Унылость и расхлябанность вспотевшего осеннего неба, выдавленного кучкой столпившихся многоэтажек, тем не менее, действовала на прохожих положительно. Все собраны, сосредоточены, организованы. Молодой, еще неокрепший ветер-подросток, выбивался из сил, пытаясь что-то доказать пятидесятилетним кленам. Но спустя время ветер, набрав воздуха в небесные легкие, гнался уже за одинокими прохожими, бесцеремонно раздувая плащи и выворачивая зонтики. Молодежь....! Беспринципность самоутверждения и нелогичность мотивации.... Абстрактность, рожденная в результате расщепления и освобождения энергии.... Понимание и осознание приходят позже, когда скорость и рефлексы теряют силу, стихает ветер, а движения становятся плавными и неторопливыми. Где бушуют скорости, философия безмолвствует. Кузьмич сидел на лавочке у подъезда, смотрел, как по огромной луже пробегают миниатюрные волны, словно то был половичок, а ветер пытался его вытряхнуть, во что бы то ни стало. Старик грустно усмехнулся. Жар догоравшей "Примы" коснулся пальцев, он сделал последнюю затяжку, при этом поминая незлым тихим словом производителей нынешнего табачка. "И что они туды пихают? От ветра горит! - сокрушался Кузьмич. - Нет, не та нынче "Прима"...., не та". Нахлынули, обернули теплым пледом воспоминания о прошлом, в котором он прожил большую часть своей жизни. Напрасно ветер комкал и скручивал его седые поредевшие волосы, пытаясь вернуть Кузьмича в реальность: тот был уже далеко, то ли в сороковых, то ли в пятидесятых годах. Это было спасение - покинуть на время чужой и непонятный ему мир, суетной и самодовольный.
Сентябрь добросовестно выполнял возложенную на него миссию - соединить тепло с холодом. Смена происходила незаметно и лето, покорно смиряясь и, казалось, даже радуясь этому, отдавало ежедневно по одному- два градуса тепла. Самое коварное время для восприимчивых к простуде детей и стариков. Кузьмич не боялся простуды. И смерти тоже. За свою жизнь отбоялся, на десятерых хватило бы. Одно только тревожило старика - грудной, клокочущий кашель Ульянушки, единственной и бессменной жены, вот уже пятьдесят лет сопровождающей его по жизни. Так вышло, что они остались на старости лет совершенно одни . Восемнадцатый годок пошел, как страшная автокатастрофа разделила их жизнь на "до" и "после". Никто не выжил в той аварии: ни единственный их сын Павел, ни невестка, ни двое внучат-близнецов. А денек тот весенний, пятого марта, был удивительно хорош. Природа сонно протирала глаза после зимней дремы, умывалась неестественно-яркой синевой неба. Оживало старое, рождалось новое, тем самым усиливая и проявляя нелепость уходящих жизней. Кузьмич хорошо помнил, как на кладбище, под нестерпимый женский вой и причитания, он смотрел под ноги и не мог оторвать глаз от пробившихся, еще редких, молодых травинок. Его удивляла эта наглая бесцеремонность: рождение так близко находилось возле смерти, вторгаясь в мир, где все должно было, как ему казалось, замереть и исчезнуть в ту минуту. Но жизнь продолжалась, вращаясь велосипедным колесом по накатанной дороге, для чего-то оберегая от смерти пригнувшихся к земле стариков. И только в одном месте колесо выдувалось, как грыжа на камере - это было пятое марта, день, когда они с Ульянушкой пробуждались, стряхивая с себя пыль обыденности и безразличия. Жена обнимала по очереди памятники на могилках и выплакивала все до единой слезы, а Кузьмич выпивал пару рюмок водки и, передвигаясь от могилки к могилке, старательно вытаптывал едва появившуюся молодую траву. Вот уже восемнадцать лет он проделывал это, превратив бессмысленную процедуру в некий ритуал. Каждый из них успокаивался по-своему. С кладбища возвращались другими людьми - просветленными и умиротворенными. А колесо продолжало вращаться дальше, наматывая на себя новые годы, пропитанные одним лишь желанием - желанием спокойной и одновременной смерти.
