- Прошка! Квасу! - утопая в рыхлой перине, он попытался перевернуться, но запутался ногами в ночной рубахе - Прошка! Кха... - он закашлялся.
- Ты где, сучий потрох! Кха... - в горле першило, язык прилип к небу, во рту стоял мерзкий привкус похмелья. - "Видать, перебрали вчера с Илюхой" - подумал он, пытаясь собрать в голове разбегающиеся мысли.
Было от чего. Который день бурлили московские предместья. Третьего дня посадский люд хотел подать челобитную молодому царю, да был разогнан нагайками. Зачинщиков приказали хватать и пытать, но народ не унимался. Не по нраву оказались посадским частые "правила". Недоимки из черных людишек выбивали батогами. Трещали посадские спины. Кто-то пытался бежать, да куда там. Большинство ловили, и возвращали на прежнее место, высыпав плетей, чтоб не повадно было. Да вот беда! Стрельцы зароптали. Недавно было снижено жалованье казенного люда. А что делать? Денег в казне мало. Крутись как хочешь. Вот людишки и крутились, кто как мог. Дьяки да подьячие теперь втрое против прежнего берут на лапу за свои услуги. А не подмажешь - не поедешь.
Низкая дверь отворилась и, сгибаясь в поклонах, в комнату, не вошел, вполз Прошка, неся огромный корец кваса. Стуженый, с ледника, квас бодрил, живительной влагой растекался по больному организму. Руки еще предательски дрожали, в висках пульсировала боль, но самосознание уже возвращалось.
Его звали Борис. Было ему уже под шестьдесят. Богатырская когда-то фигура огрузнела, и ныне топорщилась из-под расписной рубахи огромным животом. Скуластое лицо покрывали глубокие морщины. Аккуратно постриженная борода подернулась первой проседью. Из-под нависших бровей смотрели смотрели глаза, сколь умные, столь и жесткие.
Где-то в ногах, отбивая бесконечные поклоны, и гнусавя "не извольте гневаться, батюшка", ползал Прошка. Выплеснув остатки кваса на скобленый пол и запустив опустевший корец в угол, старик сел на кровати и пнул Прошку в бок.
- Прошка! Тащи кафтан! - не переставая гнусить и кланяться, тот попятился к вешалам, на которых было разложено боярское платье. В комнате было темно. Редкие лучи солнца, пробивавшиеся сквозь тяжелые занавеси из венецианского бархата, были наполнены сверкающими пылинками. Воздух был настолько плотен и затхл, что казалось его можно было резать ножом.
"А Назарка, хорош! Хитер, стервец! Мыслимо ли дело, заменить стрелецкую да ямскую деньги соляным налогом. Это от казны можно деньгу зажилить. От себя не зажилишь. Жрать захочешь - раскошелишься. Борис на пару с Назарием Чистым скупили на Москве все соляные запасы, до того, как соль подорожала в четыре раза. Да и доходы с его личных соляных промыслов вырастут. Да народец, как всегда, подкачал. Вместе с солью подорожали и солонина, и вяленая рыба, соленые рыжики и, даже, квашеная капуста. Подорожали, а потом исчезли с торговых прилавков вместе с солью. "Не берут" - говорили купцы. Приток серебра в казну упал так, что перестало хватать на самое необходимое, на жалование стрельцам. Пришлось отменять."
Так думал Борис Иванович Морозов, богатейший боярин Московского Царства, продевая руки в рукава шитого золотым узором кафтана. Мысли о деньгах поправляли похмелье лучше чем квас. А деньжата у Морозова водились. Больше 300 сел и деревень, 55 тысяч крепостных душ, кабаки да торговые лавки, винокурни да пивоварни, мельницы да рыбные пруды, поташные промыслы да железоделательные заводы. Не то, что у сиволапых однодворцев, лично пашущих землю, как простые смерды. Да, бегут людишки. На Дон бегут, на Сечь, за Волгу. Уж сколько не продлевали урочные годы, как не ужесточали наказание - все равно бегут, паскудники. А налогов нет. Казна пустая. Как перед Государем отвечать? Благо, что тот молод все больше девками тешится, да на охоте пропадает.
Благостные раздумья боярина нарушил звон разбитого окна. Вместе с солнечным светом и свежим ветром в полумрак комнаты ворвался гул возбужденной толпы. На середину комнаты выкатился обломок кирпича.
- Выдать... Морозова... головой... - неслось над Спасской улицей. Морозов моментально вспотел гнусным липким потом. Благостные мысли улетучились, как утренний туман над болотом. Похмелье как рукой сняло. Быстро метнувшись к окну он, скрываемый богатой портьерой, выглянул во двор. Спасские ворота были открыты настежь. Толпа бесновалась, постепенно заполняя площадь перед колокольней Ивана Великого. Посадский люд, вооруженный кто колом, кто дрыном, густо разбавляли стрельцы при бердышах да саблях.
