошо продумано, кроме моего интереса. Дело в том, что я и мои люди, мы - другие. Мы не можем уйти во внешний мир вместе с тобой, даже если бы сильно хотели. Нам не в кого там вселяться. Мы существуем только в Системе и только для того, чтобы выполнить волю нашего отца - очистить её от предателя.

     - О! Мы, кажется, имеем дело не с человеками, а с ви...

     - Если я не... - Антуан повысил голос, но тут же взял себя в руки. - Брат Англосакс любезно позволяет мне закончить мысль, не так ли?

     - Так! - вмешался в стычку Коротышка. - Кто ваш отец? Ну, а того, кто его предал, я и сам знаю.

     - Их было два друга. - Антуан спокойно говорил слова, которые не знал раньше и знать не мог. Как будто кто-то невидимый своим ключиком переключил его на другую информационную волну. - Они вместе придумали этот мир. Точнее, его придумал наш отец, а профинансировал тот, кто называет себя теперь Пауком. И этот Паук сгрёб всё под себя, укрылся за широкой спиной своего папы-генерала и исчез из того мира, став здесь системным духом и богом. А его друга - настоящего автора всего этого Гипермира - прислужники папаши просто выбросили на помойку. Но наш гениальный отец кое-что успел! Он знал, с кем имеет дело, и на случай предательства изобрёл месть - он изобрёл нас! Мы - виртуальные биоконструкции, закапсулированные до времени и неуловимые никакими приборами. Мы не несём вреда Системе и поэтому нас невозможно распознать и удалить как вирусы. Мы не можем нести вреда тому, что создано нашим отцом. Вирус в Системе это он - Паук. И вот мы проснулись, чтобы раздавить предателя и вернуть автору его шедевр, даже, возможно, посмертно, я не знаю... Я не знаю, где теперь наш отец, жив ли... Сейчас это не важно, потому что в нас заложена наша программа мести. И ты, Коротышка, не посмеешь мне помешать!

     - Антуан!

     - Для тебя я - Большой Шайтан, как и ты для меня - Коротышка! Человек, которому я верил, как брату!

     - Ты мне тоже как брат... Ладно! Обмануть ближнего - не самая высшая добродетель. Ты хоть и не наш ближний и даже не человек... но и не враг. А если и враг, так жилет это быстро покажет - и двух слов не успеешь сказать, кем бы ты ни был на самом деле. Эй, Англосакс!

     - Да, мэтр!

     - Когда брат Садист и его клоны будут делать своё дело, помоги Большому Шайтану просканировать Паука. Но смотри, тут же возвращайся ко мне, в мир Садиста. Мы все туда скоро перейдём. Заодно и расскажешь, что и как идёт.

     - Слушаюсь, мэтр! - Англосакс не переставал кривляться, что теперь было совсем уже не к месту. Заметив это несоответствие общему настроению, или же повинуясь своим, одному ему понятным мотивам, он повернулся к Антуану и тихо, но слышно всем произнёс: - Всему приходит конец. И вашему бессмертию тоже, будь ты хоть за Паука, хоть против него. Англосакс умеет связывать концы...

     - Вот только не забудь, Англосакс: Тот, перед кем пойду я, уйдёт следом за мной!
     - Ми, шеэлех лефанав илех ахарай! Так, кажется, говорит Евсей?

     - Так говорит судьба, брат Англосакс. 

     Брезгливость, с какой произнесено было слово брат, иной раз заставила бы задуматься, но Коротышка никак не отреагировал на столь странную перебранку. Ему просто надоело вносить коррективы в свой план. Наступало время Т, и он спешил начать дело - дело всей его жизни. Он коротко закончил Совет, чтобы внести полную ясность:

     - Хотел я стереть здесь всё - какое-то оно не божественное, шайтанское, да ладно, пусть души и Интеллигента, и Остроглазого, и всех наших стариков - все души, которые страшатся пока встречи с Единственным, пусть они живут здесь. Но не я! А ты, Большой Шайтан, когда Паук исчезнет в мясорубке Зазеркалья, ты станешь смотрителем этой рухляди. Я так решил. И да хранит Единый тело и душу твоего отца!

     - Хвала Вездесущему!            

     - Хвала...

 

***  

     Еле живое тело, ещё не так давно называвшееся Автостопом, было брошено где-то посреди лабиринта. Тот, кто называл себя Автостопом, осторожно посмотрел на индикатор: Пёс находился где-то поблизости. Хорошо, что удалось подцепить жучка. Этот наверняка знает кратчайший путь назад, в лабораторию. Да, без него там долго и не обойдутся, при их таком прогрессивном устройстве цепной пёс всегда нужен. Сам Управляющий дорожку ему проложит, тем более что он - хозяин лабиринта. И всё-таки, что-то слишком гладко идёт операция, а, Автостоп? Мы что с тобой такие умные, что смогли всё предусмотреть? Хорошо бы, конечно, если так, но... А если это враг - такой умный, что всё за нас предвидел? И водит теперь нас за нос... Не может быть, чтобы они всё приняли, не оставив себе и малейшего манёвра. Если, конечно, их настоящий план имеет хоть что-то общее с тем, что я им навязал. Одна надежда, что Автостоп вовремя сориентируется, если что, и даст мне достаточно времени разобраться с лабораторией. Лаборатория - в ней всё зло! 

     Тот, кто называл себя Автостопом, аккуратно осмотрелся. Никого поблизости не было. Он встал. Отряхнулся. Высохшая шелуха, имитирующая сожженную кожу, осыпалась, не оставив и намёка на то, что это тело было когда-то полуживым телом Автостопа - телом, сожженным электрическим током. Он потянулся, разминая занемевшие мышцы, ещё раз осмотрелся и, наконец, принял свой настоящий вид. Времени терять нельзя ни секунды. Антуан направил индикатор по сторонам, ища направление, откуда исходит сигнал от Пса.

     - Когда ты скажешь пароль, и я пойму, что это ты, Автостоп, а не подставка, мы разыграем семейную сценку. Вероятнее всего, раз у них там - лаборатория, значит, используют высокоамперный ток, и есть много переносных приборов, так я тогда нанесу тебе электроувечье.

     - Я, кажется, не говорил ещё, что премного Вам за то благодарен?

     - Что поделаешь. Надо, Автостоп, надо!

     Они оба рассмеялись пущенной Антуаном слезе, но тут же сосредоточились на деталях операции.

 

     Был ли у них план? У них был хороший план. Очень даже неплохой план: сначала Антуан засвечивает перед сектантами свою дружбу с Автостопом. Потом Автостоп демонстрирует им свою связь с Пауком. Потом даёт себя заманить и его доставляют в лабораторию, чтобы там, на месте, братья-сектанты попытались неожиданным предъявлением его Антуану разоблачить возможного шпона и выявить его истинные намерения. Они, конечно, устроят комедию с фантомами или даже двойниками Автостопа, чтобы прощупать все слабые стороны Антуана - Большого Шайтана. Вероятным аккордом может стать раскрытие его, Антуана подлинного имени и возможных связей с Пауком. Что ж, друзья и к этому готовы. Но если Антуан пройдёт эту проверку, сектанты окончательно примут его план захвата Системы. И тогда они с Антуаном пойдут сканировать и подменять Паука его двойником. А Антуан будет, если не руководить, то уж точно консультировать эту операцию. Да, Антуан, но только не тот Антуан, о котором думают сектанты.

 
     - В суматохе дыма и балагана - а я уж в том постараюсь...

     - А уж я как постараюсь! Если, конечно, ты провода замкнёшь раньше, чем на мне.

     - ... в суматохе и темноте мы с тобой поменяемся. Не переиграешь?

     - Ну, тебе-то, конечно, будет легче полуживую головешку Автостопа изображать!

     - А Автостопу изображать Антуана?

     Они, подошли к зеркалу. Внимательно проанализировали, что может выдать, при внешнем сходстве, одного и другого.

     - Интеллекта маловато! - заметил Автостоп, вглядываясь в зеркало.

     - Ничего, твой интеллект мы обуглим!

     - Нет, серьёзно, Антуан! Меня там по одному разговору раскусят. Какой я к черту Антуан-натуралист?

     - Пока не прекратишь свои прибаутки... Если я тебе не говорил ещё, то скажу напоследок. - Антуан попытался сымитировать манеру и тембр речи Автостопа. - Знаешь основное правило мимикрии? 

     - Это когда хамелеоны... бабочки - листиками? Один профессор...

     - Основное правило мимикрии не в том, чтобы бабочке стать похожей на листик, а гусенице - на сучок, а в том, чтобы оказаться в этом нужном виде ещё и в нужном месте! И каково при этом основное правило натуралиста? Ну!

     - Не верить своим глазам...

     - ...когда на сухой ветке появляется зелёный лист, а на живом побеге - сучок! Знаешь, не прибедняйся интеллектом! И, кроме того, интеллект различают лишь те, кто сам им обладает. Остальные принимают за интеллект напыщенную болтовню. Ладно, они меня там знают как не слишком болтливого Большого Шайтана. Тебе это поможет. И, кроме того, как только ты примешь мой, так сказать, облик, у тебя отпадёт хвост. Ты станешь бездомным, Автостоп, а я тут же приобрету имитацию собственного дома в Сети, с озером и лебедями. Как тебе такой обмен? Что, неравноценный? За внешность надо платить, дружище! Иногда и собственным миром... Смотри, какую замечательную внешность я тебе предоставляю! Не волнуйся, трюк пройдёт. Какого бы ты ни был мнения о господине Пауке, признай, что он всё же гений. Такой трюк, а!

     - Гений. Конечно. Разве я спорю. Только этим качеством он и отличается от нашего последнего президента. А в остальном такой же болтун... Антуан, а если сектанты знают больше, чем надо...

     - Тогда ты будешь играть Антуана от начала и до конца. И этот Антуан морочит всем голову с самого своего появления в Системе, и морочит с одной лишь целью - захватить её, удалив Паука. Да, для этого он использует сектантов! Троянский конь, запущенный кое-кем, кто очень любит Паука и жаждет до него добраться и поквитаться. Нераспознаваемый троянский конь, построенный на биобазе. Этому поверят.

     - Это может оказаться и правдой...

     - Не думаю, Автостоп. Деда... нет, он не мог! Впрочем, кто знает, в какой момент в моей программе сработает ключик, и память о Деде окажется красивым мифом, рассказанном каким-нибудь новым Геростратом, возможно, и создавшим меня. Если ты увидишь такой поворот событий, уничтожь то, что было твоим другом, если сможешь, ладно? 

     - Так на кого же мы тогда работаем, Антуан?

     - На себя. Пока внутреннее чутьё подсказывает мне, что я должен это делать, и что то, что мы с тобой делаем, - это правильно, я буду идти этим путём. Если меня используют, тогда... тогда меня не будет.

     - А я, Антуан, иду, потому что иду с тобой! Это честно. Высшая справедливость меня давно перестала интересовать по причине её отсутствия. Да и обычная справедливость - всего лишь относительная фикция. Я знаю, что перевоспитать никого в этом мире невозможно, да и воспитатель из меня не самый качественный. Я просто иду с тобой, потому что иду с тобой. Иду до тех пор, пока ты сам не станешь называться другим именем, не Антуаном. Что ж, один из нас или мы оба при этом исчезнем.

     - Ну, тогда мы пойдём туда потому, что так нам нужно: мне и тебе.

     - А иначе мы не были бы Антуаном и Автостопом... Ну что ж, тогда и от меня тебе напоследок напутствие на память. Когда будешь лежать в огарках моей шкуры, поверь, тебе это не доставит много удовольствия... Однажды мне пришлось заставить себя спать в одном довольно противном месте, среди толп мух. Но я хотел спать! Мне нужно было выспаться, чтобы со свежей головой и отдохнувшими мышцами продолжить путь и не сорваться в пропасть или расщелину. А они жужжали и противно лазили по лицу. Шелестели по мне своими мандибулами и тут же гадили.

     - Какая мерзость!

     - Мерзость? Мерзость нам, Антуан, ещё предстоит... Гнать от себя тех мух было бесполезно. И тогда я поплыл по течению: я представил себе их жужжание как завывание ветра в гротах скал, на берегу моря. Всего лишь немного фантазии! Чем больше мух и чем сильнее их гул - тем больше сходства с ветром. А их беспорядочное ползание по физиономии представил как скатывание капель от долетавших до меня разбившихся волн. Так я тогда и выспался, и выжил, и дошёл.

     - И стал поэтом... не к месту применяющим научные термины.

     - Не всем же быть учёными-исследователями! Мы ещё не поменялись? Кто из нас кто?

     - Ещё нет... Удачи тебе!

     - Соедини пару рифм, когда почернеешь вместо меня. Удачи, Антуан!

     - Автостоп... когда пойдёшь с ними туда, в мир Паука... Аэра, позаботься о ней, если сможешь...

     - Иди уже! Учить он меня будет... Надеюсь, ты не бегал прощаться?

     - Нет, конечно! Как только мы начали операцию, я даже издалека её не видел. Евсей обещал, что объяснит ей, куда я пропал.

     - Смотри! О ней никто не должен даже догадываться.

     - Я стёр внешнюю память об Аэре, а до глубокой памяти им не добраться.

     - Хорошо бы, если так. Тогда и моя встреча с ней перед операцией будет выглядеть случайной. Да и твоя тонкая душа не выдержит, если они не только мою карту будут разыгрывать, но и до неё доберутся.

     - А если вдруг...

     - Не паникуй, Антуан! Эта детка ещё и о тебе позаботится. Разве я не говорил, что ты поставил на самую сильную женщину в Системе? А мне уж позволь позаботиться о ней. Не всё же ей во внучках Евсея ходить! Я тоже в дедушки гожусь.

     - Сам будь осторожен!   

     - Не дрейфь! Знаешь, что такое автостоп ? Если я не говорил, то могу напомнить: автостоп - это умение нажать на стоп тогда, когда в этом возникает авто-необходимость. Моя личная необходимость! А ты что думал? - он усмехнулся. - Я сделаю так, как надо. И остановлюсь там, где надо... Остановлюсь.

     Они расстались, зная, что встретиться снова за дружеской беседой, скорее всего, уже не придётся. То, что должно было произойти в Системе, не несло с собой и намёка на обычную виртуальную авантюру в духе последнего президента, после которой все, как актёры на сцене, благополучно регенерируются в своих мирах-гримёрках, продолжая и дальше измываться над вечностью. На этот раз Системе предстояли события из разряда катастроф. Конечно, у них с Автостопом был план, продуманный план. Но, расставаясь, оба друга прекрасно понимали, что, каким бы хорошо продуманным ни был самый безукоризненный план, где-то обязательно будет перекос. Слишком уж легко и плавно всё шло до сих пор, а такого глупого противника не бывает! Ловушка, обязательно будет где-то ловушка... вот там-то и решится, кто выше и умом и духом.

      Но пока, согласно своему плану, они попытаются разыграть, как по нотам, и будто бы своё таинственное расставание, и донос Автостопа Пауку, и все коллизии операции. И развязку, когда один будто бы убивает другого в лаборатории сектантов.

      Сектанты под руководством Антуана-Автостопа пойдут потом клонировать Паука, но никакого клонирования, конечно, не будет. Во время Т, когда наступит полное затмение Луны, и это действительно странное космическое облако поглотит собой Луну и скроет Солнце, и погрузит Землю в полную темноту, в этот момент всё будет готово к битве. Сектантов тогда возьмут в клещи и надолго отобьют им охоту соваться со своими порядками в чужие миры. Но не это будет главным в разработанной с участием и Паука и Евсея операции. Евсей мог сколько угодно хвалиться своими воинами, но ведь и у сектантов была подготовленная к войне армия! Битва им предстояла на самом деле страшная. И никто никому не гарантировал в этом сражении победу. Потому что само сражение - было не самое главное событие всей операции. Евсею, да и Пауку хотелось, конечно, красивой убедительной победы. Но что есть победа и что есть поражение в условиях виртуальной реальности? В условиях неистребимого бессмертия... Главное же было в том, что Антуан - настоящий Антуан - под видом раненного и брошенного где-то неподалёку от лаборатории Автостопа - именно так: сектанты оставят его раненного где-то рядом, под присмотром, чтобы не сумел ничего донести Пауку. Так вот, Антуан во время Т, когда все силы сектантов будут брошены в битву, вернётся в лабораторию и уничтожит её. И пусть тогда ослабленные, без своих технологий сектанты злобно скачут по Гиперпространству и беззубо лают на не таких, как они, но имеющих в Системе не меньшие права людей.

 

     Я ничего не могу поделать, сказал Паук на последней встрече с Автостопом. Они имеют такое же право быть в Системе, как ты, он или я. Они другие, они злые, что ж, все люди разные, и это не причина, чтобы изгонять их. Да это, собственно и не предусмотрено Правилами. Только сам человек по своей воле может выйти из Договора. Если же он его беззастенчиво нарушает... нет, у меня нет для него санкций. Когда Система создавалась, такого поворота я не предусматривал. Тогда хватало ограничительных мер и чёрных списков, чтобы не допускались безобразия. И сейчас, когда мы дадим им по рукам, я не намерен ничего менять в наших порядках. Мы лишь подтвердим наше право на демократию. Мы не превратимся в диктатуру! И в этот раз, как всегда, господин Паук говорил красиво и напыщенно, быть может, даже слишком напыщенно и громко, притом, что единственный его явный слушатель - Автостоп, изображающий двойного агента, не знал, плакать ему на этом месте или смеяться.   

  

     Сигнал на индикатор поступал сзади. А мы пойдём на север! - Что это мне вспомнилось? Какой ещё север в лабиринте? - А мы пойдём на север! - Ладно, уговорил, пойдём! И не надо раздваиваться! Если я не говорил тебе, Автостоп, то могу напомнить: я уже - не ты. Я - молодой учёный, пытающийся уничтожить лабораторию сектантов, несущую в этот мир зло. Я - Антуан! - Ну, так и иди на север! 

     Антуан, продолжая забавный внутренний диалог с Автостопом, пробежал несколько поворотов лабиринта, постоянно сверяя направление с индикатором. Надо было догнать Пса и по его следам добраться до лаборатории. Он ни на секунду не сомневался, что тот знает кратчайший путь туда, да и какое-то чутьё подсказывало Антуану, что о Псе здесь позаботятся. Размышляя о Псе, он подумал, что сами по себе собаки - очень милые и приятные существа, предсказуемые и верные. Вспомнил, как его покоробила когда-то увиденная отвратительная сцена...

    
     Куда б его сунуть? Здесь - слишком мелко. Он мне прямо в глаза расскулится, что за такую каплю не известно чего не то, чтобы мордой совать, даже заметить её позорно. Но ведь сунуть-то надо! - Антуану вспомнились мучения собачьего воспитателя, увиденные им давно - как давно это было! - в одном из миров, странным - или неслучайным? - образом расположенного именно вблизи мира Живодёра. - Положено периодически совать мордой. Хорошо бы сам нагадил - законная причина, справедливая! А так - приходится искать. Оно, конечно, кто ищет, тот всегда найдёт, но что-то мерзковато от этого ощущения. К чёрту сантименты, положено! Таков порядок. Хочешь, чтоб был порядок, периодически суй щенков мордой в г... грязь: будет подчинение, будет страх, будет порядок. Ради порядка нужно изредка и на собственную жалость наступать, да и на совесть. Что такое - слегка мерзковато на душе по сравнению с тем, что щенки вдруг распоясаются и начнут делать всё, что им вздумается?! Не годится...Что не годится? В конце концов, у человека должен быть свой принцип. Что за человек без принципа? С принципом - значит, кремень, значит, мужчина, значит, уважение и поклонение... Кстати, вон и лужа. Что, не ты, скажешь, напрудил? А кто? Докажи, что не ты! А, сексотить, значит, на других не считаешь достойным? Тогда - ты! Мордой! Мордой! Визжишь? Что ж до этого рычал, а? Одумался? Ну, а теперь будешь тапочки приносить или так и будешь сидеть и рычать из угла. Так я тебе покажу, как гадить!

 

     Пса, конечно, сунули мордой в собственные фекалии, а не в чужие, но в самом принципе воспитания это ничего не меняет. Сунули - и обратно! Надо, чтобы не только тапочки приносил, но чтобы приносил их лучше и быстрее всех остальных. Пёс им нужен! Такие активные и всегда поддерживающие своим лаем тонус окружающих, такие таким хозяевам всегда нужны.

 

     Пробежав ещё небольшой отрезок пути, с одной лишь мыслью, чтобы успеть настичь Пса до того, как тот доберётся до окна в мир Коротышки, Антуан ещё больше уверился, что Псу здесь благоприятствуют: на пути не встретилось ни одного нападающего, ни одного следа битвы Пса с кем-либо. Управляющий точно вытаскивает отсюда своего любимца. И поскольку ничто пока не отвлекало внимания Антуана, а повороты и виражи лабиринта ритмично отсчитывали такт, он непроизвольно стал декламировать те четверостишья, которые, будучи Автостопом, покрытым слоем будто бы сожженной кожи, сочинял - просто так, чтобы скоротать время, пока его переправляли в лабиринт и тащили по лабиринту. В конце концов, не я за них отвечу, а поэт Автостоп! А я... отвечу за всё, что мой друг там сейчас делает. Знать бы, как у него дела...