Дверь подъезда шумно распахнулась, и на пороге, заразительно смеясь, вывалилось двое молодых людей. Кузьмич сразу узнал их - это был Витек, живший этажом ниже и Андрюха из соседней девятиэтажки, бестолковое и бесполезное создание, к тридцати трем годам своим благополучно потерявшим две семьи. А все из-за нее, водочки окаянной! "И что их связывает? Не доведет Витька эта дружба до добра! Ох, не доведет! - сокрушался часто Кузьмич. - А не плохой парень-то: работящий, приветливый, ему бы семьей обзавестись, чтобы дурь всякая в голову не лезла". - Доброго здоровья, Кузьмич, - поздоровался Витек, вытирая огромными кулачищами набежавшие от смеха слезы. - Да-а-а-а...., - протяжно и неосмысленно произнес Кузьмич, отряхивая невидимый пепел с колен, словно остатки мыслей, поглотивших его в последние минуты. - Доброго, доброго, ребятки.... Присаживайтесь. - А, как насчет закурить, батя? - вместо "здрасте", потирая ладони, брякнул Андрюха. Не понравилась старику такая бесцеремонность, но в карман, все-таки полез. Вынутые из пачки две сигареты протянул не ему - Витьку. По раскрасневшимся лицам и по распространившемуся характерному запаху было ясно: ребята недавно "употребили" и застолье вступало в активную фазу. Далее, по неписаному сценарию, молодым организмам требовалось движение: это могли быть поиски обиженных, с целью восстановления справедливости; встреча с неким оппонентом, заблудившимся в переплетениях путей и методов, ведущих к истине; а уж в знании замысловатых политических ходов и разумных решений, равных им не было вообще. И одно только сдерживало горячие и отзывчивые сердца - водка закончилась. И в этом смысле Кузьмич не представлял для них ни малейшего интереса, что взять со сгорбившегося, кряхтящего старика?
- Не скучно, вот так, самому на лавочке сидеть целый день? - цеплялся с разговором Андрюха. Ему не нужен был ответ, поэтому, он сразу же и продолжил. - А я вот, как только один остаюсь, сразу такая тоска находит, хоть волком вой. Нет, мне нельзя одному - пропаду. Вот был со мной однажды случай такой.... - Витя, все хочу у тебя спросить, - Кузьмич легко перебил монолог Андрюхи, словно и не было того рядом, - ты в телевизорах случайно не разбираешься? Столько лет отслужил нам черно-белый друг, уж, и не вспомню, когда его купили. И тут.... Такая оказия приключилась, пожалуй, дней пять тому, пропало изображение. Причем, звук есть, а вот экран потух. Чего мы с бабкой только не делали: и стучали по корпусу, и каналы перещелкивали - ни в какую! Так как, а? - Не...., - начал было Витек, но тут на третьем этаже распахнулось окно, и появилась голова тетки Ульяны. Одной рукой она придерживала окно, а второй сжимала под шеей концы наспех наброшенного пухового платка. - Ты, чего ж это, Михал Кузьмич, на молодых равняешься? Замерз, поди, без головного убора? - Да, какие там наши годы, Ульянушка, - отшутился Кузьмич. - Да ты не хорохорься, не хорохорься! Ишь, ты, герой выискался! Забыл? Октябрь месяц на носу, не май! Домой иди, уж...., - Ульяна хотела еще что-то сказать, но кашель, прорвавшийся на полуслове, не дал ей договорить. Какое-то время она еще пыталась с ним бороться, но поняв безуспешность попыток, только махнула рукой и закрыла окно. - Учит меня, а сама...., - в правом глазу Кузьмича заблестела едва заметная слеза, которую он тут же проморгнул. Ни к чему другим видеть слабость его. Зря старался. В те несколько секунд, когда старик разговаривал со своей женой, друзья были заняты совсем другим. Как только Витек уже готов был сказать "не умею", тут же получил от Андрюхи толчок в бок. - Ты что? Выпить не хочешь? Да там только крышку телика откроешь - бутылка уже на столе будет стоять! Соображай! - прошипел на ухо другу Андрюха. - Я чё, телемастер крутой? - неуверенно возразил Витек. - Для черно-белого телевизора главный инструмент - отвертка. Ох, мне эти тормоза!!! Соглашайся, я - рядом! - Ну, так как, Витя? Посмотришь? - снова обратился с вопросом Кузьмич. - Я отблагодарю. - Отчего не посмотреть, дело привычное. Отвертка найдется? - Да их у меня штук пять, выберешь любую, - обрадовался старик и засуетился, - так, может быть, сейчас и пойдем? Чего тянуть-то? - Пошли.
