Кристина задумчиво смотрела на красные линии на своем запястье. Помедлив пару мгновений, она взяла из шкатулки браслет и, застегнув кнопки кожаного напульсника, почти полностью спрятала царапины. Кинув последний взгляд на пару коротких отметин, неприкрытых браслетом, Кристина продолжила одеваться.
Сегодня она, как обычно, пойдет в университет. Сегодня, как обычно, она будет играть роль. Сегодня, как обычно, она будет куклой с поломанной улыбкой.
Самое легкое время дня - это когда она едет в маршрутке, потому что там ей не нужно притворяться. Окружающим людям не важно, улыбается она или нет. Им не важно, есть у нее проблемы или нет. Им не важно, что в ее глазах в этот момент нет ничего, кроме пустоты. Им не важно, что из-под постоянно съезжающего вниз браслета выглядывают порезы. Они не станут спрашивать у нее дежурный вопрос "как дела?" с расчетом, что она ответит "хорошо". Поэтому в эти 40 минут Кристина спокойна. Ее ничто не беспокоит. Усталые глаза следят за проплывающими за окном улицами.
Затем ей остается только пара минут, пока она идет к зданию факультета. В эти мгновения она привычным движением надевает маску. Иногда ее рутина нарушается встречей с однокурсниками, и тогда, прежде чем Кристина прячется за улыбкой, они могут успеть увидеть проблески ее настоящей. Как правило, никто на это не обращает внимание.
Кристина с тоской высиживает пары, регулярно поправляя на запястье браслет. Иногда она про него забывает, и можно заметить порезы, которые он должен закрывать. Небольшая возможность, которая длится не больше пары минут. Пока никто ей не воспользовался. Когда Кристине становится совсем невыносимо сидеть на паре, она проводит ладонью по правому бедру и едва заметно сдавливает пальцы. Под надежным покровом джинсовой ткани скрывается еще пара красные полос. Они длиннее, чем те, под браслетом, и еще не успели зарубцеваться. Немного успокоившись, Кристина убирает руку с бедра и старается сосредоточиться на том, что говорит преподаватель. Это повторяется несколько раз за день, пока пары наконец не заканчиваются.
Кристина не любит сразу после занятий ехать домой. Ее четыре стены уже перестали вызывать ощущение убежища, теперь с ними ассоциируются все, от чего она пытается спрятаться. Она нервно потирает браслет на запястье, когда не может придумать, как убежать от своей клетки хотя бы еще на полчаса. Обычно она проходит пару кварталов, прежде чем сесть на маршрутку обратно домой. Еще 40 минут, проведенных в обществе безразличных незнакомцев, и снова привычные стены.
Кристина старается сразу погрузиться в какое-нибудь занятие, чтобы отвлечься от нежеланных мыслей. В тишине все проблемы становятся громче. В хорошие дни Кристина забывает про маленькие маникюрные ножнички на своем столе. В плохие дни Кристина добавляет еще один шрам. В никакие дни Кристина оставляет почти незаметные царапины, которые быстро исчезнут без следа.
Кристина ни разу не бралась за бритву. Она знала, что в шкафчике в ванной лежит упаковка с 5 лезвиями, но она не собиралась их использовать. Порезы от бритвы были бы слишком реальными, слишком близкими к идее о самоубийстве. Кристина не хотела вскрывать вены. Но она была не уверена, что сможет вовремя остановиться, если возьмет в руки острую бритву. Ножничек было достаточно. Они держали ее в нужных рамках.
Кристина не любила боль. Но боль от порезов была чем-то абсолютно иным для нее. Способ взять под контроль хотя бы малую часть своей жизни. Кристину удивляло, что она может сделать все, что ей вздумается, со своим телом. Ее завораживало насколько легко оставить отметку на теле человека. Она с интересом наблюдала, как постепенно блекнут следы на коже, пока от них не остаются еле заметные шрамы.