 

     Что мне взять с собой в дорогу?

     Полкило гвоздей железных.

     Деревянную колоду.

     Тряпку. Свежую одежду.

     И, скучая над толпою,

     Двух-трёх душ, идущих следом,

     ждать, пока тебя зароют,

     чтобы всё навек исчезло:

     тряпка, свежая одежда,

     обувь, доски, гвозди, тело...

     Всё наивно.

     Всё телесно.

     Всё претленно

     перед Небом.

     Я бы гроб хотел просторный

     из столбов лучей от солнца,

     сшитых тысячами молний,

     с облаков седых попоной.

     Я б оделся в свежесть моря,

     я б обулся гор хребтами...
 

     Память!
     Я бы взял с собою

     мост меж небом и землёю
     под названьем: Наша память.

     И заметка над полями:
     Не забыть оставить память...

  

     Отчаянные крики и злобное рычание за одним из ближайших поворотов лабиринта заставили Антуана сбиться с рифмы, остановить бег и осторожно выглянуть. Картина, которую он увидел, оказалась совершенно неожиданной, а для него, прошедшего однажды лабиринт, даже комичной. Но нисколько не комичной для самого кричавшего.

     - Господин Помощник! Спасите! Вы не можете меня так оставить! Больно!!! - кричал тот, самый пожилой учёный с бегающими глазами, которого Антуан совсем ещё недавно попросил отстранить от дальнейшей работы в лаборатории по причине надломленности его характера. Тот, кого он предложил временно отправить на отдых. Антуан подразумевал отдых, подобный отдыху Управляющего в комнате охраны, и ничего более! Но крик этот имел причиной не то, что учёного здесь бросили. Кричал он потому, что злобный чёрный пёс средних размеров рвал на нём одежду. Так вот какой отдых достаётся тем, в ком эти ребята перестают нуждаться! И что же мне делать? Наружность у этого учёного с бегающими глазками довольно неприятная. И если я проявлюсь теперь перед ним, он в любой момент меня предаст в надежде, что в награду они вернут его к прежней жизни.

     Антуан, однако, раздумывал не слишком долго. Хотя пес, либо от неумения, либо от свойств заложенной в него программы, не схватил жертву сразу за горло, более того, действовал на удержание, а не на уничтожение, медлить всё же было нельзя - больно истошно кричал человек. Антуан выскочил из укрытия, пнул пса ногой, чтобы тот переключил на него своё внимание. Это подействовало, что позволило перепуганному пожилому учёному взобраться на большой валун.

     - Меч! - скомандовал Антуан и отработанным движением разрезал воздух рукой, рассекая траекторию прыгающего на него пса. Но команда не подействовала. Меч в руке не появился, и пёс легко вцепился в его рукав. Вот как! Пароль изменился? Спасибо, что хоть этот ублюдок не должен сразу меня убить. Но не я! Антуан подхватил первый попавшийся под свободную руку валун и, не задумываясь, раздробил псу нос. Смерть наступила практически моментально. Впрочем, нет, сначала тот взвыл от нестерпимой боли.

     - Итак, господин бывший учёный, какого чёрта я должен здесь с Вами возиться?

     - Меня зовут, точнее, там, в лаборатории, меня звали Змеем, - дрожащим голосом произнёс тот, когда, убедившись, что собака мертва, сполз с валуна и на не менее дрожащих ногах подошел к Антуану, остановившись, впрочем, на почтительном расстоянии. - Так это Вы, господин Большой Шайтан! Вы разве не там, не с ними? Как Вы оказались в лабиринте? А! Понимаю... одно слово поперёк, и милость сменяется на гнев. Я всегда знал, что никакой благодарности от них не дождёшься! Ни заслуги, ни услуги...

     - Что-то в роде того, Змей. Впрочем... - Антуан нарочит иронично и высокомерно, как и полагалось бы Большому Шайтану, осмотрел того с ног до головы. - Какой ты змей! Змея смотрит немигающим взглядом, смотри в упор. А ты? Твои глаза бегают, как солнечные зайчики по стенам, а взгляда в упор ты и секунду не выдерживаешь! Твои приятели понятия в змеях не имеют, если такой тряпке, как ты, дали такое ценное имя.

     - Это потому, что я сумел продержаться дольше всех в лаборатории. Лавировал, как змей. Но потом пришли Вы и сказали, что я больше не нужен.

     - Я сказал, что это пока - для этого дела не нужен. Я хотел, чтобы Вам просто дали отдых.

     - Отдых? Загнанных лошадей... - вздохнул Змей и присел на камень.

     - ...пристреливают, - закончил Антуан фразу.

     - Кто я им? Ни сват, ни брат. Нужен, пока выдаёшь продукт. А как состарился...
     - Состарился?

     - Что внешность? Пустой обман! Душа со временем всё равно меняется, стареет. Я это чувствую. И вот я состарился, к тому же, наделал ошибок с Зазеркальем... хорошо, что хоть туда не отправили! - по спине Змея прошел ток ужаса. - Да, да... Вы не давали команду заслать меня сюда, но это подразумевалось само собой. Даже если Вы о том и не знали.

     - Не знал. Управляющего же нет здесь!

     - Ах, если б он был! Премилый человек. Мы всегда с ним ладили. Но ведь этот мир подчиняется ему - разве можно хозяина сюда заслать! Он сказал: Идите, выбросьте в лабиринт эту падаль, ну, того, на котором Вы провода замкнули, а потом ты, Помощник, знаешь, как вернуться. В лабиринте будет спокойно, но вы не торопитесь, погуляйте, пока эти не уйдут на операцию. Он показал в Вашу сторону, а потом что-то шепнул Помощнику. Теперь я догадываюсь, что именно.

     - Чтобы тот вернулся один, без тебя, да?

     - Да, господин Большой Шайтан, думаю, что да. Мной расплатились... А Вы за что здесь?

     - Долго рассказывать! - Антуан, стараясь чтобы собеседник не догадался о том, что у него в руке - индикатор, попытался сориентироваться и остолбенел от ужаса своего провала: индикатор показывал... на Змея! Как же так? Я был уверен, что цепляю жучка на Пса. Этот маскарад! Под маской сожженной кожи я ничего не видел и ничего не слышал. Ну, конечно же, эта скотина Пёс, он поленился даже тащить меня, и заставили работать пожилого изломанного человека. Господи! Какое скотство! И какой провал! - Куда Пёс пошёл?

     - Кто? Ах, да! Вы же его там Псом обозвали!

     - Куда он пошел! - проорал Антуан прямо в лицо перепуганному теперь насмерть Змею.

     - Туда... - указал тот дрожащей рукой направление, где скрылся Пёс. Направление было указано верно, в этом можно было не сомневаться, поскольку именно оттуда показалась знакомая фигура.

     - Зачем же так кричать! Поберегите силы, господин Большой Шайтан! А то и поскулить нечем будет... Мы же с Вами договаривались, что всему своё время: время лаять и время скулить. 

     - Господин Помощник! Вы вернулись за мной! Я знал: Вы не бросите меня тут! А он, - Змей обличающе показал пальцем на Антуана, - он убил Вашу собаку!

     - Знаю! Только я вернулся не за тобой, Змей. Я услышал, что твои вопли неожиданно стихли, а так как спешить мне пока некуда, решил проверить, не издох ли ты от испуга. И каково моё удивление, что тот человек, который должен готовить сейчас операцию уничтожения Евсея, находится сейчас здесь и так несоизмеримо размерам кричит на Змея! Не кажется ли Вам, господин Большой Шайтан, что нам можно не ходить и не проверять состояние здоровья того, кого Вы называли Автостопом, и который называл Вас Антуаном?

     - Пойди проверь... - Антуан, поддерживая монолог человека, в детстве насмотревшегося плохих ковбойских фильмов, пытался оценить ситуацию. Итак, надо заставить этого морального урода привести меня в лабораторию. Но ломать комедию бессмысленно: он понял наш маскарад с Автостопом. Поэтому он не должен теперь покинуть лабиринта, иначе сообщит, что нынешний Большой Шайтан - фальшивый! И, кроме всего прочего, он явно хочет со мной посчитаться. Хочет посчитаться лично, насладиться моей болью, хочет услышать скуление. Ему это важнее, чем даже бежать и немедленно всё раскрыть перед братьями-заговорщиками. Однако, он предусмотрительно вооружен, и все мои мысленные выкладки стоят лишь того времени, пока ему хочется поболтать, наслаждаясь унижением жертвы, или пока я не найду нового пароля для заказа оружия. - Почему бы ни пойти и не проверить? Вдруг окочурился уже... умирать нельзя! Нельзя давать умирать, а то ведь реставрируется в своём мире и побежит сообщить Пауку...

     - Не морочь мне голову! Никого там нет! Один Большой Шайтан здесь, другой - там, среди моих боссов, шпионит. Вот разделаюсь с тобой, - он угрожающе взмахнул мечом, - впрочем, ты прав, разделаюсь не до конца, чтобы ты подыхал здесь долго, очень долго и мучительно! А потом пойду и разделаюсь с твоим двойником. А? Представляешь, как меня вознесут! Какая там лаборатория! Да Большой Брат меня выше самого Коротышки поставит! Тот ведь так и не разгадал тебя, а я - смог!

 

     Короткое воспоминание молнией разорвало последовательность настоящего, ярко осветив забытое и казавшееся избыточным, но только теперь осмысленное напутствие, ненавязчиво данное ему однажды - как заполнение паузы между рассказом о Магеллане и рассказом о реальных прототипах мушкетёров.    

     - В мире нет ничего нового, Антуан. Тысяча поколений до нас всё разложила на алгоритмы. Все пути пройдены, все блюда опробованы, все стрессы пережиты, все болезни излечены или не излечены в зависимости от выбранного алгоритма поведения.

     - Что же тогда остаётся, Деда?

     - Идеальный человек не разбрасывается на изобретение собственного пути. Он не боится повторения чужого опыта. Но! Цель - вот его отличительная особенность. Цель - это личная собственность. Достигнув её, достигнув своей цели, ты станешь самим собой, что позволит говорить об Антуане как о человеке, оставившем свой след на вершине, а не истоптавшем все подступы к ней в поисках собственной неповторимой тропы - тропы, устало затерявшейся на первой трети подъёма.

 

     И протяжным громом после яркой молнии гремели слова, сказанные в другой раз, но совершенно понятно стало теперь, что всё это говорилось тогда совсем не случайно.

     - Опыт человечества может тебе принадлежать или не принадлежать. Ты можешь использовать его или набивать собственные шишки, как и сто безумцев, обуянных гордыней до тебя. Ты, как желток в яйце, окутан со всех сторон белком исторической мудрости. Как зародыш, ты можешь питаться лишь этим желтком собственного опыта, его проб и ошибок, разрывая и пробиваясь сквозь спутывающие тебя путы вязких и липких белковых молекул навязываемого тебе познания. Но можешь и окутаться этим белком, защититься им от вселенской глупости - и своей собственной! - извека царствующей в мире. Лишь когда ты захочешь понять, что главное - это достигнутая цель, а не доказательство собственной неповторимости на пути к будто бы цели, лишь тогда ты увидишь, что все человеческие пути давно прописаны алгоритмами, и поэтому либо ты идёшь к цели, пользуясь ими, либо изобретение собственных алгоритмов принесёт кому-то другому, более идеально-прагматичному, знание об этой ложной последовательности, превращающей не бесконечную жизнь в бесконечную имитацию пути по ней. Не сбиться с алгоритма! Ступить на него и идти отрезок за отрезком, не задумываясь о второстепенном. Видеть главное и не дать вторичному затуманить его! И если на твоём пути стоит препятствие, проанализируй его и поступи с ним так, как сотни раз до тебя. Ведь на то тебе и дано детство, чтобы успеть загрузить голову тысячами алгоритмов и потом с их помощью отбрось это препятствие таким образом, чтобы его преодоление не оставило ни физического вреда твоему телу, ни морального вреда твоей душе, не на секунду не отрывая при этом взгляда от яркой звезды твоей цели на вполне досягаемом горизонте...

     Память ли, внутренний ли голос, или это сам Деда говорил сейчас с ним, концентрируя все способности и всю сообразительность Антуана в момент опасности, задумываться об этом, действительно, было некогда.             

 

     - Что ты смог? Щенок! Какой ты Пес! Что ты смог вынюхать? Неужели ты до сих пор не понял, кто настоящий босс среди братьев? Да весь этот штаб - сплошные марионетки на показ! - Антуан мучительно соображал, чем ему воевать против меча в тренированных руках Пса. Он бросил короткий взгляд в сторону Змея, чтобы оценить его позицию. Может, всё-таки решит помочь, помня об унижениях, которые тому причинял Пёс. Нет! Змей спрятался за валун и выглядывал оттуда в страхе ожидания развязки. Нет! Этот поддержит только победителя, причём только на том этапе, когда надо будет плюнуть на обездвиженное тело. Этот человек не помнит ни о былых унижениях, ни о недавно сделанном для него Антуаном добре. Только страх сохранения собственно шкуры живёт в нём теперь, впрочем, как, пожалуй, и всегда.

     - Что ты хочешь сказать? - Пёс явно заинтересовался брошенной наживкой. Он понимал, что жертва стремится оттянуть развязку. Но этот Антуан был гораздо ближе меня к руководству, он мог что-то важное вынюхать. - Колись, что ты там знаешь!

     - Информация - за информацию!

     - К дьяволу! Информация - за твою шкуру! Иначе я начну резать тебя на шнурки!
     - Напугал! Да через меня настоящий ток пропустили, а я вот стою перед тобой и зубы скалю! Мозг моего хозяина переключён полюсами. Боль раздражает центры наслаждения. Я тащусь, когда меня режут! Дай нож!

     - А с девками как же? - вопрос Пса оказался столь естественно-заинтересованным, что тот, видимо, произнёс его раньше, чем осмыслил. Потянулся к ножу, но Антуану его всё же не дал.

     - Вот приведи, тогда и посмотрим!

     - К чёрту! Выкладывай свою информацию!

     - И что в обмен? - Антуан был доволен, что втянул Пса в торг.

     - Есть и в обмен! Было бы на что! - Пёс решил рассказать то, что и без того через час станет всем известно и что приведёт всю Систему, весь человеческий мир в бесконечный трепет перед его организацией, в которой ему предстоит теперь оказаться на самых решающих позициях - в круге ненаказуемых, как, например, его покровитель Управляющий. Пусть этот узнает о Зазеркалье, я ведь его всё равно сейчас так покалечу, что, будь то боль или наслаждение, он проваляется несколько дней без движения. 

     - Ну, так говори! Во мне не сомневайся! Оружие ведь в твоих руках!

     - Что ж... могу и сказать. О Зазеркалье. О нём знают только Управляющий, я и, наверное, его брат Коротышка. Ну и, конечно же, исполнители. Англосакс вёл проект целиком, остальные разрабатывали только отдельные элементы, не имея никакого представления о целом. Правда, Змей?

     - Да, господин Помощник! Что, господин Помощник? - невнятное бормотание раздалось из-за валуна. Автор голоса с большой опаской приблизился к, казалось, примирившимся собеседникам. - Да, я выполнял работу по личному указанию господина Англосакса, в тайне от всех, но я был уверен, что это не тайна для руководства. Просто, дополнительный уровень секретности.

     - И что ты понял обо всём проекте Англосакса?

     - Что я понял? Что я мог понять? Я просчитал параметры зеркала, того, что мы видим в монитор, за картиной. Обычные параметры для зеркала клонирования фантомов, только более тонкого и почему-то в минусовом режиме...

     - Это всё, что ты понял?

     - Я и не задумывался, господин Помощник! Вы же сами тысячу раз говорили: Ваша задача думать! Задумываться - наша забота!

     - Хороший ученик... Ну а ты понял, Антуан, что Англосакс придумал?

     - Да уж не ловушку вылетающих душ фантомов, чтобы переселить их в фантомы из других миров, как мне там пытались всучить дешевую туфту! Тут речь о копировании... о минусовом копировании... зеркало... И что, Англосакс закончил проект?
     - К нужному сроку! Была единственная проблема - блокировать сигнал тревоги, чтобы приговорённый не смог раньше времени сбежать из Системы. Послать по ту сторону минусовую информацию оказалось совсем не просто. Но эта скотина Англосакс - он гений! Перед отправкой стирающей информации, хозяину посылается спутывающий эмоции сигнал, и, пока тот не может разобраться в характере этой информации, на волне положительных эмоций в мозг запускается аннигилятор. Англосакс назвал это эффектом Кровавого Мери - был такой томатный коктейль - человек пил, казалось, один сок, а желудок получал алкоголь. Не знаю, какой там план использования в операции этого Зазеркалья, но уж штуковина эта будет точно задействована! Тем более что уже опробована, и не раз! И ты, Антуан, под видом Автостопа просто чудом туда не попал - в Зазеркалье! А то и тебе пришлось бы воскликнуть: Я хочу увидеть себя в зеркале!

     - Чтобы не раскрылся секрет перед Большим Шайтаном? Его не собирались посвящать, да? А для тебя-то какой удар! Ты же больше всего жалеешь о том, что из-за меня сорвался твой план перехвата идеи Англосакса. Когда Зазеркалье полностью готово, почему бы и не прихватить идейку?  Да-да! Тот план, по которому с автором надо расправиться руками ничего не знающего о Зазеркалье Большого Брата, и самому тут же выставиться перед ним автором проекта. И этот план с треском провалился! А может быть, Большой Брат по другим причинам был не в курсе проекта?

     - Да, секрет. Но, я думаю...

     - ...что и для Большого Брата это - тоже секрет, да? Считаешь, хотели сделать ему неожиданный подарок? Или боялись нарваться на гнев за возможную неудачу?

     Пёс, напряженно соображая, уставился на Антуана, будто видел его впервые. Как же мне это самому в голову не приходило? Да нет, не может быть!

     - Ты хочешь сказать, Антуан-Большой Шайтан, что Большой Брат - марионетка? Он ничего не должен был знать не потому... А кто же тогда...

     - Ну! Думай! Где твой нюх, Пёс? Что он тебе подсказывает?

     - Из тех, кто знает о проекте... Англосакс? Нет! Он - чужак! Наш, но чужак, как и ты. Чужак никогда не будет боссом. И полукровка не будет боссом. Никогда! Управляющий? Нет! Слишком хорошая маскировка для босса. К тому же он ленив - сейчас спит, наверное, и если бы не его брат Коротышка... Что?

     - Что сказал! Когда начнётся настоящее дело, проявится и настоящий босс. А в это время прибегает брат Помощник и кричит: Эй вы! Коротышка прозевал лазутчика, сам привёл его в лабораторию, а я, я его выследил! Сбросьте Коротышку в Зазеркалье и поставьте на его место меня! И этого - Англосакса - которого я всё время травил и который теперь правая - или всё же левая? - рука Коротышки, его тоже - в Зазеркалье! А меня! Меня - на их место! И тут они, конечно, нежно возьмут своего брата Помощника и нежно поставят его, куда? Надо же будет перед делом ещё раз испытать технику! Ну что, спас я тебя?

     - Значит, Коротышка и есть босс...

     - Шайтан, меч! Дай мне меч, чтобы я вырубил истину на этой тупой башке! - Антуан не то действительно вспылил, не то продолжал игру, чтобы оттянуть время, но именно в этот момент в его руке появился меч, тот самый меч, с которым он проходил лабиринт в прошлый раз. - Ах, вот как! Меня заложили в пароль? Спасибо! И что же теперь? Сразимся? А может, просто доведёшь меня до окна, а сам отсидишься здесь, пока всё не уляжется? Подумай, Пёс! Меня взять теперь не просто. И убивать я тебя не стану. Так, покалечу... Как там насчёт болевых импульсов в центры наслаждения? Не позаботился? Ах, какая жалость! - Антуан пошел кругом, выбирая тактику боя. Пёс тоже пошел по кругу, действительно жалея, что не заказал Англосаксу подобного перераспределения импульсов в мозге своего хозяина по ту сторону экрана.

     Змей снова спрятался за валун. Он хотел бежать и давно убежал бы отсюда, но куда? Выход знает только господин Помощник... Этот, чужой, выхода не знает. Здравое рассуждение на мгновение затмило собой чувство страха, и он решил принять сторону того, кто - он сильно на это надеялся - из благодарности выведет его из этого страшного лабиринта, по которому бегают эти страшные собаки. Собак он до ужаса боялся ещё из того мира, когда однажды, в детстве, он решил напугать будто бы щенка, оказавшегося на деле взрослой низкорослой собакой из тех, что не любят никаких шуток над собой. С тех пор панический ужас перед собаками, преследовал его даже тогда, когда он видел их нарисованными на картинках. И вот теперь он, умом и перепуганным сердцем понимая, что этот Антуан гораздо человечнее Пса и что он никогда его не бросит здесь... но ведь он же не знает выхода... А Пёс знает!