Квартира стариков вызывала странные ощущения: впервые попавший к ним терялся во времени, трудно было понять, как уживались некоторые вещи находившиеся рядом. Свет, щедро и беспрепятственно льющийся сквозь современные металлопластиковые окна, благополучно ложился на ковер (ровесник хрущевской оттепели) с оленями и незамысловатыми пейзажами. В то же время стиральная машинка "Индезит" гордо соседствовала с кухонным гарнитуром "Аленушка" восьмидесятых, а черно-белый телевизор "Березка" абсолютно не стеснялся присутствия мобильных телефонов. Такие разные, но ухоженные и окруженные вниманием стариков, вещи отвечали благодарной взаимностью. Однако, время безжалостно: первым начал сдавать телевизор, медленно старел, как говорил Кузьмич, "черно-белый друг". Это стало заметно в последние два-три года - тлела, угасала жизненная сила в нем, изрядно подсевшая электронная трубка выдавала бледную картинку, но и к этому старики относились с пониманием, видя в экране свое отражение, такое же осунувшееся и бесцветное.
Кузьмич, словно пациент, ждущий своей очереди перед кабинетом терапевта, заметно нервничал. Сядет на стул у окна, встанет, пройдет на кухню, вернется обратно, снова сядет. И все это молча, боясь услышать от "доктора" самое страшное: "диагноз не совместим с жизнью". Витек и Андрюха не торопились с оглашением вердикта, лица - средоточие ума и интеллекта, за пять минут успели несколько раз изменить свое выражение: от удивленно-растерянного до надменно-самодовольного. Редкий хозяин, имевший в доме в свое время черно-белый телевизор, не заглядывал за заднюю крышку своего вещателя новостей и транслятора футбольных матчей, а при необходимости и ремонтировал его. Как правило, дефект был видимым: нет изображения - пошевели потухшую электронную лампу и вот уже зажглась лампа, а вместе с ней и появилось изображение на экране. Делов-то! Вот и наши "чудо-мастера", проведя манипуляцию с такой лампой, разобрались в причине поломки телика. Но сделать быстро не входило в их планы, нужно было показать Кузьмичу и Ульяне свою значимость и, как нелегко дался им этот ремонт! - Ну, что ж, Кузьмич, моли бога, чтобы я не ошибся, - Андрюха показал старику вынутую из гнезда, запыленную лампу, - вот она, причина твоих переживаний. Отработала свое, старушка! Но, по-моему, у меня где-то дома была точно такая. Пойду домой, гляну. А ты, Витек, пропаяй пока дорожки на плате, те, что к модулям ведут. Слово модули очень удачно ввернул: Кузьмич и так стоял, как в карауле, не шелохнувшись, а услышав "модули", даже, рот открыл. Андрюха исчез за дверью, а Витек, сидя за телевизором, начал тщательную пропайку. Если бы пенсионер не был так наивен и глянул на работу этого "мастера", то увидел бы, как тот, громко сопя, просто тыкал разогретым паяльником в канифоль. Комната быстро наполнялась запахом электромонтажного производства, соединяясь в коридоре с ароматом жареной картошки и котлет, доносящимся с кухни. Ульяна исправно выполняла долг хлебосольной хозяйки. Через некоторое время на пороге появился запыхавшийся Андрюха, в его руке сверкнула вычищенная до блеска старая лампа. - А ты везунчик, Михал Кузьмич! Вот! Последняя! - лампа прочертила круг почета по воздуху и торжественно, как подобает героям, была восстановлена на постамент, в свое рассыпающееся старое гнездо. Еще через пять минут из "Березки" донеслись вести с полей о рекордных урожаях свеклы, в каком-то районе. Диктор столичного телевидения, похоже, искренне радовалась успехам аграрного сектора, потому что улыбка ее превосходила допустимые нормы, но и это ей не помогало. На старом ослабевшем экране выглядела она довольно блекло. Однако, Кузьмич не замечал или не хотел замечать всего этого. Он чувствовал себя именинником.