Кристина не собиралась вскрывать вены, глотать таблетки или прыгать с крыши высотного здания. Она собиралась жить дальше, она строила планы, мечтала. Кристина пережидала тяжелую полосу своей жизни, и, пока она ждала ее завершения, ей нужна была своего рода отдушина. Когда у нее появилось ощущение, что мир вокруг нее медленно смыкается и ей нечем дышать, она попыталась спрятаться в свой собственный маленький мирок. Но даже там ей было не по себе. Тогда она взяла под контроль единственную вещь в своей жизни, которую не мог контролировать кто-либо еще - свое тело. В начале были царапины, потом она перестала есть на несколько дней. Позже Кристина стала оставлять более глубокие порезы на запястье, но снова начала есть. Потом она стала делать порезы в других местах, чтобы было не так заметно скопление царапин и шрамов.
Порез на бедре был совсем не такой, как на запястье - длиннее и, хотя он был неглубоким, из него сразу пошла кровь. Кристина сидела в ванне и пыталась понять от чего такая разница между порезами: то ли из-за того, что кожа на запястьях немного грубее, то ли из-за горячей воды. Кровь быстро покрывала кожу вокруг пореза красной сеткой. Кристина стирала кровь большим пальцем раз за разом, пока она не остановилась. Этот порез было одновременно сложнее и проще скрыть. Конечно, любые брюки или джинсы полностью закрывали красную полосу, проблема была в том, что, когда Кристина переодевалась, любой человек мог заметить яркую отметину на ее бедре. А понятие личного пространства не существует в большой семье, как, впрочем, и в женской компании. Так что Кристина приучила себя поворачиваться немного в сторону так, чтобы не было видно ее правое бедро. На всякий случай она придумала пару объяснений для порезов, на случай если кто-то все-таки обратит на нее внимание. Объяснения были немного зыбкими, и, если бы некий "кто-то" решил спросить пару вопросов, то они бы тут же рассыпались на малоубедительные отрывочные ответы. Но для людей спрашивающих стандартные вопросы для проформы этих объяснений было вполне достаточно.
Кристина постоянно колебалась между желанием скрыть от всех шрамы и желанием показать их близким, хотя бы невзначай. Она не хотела, чтобы кто-то увидел порезы, потому что она не сможет объяснить, не хочет объяснять, откуда они взялись, почему она это сделала и что, нет, она не собирается вскрывать вены. Она была не готова открыть душу. Ей было стыдно. Стыдно, что ее жизнь превратилась в такую мешанину, что она сама не могла с ней справиться, что она не в состоянии решить свои собственные проблемы. Стыдно, что она превратилась в жалкое подобие себя. Стыдно, что она дошла до лезвий. Кристина хотела, чтобы кто-нибудь увидел ее шрамы, чтобы они поняли, что ей нужна помощь. Она хотела, чтобы кто-нибудь волновался о ней, поставил ее в центр своего внимания, чтобы кто-то направил ее в нужное направление, помог ей сделать выбор, помог решить проблемы, которые она не готова решать сама. Поэтому она надеялась, что когда-нибудь она вовремя не оправит браслет или забудет надеть часы, и кто-то заметит красные следы на ее запястьях.
Постепенно дела становились хуже и хуже. Кристина с трудом заставляла себя вставать по утрам. Все сложнее было найти достойную причину, чтобы выйти из дому. У нее резко менялось настроение. В одну минуту она была готова накинуться на все свои проблемы и раз и навсегда их разрешить, в другую ей хотелось свернуться комочком в самом дальнем и темном углу и никогда оттуда не вылезать. Когда становилось лучше, у нее было хорошее настроение, и она от души улыбалась, смеялась и шутила. Когда становилось хуже, она замолкала, надевала маску и старалась избегать какого-либо контакта с окружающими. Кристина все чаще думала о том, что было бы очень просто выпить несколько таблеток вместо одной. Было бы очень легко сделать всего лишь шаг и дождаться удара. Маршрутки нередко попадали в аварии, может в этот раз водитель не успеет вовремя затормозить или удачно выйти из очередного крутого поворота. Всего пара мгновений и все изменится. Это было бы так просто...
Кристина знала, что это было бы трусостью. Знала, что непоправимо ранит близких людей. Неважно, обращают они на нее внимание сейчас или нет, неважно, замечают они ее депрессию или нет. Никто не остается прежним после самоубийства близкого человека. Это не та вещь, которую можно забыть или пережить, она останется с тобой всю жизнь. Поэтому Кристина не могла позволить себе такой жалкий побег от реальности. Если сейчас она не могла жить для себя, то должна была жить хотя бы для других.