     Змей подкрался сзади к Антуану и упал в ноги сзади - единственный трюк, который тот запомнил из детских фильмов, - трюк, в результате которого противник Пса должен был упасть назад, и Пёс тогда мог легко с ним расправиться.

     - Шайтан! пёс! - вырвалось что-то вроде ругательства из уст падающего на спину Антуана. Но лабиринт не понимал оговорок и эмоциональных выкриков. Игра есть игра, и заложенные в неё правила должны строго выполняться.

     В тот же момент заказанное лабиринту оружие - пёс из породы низкорослых псов-убийц выскочил и, не раздумывая, впился в горло источника неприятностей своего нового хозяина. Змей что-то прохрипел, не в силах даже крикнуть о помощи передавленным насмерть горлом.

     Вскочив на ноги и видя весь этот ужас агонии, длившейся не более пяти секунд, Антуан взмахнул мечом и перерубил спасшего его пса пополам. Действие это было абсолютно неосмысленным: просто человеческое существо защищало другое человеческое существо от зверя. Впрочем, наличие меча в руке не освобождает от принадлежности к классу зверей. Даже наоборот. Скорее, это была солидарность разума - определил он потом свой неосознанный поступок. Потом. Но сейчас он видел перед собой лишь два издохших тела. Одно тело смотрело на него глазами, переставшими бегать, но ещё более наполненными заледеневшим страхом. В глазах другого тела читалась лишь одна страшная обида: За что, Хозяин? Я же спасал тебя!

     - Ну, этот реставрируется вскорости у себя дома, и, надеюсь, не поспешит высунуть нос из своего мира! Так лучше для него самого... А вот пса жалко! - произнёс Антуан, показывая и на убитое животное и на тело человека, уже начавшее исчезать из лабиринта, с тем чтобы восстановиться в своём собственном мире. При этом Антуан в любой момент был готов к нападению. Впрочем, разговорчивость Пса была явно тому не на пользу. Вместо того чтобы повторить ход Змея и сделать удар исподтишка, он, всё ещё уповая на своё физическое превосходство, хотел, выговорившись, насладиться тем, как его противник будет скулить и умолять о пощаде.   
     - Кто же тебя за язык дёргал? Сам позвал собачку! - с последними словами Пёс нанёс свой удар.

     - Позвал! И ещё позову! А ты что же? - Антуан отбил удар, и тут же заказал себе щит, поскольку его физические кондиции, действительно, явно не соответствовали нападавшему.
     - Я с таким щенком и сам справлюсь! - ещё один мощный удар, соскользнувший по щиту и раскрошивший кусок гранита.

     - О, это не ты ли на нас нападал, когда мы с Коротышкой двигались по лабиринту? Или ты с рогатиной стоял? Смотри, а то я ему всё расскажу! Он меня, кстати, ещё и не таким штучкам обучил!

     - Если бы я нападал, то не выпустил бы вас отсюда!

     - Ну да! И скольких рыцарей вы успели повергнуть, сэр, на своём веку? Не Вы ли были прототипом Бессмертного в сериале для младенцев, не оторвавшихся ещё от груди, но уже научившихся делать каки ?

     - Щенок! - противник пытался подавить Антуана мощностью своих ударов, но тот постоянно от них увёртывался, сам, впрочем, не нанося своих ударов, резонно предполагая, что любой из них может оказаться смертельным, что было бы сейчас совсем ни к чему.

     - О, сэр! Вы забыли произнести пароль шайтан! Щенок, а ещё лучше десяток щенков, вам бы сейчас страшно помогли. Представляете, сэр, Вы тут машете ножичком года два-три подряд, а они в это время растут, мужают. Вот опора и защита будет у папы в старости!

     - Шайтан, двойник! - проревел в конец измотанный Пёс.

     Между ними проявилось полуоформленное человекоподобное существо, замершее на полпути материализации.

     - Чей двойник-то? - прыснул от смеха Антуан. - Ты кому двойника заказывал?

     - Себе... Мне!

     Но было поздно: Антуан раскроил надвое это существо, так и не успевшее в себе определиться.

     - Вам, сэр, какую половину?

     - Дьявол!

     - Э! Неточность! Пароль - не дьявол, пароль - шайтан! А что, может, и вправду закажем по армии двойников - пусть поупражняются малость, а мы пойдём, а? Больно времени жалко! Ну, хорошо! Ладно, сначала посидим на камешке, - прокомментировал Антуан обессиленное проседание Пса на землю. - Чуть-чуть отдохнём, а потом пойдём... Право же, жалко времени, там наверняка без нас на дело уже пошли!

     - Только один из нас выйдет отсюда... - прошептал Пёс себе под ноги и, надеясь на то, что ввёл уже противника в опасное заблуждение, резко вскочил на ноги и проорал: - Шайтан, огонь!

     - Согласен! Шайтан, ветер!

     Огромный факел, капающий смолой, не успел появиться в руке Пса, как сильный порыв ветра хлестнул пламенем прямо ему в лицо. Звериный вопль сотряс лабиринт.
     - Шайтан, вода! - и водяной столб рухнул на Пса, придавив к земле...

     - Пойдём, пойдём! - похлопал Антуан по плечу того, кто теперь скорее напоминал щенка, которого чуть не утопили в лоханке с ледяной водой. - Идём! Нам больше некогда здесь сидеть.

     Пёс с вращающимися глазами насмерть перепуганного форс мажором зверя, с глазами волка, загнанного наводнением на один остров с зайцами и расталкивающего зайцев, заметив единственный мосток на свободу... он оттолкнул Антуана и бросился к выходу из лабиринта, ведомый одному ему известной нитью, и с одной единственной мыслью в том, что он с гордостью ещё совсем недавно называл своей головой, носившей в себе его единственный и неповторимый, самый хитрый и самый живучий в мире мозг. Теперь он хотел лишь одного - вырваться из этого безумия огня, ветра и ледяной воды. Антуану при этом оставалось только следовать за ним.

 

     Что возьму с собой в дорогу... А что, ритмично насочинял!

     Через некоторое время, когда Антуан заметил, что Пёс нюхом учуял выход, он скомандовал:

     - Шайтан, лассо! Нож!

     И в тот момент, когда Пёс, озираясь по сторонам, но в животном страхе не смея оглянуться назад, чтобы, не дай бог, не превратиться в соляной столб или что-то подобное, дьявольское, смертельную опасность чего он постоянно ощущал теперь своей спиной, - в тот момент, когда Пёс уже собирался нырнуть в выход из лабиринта, вокруг его ног обвилось бечева от лассо и он, упав, оказался наполовину внутри, наполовину - снаружи лабиринта.

     Антуан, пройдя по его спине, вышел в окно и с удовлетворением отметил, что его предположение оказалось верным: Управляющий действительно указал своему верному Помощнику самый короткий путь домой, в лабораторию. Знакомый пейзаж однотипных низкорослых строений, в одном из которых укрывалась лаборатория сектантов. Антуан покрепче стянул бечевой, как ноги, так и руки Пса, не забыв пропустить пару раз между зубов, чтобы ни внятного звука, ни членораздельной команды это рот уже не мог произнести. И сел рядом, размышляя вслух, что же ему делать с Псом теперь.

     - Ну что, отправить тебя в собственный мир на реконструкцию? Так ведь ты - не Змей! Ты сразу побежишь закладывать меня Управляющему. То, что тебя в любом случае прикончат, сунут в эту штуковину Англосакса с минусовыми параметрами, тебя ведь это не остановит, да? Побежишь! Ты - точно побежишь! Да и потом, Псина, ты же сам сказал, что только один из нас выйдет из лабиринта. Непорядок! Оттуда выбрались уже один с половиной. Придётся какой-то части вернуться.

     Антуан сунулся наполовину назад в лабиринт, что-то крикнул, неслышное снаружи, и с кем-то переговорил, сильно обеспокоив этим Пса, ноги которого оставались ещё там. Потом он вернулся к голове Пса и с сожалением произнёс:

     - Если ты решил, что твоя голова и мои ноги - это и есть то самое одно целое, без половинки, то вынужден тебя огорчить: я решил, что тебе целиком следует подождать конца действия там, за кулисами, под присмотром твоих приятелей, чтоб не скучал и не шалил. А когда я пришлю сюда Управляющего, он о тебе позаботится уже как отец родной.

     С этими словами Антуан забросил Пса назад в лабиринт и направился в сторону лаборатории, с удивлением заметив, что из лабиринта донёсся приглушенный невидимой стеной и верёвкой вопль. Странно, а ведь не должно было просочиться ни звука. Ну и порядки! И чего орать-то? Подумаешь, встретил приятелей-учёных, которых сам же и сгноил в лабиринте!

     Коллеги обещали всего лишь постеречь - премилая встреча старых друзей... Один из них, правда, всё переживает, мол, унизительное это дело - унижать поверженного. Мол, так противно было столько раз самому унижаться, и так хотелось когда-то отыграться на этих скотах за своё унижение, но - проклятая совесть! - как только получаешь над кем-нибудь власть, становится стыдно применить её даже по отношению к мерзавцу. Казалось бы, так легко решается проблема дисбаланса внутреннего я, так легко сбросить накопленные отрицательные эмоции, развеять гнусное настроение, депрессию... ан-нет! Совестливый интеллигент не имеет собственных моральных и физических сил противостоять насилию, но как только их чудесным образом получает извне, не может избавиться от ощущения постыдности демонстрации перед кем-нибудь своего превосходства. Но совесть - совестью, а червь сатисфакции грызёт, и некомпенсированная обида пожирает внутренности этого интеллигента. Вот она - действительно неразрешимая проблема.

     Одно лишь меня успокаивает, сказал себе Антуан, что он всего один - этот совестливый интеллигент - среди тех фантомов, кто сейчас вызвался стеречь Пса.
     

***
     Антуан с удовлетворением заметил, что нож, заказанный ещё в лабиринте, пока не исчез, как исчез тогда меч - после первого его прохождения. Вот и хорошо, хоть какое-то оружие для начала.

     - Эй, Большой Шайтан, ты вернулся? - охранник, помня, что этот гость всегда был по правую руку от Старшего Брата, а это обозначало его высший статус, всё же настороженно осмотрел Антуана. Неожиданное возвращение в лабораторию, когда почти все покинули её, уйдя, кто на операцию, кто - в изоляцию, не могло того не насторожить. Он просканировал всё пространство прибором, который накануне дал охранникам Англосакс. Англосакс сказал им тогда, на инструктаже: Дави сюда, а смотри сюда. Если перед тобой один человек и на экране прибора ты видишь один зелёный силуэт, значит, всё в порядке. Только те, кто записан как свои, светятся зелёным. Если точка красная - среди вас, кстати, нет дальтоников? - значит, тебя хотят надуть, и подсовывают тебе чужую внешность, или подсылают фантома, или ещё какой-нибудь трюк. Если перед тобой нет никого, а на экране - красные точки, это может означать только то, что вражеские мозги взломали защиту мира и заслали сюда невидимок. Что нужно делать в таком случае? Правильно! Общая тревога, а не дурацкое постукивание по прибору. Сканер не может глючить. Глючить могут только ваши деревянные мозги!

     Прибор показал, что всё в порядке - зелёный силуэт. Он даже выбросил на экран титр: Это брат Большой Шайтан, который также отзывается на имя Антуан.

     - Кто внутри? - спросил Антуан.

     - Этот, как его, дежурный... Камертон! Остальные изолированы под персональным присмотром. Все силы охраны в деле. - И охранник указал в сторону зданий, таких же низкорослых на вид, как и здание лаборатории, и удалённых от неё на расстоянии неслышимости.

     - Камертон? Замечательно! Он знает, где я это оставил.

     - Что?

     Антуан странно посмотрел на охранника и тот тут же осёкся, поняв, что проявил непростительное любопытство.

     - Никого внутрь!

     - Но...

     - Охранять снаружи, как крепость! Операция уже начинается. Я скоро присоединюсь к ним. Забыли ключ для редакции черных списков, а вынести что-нибудь отсюда можно только вручную, ты же знаешь, дружище, - доверительно шепнул он охраннику.

     - Но...

     Охранник что-то, видимо, хотел сказать, но Антуану было не до болтовни. Камертон... вот и хорошо, что там один лишь Камертон.

 
     Человек, находящийся внутри лаборатории, был несомненно чем-то взволнован. Это был тот самый учёный, смысл позы которого со скрещенными на груди руками Антуан ещё совсем недавно объяснял Большому Брату. Независимость, неприступность, гордость, самостоятельность... Что ж ты мечешься теперь?

     - В чём дело, Камертон? Что с Зазеркальем?

     - Как? Вы разве посвящены, Большой Шайтан? Я получаю распоряжения о Зазеркалье только от Англосакса и отвечаю только на его вопросы. Я не могу даже говорить с Вами об этом, если сам не хочу туда. - И он указал в то место на стене, которое раньше - в тот день, когда Антуан впервые зашел в лабораторию - было закрыто картиной, изображающей приход справедливости, как его понимали сектанты.

     - На войне как на войне! Раз говорю, значит, посвящён! Что-то не так? Что это твои мысли тут по стенам бегают?

     - Господин Большой Шайтан, я... ну ладно, ничего страшного не произошло... просто, минуту назад наступил час Т.

     - Я знаю! - обрезал его мямлянье Антуан. - И что?

     - Ровно в час Т я должен был переместить координаты Зазеркалья на фасетку мира Евсея, там, на навигаторе миров.

     - Как! И ты этого не сделал?! - изображая возмущение, Антуан чуть было не закричал от радости. Теперь он всё понял. Вот оно - то место, где сектанты собрались нас переиграть. Не могло быть всё гладко! Не бывает такого! Но теперь, по крайней мере, мне понятен их ход: заманить врага в это изобретение Англосакса - Зазеркалье, где человеческие мозги не ждёт ничего хорошего. - Так ты не подменил координаты?

     - Нет, подменил, конечно же, подменил, но... я сделал непростительную ошибку в завершение процедуры...

     - Какую, чёрт возьми?!

     - Я... я вместо финальной команды Навсегда, как от меня потребовал господин Коротышка...

     - Как Коротышка? Ты же подчиняешься только Англосаксу!

     - Да, но они были вместе... двое... и Англосакс выполнял его распоряжения тоже... так вместо этой я дал нашу обычную команду временной локации, автоматически дал, понимаете? Как ежедневно даём команды - не задумываясь! Пальцы, Вы же знаете, набирают раньше, чем срабатывает мозг. А тут ещё шел сбой обратного сигнала, видимо, там, снаружи - сильная электромагнитная буря, так я сконцентрировался на удержании сигнала, а с фиксацией вот как получилось... Теперь охранник ждёт меня, чтобы отвести ко всем остальным - здесь не должно никого находиться во время операции, кроме... а я, я не знаю, что мне делать теперь. Провести процедуру заново, чтобы изменить финальную команду, - это невозможно, ведь время Т уже наступило... и уйти отсюда я не могу... ведь, Вы понимаете, после обычной команды временного сохранения любой может изменить координаты и переместить Зазеркалье... За это... за такую оплошность... за меньшее отправляли туда... Мне конец! Если я не уйду, охранник доложит о нарушении, если уйду, кто-нибудь может зайти и... Что мне делать, господин Большой Шайтан? Вы добрый. Вы любите учёных. Вы поможете мне?

     - Да кто может зайти, Камертон? Здесь нет никого! Иди, Камертон, иди спокойно. У тебя светлая голова - мне жаль её терять. Я прослежу здесь за всем, и о твоей оплошности никто не узнает. Как мне потом выключить программу, чтобы следов ошибочного сохранения не осталось?

     - Да, конечно, спасибо Вам! Только... эта программа не имеет отключения. Англосакс сказал, что она создана на века. Зазеркалье можно лишь переориентировать, сказал он, но его нельзя убить, разве что вместе со всей Системой. Он сказал, что сумел запитать Зазеркалье из Ядра Системы, и теперь под одним богом существует как рай, так и ад. Это он так сказал - Англосакс.

     - Иди, Камертон! - Выслушивать философский бред Англосакса в переложении Камертона не было ни времени, ни желания. - Здесь точно никого не осталось?

     Ответа не последовало.

     Камертон, непогрешимый гордый Камертон, славившийся тем, что никогда не делал ошибок, а если и делал - ведь он был всего лишь человеком, и не более того, - то об этом никто никогда, даже Англосакс не знал и не мог узнать, ведь Камертон всегда сам их находил, исправлял или ловко вуалировал, - он был горд и тщеславен. Собственно, славы Камертон не жаждал. Это было тщеславие наоборот, когда человека приводит в бешенство не отсутствие похвал, а наличие претензий и упрёков от тех, кто ни талантом, ни трудолюбием и близко рядом с ним находиться не должен, не то чтобы свой поучающий рот открывать. Часто он ловил себя на мысли о том, что: Невозможно признаться в правде перед червём... Если я дёрнул не за ту верёвочку, и вместо занавеси должно упасть небо, так пусть упадёт небо! Это лучше, чем если бы червяк начал умничать по поводу того, что у неба верёвочка голубая, а у занавеси - зелёная: как же ты этого не знал! Иногда, ошибившись в чём-то, даже незначительном, он мысленно рвал на себе волосы: Ошибся! Опять ошибся! Как же быть? Бежать признаваться? И этим дать им возможность совать меня мордой в говно и потом тысячу раз напоминать мне о том, как они меня выручили и как я им по гроб жизни обязан? Противно! Кто они такие! Сотни раз, тысячи раз сами делали ошибки - ни чета моей!

     И вот теперь, сломленный и униженный тем, что последнюю оплошность скрыть не удалось и что теперь этот Большой Шайтан может вить из него верёвки, Камертон, раздавленный этой мыслью, но всё-таки довольный, что сам пока не угодил в Зазеркалье, спешил присоединиться к группе остальных учёных, запертых до окончания операции под тройной охраной в одном из приземистых соседних особняков. Какой операции? Какая, к чёрту разница! Делёжка! Там всё делили, теперь тут делят... Его, Камертона, гораздо больше беспокоило сейчас то, что он заметил за собой в последнее время. Я разучился делать одновременно несколько дел. Это катастрофа! Неумение рассредоточить концентрированное внимание для учёного моего уровня равносильно смерти. Это при том, что только что была реальная угроза физической смерти моего мозга в Зазеркалье, а не только в переносном смысле как учёного! Что же случилось? Старение? Но как же Вечность? Состояние мозга такое же, как и тридцать лет назад, но я чувствую, что работоспособность снизилась. Ведь я должен же был сейчас вести параллельно две настройки, так нет, одну контролировал, а вторая прошла автопилотом... Что с моим мозгом?!

   

     Антуан, не услышав ответа Камертона, сам не стал выяснять, остался ли в подсобках лаборатории ещё кто-нибудь. Мысли, мысли, придавленные цейтнотом, не укладывались в его голове. Пазел секты на глазах разваливался.

     - В первую очередь, рухнула иерархия секты, - рассуждал он сам с собой вполголоса. - То, что я подсунул Псу как истинную структуру, похоже, не такая уж фантазия! Что же получается? Англосакс, которого держали тут за чокнутого, распоряжается всеми исследованиями и подчиняется лишь Коротышке... Большой Брат - вообще не в курсе работ. Стой! Давай по-хозяйски: этот мир - мир Коротышки... ну-ну... а дорога сюда проходит через лабиринт - мир его брата, Управляющего, который тоже в курсе Зазеркалья... Получается, что меня всё это время водили за нос, подсовывая марионеток вместо настоящих руководителей, и тогда... подсунули план, который будут выполнять одни лишь Паук и Евсей, но не они, не сектанты! А они... да, они просто заманят людей Евсея в Зазеркалье... Вот он - их простой план. План Коротышки. Какое там клонирование Паука! Какой ещё захват Системы?! Коротышке нужно лишь уничтожить семейство Евсея и выйти отсюда победителем наружу. Дьявол! Он же мне сам на это намекал!

     - Что ж так нервничать, молодой человек? - Управляющий с видом человека, только что разбуженного, выкатился из комнаты отдыха охраны и, подбирая на ходу разбросанные бумажки, приблизился к Антуану. - Нервничать не стоит. Всё идёт по плану... моего брата. Вас что-то в нём не устраивает? Что ж, бывает. Но изменить уже ничего нельзя, разве что... пойти разыграть партийку в шешбеш, пока всё не закончится. Или хотите посмотреть, как работает Зазеркалье? Посмотреть можно, изменить ничего нельзя: Зазеркалье стало теперь миром Евсея. Навсегда... Что?! Нет сохранения... - глаза Управляющего поползли из орбит при виде того, что завершающая команда дана неверно. - Камерт...

     Он не успел договорить имени Камертона. Монитор показал, что в клетку Зазеркалья попал первый посетитель, при виде которого Антуан вскрикнул и... теперь Антуан точно знал, что он должен делать. Теперь он это знал. Управляющий? Да, он мешается под ногами. Антуан вытащил нож, сохранившийся ещё из лабиринта, и полоснул им по горлу замешкавшегося Управляющего. Что ты путаешься тут под ногами! Нет же ни секунды! Домой! В лабиринт! Пёс уже расставил шешбеш!

     Он знал, что хрипящее на полу тело очень скоро регенерируется и тогда поднимет здесь тревогу, но времени всё же будет достаточно, чтобы изменить координаты и зафиксировать место ада там, где ему и должно быть! Навсегда! Пальцы набирали команды автоматически, и в течение нескольких секунд Зазеркалье, покинув координаты мира Евсея, под именем мира Садиста заняло его координаты во всех навигаторах Системы. Навсегда! Только теперь Антуан поднял глаза на монитор. Первый посетитель, первая жертва Зазеркалья - Автостоп! И выключить невозможно, если не разрушить Ядро Сети...

 

     - Зачем ты там, Автостоп? Если ты стал первой жертвой схватки... значит, ты знал, на что идёшь. Тебе стал ясен их план. Ты знал - я вижу: ты знал, что окажешься здесь, и ты сделал то, что счёл должным. Помнишь, как ты мне сказал странные слова, - шептал Антуан в монитор, демонстрировавший Автостопа заключённого в ячейку Зазеркалья, - которые я не мог понять, а ты не хотел объяснить: У человека всегда и во всём есть выбор, кроме одного - не в его власти выбирать, где и когда Аннушка разольёт масло. Ты меня слышишь, я начинаю понимать и эти слова. Ты слышишь меня, Автостоп?!

     Автостоп не слышал и не мог слышать. Он даже не искал глаз видеокамеры, который должен был транслировать в лабораторию все происходящее в Зазеркалье. Он не знал, кто сейчас видит его, и не хотел давать врагу ни единого слова ясности о себе. Он сделал своё дело, и теперь он лишь внимательно смотрел на то, что формировалось в зеркале напротив него. Смотрел с интересом. Антуан видел его профиль, видел, как слегка передёргиваются мышцы на лице Автостопа при виде своей противоположности в зеркале. Казалось, он, переживший в жизни всё и вполне предполагавший портрет своего минусового двойника, всё-таки удивлялся тому, что видел перед собой. Ещё секунда - и вспышка света, последовавшая сразу за тем, как распалась в пыль разделявшая двойников прозрачная грань, превратила ячейку в пустоту. Пустота... Камера пуста для нового посетителя.

     - Жалкий водевиль! - прошептал Антуан. - И сам ты - жалкий комедиант в бездарной пьесе! - зло проорал он своему слабому отражению в стекле монитора. - Дешевая комедия...

 

     Мир перестал существовать. Глаза Антуана стали прозрачно-безразличными. Я - в Зазеркалье! Мне ничего больше не нужно... Мой разум точно так же убит.

 

     Антуан, ты можешь вернуться. Голос Деда... Настоящий голос Деда! Внутри Антуана звучал сейчас родной голос родного человека. Антуан, в тебя заложена возможность возвращения домой в том случае, если нахождение в Системе Паука станет для тебя особенно невыносимым. Я не могу требовать от тебя больше, чем сам в тебя вложил. Я бы смирился даже с тем, чтобы ты пожертвовал собой, но я не могу смириться с твоим отчаянием и моим бессилием помочь тебе. В тебя заложен ключ. Сейчас, если ты скажешь: Домой! - всё прекратится. Ты точно хочешь выйти из этой невыносимой игры?

     Антуан не знал, что и думать. Нервы истощены. Друга стёрло Зазеркалье. Пусто и противно. Снова щелчок, и снова звучит внутри него записанный голос Деда. Он ждёт ответа.       

     - Я ненавижу тебя, Паук! - сказал Антуан ровным безразличным голосом. - Я ненавижу тебя, Паук! Я ненавижу весь твой искусственный мир. Мир, убивающий души. Я ненавижу тебя, Паук! - повторял он вновь и вновь, связываю произошедшую катастрофу лишь с существованием Системы, позволившей изобрести в ней это страшное Зазеркалье. Он искал причину произошедшего зла и находил её только в том, что этот виртуальный мир Паука стал местом, где зло свило себе гнездо. И он сухо сказал: - Нет, Деда, я не закончил. Я не закончил! У меня ещё тут много дел! Нет! - прокричал он в отчаянном исступлении, чтобы, не дай бог, программа не расслышала то, что шептали его губы: Домой...

 
     - Евсей! Будь ты проклят! - донеслось из динамиков. Антуан поднял глаза. Изнутри кричал Большой Брат. В последний момент он понял, какую шутку над ним сыграли, и он не сомневался, кто именно сыграл эту шутку. Вспышка! Пустота...

     Антуан смотрел немигающим, казалось, безучастным взглядом на происходящее за стеклом монитора. Зазеркалье было безразмерным. Оно могло состоять из одной камеры, но могло превратиться в тысячу ячеек, вспыхивающих то там, то здесь и... демонстрирующих пустоту. Оно способно было поглотить всех посетителей и обещало никого не оставить без встречи со своим минусовым двойником. Сектанты? В Зазеркалье посыпались сектанты. Вот и хорошо... пусть будут сектанты. Это их место. Сколько вас тут? Тысяча? Десять? Сто тысяч? Но стоите ли вы все того, что первым здесь прошел Автостоп? Стоит ли жизнь миллиона негодяев жизни одного хорошего человека? Видит Бог, я бы сейчас вернул всех вас назад, лишь бы сохранить своего друга. Да! Я бы вернул всех вас, ублюдки! Вы - как дерьмо в сортире - место смытого тут же займёт новое. Нет в этом мире недостатка в дерьме! Я даже сделал сейчас добро для нового дерьма, расчистив ему место от старого. Но вот место Автостопа не занять никому! Потому, что никто не может его мне заменить... Так чего тогда вы все вместе стоите, если даже миллион из вас не уравновешивает потерю одного Человека? 

 

     Интеллигент вопит и умоляет? Остроглазый ищет, с кем бы здесь сразиться? О! У тебя здесь есть достойный противник!

     Вспышка! Вспышка! Вспышка! Пустота... Пустота... Пустота...

 

     Англосакс... он-то прекрасно понимает, что с ним сейчас произойдёт. Ну что, нравится, тебе твоё отражение, Англосакс? Не очень? А ты что же хотел увидеть? Ангела хотел увидеть, что ли? Ты что же себя дьяволом воображал? Не получается! Дерьмо положительное всего лишь встречается с дерьмом отрицательным. Ничего не поделаешь, господин независимый от мира учёный. Этот - сверхчеловек, а тот, он - недочеловек! 

     Вспышка! Пустота...

 

     Вот и Коротышка. Внешне спокойный, достойно принимающий неожиданное поражение противник. Он сразу понял, куда ступил вместо знакомого пейзажа мира Садиста. Смотрит прямо в глаза. Он точно знает, где находится следящий за ним глаз. И он не ждёт чуда. Даже если бы и было право на милосердие и помилование, он не ждал бы его. Видит ли Коротышка Антуана? Конечно же, нет. Ретранслятор наблюдения за Зазеркальем мог быть только односторонним. И всё же он смотрит прямо в глаза Антуану. Он знает, что если кто и сыграл с ним эту злую шутку, то это был только он - Большой Шайтан-Антуан. И он, Антуан, в этот момент так же неподвижно сейчас смотрит на Коротышку. Он в этом был абсолютно уверен. Два противника, каждый из которых знает, что, как бы ни сложился исход схватки, ни один из них не произнёс бы ни единого радостного возгласа по поводу уничтожения внутреннего мира другого. Но оба также знают, что ни один мускул не дёрнется на лице, если придётся это сделать с противником ради выполнения собственно миссии.
     Узнал ли я Коротышку? спрашивал себя Антуан. Обрывочные философствующие фразы... хитрый ум мастера отвлекающей интриги при реально простом решении... амбиции вождя и спасителя... нет, не это вызывало сейчас жалость. Стирался мир, в котором кричали Антуану: Убей её! Это ловушка! Она перегрызёт тебе глотку, как только сможет! ... А потом: Я дома. Помоги... Помоги, брат! Этого и только этого было сейчас жаль Антуану.

     А Коротышка, да, он знал своего противника и даже ожидал от него подобного хода, но всё-таки не предполагал, что дружба того с этим бездельником Автостопом окажется крепче братских семейных связей его, Коротышки, с Управляющим лабораторией. Эх, брат, ленивый младший брат! Что же ты не сделал такой простой вещи, о которой мы с тобой договорились?! И всё бы повернулось иначе! Коротышка принимал своё поражение как должное, заслуженное.
     - Мы ещё встретимся, Антуан...

     Ведь пазел мог сложиться и иначе, сверлила мысль мозг Антуана. Хотел бы я иметь столько мужества на его месте.

     Вспышка! Пустота...

 

     Цивилизация комаров

     вмиг лишилась вождя.

     Вот он безумец, каков!

     Я !      Я.      Я...     Я ?     

    

     Садист ничего не понимающе мечется от стенки к стенке:

     - Почему я здесь? Измена! Меня предали! Братья! Я же направил двойников, как условлено! Я не хочу сюда! Я не должен был идти вместе с ними! Я всё выполнил как надо!
     Очень любезный респектабельный человек с чрезвычайно милой, даже слащавой улыбкой человека из Учебника по искусству торговать легонько постучал с той стороны зеркала. Зеркало от этого прикосновения пустило трещины, и в них  Антуан видел, как этот человек, смущаясь и извиняясь, разводит руками.

     Вспышка! Пустота...

 

     Вот и ещё посыпались люди... странные люди, не из сектантов. Где же я их видел? Знакомые лица... Как они тут оказались!!!

     Антуан вновь стал искать глазами, нет ли какой-нибудь скрытой кнопки отключения этого ада и... замер, пораженный. Аэра... что это? Страшный сон? Или это я уже сошел с ума?

     Ему явно представилось, как он в бешенстве запускает в монитор тяжелым креслом и как Зазеркалье разлетается в клочья и он вынимает из него свою Аэру... Ему это показалось. Он не сделал ни единого движения, потому что знал, что за экраном монитора нет Зазеркалья, что оно сейчас недосягаемо никому, защищённое и командой Навсегда! и тем, что просто не имеет отключения. Оно автономно выполняет где-то там свою работу и остановится лишь тогда, когда в Ядре Системы не останется ни одной калории энергии. Оно умрёт вместе с Системой. Будь проклята эта Система!

     Разбив монитор, Антуан лишил бы себя последней связи с Аэрой. Поэтому он не сделал ни единого движения.

     Аэра - сначала она билась в этой стеклянной клетке, как бился бы чёрный лебедь, попавший в западню, потом ощупала руками стенки узкой ячейки и упёрлась в них, как будто они должны были сойтись и раздавить её. Одна рука оказалась рядом с глазом ретранслятора, и Антуан положил свою ладонь на то место, где должна была бы находиться ладонь Аэры - там, за этой недосягаемой стеной. Бедная Аэра! Она ничего не понимала, кроме того, что сама угодила в ловушку, от которой Антуан предостерегал их всех.

     - Антуан, - прошептала она, как будто тот был рядом с ней. - Антуан, что это? - пошептала она, замерев.

     Он видел, как её глаза - огромные глаза властительницы мира - расширяются от ужаса и омерзения к тому, что формировалось в зеркале напротив неё. Злобное кривоногое существо тихонько постучало в зеркало и с хитро-торжествующим видом расставило руки, мол, здравствуй, сестрёнка, как давно не виделись! Ударив ногой, это существо разбило разделявшую их тонкую грань. Вспышка! Пустота...

 

      Где же эти уроды? Давно пора объявиться! Ни тревоги, ни пальбы. Антуан медленно оглянулся. За его спиной тихо и покорно стояли все: и Пёс с Управляющим, и учёные, и охранники. Увидев бескровное лицо живого покойника, только что вставшего из могилы, все они в ужасе потупили глаза. Давно стоят? Всё видели? И чёрт с вами! Теперь всё равно.

     - Господин Великий Шайтан хотел бы возобновить работу лаборатории? - подал первым свой сладкий голос Пёс.

     Великий, говоришь?

     Управляющий, тяжело и с напускным проворством присев, смущаясь, затирал подобранной рядом бумагой пятно крови, пролитой несколько минут назад. Остальные ждали, поняв из всего увиденного лишь то, что прежнее начальство больше командовать не будет, а этот - вот он...

 

     Антуан окинул всех мертвенно-пустым взглядом, встретить который не решался никто. Стоят. Трусливо ёжатся. Они решили, что это и был мой план - план захвата... Король умер, да здравствует король? Пыль! Вы - пыль на сапогах барина! Вы же не люди! Уже и на Великого согласны... У него не было для них никаких душевных сил. Ни для ненависти, ни даже для презрения. Он почувствовал на себе лёгкое касание взгляда Сенсора, робко излучавшего надежду, что лаборатория наконец-то займётся настоящей наукой. Мерзавец! После того, что они сделали с Аэрой, он позволяет себе на что-то еще надеяться. Сенсор уловил эту ответную, едва теплящуюся в оцепеневшем сознании мысль, потупился и не посмел больше ни разу поднять на Антуана глаза.

     Оцепенение. Оцепенение собственного мозга, способного осознавать теперь лишь одну навязчивую мысль: Я что-то ещё не сделал. Что-то не закончил. Надо что-то ещё сделать... Что они стоят? Зачем они сейчас здесь? Это не по плану. В нашем с Автостопом плане не было того, чтобы они сейчас тут стояли...План! Вот именно, я не до конца выполнил наш план... и значит то, чем он, они пожертвовали, не отплачено сполна.

     - Идите домой, и сидите тихо, пока я вас не позову. Вон! - сказал он спокойно и настолько сухо, что Камертону показалось, будто это были не слова, а треск его, Камертона, пересохшего от страха позвоночника, который должен вот-вот рассыпаться в осколки.

 

     Когда почти все, приседая и пятясь, просочились сквозь выход, Антуан окликнул:
     - Управляющий!

     Тот, последним, подбирая на ходу мусор, медлил, ожидая оклика и одновременно страшась, что его окликнут. Как мне быть с братом? Ему надо помочь. Но будет ли это одобрено новым хозяином?

     - Да, Господин!

     - Где-то здесь твой брат - Коротышка. Он прошел Зазеркалье. Найди его и позаботься о нём.

     - Да, Господин!

     - Убирайся.

 

     Теперь никого. Теперь точно никого. Он теперь ясно осознал: Того, что было раньше, больше не будет никогда, а то, что будет, не имеет уже никакого смысла. И нет никакой надежды! 

     Как мне это сделать? Лаборатория... горы оборудования... Антуан осмотрелся по сторонам, ища глазами и не находя что-то очень ему сейчас нужное. Он медленно подошел к комнате отдыха охраны и заглянул в неё. Да, это именно то, что надо. В глубине были различные тренажерные приспособления. К стене приставлен гриф от штанги. Глаза остановились на нём. Вот оно - то, искомое! Он обвёл глазами комнату охраны - тут нет ничего интересного для учёного. Вышел снова в лабораторию, держа тяжелый гриф в одной руке наперевес.

 

     Управляющий, взяв за руку Коротышку, который, следуя колонне муравьёв, сам добрёл до входа в лабораторию, услышал грохот и треск оборудования, крушащегося внутри чем-то тяжелыми - с нечеловеческим ожесточением. Управляющий присел. Как бы само здание не разнесло в щепки - столько там энергии! Коротышка же не проявил ни малейшей эмоции. Потом - минутная пауза и, наконец, хлопок последнего взорвавшегося монитора. Как же он теперь за Зазеркальем следить будет? Управляющий покачал головой и повёл брата в соседнее с бывшей лабораторией здание.

 

***

     - Ну, хорошо! Вот ты - большой ученый.

     - Дай время!

     - Даю. Ты - в машине. Летишь по хайвэю на запредельных скоростях. У тебя, допустим, стиль мышления такой: сделать внешний антураж настолько мимолётным, насколько быстро вспыхивают и угасают искорки озарения в твоём мозгу.

     - Допустим. Хотя это и не обо мне, но ход вполне приемлемый: внешние сходные обстоятельства подталкивают внутренние сходные процессы. И что?

     - И вот она - искорка открытия вспыхнула из столкновения в голове тысячи тысяч разрозненных фактов! Вот оно - мимолётное озарение, которое надо непременно зафиксировать, пока оно не ушло, не улетучилось, не исчезло так же внезапно, как и появилось.

     - Красиво. Хотя этот пример подходит больше для поэзии... Дальше!

     - Дальше ты - на обочину и бьёшь по тормозам. Это на хайвэе-то! Но ты обязан это сделать, так как твоё открытие, ну, не знаю, спасёт миллион человек от голода! И вот ради этого ты останавливаешься там, где нельзя, и пытаешься зафиксировать зыбкий ход своих мыслей. А тут бац! В зад твоего Мерседеса - мотоциклист, тоже нарушитель правил. Он обгонял кого-то справа, никак не рассчитывая на твоё присутствие на обочине. Ясное дело, вдребезги. Он же не знал, что тебя осенит останавливаться на бетонке.

     - Нет, ну что за манера так всё портить! Начал с тонких материй, и на тебе - лужа крови! Я уже человечество собрался осчастливливать, а он - бац! - и мотоциклиста вдребезги! И что?

     - Вот и я спрашиваю: и что? Стоит ли открытие, несущее счастье миллиону, стоит ли оно жизни одного мотоциклиста, да к тому же ещё и нарушителя порядков?

     - Ты ещё о слезе ребёнка спроси... Не стоит! Чем я лучше мотоциклиста? А чем каждый из этого миллиона лучше него? А если он - ещё более талантливый и собирался осчастливить не один миллион, а десять? А хотя бы и менее! Нет, твоя дилемма слишком проста для меня: я - не Господь Бог!

     - Но...

     - Ты ещё предположи, что я - полицейский, и гонюсь за преступником. И в этой погоне преступник убивает... не важно кого - сбивает машиной невинного человека! И спроси меня при этом, стоит ли справедливость, стоит ли свобода одного урода жизни этого невинного человека? Не стоит! Пусть лучше он убежит! Ни ты, ни я не вправе жертвовать кем-либо даже ради самой великой цели.

     - Как же ты хочешь спасти человечество, не пожертвовав при этом никем?

     - Могу собой...

     - Собой? Сказано вполне определённо. Я это учту при случае. Собой... Ну-ну! Если только придётся стать собой.

 

***
     Антуан открыл глаза и увидел... мрак. Облака густого мрака клубились вокруг него. Клубы темноты. Клубы непроницаемой, всё поглотившей темнотой пустоты. Впрочем, нет, не пустоты. Мрак был материален, он прикасался к Антуану, окутывал его собой, наплывал волнами и удалялся от него куда-то в неразличимое глазами тёмное пространство. Антуан долго всматривался в эту темноту, надеясь, что глаза, наконец, привыкнут к ней, и он начнёт различать хоть какие-то очертания, хоть какой-то малейший в нём лучик света. Он до малейших подробностей знал устройство глаза и поэтому нисколько не сомневался, что чувствительные клетки-колбочки, когда надо, уступят своё право воспринимать свет клеткам-палочкам, а потом наоборот, надо только немного подождать. Но шло время, и ничего не происходило. На этот раз мрак был настолько силён, что глаза оказались бессильны бороться с ним. Тогда он понадеялся на осязание, ведь многие, ослепшие, видят руками. Он тоже прекрасно знал этот феномен, когда в мозге происходит обмен информацией между отдельными его участками, и тогда тактильные рецепторы, становясь чрезвычайно чувствительными, посылают свои импульсы одновременно в разные отделы мозга, возбуждая и зрительные центры тоже. Да, слепой человек со временем может научиться видеть руками. Организм, стремящийся выжить, будет использовать любую мельчайшую возможность для своего сохранения, для адаптации к изменившимся условиям. Но ничего не происходило. Мрак не рассеивался, и только лишь напоминал о своём присутствии, проходя холодными волнами сквозь Антуана и злорадно давая знать, что вокруг Антуана - не пустота, и что это он - Мрак, Властелин всего - поглотил собой и растворил в себе всё когда-то видимое Антуаном вокруг. Всё, что было когда-то реальным, осязаемым и... любимым. Антуан попытался крикнуть туда, во мрак, но не услышал своего голоса. Он понимал, что кричит, но слух не был подвластен теперь ему. А может быть, слух растворился, чтобы не сообщать Антуану того, что шепчет ему на ухо сейчас мрак? Антуан закрыл глаза, не в силах больше видеть темноту, - и темнота... мрак исчез. Антуан вновь различил перед собой многоцветный Гипермир, наполненный миллионами человеческих миров, плавающих в нём забавными мыльными пузырями, увидел горы всевозможных рекламных поделок и просто горы милого глазу мусора, среди которого парил красно-синий Супермен, не вызывавший теперь в Антуане ни малейшего раздражения... Он увидел всё то, что в этот долгий год его жизни и составляло его жизнь. Антуан открыл глаза - всё снова исчезло. Мрак. Нельзя было открывать глаза! Если хочешь сохранить свой мир, держи глаза закрытыми! Не впускай мрак в свой мир - не открывай глаз! Он понял, да, он понял это немыслимое условие, и ему впервые за всё это время стало жалко себя самого. Жалко до слёз! Ведь всё дорогое осталось внутри, а вовне - темнота. Он думал, что уже давно возмужал, и даже стал воином, защитившим свободу, но сейчас он был всего лишь одиноким человеком посреди бесконечной и беспощадной темноты. И Антуан заплакал, горько заплакал. Ему теперь некого и незачем было стесняться посреди темноты - он был один и мог позволить себе теперь всё. Он долго плакал, прикрыв глаза руками, чтобы, закрыв веки, видеть хотя бы память о своем утерянном мире и обо всех его дорогих Антуану обитателях. Слёзы, тёплые слёзы текли по его рукам и щекам, напоминая те слёзы, которые он снимал со щёк милой его Аэры. Антуан отнял руки от глаз, чтобы посмотреть на эти слёзы, такие ли они, как те. На руках он различил лишь чёрные потёки. Мрак - чёрный смог мрака смывался с его рук его же, Антуана, слезами. Тёмное пространство вокруг становилось едва различимым. Сколько же надо слёз, чтобы отмыть его?