- Прошка, живо беги к Даниле. Пусть возьмет своих людей и, при пищалях, к Красному крыльцу. Не пускать мерзавцев! Нет меня! В Коломну уехал! - Сам, схватив из сундука связку ключей, выскочил вслед за Прошкой, на ходу срывая долгополый и неудобный кафтан.
Темными коридорами, сбивая попавших под руку слуг и холопов, он бежал к тайному ходу, ведущему в Чудов монастырь. Вот и заветная дверь. Ключ скачет в руке, как живой, не попадая в скважину. Два оборота мудреного английского замка, тяжелая дубовая задвижка, дверь оглушительно заскрипела открываясь. Прикрыв за собой тяжелую створку, он потрусил к крыльцу, выходящему на Соборную площадь. Столкнувшись в темноте узкого перехода с каким-то чернецом, вытряхнул того из клобука, в который немедленно и облачился.
Подбегая к монастырскому крыльцу он перешел на шаг чтобы отдышаться. Внутренне сжался, заставляя себя выглянуть наружу. Толпа возле Красного крыльца морозовских палат по прежнему гудела растревоженным ульем. И старик рванул через Соборную площадь. Рванул так, как не бегал еще никогда в своей жизни.
Две сотни сажен до царского крыльца показалась ему вечностью. Вспомнил он, скрипнув зубами, как пришлось отменить налог на соль. Но, не будь он Морозовым, если б не придумал, что-либо взамен. Вместо отмененного налога он потребовал от тягла вернуть все ранее упраздненные подати, причем сразу за два года. И народному терпению пришел конец. Чернь взбунтовалась. Поводом для бунта стало очередное избиение челобитчиков. Причем, посадские возмущались не из-за побоев - к ним давно привыкли - их взбесил сам отказ в подаче челобитной заступнику и надёже царю, как испокон веков поступали их предки. По всем посадам прокатилась волна народного возмущения.
Вчера возмущенная толпа начала забрасывать камнями дворы знатных бояр. Вечером он отдал распоряжение стрелецким головам, взять под стражу зачинщиков и подавить бунт любой ценой. Но, к его удивлению, стрельцы его приказ проигнорировали. А ведь Морозов был их начальником - приказным судьёй. И вот сегодня стрельцы окончательно перекинулись на сторону посадских и открыли им Спасские ворота.
Он опрометью влетел на высокое Красное крыльцо и бросился в ноги царским рындам.
- Братцы, не губите! Не дайте помереть лютой смертью! - умолял он хватая рослых охранников за края расшитых кафтанов. - Пропустите к батюшке нашему вседержителю. - Толпа за спиной спохватилась и устремилась к ускользающей добыче - Братцы, помилосердствуйте! Не губите свою душу! Христом Богом прошу! - ползал боярин в ногах у царской охраны.
Из царских покоев вышел Артамон Матвеев, рослый парень двадцати с небольшим лет в кафтане иноземного покроя, - начальник личной охраны государя Алексея Михайловича.
- Артамоша, не губи! Не бери грех на душу! - взмолился Морозов - Чего хочешь проси! Пропусти к государю! - толпа приближалась, ощетинившись копьями и бердышами.
Матвеев сделал знак и Морозов стремглав бросился под защиту царских покоев. Все-таки, Кремль - удобная штука, думал он, шагая прохладными коридорами. А вот Назарке не повезло. Зашибли вчера его палками, как шелудивого пса. И дом его разграбили и сожгли. Хоть он, конечно и ума палата, но мздоимец преизрядный. Поделом ему, собаке. Не по сеньке шапка. То ли дело - я.
Тем временем царские служки принесли боярину подобающий кафтан и порты. Приодевшись он выглянул на двор из окна второго этажа. Народ бурлил. Теперь требовали на расправу судью Земского приказа Леонтия Плещеева. Именно он обеспечивал юридическую поддержку Морозову и его ближнему кругу. Потому и был он ненавистным для неимущего люда, что именем государевым вершил суд неправедный. Юный Алексей не стал защищать Леонтия и велел взять его под стражу. Но, уже на подходе к Красной площади разъяренная толпа буквально разорвала того на части.
***
Самосуды, поджоги и грабежи продолжались еще неделю. Когда бунт пошел на спад, царь по тихому отправил своего дядьку в Кирилло-Белозерский монастырь замаливать грехи, чему тот был несказанно рад. Освободившиеся государевы должности занял их общий тесть Илюха Милославский и постепенно все вошло в накатанное русло. Юный государь очнулся от забав юности и проявил государственное мышление занявшись разработкой свода законов -- Соборного Уложения. Был увеличен как поместный оклад так и стрелецкое жалование. Окончательное закрепощение крестьян было против интересов крупных землевладельцев. Так же как и требования посадских людей, недовольных существованием "белых" слобод. Но, это уже совсем другая история.