Все прошло как нельзя лучше: накормленные и напоенные "телемастера" сидели возле подъезда на той самой лавочке, где им пришла в голову гениальная идея с ремонтом телевизора и пускали дым в невеселое серое небо. Пачка дорогих сигарет с фильтром, подаренная Кузьмичом в знак признательности и уважения, кочевала, как переходящий вымпел, из одних рук в другие. - Я вот о чем думаю, - старик мотнул головой, ухмыльнувшись при этом, - как быстро человек привыкает к удобствам. Вот, смотри, несколько дней мы с Ульяной без телевизора, и уж, как-то, и не по себе.... А разобраться, так и не нужен он вовсе, какая польза от него? - Ну, ты, Кузьмич, тоже не перегибай! - вступился за прогресс Андрюха. - Придумал тоже. Тебе каждый школьник скажет, что телевизор - это средство массовой информации, ну, и все такое.... - Вот, вот. И все такое.... В том то и дело, что "такого-сякого" там больше, чем надобно. Мы иногда со старухой выключаем, когда начинает мерзость всякая оттуда выливаться, как нечистоты с коровника. Много чего понапридумано для человека. Так кажется. А на самом деле то поворачивается супротив его, человека-то. Мобилки, компьютеры, интер..., интер...., интернеты ваши, вроде бы, чтоб людям лучше было? Да? Ан, нет! Не сближает все это человека, наоборот, разъединяет друг от друга. Зачем видеться теперь? Ни к чему, нажал кнопочку и беседуй. Детей скоро по компьютеру рожать будут! - Михал Кузьмич, а мобильнички у вас на холодильнике лежат, я заметил. Это, как понять? - улыбнулся Витек. Кузьмич оперся обеими руками о лавку, словно пытался приподняться и встать. Затем скрестил руки на груди, нарочито кашлянул и посмотрел себе под ноги. Создавалось впечатление, что вопрос этот застал его врасплох, и он всячески старается избежать ответа. - Да не покупали мы, - выдавил, наконец, Кузьмич, - подарок это. - И кто ж эти родственнички добрые? Везет людям! - Андрюха подмигнул другу. Хмель, распространившийся по клеточкам, вызывал приятную истому, выражение неописуемого блаженства делало счастливое лицо немного глуповатым. - Так все-таки?