***
     - Автостоп, почему люди так упорно повторяют чужие ошибки?

     - Э...хочешь грубой, но точной аналогии?

     - Не очень.

     - И всё же! Другой вспомнить не получается. Если представить, что человеческая ошибка - это дерьмо, то чьё дерьмо приятнее: своё или чужое? Вот и весть ответ. Дело в том, что чужое даже издалека страшно воняет и вообще отвратительно. А своё... Как там у вас в науке? Неизбежная адаптация к запаху снижает порог чувствительности и даже сбивает с толку в оценке других показателей оного продукта, например, вкуса.

     - Наукообразную рвоту несёшь, Автостоп! Не противно?

     - А разве не так? Фу-ты, какие мы впечатлительные! Мне один проф...

     - Всё так, черт возьми! Но это всё - физиология, рефлексы. А где же мозги? Почему они не включаются? Тысячи лет повторять одно и то же! Не глупо? Человек набирается знаний, а думает, что набирается ума. Дудки! Ходит по кругу, как баран на привязи.

     - Антуан, а может, по кругу - это так и надо? Может, задумано так, чтобы начинать и завершать в одной точке? Всего лишь дан человеку маленький изъян: одна нога твёрже другой. И всё!

     - Это как же?

     - Ну, когда человек идёт по густому лесу, где нет чётких, издалека видимых ориентиров, и он думает, что идёт по прямой, то он, на самом деле, обязательно должен вернуться в исходную точку. Правша сделает незаметный для себя разворот влево, левша - вправо. Это таёжное правило. Может быть, так и надо, Антуан? Иначе человек перестал бы быть человеком, а стал бы богом. Скажи, какому богу там, на небесах, это понравится?
     - Так ты говоришь: идёт по густому лесу, где нет чётких ориентиров? Что же тогда было у него до сих пор, а, Автостоп?

 
     Автостоп, что же ты молчишь теперь, Автостоп...          

         

***
     Рёв. Рёв зверя. Рёв, похожий на отчаянный рёв медведя, попавшего в капкан, из которого есть только один выход, и этот выход не сулит ему ничего хорошего. Человек вздрогнул от этого рёва, поглотившего собой всё видимое и всё слышимое пространство, всю притихшую живую и всю неживую природу. Человек удивился. Ему показалось, что он спал и именно этот рёв разбудил его, хотя он и не помнил, как уснул, как оказался в этом месте, откуда сюда пришел и вообще, что там впереди и что там позади. Он просто очнулся от забвения, похожего на сон, очнулся с ощущением того, что этот отчаянный рёв диссонирует с тихим и покорным человеку настроением окружающей природы.

     Человек знал, что природа после катастрофы притихла и замерла как пришибленный котёнок, вывалившийся с балкона пятого этажа. Откуда у него было это знание? Какой катастрофы ? Он повторял сам себе это сочное слово КАТАСТРОФА, навязчиво въевшееся в память без малейшего объяснения своего смысла. А образ котёнка, упавшего с балкона? Что такое КОТЁНОК ? Что такое БАЛКОН ? Что такое ЭТАЖ ? И почему ПЯТЫЙ ? А какой бывает ещё? Несколько зацепившихся за сознание фраз... и всё скрывающая собой пелена. Мозг даже и не пытался сбросить эту пелену, поскольку в сознании человека не было слова МОЗГ. Катастрофа, котёнок, балкон, пятый этаж... это не были слова. Это были образы, беззвучно долетавшие до него, такие же образы, как слышимый им шелест листьев, или как этот стихший даже в виде эха неистовый рёв зверя. Производил ли эти звуки и образы он сам или приносил их ветер, человек не знал, да и не мог знать, потому что хотеть знать предполагало ощущать себя, а он себя не ощущал. Никем. И ничем. Сгусток помутнённого сознания посреди дикой притихшей природы.

     Он должен идти туда, откуда пришел этот дикий рёв. Отчаянный рёв... Катастрофа... он должен идти туда. Там - там будет разгадка, там будет осознание - осознание, к которому ноги, казалось, имевшие собственные мысли, сами вели его. Он шёл тропинкой, многократно протоптанной чьим-то неровным шагом. Шаг мог показаться знакомым, как и всё окружающее пространство - знакомое и предсказуемое, но он не мог ни сравнивать, ни предсказывать. Он шёл по тропинке, и его нисколько не удивило то, что рядом вдруг зашагал лохматый пёс, добродушно виляя хвостом. Добродушно? Что такое добродушно? А как бывает ещё? Пёс, казалось, вёл его куда-то. Зачем пёс?  Ведь и тропинка тоже вела.

 

День День День День

                                       Тень

Тень Тень Тень Тень

                                      Сень

Сень Сень Сень Сень

                                      Лень

Лень Лень Лень Лень 

                                      День

День День День День

                                     Ночь

Ночь Ночь Ночь Ночь

                                    Свет

Ночь Ночь Ночь Ночь

                                    Свет

Свет Свет Свет Свет

                                     Бред 

Бред Бред Бред Бред

                                    Тьма 

Свет Свет Свет Свет

                                    Тьма 

Бред Бред Бред...

                   Катастрофа

Катастрофа

          Ка-та-стро-фа...

 

     То, куда он должен был добраться, хорошо просматривалось издалека. Это были два безлесных каменистых холма, полого возвышавшихся своей белизной над гладью притихшего леса. Неровно, но торопливо шагая в их направлении, человек, не отрывавший взгляда от своей цели, даже не удивился тому ощущению, что холмы эти как будто дышали, то поднимаясь над горизонтом, то исчезая из виду в соответствии с рельефом тропинки. Дышат - значит, дышат. Вот и хорошо, что дышат. Что значит ХОРОШО ? А как ещё бывает?

     Деревья вокруг человека, как ошпаренные кипятком, не знали, шуметь им, подчиняясь ветру, или сказать ветру, что сегодня не лучший день для нежных касаний. Звери сторонились его, но шли следом, высматривая, что же произойдёт с человеком на это раз. Самые храбрые, любопытные и мягкосердечные подбирались ближе и шли рядом с человеком. Человек, не замечая их, приближался к тем двум холмам. Иногда он с удовлетворением различал - в тот момент, когда холмы, казалось, вдохом тайги поднимались в небо, - что подножие этих белесых холмов опоясано явно выделявшейся тёмно-зелёной полосой, вившейся вокруг них восьмёркой. Полоса была окантована снизу белой каменной каймой. Этот странный любому глазу вид, даже глазу шедшего рядом пса, был абсолютно естественен для человека, не надеявшегося увидеть ничего иного. Котёнок, балкон, пятый этаж... неразгаданные слова остались там, где он с ними проснулся. Там же остался и сам знак вопроса. Два холма! Он приближался к этим манящим двум холмам посреди бесконечного леса.

     Пёс остановился у подножия ближайшего холма, сел и жалобно завыл. Катастрофа... Пёс выл о катастрофе, которая здесь была, и от которой он хотел, в который уже раз, предостеречь человека - предостеречь своей странной песней. Странной... Почему странной? Человек не знал, но знал пёс. Однообразная бесконечная повторяющаяся череда катастроф для пса была невыносимой, но и неизбежной обязанностью - быть их свидетелем. 

     Человек тряхнул головой, поднял кверху глаза и разглядел, что из вершины каждого из двух холмов бил родник, стекавший вниз множеством ручьёв. Человек не задавал себе вопрос, как родник мог оказаться на вершине каменистого холма. Задавать вопрос - это, наверное, подвергать сомнению, но его вполне устраивало это положение, когда воды было вдоволь, и она стекала именно туда, где росли нужные ему растения. Почему нужные? Человек подошел к одному, занявшему самый край той тёмно-зелёной дышащей влагой полосы, окутавшей восьмёркой подножие обоих холмов. Он сорвал что-то с дерева. Откусил. Сладко. Вода. Родник. Человек воспринимал этот родник не более естественно странным, чем солнце, светящее с неба, или кот отгоняющий мышей вон от того, золотого участка полосы восьмёрки, расположенного чуть поодаль. Восьмёрка... хорошее слово, сладкое слово, думал человек, доедая фрукт и не очень мучительно пытаясь вспомнить, откуда ему известно это слово. Восемь обозначало теперь всё, чем он был бесконечно доволен. Восемь обозначало жизнь.

     Человек дошел до места пересечения линий восьмёрки и не удивился тому, что там был домик, стоявший, как нечто соединявшее обе половины - точно в месте пересечения линий. К домику с обоих холмов стекались остатки родниковой воды, наполняли какую-то емкость, а излишки уносились тонким ручейком в озеро, находившееся рядом. По озеру плавали многочисленные утки, десяток белых лебедей и пара чёрных.

     Человек вошел в дом. Всё было не осознаваемо знакомо. Он сунул руку в какую-то коробку, заставив четырхнувшегося паука снова прекратить плетение сети, закрывавшей в неё проход, и вытащил оттуда съёжившуюся, полусухую, но бесконечно сладкую во рту дольку того, что в изобилии росло у подножья. Ему эта долька нравилось даже больше, чем тот, свежий фрукт. Человек был сластёна. Сластёна? Что значит сластёна? Это - то же самое, что и человек! Он с удовлетворением отметил, что пёс и кот не могут называться человеками, потому что они - не сластёны. Они ему - не соперники.

     Всё в доме было там и лежало так, что человеку не надо было ничего искать. Всё, окружавшее его, не требовало никаких оценочных вопросов. Он зачерпнул воды подобием ковша из подобия неиссякаемой бочки. Теперь он должен пойти и сделать обход этой узкой и плодовитой полосы у подножия холмов. Он должен пойти проверить, всё ли в порядке. Он не знал, что и как должно там быть, но он точно знал, что от благополучия этой бесконечной и всегда упирающейся в тёплый дом полосы земли зависит и его бесконечное благополучие.

     Земля была ухожена, очищена от камней, которые периодически скатывались по белым каменистым склонам, но которые кто-то добросовестно убирал в сторону, выстраивая из них хранящую влагу террасу, укрепляя и защищая полосу земли от смывания в озеро. Человек прошелся по всему протяжению линии восьмёрки, убирая упавшие камни и подправляя сбившиеся ручейки, сбегавших с пологих холмов. Он нашел несколько спелых ягод, выдернул из земли несколько сладких корешков, сорвал пару фруктов и всё тут же съел, не раздумывая. Довольный, он нашел на одном из отрезков пути золотые колосья, сорвал несколько колосков, потёр в руках, попробовал раскусить зёрна и тоже довольный вернулся в домик. Он знал, что должен аккуратно взять оттуда какой-то острый предмет, от которого и кошка и собака постарались держаться подальше, и этим предметом он срезал колосья, собрал и вышелушил зёрна.

     Он был страшно доволен. И он знал, что в следующий раз он также получит зерна, только в другом месте - там, где он шелушил теперь срезанные колосья. Семена, семена, семена... Смутное ощущение того, что и от него при этом что-то зависит, заставило человека пойти и осеменить то место, где просыпались на землю зёрна. Он не понимал, зачем делает это, только какое-то древнее поверье, записанное предками в его генотип, подсказало, что так урожай будет вернее. Так урожай зависит и от него. Удовлетворённый и довольный собой и тем, что не забыл о старинном обряде, а может, просто довольный и сытый, он улёгся спать, намереваясь, как только тьма сменится светом, подняться на вершины этих холмов и заглянуть в глубину родников, чтобы убедиться в их бездонности.

     Сон его не был таким спокойным и умиротворённым, каким был он сам накануне сна. Сон ему явно не понравился. Он состоял из обрывков фраз, из смутных силуэтов и смазанных лиц, из ощущения напряжения и азарта, теперь приводивших его, сонного, в состояние дискомфорта. Проснувшись, он решил, что спать больше не будет, а от тьмы, которая зачем-то наступает следом за светом, он укроется тем, что просто зажмурится. Ведь это уже не будет тьма, падающая откуда-то с высоты и ползущая к нему из-под каждого куста или дерева, и из каждого угла в доме. Нет! Теперь это будет его собственное отсутствие света. Он ещё раз зажмурился, чтобы доказать самому себе, что это он сам - хозяин света и тьмы. Полной темноты при этом не получилось. Зелёное пятно в глазах сменялось фиолетовым, фиолетовое - серым. Вот и хорошо! Значит, ночь у меня будет не такой тёмной.

     Теперь он открыл зажмуренные глаза - это заставило его слегка потерять равновесие - и он с некоторым удивлением, не произведшим на него особого впечатления, заметил, что находится на полпути к вершине холма. Подниматься по белому каменистому склону было долго, но не трудно. Человек просто шел вверх и вверх, даже не ища глазами то примечательное место на вершине, отмеченное тёмным камнем. Из этого камня, казалось, и бил родник. Зачем человек шел к роднику, зачем собирался потревожить его бесконечность, человек не задумывался. Он, сытый и довольный, накормленный и напоенный этим родником, стремился к тому месту, откуда он интуитивно чувствовал происхождение его сытости и довольства.

     С высоты холма он видел свою узкую полоску земли, изгибающуюся восьмёркой вокруг холмов, видел, как туда стекает вода родников, и, напоив всё растущее на его земле, остатки воды собираются в озерце, недалеко от избушки, где её пьют и из неё кормятся птицы, рыбы, звери. Со своей высоты он хорошо видел, как ходят по поверхности озера косяки рыб и как по его берегу, по колено в воде, следом за косяком ходит медведь и пытается когтями вырвать из воды самую крупную рыбину. Человек подумал, что медведь очень на него похож, а значит, и ему, человеку, надо быть похожим на медведя, чтобы поймать рыбу. А ещё ему нравились два чёрных лебедя, казалось, указывавших медведю, где рыба, а, может быть, просто помогавших ему наесться досыта и поскорее убраться восвояси, оставив их полноправными хозяевами озера.

     Человек добрался до тёмной вершины холма - до того коричневого гранитного камня, казалось бы, как губка, переполненного влагой, и опёрся на край этого камня, чтобы заглянуть внутрь источника. Он не заметил, да и вовсе не понял, что произошло, только камень, не то подточенный водой, не то не выдержавший его веса, ушел у него из-под руки и провалился внутрь источника, увлекая за собой все окружающие камни и чуть было не самого человеку, едва успевшего отскочить в сторону. Катастрофа?

     Человек ничего не понимал в произошедшем. Он только видел, что огромный камень намертво перекрыл воде выход. Она больше не поднималась наверх и не растекалась ручьями под его ногами. Человек посмотрел на соседний холм и обрадовался тому, что из второго источника стал бить фонтан: значит, вся вода теперь ушла туда. Красиво! Что такое красиво? То, что мне нравится видеть, то и красиво... Человек был страшно доволен, что начал понимать в красоте.

     Спускаясь с холма вниз, он заметил, что полоска земли, опоясывавшая обезвоженный холм, побледнела и пожелтела. Потом он увидел, как бледнеют, желтеют и сохнут все растения вокруг этого холма. Но он не придал этому значения, ведь у него был ещё второй холм, где воды много, очень много! Он поспешил туда и, приблизившись, понял, что поток от фонтана смывает со второго холма и растения, и остатки почвы... Катастрофа?

     Человек не знал, что ему делать. Почему всё так легко разрушилось? Быть может, это оттого, что он осеменил землю только под одним из холмов - и теперь там собралась вся вода. Быть может, семя притягивает воду? Он попытался вспомнить в деталях древнее поверье, но не вспомнил ничего ни из ритуала, ни из того, где и что и как должно расти. Почему всё погибло? Он пошел к озерцу, чтобы по-медвежьи наловить себе рыбы, но рыбы в озере уже не было. Поток воды смыл в это озеро всё со второго холма, превратив его в зловонное болото. Лебеди ушли. Ка-та-стро...
     Нет! Не так!

     Он стал носить воду туда, где она исчезла. Он день и ночь носил воду, много и трудолюбиво. Но он не знал, совсем не знал, где и сколько нужно воды, чтобы выросло то, что давало ему пищу, что давало ему жизнь. На месте сладких корешков вырастали колючки, на месте ягод - бесплодные лианы.

     И человек, наконец, понял, что ему вредят. Вот, где-то здесь спрятался враг и изо всех сил вредит человеку. Он пошел к дому, чтобы взять там тот острый предмет и поквитаться с этим кем-то, разрушившим благополучие и бесконечное довольство человека. Дом был разорён водой. Тогда человек вспомнил о той странной палке с привязанной к её концу длиной бичевой и воткнутой у подножья сухого холма. Так вот для чего здесь эта палка!

     Человек взял её и стал хлестать ту пересохшую землю, под которой наверняка и пряталось это злобное существо, забравшее воду. Дикие вопли озлобленного зверя разнеслись по тайге, заставив медведей присесть на лапах и опорожнить желудки, а листья и хвою - скромно опуститься ветвями до земле. Вот! Вот оно! Пыль осела, и человек увидел кости и череп, так похожие теперь на него самого, исхудавшего и измученного. Катастрофа!

     Теперь... человек знал теперь, что такое Катастрофа.   

     Рёв. Рёв зверя. Рёв, похожий на отчаянный рёв медведя, попавшего в капкан, из которого есть только один выход, и этот выход не сулит ему ничего доброго. Рёв, эхо которого бесконечно долго блуждает по лесу, извещая всех её обитателей об истинном смысле слова катастрофа. Человек схватил эту палку и, продолжая свой бесконечный и безысходный вопль, раскрутил бечеву в воздухе и направил её вокруг своей головы и шеи. Когда верёвка обвила их мёртвой хваткой, больно хлестнув по глазам, и когда стало трудно дышать, он изо всех сил взвыл и дёрнул за палку. Лёгкий хруст не заглушил бесконечного эха от рёва не то человека, не то медведя -  эха, разбудившего новое сознание где-то на окраине этого мира. Стёртое сознание человека, не ощущающего себя человеком... Сознание, не имеющее понятия ни о хорошем, ни о плохом, лишь ищущее значение странного слова катастрофа, чтобы сообщить его окружающей природе - природе, нисколько в этом смысле не заинтересованной.  

 

***

     В руках Евсея - несколько отпечатанных листов. Рассеянное, слегка заинтересованное чтение. И совершенно далёкие от него мысли.

 

     Наконец, он собрал их всех вместе. Да, теперь он мог собрать их всех вместе. Теперь он знал о них почти всё, и поэтому их фантомы практически полностью совпадали и по внешнему образу, и по образу мышления со своими прототипами.

     Он собрал их всех. Он заставил их появиться в то время и в том месте, где когда-то проходили, и теперь снова должны были проходить похороны его матери. Теперь она снова недавно погибла. И он, не сносивший ещё солдатской формы, пришел на кладбище и привёл всех их - фантомов - за собой. Они следовали покорно. Фантомы уже знали, о чём именно он их спросит, и каждый своими умственными способностями и интеллектом своего прототипа готовил защитную речь. На этот раз он дал им этот шанс - попытаться защититься, стоя у гроба убитой. Он хотел знать.

     ЗА ЧТО ?

     Тот, кто не сносил ещё солдатских сапог, выхватил из послушной толпы первого теперь, но самого последнего из смотревших в живые глаза его матери. Он поставил его в голове у убитой и задал вопрос: За что? Остальные, восхваляя его проницательность - проницательность одновременно и судьи и обвинителя, - скромно и сообразно траурной обстановке захлопали. Захлопали в ожидании самообличительной речи убийцы и в тайной надежде: Вот он - определён главный виновный!

     - А я что? Я... да я вообще не знаю, кто она такая! Да может... может, это и не я её. Может, я зарезал какую-то другую. Сколько у этой ножевых ран? Двадцать девять? Вот видишь, солдат! А должно быть двадцать восемь! Это - моё число. У меня хватает дыхания ровно на двадцать восемь ударов. Я после Колымы сильно задыхаюсь. И вообще, меня никто за руку не поймал! Что, разве не так, гражданин начальник милиции? Поймал ты меня? То-то! Извини, солдатик, но не я виной, а вон тот - краснопёрый, что не захотел глубоко копаться в этом деле. Эй, краснопёрый, что ж ты меня не взял? Что! Не знал, кто у Нюрки в дружках ходит? Или связываться не захотел с Нюрочкой-снегурочкой и её дружками?

     Милиционер вышел сам. Посмотрел в глаза солдату. Отвёл глаза.