Но с каждым днем Кристина все меньше и меньше доверяла самой себе. Она боялась, что однажды она перейдет от мыслей к действиям и действительно просто бросится под машину. Иногда она не успевала задуматься, прежде чем что-то делала. Она почти перестала смотреть по сторонам, когда переходила дорогу. Она сильнее давила на вены, даже этого не замечая. Меньше замечала боль. Принимала больше таблеток от головной боли. Кристина понимала, что ей нужна помощь, но попросить о ней было непреодолимо сложно. Каждый день Кристина задавалась вопросами: когда же она окончательно сломается? когда боль перестанет означать контроль? когда боли станет недостаточно? когда у нее останется лишь два решения? и какое из них она выберет? Она словно ставила над собой эксперимент: какое начало победит - саморазрушение или созидание?
Иногда Кристине казалось, что она со стороны наблюдала за своей жизнью. Словно смотрела долгий и скучный фильм с невнятной героиней. В такие дни она резала руки, просто чтобы почувствовать, что еще жива. В такие дни линии на коже моментально окрашивались в красный цвет. Кристина закрывалась в своих четырех стенах и надеялась, что ее никто там не найдет, не станет искать. Она хотела спрятаться от всего мира. Лишь бы никто не видел, во что она превратилась. Лишь бы не судили ее за глупые ошибки. Не смотрели на нее с жалостью в глазах. Не спрашивали, почему она себя так чувствует. Не лезли в душу, вскрывая грудную клетку.
Кристина хотела уехать. Хотела собрать рюкзак и просто сесть на первый попавшийся автобус-поезд-самолет. Лишь бы уехать из этого города-призрака. Ходить по улицам, не заполненным воспоминаниями. Смотреть на лица людей, которые ничего о ней не знают. Единственной вещью, оттягивающей ее плечи, был бы небольшой рюкзак с парой книжек, паспортом, альбомом и карандашами. Единственной вещью, связывающей ее с прошлым, было бы тонкое колечко с гравировкой на внутренней стороне. Может быть, она начала бы здесь новую жизнь. Может быть, она осталась бы здесь на пару часов, а потом уехала бы в следующий город. Может быть, она несколько дней ходила бы по городу, рисуя жизнь вокруг. Может быть, она бы вернулась обратно. Может быть.
В хорошие дни Кристина рисовала. Она улыбалась сама себе, а не окружающим. Она прятала шрамы и забывала о них. Она не пила таблетки, она не вспоминала про маленькие ножнички и ужинала со всей семьей. Она чувствовала себя почти нормально. У нее снова появлялась надежда, что все в порядке, что все будет в порядке.
А потом мир снова превращался в плохое кино.
Сегодня снимали финал. Кристина, не глядя давила на запястье, надеясь хоть что-то почувствовать. Ее сломали. Она ничего не ощущала. Всего мгновения назад она не могла сделать вдох, потому что легкие словно сжимали тиски. Сейчас она дышала на автопилоте, не чувствуя абсолютно ничего. Ни воздуха в легких, ни боли в груди, ни крови стекающей по запястью. Все исчезло. Снято!
Кристина с удивлением посмотрела на красную линию, вьющуюся по руке и капающую на ее автопортрет. Она не сразу поняла, что слишком сильно надавила на лезвие. Рисунок на столе быстро покрывался каплями крови. Кристина резко вдохнула, словно только что вынырнула из-под воды. Она с силой сжала запястье, полностью закрывая красную линию. Через несколько секунд ее ладонь онемела. Боль пульсировала вдоль пореза. Кровотечение остановилось, но Кристина все сжимала запястье. Через пару минут она отпустила руку. Повсюду была кровь. Ее автопортрет, покрытый красными каплями, был завершен. Кристина с ужасом смотрела на свое отражение на бумаге. Опрокинув стул, она побежала в ванную, чтобы стереть с себя красную краску реальности. Вода в раковине быстро смешалась с ее кровью. Туго забинтовав запястье, Кристина дрожащей рукой взяла телефон, набрала номер и почти прошептала в трубку: