А дуру надо было просто пнуть, сейчас силы пригодились бы. Вроде бы, всего и делов было - провести до выхода и вернуться обратно. Но сейчас каждая калория на счету. А тело всё тяжелее. Тело? В любом случае тело, живое или нет - уже нюансы. Дышит он ещё этим дымом или уже нет, не дышит? Мёртвое или живое - потом будет видно. А сейчас главное - дотащить.
И он тащил. Снаружи, скуля как собака, ходила полуодетая женщина. Он растолкал её, вывел наружу и вернулся за собутыльником. Нет, не надо было выводить... Не инвалид, в отличие от Горинчи, сама бы выход нашла... Он стиснул зубы и, напрягая спину, рывком дёрнул тело. Мягкое и тяжёлое. Правильно говорят, "как куль с мукой". Без сознания или всё? Да, какая разница...
Окно. Ставни закрыты снаружи - идиотская привычка. Так бы разбил и как-нибудь выволок. Поднять, и вывалить наружу, как тот же куль. Так ведь нет. Петляй по этим коридорам... Лабиринт долбанный. Понастроили!
Эти старые теперь дачные домики когда-то, в пятидесятые, строили без всяких там проектов: кто во что горазд. Из дальней комнаты, куда он прорвался, не дыша и замотав майкой голову, бессознательное тело надо было волочь до единственного выхода чёрт знает сколько. А по прямой бы - рукой подать. Два шага! Окно бы было не закрыто...
Он на миг остановился, прокашлался, а потом сделал ещё два шага.
Сил нет! А откуда силы - столько дней пить? Ничего... Не из такого дерьма выбирались! Он упал на колени, где воздух был чуть холоднее, и в нём было чуть больше кислорода. Подышать. Четыре вдоха - и всё. Больше нельзя себе позволять, времени нет.
Он сделал пять или шесть вдохов, а потом поднялся. Ещё рывок! Плюшкин проклятый, мать его... Или кто Плюшкин? Мать его - и есть Плюшкин. Самому-то Горинче давным-давно все эти шкафы да прочий хлам без надобности, его кроме бухла ничего не интересовало... Почему интересовало? Интересует. Сто лет ещё будет интересовать! Он сделал ещё два шага, и упал на пол, кашляя.
Уже веранда. Ещё один поворот - а дальше крыльцо. Увидеть хоть что-то вокруг можно было только лёжа на полу. Встанешь хотя бы на колени - и уже ничего в дыму не разглядеть.
Он встал. И потащил дальше, закрыв слезящиеся глаза. Ещё шаг, ещё... наталкиваясь сослепу на шкафы и стулья... Ещё пять шагов и надо лечь - осмотреться. Раз... Два... Как быстро летят мысли. Говорят, вся жизнь проносится перед глазами - нет, не проносится. Просто мысли перестаешь выражать словами, и они несутся в голове как кони - галопом. Три... Давай, парень! Зря ты что ли с героина слез! А слез ли? Героин умеет ждать... Как тогда, в третий раз, думал, что слез - ан нет. Пришлось слезать и в четвёртый. Изба без четырёх углов не строится... Ладно уже лет пять эту дрянь не употребляем... Ремиссия... И с божьей помощью и дальше не будем... Четыре... А есть бог-то? Нет, наверно. Всерьёз так и не подумал об этом ни разу... Есть, ну? Да ну, нет его всё равно... Пять!
Он опять упал, кашляя и утирая глаза двумя ладонями. Больно, чёрт. Даже сквозь закрытые веки дым просто съедал глаза. Ничего. Главное вылезти, а там разберёмся. Сейчас, подышим чуть-чуть. А он-то живой? Вроде тёплый... Тут всё тёплое, горячее даже... Ладно, на четвёртый вдох встаём... Прошлый раз не получилось, а в этот раз - надо, чтоб получилось. А то и не успеем...
Брюки... Поднимаясь с пола, он в дыму разглядел надетые на Горинче брюки. Сколько ж лет им? Он же что-то говорил... Да, брюки какой-то дед пошил, в прошлом портной, который ещё чуть ни Сталина помнил. Из какого-то материала, который с Брежневских времён у матери Горинчи в рундуке лежал... Крой какой интересный, сейчас так не шьют... В крое он разбирался. В юности, в девяностые, он по журналам изучил, как шить брюки. И начал шить, это был его первый заработок.
Встань! И он встал.