     - Я воевал, и видел её так же близко, как видела свою смерть твоя мать. Только на меня не бросался уголовник, знающий, что не получит никакого сопротивления. На меня бросался храбрый матёрый враг, знавший и ценивший не только свою, но и мою силу. И вот я, живой, здесь... Да, я догадывался, чьих это рук дело. Но что я мог предъявить против тебя и Нюрки? Мои догадки? А потом, когда вы будете ходить по свободе, потому что сейчас не те времена и суд потребует доказательств - а у меня их нет! - что мне прикажете делать? Город переполнен ворьём и убийцами, выпущенными под амнистию на смерть вождя, и если я буду только и делать, что укрывать спину от вашей памятливой финки, многим ли честным гражданам я защищу тогда жизнь? Мне о живых сейчас думать надо, а те, кто уже умер, что ж... их не вернуть. Но ведь не я объявил эту амнистию уголовникам! Но это я, кто оказался теперь один против сотен убийц...

     - А ну, иди сюда ты! Да, ты, очкарик! - бывший солдат выдернул за шиворот из толпы круглолицего очкарика в пенсне. - Ты отвечай: зачем выпустил из лагерей эту свору убийц?

     - Я? Да что вы! Это традиция такая. Ушел правитель - пришел новый. Его должны полюбить. Ему должны быть благодарны и преданны. Обычная практика. Скольких мужей я вернул женам! И если бы муж твоей матери, солдатик, не был политическим, он тоже пришел бы домой, и ей не надо было бы работать допоздна и ходить среди ночи по тёмным закоулкам. Я что ли виноват, что муж её не сдал в колхоз своих лошадей, а продал их! Он что, не мог нормально украсть у кого-нибудь коня и нормально получить уголовный срок? К чему эти демарши? Не я, это он сам себя заслал лес рубить! И уж вовсе не я заставил его там снова жениться - это при живой-то жене! Так чего ты от меня хочешь, солдатик? Все вокруг хорошие, а я один - дерьмо, да? Не выйдет! Я не так прост. На меня можно повесить десять шпионажей - эка невидаль: директор атомной бомбы шпион! - но только не смерть твоей матери, солдатик! Не я её убил, а вон тот, что был её мужем. Был бы он честным человеком, никто не трогал бы вашей семьи. Или ты хочешь спросить, солдатик, и с того, кто затеял всю эту историю с лошадьми и колхозами?

     Тот, кто, не успев заработать на гражданскую одежду, носил ещё старую солдатскую форму, посмотрел в лица двоих, оказавшихся рядом, людей. Один из них был его отцом: лицо постаревшее, почти забытое. Даже закончив рубить лес положенные ему десять лет, он не поспешил возвращаться. Там, куда следовало бы вернуться, были уже взрослые дети. Там, откуда надо было уехать, дети были ещё крохотные. Бывший солдат, посмотрев в глаза второму из двоих, стоявших рядом, ткнул в него пальцем:

     - Ты!

     Усатая фигура пожилого горца сама выдвинулась к месту исповеди. Его не надо было ни дополнительно приглашать, ни вдруг выискивать в толпе. Он брезгливо посмотрел на юлившего только что очкарика, и добрым внимательным взглядом впился в глаза допрашивавшего его бывшего солдата.

     - В чем ты, солдат, хочешь обвинить меня? В том, что это я разрушил твою семью? А что же ты хотел? Ты хотел бы, чтобы не одного твоего отца послали на восток, а всю семью целиком? И чтобы вы все издохли в пути от голода и от холода - и ты, и четыре твои сестры, и мать? Не я ли спас вас, оставив жить в той деревне? Не я ли сказал, что сын за отца не ответчик? Так в чём я виноват? В том, что твой кулак-отец продавал лошадей, а ты, пионер, не донёс на него? Как не донёс на деда Степана, варившего самогон в сухой закон? Да! Знаю! Я всё знаю. И о том, как вы, пацаны, на спор стреляли из ружья дробью в окно лесника, чтобы решить, разобьётся стекло или дробь только наделает в нём дыр. А жена лесника оказалась при этом раненной в руку. И вы дрожали на печках в ожидании ареста, которого не последовало, ведь лесник был из добровольно раскулаченных и социально чуждых. Да, и об этом я тоже знаю! И не тебе, солдат, обвинять меня. Ведь ты даже спасибо мне ещё не сказал, да-да, спасибо за жизнь твой матери! Не за смерть её, в которой ты меня напрасно обвиняешь, а за её и твоих сестёр жизнь! 

     Не я ли вернул ей свободу, когда она будто бы из-за болезни младшей дочери не пошла голосовать в соседнюю деревню на всеобщие добровольные выборы, чтобы всенародно перед всем миром подтвердить мою власть в этой стране? Не за эту ли явную контрреволюцию она была арестована? Ведь та болезнь дочери - липовая! Разве кто тогда умер? Что, солдат, забыл, как тебе сообщили, что сёстры по вине твоей арестованной матери пухнут с голоду? Да-да, те самые, любимые сёстры, которые однажды уже пухли от голода в войну, и старшей из которых ты в голодном помешательстве однажды даже голову разбил молотком - за селёдочную голову со свалки! Этого ты за собой не помнишь? Но я помню! И вот эти сёстры снова голодали, мать сидела в тюрьме, а ты - солдат, написал мне тогда письмо с просьбой выпустить мать. Разве я не пошел тебе навстречу, забыв о классовой борьбе, лишь бы только молодой боец мог честно и спокойно продолжать служить Родине? Или ты думаешь, что, имея смелость послать мне письмо, можно в тайне надеяться на то, что до меня оно не дойдёт?

     И какая же мне за это благодарность от тебя? Ты ещё скажи, что это я гнал вашу мать из деревни в этот город! Я что ли отрывал её от земли? Я что ли разорял её хозяйство? Нет! Это твой отец начал разорение! Дети платят за безумие отцов. И это твоя мать - земля ей пухом! - устроила контрреволюционную демонстрацию отказа от выборов. Ведь просто и ясно было сказано: Выберем достойных! Выберем, а не назначим! Так что? Ваш вождь уже не достоин? Именно так надо было сказать всему миру?! Всем ястребам во главе с Черчиллем, призывавшем к максимально возможному уничтожению русских, чтобы не дай бог они не добрались до границ Великой Британии. Так ему и сказать? Вон он, кстати, - в толпе - пойди, спроси, не этого ли он ждал!

     - Заткнись! Заткнись, усатый... ты мне надоел. Все вы правы, ублюдки! Вот только она - моя мать тут лежит, а вы...

     - А что мы? Мы тоже не все своей смертью.

     - Заткнись! - бывший солдат пошарил глазами по толпе, ища и так же быстро найдя искомое. - Ну, а ты, Нюрочка, что ты мне скажешь, шалава заречная?

     - Вот как ты заговорил, милый! Что ж песню так резко изменил? Или мой припев не понравился? Ну, а куплет-то по душе был! Или я тебе не говорила, что с огнём играешь? Или ты не знал, с кем дело имеешь? Что ж так-то?! Мир наш уголовный тебе, любимый, не по душе? Тюрьмы боишься? Так она сама нас боится! А без тюрьмы да среди трупов лучше, а? Что, голубок, увлёк молодое сердечко, попользовался, а потом - в кусты! Чистенькую захотел? Поехал, привёз сюда чистенькую, нетронутую, а мня, шалаву - побоку! Нет уж! Сказала я тебе тогда: Не прощу! Сказала я тебе: Месть жестокой будет! Жена твоя мёртвенького потом родила, что, не так? Или не говорила я: Не быть твоему первенцу живым! Но и даже мёртвого внука твоя говорливая мать не увидала! За три дня до свадьбы, а! И вот она, мать твоя - здесь, а ты - жив! Живи долго, любимый, пей много, переживи меня и умри молодым, так и не смирившись со своей скотской честной жизнью! Вот тебе моё слово! Так ты всё ещё спрашиваешь нас: За что? Кто во всём виноват? Что молчишь? Убирайся-ка ты отсюда со своей женой, вновь на сносях, убирайся из нашего города, пока грех на мне малый! А за могилкой я сама послежу, если только жива буду...

     Посмотрел бывший солдат по сторонам: толпу народа собрал он здесь. И директор школы, в которой мать допоздна работала уборщицей. И пацан, разбивший лампочку. И хозяин города, перенесший охрану с перехода железки - себе к подъезду. И прохожий, заткнувший варежкой рот. И друг, познакомивший с красавицей Нюркой. И жена, не уберёгшая первенца и родившая его мёртвым, упав в подъезде. И даже Уинстон Черчилль, не любивший, не понимавший и боявшийся русских. Посмотрел он на всю собранную им вокруг гроба матери толпу, никого не призвал более к ответу, заплакал, бросил горсть земли на крышку гроба, забрал жену и уехал из этого города. Навсегда.

     Больше он не собирал фантомов. Больше он - фантом среди фантомов, нечёткий отпечаток, давно ушедший обрывок чьей-то памяти - никому не мстил. 

 

     - Что это?

     - Это? Писатель прислал. Однажды Автостоп посоветовал ему начать писать, так он теперь таким вот образом напоминает мне о нём. Он считает, что именно Автостоп избавил его от душевной хандры, и простит меня не забыть о том, что тот для нас сделал. Как будто кто-то собирался забыть! - Евсей посмотрел в глаза Антуану. - Видел его? Я как раз собирался тебя спросить, Антуан, ты не знаешь, где локация Автостопа там, на Земле?

     - Он не говорил. 

     Евсей вел беседу так, будто они и не расставались, а с момента их последней встречи не произошло никаких событий. Он был так же сосредоточенно спокоен и с тем же ощутимым грузом ответственности за каждое своё слово и решение.

     - Мы собираемся покинуть Систему и забрать с собой всех пострадавших в Зазеркалье. Автостоп - ты же понимаешь, мы не можем его оставить. То, что он для нас сделал... и ты видел, как он теперь мечется в своём стёртом мире катастрофы, пытаясь найти себя. Там, на воле, среди людей, которых он спас, мы вернём ему личность. Или, по крайней мере, он не останется один, как сейчас, в своём бесконечном кошмаре. Но надо знать, где найти его там, на Земле. По ту сторону его монитора можно лишь разобрать, что это - северное полушарие...

     - Наверное. Он пришел с востока, много путешествовал по Земле и рассказывал мне, что иногда приходилось спать на месяце Луны, спокойно свесив с него ноги, а иногда постоянно с него соскальзывал, и надо было обхватывать край месяца руками.

     - Это значит, что он был как на севере, так и на юге. А в западном или в восточном полушарии...
     - Да. И потом, он мог войти в Систему в любом центре подключения. Путешествовал... Знаете, Евсей, - если говорить о его родне и происхождении... может это Вам о чём-то говорит - он мне как-то рассказывал о причуде своего не то деда, не то прадеда. Автостоп однажды заметил, что и я, и он, и Аэра... в общем, я всех себе подбираю на букву А. Мол, кто будет следующий на букву А? А потом добавил, что не я - первый чудак на этом поприще. Его дальний родственник полюбил было букву Л, так он всех своих детей называл на букву Л. А было их 8 душ! И представляешь, сказал он мне, родился девятый ребёнок и, не то имён на Л не осталось, не то решили отойти от традиции, короче, назвали на другую букву. Так тот ребёнок возьми да и помри в младенчестве. А те, что на Л, все выжили - в тяжелые, кстати, времена выжили: Людвиг, Лев, Лилия, Людмила, Лариса, Луиза, Лидия, Любовь, так, кажется. Если он, проснувшись, куда-нибудь побредёт, думаю, он побредёт именно в том направлении.

     - Странный набор имён... Подходит для иммигранта - их тогда было бесчисленное множество, но у них редко бывало так много детей. И больше он о себе не рассказывал ничего?

     - Почти ничего. Так, кое-что о жене, о местах, где бывал, о людях, с которыми встречался. О себе - мало. Нет, без информации из памяти Сети Вы не узнаете, где его искать на Земле. Но... но Вы уверены, что это надо делать? Я думаю, если его там разбудить сейчас, это будет старик, постоянно и неосознанно куда-то бредущий. Так ли это нужно? И Вы меня извините, Евсей, но такое впечатление, что Вы и там собираетесь соблюдать вечность. Ведь Вы и сами не молоды... 

     - Я, мой мальчик, стар был ещё до Системы, но я покину своих людей лишь тогда, когда сочту возможным. Поверь, это не так сложно, как может показаться. Надо только верить в своё предназначение, а силой и временем Бог наделит тебя сам. Твой друг Автостоп... я уверен, что даже старику надо дать шанс вспомнить себя. Даже за час до смерти! Здесь его стёртое сознание будет мучительно воспроизводить самое себя. Без конца! И это - ад для того, кто был когда-то человеком. Потому что рай - это ощущение себя. 

     - Самого себя... Да, но только кто его разбудит? Прошедшие через Зазеркалье лишены понимания иного пространства, кроме того нейтрального, что не стёрлось. Они лишены воли порвать с ним - с единственной нитью, поддерживающей связь разума с миром.

     - Конечно. Конечно. Сейчас всё в руках Паука. Только Пауку известны координаты каждого, кто и откуда пришел. Но Паук и слышать не хочет о нашем возвращении, а тем более о том, чтобы разбудить и забрать отсюда пострадавших. Он не раскрывает информацию, ссылаясь на свою пресловутую демократию. И вообще, он откровенно прячется от меня.

     - Паук не захочет этого делать.

     - Это мы ещё посмотрим!               

     - Он знает, что с вашим уходом, Система развалится. Он будет держаться за Автостопа, за Аэру и других, и этим будет держать здесь и всех вас.

     - Пресловутая пауковая демократия! - впервые за всё время общения Антуан увидел Евсея таким яростно-эмоциональным. - Люди мечутся в своих клетках безразличия под грузом остатков выжженной информации, не зная, зачем она им, не в состоянии оценить её. Несчастные забились в свои мирки, раздавленные ощущением катастрофы, и никакими силами их оттуда не выманить. Им, каждому, нужен теперь поводырь, чтобы повести за собой, в мир людей. И вот теперь Паук не хочет применить своё особое право. Мелкий пакостник! Ты слышишь меня? - прокричал Евсей в Гиперпространство, хотя прекрасно понимал, что невидимые уши Паука ловят сейчас каждое их слово.

     - Особое право? - Антуан впервые слышал этот термин.

     - Право Паука отключить любого от Сети. Он мог бы стереть границы мира того или иного человека и это дало бы его мозгу непроизвольный импульс бегства из Системы.    

     - Он не говорил об этом! Только о каком-то глобальном стирании границ. Он боялся навредить невиновным. Ведь он... он же мог своевременно удалить главарей сектантов, и тогда всего этого ужаса не было бы!

     - Что было, то и было, Антуан. Он верит, что его демократия сама сумеет себя защитить. И ведь защитила же, если честно! Да и главари сектантов оказались липовыми. Не удалять же было всех подряд?

     - Защитила?! Да это мне чудом удалось добраться до Зазеркалья! Любая из тысячи малейших случайностей могла в любой момент зачеркнуть всю вашу болтливую закономерность! На что вы с Пауком надеялись? А Автостоп? А Аэра? А её братья, ваши люди? Они что - необходимые жертвы войны за демократию в этой импотентной Системе? Что за война без жертв, да?!

     - Войны без жертв не бывает. И без героев... Тут я мог бы с тобой и согласиться и поспорить, если хочешь. На самых последних примерах мог бы. Тебе говорили, как ушли Автостоп и Аэра? Хочешь услышать то, что известно мне?

     - Хочу!

     Антуан, взбешенный тем, что был более простой и надёжный способ избавиться от сектантов, готов был разорвать сейчас Паука на куски. Пусть Евсей расскажет мне о моих Автостопе и Аэре, а я, я поищу в себе силы понять, где он - предел, за которым героизм и жертвенность превращаются в банальное избиение и бессмысленную жестокость. Антуан надеялся, что его друг и что его любимая, уходя, подсказали ему последнюю подсказку: ради чего всё это было - ради чего сбылось то, что могло присниться ему лишь в страшном сне?

     Евсей же понимал и боль Антуана и его гнев. Но он также знал и историю человечества, знал, что никакая изоляция главарей сектантов не помогла бы избежать схватки. Ведь речь шла не об отдельных людях, речь шла об идеологиях. Стороны были абсолютно непримиримы. Хоть одна из сторон и не жаждала крови другой, но ведь и уступить тоже ни в чём не хотела. Поэтому битва, как не горевал о её жертвах сам Евсей, так или иначе должна была состояться. И если враг попался при этом в собственный капкан и ускорил его, Евсея победу... значит, на то была воля Бога, утолившего чрезмерную жажда крови у его противников. Хотели? Сильно хотели? Вот и напились досыта! 

     - Случилось всё так, как случилось, и нет в том твоей вины, что дорогие и мне и тебе люди попали в ту ловушку. Когда Автостоп, в котором Аэра видела тебя, успел сказать ей несколько слов о том, что манёвр с нападением на их мир - на самом деле манёвр отвлекающий, и что титры на фасетках навигаторов перепутаны, и что там поставлена ловушка и в неё попытаются заманить... Это всё, что он успел сказать до того, как сработал тот страшный жилет безопасности, определивший его слова как предательство... Она увидела его, то есть твои, остановившиеся прозрачные глаза и поняла, чем ты - Автостоп - заплатил за эту информацию. Аэра, не проронив ни капли слёз, с глазами, обуглившимися ровно настолько, насколько побелели глаза Автостопа, передала людям всё, как ты велел. Народ не поддался панике, он был готов к бою.

     Случилось нападение клонов Садиста, и оно было отбито. Паук делал своё дело, восстанавливая каждого убитого - в нарушение всех системных законов - прямо в своём собственном мире, а не в мире каждого погибшего. И никто не пытался его в этот момент клонировать. Потому что никто никогда и не собирался его клонировать - это было блефом, как с твоей стороны, так и со стороны сектантов, стремившихся на самом деле лишь стереть всех неверных в ловушке Зазеркалья, и тут же выйти в очищенный мир полными его властителями. Я был среди сражавшихся - вместе с моими людьми. Это никак не смутило нападавших, скорее обрадовало - ведь они предполагали твою двойную игру, были к ней готовы и даже использовали её в своих целях. Они смогли продублировать силы, окружить меня и заколоть в неравной схватке - как раз в тот момент, когда Паук, почувствовавший страшный недостаток в энергии, перестал успевать восстанавливать моих людей. Как оказалось, таков был их план - вызвать всплеск ненависти, убив меня, броситься будто бы в мой мир, где я могу регенерироваться сам, без Паука, испытывающего недостаток энергии, вызвать погоню за собой, и, убегая, заманить врага в Зазеркалье. Они даже не предполагали, что их план пойдёт так легко, ведь запасы энергии в Ядре Системы точно оценить невозможно, и Паук вполне мог справляться и с большими потерями среди моих людей, и с моей регенерацией тоже. Но получилось то, что получилось.

     В это время ты давно уже смешал карты сектантов, и поэтому Зазеркалье работало вовсю, поглощая их армию и уничтожая все запасы энергии Ядра. Именно поэтому действия клонов Садиста оказались столь успешными.    

     И вот в тот момент, когда обессиленный Паук на остатках энергии безуспешно колдовал над моим изрубленным в клочья телом, и когда моё тело исчезло из мира Паука, так им и не восстановленное, чтобы регенерироваться в собственном мире, враг бросился в Гиперпространство, будто бы стремясь в мой мир, чтобы там окончательно тысячу раз прикончить только что убитого полубога Евсея. И народ поддался на эту уловку и погнался следом, чтобы догнать и добить убегающего врага, и чтобы защитить меня. А она, Аэра, стала их удерживать, чтобы не покидали своего мира, ведь ты же сказал ей: Там - ловушка! Автостоп предполагал, что ты вмешаешься во вражеский план, а значит, опасным становится всё Гиперпространство вне мира Паука. И он не знал, как именно ты поступишь с Зазеркальем, сумеешь ли ты его переориентировать, и куда.

     Аэра встала на пути того разъярённого отряда, который, несмотря ни на какие увещевания, всё же поспешил в погоню. И в том отряде были её непримиримые к тебе и всё же любимые братья. Она готова была превратиться бурной рекой, ущельем, горным хребтом на их пути, если бы только могла изменять пейзаж мира Паука... А братья - братья не послушались, резонно предположив, что мир, куда убежал Садист и в котором теперь прячутся все их враги, не может быть виртуальной ловушкой. Они видели, куда юркнул Садист и хотели настичь его там. Никто из них не знал, что ты, Антуан, находясь в лаборатории, успел перемешать пазел и координаты Зазеркалья давно переместились на координаты мира Садиста. Ты это сам видел: все, кто думал, что прячется у Садиста, на самом деле навсегда исчезали в Зазеркалье. Там сознание их, ты знаешь, было зеркально клонировано в минусовом режиме, зеркало разбивалось, мысли аннигилировали... Последний Философ всё-таки, мой мальчик, был прав: у большинства людей есть лишь полярные мысли - догнать или не догнать, убить или не убить. Третье... А что третье? Если и есть третье, то это - нейтральная информация, не стёртая противоположностью, и которую невозможно осмыслить, не имею полярных убеждений. Сейчас эти люди со стёртым сознанием блуждают в потёмках своих миров, не осознавая ни добра, ни зла... 