Кузьмич очень тихо, медленно и с огромными паузами начал рассказ. Но его никто не перебивал и не торопил, все, что было услышано и воспринято казалось для друзей нереальным, сюжетом какого-то ужасного фильма, происходившим разве что на экране, а не в жизни. - Нет никого у нас с Ульянушкой. Был сын. Взрослый уже. Разбился на машине, а с ним и вся семья его: жена и двое детей-близнецов. Такие подвижные были "пацанята", Юра и Виталик. А мобильники подарили мне на встрече детей-узников концлагеря. Саласпилс называется, может быть, слыхали? Хотя, вряд ли. Приглашение прислали, вот мы с женой и ездили туда. Очень хорошо встретили нас, а, уж, слез выплакали.... Вспомнили тогда много чего такого, что и забыть бы рады, да не забывается. Столько времени прошло, а до сих пор снится, как врач Майзнер со шприцом подходит. Нас, детей в отдельном бараке держали. Мы у них, как доноры были, кровь "малявок" таких выкачивали "до упора", пока ребенок не падал. Некоторых уводили, и больше их уже не видел никто. Это потом стало известно, что на них яды какие-то испытывали. Их и зверьем-то не назовешь, извергов проклятых. Какие-то серьезные нарушения были у них в головах, это, уж, точно. Одно остается загадкой: как живым остался? Как с ума не сошел от таких мук, девять годков то и было всего, когда меня у матери отрывали фашисты. Осталась пуговица в руках, с рукава ее оборвал ручонками детскими. До сих пор храню в шкатулке, ничего больше не осталось от матери: ни фотографий, ни вещей - все сгорело. Пуговица и.... память. Хотя, память подороже будет всего остального. Мне долго еще казалось, что облака - это и есть дым с крематория, круглосуточно работала адская труба, без передыху. Так и чудилось, что мать с неба смотрит, проплывая надо мной. Да.... Так, вот, ребятки. Тишина, наступившая после этого, спасала; все слова, сказанные после, несли бы в себе разрушительные, непредсказуемые последствия. Друзья, сидевшие по обе стороны Кузьмича, смотрели на березовые листья, которые вибрировали то ли от ветра, то ли от услышанного, и боялись смотреть не только в глаза старику, но и друг на друга. Время остановилось, как зацепившийся за травинку троллейбусный талон. Было сыро и неуютно.
- Осторожней ты, медведь! Не картошку несешь, как ни как, электроника! - Андрюха по-обыкновению считал обязательным поучать более молчаливого и податливого друга. Они, сопя и пыхтя, вытащили из троллейбуса огромный коробок и осторожно поставили его на землю. Лица, тем не менее, светились от счастья: еще бы, все у них получилось. Очень удачно, хотя и не без усилий, удалось им купить цветной подержанный телевизор у одного знакомого мужика. Пришлось, конечно, поторговаться, так что есть теперь деньги и на "обмывку". Они с наслаждением представляли, как "ахнут" Кузьмич с Ульяной, увидев такую красотищу, как сядут они за стол на той же кухоньке и, как теперь, уже они будут угощать стариков, упиваясь своей щедростью. И, конечно же, торжественно предадут "черно-белого" друга забвению, вынеся его на улицу к мусорному контейнеру. Не терпелось приблизить эту минуту. - Давай, Витек, напрягись еще чуть-чуть, больше жизни, дружище! - скомандовал Андрюха. - Ты сам-то не сачкуй, ефрейтор! - огрызнулся Витек. Друзья подняли коробок и, осторожно ступая, двинулись дальше. Оставался последний поворот и вот он, первый подъезд. Но, что это? Несколько человек, в основном женщины, стояли у подъезда и тихонько разговаривали. Их головы, покрытые черными платками или шарфами, то и дело поворачивались в сторону открытой настежь двери, по-видимому, в ожидании торжественного момента. - Кто? - спросил Витек у одной из женщин. - Кузьмич. Инсульт. От былой самоуверенности ветра не осталось следа, он робко шевелил одноразовым пластиковым стаканчиком, не осмеливаясь взглянуть на величественные, могущественные облака, с трудом уносящие за горизонт застывшую грусть, вековую мудрость и память. И уже издалека с высоты блеснула знакомая фраза: "хотя, память по-дороже будет всего остального".
![Второе место на конкурсе новелл []](/img/b/bajrachnyj_a_n/33/kopija02.jpg)