Тащить одной рукой было почти невозможно, но вторая рука должна была прикрывать лицо с натянутой на него майкой. Иначе идти было нельзя.
А ведь меня и угар-то не берёт... Любой бы задохнулся, - я нет. Странно, голова ясная, только сил нет. А почему нет? Если б весь месяц не пили как черти, может и силы были бы. Он поменял руку, правая одеревенела, и он схватил Горинчу за шиворот левой, прикрыв правой лицо. Может, и впрямь угар меня не берёт? Что у меня в мозгу творится? После героина как там мои нервные окончания... Клетки, синапсы, рецепторы... Дофамины-серотонины... Кто там ещё в мозгу есть... Вазопрессины всякие. Говорят, они у героиновых по-другому работают. Врут? Может, и врут. А если не только героин? Если человек какой только дряни не перепробовал: всю, какая есть на свете? Меня бы на обследование к учёным этим всем... А мухоморы я так и не попробовал. Одно упущение в жизни... Он закашлялся, споткнулся обо что-то и упал.
Господи. Прошли-то полтора метра! Так не успеем! Ну что, четыре вдоха и встаём? Нет, надо на три. А то долго. Раз! Полтора метра прошли, а я пол жизни вспомнил. Что там осталось-то во второй половине? Первая - понятно, героин. А вторая получше будет? Или нет? Два! А что вторая? Армия... Армия - как у всех. Два года, дедовщина, казарма, тупость, и дембель. Тут ничего особенного... Жимолость... Жимолость для господ-офицеров вёдрами собирали, её на Дальнем Востоке море, все сопки в ней. А так... армия и армия. Тюрьма? Какая ж там тюрьма? Поселение... Да и то недолго, полгода. Что там вспоминать. Три! Он попробовал встать, не получилось. Тогда на пять. Подышим. Четыре... Нечего тратить силы на мысли. Мысли они материальны? Или идеальны? Что там писали философы по поводу того, что первично... Может и нематериальны, а какие-то ведь сахара из крови на них расходуются... значит, материальны. Нечего тут гегелей и прочих тараканов в голове разводить, материализм, эмпириокритицизм... надо живым выйти. Всё, пять!
И он встал. Взялся за шиворот инвалида Горинчи правой, скрипнул зубами и поволок. Шаг! Сил нет. Он остановился. Русские на войне своих не бросают! И ещё шаг. Он упал.
Господи, до выхода осталось-то... Слышно уже, как эта дура скулит на улице. Даже сквозь треск подбирающиеся пламени слышно. Чуть-чуть же!
Сделав пять быстрых вдохов, он встал. Плохо. Даже на полу и даже сквозь майку в лёгкие входил один только дым. И даже лёжа на полу, он уже не мог ничего разглядеть. Глаза были на месте, он было засомневался в их наличии, потому что они горели будто в огне. Но пальцами он их нащупал: на месте, родимые, карие мои.. Просто они то ли не открывались, то ли слёзы не давали ничего видеть.
Ничего, пойдём на ощупь. Шаг. Второй.
Зачем я жил-то на свете? Может, только чтобы этого алкаша из огня вытащить... И всё? А разве мало? Человек же... Одного такого алкаша мы сами убили... Случайно. Хату у него снимали за бутылку в день, чтобы без документов. Чтоб было куда ворованное в чужом городе складывать... А он нашу хавку из нашего холодильника крысил. Воспитывали... Каждый день воспитывали, но плохо помогало. Однажды перестарались, и он умер... Тогда всё шито-крыто вышло, менты приехали, когда из хаты уже вонять начало, кто там будет выяснять, от побоев тот полуразложившийся полубомж помер или сам... Пронесло. Третий шаг.
Ничего. Почти дошли... Сейчас главное - обратно не пойти случайно вслепую... Не заблудиться. Нет, обратно не свернём. Вот он, вот он. Свежий воздух! Дверь уже рядом! Теперь точно дойдём. Ну, давай ещё шаг, за маму за папу... Он опять упал. Ни обо что не споткнувшись, просто не было сил.
Горинча лежал рядом. Почему-то он был уверен, что тот живой. Да, конечно, живой! Что ему сделается! Двадцать лет каждый день не просыхать, валяться у магазина на сырой земле ночами - и как огурчик, моложе своих пятидесяти! А тут от какого-то поганого угара - и задохнуться... Живой! Точно живой! Без сознания просто, от и всё. Сейчас на воздухе быстро в себя придёт.