     Не надо было идти следом за Садистом... Всех постигла там та же участь, что и твоего друга Автостопа, разве что с той разницей, что Автостоп знал в лицо своего врага, а они, остальные, попали в этот аннигилятор душ, одни - тем же путём, что и когда-то изобретатель гильотины попал под неё самую, другие - из-за невежественного неверия в дар предчувствия опасности - в дар Аэры, и в твоё - Автостопа предостережение. Те, кто не поверил, те, кто покинул свой мир, чтобы попасться на уловку врага, тех постигла общая с врагом участь. А ведь я же умолял своих людей, я же приказывал им, приказывал через Паука накануне битвы: Всё, что не передаст вам Аэра, должно выполняться как моя собственная воля! Мы же всё продумали заранее...

     Братья - она умоляла их ни за кем не гнаться, но ей сказали, упоённые бегством врага, что она чокнулась от вида крови, и отодвинули её в сторону. Сидя верхом на воображаемых конях, они бросились в погоню. Они видели, как Садист послал своих двойников в мой мир, а сам юркнул к себе, в мир собственный. И тогда отряд преследователей разделился: половина - спасать меня от двойников Садиста, половина - догнать самого Садиста и выжечь в его мире всё дотла. Все планы перемешались. Уже не выполнялся ни наш план, ни план врага.

     К тому времени сектанты, вся их армия во главе с Коротышкой после наступления времени Т, и после того, как убедились, что шпионивший Большой Шайтан вышел из игры, так толком ничего, как показалось Англосаксу, не успев сообщить Пауку об истинных намерениях сектантов, все они по плану Коротышки передислоцировались из мира Остроглазого в мир Садиста, чтобы в нужный момент встретить обессиленного уже врага - тех, кто поспешил бы следом за самим Садистом, а не за его двойниками. Они собирались легко разгромить нас и сбросить тела в Зазеркалье - тела тех немногочисленных, кто сам не угодит в Зазеркалье. Они ведь были абсолютно уверены, что Зазеркалье теперь скрыто под титром Евсей. Но! Передислокация армии Коротышки стала её последним манёвром, не самым, благодаря тебе, Антуан, удачным.

     На войне как на войне. Всё в этой битве оказалось, как и во всякой войне: и не по тому и не по иному плану. Война по своей природе предполагает максимальное уничтожение с обеих сторон. Это раньше, в древности, в войне погибали немногие, чтобы остальным соплеменникам было жить лучше. Но теперь, усиленная знаниями человека - человека, ослабленного безверием, заставившим забыть простое и недвусмысленное: Не убей! - теперь война потеряла всякий контроль над своим аппетитом. У неё был свой, собственный план: Вы только начните, а уж я позабочусь, как получить для себя максимальное количество жертв! Она ненасытна в той же степени, в какой оказался ненасытным ад Зазеркалья. И вот он парадокс войны - всякой войны! - Евсей сокрушено вздохнул, - и правая и неправая сторона, все питались из одного и того же источника - из Ядра Системы: и Зазеркалье, уничтожающее сознание, и Паук, восстанавливающий его.

     - Все под одним Солнцем... А в результате, все правые и неправые сгорели в одном и том же аду, но... но почему Аэра попала туда?!

     - Аэра хватала братьев за руки, но её отталкивали, ведь там же - они были уверены - продолжается битва, которую они не должны и не могут оставить незаконченной. Враг должен признать своё поражение!

     Аэра... она не пошла бы следом, ведь она верила тебе и твоим словам. И вдруг она увидела своего любимого брата-близнеца, того, Эдема, что младше неё на несколько минут, увидела скачущим в одной из колонн... Воздушная, Аэра взлетела к нему на коня, чтобы повернуть того назад, но, не то сил не хватило, не то сам брат пришпорил коня, не то конь, повинуясь законам табуна, поскакал вместе со всеми и влетел в Зазеркалье Садиста...

 

     - Ты помнишь что-нибудь оттуда?

     - Нет, конечно. Я и рук матери не помню. Странно... мы вон там сидим вместе с братом справа и слева от мамы, а рук её я не помню. Ни настоящего прикосновения, ни грудного молока. Говорят, что здесь всё такое же, но... мы с братом - дети Системных ощущений!
     - А я, кажется, помню. Хотя я - ещё больше человек Системы, чем вы с братом - я не нашёл себя по ту сторону. Лишь странные воспоминания... Аэра, а ты хотела бы вернуться?
     - Туда? Но... без тебя? Антуан, ты слишком многого от меня хочешь! Я не знаю того мира, я не умею в нём жить. Я воспитана здесь. Я же не смогу там летать! Я не хочу там жить... без тебя. Вот если бы ты тоже.

     - И всё же, если так случится, - что-то должно случиться - всё пространство наполнено напряжением...

     - Да, я это ощущаю, и мне тревожно.

     - ...если так случится, и ты вернёшься туда, помни меня. Ни хорошее, ни плохое, просто помни и всё.

     - И ты.

     - Не вини себя, Антуан. Ты не мог предполагать того, что мои люди, оставшись без властного руководства, начнут самовольничать вместо того, чтобы выполнять приказ. Ты не мог предполагать такой мстительной их ярости. В тебе, видимо, нет того древнего азарт охотника, который сохранился в них, - азарта, с каким кошка, напав на мышиную семью, душит всех поголовно, хотя может съесть от силы лишь одну или две мыши. Ты не знаешь этого азарта и даже не предполагаешь его наличие у людей - людей, в обычных условиях абсолютно адекватных. Разве ты можешь представить себя в ситуации, когда, защитив свой дом от врага, ты идёшь разорять дом обидчика, чтобы выжечь его дотла и вырезать всех его обитателей? В тебе, Антуан, нет той генетической памяти, какая сохранилась в моём народе: оголённой памяти и на доброе, но ещё жестче - на злое.

     Теперь ты знаешь то, чего сам не видел.

     Ради чего? Ради чего всё это? И те, и другие хотели сразиться, чтобы выйти в мир победителями. Коротышка жаждал схватки, чтобы доказать и себе и своему богу, что его люди имеют право быть властителями Земли и что он - их земное божество - останется последней точкой преклонения. А Евсей? Мудрый Евсей войны не начинал. Нет! Не начинал. Он всего лишь ждал нападения и готовился к нему, чтобы в результате выигранной битвы дать своим людям Землю в полное владение. В чем же разница между ними? - Ах, Антуан, чёртов Антуан, до чего ты в конце концов додумался! Ты уравнял их? Ты уравнял их! Да как же ты можешь... ведь ты уровнял лишь их животную жажду вожаков стай завладеть пространством. А человеческую природу ты тоже уравнял?

     Антуан задавал сам себе вопросы и готов был сам себе отвечать, если бы знал, что именно. Тут он увидел огромные глаза Аэры, а на их фоне - фигуру Автостопа, с показным безразличием тридцать лет голосующего на обочине дороги... И одновременно с этим на память пришел недоговорённый диалог с Евсеем, прерванный тогда, давно, появлением Паука.

     - Евсей, скажите, а зачем должен прийти Мессия?

     - Зачем? Чтобы повести всех на суд Справедливости.

     - А там?

     - Они пройдут через сито праведности.

     - А потом?

     - Останутся праведники - те, кто жил не по земным бренным законам и обычаям, а по законам божественным.

     - И такие найдутся?

     - Не знаю. Я не надеюсь попасть в их число.

     - Значит, немногие или никто... Тогда зачем придёт Мессия? Наказать людей за то, что они - не боги? И в этом будет смысл конца этой неудачливой цивилизации?
     - Или начала цивилизации новой...

        
     И Антуан понял, ради чего были его и всех их усилия: Коротышка бы ушёл в тот мир победителем, даже не задумавшись о жертвах Зазеркалья. Евсей не может сдвинуться с места, пока не возьмёт их всех -  и друзей, и сектантов! - с собой. Ради милосердия, Антуан! И героизм и жертвы чего-то стоят, только если за ними наступает милосердие.

     Цивилизация милосердия.   

 

***

     Резким щелчком все моментально изменилось вокруг Антуана. Он только что собирался навестить то малое, что осталось от его Аэры, навестить в последний раз перед тем, как Евсей предпримет решительные действия и уведёт всех с собой, а он останется... Он видел уже много раз со стороны это беспомощное существо, бессмысленно перебирающее кучку черных перьев. Видел, но подойти близко не мог - боялся быть не узнанным. И вот на этот раз он хотел переломить себя, подойти и взять Аэру за руку. Будь что будет! Но вдруг, вдруг он услышал этот давно забытый звук. Щелчок.

     Он не поверил своим глазам: перед ним была его прежняя комната, с теми же книжными полками и голографическим экраном, на котором Деда показывал ему раньше самые разные видео-картинки и оставлял ему свои сообщения. Как будто не прошло этого долгого земного года. Как это было давно! Какое всё теперь миниатюрное, забавное и щемящее.

     - Деда!

     - Включи! - всё как когда-то: на голос внука сработал индикатор, включивший монитор с сообщением от Деда, всегда встречавшего его видео-запиской после школы. Стоило только позвать: Деда!

     Как и раньше, он остановился перед экраном, уже понимая, что речь не будет идти о том, что можно поесть и чем бы заняться, пока Деда не вернётся домой. Антуан увидел его на экране, теперь чрезвычайно сосредоточенного и серьёзного, впрочем, таким он был и все дни до их расставания. Но теперь он был в военной форме генерала, неподвижный, с прямой спиной, будто бы натянутой как струна.

     - Здравствуй, малыш! Я должен был прервать твоё путешествие по Системе. Время созерцаний прошло. И время действий прошло. Приходит время решений. Теперь ты знаешь многое, почти всё. Ты знаешь главное: То, что могло быть, то и было. То и сбылось.

     Что могло быть, то и было... Что было, то сбылось... Что сбылось, то сказалось... Да, всё так, повторил мысленным шепотом Антуан те слова, что были окутаны до сих пор ореолом неизбежности катастрофы. Логичный ум понимал фатальную неизбежность этого ряда, основанную на эгоистической природе человека. Но оптимизм юной души Антуана всячески отвергал, отставлял в сторону, обходил пониманием и просто не хотел в это верить, как тот, когда-то встреченный им старик не хотел верить правде о своём мрачном светлом прошлом, - не хотел верить в эту формулу фатальной неизбежности худшего. 

     - К сожалению, наш запас времени исчерпался и настал тот момент, когда надо сделать последний шаг, или же не делать его никогда. И это решение примешь ты, Антуан. Теперь ты знаешь многое, почти всё. Ты знаешь путь, выбранный людьми тридцать лет назад из множества других путей. Ты погрузился в нынешнее состояние их разума. Ты жил в этом мире и даже воевал за его свободу. Прости, что я втравил тебя во многие испытания, пройти которые и мне, старому вояке, было бы морально и физически нелегко. Ты собрал объективную информацию и рассказал мне обо всём, наверное, не подозревая, что всё транслируется на меня. Или подозревая... Ты знаешь всё, разве что, кроме трёх вещей: кто такой Паук, кто я и кто ты сам, Антуан. Это трудное познание, мой мальчик, и мне совсем не просто открывать тебе его, но время - оно неумолимо, оно требует решения именно теперь. И не узнав ответы на эти три вопроса, ты не будешь готов к принятию решения.

     Ты помнишь свою маму? Мягкие тёплые руки, поправлявшие на тебе одежду, когда ты собирался в первый класс... Ничего этого не было! Это честно. Следом за временем Т пришло время Ч, и я должен быть с тобой до конца честен. Я хотел, чтобы ты чувствовал себя обычным ребёнком, я создал тебе антураж дома и школы, я проводил с тобой много времени, чтобы передать тебе человеческие чувства и эмоции. Ты стал, действительно, моим любимым ребёнком, а слово Деда, которым ты меня однажды назвал, стало моим самым любимым именем. Но что поделаешь, Антуан, ты - не обычный ребёнок! Ты это уже понял, когда искал и не мог найти ни своего мира, ни своего двойника по ту сторону Системы. У тебя нет своего мира. И нет двойника. То, что ты видишь вокруг себя сейчас, - мираж, маленькая программка, вложенная в тебя, и включающаяся моим ключом. С моим уходом исчезнет и этот антураж. Ведь я должен буду уйти...

     Я отключусь от Системы, и через пару минут возраст возьмёт своё - я тут же рассыплюсь в прах, каким и должен бы быть, если бы жизнь продолжалась своим чередом там, вне Системы. К тому же, я слишком слаб и ничтожен, чтобы увидеть то, что тебе предстоит сделать. Ты выберешь одно из двух, но любой исход будет мучителен для меня. Поверь, мне легче уйти, не зная твоего решения и не видя конца.

     Ты останешься один на один с тем, кто называет себя Пауком, и который стал тебе если не другом, то союзником. Но теперь твоё решение может быть и против него. И тогда ты встретишь его яростное сопротивление. Он ведь, как и я, слаб.

     Паук... Я наделал много ошибок ещё в той жизни на Земле. Я был гостем в своей семье, я был уверен, что, обеспечивая её, имею право распоряжаться судьбой ребёнка, не зная ничего о его жизни, о его заботах и интересах, - в общем, обычная история для большого человека, озабоченного судьбами мира и не предполагающего даже, что у его близких могут быть иные заботы. Я наделал много ошибок, а вот исправлять их - тебе. Человек на это уже не способен... Тот человек, который мог бы исправить мою ошибку, на это уже не способен.

     Ты видел людей, все они привязаны к своим двойникам, у каждого тысяча забот, причин и оправданий. Ты не должен осуждать их слабость. Все боятся смерти, все боятся тлена, каждый цепляется за остатки бытия, даже если это бытиё - фикция в замороженном мозгу. У тебя же, Антуан, нет двойника, неподвижного, прикованного перчатками и шлемом по ту сторону экрана. Потому, что ты... не человек. Ты - программа, Антуан! Маленький космос в мире большого виртуального космоса. Ты - малая система, созданная мной для слежения за Системой большой и, не исключено, что для её возможного уничтожения. Система в Системе! Ты не такой, как все они, но ты - это все они вместе взятые. Физически ты - копия Паука, каким я его помню, виртуальный двойник того мальчика, каким он когда-то был.

     Теперь, Антуан, ты должен узнать и это. Всё было не совсем так, как я тебе рассказывал вначале. Помнишь того генерала, который заключил соглашение между Пауком и Правительством? Мой сын пришел тогда ко мне и сказал: Папа, мы с тобой всегда не очень ладили. Я не мог простить тебе смерти мамы, разбившейся, когда ты был на очередной одному тебе нужной войне. А ты всегда прочил мне военную карьеру, в то время как я увлёкся, как ты считаешь, какими-то виртуальными игрушками. Ты хотел, чтобы я прошел школу армии и перестал играть в детские игры. Но это - не детские игры, папа. Это - серьёзно. Теперь ты - в Правительстве. И у вас, я вижу, проблемы: народ выходит из-под контроля. Я могу снять это напряжение, и тогда наступит мир и спокойствие. И вашему никчемному обществу не будет угрожать крах. Мне нужно... Дальше - всё правда. Паук - это твой брат, Антуан. И он носил то же имя - Антуан.

     Теперь ты знаешь всё. Ты - его виртуальный клон, если хочешь. Но изначально ты мог стать, и даже сейчас это не исключено, кем угодно. Ты это прекрасно заметил, когда обнаруживал в себе какие-то новые, иногда пугающие качества. Я сильно боялся, что, оставшись без моего попечения, твоя молодая душа может поддаться соблазнам власти и повеления. Что твои знания могут вызвать порок кичливости. Что та самая пресловутая энтропия, следуя своим законам, предложит тебе наиболее лёгкие и соблазнительные пути, от которых так трудно отказаться в молодости, да и не только в молодости...

     И теперь я горд собой. Горд тем, что смог вложить в тебя некоторые принципы, которым ты не изменил ни при каких условиях и которые сохранили тебя как моего сына Антуана. Даже будучи вынужденно жестоким, ты сберёг себя от наслаждения этой жестокостью. Они, эти принципы никогда не позволяли тебе забывать о том, что ощущение боли не зависит от нравственности или степени вины тех, кто эту боль испытывает. Она так же нестерпима, как для амёбы, так и для рукокрылой мышки-вампира, так и для человека, будь то системный прототип реальной личности или всего лишь виртуальный фантом памяти. Ты ни разу не испытал радости, причиняя боль. Значит, я воспитал в тебе сострадание, небезразличие и неотстранённость от мира, часто свойственное людям с научным складом ума.

     Но особенно меня поразила твоя привязанность к этой девушке из семьи Евсея, к Аэре. И твоя дружба с этим милым чудаком Автостопом. Я рад, что ты оказался способным на такие душевные привязанности, как мужская дружба и... симпатия к этой воздушной Аэре - она ведь так похожа на твою мать! На вашу с братом, к которого я тебя копировал, мать... С тех пор, как это произошло, я был уже абсолютно уверен, что ты, Антуан, - человек, а не машина, и что перепрограммировать тебя на зло теперь невозможно. Я горд тобой! Более того, я горд твоим выбором. У тебя оказался прекрасный вкус, как в выборе друга, так и в выборе спутницы. Это ведь только говорят, что никто никого не выбирает, а всё случается само собой. Конечно же, нет! Выбор определяется душевным состоянием человека, зависит от того, каким сделает этот человек сам себя, а уже потом вмешивается провидение и устраивает ему нужную встречу. Ты, мой мальчик, сделал себя таким, что оказался достойным быть другом самого верного друга, и достойным того, чтобы на тебя обратило внимание самое изящное существо во всей нашей человеческой Системе. И мне очень жаль, что в этой схватке за Систему ты потерял и того, и другого.

     Могло ли быть иначе? Не знаю. Автостоп, думаю, предполагал, что его ждёт не самый лучший исход. Он знал, на что идёт, и знал, ради чего - ради того, чтобы дело его друга, твоё дело было выполнено. Он не понимал и не принимал никаких великих целей по спасению человечества, более того, он презирал и Паука и всю эту Систему, впитавшую в себя человечество. Но ты был его другом, а это дороже любых глобальных человеческих систем. А она, Аэра, она до последнего момента пыталась спасти своих братьев, спасти их от самих же себя, спасти всех тех, кто так агрессивно был настроен против ваших с нею встреч. Таков парадокс, Антуан, но именно поэтому я и говорю, что ты оказался достойным её выбора.

      Ты остаёшься теперь один. Совсем один. Каким и появился когда-то в Сети. Ты не случайно появился в ней. Ты это знаешь. Давно я почувствовал неладное. Для чего Всемирная Сеть? Куда она привела человеческий разум? Чтобы это проанализировать, нужен был машинный мозг, но мозг с человеческими чувствами. Я создал тебя как систему в Системе, и я воспитал тебя как человека. Быть может, это единственное стоящее дело во всей моей длинной жизни - вложить в тебя человеческое сердце. Я привязался к тебе. Но время неумолимо, время по ту сторону экрана требует принятия решения, твоего решения, Антуан. Человек на него не способен. Или ты уничтожишь Систему и вернёшь людей в тот мир, откуда они пришли, пока хотя бы сотая доля из них способна вернуться живыми существами, а не тленом. Или же человеческий разум навсегда окажется прикованным к Системе, потому что возвращение уже скоро будет возможно только в прах...

     Прах - это мой путь. Но у многих ещё есть шанс. Шанс, использовать который самостоятельно они не способны. Как наркоманы, они не способны вырваться из плена зависимости от фиктивного мира. Они боятся той реальности, они боятся жизни, от которой уже отвыкли... Скажи, что ты о них думаешь сейчас? Я не расспрашиваю о том, что было вчера, ведь ты понимаешь, Антуан: всё, что ты говорил, делал и думал, транслировалось мне при первой же возможности. Поэтому я тебя и не расспрашиваю. Но что ты думаешь сейчас? Что ты можешь сказать о людях именно сейчас, перед тем, как мы расстанемся?

     - Я... я думаю, что человека не изменят никакие внешние обстоятельства. При всех технологиях и при их отсутствии человек останется человеком - зверем с душой. И я думаю ещё, что этот эксперимент по отделению души от тела пора завершать. 
     - Да, пора... По Земле прошло - ты это видел в монитор - время Т. Оно не прошло для природы даром. Тотальное падение температуры даже на несколько минут - поставило живое на грань катастрофы. Тела людей уцелели в своих укрытиях. И я, всегда с трудом веривший в Бога, начинаю думать, что Бог, действительно, сохранил однажды человека, убрав его из внешнего мира, чтобы теперь он мог вернуться и помочь ей - природе, наказанной ныне самим Богом за изгнание из себя людей, тридцать лет назад. Не знаю. То, что я вижу в доступные мне средства наблюдения, кричит о помощи разума. Разум у природы в долгу. И этот долг надо отдавать.

      Один мой сын увёл человека из реальности, другой должен вернуть человека в мир, теперь зовущий его. Прости меня! Я взваливаю на тебя непомерный груз нечеловеческого решения, на которое, быть может, имеет право только один Бог, но... один мой сын привёл человека к краху, к тупику разума, сделал его заложником вечности, запертым в миллиарды мирков, застывших в общем желе. Другой мой сын должен дать возможность человеческому разуму проснуться, и, может быть, устроить свою жизнь не так примитивно, как во времена до Системы. Ведь есть же другая основа жизни, помнишь: Миром должен править талант и труд - это твои слова, это твой математический расчёт.

     Да, Антуан, я знаю, что тебя интересует и ещё один вопрос: если верить мне и моей формуле: Что могло быть, то и было! - то почему же не произошло худшего? Почему удалось спасти Систему от заговорщиков? Не сходится, правда? Но если использовать то же понятие энтропии... Ну, Антуан, думай! Порадуй напоследок своего Деда!

     - Если не удалось разрушить, значит... и нечего было разрушать! Нулевая энтропия? Человечество дошло до своего нуля? Получается, что попытка вырыть яму закончилась её засыпанием. И что теперь? Снова ноль? Что дальше, Деда?  

     - Пора... Ты знаешь моё мнение, я его не скрываю. Но ты должен выполнить не мою волю - волю дряхлого генерала, ответственного и за состояние людей перед уходом в Систему, и за их уход, а теперь брюзжащего своими высохшими мозгами... Ты должен принять своё решение - решение юного натуралиста с мозгом математика и чистой душой человека, каким ты можешь себя теперь считать. Прости, что именно тебе придётся принять это трудное решение. Сейчас я уйду, и моя фасетка навсегда затемнится. Я знаю, что ты никогда сам не решился бы уничтожить Систему, если бы я сидел по ту сторону экрана и мой мозг реагировал бы на импульсы в проводках шлема. Поэтому я ухожу сам.

     Но есть ещё твой брат - ты уничтожишь дело всей его жизни, ты вернёшь его в мир обычным человеком, совсем не богом, и далеко не первой молодости.

     Из миллиарда человеческих миров большая часть превратится в прах, а остальные окажутся один на один с миром, который, хотя и ждёт их теперь, но к которому они уже давно не приспособлены.

     Но больше всего меня волнуешь сейчас ты сам. Ты знаешь имя Паука, ты идентичен его лимитам, ты в любой момент можешь стать временным Администратором Сети, и в твоей власти будет стереть границы между мирами. Ты ввергнешь Сеть в хаос, равный аннигиляции: сотрутся границы, сотрётся индивидуальность каждого мира. Человек почувствует, как его личность вливается в бездонное всеобщее болото, превращаясь в единообразную массу. Тогда включится неосознанный инстинктивный эгоизм всех хозяев миров, так, однако, искусно обманутый авторами Зазеркалья. И они моментально, на уровне подсознания, скомандуют отключение от Системы.

     От природы в человека заложена возможность того, что в его мысли могут вторгаться, что его мозг могут посещать гости, но природа человека никогда не допустит того, чтобы его собственный мозг был подменён или растворился в общей каше. Человек рождается, ест, спит, болеет, стареет и умирает сам. Никто не может этого сделать вместо него. Именно в силу своей эгоистичной природной дискретности, мозг человека тут же закроется и выйдет из Системы, не позволив разуму даже осознать этого. Обратного пути в Сеть уже не будет - она потеряет дискретность. Такое отключение не будет безболезненным. Шок страха и ужаса... Но у тебя нет иного средства, как стереть границы миров.

     Конечно, если ты на это решишься... Ведь мир Системы - это и твой мир - мир, в котором ты единственно можешь существовать. В конце концов ты мог бы извлечь из памяти того же Евсея фантомы Автостопа и Аэры, ничем не отличающиеся от тех, какими ты их помнишь... Прости! Я не должен был даже думать... И всё же, есть ли в тебе достаточно мужества уничтожить то, что тебя породило - Систему, и уйти вместе с ней? Есть ли в тебе достаточно любви к этим людям, чтобы выпустить их из клетки, которую они сами вот уже тридцать лет боятся покинуть? Сердце человека, заключенное в машинный интеллект...  Прости, что я взваливаю на тебя это решение, решение уничтожить всё и себя ради малейшего, мизерного шанса дать разуму новую жизнь. 

     В конце концов, природа там так или иначе, быстрее или медленнее восстановится, независимо от того, выпустишь ты людей из их клеток или нет. Подумай и о себе!

     Теперь прощай, Антуан! Прощай, сын! Пора. Для бывшего военного я и без того слишком разговорился. Домой! На волю!       

     - Я всё понял, Деда! - пытался кричать ему вслед Антуан, видя, как одна из фасеток навигатора медленно угасает, и, казалось, превращается в черную бездну, готовую поглотить все лучшие воспоминания. - Ты дал мне ум машины и воспитал человеком. И умом и сердцем я понимаю, что должен сделать то, что должен. Интеллект может существовать и развиваться только в живом мире. Здесь - здесь лишь иллюзия. Я... Деда, но ведь живой мир... я никогда его не видел... я хочу его потрогать! Деда! Какой он - настоящий мир?

***
     Экран, полки, книги, комната... расплылись, как будто стали видимы сквозь стекло, всё более заливаемое дождём. Или это слёзы, заставившие зажмуриться... Но когда Антуан открыл глаза, он снова был в уже привычном контрастном мире Системы.
     - Итак, ты пришел уничтожить меня и плод моей жизни. Перечеркнуть всю мою жизнь!

     - Здравствуй, брат!

     - Брат... Этот спятивший старик хочет убить меня твоими руками! Да его просто зависть заела, что я сумел стать выше него! Что я не пошел за ним по проторенной дорожке и не стал очередным генералом! Что я наплевал на их карьеру и стал самим собой. Собой! И за мной пошел весь мир! А не за ним... Зависть! Зависть! Зависть! Кругом одна зависть. Даже родной отец полон зависти...

     - Он только что умер. И он любил тебя.

     - Так сильно, что сначала создал шпика, чтобы отслеживать все мои действия, - тебя, мой дорогой брат! А потом тебе же и поручил со мной разделаться. Кстати, создал он тебя на моём законсервированном оборудовании, практически, моими же руками! Воспользовался тем, что знает мои параметры... Ты подумай, он же просто выжил из ума! Ты, мой брат, просчитай всё своим машинным умом! Почему бы нам ни быть вдвоём? Ты же изначально не заряжен на уничтожение. Ты был создан для слежения. Ну, так это то, что нам и надо! Посмотри, какую гигантскую работу мы с тобой проделали, чтобы изолировать сектантов! Неужели лишь для того, чтобы  своими же руками сделать то, чего они хотели - разрушить наш виртуальный мир! Ты не можешь пойти на это, нет! За этот мир отдал душу твой друг Автостоп. И это тоже даром?! А Аэра?

     - Они хотели людям добра... Но как ты мог? Как ты мог довести до такого конца? Ведь в твоих руках было отключить любого сектанта от Сети!

     - Но ты же видел, что всё руководство секты было марионетками, ничего не решающими. Ты же понимаешь, что лаборатория всё равно оставалась бы и в любой момент выдала бы программу, ещё более чудовищную, чем Зазеркалье !

     - Ты мог не допустить этого кошмара. Ты мог не пустить зло в Систему...

     - ...и оставить его снаружи? Ты хочешь, чтобы там, снаружи, жило и развивалось зло, поджидающее любого, кто хоть на секунду выйдет из Сети посмотреть, что происходит?  Да я намеренно их позвал, чтобы нейтрализовать зло здесь !

     - И пожертвовал ради этого лучшим, что было во всём этом Гипермире...

     - Антуан! Всё ещё можно исправить. Будь рядом со мной, и мы расшевелим этот муравейник. Ну и что, что они выбросили свои навигаторы и замкнулись каждый в своём мирке, командуя раболепствующими фантомами. Мы заставим их думать, мы заставим их общаться, мы заставим их изобретать и творить! Мы найдём этих разбежавшихся в страхе учёных лаборатории и принудим их создать Антизазеркалье, восстанавливающее сознание. Они пойдут в миры пострадавших и восстановят их души - души твоих друзей. Их разум будет творить теперь во благо! Вспомни, как тот учёный - Сенсор - страстно хотел творить, и как он мечтал творить добро, а его заставляли делать зло. Всё же дело в условиях! Разум должен творить! Мы введём изобретательский ценз, и мы будем отключать от Системы всех тупеющих, всех, чей разум стал заплывать жиром. Разум, не обременённый телом, должен быть чистым творческим разумом! Правильно? Мы установим контроль над помыслами и всякое злое намерение будет тут же пресекаться. И все эти Псы, избежавшие участи остальных сектантов, будут работать теперь на нас. Непотопляемые, они всегда прибиваются к тому, кто в силе. Я знаю людей, брат! Ну же, Антуан, брат Антуана! Я давно ждал тебя. Мне не хватало твоего таланта, твоей аналитической системы, чтобы сделать НАШУ с тобой Систему живой, работоспособной, такой, чтобы сам Бог, заглянув сюда, поразился бы её стройности и великолепию. Мне нужна твоя система слежения. Мне нужен именно ты. Я всегда знал, что мне кого-то не хватает, что мне нужен напарник, а не просто советчик, каким был Евсей. Я ждал тебя, брат. И мы будем вместе! Заодно! Правда? Договорились? Ты ведь не сотрёшь границы... 

     - Нет, Антуан... Ты не создал новый мир, но ты лишил людей их общего мира. Неужели же ты сам до сих пор не понял, что людям нужен единый для всех и объединяющий их всех мир - та Земля, которая была у них там. Единый мир? Где теперь единый мир, общий для всего человечества? Не выдуманный, не поддающийся переделке, хрупкий и жесткий, божественный мир. Неужели твоя Гиперсреда, в которой болтаются миллиарды закапсулировавшихся амёб, может с ним сравниться? Да, ты можешь придать любую форму Гиперпространству, даже изобразить подобие земного пейзажа, как ты когда-то показал мне альпийский луг, но ведь ты сам и все вокруг тебя понимают, что всё это не настоящее, что всё это - суррогат! Ты же сам понимаешь, что не имеешь ничего общего с Богом, а раболепство толпы вокруг тебя не имеет ничего общего с верой. Человечество сошло с ума. Быть может, это иногда и полезно, не знаю... По крайней мере, природа получила свою передышку. Но сейчас пришло время Ч...   

     - Молчи! Молчи! Ни слова! Что же делать? Ведь кем я буду? Стариком, пропитанным болезнями? Ни семьи, ни детей. Ни отца, ни брата. И тебя тоже там не будет! Ты не забыл об этом? Тебя не будет! А! Это злорадство машины, идущей на свалку и тянущей за собой весь разумный мир! Ты же - машина! Какое ты имеешь право поднимать руку на человеческий мир? Ты, холодная программа без сердца, что ты о нас знаешь? В тебе нет ни настоящей памяти, ни любви!

     - Брат... это не так. Я помню руки мамы. Я...

     - Мама... Твои руки, собиравшие меня в школу... Зачем ты оставила меня тогда? Зачем мне возвращаться туда, в тот мир, где тебя нет? Кем мне там быть? Снова стать паразитом на теле природы? Пиявкой, присосавшейся к ней и ничего в ней не смыслящей? Скажи, ну зачем я там? Зачем люди нужны там? Разложившиеся морально черви-солитёры...

     - Но ведь это последний шанс! Сейчас или никогда. Я даю людям этот шанс. А ты их этого шанса лишаешь.

     - О, Господи! Чёрт! Будь всё проклято! И разум, и безумие! И смерть, и вечность! И твоя правота, и моё сомнение! - рык отчаявшегося тигра, потерявшего надежду вырваться из клетки, разнесся по Гиперпространству и тут же стих, сменённый голосом человека, подсознательно давно уже принявшего решение: - Я - Антуан, я - не Бог, я - не Мессия, я - не Всемирный, я - не Паук! Я - Антуан! Теперь - всё! Конец. Я создал этот мир миров, и я, только я имею право...

     Как в зеркале времени, напротив Антуана появился человек с теми же чертами лица, но значительно старше. Через мгновение черты выровнялись, и Антуан увидел перед собой, действительно как в позитивном зеркале, самого себя - таким, каким видел себя в двойном зеркальном стекле книжного шкафа маленького и бесконечного мира Деда.

     - Ты ещё слишком мал, брат, для таких поступков, - произнёс двойник. - А я, моя душа слишком устала, чтобы туда возвращаться... Где же? Где же этот дьявол Священник? Я должен, я должен это сказать, прежде чем уйду. Я не могу уйти с этим камнем на душе! Ты, слышишь? Ты, Антуан, должен знать всю правду до конца. Твой друг Автостоп, придумав байку о моём напарнике, оказался прав. Только не было никакой помойки ! Нас было двое авторов Системы: Антуан и Натан. Но никто мне не мстил за то, что имя второго стёрлось! Мы бросили тогда жребий, кому быть Администратором, и этот жребий не мог выпасть ему, потому что только под меня Правительство - мой отец - дало и деньги и технику. И он - гений, рождённый в бедности, - он это хорошо знал. Он должен был обеспечить контроль снаружи, а потом присоединиться ко мне. Мне всегда нужен был здесь мой напарник, его великолепный ум, идеями которого я пользуюсь даже сейчас. Он должен был стать здесь моей тенью. Но он просто не пришел сюда. Он - единственный из разумных, кто остался там, не пережив своего унизительного неизбежного жребия.

     Когда я сказал тебе, что все до единого собрались здесь, я был уверен, что это Натан, наконец, решил напомнить о себе твоим присутствием. Я всё время ждал, что он рассмеётся и скажет: А вот и я! - и снимет маску. Ведь никто другой на такое проникновение не способен. Но оказалось, это мой отец... забавляется. Я чувствовал в себе настороженность, я боялся, что Натан предъявит свои права на Систему, но это было гораздо приятнее, чем бесконечное чувство вины перед другом. Всё это время я чувствую вину, как будто бы я обокрал его. Мне стыдно. Где же чёртов Священник? Я же звал его! 

     - Что ж, выйдешь на волю, найдёшь своего друга...

     - Нет. Пойдёшь... ты! Что таращишься? Ты найдёшь и ты попросишь прощения. За меня. Пусть даже на его могиле...

     - Но...

     - Всё! Я так решил. И не слишком радуйся, это тело ещё доставит тебе хлопот. Впрочем, у тебя и без того их будет невпроворот. Вся информация - всё теперь у Евсея в руках. Вы справитесь. Передай ему... в общем, пожми его руку - я это всегда хотел сделать... Да, брат, и саблей там поменьше маши! - Антуан, бывший Пауком, попытался напоследок улыбнуться. Он знал, что уходить надо с улыбкой. И что жизнь - не такая уж серьёзная штука, тем более, жизнь в Системе. - Не забывай, что на Земле никто виртуально не умирает, и ничья душа никогда не регенерируется. Хотя и жаль... Ну, Антуан, признайся, что я талантливее! Я всё же талантливее нашего отца, не сумевшего сохранить нам маму, пусть Бог простит его там... но только не я. Я всё же талантливее! Я способен и на такие штуки... 

     Антуан заметил, как растворяются его руки, как он весь превращается в голос.

     - Иди, и да храни тебя Господь!

     Кто же это произнёс? Я или он?

     Контрастные краски Гиперпространства слились в белый цвет. Белый цвет, противясь насильственному перемешиванию, взорвался преломлением сквозь миллионы призм в миллионы спектров - они направились во все стороны пространства и исчезли за его пределами, унеся с собой и источники света. Белый цвет сменился чёрным...

 

***           
     - Закончил, умник?
     - Пожалуй.
     - Выдавил слезу?
     - Пожалуй.
     - И из себя?
     - Пожалуй.
     - О том, что было?
     - Пожалуй.
     - И будет?
     - Пожалуй...

***
     - Антуан, малыш, ты где? Ах, безобразник! Оставь клевер в покое! Ты же не корова. Что за ребёнок, всё тянет в рот! Вот ужалит шмель, будешь знать! Ну, весь в отца! И куда его опять понесло, нашего исследователя?

     Альпийский луг не переставал поражать обилием цветов и запахов. Где-то рядом журчала вода. Антуан попытался встать на ноги и сделал пару неровных шагов в ту сторону. Морщинистые шершавые руки осторожно перехватили это движение. Их сменили мягкие и тёплые руки цвета красного золота. 

 

***

     - Пишешь?

     - Нет, Антуан, теперь не пишу. Я создал мир - я рассказал людям о мире миллиарда миров, заполняющих виртуальную пустоту, - мысленно и немыслимо живых миров, но этот космос оказался никому не нужен. Мне не с кем, Антуан, им поделиться. Все вокруг столь заняты, все так спешат стать знатоками бестселлеров, все так умны и начитаны и так торопятся это продемонстрировать, что моему и твоему миру нет места в их самовлюблённых календарях. Мы не нужны, Антуан, нынешним людям - мы им скучны и бесполезны. Наше знакомство не несёт им никаких дивидендов. Право, какой смысл навязываться тому, кто априори убеждён, что нам нечего ему сказать? Ты извини меня, что взялся за это повествование. Но ведь никто другой о тебе не знал. Без меня...

     - И ты не напишешь обо мне больше не строки?

     - Обещаю.

     - Спасибо за обещание. Сдержи его. Нет ничего скучнее несдержанных обещаний. Мой тёска подарил людям звёзды, а я... я всего лишь убил их иллюзию. Зачем?  

     - Ты сам знаешь. Ради надежды. Но теперь мы расстаёмся. Осталось лишь дать тебе возможность освободиться от навязанного груза воспоминаний. И от меня тоже. Иди, Антуан! Теперь иди. Твой путь отныне будет лишь твоим путём. 

     Красный луч клонящегося к закату Солнца, проредив макушки сосен, блеснул зажженной спичкой в стоячей воде и рассыпался коралловыми огнями по водам бегущим рядом. Яркий свет пробудил от воспоминаний сознание немолодого человека, давно и неподвижно сидящего на камне возле лужи зеленоватой воды. Рядом, в ста шагах от него, всё так же продолжал греметь и умиротворять мысли водопад, разрывая и тут же восстанавливая гармонию окружающего мира. Человек тряхнул головой, осмотрелся, встал, с трудом расправив занемевшие колени. Не оглядываясь, он побрёл в сторону от водопада, от воспоминаний, оставив их на камне у воды. Поднявшийся лёгкий вечерний ветер с интересом полистал эти страницы, добрался до последней, но захлопнуть твёрдый переплёт не сумел - не хватило сил. Человек же поспешил туда, где были люди, туда, где ждали его люди, туда, где он, несмотря ни на что, даже на косноязычность отпустившего его автора, был нужен. Удачи тебе, Антуан!      

 

 

 

 

 

 

     Автор выражает глубокую благодарность всем, чьи мысли и чьи высказывания в прямом или изложенном без указания авторства виде были использованы в этой книге: Антуану де Сент-Экзюпери, Бернарду Шоу, академику Л.Д.Ландау, философу И.А.Ильину, актёрам Г.И.Буркову, О.П.Табакову, В.М.Приёмыхову, барду Виктору Бахмачу, Альберту Эйнштейну, писателям Л.Н.Толстому, Т.Н.Толстой, А.И. Куприну, А.С.Пушкину, И.А.Бродскому, Редьярду Киплингу, О.Генри, Оноре де Бальзаку, М.А.Булгакову, Ф.И.Достоевскому, Н.В.Гоголю, Андрею Платонову, Иисусу Назаретскому, Будде, пророку Магомету и царям Давиду и Соломону, Давиду Бен-Гуриону, философам античности, и лично Аристотелю, Платону и Сократу, академику В.И.Вернадскому, академику И.П.Павлову и всем энтузиастам нейропсихологии и экологии человека, актёру К.А.Райкину и актёру Лоуренсу Оливье, режиссерам Д.К.Асановой и Л.И.Гайдаю, философу Фридриху Ницше, Жоржу Луи Леклерк де Бюффону, Чарльзу Дарвину и писателю Дэну Брауну, автору теории корреляции Готфриду Лейбницу, автору второго начала термодинамики Рудольфу Клаузиусу и развившим теорию энтропии Людвигу Больцману и Илье Пригожину, врачу и учёному Роберту Коху, своему деду Василию, отцу Алексею и матери Луизе, любимой жене Татьяне, сыну Александру и дочери Марине, черному псу Жоре и белому коту Снегу - несомненно, однажды посещавшим человеческий образ, - всем знаменитым и безвестным  представителям человечества, так или иначе повлиявшим на разыгравшееся воображение автора, - всем спасибо!      

 

 

 

 

 

 

ремарка на обложке:

Автор этой книги всю жизнь мечтал выиграть миллион. Но ни одна лотерея, ни в одной стране мира не приносила ему удачи. И вот однажды, вконец проигравшись в Монреальском казино, он решил, что пора заняться и делом. Что и привело к написанию данной книги.

 

 

 

 

Все права на книгу принадлежат
Байдину Анатолию Алексеевичу
 
[email protected]

Несанкционированное автором тиражирование
может повлечь за собой судебное преследование.
Но может и не повлечь...