Он попытался встать, но не смог. Ну уж нет. Встанем. С улицы как будто потянуло холодом. Порыв ветра, наверно. Точно. В ответ на этот порыв пламя загудело сильнее, но истерзанные лёгкие получили какое-то количество кислорода. Шатаясь, он встал. Рука сама собой нашарила воротник. Он нагнулся и мышцами спины подтянул к себе событульника. Вот так. Теперь отступить чуть назад, согнуться и опять разогнуть спину. Ну, давай... Вот так. Ничего, дотащим! Это не сложно. Легче, чем осваивать веб-дизайн. Тогда... Давным-давно, ещё до тюрьмы... Нет, вру, веб-дизайн был проще. Ну, ещё раз... Э-эх, ухнем...
Дотащим, дотащим тебя, Горинча. Дотащим, дорогой. Поваляешься ещё у магазина, поклянчишь у прохожих на пиво! Глядишь и матушка твоя встанет, будем жить! Встанет она, бедная старушка, после инсульта, узнает, что ты её пенсию со всеми блокадными надбавками второй месяц пропиваешь, да ещё со мной и с дурой этой приблудной, да как шандарахнет тебя по голове... Чем? Да вот скалкой, которая на кухне. А тебе и не впервой. Голову почешешь, и дальше поковыляешь!
Метра три всего. Дойдём. Ну! Последние пять вдохов, встанем, и пойдём! Он лёг на пол. Дышать стало легче, или это кажется? Какая разница: кажется, что легче - значит легче. Раз. И незачем слухи про меня распускать, будто это я дом Васькин обнёс... Я ведь хороший человек в сущности... Два. А кто плохой... Плохих людей и нет, в каждом что-то хорошее... Жалко, сейчас только понял, раньше бы... Выйду - надо будет и впрямь обнести его, нечего дерьмом меня полевать. И обнесу... Нет, не обнесу. У своих никогда не брал, не крыса. Три... Его обожгло. Горячий дым по руке как полоснул как кипятком. Рефлекс не сработал, рука даже не дёрнулась. Он просто зафиксировал, что на руке будет теперь ожог, и убрал её из струи дыма, вырвавшейся сквозь деревянную стену. Четыре. И... Пять, встаём - и броском до выхода. Баллон бы газовый не рванул. Они, говорят, при пожаре всегда чью-то жизнь забирают, потому что газ тоже из трупов образовался. Чушь, суеверие. Да и трупы те - не человеческие, это ж до людей ещё было. Значит, мы тут не при чём.
Ну, давай! Ерунда осталась! Сколько раз его подтянуть спиной? Да десять раз - а там и дверь уже. Всё!
И он закашлялся, набрал в лёгкие дыма с полу, встал, закрыл левой рукой глаза, а правой схватил Горинчу за шиворот. Шаг! Очень медленно. Он думал, что подтаскивает тело собутыльника к двери рывком, а как на самом деле? Как черепаха, небось... Второй... Ничего. Ещё восемь раз - и зад упрётся в дверь... Третий. Не было сил на четвёртый... Нет. Не возьмёшь! Господи помоги! Пять! За маму за папу! Шесть! За Родину, за Сталина... Семь...
Два трупа нашли у самого выхода, под обрушившимся крыльцом. Вернее, то, что осталось от двух трупов. Газовый баллон так и не рванул: он не забрал на сей раз ничью жизнь, хотя и находился в нескольких метрах от границы огня: пожарные вовремя залили его водой, хоть это они успели сделать.
И хотя труповозка приехала быстро и сразу погрузила в своё привычное нутро ещё дымящиеся останки, ещё долго над обгорелыми развалинами стоял запах горелого мяса.
Через час после отъезда дознавателей парни пришли к пепелищу с двумя пластиковыми стаканчиками с водкой и двумя ломтиками хлеба. От дома отъезжала машина с торчащей из багажника резной прикалитной скамейкой.
- Родственники что ли?
- Родственники, родственники...
Но глазки у "родственников" в строительных комбинезонах вдруг забегали, и они очень быстро запрыгнули в машину.
- Да какие родственники! Стоять!
- А ну стой! Стой, падла!
Но "родственники" уже стартанули.
- Вот, твари, ещё пепел не остыл... Главное, не узбеки, наши, славяне...
- Какие наши...
Поставили стаканчики на ступеньках, накрыли хлебушком, выпили не чокаясь за упокой.